Бесплатный фрагмент - Обсидиановая Триада — Третий обсидиан

Книга третья

Пролог

— Какие вести от остальных Кангассков, сын?

Сайнарнемершгхан Сайдонатгарлын, облаченный в свободный коричневый плащ, неспешно шествовал по одной из широких троп леса Магров. По ней прошли тысячи ног; ее изрыли узловатые корни диадем, ронявших сочные плоды, которые, разбиваясь о твердую, утоптанную землю, рассыпали вокруг крохотные костянки — красные, как рубины или свежие капли крови.

— Мало кто сумел принять смерть учеников подобающим образом, — неохотно ответил Абадар.

Он шел неспешно, соизмеряя свой исполинский шаг с коротким шагом отца. Все, что говорил Кангасск Абадар сегодня, звучало отстраненно и сдержанно. Он умел быть таким; умел говорить, оставляя чувства при себе.

— …Евжения до сих пор носит траур… — продолжал Абадар, скрестив на груди руки; так, словно мерз, пережидая дождь под покровом своего плаща.

— А как Марини? — кивнув, спросил Сайнарнемершгхан.

— Она разделяет общее горе, — ответил ему Абадар. — Ее ученик выжил, но вряд ли ей легче, чем Евжении и Мажесте.

Сайнар остановился и устремил на сына неприятно испытующий взгляд. Сын же смотрел ему в глаза со смирением и спокойствием. Глубина и мудрость, что появились во взгляде Абадара за последний год, взяли свою страшную цену. Фанатики всегда платят за них дорого…

— А что ТЫ, Абадар? — сурово спросил Сайнарнемершгхан и добавил с вызовом: — Твой плащ чёрен, как у твоей младшей сестры!

Абадар отвел взгляд.

— Да, отец, — признал он, — я скорблю о Джуэле.

Сайнар хотел ответить что-то резкое, но сдержался; возобновил неторопливый шаг. Рубиновые костянки диадем и сухие корки треснувших плодов похрустывали под подошвами сапог…

— Я принес тебе весть, отец, — вновь заговорил Абадар. — Орлайя просила передать тебе это. — На раскрытой ладони появился небольшой музыкальный кристалл с мутной, словно напитанной туманом, сердцевиной: он, несомненно, содержал в себе что-то, иначе сквозь него можно было бы смотреть, как сквозь обычные граненые стекла.

— Что в нем? — спросил Сайнар, скептически поглядывая на столь скромную вещицу.

— Здесь — хвалебная Охотничья песнь, — все так же вызывающе бесстрастно пояснил Кангасск Абадар. — Судя по всему, она посвящена твоему сыну и нашему брату. Парня зовут Кангасск Дэлэмэр.

Глядя на лицо Сайнара, можно было понять, что в душе его в тот момент пронеслась целая буря. Так, внезапно и неотвратимо поднимаются пески на зов Странников, а потом они затмевают солнце.

Никогда еще Абадар не видел отца таким.

Как жадно тот слушал простую, коротенькую песню! Много раз подряд. Словно она могла поведать ему что-то особенное.

Кангасск Дэлэмэр!

Славься, юный маг!

Мы песню тебе поём.

Пусть этот огонь

Никогда Зима

Не скроет в сердце твоём…

Конечно же, она не могла дать отцу тех ответов, которых он в ней искал.

Разочарованный, Сайнарнемершгхан вернул кристалл Абадару.

— Что тебе известно о Дэлэмэре? — спросил он без особой надежды.

— Не так много, — в такт тихому шагу неспешно повествовал Абадар. — Мажеста сказал, что «Дэлэмэр» — это кулдаганская фамилия…

— Да я знаю! — нетерпеливо прервал его отец. — Знаю! Кулдаган, Арен-кастель… — он сник и, вздохнув, велел: — Продолжай.

— Наш брат был оружейником в Арен-кастеле, потом ушел оттуда, судя по всему, с кем-то из Странников. Что же до этой песни… — Абадар задумчиво погладил лежащий на ладони музыкальный кристалл большим пальцем. — Она была исполнена в городе Ивене. С тех пор Дэлэмэр известен как Ученик миродержцев.

Разочарование и жгучая обида отразились на морщинистом лице Сайнара.

— Глупый мальчишка! — в сердцах произнес он.

— Судя по всему, он сильный амбасиат, либо маг, — счел нужным упомянуть Абадар. — Он сумел уничтожить витряника, сохранив жизнь носителю.

— Потрясающе! — расстроенный отец все же не удержался от восхищения. Тем горше было сознавать, на чьей стороне находится его сын. — Миродержцы! — бросил он с ненавистью. — Конечно же! Прибрали к рукам талантливого ребенка! Пообещали золотые горы! Но… — Сайнар смягчился. — Быть может, еще не все потеряно. Я хочу, чтобы его нашли, Абадар. И доставили ко мне.

— Хорошо, отец. — Абадар послушно кивнул, но взгляд старшего Кангасска был печален.

В чем-то он невольно завидовал своему младшему брату. Отчего бы? Быть может, оттого, что он, Кангасск Абадар, правая рука главы Ордена с тех пор, как не стало Гердона Лориана; он, посвятивший всю жизнь служению идеалам Горящего Обсидиана — самоотверженно, отказавшись от семьи, любви, всех радостей жизни… никогда не был дорог отцу так, как этот безвестный мальчишка Дэлэмэр.

Глава 1. Судный день

Гердон Лориан ждал их прихода, и не просто ждал, а готовился к нему. Прожив долгую и трудную жизнь, отшельник хотел теперь лишь одного: завершить эту жизнь достойно и красиво. Он должен был встретить суд миродержцев, и он ждал этого суда — как редко ждут самой радостной встречи или самого сурового экзамена.

Ожидание это невероятно преобразило старика. Прояснился взгляд, расправились плечи. Преображение коснулось и души: Гердон Лориан чувствовал себя живым огнем, горящим торжественно и жарко, факелом, подожженным с обоих концов.

Он горел, и в этом внутреннем пламени переплавлялись эмоции, слова и поступки — наследие шестидесяти девяти лет его земной жизни. Долгим и мучительным был этот процесс: воистину, великий человек готовился покинуть мир. И лишь в последний день, судный день, Гердон почувствовал, что огонь в душе погас. Тогда он понял, что готов.

***

Когда Серег и Влада ступили на сухой травянистый остров, затерянный в безграничных зарослях донгора, Гердон Лориан, сидевший на пороге своего дома, встал и шагнул им навстречу. Прятаться он и не думал.

— Вот мы и встретились, мой несостоявшийся Ученик, — тихо произнесла Влада.

Гердон учтиво склонил голову. Серег сопроводил его жест суровым взглядом, но не нарушил молчания.

— На твоих руках нет магических браслетов, — Воительница внимательно посмотрела на изуродованные руки Гердона. Боль и горечь отразились на ее лице. Она кивнула. — Теперь все встало на свои места… Нани Фай сняла тебе их. Моя бедная Нани… — Влада внимательно посмотрела отшельнику в глаза, вопрошая: — Ты хотя бы помнишь ее, Гердон?

— Помню… — сказал он, отводя взгляд в сторону.

Он помнил.

В одиночестве, посреди своего болотного мирка, больной, искалеченный, всеми забытый, Гердон часто вспоминал ту, что любила его больше всех на свете. Ту, что отдала за него жизнь…

***

В молодости Гердон был красив — конечно, не так, как его сводный брат Сайнар, но все же красив. Амбассы у него, действующего мага, не было, но его талант и его красоту не менее ярко заставляла сиять Мечта. Такое сияние высоко оценили бы изумрудный дракон, внимательный Учитель и просто человек с любящим сердцем.

Гердон Лориан познакомился с Нани Фай случайно (если вообще существуют еще настоящие случайности для адепта Ордена Горящего Обсидиана) — и файзульская девушка влюбилась в него без памяти.

Гердон, которого Владислава сразу же, как только увидела, окрестила про себя «симпатичным негодяем», не видел ничего зазорного в том, чтобы обратить столь чистое и искреннее чувство — первую любовь — на пользу себе и Ордену.

Он беззастенчиво вторгся в жизнь Нани, получив доступ ко всему, что знала она сама. А Ученики миродержцев хранят много тайн из числа тех, в которые не положено посвящать простых смертных. Но Гердон для Нани был всем, так разве могла она хоть что-то утаить от того, кого любила?

Влада видела истинное положение дел. Она много размышляла над тем, как поступить с Гердоном, и меньше всего ей хотелось разбивать сердце своей Ученице. Скажи она Нани правду об этом парне — и та просто не поверила бы: человек слеп, когда его любовь сияет так ярко. Тут одно лживое слово «молодого негодяя» перевесило бы сотню правдивых слов Владиславы. Верно ведь говорят, что нельзя познать истину, пока заблуждение не исчерпано.

Конечно, можно было просто отослать парня подальше, сурово намекнув ему не подходить к Нани ближе, чем на полмира, но разве это выход?

Тогда Владислава решила предложить ему ученичество.

Молодой талантливый парень, которого древние тайны влекут настолько, что он готов воспользоваться чем и кем угодно, чтобы добраться до них, — казалось бы, чего он еще хотел, как ни быть полноценным Учеником? Расчет Влады был прост: получив желаемое, Гердон должен перестать морочить голову Нани — и тогда все постепенно встанет на свои места, а ряды Учеников миродержцев пополнятся еще одним талантливым последователем.

Но… парень отказался.

Нахватавшись драгоценных тайн, он ушел. И долго пропадал где-то в Омнисе, порой бессердечно посылая Нани коротенькие письма, не давая ей забыть его и спокойно жить дальше. Целая пропасть лет прошла так.

Покинув Цитадель, Гердон унес с собой и свою тайну… От Ученичества редко отказываются. И никогда — без причины. Значит, она была, эта причина, но как же много времени прошло, прежде чем она выплыла на свет!

Причину отказа Влада выяснила совершенно «случайно»: секретная фрументария Юга, подняв давнее дело о витрянике города Вигдиссины, который обнаруживал неясное сходство с Руумарским витряником, вышла, в числе прочих магов, и на Гердона Лориана.

В отчетах фрументарии он числился всего лишь одним из подозреваемых, плюс отмечалась его связь с некоторыми делами Хансая Донала — в целом ничего особенного. Но Владислава Воительница знала о Гердоне куда больше смертных следователей, просто сопоставивших факты и даже не подумавших взвалить всю вину на почти-Ученика миродержцев.

Влада нашла его. Да, это заняло некоторое время, но если миродержец ставит цель кого-то найти, результат предсказуем и неизбежен.

«За это полагается смертная казнь, Гердон,» — холодным, бесстрастным тоном говорила ему Владислава, и каждое ее слово, словно нож, вспарывало тишину. Он лишь молчал и смотрел ей в глаза. И, словно угли тайного пламени, тлело в его взгляде что-то сумасшедшее, фанатичное… словно этот человек стоял на пике жизни, готовый умереть за свою мечту о лучшем мире. Готовый настолько, что почти жаждал жестокой кары, которая лишь подтвердила бы его правоту.

Наверное, именно потому такое недоумение отразилось на лице Гердона, когда с хрустким щелчком на его запястьях сомкнулись магические браслеты, призванные блокировать любые попытки применить магию. Сомкнулись. Растворились в воздухе. Но остались незримой тяжестью. Ошеломленный потерей, Гердон безмолвно открывал рот, словно задыхающаяся на суше рыбка, словно певец, получивший удар под дых посреди песни… и в точности как любой маг, которого лишили самого ценного в жизни.

«Только ради Нани, — сухо пояснила Владислава Воительница, Не Знающая Лжи, поворачиваясь спиной к осужденному. — Иди простись с ней, Гердон. И уходи.»

Думаете, простился? Нет, после стольких лет разлуки он даже не взглянул тогда на нее.

***

— Кто пытал тебя? — прорвался сквозь призрачные воспоминания прошлого голос Влады. Сама печаль и горечь. — Кто оставил тебе такие страшные шрамы?

— Вам он известен как Хансай Донал, — сказал Гердон как плюнул, настолько ему претила любая мысль о Сайнаре. Но даже сейчас он не упомянул настоящего имени брата. Нет уж: пусть эти двое вырвут его с кровью, как и все остальное.

— За что? — был вопрос.

— За Мечту, — ответил Гердон горячо. И вновь — знакомый отблеск былого фанатизма в глазах, потускневший с годами, но живой назло всем.

***

Сайнарнемершгхан… Сохраняющий Жизнь. Воин милосердия, защитник слабых, презирающий фанатизм, без всякой оглядки на себя самого. Полный идиот, по мнению Гердона Лориана. И — любимец судьбы и везунчик с самого детства.

Старик-Гердон ненавидел своего сводного брата точно так же, как Гердон-мальчик. О, такая ненависть с годами не тускнеет! Старший, родной сын, потомок Малконемершгхана, опора и надежда Ордена — Сайнар всегда и во всем был первым, без всякого стеснения загребая горстями дары судьбы, за которые Гердону приходилось сражаться с целым морем проблем и препятствий.

Все было на стороне Сайнара. Отец. Орден. Удача.

Но Гердон научился побеждать незримо. Если бы Сайнар только знал, какую игру вел его младший брат! Если бы знал, что большую часть жизни он, сам того не ведая, отплясывал безумные танцы под дудку Гердона…

Но тот не выдал своих тайн и планов. Даже под пытками, когда ему медленно, со знанием дела вновь и вновь переламывали едва сросшиеся пальцы, уродовали лицо, терзали тело железом и магией. Да, Сайнар не поскупился, нанял мастеров, лучших из лучших, но несмотря на все их усилия, Гердон молчал. Мечта, она и только она, помогала вынести все это и хранила его от безумия. Вот только освободить его из плена она не могла. Словно огонь, горящий в стальной клетке, Гердон был обречен без помощи извне.

Но тогда, разорвав адскую цепь мучительных дней, пришла Нани. Девушка, которую Гердон использовал, выбросил и забыл, не забыла его.

Гердон увидел ее сквозь кровавый туман, в котором едва теплилось его сознания после недавней пытки. Вернее, увидел он высокую, могучую, как у всех файзулов, фигуру, закованую в стальной доспех, и кровь своего палача на ее клинке. А вот узнал в этой воительнице Нани, которую помнил юной девушкой, Гердон далеко не сразу. Впрочем, и она с трудом узнала своего возлюбленного, того самого «симпатичного негодяя» в седом, изуродованном оборванце, лежащем на грязном полу в луже собственной крови.

А потом она освободила его…

Гердон никогда не ценил, насколько Ученица Влады была умна и талантлива. Нани Фай не была сильным магом, нет, ее талант был в умении видеть целое, систему, динамичный узор там, где другие лишь заучивают очевидное, а разбирать и пересобирать заклинания, находя ключик к каждому, с детства было ее любимым занятием. И теперь она сумела исполнить то, что испокон веков были вольны творить лишь миродержцы. Гердон едва поверил в случившееся, когда, вновь обретя зримые очертания, браслеты на его запястьях хрустнули, открываясь, и звонко упали на пол темницы…

Ирония… какая ирония! Вновь свободный, действующий маг, он остался таким же беспомощным, как был. Тело Гердона было истерзано пытками; боль туманила разум и взор. Он едва мог идти, опираясь на плечо Нани, что уж говорить о магии.

Пробиваться к свету пришлось с боем, и тут Гердон ничем не мог помочь Нани. В ее жилах текла кровь диких файзулов. Это бесстрашные, могучие воины. Но и их силе есть предел, как есть предел всему.

«Уходи,» — сказала она, одной рукой зажимая рану на плече, другой подавая Гердону кристалл перемещения. Под одиноким лучом солнца, пронзавшим здесь мрак темницы, кристалл ожил и засиял, готовый к работе.

Она смотрела так храбро и самоотверженно, эта незнакомо-взрослая Нани… и Гердон повиновался. Радиус действия у кристаллов перемещения маленький. Первый кристалл перебросил его всего на два километра от проклятого подземелья, где его держали. Тут кроны деревьев закрывали небо, пели птицы… но чувство безопасности было ложным, надо было двигаться дальше, и побыстрее. У корней древнего драконника Гердон нашел следующий кристалл — и увеличил еще на два километра расстояние между собой и своей темницей. И так дальше, дальше, пока не оказался в конечной точке пути — здесь, в Зеленой Дельте, царстве вечного Нигде и Ничто, в котором ни одна живая душа не решилась бы его искать.

Беспомощный и страдающий, он два дня ждал здесь Нани, а потом вдруг понял: она не придет. Никогда.

Ясное, сквозящее мертвенным холодом понимание… Тогда он выбросил последний кристалл в болотную воду, навсегда отрезав себя от остального мира.

Он не знал судьбы той, что погибла за него. А было все так…

Кристалл перемещения, который секунду назад держали окровавленные пальцы Гердона, с хрустальным звоном упал на серые камни.

Долгий, мучительный миг Нани Фай смотрела на него. Ей ничего не стоило отправиться следом. И отныне быть с любимым всегда. Но эта Нани была уже не нежным влюбленным ребенком, витающим в облаках, а взрослой женщиной, сполна хлебнувшей горя в жизни. Она понимала совершенно ясно: эта новая жизнь будет наполнена худшим из одиночеств, ибо нет ничего тяжелее, чем быть рядом с любимым и понимать, что он никогда не будет твоим. Никогда. Любовь не купишь. И не завоюешь.

Тяжелая рукоять меча опустилась на хрупкий кристалл, превратив его в бесполезное тусклое крошево…

Врагов было много — целая армия: должно быть Сайнар очень боялся брата, раз нанял ему стольких охранников и палачей. Из этого боя нельзя было выйти живой. Но Нани Фай, дочь величайшего из вождей файзулов, продала свою жизнь очень дорого…

***

— Они убили ее, Гердон, и эта смерть на твоей совести… — вновь сквозь туманную память проник голос Владиславы Воительницы. И угрюмое молчание Серега было тяжелым и зримым.

Гердон вздохнул и опустил плечи. Он ничего не мог ответить на это. Пылающий щит Мечты уже не защищал его от сомнений. С тех пор как Макс отправился в путь, старый маг стал не нужен Горящему. Потому сердце Гердона сейчас наливалось свинцовой тяжестью неизбывной вины и бесконечным сожалением. Это было сильнее его. Ох, не такого разговора он ждал…

— Хватит!!! — в сердцах произнес Гердон, рывком подняв голову.

— Тогда я тебя спрошу, — впервые заговорил Серег. Голос его не предвещал ничего хорошего. — Кто похитил Хоры? И зачем?

— К чему вопросы! — и издевкой сказал Гердон и усмехнулся: — Давай, потроши мою память, Инквизитор! — он дико захохотал.

— Как скажешь… — угрюмо произнес Серег и внимательно посмотрел на свою жертву.

Хохот захлебнулся. От жуткого, тихого света магии Правды, начавшего разгораться вокруг, у Гердона сузились зрачки и бешено застучало сердце. «Лучший, прекрасный мир… — самозабвенно зашептал он, тщетно взывая к спасительному свету своей Мечты. — Он будет… будет… Совсем скоро…»

— Хватит! — решительно произнесла Влада, положив руку на плечо Серега. — Остановись!

Свет погас. Некоторое время освобожденный Гердон переводил полный искреннего изумления взгляд с одного миродержца на другого. Их молчаливый разговор был непередаваем, спор двух могучих воль, двух разумов, двух сердец…

В конце концов Серег уступил, сделав рукой плавный разрешающий жест: он весь твой.

Владислава обратила взор к смертному, ожидающему своей участи, закрыла глаза и скрестила на груди руки.

Магия миродержцев безмолвна… Серебристое сияние окружило Гердона Лориана, как мягкое облако, и слегка подняло его над землей. Даже будучи опытным магом, Гердон не узнал развернувшегося вокруг него магического узора, но на всякий случай стиснул зубы, готовясь к унижению или боли. Однако не последовало ни того, ни другого. Чувство, которое он испытал, походило скорее на то, что влюбленные и мечтатели называют «бабочками под сердцем». С его зрением и слухом тоже творилось что-то странное. Казалось, мир стал четче и ярче, а в болотном оркестре он неожиданно для себя начал различать новые, прежде слишком тихие для его ушей звуки.

Но вот свет начал тускнеть и рассеиваться; ноги мягко коснулись земли. От неожиданности Гердон припал на одно колено, да так и замер… Он увидел свои руки: молодые, красивые, с ровными пальцами, ловкими и подвижными. И не только они помолодели и избавились от шрамов! В этом он убедился, приложив ладони к лицу.

Гердон встал — и сумел легко распрямить спину: уродливого старческого горба больше не было!

Он не верил… не верил… И лишь отрешенно кивнул, когда на запястьях его красивых молодых рук щелкнули знакомые браслеты. Щелкнули — и растаяли, оставив незримую тяжесть.

— Зачем? — прошептал Гердон, поднимая ошеломленный взгляд на Владу. Он не видел ни одной причины, по которой она могла бы даровать ему чудесное исцеление и эту новую молодость.

— Ради Нани, — ответила та. — Знаю, она бы именно этого и хотела. И ради тебя самого, Гердон… Я не думаю, что ты изменишь свое отношение к нам с Серегом. И не прошу этого. Мой дар — бескорыстен. Живи в мире своей Мечты. Служи своему миру так, как мечтал. И помни Нани Фай. Эти браслеты… больше некому их с тебя снять.

Гердон не удержался — подошел к краю островка и посмотрел в тихое зеленое зеркало болотной воды. В ней отразилось красивое молодое лицо, «симпатичный негодяй», но с глубоко запавшими глазами древнего мудреца.

Паутина не пройденных путей… все то, о чем он сожалел на склоне лет… теперь нет почти ничего невозможного. Кроме магии… но чрезмерна ли такая цена за вторую молодость? Ведь можно начать жизнь с чистого листа. В новом, лучшем мире.

— …Он ваш сын… — промолвил Гердон, удивившись самому себе.

— Что? — переспросила Влада.

— Максимилиан. Мальчишка, который украл стабилизаторы, — обернулся к ней отшельник. — Я вызвал его из мира-первоисточника потому, что кроме вас он единственный миродержец, о котором знает Омнис… о котором знала Нани… Мне не из чего было выбирать…

И он рассказал им. Всё. С самого начала.

Он говорил без остановки, с запалом везунчика, оседлавшего волну, с благодарностью, которую даже не трудился прятать. А себя прежнего мысленно кормил отговорками, что нет, он не нарушает изначального плана: они узнали бы, так или иначе. Просто теперь он, Гердон Лориан, молодой, здоровый и полный новых надежд, хочет жить, а не умирать со своей правдой на устах.

Он объяснял себе собственный поступок так, и растревоженная душа на время успокоилась этим объяснением, а давняя ненависть попритихла. А как иначе, ведь после этого разговора его ждал новый мир, лучший мир, в котором и для него теперь было место.

Глава 2. Младший брат

Шесть утра. Ежеутренняя пробежка по набережной всем курсом. Одежды — по минимуму: штаны, ботинки на мягкой подошве, тонкая рубашка с короткими рукавами — никаких алых плащей и тяжелых курток. Побежали, будущий боевой маг, — проснешься по дороге!

Простор. Безлюдные улицы. Величественная красота восходящего солнца над морем.

Кромку песчаного пляжа ласково треплет волна, а высокие прибрежные склоны ослепительно желты от раскрывшихся цветов назарина. Эти цветы ведь и названы так оттого, что раскрывают свои нежные золотые чашечки только на заре — неизменно встречая и провожая солнце.

Айнан Смальт сегодня с постели, конечно, встал и на утреннее построение прибыл вовремя, но вот проснулся далеко не сразу. Только вырвавшись к морю и вдохнув полной грудью прохладный соленый воздух, он ощутил себя живым и бодрым по-настоящему. Услышал, как его Боевая Семерка перебрасывается шутками на бегу, а позади одна группа запевает слаженным хором беговую песню, которую третья подхватывает и передразнивает, заменяя то одно слово в припеве, то другое. Музыка молодых голосов, смешиваясь со смехом и криком птиц, царила над дремлющим городом, превращая рутинную пробежку в чуть ли не в праздник. Жить хотелось. И радоваться!

Забывшись в моменте, Айнан не сразу заметил, что его семерку догоняет незнакомый бегун.

— Привет Алой Страже! — жизнерадостно приветствовал он студентов.

— Привет, гражданин! — отозвались маги хором. Верно: хорошему Алому Стражнику надлежит быть учтивым с гражданами, а не смотреть на них хмырём.

Некоторое время нежданный попутчик — невысокий, крепкий мужчина лет тридцати — бодренько бежал рядом. Никто не возражал. Собственно, его появление вообще никого не заботило, кроме Айнана: тому показались вдруг жутко знакомыми его лихая манера говорить, уверенность в себе, хитрый прищур и улыбка. Айнан голову сломал, пытаясь вспомнить, где он видел этого человека раньше.

Тот словно прочел его мысли:

— Эй, парни… и прекрасные девушки! — весело обратился он к семерке. — Вон те, которые бегут за вами, — он указал большим пальцем себе за спину, — сказали, что тут у вас есть Айнан Смальт… Все правильно или мне дальше побежать?

— Айнан Смальт — это я, — подал голос Айнан. — Мы знакомы?

— И да, и нет, — хитро отозвался странный гражданин и представился: — Я Кангасск Лар.

От неожиданности Айнан запнулся и чуть не упал; Лар заботливо поддержал его за локоть.

«А я еще думал, кого же он мне напоминает! — мысленно упрекнул себя юный Стражник. — Ориона Джовиба, конечно!»

— Приятно познакомиться, Айнан! Слушай, будь другом, передай письмецо моему брату в Цитадель, — очень искренне, с душой попросил Лар. — Его Кангасск Дэлэмэр зовут. Знаешь такого?

— Знаю… — рассеянно пробормотал Айнан и почесал в затылке.

— Замечательно! — просиял Лар и тут же протянул Айнану маленький треугольный конверт.

Затем, дружески распрощавшись со всей семеркой, так, будто он сто лет знал в ней каждого, Лар свернул на дорогу, уходящую вглубь города, оставив своего нового знакомого наедине с градом вопросов, которые на него тут же посыпались со всех сторон.

***

Кангасск не переставал удивляться двум вещам: тому, как он выстоял против Ориона Джовиба в бою на корабле, а не был убит сразу же, и тому, как он умудрился тогда еще и достать его точным и мощным ударом рукояткой в челюсть. Сегодня, дабы развеять тяжелое, дурное настроение (в сложившейся ситуации, когда ничего не известно, а все вот-вот полетит в тартарары, другого и быть не могло), Орион и Кангасск решили занять утро тренировочными боями на мечах… Так вот, на полу, с чужим мечом у горла Кангасск оказывался в восьми случаях из десяти!

— Талант! — в который раз восхитился Джовиб, добродушно улыбаясь и держа деревянный меч у горла распростертого на полу Кангасска. — Но опыта тебе не хватает.

Смакуя момент победы, Орион картинно вздохнул и посмотрел на потолок, в воображаемые Небеса, словно вопрошая, за что ему такое наказание.

В тот самый момент «поверженный» Кангасск извернулся и пинком подбил ему ногу под колено. Рефлекторно выдав короткое, но ёмкое ругательство, Орион шлепнулся на пол. В следующий момент Кангасск вскочил на ноги и направил свой деревянный меч ему в лицо.

— Подлюка! — искренне восхитился Орион, отводя меч рукой и поднимаясь с пола. — Видимо, я и тогда, на корабле, свалял дурака… а с тобой так нельзя! — покачал он головой. — Молодец, Кан, молодец… — Орион, морщась, потер ушибленную спину. — Слушай, я так хряснулся неудачно… думаю, это вещий знак: пора идти обедать.

Если б не Орион, не унывающий, казалось, никогда, Кангасск совсем скис бы за эти два дня ожидания: дети звезд ведут свои тайные разговоры и редко показываются простым смертным на глаза; миродержцев вообще не понятно когда ждать; а уж про то, что произошло ночью, лучше не вспоминать и о том, куда пропала Эдна, не думать… Нет, драконья веселость Ориона Джовиба была весьма кстати, хотя что-то подсказывало, что на душе у парня отнюдь не безоблачно.

Странную историю он вчера рассказал. Кангасск сумел заставить себя свыкнуться с тем, что его отец — величайший еретик Омниса, заваривший всю эту кашу, но легче ему от этого не стало. Что-то здесь было не так, это Кан как гадальщик чувствовал. Камень, которому поклонялся Орден, горящий обсидиан… Нэй Каргилл, едва прибыв в Серую Башню, рассказал о том, что этот необычный харуспекс восстанавливает лабораторным животым поврежденные стабилизатора, и что радиус действия у него огромный. Но Кан готов был поклясться, что это далеко не все, на что горящий обсидиан был способен. Только вот фактов, чтобы сложить каринку, ему пока остро не хватало, а одном мрачным предчувствием сыт не будешь.

Обеденный зал был полон народу: собрались вместе все ученики Астэр, дети в основном. Они пережили ужасную ночь, это верно, но она их не сломила: глаза их горели, а улыбки не сходили с уст. Сегодня они отмечали свой праздник, и Мэйли — тихий паренек, рисковавший жизнью, чтобы известить Алую Стражу о нападении на Цитадель, — был героем дня. Прыгнув из окна два дня назад, парень сломал себе все что можно. Исцеленный самой дочерью звезд, он все еще оставался слаб, как всякий, кого вернули с порога смерти ударной дозой лечебной магии, и поднялся на ноги только сегодня. Для него в зал притащили огромное кресло и гору подушек, и теперь Мэйли сидел во главе стола, как король на троне, и заводил толпу.

Ученики чествовали своего героя, а Кангасск с Орионом охотно присоединились и к обеду, и к празднику. Энтузиазм его оказался так заразительным, что даже Ученик миродержцев не удержался от улыбки.

Сейчас как никогда приятно было отвлечься от дел мирового масштаба и поговорить о простом и понятном: об учебе в Цитадели и о мечтах студенческих. Кан узнал, что пятеро из учеников Астэр были воинами, а остальные занимались магией и чистой наукой. Мейли, к примеру, был океанолог и постигал здесь магические и биологические аспекты жизни океана. Последняя его работа посвящалась связи количества стимулирующих веществ в цветах назарина желтого с океаническими циклами природной магии.

— Эля? — предложил Орион.

— Только не эль! — поспешно открестился от предложения Кангасск. Что алкоголь никому не друг, это понятно, но вот что Кулдаганцу он враг, это мало кто знает.

— Да брось… — улыбнулся Орион и развел руками: — Праздник же.

Спор мог затянуться надолго, ибо Орион Джовиб был на редкость настойчивый парень, но, к счастью, именно в этот момент над столами и лохматыми головами обедающих разнесся по всему залу громкий, хорошо поставленный голос Айнана Смальта, приветствующий всех сразу.

Одетый по всей форме, юный Страж ловко пробирался меж столов и стульев, на ходу снимая невыносимый в такую жару серый плащ с алым подбоем. Прихватив свободный стул, Айнан сел напротив Кангасска.

— Привет, Кан, — быстро заговорил он. — У меня тут письмо для тебя. Я думаю, это важно. Я даже с дежурства отпросился на полчаса, чтобы отдать тебе его пораньше. В общем, один странный тип догнал меня на пробежке. Попросил передать тебе письмо. Сказал, что он твой брат и его зовут Кангасск Лар.

— Брат? — эхом отозвался Кангасск. К мысли о том, что у него теперь много родственников, он еще не привык.

— Лар?! — Орион аж вскочил. — Черт возьми, я соскучился по своему старику. Откуда он взялся?

— Думаю, письмо ответит на оба вопроса сразу, — сказал на это Айнан.

Кангасск с недоумением принял из рук Айнана невзрачный серый листочек, свернутый по-солдатски: треугольником. Так обычно поступают либо когда не достать конверта, либо в спешке.

— Я его проверил, между прочим, — с профессиональной гордостью сообщил Айнан. — Открывать не открывал, но несколько сканирующих заклинаний применил. Ни яда, ни взрывчатки, ни следов магии не нашел.

— Ну ты даешь! Спасибо! — Судя тону, каким это было сказано, авторитет Айнана в глазах Ориона и Кангасска только что взлетел до небес.

Поддев ногтем уголок треугольника, Кангасск вскрыл письмо.

«Дорогой брат!

Мы полагаем, ты все это время находился в неведении относительно своей семьи и даже не представляешь, насколько она большая. У тебя пятеро братьев и пять сестер. Все мы очень ждем встречи с тобой, так же, как и отец.

Приходи вечером на набережную к Восьмому Холму Назаринов. Тебя встречу либо я, либо твоя сестра — Евжения. Приходи один.

С наилучшими пожеланиями,

твой брат Кангасск Лар».

Два исполненных тревожного любопытства взгляда уставились на Кангасска. Орион едва дотерпел, пока тот оторвется от письма, потом не выдержал и, бесцеремонно отобрав несчастный листок, принялся читать сам.

— Лар! Старый плут! — радостно приговаривал Джовиб, снова и снова пробегая глазами коротенькое письмо. — Какого хрена ты меня-то не пригласил?

— Ты же не собираешься действительно идти туда один? — с сомнением спросил Айнан. — Давай я поговорю со своей наставницей, прикрытие тебе организуем. А то мало ли что. Не понравилось мне то, что Орион рассказывал о твоем отце. Это явно опасный человек.

— Пойду. Один, как тут сказано, — решительно заявил Кангасск. — Я неспроста места себе на нахожу с самой Серой Башни: что-то важное назревает, вот харуспекс и не дает мне покоя. А тут такой шанс спросить судьбу обо всем прямо в лоб. Второго может и не быть.

— Как знаешь, Кан, — сдался Айнан. В голосе молодого Стражника слышались досада и сожаление. Он еще задержался в зале: вроде как из вежливости, чтобы съесть свою тарелку вкусностей, которую ученики Астэр ему гостеприимно собрали, а на самом деле в надежде, что Кан одумается. Но чуда не произошло. Вздохнув, Айнан поднялся из-за стола. — Если что, обращайся, — сказал он вместо прощания. — Ты знаешь, где меня искать.

Сняв плащ со спинки стула, Айнан направился к выходу. Орион с Кангасском задумчиво переглянулись.

— За Лара я спокоен, он мне как брат, — произнес Орион, хмурясь и нервно барабаня пальцами по столу. — Но Сайнар… Мутный он. Скользкий. Осторожнее с ним. Он, может, тебе и отец, но точно не друг.

— Понял, — кивнул Кангасск.

Ну что ж, Восьмой Холм Назаринов. Вечер.

***

В этом году последий писк южной моды — оливково-зеленые рубашки без изысков. Куда ни глянь, почти все носят такие: и девушки, и парни. В чем тут дело? Мода — странная штука.

Кангасск поежился в своей модной рубашке на прохладном вечернем ветру. В голове его творилась полная неразбериха, чехарда мыслей, анархия смыслов, водоворот образов, и все это мелкое, как конфетти. Тут были и странные выкрутасы местной моды, и бестолковые Мирумирские песенки про акул и моряков, и много чего еще. Все сверкало, мельтешило, и играло друг с другом в чехарду. А где-то в глубине под всей этой пестротой холодное, мрачное, точно древнее морское чудовище, предчувствие беды ждало своего часа.

Вид с Восьмого Холма Назаринов открывался захватывающий, несмотря на то, что желтые цветы, давшие свое название всем двенадцати холмам побережья и теплому течению, омывающему эту часть материка, уже закрылись. Ослепительно золотой на закате, сейчас весь берег был такого же цвета, как рубашка Кана. Впрочем, подступающая ночь постепенно крала все краски. Скоро единственными островками света и цвета в городе останутся окна домов да уличные фонари. Огонь и магия.

На Восьмом Холме источников света не было, поэтому Кангасск решил сотворить несколько своих собственных. Один за другим он поднял в воздух целую охапку Лихтов и подвесил их повыше у себя над головой, ясно сигналя: подходите, я один и не прячусь.

Он ждал долго и терпеливо. Время шло, а среди полуразрушенных мраморных колонн и арок Восьмого Холма блуждал, кроме Кана, один только ветер.

В конце концов, прислонившись плечом к пустому постаменту, на котором от статуи осталась только потрескавшаяся мраморная ступня, Кангасск скрестил на груди руки и стал просто, без всякой цели смотреть на море: на дрожащую среди волн лунную дорожку; на молчаливые корабли в порту; на далекий, теряющийся во тьме горизонт. Успокоился даже. Теперь, что бы ни припасла для него судьба, он знал, что готов.

Кангасск не слышал этих шагов — настолько легки они были. Он почувствовал и обернулся: в круге света, очерченном сиянием его Лихтов, стояла девушка. Она была невысока ростом, приятной полноты — и улыбка, если б она улыбнулась, шла бы ей невероятно… но девушка была печальна, и черный плащ на ее плечах отчего-то наводил на мысли о трауре.

Робко улыбнувшись, Кангасск шагнул навстречу. Некоторое время брат и сестра молча смотрели друг на друга. Сестра нарушила молчание первой:

— Здравствуй, младший братишка, — сказала она ласково, и печальные глаза ее потеплели.

— Здравствуй, Евжения, — кивнул Кангасск.

Взгляд девушки скользнул по его мечу.

— Удивительно: ты тоже Сохраняющий Жизнь! — воскликнула она и добавила, чуть отведя край плаща, чтобы был виден и ее клинок без гарды: — Как и мы все.

— Выходит, это у нас семейное! — попытался пошутить Кангасск. Шутка вышла слабенькая, но Евжение все равно улыбнулась ей.

— Давай прогуляемся по набережной, — предложила она. — Расскажешь мне, как ты жил. Поговорим…

Возможно, Кангасск был слишком доверчив, раз так честно рассказал сестре, которую увидел впервые, свою бесхитростную историю жизни в Кулдагане. Обычно он всячески уворачивался от вопросов о своем прошлом, потому что искренне считал, что гордиться ему нечем. А тут — поведал все, даже немного пожаловался на отношение горожан к нему и к его матери. Рассказал Кан немного и о своем ученичестве у миродержцев, не касаясь, впрочем, темы стабилизаторов — о них он обещал молчать лично Ориону, сыну звезд; обещаний Кангасск Дэлэмэр не нарушал.

— Скажи… — Евжения остановилась и обратила к нему свое грустное белое лицо. — Ты хотел бы увидеться с остальными братьями и сестрами? И с отцом? Если нет, то…

— Хотел бы, — сказал Кан, и в голосе его при этом не было ни тени сомнения, а были уверенность и мягкая сила. — Мама мало рассказывала об отце, а о том, что у меня есть братья и сестры, я вообще ничего не знал. Я не могу теперь просто пройти мимо.

— Ты такой искренний, братик, — впервые за весь разговор Евжения улыбнулась. — Искренний и светлый… как мотылек, летящий к фонарю… — она подняла руку и указала на уличный фонарь о трех больших Лихтах, вокруг которых, словно снег, мельтешили крылатые ночные существа. Казалось, она хотела сказать еще что-то, быть может очень важное, но не успела.

— Я припозднился, извините! — из темноты вынырнул запыхавшийся Кангасск Лар. — Евжения… — кивнул он сестре. — Дэлэмэр… — кивнул он и брату и протянул ему руку.

Невесело ухмыльнувшись Кангасск эту руку пожал: знак мира-первоисточника, одинаково уважаемый и миродержцами, и еретиками, — вот такая вот шутка судьбы.

— Рад видеть тебя, Дэлэмер! — белозубо улыбнулся Лар. — Без шуток: очень рад!

Говорил он много, горячо, с напором и очень от души, вправду чем-то напоминая Ориона Джовиба.

— У меня весть от твоего ученика, — вспомнил Кангасск, едва уловил это сходство.

— От моего Ориона? — Лар подозрительно прищурился и подался вперед.

— Да. От Ориона Джовиба. Он зол, что его на эту встречу не пригласили.

— О, святые Небеса… — вздохнул Лар, взъерошив пятерней свои и без того лохматые волосы. — Я думал, мертв мой парень! Напомни как-нибудь потом расцеловать тебя за такую добрую весть! А пока расскажи мне о нем. Где ты его встретил? И какого лысого пня мой ученик делает в Цитадели?

— Это… кхм… долгая история… — замялся Кангасск, пытаясь переварить такой бурный поток слов и эмоций.

— Плевать, что долгая! Рассказывай давай! И пусть весь мир подождет! — Он обернулся к сестре: — Мы не сильно торопимся, правда, Женя?

Стараясь быть как можно более кратким, Кан поведал брату о битве на корабле и прибытии в Цитадель. Тот слушал внимательно, лишь изредка покачивая головой, словно верил и не верил рассказу одновременно.

— Слушай, Дэлэмэр… — заговорил он предельно серьезно, когда Кан закончил свое повествование. — Я тебе благодарен от всего сердца за то, что ты его спас. Честно! — для большей убедительности Лар хлопнул себя ладонью по груди. — Но упаси тебя Небо и все известные боги упомянуть что-нибудь из этого при отце! Для него Орион должен быть мертв. Так же, как и остальные…

— Стоп! — Кан выставил вперед открытую ладонь. — Орион говорил, что все девять были живы и здоровы, когда он уходил…

— Конечно, были! — помрачнел Лар. — Мой парень и не ушел бы, будь дело плохо… Пойдем, я тебе кое-что объясню по дороге.

Все трое — два брата и сестра — неспешным шагом продолжили свой путь по набережной. От того, что вот так запросто, при первой же встрече рассказывал ему Лар, у Дэлэмэра волосы шевелились на затылке… Кан одного не мог понять: зачем ему, Ученику миродержцев (читай — враг номер два), говорят все это? Чего ждут от него в обмен на тайны Ордена? И какова истинная цена этих тайн?

— …Ну, теперь ты морально готов встретиться с отцом, — заключил Лар, похлопав младшего брата по плечу. — Только будь осторожен. Он несколько… неадекватен в последнее время. И я честно не знаю, зачем он так хочет видеть тебя. Но ты не переживай — мы тебя в любом случае обиду не дадим, младший.

— Спасибо, — только и сумел ответить Кан. От предупреждения Лара ему стало тревожно не на шутку.

— Это тебе спасибо, — вернул благодарность Лар. — За Ориона. Если б не ты, парень был бы сейчас мертв. Но помни: отцу об этом ни слова!

— Понял, — кивнул Кан. — Что теперь?

— Я нанял мага, владеющего Трансволо, — пояснил Лар. — Сейчас идем к какому-нибудь фонтану перемещения, а как выйдем за запретный радиус, так махнем в Магров. Это недалеко от Фираски.

Кан снова молча кивнул и последовал за сестрой и братом. Хотя перспектива оказаться за полмира от Юги ему совершенно не нравилась. Особенно если обратно придется добираться своим ходом.

Фонтан перемещения был недалеко от парка, по краю которого они прогуливались. Высеченный из мрамора в форме веселого кита, он то и дело выбрасывал струю воды высоко вверх в виде столпа мелких брызг. Жарким днем Кан только порадовался бы им; сейчас же его начала бить мелкая дрожь.

В беседке Лар ткнул в один из заряженных Спрунгом кристаллов — и мир вокруг поплыл, как смазанная краска, но через пару секунд вновь обрел четкие очертания, только обстановка вокруг сменилась. Небо стало чуть мрачнее из-за низко нависших туч; шум моря сменили заливистые трели халенов, доносящиеся из густой листвы разлапистого старого каштана.

Маг дожидался их под каштаном на резной скамье, вросшей в землю и потрескавшейся от старости. Он оказался пожилым мужчиной с благородной сединой на висках. Его правую щеку уродовал след от ожога — обычное дело для боевого мага, первое заклинание которого — всегда огненная сфера… или для того, за кем боевые маги обычно охотятся. Предчувствие отчего-то больше склонялось ко второму варианту, хотя, на первый взгляд, вид у этого человека был вполне законопослушный. «А кого еще ты ожидал здесь увидеть? — упрекнул себя Кангасск за излишнюю подозрительность. — Ну правда — кого? Алого Стражника?»

Маг уступил пришедшим скамью, а сам занялся подготовкой Трансволо. Кангасску, привыкшему к безмолвному и мгновенному Трансволо в исполнении миродержцев и Ориона, сына звезд, час ожидания, в течение которого маг что-то невнятно бормотал, то и дело срываясь на сип, показался вечностью. Времени у Ученика миродержцев для того, чтобы задуматься о пропасти между бессмертными и смертными магами, было вдоволь. Что до Лара и Евжении, то они привычно пережидали все это представление, и, судя по всему, и не знали, что бывает иначе.

Наконец свершилось — кругом засияли далекие звездные россыпи, а потом в привыкшее к зияющей бесконечности восприятие ворвались свет и запах диадемового леса. Даже когда Магров не цветет, он полон неповторимых ароматов, более терпких, чем по весне.

Здесь был еще только ранний вечер, нежный, сиреневый. Паутина дорожек тянулась сквозь диадемовые заросли, и купол храма возвышался над курчавыми кронами дальних диадем.

— Это храм Сохраняющих Жизнь, — объяснил брату Лар. — На него тебе стоит взглянуть в любом случае.

Кан улыбнулся. Должно быть, Магров — действительно святое место, раз наполняет душу таким щемяще-сладостным счастьем. Даже полная неизвестность, ждущая впереди, не могла затмить столь сильного и глубокого чувства.

— Ну, пошли, — вздохнул Лар, привычно сворачивая на одну из тропинок. — Скрестим пальцы на удачу.

Глава 3. Одиннадцатый Кангасск

Что может сказать отец взрослому сыну, которого видит первый раз в жизни?

Сайнарнемершгхан Сайдонатгарлын, блестящий оратор, не раз доказавший всему миру, какую силу имеет слово, сейчас не знал, что будет говорить. Словно почву выбили из-под ног. Растерянный и взволнованный, он смотрел сквозь прозрачный купол библиотеки на своего младшего сына. Братья и сестры, по такому случаю собравшиеся все вместе, радушно приветствовали его. Многие — Мажеста, Евжения, Лар, Аранта, Марини — общались с Дэлэмэром так просто и естественно, словно знали его всю жизнь. У них вот не возникало такой проблемы — что сказать. И им было безразлично, что они говорят не просто со своим младшим братом, а с Учеником миродержцев: какое-то значение это обстоятельство имело, видимо, только для Абадара и Орлайи, державшихся отстраненно и холодно. Что же до остальных…

«Так и есть,» горько подумал Сайнар, прислонившись лбом к равнодушному, прохладному стеклу купола. Да. Да и еще раз да: Орден держался последние сорок лет на одном только Гердоне. И сейчас, когда фанатичного мага давно уже нет на свете, Орден держится на тех, кого тот воспитал. Абадар. Орлайя. Остальные свободны и чисты от фанатизма. Разве не такими ты хотел их видеть, Сайнар, когда писал Книгу Неофита? И разве не предупреждал тебя твой сводный брат, что эти высокие идеалы сработают против Ордена? И разве не был он прав?

Сайнар вздохнул. В который раз внимательно посмотрел на сына… Невысокий, крепкий парень с темной кожей и изумрудно-зелеными глазами внешне ничем не напоминал отца, так сильна была в нем кровь Дэл и Эмэра. Но что-то неуловимое — голос? манера говорить? движения? — выдавало в нем истинного Немершгхана. Сайнар невольно залюбовался своим младшим Кангасском. Нежданным, одиннадцатым.

***

Красота — это тоже талант. А значит, амбасса заставит его сиять…

Гердон заявил упрямо и категорично: «Ни один из амбасиатов не вместит в себя душу миродержца сразу и полностью. Мне нужно десять. Десять амбасиатов твоего уровня или выше». И Сайнар понял это по-своему.

Десять детей. Что может быть проще для видного красавца и заядлого путешественника?

Сильным амбасиатам часто благоволит удача. Она их не просто любит, а прямо-таки балует. Но есть у такого счастья и оборотная сторона: баловень судьбы отвыкает полагаться на самого себя и отвечать за последствия своих решений. Не в пример своему сводному брату, Сайнар всегда шел по жизни легко и брал от нее все, не сильно задумываясь над тем, что будет дальше, не дорожа ничем, зная, что счастье повторится, обязательно, а удача неизменно улыбнется снова.

«Я должен уехать, любовь моя… Ребенок? Назови его Кангасском. Не грусти, я вернусь обязательно…» Он всегда возвращался. Правда, только за тем, чтобы забрать с собой сына или дочь.

Влюблялся Сайнар быстро и искренне. А что жила эта «любовь» не дольше бабочки-однодневки, так кому какое дело? Но судьба шутит, порой даже со своими любимцами.

Так и случилось, когда величайший еретик Омниса, на свою беду, решил пересечь Кулдаган, где о Хансае Донале и его ненависти к миродержцам еще не слышали. Он надеялся на очередное увлекательное путешествие с целью торжества жестокой правды, которую несли людям его книги и голос. Даже сомнения у него не было, что что-то может пойти не так.

Но пустыня обошлась с великим амбасиатом очень сурово. Вскоре он понял, что явно переоценил свои силы, решив отправиться сюда. Два дня с караваном, нападение разбойников, чудовищная жара, пыль и ветер — это было слишком. Пустыня оказалась невыносима.

И что ему было делать? Караван на полпути не развернешь, ты ему не хозяин. Тут только ждать, что он сделает круг и подберет тебя по дороге назад. А это месяцы!

Отчаявшийся, раненый, голодный и изнывающий от жажды под полуденным солнцем, Сайнар кругами бродил по незнакомому городу, где караван его оставил. Волей шутницы-судьбы этим городом оказался Арен-Кастель.

Не найдя в себе сил добраться до длари, Сайнар постучал в один из обычных жилых домов и взмолился о помощи. Женщина, открывшая ему дверь, сжалилась над несчастным чужаком. Она впустила его в тихую прохладу своего дома, напоила водой, перевязала ему раны.

Сайнар ожил; глаза заблестели, как прежде; вернулась к нему и чистая, внятная речь — до этого он мог только бормотать, едва справляясь с пересохшим и непослушным языком. Он оказался благодарным и добрым гостем. Меньше говорил сам и больше расспрашивал хозяйку: сначала из вежливости, а вскоре — совершенно искренне, потому что словом она, сказительница по призванию, владела так, что заслушаться можно.

Она носила красивое имя — Дэя. Голос ее, низкий и бархатистый, восхищенный Сайнар назвал драгоценностью, являющей свой блеск не всякому.

Сайнар слушал этот чудесный голос, как музыку, и все больше и больше удивлялся самому себе: только что он прошел мимо сотни женщин с такими же лицами, как у Дэи. Их было так много — юных, зрелых и старых, — и все они выглядели так похоже, что навевали не меньшую тоску, чем однообразные пустынные дюны. Но Дэя… она была прекрасна. И, похожая, она была ни на кого не похожа.

Почему? Сайнар не знал. Он полюбил эту удивительную женщину с первого взгляда и никогда уже не терял ее лица среди лиц множества одинаковых потомков Дэл и Эмэра. Ему казалось, он любил ее всегда, всю жизнь, просто не знал об этом раньше. Такой же трогательной и чистой любовью ответила ему Дэя.

Впервые Сайнар испытал это особенное счастье — он нашел родственную душу. Ту, что ничего не утаит, не замыслит дурного, не обратит его тайн против него, а напротив, все поймет и простит. Он говорил с Дэей даже об Ордене, чего никогда не доверял ни одному непосвященному человеку. Говорил о своих мечтах, о своей жизни — обо всем, и счастлив был пятидесятилетний еретик, как мальчишка.

Благодаря Дэе, он научился любить и немного понимать пустыню. До сих пор работает Сайнар в основном после полуночи, в прохладе, под звездами, не в силах забыть живых и шумных кулдаганских ночей.

К пустыне у него навсегда установилось почтительное отношение, с примесью суеверной боязни. Так чувствует себя пасынок рядом со строгой мачехой, когда та находится, в общем-то, в неплохом настроении, но неожиданно может сменить милость на гнев, стоит только что-нибудь сделать не так. Неудивительно, что в Арен-Кастеле Сайнар слыл чудаком. В этом свете даже самые сильные речи выглядели чуть ли не забавно. Да и местные оказались далеко не теми наивными дикарями, не избалованными ораторским искусством, каких он себе представлял.

Талантливых сказителей среди них было немало, взять хоть ту же Дэю. Миродержцы были для них легендой, причем легендой доброй и славной. А местный фольклор настолько самобытен, что в качестве дополнительного рычага убеждения не годился. Кулдаган оказался вещью в себе, закрытой, огороженной от всего мира, полной чудес, словно шкатулка с драгоценностями. И теперь, когда Сайнар находился внутри этой шкатулки, мир за пределами кольца для него словно перестал существовать. Все, что имело первостепенное значение прежде — Орден, например — померкло и отдалилось настолько, то Сайнар и вспоминал-то об этом не каждый день. А вот Дэя и ее удивительный мир, они были всегда в центре его внимания и занимали все его мысли.

Сайнар пробыл в Арен-Кастеле шестьдесят три дня, и дни эти промчались, как во сне. А потом пришел долгожданный караван, тот самый, что должен был забрать Сайнара с собой по пути в Рубеж, — и тогда дверца волшебной шкатулки распахнулась настежь, впустив старые воспоминая, мечты, привычки.

Привычки…

«Ребенок?.. Назови его Кангасском…»

Дэя отпустила Сайнара к его зеленым землям и дождям, льющимся там с облачных небес. А как иначе? Если действительно любишь человека, рука не поднимется держать его взаперти. Отпустила, надеясь, что он вернется, и надеялась она до последнего вздоха.

Не каждый может оценить столь великий и редкий дар, такой, как настоящая любовь. Сайнар даже распознать ее не сумел. Выбросил — с глаз долой, из сердца вон, — как и все предыдущие, уверенный, что все еще будет, и не раз.

Только вот тот, кто познал сладость меда, уже никогда не назовет дикое яблоко сладким. После Дэи женщин в жизни Сайнара было еще много, но отношения эти уже не радовали его, как раньше, ибо между ними и тем, что он испытал в Кулдагане, лежала пропасть.

***

Сын Дэи.

Вот он, здесь. Взрослый. С лохматой шевелюрой непослушных черных волос, с изумрудно-зелеными глазами, со смуглой кожей — настоящее дитя своего безжалостного жаркого края, где арен ложится в дюны, где солнце печет так, что люди бодрствуют по ночам, где слово имеет такую силу, что заслушаешься и забудешь, откуда пришел и зачем…

Воспоминания о лучшем времени в жизни обернулись в душе Сайнара утопическими мечтами, в которых он видел младшего сына своим наследником, главой нового Ордена, единственным Кангасском, носящим фамилию отца и древнюю приставку к имени — Немершгхан, — несущую особый смысл.

Кангасскнемершгхан Сайдонатгарлын… Он был бы правой рукой своего стареющего отца, а потом продолжил бы традицию Ордена в новом мире, без миродержцев. Он стал бы венцом трех тысяч лет великого ожидания; воистину величайшим человеком своего времени, и всех времен. Он понимал бы Сайнара так же, как понимала Дэя…

Эти мечты успокоили тревогу в сердце отца и внушили надежду. Если совсем недавно он медлил, прячась за непрозрачной стороной смотрового купола, то сейчас он рвался к сыну всей душой. Чувствовал, что готов. Что время пришло.

***

Предчувствие… Опять сердце ёкнуло. Кан резко обернулся к двери — не к той, большой и помпезной, через которую вошел в зал. Нет, это была маленькая неприметная дверка в углу, рядом с высоким, набитым книгами шкафом, к которому была приставлена передвижная лестница. Должно быть, Кан сильно переменился в лице, раз сразу двое — Мажеста и Лар — спросили, в чем дело.

Кангасск не ответил им. Он пристально смотрел на крохотную дверь и редко, глубоко дышал. Волнение переполняло душу. Радость и обида смешались воедино — гремучая получилась смесь.

Через несколько мгновений дверь открылась, и в залу вошел сам Сайнарнемершгхан. Взгляды отца и сына встретились.

— Оставьте нас, — велел Сайнар остальным Кангасскам, удивившись, как холодно, несмотря на все светлые чувства, теснившиеся в душе в тот момент, прозвучал его голос.

— Да, отец, — смиренно кивнул Абадар. И вышел за дверь первым.

Остальные чуть помедлили — каждый выжидающе переводил взгляд с отца на своего младшего брата, — а потом, словно опомнившись, всей гурьбой поспешили за Абадаром. Только Лар, проходя за спиной отца, обернулся к Кану, отчаянно жестикулируя в попытке что-то беззвучно объяснить (видимо, решил напомнить, чтобы тот молчал об Орионе и вообще не болтал лишнего). Дэлэмэр коротко кивнул ему; Лар рассеянно улыбнулся краем рта и поднял над головой руки со скрещенными пальцами — на удачу. Он покинул зал последим; дверь закрылась за ним.

Шарканье шагов и голоса в коридоре быстро стихли. Кангасск Дэлэмэр остался наедине с отцом.

Красивый, белоснежно-седой старик с пронзительным, ясным взглядом голодного сокола — таков был отец Кангасска Дэлэмэра. Облако незримой силы окружало его, и целое море амбассы, ни разу не тронутой, ни разу не знавшей выхода во внешний мир, было тому причиной. Один из величайших амбасиатов и один из самых опасных людей мира стоял сейчас перед молодым кулдаганцем, а тот смотрел ему прямо в глаза без должного трепета. Почему? Наивный такой? Или у него какой козырь, выданный миродержцами, припрятан в рукаве?

— Здравствуй, сын, — сказал Сайнар, усилием воли заставив свой голос смягчиться и наполниться теплотой.

— Здравствуй, отец, — просто и незатейливо отзеркалил фразу Кангасск, ничем пока не выдав своим мыслей.

Повисла долгая пауза.

— Скажи мне, как так получилось, что ты стал Учеником миродержцев? — спросил наконец Сайнарнемершгхан. Упрек, легкий, тщательно выверенный, отчетливо прозвучал в его голосе.

Спросил — и сразу заметил, как подобрался и посуровел его сын и каким жестоким светом засияли его зеленые глаза.

— Тебе интересно, как я стал Учеником миродержцев? — усмехнулся Кан. — А как мы с мамой жили, тебе не интересно? На нас только не плевали в Арен-Кастеле! Где ты был тогда? Где ты был все двадцать лет?

Сайнар подошел к сыну, молча положил руку ему на плечо. Ладонь почувствовала напряжение и дрожь: парень нес в себе столько гнева! Должно быть, это наследие Дэи, если ее любовь от тяжелой и беспросветной жизни обратилась в горькую обиду и передалась подрастающему Кангасску…

— Сынок… — тихо проронил Сайнар. — Я… я очень виноват перед тобой. И перед твоей матерью… Мы поговорим об этом. Позже. А сейчас, будь добр, ответь на мой вопрос. — И в этом приказе, высказанном столь вежливо, сколь и непреклонно, был весь Сайнарнемершгхан Сайдонатгарлын.

То была еще не угроза, но уже недвусмысленный намек на нее. Когда водят не заточенной стороной ножа по шее — это то же самое. Даже суровый гигант Абадар в таких случаях считал за лучшее немедленно повиноваться воле отца. Младший же Кангасск словно и не заметил ничего.

— А что мама умерла, это тебе тоже не интересно?! — бросил он.

Как ни странно, Сайнар проглотил это. За всю жизнь ТАК с ним осмеливался говорить только один человек — Гердон Лориан. Никому из своих детей, глава Ордена такого бы не простил. Никому… кроме младшего…

— Как это случилось? — уступил он.

— Она заболела, — голос Кангасска стал мягче, когда он заговорил о матери. — Жители ее прокляли еще когда я родился, так что ни один лекарь не хотел прикасаться к ней. — Он сжал кулаки и гневно проговорил сквозь зубы: — Все кричали, что это гнев Прародителей! Что так ей и надо! — И тут он вновь поднял взгляд на отца; ненависть пылала в его зеленых глазах. — Ты обрек ее на это! Понимаешь? Ее смерть на твоей совести!

Сайнар в раздумье мерил шагами зал. Известие о смерти Дэи задело его, но не так сильно, как можно было бы ожидать. И именно это его озадачило. Что случилось? Неужели сердце зачерствело к старости? Болит, но не остро, скорее, ноет, как старая рана в непогоду. Он вспомнил себя в молодости. Сравнил с собой нынешним. И увидел между этими двумя Сайнарами зияющую пропасть. Чтобы распознать такой дурной знак, даже гадальщиком быть не нужно.

— Мне следовало забрать тебя, — сказал Сайнар наконец. И голос его вновь был ровен и холоден. — Я не сделал этого. Я виноват. Ты можешь обвинять меня и дальше, но мать ты этим не вернешь. Мы должны смотреть в будущее, сын. — Тут он сделал паузу, предваряя то, что считал по-настоящему важным. — Я понимаю, отчего ты согласился на ученичество. Ты остался один, ты ни от кого не слышал доброго слова в Арен-Кастеле… Что ж, миродержцы умело используют человеческие слабости. Но знай, ты ничего им не должен. Ничего. Оставайся со мной, — изрек Сайнар и протянул к сыну руки в широком, приглашающем жесте… который тому до смешного напомнил ловушку, готовую захлопнуться.

— Подобные речи я уже где-то слышал. И даже почти попался, — покачал головой Кангасск, вспоминая выступление Немаана на пути медового обоза в Шамаркаше. Тот тоже был яркий артист. — Потому поклялся себе, что ни словом, ни делом, ни мыслью больше не предам Владиславу и Серега.

— Почему? — мягко удивился Сайнар. Уговаривать — это особое искусство, и им глава Ордена Горящего Обсидиана владел в совершенстве.

Первая победа — парень не нашелся с ответом. Промолчал. Что ж, вот следующий ход.

— И что они дали тебе взамен твоей преданности? — продолжал Сайнар с легким укором. — Пока я лишь вижу то, что они отняли. Твоя амбасса… Совсем недавно ты был более велик, чем я. Какая гигантская чаша! Даже будь ты активным магам, за двадцать лет тебе бы такую не вычерпать. Нет, твоего дара тебя лишили сознательно. Быть может, они хотя бы объяснили тебе ценность того, что ты потерял? Тоже нет? Как типично! — с презрительным смешком добавил он. — Ты пуст, мальчик мой. И потеря твоя невосполнима. И зачем это было сделано, знаешь? Зачем, за что? За то, что ты потомок Малконемершгхана, дитя славного рода, пережившего Эрхабен. За это и только за это…

Я вижу у тебя харуспекс на груди, — невинным голосом заметил Сайнар и артистично восхитился: — Открытая лицензия!.. Так пусть он скажет тебе, прав ли я. А ведь я прав.

Растерянность отразилась в зеленых глазах Кангасска. Растерянность… и мучительное сомнение. Сайнарнемершгхан, скрестив руки на груди, терпеливо наблюдал за эффектом, который произвела его небольшая речь.

Нащупав рукой спинку стула, Кан подтянул его к себе и сел. Правая рука его, смуглая, жилистая тяжело легла на стол. Отрешенно посмотрев на нее, Кангасск вдруг увидел мысленным взором уродливый шрам выше локтя; но наваждение, заставив Ученика вздрогнуть, быстро рассеялось. Сыграв свою странную шутку, харуспекс вернулся в обычное свое состояние и бесстрастно подтвердил: да, отец угадал все очень верно. Но это и без холодного обсидиана было ясно: еще Орион, сын звезд объяснял поступок Серега тем, что Кангасск напомнил ему его Ученика, того, что так больно ранил его. Малкона.

Искусство уговаривать Сайнар всегда сравнивал с искусством боя. В свете этого сравнения сейчас можно было представить Кангасска поверженным на землю воином, которому осталось нанести один решающий удар. Проще говоря, добить.

— Они ничего не делают просто так, сын, — сочувственно сказал Сайнар, присаживаясь рядом. — Они мыслят не так, как люди: все-таки пятнадцать тысяч лет отделяют их от простых смертных. И то, что тебе показалось нечаянным поступком, под влиянием какой-либо сильной эмоции, на самом деле имеет под собой расчет. Точный. Убийственно верный… Я знаю, как ты потерял амбассу. И где ты ее потерял. Ивен. Я был там и говорил с людьми…

— Я не жалею, — вдруг улыбнулся Кангасск, поднимая взгляд на отца.

— Что? — от неожиданности тот несколько опешил.

— Я не жалею, — повторил Кан. — Не будь я пуст, я не сумел бы спасти человека.

— А… ты о той девочке, что несла в себе витряника? — догадался Сайнар и закивал, вновь почувствовав, что обретает контроль над ситуацией. — Поступок, достойный великого амбасиата!

— Хф! — Кангасск иронически фыркнул и прихлопнул ладонью по столу. — Не был я никаким амбасиатом тогда. И магом не был. Просто я был пуст, и потому сумел принять и выпустить чужую амбассу. — Он рассмеялся, чувствуя, как чары сомнений и обид рассеиваются, как хватка ненависти на его сердце ослабевает, и понимая: наваждение сброшено, он свободен.

Вот так. Если вновь уподобить разговор искусству боя, то распростертый на земле воин сумел извернуться и подбить ноги победителю — и вот они уже поменялись ролями. И опять дело за последним ударом.

— Я рад был встретиться с тобой, отец, — горячо произнес Кангасск Дэлэмэр, поднимаясь из-за стола. Сайнар встал одновременно с ним; лицо его выражало целую гамму чувств, и каждый, кто прожил с ним рядом хоть немного дольше младшего сына, понял бы, что сейчас самое время бежать без оглядки: выигрыш в споре с главой Ордена может встать очень и очень дорого. Но младший продолжал в том же духе. — Если бы не ты, я бы и не понял ничего… Теперь я все решил. Я не предам их. И мне не по пути с тобой. Прощай…

С этими словами наглец просто развернулся и направился прямиком к парадной двери, намереваясь уйти, конечно же. Глупый мальчишка!

— Все ко мне!!! — гортанно, по-боевому прокричал Сайнар; лицо его побагровело от гнева.

Братья и сестры, те, что совсем недавно кто радушно, а кто прохладно встречали Кангасска Дэлэмэра, преградили ему дорогу. Странно, что он не растерялся: видимо, душевный подъем, вызванный открывшейся внутренней истиной, заставил Кана забыть всякий страх. Он просто остановился и выжидающе смотрел на них, чувствуя тяжелый взгляд отца у себя за спиной.

— Ты думаешь уйти так просто? — оскалившись, медленно проговорил Сайнар. — О нет, так не пойдет. Отныне ты либо неофит Ордена Горящего Обсидиана и мой сын, либо Ученик миродержцев и предатель. Третьего не дано.

— Я не предавал тебя, — обернувшись, ответил на это Кангасск и добавил вдогонку: — Это ты предал меня и маму, еще раньше, чем я появился на свет. Так же, как и других своих детей и их матерей. Это ты отравил десять неофитов на верную смерть. Это ты использовал Сохраняющих Жизнь как маску для своего проклятого культа. Клейма на тебе негде ставить, отец. Ты хочешь убить меня здесь и сейчас? Давай, попробуй. Я продам свою жизнь дорого и умру с честью, Учеником миродержцев.

Сайнарнемершгхан сжал кулаки, готовый разразиться гневом, но сумел совладать с собой.

— Убить предателя, — спокойно приказал он десяти Кангасскам.

…Вьющаяся, как дым, тишина…

Решение об убийстве сына — как быстро и легко отдан был этот приказ! В кого ты превратился, Сайнар? Кем стал на старости лет?

Башни, выстроенные из лжи, всегда будут падать. Под собственной тяжестью.

— Нет, отец! — выпалил Кангасск Лар. Сделав два широких шага вперед, он встал плечом к плечу рядом с младшим братом и повернулся лицом к остальным братьям и сестрам. Положив руку на рукоять меча, он сказал: — Я не позволю. Ни тебе, ни кому-либо еще. Это мой родной брат. Он пришел сюда, доверившись мне. Он под моей защитой.

Обойдя двоих отступников слева, Сайнар заглянул в их лица. Судя по всему, Лар был полон решимости.

— Не делай этого, сын… — предупредил Сайнар.

— Я делаю то, что считаю нужным! — отрезал Кангасск Лар и обратился к остальным Кангасскам: — Он убил ваших учеников! — крикнул он им. — А теперь велит вам убить собственного брата! Поймите уже: Ордена нет больше! А может, и не было! Мне плевать! Я просто не верю, что подлостью и кровью невинных можно сделать для мира что-то хорошее. И участвовать в этом я не хочу!!!

Каждое слово отдалось в стенах зала троекратным эхом, отмечая крах трех тысяч лет надежд и ожиданий. Крах Ордена.

Мажеста, Евжения, Марини, Аджар, Аранта — эти Кангасски перешли на сторону Лара сразу.

Оллардиан и Веспери задержались на короткий миг.

Остались только двое — Орлайя и Абадар. Те самые дети, которых Сайнар любил меньше всех. Ученики Гердона.

Кангасск Абадар, облаченный в черный, траурный плащ, откинул капюшон с лица и встретился взглядом с отцом. Долгий это был взгляд, без слов поведавший многое. И, не сказав ни единого слова, Абадар присоединился к мятежникам.

Осталась одна Орлайя. Сайнарнемершгхан посмотрел на дочь с последней надеждой. Слабая это была надежда.

— Не бойся, я не брошу тебя, отец, — сказала Кангасск Орлайя, но и ее голос звучал теперь иначе. Вместо былого фанатизма в нем слышалась лишь бесконечная усталость и грусть одинокой женщины, такая же бледная, поникшая и седая, как сама Орлайя после того, как потеряла ученика. — Но, похоже, Лар все-таки прав… Я не собираюсь сражаться со своими братьями и сестрами, отец; уж извини, это слишком, это ты хватил через край. Мы с тобой сейчас пойдем в малую залу и поговорим. О том, каким должен быть Орден, и о том, как жить дальше. Хорошо?

Сайнар машинально кивнул; на самом же деле мысли его были далеко.

***

Нанятый маг, дожидавшийся заказчиков на одной из скамеек у края леса Магров, долго ворчал, что вместо троих ему теперь придется переправлять сразу десять человек, и требовал доплаты. Никто с ним не спорил. Молча скинулись кто сколько мог и собрали нужную сумму.

Целый час, пока маг готовил Трансволо, а новая родня молчала, погрузившись в свои невеселые думы, Кангасск Дэлэмэр с тоской смотрел на Храм Сохраняющих Жизнь. Так много всего случилось в этот день… Теперь понятно, отчего Лар посвятил его во все подробности планов Ордена: раскол назревал давно. Все было готово. Как сухая солома, которой нужна лишь искра, чтобы вспыхнуть. Как лавина, которой, чтобы сорваться, не хватает крохотного камушка. И он, Кан, выступил лишь катализатором, ускорив неизбежное.

Об отце он уже не сожалел. Это был совсем другой человек; давно уже не такой, каким его помнила мама. Не тот, на кого она злилась, о ком грустила, кого всегда ждала… Потому и сожалеть не о чем.

Да и не время сейчас о чем-либо сожалеть. Время решать иные проблемы. Теперь он, Кангасск Дэлэмэр, в ответе за братьев и сестер, что доверились ему. И он собирался оправдать их доверие.

Глава 4. У пересохшего фонтана

— Эй, парень, а я тебя помню!

Максимилиан обернулся на голос, но увидел лишь незнакомца, еще одного потомка Арники и Вадро, такой же правильный, как большинство коренных жителей Торгора. Это лицо не говорило ему ни о чем.

— Ты, должно быть, ошибся, — сказал Макс, отворачиваясь.

Но этот жизнерадостный воин и не думал сдаваться. Усевшись на бортик чаши пересохшего фонтана рядом с Максом, он принялся освежать старому знакомцу память.

— Мы с тобой вместе шли с караваном Рамаяны, помнишь? — живо говорил он. — С тобой было еще девять Сохраняющих Жизнь, один — совсем маленький, лет пяти-шести… Да и сам ты был щеглёнок, — незваный собеседник улыбнулся. — Лет двенадцати, наверно. Растерянный такой… и на каждом привале с книжкой в руках! А сейчас, смотрю, бывалый воин. С трудом узнал. Где ты получил такие шрамы?

— В бою, — неохотно ответил Макс.

Некоторое время они со старым знакомым сидели рядом, бессмысленно созерцая растрескавшуюся от жары и времени пустую чашу фонтана. Молчали. Потом, так и не дождавшись от Макса ни единого слова, кулдаганец попрощался и ушел.

Максимилиан проводил его долгим тоскливым взглядом, запоздало подумав, что надо было хотя бы имя его спросить.

Так холодно было на душе. Невыносимо. Так одиноко… И вот — словно сама жизнь попыталась немного развеселить хмурого паренька, устроив эту нехитрую случайную встречу. А Макс отмахнулся от маленького подарка судьбы, даже не взглянув. В который раз уже. По-детски это как-то. Все люди — дети, в масштабах мироздания…

Этот пустой дворик, этот пересохший разбитый фонтан… Кто лишний раз подумает заглянуть сюда, а уж тем более искать в неприметной трещине на дне пересохшей чаши Хору Солярис?

Никто.

Макс прибыл в Торгор два дня назад, на Трансволо и быстро затерялся в его многоликой толпе. Здесь был самый край, южный предел магии. Дальше и держателю стабилизатора можно было идти только своим ходом, двигая впереди себя границу Ничейной Земли. К слову сказать, та неспешно сдвигалась на северо-восток уже сейчас — вынутые из оправ и перемещенные в пространстве, стабилизаторы обречены теперь бороться между собой до тех пор, пока не будет достигнуто новое равновесие.

Но таскать с собой солнечную Хору Макс не собирался: у него были иные планы.

Торгор…

Решение Максимилиан уже принял: что стоит принять подобное человеку, которому и терять-то уже нечего? Ведь потеряв Эдну, он потерял и смысл жизни, и цель, к которой шел. А ведь тогда оставались еще и другие вариенты: целая паутина извилистых путей, по любому из которых можно было пойти и даже быть счастливым (путь и не бессмертым) по дороге! Теперь ее не стало. Пространство возможостей схлопнулось, превратившись в узкий тоннель, в конце которого не было даже света.

И, тем не менее, Макс медлил, до последнего откладывая то, что, начав, изменить уже будет невозможно. Уже два дня он потратил на тягостные раздумья у пустого фонтана, который заменил ему и храм, и учителя, на короткий срок став центром всего мира.

Даже в разгар туманной болезни (а она-то как раз молчала) осмыслить подобное было бы тяжело: Максимилиан собирался принести в жертву этот город. Собирался открыть Провал здесь.

Причин можно было назвать великое множество, и среди них слабость городских ополчений Кулдагана (пустынному городу большая армия не нужна: сурового климата да крепких стен уже достаточно) и большое количество мирных граждан. Открой он Провал в чистом поле — и миродержцы не станут сражаться насмерть, а отступят на более удобные позиции. В таком случае Омнис ждет небывалая, многолетняя резня, а эти двое останутся живы, будут вести за собой армии и, скорее всего, добьются-таки победы. Это претендента на звание миродержца, единственного и всевластного, никоим образом не устраивало. Нужно было вынудить Владиславу и Серега сразу дать главный бой. Никак иначе.

Такие объяснения выстраивал для себя Макс, чтобы успокоить разум. На самом же деле он выбрал Торгор, слепо руководствуясь предчувствием: полумиллионный город, почти беспомощный в военном плане, миродержцы ни за что на растерзание тварям не оставят. В этом Максимилиан был уверен на все сто. И Сайнар может теперь подавиться своей проклятой правдой об Эрхабене.

Что потом? Возможно, история сделает новый виток и повторит уже пройденное, так думал Макс, горько посмеиваясь, наедине с самим собой. И появится новый Орден, который пронесет сквозь века кровавые знамена Торгора и жажду мести, и каждый лидер этого Ордена будет с гордостью носить фамилию Арникавадро и люто ненавидеть Максимилиана — единственного миродержца, навеки виноватого во всем…

Об Эдне Макс тоже думал. О, вот о ней он думал почти постоянно, и эта мысль шла ко всему фоном. Властитель мира, бессмертный миродержец сможет взять себе как трофей все, что пожелает. В том числе и эту девушку. А потом, пожалуй, просто стереть ей память и начать все сначала.

Мысль была омерзительная, порой до настоящей, физической тошноты, но уходить она не желала, накатывая то и дело с упорством морской волны. И раз за разом все больше обнажая ту часть разума, о которой Макс даже не подозревал раньше. И эта часть, с каждым приливом набирая силу, все увереннее смеялась над остатками его сочувствия и благородства.

«Что ж… в ближайшую тысячу лет у меня будет время договориться с собственной совестью,» — в конце концов мысленно сказал себе Макс, поднимаясь на ноги. Он бросил последний взгляд на извилистую трещину, на дне которой ждал своего часа солнечный стабилизатор, и зашагал прочь, опираясь на Молчащий посох.

Сейчас, постаравшись отбросить все мрачные мысли, юный миродержец бодро шагал по веселым торгорским улицам, проникаясь атмосферой безудержной жизни большого города; запоминая каждую мелочь, увиденную по пути, ведь скоро всему этому суждено исчезнуть.

Торгору осталось две недели жизни. Время пошло.

Глава 5. История длиной в пятнадцать тысяч и один год

Утро уже было позднее, потому что все окрестные Холмы и побережье уже пожелтели от назаринов, открывшихся навстречу восходящему солнцу. Харуспекс разбудил Кангасска еще на рассвете и замолчал, оставив его наедине с разгорающимся утром. Он устроился на широком подоконнике того самого окна, сквозь которое не так давно пришла и ушла Една, и пристально смотрел на просыпающийся город, тем более, что посмотреть действительно было на что.

С такой высоты весь город был виден, как на ладони. Весь; с остроконечными крышами домов, отражающими рыжее рассветное пламя; с величественными гигантами-тримаранами в порту, окруженными пестрой димарановой мелюзгой; со всеми сонными горожанами и бодро рассекающими по набережной семерками студентов-Стражников. Их строевые песни в сопровождении криков чаек уже теряли свою власть над улицами Юги, потому что уже просыпались и рынки, и почта. И булочные. Запах свежего хлеба чувствовался даже здесь, и, скорее всего, тянулся с главной кухни Цитадели.

Чудесное было утро. Вот только одинокое.

Сколько бы Кан отдал сейчас, чтобы Эдна была с ним! Да, он совсем не знал эту девушку, но одно знал точно: увиливать от ответственности он не стал бы точно и сделал бы все, чтобы она была счастлива…

В дверь постучали. Со смешанным чувством тревоги и радости, в одночасье охватившим душу, Кан бросился открывать.

На пороге стояла Владислава. Его Учитель. Его лучший друг. Та, кого он больше всего был рад видеть в это тревожное время! Но вид у нее был усталый и измученный, а глаза почернели, утратив человечность, как тогда, в Столице. Что-то серьезное случилось, и для глупых вопросов явно было не время. Кангасск поспешил пододвинуть Учителю кресло, а сам не долго думая уселся на коврик рядом, готовый слушать внимательно и не перебивая все что угодно, как те далекие времена, когда он был мальчишкой, а его мама, в кои-то веки очнувшаяся от печали, рассказывала ему сказки.

— Спасибо… — вздохнула Влада, устраиваясь поудобнее. Взгляд ее прояснился. — Я здоровалась? Нет? Ну тогда здравствуй.

— Здравствуй, Учитель. Доброе утро.

Миродержец мельком огляделась в комнате, но ни вопиющий беспорядок, ни великолепный рассвет не удержали ее внимания, и ее взгляд вернулся к Кангасску, такому счастливому и такому встревоженному.

— Я пришла сюда, чтобы рассказать тебе одну историю, Кан, — тихо произнесла она. Странная отрешенность чувствовалась в ее голосе, на грани с растерянностью, совсем человеческой, не свойственной бессмертным. — Только вот она такая длинная и запутанная, что я даже не знаю, с чего начать. Сказание длиной в пятнадцать тысяч и один год только что обрело последнюю главу.

— Моя мама… — Кангасск пытался говорить уверенно, но голос его не очень-то слушался, а все потому, что недавняя встреча с отцом растревожила старую рану. — Она была сказительницей. Одной из лучших. У меня нет ее таланта, но ее уроки я помню. Так вот, она говорила, что когда история не ладится и не понятно, с чего начать, лучше отбросить все правила и начать с середины, ухватиться там за любую соломинку, любую мелочь, которая подвернется, и уже оттуда плясать — и тогда преграда падет, а сюжетное полотно развернется во всей красе.

Владислава улыбнулась ему, и от этой улыбки у Ученика посветлело на душе.

— Так и сделаю, — сказала она и откинулась в кресле, устремив взор в высокий, узорчатый потолок. Впрочем, ненадолго. Очень скоро взгляд Влады вернулся к Кангасску, и она произнесла: — Пауки.

— Там? Наверху? — не понял он.

— И да, и нет. — Наградой ему был серебристый смех, такой же чудесный, как тогда, в Кулдагане. — У малышей, плетущих сети над твоей головой, и героев моего рассказа общее только имя. В остальном же стигийские пауки — чудовища, которые меня убили, совсем на них не похожи.

— Убили? — удивился Кангасск. — Это какая-то загадка, да? Потому что, во-первых, ты жива, а во-вторых, миродержцев вообще нельзя убить, верно ведь?

— И да, и нет, — повторила Владислава вновь. — Я знаю, что ты любишь читать, Кан. Так что, думаю, ты заметил, что все мои работы до 11999го года подписаны другим именем: Хельга.

— Да, я заметил. Но не думал, что это важно. — Кан пожал плечами. — В конце концов, даже мы, смертные, то и дело запросто меняем имена.

— Что ж, в моем случае имя поменялось потому, что в 11999м Хельги не стало. Меня не стало. Потому что Стигийские пауки меня убили.

Когда случилось Нашествие, я недооценила вторженцев. Я решила остановить их сразу, своими силами. Даже к Серегу не стала обращаться — ему хватало проблем с Шутами. Я думала, что справлюсь сама. И столкнулась с тем, что было совершенно не понятно моему разумению. С существами, неизвестной природы и силы. Даже их внешний облик не выразить словами, доступными человеку. Но отступать к тому времени оказалось уже поздно.

Битва была страшная… О, ты не представляешь, что это такое, когда у миродержца магия уходит в красный сектор!

Но я пошла дальше — я полностью исчерпала себя. До дна, как неопытный донор. И стиги победили. Они убили меня.

Влада замолчала. Молчание вышло тягостным, и она заполнила его беззвучным заклинанием вызова, а потом она вытянула вперед свободную руку — и над ней поочередно появились прозрачный стакан, мягко опустившийся на ладонь; вода, принявшая в воздухе форму большой капли — она плюхнулась в стакан почти беззвучно; чуть запоздали появиться три кубика льда — они упали в воду и мелодично зазвенели, ударяясь о стеклянные стенки.

Сделав глоток, Владислава продолжила:

— Миродержца не так-то просто убить, Кан, это правда. Если дело идет к тому, то за него вступается сам мир.

— Мир?! — с удивлением повторил Кангасск.

— Да, — кивнула Влада, сделав неопределенный жест рукой; лед при этом вновь тихонько зазвенел в ее стакане. — Миры мыслят. Миры живут. А если нужно, то даже проявляют свою волю. Например, когда их создтелям грозит гибель. Только вот в моем случае этого не произошло.

— Почему?

— Малкон… Ученик Серега… экспериментировал с немагическим вмешательством, с той силой, что придает форму молодым мирам, но губит миры устоявшиеся, достгшие равновесия. Обычному смертному с этой силой не управиться, но Малкон придумал, как обойти эту проблему. Он посвятил в тайну целый город. Когда каждый второй житель Эрхабена стал практиковать учение Малкона, количество перешло в качество, и этого хватило, чтобы раскачать мир и ослабить его ответную реакцию, своего рода «иммунитет». Как человек с ослабленным иммунитетом может погибнуть от обычной простуды, так мир с расшатанным равновесием беззащитен против атак извне. Именно потому стиги смогли проникнуть в Омнис. И потому же он не смог вступиться за меня: не хватило сил.

Владислава слабо улыбнулась Ученику. Милый, добрый Кангасск. Так убийственно серьезен в ситуации, в которой и бессмертные не знают, смеяться им или плакать…

Последний… Последний Ученик Миродержцев — видимо, под таким титулом его и запомнят в веках. Он должен знать все. Знать и помнить…

— Орион говорил мне, что однажды нашел Серега при смерти и выходил его, — припомнил Кангасск. — Это было после нашествия Стигов?

— Да, верно, — кивнула Влада. — Серег пришел мне на помощь. Слишком поздно, чтобы спасти меня. И как раз вовремя, чтобы остаться в живых самому.

— …Я не понимаю… — пожал плечами Кангасск. Все же пропасть в пятнадцать тысяч лет давала себя знать: осилить некоторые фразы миродержцев он просто не мог.

— Я объясню, — охотно отозвалась Влада. — Потерпи чуть-чуть.

Мы остановились на том, что меня убили. Мою телесную оболочку разрушили, душа оказалась свободна. Я помню, как для меня остановилось время, и реальности пошатнулась перед взором, как ускользающий сон. Омнис отдалялся и гас, как гаснет мир снов перед пробуждением. Ведь Омнис для меня и есть, в общем-то, сон. Только вот просыпаться мне отчаянно не хотлось! Я стала звать на помощь, надеясь, что кто-нибудь услышит. И меня услышали.

Ты уже знаешь, что существует множество иных миров и иных миродержцев. Только вот мало кто из них достаточно на нас похож, чтобы мы могли понять один другого.

Но есть среди миродержцев тот, кого мы по праву называем своим лучшим другом. Имя его — Локи. И мир его — Ле’Рок.

При этих словах Кангасск встрепенулся — и теперь все в нем выдавало волнение: и взгляд, и голос…

— Так, значит, он есть, мир Ле’Рок! — не удержался Кан. — На самом деле…

— Есть, — уверила его Владислава. — Локи создал его специально, чтобы коллекционировать образцы чужих миров. Окруженный кольцом гор, каждый маленький «остров» сохранял все особенности родного мира. А взамен каждого «острова» Локи отдавал часть своей чудесной пустыни: арен, Странники и горожане, города Прародителей… это волшебный подарок.

Локи не просто сумел помочь мне вернуться в Омнис, он сразу решил еще две проблемы. Но обо всем по порядку…

Кажется, холодная вода и уютное кресло сделали свое дело: Кан заметил, как разгорается знакомый живой свет в чудесных глазах его Учителя — глазах цвета крепкого чая. И это не могло не радовать.

— Итак, — чуть бодрее произнесла Влада, откинувшись на спинку кресла, — проблема первая: вернуть меня в Омнис… Если в Омнисе умирает человек, то душа его освобождается и после некоторого срока свободного полета воплощается в новом теле, все очень просто. Но мы с Серегом не принадлежим к этому миру. Мы не можем вернуться в него таким путем. После смерти нас должно просто «выбросить» обратно в мир-первоисточник; это наша реальность, где мы родились.

Локи нашел способ обойти эту проблему: дав мне возможность родиться заново в его мире. Так что мы с тобой земляки, Кан, разве что ты относишься к горожанам, а я — к Странникам. Все равно: мир Ле’Рок роднит нас.

— Ну наконец-то все встало на свои места! — энергично закивал Кангасск. — А я то еще пытался сопоставить твои рассказы об отце и деде с твоим статусом миродержца! Голову сломал!

— Да, у меня были отец и дед, — с грустью произнесла Влада. — До двадцати лет я росла как Странница и не помнила, кто я есть. Пока меня не нашел Серег и не вернул мне память. Три тысячи лет прошло, а по своей кулдаганской семье я скучаю до сих пор. Я очень изменилась благодаря им. Стала более жизнерадостной, как сказал бы Серег. И менее жестокой, как мне самой кажется.

Так вот. Родиться заново — это была первая проблема. Вторая проблема — стиги. Совершив Обмен островами, Локи забрал их к себе. Над моими предупреждениями он просто посмеялся и сказал, что не боится зверушек своего зоопарка. И ведь верно: в его музее миров ничто чуждое не может выйти за пределы своего горного кольца.

Вот так решились первые две проблемы, и тут все понятно. А вот чтобы объяснить третью, придется сначала прочитать тебе небольшую лекцию.

— А давай! — с задорным вызовом выпалил Кан. — Я энциклопедию Ничейной Земли раз сто прочел, так что теперь мне ничего не страшно.

— Ну хорошо, — с улыбкой согласилась Влада. — Тогда начнем с того, что источник магии — Хора Тенебрис вовсе не Хора и вовсе не источник.

— Вот тут я сразу сдаюсь, — покачал головой Кангасск. — Уже чувствую, что это загадка явно не моего уровня.

— Ничего. Сейчас мы с тобой распутаем и эту головоломку.

Владислава сделала паузу, коротенькую, и только для того, чтобы вместить в нее еще одно безмолвное заклинание вызова. Опустевший стакан исчез из ее руки, а на его месте появилась крохотная блестящая вещица. Ее Влада протянула своему Ученику.

Где-то в Цитадели чье-то ожерелье волей миродержца только что лишилось бусинки. Именно бусинка, малахитовая, круглая, с дырочкой для нити, лежала сейчас у Кангасска на ладони.

— Представь каждый мир как бусину, Кан, — сказала Влада. Все время своего недолгого Ученичества Кангасск не переставал удивляться, как запросто она объясняет фундаментальные законы мироздания на пальцах. — Да, обычную бусину, с дыркой для нити. Так вот, в нашем случае нить — это магическая энергия, дикая, не стабилизированная. Она пронизывает и связывает воедино все миры воедино, как бусины в ожерелье. И место выхода этой энергии на материальный план называется источником. То есть, источник — это не камень, не Хора и не что-либо еще, вопреки классическому определению. Это место. И если на этом месте не расположить чего-либо, «распыляющего» часть дикой магии в стороны, то она идет через мир транзитом, не задевая его. «Транзитные» миры мертвы. Но их мало во Вселенной. В основном в каждом мире присутствует распыляющий компонент. Искусственный — как наша первая Хора Тенебрис, или же натуральный.

Стиги, они разумны, хоть и мыслят непостижимым для нас способом, и пришли они в Омнис не просто так, нет, им нужна им была именно наша Сумеречная Хора. Не знаю, зачем. Но это не важно. Важно то, что, если бы они забрали ее и ушли туда, откуда заявились, наш мир превратился бы в «транзитный», а это, дорогой Ученик, уже называется «конец света».

Локи забрал стигов себе. Вместе с островом. Вместе с Хорой. Так что замену нужно было искать немедленно. С тех пор, как произошел Обмен, жизнь нашего мира поддерживает человеческая душа, плененная вечностью.

Молчание. Владислава сознательно дала Ученику передышку, чтобы он мог осмыслить услышанное. Потом продолжила:

— Задумывался ли ты когда-нибудь, Ученик мой, отчего твоя родина так не похожа на земли за пределами горного кольца? Отчего у вас арен, а не песок. Отчего ваши Странники запросто управляются с дикой магией, поднимая из арена целый города, а после развеивая их в пыль, тогда как прочие маги такую магию даже тронуть боятся. Отчего кровь Прародителей никогда не смешивается у их потомков и порождает людей, похожих друг на друга, словно близнецы, тогда как всюду в Омнисе наследственные болезни безжалостно калечат любое сообщество, где разрешены браки между родственниками. И ведь это еще далеко не весь список.

— Да я всю жизнь гадал, почему, и не я один! — Кангасск взглянул на нее широко открытыми глазами. — Погоди… ты вот так просто расскажешь мне, в чем тут дело?

— Конечно, — развела руками Влада. — Ты мой Ученик, в конце концов. Так вот, каждый островок, который Локи забирает в коллекцию, сохраняет свойства своего родного мира. Как драгоценный камень не теряет блеска и цвета, будучи помещен в оправу и выставлен в музее. То же справедливо и в пустынных островах, которые он отдает взамен. Это единственно потому, что каждый остров стоит на особом фундаменте…

Если ты уберешь весь арен, Кан, или снимешь верхние десять метров горной породы Кольца, то обнаружишь нечто, похожее на серое полупрозрачное стекло. Это дымчатый обсидиан, дальний родич обсидиана холодного, который используют гадальщики. И именно он отвечает за сохранение свойств исходного мира на малом его островке.

Локи как истинный гений, когда встал вопрос о спасении Омниса, нашел дымчатому обсидиану совершенно новое применение: в качестве ловушки для душ. Согласно его расчетам, душа, заключенная в дымчатый обсидиан достаточно большого размера, должна была оказаться способной сохранять все свойства «распылителя» магии.

Терять было нечего; мы попробовали — и план сработал!

— Значит… душа… — вновь посерьезнел Кангасск. — Чья?

— Вначале была моя, — призналась Влада. — Это не сахар, скажу я тебе… Но потом Серег нашел замену. Малконемершгхана.

— Жестоко, — осудил Кангасск и покачал головой. — «Душа, плененная в вечности». Так ведь ты сказала? По-моему, никто не заслуживает такого наказания…

— Малкон согласился сам, — возразила Влада. — Он хотел исправить то, что натворил. Твой предок был святой человек, Кан.

Кангасск поднял на Учителя удивленный взгляд.

— Ты знаешь…

— Знаю. Я говорила с Орионом и Астэр. Сайнарнемершгхан — твой отец — далекий потомок Малконемершгхана… То, что Малкон предложил себя, позволило мне тогда освободиться от власти дымчатого обсидиана и родиться в Кулдагане, как планировал Локи…

Но сейчас речь не об этом, Кан… Теперь ты знаешь достаточно, чтобы понять главное. К этому и перейдем.

Помнишь ту картинку — фото, которое, ты нашел в библиотеке Серой Башни? Где Серег, я и малыш на фоне странного мира? Так вот, в мире-первоисточнике у нас был сын, Максимилиан. Когда ему исполнилось шесть лет, для нашего мира настали трудные времена — извини, не буду вдаваться в подробности… Но мы потеряли нашего мальчика. Мы думали, он мертв. Наш рассудок… помутился от пережитого горя. Я и Серег… мы отгородились от остальных людей и стали искать утешения в фантазиях, а однажды зашли слишком далеко, перешагнули незримую черту, за которой становятся возможными безграничные путешествия и сны обретают иное качество. Мы долго скитались меж звезд, пока не наткнулись на планету, искалеченную войной, мертвый, «транзитный» мир. Так мы начали отстраивать Омнис. Он создан с мыслью о потерянном сыне. Он весь проникнут любовью, которую нам некому было подарить. И болью. И одиночеством. И надеждами.

Мы думали, Макс умер. До последнего дня мы не сомневались в этом. Но вчера мы узнали, что наш мальчик жив… и что он здесь, в Омнисе.

Это он украл стабилизаторы, Кан. Он миродержец — любого другого, кто посмел бы коснуться Хор, защитное заклятие испепелило бы на месте. Омнис признал его.

Орден Горящего Обсидиана использовал нашего сына в своих интересах. Они не поступились ничем, чтобы призвать Макса сюда. Дрёмурский и Вигдиссинский витряники — оба города уничтожены ими — были лишь прелюдией ко всему: там Гердон Лориан оттачивал мастерство и делал первые попытки призыва. Потом — девять детей, принесенные в жертву на Черном Алтаре… и Сильвия — обрекая ее на смерть, Гердон просто хотел отвлечь нас от поисков, ты был прав…

Мы говорили вчера с Гердоном Лорианом, сводным братом твоего отца. Он все нам рассказал.

С каждым новым словом, голос Владиславы становился все холоднее, все отрешеннее. Глаза ее вновь заволокла непроницаемая, обсидиановая тьма. А пространство вокруг, сам мир, что был ее сном, искажалось все больше и больше, трепеща, словно горячий воздух над костром.

— Ваш сын… — Кангасск не просто говорил теперь, он взывал к Учителю, чувствуя себя последним мостиком между реальностью, которую знал, и хаосом, готовым его поглотить. — Ведь это хорошо, что он жив, правда? Осталось только найти его и все ему объяснить, да?

— Нет, — неземной, чуждый голос ответил ему. — С нами Максимилиан прожил шесть лет, с Орденом — в сумме больше ста. Разговоры здесь не помогут. Он адепт культа смерти, живое оружие, выкованное и заточенное с одной целью: уничтожить нас и сам мир, каким ты его знаешь. И артефакт доомнисийской цивилизации ведет его к цели. Мы потеряли нашего сына, Кан. Потеряли еще раз.

Звезды уже сияли сквозь прорехи в реальности, расползающейся прямо на глазах, словно ветхая ткань.

— Там, в мире-первоисточнике, ему все еще шесть! — крикнул Кангасск, нутром чуя, что это его последняя попытка.

И попал в яблочко.

Город гудел за окном, занятый своими делами. Солнце сияло сквозь разноцветные облака. А глаза Владиславы Воительницы вновь были живые, человеческие, цвета крепкого чая. Словно и не произошло ничего страшного миг назад.

— Спасибо, Кан, — только и сказала она, взъерошив Ученику волосы, и повторила, уже теплее: — Спасибо.

Глава 6. Кангасскнемершгхан

— Кангасск, мальчик мой… — позвал кто-то сквозь липкую, сонную тьму, заботливо спеленавшую сознание.

В единый миг окружающая пустота вздрогнула и наполнилась светом, а потом и вовсе вспыхнула, обжигая сознание. И Кангасск вспомнил: он уже проходил через это. В Ивене. Когда готовился к битве с витряником.

И тогда, ухватившись за эту мысль, пробудившийся разум выстроил уже знакомые очертания: Кангасск обнаружил себя посреди собственной магической чаши. Она немного пополнилась с того памятного дня; слой вязкой, соленой «воды», покрывавшей ее дно, местами доходил Кану до колен. Но, поднимая взор ввысь, туда, где, словно неприступные отвесные скалы, высились края чаши, он понимал, что всей человеческой жизни не хватит, чтобы наполнить ее заново.

Найдя небольшую возвышенность, Кангасск выбрался на сухое место и огляделся в поисках опасности или хоть чего-то, что могло бы дать ему ответ на вопрос зачем он здесь.

— Кангасск… — тихо сказал кто-то у него за спиной. Это был тот же самый голос, что и призвал его сюда.

Медленно, словно против воли, Кан обернулся.

— Малкон…

Зыбкий, расплывчатый образ старика печально кивнул в ответ.

— Помоги мне, Кангасск, — шепотом произнес он. — Подойди. Скорее.

До него было от силы три шага, и Кангасск преодолел это расстояние одним прыжком.

Тонкая призрачная рука легла ему на плечо, обретя тепло и тяжесть. Малкон, уже не призрачный а вполне живой и настоящий, с облегчением вздохнул. Вот теперь можно было поговорить.

— Ты — особенный, — с тихим восторгом произнес призрак. — Величайший из моих потомков. Твой отец отказал тебе в фамильном имени. Глупо это с его стороны. Но я это исправлю, прямо сейчас. Кангасскнемершгхан — так ты будешь зваться отныне.

— Ты просил помочь… — Кангасск несколько смутился, услышав свое новое имя. — Что-то случилось?

— Да… — кивнул Малкон. — Мне до слез жаль, мой мальчик, что проклятие, которое я так и не сумел исчерпать, ложится теперь на твои плечи. Я душу отдал, чтобы исправить то, что натворил, но и этого не хватило. Я чувствую, что-то назревает в мире. Что-то, связанное со мной… и с тем, что я наделал… Но я не могу ничего исправить сам. Внутри своей тюрьмы я всемогущ, но за пределами дымчатого стекла я слаб. Слаб настолько, что едва сумел дотянуться до тебя, чтобы просто поговорить.

Приди ко мне, Кангасскнемершгхан. У подножия пятой горы Кольца я открою тебе незримую дверь. Тогда я все тебе объясню и на все вопросы отвечу, а дальше ты уже сам решишь, как быть. Приди, мальчик мой. Это очень важно.

И вновь он пропал — должно быть, тогда, когда Кангасск моргнул, потому что момент исчезновения уловить не получилось. Вот только мир-сновидение, созданный ради короткого разговора, все еще продолжал существовать и держал сновидца крепко. Как и тогда, после победы над витряником, что бы Кангасск ни делал, проснуться, вырваться отсюда у него не получалось.

Ветер гулял по дну пустой чаши, создавая маленькие волны не поверхности мутной, соленой воды. В ней было больше соли, чем влаги, но дразнила, распаляя жажду, она как настоящая. Бродя меж причудливых соляных холмов, поднимаясь на соляные дюны и спускаясь с них вновь, Кангасск брел вперед в поисках выхода, но сон и не думал заканчиваться, а жар вечного полудня, льющийся с безоблачной синевы неба, каждый шаг превращал в пытку.

Выдохшись, Кангасск остановился. Скрестил на груди руки. Задумался о том, что же держит его здесь, на дне сновидения, словно незримый якорь. Загадка. Головоломка, которую надо сложить, чтобы замок щелкнул и открылся. Что ж, пусть будет так.

И вместо того, чтобы продолжить свой упрямый путь вперед, он обратил свой взор внутрь, в глубины памяти в поисках самой загадки и попутно — ключа к ней.

Вспомнился долгий утренний разговор с Владой… И самый последний ее рассказ, переданный со слов Гердона Лориана. Старый плут обещал Максу бессмертие — если тот сумеет добраться до дымчатого обсидиана и примет ту обязанность, которую исполняет последние три тысячи лет душа Малкона. Во имя Небес, как верен был расчет: неужели душа, томившаяся в стеклянной тюрьме так долго, откажется обрести свободу, передать свои полномочия тому, кто захочет принять их? Отчего-то Гердон уверял, что Максимилиан не станет пленником дымчатого обсидиана, как Малкон, а сможет ходить по земле как миродержец. Полноценный, бессмертный. И что это единственный способ обойти запрет на бессмертие для того, кто пришел в мир после периода творения, когда законы его окончательно установились и образовали жесткий каркас.

Возможно, он просто наврал парню? Нет. И это слова Влады: его план действительно может сработать. Потому что Кулдаган не принадлежит Омнису, это часть чужого мира, а значит — дыра в стройной системе правил. Именно этим его свойством воспользовалась когда-то она сама, чтобы родиться заново, и не просто получить новую жизнь, а остаться при этом миродержцем. Так что шанс есть и у Максимилиана, если он все сделает правильно.

Не это ли та беда, которую предчувствует Малкон? Но если и так, то чего он хочет от нового «немершгхана», что у Сайдонатгарлынов значит «наследник»?

И вновь все вернулось к началу и завертелось по-новой. Змея закусила собственный хвост.

Чего-то не хватало, чтобы разорвать замкнутый круг. Чего-то маленького, но очень важного, той самой детали, которая определила направление всему. И в том, над чем Кан сейчас так напряженно думал, этой детали явно не было.

Тогда он копнул дальше, глубже. Поднял на свет все свои разговоры с братьями и сестрами, с отцом, а до него — с Орионом Джовибом.

Орион покинул группу до начала «сборки», и Горящий ему это позволил. Потому что, хотя изначальный план подразумевал принести в жертву процессу сборки миродержца десять маленьких культистов, Гердон вычеркнул из этого плана одного — Ориона. Не провел над ним ритуал. Специально затем, чтобы в живом оружии Ордена остался изъян. Смертность. Да, тут все понятно: надо же чем-то мотивировать парня. Но все ли на этом?

Мысль поразила Кангасска, как гром… Память! Максимилиан был истинным сыном своего мира во всем, кроме памяти. Мира, где ему все еще шесть и у него есть родители…

Вот тут и щелкнула шкатулка-ловушка, взявшая Кана в плен. Мир мертвого моря поплыл перед его взором, кривясь и плавясь, а сам он взмыл ввысь — и проснулся. А потом понял, что Орион сын звезд давно уже кричит на него и трясет за плечи.

— Кангасск! Проснись, Кангасск!

— Все. Уже. Не сплю. Хорош меня трясти. — Голос Кангасска почти не слушался, словно он не пользовался им годами, а не просто поспал несколько часов.

— Уф, ну ты и напугал меня, приятель, — вздохнул Орион. — Нельзя же так спать… Временами ты даже дышать забывал. Что случилось?

Кангасск сел на кровати, потянулся и удивился тому, какими чужими показались ему собственные руки.

— Я… зашел во сне слишком далеко, — признался Кан.

Орион ответил на это емким «Тск!», полным как понимания, так и осуждения.

— Осторожнее со сновиденьем, Кан, — предостерег он. — Сновидец ты очень талантливый, спору нет, но не прыгай выше головы. А то в следующий раз забудешь как дышать. — Он покачал головой. — Я попрощаться пришел, Кан. Потом сразу беру Трансволо до южной границы, а оттуда своим ходом на Север. Новости пришли: вкратце, все катится к черту. Границы стабилизаторов двигаются, аномалии расползаются, гремят взрывы. Паника нарастает, опять же. Я надеюсь добраться до Серега прежде, чем гром грянет по-настоящему. Потому что один он не справится.

— Началось, значит… — Кангасск почувствовал, как тихий ужас разрастается у него под сердцем. Голос его упал почти до шепота. — Война грядет, как и сказала Влада.

— Да, друг мой, — кивнул Орион. — Влада с Серегом, конечно, возьмут на себя Провал и попытаются загнать обратно кого смогут, но оптимизмом тут и не пахнет. Даже в самом лучшем случае армии Юга и Севера нужно будет вести нам с Астэр.

— А как же Ничейная Земля? И Кулдаган? — спросил Кангасск.

— Им придется найти собственных полководцев, и чем скорее, тем лучше. В любом случае, разница будет небольшой. Омнис не привык к войнам, Кан. Профессиональных вояк тут раз, два — и обчелся, а после первого же сражения с тварями из Провала и вовсе не останется. Тогда необученным гражданским придется взять в руки оружие. Это будет уже резня, не война даже.

— А вот это мы еще посмотрим! — неожиданно возразил Кангасск. — Я тоже не собираюсь сидеть сложа руки!

Орион посмотрел на него искоса, прищурившись, но ничего не ответил.

На прощание сын звезд крепко обнял своего смертного друга и, отстранившись, долго смотрел ему в глаза.

— Не знаю, почему, но ты все больше напоминаешь мне Зигу, — острозубо улыбнулся Орион. — Есть что-то… неуловимое… Тут улыбка, там оскал… то один нежданчик, то другой… И все эти мелочи — как проблески чего-то большего, чего-то знакомого… Знаешь, не удивлюсь, если ты и есть он. Как у Джовиба его лицо, у тебя — его дух.

— Ты считаешь, что я — новое воплощение легендарного пирата? — Кангасск расхохотался. — С тебя станется! — отшутился Орион. — Береги себя, дружище. Надеюсь, встретимся еще.

И пропал. Лишь легкая дрожь в воздухе отметила его исчезновение. Мастерски, мастерски исполненное Трансволо!

Оставшись один, Кангасск отчаянно загрустил. Было почти физически больно — так защемило в груди.

Но он заставил себя отвлечься от этого; в преддверии войны не время предаваться печали и унынию — время действовать. А сделать ему предстояло немало. Перед этой горой планов даже просьба Малкона померкла в памяти.

***

Братья и сестры ждали его в обеденном зале, все девять. К еде никто из них даже не прикоснулся, и к чаю тоже. Первым навстречу брату вскочил Лар.

— Ну как?! — сходу спросил он. — Ты говорил с ней? Что она решила насчет нас?

Кангасск отчаянно рисковал, взяв девятерых еретиков под свою защиту. Он самонадеянно взял на себя слишком много… В случае неудачи он за свою судьбу не боялся так, как за их. Но все закончилось благополучно; теперь он имел полное право сообщить им об этом.

— Говорил, — успокоил Кан старшего брата и обвел взглядом остальных Кангассков. — Я объяснил Учителю ситуацию, и она сказала, что не станет предъявлять вам никаких обвинений. Но взамен она надеется на вашу помощь. Будет война, — сурово заявил Кангасск, поразившись тому, как в одночасье изменился его голос. — Ничейная Земля не имеет правителя, кто-то должен будет организовать амбасиатскую армию на ее территории и направлять ее впоследствии. Вся надежда на вас: насколько я понял, каждый из вас пользуется большим уважением среди Сохраняющих Жизнь, и именно этот орден веками боролся за порядок в ничейных землях.

— Мы сделаем все, что в наших силах, брат… — подал голос Абадар. К старшему Кангасску, по возрасту годящемуся ему в отцы, Дэлэмэр до сих пор относился с некоторым опасением. Но то, что этот хмурый воин слов на ветер не бросает, он усвоил совершенно четко.

— Хорошо, — кивнул Кан. — Учитель хочет поговорить с вами. Она ждет в библиотеке. Это самый большой зал этажом выше.

Молча все девять посвященных Ордена поднялись из-за стола и отправились наверх, в библиотеку, и, прежде чем покинуть обеденный зал, каждый и каждая пожали Кангасску руку. Девять рукопожатий, таких разных и так много говорящих без единого слова.

Оставшись один, Кангасск почувствовал, что все, его накрыло, и сейчас он потеряет самообладание, а потом… хорошо, если не расплачется. Да, с Ничейной Землей он решил вопрос, но ведь оставался еще Кулдаган! Более разрозненного народа во всем Омнисе не найти. И как тут быть? Перед картиной резни, уничтожающей целые города, вставшей перед мысленным взором Кангасска в полный рост, даже память о разговоре с Малконом померкла и затерялась.

Тогда он вспомнил, что еще ничего не ел сегодня, а набраться сил надо бы, ухватился за эту идею, как за спасительную соломинку, и принялся за завтрак. Только вот искусно приготовленные блюда казались пепельными на вкус, а сладкий чай не имел даже аромата. Кофе! Кофе должен помочь! Потому что пора уже очнуться и прийти в себя наконец!

Так, обманом всколыхнув свою угасающую решимость, Кангасск схватился за рукоятку ближайшего кофейника, еще теплого на ощупь. Тот неожиданно оказался куда тяжелее, чем можно было представить. И именно это заставило набирающие обороты отчаянье споткнуться на бегу.

Осторожно, почти с опаской Кангасск приподнял расписную металлическую крышечку и заглянул внутрь кофейника. Две маленькие, как бусинки, сияющие в темноте точки уставились на него оттуда. А потом обитатель кофейника щедро пыхнул на него дымом, сизым облачком с едким запахом горелого кофе.

Игнис! Ах ты мелкий прохвост! Добрался-таки до запретного напитка!

Среди всех тревог и печалей последних дней Кангасск совсем забыл о своем карманном драконе. Радость нежданной встречи ударила его в самое сердце, да так, что защититься он не успел: глаза наполнились слезами, и дым тут был ни при чем. Еще миг — и слезы покатились по щекам, а на лице Ученика расцвела улыбка. И он просто позволил ей быть, да и слезам тоже. Никто ведь не видит, и неизвестно еще, когда в следующий раз ему просто удастся побыть собой.

Глава 7. Берегом моря

Южное перекрестье границ стабилизаторов медленно ползло милях в сорока от чермасанского берега. А легендарные пиратские гавани, несомненно, оказались теперь в сфере влияния Хоры Солярис… Два дня назад.

Все тогда произошло очень быстро. Скачок — и за считанные минуты Ничейная Земля увеличилась почти вдвое. За счет территории Севера. Но на смену первой волне безудержной экспансии пришел неторопливый скользящий шаг: Лунарис опомнился и без борьбы не сдаст больше ни пяди. Так что Солярис впредь будет расширять зону влияния очень и очень медленно. Настолько медленно, что даже хромая, Макс легко сумеет опередить движущуюся границу. Только вот люди все равно продолжают гибнуть, а паника — набирать обороты.

В мире, охваченном хаосом перемен, оказался практически парализован как наземный, так и морской транспорт, потому Максимилиану не оставалось ничего другого, как проделать весь путь на своих двоих, медленно, но упорно хромая к своей цели. Он прикинул, что такое путешествие займет у него почти месяц. И провести этот месяц придется наедине с собой и своей совестью. Да, верно, у него еще будут тысячи лет, чтобы с ней договориться, но вот что без боя она не сдастся, понятно было уже сейчас.

Макс шел уже неделю и все это время старательно избегал любых населенных мест (а рыбацкие поселеньица — по нескольку хижин — встречались в изобилии), потому при виде Ларги — портового городка, сияющего соляной белизной стен и окруженного целым лесом мачт, он совершенно справедливо решил дать хороший крюк, дабы ненароком не попасться кому-нибудь на глаза… но что-то его остановило.

Словно холодным ветром, от этого города веяло предчувствием. Нечто подобное Макс ощутил тогда, когда брел по темным улицам Лура — за пару минут до того, как его настиг крик о помощи. Эдна. Нет, не может она быть здесь. Верно. Верно ведь?

Глядя издали на празднично-белый город, Максимилиан долго боролся с собой, пытаясь справиться с неведомым предчувствием, а оно звало все сильнее и сильнее и безжалостно терзало душу. «Ох, ну зачем?» — сдался Макс, сворачивая к городу. Он не мог сейчас придумать ни одной причины, чтобы объяснить, почему он так поступает. Ведь это значит показаться на глаза Охотникам и, возможно, заработать лишние неприятности: например, дать о себе знать кому-либо из миродержцев: благодаря Эдне они, должно быть, осведомлены о нем прекрасно.

Эдна…

Одна мысль о ней перечеркивала все доводы разума. Нет, игнорировать зов, слишком похожий на тот, из прошлого, Макс просто не мог.

Вблизи райский городок выглядел совсем иначе. Тревога читалась в каждом взгляде, каждом случайно оброненном слове. Казалось, даже белоснежные стены были насквозь пропитаны ею.

К удивлению Макса, серых капюшонов он не увидел. Ни одного. Это было очень странно: все-таки Ларга пусть и миниатюрный, но город, а значит, хотя бы одна-две боевые семерки должны были присутствовать здесь постоянно.

Предчувствие, заманившее Макса сюда, покинуло его, бросило его одного разбираться, куда о пришел и зачем. Одно он уже понимал ясно: Эдны здесь точно не было.

— Эй, малой! — окликнули его.

Максимилиан обернулся и увидел старика, сидевшего на пороге ветхого, наполовину вросшего в землю дома. Судя по виду, старику было лет под сто. Впрочем, в приморских городах долгожители и старше бывают. Сморщенные, как сушеные яблоки, хрупкие, как древние вазы, и хитрые, как лисы, так о них говорит местная молодежь.

— Ты откуда такой взялся? — с любопытством спросил долгожитель.

— Из Ничейной Земли, — неохотно ответил Макс, мысленно вопрошая себя, с какой стати он тут стоит и развлекает пустой болтовней скучающего, просоленного морем деда и почему бы просто не пойти дальше, сделав вид, что ничего не слышал.

— Сейчас четверть Севера — Ничейная Земля, — крякнул старик в ответ, разглядывая хромого воина своими блеклыми полуслепыми глазами. — Не думал, что доживу до такого…

Поспешив предварить неминуемую тираду о «старых добрых временах» и упадке нравов, Максимилиан спросил:

— А где все Охотники?

— А нету их больше, — старик вздохнул и произнес с горечью: — Семь было. Один остался, да и тот помрет через день-другой. Магия у них взорвалась — все полегли, один остался. Не жилец он уже, конечно, слишком уж ожоги страшные. Но за жизнь цепляется, упорный. У лекарей сейчас забот полон рот, так что я взял его к себе. Ему забота нужна, а так всем легче.

— Могу я… — глухо, пытаясь справиться с подступившим к горлу комом, проговорил Максимилиан. — Могу я взглянуть на него?

— Ты нешто лекарь? — хитро прищурился старик.

— Лекарь, — заверил его Макс.

— Ну тогда пошли. Ему как раз повязки бы сменить, поможешь.

Домишко старика весь пропах кровью и лечебными травами. Больного он разместил в отдельной комнате, на единственной в доме кровати. Там на простом соломенном матрасе, застеленном запятнанной кровью простыней, в полузабытье и лежал раненый Охотник. Бинты, пропитанные репейным маслом — народным средством от ожогов — покрывали почти все его тело.

— Айгир… — упавшим голосом произнес Макс, узнав его. — Айгир Рет.

Охотник застонал. Он даже повернул лицо на голос, словно надеялся увидеть говорящего, но глаз у него уже не было: чудовищная вспышка спалила их.

— Тут уже не поможешь, малой… — сочувственно произнес за спиной у Максимилиана старик. — Магией ишо можно было бы, так нельзя ее сейчас пользовать. Разве только травка какая у тебя есть обезболивающая…

Айгир. Каждое воспоминание об этом Охотнике, таком жизнерадостном, таком светлом, несло теперь боль. Макс понимал, что виноват перед ним дважды: за то, что его сослали в этот дальний городок, и за то, что случилось с ним после смещения границы. Этот человек, умирающий сейчас медленной, страшной смертью, желал ему только добра…

Миродержец глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и собрал волю в кулак. Он знал теперь, что тянуло его в Ларгу. Нет, не крик о помощи: у Айгира сил не хватило бы. Скорее уж остаток чего-то, что раньше было его, Макса, совестью. И теперь не мог уйти, не сделав все, что в его силах.

Он снял с пояса фляжку с аноком меллеосом.

— У меня есть зелье, которое спасет ему жизнь. — сказал Макс старику и добавил: — Он будет кричать.

Тот неожиданно шустро для своего возраста метнулся к двери и запер ее, а потом задернул шторы в комнате. Странно, что не стал задавать вопросов. И хорошо, что не стал.

Рядом с Айгиром Максимилиан просидел до утра: Охотник метался в бреду, и даже самые сильные обезболивающие зелья, которые знал Макс, помогали слабо. Только на рассвете Айгир затих и беспокойно заснул.

— Поешь, малой. — Это старик толкнул Максимилиана в плечо и сунул ему глиняную миску с рыбным супом.

Макс пил его прямо через край и не чувствовал вкуса. Суп был горячий; грел душу и утолял голод. Добрый, хороший суп…

— Как тебя звать-то? — спросил старик.

— Меня… — Макс помедлил, посмотрел на Айгира: слышит ли? — Хален.

— А меня Сальвор. Рад знакомству. Великий ты лекарь, Хален, хоть и малой еще!

— Нет… — тяжело вздохнул Макс. — Даже не знаю, зачем я это сделал. Глаз ему уже не вернуть. И обезображен он теперь на всю жизнь… такие шрамы ничем не сведешь… Наверное, зря…

— Неправда! — с укором выпалил Сальвор, вложив в одно это слово всю мудрость прожитого им века. — Малой ты. Не понимаешь, как ценна она, жизнь. — Он смягчился; посмотрел на Макса с улыбкой. — Вот когда все закончится, когда вернется магия, так и глаза ему восстановят. Главное, что живой.

Максимилиан отрешенно кивнул. Улыбаться у него уже не было сил. Едва отдав старику пустую миску из-под супа, он уснул, растянувшись на полу.

Пробуждение было странным. Полная темнота.

Приподнявшись на локте, Макс звонко ударился головой обо что-то деревянное. Чуть позже — нащупал лежащий рядом посох.

Понадобилось порядочно времени, чтобы сообразить, что он находится не где-нибудь, а под кроватью. До смешного просто и обидно.

Выбравшись на свет, Максимилиан встретился взглядом с Сальвором. Тот был невероятно серьезен сегодня.

— Где Айгир? — спросил Макс, обнаружив, что того нет на месте.

— Приходили Охотники, — сказал Сальвор. — Это в город новых семерых прислали, взамен тех. Забрали его. Он на поправку пошел, ты не переживай. — Старик внимательно посмотрел на Макса и сказал совсем другим тоном: — Они искали преступника. Вылитый ты, судя по описанию.

Максимилиан незаметно перенес вес тела на другую ногу — так, чтобы посох мог служить уже оружием, а не опорой. Глазами он быстро нашел выход; даже успел прикинуть, что будет делать, если сюда сейчас вломится боевая семерка, и порадоваться, что достать его магией сейчас никто не сможет.

— Успокойся, — велел ему Сальвор, от которого ничего не укрылось. — Я затолкал тебя под кровать, когда они за Айгиром пришли. А им сказал, что не видел их преступника.

— Что? — единым выдохом произнес Макс.

— Что слышал! — хмуро отозвался старик. — Может быть, ты и преступник, Хален, убийца, как они говорят… но я не видел, как ты убивал кого-нибудь. Я видел, как ты спас человека. Несмотря на то, что он Охотник. И, знаешь ли, я привык верить своим глазам больше, чем чужим.

Иди, пока кто еще тебя не увидел. Можешь взять вяленой рыбы в дорогу. Удачи тебе.

Шел дождь. Максимилиан совсем промок. Но это ничего, ведь дождь был южный, ласковый и теплый.

Ларга мерцала уютными рыжими огоньками вдали. Это чьи-то окна. Там варят рыбный суп и собираются к ужину, делятся радостями и тревогами за обедом, обсуждают то, что в мире делается…

Макс прекрасно помнил, каково это — быть частью семьи, и, глядя сквозь пелену дождя на мерцающие огоньки, невольно оплакивал путь, который ему уже никогда не выбрать. Он повернулся к городу спиной и зашагал прочь так быстро, как позволяла его хромота. Он пытался смотреть вперед, в будущее, но там было темно и пусто, только мрак без единой звезды — и больше ничего. И туда он шел, и туда он стремился! Зачем? Не проще ли закончить все здесь, одним взмахом клинка, который прячется сейчас в его диадемовом посохе?

Над этой идеей Максимилиан всерьез задумался, но ненадолго. Сквозь боль и горечь, сквозь мрак и холод, сковавшие его разум, он вдруг снова услышал голос Сальвора, как наяву.

«Неправда! Малой ты. Не понимаешь, как ценна она, жизнь. Вот когда все закончится…»

И, на удивление, этого Максу оказалось достаточно, чтобы вновь поднять голову и идти дальше.

Глава 8. Кулдаганский мастер

— Что случилось, Надин? — заботливо спросила Астэр, наклонившись к девочке.

Та молча отвела взгляд и вздохнула.

На Надин нельзя было смотреть без улыбки. Маленькая, хрупкая, с копной белоснежных кудряшек на голове, она напоминала северный первоцвет, что появляется ранней весной и тянется к солнцу, увенчанный пушистой шапочкой поднятого снега. Ни один другой цветок не способен на такое; знахари говорят здесь об исключительной воли к жизни и о том, что зелье с северным первоцветом способно придать сил и вернуть тяжело больному человеку.

На многое способен этот ранний цветочек, что просыпается в лютые холода и проламывает лед на пути к свету. Но при всей своей силе северный первоцвет хрупок. Тонкий стебелек зачастую беспомощно ломается даже в осторожной знахарской руке. Будучи же вынут из снега, первоцвет завянет через несколько минут.

Такова и Надин Мианна, юная ученица Астэр: сильная и хрупкая одновременно.

Глядя в ее темно-синие глаза, дочь звезд всегда поражалась их глубине и мудрости и гадала, откуда было домашней девочке всего двенадцати лет от роду набраться такого?

— Ты ждала меня целый час, пока я разговаривала с капитаном Алой Стражи, — напомнила ей Астэр с легким укором. — Так, что, наверное, ты хотела сказать мне что-то важное. Верно?

— Да, — решительно ответила Надин и подняла на наставницу взгляд, полный искреннего отчаянья. — Мистра Астэр, я не понимаю, что происходит! Все как будто сошли с ума, и это ужасно! Я вышла в город сегодня, чтобы… чтобы прогуляться, вот!.. и не узнала его! Пройти по улицам — слышен один только звон кузнечных молотов. Оружие, оружие… Страшное, уродливое, сделанное наспех… Его хватают и сразу же выдают людям; многие их этих людей даже не знают, как держать его. А еще… я видела раненых… — Надин всхлипнула и зажмурилась.

Астэр бережно обняла ученицу. Конечно же, Надин знает о том, что грядет война. Разумом она понимает все, но вот с чувствами своими бедняжка не сумела справиться.! Еще бы… увидеть этих раненых… Даже Астэр, за свою лекарскую практику повидавшая всякого, не могла без содрогания смотреть на эти чудовищные ожоги, оставить которые способна только магия, полыхнувшая прямо в руках.

Большинство раненых были Серые Охотники, хотя попадались и гражданские маги, и просто люди, оказавшиеся в неудачный момент в момент взрыва. Раненых переправляли сначала в крытых повозках к стабильной пока Южной границе, потом — на Трансволо перебрасывали сюда, в Югу.

Слепые, искалеченные, многие потеряли рассудок от невыносимых страданий… Лучшие лекари взялись за них, и трудиться им приходилось круглые сутки, не покладая рук.

— Надин, милая моя Надин… — ласково приговаривала Астэр, перебирая шелковистые снежно-белые кудри ученицы. — Война — страшная вещь. Я старалась оградить тебя и других юных Слуг Цитадели от нее, потому и запретила вам ходить в город. Но теперь я понимаю, что вечно так длиться не может. Рано или поздно всем вам придется научиться быть сильными.

— Я постараюсь, мистра Астэр. Смотри, я даже не плачу уже, — заверила наставницу Надин. И вдруг взмолилась: — Пожалуйста, позволь мне помочь чем-нибудь! Я не могу просто смотреть на все это и ничего не делать!

— Хорошо, — согласилась дочь звезд и задумалась на мгновение. — Ты прекрасно знаешь город. Не могла бы ты найти мне сейчас одного человека? Кангасска Дэлэмэра, нового Ученика Владиславы? Мне бы хотелось с ним поговорить.

— Мастер Кангасск? — светлая улыбка тронула губы Надин; бледные щечки порозовели.

Астэр не переставала удивляться Ученику миродержцев. Ох, редкая девушка хотя бы понарошку не влюбится в этого обаятельного парня. И дело тут даже не в экзотической внешности или славе, а в характере. Вишенка на торте: он и не догадывается, что минуты не проходит, чтобы какая-нибудь красавица не вздохнула, вспомнив о нем, и украдкой не уронила слезинку. И вот опять: достаточно было произнести имя этого зеленоглазого тихони, чтобы расстроенная Надин улыбнулась!

— Да, — спокойно продолжала дочь звезд, — он вернется в Цитадель только к вечеру, и, как всегда, такой уставший, что из него слова не вытянешь. Потому я хотела бы поговорить с ним сейчас. Он должен быть в одной из городских оружейных; не знаю, в какой точно, а проверять их все у меня нет времени. Узнай и позови меня, ладно?

— Я и так знаю, где мастер Кангасск! — с гордостью заявила Надин и вдруг смутилась: — Я приносила ему перекусить сегодня. В оружейную «Пламя Запада». Он сегодня там.

Теперь все понятно. Астэр запретила юным Слугам Цитадели выходить в город, но шустрая девчушка решила, что не случится ничего страшного, если она отнесет что-нибудь вкусное своему любимому кулдаганскому мастеру. А потом она увидела, что творится в городе…

— Хорошо, — кивнула Астэр, сделав вид, что не заметила смущения ученицы, — это экономит нам драгоценное время. Пойдем к нему прямо сейчас. Веди, я за тобой.

***

Сколько профессиональных воинов может быть в мире, где еще никогда со дня прихода миродержцев не было настоящей войны? Немного.

А оружейников?

Вот именно.

В это сумасшедшее время каждый, кто хоть немного умел обращаться с оружием, холодным или огнестрельным, стал учителем, взяв на себя практически непосильную задачу: в кратчайшие сроки привить военные навыки новобранцам, большинство из которых никогда не держали в руках ничего опаснее кухонного ножа.

Тем же, кто знал толк в изготовлении оружия, пришлось еще тяжелее. Если в мирное время заказы оружейников не превышали десятков клинков в год — в основном, прекрасное, баснословно дорогое оружие, — то теперь от них требовали тысячи, и в кратчайшие сроки. Тысячи!

В кузнях тоже появились свои новобранцы. И кто-то должен был заставлять всю эту орду несчастных делать то, что требуется. И учить их…

Так что на счету был каждый оружейник. Кангасск Дэлэмэр, за которым уже прочно закрепилось прозвище «кулдаганский мастер», не остался в стороне. Хотя мог бы. Как Ученик миродержцев.

Теперь он проводил свои дни то в одной оружейной, то в другой, везде стараясь помочь по мере сил. И если в первый день на него смотрели снисходительно, ибо Кан, безбородый и безусый как истинный потомок Дэл и Эмэра, казался местным всего лишь мальчишкой, то сейчас он пользовался всеобщим уважением: ведь то, что он предлагал, работало. В «Анвиле», где он провел пять дней почти безвылазно, удалось организовать сорок новичков и худо-бедно, но поставить на поток производство полуторный мечей. В «Клещевине» — стрел. Теперь пришла очередь «Пламени Запада».

«Пламя Запада» — тяжелая, внушительная, стильная вывеска висела над входом в торговый зал оружейной. Чистый, уютный, прохладный, предназначенный для покупателей, когда-то обставленный по образу и подобию музея. Здесь за стеклянными витринами красовались лучшие работы мастера, стены пестрели гобеленами с его фамильным гербом, а богатых гостей ждали мягкие кресла и прохладительные напитки.

Теперь вход в этот зал был не просто закрыт, а заколочен досками. Потрепанный листок, прибитый к косяку, извещал всех прохожих о том, что оружия в продаже нет.

В кузню пришлось пробираться через задний двор, где к дверце черного хода сотнями тяжелых сапог за неделю была протоптана широкая тропа. Ржавую калитку, которая, видимо, плохо открывалась, кто-то просто-напросто снял с петель и прислонил к забору. В мирное время этим путем вообще не пользовались, предпочитая заходить в кузню через дверь в торговом зале. Сейчас зал превратили в склад, и главный вход в него закрыт надолго, если не навсегда.

Дверь была такой маленькой, что, не нагнувшись, в нее прошла только Надин. Высокая, дочь звезд с опаской пригнула голову: подобно своему создателю — Серегу, — она недолюбливала никие потолки. Хорошо еще, что в самом помещении можно было спокойно выпрямиться в полный рост, не боясь разбить лоб обо что-нибудь.

Внутри кузня нешуточно напоминала преисподнюю. Жара; недвижимый воздух, пронзаемый отсветами пламени; копоть; шум, где грохот железа и человеческие голоса, стремящиеся перекричать его, сливались воедино.

Гиблое дело — искать в этом аду кого-то самостоятельно. Прокашлявшись, Астэр обратилась за помощью к одному из новобранцев — их всегда можно отличить от мастеров и подмастерьев по несчастному измученному взгляду и покорно опущенным плечам.

— Где Кангасск? — как можно короче спросила Астэр: каждое слово тут приходилось орать чуть ли не в уши другому.

Новобранец кивнул и без лишних слов направился вглубь кузни, безошибочно выбрав нужное направление, и жестом поманил дочь звезд за собой.

— Я сказал тебе, проверь лишний раз!!! — донесся сквозь грохот чей-то гневный голос. — Бестолочь!!! Смотри!!! Этот меч сломается от первого же удара!!! Это человеческая жизнь!!!

Проводник кивнул в сторону орущего: вот, мол, наш кулдаганский мастер, во всей красе.

Кангасск же продолжал отчитывать нерадивого ученика. Несколько крепких слов он парню сказать все же успел, прежде чем заметил присутствие Астэр и Надин, потому виновато развел руками.

Дочь звезд указала на дверь, ведущую в относительно тихий задний двор и, кажется, произнесла что-то, но в железном грохоте слов было не разобрать. Неважно: Кангасск понял. Сняв и бросив на стол кожаный фартук, он направился к выходу.

— Ох, мир прекрасен, — вздохнул Кангасск, щурясь на солнце, и добавил с досадой: — Еще только полдень? Совсем счет времени потерял. С вашего позволения, я присяду.

— Славная мысль, — бесхитростно согласилась Астэр. — Мы присядем тоже.

Присесть здесь можно было только на один из деревянных ящиков — двор был завален ими. Пустые, ветхие, с хлопьями облезшей краски, они, видимо, были припасены на дрова: белый драконник, никчемнейшая древесина которого годится только на ящики и серую бумагу, на редкость жарко горит, будучи смешан в нужной пропорции с углем и морской солью.

— Суров ты с учениками, Кангасск Дэлэмэр, — с улыбкой заметила дочь звезд. — Признаться честно, ты меня удивил — всегда представляла тебя мирным и тихим парнем.

Кан ухмыльнулся, оценив впечатление, которое невольно произвел, и попытался стереть рукой копоть с лица — ничего не вышло, только появилось несколько новых черных полос. Как и всякий, кто большую часть времени проводит в кузне, он был закопчен по самые уши. Наверное, потому его зеленые глаза казались еще ярче. Взгляд у Кангасска Дэлэмэра был спокойный и уверенный: встретив такой, сразу понимаешь, что, несмотря на безусость и безбородость, перед тобой взрослый мужчина, воин, а не мальчишка.

Ответил Кангасск не сразу.

— Я пытался быть мягче с ними, — сказал он, поразмыслив. — Но потом понял, что из этого не выходит ничего хорошего… и что мой мастер на меня орал тоже не зря. Так что я напрасно принимал это близко к сердцу, и был я не бездарный и глупый, как он говорил, а просто молодой… — Кангасск пожал плечами.

— Метод твой я не одобряюю, но и достигнутых результатов отрицать не могу, — покачала головой Астэр. О, эта удивительная женщина умела выглядеть величественно, даже сидя на облезлом деревянном ящике и беседуя с чумазым оружейником! Чудеса, да и только. — Я наслышана о твоих успехах в «Анвиле» и «Клещевине», а все мастера только и говорят, что о тебе. Если верить их словам, ты сделал невозможное.

— Э-э… не стоит меня переоценивать, — мягко возразил Кангасск. Исключительная честность, почти как у Влады, и здесь не дала ему промолчать. — Просто у меня есть некоторый опыт в плане стихийного производства мечей и стрел.

— Вот как? — Астэр удивленно подняла бровь.

— Но ведь ни одной большой войны раньше не было… — тихонько произнесла Надин, о которой двое взрослых за своей беседой успели благополучно забыть.

— Ну, у нас в Арен-кастеле была своя маленькая война, — пояснил Кангасск, обращаясь уже не к Астэр, а к ее маленькой ученице. — Мне тогда было примерно столько же лет, как и тебе, Надин.

Этот молодой мастер, несколько минут назад оравший на провинившегося ученика и клявший беднягу последними словами, был безгранично терпелив и внимателен к детям. Кому-то однажды повезет с таким отцом, подумала Астэр.

— Маленькая война? — девочка недоверчиво прищурилась. — Как это, мастер Кангасск?

— Помнишь, я рассказывал о кулдаганских драконах? — спросил он. Надин с серьезным видом кивнула. — Так вот, для нас это была большая беда, достаточно большая, чтобы назвать ее войной.

Когда мы решили собрать ополчение, чтобы пойти против драконов, у нас встала такая же проблема с оружием, как сейчас, только масштабом поменьше. Но и оружейная у нас в городе всего одна, а мечей надо было выковать аж две тысячи, причем срочно.

Обычно оружейник делает все от начала до конца сам — начиная с изготовления углеродистой стали и заканчивая банальной шнуровкой на рукояти. Труд огромный; годы и годы нужны, чтобы вникнуть во все это.

Когда же моему мастеру предъявили заказ на две тысячи клинков и выделили пятьдесят человек в помощь (причем, никто из них раньше даже близко к наковальне не подходил), он нашел гениальный выход: разделил весь процесс изготовления меча на маленькие стадии. Каждый новичок у него выполнял свои несколько действий и часто даже понятия не имел, что и как делают его соседи. Скажу честно, оружие таким способом получается отвратительного качества, но зато быстро и много.

Рассказывал Кангасск Дэлэмэр увлекательно, что и говорить. Сын сказительницы, при должном настрое он умел подать интересно практически что угодно. Обычно после очередного его рассказа так и хотелось похлопать в ладоши. Но сейчас даже такое мимолетное упоминание о войне заставило Астэр печально опустить голову. Белая, шелковисто блестящая прядь волос упала на глаза; дочь звезд небрежным движением заправила ее за ухо.

Чудесные длинные уши… Из опыта общения с Орионом Кан знал, что уши детей звезд, несравненно более подвижные, чем у простых смертных, и способные поворачиваться на звук или прижиматься к голове, легко выдают настроение и потаенные чувства своих хозяев. Глядя на Астэр, например, легко можно было догадаться, что рассказ чем-то ее расстроил. Теперь она печальна, и это надолго. Астэр — ответный дар Серега Владиславе — похожа на своего создателя не только ростом и цветом глаз, но и невыносимой порой серьезностью и склонностью к меланхолии, чего никогда не заметишь в неунывающем Орионе, сыне звезд.

— Астэр? — поспешно завершив историю, обратился к ней Кангасск.

— Нам с тобой нужно поговорить. О драонах, — сказала она очень знакомым, но ничего хорошего не предвещающим тоном. Таким Серег Серый Инквизито обычно начнает допрос.

— Слушаю, — посерьезнел Ученик миродержцев.

— Я недавно говорила с капитаном Алой Стражи, а чуть раньше — с представителем фрументарии, — начала Астэр; Кангасск нахмурился при этих словах. — Обе службы по моей просьбе провели расследование относительно драконов. Я подумала тогда, что раз вам встретились сразу двое — капитан корабля и ее внук, то, возможно, есть и другие. Я не ошиблась: судя по всему, изумрудные драконы находятся среди нас давно.

Наблюдатели из Ничейной Земли сообщили о массовой охоте на драконов в человеческом облике, организованной местным культом, и о пророчестве, из-за которого все началось. Далее: судебные лекари заключили, что тела напавших на Цитадель не принадлежат истинным людям. Похоже, все девять налетчиков — драконы… Восемь — точно: от девятого остался только пепел. И наконец, та девушка, Эдна, что была с ними. Полагаю, что и она им сестра по крови. Тем более, что изумрудного дракона над Югой видели как раз в утро ее исчезновения.

Орион Джовиб уверен, что ты последний, кто говорил с ней.

— Я тихо схожу с ума… — невесело пошутил Кангасск. — Или драконов много не бывает…

— Меня интересует девушка, за которую ты заступился, Кан, — продолжала Астэр. — Она была с теми девятерыми. И исчезла в тот же день, когда видели дракона над городом.

Молчание.

— Что она сказала тебе, Кангасск?

Молчание.

— Это важно! — с нажимом произнесла дочь звезд, надеясь втолковать упрямцу, что к чему. — Эдна — наша единственная ниточка, единственный шанс связаться с драконами Безымянного Континента. Мы могли бы узнать, что их связывает с Максимилианом и с тобой. Узнать, к конце концов, враги они нам или друзья. И, возможно, попросить у них помощи в борьбе за Омнис.

«Да, да, так прямо и рассказал все, да еще при ребенке!» — возмутился про себя Кангасск, лихорадочно измышляя, как бы ему отделаться малой кровью. Как назло, в голову не приходило ни одной дельной мысли.

«А с Джовибом у меня разговор будет отдельный…» — пообещал он себе.

— Кан? — напомнила о своем присутствии Астэр, дочь звезд. Нет, она не сдастся так просто; что ж, видимо, отпираться бесполезно. Лишать Омнис такого шанса Кангасск действительно не имеет права, и потому, если его рассказ хоть чем-то поможет миру, это уже не просто его личное дело.

— Надин, посиди здесь, — ласково попросил он. — Нам с Астэр нужно поговорить наедине.

— Хорошо, — послушно отозвалась девочка. При этом она смотрела на Кана такими глазами, что он не мог избавиться от непонятного и беспричинного чувства вины перед этим мудрым ребенком, хотя уж ее-то он не обидел ничем.

Взрослые отошли совсем не далеко: к той несчастной ржавой калитке, но этого хватило, чтобы их разговор для Надин превратился в немой спектакль. Впрочем, читать людей можно и без слов, если умеешь.

***

Что Астэр знала об изумрудных драконах? Строго говоря, почти ничего. Можно было, конечно, припомнить все истории, что рассказывал Орион со слов своего друга Зиги-Зиги, но те по прошествии трех тысяч лет уже слишком походили на сказки; хватит ли этих «сказок» чтобы понять странный поступок Эдны? А что инициатива принадлежала ей, а не скромному кулдаганскому парню, сомнений у Астэр не осталось: нет, надо было видеть, как, выдавая свое признание, бедняга сбивался, путал слова и краснел — заметно было даже через загар и копоть. Какой уж из него коварный соблазнитель…

Если до этого разговора дочь звезд злилась на Кангасска, видя в его упрямстве бестолковое нежелание понять серьезность проблемы, то теперь, когда все выяснилось, ей стало его жаль. То, что случилось между ним и незнакомой девушкой, даже близко не казалось ему пустяком: трагедии тут хватало на нарушенный обет как минимум.

— Кангасск, не кори себя так, — попыталась Астэр подбодрить парня. — Драконы взрослеют долго, а значит, Эдне должно быть уже несколько сотен лет. Она старше и опытнее тебя, намного, и она сыграла на твоих чувствах мастерски. Ты в этой истории точно не злодей.

— Спасибо. — Кан скептически усмехнулся в ответ. — За утешение… Но я все равно дурак, как ни крути. Вот уж не думал, что стану повторять «подвиги» своего отца… — Он надолго замолчал, погрузившись в невеселые мысли и, видимо, следуя одной из них, с тоской посмотрел в безоблачное южное небо. — Астэр?

— Да, Кангасск.

— Как ты думаешь, зачем ей это нужно было? — спросил он без особой надежды.

Дочь звезд положила руку ему на плечо, немало не беспокоясь о том, что вездесущая кузнечная копоть останется теперь и на белом кружевном рукаве, и на ладони.

— Я не понимаю цели. Может быть, ее и не было, этой цели… — с сочувствием произнесла Астэр, глядя в его печальные зеленые глаза. — Но, если верить Ориону и тем легендам, что остались со времен Зиги, то изумрудным драконам чужды… как бы это сказать… бесчувственные плотские отношения, которые так распространены у людей. Ты и вправду понравился ей чем-то.

— Погоди, ты же сказала, что она сыграла на моих чувствах?

— Да. Это то, чем изумрудные драконы живут: они играют. И чем больше и опаснее игра, тем им интереснее, тем сложнее им устоять и не броситься в эту игру с головой. Максимилиан, судя по всему, так и собрал себе команду.

— Ты тоже хочешь воспользоваться их любопытством, верно? Чтобы втянуть их в войну на нашей стороне. — сказал Кангасск с безрадостной ухмылкой.

— Да, — кивнула Астэр. — И я не вижу в этом ничего плохого. Этот мир не только наш, но и их тоже. Если вторжение выйдет из-под контроля и наша цивилизация погибнет, им тоже недолго останется. Так что, — она вернулась к прежнему вопросу, — ты знаешь, где нам найти Эдну?

Вихрь свежих воспоминаний пронесся перед мысленным взором Кангасска, воспоминаний сладких и счастливых, но омраченных горечью потери. Он едва знал эту девушку, но все равно тосковал о ней так, что думать о ней было почти физичеки больно.

— Если б я знал, где найти ее, Астэр, — вздохнул Кангасск, — я бы и сам уже бежал туда. Но я не знаю. Клянусь, не знаю.

Признание резануло по сердцу куда больнее, чем он ожидал. Бежать было некуда, прятать эмоции, бьющие через край, — невозможно. Кангасск отвел взгляд в сторону. Больше ничем он своей беде помочь не мог.

«Я понимаю теперь, что она в тебе нашла, — подумала Астэр, невольно залюбовавшись молодым смертным. — У тебя редкий дар. Все люди хоть немного да преображаются в твоем присутствии; об этом говорили Орион и Влада, и многие другие, в разное время и разными словами. Ты несешь в себе незримый, теплый свет. Драконы его видят, а все остальные, они иногда его чувствуют. Бессмертные вдруг ощущают рядом с тобой второе дыхание молодости. Спасенный тобой молодой пират бросает разбойное ремесло. Твои братья и сестры, встретив тебя, поворачиваются спиной к культу, которому служили всю жизнь… А еще ты никогда не играешь и не притворяешься. Все у тебя серьезно и от души. Я уже не сомневаюсь, что Эдна и вправду тебя полюбила, просто не так, как ты, человек, это понимаешь.»

— Кан, послушай меня, — вновь заговорила Астэр. — Я думаю, она вернется. Ради тебя. И не одна, а со своими сородичами.

Кангасск вновь обернулся к ней смотрел в неземные глаза дочери звезд долго, не проронив ни слова. А потом сник и просто и незатейливо попросил разрешения вернуться к работе. Скорее всего за тем, чтобы утопить в бесконечном, тяжелом труде все печали, хотя бы на время. Астэр опустила его, конечно. Больше помочь ему было нечем.

***

Если хочешь быть учеником кого-нибудь из бессмертных, умей — или учись — ждать. Это первая наука: умей ждать, когда не терпится что-то сделать; умей ждать, когда сердце рвется на части… умей — и все, ибо для твоего бессмертного учителя время всегда будет идти иначе: для него, прожившего тысячи лет, каждое мгновение вмещает куда больше смысла, чем видится тебе. Смыслом заполнено и твое ожидание, даже если ты пока не можешь понять это и ощутить. Потому — жди…

Надин смотрела на две маленькие фигурки вдали, и взгляд девочки с каждой минутой становился все тяжелее, все печальнее. Другой ребенок на ее месте не понял бы совсем ничего и провел бы эти полчаса, сгорая от любопытства и нетерпения и строя догадки, одна фантастичнее другой, либо изнывал бы от скуки, пытаясь хоть как-то себя развлечь. Тот же, кто умеет ждать, способен на большее.

День вне стен «Пламени Запада» обещал быть сухим и жарким; уже сейчас, хотя время было утреннее, солнце палило нещадно. Оно успело накалить камень домов и улиц, а потому даже ветер был горячим и не приносил облегчения.

В фонтане неподалеку от заколоченного входа в торговый зал оружейной плескались ребятишки лет трех-четырех: таким крохам вряд ли могут испортить настроение хмурые предчувствия взрослых. Они были одни на всей улице и, к счастью, не задумывались над тем, куда делись дети постарше: а те помогали по мере сил — в том же «Пламени Запада» чумазые, взъерошенные мальчишки и девчонки бегали по каким-то мелким поручениям кулдаганского мастера.

Так размышления Надин замкнулись в кольцо: начавшись с кузни, полной испуганных новичков, и вернувшись к ней вновь. Замкнулись, сложились, как головоломка, и обрели новый смысл.

— Я знаю, почему он не хотел отвечать тебе, пока я рядом, — печально проронила Надин, обращаясь к дочери звезд.

Астэр заглянула девочке в глаза. Слезы были в них совсем недавно, но уже высохли, оставив после себя только слипшиеся ресницы.

— Надин, милая, только не говори, что ты подслушивала, — сказала дочь звезд с легким упреком.

— Нет, конечно! — искренне заверила наставницу Надин. — Просто… — она сникла. — И так ведь все понятно.

— Что так расстроило тебя? — понимающе кивнув, спросила Астэр.

— Иногда, учитель, — задумчиво произнесла девочка, — бывает, думаешь, что разгадала человека, что знаешь, какой он на самом деле, а вдруг выходит, что все это была просто маска. И становится грустно и обидно. Даже если маска была красивая, а носят ее без злого умысла.

Крошка первоцвет, проломивший лед на пути к солнышку, увенчанный снегом, повзрослевший так рано… Что ни объятия, ни ласковое слово тут не помогут, Астэр сразу поняла. Все, что можно было тут сделать, так это выслушать.

— Я не слышала слов, но видела, что, когда мастер Кангасск говорил об этой девушке, Эдне, маски на нем не было, он был собой. Для всех других людей у него припасены маски. Для меня одна, для ребят в кузне — другая. — Надин говорила медленно, с трудом подбирая своему откровению слова. — Мне вдруг стало понятно: ради меня он маску никогда не снимет. Сколько бы обедов я ему ни принесла, сколько бы ни задала вопросов, он всегда будет таким же вежливым, добрым и милым не-собой. И думать будет только о девушке, которую потерял.

— Надин, дитя… — вздохнула Астэр.

— Не надо, учитель, — девочка решительно прервала ее. — Не волнуйся: я переживу. Обещаю.

Воистину, мы взрослеем не за долгие годы, а за несколько минут: годы лишь готовят нас к ним.

Внешне Надин Мианна все так же юна и прекрасна; все так же похожа на хрупкий северный первоцвет, радующийся солнышку. Только внимательный учитель способен заметить, что что-то сломалось в душе ученика.

«Ты уже такая взрослая, Надин, — подумала Астэр с нежностью. — И у тебя большое будущее.» Тоненькая фигурка девочки вдруг представилась ей окруженной трепещущим ореолом света. Видение быстро исчезло; остались тихая улица; шепот падающей воды в фонтане перемещения; смеющиеся ребятишки; Надин, печальная но решительная.

— Моя добрая, храбрая ученица, — сказала Астэр, взяв девочку за руку. — Смотрю на тебя и понимаю: зря я считала тебя и твоих ровесников беспомощными малышами. Знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем? Мы вернемся в Цитадель и соберем всех младших учеников. Нам очень о многом нужно поговорить. И о войне, и о том, что нас всех ждет, и чем можно помочь.

***

Город, прежде влюбленный в ночную жизнь и не спавший по ночам никогда, теперь погрузился в тяжелый, беспробудный сон. Не мерцали в аллеях гирлянды, не гудели ночные рынки, не гуляли в парках влюбленные. Усталость и страх затронули всех и каждого, а сон — лучшее средство и от того, и от другого. Вместе отбыв в гавань сновидений, жители Юги оставили свой город наедине с ночью, прохладной и звездной.

Каждый шаг Кангасска отдавался на ночных улицах эхом, так в городе было пусто. Пусто было и у него на душе. И в голове. И в желудке…

Он провел в кузне около четырнадцати часов сегодня. Неудивительно, что вымотался совсем. А ведь завтра в это пекло нужно будет вернуться, потому что сдаваться без боя «Пламя Запада» явно не собиралось. Даже в «Анвиле» было легче…

«Эх, видел бы меня мой мастер…» — с тоской подумал Кангасск. — Сказал бы, что я скатился дальше некуда. И проклял бы тот день, когда согласился взять городского уродца в подмастерья.»

Все эти мечи, выпущенные в спешке… ни один уважающий себя мастер никогда не поставит своего именного клейма на подобных кривых железках, и даже символа своей оружейной. Уж лучше забыться в веках, чем запомниться так. Потому на них выбивают только название города и год выпуска.

Только сегодня Кан забраковал пять клинков, которые не годятся уже совсем никуда. Но он не может успеть всюду — и сколько подобной рухляди, укрывшись от взора его и других мастеров, вышло в обращение, просто страшно представить…

Тяжело вздохнув, Кангасск толкнул дверь своей комнаты. Там ему заботливо приготовили ванну, несколько часов назад. Вода, конечно, давно остыла, но он не возражал. Отмыв душистым мылом грязь и копоть и переодевшись в чистое, Ученик миродержцев немного воспрял духом. Теперь оставалось только разобраться с голодом и жаждой. Зная, что готовить в такой поздний час ему никто не будет, Кангасск направился прямо на кухню, ведь что-то да должно было остаться после ужина.

Кухня в Цитадели была огромная, что неудивительно, когда нужно накормить несколько тысяч человек каждый день. По пути в кладовую Кангасск прошел сквозь целый лабиринт из пузатых котлов и высоченных печей, снабженных замысловатыми механизмами для работы, меж рядами разделочных столов, посудомоечных машин, шкафов, полных одежды для поваров и поварят всех рангов, и много чего еще. Но кладовая отличилась особенно: для поддержания низкой температуры здесь использовалась магия.

Кан взял себе четверть холодного мясного пирога на ужил, пару запеченных в меду яблок на десерт и бутылку сока, чтобы все это запить, и отправился в комнату, где обычно обедали и отдыхали младшие повара.

И тут он с удивлением обнаружил, что комната в столь поздний час вовсе не пустует.

За непокрытым столом устроился Орион Джовиб. Перед ним стояла пузатая бутыль с синими и зелеными светляками, заткнутая скомканной салфеткой, и нехитрый ужин: вяленое мясо, белый сыр и бутыль вина, судя по запаху, — со специями.

Игнис, сытый и довольный, лежал прямо на столе, по-хозяйски обвив хвостом тускло мерцающий светлячковый фонарь. Кангасска он приветствовал вяло: приоткрыв левый глаз, подняв левое крыло и дружелюбно пыхнув дымом из обеих ноздрей. Выполнив сей ритуал, огнедел заснул снова.

— А-а… привет, Кан… — усталым и изрядно охрипшим голосом произнес Орион. — Присаживайся.

Кангасск прекрасно помнил, что утром твердо намеревался при встрече сказать Джовибу несколько теплых слов о том, что нехорошо сдавать друзей с потрохами и вообще болтать лишнее, но он так устал за день, что готов был простить все что угодно, лишь бы спокойно провести вечер. Потому Кан кивнул и сел напротив.

— Как дела? — апатично произнес Орион.

— Плохо, — честно признался Кангасск.

— То же самое… — Джовиб вздохнул и приложился к кружке с вином.

Да, он устал не меньше Кангасска, и если тот натаскивал молодых оружейников, то Орион, как каждый воин в стране, пытался состряпать что-нибудь годное к бою из сотни мирных горожан.

— Слушай, я совета спросить хотел, — сказал Джовиб, подавая другу сыр. — Ты… это… в состоянии выслушать?

— Ага, — без особого энтузиазма отозвался Кангасск.

— Бесполезно это все, — мрачно изрек Орион, облокотившись на стол. — Эту мою сотню разнесут в первом же бою. Хоть сейчас их выпусти, хоть через месяц. Ну не учатся фехтованию и стрельбе за считанные дни! Не бывает чудес… — в этих словах прозвучало тихое отчаянье. Орион поднял глаза к потолку, как всегда делал, размышляя. — Знаешь, учитель мой и другие Кангасски поднимают сейчас амбасиатскую армию, настоящих вояк. Каждый из них стоит нескольких сотен недотеп с кривыми мечами…

ЕГО, Кангасска, «кривыми мечами». Ну да на правду не обижаются.

— …а я здесь дурака валяю!.. — с обидой продолжил Орион. — Я не на своем месте. Так и чувствую, что не на своем, что не здесь я нужен!

— А что предлагаешь делать? — Кангасск пожал плечами.

— Я хочу в Гавани отправиться, к Сумаху, — непреклонно заявил Джовиб, подняв испытующий взгляд на Кангасска.

— Погоди-погоди! — замахал тот руками, опомнившись. — Ты имеешь в виду Пиратские Гавани?

— Именно! Они сейчас оказались в зоне стабильной магии. Если Астэр согласится, возьму трансволо прямо туда… — в устах потомка Зиги подобная авантюра звучала как рутинная прогулка на соседнюю улицу.

— Пираты, Орион? — усомнился в авантюре Кангасск. — Скажи мне, чем ты предлагаешь их-то переманить на нашу сторону?

— Деньгами, если Юг с Севером согласятся раскошелиться, — просто и незатейливо ответил Орион. — А вести их будет Сумах. Его уговорить — моя работа. Но он мне как брат, и он не безмозглый бандюга, которому ни до чего нет дела, поверь мне. Он согласится сражаться за Юг и Север. А если те будут щедро платить золотом, то, считай, все клинки Гаваней встанут под крыло Влады и Серега: Сумах найдет, чем их убедить. Если, конечно, я смогу убедить его.

— Ладно, а если не убедишь? — спросил Кангасск.

— Тогда я вернусь сюда и продолжу тренировать своих домохозяек, домохозяев, пекарей, посыльных, школьников и бродяг. А потом умру с ними вместе, когда заварушка начнется, чтобы им одним было не так грустно. Клянусь. — Дав это мрачное обещание, Орион замолчал и пристально уставился на Кангасска, ожидая, что же решит его друг.

— Убедил. Я с тобой, — сказал тот наконец. — Завтра вместе идем к Астэр!

— ДА!!! — возопил Орион так нежданно и так громко, что Игнис в ужасе бросился прочь со стола с вигом и грохотом. — Так выпьем же за это! — Джовиб схватил бутыль. — Предлагают тост…

Глава 9. Панацея Гердона

Гонимый ветром, болотный туман с Зеленой Дельты неспешно, с грацией слепого спрута двигался на юго-запад, заполняя низины, обтекая возвышенности. Окруженный липкими парами городок Ставра возвышался над молочно-белой пеленой, подобно клыкастой скале Губительного Архипелага в Чермасане. На улицах было непроглядно сыро, и временами жителям Ставры казалось, что мир заканчивается в двадцати шагах от городской стены и даже неба нет над несчастным окраинным городком. И пусть до города на холме туману было не дотянуться, а эпидемия туманной лихорадки еще не началась, первые признаки болезни уже появились у некоторых горожан. Таур Метреде, глава Серой Охоты в Ставре, знал, что умрет из них как минимум половина, и это неизбежно. Туманная лихорадка выжидает долго прячется до последнего, а потом сжигает человека за считанные часы.

— Жуть берет, честное слово, — сокрушенно прошептал Тауру молодой Серый Охотник. — Все время кажется, что там, в тумане кто-то рыщет.

— Ты это брось, — строго сказал Таур. — Хорошего в тумане мало, это верно, но вот бояться его не стоит: здесь тебе не какой-нибудь там Кириак. Бывал я в нем проездом, еще мальчишкой… — и завел очередную историю, чтобы хоть как-то развеять мрачное настроение молодого коллеги.

Таур Метреде, седовласый Охотник первого уровня, проживший в Ставре полжизни, искренне жалел двадцатитрехлетнего Саарина и даже к страхам его относился с пониманием: молодой парень, вчерашний студент, первая ступень… В этом возрасте люди мечтают о подвигах и приключениях, так что получить билет на десять лет службы в глухом окраинном городе вроде Ставры — это для них настоящая трагедия.

Скоротечная туманная лихорадка время от времени наведывается сюда и собирает богатый урожай человеческих жизней, не делая никакой разницы между боевыми магами и простыми смертными. В прошлом году она унесла жизнь Риэлины Марвелюс, Охотницы второго уровня. Образовавшуюся в семерке дыру решили закрыть, прислав Саарина Травеля. Первую неделю он только не бился головой в стену от отчаянья — так ему было тут плохо. Теперь — притих, смирился, бедолага.

Заслушавшись новым рассказом старшего, молодой Охотник посветлел лицом, возможно даже улыбнулся разок под своей дыхательной маской. Но делу время, а потехе час: пора было возвращаться к работе. Что в данный момент означало пристально вглядываться в ненавистный туман.

Разум человеческий не терпит пустоты и охотно заполняет ее воображаемыми ужасами, иллюзиями. Это Таур знал прекрасно, потому в его семерке было принято дежурить по двое, ведь двоим одна и та же бессмыслица не померещится.

— Мастер Таур, мне кажется, в тумане кто-то есть, — осторожно предположил Саарин, указав куда-то в середину клубящегося месива. — На человека похоже. Глянешь?

Таур прильнул к биноклю и направил его в указанную точку. Да, он тоже это видел. Значит, не кажется: к городу действительно идет человек.

Кто он? Припозднившийся беженец с низин? Заплутавший в тумане путник?

Поднимаясь на ставрийский холм, человеческая фигура проступала сквозь туман все четче с каждым шагом. Путник был среднего роста. Судя по походке, молодой: даже огромный рюкзак за спиной не мешал его ногам ступать уверенно и легко, словно в танце. Лицо его было скрыто: от туманного зловония и витающей в нем заразы бродяга попытался защититься, обмотав лицо бинтами в несколько слоев. Одет он был в грубую домотканую рубаху и такие же штаны, а вот плащ на его плечах был новенький, богато отделанный шкурками понгиллид — болотных мартышек.

Саарина прибытие незнакомца заворожило так, что он даже дышал через раз! Городской парень, изголодавшийся по событиям в мрачной, беспросветной глубинке, он был, как говорится, за любую движуху, кроме голодовки. И даже нежданная встреча с одиноким бродягой казалась ему теперь приключением.

***

Гердон Лориан не мог нарадоваться своему плавному шагу. Как и вернувшимся в одночасье красоте, силе и ловкости. Прекрасная молодость! Двенадцать дней назад он этот рюкзак даже с места не сдвинул бы… да что там — он спины не мог разогнуть! A теперь…

Вначале Гердон был обескуражен, получив этот бесценный дар, да еще из рук врага. В тот день он примирил себя со всем, он был готов к смерти, готов был кануть в небытие и обрести следующую жизнь в новом мире, мире своей мечты… и тут — такая смена планов!

Да, некоторое время Гердон Лориан ощущал себя потерянным. То же, наверное, почувствовал бы странник, узнавший, что вершина, к которой он пробирался с таким трудом, терпя боль и лишения, — это вовсе не конец, а всего лишь середина пути, и дальше будет еще труднее. А труднее будет: браслеты, запрещающие своему обладателю всякую магию, навсегда, висели на запястьях незримой тяжестью.

Кто он без магии, Гердон Лориан? О, он недолго расстраивался по этому поводу: магия никогда не была для него целью, как для тех, кто с детства влюблен в это высокое искусство. Нет, для Гердона магия всегда была лишь средством.

Теперь, когда он нашел себе новую цель в жизни и, более того, даже шел к ней широким шагом, он уже почти не вспоминал о своей потере.

— Я этого парня не знаю, — заключил старший Охотник, складывая бинокль. — Зови остальных. Сейчас спустимся, поговорим.

Молодой умчался. Старший посмотрел ему вслед. Редко когда, глядя на этого парня, он не вспоминал Риэлину, бывшую главу семерки. Эта смелая женщина долгие годы сражалась с детьми тьмы на границе Дикой Ничейной Земли, она выжила в таком бою, где не выживают, прежде чем ее назначили в Ставру… даже не верилось, что ее жизнь унесла банальная лихорадка, что она ушла из жизни вот так бессмысленно и бесславно. Не раз и не два Таура посещала мысль, что он в чем-то виноват перед боевой подругой, что он ее подвел…

Задумавшись, он потерял счет времени, а когда очнулся, то увидел всех своих товарищей в сборе. Пора было открывать ворота.

***

«Какая честь!» — усмехнулся про себя Гердон, когда увидел, что его встречает у входа целая боевая семерка. За оружие маги не хватались, но выглядели настороженно.

В последний раз Гердон был в городе год назад — и этим городом был крохотный тихий Ивен, — так что он, должно быть, здорово отстал от жизни; неплохо бы узнать обстановку на сегодняшний день. Но это потом.

— Охотник первого уровня, Таур Метреде, — представился старший из семерых встречающих, высокий, худощавый мужчина с благородной сединой на висках и цепким, мудрым взглядом. Укрылись ли от этого взгляда магические браслеты на запястьях Гердона? Что-то подсказывало, что нет, не укрылись. — А ты кто такой?

— Палюс, — представился Гердон. — Так зовут меня люди.

— Болотник… — покачав головой, перевел Таур; как и всякий маг, он неплохо разбирался в древних языках. — Не хочешь называть имени, значит? Ну что ж… — он кашлянул; сырой, влажный воздух вызывал неприятную хрипоту в горле. — Что тебе нужно в городе?

— Я знахарь, — простодушно развел руками Гердон Лориан, еще не ведая, что попал в точку. — Думаю устроиться по специальности.

Таур Метреде задумался, услышав это. Молодой бродяга, умудрившийся в таком возрасте заработать себе магические браслеты, не внушал ему особого доверия, но в ситуациях, подобных этой, приходится поступаться своими подозрениями; приказ Серега был совершенно ясен: в связи с подготовкой к войне каждый знахарь должен быть поставлен на службу Северу и обеспечен государственным жалованием.

— Проходи, — велел Таур. — Саарин Травель, — он кивнул на стоявшего поодаль молодого Охотника, — отведет тебя в ближайший госпиталь. Если ты действительно знахарь, ты получишь жилье и работу: приказ Серого Инквизитора.

Услышав о Сереге, Гердон Лориан усмехнулся краем рта. Мог себе позволить: благо его импровизированная дыхательная маска оставляла открытыми только глаза. Поправив лямки рюкзака, он зашагал вслед за Саарином-Охотником бодро, словно и не было никакой тяжести за плечами.

Саарину оставалось только недоумевать, отчего незнакомец так и светится счастьем: самому же молодому Охотнику липкие щупальца тумана, подбирающиеся к городу, не внушали ни доверия, ни уж тем более, радости.

Итак, безымянный бродяга… Палюс… счастлив и весел, и лихорадка его, похоже, мало волнует. Это он пока не видел ставрийского госпиталя в разгар эпидемии! Неизвестно еще, что станется с его желанием обосноваться здесь надолго, когда ему откроется эта картина.

— Мы пришли, — бесстрастно сообщил Саарин, толкнув перед собой скрипучую донгоровую дверь.

Сделав несколько широких шагов по каменному коридору, прямому, как стрела, Палюс спустил рюкзак с плеч и прислонил его к стене. Плащ из черно-белых обезьяньих шкурок свободно повис, топорщась жестким мехом, каждый волосок которого здешний сырой воздух успел осыпать бриллиантовой россыпью капелек конденсированной влаги. В мягком сиянии Лихтов, парящих под потолком коридора, все это убранство сияло так, что вид у Палюса был почти призрачный. Воздух здесь был чище, и бродяга снял свою промокшую насквозь повязку, открыв миру лицо почти такое же молодое, как у Саарина, и с явным наслаждением сделал глубокий, медленный вдох.

Ждать пришлось недолго, и вскоре появился один из лекарей. В сером халате, с осунувшимся и поблекшим от вечного недосыпа лицом человек подошел к Саарину и, не тратя драгоценных сил на слова, просто вопросительно кивнул, желая узнать, в чем дело.

— Я привел знахаря… — начал было Охотник, но осекся. — То есть, он говорит, что он — знахарь; это нужно проверить.

Лекарь перевел страдальческий взгляд с Охотника на Гердона Лориана. При виде жизнерадостного, пышущего здоровьем бродяги он лишь неопределенно пожал плечами.

— Ну что ж, молодой человек, говори, где учился и что умеешь, — вздохнул лекарь.

— Я лучше покажу. Дайте мне самого тяжелого больного, — самоуверенно распорядился бродяга и уточнил: — Безнадежного. Который уже одной ногой в могиле.

Некоторое время лекарь отрешенно смотрел на него, обдумывая нахальное требование незнакомца, но потом, справедливо решив, что в данном случае хуже уже не будет, а быстрая демонстрация лучше долгих расспросов, сделал знак следовать за ним. С собой Палюс не взял ничего: ни аптечки, ни сумки с травами, ни хирургических инструментов, взял одну только фляжку с точеной костяной крышкой. Странный знахарь. Да и знахарь ли он вообще?

— Вот твой больной, — бесцветным голосом произнес лекарь и простер руку над бледным парнем, скрючившимся на койке у стены. — Ножевое ранение в живот, заражение — слишком далеко зашло, его уже не спасти. Мы даем ему обезболивающие и время от времени обновляем его снотворное заклинание, больше нам помочь ему нечем.

Гердон задумчиво повел бровью. Хмыкнул. Этот больной чем-то неуловимо напоминал ему Максимилиана. Курчавые волосы; обрывки черного фарха на плечах, бывшие когда-то плащом… Странное, неуместное сходство! Парень, скорее всего, просто вор, а ножом его пырнул его же товарищ, с которым тот не поделил добычу.

Взяв парня за плечо, Гердон перевернул его на спину. Даже сквозь лечебный дурман тот пытался слабо сопротивляться, что-то бормотал, а когда его заставили отнять от больного живота руки, издал слабый стон.

Под внимательными взглядами лекаря и Охотника Гердон Лориан снял с живота парня кровавые бинты и привязал ими к кровати руки и ноги больного, а потом без лишних предисловий открыл свою странную фляжку и пустил ее содержимое прямо в рану, тонкой струйкой, придерживая горлышко фляжки большим пальцем.

На месте раны вспух багровый рубец, а миг спустя парень отчаянно взвыл и — откуда только силы взялись! — попытался встать, и бинты его не удержали. Саарин опомнился куда быстрее изумленного лекаря — прижал разбушевавшегося больного к кровати; тот кричал и пытался размахивать кулаками. Справившийся с шоком от произошедшего лекарь принялся впопыхах накладывать обезболивающее заклинание. Хорошо, что закончилось все быстро. Боль утихла так же внезапно, как и вспыхнула.

Через пятнадцать минут парень уже спокойно сидел на кровати, рассматривая чудовищный шрам у себя на животе и расспрашивая, в чем дело, как он сюда попал, кто его спаситель, и когда будет обед.

Ошеломленный лекарь взъерошил себе волосы — жест получился беспомощный и порывистый.

— А ты… ты лихорадку тоже лечишь? — вот единственное, что он сумел сказать, не найдя слов, чтобы описать произошедшее.

Гердон Лориан лучезарно улыбнулся. Он ждал этого вопроса.

— Конечно! — ответил он, торжественно, словно золотой кубок, подняв свою фляжку.

Это был первый в его новой жизни момент славы, и Гердон собирался насладиться им как следует. Тем более, что гордиться ему действительно было чем!

Никто в здравом уме не станет пить анок меллеос. На людях Гердон его, конечно, не испытывал, но имел возможность наблюдать, как подопытные понгиллиды выплевывали собственные внутренности и захлебывались кровью, выпив это зелье даже в сильно разбавленном виде. Шкурки этих несчастных и украшали сейчас его плащ.

Сама идея приспособить анок меллеос для внутреннего потребления принадлежала Максимилиану, и подал он ее сразу после того, как Гердону удалось подобрать ингредиент для замедления действия звездного яда. К сожалению, время поджимало, потому Макс покинул Зеленую Дельту прежде, чем Гердон закончил работу. А там уже нужно было готовиться к приходу миродержцев и неминуемой смерти, так что дальнейшие исследования потеряли всякий смысл. Только с получением второй юности Гердон снова начал мечтать, изобретать и заглядывать за горизонт.

В новом, лучшем мире, в понимании Гердона, люди не должны были умирать от болезней.

К вечеру госпиталь был пуст. Панацея, принесенная счастливым бродягой, поставила на ноги всех.

***

Серый Совет за прошедшие две недели так и не удостоился личной беседы с Серегом. Приказы и поручения он слал исправно, но порога здания Совета главный Инквизитор так и не переступил: на время своего пребывания в Столице он снял двухэтажный дом, ничем не выделяющийся среди себе подобных, и все дела теперь вел оттуда. Это наводило Советников на вполне определенные мысли… Каждый новый день все трое провожали как последний, ожидая, что однажды на пороге здания Совета покажется семерка Инквизиторов второго уровня — самая мощная боевая единица, предназначенная для задержания сильных магов, — которая принесет приказ об аресте всех троих и вежливо предложит сдаться правосудию, а альтернативой будет последний бой и смерть на месте.

Но обычно скорый на карательные меры Серег хранил молчание. И это было хуже всего. Даже все тяготы подготовки страны к войне не могли избавить Зонара, Андроника и Мадвид от ощущения того, что над их головами давно уже занесен меч, который только ждет своего часа.

Как-то Андроник высказал предположение, что в той суматохе, что творится сейчас на Севере, можно бежать из Столицы и затеряться где-нибудь в дальних поселениях. Зонар лишь угрюмо смерил второго советника взглядом; Руф оборвал фразу на полуслове.

Никто. Никуда. Не побежит. Вот что ясно дал понять всем Зонар Йарих. С тех пор советники не разговаривали между собой ни о чем, кроме подготовки страны к войне, приказах и отчетах.

***

Серег смотрел на фотографию сына, маленького мальчика, которого до недавних пор считал мертвым. То, что он жив, что он здесь, и что он взрослый — эти три вещи никак не укладывались в голове. Как он выглядит сейчас? Серег не мог представить. Да, скорее всего, он и не похож на того маленького Максимилиана, ведь Гердон Лориан убил обычного омнисийского мальчика, чтобы заманить душу маленького миродержца в его тело.

Сдавшись, Серый Инквизитор перевернул старое фото обратной стороной вверх и со вздохом склонился над письменным столом, заваленным картами и кристаллами звука и изображения.

Услышав стук в дверь, Серег поднял голову и уставился на нее почти с ненавистью.

— Кто? — недовольно спросил он.

— Это я, Орион, — был ответ.

— А… Орион… — сразу смягчился Серег. — Заходи.

Сын звезд, облаченный в потертый походный костюм, бесшумно переступил порог и пересек комнату: он был без обуви, и мягкие ступни опускались на пол, не издавая ни единого звука. Ну почти кошачий шаг!

Творение Влады, Орион всем своим видом напоминал о ней: тот же невысокий рост; глаза с лукавым прищуром; даже улыбка, даром, что острозубая, а чем-то похожа на ее улыбку. От осознания этого на душе стало светлее.

— Как дела на границе? — спросил Серег, знаком предложив Ориону сесть; тот опустился в кресло напротив.

— Расширяется; Лунарис сдает позиции. Несчастные случаи предупреждаются заблаговременно; ситуация под контролем…

Серег был в курсе этих дел, которых говорил Орион, но слушал, не перебивая, ради мелких деталей и новостей, которые дополняли картину.

— На границе с Дикой Ничейной Землей беспокойство, — сказал сын звезд уже совсем другим тоном. Взгляд Серега сразу стал пристальным и внимательным. Неожиданно он увидел в этом бессмертном почти пятнадцати тысяч лет от роду ребенка, каким он был когда-то. Ребенка, хватившего через край и столкнувшегося с чем-то, с чем без помощи взрослого ему не справиться. — Стали просыпаться древние твари. Тысячами. Многие спали так долго, что люди успели забыть их названия, я уж не говорю о способах борьбы с ними. Дети тьмы то и дело мелькают в окрестностях населенных мест, и с каждым днем становятся все смелее. Темные движутся по Северу вместе с границей. Я принял меры, Серег… но, боюсь, этого будет мало. Мне элементарно не хватает людей…

Орион виновато опустил глаза, дожидаясь ответа. Он всего лишь хотел дать Серегу возможность спокойно обдумать услышанное наедине с собственными мыслями, а в итоге сделал неожиданное открытие. Взгляд его упал на перевернутую фотографию. «Макс. Пять лет» — было написано на обороте.

При мысли о том, что сейчас Серегу, возможно вовсе не до судеб мира, вымышленного, чтобы заглушить память о потерянном ребенке, который вдруг нашелся, сыну звезд стало жутко.

Скрестив руки на груди, миродержец откинулся в кресле и выглянул в окно, в тревожный, притихший в ожидании войны столичный город. Молодая Охотница, вчерашняя студентка, вела за собой нестройную толпу новобранцев с деревянными мечами. Сейчас эта девочка выведет их за город, построит в шеренги и заставит отрабатывать базовые удары. А ведь в настоящем бою большинство этих несчастных даже замахнуться не успеет!

— Темные твари на марше. Смещение границы. Паника, Разбой. Грабеж. А в болотном секторе еще и эпидемия, — с безысходностью в голосе произнес Серый Инквизитор. — И это война даже еще не началась!

Серег внимательно посмотрел на сына звезд. Тот терпеливо ждал его решения.

— Я дам тебе людей, — тяжело произнес Серег. — Лучших Охотников и Инквизиторов: молодежь не справится с детьми тьмы.

— Я постараюсь, чтобы они вернулись как можно скорее и в полном составе, — горячо пообещал Орион.

— Не сомневаюсь, — Серег лишь горько усмехнулся в ответ. Мельком глянув на перевернутую фотографию, он решительно отодвинул ее на край стола. — Нам нужно что-то менять, Орион, — сказал он решительно. — Мы зашли в тупик…

В дверь постучали снова.

— Кто? — неожиданно рявкнул Серег; Орион невольно прижал к голове уши в подсознательной попытке сберечь их от резкого звука.

— Охотник из Ставры, с вестями, — сообщили из-за двери.

— Пусть заходит, — распорядился Серег и объяснил Ориону: — У них там начинается эпидемия туманной лихорадки. Я велел держать меня в курсе событий.

Ставра — городок маленький, и потому в нем размещается всего одна боевая семерка. Обычно с вестями оттуда в Столицу отправляли на Трансволо молодого парня — Саарина Травеля. На это раз явился главный Охотник города — Таур Метреде, и это настораживало.

— Лихорадка в Ставре и в малых окрестных поселениях побеждена, — заявил он с порога.

Такая бесцеремонность никого не удивила: если ты Охотник первого или второго уровня, ты вправе общаться с самим Серегом почти на равных. Удивительна была сама новость.

— Каким образом — побеждена? — спросил Серег, подозрительно прищурившись.

— Люди здоровы, — ответил Таур. — Не только лихорадка, другие болезни побеждены тоже. Ранения излечены. Госпитали пусты, Серег.

— Панацея? — усмехнулся Серый Инквизитор, пожав плечами. Сын звезд вопросительно поднял бровь, так же ожидая объяснений.

— Сложно поверить, но это действительно панацея, — подтвердил Таур и обстоятельно объяснил ситуацию…

Да, действительно сложно было поверить в сказанное им, особенно Серегу, который в чудеса не верил от слова совсем. Если б такое говорил желторотик Саарин Травель, Серег бы, пожалуй, усомнился в его честности, так что Таур Метреде явился сюда не зря.

Итак, два дня назад некий бродячий лекарь принес эту самую панацею. Анок меллеос. Бесцветная жидкость, будучи вылита на рану, вызывает мгновенное ее заживление. Недостатки — грубые рубцы, часто неровно сросшиеся кости и связки. Известен случай врастания инородного предмета в рану.

Смешанный с замедляющим реагентом анок меллеос можно принимать внутрь для лечения болезней. Знахарь утверждает, что любых, но пока были таким способом вылечены лишь лихорадка, воспаление легких и заражение крови. Побочные эффекты — истощение внутренних органов. Особенно страдают желудок, сердце, почки и печень. Потому требуется курс восстановительной терапии — больной проходит его на дому. Строго говоря, боли в сердце или суровая изжога — не слишком большая расплата за излечение скоротечной лихорадки, вызывающей смерть в половине случаев. А грубые шрамы — за возможность выжить при смертельном ранении.

Иными словами: панацея.

— Хм… — Серег нахмурился и задумчиво потер подбородок. Все это было неслыханно, подозрительно и навевало мрачные мысли, но не верить опытному Охотнику у Серого Инквизитора не было никаких оснований: Таур говорил честно и искренне желал помочь Омнису в грядущей войне. Потому и пришел сюда с этой новостью.

— Этот знахарь… Палюс… говорит, что мог бы организовать массовое производство своего зелья, — осторожно намекнул Охотник.

— Хорошо, — отозвался Серый Инквизитор. — Он прибыл с тобой?

— Да.

— Пусть войдет.

При виде жизнерадостного Гердона Лориана, вошедшего в комнату танцующим шагом, Серег уронил голову на грудь и страдальчески прикрыл лицо ладонью.

Таур и Орион с недоумением переглянулись и обратили взоры к правителю Севера, ожидая, когда он скажет что-нибудь, что прояснило бы ситуацию. Судя по всему, этого бродягу Серый Инквизитор знал прекрасно. Ориону его лицо тоже было знакомо. В свое время некий Гердон Лориан, выглядевший в точности как этот парень, изрядно попортил кровь бессмертным своими выходками. Но этот знахарь был так молод, что сошел бы за его внука.

Ничуть не смутившись оказанным ему приемом, бродячий знахарь спустил с плеч свой невероятный рюкзак, с которым так и не расставался с самого начала пути, и, удобно оперевшись на него, устремил ясный, терпеливый взгляд в сторону Серега.

Наконец Серый Инквизитор нарушил молчание:

— Ты сейчас ходишь по очень тонкому льду, Гердон Лориан, — сказал он с тихой угрозой в голосе. — Только из уважения к Владе и к тому, сколько сил она затратила на то, чтобы такой убийца и проходимец, как ты, ходил молодой и здоровый, я не еще не испепелил тебя на месте. — Выдержав паузу, Серег добавил: — Советую убраться с глаз моих, пока я не передумал.

«Так, значит…» — вполголоса пробормотал Орион, невольно сжав кулаки… Именно. Тот самый Гердон Лориан — создатель звездного яда.

— А-а, привет, Орион, — улыбнулся Гердон, заметив, как изменилось лицо сына звезд. Ничто не помешало бы теперь признать в бессмертном мудреце прежнего кровожадного пирата. Надо быть настоящим сумасшедшим фанатиком, чтобы осмелиться шутить с таким. — Давно не виделись, — как ни в чем не бывало ухмыльнулся Гердон и обратился к Серегу: — Так ты не хочешь ничего знать о панацее? Даже на грани войны? Ну же, Серег, — произнес он с издевкой, — если ты сейчас принесешь тысячи Охотничьих и гражданских жизней в жертву собственному самолюбию, мне придется признать, что мой брат прав, и все его хансайдональские бредни — тоже правда! Поверь мне, я этого не хочу.

Серег издевку проглотил, и даже положил руку на плечо Ориона. Этот успокаивающий жест был призван не дать разгневанному сыну звезд немедленно стереть ненавистного болотника в порошок.

— Покажи, как действует твоя панацея, — велел Гердону Серый Инквизитор, откинувшись на спинку стула и сплетя пальцы рук, тонкие и длинные, какие всегда выдают мага. Что-то подсказывало, что заклинание, которое сорвется с этих пальцев и уничтожит наглеца, он уже выбрал.

Посерьезнев и оставив свой издевательский тон, Гердон попросил у Таура нож. Получив его, знахарь не без сожаления провел лезвием по безупречно гладкой молодой коже на своем предплечье. Холодная сталь окрасилась алым; вязкие струйки крови побежали вниз, собираясь в ладони и стекая с пальцев на мраморный пол: порез был глубоким.

Гердон вернул Охотнику нож и потянулся за фляжкой здоровой рукой. Ловко открутив хитрую костяную крышку, он пустил тонкую струйку анока меллеоса прямо в рану. Моментально прекратилось кровотечение; на месте пореза вспух уродливый рубец.

Гердон не опустился до страдальческого крика или даже стона, ничем не выдав свою боль; но по тому, как побагровело его лицо и участилось дыхание, можно было судить, что боль эта — адская. Он стерпел ее молча, как терпел в свое время пытки сайнаровских палачей.

.Дрожащей рукой — той самой, со свежим шрамом — Гердон Лориан закрутил костяную крышку на фляге, чтобы показать, что после лечения рука работает отлично, после чего отважно глянул в глаза Серегу.

— Я служу своему миру, а не тебе, — напомнил он гордо. — И не хочу, чтобы смертные люди гибли от ран и болезней. Особенно на войне. И еще… — Гердон прищурил один глаз. — Я тут краем уха слышал, о вашей проблеме с темными. Скажи, Серег, дорого бы ты дал за человека, который чувствует детей тьмы, где бы они ни находились, какое бы обличье ни приняли, и способен сражаться с ними без всякой магии?

— Чего ты хочешь? — мрачно спросил Серег, исподлобья глянув на смертного, так самозабвенно играющего с огнем.

— Я хочу, чтобы у каждого солдата армии Омниса была при себе фляжка с аноком меллеосом, — заявил Гердон. — Это ингредиенты, — он похлопал по боку своего драгоценного рюкзака, — их должно хватить на первое время, пока я налажу производство. Потом я обучу людей, которые добудут еще. Так вот: чтобы организовать производство панацеи, мне нужны люди, деньги и полный комплект государственной помощи.

— Это все, что ты требуешь? — холодно осведомился Серый Инквизитор.

— Все, — с достоинством кивнул Гердон.

— Считай, я дал добро, — хмуро согласился Серег, — и что дальше?

— О, а об этом я поговорю с ним, — с этими словами Гердон беззастенчиво ткнул пальцем в сторону сына звезд.

Орион неспешно скрестил на груди руки, не сводя взгляда со знахаря. С гневом он уже справился и внешне был убийственно спокоен. На самом деле сын звезд уже мысленно видел создателя «звездного яда», чуть не унесшего жизнь его любимой, с криком исчезающим в ослепительно-яркой вспышке Зирорна.

— Поговори с ним, Орион, — велел Серег и уточнил для верности: — Мирно.

Это был приказ, пусть даже высказанный в мягкой форме, и Ориону пришлось подчиниться.

Поговорить они с Гердоном вышли на балкон, нависавший над непривычно пустой и мрачной улицей: дыхание войны чувствовалось и в Столице. Даже дети — те малыши, которых еще не нагружали работой — вели себя тихо, как мышки. Из парка доносился перестук деревянных мечей. Через дорогу гудела кузня. Вспышки звука от работающих Спрунг-машин — городского транспорта — то и дело доносились с разных концов города.

Гердон облокотился о резные перила и вдохнул городской воздух полной грудью, успев уловить дразнящий аппетит аромат пекарни и смолистый запах сосен Рунного Парка. После болотных испарений этот воздух казался просто чудесным. Лучшего и желать было нельзя.

— Ты за что-то в обиде на меня, Орион? — беспечно поинтересовался Гердон; в голосе его звучало чистое любопытство, ничего более.

— За звездный яд, — бросил в ответ Орион, с откровенной злобой в голосе. Но тут же справился с собой и заговорил ровно: — Ты хотел убить Астэр…

— Я так понял, она жива, — закивал Гердон. — Да, конечно, иначе я был бы уже покойником. — Он криво усмехнулся. — А злишься ты на меня совершенно зря. С таким же успехом можно злиться на того, кто ковал меч, который ее ранил. Это глупо.

Я создал этот яд, когда изучал флору и фауну Зеленой Дельты. Много редких растений; море возможностей; безграничная пропасть времени. И, конечно, скука и одиночество. Ты не поверишь, сколько всего я изобрел от скуки и ради красоты формул! — Пожав плечами, Гердон справедливо заметил: — Если тебе надо кого-то обвинить, то все вопросы к маленькому миродержцу Максимилиану. Хотя и с ним все не так просто: замедлить яд — это была его идея, я только нужный ингредиент подобрал. Он не хотел смерти дочери звезд, хотел просто убрать ее с дороги.

Орион уже начал терять терпение.

— Говори, что хотел, — велел он.

— Как пожелаешь! — охотно повиновался Гердон. — Люди, про которых я упомянул, гроза темных тварей. Они называют себя Марнсами. У них есть ряд интересных наследственных черт. В итоге любой их ребенок может потягаться силенками с парой-тройкой веталов, а то и с дрекаваком, а магия страха разбивается о них, как о камни. Но главное: ни одна темная тварь не спрячется от них ни на свету, ни в темноте. Интересно?

— Ты говоришь, как торговец, — презрительно скривился сын звезд и потребовал: — Говори прямо.

— Хорошо, — Гердон развел руками. — В Дикой Ничейной Земле есть целое поселение этих людей. Марнадраккар. Ты там найдешь около трех сотен воинов. Это тебе на будущее, Орион: ведь к ним еще пробиться надо, через Дикую Ничейную Землю. А для этого я могу предложить тебе целое семейство на Юге, в городе Лувайре. Мать — Ирениль Оллардиан — и четверо ребятишек; против детей тьмы каждый стоит семерки Охотников второго уровня. А уж если распорядиться их способностями со знанием дела, ты поразишься тому, как даже единственный Марнс может изменить ход событий.

Некоторое время они молчали. Орион размышлял о чем-то, то и дело бросая взгляд на жуткий шрам, пересекавший загорелое предплечье Гердона.

— Почему ты не рассказал всего этого Серегу? — спросил сын звезд.

— Кому он нужен теперь, этот Серег? Открытия Провала он не переживет. Тогда во главе Севера встанешь ты… — и улыбнувшись, Гердон ехидно добавил: — Орион.

Глава десятая. Три аспекта арена

О мир прекрасный и нелепый,

От бед и горестей вдали!

Здесь, как во сне: я даже неба

Не отличаю от земли!

Здесь нянчит звезды молодые

Пустынной ночи колыбель.

И с дальних гор ветра седые

Изгнанников зовут к себе.

Зовут затем, чтоб те вернулись,

Когда б, волнуясь и пыля,

И днем, как ночью, вновь сомкнулись

Друг с другом небо и земля.

Тогда в песчаной круговерти,

Устав, доверишься судьбе,

Тогда подумаешь о смерти,

Но смерть не вспомнит о тебе.

О мир, прекрасный и нелепый!

Ты рассуди мои грехи…

Пусть возвращаюсь я калекой,

Дурные пусть пишу стихи…

Но я живой и, очарован,

Единством неба и земли,

Кажусь себе мальчишкой снова

От бед и горестей вдали.

Хален Милиан

Огромный читальный зал главной библиотеки Цитадели с недавних пор почти пустовал: время на книги было теперь только у самых младших учеников Астэр. Тихие, печальные дети, забытые всеми в преддверии грядущей катастрофы, они рады были забыться хоть в учебе, хоть в сказках.

За окнами пылал щедрый Южный день; пестрые чайки — любопытные, вороватые птицы, чья наглость сродни драконьей — бродили по узким карнизам и заглядывали в приоткрытые окна. Очевидно, они высматривали, не принес ли кто-нибудь из малышей что-то съестное. Яблоки, карамель и каленые орешки — частые гости в библиотеке, хоть, строго говоря, есть за книгами запрещено. Вскоре птиц собралось так много, что отдельных чаек было не разглядеть в беспокойной массе сальных перьев, клацающих клювов и жадных глаз-бусинок.

Но вдруг возня прекратилась, словно по команде, и, будто ведомая единым разумом, стая сорвалась со своих карнизов и с криками полетели прочь. Дети тревожно переглянулись, недоумевая, что же могло так напугать их. Ответ пришел быстро: магия.

Животные куда более чувствительны к магии, чем люди, и обычно стремятся загодя покинуть радиус действия заклинания, которое способно нанести вред их хрупким природным стабилизаторам. Так и сейчас: через несколько мгновений ученики заметили, как над маленькой сценой для чтецов побежала во все стороны легкая рябь Трансволо.

Ребристые подошвы тяжелых ботинок рассыпали кулдаганский арен по паркету. В Цитадель вернулась хозяйка.

— Привет, — с улыбкой сказала она детишкам.

Те бросились к ней с радостными криками, точно орава голодных птичек. Зал, где так долго царило угрюмое молчание, наполнился детским смехом.

От одежд Владиславы до сих пор веяло сухим жаром Кулдагана, представлявшегося детям далеким сказочным миром. Возвращение Воительницы воодушевило их, внушило им новую надежду. Казалось, ничего плохого не может случиться, пока она рядом, ведь миродержецы для детей — непобедимые герои, рыцари без страха и упрека.

Ох как бы Владе хотелось, чтобы это было и вправду так…

— А где Астэр? — обратилась она к детям.

— У себя в кабинете, — отозвалось сразу несколько голосов.

— Она говорила, что дела идут неважно, — добавила Диана, маленькая черноглазая девочка; в тонком голоске чувствовалась тревога.

Влада опустилась на одно колено и ласково погладила малышку по голове.

— Не переживай, милая, — приободрила она Диану. — Я принесла ей хорошие новости.

Проходя тихими залами и коридорами, где эхо шагов свободно прыгало от стены к стене, Владислава неприятно поразилась тому, как обезлюдела за последние две недели Цитадель, став похожей на Серую Башню — этот громадный памятник одиночеству.

Только у кабинета Астэр ей встретилась стайка юных учеников: Надин и трое ребят постарше. Да и те спешили куда-то и ограничились одним лишь простым приветствием. Оставалось только гадать, какие неотложные дела ждали четверку хмурых подростков.

Дочь звезд, облаченная в форму фрументара — темно-зеленую, с двумя алыми полосами на рукавах — склонилась над письменным столом, который был теперь завален бумагами и кристаллами изображения. Когда она поднялась из-за стола навстречу Владе, взгляд ее был усталым и мрачным, но в то же время сосредоточенным и полным решимости, совсем как у Серега.

Разговор вышел недолгим: благодаря Трансволо, вести доставляются быстро, а высшей пробы кристаллы звука и изображения держат Юг в курсе событий Севера. Оставалось обсудить лишь детали и дальнейшие планы, которые, с учетом сложившейся обстановки, приходилось менять чуть ли не каждый день. Когда новые приказы, составленные уже с учетом Владиных хороших новостей, разлетелись по кристаллам звука и изображения, Влада спросила:

— Как тут мой Кангасск?

— Знаешь… — Астэр закусила губу. — Он какой-то странный в последнее время. Как будто не в себе. Сегодня даже день отпуска попросил, сказал, что ему совсем плохо и работать он не может.

— Он много работал в последнее время, чудеса выносливости демонстрировал с этими тремя оружейными, — с пониманием кивнула Влада. — Похоже, все-таки надорвался парень.

— Нет, — покачала головой Астэр. — Будь это проблема со здоровьем, он бы обратился к одному из моих лекарей за помощью, но работы бы не бросил, это точно. Видно, что его гнетет что-то посерьезнее проблем со здоровьем. Странный он.

— Хм… странный, говоришь, — нахмурилась Воительница. — В последний раз, когда за ним замечали подобные «странности», это помогло спасти тебе жизнь.

— Думаешь, он снова предчувствует что-то?

— Не знаю. Пожалуй, поговорю с ним лично. Где он сейчас?

— Надин говорила, он ушел утром к морю. Помнишь тот маленький пляж между Пятым и Шестым Холмами Назаринов?

***

Это был одинокий пляж. Мало кто решится одолеть такой крутой спуск, чтобы оказаться на тоненькой, неухоженной полоске белого песка, зажатой меж двух Холмов, где одиночество разбавляет единственная кокосовая пальма. В ее тени и устроился Кангасск Дэлэмэр. Безвольно разбросав руки и ноги, он с тоской глядел на море, неутомимо пересеивающее песок и полирующее ракушки на берегу. Гигантская чаша, полная соленой воды, до сих пор тревожила воображение молодого кулдаганца: тому, кто двадцать лет своей жизни наблюдал свободную воду только в городском фонтане, нелегко притерпеться к морю, и это можно понять.

Было жарко, даже в тени, но за те несколько часов, что Кангасск провел здесь, он так и не решился окунуться в беспокойные изумрудные волны.

Словно посмеиваясь над нерешительным пустынником, недалеко от берега на волнах качались пестрые чайки, кося в его сторону то одним, то другим глазом, чем живо напоминали Кану любопытных драконов. Уловив сходство, он вспомнил об Игнисе и пожалел, что не взял зажигалку с собой. Огнедел скрасил бы ему одиночество…

Внезапно, словно по команде, чайки прекратили галдеж и дружно взмыли в воздух, колотя его крыльями с такой силой, словно за каждой гналась стая хищников. Миг спустя над диким пляжем затрепетал воздух. Повеяло магией.

— Здравствуй, дорогой Ученик! — шутливо и в то же время торжественно произнесла Влада, шагнув из открывшихся звездных врат на белый песок маленького пляжа.

— Влада… — выдохнул Кан.

Странное чувство охватило его, когда он взглянул на Учителя. Владислава была одета в теплый, насквозь пропыленный ареном и обесцвеченный беспощадным кулдаганским солнцем походный костюм — такие обычно носят Странники. Стеганый плащ свободно лежит на плечах; капюшон откинут — и серый налет ареновой пыли покрывает коротко стриженые волосы. И тяжелые ботинки с рифленой подошвой утонули в мягком Южном песке…

Именно так выглядела Влада тогда, когда Кангасск впервые встретил ее в оружейной Арен-кастеля. Когда все было иначе. Когда мир казался маленьким и неизменным. Когда незнакомая Странница перевернула всю его жизнь добрым словом и простым поступком: из всех мечей выбрав тот, что сделал вовсе не мастер.

Этот меч и сейчас был при ней.

— Что с тобой, Кан? — спросила Влада, видя его замешательство.

— Ничего. Я просто задумался, — ответил он, улыбнувшись вновь, — и еще вспомнил, как мы встретились в Арен-кастеле.

Владислава понимающе кивнула и ответила улыбкой на улыбку.

— Почему ты тогда выбрала именно этот меч? — спросил Кангасск. — Ведь на витрине были мечи и получше. — Поднявшись на ноги, он теперь старательно стряхивал песок с одежды, словно не желая встретить взгляд Учителя. Что лишний раз доказывало, как важен парню ответ на этот вопрос, заданный нарочито беспечным тоном.

— Потому что он с душой сделан. — Влада ласково погладила рукоять меча. — Это сразу видно. Вот я и не удержалаь — купила. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что я его сделал, — Кангасск виновато пожал плечами и посмотрел ей в глаза.

— Значит, я не ошиблась, — радостно подытожила Владислава. — Я слышала, у тебя что-то случилось, Кан? — спросила она с участием.

— Да… — смущенно развел руками Кангасск. — Меня что-то мучает. Уже несколько дней.

Влада шагнула в тень под одинокой пальмой и жестом поманила Кана за собой. Она не торопила его с ответом и не собиралась позволять этого и жаре.

— Предчувствие, — подытожил наконец Кангасск. — Только оно молчаливое. И слепое. Это тревога, которая не угасает, но при этом и не дает увидеть, куда бежать и как спасаться. — Найдя наконец слова для своей беды, он почувствовал себя лучше, вздохнул свободнее, а голос его окреп. — Это как если бы мне завязали глаза. Или… ослепили мой харуспекс.

Влада задумалась. Некоторое время она молчала, хмуро глядя туда, где в туманной дымке сливались воедино море и небо.

— Думаю, второй вариант вероятнее, — сказала она наконец. — Харуспексы способны глушить друг друга, будучи расположены рядом определенным образом. Этим их свойством пользуются, к примеру, контрабандисты, чтобы скрыть свой товар от боевых магов.

— Хм… не думаю, что на Юге много гадальщиков с отрытой лицензией. Да и вряд ли кто-то из них находится достаточно близко, чтобы… — он осекся; неожиданная мысль пришла ему в голову. — Я вспомнил: Нэй Каргилл рассказывал, что обсидиан типа «красный глаз», который он изучал, имеет большой радиус действия. Твой сын носит его теперь…

— Носит, да… — Влада закусила губу. — Твой Нэй Каргилл даже не представляет, насколько у горящего обсидиана большой радиус действия. И это еще полбеды. Если верить твоим братьям и сестрам, этот древний магомеханизм еще и способен мыслить. Скажи мне: то предчувствие в Башне ведь тоже было слепое?

— Да. — Кан поморщился, сравнив ощущения. — Но ведь ты знаешь, как это исправить… — Он взглянул на Владу с надеждой. — Правда?

— Нет, — решительно сказала Владислава. — Обсидианы — артефакты мира, который существовал на этой планете до Омниса, они за гранью нашего с Серегом понимания. Но, — она улыбнулась, — зато я могу сделать кое-что для тебя самого.

Миродержец решительно вскочила на ноги и вышла из тени.

— Ты здорово поработал в Юге, Кан, — сказала Влада искренне. — Дальше наши оружейники справятся сами. А тебя я возьму с собой.

— Куда?

— В Кулдаган.

***

В детстве маленький Кангасск признавался в ненависти к Кулдагану не раз и не два. Беспощадная жара днем; суровый холод ночью; непреклонный культ Прародителей, поставивший крест на его счастье и счастье его матери раз и навсегда… Но теперь, готовясь к возвращению на родину, Кан испытывал странное чувство. Нет, ни ненависть, ни обиды, ни жалость к себе никуда не делись, просто они больше не имели над ним власти. А вот все хорошее на их фоне засияло по новому, куда ярче прежнего.

Облачившись в предложенные Учителем одежды, он стал похож на молодого Странника, а еще понял, отчего короткий переход по пустыне дался ему в свое время так тяжело. Дело было в легкой одежде, какую носят горожане и в какой он по незнанию отправился в путь: она лишь закрывает тело от прямых лучей солнца и не позволяет сильно замерзнуть ночью, пока бродишь по улицам, но по части защиты от настоящих жары и холода не идет ни в какое сравнение с шерстяными штанами, стегаными телогреями и плащами Странников. Так вот он, секрет их свободы. Один из секретов.

Кангасск возвращался в Кулдаган. Тот самый Кулдаган, в который влюблен был суровый старик Осаро. Кулдаган, о котором говорят пропыленные ареном Странники только на языке мире Ле’Рок. В этот Кулдаган маленький изгой вглядывался часами, сидя на краю городской стены равнодушного, тесного Арен-кастеля. Кулдаган истинный, древний.

Сама пустыня не изменилась. В ней ничего не меняется. Это Кангасск смотрел теперь на нее другими глазами. И с любовью в сердце.

Вот так. Все, чему пытались научить его старик Осаро и другие Странники, сошлось воедино, количество перешло в качество, стоило Владе, тоже Страннице, как они, лишь подтолкнуть Ученика в нужном направлении. Все сложилось. И все теперь было правильно. Кангасск Дэл-Эмэр вернулся домой.

***

Трансволо открылось вдали от городов, где-то посреди пустыни, где вокруг не было ни души. По крайней мере, Кангасск так поначалу подумал. Ошибку свою он понял скоро, как только они с Владой поднялись на вершину ближайшего бархана и взглянули на то, что лежало за ним.

Первыми в восприятие ворвались звуки: впереди зазвенала переливчатая речь мира Ле’Рок, изобилующая бесчисленными «оло» и «ч». Влада объяснила Кангасску, в чем тут дело: три аспекта арена — песок, стекло и монолит — пронизывают всю жизнь Странников. Даже речь мира Ле’Рок соответствует им. У них есть серьезные, «монолитные» слова, выражающие самые важные понятия, к примеру, такие как «арен» и сам «Кулдаган». Есть гладкие, «стеклянные», отображающие свойства вещей, например, «ларрика» — красивая или «невереон» — загадочный. А все эти бесчисленные конструкции из «оло» и «ч» подобны песку: это слова, выражающие эмоции, простые действия и незначительные вещи; в зависимости от интонации, с которой их произносят, они могут принимать тысячи значений и почти не переводятся на язык Омниса.

Только Странники говорят на языке мира Ле’Рок; и столько Странников — многие сотни — Кангасск не видел еще ни разу за свою жизнь. Даже воевать с желтыми драконами собралось всего пятьдесят — и эти люди показали себя тогда грозным воинством. А сейчас… нет, Кан и представить себе не мог, что их вообще ТАК много на свете. С вершины бархана, на которой сейчас стояли Кангасск и его Учитель, открывался вид на целый странничий город!

По-хозяйски обращаясь с ареном, Странники подняли его среди дюн, обратив часть песка в стекло и монолит. Постройки были самой причудливой формы, от переливчатых пузырей до витых башенок, и все это было щедро изукрашено узорами, барельефами и разноцветным стеклом.

Влада не торопила Ученика — пусть наслаждается видом! — и сама никуда не торопилась. Это местные детишки прервали их молчаливое созерцание, взяв бархан штурмом и заключив гостей в объятия, словно давно потерянную родню. У подножия же бархана стали собираться взрослые, махая руками и привествуя гостей «стеклянным» пением, «монолитными» рифмами и веселым «песочным» ололоканьем. Пора было спускаться.

Увлекая пораженного до глубины души Кангасска за собой, Влада углубилась в лабиринт монолитных улиц города. Двадцать лет жизни, не помня себя, Владислава Воительница провела среди этих людей; это было три тысячи лет назад. Тем не менее, и сейчас Странники принимали ее как свою.

«Лоч’ол челоло олочерк ол…» — неслось со всех сторон; звонкие детские и низкие взрослые голоса. От всего этого многоголосия у бедного Дэлэмэра через некоторое время начало сводить челюсти: так всегда бывает, когда слишком долго вслушиваешься в слова чужого языка. Влада же говорила на местном наречии совершенно свободно.

Закончив с «песочными» приветствиями, она завела долгий, обстоятельный, полный «стеклянных» и «монолитных» слов разговор с пожилой Странницей. Его Кангасск слушал как музыку, так язык мира Ле'Рок был красив.

Улыбка, кивок, широкий, практически триумфальный жест… Что бы ни обсуждали эти две женщины, а дело, похоже, шло на лад.

Наконец Влада вновь обратила внимание на своего Ученика.

— Это Чиона, — сказала она, бережно коснувшись плеча своей собеседницы. — Мы говорили с ней об оружии. Сегодня отгрузили еще партию — две тысячи клинков. Странники помогли нам решить проблему с вооружением новобранцев.

— Я понял! — Кан щелкнул пальцами. — Монолит! Мастер говорил мне, что раньше Странники делали монолитное оружие, но потом отказались от него, когда оценили сталь по достоинству.

— Да, — согласилась Влада. — Монолит, тонкослойный, который идет на клинки, хрупок. И это большая беда. Но, боюсь, выбора у нас нет. Хочешь взглянуть?

Кангасск мрачно усмехнулся: низкосортная сталь и хрупкий монолит — с этим Омнис собирается защищать свое право на жизнь…

Вскоре Чиона показала ему монолитный меч из последней партии. Тут-то ухмылка и пропала. Потому что меч оказался неожиданно красив и изящен, а по весу и цвету напоминал привычный омнисийцам стальной. Монолитное происхождение выдавал характерный мокрый блеск, которым отсвечивали на солнце и рукоять, и обсидианово-черное лезвие, такое острое, что можно смело ронять на него перышки — разрежет.

Вначале настроенный скептически, молодой оружейник сменил гнев на милость, когда опробовал пустынное оружие: монолит показал себя очень и очень достойно. Особенно это касалось баланса меча и остроты лезвия, чем далеко не всегда могли похвастаться мечи, выходившие из кузен, которые приняли на вооружение поточный метод Кангасска. Следовало признать: во многом монолитный меч не уступает мечу, что носит за поясом сама Владислава Воительница, ничем, кроме хрупкости.

Но — нельзя не согласиться — лучше бежать в бой с хрупким мечом, чем с деревяшкой — а это для многих было бы неизбежно, если б Омнис положился только на кузни.

Остаток дня Кангасск Дэлэмэр провел в безграничном восторге от того, как легко и красиво Странники переводят один аспект арена в другой. Это была магия, но поддержки какой-либо Хоры Кан в ней не чувствовал, как не чувствовал ее, например, в огне дракона-зажигалки.

Постепенно ему становилось ясно, отчего Странники живут так, как живут: скрываясь от остального мира, эти удивительные люди сумели сохранить собственные природные стабилизаторы, уберечь их от губительного действия искусственной хоровой магии и теперь пользовались той магией, что дана им природой изначально. Более контактные жители городов утратили власть над ареном, скорее всего потому, что попали под влияние магии Хор; однажды разрушенный у Прародителей, стабилизатор до сих пор передается по наследству потомкам в таком виде.

Это открытие воодушевило Дэлэмэра невероятно. Правда, он не знал, что с ним делать.

Засыпал он под крышей монолитного домика, который местные подняли из арена специально для него, уставший и счастливый, глядя сквозь узорчатое стеклянное окошко на заходящее солнце. Посещение лагеря Странников стало для замученной предчувствиями души настоящим лекарством, Влада была права. Ничто больше не тяготило Кангасска, и дышалось ему легко и свободно.

Единственным, что немного огорчило его, было то, что за целый день, проведенный среди людей пустыни, он не увидел ни одного знакомого лица. Он надеялся встретить здесь старика Осаро или хоть кого-нибудь из тех Странников, с кем его в свое время сталкивала судьба. Но нет, не встретил.

А жив ли еще старик Осаро?

Ответа не было, даже от харуспекса. Холодный обсидиан был молчалив и безответен, как никогда прежде.

Глава 11. Нарра

Утром, дожидаясь, пока Влада освободится и уделит ему минуту-другую, Кангасск наблюдал еще одно странничье чудо: открытие нового колодца. Старик, окруженный стайкой любознательных ребятишек, не возражал, когда к его маленьким ученикам присоединился взрослый парень.

— Кангасск? — произнес он уважительно на слегка неуклюжем омнисийском. — Ученик Влады?

— Да, — рассеянно улыбнулся ему Кан, но тут же собрался и преставился как положено: — Кангасск Дэлэмэр, из Арен-Кастеля.

— Олоро’олч, — улыбнулся старик. Оставалось только гадать, что это значит. Странник вновь заговорил на языке Омниса: — Приятно познакомиться. Я Маор. Учу тут малышей уму-разуму. Ты, конечно, не малыш, но, если хочешь, оставайся, может, и тебе будет интересно.

Дети захихикали, когда к их компании присоединился взрослый: решили, что он, наверное, на редкость бестолковый, раз занимается вместе с ними. Поблагодарив Маора за доброту, Кангасск сел на песок рядом с детьми, благо чуть показавшееся над горизонтом солнце не успело еще раскалить пустыню.

Маор оказался отличным учителем: дело свое он знал хорошо, а слушать его было интересно. Каждое действие он объяснял не только на пустынном языке, но и по-омнисийски, специально для Кангасска, чтобы и он все понимал. А уж терпению, с каким он отвечал на все возникавшие у юных наблюдателей вопросы, мог позавидовать любой городской мастер. Казалось, у старика в запасе вечность, и детское любопытство, равно как и шалости, нисколько не докучает ему.

Вначале Маор «слушал арен». Он водил рукой по песку, пересыпал его между пальцами, а «услышав» что-то, резко разворачивался и решительно переходил на новое место, по пути объясняя, почему именно это направление выбрал. Кан и ребятишки спешили следом, слушая учителя и задавая вопросы. Бродить пришлось долго, пока старик не нашел ту самую заветную «линию воды», что, видимо, означало глубокий горизонт почвы под толщей песка, где вода была заперта, как в ловушке. Теперь дело было за малым: до этой ловушки добраться.

Маор простер над песком морщинистые ладони и «обратился к арену». Беззвучное заклинание, сотворенное стариком, отдалось эхом в сердце Кангасска, словно далекая барабанная дробь. Ритм ее ускорялся, напряжение нарастало, пока не достигло пика и не вырвалось в мир. Тогда песок у ног Маора поплыл, как вязкая жидкость, постепенно обретая стеклянистый блеск и ленивой воронкой уходя вглубь.

Искусство Странников было магией, но такой, какую привыкшему к магии стабилизаторов Ученику Влады было не постичь.

Оставив заклинание работать — углублять воронку, — Маор занялся верхушкой колодца. Чашу для воды он вылепил из стекла и монолита — второго и третьего аспектов арена, — а затем неспешно занялся украшением крышки (ведь в странничьих городах все богато украшено), которой потом защитит воду от пыли и солнца.

Время шло, утренняя прохлада покидала пустыню. Спиральный тоннель колодца мерцал в солнечных лучах, словно золотой. Дна уже не было видно, но оно продолжало опускаться — песок хрустел. Крышка уже была готова и даже украшена с учетом всех пожеланий детишек, так что теперь и учитель, и ученики просто сидели вокруг колодца и ждали, затаив дыхание. Наконец, на радость всем, хруст прекратился, и откуда-то снизу послышалось журчание прибывающей воды.

На глазах у изумленного Кангасска стеклянная чаша наполнилась доверху. Напившись холодной, кристально-чистой воды, дети разбежались по домам.

«Пустыня щедра, — сказал Маор, уже одному только Кангасску. — Только человек несведущий думает, что в ней нет воды. На самом деле под нами плещется целое пресное море. Размером с сам Кулдаган.»

После долгих объяснений Кан понял, как работает и поддерживает себя окольцованная горами пустыня. Горы. Их вершины холодны и концентрируют облачную влагу, и та бежит вниз, в обсидиановые пещеры, которые пронизывают дно Кулдагана, как вены и артерии пронизывают человеческое тело. Каждый, кто ступает по арену, ходит над водой. И если основные артерии, где расположены колодцы Прародителей, неизменны, то все прочие — нет. Бывает так, что сегодня странничий колодец полон воды, а завтра — сух, и нужно искать новый.

«Потому у нас нет городов,» — пояснил Маор.

И тут изумленный Кангасск завалил старика вопросами. Немудрено: как это нет городов, когда они сейчас стоят посреди странничьего города?

«Прости старика, — посмеялся Маор. — По-омнисийски я не очень хорошо говорю, вот ты меня и не понял. Я хотел сказать, что наши города не такие, как цементные города твоего народа, Кангасск Дэлэмер. Конечно, нам нравится жить в красивых домах и ходить по красивым улицам, и строить мы любим. Но как только пересыхают городские колодцы, все это становится ненужным, потому мы уходим на новое место, следуем за водой, а город возвращаем пустыне. Рассеиваем в обратно песок, из которого он вышел. Прибираем, так сказать, за собой. Потому брошенных странничьих городов ты не найдешь.»

Вот так… Кангасск невольно позавидовал такой свободе, когда нет тяжкого груза ни на плечах, ни на сердце. И всюду, куда бы ни вел тебя твой путь, есть арен — песок, стекло и монолит. И дом, и оружие, и колодец с водой. Всё же Странники — удивительные люди. И Влада, его Учитель, — одна из них!

Горячо поблагодарив Маора, Кангасск побежал искать Владу. На вопрос о ее местонахождении харуспекс отвечал упрямым молчанием, так что пришлось поспрашивать об этом у местных.

— А, Кангасск! — Влада улыбнулась подбежавшему Ученику. — Доброе утро.

— Утро доброе! — бодро ответствовал он и сам поразился легкости, с которой произнес эти слова: гнетущее предчувствие войны, которое здесь почти не ощущалось, на Юге не давало ему даже лишний раз вздохнуть свободно, не то что искренне пожелать кому-то доброго утра.

— Вижу, тебе лучше, — порадовалась за своего Ученика. — Что-то хорошее случилось?

— Я видел, как открывают колодец! — по-детски похвастался Кан, но тут же спохватился и, кашлянув, перешел на более серьезный тон: — Учитель, что я должен делать? Я хочу помочь чем-нибудь.

— Хм… — Влада задумалась; окинула взглядом лагерь. — Особой помощи здесь не требуется, да и тяжело найти сейчас занятие для того, кто не знаком с метаморфозами арена…

— Ну хоть что-нибудь! — взмолился Кан. — Не могу же я просто сидеть сложа руки.

— Хорошо, вот тебе задание. Сегодня в город должна прибыть семья, которую здесь очень ждут. Встретишь их у ворот?

— Конечно! Чем им помочь? Кто они?

— Это семья нарратов. Нарраты — странники среди Странников. Они редко появляются на людях и никогда — без причины.

— Нарраты? — переспросил Кангасск. — Что это значит?

— Вообще, считается, что «наррат» происходит от фразы «на арен рато», что значит «беседующий с ареном»… — бессмертная Странница пожала плечами. — Но это объяснение для простого люда. По правде же дело в другом: дымчатый обсидиан, на котором стоит вся пустыня, называется Нарра. А люди они интересные, тебе понравятся. Кстати, они о тебе спрашивали.

— Понял. — Будучи в Учениках не первый день, Кангасск уже знал, что некоторые загадки нужно принимать как есть. — У каких ворот ждать?

— У северо-западных. — Влада кивнула в нужном направлении. — Удачи, Кан!

***

Озадаченный, Кангасск направился к северо-западным воротам, где монолитные улицы вгрызались в пустыню, как пирсы — в море, и терялись в ней. Маленькие Странники, слишком юные, чтобы волноваться о монолитном оружии, с веселыми криками носились в тени стен, играли во что-то. На языке Омниса карапузы пока не говорили, и через полчаса у Кангасска голова уже трещала от громких детских криков, всех этих бесконечных «Лоч, лоч!» и «Оло олоро арен!». Расшифровке это все не поддавалось ни в какую. Единственным словом, о значении которого Кангасск начал догадываться, было радостное «Лоч!», раздававшееся после каждой игры. Видимо оно означало «Я победил!» Большего Кан разобрать не сумел.

Солнце поднималось выше. Кангасск весь взмок под одеждой. Что ж, оружейнику к жаре не привыкать: в кузне бывает и жарче. Зато угомонились дети и, оставив песок, начавший жечь руки, разбежались кто куда. Учитывая то, что пустынники — народ в основном ночной, им явно пора было спать. Веселые крики затихли вдали, и Кан вздохнул с облегчением, потому что наконец-то остался один, в тишине.

Глядя в даль, он думал о загадочных нарратах, отчего-то так интересовавшихся его скромной персоной. Харуспекс продолжал упорно молчать, а вот сердце не подвело: когда на вершину ближайшего бархана поднялись девять крохотных человеческих фигурок, оно так и дрогнуло в счастливом предчувствии.

Они приближались неспешно. Рифленые подошвы ботинок — каждая сложена из упругих чешуй барханной змеи — мерно печатали песок. Такие ботинки надежно защищают ноги даже в середине дня, когда на раскаленном песке смело можно жарить яичницу, а обычный шаг они сразу меняют на твердый, странничий — это Кан испытал на себе.

Нарратов было девять. Двое — совсем малыши — ковыляли чуть поодаль; похоже, их утомил долгий переход: головы опущены, ноги заплетаются.

Даже когда вся девятка подошла ближе, Кангасск не сумел узнать их, ведь это в странничьем городе, окутанном отгоняющей пески магией, ты можешь ходить с открытым лицом, а в пустыне каждое лицо скрыто под толстым шарфом, защищающим и от пыли, и от солнца. И тем не менее, сердце было не обмануть: оно так и пело. Возможно, старик Осаро был с ними? Кангасск бы уже не удивился, будь это и вправду так.

Приближались нарраты неспешно. Горячий ветер трепал их плащи и кончики шарфов, играл с пушистыми кисточками на упряжи их пустокора, а пыльная завеса, поднятая им, придавала всей группе призрачный, почти потусторонний вид. Чем ближе они подходили, тем невыносимее становилось ожидание. В конце концов Кангасск не выдержал. Сорвал с лица шарф и вскинул руки в приветствии. На удивление, ответ пришел сразу же. Старшие члены семьи лишь кивнули, но не ускорили хода, а вот трое ребят помоложе бросились вперед бегом, с радостными криками, и, добежав до ворот, дружно поснимали свои шарфы, открывая солнцу свои улыбчивые загорелые лица.

— Узнал? — лукаво спросил один.

— Узнал, конечно! — рассмеялся Кангасск.

— Ло-о-оч! — радостно прокричали все трое и заключили старого друга в объятия.

Пока Кангасска дружески трепали и хлопали по спине, он запоздало осознал, что «лоч» означает «ура».

Подошли остальные нарраты. Кангасск не верил своим глазам: ему всегда казалось, что его учителями были случайные Странники, волей судьбы оказавшиеся в Арен-кастеле; он и представить не мог, что на самом деле все они — одна семья. Невелл и Лиона — первые учителя маленького Кана — оказались братом и сестрой, детьми Осаро. Жена Невелла — Синна, как и муж Лионы — молчаливый Рауль, были завсегдатаями оружейной, где трудился Кангасск. Эти двое не приходились Кану учителями и вообще разительно отличались от детей и внуков старика Осаро. Как выяснилось, их задачей было присматривать за «учеником Осаро», как маленького Кана в этой семье называли между собой.

Из всей девятки Кангасск не знал только малышей: Тиор и Лия родились всего несколько лет назад и еще ни разу не были в городе. Что же до трех молодых Странников, которые узнали Кана первыми, то Сенэй и его младшая сестра Киррала оказались детьми Лионы, а Ригон — сыном Невелла.

Оставалось только развести руками и потребовать объяснений, но это Кангасск решил отложить на пару часов: сейчас он просто радовался встрече и не хотел омрачать эту радость своей подозрительностью и неуместным любопытством.

В лагере на новоприбывших нарратов смотрели с восхищением, как на героев, а Ученик миродержцев, затесавшийся в их компанию, в глазах простых Странников и вовсе вознесся до заоблачных высот.

Подняв из арена собственный монолитный дом, нарраты занялись обустройством на новом месте. Кангасск только рад был помочь. В магии арена он ничего не смыслил, так что он вызвался присмотреть за уставшими малышами: Тиором и Лией. И мальчик, и девочка были поразительно похожи на своего прадеда Осаро.

Почувствовав подходящий момент, Кан спросил нарратов о старике. Легкая печаль колыхнула мир, установившийся было в его сердце. Кажется, он уже знал ответ, до того, как тот прозвучал, просто верить себе не хотел.

— Он ушел в арен, — тихо произнесла Киррала.

— Давно? — спросил Кангасск, чувствуя, как в горле наливается тяжестью ком.

— Давно, Кангасск, — мягко отозвалась Лиона, сжав его руку. — Шесть лет назад.

Больше никто не говорил о смерти Осаро. Обедали в полной тишине, дав Кангасску время прожить и отпустить новое для него горе, и лишь потом вернулись к прежним разговорам.

Чувствуя, что нужно бы разбавить печаль светом, Кан стал вспоминать свою первую встречу с Сенэем. Им обоим тогда было по четырнадцать лет. Ровесники моментально поссорились. Слово за слово — и дело закончилось «дуэлью» за городом. Побит был Кангасск, конечно же, после чего над нелепостью и ссоры, и сражения долго смеялись оба. С тех пор Сенэй не просто сменил гнев на милость: он наведывался в Арен-кастель как минимум дважды в год, принося своему городскому приятелю пустынные легенды и делясь боевым опытом; так что Кан бывал бит еще не раз, но уже в учебных целях. Кангасск искренне считал Сенэя другом, впрочем, даже не надеясь, что молодой Странник и о нем самом, изгое даже среди своих, думает так же.

— Я ведь так и не сказал тебе, за что побил тебя в первый раз, — ностальгично улыбнулся Сенэй, и эта его улыбка странным образом контрастировала с его закрытой, напряженной позой: руки крещены на груди, брови нахмурены, взгляд в пол.

— Мы же поссорились, слово за слово, и… — простодушно отмахнулся Кан.

— Я затеял эту ссору специально, — перебил его Сенэй. — Я очень ревновал тебя к деду. Он только и говорил тогда, что о тебе.

— Что? — Кангасск не поверил, нервно рассмеялся. Он ни за что бы не подумал, что занимал столь большое место в мыслях покойного старика.

— Да, — кивнул Сенэй, посерьезнев. — Ты тоже наррат, как и мы. Дед говорил, что весь арен в пустыне шептал о твоем рождении. И стоило деду увидеть тебя лично, как с тех пор любой разговор заканчивался хотя бы одним упоминанием о тебе. Как меня это бесило! Ты даже не представляешь. Я был очень… гордый подросток, считал себя центром мира и тому подобное… потому и решил задать тебе трёпку, чтобы насолить деду, уж прости… Мне потом очень стыдно было: когда я почувствовал, что дед был прав.

— Ну дела… — задумчиво протянул Кангасск. — И с чего Осаро решил, что я наррат?

— Это значит, что у тебя есть дар предсказания. Ты можешь видеть будущее, получать ответы на вопросы, которые еще не заданы, — заботливо объяснила Киррала.

— Это не я, — решительно возразил Кан. Потянув за веревочку, он извлек из-за ворота куртки холодный обсидиан, — это все харуспекс.

Извлеченный на свет, харуспекс встретил несколько хмурых взглядов. Видимо, нарраты прекрасно знали, что такое холодные обсидианы в умелых руках.

— Ты был нарратом еще до того, как к тебе попал этот камень, — отрезал Сенэй. В этот момент парень был так похож на Осаро, что Кангасску стало не по себе.

— Ну… ладно. Кто я такой, чтобы спорить, — сходу согласился Кангасск. — Так, значит, поэтому ваша семья учила меня?

— Да, — кивнул Сенэй. — Но теперь у тебя есть такой Учитель, о котором можно только мечтать, потому мы тебе больше не нужны.

— Это замечательно, что ты попал к Владе, Кан, — сказала Лиона. — Она Странница и наррат, как и мы, хоть и оставила путь арена очень давно.

— И она друг Локи, — добавил Невелл, ее брат.

***

Под раскаленным докрасна солнечным диском уже вовсю пылал горизонт, а по другую сторону неба на мир медленно, но неотвратимо опускался бархатисто-звездный плащ истинной ночи, несущий с собой прохладу. Спать хотелось неимоверно, но Кангасск твердо решил сегодня переключиться обратно в ночной режим, свойственный кулдаганцам. В надежде взбодриться он вышел прогуляться за городскую стену, где ничто не заслоняло закат и не преграждало путь ветру.

События минувшего дня так и кружили в его памяти на бесконечном повторе, словно надоедливая, прилипчивая песенка, или зернышки в кофемолке, что оборот за оборотом проскакивают над зубчиками и никак им не даются. Что Осаро умер, ушел в арен. Что столько людей, оказывается, о нем, Кангасске, заботились. И что он наррат…

Наррат.

Опустившись на одно колено, Кан коснулся ладонью песка и прислушался, как это делал утром Маор, обучая малышей. Песок был все еще ужасно горяч и припекал руки даже в перчатках. Кроме этого жара (и стыда за собственную глупость), Кангасск ничего не почувствовал.

Найдя себе тенистый уголок, который солнце в течение дня жарило не так сильно, он устроился на монолитном булыжнике, мысленно поднялся над своими печалями и тревогами, как учил Осаро, и принялся смотреть закат.

— Как жизнь, братишка? — спросила Киррала. Она всегда называла его так, пусть они и не были родственниками. Это была их старая шутка, смысла которой никто посторонний не понимал.

— Волшебно, сестренка! — беспечно отозвался Кангасск, не забывший свою кодовую фразу.

— Чего ты скучаешь тут один?

— Смотрю закат и пытаюсь не уснуть. Я привык спать по ночам, пока был вдали от дома. Пора отвыкать.

— Вдали от дома… — мечтательно повторила девушка. — А расскажи мне про Омнис за Кольцом, а? — Сказала и села с ним рядышком, приготовившись слушать историю.

А история-то была длинная, да и рассказать ее человеку непосвященному можно было не всю. Так что Кангасск ограничился их с Владой ранними приключениями, когда и мир казался меньше и проще, и самой большой бедой было слечь с лихорадкой после укуса безумной гиены.

Невидимый и неслышимый, Сэней стоял поодаль и на весь этот спектакль смотрел, нахмурившись и скрестив руки на груди. Сначала он намеревался дождаться окончания разговора, но не смог: терпением он никогда не отличался.

— Я видел, как ты пытался говорить с Наррой! — бесцеремонно вступил в разговор Сенэй.

— О… — Кангасск пожал плечами, сбитый с толку внезапным и совершенно не понятным обвинением. — Да, было такое, — сказал он. — Насколько я знаю, это не запрещено.

— Ты что-нибудь услышал в ответ? — не унимался Сенэй.

— Нет. Обычный песок. Руки жжет. И все на этом, — ответил Кан, с недоумением глядя на своего друга, который яростно расхаживал взад и вперед, словно хищник в клетке.

— Это твой камень виноват! Он тебе мешает! — вдруг вскинулся Сенэй, найдя наконец виноватого и торжествующе указав на него пальцем.

— Харуспекс? — с сомнением уточнил Кан. — Серьезно?

— Да! — внук Осаро оставался убийственно серьезен. Сейчас он казался старше Ригона, Кирралы и самого Кангасска на целую жизнь. — Дед мне рассказывал про эти камни. Про то, что они себе на уме: то помогают, то молчат, а то и вредят своему носителю. Сними его и попробуй снова! Наррат.

О нет, это была не просьба, это был не совет, это был откровенный приказ. Энтузиазма по этому поводу Кангасск не испытывал, но все же повиновался. Харупекс он снял и передал на хранение Киррале, а затем, вспомнив слова Нэя Каргилла о радиусах действия, отошел от нее подальше и только тогда вновь опустился на колени и коснулся ладонями песка.

Пока он прислушивался изо всех сил, ничего не замечая вокруг, к Сенэю и Киррале присоединился Ригон. Он хотел что-то сказать брату, но тот предупредительно шикнул на него, указав на Кангасска, и, с ходу сообразив в чем дело, Ригон послушно замер, словно ребенок в ожидании чуда.

Песок уже остыл и потому больше не кусал руки, но безответен он был точно так же, как прежде. Какой бы вопрос Кангасск ни задавал пустыне, она проглатывала его и продолжала молчать.

— Ну? — не вытерпел Сенэй.

— Ничего, — виновато произнес Кан, поднявшись на ноги и взглянув в глаза внуку Осаро. — Прости.

Сенэй ничего не сказал на это. Вложив всю свою досаду в резкий разворот на каблуках, он затопал прочь, к воротам. Ригон побежал за ним, догнал, и по пути в город двоюродные братья отчаянно спорили о чем-то.

Киррала протянула Кангасску его харуспекс.

— Ну что, братишка? — с улыбкой сказала она, пытаясь его подбодрить. — Ночь не задалась, бывает. Пойдем домой.

— Нет, сестренка, — Кан покачал головой, — ты иди без меня. И забери мой камень. Я останусь тут ненадолго и попробую еще раз. А вдруг.

Кангасск почувствовал всплеск обиды под сердцем, причем обиды не своей: харуспекс протестовал! И более того, начал сыпать предупреждениями, как градом: нет-нет-нет! плохая идея! беги!

Ну и ну! Вот это было уже интересно.

Если жизнь гадальщика чему Кангасска и научила, так это тому, что к предупреждениям холодного обсидиана лучше прислушиваться. Однако после того, что сказал Сенэй… Кан намеренно проигнорировал свой гадальный камень.

— Буду к ужину! — пообещал он Киррале и был тут же наказан болезненным тычком под сердце: прощальным «подарком» своего харуспекса.

Киррала кивнула, похлопала его по плечу и зашагала к воротам, унося безмолвно вопящий холодный обсидиан с собой. С каждым ее шагом сигналы камня становились все тише и тише, пока не погасли совсем. А радиус-то у этого крохи оказался гораздо шире, чем Кан мог подумать!

Оставшись наконец один в стремительно холодеющей кулдаганской ночи под звездами, что светили над тьмой, разбавленной на земле только масляным фонарем у ворот, Кангасск обратился к Нарре еще раз.

***

— Парни, вы что, опять поссорились? — строго спросил Рауль, когда хмурые Ригон и Сенэй переступили порог дома и монолитная дверь хрустко захлопнулась за ними.

Братья, хмуро посмотрели друг на друга и, молча заключив временное перемирие, вновь обернулись к Раулю.

— Мы разошлись во мнениях по одному небольшому вопросу, — предельно дипломатично ответил Сенэй за них обоих и, присев рядом с отцом, просто сменил тему: — А где все?

Дверь хлопнула снова, впустив в дом Кирралу. Ригон бросил на двоюродную сестру умоляющий взгляд; но она лишь пожала плечами и села напротив Сенэя. Ригон вздохнул и опустил голову.

— Тиор и Лия — с другими детьми, в центре города; слушают сказания Маора, — ответила за Рауля Синна. — А вот Лиона с Невеллом ушли в пустыню беседовать с ареном. Они хотели и вас взять с собой, но не дождались, — добавила она с укором.

— Вы в это время, ссорились, надо полагать, — вторил ей Рауль. — Вместо того, чтобы помочь. Нарраты.

Да, упрек был справедлив. Сенэй кивнул, признавая это.

Рауль и Синна не были нарратами и именно поэтому придавали дару семьи, принявшей их, особое значение. Будучи супругой или супругом человека, «беседующего с ареном», невозможно хотя бы раз не пожалеть о том, чего тебе не дано природой, и не разозлиться на глупых детей, принимающих столь ценный дар как должное и даже пропускающих уроки!

Пока мать Ригона и отец Сенэя и Кирралы вели хозяйство или, как сейчас, занимались изготовлением монолитного оружия, их дети должны были вершить саму судьбу Омниса, искать ответ на вопрос, который способен все изменить. Быть там, среди голосов арена, вместе с Лионой и Невеллом. И вместо этого…

Рауль скомкал несчастное полотенце, которое держал в руках, и со злостью швырнул его на стол.

— Так! Вы сейчас же помиритесь, парни! — непреклонным тоном заявил он. — А потом вместе с Кирралой отправитесь туда, где должны быть!

Сенэй и Ригон покорно склонили головы; Киррала и вовсе покраснела до кончиков ушей.

Трое молодых нарратов уже откланялись и направились было к двери, как та, хрустя ареном, отошла в сторону: на пороге стояли Невелл и Лиона.

— А, вот вы где! Хорошо, что не пошли, — сказал молодежи Невелл. — Сегодня не наш день. Буря идет.

— Здоровенная! — Лиона широко развела руками. — Настоящие чудовище! Унимать такую — себе дороже. Так что сегодня сидим дома…

Испуганный вскрик Кирралы прервал ее. И к тому времени, как девушка успела пробормотать «Кангасск там один за городом!», Ригон с Сенэем уже бежали к воротам.

***

Монолитный городок, окруженный магическим запретом, был тих и спокоен в самом центре бури, а вот всего в шаге от незримой границы разверзался ад. Буря мельтешила над городом, закрывая звезды, а уж выла она так, словно в ней бесновались тысячи чудовищ.

Сенэй нырнул в это черное, вопящее месиво не раздумывая. Ригон прыгнул следом.

Никогда еще не видел Сенэй такой страшной, такой свирепой бури. Молодой наррат шел сквозь нее медленно и упорно, вклинивая запрещающую магию между беснующейся стихией и собой, с трудом поддерживая вокруг своей головы шаткий, тесный пузырь спокойствия, просто чтобы было чем дышать. Выбирать путь в завывающем мраке приходилось на ощупь, причем не обычным способом, а взывая к Нарре и ориентируясь на ее отклик. Высокое искусство, предназначенное для чтения судеб, заменяло сейчас Сенэю глаза и уши. Использовать его так было кощунственно. И неэффективно: все равно, что забивать гвозди голыми руками. Но ему было все равно. Кангасск виделся ему впереди трепещущим огоньком на ветру, готовым погаснуть в любой момент. Успеть! И больше ничего сейчас не имеет значения.

Попытавшись ускориться, Сенэй не рассчитал сил и споткнулся. Тогда Ригон подхватил его, и они двинулись дальше вместе.

Множество мыслей вихрем пронеслось в голове Сенэя, и сердце испуганно сжалось, словно у летящего в пропасть. Все, что совсем недавно казалось важным, таяло на глазах; и скрытое поднималось из глубин, как скалы, вспарывая песчаный покров души…

Из этой бури выйдет совсем другие Сенэй и Ригон. Взрослые.

«Держись, Кангасск. Держись. Мы близко.»

***

Голоса во тьме над головой, такие кристально чистые и родные на фоне свежих воспоминаний о вое ветров…

— Как он?

— С ним все хорошо. Молодец, что догадался замотать лицо и свернуться калачиком, чтобы создать себе воздушный пузырь и дышать.

— И хорошо, что мы вовремя до него добрались!

Буря. Растущая тяжесть песка на плечах. Голос арена, пронзающий разум… Воспоминания посыпались звонким градом в сонную пустоту, которая сейчас царила у него в голове.

Кангасск приоткрыл глаза, осторожно, потому что казалось, что в них полно пыли и песка, и осмотрелся. Влада. Нарраты. Монолитные стены; и, конечно, извивающиеся стеклянные узоры по ним, будто кто-то стеклом рисовал по камню. Чистый, прохладный воздух… Как хорошо было оказаться дома и среди друзей!

Стоило Кангасску сесть на кровати, как все, не сговариваясь, обернулись к нему.

— Добро пожаловать обратно в мир живых! — мрачной шуткой приветствовал его Сенэй. — Прости, что оставил тебя там. Я виноват: упустил момент, когда буря начала собираться.

— Да, и меня прости, — сказал Ригон. — Это все оттого, то мы отвлеклись на дурацкий спор: бурю проглядели! А Киррала не могла ничего видеть из-за твоего камня. В общем…

— Все хорошо, что хорошо кончается, — закончила Киррала за него и вернула Кангасску харуспекс. Она тоже выглядела виноватой.

Влада налила Ученику чашку красного чая (местный напиток из цветов пустынной розы) и села с ним рядом. Чаю он обрадовался безмерно, ведь в горле так и скребло от жажды! Одной чашки тут было мало, и Кангасск сразу же попросил вторую. Налили и вторую, никто его не торопил.

— Что ж, дорогой мой Ученик, — убедившись, что Кангасск утолил жажду, миродержец перешла к делу, — расскажи-ка мне теперь, зачем ты бродил за городом ночью.

— Влада, он не виноват, — вступилась за него Лиона. — Буря была стремительная, без единого предупреждения началась. Нам с Невеллом бежать пришлось к городу, чтобы она нас не накрыла!

— О, нет, подруга, — покачала головой Влада, — поверь старой нарратке: он тут очень даже виноват. Я даже догадываюсь, в чем дело.

— Я пытался задать Нарре вопрос, — сказал Кангасск, виновато кивнув. — Возможно, я по незнанию задел что-то, что спровоцировало бурю.

— А ответ получил? — спросила Влада с явным интересом.

— Видимо, да. Я слышал… голоса в вое ветра и видел всякое. Я хотел узнать, в каком городе откроется Провал. — Он замолчал ненадолго, заново прокручивая в памяти события ночи. — Я видел город. Большой. Основанный рыжеволосой женщиной и среброволосым мужчиной. Город на территории стабильной магии: с Лихтами в уличных фонарях. И с рыночной площадью размером с весь Арен-Кастель…

— Торгор, — подытожила Влада.

Стальная уверенность в ее голосе насторожила Кангасска.

— Учитель… Я могу ошибаться, — осторожно проговорил он. — Ты же знаешь, как обманчивы бывают пески: то они воют, как чудовища, то плачут, как дети, то показывают миражи…

— Кан, — прервала его Влада. В ее пристальном взгляде читался упрек. — Ты был не единственным нарратом, которого я попросила о помощи. Я всех просила. Твоя попытка докричаться до Нарры стала лишь, как говорится, последней соломинкой, сломавшей спину пустокору. Впрочем, надо признать, это была довольно тяжелая «соломинка».

Все взгляды обратились на нее, требуя объяснений.

— И нарраты не единственный чтецы судеб, к которым я обратилась за помощью, — продолжала она. — Я отправила письмо (и кристалл изображения, чтобы со мной связались сразу же) еще и гадальщицам Таммара. Новости от них пришли этим утром: все холодные обсидианы упорно молчат. Все! Любой вопрос о Максимилиане или Хорах они не просто игнорируют, а активно ему сопротивляются. — Она сделала паузу и продолжила уже спокойнее. — Думаю, так было и раньше. А значит, то предчувствие, что мучило тебя в Серой Башне, Кан, шло не от твоего харуспекса, а вопреки ему: от Нарры. Выходит, у тебя с ней на редкость сильная связь.

Воцарилось молчание, удивленное и почтительное. Нарушил его Сенэй.

— Дед тоже так думал, — сказал молодой наррат, хмурясь. — Он говорил, что в день рождения Кана пустыня ликовала, как живая. Вся, от последней песчинки арена на поверхности до самых глубин Нарры. Ликовала прямо-таки по-человечески, хотя все мы знаем, что Нарра не человек. Над этой тайной дед всю жизнь думал, но так ее и не разгадал, оставил мне.

Щелк-щелк-щелк! Кусочки мозаики собирались в единое целое перед мысленным взором Кангасска. Искусство Странников — тоже магия, как он теперь знал. Так что ликование Нарры, скорее всего, и стало той самой аномалией, что привлекла желтых драконов в Кулдаган. В Арен-Кастель, где причина ликования и родилась!

— Я… — Кан запнулся. — Я знаю, почему… — И взглянул в глаза Учителю с немым вопросом: можно им рассказать? Влада кивнула: можно. Тогда он заговорил снова. — Нарра не человек. Это тюрьма. А я дальний родственник ее заключенного. Вот и вся тайна. Никакого особого дара у меня нет. Бедолага просто порадовался, что появился на свете человек, с которым можно наладить контакт, ведь я наполовину Кулдаганец по крови.

Сказав это, Кан отвел глаза. Что простенькая разгадка порушит Сенэю все ожидания от полученной в наследство тайны, он прекрасно понимал, как и то, что гордый молодой наррат не оценит, если в этот неприятный момент на него будут пялиться.

— Что Малкону от тебя нужно? — спросила Влада.

— Он хотел поговорить со мной наедине о том, что творится в мире, — ответил Кан. — Сказал, что будет ждать меня у подножия Пятой Горы Кольца.

— Поговори с ним. — Влада решительно положила руку ему на плечо и обернулась к нарратам. — Друзья мои, — сказала она им, — война скоро придет в Кулдаган, и Торгор примет на себя первый удар. Оттуда ужас и смерть распространятся по всей вашей земле, и спасения не будет нигде и ни для кого. Я прошу вас взять власть здесь в свои руки. Ведите свой народ в бой, защищайте его как можете. Больше кулдаганцам надеяться не на кого.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — ответила за всех Лиона.

— Да хранит тебя милость Локи, Владислава, — тихо и печально произнес Невелл.

— И тебя, Кан… — прошептал Сенэй, опустив глаза.

Пора было собираться в путь.

Глава 12. Договор

«Синеватые прожилки льда покрывают пористую твердь скалы, как рунная вязь. Пока меня не было, тепло приходило сюда. На краткий миг — и внезапно вернувшийся холод тут же прихватил его, заключил в эти льдистые узоры, цепкие и красивые. В солнечных бликах все они пульсируют, как живые…»

Словно завороженный, Максимилиан смотрел на легкие облачка пара, слетавшие с его губ. Он не сразу понял, что произносит вслух свои странные, бессвязные мысли. Он давно ни с кем не говорил и, похоже, повредился рассудком.

«Крохотное льдистое плато на небесной высоте, куда доберешься только на Трансволо. Все здесь одето в серое с голубым и белое с золотом. Только моя кровь, однажды вмороженная в этот лед, до сих пор горит здесь алым цветком и портит всю картину. Застывшая во времени. Да… а воспоминания тут такие же злые, как и ветер.»

Он рубил стальным лезвием своего меча-посоха мерцающие ледяные жилы, и колкое крошево летело в стороны, словно бриллиантовый дождь.

«Не упрямься, — отрешенно шептал замерзший мальчишка вековой скале. — Не надо… просто отдай мне Северную Хору.»

Как это было давно… Умирая, Макс опустил стабилизатор в одно из углублений пористой скалы. Тогда он не задумывался над тем, легко ли будет вернуть его обратно. А скала вцепилась в гладкий камешек мертвой хваткой, заключив его в лед как величайшую драгоценность.

Долгое пешее путешествие превратило одежду Максимилиана в лохмотья, которые почти не защищали его от холода и ветра. Пора было признать: надолго его на таком холоде не хватит. Признал — и тут же ухватился за новую идею, да такую, которую воплотить совсем недавно было бы невозможно.

Спрятав лезвие в диадемовые ножны посоха, Максимилиан сотворил Фиат-люкс; это удалось неожиданно легко. Еще бы! Ведь теперь Хора Солярис, что покоится в Торгоре, в трещине высохшего фонтана, в два раза ближе к этой горе, чем раньше. Но, быть может, дело не только в этом. Сын миродержцев, в пути исхудавший так, что на нем стала болтаться одежда, приобрел иную силу…

Фиат-люкс, эта милая самоделка покойного Пая, грел руки и душу. Глядя на него, Максимилиан пришел в себя и перестал бросать непонятные слова на ветер. Взор его прояснился, осколки памяти сложились в единую картину. Только один момент из нее выпадал, как ни крути: подготовка к Трансволо, что принесло его сюда. И тут Макс понял: не было никакой подготовки. Вернее, время ее у него достигло нуля, как у Владиславы, Серега и детей звезд, просто он, будучи безумен, своего рывка вперед даже не заметил.

Расхохотавшись — над собой, над игрой, в которую ввязался, над жизнью и смертью и всем остальным, — Макс прижал Фиат-люкс к замороженной Хоре — и тот быстро превратил узорчатую ледяную тюрьму в воду и пар.

С диадемовым посохом в руках и Хорой Лунарис в кармане сын миродержцев открыл Провал и шагнул из мира, где его пролитая кровь застыла во льду, в мир, где она еще была свежа и всегда будет свежа, застывшая во времени.

Багровая неподвижность вспыхнула перед взором Максимилиана. Вновь — солнце, застывшее в небесах на рассвете, и дождь, целую вечность летящий к земле.

И это то самое место… Возможно, поглядев по сторонам, Макс нашел бы свой прежний меч, потерянный в бою: тот, что без гарды, меч воина милосердия, которым он был когда-то.

Устало оперевшись на диадемовый посох, Максимилиан стал ждать. А ждать пришлось совсем не долго…

Такой пристальный взгляд почувствуешь и спиной. Почувствуешь, вспомнишь, что его обладатель с тобой сделал, и ужаснешься. Вот и первой мыслью Максимилиана было бежать без оглядки, совсем как в тот раз. Приструнить растущую панику удалось не сразу, и только справившись с этим, юный миродержец обернулся, медленно, чтобы ничем не выдать своего ужаса.

«Что ж, — вздохнув, подумал Макс. — Эльм Нарсул звали тебя, когда ты был человеком. Посмотрим, много ли в тебе от того человека осталось.»

Обернувшись, он увидел не одного только Эльма: все Шуты были в сборе. Они шипели и бормотали, клацали зубами и щелкали когтями в нетерпеливом ожидании: когда уже можно наконец разорвать незваного гостя на куски.

— Мальчик, ссславный мальчик… ты нас обидел… — зашипели сразу двое — уродливые, змееподобные близнецы (такими похожими сделало их проклятье) с неподвижными глазами и тонкими серпиками ядовитых зубов, торчащих у каждого под нижней губой.

Остальные зашли в своем превращении так далеко, что утратили не только человеческий облик, но и речь.

Седой горбун, стоявший поодаль от близнецов, лишь усмехнулся Максу, подняв над головой обе когтистые лапы. Миродержец болезненно скривился, когда старые шрамы от ран, оставленных этими лапами, вспыхнули и заныли, напомнив о том, как все было.

Еще один шут, тот самый, каждый вдох и выдох которого неизменно сопровождал удушливый сип, поднял голову и взглянул на Максимилиана так, что тому пришлось бороться с подступающим безумием. Под просторным капюшоном у этого существа не было ничего, кроме тьмы и множества крохотных, сияющих глаз, словно в пустой оболочке его одежде жила стая маленьких кошмаров, объединенная общим разумом.

Единственный шут, еще сохранивший черты человека, выступил вперед и, глянув на Макса, расплылся в острозубой улыбке.

— Тебе не следовало возвращаться, мальчик, — сказал он хищным, елейным голосом. — Теперь ты не уйдешь. И быстро не умрешь тоже… — с этими словами он плавно повел рукой по воздуху, указывая на что-то.

Стигийские пауки, неслышно появившиеся рядом, сомкнули кольцо вокруг шутов и миродержца. Их было так много, что багровый мир почернел до самого горизонта. Бежать теперь и вправду было некуда.

— Я не собирался убегать. Я пришел говорить с тобой, — твердо сказал Макс и, набравшись решимости, устремил взгляд прямо в янтарные глаза главного шута. — Эльм Нарсул.

— Заткнись… — прервал его шут; елейная ласковость голоса исчезла самым неожиданным образом. — Заткнись, ничтожество! — Он почти рычал; гнев сотрясал и корежил его тело, выдавая не человечью совсем анатомию под человечьей одеждой; пергаментную маску лица исказила злобная гримаса.

Да, напомнить чудовищу о его прошлом — это был верный ход. И очень опасный.

— Я пришел дать тебе свободу, — продолжил сын миродержцев и добавил с особым ударением: — Эльм Нарсул.

— Ты?!! — возопил шут, воздев к небу костлявые руки. — Да кто ты такой, чтобы даже заикаться о моей свободе?!! Чтобы смеяться надо мной?!! — Эльм не мог остановить бесконтрольного потока злости; его былое сверхъестественное величие таяло на глазах; злобное, испорченное, но неизменно человечье сознание проступало в нем все яснее. И трудно было выдумать более суровую пытку для этого существа, чем пообещать ему свободу и одновременно напомнить об утерянном прошлом.

Пожалуй, даже одно слово «свобода», произнесенное в Провале, способно продлить жизнь на пару мгновений кому угодно, ибо надежда здесь загорается от искры. Но горе тому, кто исчерпает лимит терпения здешних обитателей и обманет их ожидания.

А пока, как бы ни мечтал Эльм Нарсул убить на месте проклятого наглеца, уже посмеявшегося над ним дважды, он не мог переступить через собственную надежду: а вдруг этот смертный действительно знает путь отсюда? Тогда убей его — и будешь сожалеть об этом целую вечность.

Безумие, разразившееся в багровом мире, распространялось во все стороны, как волна от камня, брошенного в затхлый пруд, приводя в смятение каждую бессмертную тварь. Лишь одинокий мальчишка, Марнадраккарец, неуязвимый к магии страха, оставался спокоен посреди этого бушующего моря.

— Я не шучу. — Раскрыв ладонь, Макс показал Эльму Северную Хору.

Наступила мертвая тишина.

— Маленький МИРОДЕРЖЕЦ, значит? — усмехнулся Эльм Нарсул и заговорил с Максом совсем по-другому. Даже голос его изменился, очеловечился вплоть до того, что в нем проявился древнеомнисийский акцент. — А я-то уже решил, что ты пришел подергать смерть за усы, как в прошлый раз… Так что ты задумал?

— Открыть Провал, как я уже сказал тебе, Эльм, — ответил Максимилиан, положив Лунарис обратно в карман куртки.

Эльм рассмеялся. Смех вышел безумным, но, опять-таки, человеческим.

— Думаешь, я не пытался? мы все не пытались? — бросил он и протянул, понизив голос: — Нееет, мальчик мой, эта тюрьма держит крепко…

— Выслушай меня, — спокойно прервал его Макс.

— Да-да, коне-ечно… — человеческие черты Эльма, проступившие было при мысли о свободе, начали таять, уступая место многовековому безумию. Это было опасно, учитывая, что до сих пор Эльм и только Эльм каким-то непостижимым образом удерживал армию кровожадных тварей от немедленной бесконтрольной атаки.

— Я не зря несу с собой этот камешек, — Максимилиан похлопал ладонью по карману с Хорой. — Я поставлю их рядом, оба стабилизатора. Произойдет коллапс. И Омнис пошатнется, как три тысячи лет назад, а в месте коллапса грань между Провалом и реальным миром станет тоньше. По моим подсчетам, у тебя будет час, чтобы преодолеть барьер. — Он нарочно использовал сухой язык науки, зная о его способности глушить эмоции, и это работало.

— Свобода… — пространно произнес Эльм, вновь оставив шутовские замашки. — Одно я хочу знать: зачем это тебе.

— Прорыв встретят миродержцы… — Максимилиан помедлил, прежде, чем произнести решающую фразу. Память сыграла с ним злую шутку, сунув ему под нос тот маленький картонный прямоугольник, что он нашел в логове Серега: картинку со счастливой семьей и пейзажем чужого мира. От этого зрелища у Макса перехватило горло. Запоздалый, отчаянный протест пришлось поспешно задушить прежде, чем юный миродержец сумел продолжить: — Я хочу, чтобы они были мертвы.

— О, это можно устроить, — мстительно улыбнулся Эльм Нарсул. — Я займусь Серегом. А о Хельге позаботятся мои стигийские друзья — у них на нее зуб, знаешь ли.

Макс машинально кивнул; его мысли были далеко, и слова произнесенного им приговора все еще звучали в ушах. Он даже не заметил, что Эльм назвал Владиславу другим именем.

— Итак, мы заключили договор, мальчик, — подытожил Нарсул. — Ты можешь идти. Никто не тронет тебя, пока ты мой союзник. Пропустить его!

Такого решения в Провале не ожидал никто. Ропот пронесся по морю чудовищ. Стигийские пауки не спешили освобождать путь, а возмущенная четверка утративших всякий разум шутов даже подалась вперед, намереваясь немедленно разорвать безрассудного человечка на куски.

— Пропустить его, я сказал! — повторил Эльм Нарсул. — Это приказ!

Недюжинная сила воли чувствовалась в этих словах. Должно быть, уже в бытие свое Серым Охотником Эльм Нарсул был страшным человеком, умеющим подчинять и ломать других людей.

Сейчас ему подчинились бессмертные твари Провала, даже стиги, чей разум не постичь, отступили, повинуясь приказу бывшего Охотника.

Уходя, потрясенный Максимилиан размышлял о том, какого врага собирается выпустить в мир — а что «договор», заключенный с Эльмом, после прорыва не продержится и секунды, сомневаться не приходилось. С этим существом новому хозяину Омниса еще придется встретиться, и не раз. Тут даже гадать не нужно.

Глава 13. День смены эр

Кристаллы известили Торгор о прибытии высоких гостей за считанные минуты до самого прибытия. Конечно, организовать им достойный прием было невозможно. Потому Владиславу и Кангасска на маленькой площади для Трансволо встречала наспех собранная делегация, которую составляли Ваас Арникавадро — нынешний правитель города (что характерно, совершенно не похожий на своих Прародителей Арнику и Вадро) и несколько Сохраняющих Жизнь из числа амбасиатов, отвечающих за подготовку ополчения в Торгоре. Принеся миродержцу и ее Ученику свои глубочайшие извинения, Ваас препроводил их в главный зал Корты — Торгорского правительственного центра.

Подсвеченная со вкусом подобранной композицией разноцветных магических светильников, Корта сияла в центре города, будто огромный драгоценный камень в изысканной оправе. Само здание было древнее и поражало обилием разноцветных мозаик, выложенных из кусочков монолита, намертво вмурованных в стекло вместе с извивающимися песочными узорами: похоже, очень давно кто-то приглашал для украшения Корты Странников! Потрудились они на славу, причем вложили в свой труд не одно только чувство прекрасного, но и еще послание в будущее, особенное, со скрытым смыслом. Кангасск мог поклясться, что знаки, оставленные ими на полу и стенах, не просто красивые узоры. От них веяло духом Нарры и дикого Кулдагана, а сами извивы всех трех аспектов арена напоминали громоздкие письмена. Просто удивительно, что мимо них равнодушно ходили сотни, может быть, даже тысячи лет, не задумываясь о том, что их можно прочитать. Ох и права же была Астэр, когда говорила, что все самое замечательное случается именно тогда, когда у тебя ни на что нет времени…

— Командиры ополчения уже в пути, — сказал Ваас. Голос у молодого правителя был очень приятный и мелодичный. Только вот дрожал, выдавая его нешуточную тревогу с головой. — Могу я чем-то помочь, Владислава?

— Да, конечно, — мягко отозвалась она. — Передай от меня распоряжение и заодно пачку кристаллов связи отрядам городской стражи. Пусть будут начеку и ждут дальнейших указаний. Их помощь скоро понадобится.

Пропыленные ареном странничьи плащи и телогреи легли на спинки вычурных мягких кресел. Все, казалось, застыло на полпути от спокойствия к панике, от ночи к утру. И пока Влада сверялась со своими кристаллами в ожидании какого-то важного сообщения, Кангасск тоже времени даром не терял: еще раз обратился к Нарре с вопросом о том, где искать злосчастную Северную Хору и как быть дальше.

Через четверть часа начали прибывать люди. Первым порог переступил Кангасск Абадар; он пересек зал размашистым твердым шагом, молчаливым кивком приветствовал младшего брата и доложил обстановку Владиславе. За ним спешно прибыли Аранта и Марини. Им, судя по всему, пришлось воспользоваться тридцатиминутным Трансволо, потому путь и занял у них столько времени: смертные маги не могут быстрее. Для остальных Кангассков, занятых в разных поселениях на территории старой и новой Ничейной Земли, а также для детей звезд настроили те самые «кристаллы связи» — магомеханизмы, совмещающие в себе кристаллы звука и изображения.

Дольше всех задержался Серег; в конце концов, он появился буквально из воздуха, неся в волосах и на одежде белёсую пыль Провала, утратившую свой багряный цвет по прибытии в Омис.

Совещание началось.

Все слова, все жесты — отчаянные и решительные — доходили до сознания Кангасска словно сквозь липкий туман, успевая растерять по дороге внятность и смысл. Убаюканное было диким Кулдаганом, зловещее предчувствие заявило о себе вновь. Оно билось тревогой в сердце и виски, отдаваясь глухой болью. Оно неотвратимо звало за собой, как тогда, в Серой Башне. И было оно бессловесное, слепое, слово заунывный вой на одной ноте. С каждой последующей минутой вой нарастал, а вот смысла не прибавлялось. Словно безумец, колотящий в дверь, словно колокол, звонящий в ночи, словно плач младенца, которого не унять ничем, зов Нарры будоражил разум и сердце, ничего не объясняя.

Тем временем планы были согласованы, приказы отданы, и люди начали расходиться. Покидая зал, они уносили с собой часть тревоги и внутреннего шума, всего того, что так сильно било по обостренному Наррой восприятию Кана. Только когда в зале кроме него остались лишь миродежцы да присутствующие незримо, благодаря кристаллам, дети звезд, он смог наконец вздохнуть с облегчением.

— Простите меня… — невпопад пробормотал Кангасск. — Я…

— Я знаю, Кан, — мягко сказала Влада. — Это ничего. Не бери в голову.

— С тобой мы все равно хотели поговорить отдельно, — подхватил Серег. И добавил, с особым ударением: — Последний Ученик миродержцев.

— Последний?! — отчаянно возмутился Кангасск и тут же сник, когда до него дошло: — Нет…

— В конце этого дня много что изменится, даже при самом лучшем исходе: если беду удастся предотвратить, — покачала головой Владислава; грустная улыбка осветила ее лицо. — Мы теперь знаем, что наш сын жив. Потому мы должны вернуться домой, в нашу реальность и найти его там, пока не поздно.

— Понимаю… — вздохнул Кангасск, опуская плечи.

— Но это не значит, что мы бросим Омнис, — сурово сказал Серег. — Мы уйдем только тогда, когда опасность минует. А сейчас… — Серый Инквизитор решительно поднялся из-за стола. — Сейчас мы должны сделать все, что в наших силах: если мы найдем Хору Солярис в ближайшее время, Прорыва просто не будет. Патрули уже начали поиск. Мы тоже поищем, по-своему.

— Я могу помочь? — поднял глаза Кангасск.

— Останься здесь и попытайся дотянуться до Нарры. Или Малкона, — сказала ему Влада, накидывая плащ поверх странничьей телогреи. — Спроси о местонахождении Хоры Солярис. Свяжись с нами, как только что-нибудь узнаешь.

— Хорошо… — упавшим голосом произнес Кан. Словами было не передать, каким бесполезным он сейчас себя чувствовал.

— Вот, возьми. — Серег вложил ему в ладонь новенький сдвоенный кристалл. — Он на меня настроен.

Молча кивнув, Кангасск сжал холодный кристалл в кулаке. Смотреть, как покидают зал Влада и Серег, было неимоверно тяжело так, будто уже сейчас миродержцы уходят навсегда. Когда ему было так больно прощаться в последний раз? Только когда мама умирала. И прямо как тогда без нее, сейчас без них будущее виделось пустым и беспросветным.

Бесшумно ступая по монолитной мозаике пола, миродержцы обошли стол и забрали с собой кристаллы детей звезд. Серег — кристалл Ориона, Влада — кристалл Астэр. Символично. И печально.

Кангасск Дэлэмэр остался один. Здесь, на верхнем этаже Корты, вид на пустыню открывался совершенно потрясающий, и никакие стены не мешали увидеть, что горизонт уже начал теплеть, а утро не за горами. Тем временем Торгор, еще не ведая об этом привышно гудел, живя ночной жизнью деловитого человечьего улья.

Времени оставалось все меньше; вот в этом у Кангасска уверенности было хоть отбавляй. Все остальное — любой вопрос, любая догадка в сторону Максимилиана или Хор — встречало на пути своем глухую стену. Впрочем, сдаваться молодой наррат и не думал и штурмовал эту стену только в путь. Потому что ему, кулдаганскому уродцу, с детства привыкшему прорываться к любой мелочи в жизнь сквозь чужие предрассудки и презрение, упорства и терпения было не занимать.

Гонят в дверь — лезь в окно. Упал — встань. Отказали тут — попроси там. И так далее. Упорство и терпение приносили свои плоды когда Кангасску нужно было упросить мастера-оружейника взять его в ученики или заезжего воина преподать ему урок фехтования, или набожного блюстителя чистоты крови продать ему хлеба на рынке. Принесли они свои плоды и сейчас, когда нужно было пробиться сквозь неведомую преграду к Нарре. Что-то подалось в этой преграде в один прекрасный момент. Чуточку. На краткий миг. Но этого хватило. Своего не упускать — это кулдаганский изгой тоже с детства умел…

***

Ощущение, не отпускавшее Максимилиана, было до ужаса знакомое. Подобное в свое время тянулось за маленьким отрядом из девяти амбасиатов сквозь всю Дикую Ничейную Землю: ощущение чужого взгляда, ищущего, враждебного, которое до предела обостряет все чувства, когда каждая тень настораживает, каждый шорох заставляет вздрогнуть… По пятам за ним бежало и чувство беспомощности. А как иначе, если точо знаешь, что за тобой охотятся, но охотника не видишь, а бежать тебе некуда?

Три тысячи лет ни один смертный и ни один бессмертный не ходил по Провалу ровным размеренным шагом, как шел сейчас Максимилиан. Никто из местных обитателей не следовал за ним, никто даже не наблюдал; неподвижное солнце висело в небе, неподвижный дождь — над землей… Так кто же этот неведомый наблюдатель? Что это за неведомая сила вслепую шарит во времени и пространстве, выискивая одинокого миродержца?

Максимилиан зябко повел плечами и прибавил шагу. Он побежал бы, не будь он калекой. А так — надеяться ему оставалось только на Горящий — что скроет от чужого взора, что выведет, как всегда выводил.

Это был прямо-таки провал в Провале. Багряную равнину перерезала пополам гигантская трещина. Сделав глубокий вдох, Макс осторожно приблизился к краю и глянул вниз. Везде, докуда только доставал свет чужого солнца, взгляд натыкался на густые переплетения усаженных крючковатыми шипами стеблей, каждый стебель толщиной с человеческую руку. Они душили друг друга, вонзали свои шипы в соседние стебли; цеплялись ими же за щербатый камень и тянулись вверх, в бесконечном стремлении выбраться из разлома, к свету. И те, кому это удавалось, раскрывались наверху зубастыми кожистыми цветами, лепестки которых готовы были одинаково жадно ловить как свет, так и живую добычу.

«И это вход в Торгор!» — сокрушенно покачал головой Максимилиан. Согласно старым картам, так оно и было. Проверить никак — только сразу прыгать.

Опустив капюшон на глаза и прикрыв рукавом лицо, чтобы не видеть больше этой зубастой пропасти, юный миродержец перешагнул безопасный край и полетел вниз.

Повезло: старые карты не врали. Картина плавно сменилась, как в дурном сне: Макс приземлился на мостовой Торгора; ступни отозвались острой болью, и он упал на колено. Машинально, даже не задумываясь, Максимилиан наложил восстанавливающее заклинание… и чуть не взвыл от боли, неожиданно пронзившей все тело!

Теперь, когда расстояние меж двумя Хорами измерялось уже в десятках шагов, магическое напряжение стало просто чудовищным и причиняло боль уже само по себе, при любой попытке использовать магию.

Это означало резкую смену планов. Рассчитывать перемещение из Провала в Омнис Максимилиан не умел. Зная лишь самые общие ориентиры, он мог лишь следовать старым картам, где на каждый город полагалось лишь по одной-две точки выхода. Потому до фонтана он надеялся добраться уже на Трансволо. Теперь же Макс ни за что не решился бы его использовать. Если уж слабенькое восстановительное заклинание способно причинить адскую боль, то такое мощное заклинание, как Трансволо, должно попросту разорвать мага на куски… или нет… Но в любом случае, проверять это совершенно не хотелось.

Осмотревшись, Макс понял, что Торгор уже поднят по тревоге: всюду сновали встреоженные патрули. Его они искали или нет, он не знал. Вряд ли его, ведь о своих планах он ни о ком, кроме Шутов, даже не говорил. В любом случае привлекать к себе внимание не стоило. В общем, бежать к фонтану предстояло своими ногами, попутно скрываясь в тенях от любого встречного. Та еще задача для калеки.

Ладно. Максимилиан сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, чтобы успокоиться. Оценил свои шансы.

Магию сейчас использовать травмоопасно, так что если в патрулях и есть боевые маги, то руки у них сейчас связаны. Что до Сохраняющих Жизнь — амбасиатов, которых Макс тоже в патрулях видел, так уму как амбасиату несравненно более сильному, ничего не стоит оставаться невидимым для их обостренных амбассой чувств, даже вовсю излучая тревогу и опасность. Остальное довершит черный фарховый плащ. Это плюсы.

Но есть и минусы, очень существенные минусы. Ощущение, что кто-то незримый ищет и высматривает, после выхода из Провала стало только сильнее; если до сих пор Макса защищало что-то, то теперь эта защита трещит по швам и время пошло на минуты. И еще: небо светлеет! Совсем чуть-чуть — и уже никакой фарх не поможет: Макса будет видно без всякой магии и амбассы — невооруженным глазом.

Выбравшись из закутка, в который его забросило, Максимилиан поднялся на ближайшую крышу — плоскую и низкую, как во всех городских домах Кулдагана. На его счастье, дом стоял на возвышенности, и вид с его крыши оказался прекрасный. Правда, сам город напоминал растревоженный муравейник: тревога, поднявшая на ноги все торгорские патрули, перекинулась и на гражданских, нарушив их размеренную ночную жизнь: люди массово покидали рынки и площади, спеша укрыться в своих домах.

Глядя на открывшийся взору предутренний Торгор, Макс отчаянно пытался разобраться, где он и куда ему теперь идти. Запечатленая в памяти карта на город, погруженный во тьму и охваченный паникой, накладывалась плохо.

Пока Макс размышлял, полоса света коснулась верхних окон Корты — высочайшего здания Торгора. Для Кангасска, стоявшего у окна в пустом главном зале, настало утро в то время, как на нижних улицах города еще лежала ночь.

Новоиспеченный миродержцес и последний Ученик увидели свою цель одновременно; их мысли встретились — и пересохший фонтан на первом повороте Ардерской улицы предстал перед взором каждого. Тогда Макс, призвав на помощь все мастерство Лайнувера и Оазиса, бесшумно заскользил вдоль каменных стен в стремительно тающих городских тенях, а Кангасск прикосновением оживил сдвоенный кристалл в надежде как можно скорее связаться с Серегом. Что оказалось совсем не просто теперь, когда напряжение между Хорами превратило любое взаимодействие с магией в пытку.

***

— Ты тоже это чувствуешь? — спросил Серег, обернувшись к Владе. — Он здесь.

Молчаливые амбасиаты, окружавшие их, нахмурились и откинули капюшоны своих плащей — жест воинов, готовых к битве. Эти люди только что без слов заявили, что будут сражаться насмерть, до последней капли крови. И Кангасск Абадар был среди них.

— Он принес с собой Хору Лунарис, — вторила Серому Инквизитору Влада и обернулась к амбасиатам. — Передайте по всем кристаллам полный запрет на магию! И приказ задерживать любого, кто ведет себя подозрительно, — сказала Воительница, повысив голос.

Амбасиаты немедленно приступили к выполнению приказа. Глядя на их лица, суровые и сосредоточенные, видя дрожь пальцев, держащих сдвоенные кристаллы, можно было понять, что им больно, очень. Несмотря на то, что магия кристаллов — природная, противостояние Хор повлияло и на нее.

Серег вдруг вздрогнул, как от удара, и прижал руку к груди, там, где сердце.

— Что с тобой? — бросилась к зажмурившемуся и шипящему от боли Инквизитору Влада.

— Ничего… — замотал головой тот. Лишь вытащив сдвоенный кристалл из нагрудного кармана куртки, он смог вздохнуть свободно и объяснить, в чем дело: — Это просто Кангасск… решил вызвать меня зачем-то.

Держа кристалл на вытянутой руке, Серег движением пальцев оживил его. В дрожащем тумане, полном учиненных хоровым напряжением помех, Ученика миродержцев едва можно было разглядеть; все фразы долетали обрывками. В голосе Кангасска сквозило с трудом сдерживаемое отчаянье.

— Солярис… знаю, где… — часть фразы пропала в свисте и шипении. — …фонтан…

— Какой еще фонтан?! — рыкнул на Ученика Серег, и не думая сдерживать эмоции. — Их тут пять!

— Высохший фонтан! — крикнул в ответ Кангасск. Впрочем, и это не очень помогло: высохших фонтанов в огромном Торгоре тоже было немало. — Ст… р в трещ… Трансв…

— Нельзя сейчас в Трансволо, дурень! — в сердцах выговорил ему Серый Инквизитор.

— П.. ов… Провал!!! — с третьей попытки голос Кангасска все-таки прорвался сквозь помехи.

— По нему я недавно прошел… — сказал Серег с досадой. И громко потребовал: — Где?! Какая улица?!

— Я же не знаю города! — пришел отчаянный возглас. И дальше сквозь шум: — …могу… бежать… ост… его…

— Так беги туда, гром тебя раздери!!! — взорвался Серый Инквизитор. — Беги, говорю! Мы тебя найдем! Кристалл не гаси!

— Понял!!! — проорал в ответ Кангасск.

Серег обернулся к Владе. Взгляды миродержцев встретились. Пятнадцать тысяч лет в глазах этих двоих не было столько жизни и надежды.

Без лишних слов миродержцы сорвались с места и побежали. Сохраняющие Жизнь поспешили за ними.

— Мальчишка. Подросток. Черные волосы. Карие глаза. Шрамы на лице, — не теряя времени даром, на бегу сообщил им Серег. — Не дайте ему подойти к фонтану. Не важно как. Ценой его жизни, если потребуется.

Кристалл болезненно пульсировал в его руке, отзываясь на незримую борьбу стабилизаторов. Среди помех и шума мелькали порой картины ночного города, сквозь который бежал Кангасск. После нескольких таких намеков, Влада, знавшая Торгор куда лучше своих спутников, распознала улицу.

— Ардерская улица! — объявила она, резко завернув налево, чтобы срезать путь. — За мной!

***

Чем ближе к высохшему фонтану, тем безлюднее становились узкие улочки: никто не любит жить там, откуда ушла вода, а тех немногочисленных жителей, что еще остались тут, тревога уже разогнала по домам. Теперь по опустевшим улицам шарил ночной пустынный ветер, который крал тепло разгоряченного бегущего парня. Глотая холодный воздух, Кангасск в какой-то момент с бессильной злостью подумал о теплых вещах, оставленных в главном зале Корты. А ведь плащ и телогрея из пустокорового войлока — защита не только от холода, но и от большинства рубящих ударов! Ну и где была раньше эта ясность мысли? Тогда Кангасск и не думал о том, что ему, возможно, придется сражаться — и с кем — с миродержцем! Теперь в случае чего острый, как бритва, клинок, встретит только тонкая рубашка…

Злость придала сил, и теперь Ученик миродержцев уже даже не бежал на встречу своей гибели, а летел, как на крыльях.

Улицу, что указала ему Нарра, Кангасск узнал сразу же, как только ступил на ее побитую жизнью и засыпанную песком брусчатку. До фонтана оставалось всего ничего. Только вот его соперник успел сюда раньше. Очерченная лунным светом долговязая фигура, тяжело опираясь на посох, уже склонилась над фонтаном и шарила в свободной рукой в потрескавшейся чаше.

На бегу зацепившись плечом за что-то острое, Кан услышал только треск рвущейся рубашки — боли почти не почувствовал, хотя рукав окрасился кровью: не до нее было.

Уже видя, что опоздал, Кангасск на бегу крикнул изо всех сил:

— Макс! Максимилиан!!! Сто-о-ой!

Сын миродержцев резко обернулся к нему, перехватил было поудобнее свой узорчатый диадемовый посох, но, увидев, кто его преследует, лишь усмехнулся, и, сотворив не знакомое Кану безмолвное заклинание, пропал. Никакой дрожи воздуха, как от Трансволо, — будто сквозь землю провалился. Провал… вот почему это место так называется.

Кангасск без сил упал на колени перед фонтаном — и в тот же миг горящий кристалл, держать который было больно, со звоном разлетелся на сотни мелких и острых осколков — буквально взорвался. Прямо в ладони.

Миродержцы нашли своего ученика сидящего на земле у пустого фонтана, в окровавленной рубашке, прижимающего к груди то, что осталось от его руки после взрыва.

— Кан, что с тобой? — услышал он голос Учителя. Влада опустилась на колено рядом со своим Учеником. Она переживала. Искренне переживала за него, несмотря на то, что он так ее подвел…

— Кристалл взорвался… — с трудом проговорил Кангасск сквозь боль и удушливое чувство вины. — Вот и все… ничего страшного…

Подошли амбасиаты, а с ними — Серег: его рука выглядела не лучше. Кровь капала с тонких длинных пальцев на камни мостовой, розовые в рассветных лучах.

— Это коллапс… — мрачно произнес Серый Инквизитор, подняв взор к чистому небу. — Хоры самоуничтожились. Вместе со всем, что было в тот момент магически активно в радиусе пятисот метров.

С этими словами он равнодушно посмотрел на свою ладонь, перепаханную осколками кристалла до кости, и ухмыльнулся. Кангасск почувствовал какую-то странную дрожь вокруг; это не было магией, которую он знал раньше… это было что-то более древнее и могущественное…

Мягкое сияние окутало руку Серого Инквизитора, а когда оно исчезло, на ладони не осталось даже шрама — и осколки, несколько мгновений назад торчавшие из живой плоти, со звоном посыпались на мостовую.

— Дай руку, — сказала Кангасску Влада — и миг спустя раны Кангасска окутала та же неведомая сила, бесцветная и дикая, не похожая ни на одно заклинание, виденное им раньше.

Удивительный свет залечил и его раны от осколков на ладони, и даже рану, о которой он забыл — на плече — о ней теперь напоминал лишь разорванный и напитанный кровью рукав рубашки.

— Что это? — прошептал Кангасск, подняв глаза на Учителя. — Магия?

— Нет, — покачала головой Влада. — Это сила, которой был создан Омнис. Сила творения.

— Твой предок, Малкон, называл это немагическим вмешательством, — безжалостно уточнил Серег. — Знаешь, я до последнего момента надеялся, что удастся обойтись без этого. Но, похоже, деваться некуда, совсем как тогда…

— Вы будете сражаться… этой силой? — спросил Кан. Он уже успел подняться на ноги и положил руку на рукоять меча, готовый к бою и вообще чему угодно.

— Да, — ответила Влада. — Мы попытаемся остановить Прорыв с ее помощью. Если это удастся, войны еще можно будет избежать.

Владислава обернулась к амбасиатам.

— Абадар, — сказала она; суровый воин кивнул, — ты знаешь, что делать. Прорыв начнется в течение часа.

Сохраняющие Жизнь исчезли, моментально затерявшись на тихих торгорских улицах. У фонтана остались только миродержцы и их последний Ученик.

— Ты видел его? — печально спросила Влада.

— Макса? — отозвался Кан, припомнив незнакомца в плаще. — Видел издали. Он исчез как-то странно…

— В Провал ушел, — заключил Серег и прошептал сокрушенно: — Что же ты делаешь, сын…

— Думаешь, он заодно с Эльмом и стигами? — спросила Влада.

— Да точно, что тут думать! — со стоном произнес Серег, сжав и разжав кулаки.

— Если бы мы только могли поговорить с ним, — опустив голову, сказала Владислава. — Если бы Макс только знал, кто он такой… Он бы понял, что мы не враги ему.

Кангасск смотрел на своих Учителей, и множество противоречивых чувств боролось в его душе. «Я не готов» — вновь ясно осознал он; но взглянул на Владу, на Серега — и сердце его сжалось…

— Я поговорю с ним! — с жаром выпалил Кан.

Миродержцы переглянулись, обменявшись не только взглядами, но возможно, и мнениями: говорят, бессмертные умеют понимать друг друга без слов. А потом вновь обернулись к своему Ученику.

— Орион рассказывал, у тебя дар свой подход к людям. Что порой даже отъявленные негодяи следуют за тобой, как за маяком в ночи. — Миродержец говорил сухо и сдержанно, тем не менее, в устах обычно скупого на слова Серого Инквизитора это была высочайшая похвала.

— Согласна, — кивнула Влада. — Я и сама это почувствовала, когда мы впервые встретились. И с тех пор каждый разговор с тобой был как глоток свежего воздуха, Кан. Если у Макса есть хоть какие-то сомнения, думаю, твои слова его заденут. Не сможет он отмахнуться.

— Я… постараюсь, — с трудом произнес Кан; слова, казалось, застревали в горле. — Я сделаю все, что смогу.

— Тогда слушай, — сказал Серег. — Ппока есть время, мы расскажем тебе все, что ты должен знать о Провале.

Они сидели на краю пустой чаши фонтана; миродержцы говорили, Ученик слушал. В безлюдных переулках плакал ветер, в людных бушевала паника, а солнце медленно ползло вверх по небу, глотая по пути звезды. Старый Омнис доживал свои последние минуты. Затянется война надолго или закончится сегодня же, а мир уже никогда не будет прежним.

Наконец все трое встали, готовые к битве: каждый — к своей. Время уходило, и Кан решился задать вопрос, мучивший его.

— А что… что если у меня ничего не получится? — осторожно спросил он.

— Ты, Кангасск Дэлэмэр, — Серег скрестил на груди руки, — спрашиваешь у нас разрешения убить нашего сына. Я правильно понял?

— Нет… я… — принялся было оправдываться Кан.

— Максимилиан не принадлежит Омнису, — бесцеремонно перебил его Серег. — Потому, умерев здесь, он лишь очнется в мире-первоисточнике. Очнется мальчишкой шести лет, который просто увидел страшный сон.

— Единственное, что изменится, если ты поговоришь с ним, — вступила Влада; голос ее дрогнул. — Так это то, что мы сможем узнать, где искать его в нашем мире. Без этого нам придется искать вслепую. Это единственное, что изменится, если Макс умрет от твоей руки.

— Не думай об этом, — резко произнес Серег. — Думай о своем мире в первую очередь. Если сумеешь достучаться до Макса, добудешь Омнису сильного союзника. Если просто убьешь, избавишь свой мир от сильного врага. Наш мир — это уже наше дело.

— Нет… — возразил Кангасск; не так уж часто он осмеливался возражать Серому Инквизитору. Сейчас он говорил смело и искренне: — Это и мое дело тоже. Я клялся себе никогда не предавать вас. Я клянусь снова… — он замолчал на миг: печальная мысль посетила его, и Кан произнес с горечью: — Если бы только мой отец знал, как он был неправ… Если бы только знал, чем готовы пожертвовать вы, чтобы спасти Омнис…

Миродержцы ничего не ответили, но в полной мере оценили этот искренний жест.

«Сайнар, ты мог бы гордиться таким сыном…» — подумала Влада. «Совсем как мой бедный Малкон…» — подумал Серег.

Дрожь, незаметная для смертного, но очевидная для бессмертных, пронеслась по ткани бытия.

— Провал открывается… — поднял голову Серый Инквизитор. — Мы защитим тебя, так что не смотри на тварей, просто беги вперед.

— Удачи, Кан, — горячо произнесла Влада и крепко обняла Ученика на прощание. — Пожалуйста, береги себя.

Чудовищный вой распорол торгорскую тишину, возвестив о начале прорыва. Багровый мир открывался в Омнис, словно кровоточащая рана. И в его мертвом, неподвижном свете кипела тьма…

Серег перехватил посох; Влада обнажила меч. Миродержцы разошлись в разные стороны, готовые принять каждый своих врагов. Вновь повеяло магией творения: Влада и Серег подняли над полем предстоящей битвы кристаллы детей звезд, молчавшие, а потому уцелевшие во время коллапса. Сейчас кристаллы ожили. Страшную картину предстояло созерцать Ориону и Астэр… созерцать, не в состоянии ничем помочь своим создателям.

Свет окутал и Кангасска, защитив его от взора рвущихся в Омнис тварей. И уже целая светящаяся стена света поднялась от земли до неба, отрезая всю Ардерскую улицу от окружающего мира: если повезет, здесь война и закончится, не выходя за пределы отмеченной миродержцами границы. Если повезет…

Сдался последний барьер — и орда обитателей Провала хлынула в Омнис, готовая смести все на своем пути. Возможно, их было не так много, как казалось, ибо страх все увеличивает, но каждый стоил сотни обычных воинов и тысячи испуганных новобранцев. Кан видел стигов, которым нет описания; видел шутов, неспешно идущих навстречу Серегу…

Для смертного разума это было чересчур, потому он отключился где-то на полпути, выпал из реальности, словно из страшного сна. Все это время Кангасск просто бежал, просто вперед, как ему было велено.

Только оставшись один, Кангасск очнулся, перешел на шаг и стал осматриваться вокруг, стараясь не думать о стремительно убегающем времени. Впрочем, оно-то как раз казалось неподвижным здесь. Неподвижно было солнце в небе; и дождь неподвижно висел над землей. Вдали застыл малиновый блик реки, на берегу которой отмеченный особым знаком камень и должен соответствовать Пятой горе Кольца.

Именно туда звал Кангасска Малконемершгхан. Именно туда и направится Макс, чтобы добыть свое бессмертие.

Сориентировавшись, Кан вновь побежал.

Капли дождя упали на лицо. Молния полыхнула в небе. Далекая лента реки замерцала в лучах восходящего солнца. Миры объединились — и время в Провале пришло в движение.

Глава 14. Дымчатый обсидиан

Дождь прибивал к земле белёсую провальную пыль, чертил мокрые полосы по лицу. Даже ожив, багровый мир выглядел отчаянно чужим; уж лучше бы он молчал и не двигался, как раньше.

Макс прислонился спиной к скале; черный фарх его плаща привычно слился с ее густой тенью. Уверяя себя, что он остановился здесь единственно для того, чтобы осмотреться, благо отсюда далеко видно, Максимилиан врал себе самому. Он устал. Смертельно устал. Сколь бы ни был силен дух миродержца, теперь ему приходилось считаться с физической усталостью смертного тела. В какой-то момент Макс понял, что если сейчас не остановится и не попьет воды, то просто упадет и уснет замертво — все-таки он не железный.

Времени было жаль, но что оставалось делать? Чтобы оправдаться перед самим собой за непредвиденную остановку, Макс, прихлебывая подслащенную диадемовым соком воду, внимательно изучал местность. Но вода в конце концов закончилась, отговорки тоже, и расписаться в своей беспомощности ему все-таки пришлось.

Тогда Максимилиан прилег прямо на землю, с наслаждением вытянув ноги, и положил за щеку листик хищного шалфея. Столь любимый Серыми Охотниками стимулятор держал его на ногах последние три дня пути по Ничейной Земле, когда закончилась еда и при этом нужно было прибавить шагу. С ним же Максимилиан прошел и горы Фумо, и Провал, и вновь Торгор…

Ваннах Лоэн — седовласый охотник, что в свое время рассказал Максу о хищном шалфее, где он сейчас? Где-то в самом центре того кошмара, за который в ответе его ученик…

От подобных мыслей легко было отвлечься на бегу, но сейчас, наедине с собой, — не получалось. Оставалось лишь принять их как есть и терпеливо ждать, пока окажет свое действие хищный шалфей, а Горящий наконец-то сподобится подсказать, куда идти. Собственно только на знак Ока Войны юный миродержец и мог сейчас надеяться, ведь место, куда ему нужно было попасть, не значится на картах, и знать о нем может лишь миродержец или на худой конец Ученик миродержца.

Ученик…

Горящий обсидиан не подвел и знак подал.

Максимилиан невольно вздрогнул, увидев бегущую через равнину человечью фигурку. Судя по оливково-зеленой рубашке, не обесцвеченной даже здешним багрянцем, это был тот самый парень, что звал его по имени там, у фонтана! Максу еще тогда показалось, что знает этот смертный куда больше, чем простому смертному положено.

Картинка сложилась тут же. Миродержец расплылся в улыбке. Улыбка получилась жуткая — и не только потому, что сок хищного шалфея ненадолго окрашивает зубы в красный цвет… Проводив Ученика взглядом, Максимилиан подобрал молчащий посох и отправился следом, по-прежнему держась в тени.

***

У самого берега Кангасск перешел на шаг, чтобы восстановить дыхание.

Багровая река звонко плескала на перекатах; трава дрожала на ветру; скользкие камни, на которые крапал слепой дождь, мокро блестели на солнце. Блестели, словно драгоценные! И с ними багряный мир выглядел еще более диким и чуждым.

Серег говорил, что отметил место перехода надписью на одном из камней у реки. И только теперь, видя, как дождь смывает с этих камней пыль оголяет их скрытую натуру, Кангасск осознал, что произойдет, если он не поторопится. В статичном мире знак Серега продержался бы еще бесконечно долго, сейчас же время и дождь будут безжалостны.

Кан заставил себя ускорить шаг, а потом и вновь перейти на бег. Так он и бежал трусцой вдоль берега, высматривая камень достаточно большой, чтобы на нем уместилась фраза из девяти слов.

Судьба оказалась благосклонна к нему: он успел. Надпись, три тысячи лет назад выведенная куском угля на плоском камне, до сих пор противостояла летящей с неба воде. Ее можно было даже прочесть.

Castigo te non quod odio habeam, sed quod amem.

Здесь, в мире закрытом и потерянном во времени, никому не нужны слова. Простого крестика или бессмысленной загогулины хватило бы, чтобы отметить камень. Но с другой стороны, а где еще может бессмертный выразить словами свое горе, не раскрыв его никому? Вот потому Серый Инквизитор и отметил этими ловами вход в обсидиановые пещеры — темницу души своего несчастного Ученика.

«Наказываю тебя не потому, что ненавижу, а потому, что люблю,» — перевел Кангасск. Язык науки, мертвый язык еще в мире-первоисточнике. Человеку, год проведшему в Серой Башне, не составит труда перевести это, но понять…

Рукой писавшего эти слова двигала неизбывная скорбь. И понять ее по-настоящему можно только пережив подобное. А этого и врагу не пожелаешь.

Медленно, но верно дождь смоет древние письмена. Так умирает память о былом. Так уж сложилось, что все самое ценное и искреннее не живет вечно.

Нет! Кангасск выудил из кармана монетку и с упрямством, достойным лучшего применения, принялся обводить буквы, навечно впечатывая их в камень. Металл врезался в эту странную породу легко, словно в мокрую глину, хотя любому другому прикосновению сопротивлялся стойко, так что вскоре послание Серега обрело бессмертие. Монетку Кангасск вдавил в камень — датой чеканки вверх — там, где раньше была точка, и отступил на шаг, чтобы окинуть взором то, что у него получилось.

Глупо он тратил время, это понятно. И бояться сейчас было глупо: слишком далеко он зашел, поздно уже назад поворачивать, да и обещание, данное Владе и Серегу, никуда не делось. Но… там ведь миродержец ждет его, по ту сторону камня. А что он не готов к такой встрече, Кангасск понимал отчетливо, и жутко ему было как никогда прежде.

«Готов — не готов…» сказал он себе. «Неважно. Я не обещал все исправить и все решить, я обещал сделать все, что смогу, и только.»

От такой формулировки стало чуть легче. Вздохнув наконец с облегчением, Кангасск перешагнул через камень.

***

Багровый свет Провала померк, и Кангасск испытал краткий миг невесомости, подобный тому, что испытывает человек, шагнувший в Трансволо. Вот только ни звезд, ни вселенски просторов здесь не было. Напротив, место, в котором Кангасск выпал обратно в реальность (невесомость продлилась недолго), оказалось темным и тесным, как тюремная камера. И даже разогнать этот мрак было нечем: магию применять Кан побоялся, зная, что она сейчас запросто может взорваться в руках. Игнис его бы выручил, будь он здесь, но увы, своего дракона-зажигалку Дэл-Эмер оставил в Юге…

— Здравствуй, мальчик мой! — раздался знакомый голос. Во всем мире он звучал лишь для одного наррата — Кангасска Дэлэмэра, в его мыслях, освещая чувством мира и покоя его душу.

— Здравствуй, Малкон, — мысленно приветствовал его Кан.

Тьма начала отступать. Приветствуя гостя, светились сами стены, мягко пульсируя в такт его сердцу. Свечение усиливалось, с каждой секундой расширяя видимое пространство, пока не стало светло, как днем. Тогда Кангасск увидел, что зал, в котором он оказался, и не зал вовсе, а скорее, огромный пузырь воздуха, навсегда застывший в удивительном, дымчато-сером вулканическом стекле. Сквозь полупрозрачные стены с узором витиеватых прожилок можно было видеть бесчисленные тысячи других таких же пузырей, уходящих облаками и вереницами в разные стороны.

— Ты пришел, мальчик мой! — в голосе Малконемершгхана чувствовалась улыбка. — Я так долго ждал тебя, что потерял счет годам.

— Малкон, скажи, как давно он был здесь? — с волнением спросил Кангасск.

— Кто? — послышалось в ответ.

— Сын миродержцев, Максимилиан… — нет, Кан еще не осознавал всего ужаса своей ошибки. — У него был час форы. Он должен был прийти сюда раньше меня.

— Их маленький Макс нашелся? Я так рад за них! — с изумлением произнес пленник Нарры. — Но его не было здесь. Никого не было. Только Серег, три тысячи лет назад. А потом ты.

Противный холодок потянул свои тонкие лапки к самому сердцу. Макс не приходил сюда, а значит…

Кангасск сжал кулаки и тихонько застонал от отчаянья, беспрестанно повторяя про себя: «Что я наделал…» В глубине души билась последняя надежда, что еще можно исправить хоть что-нибудь, но он чувствовал — поздно. Слишком поздно.

Достигнув цели, холод предчувствия обернулся жгучим кипятком. Казалось, целое море его переливается в груди. Сквозь это чувство уже ничего не было слышно — ни Нарры, ни собственного голоса разума.

Кангасску немалых усилий стоило перестать проклинать себя и взглянуть случившемуся в лицо. Но он справился. Встал, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, чтобы успокоиться. И приготовился заплатить за свою ошибку сколько придется.

Мягкое сияние дымчатого обсидиана очертило знакомый контур фигуры, закутанной в черный фарх. Из Провала Максимилиан вышел не слишком удачно, упал на колено: усталость давала себя знать. Поднявшись, юноша тяжело оперся на посох и откинул капюшон.

Кангасск невольно вздрогнул, взглянув в лицо сыну миродержцев. Даже в теле Милиана Корвуса, омнисийского мальчишки, Макса было несложно узнать, вспомнив фотографию его, пятилетнего. Он был похож на того мальчика. Не в точности, но похож. Так Хельга, возродившаяся в теле Владиславы из мира Ле’Рок, — тем не менее, похожа прежнюю себя.

Карие глаза Учителя смотрели на Кангасска с обезображенного шрамами лица, почти в точности повторяющего черты Серега. И коричневые кудри Влады обрамляли это лицо. Максимилиан был высок, ростом почти с отца, а когда он заговорил, и голос у его было почти такой же, как у Серого Инквизитора.

— Ты, должно быть, Кангасск Дэлэмэр, — тихо и бесстрастно произнес Максимилиан. — Я о тебе слышал.

Устать-то он устал, но, как говорят, мастерство не пропьешь. Зоркий глаз мастера позволял ему по простейшим движениям определить, чего будет стоить в бою каждый человек. Порывистого, напряженного Дэлэмэра он оценил в этом плане весьма и весьма низко.

— Плохи же дела у великих миродержцев, если они не нашли никого получше, чтобы отправить за мной в погоню, — с легкой иронией произнес Макс и вновь внимательно посмотрел на Кангасска.

Простой смертный парень. Одет как один из этих пустыных бродяг, минус телогрея. Рукав рубашки порван и пропитан кровью. На поясе — меч без гарды, как у Сохраняющего Жизнь, хотя парень — явно маг. И вишенка на этом нелепом торте: простенький харуспекс с открытой лицензией, болтающийся на шее.

Бедолага…

— Уходи, — по-хорошему предложил Макс, внезапно почувствовав острое нежелание убивать этого человека. — Иди, я тебя не трону. Вернешься в Провал, а там все дороги твои. Я тебе даже свою карту Провала отдам, если хочешь. Ступай. Иди с миром.

— Нет, — покачал головой Кангасск, хотя все его существо сейчас кричало и молило о спасении. — Я не уйду, Максимилиан.

— Тогда мне придется убить тебя, — пожал плечами миродержец. — Ты что, готов к этому?

— Я не боюсь смерти… — проронил Кан.

— Ага! — шумно выдохнул Максимилиан, расправляя плечи. Странная полуулыбка появилась на его лице. Из-под фарха показался и хищно блеснул черный харуспекс с алой сердцевиной, то самое «око войны». — Ты врешь, — безошибочно заключил Макс. — Ох, не стоит врать человеку, носящему обсидиан. Особенно горящий. — Он помедлил, наблюдая, прежде чем продолжить: — Не с легким же сердцем ты идешь на смерть, Кангасск Дэлэмэр. Слишком остро чувствуешь, что еще и не жил. Что не знал настоящей любви и не закончил в жизни ни одного дела… — Максимилиан говорил медленно, и каждое его слово, правдивое и безжалостное, резало по сердцу как ножом. — Я чувствую, как ты не хочешь умирать, зная, что этого у тебя никогда не будет. А я даю тебе выбор: ты все еще можешь просто уйти. Не веришь — посоветуйся со своим харуспексом, он подтвердит, что я говорю правду и бить тебя в спину не собираюсь.

И подтвердил ведь! Даже без спросу! Всю дорогу холодный обсидиан молчал, значит, упрямился, все вопросы игнорировал, а тут — на тебе! Разговорчивый какой.

Кангасск вскинул голову и горько усмехнулся в ответ.

— Хочешь потягаться харуспексами? — сказал он с удалой беспечностью человека, которому больше нечего терять. — Давай. Ты меня уел, теперь моя очередь. Я тоже скажу тебе кое-что. Ты — сын Владиславы и Серега. Тот самый. Потерянный еще в мире-первоисточнике. Тот самый, кого все эти тысячи лет они мечтали вернуть. Омнис был создан с мыслью о тебе. И ты отправляешь его на гибель вместе с теми, кто любит тебя больше жизни — с твоими родителями! — внезапно осознав, что уже не говорит, а кричит во весь голос, Кан замолк. — А теперь, — хрипло произнес он, — можешь, конечно, забить меня насмерть своим костылем, но от себя самого ты уже никуда не денешься. Твой горящий обсидиан подтвердит, что я не вру. Живи теперь с этим.

Миродержец переменился в лице. Все, подумалось Кангасску, вот теперь точно конец, и бесшабашная удаль сменилась жутью.

— Я убью тебя, — мстительно проговорил Макс. Туман в его душе всколыхнулся вновь; карие глаза потемнели, и гримаса ненависти исказила юное лицо. — А потом… потом буду править этим миром, будь он проклят!

— Вернись к ним, Макс! — крикнул Кан, понимая, что время уходит. — Ты нужен им!

Все напрасно. Максимилиан уже перехватил свое оружие поудобнее, ближе к центру тяжести, и подался вперед.

«…что если у меня ничего не получится?» — мелькнуло перед мысленным взором Кангасска воспоминание, прежде чем умерли все мысли и голоса, отступив перед горячкой боя. Время замедлилось. Максимилиан перехватил посох — и в тот же момент Кангасск потянулся к рукояти меча. Он бы успел, пожалуй, не допусти он ту же самую ошибку, какую допустила недавно Астэр, дочь звезд.

Щелчок — и посох Максимилиана раскрылся, обнажая тайное лезвие, которое тут же взметнулось вверх перевернутой серебристой дугой, пересекающей руку Кангасска. Боль пришла мгновением позже — и последний Ученик миродержцев упал на колени, огласив обсидиановые своды истошным криком. Правая рука его была отрублена выше локтя, наискось — такую рану даже не зажмешь, а это значит, все, конец. От чудовищной боли все плыло перед глазами; кровь хлестала из обрубка руки фонтаном — и силы таяли вместе с ней.

Максимилиан, стряхнув с клинка кровь и спрятав уго в ножны, перешагнул через лежащего на полу Кангасска. Туман уже схлынул — и миродержцу было даже жаль, что он не сдержался: этот парень не был помехой, даже врагом не был. Но, раздери его гром, он успел сделать свое дело: сказать эту проклятую правду. Правду…

— И что мне теперь с этим делать? — подумал Максимилиан. Он не задал своего вопроса вслух, но здесь, в сердце Нарры, это и не нужно. Пленник дымчатого обсидиана отозвался сразу.

— Что ты хочешь попросить у меня, маленький Макс? — вопрос возник прямо в его разуме, минуя слух. — Я почти всесилен в пределах своей тюрьмы. Потому — проси, и я помогу.

И Максимилиан попросил. И просьба его была выполнена.

***

Когда-то давно — сейчас кажется, что очень давно, почти в другом веке и уж точно в другой эре — Кангасск и Владислава под умирающим солнцем Сигиллана говорили о пути Сохраняющего Жизнь.

«Если я вместо того, чтобы снести человеку голову, отрублю ему руку, что держит меч, это ли путь Сохраняющего Жизнь?» — такую фразу произнес тогда Кан, особо не задумываясь над ней.

Сейчас, угасая на холодном полу обсидианового дворца, Кангасск Дэлэмэр мимолетно вспомнил тот разговор и пожалел о сказанном.

Не задавай судьбе вопросов, иначе можешь очень пожалеть об этом, когда она ответит…

***

Слезы по щекам. Горячие… Макс не поверил вначале — прикоснулся руками к лицу: действительно, слезы. Такие же настоящие, как воспоминания о доме, оставшемся в мире-первоисточнике. Дарованное Наррой видение так и горело до сих пор перед мысленным взором. Казалось: дотронься — и вернешься. Соблазн был столь велик, что Максимилиан уже почти поддался ему.

Однако, вспомнив о несчастном, умирающем на холодном обсидиановом полу, он отшатнулся от прекрасного далека, зовущего его к себе, и решительно повернулся к мечте спиной.

Нет, подумал Максимилиан, так не пойдет. Ошибки нужно не бросать, а править. Даже если их слишком много. И начнет он прямо сейчас, прямо здесь, с Кангасска Дэлэмера, Ученика своих родителей.

К счастью, парень был еще жив. Воли к жизни ему было не занимать, совсем как хрупким северным первоцветам: даже получив такую страшную рану, он не сдался, и раз уж ее невозможно было зажать, то Кангасск исхитрился просто лечь набок, придавив собственным телом обрубок правой руки и остановив тем самым кровотечение.

Макс опустился рядом с раненым на одно колено. Бледен, как смерть (прежде ярко-коричневая, из-за кровопотери его кожа приобрела пепельный оттенок), выглядит хуже некуда, но, похоже, спасти его еще можно. Сын миродержцев немедленно снял с пояса флягу с аноком меллеосом и поднял хрусткую костяную крышку.

Услышав звук, столь одинокий и громкий в пустых обсидиановых залах, Кангасск чуть приоткрыл глаза.

— Макс… — беззвучно, одними губами произнес он. — Иди к ним…

— Я пойду, — твердо пообещал Максимилиан. Голос его дрожал. — А ты… ты будешь жить… Прости, если можешь…

Макс действовал быстро, с жестоким милосердием лекаря, которому приходится оперировать пациента без наркоза. Резко перевернув умирающего на спину, он тут же приставил обрубок руки к ране и щедро залил ее аноком меллеосом из фляжки. Рана мгновенно вспухла багровым рубцом. Дальше должен был последовать вопль чудовищной боли, но, вопреки ожиданиям, Кангасск не кричал, в отличие от всех прочих, кого когда-либо касалась панацея Гердона.

«Я возьму его боль себе,» — шепнул в мыслях Макса тот самый голос, что даровал ему правду, и Макс молча кивнул в ответ.

Теперь он работал неспешно и истратил весь анок меллеос, который еще оставался в его фляге, пока рука окончательно приросла. Да, кровообращение восстановилось, рука вновь стала теплой, но зрелище было удручающее. Максимилиан искренне сомневался, что когда-нибудь Кангасск сможет держать в этой руке хотя бы ложку. Чудес не бывает. Особенно в мирах, лишившихся своей магии.

Мир… Мысли Макса вернулись к тому, что он натворил, к ошибке, исправить которую, как он прекрасно понимал, будет куда сложнее, чем заживить отрубленную руку. И все же он собирался за это взяться.

Да, можно было сбежать домой, хоть прямо сейчас. Как можно было просто оставить Кангасска умирать. Да, можно было сделать самый минимум: вернуться к родителям, помочь им закрыть Провал и уйти уже с ними. И это было бы равносильно тому, как если бы он просто залил аноком меллеосом обрубок, чтобы остановить кровотечение. А можно было попробовать все починить, даже прекрасно зная, что полное излечение Омниса невозможно, как невозможно вернуть Кангасску полноценную руку. Хороших концовок тут быть не могло, и Максимилиан это прекрасно понимал.

Тем не менее, свой выбор он сделал.

«Иди к ним, — сказал голос того, кого три тысячи лет назад люди знали как Малконемершгхана. — Ты нужен своим родителям, маленький Макс. Больше всего на свете нужен. А о Кангасске не беспокойся, я о нем позабочусь. С ним все будет хорошо. Обещаю.»

***

Высохшее море… Уже третий раз в жизни Кангасск посещал этот несуществующий, иллюзорный мир. Только если раньше он бродил здесь по соляным дюнам дна, то теперь стоял на краю, и пропасть собственной пустой чаши зияла перед ним. Отсюда, с высоты птичьего полета, он видел, что вереницы соляных столбов и перекаты дюн, раньше казавшиеся беспорядочными, на самом деле слагают гармоничный, ажурный узор, в центре которого, словно крохотный драгоценный камушек, сияет озеро новенькой, недавно набравшейся магии. Восстановление потерянного шло полным ходом, вот только нельзя не понимать, что такому огромному пространству никогда не наполниться: жизни не хватит.

— Ты жив, мальчик мой, — услышал Кан голос Малкона. И, обернувшись, увидел его самого. Призрак старика улыбался, и улыбка его была такой же чудесной, как первый луч света после долгой, долгой ночи.

— А где Максимилиан? — спросил Кангасск. После того удара он не помнил почти ничего.

— Он там, где ему надлежит быть, — развел руками Малконемершгхан. — Со своими родителями.

— Ты дал ему бессмертие? — разочарованный, Кан опустил плечи.

— Он даже не просил о бессмертии, — покачал головой Малкон.

— Что? Но… — Кангасск запнулся на полуслове. — А о чем тогда он просил?

— Он просил вернуть ему память.

Кан не верил своим ушам.

— Так просто? — только и произнес он и беззвучно засмеялся: над глупым собой и над тем, как лишился руки и чуть не лишился жизни ни за что.

— Нет, — возразил ему Малкон. — Совсем не просто. Я бы не сумел сделать этого против его воли. Воли миродержца. Но ты заставил его самого попросить меня об этом. — Старик опустил глаза. — Бедный ребенок… Он не ведал, что творил, пока не помнил себя, а теперь же он в ответе за это.

— Он справится, — с неожиданной уверенностью сказал Кангасск. — Он ведь их сын, все-таки.

Малконемершгхан с гордостью посмотрел на своего далекого потомка. Кангасскнемершгхан напомнил ему его самого в молодости. Это было все равно, что смотреть в волшебное зеркало, показывающее не правдивую, а лучшую версию тебя: без груза ошибок на плечах и со светлым будущим впереди.

— Малкон, могу и я задать тебе вопрос? — как бы невзначай спросила лучшая версия Малконемершгхана.

— Конечно, дитя.

— Что мне делать теперь?

Вопрос надолго повис в воздухе. Что-то подсказывало, что Малкон собирался поговорить с Кангасском именно об этом, но сейчас никак не решался начать разговор. И правда: когда Ученик Серега наконец заговорил, ответ его был уклончивым.

— Ты должен сделать выбор, — сказал он, поставив ногу на край соляной пропасти. — Ты можешь вернуться в свой мир сейчас, пройти Провал и присоединиться к другим воинам в битве. Тогда на защите Омниса будет одним мечом больше. Или… — он помедлил. — Ты можешь занять мое место…

— Понимаю, — помрачнел Кангасск. — Ты был заключен здесь слишком долго…

— И был бы вечно, — решительно прервал его Малкон. — Я не выгадываю ничего для себя, мальчик мой. И даже если бы Максимилиан попросил о бессмертии, я бы не дал ему его.

— Да? — Кан удивленно поднял пересеченную шрамом бровь. В коротенькое слово он вложил, пожалуй, слишком много скепсиса.

— Да, — подтвердил Малкон. — Конечно, как миродержец он мог бы ходить по земле свободно, оставаясь при этом живой Хорой Тенебрис, — пояснил он, — а я бы упокоился в мире. Но тогда миродержцам, всем троим, пришлось бы остаться здесь навечно. Родители не бросили бы сына, а сын не ушел бы, потому что с его уходом Омнис стал бы мертвым миром, «транзитным», как их называют. Без единого дыхания жизни… Я никогда не покарал бы их так, ни Хельгу, ни Серега, ни Макса. Они должны вернуться туда, где осталось их счастье. Вернуться домой.

— И остался я, — подытожил Кангасск.

— Да. Ты, мой мальчик, особенный, — ласково улыбнулся Малкон. — Ты связующая ниточка между Омнисом, миром Ле’Рок и мной, а я и Нарра неразделимы… были до сей поры… Ты унаследовал гигантскую чашу от своего отца. И связь с миром Ле'Рок — от матери. Я обладаю только первым качеством, Кан. И, как любой омнисиец, я калека с рождения: не могу стабилизировать магию сам. Потому я заперт здесь, в лабиринтах Нарры. Но ты, ты сам живой дымчатый обсидиан, как любой кулдаганец, и ты будешь свободен. И бессмертен.

— Я понял… — неуверенно произнес Кангасск. — Кажется, понял…

— Ты никогда не задумывался, отчего люди так ущербны по сравнению с простейшими магическими существами? Отчего они не могут стабилизировать магию? — спросил Малконемершгхан. — И отчего Странники способны на это?

— Да. Но ответов я не нашел…

— А вот у меня было время подумать! И найти эти ответы. Это похоже на болезнь, Кан. Она заразна и ей нет лечения. До тех пор… пока магия не начнет течь от здорового источника и через людей. Когда я думал об этом, — Малкон сплел дрожащие от волнения пальцы рук, — я думал о счастье для своего мира. Я так радовался, когда родился ты — ключ к тому, чтобы люди смогли обрести то, что изначально их… и, быть может, когда-нибудь смогли исправить то, что я натворил…

— Малкон, — мягко осадил его Кангасск, — я ценю твой энтузиазм, но каковы шансы?

— Я не знаю! — старик сокрушенно тряхнул головой. — Это не более, чем идея, и проверить ее раньше, при Хорах, не было никакой возможности, но, по моим расчетам, если поместить человека кулдаганской крови у истока магии, то он не просто станет живым стабилизатором, он перестроит ущербные стабилизаторы омнисийцев по своему подобию.

— Хор больше нет. И все боевые маги мира беспомощны… — закончил за него Кан и поспешно заявил: — Я на все согласен. Что я должен делать?

— Ничего, — печально кивнул Малкон. — Твоего согласия достаточно. И твоей пустой чаши, — он указал рукой в сторону мертвого моря. — Есть только одно но: ты маг, Кан. Это значит, хоровая болезнь затронула тебя даже сильнее, чем твоих Прародителей. Рядом с дымчатым обсидианом твой собственный стабилизатор восстановится, но это займет время.

— Много?

— Не знаю… Но ты не заметишь, как оно пролетит, это время: ты будешь спать.

Кан закусил губу. Время… Сколько? День-два? Сколько, когда вся магия мира нужна армии Омниса именно сейчас?

— Хорошо… — сказал Кангасск.

— Тогда я свободен, мальчик мой, — вздохнул Малконемершгхан и повторил: — Свободен…

Он сделал шаг над пропастью, словно ее и не было, и обернулся, уже стоя над чудовищной высотой.

— Прости меня, — пылко произнес он. — Прости за то, что мои ошибки ложатся на твои плечи. Почему-то за грехи отцов всегда расплачиваются дети… Так и Макс, пусть и невольно, но исправляет ошибки Серега. Будьте сильными вы оба. И пусть судьба наградит вас.

С этими словами он пропал. Душа, вынесшая больше, чем кто-либо из страдавших за Омнис, поднялась к далекому свету, свободе, покою, оставив позади того, кто еще и не представлял толком, какую ношу взвалил на плечи, а потому был грустен — и не более.

Поначалу ничего не изменилось в иллюзорном мире. Как и прежде, иллюзия не торопилась отпускать Ученика, и плевать ей было на то, что каждую секунду в реальном мире гибнут люди и им нужна помощь.

Зная, что трепыхаться бессмысленно, Кангасск со вздохом опустился на безжизненную землю и стал смотреть вдаль. Лишь плеск и тусклое мерцание серых волн на дне чаши нарушали здесь всеобщую неподвижность и тишину. Даже высокое небо без солнца было светло и неизменно.

Но потом… Кан испуганно вскочил на ноги, почувствовав, как вздрогнула под ним земля. Спустя какие-то мгновения все вокруг затряслось, как в лихорадке. Пока Кангасск оглядывался по сторонам, тщетно пытаясь найти какое-нибудь укрытие, его взгляд упал на дно моря. Бурля и вспениваясь, в него прибывала вода. Зрелище было жуткое, но еще страшнее становилось, если вспомнить, что вода здесь олицетворяет вполне реальную магию.

В считанные мгновения крохотное озерцо, сметая все на своем пути, расширилось так, что закрыло все дно морское, и тогда вода начала подниматься.

На плоском, как стол, берегу некуда было прятаться, некуда было бежать, потому, смирившись, Кангасск просто отрешенно смотрел, как наполняется его пустая чаша. Он не мог остановить это и изменить ничего не мог. И остался на месте даже когда вода, и не думая останавливаться, перевалила через край…

А ведь это магия… Только когда чаша наполняется медленно, естественным образом, магия перерождается в амбассу, которая занимает меньше места в чаше. А иначе магия переливается через край — и тогда человек умирает.

Максимилиан уже прошел через это, когда был Паем, мальчишкой, которого передозировка магии состарила и убила за считанные за минуты. Кангасск же о таких смертях прежде только читал.

Перед тем, как потерять сознание, он почувствовал, что тонет, погружается на дно, глотая воду — а точнее, чистую магию — вместо воздуха…

Глава 15. Кулдаганская весна

Арен, в своих четырех аспектах, которые есть песок, стекло, монолит и не называемый обычно нарра, помнит все, чего касался. В том числе и эту историю, произошедшую почти три тысячи лет назад…

Маленькая Влада училась «слушать арен»; четырехлетняя девчушка с самым сосредоточенным видом водила ладошками по песку и хмурила брови. И за этим занятием девчушка была милее пустынного котенка.

Солнце еще только поднималось над горами Кольца; пустыня была холодна и безмятежна. Наблюдали за такой самостоятельной, а потому такой забавной малышкой Ниермин, ее отец, и Лайоней, ее дед, сидя на пороге монолитного дома.

— Ты что-то задумчивый в последнее время, сынок, — обратился Лайоней к сыну на языке мира Ле’Рок. — Не хочешь сказать, что тебя тревожит?

— Влада, отец… — печально проронил Ниермин. — Ты пойми: мы с тобой, простые Странники, растим наррата. Я… — он вздохнул и уточнил: — Мы понятия не имеем, как учить их детей. Пойми, я боюсь, мы с тобой сделаем что-нибудь неправильно. А ответственность-то огромная!

— Ты всегда куда-то торопишься, сын, — задумчиво произнес Лайоней, набрав пустынного песку в ладонь. — Ты омрачаешь такой прекрасный день мыслями о том, чего еще не случилось. Смотри: дочка твоя счастлива, играет, учится. Что еще нужно?

— Не случилось, но может случиться! — с жаром возразил Ниермин. — Разве мы не должны думать заранее о ее будущем?

— Должны, — кивнул Лайоней с невозмутимым видом. — Но проблемы надо решать по мере их появления. А пока печалиться не о чем. Влада еще маленькая, пока она даже арен не умеет слушать, так что рано…

Степенные рассуждения деда бесцеремонно прервал радостный возглас внучки:

— Я слышала! Я слышала! — так маленькая Влада возвестила всему огромному безмолвному миру о посетившем ее открытии.

Ниермин, вдруг посерьезневший, подался вперед. Приняв обеспокоенность отца за искренний интерес, девочка шустро подбежала к нему и с радостью сообщила:

— Я слышала воду! — сказала она гордо. — Вода падала с неба прямо в песок! А пустыня! пустыня была зеленая!

— Аа… — с облегчением вздохнул Ниермин и тихо усмехнулся. — Так было, когда ты родилась. Весь Кулдаган зазеленел и расцвел. Когда вода падает с неба, это называете «дождь». А когда пустыня зеленая, то это «весна».

Четыре года назад это было, но до сих пор ветер таскает по пустыне скомканные клочья сухой травы. Дождь длился тогда всего три дня, но этого хватило, чтобы весь Кулдаган покрылся толстым ковром молодой зелени: взошло и зацвело тогда все сразу и без разбора; все крохотные семена, занесенные сюда странствующими омнисийскими ветрами, пробудились к жизни.

Это было чудо. На короткий миг желные дюны превратились в зеленые холмы, и цветы распустились повсюду.

Но Ниермин лукавил, говоря о том, что маленькая Влада родилась в тот день: на самом деле он и понятия не имел о том, когда она родилась и где ее семья. Они с Лайонеем просто нашли девочку в пустыне.

В засушливом и суровом Кулдагане оставленный без заботы ребенок не прожил бы и нескольких часов, но Владе повезло: среди расцветшего кругом зеленого великолепия, на краткие дни превратившего Кулдаган в рай, она чувствовала себя прекрасно.

Ниермин как сейчас помнил: над девочкой был сооружен небольшой монолитный навес от дождя и солнца, и на этом навесе сидели одуревшие от обилия свежей зелени, объевшиеся до полусмерти кекули. Над обсидиановой кроваткой раскинула руки статуя Локи — создателя мира Ле'Рок. В одну из рук кто-то вложил скромный с виду свиток… Который на поверку оказался написанным рукой самого миродержца и скрепленным его печатью! В послании говорилось о том, что девочку зовут Владислава (странное, по меркам Странников, имя) и по рождению она наррат. За чем следовала просьба, лично адресованная Лайонею и Ниермину, — позаботиться о благополучии девочки.

Лайоней воспринял миссию, которую возложил на них с сыном Локи, как величайший дар и большое счастье. Ниермин же терзался сомнениями по сей день: как ни любил он приемную дочку, он не мог отделаться от мысли, что как простой Странник, практически ничему не может научить маленького наррата, а возможность подвести самого Локи порой лишала его сна по ночам.

Но сейчас Ниермин вздохнул с облегчением: пока никаких нарратских предсказаний; арен лишь освежил девочке память о ее собственном прошлом…

— Папа, папа! — Влада настойчиво подергала его за рукав.

— Да-да, я слушаю внимательно, — с улыбкой отозвался Странник.

— Так будет еще раз! — со всей серьезностью (той самой, что делает каменными и неживыми лица вещающих нарратов) произнесла маленькая Влада, и слова эти казались чужими в устах ребенка. Даже речь ее изменилась: без единого «оло», без единого «лоч» девочка говорила на языке стекла и монолита, который ей знать было еще рано. — Через много лет Кулдаган зацветет снова. Тогда мой ученик проснется и выйдет из арена под дождь, а я не смогу его встретить.

Улыбка пропала с лица Ниермина.

— Иди в дом, Влада, — дрогнувшим голосом произнес он. — Поздно уже, скоро спать.

А та уже, казалось, и не помнила о своем пророчестве. Рассмеялась, запела «песочную» песенку и убежала в дом.

— Похоже, ты зря беспокоился он ней, сын, — хитро прищурившись, улыбнулся ему Лайоней. — По всему выходит, нарратов не нужно учить предсказывать. Так же, как варанов не нужно учить грызть кекулей.

Он тихонько засмеялся. Ниермин же остался серьезен и погрузился в собственные мысли.

***

Кангасск Дэлэмэр спал и видел сны. В этих снах молочно-белые галактики, вращаясь, тянули друг к другу мерцающие звездные рукава сквозь пространства, невообразимые для человека. В этих снах он бродил по иным мирам и уже один, без Учителя, наблюдал за творениями других миродержцев, среди которых были непостижимо мудрые и непостижимо наивные, а еще — безумцы, и в мирах, управляемых ими жизнь была похожа на ночной кошмар. Видел Кан и транзитные миры. Тихие, безмолвные — и каждый походил на ком сухой глины, ждущей своего скульптора.

Снов было много; каждый оставлял в душе свой след; каждый отодвигал Омнис еще чуть дальше в темные закоулки памяти. Потому, когда началась пробуждение, Кангасск не сразу понял, что происходит с ним.

Темнота. Холод. Жажда. Влажный, холодный воздух, холодящий грудь изнутри. Ледяная вода, насквозь пропитавшая волосы и одежду. И еще… кажется, правая рука затекла, да так, что пальцы не слушаются.

Вдруг отчаянно захотелось в тепло… и чтобы кто-нибудь принес горячего какао. Учитель… Влада… она бы принесла…

Застонав, Кангасск открыл глаза и сел, обхватив левой, послушной рукой колени. Его била дрожь, и вода, пропитавшая одежду и волосы, отбирала тепло все настойчивее. Но жажда была невыносима, и Кан пил эту воду, ледяную до боли в зубах.

Постепенно к нему возвращалась память. Ученичество. История со стабилизаторами. Провал. Максимилиан. Разговор с Малконом…

«…ты не заметишь этого времени: ты будешь спать…»

Стряхнув остатки сна, Кангасск вскочил на ноги. Сколько он провалялся тут в беспамятстве? Сколько? Когда он нужен там, где идет война! Одна эта мысль заставила Кана сразу же забыть о холоде. Где-то с минуту Ученик миродержцев с безумным видом оглядывался по сторонам, готовый бежать, сражаться… И он побежал бы сломя голову куда-нибудь, если бы было куда.

Вход в Провал — всего в двух шагах, конечно, но соваться туда сейчас было бы, скорее всего, безумием. Неизвестно еще, сколько прошло времени и что случилось в мире за это время. Возможно, шагнув в Провал, Кан оказался бы среди голодных стигов и безумствующих шутов. Глупо так рисковать собственной жизнью. И еще глупее — стабилизатором, который с этой жизнью связан. Потому Кан запретил себе даже помышлять сейчас о Провале.

Первый урок, который усваивает любой подавшийся в ученики к бессмертным — это «умей ждать». А учился Кангасск Дэлэмэр всегда хорошо. Потому, поднявшись над своими тревогами и страхами, он заставил себя успокоиться и принялся думать.

Вода. Странник Маор рассказывал, что в обсидиановых лабиринтах под Кулдаганом плещется целое пресное море; влага облаков оседает на холодных пиках гор Кольца и бежит вниз по длинным извилистым ходам. Да-а, должно быть, сейчас над Пятой горой висит огромное облако!

Кангасск зябко повел плечами: правая рука до сих пор была, как ватная; она висела плетью и почти ничего не чувствовала; пальцы не шевелились. Так иногда бывает, когда отлежишь во сне руку, — рука действительно становится, как чужая. Впрочем, в этом холоде и левая рука у него успела онеметь почти так же. И если он не хочет умереть тут глупой и нелепой смертью от переохлаждения, ему нужно тепло. И свет!

«Что ж,» — подумал Кангасск, «если Малкон был прав, то я теперь сам себе стабилизатор. Да будет свет!»

Он молча привел в действие Лихт — простейшее из заклинаний, и сияющяя сфера раскрылась над его ладонью, точно цветок. Белый. Белый, как звезда, и так же, как она, не дающий ни тепла, ни холода. Яркие блики заплясали на прожилках и гладких наплывах дымчатого обсидиана, и высокий купол над головой, озаренный магическим светом, обрел совершенно особую красоту и величие.

Кангасск улыбнулся дрожащими, бледными от холода губами. Он сделал это! Вернул стабилизированную магию в мир. Немного поэкспериментировав со своим Лихтом, он сумел получить и тепло, и холод. Прекрасно: значит, ледяные и огненные сферы работают. И Зирорны! И все, что связано с термозаклинаниями. И боевые маги воюют сейчас в полную силу.

Теперь можно подумать о том, как выбраться отсюда. А еще — разобраться, что же случилось с правой рукой: слишком уж странное это онемение, что никак не проходит.

Подбросив в возхух пригоршню маленьких Лихтов и закрепив их петлей левитации, Кангасск присмотрелся к своей бесчувственной руке. То, что он увидел, ему совершенно не понравилось! Плечо наискось перечеркивал уродливый бесформенный рубец, ниже него рука выглядела распухшей, а кожа приобретала неприятный синеватый оттенок.

Момент, который память милосердно спрятала подальше, развернулся перед мысленным взором во всех деталях: Макс отрубил ему эту руку, полоснув наискось, выше локтя, вот что Кан помнил точно. Как только он вообще сумел приставить отрубленную руку на место, если вокруг была только дикая, нестабилизированная магия? На работу же силы творения это не похоже (видимо, Макс не умел обращаться с нею) — слишком уж грубо и уродливо.

Положив теплый Лихт в карман рубашки, чтобы согреться, Кангасск обошел свою тюрьму кругом — и рассмеялся, когда его осенило… Магия есть? — есть. Стабилизатор восстановлен? — восстановлен. Так значит, он, Кангасск Дэлэмэр, должен теперь управляться с ареном не хуже любого Странника, которому перевалило за пять лет; если даже и не клепать один за другим хрупкие монолитные мечи, то хотя бы легко перегонять один аспект арена в другой… и «слушать» его, конечно.

Похоже, самое время было вспомнить урок, преподанный в лагере стариком Маором.

Шлепая тяжелыми ботинками по воде, которая покрывала весь пол и местами доходила до щиколоток, Кангасск подошел к ближайшей стене и, закрыв глаза, провел над ней ладонью. Прошло совсем немного времени, и Кан услышал его, арен… это было похоже на музыку, переливчатую и нежную, на фоне строгого узора которой вспыхивали то и дело отдельные своенравные ноты. Он повел рукой влево — и таких нот стало больше. Вправо, вверх, вниз — музыкальный узор менялся. Потом откликнулась и Нарра, и тогда Кангасск начал понимать, что все это означает.

Он узнал, что глубоко под этим залом мирно дремлет, ворча во сне, озеро расплавленной магмы. Что вокруг на разные голоса поют полные бегущей воды тоннели. Что белый шум, идущий сверху — это хор бесчисленных кулдаганских песчинок. А звонкие, своенравные нотки в нем — это дождь.

В Кулдагане шел дождь! И какой!

Каким бы странным это ни казалось, по крайней мере теперь наводнение в туннелях было чем объяснить. А еще это была прекрасная новость: новоиспеченному Страннику пока не улыбалось в одиночку пересекать Кулдаган, тем более без телогреи и плаща, которые, наверное, до сих пор висели на спинке кресла в главном зале Корты. Осталось выйти отсюда; так почему бы не проложить стеклянный тоннель прямо сквозь гору? Так Маор делал колодец, разве что он переплавлял песок в стекло.

Перегнать обсидиан в монолит оказалось несложно: достаточно было лишь пожелать — и серая масса нарры почернела под ладонью Кангасска, а музыкальный узор арена сменился; мелодия стала более простой, местами — отрывистой. Вот она, прочность и хрупкость монолита! Потом — стекло: переплетение высоких, напевных звуков. И — песок: бессвязная россыпь нот, готовых сложить любую мелодию.

Кангасск неспешно двигался вперед, каждый раз осыпая стену перед собой. Странное дело: за его спиной все восстанавливало прежние формы. Стало быть, сама Нарра решила позаботиться о сохранности водных лабиринтов. И тем не менее, дымчатый обсидиан безропотно выпускал своего пленника в мир. Малконемершгхан и мечтать не мог об этом, а Кангасскнемершгхан шел просто, не встречая серьезных препятствий: музыка арена была у него в крови, как у любого, чей род идет из далекого мира Локи, и он, ничего не смыслящий в музыке, менял ее узор интуитивно. Так крохотный кекуль, не задумываясь, бежит ко всему, что имеет зеленый цвет, и мастерски ощипывает колючки пустынных растений, пробираясь к сочной мякоти, хотя никто не учил его этому. И так же крохотный варан, едва покинувший скорлупу, уже готов загрызть своего первого кекуля, приманив птичку зеленым гребешком на спине.

Восхождение на поверхность закончилось внезапно, когда по глазам резанул солнечный свет. С непривычки было настолько больно, что по щекам потекли слезы, смешиваясь с теплым дождем. Сколько же надо проспать, чтобы настолько отвыкнуть от света?

Дожидаясь, пока боль утихнет, и не отнимая ладони от лица, Кан опустился на колени. Он устал, очень.

— Папа, почему ты плачешь? — раздался робкий голосок.

— Что? — в недоумении проронил Кангасск, пытаясь разлепить веки, отчего слезы хлынули с новой силой.

— Папа, не плачь! — детский голос дрогнул, и Кан почувствовал, как кто-то доверчиво обнял его за шею и теплая детская щечка прижалась к его щеке.

— Это я от света… отвык… — запинаясь, проговорил Кангасск, еще не осознавая, к кому, собственно обращается. — Глаза болят…

Он попытался открыть глаза снова. На этот раз удалось. Зеленый мир плыл перед взором, но лицо девочки можно было разглядеть. Прежде, чем Кангасск успел сообразить, что сказать ей, рядом с ней опустился на колено Орион, сын звезд, и, потрепав ее по волосам, прояснил ситуацию:

— Это твоя дочь, Кан, — сказал он. — Твоя и Эдны. Ей двенадцать лет сейчас. Ее зовут Милия.

— Двенадцать… — отрешенно повторил Кангасск. — Сколько… сколько времени я спал?

— Почти тринадцать лет.

Еще не веря в произошедшее, Кан посмотрел на Милию. Да, это была его дочь, тут, как говорится, даже к гадалке не ходи. Те же черты, просто копия, ведь кровь Прародителей не перебьешь за каких-то два поколения. От Эдны девочке достались только хрупкая фигурка и голос, нежный и тихий.

Тринадцать лет! Кан долго молчал, пытаясь переварить услышанное.

— Милия, — Орион обратился к девочке, — твоему папе надо прийти в себя немного. Иди пока к Астэр и остальным, подожди нас.

— Хорошо, дядя Орион, — послушно кивнула Милия и убежала.

Сын звезд с грустной улыбкой посмотрел на Кангасска. Некоторое время Орион молчал, а когда заговорил снова, тон у него был, как у сердобольного лекаря, который утешает разволновавшегоя пациента.

— Тебе тридцать три. Это возраст бессмертного. Ты никогда уже не будешь выглядеть старше. — Тут взгляд его упал на бесчувственную правую руку Кана. — Бедняга: и тебе досталось этой панацеи Гердона.

— Чего? — не понял Кангасск.

— Это зелье такое, — начал объяснять сын звезд, осторожно прощупывая простеньким заклинанием распухшую, болезненно синюю руку. — Ускоряет регенерацию в тысячи раз. Правда, побочных эффектов гора, и каждый страшней предыдущего. Но без него мы бы войну не выиграли ни за что.

— Так война закончилась? — с надеждой спросил Кан.

— Да, да, конечно, — закивал Орион. — Но об этом мы поговорим еще… Скажи мне, ты боль чувствуешь? — деловито осведомился он, поочередно сжимая неподвижные пальцы правой руки Кангасска.

— Нет, — ответил тот и поспешно спросил: — А где Влада, Серег, Макс?

— Ушли, — пожал плечами сын звезд и вздохнул. — В свой мир ушли. Все трое.

— Ясно… — Кангасск опустил голову и повторил: — Ясно…

— Они тебе письмо оставили, прочтешь потом… Согнуть руку можешь? Пальцами пошевелить?

Кан честно попытался (не вышло) и отрицательно покачал головой.

— Плохо срослась, — с досадой оценил Орион, осторожно отпуская руку и помогая другу встать. — Нарушен отток лимфы, циркуляция крови, иннервация… Восстановить можно, но времени уйдет немеряно: работа предстоит ювелирная… — Тут он резко оборвал эту нить разговора и лучезарно улыбнулся Кангасску: — А все-таки, как я рад, что ты снова с нами! — сказал сын звезд искренне и похлопал его по плечу. — Пойдем: тебя тут целая делегация встречает.

— Кто?

— Милия, мы с Астэр, тезка мой и трое Странников — твои старые знакомые.

Кан слабо улыбнулся и последовал за Орионом на выход.

— Погоди… — вдруг остановился он на пороге пещеры, указывая себе под ноги; от этого жеста во все стороны прыснули перепуганные желторотые кекули. — Почему все зеленое?

— Кулдаганская весна. Редчайшее явление! — бодро пояснил Орион. — Влада предсказала, что ее ученик проснется в день, когда расцветет Кулдаган. Это предсказание старше тебя самого лет где-то на три тысячи… Увы, день-другой — и от этого изобилия ничего не останется, а другой весны в ближайшие пару тысяч лет не будет. Так что смотри во все глаза, радуйся и запоминай.

— Не поверишь, от чего я проснулся… — тихо засмеялся Кан.

— От чего?

— От холода и сырости… в общем, я лежал в огромной холодной луже.

— Так вот почему ты мокрый весь!

Теперь засмеялись уже оба. Оба бессмертных. Не смех радости это был, и шутки тут были ни при чем. Это понимание того, что одним бессмертным в мире стало больше, внезапно накрыло их обоих. Как еще без слов сказать «я тебя понимаю», если не рассмеявшись над одной и той же глупостью.

Зеленый ковер, стелющийся по песку, мягко пружинил под ногами. А благодаря бесчисленным цветам, взошедшим повсюду, пустыня и выглядела и пахла, как райский сад. Дождь продолжал крапать, но сквозь тучи уже давно светило солнце. Весне оставалось совсем недолго, но тем отчаяннее она ликовала.

Орион и Кангасск прошли пешочком вдоль горы, туда, где еще издали виднелся черный с серыми прожилками монолитный дом, выстроенный с истинно нарратским размахом: купола, множество этажей, балконы, башнки, мосты, витражные окна. Действительно: зачем в чем-то ограничивать свою фантазию, когда руками все это великолепие строить не нужно, а достаточно лишь пожелать?

Дети звезд ничуть не изменились с того дня, как он их в последний раз видел, а Милию Кангасск впервые встретил только сегодня, Потому лишь взглянув в глаза Джовибу и трем Странникам, коими оказались Сенэй, Киррала и Ригон, Кангасск по-настоящему осознал, сколько времени прошло. Те, кого он помнил юными, предстали перед ним людьми за тридцать. Особенно тяжело ему было свыкнуться с новой внешностью Кирралы, которую Кан помнил хрупкой и гибкой девушкой восемнадцати лет. В суровой, коренастой, покрытой шрамами воительнице он подругу детства даже узнал с трудом. И странно было думать, что сейчас у нее, наверное, уже есть свои дети. Возмужавший Сенэй, давно уже не юнец, а бородатый вояка, стал еще больше похож на Осаро, даже голосом. К старости его уже, наверное, и вовсе не отличить будет от покойного деда. Ригон изменился всех меньше, быть может, оттого, что принадлежал к тому редкому типу людей, что всегда выглядят моложе своих лет, а еще не носил бороды. Что до Ориона Джовиба, то, даже в обычной походной одежде этот малый выглядел бывалым пиратом. Даже по пустыне он ходил вразвалочку, морской походкой. Даже вдали от моря на его волосах серебряной пылью лежал пепел зигарилл. Длинный белый шрам пересекал щеку и скрывался в густой курчавой бороде; должно быть, вылитый Зига-Зига теперь. Впрочем, когда он на радостях бросился обнимать старого друга, попутно болтая всякую веселую чепуху, Кан тихо рассмеялся: это тот же мальчишка-Орион, и никакое время не властно над его беззаботным нравом.

— Здаррова, Кан!!! — проорал Джовиб во всю глотку; голос его с годами окреп, и теперь бородатый мореход без труда перекричал бы любой шторм или даже тысячу испуганных новобранцев. — Неплохо вздремнул! — добавил он и обнял Кана по-медвежьи крепко. — А чего седой-то, как лунь?

— Седой? — переспросил Кангасск.

Справедливо решив, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, Орион Джовиб незамедлительно снял меч с пояса и, на две ладони выдвинув его из ножен, дал другу посмотреть на свое отражение в зеркально отполированной поверхности клинка.

Да, Кан был седой. Белоснежно-седой. Как чистейший снег на горах, ни единого темного волоска. И как же нелепо с этим старческим светом выглядела его лохматая мальчишеская шевелюра!

— Почему? — спросил он, рассеянно взъерошив рукой волосы.

— Похоже на последствия первой стадии передозировки магии, — профессионально заметил Орион, сын звезд.

Кан понимающе кивнул, вспомнив море, перелившееся через край чаши. Еще бы чуть-чуть — и… лучше об этом не думать.

— Здравствуй, Кангасск! — Из дома вышла Астэр, а за ней — Милия.

— Здравствуй, Астэр! — улыбнулся в ответ Кан и робко встретился взглядом с дочерью. Глядя на девочку, он тут же вспомнил о ее матери, а это потянуло за собой все: и чувство вины, и стыд, и предательский румянец на щеках.

— Айда в дом! — Джовиб на радостях сгреб друга в охапку. — Ты, наверно, голоден, как стая акул! Почти что тринадцать лет не ел ничего!

Кангасск пожал плечами: голодным, он себя, как ни странно, совсем не чувтвовал, но от приглашения отказываться не стал.

Так начался первый день его новой жизни, в который он услышал первые истории, призванные заполнить тринадцать лет темноты. Информацию ему выдавали очень осторожно, словно он месяц голодавший человек, которого надо поначалу отпаивать бульончиком, дабы он не умер, отведав чего-нибудь посерьезнее без подготовки.

***

Война длилась семь лет. Из них два года — без магии вообще. Только когда стабилизатор Кангасска восстановился наполовину, магия начала работать, стали возможны первые, пока еще очень слабые заклинания. Но уже это было начало перелома в войне, когда судьба вновь улыбнулась обороняющимся.

Если вернуться к самому первому дню, то дело было так… Армия чудовищ прорвала стену, возведенную миродержцами. Даже возвращение Максимилиана не спасло ситуацию. Тогда стиги и шуты опустошили Торгор и, прорвав сопротивление армии Странников и оставив в арене половину своей армии, покинули Кулдаган. На неделю наступило затишье. Перед бурей.

Эту неделю враги не сидели без дела. Изучив обстановку в Омнисе (в то время как раз был разгар пробуждения детей тьмы), они обратили ее себе на пользу, причем каждый на свой манер. Эльм Нарсул собрал под свое крыло многие тысячи темных созданий и каким-то непостижимым образом заставил их повиноваться себе. Что до стигийских пауков… то они скопировали их стратегию. И если замаскировавшегося под человека Темного без особых проблем вычислял и уничтожал любой Марнс, будь ему хоть шесть лет от роду, то на стига, принявшего человечье обличье, жители Марнадраккара никак не реагировали, и распознать его заранее было практически невозможно. Война перешла в новую стадию, отзвуки ее слышны по всему Омнису до сих пор.

И, если бы не возвращение магии, вряд ли эта война кончилась бы так скоро.

Собственно, в первые два года, самые тяжелые из всех семи, ситуацию спасали изумрудные драконы. Тысячи и тысячи их прибыли на континент. Астэр была права насчет того, что они вернутся. И насчет причины возвращения — тоже. Первый же дракон заявил ей, что они вернулись ради Кангасска Дэлэмэра, которого чтили как «живой водопад белого света». В последний раз столь высокого титула среди изумрудного народа удостаивался лишь легендарный пират и поэт Зига-Зига.

С драконами вернулась и Эдна…

***

Вечером, все еще пытаясь разобраться в услышанном за день, Кангасск стоял на монолитном балконе с витыми перилами и глядел на засыпающий Кулдаган. Этой ночью было куда холоднее, чем обычно. На свежую зелень ложился иней — бриллиантовое крошево, в которое опускающийся на пески холод превращал лиственную влагу. Пустыня белела на глазах.

Уединение последнего Ученика миродержцев нарушила Астэр, дочь звезд.

— Как дела, Кангасск? — спросила она и добавила тихо: — Я понимаю, тяжело, когда столько перемен сразу…

— Астэр… — перебил ее Кан.

— Да?

— Эдна… — хрипло произнес он и продолжил, прокашлявшись: — Где она?

Дочь звезд накрыла его руку, лежащую на перилах, своей.

— Она умерла, — сказала Астэр печально.

— Как это случилось? — упавшим голосом произнес Кангасск. — На войне?

— Нет, Кан, — дочь звезд покачала головой. — Во время родов. Межрасовые беременности очень опасны, причем драконы их переносят куда тяжелее, чем люди. Мы боролись за ее жизнь до последнего. Но без магии мы с Орионом мало чем могли помочь ей, а Влада и Серег в тот момент воевали на другом конце континента. Прости нас…

— Это не ваша вина, — отрывисто произнес Кангасск Дэлэмэр после долгого молчания, — а моя.

Ночь он провел без сна. Слезы душили его. Измученный, Кангасск заснул только под утро, тайно надеясь, что все это просто еще один сон, страшный и бредовый. И так сильна была эта надежда, что когда в кромешную тьму его сна крадучись пробрался нежный аромат горячего какао, он потерялся во времени. Казалось, он сейчас откроет глаза посреди снежной равнины, на полпути к Серой Башне, и рядом будет Учитель. Влада. И она посмеется над ним, беспечно задремавшим на снегу…

Кангасск уже почти поверил, что так и будет, но, открыв глаза, увидел стеклянное окошко, монолитные стены и — улыбающуюся Милию с огромной кружкой горячего какао в маленьких ладошках.

— Доброе утро, папа! — сказала девочка весело. — Выпей какао. Я его сварила с ложечкой кофе, как ты любишь.

Кан сел на кровати. Принял кружку из рук дочери. Виновато улыбнулся в ответ. Тут что-то дрогнуло в его груди — и, поставив нетронутую кружку на прикроватный столик, он обнял девочку так ласково, как только мог.

— Ты прости, что я проспал все это время! — горячо прошептал он. — Прости, что не был рядом, чтобы помочь тебе и твоей маме…

— Это ничего, — с пониманием отозвалась Милия, доверчиво ткнувшись носом в его плечо. — Зато ты спас целый мир.

Кангасск, ничего не ответив, поцеловал дочь в лохматую макушку.

— Я теперь всегда буду с тобой, — пообещал он.

— Я знаю! — гордо сказала девочка. — Ты ведь теперь бессмертный. Как Астэр и Орион.

Бессмертный…

Маленькой Милии, дракону-полукровке, которую ожидает еще тысяча-другая лет жизни, это казалось прекрасным. Кангасску же стало жутко, когда он осознал свою судьбу в полной мере: пережить братьев и сестер, друзей, всех, кого знал до сих пор… и, в конце концов, саму Милию…

***

Дети звезд, стоявшие у высокого окна в главном зале, не сговариваясь, обернулись на звук открывшейся двери, которая впустила внутрь смех, веселую болтовню и Кангасска Дэлэмэра, несущего на плечах дочку. Если еще вчера бедняга выглядел потерянным и несчастным, то сейчас он просто сиял. Седые волосы, безжизненно повисшая правая рука… счастливый, Кангасск Дэлэмэр, казалось, больше не замечал этих следов, оставленных ему войной.

— Глянь за окошко, — сказал Орион, когда все пожелали друг другу доброго утра.

Кан осторожно опустил на пол Милию и подошел посмотреть. А посмотреть было на что. За окном всюду, насколько хватало глаз, было белым-бело. Зеленая трава, покрытая им, наверняка была уже мертва, и лишь северные первоцветы, чьи семена, как и все остальные, притащил сюда бродяга-ветер, упрямо тянулись к восходящему солнцу, поднимаясь ввысь увенчанными белыми шапочками снега.

— Похоже, мы исчерпали лимит кулдаганского гостеприимства, — пошутил Орион.

— Куда теперь? — спросил Кан.

— Куда хочешь, дружище, — развел руками сын звезд. — Хочешь для начала посмотреть на свой родной Арен-кастель?

— Хочу.

Глава 16. Эмэр