Бесплатный фрагмент - Неверная. Чужая невеста. Сбежавшая от мужа

Неверная

Малика устало откинулась на подушки и из полуприкрытых век взглянула на Виктора. Сегодня он был особенно хорош. Такой настойчивый, смелый, ненасытный. Совсем как она. Ей никогда не было с ним скучно, и она никак не могла отказать себе в удовольствии встретиться с ним снова. И, похоже, он это знал. Малика потянулась, и Виктор тут же повернулся к ней, любуясь раскрасневшейся, откровенно красивой смуглой, черноглазой женщиной:

— Слушай, когда ты бросишь своего Ибрагима? — Виктор приподнялся на локте и пальцем обвёл округлость её груди: — Когда тебя рядом нет, мне так тоскливо…

Малика взглянула на него и слегка прикусила нижнюю губу, как это умела делать только она:

— Моего мужа зовут Ильяс, — улыбнулась она. — И, кстати, он меня ждёт.

Она наклонилась, поцеловала Виктора, потом поднялась и начала одеваться.

— Не перестаю тебе удивляться, — он с интересом наблюдал за ней. — Ты выросла на Кавказе, а там, говорят, очень строгие законы и за измену мужу полагается самое суровое наказание. Неужели ты совсем ничего не боишься?

Малика усмехнулась и изогнула правую бровь:

— Что мокрому дождя бояться? Я своё уже отбоялась, так, кажется, говорят в народе?

Виктор поймал её за руку и усадил рядом с собой на постель:

— Ты ничего не рассказывала мне о себе. Ну, кроме того, что у тебя есть муж и маленькая дочь. Как ты жила до меня?

Малика подавила вздох, но тут же взяла себя в руки и улыбнулась:

— Так сразу и не расскажешь. Да и не время сейчас. Давай в другой раз.

Она наклонилась и пухлыми губами коснулась его губ:

— Проводи меня. Мне, в самом деле, пора. Я не хочу, чтобы Ильяс сердился. Ты же его знаешь…

Виктор нехотя поднялся, накинул халат и, небрежно завязав пояс, вышел вслед за Маликой в прихожую. Но когда она открыла дверь, шагнул вслед за ней на лестничную клетку и, развернув её к себе лицом, поцеловал долгим поцелуем. Она мягко отстранилась от него, положив руки ему на грудь, но когда повернулась, чтобы уйти, замерла, вздрогнув от неожиданности: перед ней стояла Альбина, жена одного из друзей Ильяса, не раз бывавшая в гостях у них дома.

Сейчас она спустилась с верхнего этажа и, столкнувшись с Маликой, скривила губы в вызывающей усмешке:

— Приве-е-ет… Извините, я, кажется, помешала…

— Да, немного, — вскинула голову Малика и с вызовом посмотрела ей в глаза. — Всего доброго!

Ей очень хотелось побежать вниз по лестнице, выскочить на улицу, чтобы остудить пылающее лицо, но она заставила себя идти спокойным уверенным шагом. А спину ей прожигал взгляд спускающейся вслед за ней Альбины.

Выйдя из подъезда, Малика направилась к остановке, но ждать автобус не стала и обратилась к стоявшему неподалёку таксисту:

— Здравствуйте. Мне нужно на Михайловскую, туда, где Детский мир, знаете?

— Конечно! — водитель явно обрадовался, увидев красивую пассажирку. Он решил, что во время поездки можно будет не только поболтать с ней, но и познакомиться поближе, но Малика не собиралась вступать с ним в разговор. Она была занята собственными невесёлыми мыслями, которые, почему-то, вернули её в далёкое детство. Где-то там, в глубине давно ушедших лет таилось то, что не давало ей спокойно жить. Она родилась женщиной…

***

— Девочка… — Фирузе виновато взглянула на мужа и показала ему смуглое крохотное личико дочери, завёрнутой в белую полотняную простынь.

— Третья, — презрительно фыркнул Али, недовольно поджав губы. — Мелкая ещё какая. Хоть выбрось. Что за работница из неё вырастит? Зачем рожала такую?

— Думала, будет мальчик, — вздохнула Фирузе. — По всем приметам так выходило. И Фатима так говорила: «Живот высокий и мясо хочется, это к мальчику».

— Поганой метлой твою Фатиму со двора гнать надо! — окончательно рассердился Али. — Шарлатанка старая! Вот я её увижу…

Он развернулся и вышел из комнаты, оставив жену и новорождённую дочь со своей старой тёткой, местной повитухой Барият, которая жила с ними по соседству.

— Ничего, ничего, отойдёт, — усмехнулась старуха, обнажив гнилые зубы. — Хоть и дочь, а своя кровь. Куда же ему деваться.

— Трое дочерей уже, а он сына хочет, — вздохнула Фирузе. — Говорит, что смеются над ним все. Слабым называют. Не можешь, говорят, сына родить, значит, ни на что не способен…

Она хотела сказать ещё что-то, но дверь в комнату отворилась и на пороге появилась грузная фигура Патимат, её свекрови. В руках она держала поднос, на котором стояла пиала с бульоном, миска с куриными костями и целая сырая рыбина с чешуёй и хвостом.

Фирузе приподнялась на постели, чтобы привычно показать уважение матери своего мужа, но та только нахмурилась и принялась ворчать, устанавливая поднос на крепкий, но грубо сколоченный столик:

— Лежи уже. Недотёпа! Почему заранее в родильный дом не поехала? Не знаешь, что ли, как это делаться должно?!

— Раньше срока она родилась, — тихо начала оправдываться Фирузе. — Ещё почти две недели должна была её носить… Внезапно все началось, простите меня…

— Простите… — передразнила Патимат невестку, потом поднесла ей варёную куриную голову и шею: — На вот, ешь, чтоб дитё крепкое росло и головку хорошо держало. Куда ты этих девок плодишь? Есть две и хватило бы, зачем она нужна, третья? Мужа только позоришь! Вот я четверых сыновей родила! На весь аул слава! А ты ни на что не способна, кроме как ковры ткать.

— Помощница будет, — виновато проговорила Фирузе, послушно принимаясь за куриные кости, хотя аппетита у неё совсем не было и сильно тошнило от не выветрившегося запаха крови. Но спорить со свекровью она не имела права и только наблюдала со своего места как та, взяв мокрую скользкую рыбину за голову, хвостом начала водить по лицу её новорождённой дочки. Фирузе знала, что если так не сделать, ребёнок будет расти слюнявым, а это позор для всей семьи. Слюни всегда текли только у местного юродивого Джабраила, семнадцатилетнего парня, который слонялся по аулу, собирая за собой стайки собак. Не дожидаясь просьб хозяев, он бросался на помощь к тем, кто работал и принимался делать то же самое: ворошил граблями скошенную траву, чтобы она лучше сохла, месил глину с соломой, чтобы потом можно было делать саманные кирпичи, носил с реки воду, отгонял коров в стадо. За это ему выносили лепёшки с сыром, сладости или какую-нибудь одежду, а иногда шли к родителям Джабраила и давали за труд их сына небольшие деньги или продукты. Никто в ауле, ни взрослые, ни дети не издевались над несчастным парнем, всегда уважительно обходились с ним и делали вид, что не замечают, что он так сильно отличается от них.

Фирузе совсем не хотела такой участи для своей дочери и потому не возражала, наблюдая, как рыбья слизь покрывает крошечное личико новорождённой малышки. А свекровь, тем временем, продолжала исполнять над девочкой какие-то ритуалы, не обращая внимания на её надрывный плач. Наконец, она кивнула стоявшей в стороне Барият. Та уже закончила уборку и поднесла девочку к матери. Фирузе приложила её к груди и подняла взгляд на свекровь:

— Как вы решили назвать её?

— Не знаю ещё. Гульнара или Малика, — отрывисто ответила Патимат. — Не решила ещё.

— Гульнара — красивое имя, — улыбнулась Фирузе. — Так мою бабушку звали.

— Малика будет, — тут же решила её свекровь.

***

Несмотря на то, что особой радости появление Малики на свет семье не принесло, Патимат и Али провели все традиционные мероприятия, встретили гостей, приняли подарки и угостили всех на славу самыми вкусными блюдами. Только родственников Фирузе на празднике не было, её родителей не стало несколько лет назад, а с дальней родней она не общалась, потому что никого не знала, да и жили они не близко.

Новорождённую девочку выносить к гостям не стали, и Фирузе тоже не показалась там, чтобы не прогневить высшие силы. Только Патимат и две её старшие сестры пришли к ним в комнату, вымазали щеки и лоб девочки кровью жертвенного барана и положили в её колыбельку листы Священного Писания.

Неизвестно, что из этого помогло Малике выжить, но первые полтора года она, слабенькая и худенькая, то и дело находилась между жизнью и смертью. В конце концов, мать, в то время уже снова беременная, совсем махнула на младшую дочь рукой, и бабушка Патимат, решив, что хуже уже не будет, вынесла внучку на холодную веранду и положила на топчан, накрытый старым тулупом:

— Здесь спать будет! — заявила она невестке, вышедшей за ней следом.

— А если помрёт? — бросила Фирузе на свекровь недоумевающий взгляд.

— Всё равно к тому идёт, — ответила та.

Но Малика не умерла. Она стала потихоньку крепнуть и к трём годам совсем забыла, что такое болезни. Маленькая и худенькая, она быстро семенила рядом со старшими сёстрами Хавой и Саидой, когда те шли работать во двор или в огород. Помогала девочка не только там, но и на кухне. Саида отдала ей свою скалку, и малышка ловко управлялась с ней, раскатывая кусочки теста на то или иное блюдо.

Когда же она подросла, ей поручили уход за домашней птицей. Хава, как старшая из дочерей, управлялась с коровами, Саиде достались бараны и козы. Вместе они собирали хворост и даже рубили дрова. А ещё девочки были обязаны присматривать за новорождённой сестрёнкой Заирой, родившейся на удивление крепкой и здоровой. Али снова был недоволен женой и когда узнал, что она произвела на свет четвертую дочь, хотел выгнать её из дома, но тут за невестку вступилась Патимат:

— Опомнись, безумный! — одёрнула она сына, когда он пришёл сообщить ей о своём решении. — Кто лучше Фирузе умеет ткать ковры? Она же первая мастерица на всю округу! К ней отовсюду едут и платят хорошо. На что жить будем, если она уйдёт? Ты подумал об этом своей головой? И так на тебя Аллах прогневался, раз посылает только дочерей. С кем в старости останешься? Разойдутся они все по чужим углам, кто на тебя работать будет? Эх ты! Горе моё! Иди-иди, нечего пялить на меня свои глаза. Мирись с женой, без неё совсем пропадёшь.

Али послушался мать и больше разговор о том, что хочет выгнать Фирузе даже не поднимал. Да и вообще он уже понял, как это удобно, когда в твоей семье столько женщин. Они успевали делать по дому все, а он только отдавал им распоряжения и благосклонно принимал заботу о себе. Может быть поэтому, когда спустя несколько лет Фирузе родила ему пятую дочь Ийман, он не сердился и только махнул на жену рукой:

— Посмешили народ и хватит, больше я ничего не хочу.

Удивительно, но из всех дочерей Фирузе не любила именно Малику. Она не могла забыть, как намучилась с ней во время родов и сколько бессонных ночей провела потом у её люльки. А ещё хорошо помнила упрёки мужа в том, что родила такую слабенькую, а значит, совсем никчёмную дочь.

Али никогда не был для Хавы, Саиды, Малики и Заиры настоящим отцом. Они не имели права подойти и обнять его, просто поговорить с ним, попросить помощи или защиты. Ему и в голову не приходило, что дочери могут нуждаться в этом. Он общался с ними отрывисто и строго, просто раздавал указания и никогда не одаривал ласковым словом или улыбкой. Только Ийман, их пятая дочка, чем-то тронула его чёрствое сердце, но и к ней он никогда не подходил и требовал от жены, чтобы она забрала малышку, если та сама семенила к нему.

Вообще, Фирузе с дочерями, как и Патимат, жили в одном крыле дома, а сам Али — в другом. Туда девочки не имели права входить без разрешения, и мать с бабушкой строго следили, чтобы они соблюдали это правило.

И только Малика однажды нарушила его, за что и поплатилась.

В комнате отца стоял шкаф с книгами. Он был небольшой, но очень красивый, резной. Чья-то умелая рука искусно вырезала на деревянной поверхности и раскрасила двух странных птиц с длинными хвостами и коронами на головах. Вокруг вились лианы с распустившимися цветами и гроздьями ягод. И каждая из птиц держала в клюве по одной крупной красной ягоде. Иногда, когда у девочки появлялась свободная минутка, а рядом никого не было, Малика тайком подбиралась к двери и, словно зачарованная, смотрела на это великолепие. Вблизи она видела шкаф только один раз, когда бабушка Патимат, всегда сама наводившая порядок в комнате сына, позвала среднюю внучку и попросила принести веник, который она забыла взять с собой.

С открытым ртом пятилетняя Малика впервые переступила порог этой комнаты и тут же протянула руку к шкафу, чтобы погладить одну из великолепных птиц.

— Не трогай! — строгим голосом потребовала бабушка Патимат. — Ты вечно всё пачкаешь или ломаешь. Всё, иди отсюда! Нечего тебе тут делать. Забыла, разве, что это папина комната и вам сюда нельзя? Пошла! Пошла!

Малика боялась строгую бабушку и даже не подумала спорить с ней, это было просто невозможно. А потому девочка послушно вышла из комнаты и занялась своими делами. Но великолепный шкаф забыть не могла и всегда пользовалась любой минуткой, чтобы подбежать к двери и хоть одним глазком в маленькую щёлочку посмотреть на чудесных птиц.

Однажды под вечер, убедившись, что в доме никого нет и все заняты своими делами, Малика снова оказалась у заветной двери и припала глазом к знакомой щели. Ей казалось, что птицы тоже рады видеть её и потому так весело смотрят на неё своими блестящими глазами.

— Вы красивые… Я вас люблю… — прошептала девочка и вздрогнула как от удара, услышав за спиной грозный возглас отца.

Медленно, очень медленно Малика повернулась и увидела перед собой его грузную фигуру. Позади него стояли ещё трое мужчин: два соседа Джамалутдин и Алиаббас, и двоюродный брат отца — Тимур. Все они возвышались над крошечной девочкой, хмуря брови. Ещё бы, они застали её в тот момент, когда она находилась на мужской территории дома, да ещё и подглядывала в комнату отца. Это был настоящий позор.

Не прикасаясь к дочери, Али пальцем показал ей на выход и пошёл за ней следом, оставив гостей одних.

Несколько коротких, резких слов мужа, брошенных ей в лицо, заставили Фирузе покраснеть от стыда. Она принялась извиняться за себя и за дочь, но Али уже ушёл, не желая слушать её оправданий.

Разгневанная женщина повернулась к малышке и заговорила звенящим от ярости голосом:

— Маленькая мерзавка! Как ты посмела так опозорить меня? Ты будешь наказана! Никто не будет разговаривать и играть с тобой три месяца!

Фируза вышла из комнаты, но тут же вернулась с ковшом, полным крупной соли и высыпала его у стены.

— Становись сюда на колени! Каждый день будешь вставать сюда, пока Аллах не простит тебя.

Малика послушно подошла и опустилась коленями на белую, слегка хрустнувшую под её весом соль. Острые крупинки тут же впились в нежную кожу, но девочка не стала плакать и молить о пощаде. Она знала, что её всё равно никто не пожалеет. Мать ушла, но Малика не сдвинулась с места. Ей приказали стоять на коленях, и она не имела права ослушаться.

Малике тогда было всего пять лет.

Как и обещала мать, три месяца девочка жила в семье, которая объявила ей бойкот. Теперь её не пускали на кухню, не садились вместе с ней за стол, не позволяли отдыхать. Она была обязана выполнять самую грязную работу. Выносила отходы, мыла бадьи, которыми семья пользовалась как ночными уборными, каждый вечер очищала от грязи обувь всех членов семьи. А потом снова становилась на соль и с нетерпением ждала, когда же закончится этот мучительный час.

Никто из сестёр не смел разговаривать с ней, и только мама и бабушка отдавали ей короткие распоряжения о том, что она должна сделать. К концу положенного матерью срока, Малика так привыкла быть одна, что уже вздрагивала, если к ней кто-то обращался просто так. А ещё у неё очень болели ноги. Только когда соль разъела кожу на её коленях, Фирузе сжалилась над дочерью и больше не требовала от неё опускаться на колени.

***

Прошло несколько лет. Малика подросла и теперь каждый день вместе с сёстрами ходила в школу в соседнее село. Но возвращалась оттуда она всегда одна, уроки старших девочек заканчивались позднее, и ждать их не было никакого смысла.

Однажды Малика вышла из школы и, как обычно, медленно побрела в сторону дома. Но вдруг свернула на тропинку и быстрым шагом пошла совсем в другую сторону, туда, где над пропастью возвышался серый, покрытый мхом утёс. С большим трудом девочка забралась на высоту и села на шаткий, немного согретый осенним солнцем камень. Внизу под ней раскинулось волнующееся море разноцветной листвы. Деревья, кусты и травы смешались в один пёстрый ковёр и манили девочку к себе, обещая покой и сказочное блаженство. Ей вдруг захотелось встать, раскинуть руки и полететь туда, к ним. Может быть, в этом волшебном мире живут те восхитительные птицы с длинными хвостами и ягодами в клювах. Подумав об этом, Малика поднялась и подошла к краю утёса, но раскинуть руки не успела.

— Отойди оттуда, девочка, — услышала она за спиной чей-то очень добрый, ласковый голос. — Ты ведь не хочешь упасть?

Малика обернулась и увидела перед собой худощавого старика. Он стоял, опираясь обеими руками на посох и положив на них подбородок. Его седую бороду трепал лёгкий ветерок, а глаза излучали такое добро, что Малика с трудом отвела взгляд от лица незнакомого человека.

— Здравствуйте, дедушка, — сказала она, привычно склоняя голову в знак уважения перед старшим. И умолкла, не зная, что сказать.

— Зачем ты пришла сюда одна? — спросил её старик. — Ты упадёшь, разобьёшься и причинишь горе своей семье. Почему ты не понимаешь этого?

Малика робко подняла глаза и посмотрела на него:

— Я понимаю. Только там, внизу, так хорошо и красиво. Мне там понравится. Посмотрите сами.

Старик вытянул шею и несколько секунд любовался красотой осенней природы, но потом покачал головой:

— Ты ошибаешься. Внизу холодно, темно и сыро. Там копошатся змеи, сбиваясь в клубки, чтобы перезимовать на дне ущелья. Разве ты не боишься змей?

Малика вздрогнула:

— Очень боюсь.

— Я тоже, — сказал старик и вдруг громко засмеялся. — Видишь, мы с тобой похожи!

Малика, открыв рот, смотрела на своего нового знакомого и молчала. Она никогда не видела, чтобы мужчины смеялись вот так открыто и просто. Девочка вообще думала, что они не умеют делать это и теперь совсем растерялась.

— Я дедушка Бахтияр, — улыбнулся старик, с интересом разглядывая худенькую, глазастую девчушку. — А тебя как зовут?

— Малика, — ответила она ему.

— Я тебя видел не один раз, — сказал вдруг Бахтияр, — ты приходишь в наше село, чтобы учиться в школе. Но твой аул, Малика, совсем в другой стороне. Почему ты всё-таки пришла сюда, а не отправилась домой?

— Я не умею читать, — вздохнула девочка. — Учительница отругала меня и написала в дневнике, что я ничего не умею. Теперь мама снова поставит меня на соль или накажет как-нибудь по-другому. И все не будут разговаривать со мной, потому что я плохая и глупая. Так они говорят.

Старик нахмурился, а потом, помолчав, сказал:

— Я прихожу сюда за боярышником. Здесь он самый крупный и сладкий. Но не это самое главное. Кто съест немного ягод с этого куста, станет умным и способным человеком. Мне это всегда помогало. Давай попробуем, может быть тебе тоже поможет.

Старик направился к кусту, сорвал несколько ягод и на открытой ладони протянул их Малике.

— Вот, съешь. Только медленно. А теперь садись со мной рядом, доставай свой учебник и попробуй прочитать что-нибудь. Спешить не надо. Не торопись.

Малика смотрела на крупные налитые соком ягоды, которые видела не раз. Но только сейчас она вдруг подумала о том, что это именно то, что держали в своём клюве волшебные птицы. Как же она раньше не догадалась об этом?!

— Ну, чего же ты ждёшь? — улыбнулся Бахтияр, не понимая её замешательства.

Малика послушно сделала всё, что сказал добрый старик. Она съела ягоды, достала из портфеля и раскрыла книгу, а потом принялась медленно читать слово за словом. Удивительно, но буквы поддавались ей и Малика, прочитав по слогам пару предложений, весело рассмеялась:

— Дедушка Бахтияр, ты волшебник?!

Он улыбнулся ей, не ответив на вопрос. А ей это было и не нужно. Она и сама знала, что встретила самого доброго волшебника на свете. И тогда она, поддавшись внезапному порыву, рассказала ему про птиц, которых видела на дверцах шкафа.

— Есть такие птицы, — кивнул старик. — Их называют павлинами. Однажды ты увидишь их, и все твои мечты обязательно исполнятся.

Они поговорили ещё немного, потом Бахтияр проводил её до тропинки и помахал на прощание рукой:

— Приходи завтра, я буду ждать тебя с ягодами.

— Обязательно приду! — пообещала ему Малика.

Узнав о случившемся в школе, Фирузе рассердилась на дочь и снова наказала её, но девочка стойко перенесла гнев матери. Она с нетерпением ждала новой встречи с добрым дедушкой Бахтияром и весь вечер думала только о нём.

***

Девочка и старик виделись каждый день, встречаясь на своей полянке. Малика ела вкусные ягоды, усаживалась с ним рядом и читала, удивляясь тому, как боярышник помогает ей справиться с таким трудным делом, как чтение.

Но когда наступила зима, девочка вдруг растерялась:

— Дедушка Бахтияр, а как же я теперь буду читать? Боярышника ведь больше нет…

— А разве он тебе нужен? — весело рассмеялся старик. — Ты читаешь даже лучше меня, и я очень люблю слушать сказки из твоей книжки. Тебе просто нужно было немножко помочь.

Малика несколько раз хлопнула глазами. Её уже много раз хвалили в школе за хорошее чтение, но она думала, что это ей помогает волшебная ягода. А теперь оказалось, что никакого волшебства нет.

— Дедушка… — ахнула девочка и вдруг, не сдержавшись, призналась ему: — Ты самый лучший на свете и я тебя очень люблю!

А он в ответ обнял её и прижал к себе. Малика задохнулась от нахлынувшего счастья. Ещё никогда и никто не обнимал её, чтобы просто приласкать, а она так в этом нуждалась. Слёзы ручьями брызнули из её глаз, она и не думала, что ощущать доброе тепло от другого человека так приятно.

***

Никто не знал о дружбе девочки и одинокого старика. Он жил на краю селения, мало с кем общался и только в Малике нашёл родственную душу. Каждый день после школы она приходила к нему и целый час они беседовали, пили чай и много смеялись, читая что-нибудь или рассказывая друг другу истории. На всю жизнь Малика запомнила время, проведённое с дедушкой Бахтияром, ведь именно этого чужого человека она считала самым близким и родным на свете.

Малике исполнилось четырнадцать лет, когда Али решил выдать замуж Саиду. Старшая Хава была уже замужем, её просватали за двадцатисемилетнего парня по имени Сафутдин. Никогда не видевшая жениха Хава не стала спорить с родителями и покорно согласилась уехать с мужем в далёкий горный аул, где он проживал в одном доме вместе с престарелыми родителями. За ними требовался хороший уход, к тому же семья вела большое хозяйство и молодых женских рук в доме очень не хватало. Тихая, во всём покорная Хава, с детства привыкшая к тяжёлой работе, не ждала другой участи в браке. Ей предстояло делать всё то же самое, что и дома, только теперь с чужими людьми. И она, не возражая, согласилась на это.

Вскоре у неё появился первый сын, но Али, всегда мечтавший о мальчике, не мог рассчитывать на внука. По традиции, рождённые дети принадлежали только семье мужа. Впрочем, давно очерствевший душой Али совсем ни в ком не нуждался. Фирузе по-прежнему ткала ковры и тем самым зарабатывала деньги на всю семью, дочери вели хозяйство, мать следила за порядком и его всё устраивало. Не болея сердцем за свою семью, Али предпочитал проводить время в компании других мужчин, за стаканом араки обсуждая политику и новости, прочитанные в газетах.

Когда его друг и сосед Джамалутдин сказал ему, что Саида приглянулась его племяннику Кантемиру, Али только усмехнулся:

— Породниться, значит, со мной захотел? Ну смотри, калым за неё я возьму большой. Мать научила её ткать ковры, так что Саида будет золото, а не жена.

— Разберёмся, — засмеялся Джамалутдин и хлопнул его по плечу.

***

Когда бледная, взволнованная Саида вошла в комнату, Малика, взглянув на неё, испугалась:

— Что с тобой, сестра?

Та не ответила, упала лицом вниз на кровать и залилась горькими слезами. Малика подсела к ней и стала осторожно гладить её вздрагивающую спину:

— Саида, миленькая, не плачь. Расскажи, что случилось?

Но девушка долго не могла успокоиться и прошло немало времени, прежде чем она сумела произнести:

— Меня отдадут за Кантемира, племянника дяди Джамалутдина. А я этого не хочу.

— Почему? — удивилась Малика. — Я видела его, он сильный и красивый.

— Глупая! — внезапно рассердилась на неё сестра. — Что мне с его красоты? Зачем она мне? Ты ничего не понимаешь! И не поймёшь!

Она широкими взмахами ладоней вытерла слезы и вышла из комнаты, шатаясь так, будто сильный ветер сбивал её с ног.

Малика и в самом деле ничего не поняла. Но спустя несколько дней, возвращаясь в сумерках домой, услышала в кустах неподалёку от тропинки тихий женский голос:

— Я боюсь, Тимур. А что, если кто-нибудь об этом узнает?

— Не бойся, любимая. Я всегда буду с тобой и никому тебя не отдам. Я все подготовлю, и мы сбежим отсюда, мир большой, нас не найдут. Только ты верь мне, Саида, слышишь?

Малика прижала ладонь к губам, чтобы сдержать рвущийся наружу крик. Она узнала голос сестры и Тимура, бедного парня, жившего на краю аула со своей престарелой бабушкой. Старенький саманный домишко Тимура вот-вот грозился рухнуть на головы своим обитателям, и парень то и дело латал протекавшую соломенную крышу или подмазывал свежей глиной его стены. Зимой бабушка и внук согревались, растапливая печь кизяками или хворостом, дров им купить было просто не за что.

Тимур не был бездельником. Он с ранних лет работал, не покладая рук, на богатых жителей аула, нанимался на работу и в другие села. Но заработка ему хватало только для того, чтобы они могли хоть как-то питаться и покупать нужные бабушке лекарства.

Малика, осторожно ступая по тропинке, поспешила уйти прочь. Она теперь знала тайну сестры, но никому не собиралась рассказывать её. Малика и раньше видела Саиду и Тимура, которые при встрече обменивались долгими взглядами или перекидывались несколькими фразами. Не знала она только, что прошлым летом, когда Саида выгоняла на косогоры отару овец, чтобы они паслись там, к ней приходил Тимур и влюблённые подолгу не размыкали рук, находя друг в друге утешение, которого им так не хватало. Они договорились, что Тимур будет много работать, а когда соберёт калым, обязательно придёт к отцу Саиды, чтобы посвататься к ней.

Вот только Али решил всё по-своему.

— Так вот она какая, любовь, — думала Малика, лёжа ночью в своей постели и прислушиваясь к тяжёлым вздохам ворочавшейся на своём месте сестры. В том, что Саида любит Тимура она нисколько не сомневалась и тоже хотела полюбить хорошего парня, с которым можно было бы сбежать из ненавистного дома.

На примете у Малики был такой. Его звали Азиз, и он учился в выпускном классе. Стройный зеленоглазый красавец давно запал в её сердце, но она не смела и думать о нём, и вдруг теперь, сравнивая себя и сестру, решила, что тоже имеет право на любовь. Несколько дней она была сама не своя и старый Бахтияр, когда девушка навещала его, даже забеспокоился, заметив, как она осунулась за последнее время.

— Что это с тобой, Малика? Бледная такая ходишь, задумчивая, — встревоженно спросил он.

— Дедушка, а что такое любовь? — подняла на него пытливый взгляд Малика.

— Любо-о-овь… — растерянно протянул старик. — Ну и вопрос. Не ожидал я его от тебя услышать. Любовь…

Он сел на табурет к столу и, задумчиво подперев рукой подбородок, проговорил:

— Любовь разная бывает. Родители любят своих детей, а дети родителей, животных можно любить за их преданность…

— Нет, — покачала головой Малика. — Я про другую любовь говорю. Вот ты когда-нибудь любил девушку? Ну, когда был молодой…

Бахтияр тяжело сглотнул и отвёл взгляд в сторону. Потом долго молчал, но знал, что ответить ему придётся, ведь Малика ждала его ответа.

— Любил. Но если ты захочешь, я расскажу тебе об этом попозже. Не сейчас, ладно?

— Ладно, — согласилась Малика. — Только ты не забудь. Мне очень-очень нужно это знать, понимаешь?

Старик кивнул, а когда проводил свою гостью домой, лёг на кровать и прикрыл глаза. Много, очень много лет и зим прошло с того дня, когда он в последний раз видел и держал в объятиях свою любовь. Снежинки кружились и падали на восковое, но такое прекрасное лицо его любимой. Осыпали они и саван, в который он завернул её. Сильный мороз сковал землю, но плечи Бахтияра тряслись не от холода, он рыдал, заливая горячими слезами щеки женщины, которую он прижимал к себе.

— Алёнушка, — вырвался из его груди надрывный, почти волчий вой. — Алёнушка моя…

Его история была таковой.

Жил в одном горном селении молодой красивый парень по имени Бахтияр. Родители не могли нарадоваться на единственного сына и очень гордились им. Бахтияр был поздним ребёнком, так уж вышло, что у Гасана и его Асият очень долго не было детей. Все беременности женщины заканчивались печально, и только когда ей исполнилось сорок лет, она смогла не только забеременеть, но и выносить ребёнка.

— Бессовестная, — качали головой соседки. — Старуха уже почти, а туда же, ходит, выставив вперёд свой живот и глаз не опускает.

Особенно старалась задеть женщину Зульфия, тридцатилетняя односельчанка Асият, выданная в это село замуж ещё в девичестве. Муж её, Осман, оказался никчёмным человеком, пьющим и драчливым. Зульфия нарожала ему четверых детей, но ему не было до них никакого дела, и не раз его несчастная жена проклинала свою судьбу, заставлявшую её едва сводить концы с концами.

Чёрная злоба и зависть поселились в сердце женщины, и она возненавидела всех, кто жил в достатке, мире и согласии. Особенно не давала ей покоя семья Асият и Гасана. Всегда улыбающиеся, всегда вместе и на праздниках, и на работе, они ни разу не бросили друг на друга недовольного взгляда, ни разу не поссорились ни дома, ни на людях. И лишь когда среди женщин заходила речь о детях, светлое лицо Асият темнело от невысказанной боли. Зульфия всегда чувствовала это и обязательно восклицала:

— Детки мои сегодня подбежали, обняли меня… Так хорошо! Все-таки материнское сердце как теплом всех согревает. Зачем жить, если деток нет… Только грешных Аллах так наказывает…

Женщины переглядывались и качали головами, а Асият опускала глаза и спешила отойти в сторону. И вот теперь она не собиралась стесняться. Да и зачем? Слишком долго она ждала своего счастья, чтобы отказываться от него из-за злых языков. Гасан во всем поддерживал жену и не мог найти себе места от радости, когда однажды тёплым весенним утром Асият легко и на удивление быстро родила ему крепенького, ладного и здорового сына. Дом Гасана наполнился счастьем, и он дал сыну созвучное с этим ощущением имя — Бахтияр, «друг счастья».

Так оно и было. Славный, смышлёный мальчишка подрастал не по дням, а по часам, и родители не успели заметить, как ему исполнилось десять лет. И вот тогда-то в их дом пришла настоящая беда.

***

Как-то, во время народного гулянья, Гасан, Асият и Бахтияр пришли вместе со всеми односельчанами на поляну, где проходило празднество. В большом котле варился шулюм из свежей баранины, повсюду жарились шашлыки, а женщины накрывали общий, поставленный в длину стол, уставляя его домашними вкусными блюдами. Весёлое застолье продолжалось до вечера и Осман, как всегда, напившись, принялся шататься по поляне, не обращая внимания на жену и приставая ко всем с нудными, глупыми разговорами. Его прогоняли, но он продолжал всем докучать, и только когда Зульфия увела его домой, все вздохнули с облегчением.

Мужчины решили устроить соревнования по метанию ножей и стрельбе из ружей. Гасан всегда мастерски метал ножи и в этот раз пообещал попасть в маленькую монету, которую закрепили на деревянном столбе.

— Учись, сынок, — обратился он к сыну и, размахнувшись, метнул свой острый как бритва нож в столб.

Откуда там взялся Осман, так никто и не понял. Но нож Гасана вонзился ему прямо в сердце и Осман, неловко вскинув руки, замертво упал на землю. Народ только ахнуть успел, а Гасан бросился к поверженному Осману и потянул за ручку ножа. Кровь хлынула фонтаном, залив одежду и руки Гасана, но он продолжал трясти Османа, умоляя его открыть глаза.

— Вай, шайтан! Что ты наделал!!! — раскричалась прибежавшая Зульфия, которую уже успели позвать к месту трагедии. — Проклятый! Как я теперь буду жить одна? Осман, мой Осман! Люди! Помогите…

Она вдруг вскочила и, страшная, растрёпанная, набросилась с кулаками на Гасана:

— Злодей! Ты специально сделал это! Ты всегда нам завидовал и теперь поплатишься за это!!!

Гасан не отвечал. Он стоял и смотрел, как Асият прижимает к себе испуганного Бахтияра, и тоже не сводит с него глаз. Кто-то вызвал милицию и на поляне быстро восстановился порядок. Османа и Гасана увезли. Асият увела сына домой и закрылась там. Не вышла она, даже когда Зульфия прибежала к ней и стала стучать кулаками в дверь, рассыпая свои проклятия. Несколько дней никто не видел семью Гасана, а потом он сам появился в селении и, собрав старейшин, поклонился им в ноги.

Как оказалось, на общем совете было решено заступиться за Гасана. Несколько человек даже поехали в город, чтобы объяснить, что все вышло случайно. И на суде, который был назначен очень быстро, судья вынес Гасану оправдательный приговор.

— Это что же получается, — металась потом по селу Зульфия. — Мужа моего убили и убийцу выпустили? Где же справедливость? Как же это так?

— Что ты хочешь? — спросили у неё старейшины.

— Дом свой пусть мне отдаст и хозяйство, — заявила Зульфия. — Мне ведь теперь одной детей поднимать надо!

Старики только головой покачали, но Зульфия успокаиваться не собиралась. По селу уже поползли разговоры о том, что она рада избавлению от надоевшего ей мужа, а теперь она хочет ещё и заработать на этом.

— Так тому и быть, — решил Гасан, собрал нехитрые пожитки жены и сына, погрузил на арбу и позвал Зульфию. — Вот, смотри, мы все оставляем тебе. И дом, и скотину, и птицу. Живи и прости нас.

— Куда же вы пойдёте? — воскликнул старик, сосед Гасана. — Разве можно все вот так отдавать вздорной бабе?

— Ничего, — улыбнулся Гасан. — Мы не пропадём. А вы не поминайте нас лихом, дедушка Хаби…

***

Гасан со своей семьёй поселился в небольшом ауле, в старенькой мазанке, которая когда-то принадлежала его дальнему родственнику, давно уже не жившему на свете. До глубокой осени они поправляли домишко, огораживали его, все трое нанимались на работу, чтобы получить за это хоть какие-то деньги. Но вылезти из нужды оказалось не так-то и просто. Пять лет тяжёлого труда надорвали силы и здоровье Асият и однажды дождливым осенним днём Гасан и Бахтияр похоронили её у большой березы. А по весне, незадолго до шестнадцатилетия сына, рядом с женой лёг и сам Гасан. Похоронив его, Бахтияр стал жить один. Трудолюбивый, неунывающий парень приглянулся местному богачу и однажды он позвал его к себе:

— Живи у меня, работай на мельнице. Платить буду хорошо, — предложил он. — Только не воруй.

— Зачем мне? — пожал плечами Бахтияр. — Я не такой…

Прошло пять лет. За это время Бахтияр превратился в сильного, красивого парня и, когда хозяин снова позвал его к себе, пришёл поигрывая мускулами на сильных руках.

— Хоро-о-ш, — похвалил его Алибек. И вдруг сказал: — Женись на моей дочке. Надо так.

— Зачем? — удивился Бахтияр. Он хорошо знал гордую, спесивую Фатиму, но никогда не заглядывался на неё, считая, что эта невеста не для него. — Да она и не согласится.

— Много не говори и не спрашивай, — покачал головой Алибек. — Не твоё дело. Женись и все. Или тебе не нравится моя дочь? Тогда уходи, не будет у меня для тебя работы. Живи, как знаешь!

Бахтияр помолчал и кивнул:

— Ладно, если надо, я женюсь.

***

Зря Бахтияр надеялся на счастье с молодой женой. В первую же ночь, когда он к ней приблизился, Фатима отошла от него и надменно фыркнула:

— Не прикасайся ко мне! Я твоей по-настоящему никогда не буду! Думаешь, зачем отец женил тебя на мне? Я другого люблю и ребёнка от него жду. А ты мне никто и будешь никем, понятно? Спать ложись вон на том диване и радуйся, что теперь не будешь голодать, как раньше.

Бахтияр покраснел от унижения, но ничего жене говорить не стал. Утром он, как и раньше, уходил на мельницу, вечером возвращался, чтобы выспаться не на топчане, а на мягком диване, но ни с тестем, ни с женой сблизиться так и не смог.

В положенный срок Фатима родила дочку, но прожила слабенькая девочка всего три недели. Сразу после похорон Алибек позвал к себе зятя:

— Больше ты мне не нужен. За то, что спас мою дочь от позора, я тебя кормил, поил и одевал. Теперь Фатима поедет в город и будет жить там. А ты уходи. Больше ты мне не зять.

Бахтияр усмехнулся, развернулся и вышел из дома, ни разу не пожалев о том, что оставил его. Он пришёл к своему дому, постоял у могил отца и матери, прощаясь с ними, потом закрыл на щеколду дверь дома и пошёл прочь, решив поискать своё счастье на чужой стороне.

Чужбина встретила парня неласково. Все он успел узнать: и голод, и холод, и злобу людскую. Но стержень в душе Бахтияра сломать никому не удалось. А потом вдруг ему стали встречаться только добрые люди.

Как-то, наработавшись на тяжёлой погрузке вагонов, Бахтияр с трудом доплёлся до скамейки и упал на неё, запрокинув голову и закрыв глаза. Тяжёлый сон навалился на него и сквозь его пелену он вдруг услышал тоненький девичий голосок:

— Извините, вам плохо? Меня Алёна зовут. А вас?

***

— Мой дедушка Федя работает здесь, на железной дороге, — без умолку рассказывала девушка, время от времени оглядываясь, чтобы проверить, идёт ли за ней этот черноглазый молодой мужчина. — Мы с ним живём вдвоём. Тут по тропинке недалеко. Дедушка раньше был машинистом, а теперь он — дежурный по переезду. А я торгую пирожками и беляшами. Я сама их пеку. Меня когда-то бабушка научила. Только три года назад она умерла, и мы остались с дедушкой одни. А вы почему не пошли домой? На скамейке холодно, вон ветер какой холодный и дождь. Все-таки ноябрь на дворе. Вчера даже снег шел.

Она вдруг остановилась:

— Вы не разговариваете по-русски? Не понимаете меня, да?

— Плохо говорю, — снова задохнувшись от кашля, ответил Бахтияр. Последние шаги давались ему с большим трудом, голова кружилась, и он держался из последних сил, чтобы не упасть лицом вниз, прямо в хлюпающую под ногами грязь.

Бахтияр и сам не знал, зачем пошёл за этой девчонкой. Он вообще никуда не хотел идти. Даже в барак, где жил вот уже около полугода. Еле передвигая ноги, Бахтияр поднял глаза и увидел перед собой худенькую спину девушки в старом, облинялом пальтишке. Кажется, она сказала, что её зовут Алёна. Мысли молодого мужчины путались. А может быть, она тоже живёт в его бараке? Нет, он очень далеко отсюда. Обычно, пешком он добирался до него полтора часа. А сейчас они шли не очень долго и совсем в другую сторону. Бахтияр никогда не бывал здесь, но рассматривать окрестности сейчас не хотел. Да и что тут было рассматривать? Несколько домишек, похожих на дачные, старенькие, покосившиеся заборы. К одному из них Алёна свернула и распахнула скрипнувшую на ветру калитку:

— Проходите, — девушка пропустила вперёд своего спутника. — Ну что же вы остановились? Холодно! Вам нужно согреться. Вас тут никто не обидит…

Но Бахтияр стоял, ухватившись руками за штакетник, и не мог сдвинуться с места. В его глазах потемнело, и он чувствовал, что вот-вот упадёт.

— Дедушка! — Алёна бросилась к дому и обеими кулачками застучала в дверь: — Дедушка, помоги!

— Что такое?! — на крыльцо торопливо вышел невысокий худощавый старичок с беспокойными глазами и реденькой бородкой. — Что случилось? Гонятся за тобой, что ли, пострелуха?

— Вот! — Алёна махнула рукой на пошатывающегося у забора Бахтияра. — Я его нашла на скамейке. Он кашляет сильно и, по всему видно, что очень болен. Мне показалось, что ему некуда идти. А на улице он мог замёрзнуть насмерть. Поэтому я позвала его к нам.

— Да не сорочи ты, сорока, — одёрнул девушку дед. — Помоги лучше мне довести его до дома. Видишь, он идти не может. Ну, мил человек, давай-ка. Тут всего несколько шагов осталось.

Голова Бахтияра горела как в огне, и он уже плохо соображал, кто находится рядом с ним и что вообще происходит. Утомлённый тяжёлым трудом и внезапно свалившейся на него болезнью, он провалился в беспамятство и чёрная, непроглядная мгла опустила его в свой тягучий, беспросветный мрак.

Когда же Бахтияр открыл глаза, долго лежал и не мог сообразить, где же он находится. Бедненькая, но чистая комната. На стене часы с кукушкой и ковёр с оленями. Рядом с кроватью столик, на нём какие-то пузырьки с лекарствами, графин с водой и стакан. Под потолком лампа в плетёном, соломенном абажуре.

Бахтияр попробовал приподняться, но, к своему удивлению, понял, что не может сделать это. У него просто не хватило сил для того, чтобы сесть на кровати. Сильный кашель разорвал грудную клетку и в ту же минуту где-то рядом послышались шаркающие шаги:

— Ну что, голубчик, оклемался, слава Богу?! А я уж думал, не выкарабкаешься. Алёнка даже плакала…

Бахтияр смотрел на старичка с удивительно добрыми глазами и ничего не понимал, но имя «Алёна» вдруг всплыло в его памяти. Ну конечно, это та девушка, которая вчера привела его сюда. Бахтияр смутился. Надо же! С ним такое впервые. Его впустили в дом, а он разлёгся в кровати, как бессовестный человек.

— Прости, отец, — произнес Бахтияр и снова попытался встать, но старик не позволил сделать ему это. Он положил свою сухонькую ладошку ему на плечо:

— Лежи, лежи… тебе ещё нельзя вставать. Вот сейчас выпьешь лекарства, потом немного поешь. Тебя всё это время кормила Алёна, с ложечки, как маленького. Да и сейчас ты поесть сам не сможешь. Слишком ослаб. Я вообще думал, что помрёшь. Но ты, джигит, оказался крепким…

— Кормила? — Бахтияр округлил глаза.

— Конечно, — кивнул старик, набирав в ложечку лекарство и поднося её к губам больного: — Разве может человек прожить шесть дней без еды?

— Как шесть?! — Бахтияр послушно выпил лекарство и снова откинулся на подушки: — Нет, это было вчера.

— Фьююю! — присвистнул мужчина. — Сегодня неделя как ты у нас гостишь. А мы даже имени твоего не знаем. Как зовут-то тебя, сердешный?

— Бахтияр…

— А я Фёдор Ильич, — улыбнулся старик. — Вот и познакомились. Я смотрю, ты по-нашему не очень хорошо разговариваешь. Поди, в ауле каком-нибудь жил?

Ответить Бахтияр не успел. Скрипнула входная дверь и, впуская в комнату морозную свежесть и клубы пара, на пороге появилась раскрасневшаяся от холода Алёна. Увидев Бахтияра, она всплеснула руками и рассмеялась:

— Ой, как хорошо! Значит, вам уже лучше!? Я так рада! Дедушка, я же тебе говорила, что с ним всё будет хорошо.

— Его зовут Бахтияр, — ответил внучке старик. — Лекарство я ему дал, а вот покормить не успел. Ну а как там у тебя дела?

— Холодно! — торопливо подошла к печке девушка и приложила к печной кладке ладони. — Пока добежала замёрзла, ужас! И снега намело целые сугробы! Зато все пирожки в два счёта распродала! Всем хочется горяченького!

— Вот и молодец, — похвалил её Фёдор. — Отогревайся и отдыхай. Потом займёшься домашними делами. А я пойду на переезд. Михалыч просил подменить его сегодня. Справишься тут сама?

— Так мне же не впервой. Подожди немного, я соберу тебе с собой термосок, — улыбнулась дедушке Алёна, потом посмотрела на Бахтияра: — Сейчас я провожу дедулю и покормлю вас. Ой, я так рада, что вам лучше!

Через десять минут она вернулась к Бахтияру с тарелкой супа, привычными движениями положила салфетку ему на грудь, села рядом и набрала в ложку немного бульона.

Бахтияр залился краской от стыда:

— Я сам, — проговорил он и попытался взять у неё ложку, но его руки так дрожали, что он не смог удержать её и пролил бульон. Жар бросился ему в лицо, и мужчина отвернулся от девушки, считая, что опозорился перед ней. Но она только улыбнулась и мягкой ладошкой погладила его по щеке:

— Не надо так, — попросила она. — Не расстраивайтесь. Вы ещё такой слабый. Тётя Лида, наш фельдшер с вокзала, сказала, что у вас воспаление лёгких. Лечение назначила. Сказала, какие уколы вам нужно делать. Вы были в очень тяжёлом состоянии, и не могли обслуживать себя сами. Поэтому я переодевала вас, обтирала влажным полотенцем, мазала мазью, чтобы не было пролежней. Кормила, конечно.

— Я хочу сказать вам спасибо, — дрогнувшим голосом произнёс Бахтияр.

Ещё никто и никогда не относился к нему с такой заботой. Только отец и мать, но ведь они были родители. А эта незнакомая девушка и её дед… Почему они пожалели его? Разве есть на свете такие люди? Раньше Бахтияр думал, что их нет, и вот теперь встретил в самый тяжёлый момент своей жизни.

Алёна улыбнулась Бахтияру, снова поднося ложку к его губам:

— Главное, выздоравливайте. И пусть у вас всё будет хорошо!

С того дня Бахтияр быстро пошёл на поправку. Уже через несколько дней он мог вставать и ходить по комнате, а через неделю совсем окреп. Но когда собрался вернуться в свой барак, Фёдор покачал головой и не отпустил его:

— Куда ж ты пойдёшь, мил человек? После такой-то болезни. В твоём бараке ненамного теплее, чем на улице. И сквозняки повсюду гуляют. Или снова застыть хочешь? Нет! Оставайся уже, живи. Добрый ты, я это вижу. Живёшь без зла за душой. У нас хоть и тесновато, но место тебе нашлось. До весны перекантуешься, а там мы тебя держать не станем.

Алёна поддержала деда:

— Конечно, оставайтесь. Вы нам не помешаете…

Ни разу старый Фёдор не пожалел, что принял участие в судьбе Бахтияра. Молодой сильный мужчина оказался прекрасным помощником, ловким и умелым. Он постоянно что-то чинил, выправил забор и крыльцо, не подпускал Фёдора к поленнице, сам рубил дрова и тут же складывал их под навес. Вообще всю тяжёлую работу по дому Бахтияр взял на себя. Он также ходил на погрузки, а заработанные деньги приносил Алёне, которая вела домашнее хозяйство. Вечерами он сопровождал её на перрон и, пока она продавала пирожки, по договорённости с дежурным вокзала за небольшую плату чистил снег. Потом они вместе с Алёной шли домой, как всегда, разговаривая обо всём на свете. Теперь Бахтияр намного лучше знал русский язык и не смущался, если ему приходилось беседовать на нём. Алёна учила его правильным словам и фразам, и ему всегда было с ней очень легко.

Наступила весна, потом пришло лето, и снова осень закружила над городом золотистую листву, а Бахтияр всё жил в доме старого Фёдора и чувствовал себя так, будто обрёл настоящую семью. Да так оно и было. Добрые сердца всегда бьются в унисон, и Фёдор уже не раз замечал, как его внучка бросает на красавца Бахтияра быстрые, немного смущённые взгляды.

— Что ж, — думал старик, — пришло, значит, её время. Да и так рассудить, двадцать пятый год девке пошёл, пора бы уж обзавестись своей семьёй. А Бахтияр хороший человек, он её не обидит. Значит, так тому и быть. Пусть всё идёт, как идёт.

Но недели сменяли одна другую, а Фёдор всё не замечал, чтобы между внучкой и их постояльцем завязалось что-то новое. Они как всегда по-доброму общались, частенько пересмеивались друг с другом и вели себя как брат с сестрой.

Но как-то в феврале, Алёна, забежавшая в дом с мороза, в тёмных сенях случайно столкнулась с Бахтияром, невольно попав в его объятия. Искра, которую каждый из них так долго хранил в сердце, мгновенно вспыхнула. Бахтияр склонился над лицом девушки, она потянулась к нему, обвив его шею руками, и он коснулся горячими губами её приоткрытых, обожжённых холодом губ.

— Бахтияр… — ахнула Алёна.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я больше жизни тебя люблю…

— И я люблю тебя, — выдохнула она заветные слова. — Бахтияр… Как же долго я тебя ждала…

Старый Фёдор ласково улыбнулся, когда они рассказали ему о своих чувствах:

— Вот и славно! Будьте счастливы, дети мои…

***

Три года пролетели как один день. Фёдор, Бахтияр и Алёна жили очень дружно, никогда не было между ними недомолвок, обид или ссор. И когда старик занемог, он подозвал к себе зятя и сказал ему слабым, уставшим голосом:

— Хочу сказать тебе спасибо, Бахтияр, за душу твою добрую и сердце золотое. Теперь я могу спокойно уйти, не боясь за свою внучку.

— Что такое ты говоришь, отец?! — воскликнул Бахтияр, давно привыкший обращаться к нему так: — Мы вылечим тебя. Алёнушка купила лекарства, они тебе помогут.

Но Фёдор только покачал головой:

— От старости лекарства нету. А тебя я вот о чём хочу попросить. Не оставляй мою внучку, береги её, как я берёг. Мать её, моя дочка, при родах померла. И если б не Алёнушка, я бы тоже на этом свете давно не жил. А теперь иди, дай мне отдохнуть. Совсем сил не осталось, даже на слова…

— Отдыхай, отец…

Бахтияр поднялся, поправил одеяло, получше укутывая старика, и вышел, когда тот закрыл глаза.

***

Через два месяца Фёдора не стало. Алёна очень тяжело перенесла уход дедушки, и, если бы не поддержка мужа, неизвестно, справилась бы она со своим горем вообще. Но Бахтияр всегда был рядом, и постепенно рана на её душе стала затягиваться. А потом в их дом пришла новая беда.

Однажды утром, когда Алёна готовила завтрак, в их дверь постучали. Бахтияр сам открыл незваным гостям и увидел на пороге пятерых незнакомцев. Среди них были два милиционера в форме, на остальных красовались добротные, хорошо сшитые пальто и фетровые шляпы.

— Позвольте войти? — спросил человек с папкой в руках.

Бахтияр отступил в сторону. Он никак не мог понять, чего хотят от них эти люди. А те строго и сурово говорили о том, что дом Алёны и Бахтияра признан незаконной постройкой, как и остальные дома, находящиеся по соседству. Половина из них уже давно были заброшены, в некоторых продолжали жить люди, и вот теперь государственная комиссия решила снести посёлок, потому что он не соответствовал каким-то там положением о безопасности.

— Где же мы будем жить? — ахнула Алёна. — Я ведь родилась в этом доме. И моя мама, и дедушка жили тут.

— У вас есть документы собственника жилья? — поинтересовался у Алёны один из милиционеров.

Она достала с полки коробку, в которой хранились всякие бумаги, и принялась перебирать их. Но ничего, относящегося к дому, там не было.

— Значит, ваше проживание здесь неправомерно, — решили члены комиссии, — и вы не имеете права на какие-либо компенсации. У вас есть месяц на выселение. Дальше посёлок будет снесён и вам в любом случае придётся искать себе жильё.

— Что же мы будем делать, Бахтияр? — повернулась к мужу Алёна, когда за этими людьми закрылась дверь.

— Поедем ко мне, — решительно произнёс он. — Я давно хочу вернуться на родину. Очень соскучился по тем местам. Там у меня есть домишко. Подлатаем его и будем жить.

Алёна вздохнула и припала к плечу мужа. Она знала, что будет счастлива с ним где угодно.

***

— Кто это поселился в той старой лачуге? — кивнула Зульфия, показывая невестке на тонкую струйку дыма, поднимавшуюся над соломенной крышей давно заброшенной мазанки. Она только вчера приехала в гости к сыну и ещё не знала последних новостей.

— Так это Бахтияр вернулся, сын Гасана, — охотно пояснила Солтанат. — С женой приехал, русскую привёз. Я сама её ещё не видела, а Рамазан сказал, что это так.

— Бахтияр? — скрипнула зубами Зульфия. — Проклятый род! Никогда им не прощу моего Османа! Это Гасан убил его! Воткнул кинжал прямо в сердце! Пусть накажет их Аллах до седьмого поколения!

Солтанат с удивлением посмотрела на свою свекровь. Кого интересовала давно забытая история? Тем более, виноват в смерти Османа был не Бахтияр. Зачем ворошить прошлое? Всё равно ничего уже не изменить. Она пожала плечами и Зульфия, заметив этот жест, накинулась на неё чуть ли не с кулаками:

— Всё твоему мужу расскажу! Пусть Рамазан тебя накажет, если ты защищаешь убийцу его отца!

— Я никого не защищаю, — испугалась Солтанат. — Мне всё равно, что там с этим Бахтияром. У меня своя семья… Какое мне дело до них? Пусть живут, как знают…

— Вот то-то же, — кивнула Зульфия и вышла на улицу, чтобы получше рассмотреть, что делается на окраине аула, там, где снова жил ненавистный ей сын Гасана и Асият.

А Бахтияр, даже не догадываясь о том, что кто-то может его здесь ненавидеть, радовался как ребёнок, встречая свои знакомые места. Вместе с женой он поднялся на утёс и там показал ей на открывшуюся взору красоту.

— Мои родные горы, как же я по вам скучал! — воскликнул он и вдруг заговорил нараспев:

— Я тоскую везде с незапамятных пор…

По тропинкам, что круто взбираются в гору,

По студёным потокам, что катятся с гор,

По далёким аулам тоскую…

— Это стихи Расула Гамзатова? — улыбнулась Алёна. — Я помню, ты читал их мне.

— Да, — кивнул Бахтияр. — Мой отец очень любил его стихи и знал их наизусть.

— А что это за ягоды? — спросила Алёна, показывая рукой на усыпанный алыми кистями куст.

— Боярышник, — ответил жене Бахтияр, протянул руку и сорвал несколько ягод. — Вот, попробуй!

Алёна наклонилась и губами взяла с его ладони сочные, ароматные ягоды. Сердце Бахтияра дрогнуло от невыразимой нежности и он обнял жену, крепко прижав её к себе:

— Любимая… как я счастлив вдвоём с тобой…

Она подняла на него светящиеся от радости глаза:

— Втроём, Бахтияр… Втроём. У нас будет маленький…

— Алёна-а-а, — от восторга задохнулся он. И вдруг закричал, громко, вызывая гулкое горное эхо: — Я люблю тебя-я-я!!!

С тех пор они часто приходили сюда и подолгу сидели, обнявшись и с надеждой глядя в ясную, волнующую сердце даль.

***

В середине октября на аул обрушился ураган. Даже старожилы не помнили такой страшной бури. Огромные, столетние деревья ветер ломал словно спички, срывал крыши с домов и построек, в щепки разнёс старую мельницу. Только чудом уцелел домишко Бахтияра и, когда всё закончилось, он сам немало подивился этому.

Зато Зульфия была тут как тут:

— Привёз колдунью? — раскричалась она на опешившего мужчину. — Люди! Посмотрите на них! Бесстыжие! Они специально сделали всё это! Решили отомстить нам! Посмотрите, во что превратился дом моего сына! А ведь он построил его из камня, не то, что соломенная лачуга этого шайтана! Всё его ведьма наворожила! Ишь, выставила на нас глаза свои бесстыжие!

— Да что ж вы такое говорите, тётя Зульфия? — возмущённо воскликнул Бахтияр. — Как можно? Разве из-за нас случилось такое несчастье? Зачем вы придумываете это?

— Замолчи ты, сын убийцы! — кричала на него озлобленная женщина. — Весь ваш род проклятый! Тьфу!

— Не верьте ей, люди, — протянул руки к односельчанам Бахтияр. — Мы никому не делали зла. И пришли сюда с добром и миром.

— Зачем ты вернулся? — хмурясь, спросил его старый Абдулла.

— Здесь мой дом, — развёл руками Бахтияр. — Здесь могилы отца и матери. Как же иначе?

— Живи, — кивнул Абдулла, развернулся и пошёл прочь. Все, кто был здесь, тоже стали расходиться. И только Зульфия подняла руку и пригрозила Бахтияру пальцем, но больше говорить ничего не стала и поспешила домой за невесткой и сыном.

***

Как назло, с самого дня на аул стали обрушиваться одни беды за другими. То стая волков перегрызла почти всех овец, то коровы стали падать от неизвестной болезни. А потом и вовсе случилась трагедия. Тринадцатилетняя внучка Зульфии отправилась с вёдрами на речку, но поскользнулась на мокром камне и упала в воду. Быстрая, шумливая река не пожалела девочку, и никто не успел её спасти.

Во время похорон стоном стояли над аулом голоса и Зульфия, едва не сошедшая с ума от горя, снова подняла отчаянный крик:

— Люди добрые! Вы же видите! С тех пор как эта ведьма поселилась в нашем ауле, беды одна за другой стали стучаться в наши дома. Всех нас она изведёт! Добралась до моей внучки, доберётся и до ваших детей! Прогоните их отсюда, камнями забейте! Пусть только уходят и никогда больше не возвращаются!

Обезумевшая толпа бросилась к дому Бахтияра. Его там не было, вместе с другими мужчинами он ушёл на кладбище, участвуя в похоронной процессии, на которой женщинам присутствовать было нельзя.

Алёна, расстроенная случившемся и всем сердцем переживавшая за несчастную девочку, сначала не поняла, что за шум приближается к её дому. А когда вышла на порог, обомлела от испуга: её мгновенно окружили искажённые от ярости лица.

— Что вам нужно? — спросила она, прижимая руки к груди. И ахнула, когда первый камень прилетел ей в голову…

Тишина в ауле насторожила возвращавшихся домой с кладбища мужчин:

— Что это? — остановился один из них и прислушался, повернувшись в ту сторону, где находился дом Бахтияра. — Кричит кто-то…

Бахтияр рванул на далёкий, жалобный голос. Он сразу узнал его, это Алёна звала его по имени. Мужчины побежали за ним. И все остановились только когда увидели окровавленное тело Алёны. Она, в разорванном платье, лежала посреди двора, куда за волосы выволокла её обезумевшая толпа.

— Алёнушка… Алёнушка моя… — бросился к жене Бахтияр, упал перед ней на колени и принялся дрожащими руками ощупывать тело, прикрывая его лохмотьями разодранного платья. — Кто это сделал с тобой? Алёнушка…

Она молчала и только смотрела на него огромными глазами, в которых плескалась невероятная боль.

Толпа тихо разошлась, оставив их одних. Бахтияр поднял на руки жену и отнёс её в дом. Целую неделю она, безмолвная, лежала, глядя в потолок, а потом попросила мужа тихим, слабым голосом:

— Отнеси меня к нашему боярышнику.

— Холодно там, — проговорил он, чувствуя, как кровью обливается его сердце. — И дождь вот-вот начнётся…

— Пожалуйста, отнеси, — снова попросила она.

Завернув любимую в одеяло, Бахтияр отнёс её на утёс и там положил под потемневший куст боярышника.

— Теперь, — сказала Алёна, — сядь со мной рядом, обними. Я так тебя люблю…

Он выполнил и эту её просьбу, и надолго замер, прижимая к себе, драгоценное тело. Бахтияр не замечал ни начавшегося дождя со снегом, не пронизывающего ветра, он смотрел только на закрытые глаза своей жены и принимал свой стук сердца за её.

А потом он понял всё и его слёзы, смешиваясь с каплями дождя и тающего снега, закапали на бледное, безжизненное лицо Алёны.

Хоронить её на кладбище он не стал и на похороны никого не пустил. Сам долго молился над телом усопшей, сам, не обращая внимания на сковавший землю мороз, подготовил ей могилу на утёсе, у боярышника, выкорчёвывая камни и устилая ложе мягким пахучим сеном. Сам принёс, чтобы похоронить здесь. Он всё делал молча, машинально, словно умер вместе с ней. И только когда завернул любимую в саван, дикий, почти волчий вой вырвался из его груди:

— Алёнушка-а-а-а! Алёнушка моя!!!

***

С тех пор прошло много, очень много лет. Аул разросся, расстроился. Как-то очень быстро появились тут амбулатория, магазины и школа. В небытие ушли старики, а недавняя молодёжь обрела солидность и самоуверенность. Давно не было на свете Зульфии — как-то ранней весной злобная старуха отправилась в лес собирать хворост и не вернулась оттуда. Только спустя несколько дней искавшие её односельчане нашли разорванные лохмотья и обглоданные кости.

— Волки постарались, — объяснял молодёжи старый охотник. — Их сейчас развелось немало…

Ни дети, ни тем более невестки и зятья не жалели Зульфию, слишком вздорный у неё был характер. А Солтанат и вовсе радостно рассмеялась, поправляя платок перед зеркалом: ей от ненавистной свекрови всегда доставалось больше всех, и она не собиралась горевать о ней.

Все это проходило мимо Бахтияра. Он, замкнувшийся в своём горе, целыми днями пропадал на утёсе. Поставил там небольшую скамеечку и часто приходил туда, молча наблюдая за сменой времён года. Пятьдесят раз боярышник украшал себя белоснежными цветами, потом шумел над головой Бахтияра зелёной листвой и, наконец, наливался алыми, сочными ягодами. И никто из сельчан не тревожил хмурого, молчаливого старика до того дня, пока Малика, ничего не знавшая о судьбе старика и истории утёса, не пришла сюда, чтобы сорваться вниз и полететь к волшебным птицам, которые так ждали её в неясных детских мечтах.

Добрая, наивная девчушка отогрела сердце Бахтияра, и он отдал ей всю свою нерастраченную любовь…

Ему нравилось называть её внучкой и наблюдать, как она растёт и хорошеет прямо на его глазах.

— Совсем невеста, — любовался он Маликой, но растерялся, когда она однажды спросила его:

— Дедушка, а ты когда-нибудь любил девушку? Ну, когда был молодой…

Бахтияр ответил ей не сразу. Только через несколько дней он нашёл в себе силы все рассказать своей любимице.

— Значит, твоя Алёна была русская? — задумчиво спросила Малика, поглаживая морщинистые руки старика. — А разве можно любить чужих?

— Нет в любви чужих людей, — вздохнул Бахтияр. — И ты всегда слушай своё сердце, девочка. Оно никогда тебя не обманет…

— Я тебя люблю, дедушка! — Малика вскочила и крепко обняла старика.

— Спасибо тебе, — ответил он. — Спасибо тебе за все! Я тоже тебя люблю и очень прошу, проживи долгую-долгую и счастливую жизнь…

Малика кивнула, потом поцеловала его в щеку и, помахав на прощание, убежала. А Бахтияр поднялся, накинул на себя старую безрукавку, взял посох и, ненадолго заглянув к соседу Абдулле, пошёл на утёс.

— Вот и пришло моё время, Алёнушка, — сказал он, срывая гроздь алых ягод и усаживаясь возле могилки своей любимой. — Скоро я приду к тебе, и мы снова будем вместе…

***

— Зачем к тебе приходил старый Бахтияр? — спросила жена Абдуллу.

Он пожал плечами:

— Странный он сегодня какой-то. Взял с меня слово, что как помрёт, чтобы я похоронил его на утёсе, в одной могиле с его женой. Хорошим человеком меня назвал.

— Ой, чует моё сердце беду, — покачала головой Аиша. — Абдулла, сходи за ним туда, приведи домой. Давай вызовем врача, пусть посмотрит его.

Абдулла послушался жену и когда поднялся на утёс, коснулся плеча сидевшего у камня старика:

— Дедушка…

Но Бахтияр не ответил ему, сердце его не билось. Он, снова молодой и лёгкий, уже спешил на встречу к своей Алене и улыбался, зная, что где-то там она обязательно ждёт его…

***

Малика даже не догадывалась о том, что произошло с её добрым другом. После того, как дедушка Бахтияр рассказал ей о своей Алене, девочка ушла домой и долго думала о его словах. В свои четырнадцать лет она, воспитанная в строгости и вечном безмолвном повиновении, даже представить себе не могла, что можно выйти замуж за какого-нибудь чужанина. Или полюбить его. Это было просто невозможно, немыслимо. С ранних лет её приучали к мысли, что она должна быть покорной рабой сначала своего отца, потом мужа, которого ей выберут родители. Так поступила мама, потом — Хава. Малика никогда не видела, чтобы отец сделал по отношению к матери что-то особенное, нежное и тёплое. А дедушка Бахтияр делал это для своей Алёны. Он носил её на руках, укутывал плечи тёплым покрывалом, чтобы она не замёрзла. Обнимая, сидел с ней на утёсе и разговаривал не о домашних делах, а о чём-то другом, необычном и, наверное, приятном.

Как Малика ни старалась, она не могла представить отца и мать на месте дедушки Бахтияра и его жены. Значит, они не любят друг друга? Но почему тогда живут так долго вместе? Разве можно все это понять?

Голова девочки шла кругом. Она очень хотела знать ответы на свои вопросы, но кто мог помочь ей в этом? Книг в доме Али было мало. Коран, стихи и сказки народов Кавказа, вот, пожалуй, и все. Никаких романов о любви и чувствах. Из периодической печати только скучные газеты, которые Али получал, чтобы быть в курсе последних новостей.

Девочки, учившиеся в одном классе с Маликой, мало чем отличались от неё, а мать и старшие сестры никогда не были с ней особенно близки. Их просто не приучили к этому. В семье Али каждый был сам за себя.

— Спрошу у дедушки Бахтияра, — решила Малика. — Пусть он расскажет мне, почему кто-то может любить, а кто-то — нет.

Так думала она, возвращаясь домой, когда случайно услышала голос старшей сестры и Тимура.

— Я боюсь, Тимур, — говорила парню Саида. — А что, если кто-нибудь об этом узнает?

— Не бойся, любимая. Я всегда буду с тобой и никому тебя не отдам. Я все подготовлю, и мы сбежим отсюда. Мир большой, нас не найдут. Только ты верь мне, Саида, слышишь?

Малика чуть не ахнула и прижала ладонь к губам, сдерживая рвущийся из груди возглас, а потом торопливо ушла домой, чтобы сестра не увидела её здесь.

— Где ты ходишь? — напустилась на Малику мать. — Я что, одна всё делать должна? Иди масло взбивай! Разве можно быть такой лентяйкой? Сколько тебя ждать, бездельница?

Слушая привычное ворчание матери, Малика поспешила заняться делом. Она принесла сливки, которые сама же собрала два дня назад и осторожно вылила их в хноци, деревянную маслобойку на подставке, напоминающую бочку. Хорошо закупорив её, она принялась старательно вращать железную ручку, заставляя вращаться и маслобойку.

Сливки плескались внутри хноци, постепенно превращаясь в масло. Очень скоро руки девочки начали болеть, но останавливаться было нельзя, и Малика продолжала крутить хноци, хотя это давалось ей все с большим и большим трудом. Превращаясь в масло, сливки становились твёрже и тяжелее и последние вращения Малика делала уже двумя руками.

Наконец, масло было взбито, и девочка тоненькой рукой стала выбирать его из маслобойки, кусками отправляя в ледяную воду, которую сама же приготовила заранее. В хноци осталась пахта и Малика осторожно слила её в глиняный кувшин. Потом вернулась к маслу и стала быстро формировать его в жёлтые, остро пахнущие колобки.

— У меня всё готово, — сказала она, наконец, ставя перед матерью миску с маслом и кувшин с пахтой.

— Иди, — кивнула дочери Фирузе, даже не подумав поблагодарить её за нелёгкий труд. — Посмотри, где там Саида? Я отправила её с сыром к тётушке Майсарат и теперь не могу дождаться назад. Что за дочери у меня такие? Помощи не допросишься, а допросишься — не дождёшься!

Напрасно Фирузе говорила такие слова. Не только Саида и Малика, но и Заира с Ийман с малых лет работали не покладая рук. Очень часто взрослые давали им совсем не детские поручения, и у девочек практически не оставалось времени на игры. Только переделав все дела, они могли сесть где-нибудь в уголке с тряпичными куколками, которые достались им от старших сестёр, и радовались тому, что могут, наконец-то, отдохнуть.

Малике разрешали отвлекаться только на уроки, все остальное время она должна была трудиться наравне со старшей сестрой. Саида больше не ходила в школу и о другом образовании даже не мечтала.

— Будешь ткать ковры, как я. И сама голодная не останешься и мужа прокормишь, — заявила ей мать. И хотя Саида не любила это занятие, ей приходилось добросовестно обучаться нелёгкому делу, чтобы не сердить родителей. Особенно девушка боялась Разият, родную сестру бабушки Патимат, которая с некоторых пор поселилась в их доме.

Жизнь самой Разият не сложилась и навсегда озлобила эту женщину. Первый муж, за которого её выдали родители, оказался горьким пьяницей и бездельником. Он совсем не хотел работать и заставлял семью перебиваться с хлеба на воду. Кое-как Разият удалось уговорить его пойти хотя бы в пастухи к богатым односельчанам.

— Я слышала, как старый Абдулла говорил, что ему нужны люди. У него с сыновьями несколько отар, всех нужно пасти. Пойди, попросись, может быть, они тебя возьмут? Видишь ведь как тяжело нам жить, — убеждала мужа Разият, одной рукой прижимая к себе двухлетнюю дочку, а другой поглаживая снова округлившийся живот. — Что делать будем, если ты не найдёшь себе работу?

Асланбек поморщился, но к Абдулле пошёл. В сто раз лучше пастушить под открытым небом, чем каждый день слушать нытьё надоевшей жены. Абдулла принял его благосклонно и через пару дней Асланбек принёс жене деньги, а затем наскоро простился с ней и погнал овец на выпас.

С тех пор он неделями не появлялся дома, пропадая на дальних выгонах с отарами овец. Такая жизнь ему была по душе, и он совсем не заботился о том, как живут его жена и маленькая дочка. Была бы бутылочка с собой, лепёшки да кусок сыра.

А потом случилась беда. В одну из зимних ночей отару окружила стая волков. Им не помешал даже деревянный загон, где столпились испуганные животные. Напрасно пастушьи собаки надрывались от лая, призывая на помощь человека, а два волкодава, не жалея себя, бросались на серых хищников. Силы были неравны. Асланбек же крепко спал, опорожнив целую бутыль чачи, которую ему посчастливилось раздобыть, и ничего не слышал. Когда же утром он вышел из хижины, где ночевал, его взору предстала страшная картина: вся округа была усыпана бездыханными тушами овец, собаки тоже погибли, но и три волка не перенесли жестокой схватки с ними.

Пастух схватился за голову, не зная, что ему теперь делать. А невдалеке уже слышался конский топот, это молодые хозяева отары объезжали свои выгоны, проверяя, как обстоят дела у нанятых ими пастухов.

Разият так и ахнула, когда увидела избитого до полусмерти мужа, который еле-еле притащился домой.

— Что с тобой, Асланбек? — бросилась она к нему, но он только отмахнулся от неё и упал вниз лицом на топчан. Через три дня он умер, не перенеся жестоких побоев, и Разият осталась одна с маленькой дочкой на руках и малышом, который вот-вот должен был родиться.

Похоронив мужа, несчастная женщина была вынуждена продать дом, который остался ей от Асланбека, чтобы рассчитаться за тот урон, который он нанёс своим хозяевам. А сама вернулась в родительский дом, где и родила вторую дочку.

Отец и мать Разият в то время воспитывали двух сыновей-подростков и со временем готовились принять в семью невесток, а потому не очень обрадовались возвращению дочери. И едва она освободилась от своего бремени, заговорили о том, что она должна думать, как жить дальше.

— Что мне думать? — качала головой Разият, не скрывая своих горьких слёз. — У меня двое детей, из которых одна — грудничок. Мама, куда же я пойду? Мужа нет, дома нет… Зачем вы выдали меня замуж за Асланбека, вы ведь знали, какой он…

— Замолчи! — обрывала её мать. — Не тебе судить, в чем мы правы, а в чем нет!

***

Прошло полгода. Как-то мать зашла в комнату Разият и кивнула на дверь:

— Иди, тебя зовёт отец.

Взглянув на её лицо, Разият сразу поняла, что ничего хорошего из этого ждать не стоит. Опустив голову, она направилась к нему и встала у порога, заметив, что он не один.

— Это Ибрагим, — сказал отец. — Он пришёл, чтобы просить твоей руки. Я дал согласие, и ты должна знать об этом.

Кровь бросилась в лицо молодой женщине. Она знала этого Ибрагима. Хромой и одноглазый из-за полученных в далёкой юности увечий, он был уже дважды вдовцом и теперь один воспитывал пятерых детей. Все в селении знали его жестокий, злобный нрав, знали и о том, что его бедные жены постоянно терпели от него побои. Не радовал их даже богатый просторный дом Ибрагима. Жалкие, забитые мужем женщины не могли жаловаться на свою судьбу и одна за другой ушли в могилу. И вот теперь эта же участь ждала и Разият.

Что она могла сделать? Броситься отцу в ноги? Умолять его отказать Ибрагиму? Это было немыслимо. Разият поняла, что родители решили так избавиться от неё и заодно обогатиться, получив от состоятельного зятя большой калым. Закрыв глаза, она кивнула.

— Хорошо, отец. На все твоя воля.

— Иди к себе, остальное тебя волновать не должно, — махнул рукой он, Разият покорно склонила голову и вышла. Её душа рвалась и металась от боли, но никто на белом свете не мог понять и пожалеть её, даже родная мать.

— Отец знает, что для тебя лучше, — сказала она дочери. — Готовься, свадьба будет очень скоро.

В самом деле, свадьба не заставила себя долго ждать, Ибрагиму не терпелось привести домой новую жену. Он решил не устраивать пышных торжеств, просто выполнил все традиции и накрыл в своём дворе богатый стол для гостей. А бедняков, работавших на него и просто живущих по соседству, угостил за столами, выставленными на улице. Люди пили, ели и благословляли Ибрагима и его жену на долгую, счастливую жизнь.

Вот только этот брак не принёс Разият никакой радости. За каждую провинность, а часто и без вины, Ибрагим колотил жену, а ещё его дети постоянно жаловались отцу, если она не умела угодить им. Её собственные дочери всех боялись и почти не выходили из своей комнаты. И только младший сын Ибрагима Юсуф подружился с девочками и после школы обязательно приходил к ним, чтобы немного поиграть.

Как-то осенью Разият услышала, что он сильно кашляет, и поспешила увести его от дочерей. Она согрела ему молока с мёдом, растёрла грудь барсучьим жиром и заварила мать-и-мачеху, заставив выпить горьковатый настой. Потом укутала и велела не вставать. Однако его болезнь только начиналась. Почти две недели мальчик провёл в постели, в это время заболел его старший брат и, хотя перенёс болезнь на ногах, инфекция поселилась в их доме. Следующим заболел сам Ибрагим. Разият металась между больными. Она тоже плохо чувствовала себя и чуть с ума не сошла, когда услышала сухой, лающий кашель своих дочерей. Народные средства малышкам не помогали. Разият бросилась к докторам, но было уже слишком поздно…

***

Исхудавшая, почерневшая от горя, Разият стояла над двумя гробиками, плотно сжав губы. Сухие, остекленевшие глаза смотрели перед собой и ничего не видели. Когда же мужчины пришли, чтобы унести тела её дочерей, она бревном повалилась на руки своей сестры Патимат и других женщин, пришедших, чтобы скорбеть вместе с ней.

Никому не простила Разият смерти своих девочек. Больше всего она возненавидела доброго, никому не делавшего зла Юсуфа. Братья и сестры как могли защищали мальчика от нападок озлобившейся мачехи, жаловались они на неё и отцу. Ибрагим жестоко избивал жену, ещё больше ожесточая её, и очень быстро Разият опротивел весь белый свет. Юсуфу исполнилось двадцать шесть, когда Ибрагим занемог. Младший сын, Юсуф уже был женат на хорошей девушке и жил с ней в мире и согласии в отцовском доме. Все остальные дети Ибрагима тоже имели свои семьи и дома, старик успел хорошо устроить судьбу каждого из них. И только о своей жене нисколько не позаботился. А она, насмешливо глядя на беспомощного, полупарализованного мужа, думала о том, что наконец-то может отомстить ему за всё.

— Дай воды, внутри все горит, — просил Ибрагим.

— Нет воды, высохла, — отвечала она.

— Разият, ты не смеешь так отвечать мне! — еле ворочал пересохшим языком старик.

— Да? И что ты мне сделаешь? — смеялась над ним она. — Ну давай, встань! Что? Не можешь??? А я могу! И ещё вот!

Она наливала прохладную, прозрачную воду из графина в стакан и медленно выливала её на пол, наслаждаясь мучениями мужа.

— Я позову Юсуфа… — шептал из последних сил старик. — Я все расскажу ему…

— Приходил он уже сюда, — пожимала плечами Разият. — И невестка приходила, помочь мне хотела. Да только я сказала им, что ты устал и спишь. А ещё, что я хорошо ухаживаю за тобой, и ты ни в чём не нуждаешься. Ты скоро ни в чём нуждаться не будешь, Ибрагим! Потому что умрёшь! А я буду жить долго! Очень долго!

Ибрагим ушёл в страшных муках. Когда Разият всё-таки пустила к нему детей, он уже не мог произнести ни слова и только лихорадочный блеск единственного глаза говорил им о том, что он видит всех и прощается с ними. Стоя в стороне и глядя на всех ненавидящим взглядом, Разият старательно прятала улыбку. Она решила извести эту семью, всем причинить боль, чтобы они тоже страдали, как страдала она.

Но все вышло по-другому. Почти сразу после похорон старшие дети Ибрагима потребовали от неё, чтобы она покинула дом их отца.

— По завещанию он принадлежит Юсуфу и остаться тут ты не можешь, — сказали они ей. — Никто из нас не захочет, чтобы ты жила с ним. Нам хватило твоих издевательств в детстве. Поэтому, собирай свои вещи и уходи. Матерью ты нам так и не стала, а мачеха нам не нужна.

Разият подняла крик. Она сыпала проклятьями, но её никто не слушал. Тогда она зарыдала:

— Куда я пойду? Я должна остаться!

— Нет. У тебя есть родня, которая приютит тебя, — покачал головой старший пасынок. А потом сам выставил её вещи на улицу.

Соседи выглядывали из своих домов, качали головами, но никто даже не подумал позвать Разият к себе, у каждого были свои заботы. Несколько месяцев старуха обивала пороги братьев и сестёр, но ни у кого не могла задержаться надолго. И только Патимат приняла её, отведя целую комнату в крыле своего дома.

— Живи, сестра, — сказала она ей. — И пусть благословит Аллах твою старость.

Разият взяла её ладонь и прижала сначала к своей щеке, а потом и ко лбу:

— Твои слова да вернутся к тебе, Патимат.

С того самого дня не было у Патимат преданней человека, чем Разият. Крепкая, ещё сильная старуха, не знавшая болезней и новых печалей, старательно выполняла все поручения, которые давала ей сестра. Особенно она любила, когда Патимат доверяла ей воспитание своих внучек. Разият не жалела девочек, добиваясь от них полного послушания, и это нравилось Патимат и Фирузе, которые считали, что только так и надо обращаться с детьми, чтобы они не избаловались и делали все, что им прикажут.

Младшие девочки, Заира и Ийман боялись бабушку Разият как огня, а вот Малика и Саида просто не любили её, остро чувствуя всю ненависть и злобу безжалостной старухи.

Услышав, что мать ждёт Саиду и, опасаясь, как бы она не отправила на её розыски бабушку Разият, Малика сама поспешила за сестрой, тем более что она знала, где и с кем задержалась Саида. Но та уже и сама была на пороге.

— Я отнесла сыр тётушке Майсарат, — сказала Саида и протянула матери завёрнутые в тряпочку деньги. — Вот, она передала это тебе.

— Хорошо, — кивнула мать и проговорила недовольным тоном. — Вымой руки и начинай раскатывать тесто. И так уже опаздываем с ужином. Долго ещё отец будет нас ждать?!

Мужу, как всегда, Фирузе накрыла стол в его половине дома. Как раз в это время к нему пришли два соседа, и он разделил с ними ужин. Мужчины умолкали каждый раз, когда появлялась Фирузе, чтобы сменить блюда, и она торопливо оставляла их, чтобы не мешать общению. Только после того, как Фирузе отнесла Али и его гостям чайный прибор, она с дочерями, свекровью и её сестрой смогла сесть за стол.

Саида обслуживала мать и бабушек, Малика следила, чтобы младшие сестры вели себя за столом правильно. Взрослые тихо обсуждали какие-то домашние дела, дети молчали. Но когда ужин подошёл к концу и Саида с Маликой принялись убирать со стола, Патимат посмотрела на старшую внучку:

— Значит, скоро помолвка?

Саида опустила глаза:

— Да, бабушка.

— Надеюсь, ты не опозоришь нас в доме Кантемира, — продолжала строгим голосом Патимат. — У него достойная семья и ты должна будешь почитать её, как свою собственную семью.

— Да, бабушка, — ещё тише произнесла Саида, и Малика бросила на неё жалостный взгляд. Она уже приняла решение и теперь ждала момента, когда сможет поговорить об этом со своей несчастной сестрой.

Удалось ей это только через два часа. Сначала они навели порядок в кухне, закончили домашние дела и лишь потом смогли уйти в свою комнату, чтобы отдохнуть от долгого, тяжёлого дня.

Малика дождалась, когда Саида улеглась на свою кровать и подсела к ней:

— Я всё знаю, — прошептала она, решив начать с самого главного.

Саида с удивлением посмотрела на неё:

— Ты это о чём?

— О тебе и твоём Тимуре, — сказала Малика и, увидев, как от волнения задрожала нижняя губа сестры, крепко обняла её: — Не бойся, об этом знаю только я. И никому не выдам твою тайну.

— Малика, но откуда? — ахнула Саида.

— Не важно, — отмахнулась Малика. — Случайно услышала ваш разговор с ним. Он предложил тебе сбежать, и ты согласилась. Так вот! Я могу помочь вам!

— Как? — воскликнула Саида и тут же прижала ладонь к губам: — Говори тише…

— У меня есть очень хороший друг. Его зовут дедушка Бахтияр. Он очень добрый и не такой как все. Он поможет вам с Тимуром. Спрячет вас у себя или где-нибудь ещё. А потом поможет уехать. Я попрошу его об этом.

— Ты с ума сошла! — покачала головой Саида. — Не смей никому рассказывать обо мне. Я никому не верю.

— Ты не понимаешь, — насупилась Малика. — Дедушка Бахтияр другой. Он ни на кого не похож. И вообще, он был женат на русской девушке, представляешь? Я не могу тебе все рассказать без его разрешения, но он и сам расскажет вам свою историю. Саида, дедушка Бахтияр знает, что такое настоящая любовь. Он обязательно поможет вам. И никому ничего не расскажет. Ну, хочешь, пусть твой Тимур сам поговорит с ним. Я завтра же отведу его к дедушке.

— Зачем тебе это? — Саида недоверчиво смотрела на сестру.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастливой, — вполне серьёзно ответила ей Малика. — Так что, ты разрешишь мне помочь тебе?

Саида кивнула, закрыла лицо руками и заплакала. Малика притянула её к себе, принялась поглаживать вздрагивающие плечи сестры и говорить ей ласковые слова. Ни она, ни Саида не услышали, как от двери отшатнулась и пошла прочь сгорбившаяся тень, все это время прижимавшаяся к ней ухом. Мягкие чуни из овечьей шерсти делали её шаги тихими и бесшумными. Так могла ходить по дому только старая Разият. И это была она…

***

Ещё никогда Малика не спешила так в школу. Небо было затянуто тучами, и наступившее утро хмуро заглядывало в лица людей. Но Малика нисколько не грустила из-за плохой погоды, хотя всегда не любила дождь.

Торопливо собрав завтрак и сунув его в портфель, девочка не забыла прихватить с собой пару кусочков ботлихского пирога с сушёными абрикосами, который так любил дедушка Бахтияр. После уроков Малика, как обычно, собиралась навестить его. Только теперь не просто так, а по очень важному делу, от которого зависело счастье её сестры.

И когда закончились уроки, девочка со всех ног побежала по знакомой тропинке к дому старого Бахтияра. Вот только во дворе старика не было привычной тишины, там толпился народ, и Малика в нерешительности остановилась, не понимая, что происходит.

— Тётушка Аиша, — обратилась Малика к одной из женщин, узнав в ней соседку Бахтияра. — А где дедушка?!

— А, это ты… — Аиша много раз видела здесь девочку и не удивилась ее приходу, но почему-то спросила: — Зачем ты пришла? Нельзя тебе быть тут.

— Я к дедушке Бахтияру, — настойчиво повторила Малика. — Где дедушка?!

— Умер он. Уже похоронили. Там, на утёсе. Как он и просил… — Аиша умолкла, не договорив, потому что стоявшая перед ней девочка вдруг рассмеялась:

— Как это умер? Нет! Дедушка Бахтияр не мог умереть… — смех Малики оборвался, глаза расширились, в них заблестели слезы: — Это неправда! Неправда!!!

Малика развернулась и медленно вышла со двора, а когда дом Бахтияра скрылся из глаз, со всех ног бросилась на утёс: дедушка, конечно, там! Он не мог умереть! Ведь она совсем недавно видела его, и он был здоров.

— Дедушка-а-а! А-а-а!!!

Холодный осенний дождь обрушил на землю свои потоки, ветер захлёстывал девочку, но она, падая на четвереньки, продолжала карабкаться на утёс, то и дело сползая по скользкой глинистой почве.

— Дедушка-а-а… — рыдала девочка, выплёскивая все, что накопилось в ней за долгие годы. — Миленький, не надо… Дедушка-а-а…

На вершине осиротевший боярышник печально качал своими ветвями, роняя на свежую насыпь красные как капли крови ягоды. Малика расширенными от обрушившегося на неё горя смотрела на этот холмик и задыхалась от рвущейся в груди боли. Слезы, смешиваясь с дождём, потоками лились по её щекам. Ветер сердито трепал насквозь промокшее платье девочки, но она не чувствовала холода. Её захлестнула огромная, оглушающая боль, не позволяющая дышать.

— Дедушка-а-а… — всхлипнула Малика, вдруг вспомнив свой последний разговор со стариком. — Я всегда буду любить тебя…

***

Увидев, в каком состоянии вернулась домой её дочь, Фирузе схватила стоявшую у порога метлу и отхлестала девочку за испачканную одежду.

— Чтобы сейчас же всё выстирала! — кричала рассерженная мать. — И не появляйся в доме, пока не приведёшь всё в порядок.

Стирку семья обычно устраивала во дворе под навесом. Там были установлены специальные корыта и бочки с водой. Только в лютые холода, зимой, разрешалось стирать в пристройке, где семья, соблюдая очерёдность дней, мылась в холодное время года.

Однако сейчас, когда ещё даже не выпал снег, никто не позволил бы Малике стирать вещи в помещении, а потому она, дрожа от холода, занялась этим на веранде. Мысли девочки занимал только дедушка Бахтияр. Думая о нём, Малика не могла сдержать слёз. Но плакала она тихо, чтобы никто не услышал её рыданий.

— Ох, дедушка, дедушка, ну как же ты так, — вздохнула Малика, не замечая, что разговаривает вслух. — Что же мне теперь делать без тебя?

Во время стирки, Малика даже согрелась, несмотря на пронизывающий ветер и захлёстывающий веранду дождь. Её голова горела как в огне, но пальцы как-то странно скрючились и никак не хотели разжиматься. С трудом девочка отжала свои вещи, сложила их в таз и направилась к дому.

— Я всё сделала, — обратилась она к матери.

— Ну так иди и развешивай, я, что ли, это буду делать за тебя? — бросила на дочь хмурый взгляд Фирузе, не замечая состояния девочки. — Бессовестная, как можно было так испачкать одежду. Ты как будто специально валялась в грязи! Что ты на меня смотришь? Или забыла, сколько у нас дел? Я за тебя пойду доить коров?

— А где Саида? — спросила Малика.

— Тебе-то какое дело? — рассердилась мать, не любившая долгие разговоры. — Иди сейчас же в коровник! Лентяйка!

Малика чувствовала себя очень плохо, но спорить с матерью не посмела. Она подошла к вешалке, чтобы надеть старенькую безрукавку, но едва потянулась за ней, как комната поплыла у неё перед глазами.

— Ой, дедушка, — прошептала Малика, пытаясь поймать ускользающие мысли, а потом провалилась в душную, качающуюся мглу.

— Да что с тобой такое? — всплеснула руками Фирузе, увидев, как внезапно побледневшая дочь сползает по стене на пол. — Малика! Прекрати сейчас же! Вставай!

Но девочка её не слышала, и тогда испуганная мать бросилась к ней и попыталась поднять.

На шум пришли Патимат и Разият. Они помогли Фирузе довести Малику до постели, а потом долго стояли над ней, думая, что же всё-таки с ней произошло.

— Горячая совсем, — покачала головой Патимат, потрогав лоб внучки.

— Всего лишь простуда, — поморщилась Разият. — Стоит ли беспокоиться? Надо заварить ей чай и растереть спину барсучьим жиром. Пусть отлежится немного и снова будет здоровой.

Но Малика заболела всерьёз. Температура не проходила, легче девочке не становилось. Она бредила и постоянно звала какого-то дедушку. В конце концов, Фирузе испугалась, что у Малики начнётся воспаление мозга, и она просто сойдёт с ума. Тогда, посоветовавшись с мужем, она решила вызвать к дочери врача.

— Пусть доктор осмотрит её, — согласился Али. — Хватит нам в селе одного дурачка Джабраила.

— Ну что ты такое говоришь? — всплеснула руками Фирузе.

Она сама сходила к соседке и попросила, чтобы та отправила в больницу за доктором своего сына, молодого парня. Тот без долгих разговоров сел на коня и помчался в город, уже не раз выполняя такие просьбы от своих односельчан.

Скорая помощь ехала очень долго. Дороги в ауле были размыты осенней непогодой и, в конце концов, доктору пришлось преодолевать остаток пути пешком. Он очень торопился и с трудом отыскал нужный ему дом. Однако во дворе его встретила Разият и преградила ему путь, топнув ногой:

— Уходи! Зачем пришёл?!

— Меня зовут Сергей Валентинович, — представился доктор. — Я врач. Меня вызвали к пациентке. Девочка, четырнадцать лет. Зовут Малика. Она живёт здесь?

— Я ещё раз вам повторяю, что не пущу вас! — заявила Разият. — У вас что, на всю больницу не нашлось ни одной женщины? Зачем было присылать к девочке мужчину?

— Сейчас я не мужчина, я — врач, — попытался убедить сердитую старуху доктор. — Мне нет никакого дела, кого нужно лечить. Для меня все пациенты одинаковы. Пожалуйста, пропустите. Мы же теряем время…

На голоса вышел Али и обратился к старой тётушке:

— Что случилось?

— Ты только посмотри, кого нам прислали! — воскликнула Разият, показывая пальцем на врача: — Молодой парень ещё и русский! Как он будет осматривать Малику? Ты что, хочешь, чтобы он трогал её своими пальцами?

Али нахмурился:

— Ничего не будет. Пусть лечит. Фирузе говорит, ей совсем плохо.

— В наше время по всяким пустякам врачей не вызывали, — воскликнула Разият. — А ты совсем распустил своих дочерей. Наклонись, я что-то тебе скажу…

Сергей Валентинович с нетерпением ожидал, когда закончится этот балаган. Он ни слова не понял из того, о чём говорил мужчина с этой вредной старухой, и удивился, когда заметил, как Али изменился в лице. А Разият продолжала нашёптывать ему всё, что узнала о Саиде и заговоре сестёр.

— Следи за ними, — коротко бросил Али и ушёл в дом.

Растянув губы в вызывающей улыбке, Разият показала пальцем доктору на выход:

— Уходи и забудь сюда дорогу! — сказала она и только когда за ним закрылись ворота, гордо вскинув голову, скрылась за дверью. Фирузе она сказала, что Али сам прогнал врача.

— Не волнуйся, мы сами вылечим твою дочь, — пообещала Разият племяннице. — Что с ней станется? Она уже взрослая…

Фирузе возражать не стала. Кто же спорит со старшими? И если муж решил, что доктор не нужен, значит это правильно. Малика всё детство болела очень сильно, и ничего, вон какая выросла. Взглянув на метавшуюся в бреду дочь, Фирузе молча вышла вслед за тётушкой Разият, чтобы приготовить девочке настойку из трав.

***

Малика открыла воспалённые глаза и всмотрелась в темноту. Она чувствовала чьё-то присутствие, но не могла понять, кто стоит над ней.

— Дедушка, — жалобно позвала девочка. — Это ты?

— Я, — послышался тихий знакомый голос и из темноты на свет выступил Бахтияр. Удивительно помолодевший и похорошевший, теперь он не был стариком. Перед Маликой стоял мужчина в самом расцвете сил. Но она сразу узнала эти добрые лучистые глаза, прямой с небольшой горбинкой нос, высокий умный лоб. Бахтияр улыбался, и Малика улыбнулась ему:

— Я никогда не видела тебя таким, дедушка, — сказала она. — Ты такой красивый.

— Это любовь делает меня таким, — ответил он и поманил кого-то пальцем.

Малика перевела взгляд и чуть не вскрикнула: рядом с Бахтияром теперь стояла молодая женщина, миниатюрная и очень красивая.

— Это твоя Алёна? — догадалась Малика. — Значит, вы, всё-таки, встретились?

— Встретились, — кивнул Бахтияр. — И ты однажды встретишь того, с кем будешь счастлива. Ты мне веришь?

— Верю, дедушка… — прошептала Малика и добавила: — Я тебя очень сильно люблю. И всегда буду любить.

Бахтияр коснулся рукой её лба, и Малика закрыла глаза, наслаждаясь этим его прикосновением.

— Кажется, жар спадает…

Услышав голос матери, Малика встрепенулась:

— Мама, это ты? А где дедушка? Он только что был здесь…

— Никого тут не было, — проговорила Фирузе и покачала головой: — Ты пять дней уже бредишь. Вот, выпей лекарство. Тебе специально привезли его из города. Надеюсь, хоть оно поможет. Я уже устала нянчиться с тобой. Столько дел по дому, а я не могу тебя оставить. Ещё эта помолвка…

— Значит, Саида всё-таки выходит замуж? — вырвалось у Малики. — А за кого?

— За Кантемира, конечно, — ответила Фирузе, ничего не заподозрив. — Так что давай, выздоравливай скорее. Сил моих с тобой уже нет.

Мать ушла, и Малика, отвернувшись к стене, закусила губу. Она совсем забыла о сестре. Такая внезапная смерть дедушки Бахтияра и её собственная болезнь выбили её из колеи. А Саида ждала её помощи и не дождалась.

— Ох, дедушка, — тяжело вздохнула Малика. — Как же ты мог меня покинуть? Что мне делать, скажи? Тебе хорошо там с твоей Алёной. А мне тут так плохо без тебя.

Ужин Малике принесла Заира.

— А где Саида? — спросила сестру Малика. — Я уже давно не вижу её.

— Она теперь спит в комнате бабушки Разият, — пояснила девочка. — Та сама сказала ей об этом.

— Заира, — Малика коснулась руки сестрёнки, — мне обязательно нужно её увидеть. Ты можешь попросить, чтобы Саида пришла ко мне?

— Хорошо, я ей передам, — кивнула девочка и Малика стала ждать, когда же к ней придёт старшая сестра. Но Саида так и не появилась.

— Бабушка Разият не отпустила её, — сказала Заира Малике, заглянув к ней в комнату на минуту. — Она её сильно ругает и говорит, что у них перед свадьбой слишком много дел, чтобы просто так слоняться по дому.

— Ладно, — кивнула Малика. — Спасибо и беги, а то и тебе попадёт.

Заира испуганным зайчонком метнулась к двери.

Оставшись одна, Малика поднялась и немного походила по комнате. Голова кружилась и слабость в ногах была очень сильной, но она явно шла на поправку и это радовало её, ведь она должна во что бы то ни стало помочь своей сестре.

— Завтра я сама выйду и поговорю с ней, — сказала Малика, снова опускаясь на кровать. Она долго не могла уснуть и ворочалась с боку на бок, обдумывая, как бы ей встретиться с Тимуром. Потом она передаст сестре их разговор, и они вместе решат, что делать дальше.

Вот только Саида больше ни на кого не надеялась. В ту самую ночь, дождавшись, когда бабушка Разият крепко уснёт, девушка тихонько поднялась, взяла свои вещи и выскользнула за дверь. Под её лёгкой ногой не скрипнула ни одна половица, и каким бы чутким ни был сон старухи, она не услышала, как Саида покинула свой дом.

***