Бесплатный фрагмент - Охота к перемене мест

ПРЕДИСЛОВИЕ

Нам время подводить итоги,

Сводить балансы загодя,

Пока бредут устало ноги,

Пока глаза ещё глядят.

Коль в схватке жизни рукопашной

Терпел, пощады не прося,

То умирать уже не страшно,

Когда тебе за шестьдесят.

Но вот зудит вопрос, поверьте,

Пока идет за годом год:

Куда в итоге после смерти

Душа усталая придёт?

Пусть Бог за всё сурово спросит.-

Не слишком праведно я жил,

Хотя друзей в беде не бросил

И женщин искренне любил.

Мы жили в удивительной стране, которую и сейчас, спустя десятилетия, не в состоянии оценить однозначно. Одни страстно жаждут вернуться в СССР, другие вспоминают об этом с зубовным скрежетом. Из жаждущих вернуться, одни имели массу привилегий номенклатурного плана, другие ностальгируют о своей молодости. Много особенностей было у первой страны победившего социализма, но одним из важных для автора было то обстоятельство, что он был невыездным вплоть до дого времени, как Михаил Сергеевич Горбачёв открыл границы. Невыездным он был не потому, что участвовал в диссидентском движении, и не потому, что имел доступ к секретным сведениям. Просто государству не нужно было, чтобы простые советские люди ездили за границу даже на свои деньги. Они могли заразиться там «тлетворным влиянием Запада». Поэтому о жизни за этом Западе мы имели некоторое, довольно однобокое представление из газет, радио и телевидения глазами Сенкевича. А всё остальное, что рассказывали побывавшие там — это были слухи, сплетни, домыслы.

Зато какими свежими и яркими были впечатления человека, который потом посетил многие страны и даже жил и работал на этом Западе тринадцать с половиной лет, то есть познал специфику этой жизни уже не глазами туриста, а изнутри — глазами налогоплательщика. Это дало ему бесценный материал для построения объективной картины мира, насколько это вообще возможно. Общий вывод, сделанный им, вкратце звучит так: «Везде живут примерно одинаковые люди, и граница восприятия ощущений счастья, справедливости лежит не между Советским Союзом и Западом, а, скорее, между культурами Востока и Запада. Особенность же России в том, что она располагается, в этом отношении, между этими полюсами, соприкасаясь с ними лишь отчасти. Это можно считать и определённым достоинством».

16 августа 2019 года

Предвкушение свободы

Школа жизни

Игорь шумно ввалился в прихожую, наполяя её сытым весельем преуспевающего человека. На его широкой, слегка хитроватой татарской морде расплывалась улыбка, новая чёрная кожаная куртка благородно поскрипывала на сгибах, а руки были заняты пакетиками с солёными орешками, курагой, шоколадом и другой давно забытой нами снедью. Из кармана оттопыривалась бутылка ноль-семьдесят пять Петровской водки. Всё это он вывалил на стол тут же в кухне. В завершение выудил из недр своей необъятной куртки полпалки копчёной колбасы, бросил её поверх остальной горки продуктов и шумно выдохнул: «Пить будем, гулять будем, песни петь будем, па-ни-ма-ешь!»

— Неплохо живут пролетарии современного бизнеса, — откликнулся я, — даже иногда завидуешь.

— Кто же вам мешает жить еще лучше, профессор? — подмигнул Игорёк.

— Наверное высшее образование и большой стаж работы, — вяло отреагировал я на эту провокацию.

Хозяйка уже колдовала над плитой, шинкуя на сковородку жалкие остатки картошки, предназначавшиеся всей семье на остаток недели, справедливо полагая, что лучше один вечер отдохнуть по-человечески, чем уныло размазывать по неделе полуголодный рацион — истинно российская философия, даже если ты по матушке немец или, к примеру, российский еврей из Бердичева.

Сласти отдали детям, и они радостные тут же убежали в свою комнату, продолжать прерванную игру. В последний год картошка и капуста, действительно, стали нашей, не просто основной, а, пожалуй, чуть ли не единственной едой. Частенько денег не было даже на ведро картошки, тогда выручал Эдик — мой бывший профессор, а ныне — лучший друг и постоянный напарник по бане, в которую мы ходили с ним каждую субботу в течение последних пятнадцати лет. После бани мы обычно шли ко мне пить пиво, поскольку я жил совсем рядом, а когда позволяли средства, по дороге прихватывали шкалик. Эдик читал лекции в университете и в колледже информатики, руководил кафедрой электродинамики в Электротехническом институте, но, как и я, едва сводил концы с концами. Помогало ему то, что у него была дача, на которой он высаживал картошку, овощи и ягоды. Этой картошкой он и делился со мной время от времени, когда мы ходили к нему на погреб. Поверх он ставил в мой рюкзак баночку солёной капусты или огурчиков. Я же, как человек совершенно безхозяйственный, прожил жизнь без дачи и погреба, полагая, что правильнее — зарабатывать на жизнь основной профессией, а дачи и машины только отвлекают от научных мыслей. Где-то в Канаде или, скажем, на Борнео это, наверное, так, но не в России. Перестройка по рецептам Михаила Сергеича только обнажила более явно эти истины, которые и ранее были очевидны любому строителю или шоферу. А вот профессура у нас слишком явно витала в облаках, и нужно было затеять что-то грандиозное, вроде перестройки, чтобы и до неё, наконец, дошло то, что известно каждому российскому крестьянину.

Наливали по стакану до краев, в соответствии с русской традицией, поэтому к песенной части перешли довольно скоро. Слух у меня, кстати, не то чтобы очень, а у Игоря — и ещё ниже, но такого слияния голосов и душ при пении я не находил более ни с кем. Пели мы, главным образом, старинные русские песни типа «Ой пьяна я, пьяна!..», «Что ты, княже, сидишь без сна…» или «Как хотела меня мать да за первого отдать…». Мы с женой всегда поражались, откуда этот татарский паренёк, бывший шахтер знает столько старых русских песен, что порою нам, русакам становится стыдно скудности своих знаний в этой области. Ещё он любил петь очень суровые песни. Что касается чисто шахтерской песни «Гудки тревожно загудели…», тут я его понимал, но у него были и такие, как «Что тебе снится, крейсер Аврора…». Я не знал точно, кто написал эту последнюю песню, но мы дружно причислили её также к народным и пели, не щадя голосовых связок, как и положено петь русские песни в застолье.

— Вот тебя не забавляет тот факт, что у меня образования — семь классов и ПТУ, а я живу сытно и весело, не особенно надрываясь, в то время как ты всю жизнь учился, все ученые звания и степени имеешь, а денег даже на картошку не хватает? — пытал меня беззлобно и вовсе не в укор или похвальбу мой пьяный пролетарский друг. Тут надо сказать, что Игорь был человеком достаточно оригинальным. Несмотря на отсутствие классического образования, он знал массу неожиданных вещей, имел достаточно разумные представления об устройстве этого мира и общества, и о своем в нём предназначении. Сам он объяснял это тем, что ему везло на мудрых учителей, встреченных вовремя.

— Забавляет, — отшучивался я. — Только я полагаю, что общество, унижающее свою науку и образование, не имеет будущего, и помогать ему в этом глупом деле, торгуя в ларьке фальшивой водкой и презервативами, я не буду. Ты же знаешь, как бывший моряк, я не боюсь никакой физической работы, если это нужно для выживания, но хотелось бы прожить жизнь интересную, а не сфокусированную только на зарабатывании куска хлеба.

— Вот и хорошо. Что там за гроши тебе платят в институте, не спрашивая ничего взамен? Да и те задерживают на два-три месяца. Ты приходи к нам на разгрузку вагонов. Полдня работы, заработаешь втрое, оплата в конце недели, никакого отдела кадров и характеристик, и не было случая, чтобы хоть на день задержали. К тому же, когда работа срочная, фирма привозит горячие обеды прямо к вагонам, чтобы сократить простои на обед.

— Это здорово, — осторожничаю я, — только ведь работа грузчика требует отменного здоровья и профессиональной выносливости, где мне за ними поспеть.

— Да ты вовсе дурак, хоть и профессор, — захохотал Игорь, — кто же тебя в грузчики возьмёт. Грузчики — это самая мощная мафия на железной дороге. Туда кого попало не берут, там только свои, проверенные и повязанные люди. Вот я, начинал простым экспедитором, то есть просто стоял на вагоне и считал, сколько и какого товара переносят грузчики в транспорт получателя. Теперь я — начальник ПГР (погрузочно-разгрузочных работ), зарплату и премию привожу на разгрузку в дипломате, пистолет при себе имею, поскольку с деньгами хожу. Мне уже предложили стать начальником питерского филиала нашей фирмы, да вот жена не хочет далеко от мамы уезжать.

Далее Игорь прочёл мне вводную лекцию, уловив в моих глазах принципиальное согласие. Вокруг железной дороги ходят большие деньги, потому предприимчивые люди начали фактическую приватизацию доходных мест задолго до того, как были обнародованы законодательные акты на этот счет. Те самые грузчики, что десятилетиями работали на станциях за государственную зарплату, резонно посчитали, что именно они имеют все моральные права стать хозяевами нового бизнеса. Ребята эти достаточно крепкого телосложения, все основные вопросы своей жизни привыкли решать кулаками, оперативно и без бухгалтерии. В самой начальной стадии нового российского капитализма накопили денежки, и теперь им вовсе нет надобности самим бить морды: за скромную плату это сделают более молодые и крепкие ребята. Нравы здесь те же, что и в тюремной камере. Нарушителя «закона и обычаев» убьют быстро, без шума и без пыли. Народ зовет этих хозяев «боярами». Боярин на станции, так же, как и вор в законе в тюрьме, абсолютно необходим этому бизнесу, ибо он только и может обеспечить порядок на разгрузке, остановив естественный беспредел. На каждой станции бригада грузчиков имеет небольшой постоянный состав — человек пять-восемь — и переменную часть, которая набирается непосредственно перед разгрузкой, в зависимости от объёма предстоящих работ.

В половине девятого боярин выходит за ворота станции. Там в живописном беспорядке сидит на корточках сотня-другая молодцов с опухшими лицами пропойц и бомжей. Их жадные взгляды умоляюще сверлят хозяина: «Возьми меня!» Боярин неторопливо обходит своё потенциальное воинство и время от времени его толстый палец упирается в фигуру: «Ты!» Счастливец пулей бросается в проём станционных железных ворот в направлении стоящего товарного состава, и только спустя несколько секунд ветер доносит его благодарную фразу: «Спасибо, отец родной!» Вот и задумайтесь, много ли изменилось в нашей жизни с тех пор, как крестьяне выстаивали свою очередь на правёж морозным утром, столь красочно описанную Алексеем Толстым в его романе «Пётр Первый».

Фирме очень удобно иметь дело с боярином, есть с кого спросить за бой товара и воровство. Вот пример: грузчик, устав в конце разгрузки или выпив лишнего в обеденный перерыв, споткнулся с тяжёлым ящиком и опрокинул бочку синтетического клея, стоимостью миллион рублей. Боярин, глазом не моргнув, достал из штанов толстую пачку денег и протянул начальнику ПГР: «В счёт убытков». Грузчику же лениво протянул: «Постепенно отработаешь». Тут и ежу понятно, что грузчик должен отработать, как минимум, два миллиона. За более мелкие провинности, скажем, попадёшься на краже — обычный приговор: «Месяц без работы». По суровости наказания это примерно эквивалентно месяцу тюремного заключения. Разница лишь в том, что здесь справедливость восстанавливается за десять секунд, а в суде на это уходят месяцы, если же годы. Так где эффективнее?

Типовая стоимость разгрузки вагона фирме обходится в пятьдесят тысяч, но боярин выплачивает грузчикам около половины. Из оставшейся части половину боярин присваивает себе, а вторая идёт на организацию бизнеса, оплату телохранителей, покупку транспортной техники и другие необходимые мероприятия. Стандартно, на вагоне работает пять грузчиков, поэтому они и получают раза в четыре больше, чем любой профессор. Но это далеко не всё. Во-первых, грузчики — это профессиональные воры.

Игорь меня учил:

— Как бы ты ни смотрел, он украдёт так, что ты ничего не увидишь, ибо ты дилетант и я тоже. Он несёт ящик, скажем, со шпротами. Ступив на борт грузовика, он становится виден тебе со спины. Указательным пальцем проламывает картонную стенку ящика, и вот уже банка падает в карман, нашитый с внутренней стороны его спецовки. Филигранная техника. Но, запомни, — это не твое дело, даже если ты это увидел, ибо кражу он совершил на территории получателя, а не фирмы. Тобой этот ящик посчитан, на тебе ответственности нет. Если схватишь за руку, вся бригада озлится на тебя, и тебя так подставят!.. Например, в твою сумку с термосом подкинут какую-нибудь украденную ценную вещь, а потом капнут станционной охране. Вообще, с грузчиками надо уметь ладить. Тут есть неписанная норма, которую им положено украсть — это святое. Вот есть у нас грузчик по кличке «Кирпич» — за его вечно красную морду. Известен он не только этой мордой и тем, что он балагур, каких ещё поискать. Так, он мне как-то признался, что однажды на разгрузке вагона вынес частями сто килограммов апельсинов, и я ему верю. Ты не смотри, что он в рванье постоянно ходит. В этом рванье у него всегда миллионов пять припрятано на всякий случай. У него же на Центральном рынке три киоска, так что, увидев выгодный товар, он может прямо с вагона купить его по оптовой цене и тут же отправить в свои киоски. А рваньё — неплохая маскировка, редко кому придёт в голову ограбить такого оборванца в тёмном переулке. Да и это смешно — ограбить профессионального вора.

— Итак, я упомянул, — продолжал Игорь, — два основных источника дохода грузчиков — зарплата и то, что удастся украсть. Но это далеко не всё. Ты увидишь, как грузчики работают — это поэма. Ни один нормальный грузчик на работе не бегает. Они ходят, но темп их ходьбы един, что в начале погрузки, что в самом её конце. Ты же выдохнешься уже часа через три и сбавишь темп, а к концу дня и вовсе еле ноги будешь волочить. Боя стеклянной посуды практически не бывает, но парочку бутылок даже самого дорогого коньяка они разобьют обязательно, поскольку это входит в процент естественной убыли. Но ведь как разобьют? Казалось бы, случайно споткнулся о порожек, ящик чуть задел углом за железную дверь или скобу, лёгкий звон — и вот извлекается из поврежденного ящика единственная разбитая бутылка, у которой горлышко с пробкой отбито так, что успело вылиться не более двух глотков. Остальное тут же распивается бригадой, передавая из рук в руки «трубку мира». Если экспедитор на вагоне «нормальный мужик», бригадир протягивает и ему. Тут будь осторожен. На самом деле, этот жест доброй воли — точно рассчитанный психологический трюк. Тебя прокачивают, что ты за человек с тем, чтобы, зачислив тебя в «свои», прощупать, как ты относишься к кражам. Если «нормально», они при удачных кражах даже принесут тебе твою долю, но если ты жаден или слаб, они рано или поздно подставят тебя очень по-крупному. Подставят обязательно, потому что каким бы ты ни был «нормальным мужиком» — ты не грузчик, а, значит, намного ниже их, и кодекс воровской чести на тебя не распространяется. Значит, нужно найти свою середину. Однако, пойдём дальше. После разгрузки, в которой не выявлено краж в объёме, превышающем вышеуказанный допустимый норматив, грузчики всегда раскручивают получателя товара подарить им из того, что разгружали. Клянчат откровенно, и я тебе скажу, что не прав будет тот хозяин товара или его экспедитор, который из жадности ничего не даст. У него процент боя и краж будет чуть повыше, потому грузчики всегда возьмут своё, но… разными способами. Сначала тебе предлагали сравнительно мирный способ, ну а уж если не принял — не пеняй на пролетариат, ибо он — гегемон, как справедливо заметил Владимир Ульянов по кличке Ленин.

Ну, а теперь осталось дополнить картину последним мазком. Грузчику, равно как и экспедитору по праву принадлежит и то, что «упало с вагона». Открываем, скажем, вагон, а там 10% товара попорчено в дороге. Товарный поезд идет от Москвы до Новосибирска десять-пятнадцать дней. Допустим для простоты, в вагоне везут только алкоголь: стеклянная посуда с вином или водкой в деревянных ящиках — это самое прочное, коньяк особо аккуратно проложен дополнительными амортизаторами, вино в тетрапаках — в картонных поддонах, в таких же везут пиво, аперитивы и тонизирующие напитки, разлитые в жестянки. Грузят штабелями под потолок. Когда состав спускают с горок, штабеля колышутся, поддоны и коробки трутся о ржавые стенки вагонов и чугунные рёбра стоек. Если протрётся стенка тетрапака с вином, стоящего наверху, струйки жидкости потекут вниз, размягчая стенки нижних тетрапаков. Давление же на нижние поддоны при пятиметровой высоте штабеля огромное, поэтому всё нижнее хозяйство будет деформировано и потеряет товарный вид, даже если не нарушена герметичность упаковки. Кто виноват в этом случае? А никто. Железная дорога, вообще, никогда ни перед кем не отчитывалась за то, что происходит с грузом. Её задача — довезти до конечного пункта такое же количество вагонов, что и вышло из исходного, за содержимое же она не отвечает, поскольку вагоны опломбированы. Транспортная фирма должна либо застраховать товар, либо перевозить его со своей охраной. Второе, как правило, выгоднее, но… охранники ведь тоже люди, а потому — обязательно воруют, хотя и не дают воровать другим.

В результате, после каждой разгрузки остается некондиционный товар: сломанные плитки шоколада, деформированные банки с пивом и прохладительными напитками, да и много чего другого. Вот это и есть добыча грузчиков с экспедиторами. А теперь просуммируй и скажи: может ли профессор заработать столько, даже будь он трижды лауреатом. В Америке, может быть, и сможет, но не в России.

Фирма называлась «Шерл». Единого мнения, что означает это слово, не было. Одни говорили, что это латинское название какого-то драгоценного камня, другие считали, что это еврейский или даже масонский ритуальный символ. Мне сказали, чтобы в 8:30 был, как штык, на станции Новосибирск-Южный. Электричка от Станции Сеятель идёт до места минут двадцать пять-тридцать. Ранним утром я сошёл на пустой перрон, поскольку станция была товарной, затем двинул к товарным путям, где уже стоял состав, и рядом — редкая цепочка экспедиторов. Как выяснилось позже, большая часть этих бедолаг формировалась из таких же как я малооплачиваемых научных сотрудников. Утро было сырым, клочья тумана ещё путались в реденьких кустиках, но солнце уже подавало надежды.

Молодой парень лет тридцати с хвостиком, с остатками когда-то кучерявых волос, близоруко щурился сквозь очки на стопку листков. Я подошёл поближе и кивнул приветственно честнуму народу. Парня звали Серёжей, когда-то он работал в НИИ геологии и геофизики, что стоял напротив нашего института, простым мэ-нэ-эсом. Перестройка делала с людьми невероятные метаморфозы. Теперь он был замдиректора фирмы «Шерл». Наука оставила на нём неизгладимые следы. Чуть позже я понял, что он не только слеп, как сова, но и глух, как молодой пенёк. Изучив листок с планом размещения товаров внутри вагонов, Серёжа вытянул снизу другой листок и начал перекличку. Закончив, он спросил, есть ли новенькие, и внёс мою фамилию и имя в свой список. Документов здесь не спрашивали никогда, даже когда выдавали деньги. В каком-то смысле это было даже ближе к тому светлому будущему, которое наши отцы и мы строили раньше, только там обещали отменить не документы, а деньги.

Ещё минут через десять на служебной машине подкатил мой Игорь. Кроме уже упомянутой куртки, на нём была чёрная кожаная кепочка и чёрные же очки с идеально круглыми стеклами, что, вкупе с его усами, делало Игоря очень похожим на кота Базилио в исполнении Ролана Быкова. Наличие в его руках пластикового дипломата несколько осовременивало этот бессмертный образ, приближая его к образу кота Бегемота из романа «Мастер и Маргарита». Итак, наш кот поздоровался со мной и кивнул стоящему рядом пареньку: «Игорёк, введи в курс нового экспедитора. Я думаю, вы неплохо сработаетесь», — а затем ко мне: «Первую неделю у нас работают за половинную зарплату». Паренька оказывается также звали Игорем Саломаткиным. Мы, действительно, сработались хорошо. Мой напарник оказался человеком мягким и приветливым, не корчил из себя высокого профессионала, и тут же предложил мне глотнуть кофейку из его термоса, поскольку утро было не слишком теплым.

Тем временем принесли специальные ножницы с полутораметровыми ручками, предназначенные для срезания замков. Замок представляет собой короткую петлю из стального тросика толщиной с большой палец руки. Концы этого тросика намертво заклёпаны стальным же болтом. Открыть такой замок можно только перепилив тросик ножовкой для металла или перекусив его этими специальными ножницами. Второй способ, конечно, намного быстрее. Перед открыванием замков вагоны осмотрели снизу и, пройдя по крыше, на предмет возможного взлома грабителями во время столь длительного перегона. После того, как замок срезан, ударом кувалды снизу вверх откидывается запирающая скоба, и дверь можно откатывать на колесиках. Но это скорее теоретически. От многочисленных ударов все скобы во всех вагонах деформированы, искорёжены до неузнаваемости. Некоторые были многократно оторваны, затем прихвачены сваркой как попало, как будто некий великан вылепил из пластилина эти кривые скобы и пластины, не особенно заботясь о тщательности своей работы, посколько великану платили сдельно, а не за качество. По этим причинам, скобы отпираются после второго-третьего энергичного удара кувалды, а двери откатывать приходится, налегая всей бригадой.

Но вот дверь открыта, и глазу предстают покосившиеся штабели ящиков, поддонов и коробок, упирающиеся прямо в потолок вагона. Товар специально грузят впритык, чтобы не было пустот в вагоне. Тогда товар при многократных рывках и толчках состава не может ни упасть, ни сдвинуться значительно в сторону. Таким образом, с самого начала разгрузки войти в вагон невозможно. Теперь к открытым дверям подаются задним бортом огромные грузовики и фуры. В кузове уже переминается экспедитор от фирмы-получателя, затем залезаем мы с Игорьком. Ровно в девять появляется станционная элита — грузчики. У них вид людей, знающих себе цену. Это и понятно, ибо в каждом из них весу, как минимум, в два раза больше, чем в любом научном сотруднике. Грузчики неторопливо переодеваются в робу, складывая чистую одежду в объёмистые сумки. Я уже в курсе, что именно в этих сумках они и выносят всё наворованное. Когда грузчики сильно провинятся, их заставляют сумки оставлять вне вагона — это серьёзное наказание. Своё они, конечно, всё равно возьмут, но для этого им придется напрягаться вдвое, по сравнению с нормальным режимом работы, то есть воровства.

Я уже знаю, что экспедитор должен иметь при себе блокнот и три шариковые ручки, на тот предмет, если какая-либо из них будет писать плохо, особенно на морозе. Игорь приступает к моему обучению:

— Легче всего учитывать ящики. Нет необходимости считать каждый из них. В кузов машины входит, скажем, шесть ящиков поперек и пять в высоту. Значит, ряд содержит тридцать ящиков. Твоя задача — следить, чтобы у грузчиков не было неполных рядов, подсчитать полное число рядов, умножить на тридцать — и все дела. Во-первых, так никогда не собьёшься, во-вторых, — больше времени, следить, чтобы грузчики не баловали.

Мой первый день прошел удачно, хотя с непривычки я порядком устал. Заканчивали работу обычно к часу-двум, задерживались только если получатель опаздывал с машинами. Тогда домой можно было прийти и к пяти или шести часам. Когда я дома открыл свою сумку, выставил на стол шесть деформированных пакетов с соками, один тетрапак с красным вином и две слегка помятых банки с дорогим голландским пивом «Хайникен», мои ахнули: «Откуда это? Ты что, это на всю зарплату купил?». Я устало махнул рукой: «Зарплата будет в конце недели, а это с вагона упало». Жена, по наивности, ещё долго считала, что когда вагоны подают под разгрузку, из дыр и щелей кое-что падает, и предупреждала каждый раз: «Ты смотри там, осторожней. Лучше подожди, когда вагоны совсем остановятся, а не то, неровен час, под колеса попадёшь». Игорь долго хохотал над такой наивностью, затем наконец открыл ей, что именно народ понимает под словом «упало». Особенно радовались мои сладкоежки, когда я приносил домой помятые плитки шоколада.

Разгрузка бывала не каждый день, обычно два-три раза в неделю. Так что в остальное время можно было работать в институте. Получал я, как и обещано, раза в три больше, чем в институте, а с учётом того, что «упало» так и вовсе в пять раз. Но в следующий раз я работал с другим напарником. Звали его Костей. Это был высокий худощавый парень двадцати пяти лет с вполне циничными взглядами на устройство этого мира и общества, свойственными всё испытавшему и пресыщенному жизнью человеку. Глаза Кости никогда не смотрели прямо в глаза собеседнику. Они нервно передвигались, нигде не задерживаясь более чем на секунду. Раньше он был строителем. На разгрузке Костя шепнул мимоходом:

— Возьмем мешок какао. Потом поделим пополам.

— Ну вот, началось то, о чем предупреждал Игорь — подумал я, — но решил для начала не портить отношения с новым напарником. Пусть делает, что хочет, а я пока сделаю вид, что ничего не замечаю. Там посмотрим.

Однако на душе было неприятно, что первое мошенничество в моей новой работе затевают не грузчики, с которых взятки гладки, поскольку они по нормативу — воры, а свой брат — экспедитор. Конец дня был дождливым, у меня не было зонтика, и я мелко засеменил к электричке, в то время как Костя задержался, сдавая получателю последние накладные. Украденное какао меня интересовало меньше всего. Каково же было моё изумление и ярость, когда, придя домой и раскрыв свою сумку, я обнаружил большой пластиковый пакет, иначе говоря — мешок с пакетиками того, что на западе называют hot chocolate. Эта сволочь, Костя так дёшево меня подставил, раззяву. Он положил украденное не в свою сумку, а в мою, ничего мне об этом не сказав. В случае проверки вором был бы объявлен я. И был бы тут же вышвырнут из фирмы, поскольку работаю без году неделя, и мои объяснения никто даже слушать не станет. Я тут же позвонил Игорю, рассказал свою историю и попросил больше меня на вагон с Костей не ставить.

— Он, вообще-то неплохой парень, но его иногда заносит. А вот когда он водки выпьет, совсем злой становится, — охарактеризовал его Игорь.

На следующей разгрузке я подошел в обеденный перерыв к вагону, где стоял Костя, и молча сунул злополучный мешок в его сумку. Жест этот ему не понравился, поскольку, с его точки зрения, я должен был передать ему долю на нейтральной территории, например, в электричке. После работы в электричке он раскрыл свою сумку:

— Тут половина твоя.

— Я не пью это пойло, — отмахнулся я.

Через неделю я уже стоял на вагоне один, как бывалый экспедитор, а ещё через пару недель меня начали посылать сдавать товар по месту получателя в различные фирмы. Перед этим меня проинструктировали, что если буду сдавать, например, пиво на склад фирмы «Эрмитаж» — держать ухо востро, поскольку там работают очень опытные прохиндеи. Они будут принимать, считая товар в уже складированных штабелях, значит, по пути от машины к штабелям грузчики всегда могут припрятать несколько ящиков в многочисленных закоулках склада. По этой причине, наша фирма посылала экспедиторов парами: один стоит, считая товар в машине, другой — у штабелей. Предварительно мы с напарником договариваемся всегда класть на тележку одно и то же количество ящиков. Если что-то не совпадет, сразу обращаться к начальнику, останавливая разгрузку. На этом складе у меня напарниками обычно работали студенты Электротехнического института, позже переименованного в Электротехническую Академию. Один раз я сдавал на склад в Академгородке импортные телевизоры. Ясно, что этот товар намного дороже любых продуктов, поэтому пропажу даже одного телевизора уже не спишут на «усушку-утруску». При выгрузке из вагона пересчитал всё на два раза, потом час ехал в полной темноте в фургоне среди коробок с телевизорами, а затем уже на складе грузчики начали кидать коробки сразу на три тележки и развозить их по совершенно разным стеллажам, соответственно марке фирмы. Увидя, что кладовщика, который бы считал отгруженное, при этом около моей машины нет, я струхнул: «Как потом докажешь, что сдал точно по накладным? Не будешь же потом ходить по всем стеллажам, проверяя совпадение номеров на телевизорах с накладными». Но всё обошлось, кладовщик подмахнул мой акт приемки, не глядя. Я подивился, видя такую легкомысленность. Наверное, это был единственный виденный мною склад, на котором не воровали, и отношения между людьми основывались на честности и доверии. Невероятно!

Грузчики быстро привыкли ко мне и даже подружились, если вообще может существовать дружба между грузчиком и негрузчиком. Как-то я на неделю смотался на конференцию в Англию. Потом, снова заявившись на вагоны, я услышал со всех сторон:

— Где ты пропадал, Эйнштейн? Мы уж думали, не загнулся ли от непосильной научной работы.

Эйнштейном меня прозвали за густую седую шевелюру, которая выдавала мое непролетарское происхождение. В какие-то годы она могла быть вполне достаточным основанием, чтобы меня отвели к ближайшей стенке и шлёпнули, как чуждый элемент. Нет, что ни говори, а народ у нас со времён революции и Гражданской войны сильно подобрел.

После окончания работы грузчики в каждом вагоне распивали пару бутылок водки, переодевались в чистую одежду и шли в свою подсобку. Там они сортировали украденное за день, обменивались добычей, выпивали уже покрепче и играли в карты. Ставки были намного выше моего научного оклада. Иногда дрались. Просто так, от скуки, хотелось размяться. Однажды на пару недель куда-то пропал наш красномордый балагур по кличке Кирпич. На наши вопросы грузчики отмалчивались, а один из них — молодой, красивый и необычайно сильный мужик по кличке Кумпол — работал в состоянии чёрной меланхолии и время от времени даже спотыкался, что для грузчиков совсем не характерно. Вечером Игорь рассказал, что за карточной игрой Кирпич стал мухлевать, и Кумпол предупредил:

— Еще раз передёрнешь — дам по башке ломиком.

— А не слабо будет? — ехидно поинтересовался красномордый.

— Нет, не слабо, — сказал Кумпол, протянул руку и как-то совершенно спокойно, без эмоций шарахнул дружка прямо по черепку.

— Друга, конечно, в реанимацию, — продолжал Игорь. — Повезло ему, что мозгов было совсем немного, и ломик не задел жизненно важных органов.

— А что с Кумполом?

— А что с ним будет? Ничего. Боярин наложил на него штраф в пользу Кирпича или его жены, если тот не выживет. Вот и все дела!

Конец моей карьеры наступил достаточно быстро и неожиданно. Летний солнечный день не предвещал ничего плохого. Мы сытно пообедали шашлыками, привезёнными фирмой к вагонам. У меня вагон был уже почти пустой, оставался последний получатель из Барнаула. Работы было не более, чем на час, если машины подадут вовремя. Из ценного товара были только маленькие, аккуратные коробки с шоколадом. Я уложил их в штабель такими ровными слоями, что убери любую коробку, и сразу будет видно, что есть недостача. Я даже ел, сидя на этом штабеле, чтобы не искушать грузчиков лёгкой поживой. Когда отгрузили всё остальное, я бросил взгляд на свой штабель и увидел, что не хватает сразу трёх ящиков. Это был уже явный перебор. Я подошёл к бригадиру и негромко сказал ему, не разжимая губ:

— Верни три ящика, и мы разойдемся тихо.

— Я не видел, чтобы мои брали, — так же сквозь зубы ответил он.

Тогда я приступил к поискам. Первый ящичек я выудил из кучи мусора от упаковок. Он был тщательно обёрнут в какое-то тряпьё. Потом я стал обшаривать сумки грузчиков. Вообще-то, это было не по джентльменски, но они меня сильно разозлили. В одной из сумок я обнаружил второй ящик. Третий же они, черти, упрятали совершенно профессионально. Скорее всего, он был уже давно не в вагоне. Улучив момент, я пересказал всё это Игорю.

— Ну что, мужики, — сказал голосом начальника ПГР наш кот Базилио, — будем считать так, что сегодня вы работали бесплатно. Если есть возражения, этот ящик шоколада мы передаем службе охраны вместе с сумкой и её хозяином.

Возражений не поступило, но энтузиазма у грузчиков поубавилось. Вместо привычного ритма в их работе появилась какая-то вялость. Вот тут к моему вагону и подходит этот самый полуслепой и полуглухой Серёжа в сопровождении шофёра. Подслеповато щурясь, он заглядывает в бумажку с планом погрузки и обходит вагоны. Найдя что-то интересное, дает знак шофёру, тот принимает из рук экспедитора какие-то коробки, ящики и пакеты, затем всё относит к машине и укладывает в багажник. Дело ясное. Игорь предупредил, что завтра фирма устраивает пикник на теплоходе. Будет только крупное начальство и крупные заказчики, море водки, шашлыки и доступные девочки. В моём вагоне ничего существенного уже практически не осталось, однако Серёжа выудил пару ящиков с печеньем, ящик конфет и поддон с пивом. Шофёр молча унёс все это в автомобиль. За время всей этой операции никто не проронил ни слова. Я уже знал порядок: на пикники фирма берёт товар прямо из вагонов по оптовым ценам, а экспедиторы сообщают получателям товара чего и сколько следует записать на фирму. Так я и сделал, когда экспедитор из Барнаула протянул мне акт приемки со словами: «Не хватает четырёх мест»

— Так это ж начальство на фирму взяло, разве вас не предупредили?

— Ничего не знаю, только я должен привезти домой всё точно, или указать недостачу, — упорствовал дотошный экспедитор.

Я понял, что он работает совсем недавно и порядков, видимо, ещё не знает.

— Хорошо, — сказал я, — пойдем к начальству, там всё и утрясём.

Мы направились к машине начальника. Он сидел в салоне, уткнувшись задумчиво в какие-то бумаги. Я объяснил Серёже, в чём дело. Барнаульский экспедитор упрямо тряс головой и требовал товар до последней пачки. Начальник медленно наливался багровой краской, которая не предвещала ничего хорошего. «Поди, отдай ему», — процедил он шофёру. Шофёр молча вынул из багажника недостающее имущество, после чего экспедитор, удовлетворенно крякнув, подписал мне акт приёмки и удалился, насвистывая какой-то мотивчик из оперетты. Я тоже двинулся вроде бы уйти, но Серёжа молча поманил меня пальцем.

— Ты понимаешь, что ты унизил меня, а вместе со мной и фирму перед заказчиком? — зловеще протянул он.

— А разве Вы не предупредили получателя, что взяли товар на фирму? — пролепетал я, силясь понять, как же на самом деле мне следовало в данном случае поступить. Я понимал, что грузчики должны воровать, просто потому что они грузчики, но моего высшего образования и профессорского звания было пока недостаточно, чтобы представить, как должны воровать начальники фирм с миллиардными оборотами. Я полагал, что они воруют, главным образом, не по мелочам, а просто приписывая пару нулей в какой-нибудь важной бумаге.

Раз меня не принимали на работу, оформляя через отдел кадров, меня и не увольняли. Просто перестали звонить, приглашая выходить на очередную погрузку.

— Даже самый сопливый экспедитор сообразил бы, что надо было оформить всё это, как бой, или, в крайнем случае, как недостачу, а не подставлять начальство, — поучал меня Игорь. — Начальство может подставить тебя даже не задумываясь, а ты — ни-ни! В этом и есть главная разница между начальством и тобой, профессор.

Я вздохнул облегченно. Нет, сам я, пожалуй, тоже кристальной честностью не блистал. Сколько раз, бывало, мордуют молодого аспиранта на Учёном Совете ни за что, а я сижу и молчу. Мне что, больше всех надо? Но тут я вовсе не обнаруживал граней между чёрным и белым, и это меня тяготило. Ничего, пусть детки опять сядут на одну картошку, но хоть мир не будет казаться таким пакостным.

Фирма

Мне повезло. Начиналась моя жизнь в стране победившего социализма (сначала полностью, а потом окончательно), расцвет моих жизненных сил совпал с эпохой развитого социализма, потом нам предложили строить социализм с человеческим лицом. Как я понимал, в основе идеи социализма лежит принцип «будем лучше работать, лучше будем жить». Я старался не филонить, а делать добротно всё, что приходилось делать. И терпеливо ждал, когда я буду жить лучше. Все объективные показатели добросовестности моего отношения к труду были налицо, они множились и громоздились. Я вкратце перечислю их, но не подумайте, упаси боже, что для хвастовства, а лишь что бы подтвердить основной тезис. Судите сами. В четырнадцать лет я поступил в мореходку, в восемнадцать закончил её с отличием, получив дипломы радиотехника и судового радиооператора. В шестнадцать лет я имел первый взрослый разряд по радиоспорту, стал чемпионом Сибири и Дальнего Востока. Затем я окончил физфак университета и уже через два года защитил кандидатскую — первым из нашего выпуска. С первых же лет своей работы в качестве физика я был единственным исполнителем крупнейшего в истории лаборатории хоздоговора с Миноборонпромом и оставался им в течение семи лет. За это время я объездил весь Союз и внедрил свои разработки более чем в пятьдесяти организациях нашей страны. Написал книги и сотню статей, защитил докторскую. По моим расчётам сделаны десятки уникальных приборов, не имевших аналогов в мире. Уф, упарился перечислять! А сколько было грамот, кубков и дипломов! Но…

Всё то, что я перечислял — это была отдача обществу. На руках же у меня оставались лишь символы этой отдачи: дипломы, грамоты, справки о внедрении. Когда премии за внедрение и добавочное финансирование делили на всех, мне доставалось меньше всех, поскольку в коллективе я был самым молодым. Другие люди в это время покупали дачи, автомашины и гаражи, вкусно ели и отдыхали на Чёрном море. Именно за успешную работу по договору с Миноборонпромом меня через семь лет вышвырнули с работы, выкинули из списка лауреатов премии Ленинского комсомола, вычеркнули мою книгу из планов издательства «Наука», дважды разбирали мой моральный облик на общем собрании лаборатории, как подонка, противопоставляющего себя коллективу. Честно признаться, я устал от успешной работы и несколько потерял уверенность в себе. Кроме работы, я потерял жену, умершую в самом разгаре этой травли, пять лет работал в случайной шарашке (там были очень милые люди), потом нашел-таки работу по специальности, но мои статьи и книги продолжали вычёркивать и выбрасывать. Жил же я впроголодь, от зарплаты до зарплаты, относительно машин и дач даже планов не строил. За восемнадцать лет работы меня несколько раз приглашали на работу дружественные нам страны, но ни разу меня не выпустили, даже в Болгарию. И опять вы бы сделали неправильный вывод, предположив, что эти перечисления бед и напастей — суть жалобы на жизнь. Нет, это лишь дополнения в первой части моего рассуждения. Полная же картина такая: на одной чашке весов грамоты и дипломы, на другой — шишки и долги.

А тут грянула перестройка. Длинные и многословные речи Горбачёва я воспринял сдержанно, но вот дыхание свободы меня, в буквальном смысле, реанимировало. И я даже чуть не стал капиталистом, правда, на очень короткое время — три с половиной года. Началось это так. Сижу, работаю. Врывается Слава Брежнев:

— Сидите! А тут такое творится: новые хозяйственные отношения проникают в нашу жизнь и буквально её переворачивают. Нельзя терять ни минуты.

И он потащил меня через дорогу, где в низеньком одноэтажном здании СКБ размещался НТТМ «Пульсар», которым руководила какая-то тётка. Через некоторое время я начинаю что-то понимать в этих новых веяниях. НТТМ — это центры научно-технического творчества молодежи, которые открываются под эгидой райкомов комсомола. Но это всё фасад. Все прежние годы я был бедным потому, что деньги в нашей стране делились на «наличку» и безналичные в соотношении примерно один к десяти. Простому работнику можно было выдавать только из первой кучки, причём научникам практически запрещалось подрабатывать по-совместительству. Конечно, был указ или инструкция «в виде исключения сотрудникам особо высокой квалификации при условии успешного выполнения обязанностей на основном рабочем месте». Однако мне за всю жизнь так и не удалось получить разрешение на совместительство. Подработка разрешалась только в виде преподавания, и я иногда пользовался этим, но это тоже был мизер. Да еще пару раз я получил по трудовому соглашению по сто рублей. Остальное можно было заработать во время отпуска на строительстве сельхозобъектов, или подрабатывая грузчиком в магазине. Безналичка же считалась общенародным достоянием и непосредственному распределению не подлежала. По доверенности народа ею распоряжались разного рода начальники и, как могли, извлекали из этого для себя пользу.

Перестройка сначала деформировала эту стройную и привычную картину, разрешив проявления «творчества» оплачивать шуршащими купюрами, извлекая их на свет божий из безналичного фонда, то есть превращая частями общенародную собственность в личную. Видимо, партия поняла, что потеря политической власти неизбежна, и решила заменить её властью экономической, а начало самого процесса замаскировав под крышей райкомов комсомола, которые были хорошо ею управляемы. Раньше я выполнял хоздоговор за свою обычную зарплату. Премии в академических НИИ выдавались один раз в году, обычно в районе новогодних праздников в размере от тридцати до ста рублей для обычных рядовых сотрудников. И только по постановлению Совмина особо важная тема могла премироваться примерно так же раз в год, но здесь можно было получить раза в три-четыре больше. Разница в том, что если я не выполняю хоздоговорных тем, моя зарплата проистекает из госбюджета, а если выполняю, то часть зарплаты идет из госбюджета, а другая её часть — из договорных средств. В народе говорят в таких случаях: «что в лоб, что по лбу». В новых экономических отношениях ты мог теоретически заработать любую зарплату, если договор оформлял не через институт, а через такие вот НТТМы. В ИЯФе, например, подобные вещи были просто запрещены приказом дирекции под угрозой увольнения с работы. И, тем не менее, люди зарабатывали, сколько могли, игнорируя эти угрозы. Надо было только не болтать лишнего.

Не случайно, самым первым директором первого в академгородке НТТМ «Ритм» стал Володя Катешов — молодой и очень энергичный коммунист, которого мой бывший шеф Валерий Палыч, в свое время, умело использовал, чтобы выкинуть меня с работы. Этот самый Володя занял потом моё место и даже успел по моей тематике защитить кандидатскую на основе тех материалов, которые я ему передал, когда он ещё работал под моим началом. И очень вовремя, потому что, когда директором нового направления в экономике становится идейно выдержанный коммунист, да еще кандидат наук — это совсем неплохая реклама. Позже Володя рассказывал нашему московскому заказчику, для чего его вызывали в ЦК комсомола:

— Нас инструктировали о принципах проведения новых хозяйственных отношений. Наша главная задача — правильно переводить безналичку в шуршащие деньги.

НТТМ «Ритм» через пару лет свернёт любые проявления научно-технического творчества, станет торговать компьютерами, а ещё чуть позже бывший коммунист целиком перейдет на торговлю спиртом в трёхлитровых банках и импортными презервативами. Валерий Палыч, тем не менее, не увольнял коммерсанта Катешова из лаборатории, сохраняя ему полставки и возможность вернуться к науке, если перестройка загнётся. Это понятно, поскольку сын Валерия был замом в фирме «Ритм». Когда для науки наступили трудные времена, он обратился к Катешову с просьбой: неплохо бы, мол, было если бы процветающий бизнес спонсировал поездку сотрудников лаборатории на Всесоюзную конференцию. Володя ухмыльнулся:

— Бизнесу противопоказаны бессмысленные вложения. Я на эти денежки лучше публичный дом открою.

Сгорела же фирма «Ритм» при следующих обстоятельствах. Будучи в очередном челночном рейсе, Катешов получил предложение купить крупную партию турецких сигар по очень низкой цене. Запахло крупным наваром, и Володя решил рискнуть, вложив в эту выгодную сделку почти все имеющиеся в наличии у фирмы средства. Однако, на таможенном контроле обнаружилось, что сигареты имеют уровень радиации, значительно превышающий допустимые нормы, и всю партию конфисковали.

Любой квалифицированный экономист скажет вам, что эта новая практика была в чистом виде массированной акцией ограбления народа. Ведь рубль можно выдать только после того, как на него произведено ровно на рубль товаров, а безналичные средства — это не товары, а станки, домны, танки и подводные лодки. Конечно, с первого взгляда можно возразить, что исполнитель заключает с заказчиком договор на выполнение конкретного объёма работ, деньги получает только после подписания акта приемо-сдаточных испытаний комиссии заказчика, и, если работа скалькулирована правильно, то никакого надувательства нет.

— Ай-я-яй! — скажет грамотный экономист такому возражателю, — Вы что, Маркса не читали. Особенно те его главы, которые посвящены вопросам формирования цены товара.

И он будет прав, ибо цена станка или домны силовым образом назначена государством, и никакими отношениями спроса-предложения не обусловлена, а вот цена работы по хоздоговору устанавливается на основе устной договорённости заказчика и исполнителя. Я верю, что Вы лично, мой читатель, добросовестно выполняли квалифицированную работу по договору, как и я сам. Но вы представьте себе такую, отнюдь не фантастическую, картину. Некий директор главка или чиновник министерства (а именно там распоряжаются безналичной общенародной собственностью) звонит приятелю — директору завода, НИИ, фабрики или бани — и говорит:

— Дорогой Николай Петрович, зная Вашу высокую личную ответственность и обеспокоенность за судьбы нашей родины, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы не откажетесь выполнить для народа небольшую, но сложную работу стоимостью двенадцать миллионов. Так я Вам вышлю договорчик?.

— Конечно, конечно, уважаемый Федор Никанорович, — ответствует упомянутый директор, — какие могут быть сомнения? Сделаем в лучшем виде.

Получив договор, он ставит подпись о заключении договорных отношений и тут же оформляет акт приемо-сдаточных испытаний. Обе бумаги отсылаются обратно заказчику, а после перевода денег они делятся пополам или в какой другой установленной пропорции между «дорогим» и «уважаемым». Так был порожден этот безжалостный механизм инфляции, которая обескровила все производящие отрасли страны, когда хакончилась безналичка. На то, чтобы слить в конкретные карманы всю общенародную безналичку страны, занимавшей одную шестую часть земной суши, «уважаемым» потребовалось что-то около трех с половиной лет. Именно таким образом, я думаю, появились первые миллиардеры нашей страны. Тем же, кто конструировал умные машины и внедрял новые технологии, достались крохи, которые не разглядишь даже в электронный микроскоп.

Тогда, конечно, я об этом и не думал, а бурно ринулся в новую деятельность. Заказчики приезжали со всех концов страны — от Питера до Тбилиси и от Кишинева до Владивостока — раскладывали перед нами секретные и не очень чертежи, формулировали пункты технического задания и заключали договора. Потом мы ездили в эти города сдавать им работу. Тётку ту из руководства НТТМ быстренько выперли. Она оказалась из закосневших ретроградов отжившей эпохи и страшно тормозила внедрение новых экономических отношений. На её место выбрали молодого и энергичного инженера-изобретателя Николая Прокопьевича Солдатова. Стиль новых отношений просто потрясал. Раньше я сам оформлял хоздоговорные бумаги, неделями ходил с ними по кабинетам, смотрящих на тебя, как на мышь, чиновников с каменными неприступными лицами, выпрашивая утвердительные подписи, словно подаяние. Теперь я бодренько вбегал в комнатёнку, заставленную осциллографами и другой измерительной аппаратурой, где Прокопыч ютился вместе с секретаршей. Пока мы пили с ним кофе и обсуждали свежие новости, договор был отпечатан, затем, не читая, подписывался, сверху шлепали казённую печать и вручали его мне. В среднем на это уходило двенадцать-пятнадцать минут. Оперативность была понятной: вновь организованной фирме «Экотек» нужен был приток новых средств, как сжатый воздух подлодке для всплытия. Согласно инструкциям, фирма выплачивала в качестве зарплаты исполнителям до 35—40% объема договора, брала себе 15%, а остальное шло на налоги, в фонд развития, на закупку материалов и оборудования, на командировки и немного в фонд премирования.

Примерно четверть от стоимости первого этапа работ заказчик перечислял авансом. Я вёл в год по четыре-пять договоров параллельно с разными «конторами». Теперь моя зарплата превышала институтскую более чем в десять раз. Я начинаю привлекать к этой работе всех моих коллег и приятелей, с которыми раньше делали совместные разработки бесплатно, из чистого интереса к науке, оставляя в качестве овеществлённых результатов лишь совместные публикации. Слава тут же предложил использовать вариант «мертвых душ», отработанный им в стройотрядах и «шабашках». Дело в том, что получать большие деньги было непривычно, неудобно и где-то даже страшновато. По-привычке ещё боялись, а не придет ли какой-нибудь дядька в кожаных штанах и не спросит ли грозно так: «Что это вы тут делаете? Кто позволил?». Делали всё, озираясь, поскольку законов никаких в газетах опубликовано не было. Были какие-то ведомственные инструкции, да кто из нас их читал? Поэтому, на всякий случай, расписывали свою зарплату на родственников и знакомых или незнакомых за небольшую мзду, «как бы чего не вышло». Начальникам, конечно, было легче, ибо никто не видел, сколько они получают. Нам же главное было, чтоб на работе не узнали, поскольку эти новые формы были делом новым, не устоявшимся, и здравый смысл подсказывал, что долго это не продержится, а сменится чем-то другим. Основных вариантов этого другого было два: либо лавочка прикроется, либо дело приобретёт законную основу, правила игры станут известны всем, и не надо будет озираться. Интересно, что первый вариант можно было прихлопнуть в любой же день по указанию одного «большого» человека, тогда как для второго потребуются годы, масса хлопот и усилий десятков тысяч людей.

В это бурное время в Россию начали просачиваться персональные компьютеры. Первые образцы привозили начальники из заграничных командировок, потом мелкие партии стали закупать учреждения, имеющие валюту за работу с западными институтами и фирмами. Постепенно поток компьютеров нарастал, а поскольку моей основной профессией являлось компьютерное моделирование приборов электроники, то мне компьютер был гораздо нужнее, чем всем бухгалтерам и менеджерам вместе взятым. И вот это чудо заокеанской техники стоит у меня дома на столе. Первые месяцы я спал по четыре-пять часов в сутки, до того интересно было осваивать этот принципиально новый стиль работы, изменяющий и стиль самой жизни. До тех пор я работал лишь на больших машинах, занимающих целые залы, с обслуживающим персоналом в десятки человек. Самое элементарное — качество печати и графики этого настольного издательства было намного выше, чем те прыгающие неровные строчки, что выдавали быстродействующие АЦПУ машин коллективного пользования. Самая первая модель IBM PC AT/286 c EGA-монитором стоила бешеные деньги — тридцать семь тысяч рублей, то есть сто пятьдесят моих институтских зарплат. Конечно, это был не мой собственный компьютер. За него я расплачивался из фонда развития от моих договоров чуть больше года, тем более, что в течение года я заменил его на более мощный с VGA-монитором, который стоил уже пятьдесят тысяч. Для справки — «Жигули» тогда стоили четыре тысячи, а «Волга» — семь. Но даже полностью расплатившись, я не мог считать его своим, поскольку он считался собственностью НТТМ, то есть — райкома комсомола. У руля тогда еще стояла одна партия, и вопрос о частной собственности поднимать было ещё рано. Но это было не так важно. Гораздо важнее, что я им пользовался дома. Я мог не только научные расчеты проводить, но и играть в компьютерные игры. В рамках государственного сектора это могли позволить себе только крупные начальники, да и то далеко не все. Среди них изредка попадались и относительно честные люди.

Дела мои идут неплохо, и Солдатов несколько раз делает мне предложения стать его заместителем. Дел много: нужно организовать строительство коттеджей на берегу Обского моря, закладывается многоэтажный кооперативный дом, организуется очередь на автомобили. Все это раньше для меня было просто недосягаемо. Я мог лишь ждать понуро лет десять своей очереди на квартиру без какой-либо возможности выбрать этаж, район, площадь. Однако, я чётко понимаю, что для организационных дел совершенно непригоден. Я предпочитаю неторопливую беседу, погружение в мир незапятнанных истин, а не матерные разговоры с прорабами и дачу взяток чиновникам.

Поприсутствовав несколько раз на заседаниях дирекции, я начинаю игнорировать эти скучные многочасовые мероприятия. Примерно через месяц утряслась окончательная структура фирмы. Весь наличный контингент исполнителей разбили на семь отделов. Мою группу влили в отдел, в котором начальником был поставлен Михаил Ройзман, который в своем институте также был заведующим лабораторией, занимающейся хроматографами, на чём они и поимели начальную валюту, на которую институт закупил компьютеры ещё за год до того, как я их впервые увидел. Мишка был исключительно деловым, полным, рыжеватым еврейчиком, не ограничившимся трудоёмким и долгим процессом доводки хроматографов, а сразу же сориентировавшимся на торговлю через фирму компьютерами, а затем сахаром, водкой, шифером и другими материальными ценностями. Я тогда ещё не подозревал о важности этого, казалось бы, несущественного этапа, когда над тобой начальником ставят ранее совершенно неизвестного человека, поскольку группа моя имела отдельные лицевые счета, и теоретически только мы могли пользоваться средствами с этих счетов. Много позже выяснилось, что премиальным фондом, заработанным нами может распоряжаться только начальник отдела. Но Мишка демонстративно заявлял, что работает он совершенно бескорыстно, и пользоваться нашим фондом не пытался.

Время шло, фирма круто шла в гору. Первым делом она переехала из маленькой комнатушки в только что отделанные помещения, арендуемые у школы, спонсором которой она себя объявила, пообещав тотальную компьютеризацию учебного процесса. Два больших класса разгородили на три кабинета каждый: кабинет начальника, плановый отдел, бухгалтерия, касса и две комнатки для деловых встреч с клиентами и сабантуев. Солдатов съездил в Японию «для обмена опытом», посетил там технократический город будущего, в котором каждая квартира сплошь нашпигована электроникой и микрокомпьютерами пятого поколения. В фирму набрали массу симпатичных барышень, поэтому оформление договора теперь длилось не пятнадцать минут, а несколько дней. Отчётность также крайне запуталась, ибо барышни были, видимо, женами и подружками руководства фирмы. У меня было тихое подозрение, что именно по этим внешним признакам можно определить начало краха любой фирмы, и я вёл свою бухгалтерию, параллельно той, что велась плановым отделом.

Выкупив первый компьютер, мы начали расплачиваться за второй. Тут выясняется, что наличие над нашей совершенно самостоятельной группой ещё какого-то начальника всё больше и больше тормозит дело. Вроде бы мелочь — оформить командировку, но без подписи Мишки никак нельзя, а он и сам постоянно в командировках. Приходится идти прямо к начальнику фирмы. Конфликт же начался с того, что Мишка потребовал назад второй компьютер, который вообще-то принадлежал фирме, а не его отделу. Тут я понял, что такой начальник нам не только ничем не помогает, но и просто мешает. Солдатов не возражал против выделения моей группы в самостоятельный отдел. Возражал Мишка Ройзман. Оказывается когда-то дирекцией было выработано правило, что для выделения в отдел необходимо на счету группы иметь активных средств не менее, чем сто тысяч. В тот момент у нас было около семидесяти пяти тысяч и на двести тысяч заключенных договоров. Попутно я узнал, что у самого Мишки не было и семидесяти пяти тысяч. В общем, вырваться из цепких лапок этого рыжеволосого мужичка оказалось совсем не простым делом. В конце концов, на общем собрании дирекции вопрос был решен в мою пользу. Оставалось подготовить акт и разделительную ведомость. И тут Мишка заявляет, что премиальный фонд находится в распоряжении начальника отдела, и он не даст новому отделу ни копейки. Я допил свою чашечку кофе, сказал: «Свобода дороже!» — и подписал акт, по которому остался еще должен сдать Мишке какие-то мелочи В акте, однако, оказалась некая строчка, на которую я сначала и не обратил внимания. Фразу эту можно было понимать по-разному. Один из этих смыслов состоял в том, что я уже передал Мишкиному отделу какую-то сумму из фонда накопления, а можно было трактовать и так, что я собираюсь передать ему эту сумму. Наивность моя обнаружилась, когда Мишка служебной запиской на имя директора потребовал наказать должника. Я пришел в плановый отдел разбираться в недоразумении. Они мне сказали так:

— Мы знаем, что у вашего отдела нет задолженности перед Ройзманом, но Вы зря подписали эту бумагу, не проконсультировавшись с юристом. Бумага действительно двусмысленна, а Михаил Абрамович известен как очень склочный человек, поэтому Вам лучше передать ему эту сумму. Вам стоит закрыть один-два договора, и Вы расплатитесь с ним. Так будет меньше шуму, и Вам спокойней.

Через некоторое время я почувствовал, что фирма дышит на ладан. В кассе хронически отсутствовали деньги, хотя у меня да и у других отделов дела шли нормально. Солдатов затеял строительство какого-то офиса в Москве, затем Мишка подбил его взять крупную партию компьютеров, которая принесла убытки из-за падения цен на рынке. Получалось так, что директор запускал руку в общий котёл и брал там наши деньги, сколько надо, обещая вернуть «сразу же, как только». Солдатов бросался и в явные авантюры. Как-то я застал его работающим за компьютером, заполняющим какие-то карточки. Он играл в классическую «пирамидку», когда тебе приходят письма, а ты должен разослать еще больше писем другим, в ожидании, когда на тебя хлынет денежный дождь. Позднее один из наиболее убедительных вариантов такой игры нам продемонстрировали Леня Голубков и компания Мавроди МММ. Я был потрясён — директор серьёзной научно-производственной фирмы сам играет в мелкое мошенничество. Солдатов же, наверное, полагал, что оно может оказаться и не совсем мелким.

Ясное было, что нам нужно освобождаться от посредников и организовывать свою фирму. Тем более, что и фирма «Экотек» начала реорганизовываться в научно-производственное объединение. Момент был самый подходящий. Единственный вопрос, который неизбежно возникал при этом — это вопрос о собственности. Ведь всё оборудование, выкупленное нами и деньги из фонда развития являлись собственностью «Экотека». Мы порешили так: берем фирму «Экотек» в качестве соучредителя, который передаёт нам наши же накопления в качестве уставного капитала, а сам за это имеет установленный процент с наших доходов, что и записали в Уставе новой фирмы «Топаз». Солдатов предложил нам либо взять в банке кредит, чтобы выплатить оставшиеся 25% за второй компьютер, либо вернуть компьютер, переведя выплаченную сумму на счёт новой нашей фирмы. Я посчитал, что брать кредит при бешеной инфляции — это верная кабала. Вынуть же деньги из фирмы «Экотек» оказалось невозможным из-за отсутствия их у неё. В присутствии нашего бухгалтера Солдатов распоряжался плановому отделу вывести баланс и передать средства фирме «Топаз», а стоило нам выйти, он им же приказывал не показывать нам всех бумаг и счетов, вывести некую общую цифру без документального подтверждения. Дальше оказалось, что и эту цифру выколотить из фирмы «Экотек» было невозможно. Повторялась ситуация с Мишкой Ройзманом, и мы снова выбрали свободу, вычеркнув фирму «Экотек» из списка учредителей. Первый же компьютер я им просто не отдал без всяких оформлений бумаг. Они и не спросили. Видимо, было не до того.

Создавалось впечатление, что от вида больших денег Солдатов заболел звёздной болезнью. Он был не только директором фирмы, но и председателем экологической секции, депутатом местных Советов и председателем попечительского Совета школы. Место в экологической секции было важно для него тем, что она распределяла заказы и деньги местного городского бюджета, связанные с работами по улучшению экологических условий города или даже области. Глупость, которую сморозил на этом посту Прокопыч состояла в том, что он из каких-то личных амбиций лишил одно из крупных предприятий заказа, передав его другому исполнителю, а директор этого предприятия порвал договорные отношения, в которых он состоял с Солдатовым. Тут любой вам скажет, что это — чистая глупость. Прокопыч сам срубил сук, на котором сидел, ибо одной рукой, как председатель секции, он распределяет предприятию государственные деньги, а другой, как директор фирмы «Экотек», получает их часть, как соисполнитель темы. Этот номер здорово подкосил финансовый статус фирмы. Как депутат, Солдатов ничего особо героического не свершил, но статус депутата давал ему юридический иммунитет и, наверное, помогал в делах экологической секции.

Особую роль сыграл Прокопыч в делах попечительского Совета школы. Вместо арендной платы он обещал школе процветание и благоденствие. Реально же в школе установили списанную и устаревшую мини-ЭВМ «Электроника», была закуплена видеотехника и преподавателям выплачивались надбавки к заработной плате. Видимо, Солдатову было очень лестно войти в историю народного образования, как меценату, внедряющему принципиально новые идеи, которые должны полностью перетряхнуть замшелые, траченные молью идеи Песталоцци, Ушинского и Макаренко. А когда руководству школы показалось, что он суёт нос не в свое дело, Прокопыч пошел в лобовую атаку и стал настраивать попечительский Совет и педагогический коллектив на мысль о том, что пора бы сменить ретрограда-директора — бывшего ставленника райкома КПСС — на фигуру, более отвечающую духу перестройки. Немаловажную роль в формировании общественного мнения должны были сыграть доплаты педагогам. Они-то и внесли сильный раскол в ряды педагогов, потому что доплачивали не всем, а только за «перспективные и новые программы». Принципа же какого-либо в установлении доплат не было — Солдатов сам решал, кому и сколько. А что, разве не логично, что хозяин ласкает тех, кого любит и порет для профилактики тех, кто ему не люб?

Дирекция трижды затевала судебный процесс о нарушении договорных обязательств фирмой «Экотек» и трижды добивалась постановления о выселении фирмы. Солдатов только посмеивался. После третьего постановления суда в семь часов утра в присутствии судебного исполнителя помещения фирмы открыли дублями ключей, хранившихся в школе на случай пожара. Всю мебель и папки с бумагами вынесли в коридор и заменили замки на дверях. Когда пришел Солдатов, он вызвал милицию и стал размахивать депутатскими корочками, обещая посадить директора в тюрьму. Однако, милиционер, ознакомившись с тремя постановлениями суда, взял под козырёк и удалился. Солдатов призвал верных ему учителей привести школьников на демонстрацию, чтобы объяснить им, как устаревший директор обижает хорошую фирму, заботящуюся о них. Педагоги дрогнули и отказались вмешивать детей в какие-то разборки. Тогда Прокопыч упал на колени перед директором и стал умолять внести ценную документацию обратно, «хотя бы до завтра», пока он найдёт помещение и транспорт для перевозки. Директор понимала, что потом его и с милицией не вышибешь. К вечеру от фирмы в школе не осталось и следа.

Через некоторое время Солдатова видели занимающим деньги у всех подряд «до завтра», ибо срочно нужно оплатить бригаде исполнителей. А еще через месяц он окончательно исчез из нашего города, причем на щите районного отделения милиции некоторое время висела его фотография с надписью «Разыскивается». С другой стороны, знакомые утверждали, что живёт он в Москве открыто, в одной из фешенебельных центральных гостиниц, которые нынче сплошь переименованы в отели. В конце концов, устаканилась следующая версия.

Крах фирмы «Экотек» был не просто неизбежен, он был запланирован. Это был самый верный вариант приватизации коллективной собственности ещё до чубайсовских экспериментов. Для этой цели в Москве и строили так называемый «офис». Оформили его на конкретное лицо, скажем Солдатова, или подставную фигуру. Криминальные круги были обеспокоены каналами легализации своих денег и вкладывали их в дела разных мелких фирм под скромные проценты. Солдатов охотно брал, тем более, что дающий человек ведь не представляется вам Мишкой-Япончиком. Потом устраивают процедуру банкротства и очередной господин Корейко всплывает в той же Москве. Но криминальные структуры тоже не лыком шиты, и дарить чужому дяде свои «кровью» заработанные денежки не согласны. Они вычисляют хитреца, подселяют ему в номер двух шкафоподобных «горилл» под видом телохранителей и спокойно выжимают из клиента то, что можно выжать. Клиенту тоже нет никакого резона выдавать «на гора» сразу всё, потому что обычно после этого его труп вылавливают из ближайшей реки или озера.

Через год после конца фирмы встречаю знакомого мужика, который работал замом у Солдатова. Мужик прямо пышет здоровым крымским загаром. Поприветствовал его, поинтересовался о житье-бытье, и тот выложил мне следующую историю:

— Мы ноне казаки. Натурально, то есть. Крещены в казацкую веру. Как фирма начала сыпаться, нужно было думать, куда дальше подаваться. Мы теперь на землю сели крепко, четверо братовьёв со всеми семьями, тут на Алтае. Земли много, пшеничку сеем, рожь, гречиху, коней разводим, коровы, конечно, да мелочь разная, вроде свиней и кур. А что касаемо рэкетиров — нас так просто не возьмешь, у каждого «винтарь» имеется — это всё по закону, никакой подпольщины. Ясное дело, без капиталу начального на землю так просто не сядешь. Я тут недавно с Мишкой Ройзманом встретился. Он мне начал канючить, куда, мол, кунг новый делся? Как так списали, кто списал? А я ему отвечаю: «Знаешь, Миша, мы сидели когда-то с тобой в одной конторе, стукались зад об зад, а теперь разбежались. Кто теперь разберёт, где кунг, где сала фунт? Без подписи начальника списать, конечно, ничего нельзя, да только где и начальник тот? Так что сиди, Миша, смирно и сопи в две дырки, ежели что прозяпал в своё время.»

Все эти истории наводят на мысли, что бывают бандиты, добывшие капитал оружием и превращающиеся затем в бизнесменов, а бывают бизнесмены в галстуках, приобретающие оружие, чтобы защитить капиталы, добытые тяжким трудом, без выстрелов, простым оформлением безобидных бумажек.

Решение организовать свою фирму возникло, конечно, не сразу и не на пустом месте. Я уже упоминал, что для получения зарплаты приходилось иногда привлекать «мёртвых душ», а для этой цели лучше всего подходят надёжные друзья. Именно такими были Саша и Володя, с которыми мы учились вместе в университете и «шабашили» летом на строительных работах. Саша работал в научно-исследовательском секторе одного их учебных институтов, а Володя — в государственной фирме, обслуживающей компьютеры различных организаций. К тому времени, когда я пару раз привлёк их к получению денег, я купил себе пару японских видеомагнитофонов, записал сотни три фильмов, держал дома персональный компьютер и на счету в сберкассе имел двадцать семь тысяч рублей, в то время как новые «Жигули» стоили около пяти тысяч. Взять просто хорошего и добросовестного человека в своё дело я не мог, потому что моя работа, связанная с автоматизированным проектированием приборов электроники, требовала столь значительного объема узкоспециальных знаний в области математической физики, вычислительных методов и программирования, что на подготовку специалиста, пригодного для этих целей, уходят годы. И только потом выясняется, пригоден ли он на самом деле для этой работы.

Предложение, с которым пришли ко мне ребята, выглядело следующим образом: «Получать деньги, конечно, нетрудно, но гораздо интереснее организовать общее дело, которое кормило бы нас всех. Поскольку фирма „Экотек“ продемонстрировала уже не раз, что она является по сути рваческой и даже бандитской, как, впрочем, и большинство других фирм-посредников, через которые ты, в принципе, можешь проводить свои договора, то единственным нормальным вариантом в этой ситуации является организация своей фирмы, участники которой, действительно, всецело доверяют друг другу. Мы предлагаем организовать такую фирму, в которой для начала будут два основных направления деятельности: во-первых, продолжение твоей деятельности по проектированию приборов и внедрению пакетов твоих программ, а во-вторых, внедрение новых технологий, связанных с многосторонним использованием компьютеров и поставка этих технологий заказчику вместе с компьютерами.»

Я согласился, что держать все яйца в одной корзине неразумно. Чем больше путей реализации товара, тем более гибкую политику можно проводить. Однако, по духу, я был яйцеголовым чистюлей, которого в дрожь бросает мысль о необходимости ежедневно проводить многие часы в приемных разных чиновников, чтобы зарегистрировать предприятие, утвердить Устав, завести счета в банке, заказать и зарегистрировать печать, нанять бухгалтера и контролировать его работу, и всюду давать взятки, поскольку всем было ясно, что наш чиновник без взятки работать просто не способен. Те 15%, что брала себе за эти услуги фирма «Экотек» были бы вполне божескими, если бы она не воровала у нас всё остальное. Я предлагаю Саше возглавить нашу фирму в качестве директора, как в свое время я предложил ему возглавить нашу строительную бригаду на «шабашке». Резон был такой: Саша, конечно, не является гением в области менеджмента и маркетинга, но ведь именно гений обдерет тебя чисто и аккуратно, как липку, если он будет нечист на руку. А Саша — свой, ему можно довериться, и это главное. Если же его занесёт, и он начнет что-то делать не так, то его всегда можно будет по-дружески поправить.

Все основные заседания учредителей состоялись у меня на кухне. Быстренько набросали Устав, через неделю зарегистрировали малое предприятие «Топаз», еще через пару недель была готова печать и открыт счёт в банке. Можно было начинать работать. Саша всё намекал, что неплохо бы отметить рождение новой фирмы «малой презентацией», и на этот счет у него заначена бутылка французского шампанского, что по тем временам было большой редкостью. Все вновь заключаемые договора я теперь оформлял через свою фирму, а Саша с Володей заключали договора на поставку компьютеров мелкими партиями. Мы сохранили примерно те же пропорции отчислений фирме и на зарплату исполнителям, как в фирме «Экотек». Но главной задачей мы считали прорыв на внешний рынок, правда, пока не знали, как. С этой целью Саша завязался с московской фирмой «Интермедбио», которая поторговывала не только медпрепаратами, но и любым другим сырьём с Западом. Руководство фирмой состояло из бывших партийных секретарей и работников каких-то министерств. Свой процент от контакта с нами они получали твёрдо, а вот к иностранцам нас не подпускали и за версту.

Саша получал свою директорскую зарплату и часть дохода от сделок, которые он проводил, помогая Володе. Однако, согласно Уставу, та часть собственности, которая откладывалась в фонде накоплений или реализовывалась в виде оборудования, считалась коллективной собственностью исполнителей. Видимо, это долго не давало Саше спать спокойно, и однажды он заявил нам, что имеет смысл реорганизовать наше малое предприятие в более прогрессивную форму акционерного общества. Я во всей этой суете особой разницы не видел, но возражать не стал, как и Володя. Я заметил философски: «Ты — директор, тебе видней. Мы доверяем твоей компетенции». Через пару дней состоялось собрание учредителей, по традиции — у меня на кухне. Первым был вопрос о долевом участии, вторым — о выпуске акций. Видно было, что первый вопрос Сашу совершенно измучил, потому что, когда он его формулировал, то покрывался пятнами, потел, говорил путанно и неуверенно. Словом, его предложение заключалось в том, что, поскольку на нём лично лежит вся полнота юридической, финансовой и любой другой ответственности за фирму, он считает правильным требовать себе 51% акций, а остальные разделить поровну между двумя другими учредителями. Уставной же капитал целесообразно взять по минимуму, требуемому законом, скажем сто тысяч, чтобы меньше была ответственность перед финорганами и налог на этот капитал. Реальная же стоимость акций при разделе дивидендов будет определяться текущей рыночной стоимостью недвижимости и оборотного капитала на момент оценки. Уставной капитал следует внести в течение года.

Идеи, высказанные нам, были настолько просты, что по степени прозрачности они напоминали дорогое эротическое бельё. Реальная стоимость имущества фирмы, конечно, намного превышала ту сумму уставного капитала, на которую предполагалась выпустить акции. Даже питидесяти одной тысячи рублей к настоящему моменту у Саши наверняка нет. Но за один предыдущий год инфляция обесценила деньги в десять раз, а в течение года она еще в десять раз их обесценит, и выкупить акции по цене, назначенной сегодня, сможет даже школьник. Именно по этой причине предложено реорганизовать фирму в акционерное общество закрытого типа. Пока Саша бегал по исполкомам и банкам, а также ставил печать и подпись под нашими с Володей договорами за свою директорскую зарплату, он вполне нас устраивал, как добросовестный работник. Теперь он в один приём решил стать капиталистом во что бы то ни стало. Это нормально, ибо человек слаб по своей природе, и он способен время от времени зарываться. Этот эпатаж был остановлен спокойным голосованием, которое двумя голосами против одного отвергло поступившее предложение. Саша мгновенно сник, потому что ему показалось, что наступил самый удобный момент учредителям выбрать себе другого директора. Но вместо этого поступило предложение разделить акции равными долями. Тогда наш директор извлек из портфеля следующий проработанный им вариант, который гласил, что три пакета акций по 30% предлагается распределить между тремя учредителями, а оставшиеся 10% оставить в резерве, на случай принятия новых членов в состав акционеров. Этот вариант мы и утвердили.

В следующую нашу поездку в Москву Саша получил деньги по моим договорам в «Интермедбио» и сказал мне: «Зачем тебе возить деньги туда-сюда? Я внесу твою зарплату в качестве твоей доли уставного капитала, а остатки выдам тебе в Новосибирске». В этом была своя логика, хотя я остался без зарплаты, а капитал можно было вносить в течение года. Однако, для покрытия текущих расходов на зарплату директора, бухгалтера, командировочные и прочие статьи новоиспечённой фирме требовались деньги. Тем более, что незадолго до этого у Володи угнали автомашину, и у него, естественно, возникли трудности с наличными, поскольку он назанимал денег для покупки другой машины.

Тем временем, Саша сумел создать себе трудности с бухгалтером — пышной брюнеткой с сильным, мстительным характером. Поскольку сам он в бухгалтерии разбирался не очень, то справедливо решил, что от бухгалтера в значительной степени зависит финансовая устойчивость фирмы, особенно в те времена, когда десятки новых законов, инструкций и постановлений появляются чуть не каждый месяц. И Саша предложил нам принять бухгалтера в число акционеров. А заодно, по его мнению, было бы целесообразно принять и её мужа — юриста. Принципиальных возражений не последовало, однако мы решили на двоих — бухгалтера и юриста — отдать один пай, чтобы они имели один голос на собрании. Просчет Саши оказался в том, что сначала он известил потенциальных акционеров о принятом нами решении, а потом он всё это сам перерешил, и, в целях экономии, захотел отдать им резервные 10% акций. Конечно, это был психологически неверный шаг, поскольку директор, который сегодня пообещал одно, завтра говорит другое, а потом сделает третье или вообще ничего не сделает — воспринимается, как несерьёзный человек. Неудивительно, что бухгалтер после этого случая решила, что не стоит вступать в число акционеров в фирму с таким директором. Под Новый Год она устроила Саше «подарок»: постоянно тянула с годовым отчетом, а за десять дней до конца года заявила, что у неё много работы, и отчет она сделает лишь за отдельные деньги, которые превышали её зарплату раза в три или четыре. Тут Саша тоже поступил, на мой взгляд, неверно. Её следовало уволить в тот же день, не выплатив вообще зарплаты за срыв годового отчета и отказ от выполнения основных обязанностей. Её семейную экономику это не подорвало бы никоим образом, поскольку обычно бухгалтера малых предприятий работают одновременно в трёх и более фирмах. Саша же поехал к родственнице, которая также работала где-то бухгалтером, и та сделала ему за пару дней нужный отчет. Я бы на месте Саши сделал самый правильный вывод из этой истории: освой сам бухгалтерский учёт, тогда тебя, вряд ли, смогут когда-либо ещё раз так подставить.

Через год я предложил подвести итоги работы фирмы на общем собрании акционеров. Перед этим я проинструктировал Сашу о том, что было бы очень неплохо, если бы все количественные данные не просто прозвучали вслух, но и остались на руках у каждого акционера в виде отчёта, хотя бы на двух страницах. В ответ мы услышали вновь, что неплохо бы бутылочкой ещё того, заветного французского шампанского отметить первый юбилей фирмы. Интересно, что мы так и не увидели это загадочное шампанское, как впрочем и отчёт директора, ни в первый год, ни в остальные. В устном отчёте директора были лишь общие фразы о том, что надо работать лучше, а цифры — это подбить и подытожить не так просто. Я понял, что директор в принципе не способен составить толковый отчет. Прозвучало предложение директора принять в число акционеров ребят из ИЯФа, которые работали в моем отделе фирмы, как самостоятельная группа исполнителей договоров. С ними директор тоже потом так ничего и не решил, как с бухгалтером.

Может возникнуть впечатление, что я, сумев организовать фирму, вложить капитал, найти директора, потом бросил вожжи, когда нужно было активно вмешиваться и вовремя корректировать текущие промахи и просчеты, не останавливаясь даже перед тем, чтобы сменить директора, если настоящий показал свою некомпетентность. Впрочем, менять тоже ничего не хотелось, ибо дело было не только в директоре, и даже главным образом — не в директоре, а в том, что первая — грабительская фаза перестройки заканчивалась, и рынок интеллектуального труда и высоких технологий в нашей стране стремительно схлопывался. К концу второго года деятельности нашей фирмы этот рынок схлопнулся окончательно. Все оборонные предприятия, академические и отраслевые НИИ сидели на голодном финансовом пайке. В «оборонке» начались многомесячные невыплаты зарплаты и тотальные сокращения. Здесь уже сделать было ничего нельзя.

В этот период сохранили отношение к научным разработкам и новым технологиям лишь те предприятия и лица, которые сумели вовремя установить контакты с Западом. Возникла буря эмоций у общественных движений, которые вопили, что «Россию растаскивают и продают за бесценок». В общем, конечно, было не без этого, потому что мошенники и проходимцы были во все времена и во всех странах, но главное было и в том, что мы не умели торговаться и продавать мозги и технологии. И надо было учиться это делать, в том числе и методом проб и ошибок, если кто не освоил более научный метод.

Наступивший спад в деятельности нашей фирмы перепугал больше всего нашего директора. Я лично смотрел на доходы от фирмы, как на подработку к той интересной научной работе, за которую платят гроши. Однако, тогда ещё можно было прожить и на институтскую зарплату, которую платили вовремя. В те времена, когда договоров не было, фирма могла «впадать в спячку». Саша же жил лишь на отчисления от наших договоров, и жутко паниковал, говоря, что фирма не может существовать без активной деятельности, поскольку требуется платить какие-то жуткие налоги. Постепенно он полностью перевёл основное русло деятельности фирмы на торговлю мелкими партиями любых товаров, имеющих спрос на рынке. Торговля эта шла, на мой взгляд, вяло. От этой деятельности Саше хватало на текущую жизнь, но развить дело он не мог: не хватало способностей, капитала и смелости. Саша боялся всего и всех: фининспекторов и рэкетиров, резких изменений конъюктуры рынка и новых законодательных решений. Володя имел свой кооператив, где он и сосредоточил основную торговую деятельность, поскольку там он сам был директором.

Через некоторое время Саша усилил давление на акционеров, обвиняя нас с Володей в бездеятельности. Он утверждал, что сам, один тянет всю фирму, в то время, как неактивные акционеры имеют право на дивиденды и собственность фирмы, пропорционально доле акций. Какое-то время я ему возражал, что раньше мы имели свою долю зарплаты с выполняемых нами договоров, а он имел свою. Теперь же только он сам получает с той деятельности, которую сам же и проводит. Где же тут несправедливость? Что же касается собственности, то я знаю, какую именно долю я внес при учреждении фирмы в виде оборудования, а вот какую заработал он своими операциями я так ни разу и не услышал на годовых собраниях акционеров. Потом мне эти разговоры надоели, и я сказал Саше: «В нашем Уставе достаточно ясно сказано о тех операциях, которые проводятся при ликвидации фирмы, и я не возражаю против ликвидации. Сам я занимал неактивную позицию, поскольку надеялся на позитивные сдвиги в нашем обществе, которые оживят схлопнувшийся рынок высоких технологий. Продавать же водку, презервативы или семечки я ещё морально не готов».

Поскольку от принятия решения до закрытия фирмы прошло очень длительное время, я понял, что задача Саши заключалась вовсе не в закрытии фирмы, а в стремлении активизировать нас переключиться на любую другую деятельность, которая дала бы фирме деньги, а ему самому — зарплату. Наконец, у меня же на кухне состоялось собрание, на котором Саша огласил итоги ревизии имущества фирмы в текущих рыночных ценах. Интересно, что при этом не обнаружилось никаких огромных ценностей, которые нажила фирма в результате успешной торговой деятельности Саши. В целом, каждый выходил из дела примерно с той же долей, с которой он в него и вошел, так что какого-либо ажиотажа, обид, споров и необоснованных претензий быть просто не могло. Но самое интересное открытие ожидало нас в самом конце, когда зашел вопрос о разделе Уставного капитала. То, что Володя не смог внести своей доли из-за угнанной автомашины — это мы все знали. Поразило меня то, что Саша также не внес своей доли. Я сказал в шутку: «Тогда единственный владелец фирмы — я, и вы все уволены!». А потом добавил:

— То, что рядовой акционер занял выжидательную позицию, я ещё могу как-то понять. Но то, что не внес директор, который нам тут всю плешь проел со словами о патриотизме и долге перед фирмой — это у меня просто не помещается в воображении.

В конце концов, я и на это махнул рукой, раз уж дело идет к разводу. Но это был не последний «подарок». Как-то мимоходом Саша обронил, что он выкупил те оставшиеся 10% акций, которые были резервными. Тут я опять впал на некоторое время в транс, а потом спросил:

— А разве по закону кто-то имеет право перераспределять и выкупать акции, кроме общего собрания акционеров?

Впрочем, после предыдущих «фуэтэ», меня уже трудно было чем-то особенно удивить. Интересно, что когда наши общие экономические дела прекратились, чисто внешне мы остались друзьями, отмечали вместе праздники и дни рождения. Для себя я лично сделал следующий вывод: «Если при организации следующего дела ты не будешь единолично возглавлять его, то ты — неисправимый осёл». Дальнейшая моя жизнь развивалась уже по-привычному сценарию. Прежние мои накопления сгорели на удивление быстро. Первую часть денег я занял Володе на машину, а инфляция через год превратила эту сумму в смехотворную. Вторую часть я дал брату на кооперативную квартиру. Эти деньги тоже сгорели без пользы, так как после чернобыльской аварии и вывода заграничного контингента наших войск в Белоруссии дико возросли очереди на жилье, так что брат так и остался без квартиры и без денег. Оставшаяся часть сгорела во время финансовой реформы, когда министр Федоров приказал обменять деньги за три дня, в то время, как сберкассы уже с месяц выдавали не более двухсот рублей на руки, причем с записью прямо в паспорте. После трёх ограблений квартиры очень быстро я стал даже беднее своих коллег по институту. В институтах стали постоянно задерживать зарплату, да и выдавать её не целиком. Наступила жизнь впроголодь. Для меня выжить можно было лишь сбежав за границу или найдя приличный контракт с Западом. Эти попытки я принимал и неоднократно в течение нескольких лет, но их результат — это сюжет для совсем другого рассказа.

Бандитские девяностые

Задачка как-то «не вытанцовывалась». В голове не были ни единой мысли, что с этим делать. Я сидел по пояс голый, в одном трико и тапочках на босу ногу и мучительно вглядывался в экран компьютера. Было около одиннадцати. День был почти обычный — старый Новый Год. В большой комнате дочка играла в кубики, жена с утра ушла на работу. В это время раздался звонок у входной двери.

— Кого там чёрт несёт? — с досадой подумал я, — сильно недовольный тем, что меня отвлекают от дел в самый неурочный час.

В принципе, друзей и прятелей у меня было достаточно, и все они могли заявиться в любое время без особых церемоний, поскольку телефона у меня не было, и заранее договориться о визите было не просто. Погружённый в свои мысли о задаче, я подошел к двери, спросил: «Кто там?» — и даже заглянул в глазок. Впрочем, ничего особенного я в том глазке разглядеть не мог, поскольку на лестничной площадке вечно было темно, и лампочка не горела. Мне ответили: «Открывай, свои», и я автоматически отодвинул защёлку замка. Картина, котрая мне открылась, достойна отдельного описания.

В проёме двери стояли две фигуры по всём чёрном: сверху вязаные шапочки, на лице чёрные маски с узкими прорезями для глаз и рта, на груди чёрные куртки, ниже — чёрные ватные штаны и чёрные валенки. Я изумлённо застыл, решив, что меня посетили «марсиане», и подумал с досадой: «Какого чёрта нужно этим клоунам, когда человек занят работой?». Один из «марсиан» сказал: «Спокойно, не дёргайся, это ограбление!».

В этот момент адреналин мощной волной ударил мне по венам, и я за долю секунды оттолкнул правым плечом одного из них в сторону кухни, а левым протаранил вскользь второго и оказался на лестничной клетке. Драться в узком коридоре им двоим оказалось очень несподручно, там негде было ни повернуться, ни размахнуться как следует. Дорога к свободе оказалась открытой, а бежать мне босиком и налегке было гораздо легче, чем этим упакованным увальням в валенках. Когда я миновал коробку лифта и приготовился скакать вниз по лестнице, за моей спиной раздался детский плач. Это дочка заревела, выглянув в коридор и увидев чёрные страшные фигуры. Вот тогда мне в спину и прозвучал короткий злой окрик: «Вернись, иначе ребёнка зарежем!».

Я вернулся, и один из них попытался схватить меня за плечи, чтобы я не вырвался и потерял способность оказывать сопротивление, но я успел резким рывком сорвать у него с головы чёрную маску. Мой взгляд «сфотографировал» небритое скуластое лицо мужика лет сорока. Взгляд его был звериным, не оставляющим сомнения, что он убьёт, не задумываясь. Через пару секунд я уже лежал на полу в коридоре лицом вниз. Мужик плотно оседлал меня и вязал мне руки за спиной висевшим на вешалке шарфом. Весу в нём было не менее ста килограмм против моих шестидесяти пяти. Закончив вязать, он просунул свои толстые короткие пальцы мне в углы рта и резко растянул рот, чтобы я не смог крикнуть. Краем глаз я успел заметить, что второй, более худощавый проскользнул в большую комнату и удовлетворённо крикнул напарнику:

— На месте!

Сидевший на мне хряк злорадно протянул:

— Кончилось ваше время, паря, теперь наше время!.

Я только иронически хмыкнул:

— Если это так, то стране, действительно, кранты.

Я понял, что квартиру они взяли по наводке, шли взять конкретные вещи, о которых знали от наводчика заранее. А самыми дорогими вещами на тот момент у нас были два японских видеомагнитофона фирм «Сони» и «Тошиба», каждый из которых стоил как автомобиль «Москвич». Связанного, меня отнесли в дальнюю комнату, в которой я всего деять минут тому назад работал за компьютером, положили на диван, набросили сверху одеяло, а рядом поставили дочку, которая хныкала: «Папочка, папочка!». Сами бандиты орудовали в квартире недолго, торопливо засовывали вещи в принесённые с собой сумки. Лёжа под одеялом, я довольно быстро пришёл в себя. Мысль работала чётко: «В драке я сорвал с бандита маску, значит, в принципе, я могу его опознать. Если они не дураки, то перед уходом могут и убить. „Мёртвые не кусаются“, — говорил старый пират Флинт. Но главное — они могут убить дочку, поэтому я должен приготовиться к последнему рывку, чтобы продать жизнь подороже».

Связал меня этот «хряк» непрофессионально, поскольку шарф легко растягивался, и через пару минут я освободил запястья. Затем перевернулся на живот, свернул край одеяла таким образом, чтобы образовалась щель, через которую я мог бы подглядывать за тем, что творилось снаружи. Приятно удивился тому, что входить в комнату они не стали, а срезали в ванной верёвки для сушки белья и замотали ими ручку двери, привязав другой конец к ручке туалета. Когда захлопнулась входная дверь, я выскочил из-под одеяла и рванул ручку двери с такой силой, что она оторвалась, и дверь из комнаты распахнулась. Бандиты с просторными сумками не стали ждать лифт, спустились с пятого этажа лёгкой рысцой и побежали к легковой машине, которая поджидала их в двадцати метрах от подъезда, а я наблюдал за этой картиной через окно. Затем подхватил дочку подмышку и, выбежав в коридор, позвонил в дверь соседям, у которых был телефон, вызвал милицию.

Примерно с месяц я видел по ночам кошмарные сны, в которых я, каким-то образом узнав, где живут бандиты, ночью подкарауливаю их возвращения, зажав в руке ребристую осколочную гранату Ф-1. Они входят с «товаром», раздеваются, садятся за стол, разливают водку по гранёным стаканам, шумно выдыхают и опрокидывают стаканы, а я в этот момент забрасываю гранату через открытую форточку, предварительно выждав пять секунд после выдёргивания чеки. Других снов у меня не было, но этот повторялся каждую ночь. Потом сны стали появляться всё реже и реже. Я привык к новому состоянию.

Меня ещё пару раз вызывали в милицию, чтобы заполнить протоколы. Взяли они у нас, кроме видеомагнитофонов, финские пуховики — мой и жены, что-то из её драгоценностей, в которых я никогда не разбирался, деньги, которые нашли в серванте, захватили зачем-то и мой паспорт, что лежал рядом. Сорванная мной чёрная маска для следствия ничего не дала — обычная самоделка. Не смогли также взять чётких отпечатков пальцев на мебели и замках. В общем, такие дела с квартирными кражами в милиции принято называть «глухарями». Полагаю, составили формальные отчёты и положили их на полку в шкафу. Да и что могла делать милиция в начале девяностых, если самые толковые от нищенской зарплаты ушли в банки и частные фирмы, а страну буквально захлестнул такой вал преступности, что все эти истории с «Чёрной кошкой» двадцатых годов ничем особым не отличались от историй сегодняшнего дня, разве что грабили чаще не магазины с водкой, а более компактные и дорогие компьютеры, видеотехнику и валюту, которую граждане предпочитали хранить дома, справедливо не доверяя банкам и государству, ограбившему трижды всю страну в ходе павловских денежных, гайдаровских экономических реформ и чубайсовской приватизации, а также коховских залоговых аукционов. Приходя на работу в Институт математики, я надевал (зимой!) чёрные пляжные очки, чтобы не так были заметны синяки, которыми наградили меня крепкие ребята, пришедшие ко мне домой без приглашения. Поскольку дома не осталось ни денег, ни зимней одежды, я достал старое истёртое пальто на ватине, которым затыкал дверь на балкон, чтобы не очень дуло.

Следователь сказал, что мне нужно пройти медэкспертизу. Оказалось, что эта самая экспертиза находится «у чёрта на куличках». Когда мой друг Вовка Крюков довёз меня туда, машина застряла в огромном снежном сугробе, легла брюхом на снег, забуксовала, и нам пришлось долго окапывать её, чтобы выбраться на более твёрдую дорогу. Запыхавшиеся и порядком вспотевшие мы двумя «дедами Морозами» ввалились в прихожую, Вовку попросили остаться в коридоре, а я, освободившись от своего непомерной тяжести протёртого на локтях пальто, прошёл в кабинет. Там было двое медиков: молоденькая симпатичная медсестра и шестидесятилетний сухощавый и крепкий мужчина, которого стариком называть вовсе не хотелось. По скупым движениям рук и редким словечкам в нём угадывался профессиональный хирург старой школы.

Я разделся до пояса, медсестра стала линейкой измерять ссадины, синяки и кровоподтёки на моём теле, а хирург, заметив крестик на моей шее сказал с некоторой долей ехидства:

— Что, не помог тебе твой боженька?.

Фраза эта была столь неожиданной для меня, что некоторое время я просто молчал, пытаясь подобрать более или менее связный и осмысленный на неё ответ, а потом сказал:

— Что Вы? Всё совсем не так. Я бы даже сказал — наоборот. Посудите сами. Вы меня осмотрели и заключили, что все кости целы, переломов и серьёзных повреждений мышц и внутренних органов нет. А синяки и царапины? Так они через неделю сойдут без каких-либо следов. Что же касается материального ущерба — тут вообще нет особых поводов для разговора: Бог дал, Бог и взял — ему виднее, кому и когда давать или забирать. Я здоров, не стар и не ленив, — заработаю снова. Я об этом уже и думать забыл. Труднее было с душой, со снами. Беспокоили мысли о смысле происшедшего и о справедливости. Но и на эти вопросы я, пожалуй, уже нашел ответы. А пришёл я вот к какому выводу. Если предположить, что случившееся со мной не является чистой случайностью, то недалеко и до вывода о том, что оно могло быть дано мне не просто как очередное испытание, а как знак и предостережение. Знак чего? О чём предостережение? Я и на эти вопросы нашел ответ. Как я жил? Правильно ли? Сначала у меня была только одна настоящая и глубокая страсть — моя работа, которая занимала почти всё время. Потом в эти перестроечные времена неожиданно у вечно нищего кандидата наук появились деньги по научным хоздоговорам. Что с ними делать? И я решил изучить мир кино. Наше кино нам еще более или менее знакомо было, а вот заграничное мы знали лишь по очень ограниченному свирепыми советскими цензорами списку сильно «порезанных» лент. Мы даже Феллини знали не более чем на 10%, а о Стенли Кубрике только в журналах читали. За «Греческую смоковницу» или «Мойщика окон» у нас сажали на пять лет. Я посмотрел их и не нашел там просто ничего крамольного, но и второй раз смотреть не захотелось. Моя фильмотека пополнялась с огромной скоростью. Я познакомился с многими владельцами видеосалонов. Мы обменивались лентами, которые давали на один-два вечера. Днём я работал, а писал ночами. На детей, на их воспитание времени у меня не оставалось. И вот мой сын сидит на лавочке с друганами, разговоры они ведут сугубо пацанские: «А вот Шварц ему ка-ак даст ногой в зубы. Тот хрясь… не дышит». Сын мой небрежно: «У нас есть этот фильм». Вступает другой: «Этот Сталонне — трах-бабах… кругом одни трупы». Сын снова: «И это у нас давно есть». А рядом сидит тихий незаметный мальчик, мотает себе на ус, а потом пересказывает «крутым» дядям. Не мудрено, что такие дяди и пришли ко мне в масках. Они просто обязаны были прийти. Вопрос был только в том, когда? Что можно было поделать со мной, чтобы убедить в том, что я живу неправильно? — Только дать крепко по башке, чтобы разом сбить мои суетные мысли на совсем другой путь. Но дать так, чтобы я продолжал оставаться отцом-кормильцем, а не трупом или инвалидом в кресле. Вот Бог и выбрал этот путь. А Вы, умудрённый жизненным опытом, знаете более короткий или более эффективный путь? Так скажите его мне, я не обижусь.

Старик-хирург только крякнул в седые усы и покрутил головой. Он не нашёл, что ответить на мою импровизацию, рожденную у него прямо на глазах.

Через месяц мне позвонила женщина-следователь и пригласила на опознание. Когда я явился в её кабинет, коротко проинформировала, что задержали парня в чёрной куртке, очень похожей на ту, которую я описал при составлении протокола. Парень этот более года нигде не работает, не раз задерживался за пьяные драки с поножовщиной, круг связей у него вполне бандитский, ловили на продаже краденого. В кабинете на соседнем столе лежали пять или шесть каких-то курток. В присутствии двух понятых я указал на подходящую, по моим предположениям куртку, что и было с удовлетворением занесено в протокол. Затем пригласили парня на очную ставку.

Я глядел на него с тоской, и ничего позитивного не приходило мне в голову. Ведь того бандита без маски я видел всего пять секунд, не больше. Передо мной сидел довольного наглого вида то ли парень, то ли мужик, по лицу которого без ошибки можно было определить, что Гоголя и Пушкина он не читал, даже когда задавали в школе. Парень этот сразу заявил, у него есть свидетели того, что в день ограбления он подрабатывал на стройке. Надо было мне что-то говорить, и я спросил:

— Когда ты в последний раз брился?

Он не ожидал такого вопроса и ответил помедлив:

— Не помню. Может, неделю назад… или две.

Я сказал следователю с облегчением:

— Это не он. Тот был настоящий мужик. День не побреется, уже такая щетина, как у бомжа.

В милиции меня провели в комнату, где у них хранилась картотека на преступников. Бардак там был жуткий. Обломанные и замусоленные фотографии в фас и в профиль, с номерами, не разложены были по ящичкам с буквами алфавита, как в фильме «Место встречи изменить нельзя», где показывают доставшуюсь милиции от прежних царских времён картотеку, а пачками рассованы по кривыми руками сбитым, убогим коробам из реек и фанеры. Я повертел в руках несколько десятков, но пользы от этого — никакой. Тем временем менты жаловались на свою убогую жизнь, в которой есть и опасности и погони с перестрелкой, но зарплата нищенская, а народ никакой благодарности не проявляет, называя их обидными кличками «менты» или «мусора». Мне это надоело, и я высказался, стараясь формулировать мысли помягче:

— Вас ведь в милицейских школах и юридических институтах учат не только психологии преступников, но и просто психологии, потому что вам нужно работать и с потерпевшими, и со свидетелями. Вот и попытайтесь применить полученные вами сведения для анализа ситуации милиционеры-народ. Я раньше тоже думал, что слово «мент» уголовники придумали, но ведь употребляют его ВСЕ поголовно, даже сами милиционеры: «честный мент» — это ведь говорит в фильме милиционер, а вовсе не уголовник. Вот Маяковский давным давно написал стих со словами «моя милиция меня бережёт». Не знаю, право, как к этим стихам относились в двадцатые годы, но всю мою жизнь в народе считали, что к милиционеру можно обратиться только в самом крайнем случае, когда уже убивают. По более простому случаю к нему обратится только ненормальный. Почему? Да потому, что милиционер, в отличие от бандита, гораздо более опасен. Как человек, он не чужд ни халяве, ни взятке, ни выпивке, ни в морду дать. От бандита же он отличается, главным образом, тем, что оружие носит легально, и, случись ему применить это оружие, несколько вольно трактуя закон, его будет защищать огромная сила в лице всей милиции, а то и государства с его прокуратурой, судами и тюрьмами. А кто защитит нас? Не будем, однако, слишком обобщать, а вернёмся, скажем, к моему делу. Я всю свою жизнь был законопослушным гражданином, исправно платил налоги, на которые содержится так называемая «моя милиция», и где-то в душе надеялся, что она при случае защитит мою жизнь, моё здоровье и моё имущество. Но вот однажды на пешеходном переходе у Вычислительного центра меня сбивает пьяный мотоциклист. Какое-то время я без сознания, заметить номер мотоцикла не смог, в милицию обращаться не стал. Поскольку бедро, в котором крылом мотоцикла был вырван кусок мяса, продолжало болеть, я пошел на рентген, чтобы проверить, нет ли трещины. Когда я сказал причину моего обращения, врач-рентгенолог тут же вызвал милиционера из ГАИ. Трещины, к счастью, не было, но вот гаишник меня буквально изнасиловал. Он приходил ко мне на работу и домой в ночное время, снова и снова заполнял какие-то протоколы показаний, а потом заявил напрямик, что я нехороший человек и гражданин тем, что не запомнил номера мотоцикла. А у них теперь «висяк», и что со мною делать, он не знает. Потом он, видя, что я вовсе не понимаю милицейских проблем, предложил напрямик: «Напишите заявление, что мол шёл на работу, поскользулся, ушибся, а чтобы без очереди пройти рентген, придумал историю с мотоциклистом. И все дела. Мы оставим Вас в покое, и дело будет закрыто».

— Но ведь дежурный по ВЦ который оказал мне первую помощь, видел, что все мои локти и колени были окровавлены, поскольку после удара я несколь раз перевернулся на бетонке. Хорошо ещё, что не ударился виском о поребрик.

— Это Ваши проблемы. А у нас свои, — меланхолически заметил гаишник.

И вот сегодня, я ограблен и избит. Милиция составляет протоколы, но ни поймать бандитов, ни возместить мне ущерб или даже предотвратить будущие ограбления и другие преступления, которые захлестнули мутным валом нас не только милиция — всё наше государство не может и не хочет. Как же я должен в таком случае относиться к слову «мент»? Разве что добавив эпитет «позорный».

Через год после ограбления мне позвонили из областной прокуратуры и сообщили, что моих грабителей задержали, они дали признательные показания, и мне следует явиться в прокуратуру для опознания. Молодой и очень энергичный капитан милиции кратко ввёл меня в курс дела. Взяли банду Сергея Котенёва. Дело расстрельное, и моё ограбление — лишь один из малых эпизодов в истории этой банды. Им предложили сделку со следствием, и потому им выгодно скинуть все мелочные дела, которые к сроку уже ничего не добавляют, но свидетельствуют о помощи следствию.

Всего в банде восемь человек, причём семеро из них — бывшие одноклассники. Главарь выполнял свой интернациональный долг в Афганистане, получил контузию и был комиссован вчистую. За свою боевую биографию он пролил столько кровушки, что «замочить» пару человек, когда надо, это ему, как «два пальца об асфальт». Всего же на счету банды двадцать один эпизод с воровством и грабежами, а также четыре убийства с особой жестокостью. Особой жестокостью считается, когда убийца входит в раж и наносит озверело десятки ножевых ранений уже трупу, расчленяет его, либо изуверски пытает, а затем убивает.

Затем капитан проводит меня в соседнее здание, где должна состояться процедура опознания. По дороге он инструктирует меня:

— Вы не должны произносить сами ни одного слова — только отвечаете на мои вопросы. Вам будет предъявлен ряд людей, среди которых будет предполагаемый Ваш грабитель. В случае опознания, Вы должны чётко назвать признаки, по которым Вы его опознали. Потом состоится очная ставка для уточнения не до конца выясненных деталей.

Мы уже входили под арку дворика, как были остановлены кряжистым старшиной милиции с пышными пшеничными усами и автоматом Калашникова наперевес:

— Подождите!

Во дворике стояла крытая милицейская машина — автозак. С двух сторон стояли цепи ментов с автоматами, а из задней дверцы выпрыгивали арестанты с руками за спиной и мелкой рысью бежали, скрываясь в проёме открытой двери прокуратуры. Когда всё закончилось, мы прошли на второй этаж и вошли в большую комнату, вдоль стены которой стояли десять человек. У них не было ни ремней, ни шнурков в ботинках. Рожи самого зверского вида. У половины из них под одним или обоими глазами красовались сочные фингалы, грязные спутанные волосы торчали во все стороны, а на открытых частях тела красовались вполне художественные татуировки.

Капитан встал за свои столом сзади от меня и произнёс:

— Внимательно посмотрите на людей у стены. Видели ли Вы кого-нибудь из них ранее?

У меня начался дикий мандраж. В отличие от первого опознания с тем пацаном, здесь были реальные преступники — бандиты и убийцы. Да и дело расстрельное, как сказал капитан. Здесь ошибка особо дорого стоит. А ведь я видел его год тому назад в течение пяти секунд. Первый слева — явно не тот — высокий и худой, а тот был крепкий и кряжистый. Второй — рябой — тоже не тот. Третье, четвёртое, пятое лицо — всё не то. Взгляд мой доходит до последнего, что стоит крайним справа. Он! Точно он.

— Крайний справа, — отвечаю я. — Узнаю по следующим признакам: рост, плотное телосложение, но главное — выражение лица.

В этот момент мужик, на которого я указал начинает улыбаться, и я вдруг вижу, что он от всех остальных отличается тем, что тщательно выбрит, брюки на нём с отглаженной стрелкой, туфли надраены до блеска, а на груди очень дорогой свитер с американским орлом.

— Подсадной, — мелькнула у меня мысль. — Точно. Так они всегда делают: кого-то из своих ментов ставят.

Но мужик махнул рукой:

— Ладно, кончай ломать комедию, начальник. Я ведь всё равно уже признался.

Конвой выводит остальных и мы остаёмся втроём с ним и с капитаном. Мужик, который меня грабил — это и есть главарь банды Сергей Котенёв. Он хоть и контуженный, но силища у него, как у быка. Сидит он от меня в двух метрах, закинув ногу за ногу. Сейчас он похож на отработавшего тяжёлую смену трудягу, который пришёл домой, сел на диванчик, жена вокруг него суетится, горячий бощец ставит и наливает стопку водки. Он сейчас опрокинет стопарик, крякнет., похлебает борща, сунет ноги в мягкие тапочки и станет смотреть по телевизору футбол ЦСКА — Динамо Тбилиси. А глаза добрые, совсем как у Ленина на картине. И нет в них ни капли раскаянья, что загубил он немало невинных душ. Я всегда был против смертной казни, считая, что только тот, кто дал жизнь, имеет право её отнять — то есть Бог, но тут впервые я вдруг явственно понял, что если не расстрелять его — он отсидит любой срок и будет делать то же самое, потому что ничего другого он делать не умеет и не захочет никогда.

Потом начался суд в Железнодорожном районе, и длился он более года. Мне мотаться туда — не ближний свет. Сначала из Академгородка я заезжал за Светой Крюковой, которая тоже захотела посмотреть, чем это всё кончится. Мы с ней садились на троллейбус и доезжали до здания суда. В коридоре толпились люди — потерпевшие, их родственники, адвокаты и родственники бандитов, причём адвокаты, практически не прячась, договаривались с родственниками бандитов, за какие деньги они будут их защищать. Когда я в первый раз входил в зал, какая-то женщина вперила в меня гневный взгляд и истерически выкрикнула, ткнув в моём направлении пальцем:

— Убийцы! Да, вы тоже убийцы, раз вырастили таких ублюдков.

Я понял, что она приняла меня за родственника бандитов, убивших её сына. Останавливать её никто не стал, и она сама замолчала, а мне стало не по себе. Впрочем, заседания чаще откладывались, чем проводились в назначенное время — то судья заболел, то адвокаты не явились. А уж свидетели не являлись, как правило. Они, видимо, полагали, что если банду взяли не всю целиком, то оставшиеся на свободе отомстят, если давать показания на их дружков, сидевших сейчас в зале внутри железной клетки.

Интересно было узнать, с чего всё началось. Как из обычных школьников буквально за год сформировалась банда грабителей, а ещё через год они уже стали убийцами и садистами? Началось же всё с пустяков. Когда прошла, собственно, бандитская приватизация, и все мы через месяц-другой оказались ободранными как липки, нам перестали платить вовремя зарплаты, цены прыгнули в двадцать раз, денежные накопления сгорели, и миллионы людей оказались безработными. А самое главное — всё это оказалось как бы проделанным на почти законных основаниях, спрашивать за свою нищету и безработицу не с кого — не с пьяного же Ельцина спрашивать. У него вон какие бультерьеры в охране. Разницы между новым русским «бизнесменом» и обыкновенным бандитом установить в те времена было просто невозможно.

Вот в такое славное время собралась компашка одноклассников, которые по вечерам сидели с банкой пива и обсуждали, что делать дальше. Тут к ним и подсел весёлый мужик Серёга Котенёв:

— Заработать не желаете?

Кто ж не желает? Все готовы, дело говори, командир. В этой кодле был занюханный такой Мишаня, которому разгружать вагоны с углем или таскать мешки с сахаром здоровье не позволяло, а жить хотелось как все — то есть шикарно. Родители ему однокомнатную квартиру подарили и наказали:

— Дальше сам живи, как знаешь. Мы своё дело сделали, ты уже взрослый, а заканчивать десятилетку не хочешь.

Вот Мишаня и занимался случайной фарцовкой. Впрочем, теперь это называлось «бизнесом». Раньше за это сажали, но сейчас настали другие времена — свободы рынка и демократии. Была у Мишани собачка, не очень большая, но и не пудель. Собачку полагалось прогуливать два-три раза в день. Прогуливал её хозяин в рощице, что выходит к оживленной трассе. В один из осенних промозглых дней собачка выскочила на трассу, по которой с воем сирены мчалась машина «Скорой помощи». Когда хозяин подбежал, собачка уже была кровавым куском сырого мяса, но номер машины он запомнил. Сам он, понятно, ничего сделать не мог для восстановления справедливости, поэтому рассказал свою историю ребятам. Серёга обнадёжил:

— Не бзди, пацан. Разберемся, не торопясь.

Серёга взял тройку ребят покрепче. Они подкараулили шофёра, возвращавшегося со смены, скрутили его и отвезли в ближайший лесок. Там его раздели догола, привязали к берёзе и оставили на несколько часов, заткнув кляпом рот, чтоб не позвал на помощь. Сами съездили попить пивка, потом вернулись. Морозец уже прихватывал по ночам — будь здоров, поэтому, когда вынули кляп, мужик ничего сказать уже не смог. Ударив пару раз в живот, Серёга спросил:

— Платить будем?

Мужик слабо кивнул головой. Сознание его уже едва мерцало. Кое-как одели, привезли к дому, выкинули у порога и напомнили: «Срок — три недели. Сумма — сорок тысяч». Денег у шофера таких отродясь не бывало, поэтому он даже не пытался собирать у родни и друзей, а пошёл к свои бандюкам. Те явились вечерком к Мишане втроём, все в коже, как комиссары двадцатых, поставили условие: «Срок — месяц. Сумма — сто тысяч, потом включается счётчик, и за каждый просроченный день добавляется по косарю. Будешь бегать — найдём и зароем. Живьём». Вот тут Мишаня спать по ночам совсем перестал. Ему за всю жизнь таких денег не заработать, разве что квартиру продать и то занимать придётся. Две недели он вообще из дома не выходил, дверь забаррикадировал. Пришли вечером, стали звонить. Как он пожалел тогда, что квартира его на первом этаже. Они стали под окном, выбили форточку и спросили негромко так:

— Ты когда, парень, в последний раз гранату ловил?

Тогда он откликнулся:

— Ладно, ребята. У меня ещё две недели. Деньги будут в срок.

Сам он в тот же вечер дунул к Серёге:

— Выручай. Похоже, кранты мне. Я этих ребят знаю, они с Первомайки, где Федя-Сивый смотрящим.

Серёга подумал и решил: «Тут без крови не обойдёмся». За пару дней до назначенного срока Серёга с Димоном пришли в Мишане ночью и поселились у него, организовав засаду. В среду явились «комиссары» в коже. Их было всего двое. Мишаня на звонок вышел в коридор, а двое дружков остались в комнате, где орал телевизор. «Гости» были молодыми, но и одного из них было много для такого хлипака, как Мишаня. Порядок же был таков, что «собирать налоги» в одиночку не ходят, поэтому второй был для контроля. Тот, что вошёл первым, коротко отрубил:

— Гони башли, времени у нас на тебя нет.

Проинструктированный Серёгой Мишаня должен был разозлить гостей, чтобы они перестали контролировать ситуацию, поэтому он заныл:

— Ребята, через пару дней, сукой буду, отдам. Должны были принести, да сорвалось, — он схватил «гостя» левой рукой за рукав куртки.

— Ах ты, падла! — гость попытался выкрутить ему запястье, но Мишаня выдернул из-за трюмо заранее засунутую туда финку и ударил парня прямо в грудь, в распахнутый треугольник куртки, чтобы лезвие не соскользнуло с чёрной кожи. Именно в этот момент из комнаты выскочили сидевшие в засаде. Они заранее распределили себе цели поэтому оба «гостя» через минуту уже пускали кровавые пузыри, а Серёга с Димоном остатанело всаживали ножи и не могли остановиться, потому что перед делом они «ширнулись».

Когда дело было закончено, безжизненные тела завернули в заранее расстеленные в коридоре половички и обвязали бельевой верёвкой. Потом Серега позвонил. Через четверть часа приехал азербайджанин Рафик. Свёртки вынесли на плечах и погрузили в «Газель». Рафик из кабины не выходил и на пассажиров с их грузом старался не смотреть. Ехали недолго, с полчаса, потом свернули в подлесок, остановились на лужайке. Пассажиры вынесли свой груз, оттащили его метров на пятьдесят от машины. Вернулись за топорами и лопатами, вырыли яму, нарубили сушняка и развели костёр. Огонь занялся быстро, и вскоре по поляне поплыл сладковатый запах горящей плоти, однако и через полчаса результат не удовлетворил Серёгу. Он попросил у Рафика канистру с остатками бензина, вернулся к костру, плеснул раз-другой. Пламя поднялось вровень с верхушками деревьев, и ещё через полчаса трое стали забрасывать сырой землёй то, что осталось от сгоревшего груза. Такой была их общая первая кровь. Но это был особый случай, а вообще-то они чаще специализировались на кражах со складов.

После каждого удачного дела отрывались по полной. Постепенно Серёга, присевший на наркоту ещё в Афгане, подсадил на анашу, маковую соломку и прочие лёгкие «лекарства» всех остальных. Был случай, когда они взяли много компьютерной техники в колледже информатики. Витя Комиссаров там когда-то учился и даже занимался в театральной студии. Он знал точно, сколько техники, где она размещена, где ночует сторож и как туда пробраться. Влезли через узкое подвальное окно, связали сторожа. Сопротивления он не оказывал, но Витя «расписал» ему лицо разбитым стеклом. Он не забыл, как Пахомыч гонял его не раз, когда он в гардеробной шарил по карманам студентов в поисках добычи.

Без освещения разбирать технику, отделяя мониторы от системных блоков было влом, поэтому кабели просто обрубали топорами. Всё равно товар сбывали барыге за четверть рыночной цены. Вынесли восемнадцать компьютеров. На это можно было прожить месяца полтора. Можно бы и больше, но деньги на наркотики летели белыми лебедями, а считать их по рублю никто не собирался. Зелье чаще всего доставали у деда Макара в Новом посёлке. Деньги были далеко не всегда, а без наркотиков уже было не обойтись. В один из таких трудных моментов решили взять деда «на арапа». Витин отец бы начальником ДСУ и страстным охотником. Сынок прихватил два его ружьишка и ребята отправились на дело. Подошли к дому деда и стали колотить в калитку ногами. Дед всегда выносил товар к калитке сам, в дом никого не пускал, поскольку народ его посещает всякий, в том числе и нервный. Макар с крыльца разглядел посетителей. Распознал в них постоянных клиентов, которые на пальцах показали ему, сколько доз нужно. Через пять минут вернулся, подошёл к калитке и протянул руку:

— Как обычно, ребятки, деньги вперёд.

Ребятки просунули между штакетин калитки две двухстволки:

— Нет, Макарушка, на этот раз зелье вперёд.

Дед был стреляный воробей. Каких только удальцов он не повидал на своём веку, поэтому он резко схватил обеими руками за стволы, слегка развёл их и резко рванул на себя. Пальцы, лежавшие на спусковых крючках дёрнулись и раздались выстрелы, дед, не ожидая, пока стволы перезарядят, зигзагами побежал по тропке к крыльцу и через несколько секунд уже скрылся в доме. А в доме его взять уже совсем было невозможно, поскольку без оружия дед и не смог бы заниматься столько лет своим беспокойным бизнесом. Времени было около пяти вечера, и на улицах попадалось немало людей. Как на грех, в это время недалеко проезжала патрульная милицейская машина, поэтому троих ребяток взяли спокойно и без пыли прямо с ружьями, стволы которых были ещё тёплые от выстрелов. Привезли в обезьянник. Отпираться было бесполезно, поскольку по номерам на ружьях быстро вычислили владельца, и через полчаса этот серьезный человек перетирал с ментами достаточно серьёзную проблему: сына единственного, хоть и шелапутного нужно было от тюрьмы отмазать. С ментами договорился, хоть и обошлось недёшево — откупать пришлось всех троих. Дома устроил им всем свою разборку, поставив условие, что деньги они ему должны отработать, а как именно — он пока не знает, но придумает что-нибудь. А сейчас всем следовало залечь наглухо. Лучше всего на время уехать куда подальше.

Уехали в Барнаул. Там у Сергея был один знакомец — зельем приторговывал и краденый «хабар» сбывал — в общем, нужный и полезный человечек. Конечно, он их приютил, но как настоящий бизнесмен сразу же оговорил «квартплату» с полным пансионом. Денежки, которые дал им на дорогу Комиссаров-старший, кончились скоро. Игорь — так звали барнаульского барыгу — впрочем, быстро нашёл ребятам дельце:

— Есть заказчик. Нужна белая «Волга» в очень приличном состоянии. Расплата по предъявлению товара.

Через сутки ребята вышли на охоту, предварительно изучив местность. Встали на повороте дороги, где машины притормаживают, там легче остановить нужную машину и попросить подвезти. Оделись поприличнее, чтобы расположить водителя, вызвать доверие к солидным людям. Уже к вечеру нужная машина притормозила. За рулём сидел узбек, который, как потом оказалось, был личным шофёром директора стройуправления. Ехал он в данный момент по своим надобностям, поэтому не прочь был подзаработать на попутчиках.

— Подбрось до совхоза, мил человек, — попросил Серёга, как самый солидный из троицы, — мы спешим на совещание, с оплатой не обидим.

Сам он сел на заднее сиденье за шофером, а Димон на переднее рядом с ним. Когда машина проезжала мимо заброшенного карьера, Серёга попросил притормозить, чтобы отлить, затем набросил на шею водителя стальную струну удавки и резко дёрнул на себя. В это время Димон ударил узбека в грудь финкой, и Серёга пересел за руль. Свернули в карьер, где забросали труп шофёра щебнем. Слегка оттёрли сиденье от подтёков крови и направились прямиком к Игорю, у которого уже заранее был подготовлен гараж. Потом получили деньги и пошли в центральный кабак обмыть успешное предприятие. Уже через месяц деньги подошли к концу, пора было возвращаться домой, где проживание стоило не так дорого.

В Новосибирске пыль уже улеглась, всё было тихо, но хронически не хватало денег. Для того, чтобы реже светиться и брать настоящий товар, нужно было оружие и не охотничье, а боевое. Достать его, понятно, не проблема — нужно просто подойти на центральной барахолке к правильным людям, но для этого нужны деньги, а их-то как раз и не было. Конечно, оружие есть у ментов, но у них брать — самое опасное. Всех собак спустят разом и будут гнать, пока не затравят. Хотя и менты уже не те, что были раньше, но чему-то их всё-таки учат. Есть другой вариант: оружие есть у ведомственной охраны, скажем, у той, что охраняет ОбьГэс. Работают там обыкновенно бывшие менты, вышедшие на пенсию. То есть старики. Это уже существенно легче.

План был разработан следующий. Ниже плотины ловить рыбу было запрещено, а её там очень много. Такой сложился порядок, что некоторым «своим» рыбакам ловить позволяли, но сдавать её они должны были той же охране, которая перепродавала рыбу мелким оптом на свадьбы, дни рождения, юбилеи. Все имели свою долю, а местные жители зато хорошо знали, где всегда можно купить свежей рыбки в любом количестве. Нужно только заранее подать заявку, постучав в зарешёченное маленькое окошечко наглухо закрытой изнутри двери караульного помещения на плотине. Место там такое, что машинам строго запрещено останавливаться на территории плотины, поэтому лишних глаз там никогда не бывает.

У Лёхи был шурин, который работал в деревне милиционером. Как-то в одно из своих посещений он оставил жене Лёхи свой мундир — постирать, подштопать. Этот мундир и приглянулся Серёге, который сразу сообразил, как можно его использовать. Втроём с Лёхой и Димоном они подъехали к плотине и встали в самом конце на парковочной площадке. Позвозил их Славик, который также учился когда-то с ребятами в одном классе, а ныне работал шофёром «Скорой помощи». Он не раз уже помогал ребятам, подкидывая их на дело или забирая с товаром. Славик остался в машине, а трое с «капитаном милиции» во главе направились к караулке. У Лёхи и Димона под плащами на петельках были подвешены топоры. Серёга постучал в окошечко:

— Слышь, друг, — обратился он к выглянувшему охраннику, — у нас тут движок заглох. Пока шофёр там разбирается, пусти погреться, а то уж задубели совсем.

Охранник Митрохин открыл дверь караулки, и трое ворвались внутрь, сразу же набросившись со всех сторон на охранника. Но мужик оказался вёрткий, вырвался из рук и бросился во дворик. Серёга догнал его, мощно обхватил за плечи и крикнул:

— Руби!

Димон рубанул сплеча. Ключица охранника хруснула, но топор отрикошетил и обрубил большой палец Серёги. Тот взвыл и выпустил плечи охранника, который теперь почему-то рванулся обратно в узкую караулку. Там он схватил трубку висящего на стене телефона, но сказать ничего не успел, потому что подоспевший Лёха вонзил финарь прямо в сонную артерию, а Серёга, обезумев от боли всё рубил и рубил осатанело в лапшу обмякшее тело охранника. Потом забрали карабин, патроны и рванули разом к машине, хорошо понимая, что на плотине сигнализации хватает. Мешками попадали в салон, и машина, завизжав всеми шинами, резко взяла с места.

Приехали к Лёхе, отпустили Славика с машиной, забинтовали туго палец Серёги, скинули окровавленную одежду, которую жена Лёхи тут же замочила в воде, пока кровь не засохла. Особенно важно было тщательно отстирать милицейскую форму. Карабин спрятали за шкафом. Потом сели за стол, хватанули по паре стаканов водки, покурили анаши и заснули мертвецким сном. Взяли их тёпленькими уже через три часа. Спецназовцы отряда по борьбе с терроризмом запрыгивали прямо через окно, предварительно забросив в комнату гранаты со слезоточивым газом.

В чём же была осечка? — Она была не одна. Во-первых, когда рубились в караулке, трубка телефона была сброшена с рычагов, и все охранники других постов слышали шум борьбы. Они тут же вызвали ментов. Одна из патрульных машин оказалась совсем рядом. В полной темноте они услышали резкий визг шин и увидели исчезающую в ночи машину «Скорой». А эта машина особая. Таких не очень много, и у всех достаточно аккуратный учёт вызовов, поэтому, объехав все пункты «Скорой помощи», по журналам легко определить, какая машина где была в нужное вам время. Машину вычислили быстро, так же быстро взяли Славика, который тут же раскололся, а дальше уже было делом техники для спецназа взять каких-то там занюханных пьяных и обкуренных хануриков, у которых, к тому же, в ванной замочена окровавленная одежда.

Вот почти и вся история банды Котенёва, которую я услышал на заседаниях суда в течение года. Славик почему-то проходил в суде не как подельник, а лишь как свидетель. Видимо, сумел подмазать, где надо, не пожалел денег. Судья его спрашивал:

— Но ведь наутро, сдавая машину, вы видели, что салон залит кровью. Что вы при этом подумали?

— Это обычное дело, Ваша честь. Машины «Скорой помощи» нередко бывают залиты кровью.

— Разве Вы не обратили, что Ваши товарищи тоже все в крови?

— Они мне не товарищи, Ваша честь. Просто пассажиры. Попросили подвезти. Было темно, и я не оглядывался назад. Ничего особенного не заметил.

Судья спрашивал Димона:

— В первых своих показаниях Вы признались в зверском убийстве двоих, которые пришли на квартиру Михаила Хлопонина вымогать у него деньги, а впоследствие отказались от этих показаний. Почему?

— Сначала били очень серьёзно, потому и вынудили признаться, гражданин судья.

— Почему Вас били?

— Не знаю, гражданин судья, — пожал плечами Димон, — наверное, работа у них такая.

Потом подсудимым дали последнее слово. Все отказались, зато Витя Комиссаров говорил полтора часа без перерыва. Это была речь Гамлета и опера «Кармен» в одном флаконе. Отец его, кстати, на суд не пришёл. Видимо, должность не позволяла.

— Я многое передумал за эти месяцы, граждане заседатели, потерпевшие и мои родственники. Потом я прочитал «Дяволиаду» Михаила Булгакова и нашел в этой истории точную свою роль. Единственное, что я сейчас хочу, чтобы вы все поняли, что именно происходило со мной в эти последние два года. Как связать две взаимно исключающие роли? С одной стороны я всегда любил великую русскую литературу, много читал, мечтал стать писателем или актёром, а, с другой стороны, стал безжалостным убийцей и жестоким садистом. Да, да — именно садистом. Но почему? — А вот почему. Когда мне было пятнадцать лет я узнал, что неизлечимо болен. Через несколько лет мои суставы окостенеют, но перед этим несколько лет мне предстоит ощущать страшную, непереносимую боль, и потому жизнь моя исчисляется всего несколькими годами. Уже через год после постановки мне этого диагноза я стал явно ощущать эту всё усиливающуюся боль, и потому вынужден был глотать наркотики, чтобы заглушать её хотя бы на краткое время. Я думал: за что, за какие прегрешения мне назначена эта боль? Скоро я умру, а маленькие и большие негодяи будут радостно смеяться, жрать водку и трахать всех девок подряд. Где же справедливость? И тогда я решил: нет! И вы тоже будете мучиться, потому что это я буду вас мучить, и именно это будет самым лёгким и правильным способом унять мою боль…

Впрочем, последнее слово взял ещё барыга из Барнаула, который подвигнул их на зверское убийство шофёра из-за белой «Волги». Он брызгал слюной и визжал, что сам он здесь совершенно не причём. Он просто попросил их достать белую машину для заказчика, а не убивать кого-либо. Злодеев этих он не знает и знать не желает. В жизни мухи не обидел. Судья и прокурор в течение этой речи брезгливо морщились, и лишь на лицах адвокатов застыла непроницаемая профессиональная маска равнодушия. Такая у них работа.

Он говорил еще долго, но потом начал повторяться, и речь его под конец стала почти бессвязной, но закон таков, что последнее слово подсудимого прерывать нельзя. Потом было ещё много скучных речей и процедур и, наконец объявили приговор. Котенёву с Комиссаровым дали высшую меру наказания, что означало пожизненное заключение, поскольку в России был введён мораторий на смертную казнь. Димону дали пятнадцать лет, остальным девять, восемь, пять лет, а самый малый срок — полтора года получил Виталий, который болел чахоткой в последней стадии и непрерывно харкал кровью в платок. Видно было, что эти полтора года он не протянет вовсе. Даже в тюремном лазарете.

После процесса прокурор беседовал со мной. Он сказал мне:

— Ваше исковое заявление о возмещении материального ущерба признано законным, Вам будет выдано соответствующее постановление суда. Проблема, однако в том, что в Законе не прописано чётко, как, в какие сроки и из каких средств следует Вам выплатить причинённый ущерб. Государство наше теперь совсем нищее, даже зарплаты нечем платить. Всё награбленное они пустили по ветру или припрятали. Теперь они в тюрьме будут работать, и из заработанных ими денег ущерб будет равномерно выплачиваться всем потерпевшим, кто подал соответствующим образом оформленное исковое заявление. Поэтому Вы, например, будете получать один рубль пятнадцать копеек в месяц. Сумма смешная, если не сказать издевательская. Но те, кто по любым причинам — из страха или из брезгливости отказались вчинить иск — поступили глупо по другой причине. Дело в том, что некоторые из осужденных смогут дожить до конца назначенного им срока наказания, а часть из них решит примерным поведением сократить сроки, чтобы выйти условно досрочно. Так вот, они не смогут этого сделать, пока не выплатят весь причинённый потерпевшим ущерб. Поэтому для Вас это гарантия, что им не будет послаблений.

К слову сказать, я не получил ни копейки из суммы иска, но уже через год я рассматривал эту историю почти как прочитанную в детективном романе, а не как ту, к которой я сам оказался тем или иным образом причастен.

Охота к перемене мест

Вы заметили, сколь удивительным домоседом стал за семьдесят лет Советской власти русский человек, хотя предки его таковыми не были. Они порывались то в Индию, о которой знали лишь, что это «край земного диска, где живут плешивые люди», то покорять бескрайние и дикие просторы Сибири, то открывать далекий пролив между Америкой и Азией, то покорять Антарктиду или Северный Полюс. Боже, что может сделать с человеком обыкновенная прописка! А еще хуже — отсутствие таковой, в связи с отсутствием паспорта. Не менее важное значение имеет также «бесплатное жилье», которого ждут десятилетиями, а некоторые — всю жизнь. У моей жены, к примеру, была закадычная подружка. Вместе выросли в детдоме. Звали ее Гавриком, поскольку фамилию она имела Гаврилова. Так вот у этого Гаврика родители были живы и здоровы, просто ей не повезло. Упала она в пятилетнем возрасте с забора и повредила позвоночник. Врачи сказали, что останется на всю жизнь горбатой. Родители-то были молодые. Зачем нам горбатая дочка, — решили они, — лучше другую родим, не горбатую. А эту сдали в детдом. Выросла она, знатной прядильщицей стала, многостаночницей и передовицей. Имела кучу грамот, неплохую зарплату, каждый год по профсоюзным путевкам на курорты ездила. Да только прожила всю свою жизнь в общежитии своей прядильной фабрики. На комбинате девки — кровь с молоком, замуж быстро выскакивают, детей нарожают, как тут не дать квартиру. В общежитии с дитём жить не положено. Закон такой. А горбатая, она ведь одна — ей грамотку или там путевку. Так и умерла наша Гаврик в общаге. Простудилась, слегла, и через неделю мы получили телеграмму от соседок, ибо родственников у нее не было. Понятно, что соседкам о своих родителях она не рассказывала. Горлом своё брать в профкомах не умела, вот и прожила всю жизнь «с удобствами на улице».

Нам, кстати, с квартирой повезло. Когда я поступил в университет, мы с невестой приехали в академгородок, сняли крохотную комнатку в Новом поселке. Свадьбы не было. Мы просто расписались в ЗАГСе и вечером распили вдвоём бутылку шампанского. Поскольку меня впереди ожидала блестящая научная карьера, квартира в этом направлении не просматривалась даже на горизонте. А где у нас можно быстрее всего получить квартиру? — Правильно, на стройке. Вот туда и направилась моя жена. Устроилась в СМУ-7. Работа тяжёлая. С первым ребенком нам не повезло. На пятом месяце у жены случился выкидыш, поэтому, когда жена при следующей беременности пошла в женскую консультацию, ей дали справку о том, что тяжелые работы ей противопоказаны и рекомендуется перевести ее на «лёгкий труд» с сохранением среднего заработка. Случай такой в СМУ был первым, главный бухгалтер специально ездил в эту консультацию на предмет разъяснения, какие именно работы попадают в категорию «лёгкий труд». Оказалось, что можно, например, принимать телефонограммы или мыть пол, но не нагибаясь, а шваброй. Контора была маленькой, всё мытьё можно закончить за пятнадцать минут, даже если не особенно торопиться. Телефонограммы тоже приходили крайне редко, поэтому жена, в основном, удобно расположившись на каком-нибудь стульчике, кушала полезный кефир или вязала для будущего ребёнка чепчики и носочки. А когда совсем станет скучно, обходила кабинеты. Человеком она была общительным и жизнерадостным, с женщинами из бухгалтерии или отдела кадров всегда есть о чем поговорить. Не боялась заходить и к начальству. Грозные, красномордые мужики, разговаривавшие по телефону и напрямую со строителями преимущественно матом, как-то мягчали, видя симпатичную высокую блондинку с родинкой на правой щеке и гордо округленным животом. Начинали интересоваться бытом, и вообще вели себя скованно и непривычно тихо. Ясно было, что надо дать квартиру — не на улице же жить с малышом. Хотя прямых просьб на эту тему не было. Так что за месяц до рождения ребенка мы уже держали в руках ордер на комнату в бараке. Радость нашу можно было сравнить разве что с радостью при появлении на свет нашего первенца — дочки. И то сказать: раньше мы снимали комнату в 4.7 квадратных метров, в которой едва помещалась полутораспальная кровать и маленький круглый столик. А здесь было целых двадцать два квадратных метра, часть которых я тут же отгородил ширмой, обозначив кухню. Таких комнат и поменьше в бараке было на двадцать семей. А ещё были общая кухня с большой печкой, умывальник и комната для стирки. Туалеты, естественно, на улице. Это было шикарно, въехать в только что отремонтированный барак, сверкающий и пахнущий новой краской. Но прожили мы там недолго, поскольку кто-то из очень больших людей решил, что бараки надо сносить и строить современные многоэтажные дома. Так что месяцев через восемь мы сменили нашу комнату на двухкомнатную квартиру, которая для моей жены оказалась последней, ибо через двенадцать лет она умерла от рака в страшных мучениях, оставив мне шестилетнего сына и дочь одиннадцати лет.

Через некоторое время приехала моя мать с дедом. При жизни жены мать так и не смогла с ней примириться, считая, что она мне не пара. С тех пор в нашей квартире стало тесновато, и через пару лет мне в институте выделили трёхкомнатную квартиру. Однако, душевные отношения у меня с матерью не сложились по той же причине, что жену свою я любил безумно и не мог одновременно совмещать в сердце любовь и неприязнь. И мама с дедом уехали обратно на Сахалин. В течение многих лет у меня была масса возможностей поездить по родной стране за казённый счет, поскольку заказчики по моим темам были равномерно распределены от Тбилиси до Ленинграда. Первое время я ездил с удовольствием, масса новых впечатлений, друзей, музеи, храмы, театры. Потом это стало привычным, и в каждом городе я останавливался уже не в гостиницах, где проблема свободных мест так и не была решена при Советской власти, а в домах друзей и знакомых.. Отношения с московским НИИ Прикладной физики стали настолько тесными, что заказчик даже предпринял весьма энергичные усилия, чтобы перетащить меня в Москву. Такой важный вопрос, как московская прописка мог решаться только на министерском уровне, поэтому дирекция направила кучу соответствующих бумаг министру оборонной промышленности, в которых тщательно обосновывала важность моей персоны для выполнения тематики института. Понятно, что бумаги должны были отлежаться год-другой. Сам я не испытывал особого желания переселяться из пахнущего лесной свежестью академгородка в этот бестолковый город, и оставался пассивным наблюдателем этой эпопеи. Пока бумаги отлеживали свой срок, в институте прошла очередная реорганизация, его влили в научно-производственное объединение, поставили сверху нового генерального директора. Он-то и должен был проталкивать далее мое дело. Мужик этот был от завода, а на заводах, понятное дело, главным принципом был «давай-давай план», горячка в конце каждого квартала или года. К науке он относился с изрядной долей скептицизма и считал, что теоретиков в институте и так многовато, а толку от них — ни на грош. Впрочем, может, он был и прав. Только я вздохнул с облегчением, когда понял, что с переездом в Москву нужно сильно повременить. Потом точно такая же эпопея началась с ленинградским Институтом аналитического приборостроения, где мне даже обещали трёхкомнатную квартиру. В Ленинград я бы переехал с огромным удовольствием, это был сказочной красоты город, да и люди там отличаются от москвичей, которых я недолюбливал, как и все провинциалы. Вот только климат этой северной столицы был губительным для моей дочери, у которой с детства были больные почки. Поэтому и здесь я занял нейтрально выжидательную позицию. Кончилась эта эпопея примерно тем же, что и первая, только директора этого института позднее посадили в тюрьму за финансовые махинации. Финал этой истории также не слишком меня огорчил. По отношению к проблеме переезда в столицы я был фаталистом.

А вот за границу меня не пускали вообще никуда. Я до сих пор не понимаю почему. На демонстрации протеста не ходил, писем «в защиту» не подписывал, запрещенных книжек не держал. Было это, в общем, не из-за трусости. Диссидентские книжки ходили, в основном, по общагам, а я, будучи студентом университета, снимал комнату на стороне, так как был женат. Потому и был несколько оторван от этого вида «общественной жизни». На демонстрации же я не ходил вовсе, ни «за», ни «против», считая это бесполезной потерей времени. С КГБ не пересекался. Впрочем, нет. Однажды было, в восемьдесят третьем году, когда на празднование десятилетия университетского выпуска со всех концов нашей необъятной Родины съехались выпускники. Я тогда Булату Адигамову переписал на ленту для БЭМИ-6 тексты песен Высоцкого. Он на своем вычислительном центре еще кому-то переписал. А те ребята распечатывали их по ночам, переплетали и толкали на барахолке. Делали свой маленький бизнес. Их накрыли, ОБХСС начал распутывать концы, и мне пришлось писать объяснительную местному кагебешнику объяснительную, где я сам взял эти тексты. Впрочем, не только сейчас, но и тогда это все казалось просто чепухой. Высоцкого, конечно, тормозили здорово, но он не считался запрещённым или антисоветчиком.

А вот объяснительная моя осталась. Может быть, поэтому меня не пустили в Болгарию, когда на наш институт пришло письмо из болгарской академии наук с просьбой командировать меня для работ по программе Интеркосмос. Переписка с московскими чиновниками длилась более, чем год. Я посылал им всё новые и новые бумаги, справки, характеристики, выписки. Проходили месяцы, на месте прежних, уже привычных чиновников появлялись другие, и всё приходилось начинать с начала. Через год этой волокиты я понял: либо нужно ехать туда живьём и дать крупную взятку, либо я просто невыездной, и всё бесполезно.

Позднее на почве интереса к французской поэзии я стал посещать французский клуб в нашем Доме Ученых. Буквально после второго визита меня отвёл в сторонку Гена Панкеев, наш завлаб и парторг института. Он сообщил по дружбе, что в институт поступил запрос, кто есть такой Иванов, и не проявляет ли он особой склонности к контактам с иностранцами. Впрочем, и это вовсе не означало, что КГБ проявляет какой-либо специфический интерес ко мне. Просто он, как старший брат, следит за всеми: не шали, а то — сам понимаешь…

Еще через несколько лет, когда я работал в Институте математики, в Институт ядерной физики приехал какой-то немец из ГДР, специалист по электронной оптике. Ребята направили его ко мне. Я получил в первом отделе разрешение на встречу, поговорил с ним в институте, потом пригласил его домой. В итоге он выразил желание приехать ко мне на стажировку и пригласить меня в Германию. Я предупредил его мягко:

— Наши чиновники уж больно неразворотливы, так что Вы будьте понастойчивей. Случается, что бумаги где-то теряются. В таком случае нужно продублировать.

— Я понимаю, наши тоже не сахар, — ответил он.

Примерно через месяц мой начальник, академик, директор института вызвал меня в кабинет и сказал, отвернув лицо в окно:

— На Ваш адрес поступил запрос. Ознакомьтесь, пожалуйста, с ответом администрации.

Я взял в руки письмо на бланке Института ядерных исследований ГДР и прочитал: «Просим принять нашего сотрудника Вернера Г. Д., командируемого в порядке научного обмена к старшему научному сотруднику Вашего института Иванову В. Я. сроком на три месяца для ознакомления с алгоритмами оптимизации электронно-оптических систем». К письму была пришпилена телеграмма дирекции нашего института. Она была короткой, как частушка: «В связи с длительной командировкой Иванова, принять Вашего сотрудника не представляется возможным». Смешная мысль промелькнула в моей голове: «Если бы этот Вернер знал историю нашей сталинской эпохи, он бы решил, что меня уже расстреляли». Спрашивать у академика, почему я невыездной, как-то не принято. Я криво улыбнулся:

— Но ведь здесь речь идет не о моей командировке за границу, а о принятии сотрудника. Что же тут страшного?

— Этика межнаучного обмена состоит в том, что после стажировки их сотрудника нужно будет Вас командировать к ним. С другой стороны, что интересного мы можем показать немцу в нашем институте, наши примитивные компьютеры Единой Серии? У них свои не хуже. А если Вас командировать, чему Вы там у них можете научиться, когда они сами едут учиться к Вам?

— Да не компьютеры наши он собирается смотреть, — слабо возражал я, — а наши алгоритмы, методы, программы. С другой стороны, и в Германии есть что посмотреть. Дрезденскую галерею, Кельнский собор, памятники, музеи, старинный фарфор. А потом обидно. Мой соавтор из Института ядерной физики уже съездил, и даже не в ГДР, а в ядерный центр ФРГ. Что он туда повез? Мои алгоритмы и программы.

— Далась Вам эта Германия, — с досадой сказал академик, — у нас в Ленинграде куда больше красот и чудес. Берите билет, хоть сейчас летите.

Продолжать разговор не имело смысла. Академика я не виню. Он пыхтел и потел, прятал глаза. Ему было стыдно играть эту роль, поскольку он был человеком прямым и честным. Просто ему позвонили из КГБ и сказали: «Этому нельзя». Что ему оставалось делать? Я ему даже благодарен за многое. Во-первых, он, действительно звезда, первой величины в науке, не то, что президент Академии Наук СССР, который в свое кресло попал из нашего же академгородка. Во-вторых, он мне здорово помог и не раз: сказал свое решающее слово за мою работу на конкурсе («Я не знаю других работ в институте, которые были бы внедрены более, чем в пятидесяти предприятиях нашей страны»), а также помог пробить опубликование двух моих книг. Но самое главное, он не мешал мне работать, не пытался вставлять свое имя в мои статьи, не отбирал мои хоздоговорные деньги. А ведь это делали практически все известные мне начальники.

1992 год был, пожалуй, самым крутым. Перестройка захлебнулась поголовной нищетой, безумной инфляцией, голодом и массовым бандитизмом. Если попытаться нарисовать график моих доходов в течение всей жизни, получится весьма забавная кривая. В восемнадцатилетнем возрасте по окончании мореходки я работал радистом на судне. В путину у меня выходило около пятисот рублей в месяц. На одного — это просто сказочные деньги. Потом я решил жениться и поступил в университет. Моя стипендия составляла тридцать пять рублей, у жены зарплата на стройке сто семьдесят — сто восемьдесят. Конечно, я подрабатывал, то грузчиком — в зимнюю сессию, то строителем — в летний период. После университета стажёр-исследователь получает ровно сто рублей в течение двух лет, потом еще три года по сто — аспирантская стипендия. Я эту пятилетку выполнил за два года. Через год я получал инженерские сто десять, с доплатами за хоздоговора доходило до ста семидесяти. А ещё через год я защитил кандидатскую и стал получать законные сто семьдесят пять рублей, на которых я сидел ещё лет пять. За это время я вдрызг разругался с начальником, и попытался уйти куда-нибудь. Но меня никто не принимал, поскольку академгородок был маленькой деревней. После моего визита в какой-нибудь институт в приемной директора раздавался звонок, который характеризовал меня, как опасного для нашего общества человека, и я получал отказ. В конце концов меня сплавили в совсем не профильный для меня институт на ставку Сэ-нэ-эса в двести десять рублей. Это была плата за то, чтобы замять скандал с моею травлей в течение последних пяти лет. В прежнем институте мне не видать этой зарплаты, даже если бы я надорвался на научном фронте. В этом запасном окопе я просидел ещё лет пять. Публиковаться мне практически не давали, так что я писал свои будущие книги «в стол», чтобы не терять зря времени. Потом меня пригласили в Институт математики, поскольку кому-то же надо научиться считать приборы электроники и зарабатывать деньги для института. Там я защитил докторскую и стал зарабатывать аж двести пятьдесят карбованцев. Таким образом, в сорок лет я, наконец, достиг половины той зарплаты, которую я получал восемнадцатилетним сопливым юнцом.

Затем наступило самое интересное время — перестройка, год 1988. Если раньше нам было категорически запрещено совместительство по специальности, (какие-то жалкие деньжата можно было заработать только преподавательской деятельностью, либо идти дворником), то теперь я мог работать хоть в десяти организациях одновременно, поскольку платили за сделанную работу, а не за отсиженное время. Кроме того, раньше хоздоговорные деньги можно было тратить на командировки, оборудование, на премию раз в году в размере оклада, на премию по внедрению (не больше шести окладов суммарных премий в год), но на заплату ни-ни. Разве что по постановлению Совмина, если работа проведена через главк, как особо важная, в порядке исключения, в пределах тарифной вилки, реально — не более 15% от ставки. Теперь же, через подставные крыши НТТМ (научно-техническое творчество молодежи), контролируемые райкомами ВЛКСМ, можно было выбирать до 90% денег зарплатой, поделившись, естественно, с комсомольскими вожаками, но законно — через кассу, а не «в лапу», как потом. Поскольку у меня клиенты были более, чем в пятидесятити организациях, в основном оборонного комплекса, я открыл свою фирму и зажил по-царски, обнаружив через год такой деятельности на своей книжке сумму в двадцать семь тысяч рублей, при госцене «Волги» в семь тысяч. С машиной я связываться не стал, поскольку многие мои знакомые автовладельцы постоянно были озабочены поиском дефицитных деталей, по выходным пьянствовали в гаражах или лежали под машинами в солидоле, а также дружно костерили проклятых ГАИшников, которые все поголовно были взяточниками и бандитами с большой дороги. Я занял другу на «Жигули», дал брату на кооперативную квартиру, а себе купил компьютер, видеоаппаратуру и занялся активным пополнением своей видеотеки.

К сожалению, эти славные времена продолжались недолго. Примерно два с половиной года. Потом вдруг все договора зависли. Оказалось, ВПК «слил» деньги, директора заводов, институтов и предприятий стали их фактическими хозяевами. Так за два с половиной года и появились миллионеры, а затем и миллиардеры — все наши сегодняшние олигархи. Потом они лишь оформили свои права юридически. Деньги кончились, зарплату перестали платить, люди разбежались по дачам, на пенсию, в бизнес. Заводы и предприятия приватизировались за бесценок. Поскольку честным трудом накопить миллиарды намного сложнее, чем с помощью махинаций, фирма наша тихо загнулась, я вернулся к науке. Институт свой я, впрочем, никогда и не оставлял, совмещая научную работу с бизнесом.

Благополучие мое рухнуло как-то в один момент. Из-за бешеной инфляции деньги, которые вернул мне друг за машину, обесценились в десять раз. Он же вернул мне вдвое большую сумму, поскольку по газетам выходило, что инфляция составляет не более 20%. Брат также не смог купить себе кооперативную квартиру, поскольку первоочередниками стали чернобыльцы, затем демобилизованные офицеры из «ограниченного контингента» западной группы войск. Когда подошла его очередь, на эти деньги можно было купить уже только крылечко от квартиры. Остатки моих денег забрал министр финансов Павлов. То, что это был грабёж, организованный государством, не стоит даже объяснять. Задолго до павловской реформы было выпущено предписание зарплату совместителям не выдавать на руки, а переводить в сберкассы. Когда же была объявлена реформа, у сберкасс выстроились очереди почище очередей за хлебом в блокадном Ленинграде. Выдавали зараз не более двухсот рублей, проставляя при этом дату выдачи в паспорте, чтобы ты не получил вклад еще в другой сберкассе. При этом стоящие в конце очереди вопили: «Больше ста рублей в руки не давать!». Где-то они были правы, поскольку к обеду деньги в кассах кончались, и оставшаяся очередь часами ждала жиденького ручейка коммунальных платежей. Тут же начались задержки выдачи зарплат и пенсий. Это еще полбеды.

Невиданного роста достигли масштабы грабежей квартир и граждан. Нашу квартиру за два года грабили трижды. Наконец пришел и голод. Зачастую у нас не было денег даже на ведро картошки. Сердобольные друзья с дачами подкидывали нам картошку время от времени. В институт можно было ходить, а можно и не ходить. Наука этому обществу была уже не нужна, важно было просто выжить. Дружок пристроил меня экспедитором на разгрузке вагонов. Там платили вчетверо больше, чем доктору наук в институте, но главное — вовремя, в конце недели. Был и «навар» в виде продуктов, потерявших товарный вид из-за помятой или разорванной упаковки. На вагонах процветало массовое воровство. Грузчики воровали по-мелкому, но каждый день. Начальники воровали реже, но по-крупному, поскольку крупную кражу нужно подготовить. Это мне не понравилось, и я ушел. Временами мы ели один хлеб и картошку. До этих пор о голоде я знал лишь от людей военного поколения, да по книжкам. Даже в студенческие годы я не голодал. Страшно стало за детей. Что с нами будет, если кто-нибудь заболеет? Лекарства и лечение все более и более становились платными. Однако, минусов без плюсов не бывает. Одним из главных завоеваний перестройки стало открытие границ. И народ повалил толпами. Мне тоже дали анкетку, я заполнил её и бросил в почтовый ящик перед американским посольством. Прошли месяцы, и я забыл об этом.

Пробы пера

Как ни странно, уезжать насовсем не хотелось. Легко им, евреям, у них Родины нет, кроме обетованной. А если есть, то не здесь. Судя по тому, что большая их часть едет в Америку, а не в Израиль, родина у них в Америке. А у нас? Кому мы там нужны? Там же всё для нас чуждо, а здесь мы прикипели, здесь могилы наших предков. Вот говорят: «В Америке всё есть». А есть у них там русская баня или, скажем, жигулевское пиво? Это, может, чукча и без бани ловит кайф, а я не могу. Что там ни говори, а любить Родину нас научили. Даже такую, которая нас унижает и морит голодом. Есть ли здесь логика? Есть, и она простая. Что такое Родина? Это ведь земля наших предков, наш язык, наша культура. Не они же нас убивали и унижали, а свирепые цари, бояре и большевики — словом, правители. Поэтому Родина не может быть виноватой, в отличие от КПСС, которая, подобно Штирлицу, из любой ситуации выкрутится. Хотелось не уезжать сразу, а лишь получить документ, чтобы уехать, как только станет совсем невмоготу. Позже я понял наивность подобных мыслей: придут большевики и аннулируют эти документы, а их владельцев и к стенке прислонить будет самый резон.

В это самое время попадается мне на глаза газетная заметка «Советские учёные в США». Из этой заметки следует, что совместное советско-американское предприятие в Москве за весьма небольшие деньги поместит ваши данные в свой банк данных и подыщет вам в Штатах работу по специальности. Я посетил эту фирму. Впечатление самое благоприятное: компьютеры, интеллигентные прилично одетые люди с неплохим английским. Я тут же перевел деньги, благо можно было оплатить безналичными из хоздоговорных тем. Фирма гарантировала поиск подходящих вакансий для меня в течение пяти лет, причем каждые два месяца я буду получать от них варианты предложений. Через два месяца я получил письмо, подписанное президентом фирмы Perry & Gibson, которая базируется в Нью-Йорке. Письмо гласило, что мои данные к ним поступили, и фирма приступила к поиску вакансий для меня. Еще около года я звонил в эту фирму и интересовался новостями. Характерно, что фирма не позвонила мне ни разу. Из своих звонков я уловил, что администрация фирмы непрерывно циркулирует между Москвой и Нью-Йорком по делам своих клиентов. О том, каким идиотом я был, вы можете судить из того факта, что мне понадобился целый год, чтобы понять, что на деньги таких простаков, как я, эти мальчики с хорошим английским оттягивалсь в своих заграничных поездках. Потом наши деньги стали иссякать, руководство фирмой непрерывно менялось. По прежнему телефону мне сообщали, что фирма переехала и давали почему-то домашний адрес директора. Жена директора мне отвечала, что он вышел в магазин за хлебом, и я, наконец, понял, что роман с фирмой «Советские ученые в США» подошел к своему финалу.

«А что же анкета в посольстве?» — вспомнил я. Наверное, затерялась в недрах американской бюрократии. Я отправил вторую анкету. Снова потянулись месяцы ожидания. А жить становилось всё голоднее. И тут судьба улыбнулась мне. Виталик принес рекламку американского пакета программ EMP-2 для расчета двумерных электростатических полей и траекторий частиц. Пакет этот показался мне достаточно примитивным по сравнению с тем, что имелось у меня. Я отправил автору письмо, в котором описал свои разработки, включающие трёхмерные пакеты. Автор откликнулся. Он оказался профессором университета в Альбукерке и одновременно владельцем фирмы Field Precision, которая продает вышеозначенный пакет. Два месяца переговоров, и в феврале профессор Стэнли Хамфрис пригласил меня для демонстрации моих пакетов в Америке. Первый глоток свободы — это как бокал шипучего вина! Дух захватывало от перспектив: контракты, сытая, спокойная жизнь. Поездку назначили на начало июня. Подаю документы на оформление загранпаспорта. И тут облом. Мне отказано в выдаче паспорта. Формальная причина — я неверно указал период, в течение которого у меня была форма допуска №2. Да, рано я расслабился, а КГБ не дремлет. Пошел в первый отдел, написал заявление о снятии с меня допуска. Это на тот случай, чтобы отвязаться от них насовсем, тем более, что последние годы никаких договоров с военными я не вёл, а в свете открывающихся новых перспектив было явно лучше свободно ездить за границу по своим делам, чем получать раз в году премию в размере месячного оклада.

Однако, эти меры влияли лишь на какие-то отдаленные перспективы, но не продвигали меня к получению загранпаспорта в текущей ситуации. Я поехал к начальнику областного КГБ, высидел неслабую очередь. Был уже конец рабочего дня, когда я протиснулся в его кабинет с какой-то старушкой. В атаку не пошел, полагая, что правильнее старушку пустить первой. Сижу на стульчике и слушаю её горестные причитания:

— Касатик ты мой, да что же это деется!? Я и работала на том номерном заводе лет пятнадцать назад, до пенсии, уборщицей. Секретов никаких знать не знала, видывать не видывала. А тут к детям и внукам не пускают. Что же я так и помру, не повидав их напоследок?..

Начальник, крепкий, красномордый мужик — без бинокля видно, что бутылку водки из горлá, раскрутив, засосёт одним махом — от старушек этих и прочих убогих советских человечков за день смертельно устал. Во времена настали: ни по морде просителя не вмазать, ни к стенке отвести — сиди и слушай до конца, а то ведь перебьёшь — они жалобу напишут, нет на них Сталина, мать их в перемать!.. Начальник вяло пробегает глазами старушкины бумажки, я сижу тихо, только время от времени поддакиваю: «Уж и за математиков взялись. Тут, кроме интегралов, никаких секретов не видал, а туда же — не пущают…». Посмотрел мужик на часы, пора домой. Не перебивая причитаний старушки, набирает телефонный номер:

— Палыч, ты кого ко мне заворачиваешь? Какие-то калеки на пенсии, работали последний раз 15 лет назад. Ты же мне работать не даешь. Давай так: они тебе пишут заявления вторично, а ты им выдай паспорт с нашего согласия, — и он зачитывает список калек, которые побывали к него за день.

Услышав свои фамилии в этом списке, мы со старушкой кланяемся и, пятясь задом, исчезаем из кабинета. Старушка по-привычке причитает: «Благодетель ты наш…». Благодетель, в былые времена пострелявший немало закоренелых врагов народа и случайных граждан, застёгивает верхнюю пуговицу, собираясь домой. Старушка, выйдя из кабинета, совершенно преображается, появляется осанка и горделивый блеск в глазах: знай наших, мол, и не таких начальников уламывали. Полагаю, и в моем облике происходят эти неуловимые изменения.

Из-за задержки с паспортом мой визит пришлось перенести с июня на ноябрь. Я уже решил: «Вот он тот шанс, который выпадает человеку раз в жизни. Ты должен выжать из этой ситуации всё, заключить контракт, устроиться на работу, остаться там, поскольку в России заниматься наукой уже нет никаких перспектив. Через пару лет и науки никакой не будет». Так и готовился, будто уезжаю навсегда. В две огромные сумки положил все необходимые книги, дискеты и материалы для работы. Носить эти сумки было невозможно, поэтому я купил складную тележку. Погода в Москве была слякотной, я бы и с тележкой намаялся по переходам в метро и автобусам. Хорошо, помогли коллеги. Саша Игнатьев довёз до Шереметьево-2 на своём горбатом «Запорожце».

Затем долгий перелёт через Атлантику на лайнере фирмы American Airlines. Впечатлили не мягкие и просторные кресла с телевизионными экранами, вделанными в спинки вперели стоящих кресел, а шикарное меню с золотыми буквами, отпечатанное на глянцевом картоне, в алкогольном разделе которого на выбор значились пиво, белое и красное вина, коньяк, виски и водка, причём не за дополнительную плату, а в счёт стоимости билета. Аэрофлоту до этого было ещё далеко. Меню это я сохранил себе на память, чтобы по возвращении демонстрировать своим знакомым.

В аэропорту Стэнли встретил меня с табличкой, на которой было напечатано мое имя. На вид он был не старше меня, суховат, бородка клинышком, элегантный комстюм, короткая стрижка, немногословен. Мы поздоровались, и через десять минут мчались на его автомобиле по хайвею. Я с нескрываемым интересом всматривался во всё окружающее. Это был недосягаемый ранее Запад, блистающий безукоризненной чистотой, приятными ароматами и красочными огнями реклам. Доставив меня в отель Хилтон, Стэнли простился со мной в холле, сказав, что мне нужно отдохнуть с дороги, и он заедет за мной завтра утром.

Получив на ресепшн пластиковую карточку, которая оказалась ключом от номера, я поднялся лифтом на девятый этаж. Немного поэкспериментировав с карточкой, я открыл дверь номера и застыл на мгновение. К этому миру нужно было привыкать постепенно. Здесь всё было не так, как у нас. Кровать размером три на три метра я видел впервые. В номере не было ни одного предмета, которые не казался бы совершенно новым. В ванной на стеклянных полочках аккуратно сложены махровые полотенца числом в восемь штук. Ещё большим было моё удивление, когда я позже узнал, что все они, как и постельное бельё меняются ежедневно, хотя за сутки я едва мог использовать четыре полотенца. Как ни странно, это не подавляло, я не чувствовал себя нищим или дикарём. Конечно, весь этот шик казался мне несколько лишним, но привыкаешь к этому быстро. Понимаешь, труднее будет путь обратно к туалетам, в которых нет туалетной бумаги.

Приглашающая сторона берёт на себя все расходы. Мне оплачены были билеты, отель и многое другое. Несмотря на усталость, я не смог рано заснуть и вышел прогуляться по вечернему городу. Имея двести долларов в кармане, я боялся заходить в бары, не говоря уже о ресторанах. Я не знал, сколько стоит бокал пива и проезд в транспорте. Пока я просто наблюдал, впитывал детали этого чужого для меня мира.

Утром Сьэнли позвонил мне в номер и пригласил спуститься вниз. В номер он подниматься не стал, как это было бы привычно для любого из нас. Дом Стэнли включал и офис его фирмы. Это был дом потрясающего аккуратиста, и дело было даже не в том, что все вещи в доме выглядели абсолютно новыми. В доме не было лишних вещей, был тот минимум при котором любая вещь совершенно точно необходима. После короткого разговора за завтраком я узнал, что хозяин разведён, но у него есть девушка. Посреди гостиной стоял рояль. Меня сильно удивило, когда я узнал, что рояль этот сделал сам хозяин.

Потом мы прошли в офис, и я стал готовиться к демонстрации своих пакетов программ. Переписывать пришлось с дискет, некоторые их них не читались. Я даже стал подозревать, что возможной причиной этого была проверка дискет на таможне в Шереметьево-2. К счастью, у меня все дискеты были продублированы. Стэнли предложил решить трёхмерную задачку для пушки СВЧ прибора. Получилось это у меня не сразу, какие-то параметры геометрии модели пришлось считать на калькуляторе. Зато потом задачка на компьютере считалась практически мгновенно.

Мтэнли сделал мне предложение продавать мои пакеты на рынке Северной Америки и Канады, но для этого я должен передать ему эксклюзивное право на продажу. Затем он спросил, какой процент от продаж я хотел бы иметь в качестве авторского гонорара. Тут я совершенно растерялся. Я не имел ни малейшего представления, каким может быть этот процент в типичных случаях. Однако и это было не главное. Мне начинало казаться, что Стэнли прожжённый делец, который готов обобрать лоха, не моргнув глазом. В самом деле, пусть даже я назначу низкий процент, но как я смогу проконтролировать, сколько экземпляров программных продуктов продано и по какой цене?

Я решил не торопиться и сначала оценить обстановку, поэтому сказал, что на текущий момент мои программы представляют собой авторский продукт. Чтобы предъявить их на рынок, их нужно тщательно тестировать и написать качественную документацию для пользователей. Я мог бы это сделать под его руководством, скажем, за три-шесть месяцев работы. Он ответил, что у него маленькая фирма, состоящая из единственного человека, и ему не под силу финансировать такие работы на длительный срок.

После демонстрации он повёз меня в университет и предложил прочесть его студентам какую-нибудь лекцию о вычислительных методах. Это было непростым делом для меня, я предупредил слушателей, что читаю лекцию на английском языке впервые. Студенты вежливо поприветствовали меня, и я дал сравнительный анализ методов конечных разностей, конечных элементов и граничных элементов для решения краевых задач математической физики. В общем, как-то справился. Одно дело прочесть доклад на конференции, к которому ты заранее подготовился, и совсем другое — импровизировать на ходу, с трудом подбирая наиболее подходящие слова.

После ланча Стэнли признался, что назавтра он запланировал моё выступление в Сандийской национальной лаборатории, поскольку расходы по моему приезду сандийцы финансируют наполовину с ним. На следующее утро меня привезли на территорию какой-то военной базы. Сама лаборатория располагалась то ли по соседству с базой, то ли прямо на её территории. Охрана была в военной форме, с кольтами на правом бедре. Штатные сотрудники с бейджиками на шее, проходя мимо поста, подносили бейджик прямо напротив глаз охранника, и тот читал написанное на пластиковой катрочке, даже если этот сотрудник проходил мимо него десяток раз за день. На стене коридора, ведушего в конференц-зал, висел большой плакат с надписью: «Будьте внимательны! На территории лаборатории находится иностранный посетитель».

Сьэнли познакомил меня с Джеффри Квинтенсом — руководителем отдела компьютерного проектирования, и его сотрудницей Бекки Коатс, которая немного говорила по-русски. Оказывается, в лаборатории создана крупнейшая в мире установка для термоядерного синтеза PBFI-2, в которой дейтериево-тритиевая таблетка облучается мощными пучками ионов. Группа Квинтенса написала программу Quick Silver для трёхмерного моделирования этой установки методом конечных разностей.

В зале находились около сотни сотрудников. Я подготовил слайды и больше часа рассказывал о методах решения задач анализа, оптимизации и синтеза различных приборов физической электроники. Было много вопросов, к счастью, не очень сложных для меня, хотя иногда я просил Бекки перевести для меня какой-либо специальный термин типа «острийный катод». За ланчем Бекки рассказала, что в лаборатории есть группа, изучающая русский язык. По четвергам они собираются на совместный ланч, где они обязаны разговаривать только по-русски.

Джеффри сообщил мне, что сейчас в столице штата Санта-Фе проходит международная конференция по мощным импульсным источникам энергии, и пригласил меня принять в ней участие. Столица находится от Альбукерки в полутора часах езды, и на следующий день я прослушал немало интересных для меня докладов. Поразительным было то, что многие из этих докладов по нашим понятиям должны быть секретными. Например, один из докладов подробнейшим образом сообщал о создании прототипа электромагнитной пушки, размещаемой на английском военном корвете. Другой доклад был ещё круче. Докладчик из секретного советского города Арзамас-16 сообщал о совместно проводимых уже в течение пяти лет советско-американских ядерных испытаниях на Северной земле, причём русские производили собственно подрыв ядерного заряда, а американцы устанавливали на нашем полигоне свою измерительную и регистрирующую аппаратуру. Ни о чём подобном в советской прессе не сообщалось. Вот они — плоды перестройки и разрядки.

Из разговоров в кулуарах выяснилось, что конференция эта не простая. Попасть на неё по объявлениям невозможно, ввиду отсутствия таковых. Информация идёт по специальным каналам, но если ты однажды попал на конференцию, в дальнейшем тебе будут поступать приглашения на последующие такие конференции. По окончанию сессии нас повезли смотреть так называемый атомный музей, где среди экспонатов были иногда макеты, а чаще всего, оригинальные образцы ядерного оружия. Именно там я увидел «толстушку», сброшенную на Хиросиму. Были там и образцы советских ракет для доставки ядерных боезарядов.

Когда мы возвращались в Альбукерку, Джеффри завёл разговор. Сначала он спросил занимаюсь ли я преподаванием или веду научную работу. Затем сделал неожиданное предложение:

— Как Вы смотрите, если я предложу заключить с Вами контракт на адаптацию для наших компьютерных систем некоторых Ваших пакетов программ?

Выражение, появившееся на моём лице, наилучшим образом иллюстрирует фразу «от радости в зобу дыханье спёрло», я сподобился лишь кивнуть головой. То, что не удалось со Мтэнли, каким-то чудом трансформировалось в только что предложенный контракт, а Джеффри продолжал:

— Только Вы, пожалуйста, наберитесь терпения, наши бюрократы работают так неторопливо. Возможно, оформление бумаг и их продвижение по бюрократическим каналам займёт от трёх месяцев до полугода. Но сначала Вы должны подготовить план работ, расписанный по полугодовым этапам на три года с обоснованной оценкой трудоёмкости в человеко-часах и стоимости работ, включая зарплату исполнителям и необходимое оборудование. Рекомендую набрать команду, включающую ваших томских коллег из Института сильноточной электроники, с которым наше Министерство энергетики уже имеет некоторый опыт работ.

Потом был столь же длительный перелёт через Атлантику в Москву, но он показался не столь утомительным по двум причинам. Во-первых, дело продвинулось, хоть я и не остался немедленно для работы в Америке. Более того, работа, а значит, и деньги будут не только для меня одного. Во-вторых, в соседнем со мной кресле случайно оказался совсем небесполезный человек. Седенький старичок, лет восьмидесяти на вид, оказался весьма словоохотливым, и через десять минут я уже знал, что профессор Алан МакГрегор, происхождением из Шотландии, летит из Чикаго в Новосибирск по контракту. Он будет преподавать новым русским основы ведения бизнеса — маркетинг, франчайзинг и прочую заокеанскую чепуху, о которой они не имеют элементарного представления.

После краткого знакомства, Алан достал бутылку скотч-виски и предложил «по чуть-чуть». Это было одно из немногих выражений, которое он знал и чисто произносил по-русски. Мы налили на два пальца в пластиковые стаканчики, чокнулись и приступили к более обстоятельной беседе. Когда он узнал откуда я и зачем летал в Америку, хитро подмигнул мне и дал бесценный совет:

— Знаю я этих скупердяев-америкосов. Они будут биться за каждый цент. Но сам процесс и его завершение подписанием контракта называется «прикормка». Суть её состоит в том, чтобы сначала разведать, что ты можешь, затем купить тебя за ничтожные деньги, которые тебе покажутся большими, поскольку экономика твоей страны уже практически разрушена ими, а наука сохранила ещё огромный потенциал. Тебе далут почувствовать вкус и аромат сытой жизни, чтобы ты отдал всё интеллектуальное богатство, накопленное десятилетиями напряжённого труда, за бесценок. По результатам контракта они в дальнейшем решат, можешь ли ты им быть полезен в качестве пролетария умственного труда, или ты уже выжат, как лимон. В первом случае тебе будет предоставлен шанс работать на Западе, а во втором о тебе забудут сразу же после окончания контракта, но заплатят тебе точно оговоренную сумму в точно оговоренные сроки.

— Но позвольте, Алан, Вы ведь сами, в известной мере американец. Чем же вызвана эта странная откровенность со мной, человеком, которого Вы случайно встретили? А как же корпоративная этика и национальное или клановое единство?

Старичок захихикал и предложил выпить ещё «по чуть-чуть»:

— Дорогой мой, в тебе я узнаю себя на тридцать лет моложе. Я был в тот период так же «прикормлен», одомашнен, приручен, и вот уже тридцать лет тяну эту лямку под присмотром хозяев этой жизни. Почему же мне не помочь хорошему человеку? А в тебе я сразу признал именно такого. Поэтому мой совет тебе будет таким. Чтобы выжать их этих скупердяев хотя бы часть цены, которой ты, бкзусловно, достоин, нужно сделать следующее. Напиши план, в котором будет как можно больше знакомых тебе специалистов. Вовсе не обязательно, чтобы они потом работали по контракту. Они нужны, чтобы обосновать цену контакта. В Министерстве энергетики США есть план поддержки российских учёных, в котором чётко прописано, что русский специалист в среднем не должен получать по контракту зарплату, скажем, более шестисот-семисот долларов. Этого хватит им на выживание, но эта цифра на порядок меньше, чем получает специалист такого же профиля в Соединённых Штатах, только он обэтом пока не знает, но это мелочь, это не главное.

— Что же тогда главное? — удивлённо переспросил я, полагая, что были бы деньги, а остальное мы купим.

— Главную сумму можно получить, запросив дорогостоящее оборудование для проведения работ, которое по окончании контракта останется у работников и может быть затем легко реализовано на рынке или использовано для проведения работ по другим контрактам.

— Что же тут можно придумать, если я теоретик, и самое дорогое оборудование для моих работ это персональный компьютер, необходимый для разработки программ и проведения расчётов?

— Э-э, дорогой Валентин, разве ты забыл, что в американских секретных лабораториях персоналки фирмы IBM с операционной системой Microsoft Windows вообще не используются? А используются мощные рабочие станции стоимостью около пятидесяти тысяч долларов каждая. Вот и запроси парочку таких станций для работ по контракту. Только эти сквалыги предложат тебе поставить свои станции, которые они по плану должны уже списывать. Не бери ни в коем случае. Во-первых, это старьё, которое вскоре выйдет из строя, а, во-вторых, пройдя таможню, это оборудование будет поставлено на учёт, и по окончании контракта либо должно быть возвращено поставщику, либо за него должен быть выплачен такой налог, что тебе будет просто невыгодно платить его за этот хлам из своей зарплаты. Настаивай на том, что оборудование ты купишь в России. Тогда отпадут и таможенные препоны.

За бутылочкой виски и многочисленными «по чуть-чуть» время перелёта пролетело совершенно незаметно. Мы обменялись адресами и телефонами, и по возвращении домой я пригласил моего бесценного консультанта к себе домой, накормил сибирскими пельменями под русскую водку и чаем из самовара, правда, электрического, но он других и не видел.

Потом меня спрашивали: «Что поразило тебя там больше всего?». Не изобилие товаров, не койка три на три метра в отеле и восемь полотенец, которые меняли каждый день. Там почему-то совсем не было пыли. А однажды утром я вышел подышать свежим воздухом и увидел, как напротив, перед зданием банка здоровенный негр пылесосил улицу, хотя осенний ветер срывал всё новые и новые листья и швырял их на бетон. Это было невероятно. Тут же вспомнилось, что у нас в академгородке, самом чистом районе Новосибирска переход с улицы Полевой на улицу академика Кутателадзе так и не заасфальтировали, хотя стройка закончилась лет семь назад, и, стоит чуть пролиться дождю, как вымажешь сапоги по щиколотки, преодолевая глинистое месиво. Но дальше тебя ждёт следующее препятствие. Сразу за железнодорожным переездом, в самом низком месте улицу залила огромная лужа, метров двадцать длиной, и проезжающие машины обдают пешеходов потоками свежей дождевой воды. А перед зданием Вычислительного центра с регулярностью наступления отопительного периода ежегодно лопалась труба, наступал микропотоп. Затем экскаватор вырывал глубокую яму, наваливая горы глины. При этом бульдозер ломал очередную березку, а то и две. Течь блокировали, но разрытая яма размывалась дождями ещё несколько месяцев, а когда яму наконец закапывали, никому из строителей не приходило в голову убрать глиняные холмики, привезти свежего дёрна или посадить травку на обезображенном участке земли. Двадцать лет я прожил там, но в этом отношении ничего не менялось. Пыль в сухую погоду и грязь в сырую следовали за нами всю жизнь на всей территории нашей страны. Даже в Ленинграде, стоит свернуть с Невского в подворотню, увидишь ту же грязь, обшарпанные стены подъездов, поломанные скамейки и разбитые стёкла телефонных будок.

Между тем обнаружилось, что пригласивший меня профессор особого интереса к моим программам не проявил. Он увидел, что они представляют полусырой продукт, который нужно снабдить качественной документацией на английском и завернуть в красивую упаковку. На это нужны деньги, которые он не желает тратить. Зато в Сандийской лаборатории к этим программам проявили значительный интерес, и мне предложили заключить контракт по переносу программ с персональных компьютеров на рабочие станции. Каково же было моё разочарование, когда выяснилось, что, поскольку данные лаборатории финансируются департаментом энергетики, дело это не скорое, и займет оно не менее полугода. Кроме того, финансироваться будет проведение этих работ на территории России, а сейчас мне нужно ехать обратно. Реально оформление контракта заняло около двух лет. Много позже я узнал, что на работы подобного рода Конгресс выделил деньги в рамках программы конверсионных технологий, именно для того, чтобы российские специалисты не разбежались по всему свету в поисках куска хлеба.

Как мы прожили эти два года, не помню. Разгружал вагоны, копал картошку соседям. По субботам ходил с Эдиком в баню. Из магазинов посещали только гастроном и хлебный. Тут ещё подвезло немного, жена выиграла грант Сороса за работу по школьной информатике. По этому гранту мы получили два компьютера, принтер, факс, телефон и сканер. Сначала проели крутой импортный телефон, потом факс. Компьютеры нужны были для будущей работы. Жили надеждой на контракт.

Когда я уже потерял всякие надежды на возможность попасть в Америку, приходит вдруг приглашение на интервью в американское посольство в Москве. Новый взрыв надежд и эмоций. Как в том анекдоте с самоубийцей, который полез вешаться, увидел на шкафу бутылку, отхлебнул глоток и изрёк: «Кажется, жизнь налаживается». Приехали с женой и двумя дочерьми. Надели лучшие костюмы. Младшей купили новое платьице и башмачки с бантиками. Заходим нарядные. В большом зале сидят на скамейках около двадцати семей. Большей частью еврейских. Пять дверей в комнатки для собеседования. Фамилии выкликают по микрофону. Ждём. Из двери выходит парнишка лет восемнадцати. Все вопросительно подаются вперед:

— Ну как?.

— А шо как? — отвечает он с явным украинским акцентом. — Спрашивают: угнетали? А вы, угнетали вас или нет — отвечайте: угнетали. И все будет o’key.

Все успокаиваются: трудно ли соврать советскому человеку. Жена дает последний инструктаж:

— Ты расскажи, что ограбление квартиры с избиением организовало КГБ, узнав, что ты собираешься уезжать.

Я вяло киваю, а сам думаю: «Ну что я могу сказать? Что за границу не пускали? Так всех не пускали. Что травили 6 лет и с работы выгнали за ссору с партийным начальником? Так, может, я человек склочный. Что в КГБ объяснительную писал, где достал тексты песен Высоцкого? Так подумают, что у меня крыша поехала. Хоть и была это чистая правда. Главное для них то, что я не еврей, не баптист, не гомосексуалист, в тюрьме за убеждения не сидел и в диссидентском движении не участвовал. Да еще и в комсомоле был». В общем, врать не пришлось. Поговорили с милой дамой минут лесять — вот и всё интервью. А через полчаса нам выдали бумагу о том, что нам присвоен статус «пароль» (Paroly Public Benefits), и что решение можно обжаловать в течение двух недель. «Пароль» отличался от статуса беженца тем, что нам не полагалась государственная помощь. Это не страшно, но для въезда в США нам нужно найти спонсора, то есть организацию или физическое лицо, которое подписало бы бумагу, гарантирующую материальную поддержку, если мы, скажем, станем безработными. Ободрённые первым успехом, мы поехали проходить медицинское обследование, а затем отвезли документы в иммиграционный центр на Планерной. Медицинские бумаги были действительны в течение года. Однако, прошел год, за ним другой, а дело не сдвигалось. Сандийская лаборатория, с которой у меня был контракт, ответила, что не может выступать спонсором, поскольку она — государственное предприятие. Родственников за границей у нас не было, так что дело это завяло.

Тем временем эта жизнь на одной картошке, с вечными задержками зарплат и пенсий, продолжалась. На почте всё время висела табличка «Денег на выплату пенсий нет», а ниже текст сообщал, что пенсионеры, которым совсем не на что жить, могут обратиться в собес, комната сто два за получением талонов на питание. Угнетало не только то, что дети совсем не видят фруктов и конфет, но более всего — отсутствие перспективы, ибо было ясно, что и через сорок лет вряд ли экономика заработает нормально. И дело здесь вовсе не в ненасытной жадности новоявленных олигархов и продажности доморощенных политиков, а в том, что народ в целом не готов строить эту новую жизнь, ибо он не знает ни что строить, ни как это делать. У половины населения по-прежнему коммунистическое сознание и у доброй трети — бандитское, типа «грабь награбленное». Кому ж тут строить? Если раньше почту вскрывали «по линии КГБ», то теперь в некоторые районы почта вовсе не ходила, а в остальные не было никакой гарантии доставки. Так же не работали нормально милиция, суды, армия и все остальные социальные институты. Когда грабителей моей квартиры поймали после убийства сотрудника милиции, прокурор попросил меня предъявить иск, но тут же добавил, что дело это расстрельное, и я ничего не получу, поскольку у бандитов имущества нет, а государство наше бедное, и выплатить мне компенсацию ему не из чего. Иск я все же подал из следующих соображений. Государство наше не только бедное, но и весьма подкупное, так что может обернуться, что их вовсе не расстреляют, а после отсидки некоторого времени выпустят. Так пусть хоть на этот случай на них мой иск висит, чтобы жизнь не казалась им слишком сладкой.

Новозеландская эпопея

С институтом нормальная связь давно закончилась. То есть все мы числились в нём, получали даже зарплату и отпускные. Но если раньше научный сотрудник отчитывался ежегодно о проделанной работе, публикациях, конференциях, руководстве студентами и аспирантами — в лаборатории и перед Ученым Советом, то теперь раз в году в президиум Академии Наук подавались сведения о тематике работ, которые никто никогда не проверял. Я работал дома за компьютером, а в институт захаживал проверить электронную почту, получить зарплату и поболтать с оставшимися в живых научными сотрудниками. Когда-то из лесяти сотрудников нашей лаборатории лишь один был кандидатом, все остальные — доктора наук. Половина из них уже жила и работала за рубежом — в Турции, Норвегии, Германии, остальные искали пути, чтобы уехать туда. Молодежь ушла вся в бизнес зарабатывать на жизнь, осталась лишь одна аспирантка. И тут жена познакомилась с одной дамой в больничной очереди. Та дама рассказала ей, что они уезжают в Новую Зеландию через пару месяцев, когда продадут квартиру. Оказывается, это совсем несложно и недорого. В Москве есть небольшая частная фирма Global Migration, организованная новозеландцем, которая помогает оформить документы. За принятие документов к рассмотрению следует заплатить шестьдесят долларов, в процессе оформления документов в посольстве — тысячу долларов тремя порциями, а после получения документов на въезд — ещё две тысячи долларов. Всё оформляется по закону контрактом. Этот новозеландский друг привлекает надёжных партнёров в крупных городах, которые заполняют формы и отсылают ему в Москву, после чего он оформляет контракт. Как правило, в качестве таких партнеров работают за комиссионные люди, которым документы на выезд уже почти оформлены.

Мы решили попробовать. Для того, чтобы сводить концы с концами в России, деньги были серьезными, так как моя зарплата в институте составляла менее сорока баксов и имела тенденции к понижению по мере роста курса доллара. Однако, за получение возможности «изменить свою жизнь к лучшему», как это советовала реклама фирмы Панасоник, сумма казалась разумной. Мы взяли бутылочку сухого вина, конфет и пошли в гости к новым знакомым, которые жили в сотне метров от нашего дома. Володя, высокий крупный парень, работает инженером-электронщиком в институте. Жена его, Тамара шьёт на дому дамское платье. В квартире почти пусто. Мебель продали, спят на полу. В общем, ждут получения выездных документов, на квартиру уже нашли покупателя. Хозяин объяснил нам ситуацию. Нужно было вначале заполнить анкету и заплатить шестьдесят долларов. Затем он вышлет эту анкету, вместе с анкетами других соискателей, в Москву. Володя показал нам сертификат, из которого следовало, что он является официальным дилером фирмы Global Migration Services Ltd. Никаких адресов, фамилий и телефонов в Москве дилер нам не раскрывал, поскольку он имел с каждой анкеты свои комиссионные и не был заинтересован в том, чтобы потенциальные клиенты выходили на фирму напрямую, минуя его.

Для того, чтобы иметь шансы на выезд, нужно набрать определенное число баллов. Для нашей семьи из четырех человек эта пороговая сумма составляла тридцать два балла. Здесь учитывается образование, стаж работы по специальности, возраст и много чего другого. По нашим прикидкам, мы набрали тридцать четыре балла. Вначале мы оформили меня главным заявителем, так как у меня лучше показатели образования, квалификации и стажа, но затем, по рекомендации фирмы, переписали заявителем жену, поскольку у неё возраст меньше, а это дает дополнительные баллы.

Недели через три мы получили сообщение о том, что наше дело принято к рассмотрению и вариант контракта. Из контракта следовало, что выплачиваемая нами частями сумма покрывает стоимость медицинского обследования, заполнение форм в посольстве и нотариально заверенные переводы необходимых документов, а по прибытии в Новую Зеландию представители фирмы должны нас встретить и помочь обустроиться. Далее потянулись месяцы ожидания. Летом, поскольку дети закончили учиться, мы все вместе съездили в Москву, встретились с хозяином фирмы господином Парвезом, который оказался выходцем из Камбоджи, переехавшим в Новую Зеландию и получившим там гражданство. Секретарша у него была русская. Она дала нам направления в поликлинику, где мы прошли обследование и сдали все необходимые анализы. Парвез также посоветовал нам найти в Новой Зеландии спонсора, что даст нам еще один дополнительный балл. Для русских таким спонсором обычно выступает православная община в Окленде. Мы заплатили еще сто долларов в качестве вступительного взноса в эту общину. Больше в Москве делать было нечего, поскольку летом все чиновники в отпусках, и в посольстве тоже.

Прошло ещё полгода, и вдруг мы получаем из посольства письмо с отказом, мотивированным тем, что мы не набрали необходимого числа баллов. Мы, естественно, обращаемся за разъяснениями. Оказывается, написанная в анкете у жены профессия «инженер-программист» отнесена к категории «инженер», и эти годы не вошли в стаж, а учтены были только годы преподавания программирования в школе. Кроме того, наша бумага о спонсорстве в пакете документов отсутствовала. Мы предъявили претензии Парвезу. По нашим представлениям это был чистый брак его работы, так как он отвечал за формирование пакета документов по контракту. Мы потребовали вернуть деньги, но Парвез пообещал нам бесплатно переоформить пакет документов, в котором на этот раз основным заявителем буду я. Переоформили. Но тут всплыли новые и весьма неприятные детали. За время нашего ожидания в Новой Зеландии изменилось иммиграционное законодательство. Естественно, в сторону ужесточения. Во-первых, введена обязательная сдача теста IELTS в Британском Совете в Москве для всех взрослых членов семьи, тогда как раньше достаточно было пройти элементарное собеседование в консульстве. Сдать тест означает набрать не менее пяти баллов по восьмибалльной шкале оценок. Причем, главный заявитель должен представить сертификат о сдаче теста до рассмотрения дела в иммиграционном отделе, находящемся в Лондоне. Если остальные взрослые члены семьи не представят сертификатов, то право на въезд семья получает лишь в том случае, если за каждого будет внесён залог в тринадцать тысяч долларов. Залог поступает на специальный счет, и, если эмигрант не сдаст теста в течение года, со счета снимаются 10%, а если не сдаст в течение трех лет, деньги отходят государству. Легко представить, как на самом деле будет непросто вынуть эти свои денежки у государства, которое считает их почти своими. Приходишь, скажем, сдавать экзамен в назначенный день, на дверях амбарный замок и надпись «Все ушли на овощебазу», а назавтра на твоем счету уже на 10% денежек меньше, поскольку снимают их компьютеры автоматически по истечении указанной даты. Кроме того, тесты, естесс-но, не бесплатные, да плюс поездка всем в Москву, питание, проживание — неплохой заработок огромной куче людей. Второе изменение заключалось в том, что спонсорство теперь не дает никаких баллов, а, значит, наши денежки, время и хлопоты были потрачены напрасно.

Но это всё ягодки, по сравнению с третьим нововведением. Теперь нужно представить бумаги о том, что семья владеет валютой и собственностью на сумму в сто тысяч долларов, к счастью, новозеландских, что эквивалентно шестидесяти шести тысячам американских баксов. Первая мысль, которая посещает при чтении этого маленького шедевра чиновников: «Будь у меня сто тысяч, я, может, никуда бы и не поехал, а жил бы здесь, не работая, до самой смерти». Вторая мысль заключается в том, что сей документ означает практически закрытие эмиграции. Однако, уже потраченные деньги внушали упрямство довести дело до конца или, по крайней мере, до той точки, когда дело становится полным абсурдом. В который раз уже начинаешь понимать, что люди, обладающие властью, очень любят играть в грязные игры с остальными, устанавливая правила игры каждый раз заново, по своему произволу. Знай мы об этих ста тысячах в начале игры, мы бы в эту позорную лавочку даже не заглянули. А теперь… Ну что ж, давай поиграем ещё немного.

Какая собственность есть у бывшего простого советского гражданина эпохи перестройки? В первую очередь, в голову приходит — дача, машина. К сожалению, ни того, ни другого у меня никогда не было. Жили, большей частью, от зарплаты до аванса, перехватывая у соседей десятку до следующей зарплаты. Зато наступили времена, когда появилась возможность приватизации квартир. Вот это и была самая большая ценность для населения. Итак, у меня трёхкомнатная квартира, у жены двухкомнатная да еще капитальный погреб — уже что-то. Теперь нужно получить справки об оценке недвижимости от какой-нибудь риэлтерской фирмы. С этим проблем нет, заплати только денежки. К тому же, фирма смотрит лишь твои приватизационные бумаги и сразу выдаёт тебе справку о рыночной стоимости собственности. Эту стоимость можно и завысить в разумных пределах, поскольку фирму это ни к чему особенно не обязывает. Тем более, она надеется, что в случае отъезда ты будешь продавать недвижимость через эту фирму, и она будет иметь свой навар. Мы сразу объяснили, на какую сумму нам нужно натянуть оценки стоимости, и нам выдали соответствующие справки, согласно которым трёхкомнатную оценили в тридцать пять тысяч, двухкомнатную — в двадцать семь, а погреб на бумаге превратился в гараж стоимостью в пять тысяч долларов.

Собрав бумаги о недвижимости, мы записались по телефону на сдачу теста, и в мае поехали сдавать. Предварительно мы достали кассету с тестом за предыдущий год и руководство по сдаче теста. К нашей компании присоединился Саша. Он когда-то закончил авиационный институт и работал инженером-конструктором на заводе им. Чкалова. Когда бюджетникам стали платить нищенские зарплаты, он ушел в коммерцию, организовал свою фирму по выращиванию шампиньонов. При этом он успел закончить какие-то американские бизнес курсы, да настолько успешно, что получил часы марки Ролекс в качестве приза. Однако, живя в этой уже полностью бандитизированной стране, он понимал, насколько не защищён его капитал, как от простых рэкетиров, так и от главного бандита в лице государства, которое может задушить любой бизнес, издав соответствующее налоговое постановление или указ, что оно уже много раз с успехом демонстрировало. Саша мечтал получить любое западное гражданство и затем въехать обратно в Россию для ведения бизнеса в знакомой области, но уже будучи защищённым правами западного гражданина. О, боже! Какими наивными мы были тогда, полагая, что в России эпохи грабительского капитализма может быть какая-то защита для кого бы то ни было.

Итак, двое суток поездом «Сибиряк», и мы в Москве. Сразу в посольство. Раннее утро, очередь небольшая, до открытия ещё полчаса. В очереди знакомимся с капитаном дальнего плавания. Он бывал в Новой Зеландии несколько раз и собирается провести остаток жизни в этой благословенной стране. Как и всякий моряк, он умеет красочно передать свои впечатления. Фантастическая природа, тихие гавани, приятные люди. Большей частью белые. Аборигенов (маори) 12%, и они имеют массу привилегий, главная из которых заключается в регулярно выплачиваемом пособии. Мужики маори — это высокие плотные ребята с бронзовыми лицами, которые целыми днями сидят в пивных, просаживая пособие и обсуждая достоинства местных красоток. Женщины маори, как известно из справочников, самые красивые женщины в мире. Но затралить такую красотку не просто, так как на ней чуть ли не печать стоит «охраняется государством», да и мужики маори бдят, поскольку делать им больше все равно нечего. В порту ютится масса мелких частных суденышек, которые занимаются рыболовством или катают туристов. Капитанов этих лайб знают во всех пивных, дружно приветствуют и угощают. За угощением же и заключают трудовые соглашения:

— Эй, Билл, что-то надоело мне сидеть на одном месте. Да и жена ворчит, что от пива брюхо растёт. Не сходить ли мне на твоём крейсере на настоящее мужское дело?

— О-кей, — отвечает кэп, — приходи завтра на пирс к девяти.

Вот так, сходишь на один день на лов, и сиди потом ещё неделю в пивной. Слушатели нашего капитана проникаются ещё большим обожанием этой поистине райской страны. Потом открывается посольство, мы ждём своей очереди и узнаём, что наших бумаг в посольстве нет. Чертыхаемся, что потеряли напрасно столько времени и добираемся до офиса Парвеза. Там жена устраивает ему хорошую головомойку, напоминает, что в первый раз мы получили отказ из-за его халтурной работы, и вот теперь он снова ничего не сделал. Поэтому она требует деньги назад, поскольку далее мы намерены оформлять свои дела сами. Парвез пыхтит, отдувается и огрызается. Видно, что расставаться с деньгами ему очень не хочется, но устоять под напором женщины у него кишка тонка, и он возвращает чуть больше половины из уплаченной нами тысячи, вычтя расходы на оформление медицины и перевод документов.

На следующий день мы идем в Британский Совет. Волнуемся. Все двое суток в поезде мы до одури слушали кассеты с тестами и проверяли друг у друга наши корявые сочинения. Тест состоит из четырёх частей. Reading — требуется прочесть три странички текста и ответить на вопросы. В принципе, это не сложно, но иногда требует знания специфических терминов или понятий, отсутствующих в нашей российской жизни. Главное, на все это отводится столь малое время, что вчитываться в текст нет никакой возможности, его нужно бегло пробежать глазами, иначе не успеешь ответить на вопросы. Writing — нужно написать сочинение на заданную тему. Тут самое важное — сочинение должно быть объёмом не меньше, чем восемьсот-тысячу слов и написать его нужно в считанные секунды. Я сразу уловил, что, безотносительно темы сочинения, следует как можно больше употреблять домашних заготовок типа «на первый взгляд может показаться, что… однако, как это ни парадоксально, мое личное мнение состоит в том, что…». Speaking — тут у тебя должен быть достаточный словарный запас, сносное произношение, и главное — умение трепаться языком. И наконец — Listening — самое для меня сложное. Здесь с кассеты будет звучать отрывок беседы в очень быстром темпе, нужно ухватить её смысл и ответить на вопросы. А вопросы непростые, ответы на них не всегда содержатся в самом тексте и требуют некоторых размышлений или подсчётов. Ясно одно, если человек медлителен, он такой тест не сдаст даже при блестящем знании языка.

Заходим в аудиторию. Группа восемь-десять человек. На столах карандаши, резинки, бумага для черновиков. Невысокий, кругленький англичанин в очках раздаёт бланки, которые до включения секундомера нужно положить чистой стороной вверх. Матерь божья! Я-то думал, что все свои экзамены сдал много лет назад, и считал, что защита докторской была последним экзаменом. Забытые ощущения школяра, холодок в животе. Наконец включён секундомер, отключены внешние рецепторы, и мы врубились в гонку. Во время переписи результатов на чистовик англичанин куда-то выходит, и я лихорадочно диктую Саше с женой свои варианты ответов. Ну вот, три письменных теста сданы. Идем на разговорный тест. Его принимает миниатюрная доброжелательная дамочка, наш разговор записывается на плёнку. Какие-то стандартные фразы о подготовке свадьбы, подарках, потом рассказываем о себе — всё это занимает минут десять. После экзаменов пьём пиво и двое суток едем домой на «Сибиряке». Недели через три оригиналы наших тестов поступили в посольство, а мы получили дубликаты. Я сдал Listening — 4.0, Reading — 5.5, Writing 5.0, Speaking — 6.0. Средний балл — 5.0, жена получила 4.3, Саша — 3.5. Уфф! Кажется я прошёл. Всё более или менее объективно, только пять баллов за Writing кажется весьма заниженной оценкой, поскольку я уже с десяток докладов на конференции написал на английском. Ну да ладно, это не существенно. Звоним в посольство, Марина Игоревна сообщает, что никто из нас экзамены не сдал.

— Как так?

— Вы должны были сдать каждый из тестов не менее, чем на пять.

— Что же Вы раньше это не сказали?

— А Вы не спрашивали.

Такие вот дела. Британский Совет заработал на нас неплохие денежки. Следующий раз можно сдавать не ранее, чем через три месяца. Всё это время идут переговоры, что комиссия Совета может приехать принимать экзамены в Новосибирск, если наберется группа в двадцать человек. Чтобы не терять времени, запрашиваю миграционную службу в Лондоне, нельзя ли, мол, семье сдавать экзамены по языку после того, как мы получим гарантии, что наше дело решено положительно, а то, ведь, это очень дорого, да и времени отнимает тьму. Отвечают:

— Нет. Таков порядок.

— О-кей — говорю — а нельзя ли сдать какой-нибудь другой тест прямо в Новосибирске или даже в нашем университете? У нас тут тоже сертификаты по TOЕFL-тесту выдают.

Отвечают:

— Нет. Только IELTS, только в Москве и только в Британском Совете.

Жду. Время проходит, никто не приезжает, мы усердно готовимся и через полгода едем сдавать повторно, на этот раз взяв с собой и дочь Женю. Перед экзаменом побеседовали с миссис Imogen Rogers, которая там за главную. Она посмотрела результаты наших прежних тестов и сказала, что одна из главных наших ошибок состоит в том, что если мы сомневаемся, который из вариантов ответа правильный, мы оставляем строку пустой, в то время, как нужно заполнить его любым правдоподобным вариантом, тогда по простой статистике, часть таких ответов окажется правильной, и балл будет выше. Новая неожиданность для нас состоит в том, что за эти полгода плата за экзамен поднялась в пять с половиной раз. Вот это бизнес! Я бы тоже не прочь иметь такой.

Сдаём, двое суток едем домой, ждём ответа. На этот раз я получил по 5—6 баллов за каждый тест, средний — 5.5, жена получила 5.5 за Reading и по 5 баллов за остальные, средний балл 5.0 (!), у Жени — 3.5. У меня уже не было сил что-либо выяснять, я понял, что все эти лавочки имеют единственную цель — освобождать от «лишней» валюты граждан, желающих выехать за границу любой ценой. Главное в том, что мы с женой прошли этот этап, а Жене можно досдать и попозже. Но для оформления дел в посольстве других препятствий и задержек нет.

Однако, месяца через два мне приходит запрос, в котором требуют представить справку о том, что я не брал отпуска для подготовки и защиты диссертации. Казалось бы, в чем проблемы? Это не так трудно сделать. Но как мне объяснить в отделе кадров института, зачем мне эта справка в посольство Новой Зеландии? Адрес электронной почты консулат не даёт, приходится звонить по телефону или отправлять факс. Что такое дозвониться в консулат, это тоже каждый житель России хорошо себе представляет. Приходится выбирать факс. Запрашиваю, зачем нужна такая справка, которой не было ранее в списке необходимых документов. Мне отвечают — чтобы более точно вычислить стаж работы по специальности. Запрашиваю: зачем вам знать стаж с точностью до дня, если мой стаж более чем вдвое перекрывает тот, который нужно иметь, чтобы набрать максимальное число баллов за стаж? Мне отвечают: «Порядок превыше всего!» Знакомая фраза, хорошо хоть не «Deuchland über alles».

Плюнул и пошел в отдел кадров, придумав на ходу, что справка нужна, поскольку я подал документы на должность профессора в новозеландский университет. Справку дали, а уж что подумали — могу только гадать. Проходит ещё полгода. Из посольства — ни гу-гу. Звоню, забрасываю факсами. Мне отвечают: «Вы представили из бумаги на владение собственностью на сумму в шестьдесят семь тысяч американских долларов, а нужно — на шестьдесят восемь тысяч». Я возопил: «Как же так, позвольте, вот Ваша бумага, где сказано — на сто тысяч новозеландских или шестьдесят шесть тысяч американских!». Они отвечают: «То была лишь ориентировочная сумма, да и курс доллара за этот год изменился».

Итак, нужно предъявить бумагу еще на тысячу долларов. Со стороны может показаться: ну что за вопрос? Какая-то там тысяча. А если подумать, вопрос не такой и простой. Во-первых, это зарплата доктора наук за два с половиной года беспорочной службы. Во-вторых, собственности у меня другой нет и не будет, раз уж настроился уезжать. Библиотека моя, конечно, стоит в сто раз больше, но ведь никакой банк на неё справку не даст. Держать тысячу на счету в банке — спасибо, мы это уже проходили. Вон Эдик положил в Сибакадембанк свой грант Сороса, и тю-тю. Он уже и рукой махнул. «Забыл, — говорит, — так и жить спокойнее». Да и у меня самого все денежки в павловской реформе сгорели. Можно, конечно, попросить справку из Нью-Йоркского банка, где лежат мои деньги, перечисляемые по американскому контракту, но, ведь, если про эту справку узнают крутые ребята, утюгами всю семью разглаживать будут. Что делать? Решил рискнуть и попросил своего доверенного из Нью-Йорка прислать такую справку. Он прислал мне её по электронной почте, как электронный документ. «Нет, — думаю, — у нас такую не возьмут, это вам не Америка».

Пошел в Токобанк, куда я обычно переводил мелочь, чтобы купить билеты на очередную конференцию. Там сын одной нашей знакомой работал завотделом валютных операций. Договорился с ним, чтобы он выдал мне на фирменном бланке фиктивную справку о том, что на моём счету якобы лежат деньги. Теперь вопрос — какие? Выдать справку на тысячу баксов — не проблема. А если они через три месяца потребуют справку еще на тысячу? Словом, оформил справку на двадцать тысяч — так солиднее. Справка получилась добрая, на бланке, подписи и печать — всё на месте. Отправил её факсом в московское посольство и в миграционную службу в Лондоне, некоей Дороти Адамс, которая ведёт моё дело. В сопроводиловке слёзно умоляю подтвердить получение этой бумаги. Упираю на то, что бумаги по моему спонсорству уже были утеряны. Жду. Долго жду, три месяца или четыре. Никаких подтверждений. Потом приходит письмо из Лондона, в котором некая мисс Гриффин меня строго так спрашивает: «Что же Вы, уважаемый, тянете. Все бумаги у Вас готовы, а бумага на недостающую тысячу долларов всё ещё отсутствует. Не передумали ли Вы с отъездом?»

Я засуетился, опять отправил в два адреса факсом эту злосчастную бумагу, сопроводив текстом о дате прежней отправки. А мольбу о том, чтобы подтвердили получение, даже обвёл рамочкой. Подтверждения, конечно, не получил, но месяца через два пришло письмо (они так видно экономят на посылке факсов): «К сожалению, установить, почему Ваша прежняя бумага отсутствует в деле, сложно, так как мисс Адамс уволилась. Однако, это не важно, поскольку наши правила предписывают иметь в деле оригиналы бумаг, а не их факс-копии. Высылайте, ждём. Мисс Гриффин». Долго ещё мне хотелось топать ногами и посылать всех этих мисс по матушке. Но, прикинув, что за эти два года мы на все эти хлопоты потратили больше трёх тысяч долларов, решил ститнуть зубы и довести это дело до конца. Послал свою бумагу заказным письмом.

Еше через пару месяцев звонят мне из Токобанка:

— С Вами говорит начальник службы безопасности. Зайдите, пожалуйста, в банк.

Я тогда только что перенес операцию по поводу опухоли на груди, ходил, спеленутый, как мумия — не вздохнуть. Удивился, конечно: что этой службе от меня может понадобиться? Прихожу. Сидит мордастый мужик лет пятидесяти, не иначе как в милиции раньше работал. Когда он заговорил, я убедился — точно работал. У них у всех манера такая разговаривать с любым, жёстко и немного брезгливо, как будто перед ними не человек, а дерьмо собачье сидит.

— Куда Вы там собираетесь уезжать, — говорит он, — это не наше дело. Но мне тут позвонили из новозеландского посольства с просьбой подтвердить наличие на Вашем счету двадцати тысяч долларов. Я проверил, а там лежит полтинник. Что будем с Вами делать?.

— Как я Вас понял, — отвечаю, — Вам позвонили из какой-то сторонней организации, спросили состояние счета Вашего клиента, и Вы ответили, хотя эта организация не является судом или прокуратурой Российской Федерации. Как же быть с тайной вкладов? А также с тем, что эту информацию дал не сопливый клерк, а начальник службы безопасности, основная работа которого заключается в том, чтобы обеспечивать безопасность банка и его клиентов, а не новозеландского посольства, которое принадлежит к другому государству?

Тут мой мордастый собеседник прикусил язык, поняв, какую хрень он сморозил. За этот сбой можно и работы лишиться. Но потом собрался с мыслями:

— Нет-нет, я не сообщал им, какие суммы лежат у Вас на счету. Они прислали нам факсом копию бумаги, выданной Вам нашим банком и попросили подтвердить её подлинность. А я ответил, что бумага не действительна, поскольку она должна быть завизирована директором банка или его первым заместителем, в то время., как на этой стоит подпись завотделом, который сейчас у нас не работает. Надо просто как-то отреагировать на их запрос. Я что предлагаю. Вы занимаете у кого-либо или переводите откуда-то эти двадцать тысяч, мы выдаем Вам настоящую бумагу, а через неделю Вы можете забрать эти деньги назад.

Я обещал подумать. Иду домой и думаю. Хотя что тут думать. Во-первых, неясно, что именно этот дурак успел сообщить в посольство. Во-вторых, очевидно, что положить деньги в банк, где работают такие «профессионалы» легко, а вот взять из обратно будет трудно, а, может быть, даже и невозможно. Так что мысль о переводе денег я отмёл сразу. Через неделю звонит мне из посольства Марина Владимировна и сразу в карьер:

— Что же Вы нам фальшивую бумагу из банка подсунули. Мы проверили. Нет на Вашем счету двадцати тысяч.

А я ей уже спокойно отвечаю:

— Правильно, нет. Я ведь бумагу эту когда оформил? — восемь месяцев назад. Дважды посылал Вам и в Лондон. Вы её два раза теряли, подтверждения я так и не получил. Когда же я узнал, что бумага получена, перевёл деньги в Нью-Йоркский банк. И это естественно, поскольку я уезжаю из этой страны. А в чём дело? Разве бланк фальшивый? Или печать с подписью фальшивые? Кого же винить, что за эти восемь месяцев и Дороти Адамс в Лондоне уволилась, и завотделом в Токобанке уволился, и правила новые ввели, что подобные документы действительны только за подписью директора? Ну, хорошо. Не устраивает Вас эта бумага, я пришлю другую, из американского банка.

Через две недели получаю письмо от мисс Гриффин, в котором мне дается срок в двадцать дней, в течение которых я должен предоставить правильно оформленную бумагу из банка, иначе моё дело будет отклонено. Это меня устраивает, поскольку через пять дней я должен быть на конференции в Балтиморе, где я встречусь с представителем моего банка. Только вот от назначенного ими срока уже нужно отнять десять дней, которые истекли, пока письмо шло из Лондона обычной почтой. На конференции я в первый же день изложил мою просьбу Нино Беллантони, он отправил тут же необходимую бумагу факсом, присовокупив просьбу обращаться у нему немедленно, если возникнут какие-либо вопросы. Вопросов до конца конференции не возникло. Приезжаю домой и через две недели получаю официальное уведомление о том, что мое прошение об эмиграции отклонено, поскольку я не представил в указанное время бумагу из банка. Однако, я имею право на обжалование решения. Для этого мне нужно заплатить сто пятьдесят долларов и заполнить прилагаемые формы.

Я перевожу дух и два дня сочиняю прощальное письмо для мисс Гриффин. Начиналось оно так: «Уважаемая мисс Гриффин! Сегодня, как минимум на два счастливых человека в мире стало больше. Один из них, несомненно, Вы, поскольку своей бдительной неусыпной работой Вы смогли предотвратить проникновение в Вашу страну этого отпетого мошенника Иванова, который чуть было не въехал в неё с фальшивыми бумагами. Другой счастливец — я. Целых два года, сначала Дороти Адамс, затем Вы мытарили меня, требуя одну бессмысленную бумагу за другой. Я устал от Вас смертельно, и, наконец-то, я счастлив тем, что уже никогда не смогу встретиться с Вами, даже случайно. У меня нет ни малейшего желания как-либо оскорблять Вас, но знайте, что эти два года мои дети голодали в том числе из-за Вас, поскольку все наши деньги мы тратили на оформление всё новых и новых документов, справок и сертификатов».

Далее я перечисляю все наши злоключения с бесконечными потерями посланных нами бумаг. Отмечаю, что из сорока восьми посланных мною писем с вопросами и запросами, я получил ответы только на семь, а на просьбы подтвердить получение документа, я на получил ни одного ответа. Я напомнил, что просил разрешить сдачу экзаменов по английскому после положительного решения по моему делу, и получил отказ. А ведь стоимость этих экзаменов с расходами на поездку в Москву моей семье обошлась в годовую зарплату профессора университета. Скольких же людей мы кормили эти годы: медиков, авдокатов, переводчиков, фотографов, железнодорожников, Британский Совет, посольство и кучу посредников. В заключение я написал: «Считаю, что Вы работаете в грязной организации и занимаетесь грязным делом». Письмо я послал факсом. И вот что удивительно — уже на следующий день я получил факсом ответ её начальника, вполне корректный, с оттенками негодования: «Мисс Гриффин работает у нас уже два года и за это время показала себя добросовестным и исполнительным сотрудником. Я понимаю Ваше отчаяние после получения отказа, но за все мои годы работы в этой организации я впервые получаю столь несправедливое письмо.»

Вздохнул я поглубже и закончил мою двухгодичную эпопею следующим посланием: «Уважаемый мистер Смит! Прежде всего, я благодарен Вам за Ваш оперативный ответ. За предыдущие два года переписки с Вашим ведомством я уже стал считать, что у Ваших служащих не принято утруждать себя ответами на письма клиентов вообще, не говоря уже об их обязательности. Вполне возможно, я бы согласился с Вами, что моё письмо в чём-то несправедливо, однако, я в своем послании привел двадцать восемь пунктов с описанием конкретных фактов волокиты и наплевательского отношения Ваших служащих к своим обязанностям и к интересам клиентов. Вы же не приводите ни одного аргумента, кроме общих слов и выражений. Это позволяет мне предположить, что Вами в данном случае руководит не желание в чём-то разобраться, установить справедливость или улучшить работу своего ведомства, а вполне понятное корпоративное чувство чиновника, забота о чести мундира — не более. За сим желаю Вам успешной работы. Но только не со мной.»

Сижу и думаю, что же я сделал не так? Нутром чую — нужно было дать взятку. Но как?! Глаза Марины Владимировны, простой русской бабы в новозеландском посольстве вовсе не исключали этого варианта. Но тут закрадывается сомнение: психолог хренов, сунешь ей конвертик с баксами в окошечко на глазах десятков людей, а она вдруг окажется честной и принципиальной — и все два года твоей добросовестной работы уйдут коту под хвост. И опять же этот мучительный вопрос — сколько? Мало дашь — она точно окажется честной и принципиальной, а много у меня просто нет. Да и то, что я считаю «много» для неё может оказаться мелочью. Такие вот дела.

Контракт

По возвращении из Америки, я, первым делом, начал писать и согласовывать с заказчиками план работ. Американцы остановились на четырёх пакетах — два по электродинамике и два по электронной оптике. Кроме того, они заказали пакет по решению задач оптимизации и проведение исследований по возможности усовершенствования алгоритмов своей программы Quick Silver. Программа эта имела тот дефект, что в ней использовалась конечно-разностная сетка с пералеллепипеидальными криволинейными ячейками, плавно согласуемыми с границей расчётной области. В области прохождения пучка эта сетка принимала цилиндрическую форму, поэтому она имела особенность на оси, состояющую в том, что приосевые ячейки имели очень малый размер по азимуту в сравнении с другими размерами. Поскольку шаг по времени для явной схемы ограничивался так называемым условием устойчивости Куранта, это приводило к необоснованному увеличению общего времени счёта при измельчении сетки.

Параллельно я решал и другие проблемы, главной из которых был подбор коллектива для выполнения контракта. Я написал американцам длинный список исполнителей, который включал шестерых сотрудников из Томска и шестерых местных. На деле же, в рабочую группу включил Виталика и Глеба из ИЯФа, и Володю из университета. Этого было вполне достаточно, поскольку все пакеты были написаны мною, а эти ребята принимали некоторое участие лишь в одном из них. Я собрал их всех вместе и объяснил вкратце им объём предполагаемой работы, сроки и её содержание. Пакеты должны быть тщательно тестированы, снабжены содержательными диагностическими сообщениями при возникновении аварийных ситуаций или при задании ошибочных данных пользователями. Результаты тестов должны быть помещены в руководства пользователя этими пакетами. Поскольку руководства должны быть написаны на английском языке, эта часть работы ложилась непосредственно на меня. Кроме того, чисто формальная и скучная работа по написанию документации большинству людей просто невыносима, и они согласны заниматься ею либо по принуждению начальства, либо за непомерные деньги. Показав исполнителям план работ, я сказал:

— Вам известна общая стоимость работ и сроки исполнения каждого этапа. Теперь каждый может взять на себя ту часть работ, которая ему нравится и которая представляется ему по силам. Это и будет определять вашу зарплату. Однако, хочу предупредить, что взявшись за работу, исполнитель не только задал себе уровень зарплаты, но и взял на себя ответственность за качественное выполнение работы в срок. Как координатор работ, я отвечаю за выполнение контракта в целом, поэтому я не просто распределяю финансовые ресурсы проекта, но, в случае завала какой-либо части работ, я должен лично позаботиться о выполнении её в срок, поэтому я должен либо подключить кого-то ещё к аварийному этапу, либо заменить исполнителя, либо, в конце концов, сделать эту работу самому. Кроме того, я обязан выполнить все работы, на выполнение которых не нашлось добровольцев. Для стимулирования работ я предлагаю следующие меры. Качественное выполнение и сдача работы за две недели до назначенного срока оплачивается премией в десять процентов от стоимости этапа, задержка выполнения на две недели грозит штрафом исполнителю в размере тех же десяти процентов.

Контракт пришёл по факсу, он был подписан мной, отсканирован и отослан в Сандию. После того, как я сходил в местную фирму и выслал им цены на рабочие станции, согласованная цена контракта составила сто сорок тысяч долларов. Американская сторона билась за каждый доллар. Как и предсказывал Алан, сначала они предложили мне поставить две своих рабочих станции. Я отказался, аргументировав тем, что в России напряжение в сети составляет двести двадцать вольт, а в США — сто десять, кроме того, частота тока в России пятьдесят герц, а в США — шестьдесят, поэтому в Россию поставляются компьютеры и другая электроника с источниками питания, рассчитанными на местные стандарты. Когда американцы запротестовали, что я заказал мониторы слишком большие и потому слишком дорогие, я, по совету Алана, спорить не стал и сказал: «Зато процессоры мне нужны самые мощные, поскольку придётся решать очень сложные и трудоёмкие задачи». В итоге, сошлись на указанной выше цифре.

Тут выяснились следующие детали. Во-первых, аванс не предусмотрен, и исполнители получат плату только после сдачи первого этапа. Это можно было понять, поскольку заказчик пока не знает исполнителя, живущего в разорённой и нищей стране. Но как быть мне? Ведь моим работникам нужно просто физически выживать, кормить семьи. Подвигнуть их работать обещаниями заплатить через полгода было невозможно. Во-вторых, если купить рабочие станции, возникает проблема, где их держать? Дома — слишком опасно, если учесть, что моя квартира уже была ограблена и не раз. Я полагал, что последовательность моих действий в этом направлении будет такой. Иду в фирму, заключаю с ней договор на покупку, высылаю договор американцам, они перечисляют деньги фирме, и в конце этой цепочки я получаю рабочие станции. К этому моменту я должен определиться, где их установить. На деле же, отдел оборудования Сандийской лаборатории в ответ на мои телодвижения заявил прямо:

— Мы не понимаем, что вам нужно. Мы перечисляем деньги на покупку оборудования в объёме, предусмотренном контрактом, и на этом наши проблемы заканчиваются. Вы, как руководитель работ вольны сами покупать, что Вам нужно и где нужно. Нас это не касается, но деньги Вам будут перечислены после сдачи первого этапа работ.

Получив это сообщение, я подпрыгнул от радости. На первом же этапе нам предстояло сдать пакеты на персональных компьютерах. В таком случае, станции, вообще, не обязательно покупать. Их можно арендовать на время проведения работ где-нибудь на стороне, а деньги пустить в фонд заработной платы. Вот только где взять деньги на зарплату сотрудникам до завершения этапа?

С Виталиком особых проблем не возникло. Он согласен выполнять работы в свободное время на институтском компьютере и может подождать с олатой. Кроме того, он был моим главным соавтором в первом из пакетов, хорошо разбирался в проблеме, и потому был самым надёжным их всех исполнителей. Двум другим нужно было давать персональные компьютеры для проведения работ. К счастью, у нас была пара их, полученная женой по образовательному гранту Сороса.

С Володей сложнее. В НИС (научно-исследовательском секторе) университета зарплату платили из хоздоговоров. Так что, есть договора — есть деньги, а на нет — и суда нет. Жил он впроголодь и говорил: «Я бы рад работать из будущих доходов, да семью кормить нечем.» С ним мы работали в одной лаборатории ещё в Вычислительном центре, откуда он и ушёл в университет после того, как молодой партийный товарищ заложил его в КГБ, когда он принёс мне на работу книжку по сравнению экономических систем капитализма и социализма, изданную на Западе. Позже, когда я перешёл на работу в Институт математики и занялся выполнением хоздоговорных работ через НТТМ, Володя пришёл ко мне, и я пристроил его к выполнению некоторых заказов. Помимо этого, он проявил значительный интерес к развитию численных алгоритмов метода интегральных уравнений, и мы опубликовали с ним несколько интересных статей. Затем Володя попросил, чтобы я выделил из своего договора, объёмом в семьдесят пять тысяч рублей сумму в двадцать тысяч, чтобы провести договор через университет, поскольку там в НИС все сотрудники должны были зарабатывать себе зарплату самостоятельными договорами.

— Потом, когда раскручусь, я отдам тебе эти деньги, — пообещал он.