Бесплатный фрагмент - О котах и людях: о яблоках и черемухе

[блюз о падении]

[КТО: Эльфин]

[КОГДА: на заре времен]

как легко потеряться в человечьем сердце,

о, как легко потеряться в человечьем сердце,

в девичьем сердце, как в Вавилонской башне

когда ты входишь впервые, тебе не страшно —

полы, потолки, колонны ли, колоннады,

дитя, прозрачное, как лампада

башня тянется вверх, чтоб достать до неба

как легко потерять себя в человечьем сердце,

о, как легко позабыть себя в человечьем сердце,

пока твое запястье сжимают пальцы,

пока дитя верит тебе, смеется,

в конце концов, это твоя работа —

вести вперед, пробираясь вперед и выше

лестницы вьются, дитя смеется — пойдем на крышу!

на плечах и груди, как пот, блестит позолота

как легко быть царем в человечьем сердце,

о, как легко быть божком в человечьем сердце —

дитя говорит, нету тебя сильнее,

дитя говорит, нету смелей и краше,

все пышней и богаче убранства галереи,

а небо дальше

как легко истратить себя в человечьем сердце,

о, как легко растратить себя в человечьем сердце,

девочка плачет среди белокаменной галереи,

девочка плачет, держа в руке статуэтку,

а ты привинчен к подставке, снабжен этикеткой

какие уж эмпиреи

как легко потерять себя в человечьем сердце,

о, как легко потерять себя в человечьем сердце,

о, сколько в нем чертогов многоколонных,

о, сколько в нем запутанных переходов,

сводов, гудящих тяжко и монотонно от долгой боли

о колокола,

о языки Вавилона!

дитя заплачет, рыдание свод расколет,

смолою внутрь хлынет ночное небо,

смывая хлам и вынося наружу

зачем не бывает свободы без слез и боли?

зачем не бывает неба без звездной стужи?

зачем дитя по-другому не вырастает?

огни небес блестят, отражаясь в луже,

и, растворяясь в ней, позолота тает

[флешбэки]

[КТО: Эльфин]

[КОГДА: во времена Атлантиды и после]

1

ненавижу золото

ненавижу форму

ненавижу доспехи

все эти гривны, наручи, поножи

шлемы плащи нагрудники

ношу каждый день

это очень удобно

сразу вспоминаешь

кого ты хочешь убивать

и зачем

2

никто не должен видеть твоей ненависти

никто не должен ее слышать

пока она сочится в глубине

темным медом

капля за каплей

наполняя чашу

слышишь, как он сочится в темноте

слышишь, как он пахнет?

(не смей поправлять ворот,

не показывай, что задыхаешься

улыбнись

улыбнись

улыбайся

еще не время)

3

спрашивай первый раз —

чего ты хочешь?

(они плохо умеют видеть свои желания,

тем лучше)

спрашивай второй раз —

ты уверен?

(о, они всегда уверены,

из этой уверенности

выйдет хороший клинок,

хороший яд,

хороший щит —

но не для того, кто его держит,

не для того)

спрашивай третий раз —

ты согласен?

и если один ста,

если один из тысячи

скажет нет

устрашится —

запомни его,

сохрани его в своем сердце —

именно такие наследуют землю,

ту, которую им расчистим мы,

ставшие клинком,

ставшие щитом,

ставшие ядом —

о, не для них,

для себя,

для себя,

и никак иначе

4

о, это мое время,

время любить,

время ненавидеть

о, любовь, которая никогда не исполнится,

никогда не найдет себе воплощения,

не разрешится —

ибо единственный способ любить тебя, о моя Атлантида,

это убивать,

это разрушать,

это не давать тебе воплотиться,

ибо ты пожираешь своих детей,

ибо ты превратилась в чудовище,

и мы, мы, любовь моя,

мы все вместе с тобою —

так что время пришло ненавидеть во имя любви,

так что нужно, нужно убить тебя во имя тебя,

                                                                о моя золотая,

многобашенная, беломраморная, многоколонная,

распростертая зеленью пастбищ,

                                  гордость возничих и колесничих,

осиянная славой, одетая дымом курильниц,

жертвенной кровью омытая, вечно голодная,

Атлантида моя, Атлантида моя, Атлантида

5

когда я продавал свою душу —

о, мне повезло, что нашелся на нее покупатель

одна маленькая душа,

невелика важность,

но она была дорога мне,

потому что кроме нее

у меня ничего не было

когда я продавал свою душу,

три голоса в темноте

меня спросили трижды —

все верно, я тоже всегда спрашивал,

таковы правила

меня спросили: убоишься ли ты боли?

я сказал: я привыкну. наверное.

ко многому можно привыкнуть

меня спросили: убоишься ли ты унижения,

убоишься ли ты беспомощности,

убоишься ли ты страха?

я засмеялся, я сказал: к этому я привык

хотя, говорят, к такому невозможно привыкнуть

меня спросили: ты согласен на что угодно?

я ответил: да. я согласен

когда я продавал свою душу,

я не знал, как буду обманут,

я не знал, как надо мной надсмеются,

ибо я услышал:

хорошо

а теперь возьми ее обратно

а теперь храни ее как сокровище

смотри

не урони

6

и теперь я стою один в темноте

руки мои заняты

и моя проклятая душа

обжигает ладони

(о, меня предупреждали о боли)

и я не могу ее удержать

и бросить ее я не могу

(о, бессилие,

я не знал бессилия раньше)

о, моя душа,

о, драгоценный камень, тянущий на дно,

о, стража, которая никогда не закончится,

о, невозможность забвения, невозможность покоя,

о моя душа,

о раскаленный уголь, тлеющий, черный,

прожигающий плоть до самой кости,

сплавленный со мной,

ненавистный,

прекрасный,

от которого нет отдыха,

нет покоя,

нету освобождения

о, я не знал бессилия, пока тебя не видел,

пока с самим собой не сторговался на перекрестке

7

о ты,

нежная, сильная, пленительная, нелепая,

оставляющая мокрые следы на полу,

ругающаяся сквозь зубы,

роняющая рыжие волосы на подушку,

на пару мгновений забирающая меня у меня —

без боли, без страха, без усилия,

с одним любопытством,

с одной радостью,

и, не замечая этого, идущая дальше,

бросая душу мою, как мяч, мне обратно —

о, ты никогда не узнаешь

о сделках на перекрестке

[клаустрофобия]

[КТО: Эльфин]

[КОГДА: во время жизни у Керидвен в Ллангатене]

1

запертый

в человечьем теле

оставленный без ключа

ты

ничего не умеешь делать

только молчать

папертью

серой под сапогами

ста тысяч шагов

шорохом

шелестом

снов о камень

в изножии слов

безнадежным наждачным изнеможеньем

зуда в крови

меркнущим зреньем, бессрочным приказом

живи

живи

2

все, что не ад,

прекрасно тем, что оно не ад

очисток ползет по спирали из-под ножа

за стеною спят,

через дорогу спят

август осенне-сумрачен, сух и ржав

все, что не ты,

бессмысленно тем, что оно не ты

кипяток над металлом пенится и бурлит

воде легко

охолонуть, остыть —

она не кровь

между могильных плит

все, что не ад —

ты, да вечер, да листопад

все, что не рай…

но об этом не говорят

[здоровый образ жизни]

[КТО: Эльфин]

[КОГДА: на Авалоне, во время выздоровления]

между мной и мной

шаг

по мокрой траве

стопа,

приникающая к земле

столп

прошлого под земной корой

все, что было со мной

и не со мной

спит

сном в глубине времен

бдит

испокон

тысячей мертвых глаз

кровоточит

тысячей черных ран

стонет вода

стань

рядом, один из нас

но я

я не тогда

сейчас

вот

воздух

вдох

приоткрытый рот

не в крике, нет

след

на траве

не остается, лишь

сбилась роса

стоны и голоса

спят на изнанке лет

тишь

тишь, тишина вокруг

серебряный окоем

сонный дом

прикосновенье рук

выдох

из спящих губ

волос

у виска, выход

корней на свет

ход

созвездий, времен, планет

голос

музыки, музыки, музыки, как прибой

меж тобой и тобой

между тобой и мной

[эликсир]

[КТО: Эльфин, Вран]

[КОГДА: на Авалоне, во время выздоровления]

Встреча

двух друзей, на досуге,

как это часто бывает —

между семьей, работой,

апокалипсисом

сколько-то-там тысячелетней давности,

и тем, который пребудет,

и тем, который здесь и сейчас,

с тобой, везде,

в центре зрачка,

в глубине сердца.

«Как дела?» — «Да, в общем, неплохо», —

хозяин

поддергивает манжет,

снимает с огня пробирку,

протягивает гостю —

попробуй.

Тишина, тишина

вокруг — никого, нигде

полная остановка движения,

остановка времени

вакуум

пустота

ты один

больше никого нет

и тебя самого

практически нет совсем тоже

асимптотическое

приближение к небытию

настолько,

насколько это вообще возможно

Гость

с усилием разлепляет веки,

медленно, медленно —

губы еще не слушаются —

произносит:

«Неплохо.

Я бы даже сказал, что хорошо».

Хозяин

довольно рассматривает на просвет жидкость,

щурится,

с удовлетворением объясняет:

«Как ты помнишь,

это было военное заклинание,

боевое проклятье

с довольно большим радиусом поражения,

но дистилляция

помогает сделать эффект точечным,

управляемым,

даже вполне пригодным

для рекреационных целей».

«Да, наверное.

И что ты с этим планируешь делать?» —

«Отдам формулу медикам, наверное —

Хороших седативов всегда не хватает».

Гость фыркает:

«Ну, знаешь,

поверить, что ты смертен,

что можешь умереть,

перестать быть,

а потом обнаружить,

что это не так —

это, знаешь ли,

не то, что может взять и успокоить».

Хозяин усмехается:

«Собственно,

на этот эффект я и рассчитываю

больше, чем на любой другой».

тишина, тишина,

приближенье к небытию,

способ безболезненно скоротать время

до Суда

в противовес

переползанию от одного мгновенья к другому,

как в окопе,

экстазам, идущим горлом,

невыносимым

ужасу и красоте мира,

рвущим тебя на куски,

собирающим заново

тишина, тишина —

это важно, чтоб у тебя был выбор, говорит хозяин.

да, соглашается гость,

только так ты сможешь понять,

что на самом деле

выбора нет

[печати]

[КТО: Эльфин]

[КОГДА: в Каэр-Динен, сразу после создания Авалона]

1

Голос был белый, как вата, как сахарный сироп — и от этого голоса почему-то становилось страшно. Он просачивался внутрь — в уши, в ноздри, в горло, становясь там липким и сладким, как сгущенное молоко, склеивал гортань, и становилось невозможно издать ни звука. Тише, говорил голос, все будет хорошо, все будет в порядке — и от этого «в порядке» хотелось орать и биться головой о белые стены, только чтобы стало тихо, тихо, тихо, и чтобы это в порядке, в порядке, в порядке, было уже без него, без него, без него.

*

Голос был черный, низкий, тяжелый, с переходом куда-то в инфракрасный, как самый гулкий гонг, нет, ниже, еще ниже, так, что слышно было его уже не слухом, а костями, самым нутром костей. Дыши, говорил голос, дыши, и от этого все тонкие пленки, все перепонки внутри, в недрах зыбкой мясной мякоти вздрагивали и сотрясались.

Дыши, повторял голос, на мгновенье уходя эхом еще ниже, в неслышимую глубину, давая распрямиться, расклеиться пленкам, начинавшим тут же хрипеть от ужаса, от понимания, что перестать дышать будет нельзя.

*

Голос был синий, гладкий, твердый; он ничего не хотел, просто занимал пространство, спокойно и равнодушно выдавливая из этого пространства все, что его не устраивало, все что не было им — округлым, синим, бездонным, занимающим свое место и свое время. Соберись, говорил голос. С ним можно было бы сосуществовать, с ним можно было бы смириться, но он придвигался ближе, ближе, и ближе, заставляя сжиматься все меньше, меньше и меньше, подбираясь, втягивая живот, поджимая колени, накрывая локтями голову. Ну вот, можешь же, сказал голос с прохладным удовлетворением и отвернулся.

*

Голос был зеленый, жидкий, тягучий, сначала прохладный, заливший все с головой — и вдруг начавший застывать, становясь все гуще, все тверже и горячее, застывая колом вокруг, схватывая, как смола. Аа-а… Аа-а… Аа-а… Аа-а… — запел голос, и стало ясно, что это конец. Это все, это навсегда.

Он рванулся изо всех сил, зеленая смола закачалась, аа-а, аа-а, аа-а — отозвалось в костях и затихло. Зеленый голос замер вокруг студнем.

Это правда навсегда, подумал он, и заплакал невидимыми слезами от облегчения.

*