Бесплатный фрагмент - О себе и не только

О СЕБЕ И НЕ ТОЛЬКО

(СУЧАН, СРЕДНЯЯ АЗИЯ, ПРИМОРЬЕ, КОЛЫМА, ТОМСК, ВОРОНЦОВКА, ОМСК) 
Автобиографическая проза

Омск–2019

О моих предках

После выхода Закона РФ от 18.10.1991 «О реабилитации жертв политических репрессий» я занялся этим вопросом всерьёз, так как наша семья тоже пострадала в своё время.

Приступил к поискам документов, которые могли бы подтвердить факт нашей ссылки. Коснувшись этой темы, обнаружил, что данное занятие очень даже непростое. Десять лет пришлось потратить, прежде чем хоть что-то удалось найти. В итоге получил единственную справку из информационного центра МВД Узбекистана, которой подтверждался факт ссылки только отца.

Поэтому этот документ не мог являться основанием для признания нашей семьи пострадавшей от политических репрессий. Обращения были отправлены во многие места: в Приморский край, в Южно-Казахстанскую область, в Ташкент, в Центральный архив РФ, в УФСБ Омской области и т. д. Мы, дети, фактически ничего не знали: за что и почему наши родители были высланы. Мало что знаем и о ближайших родственниках. Особенно о родственниках по отцовской линии.

В минуты отчаяния сожалел о том, что мы действительно являемся Иванами, не помнящими родства. Именно поэтому надо было по крупицам собрать хоть что-то о близких и дальних родственниках.

Наши потомки должны продолжить семейную летопись. Вопрос: подхватят ли?

А что же мы знаем о своих родителях? Пока очень и очень мало.

Мать моя — Наводкина (в подлинниках Навоткина) Любовь Евгеньевна. Хотя и в отчестве есть несоответствие, потому что в свидетельстве о браке её матери, а моей бабушки, следует: отец мамы имел имя Макс Евгеньевич (по некоторым данным, и немецкую фамилию Навод (т) ки). Отсюда получается, что мама по отчеству должна именоваться Максовной. Родилась она в 1904 году в городе Верхнеднепровске.

По материнской линии — она немка. Её мама Марфа (Мавра), 1882 года рождения, из семьи Сиверс (эта фамилия очень знаменитая была в царской России), которые проживали в Кёнигсберге. Кроме фамилии, далее ничего не известно. Однако, со слов моей мамы, её дед Сиверс (а может быть, Навоткин Макс Евгеньевич, мой дед) являлся почетным гражданином города Риги: известен там как высокопрофессиональный специалист по строительству стационарных мельниц. В семье Сиверс было три дочери: моя бабушка Мавра и её сёстры Анна и Ядвига.

Семья Навоткиных была большая, аж семь человек: моя бабушка Мавра с дедушкой Максом, пять дочерей (Любовь, Анна, Ольга, Вера, Лида) и сын Виктор (умер совсем маленьким от солнечного удара).

До Первой мировой войны, перед её началом, по царскому указу были высланы из западных приграничных районов России все немцы. Переселялись и Навоткины из Верхнеднепровска в Оренбургскую губернию. Переезд туда был долгим, так как вся семья следовала на подводе через Украину и Россию.

И только через пять лет Навоткины вновь возвращаются на прежнее место, но уже в Екатеринослав (ныне Днепропетровск). Бабушка имела неоконченное начальное образование.

До замужества моя мама успевает получить по тем временам приличное образование — неоконченное гимназическое. Это-то образование и помогло ей в дальнейшей жизни. А трудовую деятельность она начала в военном госпитале города Винницы в 1923 году. Сначала в качестве санитарки, а затем секретарем-машинисткой, так как проявила себя грамотным работником. В 1926 году мама выходит замуж за Лебедева Николая Иннокентьевича, 1895 года рождения, уроженца Красноярска. В ту пору 31-летний симпатичный военфельдшер работал в том же госпитале.

По линии отца мне известно значительно меньше о предках и родственниках этой ветви древа жизни. Семья моего деда Иннокентия (Петровича?) также была большой. Вместе с детьми их было шестеро: сами родители и дети: дочь Вера 1883 г.р. и сыновья Пётр, Степан (или Александр) и Николай. Дед был волостным писарем (какой волости — не знаю), но жил и работал в Енисейской губернии (ныне Красноярском крае). Мои двоюродные дядьки Пётр — офицер царской армии, Степан — известный в то время спортсмен России. Оба они эмигрировали во время гражданской войны в Маньчжурию. Дальнейшая судьба их мне также пока неизвестна.

Тётя Вера в 1937 году проживала в Свердловске, муж её офицер (на фотографии один ромбик — бригадный комиссар), фамилия его Машковцев, а имени и отчества также не знаю. Их дети: Антонина 1914 г.р., Галина 1918 г.р. и Сергей 1921 г.р.

Поженившись, мои родители в том же 1926 году переезжают с запада на восток и устраиваются на работу в городе Сучане Дальневосточного края (ныне Партизанск Приморского края) на Сучанском руднике: мама — машинисткой секретариата рудоуправления, отец — ответственным секретарём районной газеты. За семь лет работы в Сучане был: зав. агитполитотделом РК ВКП (б), зав. орготделом Сучанского ЦРК (что такое — не знаю), зав. партотделом и ответственным редактором районной газеты «Красный сучанец».

Из архивных данных трудовой книжки на титульном листе в графе «образование» у отца значилось всего-навсего начальное. Такое образование, видимо, в ту пору считалось вполне достаточным. Почерк его был красивым.

До начала войны четырехлетнее образование было у трети населения Страны Советов. Как-то, знакомясь с двухтомником «Герои Советского Союза», обратил внимание именно на сплошную необразованность нашего народа. Но это уже отступление от темы.

Детство. Ссылка. Война

В 1927 году в Сучане родилась моя сестра Мирра. А уже в 1930-м, 14 апреля, родились мы, двойняшки, — я и мой брат Радий. Все трое мы были наречены новыми именами. В тридцатые годы течение на новые имена уверенно набирало силу. Каждый десятый родившийся получал мудрёные имена, такие как: Владилен, Сталинина, Тракторина, Октябрина, Гелий и т. д.

После рождения я был очень слабым, больным ребенком. Болезни меня преследовали до призыва в Советскую Армию.

В 1933 году родители переезжают на другое место жительства — сначала в город Лесозаводск, затем — в Уссурийск. И последний пункт — город Гродеково (Пограничный). Отец за три года, вплоть до февраля 1936-го (до момента ареста и высылки), работал в газете «Штурм» — ответственный редактор; зав. сельхозотделом областной газеты «Коммунар» (Ворошиловск), затем — ответственный редактор районной газеты «Приграничный колхозник» (Гродековский район).

Чуть не обернулся бедой наш семейный поход на речку Уссури в Лесозаводске. Все мы оказались на берегу реки как отдыхающие. Отец отошёл по работе на полчаса, а мы с братом решили зайти немного в воду. Тут один из нас проваливается в омут, второй — к нему инстинктивно на выручку. Мгновение — и нас обоих захватил бурный поток. Мама, естественно, в панике. Она не сразу заметила, что мы куда-то исчезли. Спасло то обстоятельство, что река на некотором расстоянии оказалась с перекатами и мелкой. И вечная память тому, кто тогда нас спас. Неподалеку оказался какой-то мужчина. Мама рассказывала, что никогда в последующей жизни не переносила большего шока, чем тот.

Возвращаясь к образованию отца. Откуда при таком-то образовании такие литературные способности, журналистский талант? Я думаю — от его отца (моего деда). Забегая вперёд, так и хочется «переложить вину» на гены. Видимо, так оно и есть. Теперь уже «писцами» стали четыре поколения Лебедевых: дед, отец, я и сын Михаил (ныне журналист).

Все трое, сестра и мы с братом, росли любознательными детьми. Так как сестра была старше нас, она-то и приносила в дом первой новые книжки, игрушки. Жили мы всегда бедно. В квартире было всё самое необходимое в ту пору: кровати, конторский шкаф для одежды и белья, обязательно — этажерка с книгами. На Дальнем Востоке во всех квартирах, где бы мы ни жили, был телефон. Видимо, работникам газет этот аппарат (а он в то время был объёмным настенным прибором) полагался. Телефон на дому очень часто оказывался «скорой помощью». Для меня очень часто вызывали врача. Своевременное лечение в ту пору положительно сказалось в дальнейшем на моем здоровье. Может быть, только поэтому и живу уже более 80 лет! Разумеется, отец как бывший медработник также занимался моим лечением.

С февраля 1936 года жизнь нашей семьи начинается уже с нового листа. Политические репрессии не обошли и нас. Как-то ночью являются к нам несколько человек и предлагают родителям за часы собрать вещи и отправиться вместе с ними. Затем нас привезли в Уссурийск, где и формировался эшелон с репрессированными.

В течение какого-то времени был все-таки сформирован эшелон из вагонов-теплушек. Потом нас везли в неизвестном направлении. Мужчины — в вагонах за колючей проволокой и с конвоем. Семьи с детьми, стариками — в том же эшелоне, но отдельно от мужчин и без конвоя. Время зимнее, в теплушках было очень холодно. Изредка теплушки отапливались, когда на станциях удавалось запастись дровами или углём.

До места ссылки ехали около двух месяцев. В самый холодный период зимы мы следовали с востока в Среднюю Азию. Те сибирские морозы невозможно забыть. Конечным пунктом нашего следования в ссылку была станция Велико-Алексеевская (ныне Бахт). Для дальнейшего проживания — отбывания в ссылке — мы с семьей оказались в Каучуксовхозе №12 Пахта-Аральского района Южно-Казахстанской области. Родителям была предоставлена работа сразу на второй день прибытия.

Отец принят фельдшером в совхозную больницу. А мать вновь работает секретарём-машинисткой. Дата устройства на работу — 8 апреля 1936 года. Вот и получается, что добирались до места назначения ровно два месяца.

Сестра Мирра в сентябре идёт в школу во второй класс. Впереди у нас с братом два дошкольных года. И мы с ним почему-то около двух лет ходили в совхозный детский садик. А так как мы были детьми общительными, вскоре обзавелись друзьями.

В том возрасте мы не замечали недружественного отношения к нам, ссыльным. Уже потом, в школьные годы, мы стали понимать, что другого отношения и не могло быть, так как большинство работавших в совхозе — такие же репрессированные.

В их числе русские (из раскулаченных), корейцы и даже китайцы. В совхозе отец находился под надзором ОГПУ (Объединенного государственного политического управления). Под их оком, оказывается, были все бывшие большевики-коммунисты.

К числу совхозной элиты относилось немного людей из примерно 800 жителей: главный бухгалтер Торопкин В. Н., главный агроном Панфилов В. А., мой отец, мама и директор школы Чен Александр Николаевич. Практически на них и держалась вся общественная работа. Отец, имеющий опыт клубной работы по Виннице, постоянно что-то организовывал. И, надо сказать, до войны жизнь совхозников вне работы была занята какими-то интересами: работал драмкружок, кружок народных инструментов. С этим коллективом выезжали в соседние колхозы: им. Чкалова, Политотдела и Пограничный. Даже была футбольная команда.

В 1938 году мы с братом пошли в первый класс. Тогда в школу принимали с восьми лет. До школы мы уже умели как-то читать и даже немного писать. Поэтому, видимо, и преуспевали. До пятого класса были отличниками. В школе проявляется во мне способность к рисованию, и уже с третьего класса и все последующие годы меня постоянно привлекали к стенгазетам: рисунки и др. С благодарностью до сих пор вспоминаю нашу учительницу русского языка и литературы Чен Веру Николаевну (сестру А.Н.), которая помогала мне развивать в себе художника.

К моему слабому здоровью в среднеазиатских условиях на многие годы привязывается малярия. От неё я смог избавиться, только поменяв местожительство. Но это будет только через десять лет.

Изобилие фруктов, овощей, бахчевых и другой зелени очень благотворно сказывалось на здоровье. Их низкие цены здорово решали проблему питания. А цены были такие (при зарплате в 400 руб.): бахчевые — 4–5 коп., помидоры — 3 коп., персики и абрикосы — 8–10 коп. и т. д. В совхозе была собственная бахча, имелся неплохой общественный сад с яблонями, абрикосами и сливами. Отдельно располагался вишнёвый сад.

Помимо основного сельскохозяйственного направления — каучуководства, совхоз имел конюшню на 20–30 лошадей, поголовье крупного рогатого скота и хорошую отару овец в 600 голов. В столовой и детском садике продукция животноводства всегда была востребована. Свежее молоко и мясо, овощи и фрукты ежедневно поставлялись на стол. Выращивались на совхозных полях пшено, кукуруза и маш (бобовая культура, по форме напоминающая маленькую фасоль зеленоватого цвета). Совхоз до войны занимал лидирующее положение в главке.

Основная культура на полях — каучук. Что же это такое? А это с виду обыкновенный одуванчик-каучуконос. Только в своих тканях он накапливает больше резины-молочка, чем обыкновенный одуванчик. Богаты этим молочком растения сорта тау-сагыз, крым-сагыз и кок-сагыз. Летом, с мая по июль, собираются семена, представляющие собой одуванчиковый пух. На время сбора семян на поля выходили все — от школьников до конторских работников, от сторожей до механизаторов. Поле, которое подлежало уборке семян, обязательно предварительно заливалось водой из арыков. Делалось это для того, чтобы семена лучше держались на стеблях и не осыпались от легкого дуновения ветра. Все в поле, мужчины — засучив брюки, а женщины — подняв (закрепив) подолы, должны были убрать семена с подготовленной плантации. Норма для взрослого — 300 граммов, школьникам — 150. Мы всегда по-детски радовались, когда подует ветер. Это значит, что семена будут «собраны» и без нас.

В июле-августе с полей убирались (выкапывались) корни каучуконосов. После сбора корни высушивались на солнце, а затем отправлялись на перерабатывающий завод. Эти каучуконосы всегда считались стратегическим сырьём. Выполнение плановых заданий было обязательным.

Кроме основной работы, каждая совхозная семья имела надел земли и какую-то живность. Здесь тоже надо было приложить немало сил. Перед войной мы имели трех овец, несколько кур и кроликов. Мы подрастали и уже могли помогать родителям. В нашу обязанность входило: отправить в стадо и встретить овец; на ночь обеспечить овец травой, которую заготавливали для них с вечера. Благо трава росла недалеко от сараев.

После окончания второго класса в 1940 году на каникулах меня, дохлика, мама отправляет в детский санаторий, который располагался за 150 км от дома (ст. Сас-Тюбе). Санаторий оказался прекрасным для поправления здоровья. Кормили и обслуживали нас очень внимательные взрослые воспитатели. Два раза в день, перед завтраком и обедом, прямо у дверей столовой каждый ребенок должен был выпить столовую ложку рыбьего жира. Для нас это было наказанием, так как рыбий жир пить без страха было просто невозможно. Пробыв в санатории полгода, мы втроем с однолетками решили убежать куда подальше от обязаловки употребления того самого жира. После завтрака как-то смогли преодолеть забор и отправились по довольно пыльной дороге к станции Сас-Тюбе, до которой примерно пять километров. Через три километра нас догнали сотрудники санатория и на бортовой машине отправили назад поправлять здоровье. Так закончилась моя первая в жизни самоволка.

Возвращаюсь к моей малярии. Кто с этим знаком, тот может представить страдание такого больного. Возбудитель — комар малярийный анофелес, переносчик этой болезни. Болезнь всегда многократно повторяется приступами, протекающими с ознобом, повышением температуры до 40–41 градуса, которая спадает через несколько часов, приступ заканчивается сильным выделением пота. Приступы могут повторяться через четыре-пять дней. После неоднократных таких циклов развивается малокровие, поражается селезёнка. Тогда малярия лечилась примитивно: порошки и таблетки хины, хинина и акрихина. От многократного употребления этого препарата во рту остаётся очень сильная горечь на несколько дней. При употреблении даже сладкой пищи всё кажется горьким. Пропадает аппетит. А когда кажется, что болезнь отступила и приходит аппетит, а здоровье пошло на поправку, то, к ужасу, наваливается следующий приступ. И так почти всё лето связан по рукам и ногам этим недугом. По мере моего взросления приступы малярии становились реже. Но они меня не оставляли до 1951 года.

Политические репрессии 1936–1938 годов очень осторожно обсуждались у нас в доме. Ну а на улицах этой темы старались не касаться. Иногда я заставал отца вместе с директором школы А. Ченом за разговором о текущих политических делах в стране. При появлении кого-нибудь из посторонних разговор переводился на шахматы или общественную работу. Кстати, оба они неплохо играли в шахматы. Отец очень часто настаивал на том, чтобы я обязательно осилил эту науку.

Больше всех, конечно, трудилась наша мама. На её плечах в основном лежали все домашние дела: приготовление еды, стирка, штопка, шитьё, занятия с нами, сорванцами. Мама очень умело помогала нам в школьных делах. Из-за нашей бедности одёжка желала быть лучшей. Особенно в военные годы мы нашу маму видели постоянно согбенной над штопкой чулок, носков, брюк и всего-всего остального. Но и мы все-таки после выполнения школьных заданий помогали по дому. Мирра в основном занималась уборкой квартиры и мыла пол. Заготовка корма для живности, обеспечение водой, дровами и углем — забота моя и брата.

Позади финская военная кампания 1939 года. Но германский фашизм уже шагал по Европе. Ежедневные сообщения ТАСС по совхозному большому репродуктору, который был установлен в центре усадьбы на красивой дорожной арке, приносили тревожные вести. Фактически империализм с нападением на Польшу 1 сентября развязал Вторую мировую войну. До 1941 года немецко-фашистская армия уже оккупировала много европейских стран, почти пол-Европы.

В довоенные, военные и послевоенные годы физическому воспитанию в стране уделялось огромное внимание. Даже в совхозе имелся тир, сдавались в обязательном порядке нормы ГТО по возрастным группам. Каждый должен был уметь хорошо стрелять. Выполнившие нормы ГТО («Готов к труду и обороне») имели право гордо носить на груди значки «ГТО» и «Ворошиловский стрелок».

Великая Отечественная война (1941–1945)

22 июня 1941 года жители совхоза через домашние репродукторы услышали это страшное слово — «ВОЙНА». Был воскресный день. Но в пору уборки семян выходные переносились на более позднее время. Почти все уже были на полях. За час о случившемся узнали все жители усадьбы.

После обеда уже появились работники райвоенкомата. Прямо на площади у конторы собрался почти весь люд совхоза: взрослые, старики, женщины и дети. На митинге сначала выступил, как сейчас помню, работник политотдела района. Говорил он очень страстно и очень нужные слова. Стоял вселенский плач. Выступали и военнообязанные, и добровольцы. На следующий день все мобилизованные отправлялись прямиком на ж/д станцию Велико-Алексеевскую. А оттуда — на фронт.

В первые месяцы войны прибыли в совхоз депортированные из районов Западной Украины. Они сразу же были поставлены на учёт под надзор коменданта. Так как украинцев привезли в июле, в самую жару, более половины из них не вынесли азиатских климатических условий и умерли.

В 1942–1943 гг. ряды депортированных пополнили чеченцы, ингуши, карачаевцы, немцы Поволжья и Грузии, армяне и поляки. В ряды защитников Отечества призывались казахи, узбеки и русские — исключительно те, кто не имел ограничения в политических правах. Положение на фронтах становилось плохим, поэтому из оставшихся мужиков из числа корейцев, китайцев и некоторых русских формировалась трудовая армия, которая и работала на лесоповале, в шахтах и других особо опасных работах. Многие не возвратились домой из трудовой армии. Умирали от тяжелого труда и голода.

Отца на фронт и в трудовую армию не призывали. Оставили трудиться за троих. Он работал как медфельдшер в совхозной больнице, на участке Кара-Кыр (в 15 км от места жительства) и участке Кунгур (8 км). Чаще всего на работу добирался на велосипеде — велосипед же являлся транспортом скорой помощи. Кстати, в ту пору велосипед считался серьёзным транспортом, так как он обязательно регистрировался в автоинспекции с обязательной выдачей номера. Другого транспорта не было. Ходил и пешком. Из-за отсутствия врачей в тылу (их почти всех призвали на фронт) отцу приходилось дополнительно обслуживать ещё два близлежащих колхоза. В общем, даже в совхозной больнице он был меньше, чем в других местах.

С началом войны жизнь людей в тылу заметно изменилась. Надолго появился участок комендатуры, который довольно строго осуществлял надзор за депортированными. Вступил в силу закон военного времени. А это означало, что всё здоровое население обязано было добросовестно и самоотверженно трудиться. Отныне по закону за однократное опоздание следовало наказание — вычитание из зарплаты 20% в течение шести месяцев. За повторное опоздание — соответственно 12-месячное удержание, также по 20%. Затем за подобный проступок полагался год исправительно-трудовых работ.

Все, кто состоял на учёте в комендатуре, должны были на каждый выезд даже в соседние пункты получить разрешение у коменданта.

В 1942 году в совхоз прибыли эвакуированные: Старооскольский детский дом и несколько десятков советских граждан из прифронтовых мест — из Курской области и из Калинина. Если под детский дом смогли приспособить одну из школ, то с размещением отдельных эвакуированных товарищей было намного сложнее. Потеснение в жилье всегда считалось проблемным вопросом. Однако положение обязывало оставаться людьми и в таких ситуациях. Люди проявляли человечность.

Жизнь заметно менялась в худшую сторону. В столовой ассортимент и качество уже совсем никудышние. Но в самом голодном 1943 году это малосъедобное сошло бы за десерт. Все тяготы нас ожидали впереди. Практически промтоваров и продовольствия в магазине — никаких.

До 1943 года наша семья из пяти человек уже на своём дворе имела только несколько кур. Овцы и кролики были съедены. В этом году инфляция достигла своего пика: булка хлеба с рук стоила 600–700 рублей. Хлеб в магазине покупали только по хлебным карточкам. По ним причиталось 600 г хлеба рабочему, 400 г — служащему и 200 г — иждивенцам, т.е. дошкольникам, школьникам и старикам. Хлеб выпекался наполовину с какими-то примесями.

Голод начался самый настоящий. Тяжелее всего было эвакуированным. Каждый из них привёз с собой только узелок вещей и документы. Никакого подсобного хозяйства у них не было. От безысходного положения некоторые попрошайничали. Они же умирали от голода. Кладбище за военные годы увеличилось в два раза.

Вспоминается очень добрый учитель русского языка и литературы Алексей Иванович Пискунов из числа эвакуированных, интеллигент с большой буквы. Ученики его очень любили. Был очень интересным рассказчиком. Черпал этот материал как из книг, так и из жизни. Всегда, в любую холодную погоду, ходил в осеннем клетчатом пальто. А другого у него просто не было.

Вот анекдоты из его уст.

«Идут по улице отец и сын. По пути на глаза попадается церковь. Сын спрашивает:

— Тять, а тять, а как церковь-то белили?

— Повалили, да побелили! — отвечает отец».

«Из калининского говора:

— Ванька! Глянь-ка, пупырь лятить.

Пока Ванька глядить, а пупырь влетить». (Пупырь — надутый шарик).

Умер Алексей Иванович от голода в совхозной больнице. Перед смертью попросил булку хлеба. Каким-то образом добыли эту булку. Он её съел и умер. Так и был похоронен на чужбине этот замечательный человек.

Лозунг «ВСЁ ДЛЯ ФРОНТА! ВСЁ ДЛЯ ПОБЕДЫ!» действительно призывал каждую живую душу принять общенародное горе как собственное. Учились и трудились даже дети в ту суровую годину. С 12 лет мы работали рядом со взрослыми. Например, мы с братом работали с 1942 года по 1945-й. Кроме совхозных полей, в страду помогали убирать хлопок в соседних колхозах. Надо отметить, что и каучуконосы, и хлопок в то военное время считались стратегическим сырьём. Из каучуконосов, после переработки на заводах, получали так необходимую для фронта резину. Из которой затем изготавливали в первую очередь всевозможные шины для авиации, автомобильной промышленности и др.

Тогда хлопок убирался только вручную. Машинами стали убирать только с 1950 года. Какая же это тяжелая работа. Сухая кубышка, из которой надо пальцами извлечь вату, имеет пять заостренных створок. Они-то постоянно ранили кончики пальцев до крови. Норма для школьников — 25 кг.

Из архивной справки на мое имя следует, что мы в среднем работали в году пять месяцев. В войну каникул не было. О каникулах оставалось только мечтать. Труднейшим испытанием в войну было вечное недоедание, а точнее — голодное существование. Все понимали, что пока не одолеем врага, лучшей жизни не будет.

Работая вдали от нас (участки Кара-Кыр, Кунгур и два колхоза), отец незаметно отошёл от семьи. Первый раз я спросил у мамы про непонятные отношения с отцом в 1949 году. На что она ответила: «Запомни, сын, ты никогда не должен думать плохо об отце. Никогда!» Потому я так тепло вспоминаю о нём.

Был у нас участок земли у дома около полусотки и на полях десять соток. У дома на земле возделывали и выращивали всё понемногу: укроп, лук, помидоры, огурцы и редис. Ну а в поле сажали только кукурузу и подсолнухи. Собранной кукурузы на четверых хватало только на три месяца. Для получения из неё муки и крупы пользовались самодельной мельницей, представляющей из себя нечто похожее на дробилку. Через внутреннюю часть ступицы бричечного колеса закрепляются несколько рядов стальной проволоки. Затем эта ступица насаживается на надежно закреплённый гранёный стержень. Обычно такая мельница крепилась на скамейку, чтобы было удобно работать. Засыпая сверху кукурузу и вращая ручку (ручка к ступице приваривалась), дробили зерно. А затем, просеивая, получали муку и крупу.

Уж очень красива и вкусна была так называемая запеканка из кукурузной муки. Приготавливалась она так: замешивалось тесто на обрате (в войну чаще на воде), добавлялись только соль и сода. Тесто выкладывалось в меньшую по размерам сковороду. Затем сверху закрывалось большой сковородой. В таком виде будущую запеканку ставили в топку печи и над ней топили в основном бурьяном. Сверху на печке одновременно готовилось что-то другое.

Подробно освещаю период войны лишь потому, чтобы потомки знали, что пришлось пережить людям даже в тылу. В поле, на ферме, в мехмастерских и на конюшне работали старики, женщины и дети. Мальчишки моих лет, в том числе и мы с братом, обучались на курсах трактористов (1944–1945 гг.). Если теория мальчишками и женщинами усваивалась нормально, то практика — это изнурительный физический труд, даже очень непосильный. Весь парк тракторов состоял из трех колесных СТЗ (Сталинский тракторный завод), двух гусеничных ЧТЗ (Челябинский тракторный завод). Управление рулевым колесом (баранкой) на СТЗ было непосильным даже для нас, уже 14–15-летних ребят: тогда не было никакой гидравлики. Чтобы повернуть передние колеса, необходимо было приложить немало физических сил. Поэтому приходилось за рулём сидеть вдвоём. Дополнительно устраивали примитивные сиденья. Не было тогда и «пускачей», а тем более аккумуляторов. Женщины мучились не меньше. Очень часто при запуске двигателя трактора происходила обратная отдача пусковой ручки, что грозило травмой чаще всего большого пальца руки (обычно сильный вывих). Потому-то чаще всего запускали двигатель трактора вдвоём: привязывалась верёвка на пусковую ручку с двумя концами, это и гарантировало полную безопасность. Так с нами мучились до осени 1944 года, когда фашист повсюду изгонялся с территории нашей страны. К этому времени стали возвращаться с фронта земляки с легкими ранениями. Они и заменили нас, мальчишек.

В 1942 году в школе ввели урок немецкого языка — языка врага. И всегда перед началом этого урока мы, ученики, что-то вытворяли. Ну не могли мы, дети, хорошо относиться к этому уроку, и всё тут! В знак протеста даже не явились на урок всем классом. Затем нас за этот проступок хорошо пропесочили.

Мама всегда строжилась с нами, если в дневнике по немецкому появлялись двойки. А они были частыми гостями в наших дневниках. Тогда мы и представить не могли, что наша мама по линии бабушки — немка. Однажды у меня закралось какое-то подозрение: откуда она знает что-то по-немецки, объясняя нам правила произношения слов. Удивившись этому, я тут же спросил, мол, откуда она знает этот язык. Не ожидая такого вопроса, она сначала опешила, но затем довольно уверенно ответила, что научилась языку у соседок-немок в Днепропетровске. Лишь в 1986 году, в гостях у мамы в Харькове, открылось многое, в том числе и с немецким языком.

Ещё один факт из нашей жизни в военные годы. Весна 1943 года для нашей семьи была самой голодной. В один из дней мама испекла из остатков кукурузной муки и красной свеклы, прокрученной через мясорубку, какие-то лепешки прямо на чугунной плите. С аппетитом всё испеченное было съедено, запивали еду кипятком. Перед сном мама сказала, что с завтрашнего дня есть будет нечего. С тем и легли спать. После обеда на следующий день мама пришла домой как будто разбитой. Перед уходом на работу она на мгновение остановилась и… заплакала, её ноги подкосились, и она присела. Мы все около нее крутимся, успокаиваем. Думали о худшем: не случилось ли что-нибудь с отцом? Оказалось, нет. Через минуту она стала бичевать себя, приговаривая: «Я — воровка!» Хотя на самом деле она ещё ничего не украла. Её терзала единственная мысль: сегодня она должна была в условленном месте ночью взять приготовленный для нее мешок с несколькими свёклами, морковью и миской квашеной капусты. Всё это приготовил для неё, идя тоже на риск, совхозный огородник, в ведении которого находилось овощехранилище. Однако мама за приготовленным мешком так и не пошла. Взял же грех на себя тот самый огородник Байков.

На следующий день, написав директору совхоза заявление об оказании материальной помощи, мама получила с совхозного склада-амбара по нескольку килограммов круп — риса, пшена и маши. Кое-как пережили эту весну. А дальше, с наступлением наших войск на запад, положение и в тылу каким-то образом улучшалось. Повсеместно поднимался моральный дух, отчего на горизонте появлялась полная уверенность в нашей победе.

Вот уже и весна 1944 года. До окончания войны остается какой-то год. Всё чаще поступают сообщения Информбюро о проводимых то в одном, то в другом городе салютах по случаю их освобождения. В этом году нам с братом исполнилось по 14 лет. Мы, как и все наши одногодки, сознательно вступаем в комсомол. Порядок приёма был такой. Сначала принимается молодежь в первичной комсомольской организации (т.е. в совхозе), а затем в райкоме комсомола на полный серьёз: проверяют знание Устава КИМ (первоначальное наименование комсомола — Коммунистический интернационал молодежи), текущую политику и, конечно же, состав Политбюро. Наименование ВЛКСМ (Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи) появилось только в 1945 году. Секретарём совхозной комсомольской организации был Егорушин Виктор. Он старше нас был на четыре года. Немного об этом волевом, исключительно добросовестном человеке, которого настигла беда ещё в 1942 году. Мы, школьники, выполняли какие-то работы в мехмастерских (кажется, помогали с уборкой помещений). Для работы токарного станка с улицы на долговременную стоянку закрепили трактор СТЗ со шкивом для ременной передачи. Иногда ремень набрасывали на вращающийся шкив. И всегда эта операция проходила удачно. А сегодня — нет. Виктор эту процедуру проводил неоднократно мастерски. Однако в этот день, на наших глазах, при выполнении этой операции правая рука Егорушина Виктора попадает с ремнем под шкив и… отрывается от туловища. Зрелище ужасное. Оказавшись инвалидом, он не сник. Всегда оставался лидером во всём. А как он рвался на фронт! Перед моим отъездом в 1949 году на учебу в Капламбекский зооветеринарный техникум он уже работал в райкоме комсомола.

В голодные годы войны почти всех мучила ещё одна беда — вши. Избавлялись от них самым эффективным средством — прожаркой всех вещей серным газом в газовых камерах. Некоторые депортированные умирали от сыпного тифа. Нашу семью тоже не обошла эта зараза. Сестра Мирра очень тяжело переболела брюшным тифом.

Мои бабушка Мавра, тётя Аня и двоюродные брат Гелий и его сестра Майя в числе эвакуированных тоже оказались в совхозе. Жили какое-то время очень стесненно у нас (в однокомнатной квартире, в 24 квадратных метрах). Позже бабушка получила угол в глиняном доме. Тётя Аня с детьми определились на работу и жительство при детдоме и тоже в очень маленькой комнатке.

К концу войны, когда большая часть территории была освобождена советскими войсками от оккупантов, многие эвакуированные начали возвращаться к себе домой. Хотя слово «домой» здесь не очень подходит. Они фактически возвращались в разрушенные дома. Тётя Аня вместе с детьми выехала на Украину, но уже в город Броды. Наша бабушка — в Днепропетровск.

Жили мы в совхозе на улице Кузнечной. Вблизи располагались конюшня, мельница, кузница, механические мастерские и гараж (для одной легковушки ГАЗ-47 и грузовиков ЗИС-5 — легендарная трехтонка и ГАЗ-ММ — полуторка). Конюшня от нашего дома была на расстоянии 50 метров. Запрягать, распрягать и обращаться с лошадьми научился вполне по-взрослому. Гарцевать верхом я очень любил. Часто ездил в райцентр Славянка со всякого рода поручениями.

Война подходила к концу. Это было заметно прежде всего из сообщений ТАСС (Телеграфного Агентства Советского Союза). На лицах стали чаще появляться улыбки. В магазине уже появляются промышленные товары первой необходимости. К карточному хлебу прибавляются сахар, конфеты и консервы. И пока тоже выдавались по карточкам. Снижались цены и на районном очень огромном базаре. А в Славянке базар был одним из крупных в округе Ташкент — Сыр-Дарья — Мирзачуль. Дважды в месяц съезжались торговцы и покупатели из этих и других мест. И чем только здесь не торговали, даже по тем временам напоминало какое-то изобилие (разнообразие). Это же азиатский базар! Иногда и мы посещали этот ужасно шумный базар, хотя до него надо было пройти шесть километров.

Так как наш совхоз поставлял государству сырьё для резины, передовиков производства иногда поощряли натурой — резиновыми сапогами и калошами. По заявлениям работающих оказывали материальную помощь теми же сапогами и калошами, которые продавали на базаре, совершая операцию «товар — деньги — товар». А сапоги на базаре тогда стоили 1000–1200 рублей, калоши — 400–500 рублей.

Продуктом в войну считался и хлопковый жмых (прессованные остатки от семян после выжима масла из них). Хлопковое масло нисколько не хуже подсолнечного. В сезон уборки семян обычно уже стоит жара, настоящий солнцепёк. Работающие в поле работники всегда испытывали жажду, при такой жаре всегда хочется пить. От жажды спасались кипяченой питьевой водой, которую разносили мальчишки-водоносы. Обеды из столовой привозили на поля. Чаще кормили супом из лебеды (съедобная сорняковая трава). В сильный зной случались и солнечные удары. Но люди работали и выполняли задания.

Война окончена. Жизнь продолжается

Утром 9 мая 1945 года, когда почти все были уже в поле (старались начинать работу с рассветом), часов в восемь утра, кто-то прискакал на лошади и сообщил долгожданную весть: «ВОЙНА ОКОНЧЕНА! ПОБЕДА! ПОБЕДА!» Почти у всех на глазах выступили слезы радости и горя.

Тут же этот день был объявлен праздничным. Откуда что взялось? До сих пор не могу найти на это ответ. Прямо на площади между конторой и столовой, у края совхозного сада, были установлены столы. Появилась бочка пива. В двух огромных казанах приготовили настоящий плов. В столовой одновременно окрошку, компот и ещё что-то. Для детей — конфеты. На столах было и несколько бутылок водки.

Сначала были речи. Выступали директор совхоза Котов, партийный секретарь и секретарь комсомольской организации. Праздничный день удался. Впервые за годы войны люди смогли утолить многолетний голод. Трапеза продолжалась допоздна. Чередовались песни и пляски с очень горькими слезами. Кто-то по случаю праздника играл уже в лото (модная ненаказуемая тогда игра), в карты. Кстати, обед был бесплатным. «Тяжеловатые» граждане просто спали под садовыми деревьями. А кто-то просто уже строил планы на послевоенную жизнь. У каждого была своя мечта. Так как еды было приготовлено много, оставшееся от стола забиралось с собой. На этом празднике я первый раз попробовал пиво. Мне оно показалось просто отвратительным пойлом. На протяжении всей своей жизни так я к нему и не пристрастился.

На этом пиру-празднике в одночасье все были на равных: коммунисты и беспартийные, ссыльные и депортированные, русские и представители других национальностей. Все ликовали. Окончился праздник без конфликтов. Надо сказать, что в нашем многонациональном совхозном коллективе на национальной почве не было никогда никаких конфликтов. Быть может, потому, что почти все находились в одинаковом положении.

Так закончились лихие годы в тылу нашей страны. Наступил новый этап в жизни советских людей — восстановление и строительство народного хозяйства.

Мирра в 1945 году оканчивает в соседнем селе Пограничное среднюю школу, а мы с братом — семь классов. Затем она успешно поступает в Ташкентский педагогический институт на физико-математический факультет. Брат в том же году попытался поступить в Бакинское мореходное училище. Однако медкомиссия его забраковала по причине «килевой груди». Какой-то идиотизм, так как впоследствии он был признан годным для прохождения военной службы. Ему даже было присвоено звание младший лейтенант. Отслужил, как было положено, три года в стрелковой части на Дальнем Востоке, в бухте Тетюхе.

Я же сначала из-за ухудшения здоровья (последствие малярии), а затем по ряду других причин (материальных затруднений) не смог продолжить обучение дальше. Начал трудовую деятельность еще на каникулах ездовым. Какое-то время работал рассыльным конторы.

Видя моё усердие на конюшне, новый ветфельдшер предлагает мне стать его учеником. Так я и трудился более двух лет сначала учеником, а потом ветсанитаром. Многому научился, что помогло мне потом при учебе в сельхозтехникуме.

А работая рассыльным конторы, освоил печатание на машинке. Как раз это и определило мою службу в армии.

Фактически же мой трудовой путь начался с 1942 года, на что имеются архивные подтверждения.

13-летний отрезок времени нашего проживания в совхозе — это время сурового детства и неопределенного отрочества. Вот поэтому хотелось бы продолжить на этих страницах воспоминания о жизни в совхозе, о его буднях, успехах и неудачах, проживавших там людей. Из этих простых людей, из их среды, в люди, можно сказать, вышли несколько человек, которыми гордились земляки. Они оставили неплохую память. Среди них бывшие ученики семилетней совхозной школы:

Бычков Андрей — посол в одной из африканских республик;

Голиков Фёдор — ветеринар от бога, самоучка; изобрёл вакцину от сапа лошадей (приглашался читать лекции в Ленинградскую ветеринарную академию);

Шумский Андрей — художник-декоратор Ташкентского театра оперы и балета им. Алишера Навои;

Мой брат Радий — изобретатель СССР, заслуженный рационализатор РСФСР, работал над усовершенствованием ракетного двигателя для космических аппаратов.

Родители никогда в нашем присутствии не ссорились. Конфликтные ситуации всегда разрешались спокойно. Сквернословие в семье вообще отсутствовало. Так были воспитаны и мы. Кажется, удалось такое воспитание передать и нашим детям.

Совхозные поля на некоторых участках имели солончаковые плешины, на которых ничего не росло. Единственный способ избавиться от такой мёртвой зоны — это промывка земли. Для этой цели на окраинах полей был выкопан глубокий сбросовый канал (для сброса излишней воды при промывании солончаков). После таких мероприятий солончаки, как правило, исчезали, повышалось плодородие. Эти каналы затем превращались в прекрасные водоёмы для размножения рыбы. А её со временем было в изобилии. Там мы больше всего и пропадали на рыбалке. Применялись для ловли рыбы весьма примитивные снасти: крючок — из обыкновенной булавки, короткое удилище — из камышинки, леска — несколько скрученных ниток и промазанных затем варом или воском. Рыба извлекалась из воды подсечкой, так как на самодельном крючке не было никакого бородка. Довольно разнообразная рыба водилась в мутной сырдарьинской воде; её водами питалась огромная среднеазиатская территория. Сазан, усач (как по-научному называется эта рыба, не знаю), сом, плотва, щука — они-то часто оказывались в ухе и на сковороде. Коренные жители почему-то не употребляли рыбу. Вот поэтому рыба в войну многих спасала от голодной смерти.

Рядом с нашим домом был хауз (почему-то так назывался этот искусственный водоём). Там иногда можно было за полчаса поймать хороших рыбин на жарево или уху. На сбросовый канал приезжали порыбачить даже из Ташкента. Правда, посторонних старались выпроводить, так как канал — собственность совхоза.

Как-то отец взял меня на рыбалку на канал им. Кирова, что под Славянкой. Поставили переметы, забросили удочки. И… начался клев, не клёв, а жор. За короткое время поймали ведро рыбы. Так как мы рыбачили в ночь, то от комаров не знали, куда бы спрятаться. Так и жгли всю ночь костер. Домой принесли рыбу, но она оказалась уже подпорченной.

Перед сном летом обычно все взрослые и дети принимали водные процедуры в том самом хаузе. К вечеру вода отстаивалась и становилась чище. Днем её постоянно будоражила купающаяся детвора. В зимнее время эту ледяную гладь использовали дети как каток. Лёд на хаузах (прудах), арыках и залитых перед зимой полях — это сплошные катки. На всех совхозных мальчишек была одна пара настоящих коньков, и они назывались «леденцами». Остальные делали самодельные коньки — деревянные с проволокой на них, заменяющей лезвие настоящего конька для скольжения. Совершали иногда группой более длительные катания по времени и расстоянию. Через арыки попадали на основной канал. И катались порой до тех пор, пока кто-либо не провалится под лёд. Если это произойдет на полях или арыке, то не страшно; хуже, когда такое произойдет на хаузе (а там глубина более двух метров) или на основном канале. Дело в том, что морозы бывали в основном небольшие, а отсюда и толщина льда малая. Как-то заканчивали катание на льду, собрались на берегу водоёма, готовясь разойтись по домам. Обычно к обеду тонкий лед подтаивал и становился ломким. Вдруг слышим: «Помогите!» А это, оказывается, Толька Грицаненко провалился на льду и пытается выбраться. Лед под ним постоянно обламывался, когда пытался уже выползти. Он вновь кричит: «Товарищи, товарищи!» Никто не решается ступить на лед, чтобы помочь. Тогда последовало из его уст: «Ну, какие же вы товарищи!» На его счастье, конюх привел на водопой к колоде лошадь с вожжами. При помощи вожжей и был спасён Толька.

Новогодние праздники проводились и в войну. Но очень, очень скромно, даже бедно. Мероприятия проводились в клубе. Елку в лесу не рубили. Её «возделывали» из кустарника джюды с очень большими (3–5 см) колючками. Для ёлки игрушки, конфетти и ленты делали своими руками. Чтобы елка выглядела ёлкой, её украшали снегом из ваты. На оконечность елки, как положено, устанавливалась звезда. В этом мероприятии участвовали все — взрослые и дети. Была хоть какая-то отдушина. Устраивался маскарад. Было это еще до войны: Мирра с помощью отца на Новый 1938 год соорудила костюм в честь полярников-папанинцев (Папанин — была фамилия начальника дрейфующей станции «Север-1»). Земной шар в диаметре больше метра и на «макушке» Земли — палатку полярников. За этот костюм Мирра получила приз в виде мраморной письменной принадлежности с пресс-папье, пеналом, ручкой и карандашами.

Электричество в совхозе вырабатывалось мазутным двигателем горизонтального расположения. Прежде чем запустить эту махину (только маховое колесо имело 1,5 метра в диаметре), надо было раскрутить этот маховик, становясь то на одну, то на другую перемычку колеса. После раскрутки движок начинал работу. Свечой зажигания служила раскаленная металлическая болванка. Она перед раскруткой колеса закладывалась в головку цилиндра. Запущенный двигатель через ременную передачу и шкив передавал вращение на генератор, от которого и получали электричество. Электричество подавалось только до полуночи.

В послевоенные годы становился очень популярным футбол. Центральные матчи транслировались по репродукторам. Единственным комментатором тогда был всем известный Синявский. В свободное время мужчины-болельщики собирались у центрального большого репродуктора, переживая за результат игры той или иной команды.

Мы, комсомольцы, довольно активно, вместе со взрослыми, обустроили футбольное поле, при котором даже было несколько скамеек. «Подстригали» поле тяпками. Много чего сваливалось на плечи молодежи: опытные участки новых сортов пшеницы, каучука и кукурузы; агитационная работа комсомольцев перед праздниками и выборами. Все комсомольцы были заняты общественной работой. На полный серьёз понимали и то, что мы действительно верные помощники партии Ленина-Сталина. По-другому тогда и не думали, ведь все считали, что победа в ВОВ стала возможной лишь потому, что партия и её вождь тов. Сталин верной дорогой вели нас и весь советский народ в светлое будущее.

В 1949 году Радик оканчивает Капламбекский зооветтехникум в Южно-Казахстанской области и получает диплом зоотехника. Возвращается на некоторое время в совхоз, где становится помощником главного зоотехника Штольца (немец, с академическим образованием, из числа репатриантов). Живности в совхозе было достаточно вместе с частным поголовьем. Было где развернуться зоотехническим способностям.

В том же 1949 году в этот же техникум поступаю и я, только уже на ветеринарное отделение. По специальным предметам я был в лидерах. Чего не сказать было по общеобразовательным наукам. До техникума я умел многое по ветеринарной части. Как-то прошла молва о том, что я уже готовый ветеринар. И вот меня стали приглашать местные — то осмотреть, то подлечить, а то и какую-то животину кастрировать. Как-то пригласил меня конюх-немец Май кастрировать бычка. Договорились, что я приду на следующий день по месту жительства (кишлак располагался в трех километрах). Перелистал еще раз очень внимательно «Учебник ветеринара», убедился, что мною освоена правильно предстоящая операция. Пришел в кишлак и провёл кастрацию. Уходя, попросил убедительно хозяина, чтобы он ежедневно не менее одного раза менял подстилку на протяжении четырех-пяти дней. На том и разошлись. На третий день конюх Май встречает меня и сообщает, что бычок выглядит странно — тянет шею и ноги. Я, в свою очередь, поинтересовался, часто ли он менял подстилку. Оказалось, всего-то один раз. По признакам — столбняк. При осмотре так и оказалось. Узнав о гибели бычка, главный зоотехник Штольц очень сильно отчитал меня. Припугнул даже наказанием. Через три дня он приглашает меня к себе. Просил подробно рассказать о проведенной кастрации. Как «отче наш», доложил ему всё до мелочей.

Выслушав, он только и сказал: «Из тебя получится хороший ветфельдшер».

Но этому не суждено было случиться! Жизнь продиктовала другой путь, совсем другую дорогу.

Как комсомольца меня довольно часто привлекали к оформительской работе. Лозунги, плакаты, объявления и афиши — всё это делалось моими ещё тогда неумелыми руками. Работа была бесплатной, на общественных началах. В будущем и этот опыт будет применен на практике, но уже в довольно зрелом возрасте. Как-то приглашают меня в райком комсомола на собеседование. Не ведая, о чём будет разговор, всё-таки строил свои догадки. Ни одна из них не была правильной. Впервые мне была предложена оплачиваемая работа, хоть и натурой. А надо было всего-навсего в ряде колхозов написать какие-то лозунги. Вручили мне кисточки, краску в порошке и керосин. Плакаты, оказывается, надо было писать на побеленных стенах домов. Такую работу я выполнял впервые. Пока приспособился к этой технологии написания плаката, переделывал не одну букву и строчку. С большими трудностями, но всю работу по заявке райкома выполнил. По договору, в колхозах со мной рассчитывались мукой и крупой. А тогда, в послевоенные годы, продукты очень ценились.

В 1943 году, в тот самый голодный год, когда нам с братом было всего по 13 лет, завмаг совхоза попросил нас помочь застоговать два воза сена у его сарая. Через силу справились с задачей. За что он нам дал огромную фарфоровую миску пшенной каши, сваренной на молоке и со сливочным маслом, и немного денег. Тот день для нас запомнился как праздник. Отобедав очень вкусной кашей (так нам показалось), мама произнесла: «Так бы питаться — ничего лучше и не надо».

Годы службы и начало семейной жизни

В апреле 1951 года я был призван в ряды Советской Армии со второго курса Капламбекского зооветтехникума.

А там начинается совсем другая, взрослая жизнь. Жизнь по уставам, приказам и режимам. Попадаю на службу в 44-й Отдельный местный стрелковый полк БО ТФ (Береговой обороны Тихоокеанского флота). Затем этот полк был переименован в 44-й Отдельный караульный полк с почтовым адресом «в/ч 40190». Расквартирована эта часть была во Владивостоке, в районе Гнилого Угла. Въезд гражданских лиц разрешался только по особым пропускам. Тогда город был режимным.

Карантин. В нём я пробыл не более 20 дней. А дальше помог в службе случай. В перекур, а точнее после него, я зашёл в казарму и вижу, что наш старшина что-то совсем неумело печатает на пишущей машинке. Проходя мимо, я ляпнул: «Клопов давите, товарищ старшина?» В ответ он послал меня куда подальше. Поворачиваясь к выходу, я ему бросил: «Мог бы помочь». Через пару часов он подходит ко мне и интересуется моими способностями. Тут же на той самой старенькой машинке я напечатал ему всё, что он приготовил для работы.

Через пять дней меня приглашают к начальнику штаба полка, где после соответствующей беседы и проверки моего умения печатать он командирским голосом сказал: «С сегодняшнего дня твоя служба будет проходить здесь, в штабе». Сразу же был оставлен в штабе и назначен на должность писаря. Через год получил повышение по службе, став уже старшим писарем; с этим одновременно мне присваивается звание младший сержант. Свои служебные обязанности выполнял очень добросовестно. Для проходящих службу в штабе выдавался допуск к секретной и совершенно секретной работе. Такой допуск выдавал особый отдел ТФ. На служащих в штабе не должно было быть никакого компромата; эти служивые должны быть «чистыми». Обычно спецотделы выдавали допуск через два-три месяца. На меня не было допуска более полугода. Видимо, из-за ссыльных дел отца.

В 1953 году я уже делопроизводитель секретного делопроизводства. Рассчитывал, что при такой должности будет больше свободного времени для продолжения очной или заочной учебы. Не получилось. С этой службой только прибавилось дел и ответственности. Печатного материала всегда было больше, чем того хотелось. Только один пропагандист полка (была такая должность) загружал настолько, что приходилось очень часто освобождаться от мучительного печатания только в 10–11 часов вечера. Зато штабистам служилось намного вольготнее: они не знали отбоя и подъёма, не занимались муштрой на плацу, не стояли дневальными у тумбочки, свободный распорядок дня. Наши командиры — командир полка, начальник штаба. Зато регулярно с офицерами дежурили по штабу (через трое-четверо суток).

Так почему приходилось много работать на пропагандиста? Да лишь только потому, что все его доклады готовились к партийным, комсомольским собраниям и к политзанятиям. Доклад надо было вечно составлять из каких-то вырезок из газет, рукописных цитат, текстов из бывших его докладов и т. д. Чем больше вникал в писарскую работу, тем больше осознавал, что эта служба по мне.

Переменив место жительства со Средней Азии на Приморский край, я оказался на своей родине: здесь (на Сучане) я родился. С переменой климата я навсегда избавился от малярии. До этого врачи всегда напоминали о том, что от малярии можно избавиться только таким образом. Вспоминаю, как на призывном пункте председатель медкомиссии спросил: «Лебедев, ты хоть что-нибудь кушаешь или тебя вообще не кормили?» До того измотала меня малярия. Весил перед армией менее 60 кг при росте в 174 см. А с первых же дней службы стал заметно прибавлять.

Служба шла, время пролетало быстро. Появились друзья «по перу» Завадский Николай, старший писарь, Гриб Иван — писарь секретного делопроизводства, Покровский Виктор — оружейный мастер. Через 25 лет я с ними встретился. Завадский Николай Давыдович вырос на гражданке до замминистра сельского хозяйства Белоруссии по строительству, Гриб Иван Михайлович — с двумя высшими образованиями оказался неисправимым алкоголиком (его я застал как раз в отделении наркологии), Покровский Виктор Михайлович — старший мастер на Угличском часовом заводе. Там же неожиданно встретил я и Яшку (Якова) Клеймана — бывшего санитара полковой медсанчасти; тот занимал должность заместителя директора по коммерческим вопросам. Созвонившись с ним поздно вечером, рано утром (в семь утра) все втроём встречаемся у него в кабинете. В честь той встречи пропустили по стопке коньяка. На память он мне подарил книгу портретов известных людей XVIII века. Почему так рано? Да потому, что в этот день он уезжал в командировку в Москву.

Иногда ночевать приходилось прямо в штабе на шинелях. Тогда, когда необходимо было срочно к утру подготовить нужные материалы для командира полка Котова В. или начальника штаба полка Фещенко П. Когда совпадало дежурство с замначальника штаба капитаном Козловским, с ним обычно коротали время за шахматами. Игрок он был моего уровня. Чаще заканчивались игры ничейным результатом. Он был азартным игроком. Проявив упорство и характер, становлюсь для него уже крепким орешком. Впервые прикоснулся там к шахматной литературе. Немного поработав над теорией, окреп и уже никогда не проигрывал Козловскому Н., имеющему опыт турнирной игры. Приобретенная мною книга М. Ботвинника «Избранные партии» помогла мне приобщиться навсегда к шахматной литературе. (До 2017 года у меня в коллекции насчитывалось более 250 книг. Есть и редкие издания, такие как «Шахматная игра, приведенная в систематический порядок с присовокуплением игор Филидора и примечаний на оныя, изданная Александром Петровым…», изд. Санкт-Петербург, в типографии Н. Греча, 1824 год; «Международный шахматный конгресс. В память М. И. Чигорина», С.-Петербург, 1909 год.)

На службе в полку мой талант художника дремал. Ночлегом для нас все равно являлась казарма, где была своя койка с тумбочкой. Команда «подъём» будила и нас. Набрав вес и несколько физически окрепнув, утром регулярно делал зарядку. Какое-то время усиленно занимался прыжками в высоту, но больше, чем на 168 см, планку не мог преодолеть.

Печатание официальных бумаг, всевозможных докладов и писем требовало от меня определенной грамотности. В работе постоянно пользовался орфографическим и другими словарями (синонимов). Старался самостоятельно устранять эти пробелы. До сих пор по-доброму вспоминаю нашего зам. по политической части полка Хабарова Н. И., педагога по призванию. Многому он научил, как-то по-отечески относился к нам, писарям. По жизни мой принцип был и есть — самообразование и самовоспитание.

Холодная война набирала обороты. Против СССР велась открытая подрывная деятельность: засылались шпионы, увеличивалась агентурная сеть, на границах нарастало напряжение. На Корейском полуострове велась война между КНДР и Южной Кореей, на стороне которой воевали американцы. На стороне же КНДР сражались наши добровольцы. Правду эту узнали все гораздо позже. В момент обострения конфликта в войсках объявлялась готовность №1. А это означало, что солдатам и матросам не выдавались увольнительные, офицеры находились почти на казарменном положении. На политзанятиях, а они проводились регулярно по понедельникам, только и слышали сообщения о том, что это американцы постоянно осложняют обстановку, провоцируя КНДР. Когда же смягчались события на полуострове, тогда только снималась боевая готовность, отменялись всякие запреты. Уже офицеры не живут в казармах. Появляется возможность офицерам и рядовому составу получать положенные очередные отпуска.

Так весной 1953 года за успехи в боевой (хорошо стрелял на стрельбище) и политической подготовке (здесь я преуспевал) мне предоставили отпуск на десять суток без дороги. К отпуску я имел уже значок «Отличный стрелок». Впервые, как нормальный гражданин, еду в пассажирском вагоне. Страшно вспоминать те дни, когда нас, призывников, везли в тех же теплушках через всю страну более 20 суток, которые мне напоминали 1936 год.

Ехать на поезде надо было пять дней до Новосибирска и трое суток до Ташкента. Определился в вагоне на верхней полке. Через окно любуюсь красотами природы нашей Родины. Проехали Приморский и Хабаровский края, Амурскую и Читинскую области. И вот перед глазами красивейшее и знаменитое озеро Байкал. До правления Хрущева по этой дороге я проезжал несколько раз по маршруту Владивосток — Новосибирск — Ташкент и каждый раз обнаруживал что-то новое. Дважды проезжал Байкал по старой дороге через множество туннелей (порядка ста на двух путях). Теперь на путях всего три туннеля.