Бесплатный фрагмент - Они исчезли

1

Вечером Варя постучалась. Так стучалась только она, Артём всегда узнавал: три аккуратных и лёгких удара костяшками. Хотя теперь и узнавать было совсем не обязательно. Он — на четвёртом, она — на седьмом. И на этом всё. Артём открыл дверь. Варя улыбнулась. Старенькие выцветшие бриджи и футболка — самая её любимая, зелёная, чуть вытянувшаяся. Странное чувство кольнуло, похожее на боязливое уважение. Этот отказ потреблять — ностальгия. Знак траура?

— Привет, — сказал ей Артём.

Варя увидела стоящие у стены пятилитровые бутылки с водой.

— Спасибо, Тёмка. Большое спасибо.

— А, ерунда. Мне не сложно.

Артём немного лукавил. Он утомился порядком, ещё когда грузил бутылки в магазинную тележку, когда катил её, тяжело налегая, по улице, попадая колёсиками в ямы и выбоины. А потом, занося воду к себе на четвёртый этаж, весь взопрел и взмок. Но как иначе-то. Варя поправила чистые, тщательно расчёсанные волосы, убрала их за уши — жест примерной школьницы. На тонком запястье звякнул и перекатился браслет. Тёмные гранатовые бусины. Браслет Вариной мамы.

— Да ты заходи. Выпьем чаю.

— Спасибо, — снова сказала Варя. — Я с радостью.

Артём, впустив её, щёлкнул замком. По сути, это являлось атавистическим действием — закрыть вход в жильё, однако…. Варя, сняв кеды, прошлепала в носках на кухню, погладив по пути растущую в горшке монстеру. Артём опять подумал про полицейский участок. Решётки на окнах, железная, толстая, будто сейф, не поддающаяся инструментам дверь. Он найдёт способ. Прежде, чем способ обнаружат другие.

— Вафельный торт! — крикнул Артём Варе вслед. — Сливочный, как ты любишь. И ещё козинак и зефир!

Трудолюбивый круглый примус вскипятил им воду в маленькой кастрюльке. Артём открыл окно: лето ложилось густыми тенями, колыхались и шелестели деревья. Солнце бликовало в стёклах. Где-то прокатился детский смех. Синюю машину неудачника плотно облежали дворовые нахалюги-коты. Как диван. Машина стояла на солнцепёке весь день и нагрелась, и коты, развалившиеся на капоте и крыше, наверняка сейчас довольно мурлыкали. Ты перекрыл подъездную дорогу, впилившись здесь в парковочный шлагбаум, спасибо тебе, неудачник.

Артём потом колёса проколол ещё синей машине. Ножом.

— Зелёный, чёрный, жёлтый, белый, красный, травяной? Я побывал в чайной лавке, которая на Строительной. Ты знаешь, ценники там были — просто конские…

— Запасся, — хихикнула Варя.

— Коробку притащил, — признался ей Артём.

Он сыпнул чай наугад, и тот, оказавшись жасминовым, запах нежно, протяжно и тонко. Варя вымыла руки: дачный пластиковый рукомойник над раковиной оказался очень удобным решением. Вытерлась полотенцем и стала аккуратно нарезать вафельный торт. Артём вскрыл упаковку зефира и наломал козинак, крошащийся липкими семечками. Ветер надул кухонную штору, словно парус. Чаепитие после трудного дня — хорошо. Заварившийся свежий чай смотрелся так же хорошо в прозрачных кружках. Чай, чаепитие, гость: сохранение прежней нормальности с помощью маленькой милой традиции. Артём откинулся на спинку стула и захрустел куском торта. Варя отхлебнула из кружки, зажмурилась. Загар уже слегка позолотил её лицо.

— На перекрёстке у Куба, — поделилась с Артёмом она, — стоит гигантский трактор. С таким приспособлением прицепленным… Наверное, борона. Не знаю, кто его в город пригнал, но, может быть, знаю, зачем.

— Распахивать газон под грядки? — предположил Артём, хотя на ум отчего-то пришло первым делом «давить неугодных».

— Да, точно. Я заглянула в окно. Ключей зажигания не оставили.

— Хотела угнать чей-то транспорт, а, маленькая разбойница?

— Да ну тебя, — Варя фыркнула. — Только проверила. Я думаю, владелец трактора — толковый человек. Кто это мог бы быть?

— Не поздновато ли пахать и сеять. Уже лето… А, впрочем, я ничего в этом деле не смыслю.

— Я тоже, но задумка благая. Так можно вырастить овощи, зелень. Пшеницу.

— Я завтра дойду туда, — сказал Артём. — Посмотрю.

— В парке носятся стаи собак, — добавила Варя встревоженно. — Осторожней.

— И ты одна там ходишь? — Артём резко выпрямился.

— Я обхожу по бульвару, — сказала Варя и глубоко вздохнула. — Они — забытые, Тёмка. Все брошенные.

— Они опасные, как ты верно заметила.

— Да. И в этом виноваты мы.

— Ну, нет.

— Если бы.

— Патруль ведь кормит животных, — Артём разгрыз козинак. Слишком громко, не в тему. — Гм… гхм!

— Не подавись, — сказала Варя серьёзно. — Семечки дело такое… Да-да. Ты сам же носишь нашим дворовым котам мешки с кормом. Причина в чём… Мы их повыпускали из квартир, когда всё случилось… когда… — и Варя опустила глаза в свою кружку. — Не дали погибнуть. Но не дали ещё и любви. Их слишком много. Привыкшие к человеческой ласке, они получили от нового мира колючие дикие улицы. И сами одичали все.

— Мы тоже, — сказал Артём и испугался своих слов.

Варя промолчала.

— Как сад и мелкие? — спросил Артём, чтобы перевести разговор.

— Замечательно, — и Варя благодарно поддержала тему. — К Марьяне пришли на работу ещё две девушки. Я раньше с ними не встречалась, но они очень славные. Добрые. А Герка приволок игрушек — на три поколения хватит.

— Я обещал их навестить, — припомнил Артём.

— Давай сходим вместе.

— Конечно.

— И вот ещё что, — Варя, видимо, тщательно взвесила эти слова. — Ты знаешь, Тёмка… Метки.

— Ты снова видела?

— Да.

Артём допил чай и нахмурился.

— Шестой микрорайон уже сплошь в них, и я не понимаю… — он заговорил то ли с Варей, то ли с пространством вокруг. — Не понимаю, но слышу. Я вот что слышал там — ничего. В смысле, и кошки орут друг на друга, и птицы чирикают, но… В шестом я не слышал детей. Площадки пустынные. На одной самокаты валяются. И пыли на самокатах тех — густой слой. В шестом микрорайоне, на улице Шуманова, жил мой знакомый, Валера. Пятнадцатый дом, третий подъезд, квартира номер сорок. Мы на английский несколько лет вместе ходили. До этого всего. А сейчас… Я заглядывал к нему несколько раз, как стали появляться эти метки, стучал в дверь, записки оставлял — и глухо. Так они в дверь и воткнуты. Бумажки с просьбой отозваться.

Варя подняла на Артёма печальные дымчатые глаза.

— Но я не хочу грузить тебя конспирологией, — поспешно добавил Артём. — У меток на зданиях есть объяснение. И я его узнаю.

— Ох. Скорее всего, — Варя снова вздохнула, — тут нечего знать. Совсем нечего.

— А?

— Канализация. Трубы. Скоро всё засорится и здесь. Мне кажется, из нижних квартир уже дурно пахнет. Однажды нам тоже придётся искать жильё в другом месте.

Артём сглотнул. Слюна почувствовалась горькой.

— Я не могу. Это мой дом.

Панельный тёмно-серый дом стоял мирно. Бельё висело на балконах — сухое. Там, где балконы не были застеклёнными, бельё снова мочилось дождём. Ещё оно выцветало от солнца. И покрывалось пыльцой. Ещё на бельевых верёвках отдыхали птицы. Тяжёлая домофонная дверь не работала. Заглохший лифт висел между лестницами и этажами: в пустой шахте выл ветер, и Артём, поднимавшийся на девятый, последний, слушал заунывный звук, как чей-то тихий плач. Да, из ничейных квартир шёл душок. Он не являлся тошнотворным знаком смерти и не пугал Артёма, как краска на стенах шестого покинутого микрорайона: испорченная еда в холодильниках и, может, действительно чуть-чуть канализация. Замки и петли многих дверей были сковырнуты или выдраны с корнем: сначала — добровольцы, заслышавшие лай и мяуканье, а то и действующие по наитию, затем — организованный для этого Патруль. Артём так выпустил котов Людмилы Никоноровны. Хотел забрать себе, но коты убежали на улицу. Они теперь все обитали там. Артём — остался. Он поливал монстеру, когда-то купленную бабушкой на рынке, и неприхотливые кактусы. Готовил еду на отцовском примусе, который тот всегда возил с собой в походы. На примусе Артём нагрел и утюг, чтобы погладить постиранные в ванне вручную мамины разноцветные платья. Они лежали в барабане машинки, бесполезной теперь, как плита, потому что туда накануне последнего дня их закинула мама. Артём погладил их, верно — через кусок ткани, чтобы не запачкать: пламя примуса на спиртовой таблетке давало гарь. То, что случилось со всем этим миром, считалось, должно быть, свободой. Но гарь оставалась от яркого пламени, от огня вседозволенного, бесконтрольного. Старые бриджи, футболка: Варя не поддавалась. Спасибо, спасибо…

— Ну, ладно, не будем, — Варя накрыла ладонью лежащую на столе кисть руки Артёма и крепко сжала.

— Не будем… Налить ещё чай? Может, другой заварить? И, — Артём совсем запамятовал, — конфеты есть — карамельки. И хлебцы. И ореховая паста. И печенье. А вообще на ужин оставайся: консервов — море…

— Ты, Тёмка, чудо. Но я пойду к себе. Сегодня вечером хотела прибраться. Протереть полки от пыли в библиотеке. За книгами нужен уход.

Артём кивнул.

— Хорошо.

Он вышел на площадку и запер дверь, громко звякнув ключами. Возможно, Варя имела по этому поводу мнение, но никогда ещё его не озвучивала. Артём потащил вслед за ней, крепко сжав по паре пластмассовых дужек в руке, побулькивающие пятилитровые бутылки. Потом вернётся.

Перетаскает к Варе воды сегодня как можно больше.

2

В квадратном, укутанном цветущей сиренью дворе гулял Санёк с коляской. И это была не коляска, когда-то купленная с рук по объявлению тётей Ларисой, но новая, модная, бежево-чёрная, с большими колесами-спицами, дизайном отдающая дань как будто бы королевской карете. Довольно дорогая вещь по иным временам. Санек забрал её себе бесплатно. Ну, не себе, разумеется — Славке.

— У-у-у, булка. Толстян мой. Щекан.

Славка восторженно взвизгивал.

— Здорово, Саня, — сказал Артём и заглянул в коляску. — Здорово, Вячеслав, мужик. Как сам?

— Он молодец, — поделился Санёк. — Сегодня ел овощное пюре и не мукал.

В голосе звучала неподдельная гордость.

Санёк и раньше всегда являл своим видом некий суровый образ защитника. Тётя Лариса его таким, наверное, не воспитывала. Санёк вырос сам — на книжках о рыцарях. Вместо прекрасной дамы, однако, у него был младший брат. Санька можно было видеть в супермаркете, где он нисколько не стыдился покупать подгузники, и можно было слышать во дворе — звук угрожающего хрипловатого голоса, которым Санёк строил соседей, мешающих, по его мнению, своей болтовнёй Славке спать. Санёк не отличался силой и высоким ростом, но умел смотреть, стоять, сжимать челюсть так, что возражать и смеяться никто, совершенно никто не хотел. После того, как мир изменился, Санёк одновременно и расправил крылья, и прирос бронёй. Он раздобыл для Славки всё, на что хватило воображения. И надел на пояс ремень. На ремне в скромных ножнах висел острый охотничий нож. Артём полагал, что Санёк мог бы помочь ему с полицейским участком.

— День будет жарким, — сказала Варя. Она нацепила белую панамку набекрень и надела через плечо плетёную летнюю сумку. — Привет, братцы-кролики.

— И как ты догадалась, что в том пюре была морковь? — Саньку понравилось. — Но всё же мы всеядные.

В подтверждение слов Славка громко агукнул.

— Как у тебя там с водой? — спросил Артём.

— Нормально. Я привёз. Для Славки есть ещё куча влажных салфеток.

— В ближних районах воды уже мало. Все магазины обшарены.

— Знаю. Я видел — хожу…

— Ты ходишь со Славкой? — взглянула на коляску Варя.

— Конечно. Я не дурак, чтобы оставить его в одиночестве.

— Сашка…

— Я в состоянии защитить, — сказал Санёк и неуловимо набычился.

— Да. Но ты также можешь отвозить его в сад. Там, — Варя поискала слово, — там прежняя организация. Порядок. В саду за твоим Славкой присмотрят.

— Я справлюсь сам. И я справляюсь. Всё в полном ажуре. У нас всё отлично.

Сирень раскинула нестриженые ветви на крыши пыльных машин. Не сразу оказалось возможным привыкнуть, что шума этих железных существ под окном больше нет. Иногда ими пытались управлять неудачники. Конечно же, кто-то постарше Артёма и не оказывался неудачником — напротив. Порой по вечерам с шоссе и дальних улиц летели звуки: гудение и рев мотора. И трактор ведь — у Куба, как сказала Варя. Мысли лениво, разморенно уже от нарастающего зноя скользнули в сторону, спотыкнулись. Бензин со временем портится. Моторы машин вряд ли кто-либо умеет чинить. Артём и сам неудачник: руль ощущается неповоротливым, сломанным, а автомобиль — тяжёлой толстой тушей. Когда-нибудь сегодняшним удачливым придётся пересесть на лошадей. А где тех искать… За городом, естественно — откуда трактор.

— Прости, пожалуйста, я не хотела обидеть. Но ты нас зови, если что. Договорились? Да, Сашка?

Санёк улыбнулся.

— Замётано.

Он делал снисхождение, хоть и старался это маскировать.

— Ошень вкушно, — прошамкал Виталь. — Пришоединяйтесь.

Виталь жевал мармеладных червей, криво вскрыв огромную пачку.

Магазин носил следы нашествия банды Длинного. Они порезвились и побили бутылки: острый запах спиртовых напитков ядовито и мерзко лез в ноздри. Лужи липко блестели на кафельном стёртом полу и уже подсыхали. В мёртвых отключённых холодильниках стухло: в глубину магазина от этого заходить было жутко. Артём поморщился. Варя покачала головой. Виталь, зажмурясь, чавкал. И никаких теперь уроков физкультуры, где вредный Пень садистски-пристально следил, чтобы Виталь пробежал весь десяток кругов по пришкольному стадиону.

— Приятного аппетита, — сказала Варя смешливо.

— Шпашибо!

Артём взял красную корзинку из пластмассы. На ближней разорённой кассе осталось только несколько пачек жвачки. Кто-то выгреб из кассы все деньги. Зачем? Жилетка кассирши висела на спинке стула. «Мария», — кратко значилось на бейдже, и Артёму внезапно подумалось: чья-то мама. Вот она приходит вечером с работы и проверяет у похожей на Варю дочки уроки. А вот однажды не приходит. Виталь икнул и хихикнул. Варя, наклонившись, подняла упавшую под кассу упаковку пластыря и положила её Артёму в корзинку. Артём кивнул и направился в торговый зал. Ну, что же, посмотрим…

Насколько вонь позволит. И — кто его знает, что там, в полумраке, Длинный разрушил ещё.

Дети не были непредсказуемыми. Первым делом они подчищали запретные отделы со сладостями, полки с вредными, вкусными чипсами, восторженно пили шипучий искрящийся лимонад и ощущали себя как в раю, очевидно. Кто-то более умный ел фрукты. Фрукты довольно быстро испортились. Потом настала пора сознательных. Эти собирали макароны, крупы, хлопья и консервы, бутилированную чистую воду и различные предметы гигиены, объединялись, менялись, делились. Затем пришёл Длинный. И похожие на Длинного люди. Такие существовали всегда. Но тогда, в прежней эпохе контроля, таились, лишь прорывались гнусной чернотой — когда не видели взрослые, когда попадался в вечернем синеющем сумраке пригодный для нецензурных надписей забор. Их называли хулиганами. Они могли подраться и ограбить младшего. Они тогда на самом деле оставались все, как грызучие псы на одной гибкой цепи, но теперь…

Длинный здесь побесчинствовал всласть. Имея как будто какой-то болезненный пунктик на разрушении целостного, он разломал, используя силу верных мордоворотов, наклонные витрины для выпечки, и неизвестным образом расколотил все лампы на потолке. Разбитые люминесцентные трубки рассыпались, как стержни гигантских ручек. Затем банда обрушила несколько стеллажей. Те рухнули друг на друга, перекрыв перед Артёмом проход. За завалом сильно пахло скисшим, горьким и бумажно-мокрым: молоко в картонных пачках. Было. По полу сеялась истоптанная, сохранившая отпечатки кроссовок мука. На удивление, в соседнем отделе вполне себе чинно стояли ряды никем не разобранных специй и пряностей. Даже масло. Длинный пачкаться в нём не хотел — или просмотрел эти полки.

— Оливковое, горчичное, подсолнечное, — оценила Варя. — Кукурузное. И масло авокадо, гляди-ка. Берём?

— Почему бы и нет. И перец можно, молотый. Сушёную зелень ещё, для готовки. Я пока тут поставлю корзинку, — сказал Артём. — Потом вернёмся. Грузи добро, разбойница…

Варя фыркнула.

— Я не имею в виду, что ты чем-то похожа на них. Это же наша вчерашняя шутка…

— На этих невозможно походить, — сказала Варя. — И я не обижаюсь, вот ещё. Ты, Тёмка, просто… преувеличиваешь, сильно. Мою решимость и безбашенность, крутость. Что там ещё есть у разбойников?

— Ножики. И дубинки.

— У Сашки нож. Но выглядит мечом.

— Он — рыцарь.

— Точно!

Артём наклонился и поставил корзину на пол.

— Схожу за ещё одной, — сказал он.

К этому маслу салат бы. Из овощей, с грядки.

Варя кивнула.

Высокие магазинные окна, сплошь грязные от дождей и пыльцы, бросали тусклый свет на плиты пола границей. Дальше шёл полумрак, пока ещё мягко рассеиваясь. Вонь холодильников приросла остротой и тошнотворной гнилостностью. Всё, бывшее замороженным, благополучно и смрадно расквасилось, всё, бывшее охлаждённым, разложилось могильно и мерзко. И… Следует честно признать: это оказалось той сферой, восстановить которую не получилось. Не гниль искоренить, чёрт с ней, с гнилью. А вновь воскресить электричество. Ты должен был быть, некий умник в очках, ты должен был, заучка в глупом свитере, взмахнуть гроздью медалей и грамот, придумать, сделать, запустить, перепаять — но не нашёлся. Артём потоптался у светлой границы, шагнул. Варя последовала за ним. Артём, не оборачиваясь, знал, что она зажимает сейчас нос и рот.

— Подожди меня на свету. Не ходи.

— Не могу. Вдруг там плохое, а я тебя оставлю, Тёмка…

Под ногами хрустнули подушечки и шарики — распотрошённый кем-то сухой готовый завтрак.

Артём достал из кармана фонарик. Голубовато-белый бледный луч ударил в хаотично тронутые жадными руками полки. Артём зашарил руками, поднял белую пыль, закашлялся: из прорвавшихся пакетов с хлопьями сыпалось. Варя положила в корзину сырный попкорн и несколько найденных целых пачек овсянки. Расположенный рядом консервный отдел поприветствовал их запустением. Вонь холодильников в данном случае не могла помешать: консервы в новом мире ценились. Осталась, однако, фасоль — и помятые банки дешёвой тушёной свинины, на которую и раньше не особенно претендовали покупатели. Артём взял лишь фасоль, но не всю. За консервами кто-то ещё ведь придёт. Честность решения вознаградилась: дальше лежали лапша и пюре, даже суп в высоких картонных стаканчиках, и Варя стала деловито выбирать, но внезапно остановилась. Замерла, повернув голову вбок.

— Артём!

Тот, вздрогнув, посветил фонариком.

Метка, растянувшаяся на стене, алела. Длинный был грубой мощью, но для подобного, несущего дух головоломки искусства оставался, без сомнения, туп. Метка вилась символом несуществующего языка: на этот раз красная, хотя встречались жёлтые, зелёные, пурпурные, чёрные и голубые. Её начертили недавно. Артём увидел потёки: стремящиеся вниз капли краски, как слёзы. Он медленно, заворожённо приблизился. Довольно высоко. Чертивший метку пользовался чем-то, чтобы встать. В дрожащем свете фонарика Артём поднял руку, чтобы коснуться потёка, а затем изучил оставшуюся на подушечках пальцев краску. Варя поправила сползшую на затылок панаму. Задумалась. Сумрачный, пронзённый миазмами порченого магазин помалкивал. Только Виталь, доедающий своих червей, чихнул раз вдали у входа — забавно и тонко, как кошка. Не с него же спрашивать за метку. А с кого? Артём поводил лучом света. Он понимал одно. Магазин — не дом. А дом — не магазин.

— Я, вероятно, немного ошиблась. С теорией той, засорившихся труб, — сказала наконец Варя.

Бульвар тянулся серо-белой брусчаткой. Подсвеченная солнцем зелень за оградой парка ярко горела салатовым. Неделю как прошедшая весна намела по обочинам дороги, лежащей справа, сор. Коричневые скрученные прошлогодние листья, шелуха майских отцветших деревьев, принесённые ветром бумажки, какие-то тряпки и ленточки. У уличного фонаря стоял спортивный розовый велосипед. Его заботливо пристегнули на тросик — чтобы никто не забрал. «Мы и не собирались», — сказал Артём, и Варя прыснула. Впереди с шумом вспорхнула огромная голубиная стая. Из-за железной кованой ограды донёсся одинокий лай. Зачем ловить и снова приручать коней, когда велосипеды есть…

— Тут часто гуляли влюбленные пары. Ты помнишь?

— Не так уж много времени прошло, чтобы забыть, как город жил… А? Почему ты спрашиваешь?

Варя пожала плечами. Артём смутился и фыркнул. Он забегал взглядом по пустынному бульвару и ограде, когда Варя продолжила. С грустью.

— Многие из них были совсем ещё молодыми. Студенты и студентки. По восемнадцать-девятнадцать лет. Я никого из них теперь не вижу. Кто так решил, придумал, что они — тоже взрослые? Что подлежали…

— Я не знаю, Варя.

— Мне иногда бывает страшно, Тёмка.

— А это знаю. Понимаю.

Варя нашла его пальцы и сильно сжала.

Маленький той-терьер сунул морду сквозь прутья ограды. Он наблюдал за людьми из тенистого пятачка, а на ошейнике покачивался медальон в виде сердца. Слабо заметный буквенный оттиск являл, наверное, кличку. С обратной стороны мог скрываться телефон хозяина или хозяйки. От жары пёс вывалил язык и дышал часто-часто. Его глаза-маслины ничего не выражали. Варя позвала той-терьера, но тот не верил больше никому: его человек предал пса.

— Он не виноват, — просящим голосом произнесла Варя. — Он не виноват, что его теперь нет. Или она.

Той-терьер попятился и скрылся — только качнулся разлапистый куст. Артём вздохнул, нахмурился. Он видел в собаках угрозу. И уважал не их — котов. За хитрость и самодостаточность, за гибкое умение приспособляться. Коты ловили по подвалам крыс, а во дворах — нерасторопных воробьёв. И не считали, что человек им должен или же был должен. Артём поэтому носил им корм — симпатией, а не покаянной виной. И коты, ему думалось, отсутствие корма бы пережили. Отсутствие Артёма с Варей тоже, отсутствие любого двуногого.

— Патруль наведается в парк, — сказал Артём, чтобы утешить Варю.

Один дежурный патрульный попался им у автобусной остановки. Парнишка в оранжевой, плотно застёгнутой, несмотря на зной, жилетке клеил на плексиглас остановки большой лист объявления. Патрульный кивнул подошедшим Артёму и Варе, и они поздоровались с ним.

Заголовок объявления гласил: «Осторожно! Повышенная биологическая активность».

— В парке слишком много стай бродяжек. Кажется, они уже поделили его на ареалы обитания. Не ходите в парк поодиночке, граждане — по двое тоже. Только крупной группой.

— Мы как раз его обходим по бульвару, — объяснила Варя.

— Правильно.

— Что об этом думает Патруль? — спросил Артём.

Парнишка положил в карман жилетки скотч и ножницы.

— Мы организовали у пруда места кормления. Если не будем кормить, стаи выйдут из парка на улицы. Говоря иначе, — патрульный строго выпрямился, — проще отдать им парк. Безопасней для всех. Возражения принимаются.

— Их не будет, — сказал Артём. — Спасибо.

— Я, — представился парнишка, — Макс. Я теперь дежурю у бульвара. Приходите, если что. И вы знаете, где офис?

— Бывшие «Быстрые отправления». Почта.

— Всё верно. Обращения граждан принимаются с девяти и до девяти. С утра, стало быть, и до вечера, — Макс вытер тыльной стороной ладони лоб. — Фух…

— Хочешь пить? — Варя стала искать в сумке.

Макс выглотал разом половину бутылки с минеральной водой и рассыпался в благодарностях.

— Оставь себе. У нас ещё есть. Надел бы кепочку, Макс, напечёт же…

Патрульный застеснялся от проявленной заботы и немного покраснел.

— Меня зовут Варя, а это Артём.

— Очень приятно, ребята. Откуда вы?

— Из десятого микрорайона. Я ходила в третью школу, а Артём — в четвёртую.

— Мы как-то выиграли у четвёртой кубок в баскетбол, — патрульный Макс чуть приосанился. — Мы, в смысле первая…

— А. Помню, — Артёма совершенно по-дурацки укололо. — Я был в команде. Мы продули. Такой позор…

— Ой, — Максу снова стало неловко.

— Да брось. И ты не куксись, Тёмка, — Варя улыбалась. — Дела минувшие… Как будто это важно. Ну, кубок… Что с него теперь? Блестящая штука, не более.

— А ничего, — Макс быстро поддакнул. — Его у нас потом отобрала восьмая. Круговорот кубков в природе…

— В восьмой обитали ботаники. Никогда и не думал, что они такие баскетбольные асы. Я думал…

На солнечном пылающем свету сожалеть об утерянном электричестве не слишком-то и получалось.

— Ботаники имелись у всех. Ну, ладно, рад был побеседовать, — Макс вспомнил о работе и встряхнулся. — Мне надо наклеить ещё объявления.

Он, наклонившись, взял со скамейки лежавшие там стопкой листы.

— Я вешаю их вокруг парка. Надеюсь, все прохожие увидят…

— Собачий парк, — нарекла Варя в шутку.

— Собачий — лучше, чем львиный или, например, крокодилий. Хе-хе…