Бесплатный фрагмент - Незабываемые фантастические истории

Старая штольня

На моем рабочем столе стоит компьютер, на мониторе которого заставка — фотография одной горы на Полярной Урале. На склоне этой горы, если присмотреться внимательно, можно было заметить едва заметное темное пятнышко — это вход в штольню, где несколько десятков лет назад горняки добывали дымчатые кристаллы горного хрусталя. Мне хотелось как-нибудь добраться до этой штольни, посмотреть на кварцевую жилу, в которой было очень много красивых, хорошо ограненных и больших кристаллов горного хрусталя.

Но у меня было много работы. В отряде у меня было человек восемь рабочих, несколько геологов и геофизиков. Мне надо было обеспечить им фронт работ, — что необходимо надо сделать на этот день, а потом проверить выполнение ими работы, и заняться, наконец, своим обычным занятием — сходить в геологический маршрут. Пока я всех своих подчиненных выгнал на работу, было уже одиннадцать утра. Собрав свой небольшой рюкзак с обедом, я повесил на плечо радиометр и отправился в путь — дорогу. По пути я зашел к двум рабочим, студентам горного университета, которые делали наземную спектрометрию.

Они вообще-то очень хотели заняться электроразведкой, но бригада геофизиков, которая ее занималась, была уже укомплектована, и студенты просили меня о небольшой услуге — чтобы с этой геофизической бригадой провести хоть один день. Но пока я сделать этого не мог, так как работы у них было много, и надо было, чтобы они ее сделали как можно быстрее — мне, как воздух, надо было выявить чисто урановые аномалии, а не смешанные ториево-урановые.

У меня было геологическое задание, которое дал мне главный геолог — найти на земле все выявленные аэросъемкой гамма-аномалии, дать им оценку, постараться найти среди них чисто урановые. Работы у меня, как водиться, было отбавляй, и я старался, как мог, — каждый день лазил по курумникам, зарослям ивняка и полярной березки с радиометром и спектрометром. Добрую половину аномалий я уже посетил, но положительных результатов у меня еще не было. Все объекты были ториевые, калиевые, но чисто урановых аномалий я пока не нашел.

Уже несколько недель я трудился без выходных, и наконец-то всевышний сжалился надо мной — наслал на нас дождь. Он был мелкий, противный и мокрый. Под таким не поскачешь по курумнику, как заяц, — в два счета сломаешь себе ногу, или заболеешь гриппом, если аномалия будет в густом ивняке, или в зарослях полярной березки, мокрым от непрерывного дождя

И вот настало долгожданное утро, когда можно было подумать, посидеть за картами и привести в порядок свои полевые книжки, прочитать документацию геологов, которые занимались описанием канав и шурфов, а также проверить результаты спектрометрической съемки студентов. Я просидел в палатке за грубо сколоченным столом до обеда. Дождь и не думал прекращаться, а намеревался идти как минимум до вечера. Плотно пообедав, я решил сходить и посмотреть на заброшенную штольню, где добывали очень чистые, большие кристаллы дымчатого горного хрусталя. До нее надо было идти километров десять по тайге, — это было далековато, но я опасался, что у меня больше такой возможности больше не будет, и мне надо сходить сейчас, пока есть возможность.

Я взял свой рюкзак, сунул в него немного еды, ракетницу и с десяток ракет. Полевую сумку, в которой были мои документы, топографические карты, навигатор, компас и телефон, я всегда и везде таскал с собой. Забив в навигатор координаты горы, я предупредил геологов, — сказал им, что я ушел на гору посмотреть штольню, а также время, когда примерно вернусь, и отправился в дорогу.

До границы района, где мы трудились, я добрался быстро — там была дорога, сделанная нашим экскаватором и вездеходом, по которой я часто ходил. Потом нашел старый зимник, который, правда существовал только на топографической карте — он проходил по гранитным осыпям и скалам, и там уже не осталось ни единого колышка. Обнаружить зимник мне удалось только в тайге, которая началась после гранитных осыпей. Дорога в тайге была старая, разбитая вездеходами, и мне по ней было трудно идти. Но это было лучше, чем идти через тайгу по азимуту. Когда начался подъем на гору, к которой я стремился, дорога свернула к перевалу, и мне пришлось идти по узкой лесной просеке. Но конечная цель была уже рядом — мой навигатор показывал всего полкилометра до штольни.

Лес неожиданно кончился, и передо мной был крутой склон, покрытый курумником и большими глыбами гранита. Я лез вверх, обходя глыбы гранита, очень крутые осыпи, и, наконец, добрался до небольшой площадки, на которую выходило устье старой штольни. Она было проделана в очень крепких гранитах, и крепи там не было. По слухам, там должны быть рельсы узкоколейки, по которым вывозили горный хрусталь, но я не нашел ни рельсов, ни вагонеток, — в штольне был просто гранитный пол, но чрезвычайно ровный. Он тянулся вглубь горы и был широким — метров шесть, или семь шириной. Я еще подумал, что сюда, наверное, заезжали на вездеходах, или на больших грузовиках, чтобы вывозить добытый горный хрусталь.

Метров двести я прошел по этому, вырубленному в недрах гранитной горы прямому, как стрела коридору, а потом вынужден был включить налобный фонарь. Было мне как-то странно идти по штольне без следов горных работ и безо всяких кварцевых жил на стенках. Обычно следы кварцевой жилы должны были остаться — в противоположных стенках, если хрусталеносная жила залегала полого, или на потолке и на дне, если у ней было крутое падение. Ну, не могли горняки так отработать жилу, что от нее не осталось следа…

Я прошел еще метров двести, но ничего не менялось — все тот же прямой широкий и высокий коридор, сделанный в гранитах. Но вот, через несколько минут впереди появился тусклый свет, который с каждым пройденным мною метров становился все ярче и ярче. Выключив свой уже не нужный фонарь, я зашагал побыстрей, желая увидеть источник света.

В большом гроте, который отрылся передо мной, стояло несколько аппаратов, явно внеземного происхождения, похожих формой на эллипсоиды с иллюминаторами в головной части. Они были длиной метров пятнадцать и стояли на невысоких опорах. У некоторых были открыты люки, но ни людей, ни инопланетян в этом ангаре не было. В этой, явно рукотворной пещере, высотой почти тридцать метров, под потолком горели лампы и было светло, как днем. Я остановился, с удивлением рассматривая эту совершенно нереальную картину, потом подошел к одному эллипсоиду и заглянул в открытый люк. Там, за несколькими ступенями, виднелась рубка управления этим аппаратом.

Прежде чем залезть внутрь, я обошел другие, такие же аппараты, похожие на космические истребители или на межзвездные штурмовики, и в одном нашел пилота. Он сидел в рубке, в комбинезоне, без шлема и казалось, спал. На вид это был обыкновенный человек, и мне показалось, что на шевроне его костюма было название, написанное по-русски. Мне сразу стало интересно, что там написано, и я пошел вперед, — в рубку, к этому пилоту. Прочитал на рукаве надпись «Русь», а потом заметил на пульте открытую тетрадь.

Стараясь не задеть ни пилота, ни кнопок на пульте, я взял в руки тетрадь и понял, что это бортовой журнал. От этого моего движения пилот пришел в себя и пошевельнулся. Я отпрянул назад, но было поздно — он открыл глаза и посмотрел на меня. Я стоял ни жив, ни мертв. Потом он спросил у меня, кто я такой, и что здесь делаю. Мне пришлось ему рассказать, кто я такой, и почему здесь оказался. Он кивнул, сказал, что я нахожусь на экспериментальной базе, которую создали в 2140 году, и он сейчас остался один, — весь персонал и пилоты были уничтожены несколько дней назад инопланетянами, которые проникли сюда, в этот секретный ангар через портал, который они проделали.

Никита смог уничтожить этот портал и всех находящих здесь инопланетных существ, которые были аннигилированы, и теперь, когда опасность миновала, он остался в одиночестве. По его словам, из будущего скоро должны прибыть техники, пилоты и обслуживающий персонал, чтобы восстановить эту базу, но они задерживаются.

Выслушав эту невероятную, но вместе с тем печальную историю, я спросил у Никиты, не хотел ли он со мной утолить голод, на что он сразу согласился. Я достал из своего рюкзака суп в термосе, хлеб, концентрированное молоко и печенье и мы принялись за обед. Мне интересно было узнать, чем он питался это время. Он ответил, что у него был НЗ, но вчера он его съел, и я со своим обедом пришел как раз вовремя. Мне жалко оставлять этого пилота из будущего, с маленькими, но шустрыми и опасными звездолетами, но на моих часах было уже много времени, и чтобы добраться до своего лагеря, мне надо было возвращаться.

Контрольный срок моего возвращения был в одиннадцать вечера, а потом, если я не появлюсь, то мои подчиненные будут волноваться, известят мое руководство о том, что я не вернулся к контрольному сроку, и, в конечном счете, меня будут искать.

Никита выслушал меня и сказал, что он с удовольствием меня доставит в лагерь за считанные секунды, если я не побоюсь летать на его межзвездном штурмовике. Мне было лень идти пешком по тайге, тем более в сумерках, и я с удовольствием согласился. Летать на боевом звездолете мне не приходилось, и вряд ли у меня будет еще такая возможность. Мы заняли свои места — Никита за панелью управления, а я на месте второго пилота рядом. Он надел на себя шлем, спросил у меня, готов ли я, а потом люк закрылся, штурмовик мягко поднялся, развернулся и двинулся к выходу из ангара. Миг, когда мы вылетели из старой штольни, я едва заметил, но уже в следующий миг мы оказались над нашим палаточным лагерем.

Никита опустился на дорогу, по которой мы обычно ездили на вездеходе, открыл люк, пожал мне руку и попрощался. Я выбрался из кресла, вышел через люк, отошел на несколько метров и смотрел, как этот удивительный аппарат поднялся в воздух и просто пропал.

Я постоял несколько минут, привыкая к тайге, дороге, видневшимся рядом палаткам, потом подумал, что такой приятный и удивительный сон закончился, и мне надо заняться своими неотложными делами, — готовить карты, задание для рабочих и геологов и посмотреть паспорта аномалий, к которым мне надо сходить на следующий день. Потом сдвинул на место полевую сумку, поправил рюкзак на плече и подумал, что он какой-то тяжелый.

Снял его, опустил его на землю, развязал шнуровку и удивился, — он был доверху набит кристаллами дымчатого горного хрусталя.

Кабачки с драгоценными семечками

Семечки кабачков, которые я купил в каком-то магазинчике на рынке, и в этом году высадил на грядке, оказались странным и удивительным для меня сортом, — из них выросли побеги метра два в высоту, а в громадных кабачков розовато-фиолетового цвета вместо белых семечек оказались неизвестные мне минералы размерами до трех-четырех сантиметров, которые без труда царапали алмаз. Распилить их на части мне было просто нечем, — алмазная пила, которой я раньше пилил камни, не оставляла на них ни малейшего следа.

Весной, когда надо было проверить всхожесть семян, которые купил в этом магазинчике, я посадил их в пластиковые стаканчики с землей, поставил их на подоконник, полил водой и стал ждать результата. Они все взошли и стали расти, как на дрожжах. Воды им надо было много, и я поливал их утром и вечером. Когда через полторы недели на моем подоконнике образовалась целая оранжерея, и в некогда солнечной комнате поселились сумерки, я решил, что с меня хватит, — их надо было вынести в огород и пусть там они растут, как им нравиться, хоть до Луны.

Единственно, что меня несколько дней удерживало от этого, была холодная погода — раньше я высаживал кабачки в открытый грунт, когда ночи были достаточно теплыми, и я не боялся, что они могут замерзнуть. Чтобы я бы без них делал, потом, летом, — ни поесть их в салате, ни сготовить на скорую руки суп из кабачков, ни испечь блинчики, которые были такие вкусные, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Кроме того, мне не нравилось, что плоды моей работы пропадут и мне придется снова втыкать семечки в пластиковые стаканчики, снова поливать и снова высаживать в открытый грунт. Двойная работа никому не нравиться, а мне особенно.

Весна в этом году оказалась холодной, кроме этого на солнце происходило нечто странное — мощные вспышки на нем следовали одна за другой, и по всей стране было замечено северное сияние — разного цвета, и очень красивое. Всполохи его были и у нас, причем очень мощные и частые. Может, поэтому и выросли такие кабачки — из-за небывалой солнечной активности? Об истинной причине можно лишь догадываться, но я уверен, что без нашего дорогого солнышка дело тут не обошлось.

Когда я сорвал первый такой удивительный кабачок, то было очень удивлен. Но решил дождаться полного созревания — я хотел, чтобы эти кабачки выросли до максимально размера и посмотреть, во что превратятся их семечки, уже не поддающимися алмазной пиле.

А пока, когда эти монстры росли, я зашел в магазин «Садовый Рай», купил нормальных семян и посадил их в грядку подальше от розовато-фиолетовых кабачков с ненормальными, тверже, чем у алмаза семечками, — есть их я опасался. Теперь я успокоился, так как надеялся перейти на свое летнее, богатое калием кушанье из кабачков.

Неизвестный, удивительный сорт, который я посадил первым, рос очень быстро, и через недели две был уже в высоту больше двух метров. Эти заросли заслоняли грядку с клубникой, но я успел съесть с нее урожай и был спокоен. Но случайные прохожие с интересом смотрели на этот маленький лес с громадными кабачками неестественным цветом и изумлялись. Я решил, что такое внимание мне ни к чему, а так как кора кабачков уже была твердая, то решил убрать урожай, а стебли сжечь в печке — мне не хотелось, чтобы такие монстры у меня прижились.

Все выросшие кабачки я отрубил топором от стеблей и сложил в одну кучу — подальше от соседских глаз, а стебли порубил на поленья и оставил их сохнуть. Теперь мне предстояло разобраться с гигантскими кабачками. Их было штук двадцать, и они были размерами около метра, а некоторые еще больше.

Снять с них кожуру оказалось трудной задачей — ее не брал остро наточенный нож, и я решил воспользоваться для этой цели кувалдой. Положил самый маленький, метровый кабачок на гранитный блок и ударил. Он рассыпался на части и внутри его, вместо семечек, оказались кристаллы, размером до пяти-шести сантиметров. Они были прозрачными ярко зеленого цвета. Если бы я не знал, что они выпали из кабачка, то подумал бы, что это кристаллы изумруда. Их было очень много, и чтобы их собрать, мне пришлось взять ведро.

Ведро александритов мне пришлось видеть у моего институтского приятеля, который был гранильщиком, но увидеть целое ведро прекрасно ограненных, прозрачных изумрудов мне не приходилось. Они были тверже природных изумрудов, и по твердости были сравнимы только с алмазами. Чтобы выяснить, алмазы это или нет, мне надо было отправиться к геммологам, но объяснять наличие у меня такого драгоценного кристалла мне как-то не хотелось: можно нажить себе проблему с законом.

И поэтому я оставил эту проблему в ведре до лучших времен, и принялся за остальные кабачки. С утра до вечера я работал кувалдой и расколотил все громадные, больше метра в длину, кабачки. В них оказались разные кристаллы — в одном были темно-красные кристаллы рубина, в других аметисты, цитрины, сапфиры разного цвета: зеленого, синего, желтого и фиолетового, а также демантоид, хризоберилл, аквамарин и розовый турмалин.

Все эти кристаллы относятся к ювелирным, драгоценным камням, добываемым в основном из пегматитовых жил. Как они выросли в кабачках, для меня осталось загадкой. Все кристаллы я складывал в разные ведра, стараясь не путать, и когда я закончил махать кувалдой, у меня выстроилось дюжина ведер с драгоценными камнями. Общий вес драгоценных кристаллов получился несколько центнеров. Это было не совсем правильным, потому что обычно вес таких кристаллов оценивался в каратах, а не в центнерах.

Обломки кабачков я смел в кучу и потом засунул их в мешки, чтобы потом выкинуть в мусорную машину, которая приезжала три раза в неделю. А ведра с самоцветами я на всякий случай спустил в овощную яму до лучших времен, когда решу, что мне с ними делать. Поставил их в ряд на пол, закрыл полиэтиленом и пошел в дом — выпить, наконец-то чаю и отдохнуть от этой тяжелой работы с кувалдой.

Что с этим урожаем делать, я еще не решил — надо было мне прийти в себя от такого количества драгоценных камней, которые выросли у меня в огороде совсем бесплатно.

Шлем

Вокруг коллективных садов, которые возникли в нулевые годы на окраине нашего поселка, возникали многочисленные помойки, в которые садоводы скидывали всякий мусор, ветки и ненужные вещи. Под эти помойки отлично подходили старые карьеры и заброшенные шурфы, в которых раньше добывали железную руду, мрамор и известняк. Но не все на этих помойках было абсолютным ненужным и отслужившим свой срок хламом. Многое было выкинуто хозяевами по той простой причине, что некуда было складывать эти отслужившие вещи, и проще было их выкинуть.

Я проходил мимо этих свалок и всегда замечал те вещи, или предметы, которые мне нужны — это была краска, различные стройматериалы, цемент и кирпич. Конечно, мараться из-за нескольких кирпичей я не хотел, но если вдруг перед моими глазами возникала куча кирпичей, выкинутая закончившимся ремонт садоводом, то я сразу принимался думать, как эти бесплатные кирпичи доставить в свой огород, где испытывалось их недостаток.

Бывали и случаи, которые я вспоминаю с болью в сердце: в один из весенних дней я шел на рыбалку, и кто-то прямо передо мной поставил четыре совершенно новых мебельных тумбы, светло желтого цвета. Водитель автомашины, которая привезла эту совершенно новую мебель, аккуратно сгрузил эти тумбы на обочине дороги, и теперь они ждали своего нового хозяина. На них не было ни царапинки, и они мне были очень нужны в хозяйстве. Если их поставить друг на друга, то получилась бы небольшая мебельная стенка, а если использовать эти тумбы по отдельности, то из них получилась бы отличное хранилище для книг, дисков или для другого вида хлама, который у меня был всегда в наличии, и из которого я иногда что-то делал полезное и необходимое.

Я стоял перед этими совершенно новыми мебельными блоками и чуть не плакал от досады — я не мог их перетащить домой. Они не разбирались, были склеены, и в таком виде мне с ними ничего сделать нельзя. Мне даже поднять их не в силах — они были размерами почти в метр высоту, сантиметров семьдесят в ширину и довольно тяжелыми, потому что были склеены из ДСП. Внутри их были по три полки, тоже из ДСП. Я посидел перед ними минут пять, но вынужден был признать, что мне их придется оставить — подарить их кому-то, кто и не заслуживал этого королевского подарка. А потом встал, взял удочки, и несолоно хлебавши, отправился на рыбалку.

Но я очень люблю, когда на пути мне попадается радиоэлектронный хлам, всякие сломанные электронные блоки с множеством разноцветных проводов. Часто даже не представить трудно, что такое это было. Это мне предстояло узнать, когда я с паяльником и справочниками сидел перед этим радиоэлектронным хламом, стараясь вернуть его к жизни. Когда эта первоначальная задача была решена, и покореженный электронный блок подавал признаки жизни — мелькали разноцветные лампочки, а трансформатор начинал гудеть, мне можно было переходить ко второй, не менее важной задаче — узнать для чего он был создан, и что он умеет, этот загадочный электронный блок.

Через мои руки прошло масса приемников, магнитол и подобной техники. Часть, которую я сделал, работает, как в ни в чем не бывало, хотя я никому не советую заглядывать в внутрь этих приборов — особенно слабонервным. Когда я знаю, в чем причина поломки, то делаю необходимый ремонт очень качественно и на совесть, потому что не люблю снова разбирать этот прибор и выяснять, с чего этого он перестал работать. Но возиться с приемниками это в прошлом — теперь, в каждой комнате дома стоит по нескольку рабочих радиоприемников, и я перешел к изучению электронных блоков, даже не предполагая, для чего они были созданы.

Мой родной брат, которому наконец, надоело крутить педали у велосипеда, купил небольшой мотоцикл и теперь летом тарахтел им на любой луже, где могла быть рыба. В первое лето он обьездил все реки и пруды в нашей Свердловской области и выяснил, где можно поймать приличную по размерам рыбу — не меньше метра длиной…

Потом он мне показывал фотографии своего улова — там были щуки метра по два метра, с острыми в нескольких рядов зубами, лещи, почти в метр длиной, и напоминавших камбалу, огромных, почти в полметра окуней и ершей и страшного вида раков, с клешнями почти в метр. После того, как я смотрел на этих некогда мирных обитателей подводного мира, мне снились кошмары и я спрашивал у Левы, где он таких монстров находит? Лева отвечал, что ищет, и тем больше рыба, тем лучше.

Но на мотоцикле много рыбы не увезти, если даже захотеть, и моему брату это не нравилось. Больше, чем пары метровых щук, ему не было, не увезти, к тому же эти щуки так и норовили вырваться на свободу и показать, где раки зимуют, любому гаишнику, которому вдруг понадобилось посмотреть на улов. На очереди была покупка автомашины, в багажнике которой могло уместиться почти тонна рыбы.

Лева еще поздней осенью начал готовиться к покупке автомашины, решал задачи и начал ходить на курсы автолюбителей, чтобы свой рыболовный сезон начать пораньше. Мотоцикл готов был уйти в отставку — на заслуженный отдых. Пока он проводил уральскую зиму под крышей — в родительском доме, а мотоциклетные шлемы с запасами масла и небольшой канистрой бензина лежали в мастерской.

Но прокатиться ему на рыбалку на машине ему не суждено было. Как только он решил сдать на права, и купить какое-то авто, судьба решила, что он достаточно пожил на белом свете и половил рыбы.

Хоронили его прах в отцовской могиле — оба были фанатами рыбалки, и я думаю, что им есть о чем поговорить и вспомнить.

За мотоциклом и немногими Левыми вещами его жена и дети приехали спустя несколько недель. Увезли мотоцикл, всякие банки с маслами, пилу и разные штучки от мотоцикла, которые я нашел в мастерской. Мотоциклетный шлем, который был поновее, тоже увезли, а старый шлем, весь ободранный, остался в мастерской.

Когда посевная кампания стала близиться к концу, и времени у меня стало побольше, я стал проводить в мастерской больше времени. Старый шлем висел на гвоздике и однажды я его снял, не знаю, почему — может быть из чистого любопытства, а может, по другой причине. У меня привычка мерять все, что можно надеть — шапка, рубашка, куртка… Теперь мне захотелось примерить шлем. Я нахлобучил его на свою голову и взглянул в осколок зеркала. Шлем мне был как раз, только что-то кололо мне в районе шеи. Я снял его, подошел к окну мастерской и стал рассматривать его подкладку, — хотел выяснить, что там мне укололо.

Это был маленький оголенный проводок, который вылез из подкладки. Сначала я хотел его вырвать, но решил, что вместе с ним вырву и часть подкладка, а чинить его в мои планы не входило. Поэтому я вышел в огород, уселся под яблоней и стал исследовать содержимое этого старого ободранного шлема. Прощупал прокладку его и решил, что надо чуть-чуть подпороть прокладку и узнать, что за провод меня колет. За свою долгую портняжную жизнь, я мог с закрытыми глазами распороть любую сшитую вещь, и подкладка этого мотоциклетного шлема не было проблемой для меня.

Острым ножом я попробовал в одном месте, потом в другом и нашел место, с которого мне надо было начать разобраться с подкладкой. Через пару минут все было закончено: подкладка валялась на земле, у моих ног, а под ней была электронная схема, с многочисленными миниатюрными чипами, и с тонкими разноцветными проводками. Провод, который меня уколол, я нашел сразу, и по длине его установил, к чему он был припаян.

Припаять я его не мог — мне надо было миниатюрный паяльник и мощную лупу. Это я оставил на завтра, а сегодня решил выяснить, для чего может служить эта продвинутая электронная схема в шлеме. Я сходил домой, взял две лупы — одна десятикратная, а вторая трехкратная и погрузился в изучение. Скоро я нашел источник питания — небольшая угольная батарейка снабжала током эту электронную схему, но для чего она была, мне было совершенно непонятно.

На следующий день я с трудом припаял проводок к микрочипу, нашел подходящую батарейку и включил ее в сеть этой электронной схемы. Теперь можно было установить подкладку на место, но это делать было еще рано. Я надел шлем, включил питание крохотным переключателем и стал ждать, что произойдет. Прошло несколько десятков секунд, и шлем заработал. Сначала на глаза мои опустилась матовая пластинка, и я стал смотреть на окружающий мир через нее — это был какой-то дисплей, в котором отображалось, как и окружающая обстановка, так и совершенно непонятные фигурки, расстояние до которых шлем показывал мне на этот крошечный дисплей.

Устав глядеть и по прежнему не понимая ничего, я решил поразмыслить, зачем Леве был этот шлем. У него была одна страсть в жизни — ловля рыбы и тем больше она была, тем лучше. Мне надо было провести полевые испытания — на пруду. Я взял удочку, червяков и шлем и неторопливо пошел на берег пруда.

Размотал удочку, насадил червяка побольше и закинул его подальше — в лилии и кувшинки. Потом одел шлем, включил его и когда он прогрелся, то увидел на пластине напротив своих глаз, обитателей подводного царства. Моим червяком заинтересовались — небольшая стайка окуней и чебак. Они устроили небольшое собрание, чтобы решить, кому принадлежит этот червяк, и кому его съесть.

Но мирный ход обсуждения этого совещание вдруг прервал большой ерш, который, не тратя лишних слов, напал на беззащитного червяка и, зажав его половину, в своих зубах ринулся на дно, чтобы там съесть его полностью. Я заметил, что поплавок моей удочки уходит под воду и сделал подсечку. Голодный и большой ерш пулей вылетел из воды и заплясал на полянке. Я не стал с ним церемониться — огрел его какой-то палкой и он затих.

Это был подходящий ерш — около пятнадцати сантиметров и такие большие ерши мне пропадали редко. Я вытащил крючок у него из пасти, стараясь при этом не попасть под удар его игл спинного плавника, а потом достал полиэтиленовый мешок и спрятал в него добычу.

Теперь с этим шлемом мне было понятно — Лева специально собрал такую электронную схему. Чтобы обнаруживать самые крупные рыбы, в наших водоемах, чтобы их потом поймать и съесть. А я то все думал, откуда он берет такие огромные экземпляры щук, раков и остальных рыб, которые достигли таких больших размеров. Мне стало понятно их происхождение — просто их было мало, но он их находил и ловил, а потом съедал.

Из чистого спортивного любопытства, я прошел по заболоченному берегу пруда и смотрел на обитателей подводного царства, которые были видны мне на небольшой пластине — типа плоских очков. В одном омуте я обнаружил большую, старую щуку, размерами, судя по моим очкам больше двух метров …Мясо у таких щук было невкусное, и я оставил старую щуку в покое. Гораздо мне было находка рака с большими клешнями — там было много вкусного мяса, и я надеялся, что рано или поздно, я отыщу такого монстра в нашем пруду, а если нет, то продеться попробовать на других водоемах.

Спрятанные самоцветы

Наш геологический отряд остановился в самом сердце самоцветных месторождений рала — в селе Мурзинка. Отсюда мы разъезжались по нашим маршрутам, и я хорошо помнил, как мне приходилось проезжать по старым, заброшенным деревням и селам, в которых каких-то пару столетий назад бурлила жизнь — многочисленные артели искали и находили месторождения самоцветов, которые потом оказывались в многочисленных музеях нашей страны и за рубежом.

Мне хотелось пройтись по этим заброшенным домам и попытаться найти в одном из них камни, добытыми в пегматитовых жилах забытых сейчас месторождений. Тогда, когда эти месторождения были только найдены, многие, особенно большие кристаллы валялись во дворах горных рабочих — ими подпирали двери, ставили в качестве груза на соленья — их не спешили покупать перекупщики, и они пылились в огородах и дворах.

Но день проходил за днем, работы было много, и я проезжал мимо заброшенных, утопающих в зарослях малины, чертополоха и крапивы бревенчатых домов, смотрел на них из окна машины. Мне было печально смотреть на эти умирающие дома, в которых когда-то жили старатели, искатели самоцветов, которые трудились всю свою жизнь в шахтах, и благодаря их тяжелому труду Урал стал так знаменит — это они нашли и разрабатывали ставшими известными на весь мир месторождения уральских самоцветов.

Хорошая погода, которая стояла несколько недель, позволившая нам пройти многокилометровые геологические маршруты в этом замечательном горнорудном районе, закончилась. На следующее утро начался проливной дождь, и все геологи с рабочими вынуждены были остаться дома — начались актированные дни, за которые мы так же получали зарплату, но сидели в палатках и занимались обработкой данных.

Хорошо было рабочим — они сразу завалились спать, а после обеда сели в кружок и стали играть в карты и в шахматы. Геологам надо было привести свои полевые книжки в порядок, посидеть за образцами и пробами, а уж потом можно было заняться личными делами. Я закончил приводить свои полевые книжки только к обеду. После обеда особых дел у меня не было, и я пошел к начальнику — выпросил у него один уазик, чтобы проехаться до одной из заброшенной деревеньки.

До нее было километров десять, и он кивнул своей головой в знак согласия. Водители тоже не любили сидеть без дела, поэтому один из них, самый молодой и любознательный парень с радостью отправился прогревать мотор своего уазика.

До деревни мы доехали быстро. Я надел на себя брезентовый плащ, взял геологический молоток с радиометром и отправился к крайнему дому. Он уже был без крыши и без пола — все сосновые доски сгнили, остались лишь лаги, под которыми виднелось неглубокое подполье. Но его фундамент, сложенный гранитами с редкими пегматитовыми прожилками выглядел как новый, и мог послужить не одному поколению.

Но поколения не было — старики от тяжелой работы в шурфах и шахтах уже умерли, а вся молодежь разъехалась по городам, и никто из них не стал добывать аметисты и бериллы, которыми прославился этот район. Это было тяжелым и ежедневным трудом, — искать новые пегматитовые жилы, а потом в темноте и тесноте штреков шахт выискивать в них занорыши, в которых спрятались от любопытных глаз драгоценные кристаллы.

Я обошел дом с включенным радиометром, затем прошел с ним внутри дома, и ничего не обнаружил. В огороде, заросшем молодыми березками, тоже не было аномалий, и мне надо было переходить к следующему дому. На единственной улице этой деревни стояло около двадцати уцелевших домом. Мне стало не по себе, когда я представил объём работы, если бы я с радиометром обошел каждый уцелевший дом с огородом. Поэтому я вышел на середину заросшей крапивой улицу и стал разглядывать дома.

Один из домов была пятистенка, с тесовой крепкой крышей, крепкими и высокими воротами. Обычно в таких домах жили преуспевающие горные мастера, или горные рабочие, которым везло при поисках и добыче самоцветов.

Надо было осмотреть в первую очередь этот дом, там более на срубе у него была жестяная табличка страхового общества «Якорь», которое страховало от пожаров деревенские дома. Ворота были закрыты, но я проник во двор через палисадник, соединяющийся с огородом. Калитка из двора в огород была полуоткрыта, и я зашел во двор. Он был в полном порядке — на земле, вместо сосновых плах лежали грубоотесанные гранитные плиты, а сараи во дворе, хотя были старыми, но выглядели хорошо.

Сразу можно было сказать, что в этом доме жил трудолюбивый, и скорей всего, небедный хозяин. Я прошел в сумрачные сени, где была дверь в кладовку, или чулан, и очутился в горнице. Грубо сколоченная мебель и скамьи остались на своих местах, даже железная широкая кровать оказалась на своем месте. Никаких достойного внимания домашних вещей здесь уже не было. Даже в переднем углу не было ни одной иконы, — наверное, их растащили задолго до моего появления, когда в 80-е годы был настоящий бум на иконы и любители старины обследовали каждый заброшенный дом.

Мне не нужны были иконы и старые вещи, имеющую музейную ценность. Меня интересовали самоцветы, которые как деньги на черный день прятал каждый горный рабочий, работая в шахте, или на карьерах. Я прошел по всему дому с радиометром, потом одел наушники и стал обследовать чулан, кладовку и сени. Никакого повышения гамма-активности мой радиометр не зафиксировал. Во дворе и старых сараях тоже был фон. Остался огород. Там тоже, как и в огороде предыдущего дома росли молодые березки и осины, и тоже были фоновые значения радиоактивности. Уже выходя из огорода через калитку во двор, я запнулся о какой-то камень, который лежал в густой траве.

Я перевернул его носком своего кирзового сапога, и лучи заходящего солнца отразились от камня. Это был кристалл, довольно большой, судя по его размеру и весу. Я нагнулся и протер одну из граней. Кристалл был на самом деле розоватого цвета, только очень грязный, и, судя по всему, это был розовый топаз — очень редкий и дорогой уральский самоцвет. Это была хорошая находка. Но настоящее сокровище меня ожидало впереди, когда я решил осмотреть с радиометром подполье, вход в которое было в горнице.

Люк долго не поддавался на мои уговоры открыться. Потом мне надоело его дергать, я сходил к машине, взял у водителя монтировку, вставил ее в щель между люком и полом и как следует надавил. Из распахнувшего люка пахнуло сыростью. Лесенки там не было, и я просто спрыгнул — высота подполья была чуть меньше полутора метров. При свете моего фонаря он уже не казался таким сырым и загадочным. Пригнувшись, я прошел с включенным прибором к фундаменту русской печки, и сразу услышал в наушниках громкий треск.

Источником треска был в одном углу фундамента русской печи. Под ударами геологического молотка несколько кирпичей выпало, и за ними открылась полость, в которой стояло несколько больших стеклянных сосудов, наполненными кристаллами. Я подтащил их к люку, а потом засунул внутрь гильзу радиометра. Треска в наушнике больше не раздавалось, и, посветив туда фонариком, я удостоверился, что там было пусто.

Потом обошел подпол и нашел в самом его углу чугунок, — очень тяжелый, спрятанный очень хитроумным способом: он стоял под самым полом, в выпиленном для этого углублении в толстом бревне, поставленного для укрепления лаги. Весил этот небольшой чугунок килограммов десять, и, судя по всему, он был с золотом — россыпным, или монетами. В темноте я не стал этого уточнять, а поставил его рядом со стеклянными бутылями.

В горнице никого не было, я все свои находки вытащил, поставил в горнице, рядом с люком. Затем вылез сам, закрыл входную дверь на кованый крюк, и стал рассматривать свои находки.

Чугунок и вправду был с россыпным золотом, но среди песка были золотые монеты номиналом десять рублей. А в стеклянных бутылях были кристаллы аметиста, зеленый и желтый берилл, розовый турмалин и голубой аквамарин. Я достал из одной бутыли горсть самоцветов и присвистнул, — все они были отменного качества, хорошо ограненные и практически без трещин — идеальное сырье для гранильщиков. Размеры кристаллов были не очень большие: до пяти — семи сантиметров в поперечнике. Было ясно, что их специально отбирали, перед тем, как спрятать в тайнике. Вес каждой бутыли был килограммов около десяти, а их было три. Тяжелая была находка. Плюс к этому еще чугунок с золотом.

Теперь мне надо придумать, что мне с этим кладом делать. Он стоил, наверное, прежнему хозяину жизни, и повторять его судьбу я не собирался.

Я сходил к машине, разбудил водителя и спросил, есть у него в машине лопата. Когда он утвердительно кивнул, я сказал, что через полчаса вернусь, потом снял с себя радиометр, плащ, взял лопату, ящик от радиометра и пошел обратно. Чугунок с золотом я закопал в старом сарае поглубже, потом уничтожил все следы от своего шурфа, а кристаллы самоцветов высыпал в ящик от радиометра. Часть их не вошла, но я очень дорожил этими кристаллами и рассовал оставшуюся часть по карманам и в полевую сумку. Затем отнес в огород пустые стеклянные бутыли и поставил их у старой железной бочки.

Затем забрал кристалл розового топаза и все унес к машине. Пришлось два раза сходить, потому что унести все я не мог, а впутывать в это дело молодого парня было для меня неосмотрительным — он мог сболтнуть лишнее, не подумав и это было опасным для меня и для него.

Мы подъехали к нашему лагерю, когда уже стемнело. Ящик от радиометра я оставил в машине, с собой взял радиометр и кристалл розового топаза. С кристаллом в обнимку я заявился к нашему командиру. Он тоже любил уральские самоцветы, а когда увидел этот топаз, потерял дар речи. Это был большой, очень редкий и красивый самоцвет, и он меня от души поздравил с находкой. На звуки нашего разговора подошли остальные геологи и когда узнали, отчего так был рад наш начальник, то все начали разглядывать мою находку.

По приезду в город мы отдали розовый топаз в горный музей, где он, наверное, до сих пор лежит, радуя своей красотой посетителей. А кристаллами из стеклянных бутылей я поделился с моими друзьями, оставил только самые красивые и редкие, и любуюсь ими в одиночестве, дома.

Чугунок с золотом, наверное, лежит на своем новом месте, и я не тороплюсь стать его обладателем — это слишком рискованное и опасное приобретение.

Синоптик

В этом году стоит какая-то непонятная погода. Зима в начале огорчила меня тем, что наслала на город и окрестности такие морозы, что мое жилище замерзло, и, несмотря на то, что я увеличил подачу газа в газовый котел, температура в доме снижалась и застыла на отметке семнадцать градусов. Чтобы в доме стало теплее, мне надо было открыть кран на полную, но я этого не стал делать — это было опасно, так как языки пламени в горелке и так были большие. Поэтому я оставил газовый котел в покое и стал пользоваться электрообогревателем, который купил много лет назад мой брат для мамы.

Мама не пользовалась этим прибором, — у нее в комнате и так было тепло, в любые морозы, потому что в ее комнату горячая вода от газового котла попадала в первую очередь. Холодно было только в гостиной, в батареи которой горячая вода поступала в последнюю очередь, а перед этим обогревала кухню, мамину комнату и нашу с Левой спальню. В гостиной стоял в прохладе старый телевизор, и чтобы иногда посмотреть какое-нибудь шоу, или интересную передачу, мама накидывала на плечи шаль, и все было нормально.

Я тоже иногда смотрел телевизор, накинув на себя меховую безрукавку, но работать в своей комнате предпочитал при включенном обогревателе. Он был китайский, с небольшим дисплеем, и я поначалу никак не мог с ним подружиться. Он то грел так, как будто стоял на северном полюсе, то занимался саботажем — никак не хотел греть. Инструкция к нему была на китайском языке, и я в ней ничего не понимал. Путем проб и ошибок через неделю я понял, какие кнопки необходимо нажать в первую очередь, а которые в последнюю, а потом обратил свое внимание на некоторые странные его привычки. После этого я привык к этим его привычкам, характеру, а он в свою очередь, стал уважать меня, и оставшуюся часть зимы мы с ним провели в тепле и согласии.

После невиданных сорокоградусных декабрьских морозов в январе пришла оттепель, и я стал ходить в магазин в летних кроссовках. Дело было дрянь, и я проклинал то морозы, то оттепель. Но вот зима сдалась, по крайней мере, она притворилась, что согласна уступить свое место весне. Но весна оказалась очень холодной — такой не помнили даже старожилы, и я тоже. В апреле было еще туда-сюда, я даже выключал на день газовый котел, но в мае вдруг пошел снег, и я снова достал лопату и валенки. Он падал больше суток и завалил весь огород, в котором уже начали распускаться на деревьях и кустах почки. Таять он не спешил, и пролежал больше недели, прежде чем начал таять.

Мне пришлось снова поставить кормушку, и кормить озябших воробьев и синиц. Вода в баках и ваннах замерзла и не спешила оттаивать. В последних числах апреля я привил на пенек дикой яблони несколько черенков, а потом обнаружил, что ствол маленького дерева, про которое я так и не узнал, груша это или яблоня, погрызли мыши, и мне пришлось привить на него черенок от яблони. Эти черенки тоже мерзли, и я так еще до сих пор не узнал, привились ли черенки, или нет.

Почки на яблонях и груше только начали распускаться, но из-за холода они перестали расти и огород в середине мая представлял собой жалкое зрелище — даже сорняки перестали расти. Потом начались дожди, а от такой напасти я просто спал на ходу, даже пришлось на две недели бросить курить. Рассказы вообще не писались — из-за моего постоянного сонного состояния.

И сейчас, в самой середине мая, когда я уже обычно сажал картошку в прошлых годах и готовил посадить всякую зелень, начались ночные холода, и я устал ждать весеннее тепло, чтобы засадить уже купленными семенами весь огород. Потепление синоптики обещали только в последней декаде мая, и неизвестно было, врут они, или просто надеются на улучшение к лучшему — к теплу. Лето не спешило наступать, и я в этом каждое утро убеждался. Скорее всего, его и не будет, и это понимание меня убивало каждый день. Мне очень хотелось июльской жары, полежать на горячих камнях около пруда, но я уже на это уже не надеялся.

Проанализировав сложившую ситуацию, я пришел к выводу, что во всем были виноваты синоптики: это они наслали в самом начале зимы суровые морозы, а потом, в середине, оттепель и очень холодную весну. Еще они готовились отменить все короткое уральское лето, а сразу после холодной весны перейти к осенним заморозкам. Ну, не все ведь синоптики были такими мерзким людьми, — скорее всего, в их рядах был человек, который и был виноват в такой чехарде с погодой. Мне надо было выяснить, кто это и покарать мерзавца.

Зимой мне некогда было заняться поисками этого синоптика, — я поставил себе задачу написать детям книгу и отдался этому делу со всей душой и огромным желанием. Когда на улице были морозы и оттепели, я сидел за компьютером и мало внимания уделял погоде. Но когда зима стала заканчиваться, наступила весна, я стал болеть: кашлял, моя голова кружилась, я постоянно мерз и чувствовал себя очень плохо. Эти симптомы не отставили меня в апреле — мае: наоборот, все катилось к собачьим чертям, — мои привычки, работа и здоровье.

Сейчас, когда на дворе май, я не могу ничего посеять в огороде — то выпадет полметра снега, то ночью стоят морозы, и я с тоской гляжу на немногочисленные сорняки, которые вот- вот замерзнут. Почки на всех кустарниках и деревьях раскрылись, но ничего не росло — было слишком еще холодно. Вдобавок на солнце постоянно происходили невиданные вспышки, по всей стране началось северное сияние и мне постоянно хочелось спать, словно медведю в самый разгар зимы. И я постоянно чувствую голод, как будто меня морили всю зиму голодом. Пришлось мне отказаться от сгущенного молока, каш, оладушек, грибов и компота, перейти на сардельки, картофельное пюре и очень крепкий чай.

Это все виновата погода — и если быть откровенным, то ответственным за это безобразие надо считать человека, который считает себя синоптиком. У меня уже не хватает на него злости, но я пока терплю все гадости, которые он мне устроил, жду тот единственный день, когда я с ним разделаюсь — навсегда. Я даже представляю, где я его найду, как он будет выглядеть и как он будет одет.