Если вы продолжите чтение, то Вы сами и Ваша жизнь вполне могут измениться. Вся ответственность за последствия возлагается на Вас. Возможно, Вы уже никогда не будете прежним.

Рады сообщить, что коллектив авторов прошел жесткий отбор на отсутствие Нобелевских лауреатов, все авторы исповедуют семейные ценности, находятся в трезвом уме и твердой памяти.

При написании этого сборника не пострадало ни одно животное, насекомое и растение, в том числе интеллект и кругозор авторов.

Если вы прибываете в легком недоумении, просто кивните и приложите большой палец к QR-коду. Хотя, можно поступить стандартно — навести на него камеру телефона.

Легкого чтения и приятных озарений

Татьяна Климова

Лиза

— Лизка! Едрит твою за ногу! Опять спишь! — раздался крик с порога кинобудки. — Посмотри, что в зале творится! — Неповоротливая, острая на язык контролер Раиса ругалась последними словами, источая запах жареных семечек.

Вздрогнув, Лиза машинально бросила взгляд в окошко. Через него был виден темный экран под транспарантом «Слава КПСС» и беснующаяся публика в первых рядах. Старенький кинопроектор, добросовестно промотавший тысячи километров пленки, жалобно хлюпал вхолостую. Прокрученная часть, соскочив с бобины, живой змеей расползалась по аппаратной. Осторожно переступив через слой распустившейся пленки, Лиза уверенным движением запустила аппарат.

— Детка, — участливо выговаривала ей после сеанса пожилая кассирша. — Ну как так можно! Ты три раза прервала фильм! А вчера вообще зарядила задом наперед! Как ты можешь?

Девушка меланхолично молчала и смотрела в никуда.

— С придурью девка! — Жаловалась директору, не стесняющаяся в выражениях Раиса.

Вот уже более десяти лет после окончания техникума Елизавета работала киномехаником в городском клубе. Потратив полтора часа на дорогу, она спешила в ставшую родной кинобудку.

Когда она сидела у аппарата и смотрела в зал, ее маленькая, сгорбленная фигура мысленно перетекала на экран. Там кипела жизнь! Усатые красавцы на взвивающихся лошадях, романтичные пираты, уплывающие в экзотические страны, индийские драмы, с нескончаемыми слезными переживаниями — это был ее мир. Она завороженно смотрела в узкое окошко рубки, проживая вместе с героями их приключения и триумфальные финалы. Когда на пленке мелькала надпись «Конец фильма», Лиза возвращалась в невзрачную, с голыми стенами будку. Техника безопасности не позволяла повесить в ней яркие афиши с любимыми героями.

— Лизок, ты здесь? Принимай кино!

Ей вносили железные, похожие на ведра, фильмоноски. Закутанная в драный пуховый платок, словно облезлая мышь, Елизавета сидела за монтажным столом и клеила пленку. Старые, затертые фильмы часто рвались, и их приходилось реанимировать, прибегая к скотчу и ацетону. И тогда в будке к запаху нагара прибавлялся острый фруктовый.

Мама умерла, когда Лиза окончила школу, оставив ей в приданое небольшой домишко да огород, спускающийся к реке. После похорон молчаливая Лиза замкнулась в себе окончательно. Местные ребята расхватали девчат побойчее, а она так и осталась старой девой. В городе заводить знакомства не решалась. В свободное время ковырялась в огороде. Выращенные с любовью овощи без жалости раздаривала.

— Чокнутая! — Злорадствовали соседки. — Корячилась, корячилась и все прахом!

— Так она в городе, что надо купит! Вчера идет, тащит пакет, никого не видит! Одно слово — непутевая!

— Без матери совсем крыша поехала! Некому хвоста прикрутить! Возвращается за полночь! И где ее черти носят?

Лиза возвращалась, когда деревня спала. В темных окнах одиноко отсвечивала луна. У калитки с радостным лаем бросался кудлатый пес. Он нетерпеливо повизгивал и старался лизнуть хозяйку. У порога, сбившись в один пушистый клубок, ждали три кошки. Лиза заходила в остывшую избу, погруженная в свои мысли кормила хвостатых. Не зажигая света, ложилась в постель. Под назойливо мелькающие кадры в голове забывалась тревожным сном.

В честь Женского дня в клубе организовали праздничное застолье. Поддавшись всеобщему ажиотажу, преобразилась и Лиза. Ее обычно закрученные в жгут волосы, получив волю, легли шелковистыми волнами на маленькие покатые плечи. Подкрученная челка открыла пронзительно серые глаза. Под сброшенным рабочим халатом обнаружилась тонкая талия, подчеркнутая красным ремешком. Фасон изящного белого платья она подсмотрела в итальянском фильме. Красные лодочки сменили старые тапки.

— Ты как невеста сегодня!

— Лизавета, ты почему замуж не выходишь? Тебе сколько? Тридцать? — Беззлобно смеялись подвыпившие женщины.

Лиза без жеманства уточнила:

— Тридцать с хвостиком.

— Давно пора, а то хвостик в хвостяру вырастет! — Опять шутили коллеги.

Отработав вечерний сеанс, Лиза перемотала фильм и поспешила на автобус. Март выдался слякотный. Под ногами чвакал снег с грязью. Лиза семенила по тротуару, наклонившись под тяжестью сумки. Сойдя с автобуса, она заскользила резиновыми сапогами в снежной каше и чуть не растянулась на земле. Уже подходя к дому, она увидела у забора полусидящего человека. Замедлив шаг, остановилась и осторожно тронула его плечо.

— Эй! Ты кто?

От ее тряски сидящий застонал:

— Помоги…

На секунду опешив, она стала решительно его поднимать.

— Давай вставай, а то замерзнешь. Идти можешь?

Он утвердительно мотнул головой, и они медленно побрели к калитке.

В доме она стащила с него промокшую одежду, промыла окровавленные руки и лицо. На вид парню было за тридцать.

«На бандита не похож», — осматривая худощавый торс, решила Лиза.

— Ну, ты как? — Встревоженно спросила она.

— Нормально, — потрогав разбитый подбородок, ответил незнакомец. — Спасибо, что не побоялась в дом пустить.

— А чего бояться. Брать у меня нечего. А как ты оказался на краю деревни, да еще избитый? Имя-то у тебя есть?

Немногословную Лизу словно прорвало. Было что-то в этом незнакомце трогательно родное. Может, такие же, как у любимого героя зеленые глаза или пшеничного цвета волосы, слипшиеся на лбу.

Парень обвел взглядом нехитрую утварь комнаты и усмехнулся.

— Я — Николай. Экспедитор в торговой компании. Возвращался в город. По пути подобрал попутчиков. Узнав в разговоре, что везу деньги за проданный товар, они набросились на меня. Я, как мог, отбивался, но их было двое. Меня выкинули… — Он обреченно помолчал и добавил: — Автомобиль угнали.

Лиза слушала парня, по-бабьи подложив ладошки под подбородок.

— Ладно, Коля, утро вечера мудренее, ложись. — Она разложила диван и подала ему теплое одеяло.

— Как зовут мою спасительницу? — Уже в темноте, спохватившись, спросил Николай.

— Лиза! — Прошептала ему хозяйка.

Остаток ночи она не спала. Проекцией пронеслись воспоминания. Язвительные вопросы и снисходительные взгляды коллег переполнили ее чашу отчаяния. Она зажгла маленький ночник и подошла к зеркалу. В ночном полумраке на нее смотрела непроходимая тоска.

Прислушиваясь к равномерному посапыванию, она решилась на безрассудный шаг и тихонько нырнула к мужчине под одеяло.

Утро выдалось хлопотливое. Пока Николай спал, хозяйка погладила его вещи, испекла блины.

— Спасибо за все, Лиза! Я тебе многим обязан, но сейчас должен уйти. Пока!

Прощанье было скорое, без лишних слов. Захлопнутая дверь оборвала непрочную ниточку надежды. Лиза легла на диван и обняла пахнущую мужским потом подушку.

* * *

По итогам квартала клуб вышел в лидеры по прокату. Было по-летнему душно. В перерыве Елизавета, откинувшись на стуле, легонько поглаживала низ живота.

— Лизка! Иди распишись за премию! — Прогорланила в проеме кинобудки тучная Раиса. — Да, тебя там парень спрашивает! Такой белобрысый, на артиста похож!

Сердце девушки екнуло, и она бросилась вниз по лестнице.

— Ты куда, малахольная? А премия? — Кричала вслед контролер.

Держась за перила, Лиза, перепрыгивая через ступеньки, спешила на встречу с таинственным и прекрасным, как новый фильм, будущим.

Вадим Воротилин

Брудершафт со вкусом чили

Опаздывать на новогодний корпоратив к моему товарищу, директору строительной компании, было плохой приметой. Игорек любил волейбол в горах, водку в женщинах и веселье в любом удобном и не совсем случае.

Наказанием был штрафной, полный стакан водки, и отвертеться еще никому не удавалось. Оштрафованный сразу вливался в любой коллектив раскованным и красноречивым. Предчувствуя, как пройдет вечер, я оставил машину и взял такси, вспомнив прошлогодний корпоратив, оставил документы, с собой взял только наличные и ключи от квартиры.

Как ни торопился, опоздал. Переступив порог офиса с характерной барной стойкой посередине комнаты, тут же получил приглашение на штрафной.

— А, Вадик, ком цу мир, — ласково воскликнул хозяин, хватаясь за стакан и бутылку.

Игорек любил классику. Стакан был большой, граненый, дизайна Мухиной, до краев наполненный прозрачной жидкостью.

«Может, все-таки вода, розыгрыш?» — мелькнула надежда.

Сочетание конца суматошного предновогоднего рабочего дня, голодного желудка и двухсот пятидесяти граммов водки произвели фурор в организме и мозге. В плечах появилось ощущение легкости и косой сажени, голова вместо короткого седого ежика закурчавилась темными вьющимися кудрями и мыслеформами по типу: «Ухарь купец, ай да молодец» и «А почему бы и нет».

Застолье было в полном разгаре. Половину присутствующих я знал, все так или иначе имели отношение к стройке: сотрудники, технадзор, архитектура, мужчины, женщины и некоторые особи, стеревшие гендерные различия.

— Выпьем за нашего Кормчего и Пойчего, — предложил я. — За Игоря, который всегда накормит и напоит!

Тосты звучали ритмично, как бой курантов, и чередовались с разнообразной музыкой и танцами, которые со временем все больше напоминали смесь волейбола и скалолазания со стриптизом. Через несколько танцевальных партий и тостов празднующие эволюционно распались на племена Печенегов и Половцев. Первые обладали крепкой печенью и сохраняли еще вертикальное положение. Вторых неумолимая гравитация уже притянула к полу, заставляя передвигаться на четвереньках. Особо продвинутые уже поползли в разведку по-пластунски… Но всех объединяла тяга к прекрасному — белой водке, красной икре и некой загадочной центробежной силе, срывающей тесные одежды и рамки приличия.

В разгар вечера появились Дед Мороз и Снегурка с традиционным мешком в руках. Чтобы не палить сюрприз раньше времени, Игорек бегом, почти волоком протащил их через комнату, не глядя распахнул дверь санузла и быстро втолкнул их во внутрь. Через секунду из туалета выскочила с воплем возмущенная внезапным вторжением главбух со спущенными штанами. Видимо, забывшая закрыть дверь. Я и несколько очевидцев увидели, как на самом деле выглядят дебет с кредитом и рождаются народные поговорки. В данном случае «Здравствуй, жопа, Новый год». У кредита была редкая по тем временам модная разноцветная прическа.

Дед Мороз и Снегурка потом еще долго скреблись в дверь, пытаясь обратить на себя внимание, пока Игорек не зашел к ним со своим штрафным набором. Спустя пять минут он вышел в колпаке и бороде Деда Мороза и лично раздал всем подарки. Больше Деда Мороза и Снегурку на вечере никто не видел.

Еще через пару тостов «за дам» тостуемые резко, прямо на глазах, похорошели. Соседка слева, ранее ничем не примечательная дама, лет тридцати — сорока, с наспех нанесенным макияжем а-ля «Оцеола, вождь семинолов» на решительном лице и в платье, напоминающем френч Иосифа Виссарионовича, вдруг стала роскошной, как Софи Лорен, и сексуальной, как Шэрон Стоун.

Заметив мой интерес к своей особе, она расстегнула верхние пуговицы на лопающейся на груди блузке и жарко, каким-то низким с эротической интонацией голосом прошептала:

— А какой допуск по СНиПу на улучшенной штукатурке?

— Один миллиметр на метр, — отскочило у меня от зубов.

— Тогда давай на брудершафт! — сделав логический вывод, предложила она.

Мы выпили, на меня надвинулись бездонные, как Байкал, и такие же широкие глаза Софи, затем широко обведенные обжигающим красным перцем — помадой — губы Шэрон, затем шел спасительный темный провал памяти.

Следующий кадр в фильме «Корпоратив» был в моем подъезде. Я стоял, переминаясь в ожидании, пока мне откроют дверь нашей квартиры. В одной руке я держал ботинки, а через другую были перекинуты, как полотенце официанта, мои штаны. Снизу белели кальсоны, еще ниже чернели носки, контраст белого и черного немного озадачил.

— Надо красное и черное, как у Стендаля, — констатировал кто-то, возможно, я.

Ступни в тонких носках стали примерзать к холодному бетонному полу площадки, на улице было минус двадцать пять, раздраженно еще раз набрал жену.

— Открой, наконец, дверь, — потребовал нетерпеливо.

— Давно уже открыла, ты сам где? — услышал язвительный ответ.

До меня доходит — подъезд не мой. Выхожу на улицу — дом тоже не мой, но двор похож на наш. С трудом поняв по детскому саду в центре двора, где нахожусь, иду в носках и кальсонах, проваливаясь в снег, к своей девятиэтажке, высоко поднимая ботинки в одной руке и брюки, как знамя, в другой. В носках ноги не скользят — замечаю я неожиданный плюс.

На крыльце нашего подъезда меня ждет выскочившая налегке замерзшая жена и случайные прохожие. Жена помогает надеть обувь, принимает штаны, делая большие вопросительные глаза, и молча ведет в подъезд.

Сзади слышится бас:

— Видала, он без штанов и босиком, а она ему ни слова — вот это любовь!

— Ага, любовь, щас заведет домой и там отлюбит, со словами и без слов! — разъяснила басу секрет семейного счастья сопрано.

Ночь проходит бредово, в спазмах желудка и совести, в ежечасном поклонении придиванному тазику.

Сознание возвращается утром вместе с раскалывающейся головой. «И все-таки она вертится», — соглашаюсь с Коперником и падаю на диван, встать не получается. Проходит день, на следующий земля замирает, я возвращаюсь на планету. С недоумением рассматриваю руки: от плеч до кистей все в каких-то синяках — руки серийного душителя, за которые в последней тщетной надежде вымолить пощаду хватались многочисленные жертвы.

Любимая кофта из черного полартека, выдержавшая несколько горных походов и восхождение на Белуху, оказалась разодрана строго по швам, ключей от дома и денег нет, с облегчением вспоминаю решение оставить дома машину и документы.

Жена требует объяснений по десяти пунктам в письменной форме. «Моск» ничего не помнит, просит звонок другу, я звоню Игорьку.

— Приезжай, — слышу в ответ.

С Игорька как с гуся вода, а вернее, водка. Он сидит за своим рабочим столом и подписывает КС-ки, следов алкоголя нет ни в одном глазу.

— Привет, все живы? Ключи не находили и как я уехал?

— Живы все, ключи вот, никто не помнит, как разъезжались, я тоже. — кратко отвечает, подавая мне пакет с килограммом ключей и портмоне, не отрываясь от бумаг.

Я перебираю связки, моих нет — вот черт.

— Драка была? — вижу подозрительные синяки у него на руках.

— Нет, — отвечает поспешно. — Ты попал домой? — смотрит мне в глаза.

— Да, но не помню, как закончился вечер, на чем добрался и с кем.

— Повезло, Санек и Пашка ночевали в машинах, а некоторые до сих пор еще до дома не добрались. Говорили, что ты ушел с Люсей, — продолжил Игорек равнодушным тоном, не отрывая глаз от бумаг.

Я вспомнил полные губы и помаду со вкусом чили, затем вздрогнул от мелькнувшего в сознании образа висящих на руке штанов.

— Нет, я ушел один, — твердо сказал я, поднимаясь и пожимая на прощанье руку. — Давай, пока, забегай.

Игорек чуть сильнее и дольше задержал ладонь, пронзая меня сузившимися зрачками, и как-то по-бериевски зловеще блеснул очками.

Я вышел на солнечную улицу, жадно вдохнул вкусный синий морозный воздух, на сердце немного отлегло.

У Игорька с Люсей был роман, вспомнил я про давнюю историю любви главного архитектора с генеральным подрядчиком одного из крупных предприятий области, после которого фирма Игорька резко пошла в гору. Зазвонил телефон.

— На старый Новый год опять соберемся, — услышал я повеселевший голос Игорька.

— О’кей, — бодро ответил, решив, что в этом году с меня, пожалуй, хватит.

Мария Ла Скала

Только наполовину

— Галка! Хватит жрать! Сегодня полная посадка, — орал управляющий.

— Угу, — пробуя мясной бульон, промычала Галка и бросила ложку в мойку. Только вышла на работу, а уже устала. Ноги тянуло нещадно. Варикоз.

Вообще-то, звали ее Галия. Женщина стеснялась родного имени. То ли дело Галина. Когда же кто-то случайно узнавал ее настоящее имя, тут же бросалась в краску.

— Ты что, татарка?

— Только наполовину! — виноватилась она.

Разве бывает так, что ты кто-то на пятьдесят процентов? Выходит, бывает.

С детства Галочка постоянно испытывала чувство голода. Однажды гостила она у дальних родственников. Есть хотелось невыносимо. Сказывались советские времена. Дефицит. Да и не шибко гостеприимные родственники были. Весь день пили чай из красивых пиал. Вот девчонка и не выдержала:

— Чай да чай! Хоть бы картошки пожарили!

До слез хохотали тетя с дядей. До слез.

— Галка, ты что опять в мечтах? — спросила ее Зухра.

Они трудились вместе в местном ресторане уже двадцатый год. А знали друг друга с детства. Кто бы мог подумать, что Зухра, дочка главврача, будет щи варить. А познакомились девчонки еще в школе. Вместе ходили повсюду — не разлей вода. Шерочка с Машерочкой.

— Смотри, какие джинсы мне бабай привез, — вертелась Зухрашка, хвастаясь американской обновкой. А в руках сушеная рыба.

Галка, конечно, поглядела на джинсы, но слюну сглотнула не от них.

— Ладно, домой пойду, еще стихи учить. Ты уже вызубрила? — на ходу спросила девчонка, скрываясь в подъезде, и бросила огрызок деликатеса.

Галка подскочила со скамейки, убедилась, что подруга ушла, и подхватила соленый кусок. И давай обгладывать, впившись зубами. «Голод не тетка!» — вспомнила она поговорку, выплевывая песок.

— Тирамису и штрудель за десятый, — прилепил листок с заказом официант.

Сладкое Галка любила больше всего. Страсть как! Выстояли они как-то с Зухрашкой целый час за талонами на конфеты. Пошли получать, а здесь тебе: и «Мишка косолапый», и «Белочка», и «Раковая шейка», и даже любимые «Птичье молоко». Счастье невероятное! Солнце ослепляет, во рту сладко-сладко! Идет Галка, худющими ногами перебирает, ворон считает. Бац! И упала прямо в открытый люк. И посыпались лакомства. Повезло девчонке — вода холодная! Только плавать-то она не умеет: машет руками, глотая воздух. Зухрашка вопит на всю Саид-Галеева:

— Ани, ани! Ярдэм!

Пока кричала подруга, Галка на ощупь нашла лестницу, да и выбралась сама. Хоть и щуплая, но сильная! Сидит рыдает, трясется.

— Минем дустым, не плачь, — утешает ее Зухра.

— Конфеты жалко!

А теперь что? Сейчас вон сколько всего! Тирамису всякие! Галка вот до сих пор конфеты только с хлебом ест. И мороженое с булкой, и макароны! Чтобы сытнее!

— Галия Амировна, вам худеть надо, сахар восемь. Это уже диабет, — выговаривает врач.

— Угу, — кивает та, а внутри тоска невиданная. Последнее отбирают. Да и не толстая она вовсе. Лишних-то всего десять килограммов.

— Диетический стол номер пять, — протягивает ей листок эндокринолог.

Весь вечер женщина жевала морковь, обливаясь слезами.

— Сходила? — звонит ей подруга.

— Сходила, — нерадостно отозвалась Галка.

— И?

— Прописал стол номер пять!

— Это же какой?

— Диетический.

Села Гала на диету. Хоть с работы увольняйся! Так и тянет оттяпать кусочек буженины. Но держится женщина, голодная да сильная!

— Ой, Галка, а помнишь тот «Ералаш»: вот если бы у меня был апельсин… — завела Зухра, заливаясь раскатистым смехом, аж живот трясется.

— Не трави душу! — злится Галка, а щеки-то за неделю уже впали.

— Молчу-молчу! — доедая фрукт, давится подруга.

Похорошела Галка. За неделю аж пять килограммов скинула! Пошла на рынок. Все по списку теперь покупает. Ничего лишнего.

— Дэвушка, а дэвушка! — кричит ей торговец. — Слива спелая, хочешь?

— А почем? — загорается она.

— Триста пятьдесят за килограмм. Тебе за триста отдам, родная.

— Да нельзя мне, на диете я, — уходит женщина, глотая слюну.

«Щас бы картошечки жареной, с лучком!» — тоскливо мечтает Гала.

— Галия! — слышит она за спиной.

«Авось не только я одна такая», — думает женщина, не любит она случайные встречи.

— Галия! — не унимается мужской голос.

Остановилась Галка. Обернулась. Сзади Коврыгин стоит. Не, ну точно он!

— Сережка?! — удивилась женщина.

— Галочка! — расплылся в улыбке тот, снимая вязаную шапку.

— А ты чего здесь?

— Так я в командировке, смотрю вроде ты, а вроде не ты. Давай помогу! — взял он у нее сумку, и пошли они к ней домой чай пить. Оставалось загадкой, как одноклассник признал в полной женщине ту черноволосую девчонку.

А дома уж, как назло, ни тебе печенья, ни тортика.

— Угощать-то нечем! Один винегрет да голубцы на пару.

— Да ладно тебе, Галь, я не голодный.

— Руки мой, да к столу.

Накормила она старого знакомого. И давай вспоминать, как они по дискотекам ходили!

— Эх, Галка, я же так и не женился!

— Дак и у меня из детей — только коты!

И тут уж всколыхнулось былое. Вся любовь их чистая! Сережка-то в ту пору долго сватался, да вот только Галке строго-настрого запретили смотреть на светловолосого парня.

«Не из нашей породы!», — твердила мать.

Правда все же отпустила их в кино однажды, но сидела сзади — сторожила.

А какой Сережка был красавец! Военный! Штаны с лампасами!

— Выходи за меня, Галусь! — лежа на раскладном диване, на белой накрахмаленной простыне, смотря в потолок, запел жених.

— Ой, да не смеши!

— Хочешь, на колени встану?

Свадьбу играли в ресторане. К тому времени Галия еще краше стала. Не тростинка и даже не веточка — но в самый раз! Белое платье из плотного атласа и фата! Стать невестой в пятьдесят — это не шутки! Гостей было человек тридцать.

Зухрашка обливалась слезами, хохоча: «Мин синэ яратам, каже бугы ашатам!».

— Что она несет? — спрашивает Сережка Галу, кружась в танце.

— Да ну ее! Что-то на татарском!

— А ты что, не понимаешь?

— Только наполовину! — хохочет новоиспеченная жена.

Светлана Купи

Пинок Вселенной

— Кому нужен этот ваш Евгений Онегин и почему я должен учить наизусть письмо Татьяны?! — девятиклассник Лешка Сидоров вызывающе дерзко огрызнулся учительнице за поставленную двойку.

— Пушкин — гений, вы должны знать историю своей страны, свои культурные корни, чтобы передавать следующему поколению те вечные человеческие ценности, которые заложены в произведениях классиков! — ответила Галина Сергеевна, стараясь скрыть свое раздражение. Уже не первый раз она подумала о том, что быть учителем — это не ее призвание.

— Мы все это можем узнать из интернета и не тратить время на зубрежку стихов и чтение пропахших нафталином книг! Сегодня, с развитием искусственного интеллекта, и писатели не нужны, зачем зря губить свою жизнь в муках творчества? — подключился мажор Иван Мещерский. — IT-специальности позволят зарабатывать деньги на счастливую безбедную жизнь без ваших вечно плачущих героев! — Он ехидно окинул взглядом ее непрезентабельный вид.

У Галины Сергеевны перехватило дыхание, она судорожно пыталась подобрать нужные слова, появившийся румянец выдал ее волнение, и тут… прозвенел спасительный звонок. Ей было всего тридцать два года, а она превратилась в училку неопределенного возраста: волосы собраны в гульку, юбка ниже колена, однотонная блузка и очки, постоянно сползающие на нос.

«О чем я мечтала, поступив на филологический факультет? Кому нужна моя работа? Современные дети не интересуются классической литературой, и только единицы читают произведения, включенные в школьную программу. В основном находят книги с пересказом сюжета, а сочинения списывают из интернета», — грустные мысли не давали ей успокоиться.

— Все, больше не могу! — с этими словами она вошла в учительскую, бросив журнал на стол.

Осеннее утро разбудило Галину солнечными зайчиками, скачущими по стенам спальни, но и им не удалось ее развеселить. «Ничего не хочу! До конца учебного года еще работать и работать, а у меня уже нет сил, но надо вставать!» — приказала она самой себе. Из зеркала в ванной комнате на нее смотрело миловидное лицо с большими карими глазами, а копна растрепанных каштановых волос придавала ее внешности озорной вид. Хрупкая фигурка и невысокий рост делали ее похожей на маленькую птичку, поэтому друзья и близкие называли ее Галчонком.

— И чего тебя не устраивает? — продолжала она диалог сама с собой.

— Все! Я хотела написать диссертацию о поэтах серебряного века! А в результате должна тратить свою жизнь на проверку тетрадей? — ответила Галина отражению в зеркале.

— Ну так что тебе мешает? Поступай в аспирантуру и твори!

— Поздно, кому я теперь нужна? А мама? Как я могу ее оставить одну? — Обреченно вздохнула она, собирая роскошные волосы в старушечью гульку.

— Просто сегодня не мой день! — сказала себе Галина и пошла пить кофе.

Кот Барсик крутился возле ног и требовал еды и внимания. «Хороша компания: мама-пенсионерка, дочь без детей и кот — главный в доме хозяин», — усмехнулась Галина Сергеевна. Часы на стене громко тикали и напомнили ей, что надо поторапливаться. Выскочив во двор, она услышала громкое чириканье птиц, которые радовались жизни и солнечному утру. Их громкое веселье не улучшило ее настроение, она ускорила шаг.

Вдруг, споткнувшись, она очутилась на тротуаре, завопив от боли в руке, а говорливые птички разлетелись во все стороны, почуяв неладное. «Только перелома мне не хватало», — подумала Галина, и горечь всей ее никчемной жизни полилась потоком слез. Вердикт травматолога был неутешительным: сложный перелом правого запястья. Больничный мог дать ей возможность взять паузу на размышления о том, как жить дальше, но она увидела в этом падении знак судьбы и написала заявление об увольнении.

Бывшая учительница Галина Сергеевна сидела в вагоне поезда, до отправления которого оставалось несколько минут. Она решила поехать к школьной подруге в Москву в надежде найти ответы на судьбоносные вопросы, сходить в пушкинский музей к импрессионистам, которым всегда удавалось наполнить ее творческой энергией.

Проводник уже объявил об отправлении поезда, когда в купе ввалился молодой мужчина и сел напротив попутчицы, чтобы отдышаться.

— Чуть не опоздал! Давайте знакомиться! Вадим.

— Галина, — вежливо ответила она, окинув взглядом незнакомца. Перспектива поддерживать никчемный разговор с соседом не вызвала в ней радости.

— Галина Сергеевна, я Вадик из вашего прошлого, ученик 11-го «Б». Я вас сразу узнал.

На нее смотрел симпатичный парень, в котором смутно угадывался ученик выпускного класса, безумно влюбленный в поэзию, особенно серебряного века. Он посвящал ей свои стихи о любви, которые она находила в тетради для сочинений. Вадик собирался поступать на факультет журналистики, и у них было множество тем для разговоров после уроков. Она не позволяла ответным чувствам вырваться наружу: статус учителя и разница в возрасте тогда казались непреодолимой и немыслимо огромной преградой.

— В тот выпускной год я провалил творческий экзамен и пошел в армию. Но я все-таки стал журналистом и через неделю лечу во Владивосток на Молодежный туристический форум.

— Как я тебе завидую. — Искренняя улыбка, распущенные по плечам волосы, хрупкая фигурка в облегающих джинсах превратили ее в привлекательную девушку, непохожую на прежнюю училку.

— Так поехали со мной! Я могу взять с собой одного гостя!

— Звучит интригующе, — лицо Галины украсил яркий румянец, а сердце заколотилось от распирающей грудь радости. Они проговорили до утра, как будто и не было тех долгих лет в разлуке.

На перроне Галину встречала Лидка. Она кинулась в объятья подруги, визжа от радости:

— Ну наконец-то ты добралась до меня! Думала, что до пенсии не дождусь! — тут же увидела ее руку в гипсе и Вадика, в нетерпении топчущегося на месте, и недоуменно посмотрела на Галку.

— Все потом расскажу, — ответила та, а толпа пассажиров и шум вокзала напомнили им, что пора двигаться к метро.

У Лидки было все в порядке, и с карьерой, и с личной жизнью: она имела частную практику психолога и была счастлива замужем. Уютно устроившись на кухне за чашечкой чая, когда муж и дети были отправлены спать, подруги вели задушевную беседу:

— Когда человек забывает о своей мечте и движется в неверном направлении, его бессознательное посылает сигналы, и если тот их не принимает и не решается выйти из зоны комфорта, то Вселенная дает ему пинком под зад, заставляя остановиться и задуматься, куда он идет.

Лидка выразительно посмотрела на руку в гипсе.

— Я уже давно чувствую, что проживаю не свою жизнь, что занимаю чужое место на нелюбимой работе, а теперь наконец-то я вырвалась на свободу! В случайной встрече с Вадиком я вижу знак судьбы, и теперь никакие условности не помешают мне его любить и открыто выражать свои чувства! Я полечу с ним во Владивосток, и точка! Буду искать хоть какую-нибудь работу в издательстве и готовиться в аспирантуру. Я возвращаюсь к самой себе и своей мечте!

Телефонный звонок выдернул Галину из дремоты бессонной ночи:

— Галчонок, ты еще спишь? — раздался почти родной голос Вадика. — Приглашаю тебя на выставку импрессионистов!

Как важно вовремя сесть в нужный вагон поезда.

— Спасибо, Вселенная! — откликнулась Галина. И нежная улыбка появилась на лице счастливой женщины.

Лидия Белозёрова

Сладкая Грёза

Виктория часто видела один и тот же сон, который возвращал в детство, когда она училась в музыкальной школе. Она снова переживала волнение, преодоление страха, эйфорию успеха, ощущала тот сладкий аромат любимых пионов — запах майских экзаменов и концертов.

— Вика, повтори программу!

Для нее папа, папочка, был горячо любимым человеком! Он всю свою жизнь преподавал музыку, он и привил дочери и сыновьям любовь к классической музыке.

В их семье, где царила музыка, у детей было соревнование: кто больше занимается и лучше играет. Вика была младшая и самая талантливая.

— Помедленнее играй Бома! Повтори лучше «Грёзу!» — волновался отец.

— Па, да что ее повторять-то? Скукотища!

Вика заиграла еще быстрее. Смычок идеально слушался, она играла штрихом сотийе. Пальцы легко скользили по грифу скрипки. Темп Presto веселил — хотелось играть еще быстрее!

— Виктория, что ты творишь! Медленнее! — сердился отец.

— Ну почему все дети в воскресенье отдыхают, а я должна заниматься и выступать? Вот пойду в школу…

— Сегодня важный концерт. Дмитрий Яковлевич ждет.

При упоминании учителя, сердце девочки учащенно забилось. Педагог Ростовский — потомственный интеллигент, высокий, с добрыми глазами, но очень строгий. Он был учеником профессора Московской консерватории А. И. Ямпольского — старая школа скрипичной игры. Благодаря хлопотам отца, Вика была зачислена в его класс, где учились сильнейшие ученики школы. Нужно было очень много заниматься, чтобы соответствовать!

Легкий перекус, и они поспешили в филармонию, где был отчетный концерт школы. Выступление Вики было во втором отделении, где в программе стояли ансамбли, оркестр и сводный хор.

У нее было целых два номера. Solo Виктория играла кантиленную пьесу «Сладкая грёза». Для педагога было очень важно показать свою восходящую звездочку с пьесой Чайковского. Это было символично, потому что музыкальная школа гордо носила имя русского классика.

Второй номер — в ансамбле с еще одной девочкой и двумя мальчиками, где Вика концертмейстер. Четверых ребят тщательно отбирали из большой группы юных скрипачей. Они играли в унисон музыкальную механику, Perpetuum mobile («Непрерывное движение») Карла Бома со школьным оркестром. Вике очень нравилась пьеса. Она представляла себя музыкальным механизмом, потому что играть надо было чисто, быстро, четко, ни на секунду не прерывая бег механизма.

В филармонии все дышало музыкой на все лады. Закулисье, где каждый готовится к выступлению, было похоже на большой муравейник! В репетиционных за сценой ансамбли повторяли свои произведения. Хор распевался. Вику всегда впечатляло количество хористов. Затаив дыхание, она слушала их многоголосие.

Оркестру отвели самую большую репетиционную. Викин папа привел и оставил ее с ребятами-скрипачами. Там стояла какофония! Виктория даже растерялась от такого множества звуков.

Дмитрий Яковлевич вошел быстрым шагом на своих длинных ногах-ходулях.

— Готова? Сегодня у тебя большой день! В кантилене сделай все, над чем работали. Все получится!

Он погладил Вику по ее русым волосам, настроил ей скрипочку, дал напутствие и посоветовал отцу отвести девочку в тихое место.

«Сделай все, над чем работали»! — она перебирала в уме приемы исполнения, нюансы, дыхание.

— Живи музыкой, чувствуй ее! — в голове звучал голос учителя, и начала подкатывать тошнота, то ли от голода, то ли от страха.

Виктория сидела со скрипкой на коленях, ладони под мышками, чтобы руки были теплыми и не потели. Папа дал дочери программу, где было отмечено ее выступление. Она следила за номерами. Мимо нее проходили на сцену исполнители, отыгрывали, кланялись, им громко аплодировали, и они уходили со сцены. Совсем как на репетиции накануне, но тогда не было полного зала.

— Везет! Как бы я хотела, чтобы все уже было позади.

По мере приближения сольного номера руки-предатели начинали потеть, голова кружиться, сердце, казалось, выпрыгнет наружу. Перед глазами, как в тумане, из двух кулис на сцену «плыли» оркестранты. Они рассаживались по своим местам.

Старшие учащиеся вели концерт:

— Петр Ильич Чайковский. «Сладкая грёза». Исполняет ученица подготовительного класса Виктория Новикова. Класс преподавателя Дмитрия Яковлевича Ростовского. Аккомпанирует Оркестр детской музыкальной школы имени Чайковского.

Пошел занавес…

Вики не оказалось на месте…

На стуле лежала ее великолепная скрипка-четвертушка работы мастера. Повисла пауза, в зале зашушукались. Отец Вики бросился ее искать, а девочка уже бежала вверх по лестнице, подальше от сцены. Она слышала, как оркестр заиграл следующее произведение. Еще три номера и наступит черед ее любимого «Непрерывного движения».

— Ну и ладно! Пусть играют без меня! Не хочу играть «Грёзу»! — слезы брызнули из глаз скрипачки, а она все бежала и бежала вверх по ступенькам.

На самом верху она увидела открытую дверь, тихонько вошла. Это была осветительская, где колдовали светотехники. Отсюда открывалось восхитительное зрелище: вся сцена и зал были видны сверху и казались такими маленькими. Таким же маленьким стал и страх Виктории.

Сначала девочку не заметили, но когда она прильнула к стеклу, завороженная зрелищем, ее увидели и позвонили на проходную.

Отец Вики уже мчался в осветительскую. После пропажи Вики Дмитрий Яковлевич, который являлся также и дирижером оркестра, успокоил музыкантов и сделал перестановку в программе так, что никто не заметил заминки.

Когда Виктория с отцом показались за кулисами, уже пел хор.

— Пап, хор ведь в конце? И почему не играли Бома?

Отец не сердился на дочь, а только улыбнулся:

— Узнáешь!

Когда хор закончил свое выступление, которое должно было быть финалом-апофеозом, поворотный круг сцены развернули, и там снова сидел школьный оркестр.

— Уважаемые родители и педагоги! А теперь мы хотим представить нашу молодую талантливую поросль, наших солистов-виртуозов Викторию Новикову, Эллу Жданову, Андрея Смирнова и Александра Иванова. Карл Бом. «Непрерывное движение». Прошу!

— Моя любимая пьеса! — Сердце радостно забилось, Виктория не верила своему счастью.

Под гром аплодисментов вышли четверо юных скрипачей. Жаром горели щеки, они улыбались друг другу и зрителям. По Викиному энергичному движению все четверо одновременно подняли скрипки. Чувствовалась наэлектризованность, взведенная пружина музыкального механизма. Скрипачка взмахнула смычком и задала такой невероятный темп Prestissimo, в котором ни четверка солистов, ни оркестр никогда не играли. Это был вихрь, ураган, верх виртуозности. Трудно было поверить, что это маленькие музыканты, а не маститые профессионалы.

Пьеса пролетела как один миг. Зал аплодировал стоя.

Дирижер наклонился к Вике:

— А теперь «Сладкая грёза»?!

Вика встала вполоборота, чтобы свет софитов не ослеплял ее. Она подняла скрипку, смычок, взглянула на дирижера и… заиграла. Музыка полилась нежно и свободно, она захватила исполнительницу сразу. Прием вибрато, который Вика еще не до конца освоила, сейчас легко получался, это окрасило музыку проникновенной глубиной. Все ее существо пело, жило музыкой. Она двигалась с музыкой, наклоняясь и выпрямляясь. Дирижер следовал тончайшим нюансам скрипачки, вел за ней весь оркестр. Стоящий впереди микрофон усиливал звук и, казалось, «Грёзу» было слышно на весь мир! Зал куда-то исчез. На свете была только солистка, ее скрипка и музыка. Маленькая скрипачка будто растворилась в прекрасных созвучиях. Это было чувство полета, неописуемого счастья и восторга, которые бывают только во сне или на небесах! В эти мгновения все слилось воедино, и родился настоящий МУЗЫКАНТ!

Когда пьеса завершилась, Вика сделала паузу перед тем, как опустить смычок. Зал взорвался овацией и долго не отпускал музыкантов.

На сцене, в лучах софитов, стояла маленькая счастливая девочка с букетом пионов, который преподнес ей папа. Она вдыхала сладкий аромат цветов — запах ее первого выступления на большой сцене.

Владимир Стадник

Вагон Судьбы

— Мужчины не плачут! — произносил я, как мантру, но слезы все равно текли из моих глаз. — И зачем я вообще вышел из этого поезда?! Воздухом подышать собрался!

Я сидел на перроне и смотрел на здание вокзала, на котором непонятными буквами должно было быть написано «Брянск». Я и не думал, что в сентябре в России бывает так холодно. На мне рубашка да легкая курточка против дождя. Все мои вещи, включая билет, уехали с поездом, и я просто не знал, что мне делать. У нас, в Ханое, хотя бы кое-где написано по-английски, а здесь — ну сплошные иероглифы. Взяв себя в руки, я вошел в здание вокзала.

— Do you speak English? — спрашивал я. — Can you help me, pleasе? Помощь, да?

Вспомнил я те несколько русских слов, что успел выучить. Но меня никто не понимал.

Около вокзала старая женщина продавала какие-то овальные булочки, выкрикивая: «Пиро-жки, пиро-жки!». Достал из кармана рубли, которые дали мне в дорогу:

— Мама, пиро-жки, два.

Она взяла бумажку и протянула горячие и ароматные пирожки. Я низко поклонился, поблагодарив, а она взяла корзинку и отошла в сторону.

Дождь, решив добавить своих слез к моим, загнал меня обратно в здание вокзала.

Тревожный вечер уже зажигал тусклые фонари, грязно освещающие старый зал. Я и плакал, и молился. Это мой первый вечер в России, а вместо восторга я сижу здесь один, с мокрым лицом. Я совсем замерз. Внезапно, как свет упавшей звезды, я услышал родную вьетнамскую речь и звук суетливых женских шажков по мраморному полу.

— Син чао! Син чао! — закричал я им, вскакивая со стула. — Помогите мне, умоляю вас!

Девушки остановились и захихикали. У нас мужчинам не принято плакать, но это уже были слезы восторга и надежды. Быстро и немного сбивчиво я рассказал, что случилось, и попросил помощи. Одна из девушек, что покрупнее, с прыщиками между бровями, тут же пошла к окошку, где восседала толстая ярко-накрашенная женщина с черно-красным платком на шее. Поговорив с ней, девушка сказала, что следующий поезд на Москву только завтра утром, а тот, где удобнее пересадка, после обеда.

— Как зовут тебя, плакса? — спросила прыщавая.

— Чан, — ответил я, обидевшись.

— Я — Тхао, а она — Линь.

— У тебя есть деньги на гостиницу?

Я извлек из кармана купюры.

— Этих денег тебе хватит только на ужин в столовке, — засмеялась Тхао, а Линь покраснела, и, притянув подругу к себе, начала ей что-то шептать. Она была поменьше Тхао, и ей пришлось встать на цыпочки, оголив пятки и изящные щиколотки.

— Нет, ведьма ни за что его не пропустит, — в полный голос ответила Тхао.

— Ну, давай попробуем, — умоляюще произнесла Линь, и ее голос зазвенел, как хрустальный дождь, падающий на поверхность зеркального горного озера.

— Ладно, только давай сначала заполним форму, чтобы его вещи смогли найти и оставить в Москве, а ты купишь свой билет.

Тхао долго выводила ровным почерком непонятные иероглифы, а Линь тайком протянула мне бумажку, сказав, что это мой билет до Москвы. Ее улыбка раскрывалась, как лепестки лотоса на рассвете, загадочные глаза были темны, как ночное небо, полное тихих бурь, а кожа будто соткана из тончайшего шелка.

— Мы поедем вместе, и я тебе помогу найти твой багаж, — пропела она. — Мне тоже нужно в Москву, в посольство.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.