Бесплатный фрагмент - Однажды в Б.

Однажды в Б.

«Офицер — это человек, служащий Родине, а Родина — это народ!

Для измены Родине нужна чрезвычайная низость души!»

Н. Г. Чернышевский.

1

Мобильник жужжит и ползет к краю стола.

Глаза открываются.

Я хватаю телефон.

«Дежурка».

— Алло.

«Доброе утро, сержант. Сбор у автобуса номер три через двадцать минут. Будь в гражданке, под низ броник».

Света зевает и говорит:

— Который час? — она смотрит на будильник, поправляет растрепанные волосы.

«6:37».

Вольт зашевелился на коврике. Он поднимает мясистую морду и тихо скулит.

Я говорю в трубку:

— Что случилось?

«ЧП. Включи первый канал».

Благоверная кладет руку на грудь и откашливается.

Она говорит:

— Что опять?

Я говорю:

— Спи.

— Расскажи.

— Нельзя.

— Петя, — супруга подносит ингалятор к губам, открывает рот и нажимает на флакон. Делает глубокий вдох. — нам надо серьезно поговорить.

— Не сейчас.

— А когда?

— Когда последняя прокладка с крыши свиснет.

— Ты нормальный? — Света отворачивается и зарывается в одеяло.

— Мне надо собираться. — говорю я.

— Боже, с кем я живу.

Ноги топчут холодный ламинат, пол прогибается. Вольт косолапит вслед за мной. Сонный оскал заменяет утреннюю гимнастику. Полумрак снаружи и внутри. Палец щелкает свет на кухне, пес бежит к своей миске. Кофеварка врубается и шипит, бутерброд отправляется в микроволновку на полторы минуты.

В спальне звонит телефон. Кровать скрепит и голос супруги говорит: «Алло». Она говорит: «Привет, папа».

Я протираю глаза.

Кто ты? Зачем ты здесь? Куда ты стоишь?

Я беру пульт и жму на кнопку под номером один. Вольт лает, и я подсыпаю ему корм из мешка. Утренние бестолковости вещают о переговорах двух презиков и достигнутых в ходе многочасовой беседы договоренностях по ряду вопросов. О максимально телесном сотрудничестве между двумя государствами и о его пользе для обоих народов.

Сонный оскал повторяется с обратным эффектом.

«А теперь актуальные новости за минувшие сутки».

Я наливаю кофе и кусаю бутерброд. Сухой и кислый, он отдает просроченным горелым трупом.

Ногти гладят спину и плывут к груди. Белый маникюр с красными розами выбран не случайно.

Света говорит:

— Волчонок, давай уедем прямо сейчас. — нажим ее когтей походит на царапание заигравшейся кошки. — Я устала ждать.

«Вчера вечером, в двадцать три тридцать, во дворе дома по проспекту Космонавтов отряд милиции производил задержание лица, подозреваемого в терроризме. Внимание! Следующие кадры могут шокировать детей и лиц с неустойчивой психикой. Просьба убрать их от экранов».

Я говорю:

— Дорогая, иди спать. — Света пялится в телевизор. Я опускаюсь на колени и обнимаю ее за талию. Целую округлый живот. — Вечером поговорим, хорошо?

Снято на любительскую камеру с балкона многоэтажки. Трое наших делают тайский массаж рахитному существу в гражданке.

Благоверная кладет мою руку себе на живот и говорит:

— Волчонок, посмотри на меня. — каштановые глаза околдовывают душу. — Со дня на день появится наш Филиппка, а я не знаю, дождусь ли тебя сегодня. — она протягивает мне свой телефон. — Папа хочет с тобой поговорить.

Я говорю:

— Дорогая, не начинай. — я смотрю на мобильник. — Не сейчас.

«Внимательно следите за человеком справа».

Посреди тьмы из кучки зевак выбегает силуэт, обведенный красным. Он запускает что-то похожее на горящую палку или бутылку. Мужик в форме оглядывается и вспыхивает огнем. Он машет руками, стаскивает с себя шлем и убегает во тьму. Искрит как фитиль и падает в траву.

Света делает шаг назад. Она говорит:

— О боже. — бело-красный забор закрывает губы. Влажные капли скатываются вниз по щекам.

Кадр сменяет говорящая голова.

«Следственные органы работали на месте преступления всю ночь. Предварительная версия: умышленное причинение вреда здоровью сотрудника, находящемуся при исполнении служебных обязанностей. На данный момент двадцатитрехлетний сержант ОМОНа находится в реанимации в крайне тяж..»

Я выключаю телик.

Света говорит:

— Ты никуда не поедешь. — она скрещивает руки на груди. — Выбирай, или мы или это.. — она всхлипывает, слезы разбиваются о плитку. — самоубийство.

Вольт смотрит на хозяйку, взвывает. Потом лает на меня.

Я встаю, отпиваю кофе и говорю:

— Так, отставить панику. — ее бровь дергается раз в две секунды, передавая мне зашифрованное послание. Зрачки расширены. Я говорю: — Вечером. Дождись меня, хорошо? — крошки хлеба застряли в горле. Бутерброд вызывает тошноту и никакого насыщения.

— Б…ь, Петя. Я больше так не могу. — я иду к ней. Благоверная машет руками как фехтовальщик. — Неделями тебя нет дома. Мы видимся только по ночам, ты мелькаешь и исчезаешь рано утром. Я устала жить с призраком. — она удаляется в туалет. Пес за ней.

Защелка издает стук.

Фары МАЗа пробиваются в окно вместо лучей солнца и желают мне доброго утра. Я выливаю кофе в раковину и ковыляю в комнату.

Экран мобильника светится. Непрочитанное сообщение.

«Хватит охранять чужую семью. Подумай о своей».

Серая форма стала почти черной. Пыльная и потрепанная, она отправляется в сумку. Джинсы с трудом налазят на бедра. Броник зудит по сальной коже. Поверх него налезает кофта.

Экран телефона загорается раз в полминуты.

«Он улетит, а ты?».

Не обязательно читать книги, чтобы понять, что люди делятся на романтиков и циников. Первые хотят вернуть девственный рай, которого на земле никогда не было. Вторые подписывают контракт на очередную пятилетку. Плюс пятьдесят окладов. Достойная плата за полсотни смс от интернет-бойцов по утрам. Бодрит лучше кофе и настраивает на рабочий лад.

Пес лает у двери туалета, машет своим коротким хвостом и смотрит на меня. Завывает.

Экран снова светится.

«Народ поздравляет своих защитников с Днем милиции. Желаем Вам, прежде всего, хорошей памяти, и пусть все содеянное вами на службе, вернется вам стократ».

Я шнурую кроссовки.

Толпой управляют эмоции. Страх, ненависть, адреналин. Добавим сюда желание быть частью чего-то большего и выложить об этом историю в интернетах. Борец за ложные идеалы готов. Справедливость. Честные выборы. Суд над палачами. Бла-бла-бла. Как будто кто-то пустит вас на подмостки большой сцены и отдаст главную роль.

Glock-17, австрийская модель, удобный и легкий, на семнадцать патронов. Пистолет отправляется в кобуру. Сумка на плече.

Я стучу два раза в дверь туалета и говорю:

— Закрой за мной дверь, я ухожу. — кроссы топчут ламинат.

Защелка отскакивает. Пес пятится назад.

Света держится за живот и говорит:

— Кажется началось. — она идет, широко расставив ноги и упирается рукой о стену. Она говорит: — Вези меня в больницу.

Я провожаю благоверную на кровать и говорю:

— Сейчас вызовем тебе скорую. Дыши глубоко. — пальцы нажимают три цифры. Пошли гудки. — Алло, у моей жены начались схватки. Мне надо ехать на службу. Срочно прибудьте по адресу Вишневая четыре, квартира шестнадцать. — Света сжимает мою руку, впивается ногтями в кожу. Я говорю: — Машина выехала. Будут через пятнадцать минут. Я позову соседку. Как ее там, Зинаида..

— Ивановна.

— Она посидит с тобой до их приезда.

— Петя.

— Что? — мобильник вибрирует в руке.

«Череп».

— Если ты уйдешь, вечером меня здесь не будет.

Эмоциональный шантаж. Так по-женски.

Я говорю:

— Сядь и слушай сюда. — в башке кипяток. Сбегает белое вещество. — Я вернусь и мы обо всем поговорим. Не психуй. — я тянусь к ее губам, но попадаю в щеку.

Света говорит:

— Поклянись, что не убьешь никого и что вернешься живым.

— Я обещаю это каждое утро.

— Пообещай сейчас.

— Обещаю.

— Крестик надел?

— Да.

— Удачи. Храни тебя Господь.

— Держись.

Дверь захлопывается. Палец нажимает на звонок соседской двери. Автобус на улице издает три долгих гудка. Пес лает за дверью. Французский бульдог, порода не переносящая длительного одиночества. Как и все мы.

Я достаю электронную сигарету и впускаю в легкие пар.

На мобильник приходит сообщение.

«Готовьтесь, Мусора, сегодня Вам П…ц».

2

Тридцать три богатыря выстроились в шеренгу перед дядькой Черномором. Стекла автобуса №3 зашторены, обзор проезжей части на предмет машины скорой, закрыт. Дома в этом районе обнесены колючкой, мимо нас проходит патруль в брониках, шлемах, с автоматами и овчаркой. За спиной дежурит автозак. На крышах панелек заседают снайперы.

У автобуса двое. Долговязый мужик в черном плаще, седой, под сраку лет, с воробьиными глазками. Он докуривает сигарету, хлопает командира по плечу и ковыляет к своему джипу. Майор почесывает лысый затылок и идет к нам. Невысокий и плотный, он прячет руки за спину и говорит:

— Знач так, бойцы. Слушать сюда. — низкий бас и добродушное, если бы майор его не корчил, лицо. Ему бы петь в хоре. — Как вы знаете, этой ночью, неся службу пострадал один из наших бойцов. — среди ребят только мы и Черепом в гражданке, остальные по форме. — Вы подняты по тревоге на усиление для поддержания порядка на улицах города. Будьте готовы к провокациям и стычкам. Впрочем, все как всегда. — командир осматривает шеренги, все пять рядов. — А теперь, слушай мою команду. — держит паузы. Ему бы в театре играть. — По машинам!

Я беру сумку и отстаиваю свою очередь на пятнадцатиминутный сон. Набираю Свете на мобильный. Майор говорит: «Дуб». Он говорит: «Череп». И дает отмашку в свою сторону.

Идут гудки.

Двухметровый боец в кожанке и джинсах идет впереди меня.

Гудки.

«Попробуйте перезвонить позже».

Густой пар снова попадает в легкие. Конечно он не заменит ядовитое притяжение сигареты, как онанизм никогда не заменит секс. Двигатель тарахтит, и автобус под номером три трогается вслед за вторым, а за ним четвертый и пятый. Мы с Черепом подходим к майору, к джипу, к мужику в черном плаще.

Череп протягивает руку и говорит:

— Здарова. — в его рукопожатии больше кофеина чем в утреннем молотом.

Я говорю:

— Даров. — его зовут Леха. Тип с башкой динозавра, того который с костяной шишкой на голове. Любимый удар Черепа: шлемом в грудак.

Майор пожимает руку долговязому. Глаза у того скорее крысиные.

Командир говорит:

— Они в вашем распоряжении. — он садится в свой бобик, и машина газует вслед за колонной.

Мужик в черном плаще показывает нам свою ксиву. Чекист такой-то. Лицо у него щуплое, картонное, с острыми как лезвия бритвы чертами.

Он осматривает нас и говорит:

— Садитесь в машину. Прокатимся. — Леха открывает заднюю дверь и бросает сумку. Садится и берет мою. Я сажусь спереди. Джип трогается с места. Долговязый бросает окурок в окно и говорит: — Ну что, сексоты, готовы к оперативной работе?

На ментовском жаргоне «сексот» — секретный сотрудник.

Я подношу электронку к губам и затягиваюсь паром. Говорю:

— Нас из-за этого отморозка в новостях вызвали?

— Нет, — говорит чекист. — не только. — он достает очередную коричневую сигарету из внутреннего кармана. — Ваш майор не договорил. Ночью убили двоих ваших. Ножевое и огнестрел. Два из сорока пяти случаев нарушения общественного порядка, так сказать. — он смотрит в зеркало заднего вида, краем глаза на меня. — Еще трое ваших сбежали с табельным оружием. Переметнулись на сторону врага, так сказать.

Леха просовывает свою черепушку между сидений:

— С чего это такая буча опять?

Чекист достает телефон и водит по экрану пальцем.

Он говорит:

— Вон, гляньте. — делает глубокий затяг и передает телефон мне в руки. — Кстати, сержантик ваш то, умер утром. Пацан долго мучился.

Мы таращимся в экран.

Темная комната и серый силуэт, говорит искаженным голосом:

«Доброго времени суток, дорогие подписчики. C вами Леди Валькирия. Следующие записи демонстрируют отношение известных всем нам высокопоставленных лиц к народу. Приятного просмотра».

Снято с мобильника. Наши дубасят двух студентов. Ногами, дубинками, кулаками. Классика. Судя по цифрам внизу экрана, запись прошлогодняя. Оператор стоит рядом, значит снимали наши. Студент, тот что поплотнее, закрывает лицо руками. Второй совсем дохлик, лежит без движения.

Джип тормозит на перекрестке. Чекист говорит:

— Короче. — я набираю Свете и слушаю гудки. — Вчера вечером одной дамочкой были выложены тридцать два ролика подобного содержания.

Видео сменяется аудиозаписью.

Хриплый мужской голос говорит:

«Да чего только не было, родная. На одном параде в девяностых. На подоконник забрался малыш и открыл он шторку. Сам Самыч как раз проезжал мимо. Сработал наш снайпер. Ну и потом конечно родители мальца полезли вонять в прокуратуру. Через неделю их всех.. Ну ты понимаешь. А потом хату продали и..».

Аудиозапись сменяется темной комнатой и силуэтом. Искаженный голос говорит:

«Ставьте лайки, делитесь видео и подписывайтесь на мой канал. А лучше выйдите на улицы и сметите, наконец, этих у… ов».

Чекист забирает телефон и говорит:

— Ну и все в том же духе.

Череп говорит:

— А это не фейк?

— А сами как думаете? — долговязый ухмыляется. — Наша задача раствориться в толпе и вычислить эту тварь. Она их координатор. — он затягивается сигаретой и говорит: — Потом я дам команду, и мы прорываемся к нашим вместе с ней. Ясно?

Я говорю:

— Да. — жму на вызов.

«Любимая».

Мы подъезжаем к мосту. Джип тормозит перед ДПС-ником с калашом. Чекист сует ему свою ксиву и выбрасывает сигарету в окно. Капитан говорит: «Все в порядке». Джип срывается с места и въезжает на мост.

Череп говорит:

— Почему мы?

— Потому что ты краповый берет, а твой друг мастер спорта по самбе. — снова ухмыляется.

Гудки.

Гудки.

«Попробуйте перезвонить позже».

Джип огибает мост. На площади толпа. Счет идет на тысячи. Люди скандируют то ли «ненависть», то ли «независимость». Они машут своими, как мы их называем, прокладками, и орут то ли «проституция», то ли «конституция». Из машины не разберешь.

Джип съезжает с моста, обгоняет колонну, припаркованную вдоль бордюра и тормозит у входа в метро.

Долговязый говорит:

— Конечная. — мы выходим. Чекист пихает в ухо гарнитуру, и говорит: — Папа я на дискотеке. Да, резинки со мной. — он протягивает нам маски и говорит: — Это вам для защиты от холопавируса. Надевайте. И кепки тоже. — мы спускаемся в подземный переход, чекист вскидывает руку, смотрит на часы и говорит: — Папа, у нас четыре минуты. Веди нас. — этот важный дядька поворачивается к нам: — Через минуту вырубят интернет и остановят метро. Мы идем по сигналу от ее мобильника. Действуем быстро и жестоко. Будьте на чеку.

Долговязый показывает ксиву охраннику, и мы проходим между будкой и турникетами. Спускаемся на перрон.

Звонит телефон.

«Тесть».

— Алло.

— Мы на площади. Петр, ты здесь?

Чекист переходит на бег. Мы за ним.

— Здесь не безопасно. — говорю я. — Уходите.

— Верни нам дочь, сволочь.

Я вешаю трубку.

Мы подбегаем к противоположному выходу и поднимаемся по ступенькам.

Чекист говорит:

— Готовы? — мы киваем в ответ.

Отряд автоматчиков опирается задницами о турникеты. Курят и ржут. Мы толкаем двери и бежим к выходу. Толпа орет свои лозунги. Мы проходим мимо трешки салаг в форме, они расступаются и мы выходим на площадь.

Лица людей обозленные. Скулы сжаты, пальцы собраны в кулаки. Рой людей двигается в сторону дома правительства. Чекист ходит со своим телефоном как сапер. Череп толкает меня в плечо и говорит:

— Гляди. — он ухмыляется и указывает пальцем на хлипкого старичка в красной мастерке. — Мой первый тренер по боксу.

Наши бойцы в оцеплении, стоят колонной в положении «Чешуя». Люди доходят до красной линии и останавливаются. Между ними и нашими пятьдесят метров. Мы ходим среди толпы под ритмичное лязгание тугой резины о металл.

Чекист говорит:

— Они начнут через две минуты. Мы близко.

Мужики за полтинник в военных куртках. Бывшие вояки. Коротко стриженная молодежь в мастерках и кроссовках. Футбольные хулиганы. Через одежду выпирают продолговатые предметы. За плечами спортивные сумки, набитые неизвестным инвентарем.

Громкоговоритель советует людям расходится во избежание провокаций. И напоминает о красной черте. В прошлый раз все обошлось. Всего тринадцать трупов и три десятка раненых. Среди них пара детишек.

Долговязый говорит:

— П….ц. — он кивает в сторону двух седых мужиков в деловых костюмах. Он говорит: — Министр культуры и еще какая-то шишка. — мы идем в их сторону. Старики обмениваются жестами и репликами.

Чекист подходит к женщине, облаченной в серый платок и паранджу. На экране его телефона раз в секунду мигает жирная голубая точка. На груди у монахини золотой крест. Старая женщина, ее ладони сложены вместе, глаза закрыты, а губы шепчут: «избави нас от Лукавого». Мы с Черепом обходим ее с флангов.

«Избави нас от Лукавого».

Чекист говорит:

— Аминь. — женщина открывает глаза. Чистые добродушные глаза христианки. Монахиня, не помню имени. Женщина из храма на девятом километре.

Крысиные глаза изучают монашку, морщины на чистом пожившем лице. Чекист идет дальше, он смотрит в спину амбалу в джинсовке, стоящему против толпы. Синяя точка на экране моргает тысячу раз в секунду. Короткий ствол выглядывает из-под плаща и смотрит амбалу в спину.

Долговязый говорит:

— Где она? — мужик поворачивается к нам лицом и улыбается. Лысый, бородатый, с бандитским прищуром. Он достает из кармана черный телефон со стразами и вертит его в руке. Чекист говорит: — Ах она хитрая сука.

В нашу сторону движется дюжина ребят с сюрпризами под одеждой.

3

Женщина из нашего храма. Матушка Елена. Света любит потрещать с ней после службы в монастыре. Монашка идет в нашу сторону и водит тремя пальцами, сжатыми вместе, по воздуху.

Чертова дюжина зажала нас в кольцо. Чекист направляет свой Узи на них. Рукоятка у пистолета теплая и мокрая. Череп держит руку за поясом. Крысиные глаза бегают, седовласый хватается за гарнитуру и говорит:

— Папа, вызывай нам такси. — из-под рукава у парня в спортивке выглядывает острие арматуры. У мужиков постарше с усами из восьмидесятых, руки у кого за поясом, у кого за спиной. Бита. Ствол. Нож. Граната. Что угодно. — Значит, так. — говорит чекист. — На крышах снайперы. Давайте без глупостей.

Длинные худые пальцы с бело-красным маникюром облегают плечи двоих седовласых мужчин. Женщина в кепке и солнцезащитных очках, с накладной бородой. Ее алые дутые губы всасывают длинную тонкую сигарету и выпускают струю дыма.

Она улыбается и говорит:

— Не меня ли вы ищите, мальчики? — на ней камуфляжные штаны, берцы и кожаная косуха. — Поторопитесь с ответом, у вас тридцать шесть секунд.

Чекист говорит:

— Интернету и твоему плану хана. — он достает из кармана коричневую сигарету и чиркает зажигалкой. — Репортаж о террористке леди Конченной готов. Прокладкам конец, родная.

Девка выплевывает свою сигарету в сторону чекиста и снимает очки. Глаза у нее синие как васильки. Волосы русые.

Она говорит:

— Презик надежен только в девяноста семи процентах случаев. А про истинные цифры тебе известно не хуже других, Валера.

Рядом с ней эти двое в деловых костюмах. Один из них говорит:

— Мэр и генерал армии прибудут с минуты на минуту. Не мешайте нам. Все кончено.

Чекист улыбается и говорит:

— Вы зря залупились на власть. — он выплевывает коричневую сигарету в их сторону. — Мэр передумал, а генерал уже за решеткой. — он смотрит на девку. — Останови этот бардак сейчас же, родная, и никто кроме вас не пострадает.

— Слишком поздно. — говорит эта баба. Борода ей к лицу. — Через пять секунд люди начнут, с нами или без нас. — она смотрит на часы. — Через три. Две. Одну.

Чекист вскидывает плащ и поднимает Узи на ремне над головой. Раздается автоматная очередь. Три громких хлопка. Люди кричат и разбегаются в стороны. Студенты, мамочки, пенсионеры. Начинается давка. Glock выскакивает из кобуры и ищет цель. Усач в песочной куртке достает ствол. Чекист дает по нему очередь, мы с Черепом добавляем по пуле в грудь. Юнец в берцах хватается за гранату. Громкое эхо с крыши сшибает ему пол башки.

Чекист орет:

— Никому бля не двигаться. — чертова дюжина замирает. — Руки вверх и без фокусов. — дымящийся ствол сканирует застывшие манекены. Чекист стягивает с бабы накладную бороду и говорит: — Тебя ждут, шалава. Твой старый друг. — синеглазка смотрит на него и улыбается. Показывает средний палец.

К нам бежит взвод ОМОНа со щитами в боевом порядке «Клин».

Один из мужиков говорит:

— Белка, наши действия?

Оцепление дубинок бьется о щиты и продвигается вперед по шагу за удар. Кроме чертовой дюжины в толпе единицы людей стоят как вкопанные. Некоторые меняют дислокацию, кто с кирпичом кто еще с чем в руке.

Чекист ухмыляется и говорит:

— Победа достигается не количеством убитых, а количеством устрашенных, родная.

Баба надувает щеки и выпускает мощный плевок в его сторону. Слюна попадает точно в крысиный глаз. Ветер сносит кепку с седой головы, она падает наземь и дымится в кипящем алом борще. Тело чекиста падает на колени и целует асфальт. Нога отплясывает поминальную чечетку.

Синеглазка оборачивается и кричит:

— Смерть кроваво-зеленым!

Эхо с крыши гремит вместо грозы. Люди у старого костела на десять часов кричат и разбегаются. Там, под кустом лежит тело то ли с винторезом, то ли с другой тихой оптикой. В спину прилетает глухой удар. Череп стреляет мне за шиворот, тело падает наземь. Молодой паренек с битой и пулей во лбу. Другой достает нож. Леха замахивается ногой и выбивает заточку в воздух. Башка Черепа пробивает костлявый грудак доходяги. Девка скрывается за мужиками.

Наш взвод в двадцати метрах.

Майор орет за забором из щитов:

— Не дайте ей уйти!

Двойное эхо с крыши. Свист и два скошенных тела на земле. От чертовой дюжины остается пяток человек. Арматура впивается копьем Лехе в бедро. Я навожу ствол и нажимаю на спуск два раза. Еще один падает наземь. Прицел смотрит в спину координаторши. Палец жмет на спуск.

Монашка выбегает навстречу и кричит:

— Нет!

Выстрел.

Она хватается за свой крест и валится наземь. Череп целится в сторону девки.

Выстрел.

От Лехиной спины отлетают куски ткани. Снова эхо. Я поднимаю ствол, по запястью бьют разводным ключом. Glock стучится об асфальт. Череп посылает в сторону героя три пули.

Он говорит:

— Беги бля за ней.

Я бегу за координаторшей. Она держится за плечи двух мужиков. На заднице у нее пятно, темнеет и ползет вниз. Кто-то из толпы хватает меня за лицо и срывает маску. Другой тычет в мою сторону пальцем. Мужики оборачиваются. Из-под куртки того что справа высунут ствол. Эхо с крыши делает его башку похожей на растоптанный апельсин. Другой получает от меня фирменной подошвой по харе. Я хватаю онемевшее тело на плечо и несусь к своим. За спину летят шумовые гранаты и резинки.

Двое со щитами, Морж и новичок. Мы бежим под их черепаший панцирь. Палки и прочая утварь гремят по металлу.

Майор орет:

— Быстрее давай.

На месте побоища лежит матушка Елена. Она держится за грудь. Морж перехватывает тело координаторши и бежит к своим. Синеглазка мычит сквозь закатанные веки: «Мамочка».

Я оглядываюсь на толпу. В меня смотрит ствол. Три невидимых удара прилетают в солнечное сплетение. Задница целует асфальт. Эхо с крыши складывает мужика пополам. Меня тащат под руки за щиты. В кофте три рваные дырки. Сердце колит будто его проткнули электродами и пустили ток на миллион вольт. Меня грузят на носилки и уносят прочь. Я слышу бас майора. Он кричит: «Всех по душегубкам. Бегом-марш». Берцы топчут площадь, наши срываются с поводка и бегут на долгожданную встречу со своим народом.

«Обещай, что никого не убьешь».

Мы у скорой. Черепа кладут на соседнюю койку. Рядом стоит черный Ягуар. Из него выходит плотный рослый седой мужик пенсионного возраста, в дорогом пальто и с красным галстуком. Лицо полное, налитое кровью. Морж с напарником подводят к нему координаторшу. Она плюет пенсу в рожу и получает от него затрещину. Ее забирают мужики в черных плащах с автоматами. Они грузят ее в салон Ягуара.

Этот важный дядька подходит к нам и говорит:

— Где Валера? — знакомый голос. Это его мы слышали в аудиозаписи.

— Вы про того кто нас вел? — говорит Череп.

— Да.

— Застрелен. — говорю я.

Он протягивает Моржу руку.

— Можно одолжить? — Морж отдает ему дубинку. Пенс садится в авто и закрывает дверь.

Я говорю:

— Дай закурить. — Леха протягивает мне пачку и чиркает зажигалкой.

Он говорит:

— Полгода пошло коту под хвост, да? Забей. Отпахаешь с мое, нервишки окрепнут.

Дым оккупирует легкие. Разум. Душит сердце.

Мимо нас ведут под руки полуголого мужика, его лицо все в крови от поцелуя дубинки взасос. Его кровь отпечаталась на шлеме сопровождающего родимым пятном.

Из Ягуара доносится женский визг.

Меня тошнит.

«Обещаю».

Я говорю:

— Это же п….ц, Леха.

— Все просто, дружище. — говорит Череп. — Дубинка либо у тебя в руках либо в заднице. Третьего не дано.

В кармане вибрирует телефон.

«Любимая».

Ягуар ревет и уезжает прочь.

Я нажимаю на зеленую и говорю:

— Алло.

Мимо несут на носилках матушку Елену. Ее бледное лицо накрывают простыней.

Света говорит:

— Волчонок, я уже дома. Ложная тревога. Врачи сказали, еще неделька другая.

Ты как?

4

Травматолог туго перевязал руку, но запястье все еще ноет. Пульсирует как опухшая десна на месте вырванного зуба. Доктор выписал больничный на две недели, потом велел явиться на снимок. Две недели относительного спокойствия. Вроде как компенсация за физический и моральный ущерб.

Вот только совесть, она как похмелье, которое не проходит.

Ключ не сразу попадает в замочную скважину. Левой ковыряться в двери неудобно. Замок щелкает дважды и Света открывает дверь. Глаза у нее опухшие.

Я говорю:

— Привет, дорогая. — она отворачивается и следует прямо по коридору. Рядом с обувным шкафчиком дорожная сумка и большой пакет. Он набит тряпками и косметикой, сверху торчит фен. Я говорю: — Собралась куда-то?

— Мы с Филиппкой уезжаем. Ты с нами?

— Куда?

— Да хоть куда. Подальше отсюда.

— Света, — говорю я. — не дури. Сейчас не самое подходя..

— Самое что ни на есть. Я смотрела репортаж. Что вы там натворили. Твое лицо по всем каналам.

Пальцы в кармане крутят сигарету, оставленную Черепом. Пульсация кочует из запястья в висок.

Я говорю:

— Это были террористы.

— Да, — говорит супруга. — так по ящику и сказали. Матушка Елена террористка?

— Пожалуйста, выслушай меня.

— Звонила мама. Она с папой, в больнице.

— Мне жаль. Я говорил ему…

— Решай сейчас. Ты со мной?

— Давай уедем после родов.

— Я выпила пузырек валерьянки, пока ждала тебя под эти выстрелы. — по ее щекам текут слезы. По моим горячий пот. Благоверная говорит: — Как знаешь. — она шагает в сторону двери. Я стою на месте. Света берет сумку, пакет и говорит: — Уйди я тебя прошу.

— Нет.

— Что?

— Нет.

— А ну-ка дыхни. — она тянется к моему подбородку. — Ты пьян. Хочешь закончить как отец?

— Стресс снял. Меня чуть не убили там на площади, твои сраные прокладки. Рядом со мной снесло башку сотруднику, у Лехи в бедре дыра, у меня вот перелом лучевой кости. Что ты на это скажешь, мля, дорогая?

— Уйди, пожалуйста, с дороги, дорогой.

Я держу ее за локоть. Света отпихивает меня за правую руку и получает леща. Это называется отработанный рефлекс. Запястье получает разряд тока.

Я говорю:

— Прости, я не хотел. — она держится за щеку. Глаз дергается раз в две секунды. Дыхание сбитое. Света глотает воздух и лезет в свою сумочку. Она подносит ингалятор к губам и открывает рот. Аэрозоль попадает внутрь и расширяет легкие.

Супруга смотрит на меня и говорит:

— Уходи. Дай мне побыть одной. — я тяну руку к ее плечам. Света пятится назад. Моя сумка падает на пол. Я открываю дверь и бегу вниз по лестнице. Достаю телефон и набираю Черепу.

Идут гудки.

Гудки.

Гудки.

Дверь домофона пищит. Я толкаю ее ногой и семеню к третьему подъезду.

Голос в трубке говорит:

— Здарова. Ты где?

— У твоего подъезда.

— Ясно.

Я набираю номер квартиры и говорю:

— Наливай там.

Домофон издает гудки.

— Заходи.

Железная дверь впускает меня в подъезд. Гусиная кожа и стояк волос по всему телу до сих пор не прошли. Как будто тебя закинули в стиралку и включили барабан на полных оборотах. А потом хорошенько отжали и бросили в таз.

Я на втором этаже. Леха открывает дверь и говорит:

— Добро пожаловать. Сто грамм уже остыли. — он опирается на трость и ковыляет к кухне. — Хозяйка сегодня добрая?

— Наоборот.

— Ясно. Тогда можно и по двести. — он открывает верхний шкафчик и ставит рюмки на стол, разливает коньяк. Я усаживаюсь напротив и с ходу опрокидываю штрафную.

Я говорю:

— Как ты?

— Рана неглубокая. Дали месяц отгула. Херня, заживет.

— Как мои крестницы, как твоя благоверная?

— Девчонки у деда с бабой. Машка еще в роддоме. У них там не пускают из-за вируса. — он щелкает по экрану мобильника, и показывает фотографии.

Я говорю:

— Малой на тебя похож. По форме черепа.

Леха улыбается и говорит:

— Вы со Светкой не тормозите, догоняйте.

— Как скажешь.

Мы опрокидываем еще по одной.

Леха говорит:

— Чего поник?

— Да хер знает. — Череп подливает коньяку. Я говорю: — Все это как-то неправильно, Леха. Нам аукнется.

— Знаешь, братишка. — говорит он. — Работа у нас такая. Защищать волков от овец. — он поднимает рюмку. — Будем? — мы опрокидываем залпом. Леха достает красную пачку и протягивает мне. — Куришь?

— Давай.

— Узнаю Петьку.

— Дубасить так дубасить. — я кладу сигарету в рот и поглощаю пламя. Дым оккупирует легкие и мозги.

Во дворе гудит мотор. Пыхтит как старый туберкулезник. Как мой Пассат.

Я встаю из-за стола и иду к окну. Драндулет завелся. За рулем Света, поправляет прическу и шмыгает носом в платок. Машина трогается с места. Ноги несут меня через коридор в тамбур. Кроссы бегут по ступенькам, готовые провалиться сквозь землю. Один пролет, второй, третий. Мамочка с ребен.. прыжок в сторону, носок соскальзывает с края ступеньки, спина шуршит по стене.

— Сука!

Женщина оборачивается:

— Вам помочь?

— Нет.

Я встаю на здоровую ногу, опираюсь здоровой рукой стену. Словно ужалили в ахиллесову пяту. Кулак бьет в кнопку и ухо режет этот дебильный писк. Во дворе тачки нет. Шлагбаум у КПП опускается.

На телефон приходит сообщение:

«Не ищи меня и не звони. Я сама свяжусь с тобой. Пока все на паузе. Даю тебе неделю на размышления. Условия те же: семья либо работа. Думай. Решай. Целую».

Кулак сжимается и нагревает больное запястье до белого каления. Ноги ковыляют в сторону осиротевшей квартиры.

5

Рок гудит на всю хату и заглушает лай Вольта.

Левый джеб, левый боковой, и правый локоть впечатывается в грушу. Левый кросс, правый локоть. Груша бьется о стену.

Дать время. Ждать. Думать. Решать. Томное ожидание что завтра солнце будет светить ярче. Это как мечтать о том, чтобы молодеть с каждым следующим днем. Абсурд.

В армии было проще. Тренируешься и выполняешь приказы. Точка.

Джеб, джеб, локоть.

Работа на груше, говорил тренер, хорошая проверка твоей силы и выносливости. С одной оговоркой: в конце ты все равно проиграешь. Я раскачиваю этот маятник уже двенадцать лет, и знаю, рано или поздно он даст сдачи.

Еле слышимый писк за правым ухом. Его заглушает голос психа, что ревет из колонок и несет околесицу иностранных слов, заглушая пространство и время.

Левый джеб, левый боковой и правый локоть.

— На, на х..! — за ухом тот же писк. Только теперь непрерывный как пищалка на мониторе, сигнализирующая об отсутствии пульса у пациента.

Я беру пульт и нажимаю «off».

Вольт сидит у входной двери и лает. Кто-то или сильно дерзкий или очень глупый держит палец на звонке. Ноги прогибают ламинат и шагают в сторону двери. Сердце колошматит внутренности.

Дверь открывается. На пороге рахит в очках, длинный и вялый как глист. Он снимает палец с кнопки.

Я говорю:

— Ну и? — очкарик опускает глаза, пробегаясь по моему телу сверху вниз.

Он мямлит что-то вроде:

— Извините. Но… — «бла бла бла». Он наивно полагает, что воспитание, манеры и вся эта культура, эти прелести цивилизации уберегут его от мгновенного втаптывания в пол. Руки на впалой груди скрещены. Он мямлит что-то про маленького ребенка, бла бла бла. На его лбу проступает пот. Лицо багровеет. Маменькин айтишник, не иначе. Получка как пять моих за клацание по клавишам.

Я говорю:

— Меня там ждет груша. Ты не против?

— Да, но..

— Иди на х..! — дверь захлопывается. Думаю, он даже не догадывается насколько легко отделался.

Я беру пульт и нажимаю «on».

Дьявол орет на меня из преисподней. Не этот ли очкастый ушлепок шлет мне по утрам sms-ки? Я представляю его лицо вместо груши.

Левый кросс, правый локоть.

— Лови, сука!

Превосходство, или на современный лад «понты». Это как доза для наркомана, бутылка для алкаша. Бабки, красота, мускулы. Все мы этим пользуемся, если выпадает шанс. Кому не повезло, придумывают себе мораль и этим оправдывают свое существование. Слабаки.

«Избави нас от Лукавого».

Левый джеб, левый боковой, правый кросс.

— Сук-ка! — правое запястье словно цапнул крокодил.

Нельзя думать и махать кулаками одновременно.

Я нажимаю «off». Полотенце вытирает лицо и плечи. Ноги бредут на кухню. Из головы не вылазит кадр с матушкой на носилках.

Совесть, она как похмелье, которое не проходит.

Я открываю шкафчик и достаю чекушку водки. Отливаю сто грамм в кружку.

— Ху! — горечь заливает нутро. Я беру сигарету Черепа со стола, она надломилась и похожа на вялый член. Я сую ее в рот и закуриваю.

Говорят любовь че-то там лечит. На самом деле только в начале, пока сладко. Привыкаешь к человеку до приторной тошноты и просто скрашиваешь одиночество. Но тесть всегда говорил, что в слове семья буква «я» — последняя.

Я беру телефон в руки. Нажимаю на вызов.

«Любимая».

Гудки.

Пес скулит в коридоре. Или в спальне рядом с тапочками хозяйки.

Гудки.

Голос в трубке говорит:

— Алло.

— Света, не бросай трубку.

— Слушаю.

— Ты где?

— В больнице.

— Как Родион Станиславович?

— Папа в порядке. Легкое сотрясение, толкнул кто-то из толпы. Ты как? Как Вольт?

— Скулит весь день. И я вместе с ним.

— Ясно. Что-то надумал?

— Да. Можно приехать?

— Можно. Приезжай в наш храм. Сегодня панихида по матушке Елене.

— Дорогая, это небезопасно.

— Это мое условие.

— Хорошо.

— Жду. И еще кое-что.

— Да?

— Захвати ингалятор. Я забыла его на комоде.

— Хорошо.

Гудки.

Я набираю три цифры на телефоне.

— Петр, доброй ночи.

— Здравствуйте, такси на Вишневую четыре.

— Ожидайте, ищу машину.

В трубке играет классическая мелодия.

Так. Так. Так. Майка налезает на грудь. Ноги бредут в прихожую. Я сажусь на табурет, и натягиваю кроссы. Пес трется о меня мордой.

— Петр, красный Фольксваген Поло прибудет через две минуты.

— Спасибо.

— Хорошей поездки.

Байка налезает на плечи. Шкалик отправляется в карман. Красная пачка следом. Дверь захлопывается. Вольт скулит мне в догонку. Соседям этой ночью не выспаться.