Бесплатный фрагмент - Невыдуманные истории от Жоры Пенкина

Замполитами не рождаются

В армию Жору призвали поздно. Ему уже исполнилось двадцать шесть лет, и он был женат. Работал он инженером в техническом отделе одной строительной конторы и заодно руководил в ней комсомольской организацией. Сказать честно, он знать не знал, и думать не думал, что понадобится вдруг государству на военной службе.

Однако на дворе был конец марта 1979 года.

В военкомате объяснили, что стране все больше нужны железные дороги, а поэтому численность железнодорожных войск скоро будет удвоена. Вот в эти самые войска и призвали лейтенанта запаса Георгия Пенкина.

Как он рассказывал, с него можно было снимать рекламный фильм «Хочешь увидеть СССР за государственный счет ­– поступай на службу в железнодорожные войска». И это были не пустые слова. География его передвижений по стране за время службы была весьма обширной, счет шел на многие тысячи километров.

В Петрозаводске ему выдали предписание прибыть в Киев, в штаб корпуса ж/д войск, для получения назначения в часть. Жора пытался было протестовать по поводу этого назначения, ссылаясь на то, что он не железнодорожник. Однако в военкомате розовощекий, уверенный в себе капитан, который раскидывал призываемых из запаса офицеров по воинским частям, заявил безапелляционно: «Не бздо! Не Боги горшки обжигают! А тебе, Пенкин, вообще повезло. Тебя не по строительной, а как члена КПСС — по политической части служить отправляют. У замполитов ведь как, — гоготнул он, — рот закрыл — рабочий день окончил. Кстати, и получать будешь больше. А вообще-то тут мы решаем, кому и где служить».

Жора в армию не торопился. Усвоив, что на прибытие ему выделено четверо суток, трое из них он отмечал свои проводы с друзьями и родней, а потом взял билеты на самолет до Киева через Ленинград, благо доплатить нужно было совсем немного. Все было бы отлично, если бы авиация не зависела от погоды. Когда самолет уже шел на посадку, и стюардесса попросила застегнуть ремни, вдруг объявили, что Киев не принимает. Возмущение пассажиров было весьма велико, поскольку самолет посадили в Одессе, притом что в газете «Правда» недавно растрезвонили по всей Европе: Бориспольский аэропорт, куда должен был сесть самолет, является всепогодным. В жизни это оказалось не так, как многое из того, о чем заявляли в этой газете. В течение первых полусуток пассажирам, в том числе и Жоре, пять раз объявляли посадку в киевский самолет, а потом выпроваживали оттуда. В аэропорту непрерывно растущая масса пассажиров слопала и выпила все, что было можно. Для тех, кто не знает: Бориспольский аэропорт для Киева — это как Домодедовский в Москве.

Через сутки, забив Одессу до предела, самолеты начали разворачивать и сажать в Кишиневе. Пассажиры начали возмущаться так, что дело пахло бунтом или забастовкой на взлетной полосе. Тогда аэропортовское начальство Одессы сообразило, что всю скопившуюся массу пассажиров нужно как-то уменьшить. Было ясно, что разместить на ночлег всех тех, кто с детьми, и накормить всех голодных, в отличие от Христа пятью рыбами и пятью хлебами не удастся. К аэропорту подогнали бесплатные автобусы, которые доставляли желающих до железнодорожного и автовокзала, что давало возможность добраться оттуда до желаемого пункта быстрее, чем установится летная погода. Самое, главное всем объявили, что в ближайшие шесть часов обстановка не изменится и можно в аэропорт не торопиться.

Жора и не торопился. Для начала он заказал себе двухчасовую автобусную экскурсию по Одессе, чтобы как-то ориентироваться в этом легендарном городе, затем посетил все достопримечательности лично. Побывал у Дюка и прошел по знаменитой лестнице, погулял по Дерибасовской и оценил лепнину фасада оперного театра, попил пивка в «Гамбринусе» и рассмотрел ассортимент товаров на Привозе. Заодно выяснил, что район «Перессы» в Одессе не существует, хотя «Молдаванка» как стояла, так и есть. Три местных джентльмена, когда он спросил, «как в Перессы» добраться, вежливо объяснили ему, что извиняет его только то, что он из Карелии, где один из них служил в погранвойсках, другому бы они объяснили жестче. Поведали одесситы, что Марк Бернес исполняя песню про Костю-моряка, не был певцом профессиональным — и, при всем уважении к нему одесской публики, проглотил окончание слова в припеве. Вместо «ПерЕсыпь», он спел так, что все, кто смотрел фильм «Два бойца», услышали «Перессы» с твердым ударением на вторую «е». С тех пор десятки лет, распевая эту песню, сотни тысяч россиян, которые никогда не были в Одессе, искренне считают, что район именно так и называется. Позднее он не один раз вспоминал этих парней и был им благодарен за разъяснение, поскольку выиграл на пари не одну бутылку коньяка, споря, есть в Одессе район, который называется «Перессы» или нет.

Впрочем, Бог с ней с Пересыпью, теперь, говорят, что, не зная украинской мовы, даже на Дерибасовскую лучше не соваться, не то, что в этот портовый район. Короче говоря, пособие, полученное Пенкиным, в связи с призывом его в армию, весьма пригодилось. Он выпил с новыми друзьями и провел в этом славном черноморском городе Страны Советов целых три дня, пока самолеты не начали летать. Это его ни в малейшей степени не расстроило. Он помнил пословицу: «Солдат спит, а служба идет».

В Киев Пенкин все же добрался и прибыл пред светлые очи начальства. Начальник политотдела, долго не думая, предложил Жоре самому выбрать место службы, положив перед ним список батальонов, где требовались замполиты. Жоре было неведомо, что место дислокации штаба — это не обязательно тот город, в котором придется служить, и он храбро ткнул пальцем в карту на стене возле флажка, воткнутого рядом с надписью «Вильнюс». Оказалось, что в нем находится штаб бригады, в котором вакансий не было. В структуре бригады, однако, имелся батальон, располагавшийся в бывшей Восточной Пруссии, а ныне области Калининградской, в городе Советск (бывший Тильзит). Вот туда он предписание и получил. Впрочем, когда Пенкин через сутки в этот город прибыл, выяснилось, что весь батальон выехал на полевые работы по устройству подъездных путей к строящейся Игналинской атомной электростанции.

Ближайший населенный пункт от палаточного летнего лагеря батальона был литовский городишко Дукштас. Короче, обмундированный в офицерскую форму и с подъемными в размере оклада в кармане Жора и прибыл туда на электричке. Оттуда в свой батальон он уже попадал, трясясь на продавленном сидении восьмитонного КрАЗ-256, под управлением загорелого воина-киргиза, который, скаля свои белоснежные зубы, рулил, то вглядываясь сквозь пыль в колею, то оглядываясь на Пенкина в необмятой еще, прямо со склада, лейтенантской форме.

— Ну, наконец-то, — хмуро буркнул замполит батальона, пожав ему руку, — мы уже две недели ждем, когда пришлют замену выбывшим.

— У вас что, боевые потери?

— Спросить разрешения нужно, прежде чем такие вопросы задавать! — резко ответил майор. — Потери из-за таких, как ты, у которых два года службы кончились — и до свиданья. Когда, наконец, кадровых офицеров присылать нам начнут? — риторически завершил он фразу.

Выяснилось, что нехватка офицеров весьма сильно сказывалась на действиях батальона. С первых дней Георгию Пенкину пришлось командовать ротой. Точнее, пять дней он был замполитом, а потом командира с приступом аппендицита отправили в госпиталь, а за день до этого в долгожданный отпуск ушел кадровый офицер, командовавший первым взводом — и, получилось, что ротой командовать, кроме Жоры, некому.

А еще он на своей шкуре испытал справедливость слов майора: «Некоторые говорят, что только погранвойска выполняют в мирное время боевую задачу, остальные, только осуществляют подготовку к тому, чтобы выполнить свое предназначение. Забывают все про славные желдорвойска, которые свою задачу выполняют каждый день».

Пенкин скоро понял, что здесь, как на войне: никто не смотрит, в каком ты звании и какая у тебя должность (до известной степени, конечно). Если грозит невыполнение плана, а, значит, срыв боевой задачи — в бой бросают всех.

Утром на планерке главный инженер объявил задания, которые возлагались на роты. Команды из бойцов, возглавляемые лейтенантами, сержантами, а то и просто «дедами», отправились их выполнять. Для Пенкина строительство железной дороги было делом абсолютно новым. Задание он получил, но при этом понятия не имел, каким образом можно «отрихтовать двести метров пути от 13 до 15 пикета», а также провести подъемку «северного участка до стрелки» и разгрузить два вагона шпал. Его жалкие попытки выяснить у главного инженера, что же нужно делать, разбились о витиеватую фразу, состоящую в основном из непечатных выражений, смысл которой можно было перевести на человеческий язык примерно так: «наприсылают ботаников в офицерских погонах, а требуют выполнения государственных задач».

Потом, завершив ее, уже тоном ниже сказал:

— «Старики» в роте есть, вот у них и спросишь.

— А вот подъемку пути до стрелки проводить, начиная откуда? Вы же только одну точку отрезка пути обозначили. Уточните, пожалуйста.

— Ёшь твою мать! Ты еще здесь, когда другие команды уже выдвинулись? Не тяни время. Пока задачи не будут выполнены, возвращаться в часть запрещаю. Кру-у-угом и шагом марш к роте.

Пенкин, козырнув майору растопыренной пятерней, в ужасе вылетел из штабного вагончика и предстал перед ротой, выстроенной повзводно. Вслух объявил то, что записал на планерке, и увидел, как солдаты в выцветших хэбешках сформировались в команды. Лейтенант Долгунцов, который командовал третьим взводом, практически сразу увел свой взвод на рихтовку пути. До участка, который предстояло поднимать, было километров около пяти. Для доставки команды подали ЗИЛ-130, в котором разместили двенадцать домкратов, лопаты, ломы, деревянные заступы, человек двадцать пять солдат и нивелир. Замполиту роты предоставили место в кабине, и грузовик поскакал: сначала по неровной грунтовке, а потом по глинистой целине, вздымая клубы пыли, которая, оседая, покрывала, как пудра, ровным слоем и солдатские лица, и обмундировку. Весна в Литве в этот год стояла жаркая, как лето.

Потом машина уткнулась плавно в железнодорожную насыпь. Инструменты солдаты разобрали и команда двинулась по недавно уложенному пути к месту работ. Там лейтенант Пенкин узнал, что такое работы на железной дороге. Там же он впервые столкнулся с несправедливостью в распределении работ, когда наиболее тяжелая и грязная работа доставалась молодым солдатам, а один из солдат за весь день работ ни разу ни к лопате, ни к лому не притронулся. Лейтенант попытался исправить ситуацию. Однако, прямо не отказываясь выполнять приказ, два «старичка» в застиранных почти до белого цвета хэбэшках с толстыми белыми подворотничками, мягко и ненавязчиво провели с ним разъяснительную беседу. Из нее следовало, что опыта работ у него нет и не скоро появится, как выполнить задачу они знают гораздо лучше и, в отличие от него, они умеют направить нужного воина в нужное место.

— Опять же, подумайте, товарищ старший лейтенант. Вот Вы только с гражданки, на стройках там работали. Есть там такая должность — бригадир? — спрашивал, улыбаясь, у Пенкина старослужащий Кайеркенов Давлет.

— Есть, конечно. Это самый опытный рабочий, можно сказать, элита.

— Вот Вы то самое нужное слово и назвали! Вы человек ученый, сразу видно. А я все его вспомнить никак не мог. Вот мы и есть элита желдорвойск. Ну не должна элита шпалы таскать — иначе, кто уважать ее будет?

Пенкин, чувствуя иронию в словах, не мог не отметить, что есть в них большая доля правды, и пока он сам досконально не уяснит, как строится железная дорога и что для этого нужно, спорить ему бесполезно.

Так потянулась круговерть службы, в которой день был безразмерно длинным, а ночь такая короткая, что выспаться как следует никак не удавалось. Он вечно всюду не успевал. Начальник штаба требовал, чтобы офицеры хотя бы три раза в неделю лично присутствовали на утреннем подъеме (а их всего двое в роте, офицеров). Замполит рекомендовал ежедневно проводить личные беседы с солдатами и заполнять карточки индивидуальной работы, спрашивая с него как с замполита по полной программе, главный инженер драл его нещадно за выполнение плана и оформление строительных нарядов, как настоящего командира роты, хотя он был и.о. и только. А еще нужно было составить графики дежурства по роте, выделить солдат на кухню и в дежурный взвод, отпарить брюки, начистить сапоги и подшить воротничок. Через неделю он спросил у замполита батальона, «сколькичасовой» рабочий день должен быть у офицера? А еще, не многовато ли на него валят?

— Ничего, — ответил тот, улыбаясь, — это, чтоб служба медом не казалась. Через два года привыкнешь, еще и в кадры зачислить попросишься.

«Ну, вот это уж хрен», — подумал Пенкин, вылетая из кабинета начальства.

Еще неделя так же прошла в интенсивных военно-железнодорожных хлопотах. При этом Пенкин уяснил, что желдорвойска — это вроде как стройбат, в котором нужно выполнять производственный план и сдавать объекты, а, с другой стороны, здесь требовали соблюдения воинского распорядка, уставного ношения формы, отдания воинской чести. Вот только, в отличие от упомянутого стройбата, платили воинам три рубля восемьдесят копеек в месяц, и каждый должен был в них укладываться, удовлетворяя свои потребности. Постепенно он начал знакомиться с личным составом роты и различать своих подчиненных. Так в роте был возрастной состав весьма пестрый — от восемнадцати до двадцати пяти лет. Образование тоже такое, что не заскучаешь. С одной стороны, были двое из Таджикистана, которые с трудом понимали по-русски, а писать практически не умели, а с другой — были трое, окончившие железнодорожный техникум, и даже один, окончивший третий курс МГИМО.

Познакомился Пенкин и с командным составом, тоже весьма разношерстным. Половина были офицеры после высших военных училищ, другая половина делилась на три части: офицеры после средних училищ, прапорщики, и такие как он сам: призванные из запаса на два года. Вечером он возвращался в свой вагончик, где делил отсек с лейтенантом Рафаелем Ахметовым, татарином из Москвы. В отличие от Жоры, он был «белой костью». На нем были инспекторские функции. Имея верхнее ж/д образование, он отвечал за качество объектов и всегда ходил, сверкая зеркальными темными очками и блеском хромовых сапог. Были два командира взводов, дослуживавшие свой двухгодичный срок, которые, как правило, все свободное время проводили за игрой в карты, два лейтенанта механика, вечно испачканные мазутом и задроченные начальством, которое требовало держать в порядке технику, давно требовавшую списания. Еще были комсорг, парторг, военврач, начфин и прочее и прочее, и еще два десятка старших и простых лейтенантов всех национальностей. Были и прапорщики, но о них можно писать отдельную главу. Впрочем, волей-неволей они далее тоже будут упомянуты.

Вот это воинство, носившее фуражки, а не пилотки, в отличие от солдат, спало, в основном, в вагончиках, а также в большой, на 50 человек, офицерской палатке, в которой размещалось два десятка кроватей.

В ней еще стояли столы, на которых днем раскладывали чертежи строящихся путей и других сооружений, заполняли документацию. В вечернее же время за них, как, наверное, в каком-нибудь уездном офицерском клубе при батюшке царе, рассаживались офицеры, свободные от службы. Резались здесь в «очко», «тыщу», «буру», «терц», «преферанс» и «секу». Играли только на деньги, и в «секу», бывало, за ночь зарплату оставляли. Верх в игре держали, как правило, прапора с вещевого и продуктового складов. Пенкин с ними в карты не играл. Выспаться бы — вот мысль, которая преследовала его всю неделю. Однако в субботу его назначили дежурным по части (а в желдорвойсках каждый отдельный усиленный батальон — это воинская часть, со всеми вытекающими последствиями, полк только учебный. 5—8 батальонов составляют бригаду), выспаться не удалось, и в баню он не попал. Когда же в воскресенье вечером Жора уныло тер в тазике, сдувая мыльную пену с рук, свое нательное белье, его окликнул вышедший покурить из палатки весьма нетрезвый старлей Козырев, зампотех автороты, со значком СВУ на груди.

— Лейтенант Пенкин, будьте любезны, подойдите сюда.

— Достираю вот и подойду, — отозвался тот, вытирая пот тыльной стороной ладони.

— Лейтенант, это в ваших же интересах.

Жора стряхнул мыло с рук, обтер их об трусы и, подойдя к старлею, протянул ему руку.

— Привет механизаторам, чего хотел?

— Да вот, думал, сразу тебе морду начистить или дать время исправиться, — не подавая руки, сквозь зубы процедил старлей.

Жора слегка опешил от такого приветствия, однако, не смутившись, поинтересовался, учитывая нетрезвый вид собеседника: «А у самого морда не треснет?»

— Если у меня не получится, другие помогут, — усмехнулся визави, — ты что офицерское звание позоришь, мудак?

— Не понял. Я вроде с похмелья на службу не выхожу и от работы не бегаю, — намекая на коллег по службе, ответил Пенкин.

— Вот за это тебе бы слова никто не сказал. Ты что, офуел, свои исподние стирать, да еще в расположении части?

— Так воняет же уже. Я две недели без бани, а третьей сменки нет. Что мне делать прикажешь? Тут же нет прачечной.

— Ты дурак или прикидываешься?

Жора стоял, как пыльным мешком по голове огретый, ничего не соображая.

— Ну, тогда гляди как это делается, ботаник, — усмехнулся Козырев.

Он огляделся вокруг и рявкнул проходящему мимо солдату: «Воин, ко мне!»

Тот подбежал и, приложив руку к пилотке, представился: «Рядовой Цырелманов Жерше».

— Какая рота?

— Вторая!

— Так тебя сам Бог велел напрячь сегодня. Пенкин, он же из твоей роты. Значит так, тазик видишь с бельем?

— Так точно!

— Времени тебе сорок пять минут, потом приходишь с выстиранным и отжатым как следует бельем и отдаешь его лейтенанту Пенкину. В каком вагончике ты живешь? — повернулся он к Жоре.

— В пятом. Второй отсек.

— Вот, туда и принесешь. Все понял?

— Так точно, — поднял солдат на него свои бурятские черные глаза, сверкавшие на неподвижном, как маска, темном, почти коричневом лице.

— Ну, вот и славно. Время пошло.

Рядовой Цырелманов схватил тазик и рысью удалился от офицерской палатки.

Жора, соблюдая субординацию, когда боец удалился, решил высказать Козыреву все, что у него накипело за эти несколько минут.

— Послушайте, уважаемый, а вам не кажется, что вы ведете себя недопустимо. Это ведь воин Советской Армии, а не негр с плантации из книжки про хижину дяди Тома?

— Это хорошо, что ты в детстве книжек начитался, для замполита не вредно. Сам-то не видишь, что мы от негров той поры мало чем отличаемся? Родной стране понадобились тысячи бесплатных рабочих рук, да еще порой в тех местах, куда Макар телят не гонял, вон БАМ затеяли, который зеки перед войной не достроили. Кто туда поедет? Комсомольцы-добровольцы? Едут на 2—3 месяца летом студенты стройотрядов, да еще процентов десять, тех, кому жить негде, кто купился на посулы вербовщиков, да за талон на покупку «Лады» после двух лет рабского труда и свинячьих условий жизни. А где других взять? При правлении дедушки Джугашвили вопрос решали просто, а теперь, где столько врагов народа наловить? А что на Западе скажут? Вот и придумали желдорвойска расширить — простенько и без затей, пусть вкалывают за деньги, равные бутылке водки в месяц.

— Он же не обязан мое исподнее стирать.

— Офицер приказал, значит, обязан. Не нравится, должен выполнить, а после уже обжаловать его в письменном виде.

— А не боишься, что твои мысли начальству не понравятся?

— Так кто не дурак — так же думает, а дурак не думает, но чувствует так же. Да и не пойдешь ты стучать. Я к тебе уже почти месяц присматриваюсь. Ты не из тех. Ты интеллегентик в погонах, тебе западло. А теперь запомни: мы фактически такие же рабы. На военнослужащих Конституция не распространяется. Офицерам здесь только платят немного побольше, чтобы мы надсмотрщиками были хорошими. Будешь хорошо служить, станешь надсмотрщиком над надсмотрщиками. Мы — элита. Коли начальство не озаботилось, как устроить наш быт, мы его устраиваем сами, доступными средствами. Короче, если еще раз узнаем, что стираешь сам белье, устроим темную и отбиздим всей офицерской командой.

Он бросил окурок, плюнул смачно рядом с Пенкиным и скрылся в палатке, откуда слышался звон стаканов и шлепанье карт об стол.

«Во, блин, попал, — подумал Жора, — и что теперь делать?»

Пока он размышлял, придя к себе в вагончик, в дверь постучали. На пороге стоял рядовой Цырелманов с тазиком в руках. В нем лежало туго отжатое чистое Жорино белье.

— Поставь на пол. Постой, — тормознул его лейтенант Пенкин, когда солдат хотел выйти из комнаты. Тот повернулся и, казалось, потемнел лицом еще больше, ожидая, похоже, новых приказаний.

— Возьми за работу, — протянул офицер ему рублевую монету с Лениным на реверсе. Бурят недоверчиво взглянул на командира и спрятал ее в кармане солдатской куртки.

— Ты не в обиде?

— Никак нет, товарищ лейтенант, — улыбнулся тот, — спасибо. За четыре субботы я на ваших кальсонах больше заработаю, чем на строительстве железной дороги за месяц. Что еще нужно будет-скажите.

— Ты только не рассказывай никому.

— Зачем рассказывай, — пожал тот плечами, — тогда отберут.

— Как это отберут?

— Ты офицер, тебе не понять. Дадут в морду и отберут. Я пойду, а то вечер уже, а мне еще две пары сапог вычистить надо и две хэбешки подшить дедам. Бесплатно, — добавил он, усмехнувшись.

— Как две хэбешки? Почему?

— Молодых мало прислали. Их на всех «стариков» не хватает.

Цырелманов убежал, а лейтенант задумался о жизни.

Через три дня, наконец, в роте появился ее командир, старший лейтенант Ступаков, которого заштопали в окружном госпитале и вернули в строй. Прислали вскоре еще одного лейтенанта, призванного с гражданки, которого назначили командиром взвода. Один день поездил Пенкин со своим командиром Ступаковым по объектам, тот оценил выполненные работы и выслушал рассказ о всех бедах, свалившихся на голову ротного замполита.

— Ничего, с субботы вернешься к своей воспитательной работе.

Однако, мы предполагаем, а Господь Бог располагает. До Пенкина дошел слух, что в батальон пришла из Киевского корпуса телеграмма с требованием всех офицеров, призванных на два года, откомандировать в Чернигов, в учебный полк желдорвойск, для улучшения офицерской подготовки. Прошел слух, поскольку под роспись с телеграммой нужно было ознакомить этих офицеров, а также выдать деньги и проездные документы. Начальство, как узнал Пенкин, этого делать не хотело. Распорядился «замылить» документ сам командир части, который несколько дней назад прибыл в батальон. Совсем уничтожить распоряжение он, естественно не мог, а вот не знакомить с ним неделю тех, кому нужно было уезжать, было реально. Задумка простая, как батон за двенадцать копеек.

Пенкина вызвали в штаб, однако вместо телеграммы ему дали график, чтобы расписаться за предстоящее дежурство по части в предстоящее воскресенье. Тут он понял, что график графиком, а кому заступать на дежурство, решает начальник штаба. Выходя из кабинета после того, как услышал от него в очередной раз, «чтоб служба медом не казалась», он обратил внимание в прихожей вагончика на доносящийся из-за соседней двери резкий голос комбата, беседовавшего с замполитом.

— На хрена Пенкина-то отправлять? Он месяц продержался, не запил, истерики не закатил и план дает. Считай, прописку прошел. А отправим, кем будем дыры затыкать?

Суббота в войсках, как известно, это парко-хозяйственный день. Он всегда начинается (во всяком случае, в то время) с общего построения и прохождения войск мимо командования. Этакий маленький парад, после чего все расходятся по местам проведения работ. Однако командир второй роты старший лейтенант Ступаков заступил на дежурство по части и ходил рядом с плацем при пистолете и красной повязке, чтобы отдать утренний рапорт комбату.

— А кто прохождением роты на разводе будет командовать?

— Вот ты и скомандуешь, а я посмотрю. Ты же у нас шибко грамотный, значит и с этим справишься.

Плац батальона — это громко сказано. Была довольно ровная, вытоптанная солдатскими сапогами, поляна размером примерно с половину футбольного поля, с краю которой из досок, выкрашенных охрой, стояла трибуна.

Утром в субботу, к полвосьмого по Москве, подразделения уже стояли, выстроенные в ротные коробки. Послышался рев мотора, и в клубах пыли показался на дороге, что шла со стороны вокзала, командирский УАЗик, прозванный солдатами «комбатовоз». Из него вылезли комбат, замполит и какой-то подполковник, сверкавший сапогами, звездами, петлицами, орденскими планками и сшитой в ателье фуражкой.

«Проверяющий из бригады», — прошелестело по построению войск. Все трое взошли на трибуну, за ними еще два зама комбата. Рявкнула из репродуктора на столбе вбитая в мозг мелодия «Прощания со славянкой», и роты двинулись, чеканя шаг, насколько это возможно на грунтовке.

Пенкин для себя решил, что будет повторять все за командиром первой роты, которой командовал старлей Тертышный, высокий красавец, окончивший Высшее училище тыла и транспорта. Пенкин развернул роту сначала правым флангом к краю плаца. По команде «прямо» она начала движение. Команду «правое плечо вперед» его подразделение тоже выполнило блестяще, плотным строем. Жора успел заметить, слегка обернувшись назад, оттопыренный вверх большой палец Ступакова, который, улыбаясь, стоял у подножья трибуны. Успех окрылил лейтенанта и, выйдя напрямую с трибуной, он отдал последнюю команду, не расслышав, что же скомандовал Тертышный. Вместо команды «правое плечо вперед», когда нужно повернуть строй колонной, он молодцевато вскинул руку к козырьку фуражки, как его предшественник, и во все легкие скомандовал: «Направо!» Солдатский строй мгновенно выполнил эту команду, и рота не колонной как для парада, а развернутым строем, как для штыковой атаки, прошествовала под марш мимо трибуны. Пенкин этого конфуза несколько минут не замечал. Он даже не понял, что ошибка командовавшего строем поручика Ромашова из бессмертной повести Куприна, над которой он смеялся еще в школе, была бледное подобие того, что сотворил он сам. Начальство на трибуне на минуту замерло. Потом до Пенкина долетел рев комбата, подобный звуку, издаваемому раненым бегемотом: «Отста-а-а-вить!!!».

— Что отставить? — переспросил Пенкин, остановившись и повернувшись с рукой у козырька к трибуне. В него уперся его собственный строй и чуть не сшиб с ног. «Стой!» — прозвучала команда старшего сержанта Коровина.

— Лейтенант Пенкин, ко мне, бегом! — услышал Жора команду замполита. Он крикнул Коровину: «Командуй» и побежал к трибуне, на ходу раздумывая, опустить руку от козырька или нет.

В это время подполковник выпучив глаза, спускался с трибуны и орал на бледного, идущего за ним комбата.

— И вот за этого ты просил, чтобы не отправлять его на курсы в Чернигов? Если это самый лучший, то, что от остальных ждать? Тебе погоны не жмут? Еще подобное художество увижу, ты у меня сам опять ротой командовать будешь. В штабе через десять минут совещание руководства. Объявите.

Он скрылся в штабном вагончике. В это время на плацу стоял хохот. Смеялись все, включая солдат первого года службы. После команды комбата «отставить» никто не решился продолжать парад, поэтому все подразделения оказались в разных местах плаца и по-разному построены. Над плацем все еще ревела «Славянка». Картина была фантасмагорическая. Пенкину было стыдно, как будто он голый стоял среди многолюдной площади. Хоть стреляйся.

— Ты это специально? Специально? — допытывался замполит. — Мы тебе выговор объявим!

Будучи морально раздавленным и чуть не падая от волнений и усталости, Жора отрешенно посмотрел на него и, махнув рукой, отправился к себе в вагончик.

Через два дня колеса поезда ласково отстукивали ему, лежащему на второй полке пассажирского поезда: «в Чернигов… в Чернигов… в Чернигов», от чего он временами погружался в сладкую дрему.

В Чернигове

Чернигов обрушился на Пенкина слепящим украинским солнцем, сигналами автобусов и чириканьем воробьев возле вокзала, запахом разогретого жарой мягкого асфальта и, конечно, запахом цветов. Зелени было много. Огромное количество клумб и газонов благоухало, сразу гиацинтами и нарциссами, тюльпанами и лилиями, а к этому всему примешивался аромат цветущих сиреней и акаций. По улицам шли люди в нарядной одежде, а девушки были, кажется, все только ослепительной красоты.

Слегка обалдевший от этих видов южного города, Пенкин прогулочным шагом достиг расположения воинской части. За высоким бетонным забором был образцово-показательный Черниговский учебный полк желдорвойск Советского Союза.

Видя, как в дверях проходной время от времени исчезают сплошь лейтенанты с чемоданами или, как он, большими сумками в руках, Жора понял, что прибытие офицеров на курсы идёт в самом разгаре. Он храбро шагнул в полумрак проходной и был тут же остановлен дежурным офицером. Проверив командировочное предписание тот, окинул прибывшего лейтенанта ироническим взглядом и вышел вместе с ним во двор, в котором раскинулся роскошный плац, как в учебнике по строевой подготовке. Были там еще спортивные площадки и разного рода тренажеры, а так же сооружения, происхождение которых было пока не ясно.

— Воин, ко мне, — скомандовал дежурный. Когда рядовой в чистенькой отглаженной форме подбежал к капитану, тот продолжил, — берешь у лейтенанта вещи и провожаешь его в расположение третьей роты. Знаешь это где?

— Так точно.

— Дай, я сам донесу, — начал было протестовать Жора, но наткнувшись на гневный взгляд дежурного, понял, что в данном случае, это неуместно. Рядовой, с баулом и пакетом в руках, полубегом двигался, по дорожке, огибая плац, за ним едва поспевал Жора, чувствуя себя нелепо в спортивном костюме. Они оказались у каменного корпуса в двухстах метрах от проходной.

— Вам в канцелярию надо, к майору Приходько, — сказал рядовой, поставив сумки у входа.

Пенкин постучался в дверь и вошел с вещами. За столом сидел широкоплечий майор, который, оторвав глаза от бумаг, вперил их в лейтенанта.

— Разрешите войти, товарищ майор?

— Ты уже вошел. Кто таков?

— Лейтенант Пенкин, прибыл на курсы, согласно предписанию.

— Почему не в форме? Приказано было прибыть в повседневной.

— Никак нет. Дословно если, было написано: иметь повседневную для строя и спортивную форму. Одна на мне, другая с собой, правда, еще не оборудованная, погоны не пришиты. Вот я в спортивной и прибыл, по погоде.

— Ладно. Завтра оценим. Размещайся во втором кубрике.

— Прям, как во флоте.

— Любитель поговорить? Что, «во второй палате» звучало бы лучше? — начал закипать майор, — небось, замполитом служишь?

— Ага, — кивнул Пенкин.

— «Ага» — это господин по-турецки. В армии принято отвечать или «так точно» или «никак нет».

— Так точно, — гаркнул Пенкин.

— Что, так точно? — нахмурил брови майор.

— Ага-господин, по-турецки.

— О-о-о, да ты еще и шутник, ладно. Завтра будет возможность отличиться, а пока — шагом марш отсюда.

То, что майор назвал кубриком, представляло собой большую комнату с тремя десятками пружинных кроватей, при каждой стояли тумбочка и табуретка. Два двухтумбовых стола у большого окна и длинная вешалка.

Половина из них уже была занята. Поняв, что столы недолго будут пустовать, Жора предпочел выбрать койку от них подальше, от входа тоже.

После немудрящего ужина, Жора решил недолго прошвырнуться по городу, поскольку предстояло еще привести в порядок обмундировку. Вечером он за два часа справился с этой задачей с помощью подсказок коллег, прослуживших уже по полгода. Познакомился с соседями по койкам. Слева обосновался Толя Подкопаев — старлей родом из Москвы, который служил замполитом роты в Виноградове, а справа Костя Столпер родом из Питера, который службу нес командиром взвода где-то под Киевом.

В шесть утра майор Приходько заполнив собой весь объем входной двери скомандовал «Подъем, построение в шесть десять в спортивной форме возле казармы». Когда Пенкин влился в разношерстную толпу, поскольку на строй это было похоже мало, Приходько окинул взглядом, пахнущее вчерашним перегаром воинство, одетое кто во что горазд и аж присвистнул, потом рявкнул:

— В колонну по два становись, по росту разберись.

Когда это было исполнено, он развернул строй лицом себе и объявил:

— Вас здесь девяносто семь человек. Вы — это учебная офицерская рота учебного полка. Я ваш командир и воинский начальник. По всем вопросам — ко мне. Обращение только по уставу. За месяц я должен из вас сделать офицеров, которым не стыдно доверить, солдатами командовать. Для начала 3 км пробежка, привести себя в порядок, в 7—45 построение, завтрак, в 8—30 жду вас снова на плацу для инструктажа. Все, время пошло!

Офицеры побежали по дорожке стадиона нестройной толпой, обливаясь потом на щедром черниговском солнце. Возглавлял воинство прапорщик, как выяснилось, старшина роты, по фамилии Гудзь и тех, кто с бега переходил на пеший ход, строго спрашивал: «Яак хвамилиё?», а полученные данные тут же заносил в записную книжку. Пока все не пробежали дистанцию, он не отставал, постоянно подгоняя арьергард. На построении выяснилось, что у половины не очень аккуратно пришиты погоны, а лейтенант Куспангалиев пришил петлицы поперек воротника. У кого-то не было спортивной обуви, у кого-то портупеи. Однако к исходу вторых суток, по крайней мере, внешне, учебная офицерская рота выглядела вполне пристойно. Драли офицеров — двухгодичников (а так их называли повсеместно, отличая от офицеров кадровых) как «сидорову козу», без скидок на возраст и звание. Командиры взводов, слава богу, были свои из старших лейтенантов уже отслуживших в свое время срочную службу рядовыми.

Началась для Пенкина новая круговерть. Это, конечно, была не служба солдата первогодка в желдорвойсках, но и не курорт, уж это точно. Наступило долгожданное воскресенье. Можно было выйти в город и насладится свободой, относительной, конечно, с учетом того, что гулять приходилось в форме. Что радовало, увольнительная была не нужна, ведь Пенкин «со товарищи» были советскими офицерами. В ресторан или пивную можно было зайти без оглядки. Ограничений было не так уж много. Частые весьма патрули нужно было вовремя замечать и козырять начальнику, не ввязываться в пьяные разборки. Тогда к 23 часам можно было с чувством не зря прожитого дня возвратиться в полк и плюхнуться в чистую постель. Нужно отметить, что офицер в форме, в то время на Украине (западную её часть не берем), был весьма желанным гостем практически везде. Поэтому, разгуливая без боязни по городу мелкими группами по 2—3 человека, лейтенанты заходили в магазины и кафе, на почту и в кино, с удивлением читая вывески, выполненные на украинском языке, который как оказалось понять можно было не всегда. Что такое «Друкарня», «Перукарня», «Панчохи и шкарпетки» — оставлось только догадываться. В Чернигове было что посмотреть. Жора весьма значительное время посвятил изучению старины, благо в этом городе одних древнейших соборов высилось пять штук.

Вечером, у тех, кто обладал денежными средствами, частенько возникало желание посетить рестораны. Хорошая кухня, знакомая музыка и песни всё это привлекало. Естественно, что возникали там и знакомства с девушками, которые шли на контакт весьма охотно. Был в этой, возникающей в ходе ресторанной вечеринки обоюдной симпатии, еще один момент. Часть из нынешних сослуживцев Жоры Пенкина была свободна от брачных уз, а часть даже состоя в браке, с ухмылкой демонстрировала любопытствующим красавицам, пустую страницу в новеньком удостоверении личности офицера, которое теперь заменяло им паспорт. Это была оплошность кадровых служб, не придававших этой отметке большого значения. Кольца же, по совету командиров, практически все поснимали.

Жора этого не делал принципиально. Своё кольцо, которое сверкало у него на безымянном пальце, он называл «красота без иллюзий». Брякнул так Пенкин однажды, на вопрос симпатичной соседки по столу в ресторане «Ластiвка», где с друзьями проводил вечер. Он потом неоднократно за время службы произносил эти, ему самому понравившиеся слова. По крайней мере, изображать из себя холостяка, готового скоропостижно жениться, ему не приходилось. Девушки охотно шли с офицерами танцевать и позволяли себя провожать по окончании вечера. Часто знакомство завязывалось, с невинного вопроса: «А в каких войсках вы служите?». Пенкин как-то отвечая на этот вопрос, схохмил, а потом в их среде, по крайней мере, на сборах, так и прижилось.

— Подводная авиация, — с самым серьезным выражением лица по секрету сообщил он своей визави, во время танца.

— А что разве есть такие войска?

— Вы же видите, мы ведь есть, значит и войска есть. На эмблемы внимательно посмотрите.

(Для тех, кто не помнит, как выглядит эмблема железнодорожных войск, поясняю: в виде якоря с крыльями, покрытого сверху красной звездой).

Ошарашенная девица поделилась секретом с подругой и та тоже с интересом стала поглядывать на петлицы лейтенанта Краснова Сергея, сидевшего рядом с ней. Серёга, чуть не поперхнулся, когда его подруга начала выяснять каким же образом самолет летает под водой, но Пенкин прекратил ненужные вопросы простым звуком: «Тс-с-с!» и приложил палец к губам. При этом, он добавил, вспоминая плакат, висевший у них в казарме,

— Враг подслушивает. Это военная тайна.

Девицы невольно обернулись, но любопытство возобладало. Ганна, как звали Серегину подругу, громким шепотом, перекрывая звук гремящего оркестра, спросила,

— А, якжешь, Сэрж мэни, замуж звал, если я з им видсель на БАМ поиду?

— А що теби стремае? — в тон ей, спросил Жора, который немножко понимал местную речь.

— На що тамочки подводна авиация, колы на БАМе стоко воды не мае?

— Сразу видно, в школе вы плохо учились и газет не читаете. У нас как раз имеется одна база на Байкале. Это же великое озеро. У него глубина больше километра, там не только на подводном самолете, а на атомной подводной лодке можно плавать. А вторая база во Владивостоке, — самозабвенно сочинял Пенкин, — вот туда путь и тянут, чтобы для нас боеприпасы подвозить. Кстати, в целях секретности, нам всем предложено говорить, если спросят, что мы из железнодорожных войск.

В двадцать три без четверти Пенкин, глянув на часы, расплатился за свой ужин и отбыл в сторону полка, предоставив акт провожания аборигенок осуществить Сержу. Дело в том, что сборная команда лейтенантов в процветающем славном городе Чернигове, столкнулась с широко распространенным обычаем местных девиц, после вкусного ужина с напитками и танцами «провернуть динамо» распустившим перья заезжим гусарам. Коллеги Пенкина предупредили, что провожать местных красавиц есть смысл, только если ты уверен в стопроцентном успехе. Часа в два ночи в казарму заявился Серёга, который зацепился за ограду рукавом рубашки и почти его располовинил.

— Ну, как? — шепотом поинтересовался Пенкин.

— Полный отпад, — тоже шепотом ответил товарищ.

Подробностями провожания Пенкин интересоваться не стал. Один, если деликатен — об этом не спросит, а второй, если воспитан — об этом не расскажет. Однако принцип этот нарушался нынешними сослуживцами сплошь и рядом. Жалованье, полученное в начале месяца, с каждым днём таяло всё больше, тем паче, что половина его, как правило, отсылалась сразу же семьям, оставшимся где-то по городам и весям Советского Союза. Походы в рестораны значительно подсократились, а с ними и знакомство с барышнями, и, соответственно, провожание их к месту жительства. А вот живописность рассказов счастливцев товарищам, коротавшим свои субботние и воскресные вечера в казарме, с каждым разом возрастала. Пенкин не без основания полагал, что лейтенанты, которые как-то в ходе сборов незаметно друг друга стали называть «поручик», весьма преувеличивают количество своих побед над представительницами прекрасного пола, как пресловутый поручик Ржевский. Если их послушать, то каждый из них, был неотразим для дам, отказа не имел и обладал способностями сексуального гиганта.

Как-то в казарму в среднем поддатии ввалились Шурка Копылов и Боря Волжанцев. Присев на край кровати, валяясь на которой листал затертый том Джек Лондона Пенкин, они ему задали вопрос:

— Не вы ли, поручик, тот самый Жорж, который служит в подводной авиации? Не ваш ли друг по имени Серж бедной черниговской девушке жениться обещал? Короче, из-за твоих шуток был нам полный отлуп, как только они увидели наши петлицы.

Хохот, поднявшийся в кубрике, заглушил, последние слова Копылова. Оказывается, несмотря на то, что все увлеченно играли в карты, другие к разговору тоже прислушивались.

— Подводная авиация, — закашлявшись от смеха, выдавил из себя Костя Столпер, который, кстати, будучи внуком знаменитого режиссёра Александра Столпера, сам был юмористом первостатейным, — надо будет запомнить. Вы, Жорж войдёте в анналы фольклора желдорвойск.

Вечера в кубрике, где ночевал Пенкин, были всё более однообразны. Всё большее число его коллег оставалось в конце дня в стенах своего временного дома, избрав бюджетный вариант его коротания. Взяв ближайшей лавке, круг «краковской ковбаски», бутылку «Житней» водки, большую пухлую паляныцю и пучок редиски или лука у бабульки, торговавшей с рук прямо у проходной, контингент сборов устраивал себе дополнительный ужин в кругу друзей. Игра в карты получала всё большее распространение. Играли, правда, в отличие от батальонов на земле, всё больше в преферанс, иногда в «тыщу». А еще два лейтенанта из Москвы бренчали на гитарах и пели песни, которые иногда начинали подпевать и другие, особенно после принятия пары сотен граммов алкоголя.

Здесь впервые Пенкин услышал песни Александра Галича и некоторые из песен Окуджавы. Про поручика Голицына он услышал тоже здесь. Впрочем, были и песни из блатного репертуара и песни-переделки. Так скажем, исполняя известный романс «Сыпал снег буланому под ноги», эти ребята приделали ему припев из блатной песни, который звучал примерно так:

Глухой удар по тыкве волосатой,

Заезжий кент замочен на глушняк

И клифт его шмонали полосатый-

В кармане вассер, а точней голяк.

В результате песня с этим припевом получила комическое звучание. Да так и исполнялась под хохот слушателей.

Между тем, сокращая число посещений ресторанов и переходя на более дешевый образ времяпровождения, лейтенантская братия столкнулась с тем, что не все офицеры знают для себя норму, которую можно употребить без вреда для своего здоровья и окружающих.

Поэтому, в понедельник майор Приходько после завтрака построил личный состав роты и прочитал перед строем душеспасительную речь, перемежаемую непарламентскими выражениями и междометиями. Из нее следовало:

— Три недели обучения прошли практически «псу под хвост» во всяком случае, та часть, которая касается дисциплины и строевой подготовки. Начались потери личного состава. За последние три дня двое попали на офицерскую губу, да еще оказали сопротивление при задержании. Один остался без зубов, преодолевая в пьяном виде металлический забор ночью, другой сломал руку, на этом же препятствии. А потому… «гайки будут закручены», а меры воздействия ужесточены.

И три взвода лейтенантов начали гонять по раскаленному плацу так, что подошвы горели как на сковородке, а форменные рубашки покрылись мокрыми разводами от пота. Уже перед самым перерывом на обед Приходько вышел из кабинета, чтобы лично увидеть, что с ними сделали капитаны, приданные из полка. Когда строй, выполняя команду «Смирно, равнение направо!», прогремел мимо него, сверкая хромовыми сапогами не хуже, чем гвардейский полк по брусчатке Кремля, он решил усилить впечатление и отдал команду: «С песней!». Строй молча гремел сапогами по плацу.

— С песней, я сказал или до вечера маршировать будете.

И тогда случилось то, чего никто не ожидал. Костя Столпер, который шел впереди взвода, звонким голосом затянул песню, которую накануне вечером несколько раз пели всем кубриком нетрезвые лейтенанты. Она была положена на мотив «Славянки» и шагалось под нее легко. Это было неожиданно и дерзко. Но в строю все были едины, хотя ни разу до этого с песней их маршировать не заставляли.

— По аллеям тенистого парка

С лейтенантом гуляла вдова.

Лейтенанта вдове стало жалко

И она лейтенанту дала.

Неслись скабрезные слова над плацем образцового учебного полка. Строй дружно подхватил:

— Зачем ты вдова, лейтенанту дала?

— Вот дура я была, ни с кем три года не спала.

И уже под воображаемый проигрыш между куплетами:

— Клюнул в жопу жареный петух…

Возле плаца между тем собралось немало народу. Одних солдат было человек тридцать. Интересно же посмотреть как «трахают» офицеров, ведь такое не каждый день увидишь. Услышав песню, они начали хохотать еще до того, как услышали припев и помешали услышать команду «Отставить песню». Поэтому строй так и двигался плотными рядами, чеканя шаг и распевая скабрезные строки. Только после повтора команды, уже отданной майором Приходько истошным криком, песня прекратилась. Снова построение возле казармы. Приходько стоял перед строем, уже не угрожая. Из-под фуражки у него стекали капли пота. Он снял ее и просто, по-человечески, спросил, не ожидая ответа:

— Хотите, чтобы меня из-за вас из армии уволили? — потом добавил, — Я вас прошу, не делайте этого, мне немного осталось.

Вечером, после самоподготовки было решено, за пределами части вдрызг не напиваться. Хватит приключений. Однако в кубриках всё было по-прежнему. Решив, написать письмо домой, Пенкин думал, где бы уединиться, после того, как уже выпил для души и аппетита, с удовольствием закусив, чем Бог послал. Сосредоточиться не удавалось. Гвалт стоял невыносимый. С книгой в руке, в которую был вложен лист чистой бумаги, он хотел пристроиться на подоконнике рядом с канцелярией и, вдруг понял, что она не закрыта. Это была удача.

Жора расположился за двухтумбовым столом и начал уже своё послание излагать на бумаге, как вдруг взгляд его упал на вешалку, которая стояла в углу. На ней висел китель майора Приходько, который тот забыл в расстроенных чувствах, покидая вечером полк. Какой же лейтенант не хочет быть майором? Отложив в сторону свою писанину, Пенкин снял китель и примерил его. Подошел к зеркалу и стал разглядывать себя. Да, хотя китель и был великоват в плечах и животе, вид в нем был совсем другой.

В это время дверь в канцелярию от толчка ногой распахнулась и Пенкин в зеркало увидел Шурку Копылова, одетого в футболку, галифе и сапогах. В правой руке у лейтенанта плескалась в граненом стакане водка, а в левой держал бутерброд с колбасой и зеленым луком. Был он крепко подшофе и без очков.

— Поручик, — заплетающимся языком, провозгласил вошедший, — не откажите выпить за моё здоровье, а то Вы как-то слиняли неожиданно, да я заприметил куда.

Жора, глядя на него в зеркало, решился на эксперимент. Он слегка приподнял расстегнутый китель так, чтобы погоны съехали с плеч назад и подслеповатый Копылов их разглядел. Именно это и произошло. Увидев майорские звёзды на плечах стоявшего офицера, глаза у него сделались круглыми от ужаса, а сам он слегка побледнел. Шурка попытался вытянуть руки по швам, при этом у него из стакана начала литься водка, а с бутерброда на пол шлепнулась колбаса.

— Бля буду, больше не повторится, товарищ майор, — выдавил из себя Шурка, мотнув головой.

Еле сдерживая себя, чтобы не расхохотаться, для усиления эффекта, Пенкин голосом Приходько, заревел как раненный буйвол,

— Что вы себе позволяете? Да я тебя под арест. На губу захотел?

При этом он медленно начал поворачиваться, продолжая свою тираду.

— Кэак, стоишь перед командиром? Я вас отучу водку пьянствовать и хулиганство безобразить. Вы офицер или где?

Копылов от ужаса закрыл глаза и после каждой фразы только мотал головой, как от оплеухи. Однако долго так продолжаться не могло. Он подслеповато прищурил глаза и увидел в двух шагах от себя улыбающуюся физиономию товарища.

— Жорка! Твою дивизию! Вот ты что, дурак, сделал? –гневно выпаливал Копылов, глядя на счастливо хохочущего Пенкина, — Пороть тебя некому. Я со всей душой, а ты. … Вон, из-за тебя водку пролил, колбасу уронил.

У него даже губы задрожали от обиды. Потом он махнул рукой,

— Вообще-то смешно получилось, я, ведь и правда, сперва поверил, что какой-то майор стоит. Ты хоть и подражал ему, но фигура другая и тембр не тот. Всё равно отменно. А давай почудим еще.

— Ох и влетит от Приходько, если он узнает.

— Да, мы минут десять, не больше. Пошли в соседний кубрик, построим войска.

Пенкин для усиления эффекта от мундира, надел еще свою фуражку. Когда они с Копыловым вошли в помещение первого взвода, там шла нешуточная игра на деньги. Похоже, что преферанс уже поднадоел и на столе горкой лежали смятые купюры, а банкомет сдавал карты. Вокруг игроков столпилось человек десять зевак.

— Это что такое? — грозно спросил самозваный майор, — Кто разрешил? В трибунал захотели?

Карты веером взлетели воздух, сидевшие на столах и на кроватях лейтенанты вскочили и встали навытяжку, несколько рук расхватали деньги, лежавшие на столе. Всё-таки три недели строевой подготовки давали о себе знать.

— Кто старший? Почему нарушение устава допускаете?

В кубрике воцарилось молчанье. Вдруг один из игравших пригляделся и узнал в майоре лейтенанта из соседнего взвода.

— Пенкин, твою мать. Ты что же творишь-то? Такую игру испортил. Да за это башку тебе отвернуть надо.

Вместо веселого смеха толпа в кубрике глухо заворчала. Пенкин понял, что оставаться здесь небезопасно и в два прыжка выскочил из кубрика, вслед за ним вылетел Шурка, хлопнув за собой дверью и на бегу услышал, как в дверь с той стороны с хрустом врезалась казарменная тяжелая табуретка.

Через два дня, получив свидетельства о прохождении курсов повышения квалификации, лейтенанты разъехались по желдорбатам, сожалея, что вряд ли когда-нибудь придется им еще встретиться.

Дорога на объект

Почти сутки воспоминаний, под стук вагонных колес, о месячном пребывании в Чернигове пролетели как-то незаметно. Родной желдорбат встретил Жору Пенкина почти гостеприимно. В роте уже все офицерские должности были заполнены. Командир роты был на месте и, как показалось Жоре, искренне пожал ему руку, пожелав успехов в организации политподготовки личного состава. Но это было вечером, а в понедельник утром, после пятиминутки у комбата, лейтенант Пенкин с изумлением услышал, что он будет заниматься не обустройством ленинской комнаты, как он себе наметил. Он был назначен старшим по машине (есть такая временная должность в армии), которая направлялась на строительный объект для производства работ, каковыми ему затем и предстояло руководить до вечера. Пенкин было попробовал протестовать, ссылаясь на то, что он не знает, что там за работы и где находится объект. Это вызвало веселье в среде офицерского состава, а зампотех батальона ехидно пробурчал:

— Видали умника? Месяц в Чернигове пуп грел, все науки превзошел, а теперь шлангом прикидывается. Детский сад не разводи.

Комбат поднял глаза от схемы объектов и добавил:

— Чтоб в 10:00 машина была на объекте, не позже. Лично проверю.

Пенкин попытался выяснить в автопарке, где этот самый объект, на который нужно ехать. Дежурный по парку ему сказал:

— Не дрейфь, где в пятницу кран работал, там и сегодня будет, водила же помнит куда ездил.

— Ладно, ждать его буду на выезде из городка.

Десяти минут не прошло, как Пенкин переоделся из повседневной формы в полевую и успел добежать от вагончика до шлагбаума. Пофыркивая солярным выхлопом, почти сразу за ним подъехал автомобиль. Это был шестнадцатитонный автокран на базе КрАЗа. «Ничего себе такси», — подумал Пенкин.

— Куда едем товарищ лейтенант?

— А куда ты в пятницу ездил, вот туда. Учти, к 10 утра мы должны быть на месте.

— Значит, будем.

Автокран плавно покатил по грунтовке, раскачиваясь на неровной дороге: все-таки вылет стрелы был 12 метров. Минут через пять Пенкин, убаюканный гудением мотора и укачиванием машины, сладко заснул. Снилось ему глубокое детство и бабушкина деревня. Открыл глаза он, когда кран резко затормозил. Они стояли у насыпи, сквозь которую была сооружена бетонная труба, очевидно для сброса вешних вод. На насыпи лежал новенький железнодорожный путь, рельсы которого уходили куда-то за горизонт.

— Вот те на! — вслух высказался лейтенант. — Похоже, что нас тут никто не ждал, стало быть, приехали мы не туда.

— Послушай воин, как звать тебя?

— Паша.

— Паша, а ты точно в пятницу здесь работал?

— Конечно, я здесь сначала бетон подавал на устройство трубы. Потом подогнали два самосвала, я туда электростанцию и бетономешалку закинул.

— Вот что, разворачивайся и поедем войска искать, которые в нас нуждаются.

Пока КрАЗ, натужно ревя, разворачивался, из пыли, висящей над дорогой, вылетел комбатовоз. Из него вылезли два майора, комбат и главный инженер, и скорым шагом двинулись к автокрану.

— К машине! — скомандовал комбат.

Водитель Паша начал вылезать из кабины, на ходу застёгивая ворот солдатской куртки. Пенкин тоже не заставил себя ждать и вышел из машины, встав рядом с солдатом.

— Вы где, бл*** болтаетесь? Какого хрена вас сюда занесло? На объекте работа из-за вас стоит и план срывается. За своевременное прибытие на объект отвечает старший по машине. Пенкин, это саботаж! — проревел во всю глотку комбат, надвигаясь на них разъяренным быком.

На Пенкина как ушат воды вылили. Так на него орали впервые в жизни, притом, что вины за собой он не чувствовал. Он даже сначала не сообразил, что весь этот мат, в сущности, адресован ему.

— Не понял, товарищ майор, — с трудом выдавил из себя растерявшийся лейтенант.

— Что, бл***, не понял?

— Где объект находится. Меня же месяц в части не было.

— Ты что дурочку мне строишь? Спросить не мог?

— Я спросил, вон у майора Грудовского, — кивнул Жора на главного инженера, который, ухмыляясь, выглядывал из-за плеча комбата.

— И что он тебе сказал? — грозно спросил комбат, поворачиваясь к главному инженеру.

Что водитель знает, куда ехать, что он в пятницу на этом объекте работал.

— Ах ты скотина!

Левой рукой комбат схватил водителя за куртку возле горла и, приподняв его от земли, ударил затылком о дверцу. Правым кулаком он хотел ударить несчастного воина по голове, но его рука наткнулась на согнутую руку Пенкина, который машинально поставил ему локтем блок.

— Ты что, на командира руку поднял? Под трибунал отдам!

Глаза комбата чуть не вылезли из орбит налившихся кровью глаз, а сам он побагровел, как свекла. Он замахнулся кулаком — теперь уже на Пенкина. Тот стоял и не думал уклоняться от удара. Его вдруг обуяло состояние спокойного бешенства, которое посещало его за всю жизнь всего несколько раз. Фактически это была готовность умереть в следующую секунду, вцепившись в горло врагу. Случись у него с комбатом обоюдная драка, Пенкину пришлось бы нелегко. Противник, в которого превратился командир, был на голову его выше и килограммов на двадцать тяжелее, но Жора даже не думал об этом. Комбат наткнулся своим взглядом на глаза лейтенанта и опустил кулак.

— Да его же убить мало.

— Я бить его не дам. Он тоже не знал куда ехать.

— Как это, воин? Где ты работал в пятницу?

— Здесь, — пролепетал бледный как смерть испуганный солдат.

Тут вмешался главный инженер:

— Какого хрена ты здесь, если этот кран должны были поставить на профилактику? Тут же должен быть другой кран.

— У того крана кардан полетел, — пролепетал боец, — его в ремонт, а меня вместо него.

— Так вместо него — это не сюда, а на разъезд Квилишкис, что в пяти километрах отсюда.

— Товарищ лейтенант сказали, что нужно ехать туда, где я был в прошлый раз, я и приехал.

Комбат, сопя и играя желваками на скулах, переводил взгляд с главного инженера то на Пенкина, то на воина. Поняв, что виноватого за одну минут ему не найти, он рявкнул:

— Следуйте за мной! Да пошевеливайтесь!

Пока он с майором Грудовским шел к машине, Пенкин и водитель уже заняли места в кабине крана. УАЗик взревел и понесся по дороге. За ним, едва поспевая по грунтовке, летел кран.

— Не отпускай его, но и близко не прижимайся. Комбат в бешенстве, может отмочить что угодно.

Дорога была извилистая, на кране было написано «скорость не выше 40 км в час», однако стрелка спидометра часто уходила за шестьдесят. Управлять такой махиной было непросто. На поворотах кран заносило и валило на бок. Двенадцатиметровая стрела весом больше тонны — это вам не шутки. Неожиданно, когда комбатовоз скрылся за поворотом, заросшим кустами, Пенкин тихо сказал водителю:

— Притормози.

Тот начал притормаживать, одновременно входя в поворот. В семи метрах за кустами стоял УАЗ. Солдат побледнел и изо всех сил надавил на педаль тормоза, даже привстав с сидения. Несмотря на то, что колеса были заблокированы, кран несло прямо на машину комбата. Боец едва сумел вывернуть руль, чтобы уйти от удара и машину развернуло поперек дороги. Комбат высунулся в приоткрытую дверь и гаркнул:

— Что плетётесь, как сонные мухи?

Комбатовоз вновь полетел вперед, а кран за ним.

— Видишь, что делает? — спросил водителя Пенкин.

Тот только кивнул головой, вытерев пот со лба рукавом.

«Да, — подумал Жора, — а комбат не робкого десятка. Не притормози Паша на повороте, кран бы снёс его машину. Впрочем, может он этого и добивался? А за разбитую машину и, не дай Бог, травмы командиров пришлось бы мне отвечать по полной мерке. Как старшему по машине…»

Показался объект. Там кран был действительно нужен позарез. Грузы были такие, что справиться с ними мог только шестнадцатитонник. Вернулись в часть они уже к темноте.

Пенкин перед сном, вспоминая свою поездку, для себя решил: с этим нужно что-то делать. Так дальше жить нельзя.

Фронда

— Огуренков, что опять у тебя за волокита с ремонтом дизель — компрессора? Забыл, что он с утра нужен будет на работе. Хочешь, чтобы из-за тебя мой батальон план сорвал? — прорычал, вместо «Здравствуйте», вошедший в офицерскую столовую комбат. Видно было, что он сильно не в духе, да еще возможно и с похмелья.

— Поляков, это не твои бойцы возле автопарка балду бьют, вместо того, чтобы грузить инструмент в машину? А вы все думаете — откуда берутся потери времени.

Оба упомянутых лейтенанта, встали, не дождавшись чая и, дожевывая на ходу бутерброд с маслом, который выделила им на завтрак Родина. Они бодро выскочили из вагончика, надевая на ходу фуражки и, вспоминая все крепкие выражения, которые невольно лезли на ум.

После этого майор уселся на свое любимое место в дальнем углу, откуда во время принятия пищи он, как сип белоголовый зорко поглядывал на офицеров, сидящих за другими столиками. Рядом с ним за стол никто не садился, за исключением зампотеха или главного инженера. Замполит части и зам. по тылу, когда приезжали в городок, привозили собой жен, а потому предпочитали обедать дома и в столовой вообще не появлялись.

Картины, подобные приведенной выше, когда кто-либо из офицеров выскакивал из-за стола, оставив недоеденным завтрак или обед, повторялись практически каждое утро. А, бывало, и без обеда кто-либо оставался.

Вообще-то в этом заведении существовал определенный этикет. Когда офицер заходил в столовую, то громко здоровался со всеми присутствующими без рукопожатий, вешал фуражку, садился за стол и желал присутствующим приятного аппетита. Пенкина это сначала смешило: «Ну, какая мне разница есть у них аппетит или нет».

Однако с волками жить — по-волчьи выть. Привык и он. Не мог он только привыкнуть к хамству начальников.

Пока Жора Пенкин топтал сапогами плац на сборах в Чернигове, в их воинскую часть прибыло новое пополнение солдат, и офицеров. Офицерами были в основном лейтенанты, призванные на два года после ВУЗов. Естественно, что вскоре они уже были знакомы с Пенкиным, сначала заочно, поскольку каждому из них в красках рассказали о казусе на строевом смотре, а потом и непосредственно. Как ни крути, а это были другие офицеры, чем те, которые окончили военные училища. Моментов здесь было два: во-первых, двухгодичники были, как правило, более начитанными, эрудированными и человечными по отношению к подчиненным. А во вторых, служба хоть и была почётной обязанностью, но была она не навсегда и даже не на двадцать пять лет. Каждый из них, за редким исключением, мечтал вернуться к себе в свой родной город, к семье и друзьям. Поскольку не было желания получать новые звания и должности, не было и желания подстраиваться под самодурство начальства, терпеть порядки, установленные вопреки привычному образу жизни и здравому смыслу.

Скоро в комнате вагончика у Жоры Пенкина стала собираться офицерская молодёжь «с гражданским уклоном», как они сами себя называли. Молодые люди играли в шахматы, могли расписать «сочинку» или «ленинградку» без фанатизма к деньгам: по гривенничку за вист, а еще вели разговоры, обсуждая порядки в части, действия командиров, а так же как с этим бороться и в каких случаях. Человек несведущий может подумать: «Что у них там офицерских собраний не проводили, где можно всё высказать. Или партийных собраний не существовало?».

Всё было. Только офицерским собранием руководит или командир части или кто-либо из его заместителей, так что попытки критиковать начальников пресекаются в корне. Кроме того, Пенкина замполит части ознакомил под роспись с секретной Директивой вооруженных сил СССР, в которой черным по белому было написано: «Запрещено критиковать на партийных собраниях и конференциях командиров и начальников за отданные ими приказы и распоряжения». В войсках её называли «Иметь можно только тех, кто ниже тебя ростом». В этой ситуации недовольство, всё больше возраставшее в части, требовало своего выхода. Топить своё душевное неустройство в водке — это выход тупиковый. Открытый бунт был невозможен. Бунт во все времена в армии жестоко подавлялся. Угодить под трибунал можно было запросто. Поэтому Пенкин, а как-то само собой он стал как самый старший и занимавший наиболее высокую должность, главарём «фракции офицеров-двухгодичников, предложил действовать в рамках «Фронды». Тем, кто плохо был знаком с историей и не читал «Двадцать лет спустя», пришлось разъяснить, что это не революция и не попытка переворота или саботажа. Это так дворяне говорят «фе» своему королю, когда он слишком неправильно себя ведет по отношению к ним. Всё должно было быть исключительно в рамках воинского Устава и Уголовного кодекса. В общих чертах план был следующий: Обращаться в присутствии начальства друг к другу исключительно по имени — отчеству. В тех случаях, когда кто-либо из кадровых офицеров обращается к двухгодичнику непочтительно, делать вид, что не слышал обращения, когда же кто-либо из старших офицеров употребляет в обращении мат, то издевательски невозмутимо переспрашивать: «Извините любезный, это вы мне?» Вскоре количество офицеров в части, призванных на два года, стало сравнимо с количеством кадровых, а это уже была сила. Такая политика, говорят, впоследствии начала довольно быстро приносить свои плоды, но полной победы принятого на вооружение метода Пенкин уже не увидел. Произошел вскоре случай, который перевернул его дальнейшую судьбу.

Всё началось еще утром. Сначала комбат испортил настроение в офицерской столовой двум лейтенантам так, что продолжать завтракать они уже не смогли и предпочли убраться, лишь бы не слышать придирок по своему адресу. Потом зам. потех перед общим разводом на плацу, когда уже началось построение в ротные коробки, громко обратился к командиру мехвзвода лейтенанту Долгову:

— Вот бл*дь, опять компрессор к работе не готов?

Бранное слово было употреблено для связки слов, а не лично и в другой раз лейтенант бы пропустил этот выпад мимо ушей, но «фронда» уже началась.

Долгов сделал идиотическое лицо и вежливо переспросил,

— Извините, где?

— Что, где? — невольно переспросил майор.

— Бл*ди где? Что-то я давно баб в руках не держал, — так же громко ответил ему лейтенант.

Офицеры, стоявшие в строю неподалеку, захохотали, наблюдая эту сцену. Зампотех позеленел от злости и хотел, было, что-то сказать, но заиграл из репродуктора марш «Прощание славянки» и войска двинулись по плацу, держа строй в шеренгах и колоннах.

Это сошло с рук лейтенанту. Очевидно, зампотех раздумывал, как же ему следует поступить. С подобным случаем он еще не сталкивался. А, самое главное, лейтенант ведь ему не грубил, он только повторил его слова…

После обеда шестеро «фрондеров» отправились в город Дукштас. Он был в двух километрах от их лагеря. Этот городишко литовский был невелик, однако в нём были дома, ходили люди в обычной одежде, а не в военной форме, работали магазины и даже рынок. Когда прогулка по городу была уже почти завершена, у Пенкина внезапно возник план, к исполнению которого все дружно приступили.

На следующее утро, когда наступило время завтрака, четыре лейтенанта стояли у входа в офицерскую столовую, о чем-то тихо беседуя. Увидев, как комбат, выйдя из своего вагончика, направился к столовой, они зашли внутрь и расположились за столиком, который был ближе всех к командирскому. Столик этот сегодня отличался от других. Посередине красовалась подставка с салфетками, а по краям лежали столовые приборы. Как только они уселись за стол, боец из кухонной обслуги в белоснежном фартуке подал на подносе им нарезанный хлеб, положенное традиционное сливочное масло, а еще в миске восемь яиц. К этому были присовокуплены четыре стакана в мельхиоровых подстаканниках, вроде тех, что были в ходу в те времена в пассажирских поездах.

Комбат вошел в столовую решительным шагом и сразу прошёл в свой дальний угол, заняв место за своим столом. В это время четыре лейтенанта вели за своим столом непринужденную светскую беседу. Поскольку в столовой вставать при появлении начальства, согласно Уставу не требуется, а поздороваться комбат не счёл нужным, то лейтенанты никак не отреагировали на его появление. Более того, постукивая чайной ложечкой по тёплому яичку и аккуратно снимая с него разбитую скорлупу, Пенкин обратился к Волжанцеву,

— А что, батенька, нынче в столичных театрах дают? После «„Юноны“ и „Авось“» я как-то упустил последние новинки. Вы всё-таки житель столицы, поведайте нам, будьте любезны.

— На театральном горизонте, достопочтенный мэтр, я вижу некоторое затишье, хотя, пожалуй, стоит отметить «Гнездо глухаря» Виктора Розова, в театре Сатиры. Папанов там блестяще сыграл, а ведь не молод уже.

— А у Вас, сударь, в Питере, что на музыкальных фронтах делается? — обратился Жора к Долгову.

— Видите ли, уважаемый, Георгий Петрович, в Питере тихо. Сейчас по части музыки шум скорее в Москве. Вот, к примеру, — отвечал с улыбкой лейтенант, намазывая масло на хлеб и сдабривая его горчичкой, — вышел в свет диск Высоцкого, а еще недавно он только по магнитофонным записям в народе расходился. Группа «Аквариум», не успев родиться, уже громко брякает копытами и пробивает себе дорогу наверх. Среди студентов она чрезвычайно популярна.

— Не слышал о такой.

— Услышите еще, заверю Вас.

Между тем комбат, слушая всю эту интеллигентскую чепуху и, наполовину не понимая, о чём идёт речь, начал краснеть, на скулах у него заходили желваки.

В это время ему на подносе солдат в белом фартуке принес миску с овсяной кашей, масло и чай в эмалированной кружке.

У майора от гнева глаза чуть не выскочили из орбит. Ему хорошо было видно, что стоит на столе у лейтенантов. Он за это время успел разглядеть, как ловко достает из скорлупы содержимое яичка всмятку, лейтенант Огуренков и как с удовольствием прихлёбывает чай лейтенант Пенкин, промокнув рот ажурной салфеткой.

Он взглянул на кашу в алюминиевой миске и взревел не хуже раненного бегемота, глядя на рядового, который еще не успел отойти от его стола.

— Это что?

— Овсянка, товарыща майор — улыбаясь коричневым лицом, ответил ему рядовой Алтынбаев, — кушайте, пожалста.

— Это ты мне? — схватил миску майор, — А у них что? Издеваешься?

Почуяв недоброе, солдат начал пятиться задом к двери в кухню, одновременно оправдываясь,

— Они это сами на кухню принесли. Товарищ лейтенант Пенкин приказал им это на завтрак подавать.

— Ах ты, мерзавец, заорал комбат и швырнул миской с кашей в Алтынбаева. Однако тот зорко наблюдая за действиями майора, ловко увернулся и скрылся за дверью кухни. Следом в дверь ударилась кружка с чаем.

Отшвырнув от себя стул, комбат резко выскочил из столовой, чуть не сбив с ног направляющегося в столовую зампотеха. С улицы донесся истошный крик:

— Начальника столовой ко мне! Дежурный, — уцепил он за рукав проходящего мимо капитан Петрусева, с красной повязкой на рукаве, — Прапорщика Заболотного разыскать немедленно и ко мне.

— Что это с ним? — изумленно спросил зампотех.

— Не знаю, — пожав плечами, ответил узбек Алтынбаев, — каша не понравилась, а ведь сам меню утверждал, прапорщик утром проба снимал. Ха-а-роший овсянка, я сам ел.

Вот тут весь лейтенантский стол грохнул со смеху.

Проруха

«Фронда», пустившая корни в железнодорожном батальоне, начала приносить свои плоды. Старшие офицеры теперь опасались всенародно материть лейтенантов, а комбат в столовой прекратил решать производственные вопросы во время завтрака.

Кроме того, выходка «фрондеров» с подстаканниками и яйцами всмятку, не прошла незамеченной у командования части. Начальник столовой получил строгий выговор за то, что находящиеся в столовой продукты не значились в суточной раскладке. Лейтенантам было предложено забрать из столовой стаканы с подстаканниками и пользоваться ими дома. У командира части, зато теперь шикарный подстаканник появился, и чай ему подавали только в нём, а офицерам на завтрак кроме каши стали выдавать вареные яйца не только по субботам, а через день. Тайное совещание у командира части с заместителями приняло решение «фронду» обезглавить. Поскольку руководитель этого неформального движения был виден как на ладони, то от него в первую голову и избавились. Лейтенант Пенкин был откомандирован в г. Советск, тот самый, где Наполеон с Александром Первым подписали мирное соглашение, правда, тогда он именовался Тильзит. Жора Пенкин был весьма рад в нём оказаться и продолжить службу во вновь формируемой части. Во-первых, им всегда владела тяга к перемене мест, а во-вторых, он получил еще одни подъемные в размере оклада. Более того, проживал он теперь в большой комнате КЭЧевской квартиры, которую, правда, должен был делить еще с одним лейтенантом. Однако после вагончика в литовской пустоши, всё это было достойной наградой за все его предыдущие мытарства. Сменили ему и должность. Оказалось, что вакансии замполитов все укомплектованы, зато нет комсомольского секретаря части. С учетом Жориной биографии ему эту должность и предложили. Он не отказался. С Миней, соседом по комнате он подружился весьма быстро. Вообще-то тот был Михаил Синьков — родом из Москвы, командир взвода автороты. Да и что им было делить? Вдвоем жить всё же было веселее, чем в одиночку.

Советск, как ни крути это второй по величине город Восточной Пруссии. Печать былого немецкого господства находила отражение на многих уголках этого города. По тем зданиям, которые не были до основания разрушены в ходе боёв Второй Мировой войны, можно было составить представление о немецкой архитектуре 18—19 веков. Отпечаток лежал на всём. Это и планировка улиц и парковые аллеи, и мостовые из брусчатки и городское хозяйство от чугунных крышек люков с вязью на них готического шрифта, до красных черепичных крыш. Было что посмотреть в городе. Им хотелось взглянуть и на мост королевы Луизы, через который войска вермахта хлынули в Литву и на памятник Глинке и многое другое. Вот только времени для этого, выкроить можно было не всегда.

Бывало порой, что их запоздалый ужин, а то и утренний сон, прерывались ударами кирзовых сапог в дверь и истошным криком посыльного солдата,

— Товарищи лейтенанты! Вставайте! Тревога!

Колотил он до тех пор, пока ему не отпирали массивную дубовую дверь, дабы посыльной мог убедиться, что оба они живы и здоровы, а сигнал доставлен.

Начальник штаба железнодорожного батальона, капитан Плотников порох предпочитал держать сухим и раз в десять дней минимум, устраивал учебные тревоги в части. Все, кто проходил через это, знают, что офицер должен прибывать в часть с так называемым «тревожным чемоданом», в котором располагается определенный набор предметов. Появление друзей в части, где уже все давно стояли в строю, всегда вызывало улыбки коллег, а иногда и довольно злые окрики. А чего было удивляться? Если большинство офицеров проживало в обозримой близости от батальона, да еще имело в распоряжении квартирные телефоны, то Жора и Миня жили в двух с половиной километрах от точки сбора. Поднятые в ранний час, они шествовали по городу, освещенному редкими уличными фонарями. Один при этом нёс на плечах объемный рюкзак, а второй тащил большой фибровый чемодан, в котором пакет, с обозначенными в перечне предметами, сиротливо занимал местечко в углу.

Основная масса офицеров прибывала в часть с «дипломатами», но у друзей такого гаджета не было, поэтому они укладывали вещи в то, что есть. Когда начальник штаба, стоявший перед офицерским строем с секундомером в руках, увидел их экипировку, то рассвирепел чрезвычайно.

— Вы бы еще по контейнеру трёхтонному по тревоге приволокли.

— Так в памятке написано «тревожный чемодан» а не «тревожный портфель». Какой у меня чемодан был, тот я и взял.

— Ты еще бы на этом экспонате первых пятилеток написал «тревожный чемодан», а то поверить в это трудно.

— Так точно, — бодро отозвался Синьков. По его улыбке было видно, что это приказание он точно выполнит.

— А у меня вообще чемодана нет, вот только рюкзак. Кстати, если придется выдвигаться маршем, пешим порядком, а не на машинах, то я бы предпочёл маршировать с рюкзаком, — глубокомысленно произнёс Пенкин.

— Если у кого-то возникло большое желание маршировать, то можно устроить десятикилометровый марш-бросок. А сейчас предъявите содержимое ваших тревожных чемоданов для проверки.

Весь строй зашелестел своими дипломатами, предъявляя капитану Плотникову, по его требованию, то блокнот и ручку, то трусы и майку, то любимый им курвиметр. Дошла очередь и до двух друзей.

— Предъявите электробритву, — обратился он к Пенкину.

— Нет ее у меня.

— Как это нет? А где она?

— Я не знаю где. Я ей не пользуюсь.

— В памятке же написано: «При себе иметь».

— Мало ли что можно написать, — огрызнулся Пенкин.

— В американской армии проверяют наличие презервативов, — добавил свое замечание, вызвавшее всеобщее веселье, лейтенант Синьков, — правда там начальство заботится о подчиненных и раз в неделю их выдает. А тут ничего не выдают, а только требуют.

— Что за дискуссия? — прогремел голос командира части, которого по сигналу «Тревога», если он поступил не из бригады или корпуса, дежурный и не оповещал. Просто проверка так затянулась, что уже скоро должен был начаться обычный день по распорядку, вот Мельников и пришел в часть.

— Два лейтенанта опять умничают, памятка по тревоге им не нравится, — пояснил начштаба.

— Пенкин, в чём дело?

— Ну, нет у меня электробритвы, — товарищ майор, — хоть бы подарил, что ли кто-нибудь.

— Ну, ты и губу раскатал, — ехидно заметил секретарь парткома части старлей Гребешков, который комсомольского секретаря терпеть не мог. — Губозакаточную машинку я бы тебе выдал.

Майор, сделав вид, что не заметил реплики, поскольку с Гребешковым никто не любил связываться, заметил:

— А бриться-то офицеру всё же надо.

— Так вот, — протянул командиру части Пенкин трофейный набор, который подарил ему перед отъездом в армию родной дядя.

— А ну, откройте.

Перед глазами комбата и начштаба предстал кожаный футляр на кнопках, в котором сверкала опасная бритва с ручкой из слоновой кости и надписью «Solingen» на лезвии. Еще в нем был аккуратный помазок с наборной ручкой, и плоская никелированная коробочка с мыльцем.

— Классная штука, — восхитился Мельников, — берегите её. Потом он обернулся к Плотникову и заметил:

— Имейте в виду, в полевых условиях электричество у Вас будет не всегда. Внесите изменения в памятку, — после чего удалился в здание штаба.

— Я знаю, кто теперь будет в нарядах вне очереди, — глубокомысленно пробормотал начштаба и, скомандовав, — Вольно! Разойдись, — распустил офицерский состав по местам службы.