Бесплатный фрагмент - Ноты прошлого

«Каждый из нас живёт между тем, что было, и тем, что могло быть. Эта книга — попытка услышать этот промежуток. Если ты узнал в этих строках себя — значит, часть этой истории уже написана тобой. Где-то в нём звучит и твой голос.»

Часть 1: Симфония разбитых надежд

Любовь — это коварные чувства. Она может возвысить человека, но так же стать причина огромной боли.

Прошлая любовь, убивает нас. Когда ты цепляешься за неё, за обрывки воспоминаний, как спасительную соломку. И каждый день становится битвой между забытье и надеждой, оставляя шрамы, которые мы пытаемся скрыть, под улыбками и новыми встречами.

Может быть, однажды мы найдём в себе силы отпустить её и начать дышать снова.

Прошлая любовь убивает нас, но в каждом шаге, отчаяния таится шанс начать все сначала… Или, может, просто научится дышать сквозь пепел того, что когда-то горело так ярко.

Монте-Белливье — небольшой, уютный городок, затерянный среди живописных холмов и лесов. Его атмосфера пропитана спокойствием и умиротворением, словно время здесь течёт медленнее, позволяя жителям и гостям наслаждаться простыми радостями жизни. Это место, где можно найти утешение, вдохновение и, возможно, даже начать всё заново.

По узким улочкам города проезжал роскошный серый Бентли, своим блестящим кузовом и мощным, но плавным движением притягивая взгляды прохожих. Его присутствие на дороге словно подчёркивало статус владельца.

За рулём сидела Виктория. Её взгляд был устремлён вперёд, но в глубине глаз отражалась лёгкая тревога. Она возвращалась к родителям с большой новостью — новостью, которая должна была изменить её жизнь.

Машина свернула на широкую аллею, ведущую к роскошному дому, расположенному на окраине города. Перед ними распахнулись массивные ворота, открывая вид на ухоженные сады и аккуратно подстриженные газоны. На пороге Викторию уже ждали родители. Маргарет, как всегда, не удержалась и первой бросилась к дочери, крепко обняв её, словно боялась, что та снова исчезнет на долгие месяцы.

— Виктория, дорогая! — Как же мы скучали!

Чуть позади стоял её отец — Фред. Высокий, с чуть поседевшими висками, он смотрел на дочь с мягкой улыбкой, в которой сквозила гордость и лёгкая грусть. Он не спешил, позволив жене первой напиться счастьем встречи, а затем лишь тихо произнёс:

— Добро пожаловать домой, Виктория.

Она обняла их обоих, ощущая знакомое тепло, запах родного дома, которое ни с чем нельзя было спутать. Дом встретил её тишиной и уютом. В просторной гостиной всё оставалось почти так же, как она запомнила: старые картины на стенах, мягкий диван у окна, часы с медным маятником, отмерявшие время в привычном ритме. Казалось, будто годы не тронули это место.

Маргарет, заметив блеск в глазах дочери, мягко провела её в столовую, где уже был накрыт стол. На лице матери играла улыбка, но взгляд выдавал нетерпение. Она знала: Виктория не приехала просто так.

— Ну же, не томи нас, — наконец заговорила Маргарет, сложив руки на коленях. — Ты всегда приезжаешь с какой-то новостью. И я вижу по твоим глазам — она большая.

Виктория глубоко вдохнула. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться наружу. Ей вдруг стало страшно произнести эти слова — они звучали слишком весомо. Но всё же она собралась и, встретив взгляд матери, произнесла:

— Я… я выхожу замуж.

В комнате воцарилась тишина. Лишь старые часы продолжали мерно отсчитывать секунды. Маргарет на миг застыла, затем её лицо озарилось радостью, и она вскочила, заключив дочь в объятия.

— О, Виктория! — её голос был полон восторга. — Какая же это счастливая новость!

Фред, — впервые за долгое время рассмеялся так искренне, что даже морщинки у глаз заиграли по-мальчишески.

— Ну вот, — сказал он, хлопнув ладонью по столу, — это нужно отметить! Свадьба нашей дочери — самое большое счастье.

Маргарет сияла от гордости, не сводя взгляда с Виктории. В её глазах блестели слёзы радости, и она то и дело касалась руки дочери, словно проверяя, что та действительно рядом.

— Я так мечтала услышать эти слова, — призналась она, улыбаясь. — Наконец-то ты нашла того, с кем готова идти дальше.

Фред поднялся и обнял Викторию, чуть крепче, чем обычно. В его голосе звучало торжество, смешанное с облегчением:

— Ты выросла, малышка. И мы счастливы видеть, что ты счастлива. Сегодня вечером мы устроим настоящий семейный праздник.

Наступил вечер. В доме ожили старые традиции: на большом дубовом столе в столовой появился ужин, приготовленный заботливыми руками Маргарет. Запечённая утка с яблоками, ароматный картофель с розмарином, домашний хлеб и бутылка красного вина, которую Фред достал из своего погреба — он хранил её на «особый случай».

За столом царило оживление. Смех, воспоминания и тёплые истории наполняли дом, словно стирая границы между прошлым и настоящим. Виктория ловила себя на мысли, что давно не чувствовала такой гармонии: всё вокруг дышало уютом и семейным счастьем.

— За новое начало, — поднял бокал Фред, его голос звучал торжественно, но мягко. — За то, чтобы в твоей жизни, Виктория, всегда было место радости.

— За Викторию, — добавила Маргарет, улыбаясь, и их бокалы встретились лёгким звоном.

Когда первые блюда были съедены и вино немного раскрепостило разговор, Маргарет склонилась к дочери, её глаза светились любопытством и нежностью:

— Дорогая, как дела у Лоренцо? Мы так давно его не видели.

— У него всё хорошо. Он открыл свой бизнес — занимается машинами шестидесятых годов. Представляете, он скупает старые модели и восстанавливает их до блеска.

— О, это прямо в его духе, — с теплотой отозвалась Маргарет. — Всегда умел доводить до совершенства всё, за что брался.

Фред, разливая вино по бокалам, кивнул и добавил:

— Значит, человек с руками и головой. Это радует.

Виктория чуть заметно улыбнулась, проведя пальцем по краю бокала:

— Сейчас он очень занят, поэтому приехать не смог. Но позже… позже он обязательно будет здесь.

В комнате воцарилась короткая пауза — доброжелательная, но полная какой-то скрытой тени. Маргарет снова коснулась руки дочери и тихо сказала:

— Мы будем ждать его, как и всегда.

Ужин подошёл к концу. Стол постепенно опустел: бокалы с вином оставили рубиновый след на скатерти, свечи догорали, а смех и оживлённые разговоры растворились в уютных стенах дома. Маргарет убирала посуду, напевая себе под нос старую мелодию, Фред задержался в столовой чуть дольше обычного, поглядывая на дочь так, словно хотел что-то сказать, но передумал.

Виктория же, чувствуя лёгкую усталость от дороги и множества эмоций, вышла на веранду. Вечер был прохладным, и она набросила на плечи мягкий плед, который всегда ждал её здесь, на деревянном кресле-качалке у канала.

Перед глазами раскинулся Монте-Белливье в ночной тишине. Вода в канале отражала лунный свет, воздух был свежим, наполненным запахом влажной травы и ночных цветов.

Виктория устроилась поудобнее и подняла взгляд к небу. Над головой мерцали звёзды — холодные, далёкие, но такие вечные. Ей казалось, что они знают больше, чем люди: все тайны, все истории, все несказанные слова.

Она глубоко вздохнула. В груди поселилась странная пустота, смешанная с тревогой и сладкой тоской. В этот момент лёгкий ветер тронул её волосы, и Виктория улыбнулась сама себе — с той тихой, чуть усталой улыбкой, с которой улыбаются только в такие вечера, когда остаёшься наедине с вечностью.

Виктория сидела на веранде, укрывшись пледом, и всё ещё смотрела в звёздное небо, когда за её спиной послышался тихий скрип двери.

— Ты ещё не спишь? — прозвучал знакомый голос Фреда.

Она обернулась и улыбнулась. В руках у отца была старая коробка, потемневшая от времени. Он осторожно поставил её рядом с креслом дочери и сам сел напротив, на низкий стул. В его движениях не было суеты — лишь спокойствие и какой-то особый смысл.

— Разбирал кладовку, — сказал он, задумчиво поглаживая крышку коробки. — Нашёл кое-что, что принадлежит тебе. Думал, захочешь посмотреть.

Виктория с любопытством приподнялась и открыла крышку. Первое, что она увидела, — старые фотографии. На одной из них она и Сара — её давняя подруга — смеются, сидя за столом из одних баров. Лица юные, беззаботные, глаза горят счастьем. На другой они держат в руках мороженое и нарочито строят смешные гримасы в камеру.

Виктория не смогла сдержать лёгкую улыбку.

— Боже… я уже и забыла про это, — прошептала она, проводя пальцем по выцветшему снимку. — Мы были такими… живыми.

Она перебрала ещё несколько фотографий, и вдруг под ними обнаружила конверт. Пожелтевшая бумага, слегка надорванный край, почерк, который сердце узнало мгновенно.

Виктория застыла. Пальцы её дрогнули, плед соскользнул с плеч. Она смотрела на конверт так, будто боялась к нему прикоснуться.

Конверт лежал у неё на коленях, и даже лёгкое дуновение ветра не могло отвлечь от тяжести, нависшей в воздухе. Отец всё ещё был рядом — тихо смотрел на дочь, будто чувствовал, что вторгается в пространство, которое принадлежит не ему.

— Спасибо, пап, — мягко сказала Виктория, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Иди отдыхай… Скоро и я лягу.

Фред задержался на секунду, будто хотел что-то сказать, но передумал. Его глаза наполнились теплом и заботой. Он слегка улыбнулся, коснулся её плеча и произнёс:

— Спокойной ночи, моя девочка.

Она ответила лёгкой улыбкой, глядя, как он медленно уходит в дом. Дверь тихо закрылась, оставив после себя только мягкое потрескивание фонаря на веранде и шорох листвы.

Она знала, что стоит лишь открыть письмо — и прошлое, тщательно спрятанное под слоями новых забот, вырвется наружу.

В груди поселился страх, перемешанный с тоской и странным любопытством.

— Глупо, — прошептала она, усмехнувшись самой себе. — Столько лет прошло… зачем я вообще держу это?

Но руки уже не слушались. Пальцы осторожно поддели край конверта. Бумага чуть хрустнула — и это тихое, почти неуловимое звучание будто разрезало ночь надвое.

Она развернула письмо. На выцветшем листе чернила местами расплылись, но почерк остался узнаваемым, первое слово заставило дыхание сбиться.

Виктория провела дрожащей рукой по строчкам письма, словно пыталась ощутить его голос через бумагу. Луна тихо освещала её лицо, а слова, написанные чернилами давних лет, будто оживали в воздухе.

«Сегодня я пишу тебе, чтобы попрощаться. Это письмо даётся мне нелегко, ведь ты была частью моей жизни, частью меня самой. Мы делили радости и печали, смеялись и плакали, строили мечты и надежды. Я не хочу, чтобы ты думала, что это письмо — признание поражения или конец всего. Нет, это просто признание того, что наши пути, к сожалению, больше не совпадают. Я все испортил тогда, и в прошлое уже не вернуться, прости меня.»

Она отложила письмо, и несколько секунд просто сидела, глядя в пустоту. Ветер тронул пряди её волос, и вдруг всё вокруг будто изменилось. Шорох листвы превратился в детский смех, запах ночного сада — в аромат свежескошенной травы. Прошлое медленно оживало.

Я тогда была подростком — шестнадцать, может, семнадцать. Мы только переехали в Монте-Белливье. Всё казалось новым, непривычным и немного волшебным. Дом стоял на окраине — белый фасад, старые липы вдоль дороги и ржавые ворота, которые всегда заедали. Мама радовалась каждому мелочному цветку, а отец смеялся, говоря, что теперь у нас «дом с историей».

Я же чувствовала себя чужой. Новый город, новые лица, ни друзей, ни знакомых. Всё казалось чужим, пока я не встретила его.

— Мам, а надолго мы приехали сюда? — спросила я, глядя, как Маргарет развешивает занавески в гостиной. Воздух был наполнен запахом свежей краски и влажного дерева — дом всё ещё пах новым началом, хотя казался уставшим от прошлой жизни.

— Пока не знаю, Виктория, — ответила она, поправляя ткань. — Всё зависит от отца.

Я видела, как её взгляд на мгновение потускнел, когда она добавила:

— Его бизнес… прогорал. Но не переживай, теперь у нас есть место, где можно начать всё сначала. У нас ведь здесь пристань, твой отец говорил — будем толкаться от неё.

Я кивнула. Новость не удивила меня — слишком много раз я уже слышала эти слова: «всё сначала». Они звучали как старая пластинка, которую ставили каждый раз, когда жизнь рушилась и приходилось собирать её по кусочкам.

Я присела у окна, наблюдая, как отец возится у сарая, разгружая ящики. Его движения были привычно деловиты, но плечи — чуть опущены. Он старался не показывать усталость, хотя я видела: внутри него бушевала тревога.

Мама подошла ближе, опустила ладонь мне на плечо.

— И ещё… — произнесла она мягко. — Я записала тебя в школу. Завтра ты туда пойдёшь.

Я подняла взгляд. Школа — слово, которое всегда отзывалось в груди холодом. Новые лица, новые взгляды, новые попытки быть «своей».

— Уже завтра? — только и спросила я.

— Чем раньше начнёшь, тем быстрее привыкнешь, — ответила Маргарет, пытаясь звучать бодро. — Здесь хорошие дети, я уверена, ты найдёшь друзей.

Я ничего не сказала, просто кивнула и отвернулась к окну. Вдалеке, за деревьями, виднелся закат — алое небо плавно стекало в реку, отражаясь в тихой воде. Город был красив, но внутри меня жила тишина.

Утро выдалось прохладным и туманным. Виктория проснулась рано — не из-за волнения, скорее из-за привычки.

Она аккуратно заплела волосы в косу, надела светлое платье и тонкий кардиган. В зеркале отразилось лицо — спокойное, собранное.

— Готова? — послышался голос Фреда из коридора.

— Да, — тихо ответила Виктория, накинув сумку на плечо.

Они ехали молча. Машина мягко катилось по узким улочкам Монте-Белливье, мимо цветочных лавок, старинных кафе и людей, которые уже начинали свой день, город выглядел как с картины — уютный, размеренный.

Наконец, впереди показалось здание школы — небольшое, с аккуратным двором и белыми колоннами у входа. От него веяло провинциальным спокойствием.

Фред остановил машину и обернулся к дочери.

— Ну вот и всё, — сказал он с улыбкой, стараясь скрыть волнение. — Первая ступенька к новой жизни. Удачи тебе, Виктория.

— Спасибо, пап, — ответила она, открывая дверь. — Я постараюсь.

Она вышла из машины, закрыла дверь и на мгновение задержалась, вдохнув прохладный воздух. Туман слегка рассеивался, солнце пробивалось сквозь листву, и школа выглядела почти сказочно.

В этот момент позади послышался шум двигателя. Виктория обернулась — к обочине подъехала полицейская машина. Виктория невольно задержала взгляд.

Из-за тонированных стёкол невозможно было рассмотреть, кто сидит внутри, но в этом моменте было что-то особенное — будто сам город представил ей кого-то важного, не называя имени.

Она наблюдала, как полицейская машина плавно притормозила у другой стороны школьного двора. Двери не открывались. Всё выглядело обыденно — и всё же Виктория поправила ремешок сумки и направилась к входу.

— Ну, вперёд, — шепнула она самой себе, выдыхая.

Адан сидел на пассажирском сиденье, глядя сквозь слегка запотевшее окно. Его взгляд был сосредоточен на фигуре девушки, которая только что вышла из старого седана и теперь направлялась к школьному входу. Он не знал, кто она — впервые видел это лицо. Что-то в её походке, чуть неуверенной, но сдержанно гордой, заставило его задержать взгляд дольше, чем он привык.

Девушка поправила ремешок сумки, выдохнула и, будто решаясь на что-то важное, зашла в здание.

— Адан, — раздался строгий голос отца, вырвавший его из задумчивости. — Ты слышишь, что я говорю?

— Да, пап, — ответил он рассеянно, всё ещё глядя на закрывшуюся дверь школы.

Шериф бросил на сына внимательный взгляд.

— Я серьёзно. Этот год решающий. Если хочешь поступить в колледж — нужно исправить оценки. Я не хочу снова слушать, что ты способен на большее, но ленишься.

Адан перевёл взгляд на отца и чуть усмехнулся.

— Не волнуйся, — сказал спокойно. — Я всё исправлю. С этого года всё будет иначе. Он открыл дверь, взял рюкзак и вышел.

На нём был свитшот на замке, под свитшот белая футболка аккуратно заправленная в брюки, и классические тёмные туфли — он не любил беспорядок, во всём держался стиля и уверенности. Стройный, подтянутый, с широкими плечами и спокойной, почти безмятежной осанкой, он двигался уверенно, будто владел этим пространством.

В школе его знали все. Учителя уважали за ум и дисциплину, одноклассники — за харизму и спортивные успехи. Он был капитаном школьной команды, участвовал в благотворительных проектах, и о нём часто говорили: «идеальный парень». Но никто не знал, что за этой выверенной уверенностью скрывалось.

В душе Адан был другим — тише, глубже, внимательнее к мелочам. Он любил музыку — играл на пианино, когда оставался один, которые никто никогда не слышал. Иногда сидел у воды, просто слушая, как шумит ветер, — и тогда с него спадала вся та роль, которую он вынужден был играть перед остальными.

Он не искал признания, хотя оно всегда само находило его. Он не искал любви, хотя вокруг было достаточно тех, кто хотел быть рядом. Он просто шёл вперёд, не зная, что в этот день, среди сотен лиц, он уже заметил то, которое однажды изменит всё.

Коридор школы Монте-Белливье был наполнен шумом голосов, гулом шагов и лёгким запахом старых книг. Виктория шла, стараясь выглядеть уверенно, хотя внутри всё дрожало от волнения. В руках она держала расписание и лист с номером своего шкафчика.

— Так… тринадцатый ряд, номер сорок два… — пробормотала она себе под нос, останавливаясь у металлических дверок с облупившейся краской.

Она повесила куртку, достала учебники, и в тот момент рядом раздался звонкий голос:

— Новенькая?

Виктория обернулась. Перед ней стояла девушка с каштановыми волосами, собранными в высокий хвост, и живыми зелёными глазами. На лице — искренняя улыбка, без тени насмешки, что уже само по себе было редкостью.

— Да, — ответила Виктория немного растерянно. — Сегодня первый день.

— Сара, — представилась девушка и протянула руку. — Сара Уилсон. Если что — можешь обращаться ко мне. Я здесь уже третий год, всё покажу, расскажу, с кем лучше не связываться и где дают нормальный кофе.

Виктория улыбнулась. — Виктория. Спасибо.

Они разговорились легко, будто знали друг друга давно. Сара оказалась невероятно общительной, и Виктории с каждой минутой становилось чуть спокойнее.

Когда Сара показывала ей, где находится учительская и столовая, мимо прошёл кто-то, чей шаг заставил Викторию обернуться.

— Кто это? — тихо спросила Виктория, не отводя взгляда.

Сара проследила за её взглядом и усмехнулась:

— А, это Адан. Учится с нами. Капитан команды, сын шерифа. Его тут знает каждый.

— Он… кажется серьёзным.

— Он и есть серьёзный, — подтвердила Сара, закрывая шкафчик. — Очень. Иногда милый, иногда смешной и забавный.

Виктория перевела взгляд на пол, будто стыдясь того, что спросила. Но где-то внутри, глубоко, в ней вспыхнуло странное чувство — любопытство, смешанное с тихой тревогой.

Звонок пронзил воздух, и Сара оживилась:

— О, идём! У нас философия. Учитель у нас отличный, мистер Хейден. Говорит, что философия — это не предмет, а способ думать.

— Философия… — повторила Виктория, медленно идя за Сарой по коридору.

Класс философии находился на втором этаже старого корпуса — с высокими окнами, скрипящим паркетом и запахом мела, впитавшимся в стены.

— Давай сядем по ближе, — шепнула Сара, указывая на нижние первые ряды.

Виктория опустилась на стул, аккуратно достала тетрадь и ручку. Вокруг гул, смех, чьи-то обрывки разговоров — привычная атмосфера школьного утра. Она старалась сосредоточиться на доске, но вдруг услышала знакомый, глубокий смех.

Повернувшись, она увидела его — Адана. Он сидел на верхнем последнем ряду, откинувшись на спинку стула, и что-то тихо шептал своему другу — высокому, светловолосому парню с хитрым прищуром.

— Это Ноа, — шепнула Сара, заметив, куда Виктория смотрит. — Они всегда вместе.

В этот момент Адан, будто почувствовав взгляд, поднял глаза — прямо на неё, их взгляды встретились.

На миг всё будто замерло: шум класса, голоса, даже дыхание. Но Виктория поспешно отвела глаза, притворившись, что записывает что-то в тетрадь. Щёки слегка порозовели.

— Доброе утро, класс, — прозвучал голос мистера Хейдена. — Сегодня мы начнём с вопроса, который прост только на первый взгляд.

Учитель был мужчина лет пятидесяти — с мягкой бородой, добрым взглядом и удивительной способностью заставить задуматься даже тех, кто обычно скучает на уроках.

Он медленно прошёлся вдоль доски и произнёс:

— Как вы думаете… что сильнее формирует человека — его выбор или обстоятельства?

В классе повисла тишина. Кто-то переглянулся, кто-то зевнул. Но никто не поднял руку.

— Никто? — Хейден усмехнулся. — Тогда придётся рассказать немного самому.

Хейден прошёлся по классу, не спеша, словно взвешивая каждое слово, его голос был спокойным, глубоким.

— Знаете, — начал он, положив мел на край стола, — многие думают, что человека формируют обстоятельства. Семья, школа, город, где он родился. Всё это, конечно, важно. Но есть нечто большее.

Он повернулся к доске и написал слово «выбор».

— Именно выбор делает нас тем, кто мы есть. Не просто решения, что надеть утром или что съесть на обед, — а те, что определяют, кем мы станем. Быть честным, когда можно солгать. Простить, когда проще обидеться. Уйти, когда больно, или остаться, когда страшно. — Он сделал паузу, обводя класс взглядом. — Вот в этих решениях и рождается человек.

Класс слушал молча. — Но, — продолжил Хейден, — иногда выбор может показаться нам иллюзией. Когда жизнь толкает нас в угол, когда всё рушится — мы думаем, что не можем ничего изменить. Что всё уже предопределено.

Через несколько минут он задал новый вопрос:

— А если судьба действительно существует, остаётся ли у нас свобода выбора?

Теперь Виктория почувствовала, как внутри что-то отозвалось, она подняла руку.

— Да, мисс…

— Виктория, Сэр. Поправила она Хейдена. — Адан услышав её имя, лишь немного улыбнулся.

— Да, мисс Виктория, продолжайте.

— Думаю… даже если судьба существует, — сказала она неуверенно, — человек всё равно делает свой выбор. Просто иногда он совпадает с тем, что ему уже предначертано.

— Интересная мысль. То есть вы полагаете, что свобода и судьба не противоречат друг другу?

— Возможно, нет. Судьба — это как дорога, но идти по ней или свернуть — решаем мы.

Класс зашептался. Хейден кивнул с одобрением, но тут поднялась ещё одна рука.

— Да, Адан? — спросил он.

— Я думаю наоборот. Если дорога уже есть, значит, кто-то её проложил. И если всё ведёт нас к одной точке, то иллюзия выбора — просто способ смириться с тем, что всё уже решено.

— То есть, по-вашему, человек не может изменить свою судьбу? — уточнил Хейден.

— Нет. Он может сопротивляться, но всё равно окажется там, где должен.

Виктория нахмурилась.

— Но это значит, что мы просто пешки? Без воли, без смысла бороться? Спросила Виктория.

Адан повернулся к ней, и в его взгляде мелькнул вызов.

— Иногда борьба — просто красивая форма самообмана.

— А иногда именно она и есть смысл, — парировала Виктория.

Класс оживился. Кто-то хихикнул, кто-то обернулся между ними. Хейден лишь улыбнулся, поднимая ладони, чтобы успокоить класс.

— Спор — основа философии, — сказал он мягко. — И, возможно, истина где-то между вами обоими.

Звонок прозвенел мягко, но для Виктории он прозвучал почти как спасение. Урок закончился, Хейден собрал свои бумаги, а класс сразу оживился — кто-то засмеялся, кто-то задвинул стул.

— Эй, — обернулась Сара, когда они выходили из-за парт, — ты была восхитительна!

— Что? — удивилась Виктория, застёгивая сумку.

— Ну как что! — Сара округлила глаза. — Первый день, и ты уже навела на себя первые впечатления.

Виктория усмехнулась.

— Не думаю, что это повод для восхищения.

— Да ладно тебе, — Сара шепнула заговорщицки. — Ты ему явно понравилась. Даже если он делает вид, что нет. Виктория только покачала головой и вышла в коридор. следовало бы.

На полпути к выходу из класса их догнал мистер Хейден.

— Мисс Виктория — окликнул он мягко.

— Да, мистер Хейден?

Он подошёл ближе, прижимая к груди тетрадь.

— Хотел поблагодарить за ваш ответ. Не каждый в первый день решается говорить вслух — и тем более спорить. Это достойно уважения.

— Спасибо. Я постараюсь не подвести и на следующем занятии.

— Надеюсь, — сказал он, — ведь философия любит тех, кто не боится сомневаться. Он кивнул и ушёл, растворившись в потоке учеников.

Виктория уже собиралась идти дальше, когда за спиной раздался знакомый голос:

— Не знал, что ты философией увлекаешься.

Она обернулась. Адан стоял, прислонившись к дверному косяку, руки в карманах, взгляд спокойный, но внимательный.

— У меня много познаний, — ответила она, скрестив руки.

— Хм, — он чуть прищурился. — И всё же, твоя теория сомнительна.

— А твоя — слишком самоуверенна, — отрезала Виктория.

Адан усмехнулся, не отводя взгляда.

— Возможно. Но самоуверенность — это тоже форма веры. Просто в себя.

— Или форма иллюзии, — парировала она тихо.

На несколько секунд между ними повисло напряжённое молчание, но в нём не было враждебности — только интерес.

Адан на мгновение задержал взгляд, словно изучая её, потом медленно, почти задумчиво произнёс:

— Откуда ты такая?

Виктория, не ожидавшая вопроса, чуть приподняла бровь.

— Ты всем девушкам задаёшь такие вопросы?

— Нет, — ответил он после короткой паузы, глядя прямо ей в глаза. — Только особенным.

— И в чём же эта особенность?

Уголки его губ дрогнули в лёгкой улыбке.

— В твоих глазах. Они… слишком красивы, чтобы не задать глупый вопрос.

Сара рядом тихо хихикнула, но Виктория осталась неподвижной. Её взгляд стал твёрже — не колкий, а сдержанно уверенный.

— Слишком банально, — произнесла она ровно. — Если хочешь познакомиться, попробуй проявить немного фантазии.

Адан чуть приподнял подбородок, будто слова задели его самолюбие, но на губах всё равно осталась тень улыбки.

— Приму к сведению, — ответил он тихо.

— А теперь, прости, — продолжила Виктория, поправив ремешок сумки, — мне нужно идти на следующий урок.

Она взяла Сару под руку и направилась по коридору. Её шаги были лёгкими, уверенными, будто она только что выиграла невидимую дуэль.

Когда они почти дошли до поворота, за спиной раздался спокойный, но отчётливый голос:

— Добро пожаловать в Монте-Белливье, Виктория.

Так я и познакомилась с Аданом. Не скажу, что между нами сразу возникло что-то — нет. Это было скорее ощущение, будто в воздухе появилась тонкая нить, едва уловимая, но ощутимая.

Следующие дни прошли тихо, почти буднично. Мы не разговаривали, но часто ловили взгляды друг друга — в коридорах, на переменах, иногда на уроках. Он сидел на своём месте, чуть откинувшись назад, как будто ему было всё безразлично, но стоило мне повернуться — я встречала его глаза, и каждый раз отворачивалась первой.

Я пыталась не придавать этому значения, но, стоит признаться, он оставался где-то в мыслях. Как недосказанная мелодия, которая звучит, даже когда кажется, что давно смолкла.

Прошла неделя, может, чуть больше. Класс жил своей жизнью — контрольные, сплетни, вечные обсуждения того, кто с кем встречается. Я уже начинала привыкать к новому месту, к новым лицам, к новым звукам этого города.

И тогда появился Картер Куппер. Он был совсем другим — добродушным, немного неуклюжим, но с тем теплом, которое не притворишься. У него всегда находилось время выслушать, он умел смеяться над собой и никогда не осуждал. Мы часто болтали на переменах, сидели в библиотеке, обсуждая книги, и иногда мне казалось, что рядом с ним легко дышать.

Он смотрел на меня по-особенному — с тем самым светом, который нельзя перепутать. Я чувствовала, что ему небезразлична, но в душе у меня всё было спутано. Между спокойствием и чем-то необъяснимым, что жило в глубине.

Как-то днём, после уроков, Картер подошёл ко мне у ворот школы. На нём была простая джинсовая куртка и лёгкая улыбка — та, что всегда обезоруживала.

— Эй, — сказал он, — у тебя сегодня планы?

— Не особо, — ответила я, поправляя волосы.

— Тогда, может… — он замялся, но тут же собрался. — Выпьем чашечку кофе? В том маленьком кафе у площади. Говорят, у них лучший латте в Монте-Белливье. Он говорил просто, без лишнего пафоса. И, может быть, именно поэтому я согласилась.

— Хорошо, — сказала я, стараясь улыбнуться естественно. — Почему бы и нет.

В кафе стоял лёгкий аромат ванили и свеж-обжаренного кофе, смешанный с негромким звоном посуды и шелестом страниц из забытых книг, которые посетители иногда приносили с собой. Виктория сидела за столиком у окна — излюбленного места тех, кто любит смотреть, как идёт дождь. Напротив, оживлённо что-то рассказывал Картер.

Она слушала, кивая, но мысли то и дело ускользали куда-то далеко. За стеклом, где отражались блики фар, вдруг появилась машина, она мягко притормозила у обочины. Из неё вышли двое Адан, рядом с ним Ноа, чуть расхлябанный, но с добродушной улыбкой.

На мгновение их взгляды пересеклись — и время будто на миг остановилось, Виктория почувствовала, как сердце сделало лишний удар.

— Виктория, ты меня слушаешь? — голос Картера выдернул её из этого странного оцепенения.

— Да, просто задумалась, — ответила она тихо, берясь за чашку. — Знаешь, может, пойдём отсюда?

— Но мы же даже десерт не дождались.

В этот момент у стойки звякнул колокольчик — вошёл Адан.

— Привет, Джинни, — сказал он с лёгкой улыбкой.

— Привет, парни! — отозвалась девушка за кассой. — Как дела?

— Как всегда, — хмыкнул Ноа, сев на высокий стул у стойки.

Но Адан уже почти не слушал. Его взгляд неотрывно был прикован к столику у окна.

— Джинни, — произнёс он будничным тоном, — а вон та парочка что заказала?

— Кто? — переспросила она.

Он слегка кивнул в сторону Виктории:

— Девушка с чёрными волосами, и парень в сером свитере.

— А, они? Десерт ждут. Миндальный торт и два латте.

— Понял, — коротко сказал он. — Дай фартук.

— Что? Зачем тебе?.. — удивилась Джинни.

— Просто дай.

Через минуту Виктория, делая вид, что смотрит в окно, заметила движение рядом. Перед ней появилась чья-то рука, ставящая чашку.

— Может, что-нибудь ещё пожелаете? — раздался знакомый голос.

Она подняла глаза — и замерла. Перед ней стоял Адан, в фартуке.

Картер нахмурился:

— Что ты здесь делаешь?

— Подрабатываю, — спокойно ответил он. — Хобби у меня такое.

— Наливать кофе? — уточнила Виктория.

— Иногда и это полезно.

— Слушай, проваливай.

— Картер, не надо, — вмешалась Виктория. — Это просто шутка.

— Да, Картер, — добавил Адан. — Всего лишь шутка.

— Всё, хватит, мы уходим, — сказала Виктория, поднимаясь.

— Подождите, — произнёс Адан, беря кофейник. — Хоть на прощание угощу вас.

Он потянулся, чтобы налить Картеру, но движение оказалось слишком резким — кофе плеснулось и обожгло его брюки.

— Ой, прости, — спокойно произнёс Адан.

Картер вскочил. — Ну всё, придурок, ты сам напросился!

Он схватил Адана за ворот, и через секунду те уже сцепились. Кафе взорвалось звоном падающих чашек. Джинни вскрикнула, Ноа хмыкнул, не спеша вмешиваться.

— Хватит! — закричала Джинни. — Вы же всё разнесёте!

— Отпусти его, животное! — закричала Виктория, бросившись между ними.

— Первое ласковое слово, — с усмешкой выдохнул Адан, удерживая соперника.

В этот момент дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина в полицейской форме, его фигура мгновенно притушила шум.

В кафе запах кофе сменился запахом паники. Стулья опрокинулись, чашки звякнули о плитку, а воздух наполнился криками и топотом.

— А ну, прекратите! — громко скомандовал мужчина в полицейской форме, входя в зал.

Его голос прорезал гул, но никто не отреагировал. Адан и Картер всё ещё сцепились, их дыхание сбилось, в глазах сверкало раздражение и упрямство. Полицейский шагнул вперёд, схватил Адана за плечо, пытаясь разнять их силой.

— Я сказал, хватит!

Но парень рванулся, не собираясь подчиняться. Картер, сбитый с ног, съёжился у пола, прикрывая голову руками.

— Адан, стой! — крикнула Виктория, но её голос потонул в шуме.

Полицейский удерживал юношу, и тот яростно вырывался, скрипя зубами. Всё происходило слишком быстро, слишком бурно. Виктория почувствовала, как сердце колотится где-то в горле.

И вдруг — без раздумий, почти инстинктивно — схватила с прилавка металлический поднос и со всей силы ударила им полицейского по затылку.

Глухой звук, короткий стон — и хватка ослабла. Мужчина пошатнулся, обхватив голову. Адан вырвался, его глаза расширились — смесь удивления и решимости.

— Бежим! — крикнул он, схватив Викторию за руку.

Она даже не успела ответить — только почувствовала, как её тянут прочь, мимо опрокинутых стульев и ошеломлённой Джинни, к задней двери.

Ночной воздух ударил в лицо, холодный, пропитанный запахом дождя и бензина. Они выскочили во двор, где гудел вентилятор и валялись старые коробки.

— Стойте! — послышался за спиной голос полицейского.

— Не оборачивайся, просто беги! — выдохнул Адан, тянув её за собой.

Они мчались по грязной тропинке между мусорными баками. Виктория оступилась — камень под ногой, крик, и она упала прямо в лужу.

— О нет… я вся в грязи! — выдохнула она, пытаясь подняться.

— Сейчас не время жалеть платье, — ответил Адан, хватая её за руку и ставя на ноги.

Из переулка доносились голоса — подоспел ещё один полицейский, на мотоцикле.

— Это плохо, — пробормотал Адан, выглядывая из-за бака.

— Почему плохо? — спросила она, дрожа от холода и адреналина.

— Потому что теперь их двое, — прошептал он. — Но… у меня есть идея.

Он подождал, пока один из офицеров спешился и отошёл в сторону. Мгновение — и глаза Адана сверкнули.

— Сейчас!

Он выскочил первым, потянул её за собой. Они подбежали к мотоциклу, оставленному без присмотра. Адан запрыгнул, включил зажигание — мотор зарычал.

— Быстро, садись!

Виктория не успела ничего обдумать. Она вскочила позади него, вцепилась в кожаную куртку.

— Держись крепче! — крикнул он, и мотоцикл сорвался с места, визжа шинами. Позади раздались крики, но рёв двигателя заглушил всё.

Ветер бил в лицо, капли дождя жгли кожу. Виктория зажмурилась, но смеялась — от страха, от свободы, от невозможности осознать происходящее.

— Ты вообще понимаешь, что мы только что сделали?! — закричала она, перекрикивая рев мотора.

— Конечно! — обернулся он на миг, его глаза блеснули. — Мы устроили лучший побег в истории Монте-Белливье!

Она рассмеялась — впервые за долгое время искренне.

— Ты сумасшедший!

— А ты только сейчас это поняла? — ответил он, и мотоцикл ускорился.

Они выехали из города, в сторону леса. Трасса вилась между холмами, луна отражалась в мокром асфальте. Наконец, Адан остановился у смотровой площадки, откуда открывался вид на долину, окутанную ночным туманом, он заглушил мотор.

— Ну что, как тебе? — спросил он, оборачиваясь.

Виктория слезла, ноги дрожали.

— Это было… безумно, — выдохнула она, глядя на город внизу.

— Безумно — это хорошо, — улыбнулся он, подходя ближе.

Она подняла глаза, и между ними снова промелькнула искра.

— И куда мы приехали?

— Ко мне домой, — ответил Адан, чуть лукаво. — У тебя вся одежда в грязи. Не думаю, что ты хочешь остаться в таком наряде. — Пошли.

Дом встретил их тишиной, за дверью — слабый запах дерева и дождя, доносившийся из приоткрытого окна. Где-то тикали старые настенные часы. Виктория сняла ботинки, неловко оглядываясь. Всё здесь казалось… чужим, но по-своему тёплым: книги, разбросанные по дивану, пальто на вешалке, приглушённый свет лампы.

— У тебя… никого нет дома? — тихо спросила она.

— Отец на смене, — ответил Адан, бросая ключи на полку. — Скоро вернётся и узнает, что его сын угнал мотоцикл. Тогда мне конец.

— А мама? — неуверенно спросила Виктория.

— Она не живёт с нами, — коротко сказал он. — Уехала. Они с отцом… разведены.

— Прости, — тихо ответила она.

— Ничего.

Она прошла дальше по гостиной и вдруг заметила пианино у стены. Чёрное, с потёртыми клавишами, но явно любимое. Осторожно провела пальцами по ним, извлекая несколько мягких нот, Адан появился в дверях — в руках он держал свёрток одежды.

— Вот, — сказал он, протягивая ей длинную футболку и шорты. — Думаю, это подойдёт.

— Спасибо… — Виктория улыбнулась, принимая вещи. — А чьё это пианино?

— Моё, — ответил он просто.

— Не знала, что ты играешь.

— Я ещё полон сюрпризов, — усмехнулся он. — А теперь иди, искупайся. Грязь тебе не идёт.

Виктория фыркнула, но пошла в ванную. Тёплая вода стекала по коже, смывая усталость, грязь и остатки страха. Где-то за дверью слышался лёгкий скрип пола — Адан присел в коридоре, спиной к стене. Дверь оставалась приоткрытой, и они говорили, не видя друг друга.

— Знаешь, твоя шутка сегодня вышла из-под контроля, — сказала Виктория, смывая шампунь.

— Есть немного, — ответил он с усмешкой. — Кто бы мог подумать, что ты в итоге будешь купаться в моём душе.

— Не обольщайся, — парировала она.

Повисла короткая пауза. Потом Виктория спросила:

— А что будет, когда твой отец узнает?

— Сначала — серьёзный разговор. Потом домашний арест, нотации о «ответственности и долге». — Он тихо вздохнул. — Он хочет, чтобы я пошёл по его стопам. Но я не хочу остаться в этом городе.

— А мне он нравится, — ответила Виктория, открывая воду чуть сильнее. — Может, я и останусь здесь жить.

В коридоре послышался лёгкий смешок.

— Тогда, может, я тоже передумаю.

Она улыбнулась, но не ответила.

Между ними воцарилась короткая, уютная тишина — такая, в которой хочется остаться.

Потом Адан спросил:

— А твои родители? Кто они?

— Они держат пристань, — ответила она, тихо, задумчиво. — Всё детство я переезжала куда-то. Это хорошо когда всю жизнь находишься в одном городе.

Но в ответ была тишина.

— Адан? — позвала она.

Ответа не последовало. Виктория выключила воду, надела чистые вещи и вышла в коридор. Его нигде не было, она спустилась вниз, босыми ногами ступая по холодному полу, и вдруг услышала — мягкие, чистые звуки пианино.

Мелодия текла, будто дыхание ночи — простая, немного грустная, но в ней было что-то тёплое, почти исповедальное, Виктория застыла у двери гостиной, слушая.

Она медленно подошла ближе. Мелодия ещё звучала, словно эхом отзывалась в стенах дома — тихая, печальная, будто о чём-то несбывшемся. Она остановилась рядом с пианино, и, не сказав ни слова, села рядом, чувствуя, как дрожит воздух от последних звуков.

Адан закончил играть, его пальцы ещё на мгновение зависли над клавишами, словно не желая отпускать музыку. Тишина опустилась, мягкая и хрупкая, как после дождя.

— Это было… — начала Виктория, — …невероятно. Я никогда не слышала такой меланхоличной мелодии.

Адан посмотрел на неё, в его взгляде мелькнула тень смущённой улыбки.

— Ты первая, кому я когда-либо показал, как играю, — тихо сказал он.

— Почему?

— Не знаю, — ответил он, отворачивая взгляд. — Просто раньше никто не вызывал у меня желания делиться этим.

Он поднял глаза, и их взгляды встретились. Мир будто замедлился, где-то за окном шумел ветер, тень от свечи дрожала на стене. Она видела в его глазах не ту дерзкую уверенность, с которой он обычно шутил, а мягкость, уязвимость — настоящего его.

И вдруг между ними словно исчезло расстояние, они молчали, но дыхание стало чуть глубже, чуть ближе. Виктория ощутила тепло его плеча, лёгкое прикосновение взгляда, сердце забилось чаще, он едва заметно наклонился вперёд, и она не отстранилась. Мир исчез — остались только они, дыхание, музыка в памяти и мгновение, растянувшееся в вечность. И тогда их губы встретились, не спешно, не страстно — просто тихо, как признание без слов.

Всё вокруг стало тише. Даже время, казалось, остановилось, позволив им на миг забыть обо всём — о шуме, о страхе, о прошлом.

Прошло несколько недель после того вечера. Школа гудела слухами — о драке в кафе, о полицейской погоне, о том, как Адан теперь встречается с новой девчонкой из Монте-Белливье.

Так родилась новая легенда — Адан и Виктория. Они стали самой обсуждаемой парой в школе, вместе они вызывали не только восхищение, но и зависть.

Их часто видели вместе в столовой, на переменах, после уроков. Рядом почти всегда были Сара и Ноа — они будто образовали свой маленький мир, компанию, где каждый был на своём месте.

Сара — вечный оптимист и комментатор всех событий;

Ноа — тихий наблюдатель с тонким чувством юмора.

Но Картер… Он больше не подходил к Виктории. На переменах, когда их взгляды случайно встречались, она чувствовала укол вины. Иногда ей даже казалось, что он хочет что-то сказать, но каждый раз отворачивался, делая вид, будто её не существует.

Однако Виктория не могла позволить себе думать об этом, теперь всё было по-другому. У неё был Адан — со своей непредсказуемостью, с шутками, с теми самыми взглядами, от которых становилось тепло и тревожно одновременно.

Только одна вещь омрачала всё — домашний арест. После истории с мотоциклом шериф лишил сына почти всех свобод. Никаких вечеров вне дома, никаких встреч после школы.

— Ты наказан, но не приговорён, — сказал ему тогда отец. — Учись быть ответственным. И всё же Адан не собирался мириться.

Однажды вечером, когда Виктория возвращалась домой после школы, её телефон завибрировал. На экране высветилось сообщение:

«Выходи из дома в полночь. Надень что-нибудь тёплое. Это сюрприз».

Всю ночь она ворочалась, слушая, как тикают стрелки часов, без пятнадцати двенадцать она тихо встала, накинула куртку, вышла на улицу и замерла на пороге. Луна освещала улицу бледным светом, воздух был прохладным, и от волнения сердце билось чаще. У ворот стоял Адан — в чёрной куртке, с шапкой, и в глазах у него блестел тот самый непослушный огонь.

— Ты сошла с ума, — шепнула Виктория, подходя ближе.

— Возможно, — усмехнулся он.

— И куда мы идём?

— Тсс… это сюрприз.

Когда мы шли по улице, ветер трепал листья, солнце клонилось к закату, и всё вокруг казалось по-домашнему уютным. Они двинулись по ночной улице, где всё спало — дома, город, даже ветер. Только шаги эхом отдавались в тишине, и луна сопровождала их, словно наблюдая за чем-то тайным и прекрасным.

— Скажи хоть, куда мы идём, — пробормотала она, пытаясь угадать по его лицу хоть что-то.

— Терпи, — усмехнулся он. — Не люблю портить сюрпризы.

Они свернули за угол, и перед ними выросло здание старого музея — величественного, с колоннами и большими витражными окнами.

— Чего-то я не понимаю, — сказала Виктория, нахмурив брови.

— Что именно? — с притворным спокойствием спросил Адан.

— Это музей.

— Верно.

— И он закрыт.

— Тоже верно.

— И там, наверняка, есть охрана.

— Ну конечно, — он усмехнулся, — иначе было бы скучно.

Он подмигнул, взял её за руку и, словно опытный заговорщик, потянул в сторону бокового входа.

— Адан! Ты не собираешься… — начала она, но он приложил палец к её губам.

— Тссс. Теперь только шёпот.

Она не успела возразить, как он достал связку старых ключей и ловко провернул один из них в замке. Щёлк. Дверь поддалась, словно ждала именно их.

Внутри стояла плотная тишина. Воздух был прохладным, пах пылью, старым деревом и чем-то ещё — неуловимо древним, почти священным. Лунный свет, пробиваясь через высокие окна, ложился на пол мозаичными узорами, превращая зал в странное переплетение света и теней.

— Здесь… — прошептала Виктория, замирая. — Здесь будто время остановилось.

— Нет, — мягко ответил Адан. — Здесь оно просто вспоминает, как быть вечным.

Он повёл её дальше — мимо картин в золочёных рамах, бюстов античных героев, витрин с фарфором и выцветшими документами.

В каждом шаге слышался шорох век.

— Что это за место? — прошептала Виктория.

— Зал Потерянных Шедевров, — ответил Адан. Его голос отразился под сводами, прозвучав почти торжественно. — Здесь хранят картины, которым не нашлось места в истории. Никому не нужные, забытые.

— И ты сюда приходишь… зачем?

— Чтобы напомнить себе, что даже забытое — всё ещё живёт. — У меня для тебя кое-что есть, — сказал он, останавливаясь у дальней стены.

Там, в глубине зала, стояла драпированная тканью картина. Он взглянул на неё, потом — на Викторию.

— Снимай покрывало.

Сердце у неё почему-то забилось чаще. Она медленно потянула за край ткани. Та соскользнула вниз — и перед ней открылся портрет. Она…

Такая, какой Адан, видимо, её видел: волосы рассыпались по плечам, взгляд — живой, чуть задумчивый, в нём было что-то сильное и хрупкое одновременно.

— Ты сумасшедший, — прошептала она, улыбаясь сквозь лёгкую дрожь.

— Может быть, — ответил он спокойно. — Но если сумасшествие способно создавать что-то такое, — он кивнул на картину, — я не хочу быть нормальным.

И в этот момент, среди тишины музея, в свете лунных лучей, их взгляды встретились — и стало ясно, что между ними уже невозможно поставить точку. Вокруг — лишь шорох старого здания и тихое дыхание ночи. Виктория всё ещё не верила, что смотрит на собственное лицо, — но не такое, каким видела его в зеркале, а будто в нём отразилась та, другой, свободная, смелая, не боящаяся быть собой.

— Почему ты это сделал? — спросила она тихо.

Адан пожал плечами. — Не знаю. Просто хотел, чтобы ты увидела, какая ты на самом деле.

Она шагнула ближе, не сводя взгляда с полотна. — Ты ведь не просто хулиган, да?

Он усмехнулся.

— Не знаю. Может, просто умею прятать свои части.

Молчание. Оно не давило — напротив, казалось, само их укрывало. Потом Виктория подошла к ближайшей лавке, села, обняв колени. Адан сел рядом. Где-то за стенами музея гудел город, но здесь, в полумраке, он был бесконечно далёк.

— Расскажи, — сказала она. — Что тебя формирует?

Он усмехнулся, вспомнив слова Хейдена. — Боль. Ошибки. Музыка. Люди, которые остаются, даже когда я всё порчу. И… — он замолчал, посмотрел на неё. — Ты.

Она не ответила. Только опустила голову, и в её глазах мелькнул тот самый блеск — как у людей, которые пытаются что-то скрыть, но уже не могут.

— А тебя? — спросил он.

— Мечты, — ответила Виктория. — Они иногда причиняют боль, но без них всё теряет смысл.

— Давай представим, что здесь есть музыка. Представим… Медленная мелодия

Он хотел пошутить, но не смог. Просто встал, взял её за руку. Они кружились под выдуманную музыку, еле слышную, под хриплые голоса пластинки. Свет луны струился сверху, делая всё вокруг нереальным — будто кадр из старого фильма.

— Никогда не думал, что музей может быть таким живым, — сказал он.

— Он живой, если рядом правильный человек, — ответила Виктория.

Мелодия стихла. Они стояли посреди зала, не отпуская друг друга. Потом он коснулся её щеки — и всё остальное исчезло, поцелуй был тихим, осторожным, почти робким, как признание. В тишине, нарушаемой лишь шорохом одежды, они исследовали друг друга — дрожь кожи, жар ладоней, безмолвный язык тел. Всё было неспешно и трепетно, будто продолжение того самого танца. В этом мгновении не было ни прошлого, ни будущего, только два одиноких сердца, нашедших приют в тепле друг друга.

Рассвет настиг Викторию на обратной дороге. Город ещё спал, укрытый мягким туманом, и только лёгкий ветер гнал по улице обрывки утреннего света. Она шла, держась за ремешок сумки, всё ещё чувствуя запах краски, пыли и лунного воздуха, пропитанного ночным приключением, на губах ещё оставался вкус поцелуя.

Когда она подошла к дому, солнце уже касалось крыш. Виктория тихо открыла калитку, стараясь не издать ни звука, прошла через двор и осторожно повернула ручку двери. Дом был погружён в полусон — казалось, всё обойдётся. Но стоило ей сделать шаг в гостиную, как голос матери разрезал тишину:

— Где ты была?

Виктория замерла. Мать стояла у окна, в халате, с чашкой остывшего чая. Её глаза были усталыми, но взгляд — острым, как лезвие.

— Я… просто гуляла, — выдавила Виктория. — Не могла уснуть.

— Гуляла? До рассвета? — мать медленно поставила чашку на подоконник. — Интересно. Особенно с тем мальчишкой.

— С каким мальчишкой?

— Не нужно делать вид, — в голосе матери не было крика, только холодная уверенность. — Я видела как ты ночью с ним уходила вчера вечером.

— Мам, это просто…

— Просто что? — перебила она. — Просто парень, который угоняет мотоциклы и дерётся в кафе? Я читала в отчёте, кто это. Я запрещаю тебе с ним видеться.

— Но ты не знаешь его! — сорвалась Виктория, чувствуя, как слова рвутся наружу. — Он не такой, каким ты его представляешь!

— Я знаю достаточно, — резко ответила мать. — И если ты ещё раз заговоришь с ним — в школе, на улице, где угодно — ты можешь забыть про телефон, про свободу и про всё остальное. Ясно?

Слёзы мгновенно подступили к глазам. Виктория попыталась что-то сказать, но голос дрогнул. Она резко развернулась, чтобы мать не видела, как предательски дрожат губы, и побежала по лестнице.

— Виктория! — позвала мать. — Я делаю всё это ради тебя!

Но она не остановилась. Захлопнув дверь комнаты, прислонилась к ней спиной. Тишина в доме казалась оглушающей. Слёзы катились по щекам, и вместе с ними уходило то чувство лёгкости, что жило в ней ночью, когда луна светила через стеклянный купол музея.

На следующий день, после уроков они оказались на пристани — там, где вода покачивала отражения облаков, а воздух пах солью и ветром. Деревянные доски тихо поскрипывали под ногами, чайки лениво кружили над водой.

Виктория сидела рядом с Аданом, болтая ногами над гладью. Казалось, мир вдруг забыл о шуме машин и школьной суете — остались только они, два подростка, которые пытаются понять, чему принадлежит их сердце: семье или свободе.