Бесплатный фрагмент - Нет цветов у папоротника

обращение к читателю

Дорогой читатель!

Ты держишь в руках заключительную книгу, исторического романа «Нет цветов у папоротника», состоящего из семи книг:

«Рыцарская академия» — первая книга

«Польский этюд» — вторая книга.

«Капкан на принцессу» — третья книга.

«Матовая сеть» — четвёртая книга.

«Наследники и самозванцы» — пятая книга.

«Рецепт дворцового переворота» — шестая книга.

«Нет цветов у папоротника» — седьмая книга.

Роман охватывает период событий в Российском государстве с 1733 года, времени правления Анны Иоанновны, и заканчивается серединой 1740-ых годов, когда корона Российской империи уже венчала голову Елизаветы Петровны.

Исторические события в нём разворачиваются на фоне житейских историй приятелей кадетов первой в России Рыцарской Академии, что позже будет переименована в Кадетский Сухопутный корпус. Они учатся, озорничают, влюбляются, попадают в переделки и, сами того не ведая, зачастую становятся участниками событий, которые впоследствии потомки впишут в учебники.

Такие исторически известные фигуры, как Анна Иоанновна, её фаворит Бирон, племянница Анна Леопольдовна, канцлер Андрей Остерман, фельдмаршал Миних, царевна Елизавета и прочие — тоже предстанут на страницах романа главными героями. Они здесь, как обычные люди — радуются и страдают, боятся и рискуют, а бывает, тоже попадают в нелепые ситуации.

Ирина Костина

1742 год

Санкт-Петербург

В Петербурге, в отсутствие императрицы и двора, было неспокойно. Офицеры и солдаты, поучаствовав в череде дворцовых переворотов, возомнили о себе слишком много. Дисциплина в армии сильно пошатнулась. Особенной строптивостью и своеволием отличались обласканные императрицей господа члены лейб-кампании; это проявилось сразу после установления власти Елизаветы. Но новая государыня пока смотрела сквозь пальцы на их безобразия. Прежде всего, она чувствовала себя обязанной этим людям и не хотела показаться неблагодарной. А во-вторых, она до жути боялась их разозлить! И поэтому вела себя крайне осторожно.

Понимая, что все вместе они — неуправляемая мощная сила, Елизавета, применив женскую хитрость, решила их разъединить. Часть их она взяла с собою в Москву в качестве почётного эскорта. А другую часть оставила в Петербурге, якобы для поддержания нового государственного порядка в её отсутствие.

Правда, она тогда ещё не знала, чем это обернётся.

Как известно, одним из лозунгов вошедшей на трон Елизаветы было её обещание освободить русскую нацию от притеснения её иноземцами. Самой Елизавете казалось, что она сдержала слово. Ведь наполовину немка Анна Леопольдовна с её австрийским мужем и на три четверти иностранцем-ребёнком были отстранены от трона. Так же с высоких должностей были уволены иноземцы и, на их места назначены представители русских фамилий.

Однако господа члены лейб-кампании нашли, что этого недостаточно! В военной среде высокие чины, по-прежнему, занимали иностранцы: фельдмаршал Ласси, генералы Кейт, Левендаль и Ливен, капитан Гессен-Гомбургский и другие.

И, оставшись в Петербурге, наделённые правами поддержания порядка, гвардейцы принялись бузить и сеять смуту.

В их среде стали распространяться такие слухи.

— Догадываешься, для чего Елизавета оставила нас в Петербурге?

— Для поддержания нового государственного порядка.

— А знаешь, в чём главная задача наведения порядка?

— В чём?

— Чтоб провести зачистку столицы.

— От кого?

— Ясное дело, от кого! От иноземщины!

— Как это?

— А так! Оставшимся в столице гвардейцам будет дозволено убивать всех иноземцев!!

— Ты в своём уме?

— Да говорю тебе! Так оно и есть!!

И, одурманенные властью и безнаказанностью, солдаты гвардии повели себя до крайности дерзко! Они нападали на улице на попадавшихся им жителей иностранного происхождения, грабили их, и избивали. Дело дошло до того, что они оголтелой толпой ворвались в дом к адъютанту фельдмаршала и жестоко избили его и его гостей — других офицеров.

Ласси незамедлительно послал гонца — известить императрицу о беспорядках в оставленной ею столице. Но в ответ Елизавета прислала письмо, в котором, назначила виновным лишь слабое наказание. И это усугубило ситуацию — бесчинства гвардейцев усилились.

Тогда фельдмаршал Ласси самостоятельно взял на себя право подавить гвардейский беспредел! Он покинул лагерь под Выборгом и перебрался в Петербург на целый месяц. Там велел расставить на всех улицах пикеты полевых войск. И днём и ночью рассылал по городу частые патрули.

Только, благодаря его требовательности и жёсткому контролю, порядок постепенно восстановился. Но, несмотря на это, жители Петербурга ещё долгое время находились в большом страхе. Люди не решались выходить из дому по вечерам. А так же опасались появляться на улице поодиночке. И никогда ещё все так не заботились о том, чтоб держать двери дома на запоре и днём, и ночью.

лагерь под Выборгом

Тем временем, пока фельдмаршал Ласси был занят наведением порядка в Петербурге, в лагере русских под Выборгом произошла скандальная ситуация. Поутру прибыли шведские унтер-офицер и барабанщик с письмами к фельдмаршалу.

На передовом посту их встретил генерал-майор Ливен. Провёл в свою палатку, взял от них письма и отправился верхом в Петербург, чтобы лично доставить их Ласси.

В это время несколько пеших гвардейцев, стоявших поблизости, видели, как Ливен принимает в своей палатке шведов, берёт от них какие-то письма. И вообразили себе заговор! В ту же минуту растрезвонили об этом по всему лагерю:

— Ливен получил от неприятелей секретные послания, и прячет в своей палатке шведов! Мы видели своими глазами!

— Братцы! Доколе нам терпеть начальствования иноземных офицеров?! Они продажны! Они в сговоре с врагом!!

— Они замышляют что-то со шведами против нас!

— Иноземцы- предатели!!

— Их следует убить!! Всех разом!

— И начать с Ливена, главного предателя!

Тут же собралось до четырёх сотен взбунтовавшихся солдат и унтер-офицеров Преображенского и Семёновского полков, которые отправились прямо в палатку Ливена для выяснения дел. Но, поскольку Ливен был уже на пути в Петербург, там они его не нашли. Зато обнаружили шведских парламентёров. Осерчав, солдаты набросились на них и стали избивать. Адъютант генерал-майора попытался было вступиться, но тоже отхватил тумаков. Ему на помощь пришли караульные, но разъярившиеся солдаты и с ними не стали церемониться, и отдубасили беспощадно.

На шум сбежались офицеры. Они криками призывали бунтовщиков прекратить беспорядок, но те не оказывали им никакого уважения, а вели себя, будто одержимые и продолжали неистово кричать:

— Смерть иноземцам!!

— Братцы! Убивайте иноземных офицеров!! Чтоб ни одного не осталось в армии!

— Иностранцы — прочь!! Мы не станем вам повиноваться!

— Отныне мы выполняем приказы только офицеров русской нации!!

После таких угрожающих лозунгов и размахивания оружием, ни один из офицеров не захотел подходить к ним близко из страха быть покалеченным или же убитым.

— Митяй! Дуй стрелой за генералом Кейтом, — шепнул Микуров.

Голицын, без лишних слов, прыгнул в седло и помчался во весь дух к передовому пикету.

Услышав о бунте, Кейт мгновенно устремился в лагерь. Ворвавшись в толпу, спешившись с коня, он вошёл, не колеблясь в середину мятежников. Там грубо схватил за шиворот одного из бунтовщиков. И приставил дуло пистолета ему к голове. Солдаты оторопели.

А Кейт зычно крикнул, заглушая ропот толпы:

— Позовите священника!! Я хочу исповедаться в том, что намерен прямо сейчас пристрелить на месте этого солдата!

— Во, даёт! — в восхищении ткнул Голицын Василия.

Толпа пришла в замешательство от такого дерзкого заявления. И выкрики солдат неожиданно стихли. А генерал Кейт бросил боевой клич офицерам:

— Господа офицеры!! Приказываю вам последовать моему примеру! Можете убить каждый по одному бунтовщику!! Уверяю, полковой священник отпустит вам эти грехи!

Едва он произнёс эти слова с присущей ему твёрдостью, как офицеры, почувствовав уверенность, вынули из-за пояса пистолеты. Голицын, Трубецкой и Лопухин вместе с ними. В ту же минуту всё сборище бунтовщиков мгновенно рассеялось! Солдаты побежали прятаться по своим палаткам.

Таким образом, восстание было подавлено. Все участники бунта арестованы и отданы под следствие. Генеральный прокурор назначил комиссию для рассмотрения этого дела. И всех зачинщиков сослали в Сибирь.

Такие строгие меры сбили с солдат спесь, и принудили их к дисциплине. И только бесшабашная лейб-гвардия, привыкшая к поблажкам, не желала отступать под властью командования! Они отправили курьеров лично государыне с прошением поддержать их кровавые намерения, а именно: всех иноземцев, находившиеся на русской службе, убить!! Ну, или выслать из страны!

Елизавета была шокирована таким прошением. Она ещё не проделала и половины пути до Москвы, едва добралась до Твери, а страшные события о проделках гвардейцев из Петербурга и Выборга сыпались, как горох! Елизавета постаралась умиротворить своих разбушевавшихся любимцев, и письменно объявила им, что убивать никого не позволит, но берёт всех иноземцев в армии под своё особое покровительство.

Рига

Во внутреннем дворе Рижского замка, где позволено было гулять пленникам, Анна встретила коменданта крепости генерал-лейтенанта Бибикова. После короткого приветствия друг другу, он заботливо осведомился:

— Как самочувствие Вашей любезной фрейлины Юлии?

— Благодарю. Ей уже значительно лучше. Я так признательна Вам, генерал!

— Пустяки.

— Нет-нет! Только, благодаря Вашей заботе и хлопотам присланного Вами доктора моя дорогая Юлия осталась жива. И теперь идёт на поправку.

— Я рад, что могу хоть чем-то быть полезен Вашему высочеству.

Анна подошла ближе и, понизив голос, спросила:

— Скажите, на моё имя не приходило никакой корреспонденции?

— Никак нет, Ваше высочество.

Она, расстроенная, присела на скамью, вздохнула:

— Ах, я написала уже столько писем!! И всё без ответа!

Бибиков, осмотревшись, не слышит ли кто, быстро присел рядом и, тоже понижая голос до шёпота, произнёс:

— Ваше высочество, надеюсь, в написании писем Вы не употребляете никаких крамольных слов в адрес императрицы Елизаветы или же Вашего здесь нахождения?

Анна задумалась. И вдруг лицо её переменилось, озарённое неприятной догадкой:

— О… Я понимаю, — прошептала она, настороженно вглядываясь в лицо генералу, — Вы намекаете на то, что граф Салтыков, должно быть, читает мои письма прежде, чем отправить их адресату?

Тот покачал головой:

— Ваше высочество. Надеюсь, не причиню Вам душевную рану, если скажу, что Ваши письма граф Салтыков неуклонно доставляет только одному адресату — в Тайную канцелярию.

— Что?! — ахнула она, побледнев, как полотно.

— Простите.

Анна отпрянула, исказив лицо в таком ужасе, будто увидела перед собой змею. Несколько мгновений она пыталась восстановить дыхание, прижав ладонь к груди. Наконец, раздавленная горьким прозрением, пробормотала:

— Господи! Это значит, Мориц не получил ни одного моего письма?!!

— Увы…

По щекам её невольно хлынули слёзы:

— И он не ждал меня в Мемеле!!… Не приезжал в Митаву!

— Тише, Ваше высочество! — взмолился комендант, протягивая ей платок.

— Не знает о том, что я здесь! И что я жду его…, — причитала она с нарастающим отчаянием, — Он вообще ничего не знает!!!

— Мне очень жаль, — вздохнул Бибиков.

— Господи! Какое коварство!!

— Ваше высочество. Прошу Вас, не плачьте.

Анна, сглотнув слёзы, осторожно дотронулась до его руки:

— Генерал. Вы могли бы оказать мне услугу?

— Какую, мадам?

— Переправьте хоть одно моё письмо в Дрезден тайком от Салтыкова.

Он испуганно огляделся и с сожалением покачал головой:

— Госпожа Анна. Я глубоко Вам сочувствую. Но не могу этого сделать…

— Умоляю Вас!!

— Не сердитесь! У меня двое детей и вот-вот родится третий… Я не вправе оставить их сиротами, — и, не в силах видеть её заплаканное лицо, потупил взгляд.

Она уронила руки. Лицо её сделалось таким безнадёжно несчастным, что у Бибикова защемило в груди:

— Простите, Ваше высочество, — повторил он, терзаясь муками совести.

Она взглянула на него сквозь пелену слёз, несколько раз тяжело вздохнула и обречённо промолвила, коснувшись его руки:

— Не извиняйтесь, генерал. Я всё понимаю…

лагерь под Выборгом

Голицын, закутавшись в наброшенный на плечи мундир, вышел из палатки и, прогуливаясь, подошёл к пикету, где нёс ночной караул Микуров.

— Не спится, — вздохнул Митяй.

— Чего так?

— А чёрт его знает, — поёжился он, глядя в ночную даль, — Так. Мысли всякие одолевают.

— Мысли? — удивился Микуров, — Ну, поведай. Что за мысли?

Митяй помолчал в раздумье и, опасливо оглядевшись, нет ли кого поблизости, понизив голос, спросил:

— Ты слышал про то, что стало с Анной Леопольдовной?

— Ну, слышал. Вроде, как Елизавета отпустила её со всем семейством за границу.

— Как ты думаешь, куда они могли поехать?

— Ну… Первое, что приходит на ум, это Беверн или Мекленбург.

— Да! Знаю! — кивнул Митяй, — Ну, если ни туда и ни туда. То — куда?

Микуров пожал плечами в недоумении:

— К чему ты клонишь?

— Понимаешь, — Митяй перешёл на тихий шёпот, — Я написал письма всем мало-мальски знакомым в Европе. И, знаешь, что?

— Что?

— Никто из них ничего не знает о местонахождении Анны Леопольдовны!!

— Ты… написал такие письма?? — поразился Василий, вытаращив на него глаза, — С ума сошёл!! Зачем ты разыскиваешь Анну Леопольдовну?!

— Не её, — покачал головой Митяй, — Её фрейлину. Юлию.

— А-а…, — неожиданно припомнил Василий, — Это та странная особа, что всё время давала тебе отворот-поворот?

— Она самая.

Василий тихонько усмехнулся, прислоняясь к лафету:

— Что-то на тебя не похоже, Митяй. К чему это?

Голицын насупился. И, не зная, что сказать, пробурчал одно только слово:

— Тянет.

— Ах, тянет?! — лукаво улыбнулся Микуров, сорвал травинку и положил себе в рот.

Повисла пауза. Каждый погрузился в собственные размышления и воспоминания. Подумав, Василий произнёс:

— Знаешь, что я об этом думаю, Митяй?

— Что?

— Дело это пустое. Тебе её не найти.

— Почему?

— Да потому, что, наверняка, все они — и Анна с супругом, и дети, и Юлия — выехав в Европу, взяли себе другие имена.

— Как это?! Зачем?!

— Ну, сам рассуди. Ребёнок Анны Леопольдовны, как ни крути, законный русский император. Да и другим рождённым её детям дано право наследования престола. И сама она — внучка русского царя. Опасно жить с такими правами за пределами страны.

— Отчего?

— Чудак! Враги могут использовать кого-то из них для нового дворцового переворота, — пояснил Микуров и, подумав, добавил, — Да, и сама Елизавета может в один прекрасный момент сменить милость на гнев.

— Как это?

— Не тупи! Подошлёт убийц. И сказочке конец.

— Так значит, они в опасности?! — переполошился Голицын, — И Юлия с ними!

— Тихо ты!!

Оба умолкли и, прислушиваясь, огляделись по сторонам. Микуров поманил пальцем Митяя и зашептал в лицо:

— Я ж тебе про то и толкую! Если они не дураки, то взяли себе другие имена и поселились где-нибудь в тихом укромном месте, как обычная немецкая семья, чтоб их никто и никогда не нашёл.

Голицын пригорюнился:

— Что ж… Выходит, я никогда её больше не увижу?!…

— Скорее всего, нет. И учти! Если ты будешь продолжать так рьяно их разыскивать, можешь накликать на них беду!

— Ты прав, — с горечью признал Голицын.

— Да и на себя тоже!! Понял?

Тот тяжело вздохнул:

— Понял я. Понял…

Москва дом князя С. В. Лопухина

Коронование Елизаветы совершилось 25 апреля. После коронации последовала целая череда балов.

— Наталья Фёдоровна! Ну, ты скоро? — осведомился Степан Васильевич, вторгаясь в комнату к супруге, где та прихорашивалась перед очередным императорским балом.

Та сидела перед зеркалом в платье из парчи бирюзово-голубого цвета. И, не реагируя на вопросы мужа, что-то оживлённо обсуждала с куафёром, тыча пальцем в журнал:

— Вот! Посмотри, как нарисовано! Волосы собраны наверх, а локон всего один, и сбоку!

— Вижу, мадам, — кивал тот, держа в руках раскалённые щипцы.

— Причеши так же!

— Как Вам будет угодно.

— И розу вплети.

— Какую изволите?

— Розового цвета.

— Хорошо, мадам.

Степан Васильевич, видя, что на него никто не обращает внимания, издал звериный рык, означающий предел его терпению, и удалился в столовую, крикнул слуге:

— Никитка! Водки налей!

Москва, апартаменты императрицы Елизаветы Петровны

В это же время в апартаментах императрицы точно такой же журнал лежал перед Елизаветой. И она, внимательно изучив картинку, переспросила своего куафёра:

— Значит, именно так сейчас носят в Париже?

— Так точно, ваше императорское величество.

— Все волосы наверх? И один длинный локон сбоку?

— Да. Именно так. И непременно — роза в локоне.

— Хорошо, — кивнула она, — Сделай мне так же!

— Какого цвета изволите вплести бутон?

— Розового!

— Как будет угодно вашему императорскому величеству.

Облачившись в бальное платье, Елизавета придирчиво осмотрела своё отражение в зеркале, внимательно приглядываясь к каждой детали. Фрейлины отошли на безопасное расстояние. А слуги с четырёх сторон держали зеркала, чтоб государыня могла увидеть себя в полный рост со всех сторон.

Елизавета оправила кружева на рукавах, повернулась одним боком, другим. И вдруг плотно сжала губы:

— Шлейф никуда не годится!

— Как?! Что случилось? — побледнели портнихи.

— Что случилось?! — передразнила она их, — Это какой-то собачий хвост! А не шлейф!

— Ваше императорское величество, но мы сшили всё по выбранной Вами картинке из журнала. Вот! Извольте сами взглянуть.

— Это вы взгляните!! Тупоголовые дуры! — она бросила в них журнал, — Шлейф должен стелиться позади на два локтя! Вы меня слышите?! Стелиться! На два локтя!! А у меня что? Едва-едва болтается по полу!

— Ваше императорское величество. Простите! — портнихи бухнулись на колени.

— Так! — Елизавета жестом приказала слугам опустить зеркала, — Я в таком убожстве на бал не пойду! Мавра! Скажи церемониймейстеру, что всё отменяется!

— Как, отменяется?!!

Фрейлины ахнули и наперебой кинулись её отговаривать:

— Елизавета Петровна! Смилуйтесь!

— Ваше императорское величество!

— Уже все гости собрались.

— Вас ждут.

— Фейерверки установлены!

— Столы накрыты.

— Я сказала! Никуда не пойду!! Пусть все расходятся по домам! — топнула она ногой и, скрестив на груди руки, отвернулась от всех.

Её верная Маврушка, которая теперь по мужу была графиня Шувалова, пришла на помощь:

— Голубушка, Елизавета Петровна! Ну, может, портнихи сейчас живо выкроят новый шлейф? Такой, как тебе угодно будет! — и обернулась к ним, — Ткань осталась?

— Осталась.

— Несите!!

В это время зал императорского дворца уже был до отказа заполнен гостями. Все галдели в недоумении, почему не объявляют открытие? Почему не идёт императрица?

А Елизавета сидела у себя в покоях, в кресле, покачивая ногой, пила кофе из изысканной фарфоровой чашечки и со скучающим видом смотрела в окно. Возле её ног, на полу, вокруг расстеленной во всю комнату парчовой ткани, ползали торопливо портнихи, выкраивая новый шлейф…

Спустя час, придворные и иностранные гости, изнывали от томительного ожидания. Гомон поутих. В основном, все были заняты тем, что искали в пустом зале места, где можно присесть или хотя бы, прислониться. Многие уже чувствовали нестерпимую усталость в ногах. Мужчины вытирали вспотевшие под париками лысины. Дамы переживали по поводу увядающих в причёсках цветов.

Анастасия Ягужинская, интенсивно обмахиваясь веером, рассуждала:

— А, знаешь, Настя, наверное, всё, что ни делается — к лучшему.

— О чём ты?

— Бог уберёг меня от того, чтоб связать судьбу с семейством Миниха. Александр Голицын, хоть и видный из себя, но перед Елизаветой спину не гнёт, а значит, большой карьеры не сделает.

— К чему ты клонишь? — не поняла Настя.

— Все, кто приближен к Елизавете, сейчас станут занимать самые высокие должности! Смотри, братья Шуваловы уже пристроились. Братья Воронцовы нахватали чинов и графских титулов. Братья Бестужевы — тоже. Надо брать пример с матушки! Она, наконец, одумалась и от пустых увлечений итальянскими актёришками перешла к решительным намерениям второй раз выйти замуж.

— Анна Гавриловна собралась замуж? За кого?

— За старшего Бестужева, того, что вернулся из Швеции перед началом войны. Его брат Алексей Петрович занял место канцлера. Наверняка, и Михаил Петрович займёт чин не хуже брата.

— Наверняка.

— Поняла? Надо искать жениха среди ближнего круга новой императрицы.

— У тебя уже есть кто-то на примете? — спросила Настасья.

— Не поверишь! Женихи разбираются, как горячие пирожки с лотка! — посетовала Анастасия, — Вот погляди! Враз прибрали к рукам двух — Петю Шувалова и Мишу Воронцова. И — кто! Маврушка, Елизаветина чесальщица пяток! И, между прочим, Анютка Скавронская!

— У Шуваловых и Воронцовых осталось ещё по младшему брату, — подсказала ей насмешливо Настя.

— Ну, младший Шувалов ещё молод. А вот Ванечка Воронцов…, — Анастасия, наблюдая его через пространство залы, досадливо поморщилась, — Уж больно он мягок и галантен, прямо как Петя Трубецкой.

— Кстати! А, может, тебе вернуться к Пете? Его отец нынче тоже в большой чести у новой государыни, — напомнила Настя.

— Эх, — вздохнула Ягужинская, — Что Петя, что Ванечка Воронцов — не рыба, и не мясо! Прямо, не знаю, что делать!! Герои все повывелись!

— Подожди. Найдутся! Вот кончится война со шведом, — подзадорила её Лопухина.

— Ну, а твой герой Микуров где? — поддела её в ответ подруга, — Говорила, в Москве.

— Уже нет, — опечалилась Настасья, — Я вчера была у бригадира московского драгунского полка. Отбыл мой ненаглядный на войну.

— Опять?! — всплеснула руками Анастасия, — Что ж, ты его так до самой старости ждать будешь?!!

— Надо, так буду.

— О! Гляди-ка! Кто к тебе идёт! — толкнула её под локоть Ягужинская.

— Кто?

— Твой московский воздыхатель. Николай Головин.

— Ну, это уж вовсе ни к чему.

— Как знать, — лукаво улыбнулась Анастасия, — Поворкуйте. А я отойду.

— Настасья! Здравствуй! — радостно приветствовал её Николай.

— Здравствуй.

— С каждой нашей новой встречей ты становишься всё краше и краше.

— Полно, — смутилась Настя.

— Лукавить не стану. Уж в этот раз точно сватов зашлю!

— Вот ещё чего выдумал! — одёрнула его она.

— Я не шучу.

— Ишь, ты, шустрый какой! Прежде, чем сватать, меня бы спросил, — укорила его Настя, — Может, я за тебя не пойду!

— Это почему?! Чем я тебе не хорош?

— Всем хорош. Да… не люблю я тебя.

— Это ничего. Потом полюбишь.

— И не подумаю даже.

— А ты подумай. Если я чего решил, то от своего не отступлюсь! — рассмеялся Головин, прижимаясь к ней плечом.

Но она шутливо стукнула его веером и отодвинулась.

Елизавета, тем временем, разглядывала в зеркале новый шлейф, приколотый булавками к платью.

— Теперь хорошо, — удовлетворённо сообщила она, — Но края ткани не подшиты.

— Лизанька! — взмолилась Маврушка, — Но, чтоб подшить края шлейфа, уйдёт вся ночь! Поверь! Всё выглядит итак великолепно!

— Парчовые нитки будут торчать, — капризно заявила она.

— Не будут.

— Будут!

Мавра взяла со столика ножницы:

— Я возьму их собой. И буду неотлучно следить за твоим шлейфом. Как только замечу какую нитку — сразу её отстригу!

Елизавета задумалась. Все в комнате — фрейлины, портнихи, слуги — устремили на неё умоляющие выстраданные взгляды. Она выдержала мучительную для всех паузу и произнесла:

— Ну, хорошо. Пусть церемониймейстер объявляет, что я иду.

— Её императорское величество, государыня императрица и самодержица Российская Елизавета Петровна!

Оркестр грянул торжественный марш. Гости, измождённые ожиданием, встрепенулись и, рассредоточились по залу, выстроившись в живой коридор, присели в почтительном поклоне.

Елизавета, чрезвычайно довольная собой, плыла по паркету мимо толпы. И с наслаждением отмечала на себе восхищённые взгляды. Ещё бы! На ней платье, стоимостью в её прежний годовой расход. Весь лиф усыпан таким количеством бриллиантов, что блики от них отражаются в лицах придворных. Пальцы увенчаны перстнями. А уши оттягивают серьги с небывалой величины сапфирами. Шлейф тянется по паркету ровно на два локтя, как влитой — ни вправо, ни влево, как некогда у Наташки Лопухиной. И, главное, причёска по самой последней парижской моде, о которой всем этим придворным «матронам» ещё даже не ведомо…

И тут её умиротворённый взгляд неожиданно напоролся на Наталью Лопухину с прической в точности, как у неё, по последней парижской моде. И даже бутон в локоне был одного с нею цвета — розовый!!

Елизавета остановилась и, сменив траекторию маршрута, с угрожающим видом приблизилась к чете Лопухиных. Смерила Наталью высокомерным взглядом, двумя пальцами поддела её локон с плеча:

— Эт-то что такое?!

Наталья в ответ лишь взглянула ей в лицо с тихой насмешкой.

Ах, сколько раз Елизавета видела прежде этот ненавистный ею взгляд, полный презрительного превосходства! И сколько раз она умирала от желания врезать Лопухиной по довольной физиономии! «Ну, да ничего! Сейчас ты у меня получишь!» — мстительно подумала Елизавета. И повелительным жестом протянула руку к Шуваловой:

— Мавра, дай-ка мне ножницы.

Та быстро подсуетилась, и вручила в протянутую ладонь императрице серебряные ножницы, что прихватила с собой, дабы срезать с парчового шлейфа Елизаветы секущуюся золотистую нить.

Елизавета стиснула в ладони Натальин локон и грубым движением отстригла розовый бутон вместе с волосами. И, наконец-то, с наслаждением узрела-таки исказившееся ужасом лицо соперницы. Наталья, никак не ожидающая такого поступка от императрицы, от потрясения побледнела и схватилась рукой за изуродованную причёску, где у виска остался торчать куцый клок волос.

Придворные тихо ахнули и оторопели. Стихла даже музыка. Елизавета, держа в руках срезанный локон, обернулась к притихшим гостям:

— Предупреждаю! — её голос прозвучал в образовавшейся тишине гулко и угрожающе, — Я — ваша государыня! Я — первое лицо в Российской империи! И я — первая надеваю то, что будет потом в моде при дворе!! Всем ясно?!

Все присутствующие в зале дамы похолодели и присели в поклоне ещё ниже так, будто у всех разом подкосились ноги. Елизавета пренебрежительно бросила под ноги Наталье срезанные волосы, отряхнула руки и величественной поступью двинулась дальше.

За её спиной вдруг возник шум и возбуждённые возгласы. Она остановилась и спросила, не оборачиваясь:

— Что там за суета?

— Лопухина в обморок упала, — тут же пояснила ей шёпотом Маврушка.

Елизавета лишь презрительно хмыкнула:

— Ну, так поделом ей, дуре! — и недоумённо изогнула бровь, — А почему молчит оркестр?!

Музыканты, с перепуга, дружно грянули музыку; нестройно и невпопад. Но, подгоняемые дирижёром, быстро выровнялись в нотах. Церемониймейстер на полусогнутых коленях подбежал к императрице:

— Прикажете начинать бал, ваше императорское величество?

— Начинайте!

В разгар бала Елизавета окинула взглядом танцующих придворных и весело осведомилась:

— Что-то я нашу красавицу не вижу?

— Кого имеет в виду Ваше императорское величество?

— Наташку Лопухину. Отчего не танцует?

Мавра бросила требовательный вопросительный взгляд в толпящихся у трона вельмож.

— Я слышал, князь Лопухин велел карету к крыльцу подать, — проявил осведомлённость князь Трубецкой.

— Уехать собираются?! — нахмурила лоб Елизавета, — Я им такого позволения не давала. Негоже гостям уходить с императорского куртага раньше времени. Никита Юрьевич! Скажи, чтоб воротились и продолжали веселиться вместе со всеми!!

Трубецкой покорно помчался исполнять поручение. Он застал чету Лопухиных, садящимися в карету, готовыми отбыть с бала прочь. Бросился к ним по ступеням, нелепо скользя туфлями по гладкому камню крыльца:

— Степан Васильевич, постой!

Лопухин усадил супругу в карету, сам обернулся к Трубецкому:

— Ты чего, Никита Юрьевич?

— Её императорское величество не довольна.

— Что так?

— Воротить вас велела.

— Да, ну?!

— Негоже, говорит, гостям уходить с императорского куртага раньше времени.

— Ах, негоже, значит?! — язвительно переспросил Лопухин, подрагивая ноздрями, — А волосы своим придворным дамам при людях стричь? Это гоже?!

Никита Юрьевич опасливо оглянулся; не слышит ли кто? И понизил голос:

— Ну, чего ты взъелся, Степан Васильевич? Ведь не дурак, понимаешь.

— Что я должен понимать?!

— Будто сам не знаешь! Семейство твоё при Анне Леопольдовне большую власть на себя взяло. В чести у великой княгини, как сыр в масле, катались!! И Елизавета Петровна это помнит. И все обиды помнит, что твоя Наталья ей чинила! Скажешь, нет? — и дружески положил ему руку на плечо, — Мой тебе совет: пригнуться бы вам теперь надо. Переждать. Не выпячиваться. Чтоб новой беды на себя не накликать.

Но тот резким движением скинул с себя руку Трубецкого и выпятил грудь колесом:

— Я — потомственный князь Лопухин! Я с царями в роду!! Никогда ни перед кем спину не гнул, и гнуть не стану!!

— Да побойся бога! Не гневи ты, Степан Васильевич, государыню-то!!

— А кто здесь государыня? — ядовито прищурился тот, — Это Лизка-байстрючка?!

— Тише!! — перепугался Трубецкой, мгновенно спав с лица, — Совсем страх потерял? Ведь только что из-под ареста! За такие слова сразу на дыбу пойдёшь!!

— Ну, так, давай! Беги! Кричи «слово и дело»!! Выслуживайся перед новой царицей!!!

Никита Юрьевич рассердился:

— Ничего я кричать не стану. Но ты, Степан Васильевич, заруби себе на носу — больше ко мне не подходи! Я тебя отныне знать не знаю!!

И, развернувшись, удалился. Лопухин послал ему в спину ядовитый плевок:

— Да пошёл ты!

Обратную дорогу Наталья Фёдоровна, сидела в карете истуканом, будто онемела. И вдруг не выдержала и разразилась горькими слезами. В одном порыве оплакивая сразу всё: и разлуку с Левенвольдом, и закат своей карьеры первой придворной дамы, и унизительные допросы в Тайной канцелярии, и срезанные волосы, и жгучие минуты позора на нынешнем балу.

Лопухин долго сидел, насупившись. И слушал её отчаянные завывания. Наконец, одним движением привлёк супругу к себе, прижал крепко к груди и сказал:

— Ну, будет реветь-то! Я тебе вот что скажу, Наташа! Ты, и с обрезанными волосами, всё одно, краше её будешь.

Выборг

Только к концу мая фельдмаршал Ласси, убедившись, что порядок на улицах Петербурга возобновился, вернулся под Выборг и провёл смотр войскам на готовность к военным действиям против шведов.

Разведка донесла, что пехотные части шведской армии сильно пострадали при попытке выступления в середине марта. И теперь, наверняка, шведы пустят в ход флотилию. Этого Ласси очень опасался.

Ведь русский флот пребывал в плачевном состоянии и не смог бы оказать достойное сопротивление противнику. Война против турок унесла старых матросов и лучших офицеров русского флота; недоставало людей, чтобы укомплектовать экипажи судов.

Фельдмаршал обратился с письмом к Елизавете, прося принять хоть какие-то меры в целях реанимации русского флота. И та отдала приказ: преобразовать один пехотный полк, чтобы поместить солдат во флот! Хоть эти новые матросы едва были годны для морской службы, но, тем не менее, адмиралтейству приказали отправить в море столько судов, сколько возможно! С горем пополам, удалось вооружить лишь двенадцать линейных кораблей и несколько фрегатов.

Москва дом князя С. В. Лопухина

Настасья сидела у окна с вышивкой. Однако, работа не спорилась. Иголка застыла в рисунке, так и не завершив намеченный стежок. А Настя, погружённая в тяжёлые думы, вот уже более получаса глядела куда-то сквозь стекло, но ничего не видела. Её мысли были захвачены переживаниями о Василии. Очередная война опять разлучила их. И Настя вновь не ведает, когда им выпадет счастье свидеться. Да и выпадет ли?… Кто знает? На войне-то всякое случается. На то она и война…

От грустных дум её отвлёк громкий лай дворовых охотничьих собак; очевидно, кто-то вошёл в усадьбу и направляется к дому. Настюха привстала, вытянула шею, вглядываясь через окно во двор. И увидела такую картину: по двору к крыльцу движется бравая компания, во главе с князем Гагариным. Князь в парадном мундире, в начищенных до блеска сапогах, идёт, побрякивая орденами в лентах. С ним рядом два офицера и племянник Николай Головин; тоже разодетый, как на праздник. Увидев, эту процессию, Настя тихо ахнула, обомлев от догадки. Разом бросила шитьё. И, подхватив подол платья, со всех ног помчалась в кабинет к отцу.

Вбежала, как угорелая, закричала с порога:

— Папенька!!

— Что стряслось? — насторожился Степан Васильевич. В последнее время хороших новостей в их дом никто не приносил. А плохих уже боялись.

— Там Николай Головин! С дядей!!

У Лопухина-старшего заметно отлегло от сердца:

— Тьфу ты, Настюха! Напугала, окаянная!

— Папенька!…. Он меня сватать идёт!!

— О, как! — Степан Васильевич усмехнулся, — Что ж, неплохая партия. Он ведь внуком приходится генералу-фельдмаршалу?

Но Настя отчаянно бухнулась к нему в ноги:

— Не отдавайте меня!!!

Степан Васильевич удивился:

— Вот чудачка! Чего испугалась-то? Дело житейское. Сладим, как полагается.

Но Настюха кинулась в слёзы:

— Папенька, родненький! Прошу тебя! Не отдавай!!!

— Чего-то я не пойму. Вы с Николаем вроде дружны были. Он письма тебе слал.

— Ну и что!

— «Ну и что»?! — нахмурился Лопухин, — Это как же прикажешь понимать?!

Она стыдливо потупила взгляд:

— Я другому обещалась.

— Вот так новость! — поразился отец, — Кому? Если не секрет?

— Васе.

— Какому ещё, такому Васе?!

— Микурову.

— Микурову?! — обомлел Степан Васильевич.

— Да.

— И давно это вы с ним… сговорились?

— Я его одного люблю! И другой мне никто не нужен!! Уж лучше сразу в монастырь!!

Степан Васильевич был тронут до глубины души:

— А Василий-то, чего же, молчит? Где он сам-то? Сказывали, что из ссылки воротился.

— Воротился.

— Ну?!

— Ещё пока мы были в Петербурге, он уехал в Москву в драгунский полк. Мы условились с ним, что он у командира получит разрешение на отлучку, и вернётся руки моей просить. Я ждать его обещалась!!

— И где же он теперь?

— Бригадир его отправил на войну со шведами.

Лопухин тихонько усмехнулся:

— Вот сорванец! Опять воюет, значит! — и поманил пальцем Настюху, — Пойди сюда, горе моё луковое.

Крепко обнял дочь, поцеловал её в макушку:

— Не тужи, дочка. Вернётся! Василий — парень бравый, из любой передряги выйдет. А ты, раз обещала, ничего не поделаешь — жди!

— Я жду, — всхлипнула Настюха, вытирая кулаком слезу.

Степан Васильевич неожиданно развеселился:

— Эх, кабы жив был Данила Власьевич, расцеловал бы тебя сейчас пятикратно! Мы ведь с ним даже и мечтать не могли, чтоб вот так его сын, да моя дочурка…

— Так, стало быть, ты, не против? — робко спросила она.

— Шутишь?! Я за всю свою жизнь ничему так не радовался, как теперь!!!

В кабинет, распахнув широко дверь, ворвалась Наталья Фёдорова:

— Степан! Там князь Гагарин пожаловал с офицерами! — выпалила она с порога, — Ой! Чует моё сердце, племянника сватать пришёл за нашу Настасью! Одевайся! Идём встречать!

И только тут заметила притихшую подле отца дочь:

— Настюша! И ты здесь? Вот хорошо. Пойди, оденься понаряднее. Да пусть Дашка с Матрёной тебя причешут.

Степан Васильевич поднялся, оправил кафтан. Подмигнул дочери:

— Настюха! Сиди здесь. Ничего не бойся.

— Да ты что говоришь-то, Степан? — удивилась Наталья Фёдоровна, всплеснув руками, — Что ж она, и к гостям, не выйдет что ли?! Разве ж так полагается по русским обычаям?

Но он, гордо выпятив грудь, прикрикнул на неё:

— Это ты, лифляндская дочь, будешь меня, потомственного русского князя, учить нашим русским обычаям?!!

— Пожалуйте, гости дорогие! — суетилась Наталья Фёдоровна, приглашая сватов к столу.

— За приглашение спасибо, — держал ответ Гагарин, — Но сперва дело. А уж, как дело сладим, так и за стол присядем. Что ж, как говорится, у вас — товар, у нас — купец. Хотим, значит, вашу голубицу поселить в свою светлицу.

— Кто же купец? Каков из себя? — соблюдая традиции, спросил Степан Васильевич.

Князь заметно волновался:

— Племянник мой, Николай Александрович. Да вот он, сам! Как видите, собой хорош, и не беден. Имеет каменный дом на Москве и земли в Нижегородской стороне, пожалованные его деду ещё царём Петром Великим. Так, что дочь ваша, Анастасия Степановна, ни в чём нужды испытывать не будет. Николай любит её горячо и обязуется лелеять и беречь до конца дней своих.

— Благодарствуйте, сваты дорогие. Большая честь оказана дому нашему. Николай Александрович всегда здесь желанный гость. Я высоко чту заслуги деда его, генерала-фельдмаршала, доблестного Фёдора Алексеевича, — пустился в длинный сказ Степан Васильевич, — И отца его, славного капитана-лейтенанта, так рано почившего, царствие ему небесное.

Все присутствующие дружно перекрестились. Лопухин продолжал:

— И с превеликим удовольствием отдал бы дочь свою Анастасию Степановну за такого молодца.

Все, уже было, облегчённо с радостью вздохнули. Но тут, ко всеобщему изумлению, Степан Васильевич закончил свою речь неожиданно:

— Да вот только сговорена она уже.

— Сговорена?? — опешил Гагарин, в недоумении переглядываясь с племянником, — Как же так?!

— Вы уж не взыщите, сватушки, — радушно улыбаясь, продолжал Лопухин, — И не кручиньтесь раньше времени. У нас с супругой ещё дочери имеются: Анна, Прасковья, Катерина. Если молодому графу кто из них по сердцу придётся, милости просим! Породниться с родом графа Головина мы почтём за большое уважение.

Пока сваты в полном смятении, огорошенные известием, переглядывались и тихо советовались, Наталья Фёдоровна, оторопев, наклонилась к мужу, одними губами пробормотала:

— Степан. Очумел что ли? Ты чего городишь-то?!

— Цыть, Наташка!! Я знаю, чего горожу! — шёпотом осадил он её.

Финляндия

К июню фельдмаршал Ласси принял решение — выдвигаться с армией в поход. Он намеревался двигаться в направлении Фридрихсгама. Но идти не вглубь финских земель, а вдоль морского берега, чтобы иметь свободное сообщение с галерами, которые должны были везти большую часть армейского продовольствия и снаряжения.

Им были отряжены отряды драгунов, гусар и казаков по верхней вильманстрандской дороге, чтобы произвести разведку о местонахождении шведов.

Так как местность Финляндии не позволяла идти широким фронтом, то войска принуждены были идти по дороге, выстроившись в одну колонну. По обеим сторонам высились скалы, которые время от времени, сменяли либо глухие леса, либо болота. В лесах тех не было ни одного места, настолько обширного, чтобы войско могло расположиться лагерем все вместе. Поэтому русским приходилось вставать на ночлег несколькими отдельными лагерями в двух верстах друг от друга.

Когда шведы узнали, что русские вышли в поход, то пришли в замешательство. Дело в том, что Левенгаупт так и не собрал ещё армию, которая могла бы достичь в кратчайшие сроки Финляндии и дать достойный отпор русским. Поэтому Левенгаупт впал в крайнее отчаяние и не придумал ничего лучше, как… послать парламентёра к русскому фельдмаршалу для переговоров о мире!

Пришла очередь Ласси впасть в замешательство, когда шведский парламентёр, проделав долгий путь, передал ему предложение своего генерала.

Не имея на этот счёт инструкций от императорского двора, Ласси послал парламентёра в Москву, где пребывала нынче Елизавета Петровна, чтобы тот решил вопрос о перемирии с нею, как с первым лицом в государстве.

А сам тем временем продолжал продвигаться к неприятелю.

24 июня русское войско вступило в шведскую Финляндию. Там было пусто и безжизненно; пограничные деревни сожжены ещё зимою казаками, чтобы отнять у шведских войск возможность там искать продовольствие и устраивать квартиры. А местные жители убежали внутрь страны.

Разведка доложила, что шведов на пройденной ими территории не обнаружено. Но часть шведской армии сосредоточена в Фридрихсгаме. И сейчас шведы заняты тем, что усиленно строят оборонительные сооружения, а именно — гигантский окоп, чтоб преградить русским дорогу к городу.

Ласси уверенно приказал:

— Держим путь на Фридрихсгам!

Когда русская армия была в полумиле от того самого окопа, фельдмаршал отправился с генералами осмотреть его. Окоп нашли огромным по размерам и очень хорошо укреплённым. Обойти его было невозможно, так как правая сторона окопа упиралась в море, а левая — в большое озеро. Осмотрев все это, фельдмаршал Ласси вернулся в лагерь и, долго обдумывал свои дальнейшие действия.

— Что Вы намерены делать? — спросил его генерал Кейт, когда все генералы на совете, уже изнывали от мучительно долгого молчания фельдмаршала.

Ласси положил ладонь на карту и решительно приказал:

— Будем штурмовать!!

Путь до окопа пролегал через лес. Хорошо было то, что лес был настолько плотным, что позволял подойти, прячась за деревьями, к окопу на расстояние оружейного выстрела.

Ласси привёл армию к окопу и приказал затаиться; не обнаруживать себя перед врагом раньше времени, а осмотреться. Пока ждали, к фельдмаршалу подошёл Микуров:

— Ваше высокоблагородие, разрешите обратиться?

— Обращайся.

— Уж больно подозрительно всё вокруг. Слишком тихо.

— И что с того?

— Даже птицы по ту сторону леса поют себе безмятежно, будто там и нет никого.

— Как это, нет?! — нахмурился Ласси и переглянулся с генералом Кейтом. Оба прислушались.

— А и верно. Птицы поют, — подтвердил Кейт, — Что это означает?

Василий в ответ лишь недоумённо пожал плечами:

— Проверить бы.

— Сможешь прокрасться незаметно к окопу и осмотреть его? — спросил его Ласси.

— Смогу.

— Действуй!

— Голицын! Прикрой его!! — тут же распорядился Кейт.

Микуров ползком влез на склон, прижимаясь и лавируя между большими валунами. Осторожно и юрко, будто ящерица, просочился в узкий проём в расщелине и исчез. Спустя какое-то время вся армия увидела, как он возник из вражеского окопа, встал во весь рост и замахал руками:

— Здесь никого нет!!!

— Что за чёрт? — оторопел Ласси, выходя из укрытия и направляясь к земляному валу, — Как это, нет?! Куда же шведы подевались?

— Ушли, Ваше высокоблагородие!! — подсказал Микуров, спускаясь со склона и скользя подошвами сапог по каменистым выступам, — Судя по не сбитой росе, ушли ещё ночью, не дожидаясь полуночи!

Фельдмаршал махнул генералу Кейту:

— А ну, идём. Посмотрим!

— Не понимаю… Почему они ушли? — разводил руками Ласси, оглядывая окоп, — Вырыть такую мощь!! И уйти?!

— Да тут смело можно разместить солдат тысяч семь… И пушек не меньше двадцати! — прикинул Кейт.

— С таким укреплением можно было ничего не бояться! Мы бы его ни за что не преодолели!! — покачал головой Ласси, — Ну, да ладно! Чего тут рассуждать?! Неприятель бежал. И это факт! Так, говоришь, ушли ещё до полуночи, Микуров?

— Так точно. Никаких сомнений!

— Значит, нам их уже не настигнуть, — констатировал Кейт.

— Что ж, передохнём и пойдём по следу! — распорядился Ласси, — Деваться им теперь некуда, кроме как укрыться в Фридрихсгаме! Там и будем их брать!!

Финляндия, крепость Фридрихсгам

6 июля русская армия достигла стен Фридрихсгама. Ласси и генералы вновь пошли на разведку — осмотреть местность. Город этот лежит на возвышенности, с обеих сторон прикрыт водоёмами — морем и озером, и выглядит надёжно укреплённым.

— Господин фельдмаршал! Укрепления все из земли и фашин, — рассуждал генерал Левендаль, рассматривая местность через увеличительную трубу, — И, судя по всему, содержатся они плохо.

— Но нам всё равно не взять его в кольцо! — посетовал генерал Левашов, — Из-за озера!

— Да, положение шведов куда лучше нашего. Их гарнизон за стенами свободно сообщается с армией, что стоит лагерем по ту сторону, — добавил генерал Кейт.

— Поэтому они могут производить смену стрелков беспрепятственно и сколько угодно!

— Н-да, — задумчиво нахмурился Ласси.

— Местность для осады не подходящая — только скалы! — отметил Левендаль, — Траншеи рыть не получится!

— А в лесу — болота. Так что лагерь раскинуть, поблизости нельзя. Что будем делать, Ваше высокоблагородие?

Осада показалась трудной всем генералам, без исключения. Однако фельдмаршал Ласси плотно сжал губы и вынес вердикт:

— Будем атаковать!!

И работа закипела! Артиллерия занялась заготовкой досок для платформ, чтоб укрепить пушки. А полкам было приказано делать в большом количестве фашины — это тугой пук хвороста, перевязанный верёвками. Они успешно применяются в фортификации, для укрепления высоких насыпей, а так же для заполнения рвов при штурме крепостей. Фашинами заваливали топкие места, использовали для укрепления откосов у поверхности воды.

Дело подвигалось быстро, так как деревьев, к счастью, вокруг было в изобилии! И, спустя четыре дня, уже были сделаны все приготовления к началу осады. Генералы отдали распоряжения полкам к выступлению предстоящей ночью, когда в наступающих сумерках русские увидели вдруг, что… город в огне!

— Что за чёрт?! — возмутился Ласси, глядя вперёд, приставив ко лбу ладонь козырьком, — Почему такой дым? Что там?

— Пожар!

— Так точно! Пожар…

— Должно быть, комендант велел сжечь предместья! — предположил Левендаль, — Чтоб не достались нам!!

— Генерал, пошлите кого-нибудь в разведку, узнать, что там происходит! — приказал фельдмаршал.

Спустя час, вернувшиеся из разведки солдаты, доложили:

— Ваше высокоблагородие! Пожар полыхает не в предместье, а за стенами Фридрихсгама!

— В самом городе?!

— Так точно!

Фельдмаршал аж присел от изумления:

— Как?! Кто запалил город?

— Ну, если мы этого не делали, — развёл руками генерал Кейт, — Стало быть, сами шведы!

Ласси вскочил, схватил подзорную трубу и стал пристально вглядываться в стены крепости:

— Ничего не понимаю. Огонь. Дым. И никого… А шведы где же?

— Не знаю, Ваше высокоблагородие! — пожал плечами Левендаль, — Разведка доложила, что полыхающий город пуст!

— Что, значит, пуст?! — опешил фельдмаршал, — Как это пуст?!!

— Так точно, Ваше высокоблагородие, пуст. Шведы ушли из Фридрихсгама. И спалили за собой город.

— Да, что, чёрт возьми, происходит?!! — рассердился Ласси, топая ногами и наливаясь краской от гнева, — Что за игру они ведут?! Что за глупые пряталки-догонялки?! В конце концов, это война или не война?!!

Но, как бы ни досадовал Ласси, тем не менее, всё обстояло именно так. Шведы действительно ушли из Фридрихсгама тихо перед сумерками. Уходя, они наполнили несколько домов порохом, бомбами и гранатами. Поэтому дома взлетали один за другим на воздух, что помешало русским войти в город и потушить огонь. Таким образом, три четверти домов Фридрихсгама были обращены в пепел.

При осмотре пепелища русские нашли с десяток медных пушек и более сотни чугунных орудий. Продовольственные склады были уничтожены пламенем, поэтому съестных припасов и амуниции нашлось немного. Но зато пороховой погреб не взлетел на воздух, а в нём было четыре сотни центнеров пороха и несколько тысяч бочек смолы.

Шведы удалились из города с такою поспешностью, что один из полков забыл даже взять своё знамя.

— Ничего не понимаю!! — пыхтел Ласси, — Здесь стоял гарнизон из нескольких пехотных полков.

— Если быть точным, то из пяти, — подсказал генерал Кейт.

— Город имеет свободное сообщение с морем, — рассуждал далее Ласси, — Позади стен стояла армия, откуда можно получать подкрепления, прибытию которых мы не могли бы препятствовать! Так?

— Так точно, — подтвердил Кейт.

— Склады полны всеми необходимыми боевыми и съестными припасами!

— Верно.

— Так почему?! Почему, дьявол вас всех дери, шведы оставили его без малейшего сопротивления?!!

Известие о том, что русская армия завладела Фридрихсгамом, единственным укрепленным городом во всей шведской Финляндии, не потеряв ни одного человека, с восторгом встретили в Москве! Елизавета велела отслужить торжественный молебен по этому поводу.

А фельдмаршал Ласси, узнав, что шведы (по данным разведки), бросив Фридрихсгам, удалились к Гельсингфорсу, держал совет с генералами, где они единодушно решили:

— Продолжать преследовать убегающего врага!!

Финляндия и Россия

В самом деле, почему так странно вели себя шведы? Дело в том, что Левенгаупт, отправив парламентёра в Москву с предложением о мире, лелеял надежду, что русская императрица тут же сядет за стол переговоров и решение о мире вот-вот произойдёт. Поэтому ввязываться в бой считал уже излишним! «К чему жертвовать жизнями солдат, если война не сегодня, так завтра уже прекратится?» — рассуждал он. Поэтому и придерживался плана медленного отступления, дабы избежать потерь.

Однако он никак не предполагал, что Елизавета, будучи от природы натурой медлительной, вовсе не торопилась приступать к переговорам; она была занята коронацией и балами. И уж конечно он не ожидал, что русская армия будет так упорно продолжать наступление!!

Таким образом, бедняга Левенгаупт метался, не зная, что ему делать? Он, в ежедневном напряжении ожидая объявления о мире, даже не обдумал, следовало ли защищать или покинуть Фридрихсгам, а действовал по наитию; сперва бросил людей строить и укреплять окоп, затем приказал отступать! А, когда русские столпились у стен Фридрихсгама, готовясь к штурму, испугался неравных с неприятелем сил, и, желая спасти армию, суетливо велел ей уходить дальше — к Гельсингфорсу. Впрочем, эта ошибка была непростительна. Ведь именно в Фридрихсгаме был самый большой продовольственный склад для армии. А войска, оставив этот город, не имели хлеба даже на десять дней. Левенгаупт отдал приказ армии двигаться к Гельсингфорсу, но при этом не распорядился о доставке съестных припасов из Гельсингфорса движущимся к нему полкам.

Вышло, что тем самым, он не спас, а, напротив, погубил свои войска, уже во второй раз, за эту войну обрекая их на голодный тяжёлый переход!!

Тем временем, в Москве, лишь после того, как кончились празднества по случаю коронации, Елизавета неспешно приступила к обдумыванию положения дел по войне со шведами. И, после длительного раздумья, приняла, наконец, решение — завершить эту бессмысленную войну.

Но, пока это решение императрицы ещё было не известно фельдмаршалу Ласси, он продолжал упорно преследовать шведов, убегающих от него с поспешностью горных ланей.

Финляндия, река Кюмень

Преследуя врага, русские подошли к побережью реки Кюмень. Шведская армия уже перешла эту реку, но не успела уйти слишком далеко. Русские с другого берега успели их обстрелять из пушек. И нанесли шведам существенный урон.

После чего шведская армия поспешила покинуть берега Кюменя и скрыться. Ласси тотчас же отдал необходимые распоряжения для переправы через реку! За два дня мосты были наведены, и русская армия начала осуществлять переход. Большая часть её была уже на другом берегу, когда к фельдмаршалу прибыл из Москвы курьер, который привёз ему приказание Елизаветы: окончить действия этого похода!

Императрица повелевала: «Принудить шведов перейти реку Кюмень, занять берега и положить эту реку новым пределом русской границы со Швецией». А для этого она приказывала фельдмаршалу Ласси: «Построить на берегу реки на равных расстояниях — сторожевые крепости. И затем всей армией встать лагерем близ Фридрихсгама. И стоять там до тех пор, покуда не придёт время распустить полки по зимним квартирам».

Фельдмаршал созвал тотчас всех генералов и держал военный совет, прямо тут, на берегу реки. Все русские генералы высказали мнение, что надлежит в точности исполнить повеление императрицы. Но немецкие генералы Левендаль и Кейт возражали:

— Ваше высокоблагородие! Я убеждён, что императрица никогда не дала бы подобного приказания, если бы знала, как легко неприятель сдаёт свои позиции! — высказался Кейт, — Обидно останавливаться на полпути!

— Наше войско уже перешло реку, — поддержал его Левендаль, — Грех не воспользоваться преимуществом, которое мы приобрели над шведами!

— Что Вы предлагаете? — спросил их Ласси.

— Надо оттеснить шведов до Гельсингфорса! — заявил Левендаль.

— Верно! — поддержал его Кейт, — Взять этот город! И окончить на этом поход!!

Фельдмаршал, подумав, поддержал Левендаля с Кейтом и одобрил их совет:

— Будем преследовать шведа до Гельсингфорса!! — приказал он.

И, вопреки приказу императрицы, русская армия двинулась дальше. Несколько раз в пути они догоняли шведов, затевали перестрелку, пытаясь вызвать неприятеля на бой. Но шведы упорно отступали, не желая ввязываться в боевые действия. Всякий раз, тайком ночью снимались лагерем и уходили. А русские упорно следовали за ними. Так продолжалось до тех пор, пока шведская армия не отступила до самого Гельсингфорса. Однако, осмотревшись на местности, шведский генерал Левенгаупт нашёл здесь место для лагеря не достаточно укреплённым и велел своей армии отступать ещё дальше — к Або.

Таким образом, когда русские прибыли к Гельсингфорсу, шведов там опять уже не было.

Финляндия, Гельсингфорс

— Дурацкая война, — ворчал сердито Лопухин, подбрасывая веток в костёр, — Беготня одна! Без схваток, без драк! За всё время я три раза выстрелил!! Где это видано?!

— А по мне так, хорошо, — признался Трубецкой, — Ни убитых, ни раненых. Идём, себе, шведа гоним. Земли финские к отечеству приращиваем.

— Ага, — широко зевнул Голицын, прихлопывая комара на щеке, — Вот, ещё бы мошкара не кусалась!!

— А Микура где?

— В деревню ушёл.

— Зачем?

— Упражняется в изучении финского языка.

— Вот неугомонный! — поразился Митяй, — Зачем ему это?

Не успел он договорить, как у костра возник сам Василий в сопровождении незнакомца:

— Братцы! Глядите-ка, кого я привёл!

Друзья в недоумении уставились на мужика в чёрной шляпе, суконной куртке и коротких штанах, едва прикрывающих широкие икры ног, затянутые в белые шерстяные носки до колена.

— Ну, и кто это?

— Местный крестьянин, — и Василий весело подмигнул приятелям, — Финны терпеть не могут шведов за то, что те заставляют их воевать за свои интересы. Поэтому местные готовы нам помочь.

— В чём?

Но Василий не ответил. Лишь ободрительно похлопал по плечу Лопухина и толкнул в грудь Голицына:

— Орлы, не спать! Готовьтесь к выступлению!

— Сейчас?! Ночью?! — нахмурился Митяй.

— Ты что задумал, Микура?

Тот, загадочно улыбаясь, пошёл прочь, уводя за собой финна.

— Куда ты? — окликнул его Петька.

— К фельдмаршалу!

— Ваше высокоблагородие, там сержант Микуров привёл финского крестьянина. Говорит, что тот хочет сообщить Вам важные сведения.

— Зови!

При виде главнокомандующего, крестьянин учтиво снял свою шляпу, прижав её к груди:

— Господин фельдмаршал! Я знаю, что шведская армия ушла по большой дороге в направлении к Або.

— Так.

— Но, если вы пойдёте по её следам, то ничего не выиграете.

Ласси насторожился:

— Почему?

— Достигнув Або, шведы укроются в крепости, и Вам придётся действовать штурмом. Я же знаю, как можно им помешать.

— Говори!!

— В этих местах много лет назад, ещё в предыдущую войну, русским царём Петром была проложена другая дорога.

— Что за дорога? — заинтересовался фельдмаршал.

— Она вела через лес напрямки к большой дороге, шедшей из Гельсингфорса к Або. Правда, с тех пор она немного заросла кустарником. Но, расчистив её, Вы без труда сможете пройти лес насквозь и опередить шведов!

— Опередить? — Ласси подался вперёд.

— Да. Преградите им дорогу на Або!

Не медля ни минуты, фельдмаршал распорядился:

— Микуров! Бери этого финна и двух инженеров. И немедля осмотрите дорогу, о которой он говорит!

— Есть!

— Ваше высокоблагородие, дорога, и вправду, есть, — доложил Василий по возвращению, — Она удобна и широка, чтоб пройти колонной в три человека и провезти артиллерию.

— Слишком заросла?

Микуров почесал в затылке и усмехнулся:

— Думаю, что это посильная задача для гренадёр.

— Левендаль! — зычно крикнул Ласси, — Подымай свои полки! Будет им работёнка!!

Шестьдесят рот гренадёров и четыре батальона, засучив рукава, принялись за дело. И ещё до рассвета фельдмаршал получил известие, что проход расчищен; генерал Левендаль с гренадёрами уже стоят на абосской дороге.

— Общий подъём!! Выступаем в переход немедленно! — скомандовал Ласси.

В четыре часа утра вся русская армия выдвинулась в лес и, спустя два часа, соединилась с Левендалем. Только успела она стать на место, как впереди на дороге заклубилась пыль и показались передовые отряды шведской армии.

Неприятель оторопел, весьма удивлённый при виде русских в таком месте, где их никак не ожидали! Командиры быстро скомандовали отступление! И шведы, развернувшись, бросились бежать назад, в гельсингфорский лагерь.

Но теперь им двигаться было некуда. Русские, заняв абосскую дорогу, отрезали шведам путь, взяв в осаду их лагерь. Впрочем, у шведов оставался у Гельсингфорса ещё свободный доступ к морю. Понимая это, Ласси приказал незамедлительно собрать весь русский флот (какой смогли мобилизовать), сюда к Гельсингфорсу, чтоб пресечь помощь шведской флотилии.

Оказавшись в таком плотном кольце, спустя две недели осады, шведы объявили о капитуляции!

Финляндия, Або

Шведский генерал Левенгаупт, что так бездарно проиграл эту войну, умудрившись угробить большую часть армии в бессмысленных переходах, был арестован по повелению шведского двора, и отвезен в Стокгольм, где его предали суду.

После шведской капитуляции в этой войне, вся Финляндия сделалась подвластной Российской империи и армии! Одержав такую блистательную победу, почти без потерь людей и артиллерии, фельдмаршал Ласси чувствовал себя героем и предвкушал заслуженную награду от императрицы Елизаветы. Уладив организационные дела, он торопился с основными частями армии воротиться в Петербург, чтобы успеть до наступления периода холодов. В трёх главных завоёванных городах — Або, Гельсингфорсе и Фридрихсгаме, по его распоряжению, для защиты были оставлены части русской армии и флота.

В городе Або Ласси оставил генерала Кейта, поручив ему временно управление финской столицей. При нём содержался отряд для охраны этого нового русского приобретения из тех, кого Кейт пожелал выбрать лично. В их число попал Василий Микуров. За шведскую военную кампанию генерал Кейт не раз убедился в находчивости и смекалке бравого сержанта, был восхищён его знаниями языков и инженерными навыками. Он повысил Микурова из сержанта в прапорщики и назначил своим адъютантом.

Вот только сам Василий был не очень-то рад тому, что его оставили в Або.

— Яков Виллимович, — обратился он к Кейту, — Позвольте отлучиться в Петербург с основными частями армии. Меня там невеста ждёт. Я жениться обещал.

— С твоими способностями, Микуров, не о женитьбе надо думать. А о карьере!

— Карьера никуда не денется. А я Настасье слово дал.

— Раз слово дал — женишься! В этом деле торопиться не надо! — усмехнулся Кейт, — Вот завершим переговоры о подписании мира, и поедешь в Петербург! Если государыня останется довольна условиями договора, приставлю тебя к повышению. И к невесте вернёшься уже ротмистром!

Россия, Москва

Но с подписанием мирного договора всё обстояло не так гладко, как думал генерал Кейт. Условия, обозначенные русской императрицей для заключения мирного договора, шведам пришлись не по нраву. Сейм счёл их слишком тяжкими и отказался утвердить! Для обсуждения новых условий они вновь направили к Елизавете в Москву барона Нолькена.

Нолькен, как известно, был оскорблён с прошлого визита в Россию, и в этот раз повёл себя в обращении с Елизаветой слишком вольно, допуская в её адрес дерзкие замечания. В ответ на её нежелание идти на уступки в переговорах, он позволил себе в раздражении бросить фразу:

— Видимо, чтобы достичь согласия между нашими державами, нужно бы произвести в России новый переворот! В пользу герцога Голштейнского!

После этих слов Елизавета побагровела:

— Приказываю Вам, барон, удалиться!! И как можно скорее! Если Вы не хотите быть высланным из России насильственным образом!!!

Нолькен уехал, и переговоры о подписании мирного договора приостановились. Елизавета, рассердившись, не желала возвращаться к этой теме. И, чтоб отвлечься, погрузилась в более приятные для неё дела. Днём ездила на молебны. Вечерами устраивала маскарады. Ей пришлась по вкусу идея с переодеваниями. Приходя на маскарад, мужчины должны были облачиться в женское платье, а дамы — в мужское. Сама Елизавета смотрелась в мужском костюме гвардейца великолепно! У неё от природы была красивая фигура, которую она с удовольствием демонстрировала, затянувшись в камзол и узкие штаны до колена с белыми шёлковыми чулками.

Довольная собой, она от души потешалась над придворными дамами, чьи полные формы неуклюже смотрелись в нарядах офицеров. И хохотала до слёз, видя толстопузого князя Черкасского, затянутого в женский корсет. Впрочем, самому князю Черкасскому было не до смеха. На одном из таких маскарадов его скрутил ревматизм, и князя унесли домой на носилках. Елизавета любезно навестила лежачего больного в его доме на следующий день. Но, спустя четыре дня, князя хватил третий апоплексический удар и тот скончался. Это, конечно, омрачило Елизавету. Но не на долго.

Министры были всерьёз озабочены затянувшимся пребыванием императрицы в Москве. Они по очереди, лично, а затем, действуя через её любимца Алексея Разумовского, пытались внушить ей, что пора возвращаться в Петербург.

— Ваше величество, война со шведом в подвешенном состоянии; мирный договор так и не ратифицирован! — сетовали они.

— В отсутствие Ласси, в Петербурге продолжаются гонения на иностранцев.

— Столица почти целый год без государыни! Дисциплина расшаталась.

— Торговые дела приходят в убыток!

— Ваше величество, надо ехать!!

Но Елизавета упрямилась. Ей было хорошо и отрадно в Москве. Однако, понимая, что откладывать отъезд бесконечно не получится, в конце ноября, когда уже пролёг санный путь, она напоследок ещё отпраздновала годовщину своего дворцового переворота и лишь затем, нехотя, отдала приказ — собираться в обратный путь!

Перед отъездом Наталья Фёдоровна Лопухина лично подала императрице прошение — позволить ей не ехать в Петербург, а остаться на проживание в Москве с супругом; она трезво оценила, что нахождение при дворе уже не сулит ей никаких выгод. И предпочтительнее было бы держаться подальше от гневного взора новой государыни.

Но Елизавета с пренебрежением порвала бумагу и ледяным тоном ей заявила:

— Вы забываете, княгиня, что ещё числитесь статс-дамой при моём дворе. Я Вам отставки не давала! Так извольте исправно выполнять свои обязанности!!

Санкт-Петербург

Фельдмаршал Ласси, к ноябрю возвратившись с армией в Российские пределы, намеревался сразу держать путь в Москву. Ему очень хотелось выказать преданность Елизавете Петровне, вручив ей в дар завоёванную им Финляндию. Но, достигнув Выборга, он получил известие о том, что императрица со двором возвращается в северную столицу. И фельдмаршал остался в Петербурге, ожидать прибытия государыни.

Впрочем, его надежды не оправдались. Вместо ожидаемой награды Ласси получил… выволочку!

Елизавете не понравилось, что фельдмаршал ослушался её приказа и, вместо того, чтоб прекратить военные действия на реке Кюмень (как она велела), он самовольно продолжил преследование шведов до Гельсингфорса! На фоне гневных тирад из уст императрицы, что пришлось выслушать Ласси, теперь выходило, что завоевание им Финляндии вовсе не геройство, а жалкая попытка оправдаться в неповиновении.

Бравые генералы — Левендаль и Кейт — тоже не получили заслуженной царской милости. Оба рассчитывали на голубую ленту ордена Александра Невского. Но не получили не только ленту, но и лишились половины годового жалования.

И, если фельдмаршал, скрепя сердце смирился с этой несправедливостью, то генералы не захотели терпеть далее оскорбления от императрицы и гонения в солдатской среде, и подали прошение об отставке с просьбой покинуть Россию.

Елизавета понимала, что и Кейт и Левендаль — два её лучших генерала. К тому же Кейт сейчас в столице Финляндии, городе Або, выполняет обязанности управляющего. И его отставка поставит под угрозу дальнейшее сохранения русскими только что завоёванных у Швеции финских территорий.

Но и оставить их в армии, в то время, как лейб-гвардия скандирует на улицах — смерть иноземцам! — она тоже не рискнула. Поэтому она подписала отставку только одному из них — Левендалю, и простилась с ним.

А Кейту, напротив, написала любезное письмо, послала ему голубую ленту, увеличила его содержание и уговорила остаться.

Проявленная милость императрицы к генералу Кейту породило новую волну негодования в лейб-кампании. Гвардейцы продолжали мутить сознание солдат; распивая по кабакам, они теперь обсуждали императрицу, позволяя себе самые непотребные выражения:

— Новая царица-то обещала нам золотые горы, а сама слова не держит!!

— Баба — она баба и есть!

— Где ей генералами командовать? Лишь бы к мужику под одеяло забиться!

— У неё, сказывают, полюбовников-то было! Тьма!! И простые солдаты, и даже из прислуги. И доктор её, Лесток, тоже, там был.

— И детей она от них рожала. И всех по крестьянским семьям пристраивала, чтоб императрица Анна Иоанновна не узнала.

— Да, что там раньше? Говорят, к ней и сейчас в опочивальню караульные шастают!!

Разговоры эти просочились к Лестоку и в Тайную канцелярию. Лесток с Шуваловым распорядились болтунов сыскать, и бить кнутом!!

Кнут, как известно, заставил всех прикусить языки. Но гвардейцы глубоко оскорбились! В их среде теперь стали рождаться новые недовольные разговоры:

— Совсем нам житья не стало! Ни слова про царицу, не скажи!!

— Ишь, лютует, зараза! Забыла нешто, кто её на престол на руках вознёс?!

— А что, как, братцы, собрать нам партию, человек в триста, пойти во дворец, да и свергнуть Елизаветку?

— А вместо неё кого же? Племянника её Голштинского что ли?

— Ещё чего! Немчура?! Ни за что!!

— Императора Иоанна надо вернуть!

— Так у него отец-то тоже немец!

— Зато дед — настоящий русский царь Иоанн Алексеевич! Говорят, тишайший и праведный был царь.

— Да, да! Из роду Милославских. Не то, что эти выскочки — Нарышкины!

Разумеется, с зачинщиками подобных разговоров Тайная канцелярия обходилась ещё строже! Их арестовывали, пытали, били кнутом, рвали языки и ссылали в Сибирь. Кого-то понижали в чине и отсылали в отдалённые от столицы военные части. Но, чем больше строгости проявляла новая власть к недовольным ею, тем отчаяннее роптали солдаты!!

императорский дворец

Елизавета, узнав о том, какие настроения витают в солдатской среде, лишилась покоя. По ночам к ней стали возвращаться страшные сны. В разгар очередного такого ночного кошмара Елизавета соскочила с постели в холодном поту, задыхаясь от ужаса. И растолкала Алексея Разумовского, безмятежно храпящего рядом.

— Мне приснилось, будто в спальню ввалились гвардейцы, чтоб арестовать меня!!

— Господь с тобой, — широко зевнул тот, протирая сонные глаза.

— Но ведь они могут, правда? — настойчиво переспросила Елизавета.

— Что ты такое говоришь, Лиза?! — поморщился Алексей, — Они же сами возвели тебя на престол!

— Вот именно! Только сперва они возвели на него Аньку! А потом за несколько звонких монет предали её…, — запальчиво заговорила она, тараща испуганные глаза.

— И, что?

— А, значит, и меня предадут!!

— Успокойся… — он сладко зевнул и прижал её к себе.

Но Елизавета вырвалась из его объятий:

— Я не могу здесь спать!! Мне страшно! Пойдём в другие покои.

— Зачем?

— Зачем?! — взвинтилась она, — У меня генералы из армии бегут! Шведы мне новым переворотом грозят! Гвардейцы бунтуют!! Может, они уже сейчас идут по тёмным улицам к моему дворцу, чтоб арестовать меня!!

— Как пожелаешь, — вздохнул Алексей, нехотя откидывая край одеяла, и, ища ногами меховые чуни, — Идём.

Они, закутавшись в одеяла, перешли в другие спальные покои, предназначавшиеся для гостей. Разумовский моментально нырнул в постель и захрапел. А Елизавета продолжала лежать, с тревогой глядя в потолок.

— Алексей! Алексей! — начала она снова толкать его в бок.

— М-м?!

— Скажи, как ты думаешь, они, и вправду, могут захотеть вернуть на престол Анькиного отпрыска?!

— М-м…

— Господи! Он же сейчас в Риге!! Прямо у шведов на ладони! И, стоит им только захотеть…

Она схватила колокольчик, и оглушительно затрезвонила им, вызывая секретаря.

— Что такое?! — переполошился Разумовский, подскакивая.

— Я должна продиктовать приказ!

— Какой ещё приказ? Лизонька!! Ночь на дворе!

— Спрятать эту чёртову семейку от греха! В более надёжное место!!

— Что, прямо сейчас, посреди ночи?

— Да! Сейчас!! — огрызнулась она.

— Довольно! С меня хватит, — Разумовский забрал подушку и соскользнул с постели, — Я иду спать один.

— Ну, и уходи!! Бесчувственный чурбан! — в слезах выкрикнула ему в спину Елизавета, — И как ты можешь спать, зная, что моя жизнь под угрозой?!!

Рига

13 декабря 1742 года, в Ригу примчался гонец из Петербурга с письмом от Елизаветы:

— «Приказываю: всё семейство с прислугой незамедлительно перевезти в военную крепость Дюнамюнде. Переезд произвести ночью тайно, чтоб ни одна живая душа в Риге о том не ведала», — прочёл Василий Фёдорович Салтыков и озадаченно провёл ладошкой по лысине.

— Незамедлительно! — фыркнул он сам себе, — Где уж тут незамедлительно-то! Это ж надо сперва, кареты дорожные на ход поставить…

Он выглянул в окно; там с утра нещадно валил мокрый снег. Поморщился и, придвинув ближе свечу, продолжил чтение:

— «Отныне повелеваю записывать всё, о чём говорят Анна с супругом и их дети, каждое слово! И в подробном отчёте присылать мне те записи каждые два дня!!» — прочёл он дальше и возмутился, — Вот не было печали-то! Теперь одних чернил с бумагой не напасёшься!

Уныло вздохнул, натянул сползающий с плеча кафтан и дочитал:

— «А так же повелеваю следить за караульными солдатами; не выказывает ли кто из них сочувствия арестантам? А тех, кто замечен будет во внимании или жалости к оным — немедля из крепости высылать в Петербург, в Тайную канцелярию!»

Последняя фраза окончательно расстроила его. Салтыков встал, вынул из буфета бутылку вина и приложился к ней прямо из горлышка. Вытер рукою губы и, глядя на своё отражение в тёмном оконном стекле, оттопырив губу, пробурчал:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

Спустя двое суток, глубокой ночью, повинуясь приказу императрицы, граф Салтыков погрузил в закрытые кареты арестантов, и повёз в крепость Дюнамюнде.

Объявление Салтыкова о подготовке к переезду, сперва обрадовало всё семейство. Но, узнав, что едут не в Брауншвейг, а всего лишь на расстояние нескольких вёрст от замка, в военную крепость, они испугались. И всю дорогу просидели настороженно, держа друг друга за руки.

Крепость эта была возведена на полуострове, образованном Рижским заливом и рекой Булльупе. Выстроенная ещё в XIII веке, надёжно укреплённая шестью бастионами и долгое время выполняющая оборонную функцию, во время правления Анны Иоанновны, крепость Дюнамюнде была мирной. Но с началом правления Елизаветы, из-за развернувшейся войны со Швецией, вновь переведена в оборонительное положение.

Здесь, за высокими толстыми каменными стенами, Анну Леопольдовну со всем семейством разместили в доме коменданта. По сравнению с Рижским замком, дом коменданта крепости был невелик. И арестантам пришлось разместиться в небольших комнатах со скудной обстановкой.

Впрочем, они безропотно расположились в отведённых им помещениях, где от наскоро затопленных печей ещё не прогрелись стены. И, прижавшись, друг к другу, изнурённые переездом, провалились в томительный сон.

Юлия пробудилась ещё до рассвета от тихих всхлипываний. И увидела, как Анна плачет, сидя на подоконнике. Она тревожно поднялась, завернувшись в одеяло, и подсела к ней:

— Что ты?

— Посмотри, — кивнула та на удручающий вид мрачной серой стены из окна, — Ты понимаешь, что это значит?

— Что?

— Это конец всем нашим надеждам…

— О чём ты? — Юлия накрыла своим одеялом её озябшие плечи.

Анна прижалась к ней всем телом, содрогающимся от горестных рыданий, прошептала:

— Теперь мы уже никогда… ни-ког-да не уедем из России!!

1743 год

Санкт-Петербург, императорский театр

Елизавета была большой поклонницей театрального искусства. С её воцарением, в созданном Анной Иоанновной придворном театре стали регулярно ставить театральные постановки. Но приглашались туда только представители высшего сословия и офицеры. На очередной такой спектакль Петька Трубецкой, хлопотами отца, заполучил три места в партере и позвал приятелей Ивана с Митяем.

Друзья обосновались на мягких, обтянутых алым бархатом, стульях, в восхищении разглядывая золочёные люстры и потолочные фрески. Предвкушая удовольствие от спектакля, Трубецкой без умолка нахваливал певческий талант мадам Элизабет, которая должна была исполнять в нём главную оперную партию. Голицын же с Лопухиным в это время интенсивно вертели головами, высматривая знакомых.

Иван внезапно переменился в лице, застыв взглядом, устремлённым на балкон. Там усаживалась в бархатные кресла молодая чета — граф и графиня Воронцовы. На Анюте было дорогое платье из дама, серебристо-серого цвета, открывающее плечи, и белоснежная шёлковая шаль, краями которой графиня старательно прикрывала живот. Но было очевидно, что в семействе Воронцовых ожидается прибавление.

Михаил учтиво подвинул супруге кресло, заботливо поправил шаль. И с важным видом уселся рядом, приветливо кивая знакомым вельможам с соседних балконов.

Анна почувствовала на себе обжигающий взгляд из партера и мгновенно столкнулась глазами с Иваном. Застыла, покрываясь мертвенной бледностью. Ощущая леденящий озноб, натянула до подбородка шаль.

— Тебе холодно, дорогая? — заметил супруг.

— Принеси мне меховое манто, — попросила она.

Михаил, ничего не подозревая, без лишних слов метнулся через дверь в гардеробную комнату, предоставив Анне с Иваном несколько минут, взволнованного созерцания друг друга.

Разноречивая гамма чувств за эти мгновения сменилась в лице Лопухина; удивление, нежность, страдание… Анна же в ответ пыталась ни одним движением не выдать истинного отчаяния, рвущегося из души наружу. Но, как бы, она ни старалась, глаза выдавали её целиком.

Голицын без труда заметил внезапно случившуюся перемену с Лопухиным, проследил направление его взгляда и всё понял. Он попытался разрядить обстановку: сперва нарочито громко рассказал пошлый анекдот, а затем стал высокопарно рассуждать о певческих способностях мадам Элизабет.

Тем временем на балконе Воронцовых позади Анюты возник Михаил, накрывая ей плечи меховым манто.

Лопухин поднялся из кресла. Не слова не говоря, стал настойчиво пробираться сквозь ряды зрителей на выход. Голицын подскочил:

— Лопух! Погоди, я — с тобой!

— Вы — куда? — всполошился Трубецкой, — А как же спектакль….?

— Извини, Труба, — обернулся Митяй, разводя руками, — Как-нибудь в другой раз.

Выбравшись из тесного помещения театра под пронизывающий февральский ветер с колючими льдинками не то снега, не то дождя, Лопухин уверенно предложил:

— В «Остерию»?

— Поехали! — кивнул Голицын.

Тем временем в театре крылья занавеса распахнулись, и под аплодисменты публики зазвучало волшебное сопрано. Дамы затаили дыхание. Мужчины с любопытством принялись настраивать театральные бинокли, пристально рассматривая внешние прелести певицы. Офицеры из партера неустанно посылали на сцену воздушные поцелуи. Зрители на балконах переглядывались, удовлетворённо кивая друг другу, обмениваясь впечатлениями.

А Анна Воронцова, закутавшись в манто, на протяжении всего спектакля безутешно плакала, делая вид, что невероятно растрогана пением мадам Элизабет.

Наутро

Потолок кружился в бесовском вихре всякий раз, как Голицын пытался разлепить глаза сквозь похмельный угар. К горлу то и дело подкатывал тошнотный комок. Наконец, приложив неимоверные усилия, Митяй повернулся на бок и упёрся лицом в чью-то пышную шевелюру чёрных волос. Брезгливо отплевался от попавших на сухой язык локонов и отодвинулся. Но, не рассчитав габариты кровати, с грохотом свалился на пол.

Ударившись, он пробудился и чудесным образом прозрел, опознав обстановку, как соответствующую комнате увеселительного заведения, каких на окраинах столицы предостаточно. Обладательница чёрных волос крепко спала, никак не отреагировав на его падение.

Митяй, качаясь, как моряк на шхуне во время шторма, подобрал разбросанные по комнате вещи. Небрежно оделся. Но, вот напасть, так и не смог отыскать второго сапога! Попытался растолкать девицу, чтоб выяснить у неё местонахождения обувки. Но та сквозь сон пробурчала:

— Не знаю, — и снова заснула.

Голицын, держась за стену, вышел в коридор. В приёмной зале его встретила хозяйка, пышногрудая мадам, туго затянутая в бархат красного цвета. Её наряд напомнил Голицыну вид копчёной свиной рульки, и его чуть не стошнило.

— О, господин офицер уже нас покидает? — пропела мадам, поднимаясь ему навстречу.

— Где мой сапог? — сиплым, осевшим голосом спросил он её.

— Не могу знать, — приторно улыбнулась она, — Вы пришли к нам ночью в одном сапоге.

— Вот чёрт… Я был один или с приятелем?

— Да. Но Ваш приятель уже ушёл.

— Куда?

— Сожалею. Он не сказал, — развела руками мадам.

Спускаясь с заледенелого крыльца, Митяй поскользнулся и хлопнулся в сугроб. Впрочем, это обстоятельство его даже не смутило. Он с наслаждением зачерпнул в ладони снег и начал жадно его поедать, пытаясь утолить жажду. Наевшись, последние горсти ледяной жижи он размазал себе по лицу.

Увидев извозчика, с трудом приподнялся, выкрикнув:

— Эй! Любезный!! Сюда!

Ползком забрался в экипаж, успев пробормотать:

— В «Остерию»! — и отключился, распластавшись на сидении.

Войдя в кабак, Митяй сразу увидел одинокую фигуру Лопухина. Тот спал, сидя за столом в дальнем углу, положив перед собой руки и уронив на них вихрастую голову. Запинаясь об собственные ноги, Голицын подобрался к нему и плюхнулся рядом на лавку. Иван пробудился, подымая мятое лицо. Митяй тем временем увидел графин с водой, обрадовался и, схватив его обеими руками, надсадными глотками медленно осушил до дна.

— Ну и ночка выдалась…, — пробормотал он, вытирая тыльной стороной ладони рот, — Не знаешь, где мой второй сапог?

— Пф…, — издал насмешливый звук Лопухин, — Что ж ты по пьяни вечно сапоги-то теряешь!

— Н-да…, — поскрёб в затылке Митяй, — Ты прав. Уже второй раз… Так где мой сапог?

— Ты его вчера в проруби утопил…

— А мы вчера ещё и в проруби…? — Голицын поморщился, прижимая ко лбу ладони, — Нет, не рассказывай. Голова раскалывается на части!

— Шёл бы ты домой, Митяй.

— А ты?

— Я, пожалуй, ещё выпью.

— И я с тобой.

— Ни к чему это. Иди-ка, лучше проспись.

— Думаешь, у тебя одного что ли…?! — выпалил в сердцах Голицын и, столкнувшись с тяжёлым Ванькиным взглядом, осёкся и добавил угрюмо, — У меня тоже причины есть!

Лопухин пристально взглянул на него мутным тоскливым взглядом и махнул рукой:

— Трактирщик! Ещё пару бутылок венгерского!!

Санкт-Петербург

Революционные настроения в офицерской и солдатской среде, что всколыхнулись сразу по возвращению императрицы из Москвы в конце 1742 года, были подавлены. На улицах Петербурга усилился полицейский режим. Тайной канцелярии было выдано строгое предписание:

— Ежедневно рассылать агентов по людным местам города — в кабаки, на рынки, в церкви, чтоб слушали, что говорят. Не поминают ли бывшего императора Иоанна или его мать Анну? Не говорят ли крамольных слов о Елизавете Петровне? Обо всех, кто будет замечен в таких разговорах, арестовывать незамедлительно и докладывать императрице лично!

Как следствие ужесточённого порядка, усилились доносы. Ежедневно бдительные жители шли с жалобами в полицейские участки или строчили доносы в Тайную канцелярию обо всём, что подслушали где-то крамольного. Кто-то, таким образом, пытался банально свести счёты с недругами или просто чудил по пьяни. Тем не менее, все доносы Тайная канцелярия рассматривала с пристрастием, обвиняемых арестовывали и обязательно пытали. Те под пытками, зачастую, оговаривали себя и тянули за собой других. Из-за этого череда так называемых «преступлений» обрастала, как снежный ком, всё новыми и новыми подозреваемыми!

В придворной среде прочно поселился страх. Боясь нового переворота, министры и приближенные к государыне лица, теперь опасались ночевать у себя в особняках в ужасе быть внезапно арестованными, и прятались по дачам.

Сама Елизавета окончательно потеряла покой. Она предпочитала засиживаться ночь напролёт в кругу большой компании верных ей людей, всякий раз выбирая новые покои, или меняя дворец. А, после бессонной ночи, затем спала до полудня и более. Пробудившись же к вечеру, слонялась по дворцу, как сонная муха.

Новый непривычный режим императрицы выбивал из колеи отлаженную работу чиновников и министров. Важные решения откладывались, доклады не соблюдались, неуклонно рос беспорядок в делах, как внутри страны, так и во внешней политике!

Например, к размышлению о ратификации договора о мире со Швецией Елизавета вернулась только к концу февраля. С этой целью было решено созвать конгресс в Або. Российский двор послал туда генерала Румянцева и генерал-лейтенанта Любераса. Швеция — сенатора барона Седеркрейца и барона Нолькена. Совещания эти начались в марте 1743 года. Но, в виду долгих споров и разногласий, мир ещё долгое время не был заключён.

Пока поверенные лица обеих держав спорили на конгрессе в Або, шведы предприняли ещё одну хитрую попытку добиться своего. Ввиду скончавшейся год назад шведской королевы Ульрики-Элеоноры, голштинская партия, не довольная нахождением на шведском престоле её вдового супруга Фридриха, предложила избрать в наследники королевства герцога Голштинского! Того самого четырнадцатилетнего юношу, которого Елизавета Петровна недавно объявила российским великим князем и своим законным наследником.

— Елизавета не посмеет воевать против единственного родного племянника, — рассудили они, — И мы, наконец-таки, добьёмся от России тех самых уступок, на которые сейчас Елизавета упрямится пойти.

Стокгольмский сейм одобрил это решение. И три депутата были посланы к русскому двору — известить юного герцога Петра-Ульриха об этом избрании и убедить его отправиться в Швецию для принятия короны.

Елизавета была в ярости от такого поступка шведских министров! Впрочем, не удивительно, что после внушительного разговора тет-а-тет тётушки с племянником, Петер-Ульрих в аудиенции со шведскими послами сердечно поблагодарил их, и объявил, что он отказывается от шведской короны, так как предпочитает остаться наследником русского престола.

Тем ничего не оставалось, как воротиться назад несолоно хлебавши.

А разъярённая Елизавета вызвала к себе фельдмаршала Ласси и велела начинать приготовления к возобновлению войны со Швецией!!

Нетрудно предположить, что из-за всех этих перипетий настроение у императрицы ежедневно было хуже некуда, и она срывала зло на всех, кто попадал под руку.

Просматривая почту и, изучая очередное донесение графа Салтыкова о Брауншвейгском семействе, Елизавета «зацепилась» взглядом за фразу о том, что, на новом месте в комендантском доме крепости Дюнамюнде, в виду малой территории, арестованным было выделено лишь три небольшие комнаты. И те пожелали в них разместиться таким образом: в одной комнате Анна с Юлией и маленькой принцессой Катериной. Во второй — принц Антон-Ульрих с сыном Иваном, с верным адъютантом Геймбургом и камердинером. А в третьей комнате — прислуга: воспитательница, кормилица и горничная. Все чувствуют себя благополучно.

Тема ненавистной ей Анны Леопольдовны с её отпрысками, итак ежедневно не сходила с уст, поэтому невинное сообщение от Салтыкова о том, что у арестантов всё благополучно, взбесило её! И Елизавета велела секретарю:

— Пиши! Негоже принцессе с супругом порознь содержаться! А по сему, приказом моего императорского величества, повелеваю Анну с Антоном-Ульрихом поместить в одну комнату! Детей — в другую! А прислугу — в третью! И чтоб не смели меняться!! Иначе прикажу выпороть всех! И Салтыкова тоже!!

Подумала и добавила:

— Кстати! За самим Салтыковым тоже пора приглядеть! Неизвестно, что у него в голове творится. Может, уже и сам о заговоре помышляет. Сейчас никому доверять нельзя! Вот только выбрать человечка понадёжнее… — и велела, — Романа Воронцова ко мне!

Пока Воронцов-старший спешил на назначенную ему аудиенцию, Елизавета продолжала строить козни арестованному семейству:

— Раз помещений в крепости мало, то и обитателей следует поубавить. Вот к чему им так много слуг?! Малышка уже выросла, стало быть, кормилица не нужна. Без воспитателя тоже обойдутся. Да и горничную с камердинером — прочь! А заодно и от большей части гардероба пора избавиться; не перед кем в крепости щеголять шелками, да бархатом!

Рига, крепость Дюнамюнде

Роман Воронцов был огорчён доверенной ему миссией. Его супруга Марфа Ивановна недавно разрешилась от родов, поэтому ехать с мужем не могла. И ему пришлось оставить её одну с четырьмя детьми, один из которых новорожденный.

Откровенно говоря, роль соглядатая и варвара, отнимающего у несчастных арестантов вещи и верных слуг, Воронцову претила. Поэтому он придумал, что скажет великой княгине с принцем, будто в скором времени их ждёт распоряжение императрицы о выезде в Брауншвейг, и наперёд следует направить туда гардероб и прислугу.

Никто из Брауншвейгского семейства знать, не знал о том, какие страсти кипят в Петербурге вокруг их персон. Поэтому приезд Воронцова их обрадовал. Особенно известие о скором спасении. Они собственноручно помогли прислуге упаковать свои вещи и, прощаясь с горничной, камердинером и воспитателем, душевно обнимались, плакали и утешали друг друга, что скоро непременно свидятся. Воронцов, наблюдая это, чувствовал себя иудой, но изо всех сил улыбался и делал вид, что всё так и будет.

Узнав о распоряжении императрицы, поселить супругов в одну комнату, Анна расстроилась. После того, как их из уютного Рижского замка перевели в эту унылую строгую крепость, похожую на тюрьму, она начала всерьёз побаиваться, что Елизавета затеяла против них что-то недоброе. И всякие новые запреты воспринимались ею с настороженностью и предчувствием беды. К тому же в комнате, отведённой для них с Антоном-Ульрихом, была только одна кровать, что подразумевало, что спать с нелюбимым мужем придётся вместе.

Уложив детей спать, Анна с супругом легли в кровать, предусмотрительно отвернувшись друг от друга.

— Вы заметили, что приезд Воронцова произвёл г-гнетущее впечатление на Салтыкова, — прошептал Антон-Ульрих.

— Да, — подхватила Анна, поворачиваясь, — Для чего, на самом деле, он приехал? Как Вы полагаете?

Принц тоже повернулся:

— Думаю, затем, чтоб с-следить за Салтыковым. Очевидно, Елизавета ему не доверяет.

— Помните того караульного солдата, что на прошлой неделе, увидев меня в окне, попросил показать ему Иоанна. И, когда увидел его, поклонился и сказал: «Будь над ним благословение Божье»? — вдруг спросила она его, — Так вот, его уже пятый день, как нет в карауле! Как думаете, что с ним могло случиться?

— Полагаю, Салтыков услал его из крепости.

Анна зажмурилась:

— Господи… Мне страшно.

— Вы напуганы тем, что отселили Юлию, — понимающе заметил супруг, — Поверьте, это не страшно. Ведь она по-прежнему с нами, хоть и в другой комнате. И днём Вы будете проводить время вместе.

— Надеюсь.

— По-настоящему страшно было бы, если нас всех с-содержали поодиночке.

— Вы правы, — кивнула она, и придвинулась ближе, — Хорошо, что мы пока вместе.

— О, да.

— Скажите, Вы верите в то, что нам скоро позволят выехать из России?

— Мне очень этого хотелось бы.

— А я уже не верю.

Принц посмотрел сочувственно в лицо супруге, и доверительно вытянул руку, чтобы Анна могла положить на неё голову.

— С тех пор, как я узнала, что все наши письма Салтыков пересылает в Тайную канцелярию, я упала духом! — пожаловалась она, — Я больше не верю Елизавете! Мы здесь совершенно одни. И никому, никому нет до нас дела!!

Антон-Ульрих настороженно прислушался, нет ли кого за дверью, и поманил супругу пальцем:

— Я хочу Вам сообщить кое-что.

— Что?

Он наклонился и заговорщически прошептал ей на ухо:

— Пока мы были в Рижском замке, ещё по осени, я, тайком от Салтыкова, отправил письмо брату Людвигу в Курляндию.

Анна прикрыла рот ладошкой, чтоб не вскрикнуть от радости:

— Как Вам это удалось??!

— Я подкупил доктора.

— О! Какой же Вы молодец!! — и она с чувством глубокой признательности прильнула к его груди, — Надеюсь, теперь в Европе узнают о том, где мы и что с нами.

Антон-Ульрих уверенно обнял жену обеими руками и прижался щекой к её волосам: