Бесплатный фрагмент - Новогодний экспресс

За окном на подоконник мягко ложился искристый новогодний снег…

Лизонька прижалась лбом к холодному стеклу кухонного окна, пытаясь рассмотреть парадную внизу с высоты третьего этажа. Она ждала. Ждала, что любимый Саша вот-вот появиться с букетом из-за угла с большим букетом и красиво завернутым свёртком в руках, зайдет в её парадную. Но он всё не шёл, всё опаздывал. Часа на полтора.

А за окном шел крупными хлопьями снег, который бесшумно ложился на гладкие сугробы. Город украшен праздничными иллюминациями, шарами и гирляндами. В соседских окнах мелькала серебристыми отблесками мишура и весело подмигивали разноцветьем разряженые ёлки. То и дело пробегали запоздавшиеся прохожие, которые спешили по домам, чтобы завершить последние приготовления к новому году. Со всех сторон слышны хлопки разрывающихся петард и салютов. Это беснующаяся ребятня радуется тому, что занятые оформлением праздничного стола, матери не загоняют домой, позволяя шкодить в волшебный вечер на улице. Санкт-Петербург замер в ожидании встречи новогодней ночи.

И только Сашенька всё не торопился идти. Обещал заехать за Лизой в пять вечера и увезти встречать новый год вдвоем в загородном родительском коттедже. Огромные, обшарпанные потрепанные временем, напольные часы в бабушкиной гостинной пробили ровно семь, а его всё нет.

Они познакомились в институте. Он на четвертом, выпускном курсе, она на втором. Симпатия возникла довольно быстро и переросла во взаимность. Уже через пару недель Александр впервые увез Лизу в родительский загородный коттедж, где они провели все выходные со всеми вытекающими последствиями. Их роман длится уже три месяца. И с недавних пор, Лизонька стала замечать как одна девица из параллельного потока строит Саше глазки. Неужели он отправиться встречать Новый год с ней? От таких мыслей защемило в груди, подкатился к горлу ком. Большая крупная слеза скатилась по щеке.

— Лиза, где ты там? Неужели ты не слышишь, как чайник на плите пищит? Да, что с тобой, деточка? — кричала из гостинной бабушка Аля.

Лизонька очнулась от забытия, быстро смахнула непрошенную слезу, последний раз взглянула в окно и пошла выключать чайник. Похоже, этот новый год ей придётся встречать на пару с бабушкой. Родители Лизаветы отправились на каникулы в жаркий Египет, оставив двадцатилетнюю внучку на попечение бабушки. Они звали дочь с собой, но та, предвкушая особенную ночь с молодым человеком, отказалась и осталась в Петербурге. И в данную минуту, все ее ожидания тают как песочный замок во время прилива. Судорожно вздохнув, отгоняя плохие мысли прочь, Лиза выключила кричащий во всю мощь чайник, достала из буфета две чайные пары из тонкого фарфора, разрисованные характерными синими завитушками под Гжель и потянулась за аналогично раскрашеным заварочным чайником. Да, бабушка Алевтина Леонидовна очень любила искусство. Об этом можно было сразу догадаться по кухне, оформленной в прованском стиле и лавандовым оттенкам. Она и сама безраздельно принадлежала ему. Окончив Художественную Академию в Санкт-Петербурге, она объездила пол мира и нарисовала три сотни картин. Сейчас, на склоне лет, писать картины перестала. Руки уже не слушались, легкий тремор не давал держать кисть и выводить на полотнах ровные тонкие линии. Поэтому бабуля наслаждалась своим вольным пенсионным временем, регулярно посещая художественные выставки в Эрмитаже, оперу, балет, поэтические вечера и всевозможные концерты. Вообще, бабуля любила всё красивое.

Лизонька разлила по чашкам свежезаваренный ароматный чай, поставила вместе с сахарницей и конфетницей на серебрянный поднос и понесла его в гостинную. Комната, в которой ждала свой чай Алевтина Леонидовна была большая и светлая. Стены, окрашенные в белый цвет, сплошь увешаны картинами. Часть из них принадлежали кисти хозяйки. Посередине гостинной стоял большой круглый белый глянцевый стол, вокуг которого стояли такого же цвета шесть больших мягких стульев. У окна на белой тумбе под технику стоял плазменный телевизор с огромным экраном — подарок Лизиных родителей. У противоположной стены уютно расположился белёсый диван, который с обеих сторон окружали драцены и привезенная с юга, когда-то в девяностые, выкорчеванная прямо в Дендрарии, одним из воздыхателей, пальма. Чуть поодаль разместилась банкетка, на которую Алевтина Леонидовна частенько складывала уставшие, одервеневшие от хотьбы, ноги. У самой двери в гостинную стояли те самые с громогласным боем часы и резной сервант с зеркальной внутренней стенкой, внутри которого художественно расставлены дорогой фарфор и советский хрусталь.

— А вот и моя девочка, — бабушка Аля понимающе посмотрела на внучку. — Не переживай, дорогая, возможно, он ещё придет. До двенадцати часов ещё есть время.

— А если он не придет? — дрожащим голосом возразила Лиза, расставляя чашки на столе.

— А если не придёт, то грош ему цена. Таких девушек не теряют, за такими бегают и штабелями укладываются, — бабушка протянула дрожащие пальцы к лицу внучки и заправила непокорный завитый плойкой тёмный локон ей за ухо.

Не веря бабулиным словам, Лизавета взглянула в зеркало серванта. В отражении на неё смотрела высокая стройная брюнетка с красиво уложеной прической. Она чем-то напоминала сама себе томных девиц из интеллигентных еврейских семей. И почему её родители не назвали Софочкой? Имя Софочка ей очень идёт. Лиза отвела от отражения глаза и потянулась ложкой к сахарнице. Алевтина Леонидовна, не отводившая от внучки взгляда, хитро прищурилась и зажгла длинной спичкой табак в курительной трубке. Громко причмокивая, втягивая в себя воздух из трубки, бабуле наконец, удалось раскурить табак. По комнате разнёсся приятный аромат сухого табака, ванили и вышни.

— Не, переживай, деточка. Мужчин может быть в твоей жизни очень много, а ты у себя одна. Люби себя больше, позволяй любить себя, и не дозволяй себе раствориться в мужчине. Тогда и мальчики по тебе сохнуть начнут. Махни ты на своего опоздавшего, он не единственный, у кого есть роза между ног, — Алевтина Леонидовна рассмеялась своей шутке, наблюдая как щеки Лизоньки густо покраснели после её слов.

Бабушка двумя пальцами придвинула к себе готовый чай и кряхтя, потянулась рукой за спину. Вытянула оттуда небольшую бутылочку рома и плеснула себе в чай.

— Дай-ка, я и тебе плескану, для настроения, — она поднесла бутылку к внучкиной чашке.

— Ах, не надо, бабушка, — слабо возразила Лизонька, но было уже поздно: Аля налила щедрую порцию рома ей в чай.

Алевтина Леонидовна с удовольствием отпила глоток ромового чая и откинулась на спинку стула.

— А ведь, знаешь, был и в моей жизни случай, когда я осталась на новый год одна. Отчаявшаяся, разочарованная.

— Правда? — встрепенулась Лизавета, предвкушая очередную историю из жизни бабушки. Уж больно она любила её богатые на невероятные приключения рассказы.

— Правда, — подтвердила Аля. — И знаешь, какой я сделала тогда вывод?

— Какой, бабушка? — раскрасневшаяся от горячих чайных паров Лиза, отпила из своей чашки.

— Что чудеса, даже в самую захудалую и в самую бесперспективную новогоднюю ночь случаются.

— Бесперспективную? — переспросила внучка.

— Ну, да, бесперспективную. Ну, сама подумай, какие могут быть перспективы в новый год, проведенный в купе поезда Санкт-Петербург — Тверь?

***

В далёкие времена моей молодости, когда мне было, также как и тебе, двадцать лет, от меня сложно было учуять аромат духов, несмотря на то, что я пользовалась ими регулярно. В начале семидесятых я училась в Академии художеств имени Штиглица, названной в народе Мухе, что на Соляном переулке. От меня всегда несло масляной краской, лаками и растворителями. Вся кожа пропиталась запахом краски. Да и на руках частенько оставались недотёртые следы масляной краски. Таковы особенности всех художников: характерный запах, местами заляпанная одежда и отрешенный взгляд.

Но я быстро избавилась от этих недостатков, влюбившись в одного художника, выпускника Академии, который был старше меня лет на семь. Начала следить за собой. Мы познакомились с ним у него на квартире, где он частенько устраивал богемные вечеринки для себя и творческой молодёжи. Там всегда было много спиртного, сигареты, наполненные далеко не табаком и разных соблазнов. Поэты, барды, начинающие писатели, художники и просто избалованные сынки высокопоставленных родиелей — вот завсегдатаи подобных мероприятий. На одной из таких вечеринок он и заметил меня. Быстро потеряв голову, я позволила этому мачо сделать с собой всё. В ответ, Илья сделал меня своей музой, вдохновением, маленьким божеством. Я была его обнаженной натурщицей, наложницей, гетерой. Я была готова пойти на всё ради этого человека. Ещё бы, такой мужчина! Красавец: темно-русые волосы до плеч, голубые глаза, цвета морской лагуны, в которых я тонула так медленно и безнадежно. Волевые крепкие руки были способны не только держать кисть в руках, но и при необходимости, поднять огромный рояль по лестнице на пятый этаж. Хорошо развитые, ускулистые плечи, на которых я частенько засыпала, чувствуя себя маленьким котенком, находящегося под защитой титана. В такое тело грех было не влюбиться. Илью я просто обожала.

Через полгода мой мачо охладел ко мне и я начала ловить его на изменах. Сначало с натурщицами, затем с ресторанными певичками, а после и со своими сокурстницами, которых я сама же приводила к нему. Моё сердце изнывало от боли и страданий. Я ужасно ревновала, била скульптуры и статуэтки в его мастерской, ломала подрамники, рвала холсты. Но ничего не могла с собой поделать — прощала его измены. Слишком любила.

Дошло до того, что на летние каникулы я отказалась ехать домой к родителям в Тверь. Все студентки из общежития разъехались по домам до сентября, а я осталась на лето одна. Всё, боялась, что если уеду и оставлю Илью одного в Петербурге, он обязательно найдёт себе новую музу. Поэтому я непрерывно была рядом с ним. Жила и ночевала в его мастерской.

А мастерская у Илюшеньки была просторная, двухъярусная, с огромными витражными окнами, по бокам которых беспорядочно свисали длинные, покрытые толстым слоем пыли портьеры из зеленого бархата. В каждом углу стояли картины: какие просто в подрамниках, какие в богатых рамах и попроще. Самые важные, по мнению художника, были бережно завёрнуты в холщевые тряпицы, те, что он считал сущей безделицей, пылились так, без защиты. Были и эскизы скульптур и статуй. Илья считал себя всемогущим талантом решительно пробовал себя во всем. По стенам от пола первого яруса до второго были прикреплены книжные полки с книгами, такие же пыльные, как и всё вокруг.

Постепенно, я навела порядок во всей мастерской. Руками перестирала восемь грязнющих гардин, стоя на стремянке, смыла пыль со всех полок, отдраила годами не мытые полы. На втором ярусе было нечто спальни. Там стояла кровать, которую можно было сравнить с аэродромом. Меня всегда смущал запах, исходивший от покоричневевшего от грязи постельного белья. Видимо, застелив раз, постельное больше не менялось. Во время стирки оно расползалось в моих руках, превращаясь в ветошь, настолько древнее оно было. На накопленные деньги я купила новое и с городостью застелила им кровать. Я и сама не заметила, как в стенах илюшиной мастерской, превратилась в кухарку, прачку и уборщицу. Для плотских утех я стала ЕМУ не так интересна как раньше. Ильюша окончательно охладел ко мне, я стала ему неинтересна.

Дошло до того, что уходя по делам, он по нескольку дней не возвращался совсем. Я обзванивала всех друзей и общих знакомых, искала его, но всегда безрезультатно. Илья возвращался сам. Появлялся в мастерской довольный, с сытыми глазами и тонким запахом чужих женских духов. Я уличала его в измене и устраивала скандал, который Илья умело гасил. Он набрасывался на меня и утонув в крепких объятиях, я забывала обо всем. В такие моменты, у нас был бешенный животный секс, во время которого я прощала ему абсолютно все. Моя любовь к Илье была похожа на страсть волчицы. Иссушающая, гнетущая, но стоит только напиться вдоволь свежей крови, как я снова наполнялась жаждой жизни и на время забывала о страданиях, причиняемых Ильёй.

В конце августа он пропал на неделю. Устав ждать его, я накинула кофту, в Петербурге уже было по-осеннему свежо, отправилась на поиски пропавшего Илюши. Исходила все злачные места, все кафе, мастерские и рестораны, потратила целый день на поиски. К вечеру, на посеревшее небо набежали чёрными кляксами тучи. Холодный влажный ветер продувал моё легкое платьице. Шерстяная кофта уже не спасала, я совершенно продрогла. Трескучие раскаты грома известили о том, что надо до начала ливня поскорее добраться до дома. Но у меня остался лишь один ресторан, любимый Ильей, в котором я его ещё не искала. Дорогой в те времена ресторан «Кавказский», что на Невском проспекте. Я добежала до него, когда на город спустились вечерние сумерки, а разразившаяся непогода вымочила меня до нитки. Дрожа от холода я остановилась у большого окна «Кавказа» и передо мной предстала картина: в красивых нарядных платьях дамы кружились со своими кавалерами в танце под музыку ресторанного ансамбля, столы ломились от дорогих кушаний, коньяка, вина и шампанского. Настоящее советское шампанское лилось рекой. Прямо перед окном, у которого я остановилась, за столиком сидел разгоряченный коньячными спиртами Илья, он нежно держал руку белобрысой тощей, красиво одетой манекенщицы Любы и с упоением смотрел на неё влюбленными глазами. Слезы ручьем побежали из глаз. Но из-за небесных слез их было не видно. Промокшая под проливным дождем, я дрожала под окнами ресторана и была похожа на мокрую болонку. Кто я сейчас была по сравнению с этой ухоженой, красиво одетой питерской манекенщицей? Провинциалка-студентка из Твери.

В какой-то момент Люба заметила меня в окне и показала Илье. Он посмотрел в мою сторону, презрительно фыркнул и отвернулся. Она что-то сказала ему, взглядом показывая на меня и оба прыснули со смеху. Они смеялись с таким наслаждением и так долго. Надо мной смеялись. В тот момент моё сердце разбилось на тысячу мелких осколков. С окровавленой душой я поплелась домой, в общежитие, оставив влюбленную парочку ворковать в ресторане.

Прорыдала в подушку всю ночь. Разбушевавшаяся гроза за окном, вторила моему душевному состоянию. Нетерпеливые дождевые капли настойчиво били в окно. В щели хлипких деревянных оконных рам со свистом дул ветер. Я была в комнате общежития одна, товарки ещё не вернулись с летних каникул, поэтому я дала волю слезам. К утру ветер стих и дождь прекратился. Первые лучи раннего утреннего солнца подсушили образовавшиеся за ночь лужи. Эти же лучи осушили и слезы на моём лице. Я успокоилась. Душевная буря ушла вместе с грозой. Решила больше никогда не подпускать близко к сердцу Илью. В его мастерскую я больше не вернусь. После принятия такого решения, в душу пришли покой и умиротворение. Всем молодым людям свойственно после душевных бурь начинать жизнь с чистого листа.