Бесплатный фрагмент - Нештатное искривление

«Расквадрат „Гипотенузы“»

Повесть

Вступление

Спешу сразу же предупредить читателя о том, что ответственность за появление на свет ниже прилагаемого текста в значительной мере лежит на полковнике в отставке Одного Всем Известного и Многими Уважаемого Ведомства (ОВИМУВ) Старожилове Геннадии Тимофеевиче.

Дело в том, что он неожиданно явился ко мне через несколько дней после того, как «Гипотенуза» была впервые успешно применена в боевых условиях где-то в местах, многократно упомянутых в Библии. По этому случаю у нас был запланирован скромный и непритязательный банкет. И увидеться (желательно — в последний раз) со Старожиловым я рассчитывал именно там.

Однако он несколько опередил события.

Причём явился удивительно преобразившемся. В первые мгновения сложно было понять, что именно в нём изменилось, и лишь чуть позже я решил, что у него попросту несколько расслабились лицевые мышцы. Которые, стало быть, в течение всего нашего знакомства были постоянно напряжены. Даже когда он в компании принимал на грудь.

— Что? — коротко спросил он.

Очевидно, мой изучающий взгляд слишком долго на нём задержался. Я решил не отвечать.

— Так вы нынче уже полковник? — поинтересовался вместо этого, подвигая ближе к нему коробку с сигарами, на которую он уже успел мельком покоситься.

Мы с ним так и не перешли на «ты». Возможно — позже это и произошло бы, кабы не сила дальнейших обстоятельств.

— Отнюдь, — равнодушно отмахнулся он.

Затем взглянул куда-то вверх и прибавил.

— Впрочем, это теперь не столь важно. Но вот, ни за что не догадаетесь, зачем это я к вам сегодня заглянул.

— Ясное дело — не догадаюсь, — согласился я. — Так уж извольте, не тяните кота за хвост.

— Никогда не мучил животных, — заметил Старожилов.

— Нет уж, извольте! — возразил я. — А кто мне рассказывал о том, как в степях выкуривал сурков из нор методом закачки туда выхлопных газов от работающего ЗИЛ- 131?

— Да ну, — ответил он решительно. — Это, как нынче принято говорить в определённых кругах — другое. Оно случается, иногда ведь и кушать хочется. Разве нет?

— Тут так, — согласился я. — Временами хочешь — не хочешь, а съесть кого-то приходится…

— Вы же в молодости литературной деятельностью ведь баловались? — неожиданно спросил он.

Искреннее удивление очевидно без искажений отразилось на моём лице, потому подполковник рассмеялся и при этом показал на меня пальцем.

Этого я не ожидал. Тешишь вот так себя иллюзиями, столько мол повидал, что любой неожиданный вопрос ни за что тебя в замешательство не повергнет… Ан нет же. Любого можно пробить при случае. Потому в ответ я пожал плечами и изобразил, как мог, абсолютное непонимание. Хотелось выяснить степень информированности собеседника.

Он понял. Ещё бы.

— Ну вот, например, дискуссионный клуб при газете «Переяславльский комсомолец» припоминаете? В первой половине восьмидесятых годов прошедшего столетия?

Я-то припоминал. Но он-то…

— А вам, товарищ почти что генерал, в то время годиков-то сколько было? Раз вы одноклассник Тягина, значит маловато для дискуссий…

— Ну, так что же… Время идёт, но дело ваше живо. Дело, в смысле — в папке картонной с номером. Да и признаться, один мой старший товарищ в то время на вашем революционном кружке из старшего лейтенанта капитаном сделался. Так что было, у кого проконсультироваться.

— Революционном? — переспросил я.

— Ну это, знаете ли — как подать… С другой стороны репрессий ведь же не было… Так — неожиданные карьерные неприятности непонятного происхождения. Замечали?

— Да кто ж он таков? — спросил я безо всякой надежды получить ответ.

— А я вот возьму, и не скажу!

И тут же сделал рукой жест, по видимому, означающий бесшабашную щедрость.

— Но вы имеете право догадаться сами.

Я подумал, почесал затылок и решил наугад назвать вспомнившуюся фамилию.

— Задроповский. Диссидент.

Старожилов разочарованно покачал головой.

Тогда я назвал фамилию парня, на которого на самом деле сейчас подумал сразу. Это был неистово алчущий правды, активный участник упомянутого дискуссионного клуба, мятежный киномеханик Стакашин.

— Ни в коем случае! Что вы!

Геннадий Тимофеевич произнёс это таким тоном, что я понял: угадал.

— Что до Задроповского, — прибавил Старожилов. — Так он считал, что человек из «конторы», это — вы. Потому как вы носили кожаный пиджак. Он, кстати, для подстраховки на всех подряд стучал. Включая нашего сотрудника. Зато постоянно получал с Запада посылки со шмотками, а затем успешно уехал из страны. Так вот, в папке я обнаружил два ваших рассказа, опубликованных в то время. Ничего, мне — понравилось…

Не знаю, какое именно выражение изобразилось на моём лице на этот раз. Но Старожилов поспешно, и как бы извиняясь, (впрочем, определённо — не искренне), прибавил.

— Сведения про всю нашу нынешнюю компанию, сами понимаете, собирались… Так положено. Гособоронзаказ же. Кстати, не откажетесь ли ознакомиться с рецензией на ваши труды?

Он извлёк из бокового кармана куртки конверт, надписанный моей собственной рукой, внутри которого я когда-то, очень давно, очевидно, вложил какую-то поздравительную открытку.

— Спёр вот по случаю, — пояснил он, хитро подмигнув. — Но содержимое осталось в деле.

Я молча протянул руку за конвертом.

Внутри оказался распечатанный на принтере текст, занимавший полтора листа стандартного для таких случаев формата без заглавия и подписи.

К моему удивлению, многочисленные замечания по большей части касались не фактического материала, а, выражаясь стандартно, стиля и характера изложения, а также приёмов отображения личностей главных героев. В заключении выражалась уверенность рецензента в том, что в следующей работе автора, которая непременно (слово было выделено жирным курсивом) должна быть представлена заинтересованному и понимающему читателю, высказанные замечания и пожелания обязательно будут учтены.

— А не выполнял ли господин рецензент когда-нибудь задания по внедрению в среду литературных критиков? — недоумённо спросил я.

— Во-первых, я смею надеяться на ваше правильное понимание совершенной невозможности с моей стороны упоминать о каких — либо выполненных, а также — не выполненных заданиях, — рассмеялся Старожилов. — Во-вторых, похоже, вы сразу приписали авторство вот этого мне?

— А — кому же?

Он вздохнул, явно разочарованный моей недогадливостью.

— Стакашин?! — в изумлении воскликнул я. — Так распечатка же свежая!

Я уронил пепел с сигары на приготовленное к подписанию письмо в один из органов губернского управления.

— Свежая, — охотно подтвердил Старожилов. — Совершеннейшим образом — свежая. А за сим позвольте откланяться. Спешу, знаете ли, по делам службы. До встречи в «Млечном пути».

— И что — больше никаких от вас пояснений? — недоверчиво поинтересовался я.

— А какие ещё пояснения? — удивился он. — И так всё понятно.

И внушительно прибавил.

— Должно быть, по крайней мере.

Он поднялся и откланялся, щёлкнув при этом каблуками.

— Пенсию-то подписали? — спросил я вдогонку.

— Теперь-то уж точно — подпишут, — загадочно бросил он, перед тем, как исчезнуть за дверями.

Геннадий Тимофеевич был весьма крепок и жизненно активен. Потому известие о его гибели в нелепой автомобильной аварии, поступившее спустя всего лишь пару недель, меня расстроило и насторожило. Правда, в преднамеренность случившегося не верили даже известные мне закоренелые местные конспирологи. Один из них, правда, утверждал, что появление лося в тёмное время суток на дороге в нужный момент вполне можно организовать (а именно это и стало причиной гибели Старожилова). Однако продвигающий данную версию был известен как человек, одержимый духом противоречия, а потому стремящийся по любому вопросу иметь собственное, непременно отличное от иных мнение. Которое жёстко отстаивалось им, несмотря на любые предъявляемые оппонентами аргументы. А потому чаще всего игнорировалось. Случалось, впрочем, и зря.

На сороковины полковника (а Старожилов, до того, как выйти в отставку, всё же успел получить очередное звание) мы с Тягиным, Костичем и Краеведом собрались в том же самом ресторане, и за тем же столиком где когда-то состоялось моё первое с покойным знакомство. Назывался ресторан «Млечный путь».

Где-то после третьего — пятого тоста я между делом проговорился о визите Старожилова, на что остальные, обострив эмоции крепким напитком, отреагировали оживлённо и заинтересовано.

— Так ты что, того, ещё и литератор? — недоверчиво переспросил Тягин. — А то что-то как-то мне не очень…

— Ты вот не куришь, и — не кури, — назидательно заметил ему Краевед. — А то выпьет с гулькин нос, сразу на табак его, видишь ли, тянет. И со ста грамм уже забалтывается…

— Категорично отвергаю! — отрезал Тягин. — Я не за и я не бал. А ты бы вот лучше бы по теме бы прокомментировал бы.

Он придал лицу скептическое выражение, каковое обычно принимают в тех случаях, когда аргументы в собственную пользу напрочь отсутствуют.

Краевед на выпивку не в пример Тягину был крепок. При этом курил он исключительно питерский «Беломор», который доставал неведомо где.

— Мне это представляется намёком на желательность художественного изложения событий, связанных с нашей совместной деятельностью. Вот.

Он обвёл нас внимательным взглядом.

И умолк, очевидно, ожидая от нас подтверждения — возражения.

Мы, однако, тоже дружно молчали.

— Я требую диалог, — угрожающе предупредил Краевед.

— Мы обозначили согласие, — ответил за всех я. — Гони дальше.

— Хорошо, — согласился он. — Продолжаю. Допустим, передав тебе эту бумажонку, Старожилов просто выполнил задание. Тогда — вопрос. А нафига это кому нужно?

— Об этом не то что писать, а наоборот — помалкивать лучше. Целее будем. — Безапелляционно поддержал Тягин.

— Вон дон Тягин прав, конечно… — начал Краевед.

Первые два слова он произнес как бы слитно и слегка гнусаво, так, что в итоге на слух вышло нечто не слишком приличное.

— Кто Тягин? — грозно переспросил, перебив его, Тягин.

Краевед рассмеялся, поняв суть претензии. Мы с Костичем тоже.

— Дон, я сказал. Что не ясно?

— А то смотри! — пригрозил Тягин.

— Вот ты тут трезвого мыслителя изображаешь, — иронично продолжил он, явно обиженный и жаждущий реванша. — А ответствуй тогда — стал ли бы Тимофеевич просто так мозги пудрить?

— Логично, — поддержал я.

— Так вы погодите, погодите… — вступил в разговор молчавший доселе Костич. — А может, теперь каждого из нас на тёмной трассе поджидает персональный, не побоюсь этого слова — лось?

— Логично, — повторил я.

— Да кто ж вам скажет, — снисходительно усмехнулся Тягин. — Может поджидает, а может и — нет. Вот ежели вскорости с кем-то из имеющих место здесь ныне быть похожий казус случится — то тогда и к бабке не ходи. Но ты, Костич, не сбивай. Пусть Краевед на мой вопрос реагирует.

— Ничего себе, не сбивай! — угрюмо возмутился Костич. — Я не сбиваю. Я в диалоге присутствую.

— Стоп!

Краевед сделал примирительный жест поочерёдно в сторону каждого из спорящих.

Затем продолжил.

— Это чрезвычайно важное дополнение, которому мы непременно должны уделить самое серьёзное внимание. Итак…

Тут меня разобрал смех, который я некоторое время сдерживал, желая ещё немного насладиться серьёзными доводами присутствующих. При этом все посмотрели на меня одинаково удивлённо и столь же одинаково осуждающе.

— Вы что, попсовых детективов объелись, друзья-князья? — спросил я. — Да если бы мы кому-то мешали, уж не сомневайтесь — тормознули бы нас ещё по ходу дела. Из вас кто-нибудь чувствовал хоть какое-нибудь противодействие?

Все молча переглянулись.

— Вот то-то же! Не буду я писать ничего. Делать что ли мне нечего? Я так к слову всё это озвучил…

На самом деле я не был так уж спокоен и беспечен. Просто у меня не было собственных вариантов объяснения. Тирадой же своей я попытался сподвигнуть коллег на новую попытку мозгового штурма.

И это сработало.

— Нет, ты погоди, — покачал перстом Краевед. — Давайте всё же поймём для себя, на что это Подстаканникову понадобилось?

— Стакашину, — поправил я.

— Не важно, — отмахнулся Краевед. — Абстрагируемся от мелочей. А его роль здесь — какая, собственно?

Мне оставалось лишь развести руками.

— Да кто ж его знает? Надо было Старожилова попытать… Да он меня огорошил… Не сообразишь ведь сразу.

— Так он тебе и рассказал бы, — ехидно заметил Тягин.

— Раз подал голос, изволь найти приемлемый способ донесения своих мыслей по данному поводу до окружающих, — обратился к нему Краевед.

Теперь рассмеялся Костич.

— Не, это я так, ничего, — пояснил он, остановившись. — Нервы. Боюсь я так.

— Мысль одна, — проговорил Тягин после небольшой паузы, — Давайте лучше выпьем что ли…

Никто не возразил, но дозу все, как по команде, уменьшили вполовину.

Снова воцарилось молчание.

— Бесполезно мы тут точим тему эту, — констатировал, наконец, Костич. — Факты нам неведомы, а потому и домыслы наши все — мимо кассы. Разве по ходу дела нечто вскроется, хотя это сомнительно до безобразия.

— Согласен, — поддержал его я. — Оставим это. Если только самый умный из нас не выдаст что-то принципиально неординарное…

Произнося это, я изобразил поощрительного характера улыбку, имея в виду, конечно, Краеведа. Он, видимо, не обиделся.

— Если когда выдам — тогда и выдам, — вздохнул он. — Теперь же не выдам я вам ничего. Но вот ты насчёт отсутствия противодействия акцентируешь, а ведь оно могло и быть. Но знать о нём мог вполне вероятно один лишь Тимофеич.

— Будет, конечно, славненько, если нынешняя наша встреча окажется последней в наличном составе, — мрачно подытожил Костич.

Думаю, он-то как раз если и уж и был напуган, то точно — менее всех остальных. Которых решил попугать ещё больше.

Тягин обречённо махнул рукой.

— Я, короче, более нынче не пью.

— Тогда и не ешь, — посоветовал я. — Кто не пьёт, тот не ест.

Шутку мою никто не оценил. Она и вправду вышла не умной. Мы пробовали сменить тему, но разговор не пошёл. Похоже, все делали вид, что не слишком обеспокоены.

На том и разошлись.

Краевед вскоре получил очередное предложение поработать по специальности и, подписав контракт, отправился на КАМАЗ.

Костич вскоре также подписал контракт и отправился воевать на Донбасс.

Мы с Тягиным не без успеха продвигали размороженный, наконец, проект строительства нашего злосчастного торгового центра.

Между тем мне понадобилось на короткое время выехать во Францию. Оказавшись в Нормандии, я самым возмутительным образом был арестован по гнусному навету неких подлых недоброжелателей и, впоследствии, до самого момента очень недёшево обошедшегося торжества справедливости, принужден был провести около двух месяцев под домашним арестом.

Вот там-то я и изменил своё мнение на предмет намёка Старожилова.

То ли от того, что заняться было особенно нечем, то ли неподвластные мне собственные мозговые нейроаналитики выдали в это самое время своё экспертное заключение. По итогу, благополучно вернувшись в Россию, я уже имел с собой довольно подробный черновик.

Разумеется, по возвращении ни о какой литературной деятельности речи быть уже не могло. Пришлось разгребать накопившиеся дела.

Однако черновик «вылежался» и сам напомнил о себе.

Однажды вечером мне неожиданно позвонила Адриана Анатольевна.

Я всё ещё не мог к ней выбраться, планируя сделать это в ближайшие дни.

— Мне сообщили о гибели Костича, — сквозь слёзы произнесла она. — Он оставил зачем-то мой телефон…

Она говорила много и сбивчиво, и между делом из её слов я понял, что Костич успел рассказать ей о визите полковника ко мне.

— Так вы продолжали общаться? — уточнил я как можно спокойнее.

— Он иногда звонил, переживал, что ты бросишь меня с ребёнком. Предлагал помощь… Я говорила, что у нас всё нормально…

— А разве — нет? — усмехнулся я.

— Ты никогда не говорил мне о своём литературном опыте, — попеняла она вместо ответа. — Может быть, ты сделаешь это в память о Костиче?

А затем прибавила.

— И о нас с тобой…

— Какой там опыт! О чём ты? — неожиданно для себя разозлился я.

Возможно из ревности.

Поэтому ничего ей не обещал.

Немало встречал я людей, много повидавших, немало переживших, но ничего так и не понявших. Был ли Костич одним из них? Вряд ли. Скорее — пришло его время завершить тот, не законченный весной девяносто третьего бой под Сребреницей.

Однако, он оказался прав — вчетвером мы больше не собрались.

А тут ещё Стакашин этот…

В итоге я решил написать текст, прилагаемый ниже, ни с кем из причастных лиц его не согласовывая. И да, пришёл к выводу, (и хотелось с полной ответственностью об этом заявить), что при ближайшем рассмотрении ко всей этой истории имею весьма отдалённое отношение. Да что там отдалённое — вообще, можно сказать ни какого.

Поверьте, мне очень бы этого хотелось.

Глава 1

Давно зная Тягина, как человека крепко просмолённого девяностыми годами недавно минувшего века, никогда не подумал бы, что увижу его вот так посреди дня крепко напившимся.

— Прослаб, однако, друг любезный? — приветствовал я его.

— Засада, — объявил он вместо ответа, усаживаясь напротив.

Он умолк, затем показал пальцем куда-то вверх, а следом воздел его по возможности ещё выше.

— Приходи завтра, — предложил я.

Тягин выразительно замычал, изображая категорическое несогласие с таким пониманием текущего момента.

— Специальный. Проектно. Технологический. Институт, — произнёс он чётко и раздельно.

Затем опять же пальцем нарисовал в воздухе дефис и обречённо добавил.

— Форэва.

Догадываясь о том, что весть, с которой Тягин явился, меня определённо не обрадует я, тем не менее, снова предложил ему перенести разговор на более подходящее время.

Судя по восторженному выражению, явившемся на его лице, некий его орган, изнутри совмещённый с этим самым лицом, озарила удачная мысль.

— Перенесём. Не откладывая, — молвил он, поднимаясь.

Однако, повернувшись к двери, он неожиданно сменил курс. Чрезмерно твёрдым и уверенным шагом направился влево к кожаному дивану, на который, не промахнувшись, рухнул. После чего тут же, наполовину сидя, заснул.

В упомянутый Тягиным «Специальный проектно-технологический институт» тот попал по распределению после института во второй половине восьмидесятых. Возможно, впереди его ожидала мрачная доля типичного советского инженера, обожжённого пуляющим без разбора во все стороны фейерверком торжествующего россиянского капитализмуса. Но случилось по- другому.

Его сестра вышла замуж за секретаря городского комитета комсомола. Тот малый активно занимался созданием в городе сети центров научно-технического творчества молодёжи (НТТМ), через которые достойные люди в те времена, ещё докооперативные, отмыли немало государственных денег. Секретарь и сподвиг юного Тягина организовать подобную штуку на базе СПТИ. С директором договорились быстро, благо тот умел держать нос по ветру и всё правильно понял.

Дело пошло. Вскоре самые прибыльные разработки института стали оформляться через тягинский центр, позволяя не в равной мере, но — существенно поправить материальное положение всех причастных лиц. Издержки же, как и предусматривалось, распределялись среди непричастных.

Накопленный капитал Тягин, обнаруживший в себе вкус к получению прибыли с чего бы то ни было, удачно инвестировал в разного рода коммерческие схемы.

К моменту начала приватизации он был достаточно богат, чтобы скупить акции собственного института, который не имел шансов избежать реформаторских эпидемий тех лет. Собственно, и акции эти мало кого интересовали.

Но не Тягина.

Изящно отправив бывшего партнёра-директора на пенсию, он занял его место и принялся активно сокращать основную деятельность института, сдавая площади в аренду. Дело оказалось прибыльным. Институт располагался в центре города.

Однако со временем в голове Тягина созрел новый план — перестроить здание института под торговый центр.

И с этим планом он однажды появился у меня. Ибо денег на подобный проект у него явно не хватало.

…Мне срочно нужно было на время отлучиться. Оставлять Тягина одного я не решился. Попросил за ним присмотреть, а в случае пробуждения — немедленно доложить.

Вернувшись через два с небольшим часа, я обнаружил его сидящим (теперь вполне уверенно) на том же диване с бутылкой пива в руке.

— Восполнил ли ты в моё отсутствие пустотность твоей сущности? — вопросил я, усаживаясь в кресло.

Тягин напряженно прищурился, причём правым глазом — больше, отчего угол рта его полез вверх, искривив и без того весьма эстетически спорно отформатированную опухлостью физиономию.

— Так что ты там мычал про СПТИ? — напомнил я, сохраняя максимально равнодушный вид.

— Про СПТИ? — мрачно переспросил Тягин. — Я ж вроде сказал, он теперь форева. А торговый центр наш с тобой завис всерьёз и надолго. А скорее — тоже форева.

— Так, если память мне не изменяет, ты ж его в некотором роде выкупил? — вкрадчиво заметил я, особенно выделив последнее слово.

— Это — да! — охотно согласился Тягин. — Выкупил. Но явился один форс по фамилии мажор. Понимаешь?

— Нет.

Тягин вздохнул и осуждающе посмотрел на меня удивительно ясными глазами.

— Звать форса Геной. А фамилия его — Старожилов. Одноклассник мой, ныне — подполковник ОВИМУВ.

— Отжать хочет? — предположил я.

— Какой там… — отмахнулся Тягин. — Больно ему надо… Тут хуже. И намного. (Он на секунду задумался). Значит — в конце восьмидесятых нам дали одну оборонную тему. Параллельно ей же занимался закрытый НИИ имени Бокова под Москвой. Суть — разработка составного элемента одной летающей не как все и очень опасной для врага болванки. Обозвали тему «Гипотенуза». Мы её тогда почти отработали, но до испытаний не дошло. Деньги закончились вместе со страной. А теперь оказалось, что решили двигать заново. Причём на таком верху решили, что голову задрать страшно. А ещё у них там по бумагам наш институт цел и невредим. А наш тогдашний вариант решения задачи военные посчитали более предпочтительным по сравнению с альтернативным разработчиком. Который на деле в отличие от нашей конторы реально до сих пор существует. А мы — то — нет! А по бумагам — то — да! И решение принято! И финансы выделены! Никогда бы не подумал, что буду не рад тому, что финансы выделены. Впервые в жизни, понимаешь?! Короче тему приказано возобновить. Понимаешь? И главное — сдать в срок. А раз уж теперь владелец конторы — я, то и ответственность за результат повешена на меня. А Генку куратором из Москвы назначили. Он злой как собака. Говорит, уже на пенсию собрался, а тут такая засада. Я ему объяснил, что работать по теме некому. А он мне, мол, его это не каким образом не имеет. Я ему говорю, мол, комиссар ты кожаный, только без маузера. А он, типа, я что, без маузера тебя, контра буржуйская, грохнуть что ли не смогу? Пошутил вот. Прикинь!

Прикинуть у меня как-то не выходило. К тому времени мы уже провели согласования, подготовили проект и вели переговоры со строительными подрядчиками.

А тут — Генка с маузером. Да хоть без маузера. Главное — Генка.

— Эвона как оно всё закулдыхалось, — проговорил я, недоверчиво поглядывая на Тягина. — Да ещё, можно сказать, в некотором роде даже и — заматылюкывалось. Не находишь?

— Чего?

— До мажор тут надо было играть! Вот чего! Шелести дальше.

Дальше выяснилось, что накануне Тягин по настоятельному приглашению Одной Очень Большой Государственной Корпорации (ООБГК) ездил в столицу на совещание.

— Сказали — готовь срочно документы на тендер. Я, было, попытался донести до них сущность реальности момента, но меня активно не поняли. Объяснили, что знать ничего не хотят, вопрос у них, мол, проработан. Дали мне в зубы документацию. А после тормозят меня в коридоре два хлыща, по виду — нежной ориентации, и представляются директором и еще одним директором, но — по развитию, не помню как называющегося ООО. Которое и будет генподрядчиком. Короче — прокладка. И сразу предупредили меня, что тридцать процентов от моей сметы пойдут им «на администрирование проекта». Я было к Генке жаловаться, а он мне, мол, чего я вскипел, тут, говорит — так. Я ему объясняю, что всё, чего мы можем таким макаром достигнуть — это имитация без реального выхлопа. Кстати, мне в коридоре на это и намекнули… На что он уверенно предположил, что при подобном исходе хлыщи скорее всего выкрутятся, его, Генку, возможно уволят, а уж меня — посадят точно. Как крайнего и слабое звено в схеме.

Тягин подозрительно рыгнул и глотнул пива.

— Идею заняться юридическим крючкотворством я сразу же отверг, — продолжил он, откашлявшись. — Формально претензий к нам предъявить невозможно. Но кого в таких ситуациях интересуют формальности?

— Нет, — уверенно констатировал я.

— Что — нет?

— Да такого быть не может. Вот что — нет.

— Так ты мне не веришь?

Вызов, прозвучавший голосе Тягина, отдавал остаточной нетрезвостью.

— Да я тебе ещё не всё выложил!

Он как-то агрессивно выделил звук «Ы».

— Пару месяцев назад было испытание на полигоне. Рвануло при запуске. Люди погибли. А установлен был вариант НИИ им. Бокова. Грешат на него теперь. Вот когда про нас вспомнили. Я говорю, мол, так мы же документацию тогда сдали. Пользуйтесь! А они мне, мол, конструкторская — есть. А технологической — нет. Тут я вспомнил, что технологическую-то мы и не доделали…

— Тогда выходит, что дело ещё хуже… Тобой, значит, чьи-то задницы прикрыть пытаются.

— И — тобой теперь, — уточнил Тягин. — Частично…

Казалось, логика принятия бюрократических решений была понятна мне во всех возможных нюансах. Любой необъяснимый стороннему наблюдателю чиновничий абсурд всегда является вовсе не абсурдом при взгляде изнутри. Но верить в реальность поведанного мне Тягиным никак не хотелось.

— Для всякого случая попробуем подумать, — предложил я. — Хуже не будет. Генка твой в городе?

— Наверно… — буркнул Тягин.

— Зови тогда.

Встреча наша, одновременно явившаяся моим знакомством с Геннадием Тимофеевичем Старожиловым, состоялась тремя днями позже.

В час обеденный мы прибыли в упомянутый уже ранее ресторан «Млечный путь», который располагался на верхнем этаже торгового центра, что обрек служить себе крепкое здание советской еще постройки в старой части нашего Переяславля-Заречного.

Подполковник Старожилов оказался среднего роста крепким, плотного сложения человеком с круглым лицом, изобиловавшим всеми возможными складками и морщинами. Цвет волос его хотелось определить как соломенный, однако выглядели они настолько выцвевшими, что подходящего определения я не нашёл.

Мы уселись за столиком у окна, откуда открывалась панорама города, сильно подпорченная новостройками последних пары десятилетий.

И лишь свежий январский снег временно создавал некоторую смысловую общность элементов.

Шустрая и сметливая официантка, видно недавно из села, стреляя глазами, очевидно так и не смогла классифицировать пришедших по привычным типажам завсегдатаев, чем похоже была слегка раздосадована. И лишь когда администратор что-то шепнул ей, поняла как себя нужно вести и успокоилась.

Тягин представил меня своим партнёром. Не сомневаюсь, что разговор обо мне был у них и раньше.

— Милости просим в нашу расстрельную команду, — радушно произнёс Старожилов.

Налили. Выпили.

— Предлагаю слово для первого выступления предоставить товарищу Тягину, — сказал Старожилов, небрежно закусив виски карпаччо.

Тягин как-то чрезмерно сосредоточенно жевал салат, а потому махнул на подполковника вилкой, давая понять, что с набитым ртом разговаривать не будет.

— Зря я тебе в школе списывать давал, — заявил, наконец, вытерев рот салфеткой.

— Ты? Мне? — по видимому, искренне возмутился Старожилов. — Да мне Ленка Сорокина списывать всегда давала!

— Она тебе может что ещё давала… Ты не путай.

— Да ты сам-то был троешник!

— Ну, был. Только я умел быстро организовать первичное списывание, чтобы затем поделиться полученными знаниями с друзьями. Слышь, Старожилов! Я тебя за друга считал. А ты…

— Отвали! — угрюмо вздохнул подполковник. — Я родине служу. А ты — баблу.

— Нынче родина наша вся целиком и полностью баблу этому как раз-то вот и служит. А ты, значит, есть промежуточный и вредный народу элемент. Прокладка никчёмная.

Непоколебимая решимость дать оппоненту страстную отповедь столь явственно обозначилась на лице Тягина, что я почёл за лучшее вмешаться в их милую дружескую беседу.

— Да вы, подполковник, дайте ему в морду, — участливо предложил я. — А ты, Тягин, пни там под столом товарища подполковника ногой что ли куда-нибудь. Чего вы тут пустые звуки издаёте? Давайте уж к делу что ли…

Оба удивлённо уставились на меня. Впрочем, удивление их было чрезвычайно кратковременно, сменившись одобрительным смехом. Причём Старожилов засмеялся многозначительно, а Тягин — с некоторым облегчением. После чего Старожилов предложил снова промочить горло. Без тостов.

Тягин молча налил, и все молча же выпили.

— Будем начинать-то? — поинтересовался подполковник, прервав вновь установившуюся тишину. Я, конечно, не сильно спешу. А вот вам бы…

— Знач так, — прервал его Тягин. (Причём сделал это с видимым удовольствием. Очевидно ему не терпелось хоть чем-то Старожилова уколоть). — Своими силами мы это дело не потянем ни при каком раскладе, и ни за какие деньги. Сил таковых нет. Хоть ушибись.

Он сделал паузу и окинул нас взглядом, который, не смотря на полное несоответствие сложившейся ситуации можно было принять за торжествующий.

Старожилов, отвернувшись, принялся тихо отбивать такт пальцами по столу и созерцать неяркое зимнее небо. Я последовал его примеру. Но по столу стучать не стал.

— Что можно сделать, — утвердительно продолжил Тягин. — Вернуть из-за границы хотя бы двух человек из поразъехавшихся. А всю работу проводить на базе нашего бывшего конкурента — НИИ имени Бокова. Тогда будет шанс.

— Это ты меня подгружаешь? — уточнил Старожилов.

— Именно, — подтвердил Тягин. — И на полном серьёзе.

Подполковник с непроницаемым видом извлёк из бокового кармана блокнот и ручку. По его виду можно было предположить происходящую внутри него борьбу недоверия и заинтересованности.

— Подробнее, — произнёс коротко.

Надо заметить, что Тягин со мной предварительно своими идеями не делился. А посему я внимал ему, будучи заинтригованным не меньше Старожилова.

— Вообще под проект в своё время собрали группу из разных отделов, — продолжил Тягин. — Меж, так сказать, ведомственную. Руководителем был… Неважно. От него толку особо не было, да и помер он. Здесь два ключевых персонажа. Первый — Миша Пушечкин. Михал Борисыч то есть. Он вёл собственно технологическую часть. Ныне проживает в Из, самом что ни на есть, раиле. Второй — Хомич, его прозвали Краеведом. Этот был ведущим конструктором. Теперь в Чехии. Это мы тут только…

— Документация сохранилась? — прервал его Старожилов.

— Ага, — не без гордости подтвердил Тягин. — Нашёл я. Только её дорабатывать надо. Не закончили ведь.

— Что именно нужно доработать?

— Так… Электроника была готова. Совместимость с блоком управления всего изделия опробована на испытательном стенде. Правда элементная база вся была советская. Кстати — я нашёл на складе пару ящиков с радиодеталями. А вот рабочая часть должна была быть изготовлена из композитного материала с заранее заданными свойствами. Здесь как раз колдовал Пушечкин. И сотрудничал он с одним институтом в Москве. Надо уточнить. Без решения этой проблемы не пошёл бы весь конструктив. А он военным очень понравился. Требовались лишь корректировки в соответствие с фактическими параметрами полученного материала. И вообще, Старожилов, неужели в НИИ имени Бокова не в состоянии были дотянуть эту тему?

— Заход туда был. Но они результат не гарантировали. Спихнули на вас.

— А мы, стало быть, обязаны гарантировать?

— Мы — да.

Я отметил, что Старожилов употребил слово «мы».

— Это, короче, подстава, — уверенно предположил я. — В том числе и вас, товарищ подполковник.

Старожилов не ответил. Лишь слегка сдвинул брови. Ему, понятно, меньше всего хотелось обсуждать с посторонними свои карьерные расклады.

— Не верю я, что НИИ имени Бокова не в состоянии дотянуть эту тему. По крайней мере, по сравнению с трупом нашего СПТИ их возможности…

— Решение принято, — напомнил Старожилов.

— А скажите друзья мои, — спросил я, — не посещала ли вас мысль навроде того, что некто премудрый и злонамеренный задумал весь этот проект взять и похоронить? И подстраховаться перекладыванием ответственности за всё это на нас, никчёмных? А в нашей никчемности этот некто явно не сомневается. И правильно делает. Так что может выбор нас и не является бюрократической ошибкой. А значит, что если дела у нас вдруг пойдут, то… не возрастают ли наши риски с другого бока? Что скажете, подполковник?

— Что скажу? Сказать — посещала? Скажу. Посещала. И посещает до сих пор. Давайте договоримся, что это — не ваша проблема. Вы мне вот что теперь скажите. То, что ты от меня, Тягин, затребовал — этого для вас достаточно? Или потом будете дальше мозги мне полоскать?

— Это — необходимое условие, — уточнил Тягин. — А насколько оно достаточно — станет ясно позже. Я думаю — остальное решаемо.

— Ну, смотрите, ребята, — напомнил Старожилов. — Терять вам есть чего.

Следующая наша встреча состоялась через неделю в кабинете Тягина.

Подполковник был спокоен и сосредоточен.

— Так что у нас нового, коллеги? — деловито поинтересовался он. — Какие мысли?

— Нового у нас разве что то, что мы вновь увидели вас, — признался я. — Мысли — прежние.

— На мне, значит, выезжать вздумали… — недобро усмехнулся подполковник.

— На дано этапе — да, — с фальшивой простодушностью подтвердил Тягин.

— Тогда, внимание — вопрос. К тебе, Тягин. Краевед. Подробнее.

Тягин понимающе кивнул.

— Я тут и сам пытался повспоминать. Понимая, что интерес к нему у тебя будет. Ну что… Возраста он — года с шестидесятого, чуть постарше вот (он назвал меня по имени-отчеству). Родом из Средней Азии. Закончил в Москве авиационно-технологический институт. Потом служил в армии. Вернулся в Ташкент, работал на авиационном заводе. Оттуда уже в перестройку приехал в Москву, и затем — к нам. Устроился через кого-то из однокашников. Парень был очень толковый, умел находить нестандартные технические решения, которые другим и в голову не могли прийти. Потому и к «Гипотенузе» его привлекли. Но так — сам в себе… Лишнего слова не произнесёт. А уж как выпьет — тем более. Обычно по пьяни у всех языки развязываются, а тут — наоборот. Похоже, что надолго он у нас в СПТИ задерживаться не собирался. Это, конечно, моё предположение…

— Ну а Краеведом-то как он стал? — перебил его Старожилов.

Тягин неожиданно недовольно на него зыркнул.

— Как-как… Сопи, да не капь! Давай по порядку. Подвожу уже…

Он сделал паузу явно назло Старожилову, и неодобрительно вздохнул.

— Вот кто авторской песней у костра и в кустах рядом увлекался, кто в кавэенах кривлялся, а этот внутри себя держал нечто такое явно для него более важное, чем всё снаружи. Что — не знаю. И вот появляется в какой-то газете его статья, что мол есть в нашей губернии бывшая усадьба инженера Глыбова. Который эмигрировал после революции, и на Западе стал одним из светил в области теории и технологии производства зубчатых передач. А также написал что-то философское, не помню, но шуму вокруг этого было там немало. Кстати, прочесть бы что ли… В усадьбе в то время располагался детский дом. Теперь вот восстановили её. Ты-то, Старожилов, поди не в курсе, а вот он (Тягин метнул ехидный взгляд в мою сторону) — очень даже.

Намёк его подразумевал под собой моё близкое знакомство с Адрианой Анатольевной, директрисой упомянутого музея-усадьбы.

Я этот его укол пропустил мимо ушей, а подполковник на тот момент ничего не понял, хотя позже, конечно, выяснил что к чему.

Усадьба Глыбова действительно долго использовалась под детский дом до тех пор, пока в середине девяностых там то и дело не начали появляться иностранцы, странноватые, но при деньгах. Потом какой-то подозрительно добрый европейский культурный фонд предложил финансировать работы по восстановлению. А детей, по большей части, усыновили за границей. Губернские чиновники, будучи задействованы в процессе, разумеется, оказались не против. Дело пошло, и худо-бедно к моменту нашего разговора в порядок привели не только саму усадьбу, но и обширный и судя по составу весьма редких в наших местах растений, в некоторой степени даже -реликтовый парк вокруг неё. Теперь всё это хозяйство уже около года как возглавляла Адриана Анатольевна, которая помимо прочего активно взялась за развитие там медийной и туристической составляющей. Злые языки утверждали, что она «в эту деревню» была сослана. Но если и так, думаю, что к её же пользе.

— Вот с тех пор и прозвали Хомича Краеведом, — продолжил Тягин. — Уволился он в начале девяностых, а где-то в середине неожиданно уехал в Чехию. Хотя почему неожиданно?

Тягин вдруг осёкся и обвёл нас то ли настороженным, то ли торжествующим взглядом. И тут же шлёпнул себя ладонью по лбу.

— Костич! — громко возвестил он. — Это Костич дал ему наколку, когда вернулся из Европ. Чуваки! Есть тема! Не знаю, есть ли у них теперь контакты… Хомич, Костич… В рифму, блин!

— Это кто такой? — спокойно поинтересовался Старожилов.

Тягин достал откуда-то из стола бутылку «Боржоми», налил себе стакан и тут же залпом выпил. При этом нам не предложил. Я мысленно простил его, списав невинную бестактность на чрезмерное возбуждение.

Пытаясь сосредоточиться и потерев ладони, он приступил к дальнейшему повествованию.

— Костич тоже работал у нас. И тоже инженером. Запомнился, правда, больше из-за брата.. Скандалище был… Отца их из партии попёрли… Но если по порядку, то сам Костич в СПТИ попал как и я из нашего же института. Только он после выпуска два года отслужил в армии лейтенантом — «пиджаком», так как у нас была военная кафедра, и я, между прочим — старший лейтенант запаса. Так что разным там младшим сержантам (он снисходительно покосился в мою сторону) прошу проявлять уважение к господам офицерам… Короче, Костича я давно знал, хотя и не близко. Родители его были родом из Донбасса и оба происходили из тамошних сербов, хотя сами понимаете — в несколько разбавленном варианте. Мать работала врачом в кардиодиспансере, а отец — главным инженером строительного треста, номер не помню какого. В семидесятых он строил в Москве какие-то объекты, вроде гостиницу, вместе с югославами. И завязав с кем-то из них знакомство, взялся выяснять свои корни в тех местах. Не знаю точно, насколько он преуспел, но в Югославию они с женой пару раз ездили. А брат Костича закончил строительный техникум, тот же, что и ты (он кивнул мне), но больше ездил по соревнованиям, поскольку был мастером спорта по боксу. Вроде даже — международного класса. И вот — доездился. Поехал как раз в Югославию, и так ему понравилось, что решил там остаться. Это я про скандал. А Костич наш… Инженер он был не плохой, подрабатывал у нас в Центре НТТМ. Но близко я его не знал. Так вот в начале девяностых, когда тут всё посыпалось, мне рассказывали, что он ездил в Чехию брата навестить. Ну и насчёт работы. Как брат в Чехии оказался — не знаю. И вроде Краевед его просил разведать, что там да как. Костич сам вернулся через несколько месяцев, но так тут и остался. Говорят, кстати, там недалеко от усадьбы Глыбова взял в аренду пруды, и рыбу разводит. А вот Краевед вскоре после его возвращения как раз в Чехию и подался. Так вот я думаю, не зацепить ли его через Костича? Как вариант.

Старожилов что-то помечал в своём блокноте.

— Проработаем, — коротко резюмировал он. — А Костич твой этот к «Гипотенузе» не привлекался?

— Нет.

— Кстати, Пушечкин от сотрудничества категорически отказался, — добавил подполковник, многозначительно усмехнувшись. Но не отчаивайтесь, друзья. Полагаю, что в ближайшее время он тебе, Тягин, позвонит. По Костичу этому позвоню я, когда что-то прояснится.

Следующие несколько дней я не общался ни с Тягиным, ни со Старожиловым. Мне показалось, что подполковник намеренно решил отодвинуть меня в сторону, поскольку в складывающейся конфигурации я никакой значимой роли не играл. Мы даже не обменялись номерами телефонов, в чём я специально не проявил инициативы, дабы понять степень заинтересованности новоявленного партнёра. Наверняка и Тягин получил от него соответствующие рекомендации.

Тот, однако, вскоре позвонил мне и сообщил, что срочно вылетает по нашему делу в Стамбул. Попросил не мучить преждевременно расспросами и пообещал все подробности выложить по возвращении. Которое состоялось не позже, чем через неделю. После чего мы тут же встретились.

Вид его был усталым, озабоченным, что впрочем, не отменяло тщательно скрываемого удовлетворения.

— За свой счёт ведь летал, — сообщил он. — С Пушечкиным встречался. Вижу по тебе, что ты и сам догадался.

Я на всякий случай утвердительно кивнул. Хотя, честно говоря, он не угадал.

— Как и предсказал Генка, он мне позвонил и сам предложил встретиться. Пришлось срываться и лететь. Погода дрянь, а то может на пару дней завис бы… Короче — ситуация. Ты про банк «Амброзикс» слышал? Обанкротился. Кучу надутых персон здесь кинул.

— Знаю.

— А кто там бенефициар не знаешь?

— Не знаю.

Зачем я опять соврал? Ведь знал.

— Пушечкин. Чего не удивляешься? Но не тот Пушечкин, который Пушечкин, а — пилемянник евоный. Который, как обычно в подобных случаях у нас принято, собрался уже слинять, но его прямо в аэропорту сняли с частного борта. Генка сказал, что тут же его начальству пошли супертяжёлые звонки. Но начальство удержалось, правда, Генке обломилось за доставленную нервотрёпку. Вот тут то мне наш Пуш и позвонил. Ладно. Встретились. Нашлись кое- как там. Еле- еле. Ему уже кто надо разъяснил ситуацию, и что от него надо. Пить не пил. Да и я тоже, хоть мандраж поколачивал. Даже прошлое не вспоминали, не до того. Разжирел он, однако… Авторитет поверх ремня выпустил. Дал мне флешку, я её тут же качнул себе на ноутбук. Специально купил ведь на такой случай, потратился. Минут сорок обсуждали содержимое. Вкраце — в Израиле стараниями Пушечкина материл, требуемый для «Гипотенузы», уж лет десять назад стали использовать. Довёл он со товарищи его таки до ума. Нюансы он мне рассказал. В основном дело там в совокупности правильно подобранных временных и температурных режимах, да еще ряд тонкостей чисто технологических. А компоненты те же, что и мы предлагали. Я ему напомнил историю про японцев, которые в позапрошлом веке стырили в Англии чертежи военного корабля. Но местные об их намерениях знали и подсунули документацию в так сказать немного откорректированном виде. Так вот линкор тот, или крейсер — бес его знает, как на воду спустили, так он тут же на бок и завалился. А, говорю, Пушечкин? У вас, евреев, ведь тоже не заржавеет? А он мне говорит, неужто ты не понимаешь, что на эту тему люди покрепче нас с тобой договаривались? А там кидать не принято. Тем более, что разработка эта у нас, где надо, числится как повзаимствованная в СССР. Так что если что — надолго не посадят. А про племянника, говорит, я даже и не спрашиваю. Чего тебя спрашивать-то?

На том и разошлись. Ноутбук с флешкой я, как вышел из кафе, отдал поджидавшему меня сотруднику нашего посольства. Билет назад был на руках. И — ходу. Правда, в аэропорту меня как-то уж больно тщательно-внимательно досматривали. Но был я чист и возмущался искренне. И, как говорится — на этом всё, до новых встреч, друзья!

Тремя днями позже суд отпустил племянника Пушечкина под подписку о невыезде, вслед за чем тот незамедлительно изволил исчезнуть, и позже «всплыл» ровно там, где и следовало ожидать. В стране на букву «И», откуда выдачи, как известно нет.

В ту же нашу встречу я напрямую высказал Тягину свои подозрения по поводу отношения ко мне Старожилова. Тягин от неожиданного вопроса замялся, и ничего внятного не ответил. Из чего я сделал вывод, что не ошибся.

Тем не менее, Тягин, возможно, чтобы сгладить ситуацию, неожиданно сам напомнил о Костиче. Видимо решил, что — можно.

— Ты знаешь, — с воодушевлением заговорщика поведал он, — оказывается, Краевед наш и правда живёт в Чехии. И там же проживает вдова старшего брата Костича. А брат-то его с конца восьмидесятых до своей гибели в девяносто третьем занимался в Европе чисто конкретным бизнесом и был близок к товарищу по имени Желько Раджнатович. Слышал о таком?

— Аркан? — уточнил я.

Тягин утвердительно вивнул.

— Так вот брат Костича был женат на барышне родом из Закарпатья, которая после его гибели скажем так испытала по слухам как бы синдром ослабления родительских чувств к двум малолетним сыновьям. Вследствие чего Костич их обоих вывез в Россию. Своих детей у него нет. Со временем, будучи уже замужем за коллегой его покойного брата, дама та вновь воспылала родительскими чувствами и стала требовать возврата детей. Чему Костич успешно препятствовал. Теперь парням давно уже стукнуло восемнадцать, тяжбы судебные утратили смысл. А ещё, прикинь, на Костича выдан ордер на арест от районного суда города Гааги. В девяносто третьем он несколько месяцев пробыл на территории бывшей Югославии. Теперь в Боснии его обвиняют в расстреле пленных мусульман. Я, правду сказать, малость в ступор от таких новостей впал.

— Это Генка тебе рассказал? — уточнил я. — Не жмись. Колись!

Тягин, в отличии от Старожилова, хорошо понимал, что моя заинтересованность в ходе дела имела под собой веские финансовые, в том числе и по его, Тягина части, основания.

По большому счёту меня интересовало лишь, удастся ли Старожилову теперь с помощью Костича вытащить из Чехии специалиста по прозвищу Краевед, чтобы с его помощью создать требуемый элемент великой и ужасной «Гипотенузы». Иначе я рисковал потерять вложенные в проект строительства торгового центра немалые деньги. К счастью, средства некоторых приличных людей со стороны, которые согласились на соучастие в нашей с Тягиным затее, и должны были подключиться позже, на тот момент задействовать я не успел.

— Ну да, кто же ещё… — нехотя подтвердил Тягин. — Ты только, сам понимаешь…

— А то — не понимаю я.

— В общем, Генка сейчас работает по Костичу. Скоро должны мы с ним встретиться.

— Без меня, конечно.

Тягин неопределенно пожал плечами.

— Ты имей в виду, что инвесторы, так сказать, тоже как бы интересуются иногда… — напомнил я. — А то подождут-подождут, да и пошлют нас с тобой…

Тягин принуныл. Но мне отчего-то показалось, что он притворяется.

А я продолжил.

— Не хочу раньше времени волну гнать. Решайте пока организационно-технические вопросы. Дай Бог! Но, чую, как дойдёт до конкретного финансирования, вот тогда повылазиют черти из болота. Ты на откат согласился?

— Нет, — уверенно ответил Тягин.

И, вздохнув, прибавил.

— Пока что.

— То-то же…

Разумеется, в глубине души я надеялся, что чаша сия нас минует. Но понимал: навряд ли. А посему нужно было заранее начать думать о простой и понятной вещи — где и как добыть ещё денег.

К сожалению, так оно и случилось.

Не прошло и недели, как Тягин доложил, что Костич, хоть теперь наверняка и считает его изрядной сволочью, на сотрудничество согласился. Разумеется, будучи правильно мотивированным со стороны Старожилова. Одновременно он прислал мне текст контракта, который ему предлагалось днями подписать в столице.

К контракту у меня замечаний не было, тем более, что в технической его части и сроках выполнения мои строительные образование и опыт разобраться толком не позволяли.

Приходилось надеяться на Тягина.

— Ты сам-то как насчёт этого? — спросил я, когда он перезвонил.

— Нормально, — с обречённой уверенностью произнёс он.

— Денег хватит? Прикинул?

— Я просил больше.

— И откат ещё…

— Ежели откат, то точно не впишемся. И к бабке не ходи.

— Ну что, пусть аванс пока сбросят.

— Тридцать процентов от аванса требуют сразу перекинуть на ещё одну прокладку, второго, блин, порядка за всяческие позарез будто необходимые нам услуги. Вот читаю ещё, значит, с теми теперь договор. Ну — лажа, и есть лажа. Несерьёзно. Сядешь с ними при первой же проверке.

— Пусть тогда переделывают. Попеняй им. Укажи на существенные недостатки. Да и куратора нашего оповестить не помешало бы.

— Да не поможет он. Сразу сам сказал, что тут уровень коррупции даже его шефу непосилен.

— Тогда моё мнение — получить аванс, а хлыщей твоих пустить по боку.

— Ага… Там ещё промежуточный платёж есть, видел?

— Там-то он есть, а мы-то вот с тобой его не увидим. Получить бы хоть окончательный…

— А на что работать будем?

— А на твои, да на мои. Придётся наскребать.

Тягин вздохнул и бессильно выругался. По его тону я понял, что он предварительно пришёл к той же мысли, что и я.

И задал ему вопрос, который меня самого мучил не первый день.

— А вот если Краевед твой не приедет?

— Повешусь тогда, — равнодушно, но не искренне предположил Тягин.

— Легко же ты отделаться хочешь! А я?

— Человек свыше наделён свободной волей.

Ни шутить, ни унывать не хотелось.

Если сумбур наших мыслей по поводу дальнейшего развития ситуации можно было определить как план, то следует заметить, что по плану всё и двинулось.

Контракт Тягин подписал. Аванс получил. После чего ему немедленно принялись докучать полученные в нагрузку столичные партнёры. Он же занял бескомпромиссную переговорную позицию, настаивая на том, что денег и так недостаточно, а свою долю они смогут получить лишь после окончательного расчёта. Или, как вариант — частично после промежуточного, если таковой будет иметь место. На попытки психологического давления он отвечал в старых традициях, что означало «а то вообще ничего не получите».

— Пригласи их сюда, — предложил я, выслушав его доклад. — Тут по-нашенски побеседуем…

— Сам пока, — коротко возразил он. — Дальше будем посмотреть.

Тем временем Старожилов сообщил о скором приезде Краеведа. Во что мы с Тягиным, признаться, боялись верить. Но, оказалось, зря.

— Неужто дело наше двигается? — удивлённо спросил меня Тягин, после того, как получил подтверждение ещё и от Костича.

— Беги в церковь, свечку поставь, — посоветовал я.

Он как-то странно промолчал. Будто хотел что-то ответить, но передумал.

Надо заметить, что Тягин, несмотря на весь свой профессиональный цинизм перестроечного околокомсомольского деятеля, имел некоторую склонность время от времени порассуждать на темы метафизического характера. На что я его, признаться, иногда провоцировал. Но в тот раз как-то не обратил внимания на то, что не услышал от него привычную развёрнутую отповедь в духе эзотерично-атеистичной пропаганды.

«С чего бы это?» — нужно было подумать мне.

Я, однако, ничего такого не подумал. Вместо этого подождал, не соблаговолит ли партнёр мой озвучить по собственной инициативе какие либо подробности. И не дождавшись, твёрдо решил до поры абстрагироваться от ситуации. Благо, дел хватало и помимо.

Абстрагирование, однако, вышло недолгим. Поскольку всего лишь через несколько дней Тягин слегка сконфуженным тоном сообщил, что недавно прибывший Краевед настаивает на встрече со мной.

— Со мной? — удивлённо переспросил я. — Откуда он про меня вообще знает? Ты что ли наплёл чего?

— Я… — сознался Тягин.

— Ну?!

— Да тут вышла заминка с оформлением на него допуска в НИИ имени Бокова. И он попросил на время разместить его поближе к усадьбе Глыбова. А я упомянул, что в нашей схеме присутствует человек, хорошо знакомый с тамошней директрисой… Тут он и взял меня в оборот.

— От меня-то что надо? — продолжал недоумевать я.

Тягин же продолжил темнить.

— Он сам всё разъяснит, и ты поймёшь. Человек — то нужный… В том числе, замечу, и — тебе. Чего бы не поговорить…

— Вези, раз нужный, — сдался я. — Это я у вас не нужный…

— Да это Старожилов тут секретность нагнетает, — нехотя принялся оправдываться Тягин. — В голову ему вступило…

— А ты и рад стараться… Шифруйтесь, стало быть, дальше. Мы на дураков не в обиде. Короче — давай, вези Краеведа своего. Только разве вот…

— Что? — нахмурился Тягин.

— Беседовать будем с ним наедине. Вот что.

Тягин изобразил недовольную гримасу.

— При необходимости будешь оповещён дополнительно, — добавил я.

Не знаю, доложил ли он диспозицию Старожилову, но спустя пару дней явился ко мне в компании смуглого, хорошо, но довольно небрежно одетого худощавого человека среднего роста. Глаза его показались мне бесцветными, от чего создавалось впечатление, что взгляд его направлен куда-то вглубь моей черепной коробки. Вместе с тем он не был ни вызывающим, ни пронизывающим.

— Александр Андреевич Хомич, — коротко представил его Тягин.

Сам же он вёл себя подчёркнуто официально безо всяких намёков на фамильярность.

— Мне нужно отлучиться, — заметил он тоном, будто делает одолжение и в то же время намекает на то, что без него разговор будет «так себе». — Дело срочное…

— Сожалею, но препятствовать не смею, — смиренно вздохнул я.

И обратился к Краеведу.

— Чаю не желаете? Есть зелёный, девяносто пятый.

Краевед удивлённо вскинул брови.

— Настоящий?

— Самый что ни на есть! Чисто узбекский.

Краевед ностальгически улыбнулся.

— Желаю.

Я попросил принести чаю.

Тягин, поняв, что на него больше никто не обращает внимания, молча вышел вон.

Мне не хотелось, чтобы у постороннего человека создалось впечатление о некотором раздрае в нашей команде, потому провожать его довольным и насмешливым взглядом я не стал.

— Итак, Александр Андреевич, — приветливо обратился я к Краеведу, — я — вас. Внимательно.

— Я думаю, что без понимания важности известной вам просьбы для меня, вы можете воспринять её недостаточно серьёзно, — начал он. — Потому должен сделать кое-какие пояснения. Можно сказать даже — вынужден…

Я понимающе кивнул.

— Мой коллега… бывший… Тягин вам обо мне рассказывал?

— В самых общих чертах. В таких общих, что общее не бывает. Так что знать о вас я ничего толком не знаю.

Вряд ли он мне поверил, но это ничего не меняло.

Способность вызывать людей на откровенный разговор, помимо прямого давления, у меня всегда напрочь отсутствовала. Расположить к себе собеседника — это не моё. Да и облик мой тому, пожалуй, не в помощь. Потому я свыкся со спорной мыслью, что при случае тот, кому нужно — выложит сам, а нет, значит — и не надо. Сейчас, на первый взгляд, был как раз такой случай.

— В детском доме, который располагался в усадьбе Глыбова, находился мой сын. До последующего усыновления за границу. Пытаюсь его найти.

Краевед пристально следил за моей реакцией.

Сопоставляя сказанное им с тем, что ранее слышал от Тягина, я смутно начал кое-что понимать. Но недоумение ещё не уступало, было совершенно искренним и Краеведом, видимо, ожидаемым.

— Может быть, там остались какие-нибудь архивы… или кто-то из бывших работников, местных жителей что-то знает… — продолжил он. — В таком вот плане как бы…

— Ничего не понимаю, — заверил его я. — Давайте как-то поподробнее что ли…

— Поподробнее… — согласно кивнул он.

В этот момент у меня заверещал лежащий на столе телефон. Я на секунду отвлёкся, но не стал отвечать и, извинившись, выключил звук. Затем, то же сделал и с проводным аппаратом слева от себя.

— Я отнимаю у вас время… — вежливо предположил Краевед.

— Но я всё-таки хотел бы вас выслушать — подбодрил его я.

— В своё время в Ташкенте я был в близких отношениях с одной девушкой. Она была дочерью тамошнего партийного бая. Он планировал выдать её замуж в своих клановых интересах. Когда узнал, что мы встречаемся, меня стали прессовать со всех сторон. И не только меня — всю семью. На что уж отец мой был человек не из простых — один из главных специалистов в урановой отрасли. В итоге мне пришлось уехать. О том, что моя девушка беременна, я тогда не знал. Мы договорились, что будем писать друг другу до востребования. Когда её положение стало заметно, её отправили в Кара-Калпакию к родственникам матери. Там и родила. Сначала ребёнка собирались оставить на воспитание в надёжной и молчаливой семье в дальнем кишлаке. Но потом кто-то из аксакалов рода её отца сказал ему, что мальчик должен покинуть их землю. Так он оказался в том самом детском доме. Девушку мою всё-таки выдали замуж. Ещё троих родила. Теперь живёт в Лондоне. И тоже ищет нашего сына. Тем более, муж давно умер. Такие дела. Я, собственно, поэтому и переехал из Москвы сюда, в Переяславль-Заречный. Поближе к детскому дому. Пытался найти ходы туда. Даже статью написал про усадьбу Глыбова. (Он усмехнулся). Но мало того, что прав у меня никаких по документам не было, так ещё и дом этот детский оказался уж больно какой-то не простой. Воспитанников мало. Режим строже, чем обычно. Так у меня ничего и не вышло.

— Откуда же вы узнали об усыновлении? — спросил я.

— От матери его. Позже. Мы с ней на связи, хотя с тех пор ни разу не виделись. Она кому-то заплатила здесь. Но известен лишь факт. Без подробностей.

— Тогда — имя, фамилия, год рождения. Мальчика, само собой. И именно так, как он там у них числился.

Краевед жестом попросил лист бумаги, получив который, собственной перьевой ручкой чётким, старомодным каким-то почерком написал всё, о чём я просил, и подвинул мне.

— Сами понимаете, что обещать результат не могу, — сказал я. — Но порыться там мы пороемся предметно. Кстати, откровенно — вы считаете, что тема с «Гипотенузой» может реально вырулить?

Похоже, Краевед оказался несколько удивлён моим сомнениям.

— Шансы приличные, — уверенно заявил он. — База нужна. Если зайдём в НИИ имени Бокова, то вполне можно. В СПТИ-то Тягин всё похерил… Кто бы знал…

— Это — да, — согласился я. — А если не секрет, вы в Чехии чем промышляете?

Краевед неожиданно всплеснул руками.

— А можете себе представить — тем же, чем и Глыбов! Только без теории. И без философии тем более. Зубчатыми передачами. Конструктив. Расчёт. Настройка оборудования. Недавно вот программу написал. На «Шкоде» опробовали. Ничего — пошло. Я этим делом еще в Ташкенте заинтересовался. Там у нас на заводе в технической библиотеке нашлись его книги, изданные в Германии на немецком языке в тридцатых годах, ещё чуть ли не до Гитлера. Хорошо, я немецкий учил. А уж теперь-то…

— Как-то всё закручивается … — неопределённо высказался я.

Определённее не получилось. Вместо этого я задал ещё один вопрос.

— И если не секрет — неужели вас выудили из Европы одной лишь перспективой (замечу — не то чтобы призрачной, но сами понимаете…) найти данные об усыновлении вашего парня?

Краевед невесело усмехнулся.

— Да не секрет… Мне сложно было отказать нынешнему мужу вдовы брата Костича. Понимаете? Ну вот… А как я понял, Костич взамен пообещал помочь в восстановлении её материнских прав. Хотя ребята — то уже совсем не маленькие… Но это их дела. И да, Тягин обещал хорошо заплатить. Как вы считаете — заплатит?

Он посмотрел на меня так, будто был уверен, что платить на самом деле буду я.

Что мне оставалось ответить?

— Куда он денется… Да — никуда! Заплатит, как миленький. Даже не сомневайтесь.

Краевед не выказал никакой видимой реакции. Мне показалось, что задав мне вопрос, он на самом деле думал о чём-то другом.

— Вы знаете… — удивлённо заметил он. — Странное дело… Похоже, что здесь и сейчас меня покинуло ощущение, которое много лет жило во мне как бы в фоновом режиме… Неужели — правда?

Он как-то даже подозрительно посмотрел на меня.

— Вы это о чём? — осторожно поинтересовался я.

— Да вот знаете, на каждом этапе своей жизни я оказывался там, где вскоре всё должно было разрушиться. Когда я вернулся из армии в Ташкент в восемьдесят четвёртом, я не то чтобы понял — почувствовал, что что-то изменилось. И меняется дальше. Не к лучшему. Прошло немного времени, и всё стало понятно. Когда устроился в СПТИ несколькими годами позже, он тоже долго не протянул. Даже институт, который я закончил, теперь присоединяют к Московскому авиационному. Знакомые говорят — дело времени, вопрос решён. Едва я нашёл детский дом, где содержался мой сын — взяли и расформировали. Да и в Европе этой… Нет, вроде всё нормально. Сыто, удобно. Но боюсь я, это — по инерции. Пидерсия крепчает. Причём — во всех смыслах. Так вот теперь здесь нет у меня такого ощущения. Пропало куда-то. Может на время… Посмотрим.

— Всё же вы меня напугали, — не то в шутку, не то всерьёз признался я. — Пропало — не пропало… Не надо нам тут таких аналогий. И без того не легко.

Перед тем, как попрощаться, я ещё раз пообещал порадеть о его просьбе. И сразу после его ухода позвонил Адриане Анатольевне. От которой, кстати, обнаружились два непринятых вызова.

— Архив сдали в область, — равнодушно пояснила она. — Если уж нужда такая, могу посодействовать. Сама точно копаться не буду. Элементарно некогда. А сотрудники из бывших у меня есть. Можно попробовать побеседовать осторожненько… Кстати, ты вот на звонки не отвечаешь, а я завтра буду в Переяславле.

— Ну так здорово! — воскликнул я. — Надеюсь, ты меня не проигнорируешь? Две недели уже не виделись… А не отвечал — так совещание было. Обычное же дело.

— Не знаю, не знаю, — с издевательской задумчивостью протянула она. — График плотный. Впрочем, я наберу тебе, если будет возможность.

Я понял. От меня требовались встревоженность и смятение. Плавали, знаем.

— Так ты передай ей, возможности этой, от меня нижайшую просьбу, чтобы она была. Ладно?

— Ладно, — высокомерно ответила она.

Бьюсь об заклад, что при этом она довольно улыбнулась.

Я тоже было улыбнулся. И возможно, некоторое время пребывал бы в каких-никаких улыбчивых состояниях, если бы ситуацию не испортил звонок Тягина.

Он был краток. Даже не поинтересовался результатом общения с Краеведом.

— Нужно срочно подписывать боковик с НИИ имени Бокова. Денег просят больше, чем дают нам. Откажемся — всё. Вилы.

— Дай подумать, — язвительно предположил я. — Не понимаю, неужели всё-таки денежки понадобились? Это сколько же?

Он назвал сумму, в ответ на что я непроизвольно и мгновенно отправил их со Старожиловым по всем известному адресу.

— Ищите сами, где хотите. Понял? Я вам не Гознак.

Денег требовалось, конечно, гораздо меньше уже вложенных в торговый центр. Но помимо сложности и крайней нежелательности их перенаправления с других проектов, явно вырисовывалась невозможность возврата.

Тягин как-то уж слишком громко сопел.

— Ты носом что ли разговариваешь? — поинтересовался я.

Он не отреагировал.

— Есть вариант взять кредит под залог здания СПТИ. И процент не большой. Только вот отдавать как?

— И я о том же. Как вот?

— Ничего не придумаешь? — с исчезающей надеждой произнёс Тягин. — Ведь — вилы!

И с подленьким вздохом прибавил.

— Тебе ведь — тоже…

Я знал это и без него.

— Бери своего бесполезного одноклассника, и дуйте сюда, — предложил я. — Поговорим душевно.

А как в такой ситуации по-другому разговаривать?

Итак, они явились. И привычно уселись напротив.

Для начала я заставил их минут пятнадцать ждать, принимая звонки по телефону, и перезванивая кому-то сам. И лишь затем снизошел до подчёркнуто высокомерного общения.

Впрочем, их это, судя по всему, не слишком заботило.

Старожилов был непроницаемо спокоен. Тягин старательно прятал то и дело на мгновение проскальзывающую на физиономии улыбку виновного, но отчего-то помилованного мошенника. По их виду можно было предположить, что они ничуть не сомневаются в том, что деньги я найду. Что меня изрядно рассердило. Поскольку решение у меня на тот момент уже созрело, но эти двое об этом знать никак не могли.

— Вопрос первый, — начал я, пытаясь сохранять спокойствие. — Почему это, Тягин, твоя калькуляция оказалась меньше, чем в НИИ имени Бокова? За ту же самую, практически, работу.

— У нас — госконтракт, — невозмутимо парировал он. — Ограничения есть. А для них это — просто договор со сторонней организацией. Накрутили коэффициенты. Формально имеют право.

— А что, сделать так, чтобы они этим правом не воспользовались — слабо? — обратился я к Старожилову.

— Слабо, — неохотно согласился он. — Наш административный ресурс в данном случае не тянет. Нет, поддавить-то можно. Но будет хуже. Если и не откажутся — то будут говнять втихорца. А так с ними нормально отношения складываются. Режим благоприятствования.

— Короче — ответственности никакой, а заработок — приличный, — констатировал я. — Молодцы. Люблю таких. А мы — лохи.

На «лохов», разумеется, никто не обиделся.

— Тогда так, — продолжил я. — Геннадий Тимофеевич, извольте в дальнейшем держать меня в курсе всех, я повторяю — всех нюансов реализации нашего проекта. На любой вопрос я должен получать незамедлительный и чёткий ответ. Краеведу допуск пробили?

Старожилов утвердительно кивнул. Тягин хотел что-то добавить, но подполковник жестом остановил его.

Я заметил. И меня слегка понесло.

— Вы согласны? Что-то смущает? Если вы считаете, что меня можно шантажировать вложенными в торговый центр деньгами — тогда прямо сейчас завязываем с этим и расходимся.

Они переглянулись.

— Принимается, — коротко произнёс Старожилов.

— А у тебя, Тягин, есть кому Краеведу там помогать? Один ведь что он там сделает…

— Есть, — ответил, будто очнувшись, тот. — Троих с ним командирую. Дорабатывают у меня последние договора с нефтяниками… Не дураки.

— Сбрось договор почитать. Аванс перебросишь им. Я добавлю. Дальнейшая оплата по этапам. Постарайся этапов побольше сделать. Всё. Идите отсюда. И, да, Геннадий Тимофеевич, если не секрет… Вы ранее когда-нибудь подобные производственные дела курировали?

Старожилов посмотрел на меня сначала удивлённо, затем — с недоброй усмешкой.

— Угадали. Ни разу.

— Надеюсь тогда, что вы знаете, зачем вас на эту тему поставили. Или на худой конец — догадываетесь.

Назначение непрофильного куратора, сильно повышало шансы на то, что вся история с нами имеет дурной запах. Разумеется, если это сделано намеренно. Тем не менее, иных вариантов, кроме как продолжать начатое, у нас не предвиделось.

Старожилов коротко кивнул, давая понять, что понял мой намёк. Но и обсуждать это не намерен.

Они вышли из кабинета.

Возможно со стороны могло показаться, что я с удовольствием диктовал им свои условия, которые они вынуждены были принять.

Но я прекрасно понимал, что был не прав, обозвав всех нас лохами.

Лохом здесь являлся один лишь я.

На следующий день я приступил к распродаже на бирже акций, на которых рассчитывал в будущем хорошо заработать.

Время показало, что так оно бы и произошло.

Глава 2

— Отчего же я страшненькой не родилась? — со вздохом произнесла Адриана Анатольевна, осуществляя контрольный осмотр себя в зеркале перед тем, как отправиться в министерство.

— Кокетничаешь? — уверенно предположил я. — Если что — у меня есть пара комплиментов.

— Конечно, кокетничаю, — снова вздохнула она. — Но так хотелось бы сказать это от чистого сердца…

Врёт.

— Ладно, станет кто домогаться — звони. Спасу. — Ободрил её я.

— Ещё чего…

Она обернулась и одарила меня ледяным и насмешливым взглядом. Тут мы оба прыснули от смеха, она погрозила мне на прощание кулачком и скрылась за дверью.

Я выглянул в окно. У подъезда ждала разъездная «Волга» министерства культуры. Приличный персональный автомобиль Адриане Анатольевне по статусу не полагался. Что её, по видимому, не сильно смущало.

Может ли женская красота стать помехой в карьере? Запросто. Нет, конечно, иные — напротив умело используют данное природное преимущество, поочерёдно (а иногда и — одновременно) покоряя необходимых для продвижения по службе мужчин. А нынче, Боже мой, иногда и — женщин. Но в случае Адрианы Анатольевны всё выходило как-то наоборот. Она, разумеется, ценила карьерный рост, но себя — сильно больше. А потому занимая некоторую очередную должность, старалась (и — умела) не соответствовать должности этой, а напротив — добиться соответствия должности себе. Мне она категорически запретила составлять ей хоть какую-нибудь протекцию. Не то, чтобы она старалась кому-то (да и — себе самой) доказать, будто в состоянии продвигаться по служебной лестнице исключительно за счёт личных деловых качеств. Она вообще не ставила цели такой — продвигаться, будучи уверенной, что всё пойдёт само собой. Еще одной её отличительной особенностью был непременный, хотя тщательно дозированный творческий подход к обычной бюрократической рутине. За что её всегда ценило начальство уровнем выше непосредственного. Последнее всегда опасалось быть подсиженным, но подставить Адриану Анатольевну как опасного конкурента никому не удавалось. Да и она никогда не занимала место своего начальника, перемещаясь всегда в иное подразделение, но с повышением собственного статуса.

В ранней молодости она быстро выскочила замуж за однокурсника — невзрачного кудрявого блондина с круглым, простоватым лицом. Очевидно, она рассчитывала, что этот парень будет всю жизнь ей, красавицей, восхищаться и носить на руках. Потому, случайно узнав о его невероятных по количеству похождениях налево, была не столько шокирована, сколько просто удивлена.

«Он?!» «Мне?!» «Ха!», — сказала она себе и подала на развод.

Бесплодие, которое констатировали у неё врачи, причиной быть не могло, поскольку выявилось чуть позже.

В дальнейшем, в отношениях с мужчинами она стала более осмотрительна, и ещё более цинична.

Я на этот счёт иллюзий не строил.

Вообще любому мнящему себя знатоком женщин полезно иметь в виду, что познания его реализуемы ровно настолько, насколько это объектом дозволяется. И не более того. Ну, там — плюс-минус…

— Тебе бы в артистки какие-нибудь, или уж в певицы надо было подаваться, — заметил я, когда она сообщила мне о новом назначении. — Да вот умна ты слишком. Недостаток, однако, серьёзный… Ну так что же — заведуй своей усадьбой. Типа врио барыни на госконтракте.

Я знал, что она мечтала о ребёнке, но никогда не поддерживала разговоров на эту тему. Теперь ей исполнилось тридцать семь. Наверняка она что-то решала для себя, и не в малой степени с учётом этого согласилась удалиться от губернского общества.

Подробностей по поводу Краеведа я ей не озвучивал, лишь сообщил данные ребёнка, присовокупив замечание о крайней важности момента.

На это она как бы между прочим заметила, что по слухам от бывших сотрудников в детском доме содержалось около полусотни деток, которым довелось стать нежеланными отпрысками довольно известных, просто известных, и малоизвестных, но влиятельных родителей.

Количество воспитанников было сильно ниже положенных нормативов, зато снабжение — заметно лучше. Персонал держался за места, при этом никого не сокращали вплоть до расформирования.

Обещанная Адрианой Анатольевной протекция сыграла свою роль. Разрешение на работу с архивами было получено неофициально, что меня ничуть не расстроило. Так было даже лучше.

В областной архив была отряжена невзрачная (надеюсь, она это никогда не прочтёт), безуспешно гримирующая многочисленные прыщи на лице, барышня в очках.

Правда, очки её были модными и очень дорогими. А умение работать с документами — редким по эффективности.

Не секрет, что въедливые, педантичные и занудные сотрудники, одним видом своим создающие кислое выражение на лицах позитивных и энергичных коллег, при правильном использовании бывают крайне полезны. То, что запросто «профукает» общительный весельчак, такой «скрипучий тормоз» ни за что не упустит.

И я снова убедился, что ценю барышню не зря и премии свои, обычно получаемые втайне от остальных сотрудников, она, безусловно, заслуживает.

Ежедневно, в течение четырёх рабочих дней я получал от неё отчёты, по результатам которых мы вносили коррективы и стремились придать нужную системность нашим поискам.

На пятый день появились результаты.

Договоров на усыновление отыскать не удалось. Очевидно кто-то, знающий тему, да к тому же и с доступом, всё же творчески подошёл к бумажной бюрократической текучке и кое-что изъял из скромности, либо — на память. Однако подготовительные материалы, по которым несложно было установить положение дел, сохранились в достаточном количестве. Даже откорректированные в последствие черновики некоторых окончательных документов.

В итоге на моём столе оказались данные по усыновлению сразу нескольких воспитанников помимо сына Краеведа. Все как один уехали в Германию. Что со всем этим делать, я не имел ни малейшего представления.

К тому времени Адриана Анатольевна, проявляя здоровую чиновничью инициативу, наладила контакты с упомянутым выше немецким фондом, и даже выправила себе соответствующую зарубежную командировку. В качестве «паровоза» она выбрала министершу культуры, с которой не слишком ладила. Но разве, хотя бы на время, не объединит идея совместной поездки за границу за счёт бюджета даже и более явных недоброжелателей? Конечно, министерша выглядела отнюдь не выигрышно на фоне статной и длинногачей (по народному выражаясь) Адрианы Анатольевны. Она была старше, внешне менее привлекательна, хотя и не лишена вкуса в одежде. Адриана же Анатольевна была достаточно умна, чтобы без нужды не затмевать начальницу, и выглядеть скромно и неброско. Насколько, понятно, это вообще было возможно. Ну, уж если бы эта самая нужда появилась…

Впрочем, это всё — их, женские заморочки, к делу не относящиеся.

В результате поездка состоялась в компании ещё двух дам из областного правительства.

Я не просил Адриану Анатольевну пытаться узнать что-нибудь сверх того, что стало известно с её помощью. Не имело смысла. Имён и фамилий усыновителей, а также их адреса, хоть и давнишнего, для начала было достаточно. Но понять, что именно побудило охладевших в последнее время к судьбе усадьбы немцев в своё время активно её отстраивать, было бы любопытно.

Впрочем, расспрашивать «в лоб» незнакомых ранее людей, Адриана Анатольевна разумеется, не решилась. Сами же люди из фонда рассказали, будто финансируются целым рядом крупных промышленных корпораций с целью сохранения творческого наследия выдающихся представителей немецкой инженерной мысли. Поскольку Глыбов творил на территории Швейцарии и Германии, он также попал в эту категорию.

Адриане Анатольевне предложили между делом зарегистрировать под эту тему некоммерческую организацию. Она обещала было подумать, но думать ей не пришлось. Потому как министерша, о том проведав, быстро оценила перспективность сотрудничества. И тут же идею активно поддержала, пообещав лично всё это курировать.

«Еще бы… — подумала Адриана Анатольевна. — А я теперь носись сама с регистрацией и медийным всяким сопровождением…»

И согласилась, поскольку выбора у неё не было.

Сообщать Краеведу о том, что удалось узнать, я не спешил, чтобы не отвлекать его от работы. Однако тот однажды позвонил сам, и попросил в один из выходных дней организовать ему поездку в усадьбу Глыбова.

Тягин, поворчав что, мол вози его туда-сюда, своих дел что ли мало, отказать не решился и взял на себя трансфер. Адриана Анатольевна, как-то не очень искренне посетовав на загруженность, согласилась всё же лично встретить и приветить.

Она снимала дом в ближайшем райцентре, и ввиду невозможности самой вести хозяйство, завела прислугу в виде шустрой и проворной местной разведённой девицы Анюты. Которая, во время моих посещений никогда не исчезала вовремя, непременно находя повод хоть ненадолго задержаться.

Адриана Анатольевна как бы вскользь поинтересовалась, есть ли моя фамилия в списке посетителей. Что я тут же и подтвердил, хотя ещё минуту назад имел совсем другие планы.

До назначения Адрианы Анатольевны я ни разу в усадьбе не бывал. Правда, верстах в пяти находился старой постройки храм, в реставрации которого я немного помогал, а потому был знаком с настоятелем, отцом Николаем. К нему я и решил заглянуть по пути. Тем более, что месяцем ранее тот угодил в автомобильную аварию, и только что выписался из больницы. Бывший военный, он и без того имел несколько ранений, что не могло не отразиться на его состоянии.

Я обнаружил священника у входа в храм в компании жилистого мужчины южно-славянского типа, которого, встретив где-нибудь на Балканах, точно принял бы за местного. Ещё издали, судя по их жестам в сторону то храма, то — строений неподалёку, было понятно, что беседа имеет сугубо хозяйственный характер.

Батюшка был бледен, но с виду бодр, и руку пожал мне весьма крепко.

— Костич Мирослав Маркович, — представил он мне своего собеседника. — Тоже благотворитель наш, да и — прихожанин. Вот. А это (он представил меня). Прошу любить и жаловать.

— Так вы не иначе, как знакомый Тягина, — удивлённо предположил я, пожимая Костичу руку.

Я хотел прибавить «и Краеведа», но отчего-то сдержался.

— Точно, — подтвердил Костич.

Сведя густые брови, он пристально, но без вызова, посмотрел мне в глаза.

— Что — то рассказывал обо мне?

— А что вот рыбу тут вы разводите, — успокоил его я.

— Хотите рыбки? — улыбнулся он. — Сделаем.

Моё имя Костичу, похоже, ни о чём не говорило. Значит, Тягин — не болтун. Точнее, конечно — болтун, но не безнадёжный.

— Рыбки хотим… — начал было я.

Но тут зазвонил телефон Костича. Он извинился и взглянул на дисплей.

— Во! — удивлённо воскликнул он. — Не к ночи будь помянут!

Звонил Тягин. Который как раз надумал пригласить Костича в усадьбу за компанию.

Тот вопросительно посмотрел на меня, будто ожидая пояснений.

Я утвердительно кивнул.

— Не успел сказать. Опередили.

На самом деле я ещё не решил, стоит ли приглашать его.

И Тягин — болтун всё-таки.

— Так с бульдозером, батюшка, определились? — обратился Костич к священнику. — На вторник. Ага?

Не подавая вида, он заспешил.

— Так точно, — улыбнулся настоятель. — Накануне позвоню.

— Тогда я — за рыбой. А оттуда — в усадьбу.

Костич слегка поклонился в мою сторону.

— Не прощаюсь.

Получив благословение, он направился к стоящему рядом, сильно грязному, как и положено, L-200.

Мы с батюшкой побеседовали ещё с четверть часа. От помощи в лечении тот наотрез отказался, сославшись на апостола Павла, а по строительной части кое-что по мелочи попросил. Потом пригласил выпить чаю из самовара, который недавно презентовали ему однополчане из Тульской дивизии. Против чая я не устоял, а матушкины плюшки меня и вовсе пленили.

Признаться, был у меня к отцу Николаю ещё один разговор. Но время поджимало, и я договорился заглянуть ещё раз на обратном пути.

Когда я добрался до усадьбы, Костич был уже на месте. Вся компания обнаружилась в тамошних винных погребах, стараниями Адрианы Анатольевны находящихся в процессе преобразования в кафе на радость будущих посетителей.

К моменту моего приезда Адриана Анатольевна уже успела лично провести для прибывших ранее Тягина и Краеведа экскурсию. Все пили чай, обсуждая архитектурно-ландшафтные решения бывшего хозяина.

Несмотря на нежелательность обсуждения насущных дел в присутствии не вовлечённых в процесс личностей, Краевед явно имел сообщить нечто важное, о чём предупредил заранее Тягина. К счастью, Костич давно уже не курил, а потому мы втроём, оставив его наедине с Адрианой Анатольевной, вышли подымить на свежий воздух. Тягин тоже не курил, но объявил, что за компанию не прочь немного отравить организм.

— Продвигаемся нормально, — кратко сообщил Краевед, когда мы вышли. — Испытания материала будут на стороне. Можем по этой статье в смету не вписаться. Процентов на пятнадцать…

Я уточнил сумму. Она не была критичной, но «покусывала».

— Но это не главное, — продолжил Краевед. — Главное — мы в графике. А вот что интересно…

«Для тебя — конечно… Не главное! — внутренне возмутился я. — У вас же печатный станок в моём лице есть…»

— … так это то, что там, в Бокова, зам главного конструктора — мой однокурсник. Был главным, сейчас перед пенсией молодого натаскивает… Ну, общаемся по делу, помогает. Но вот, я между прочим поинтересовался у него, отчего это они не попробовали наш вариант прокачать как альтернативу. Он сказал: технологической документации не нашли. (И это, как вы знаете — правда). Но сказал как-то так, будто чего-то не договорил. А потом кто-то из местных, которых нам в помощь выделили, в курилке обмолвился, что якобы откуда-то сверху неофициально, но очень авторитетно посоветовали из своей колеи не вылазить. Причём — уже после аварии!

Краевед сделал паузу, оценивая нашу реакцию.

Реакцией было молчаливое сопение Тягина и чрезмерно усердное затушивание мною «бычка» о край креативно исполненной урны для мусора.

— Ладно, — начал я, откашлявшись. — А по твоей оценке изнутри, они смогли бы сами эту тему как-нибудь вытянуть? Реально?

— Без нашей технологической документации это заняло бы много времени. Но в итоге, думаю, они бы справились. Не понимаю я, это вы что ли тему под себя пролоббировали? А зачем тогда риск такой со мной и Пушечкиным? Неужто деньжищи такие? Нет, я не в курсе всех дел, и лезть в нюансы не намерен… Но ты, Тягин, утверждал, что вам это всё навязали. Или — что?

Очевидно, глядя на нас, он сообразил, что — вырисовывается именно «что». И ни что иное.

— Старожилову говорил? — спросил я.

— Нет пока. Не видел. Он время от времени появляется. Расспросит что да как, и уезжает.

— Я сам ему скажу, — подал голос Тягин. — А ты помалкивай. И вообще — для всех кроме тебя и нас двоих сказ один: дела так себе. Чтобы все думали что — плохо. Даже если на деле — хорошо. У нас ведь хорошо, да?

— Да уж не плохо, я бы сказал…

Я похлопал Краеведа по плечу.

— Ты — работай. Работай. Не бери в голову. Если надо — мы сами возьмём. Пойдём — ка, лучше, мы с Адрианой тебе про твои дела доложим.

— Я понял, — в некотором замешательстве протянул тот, — только намедни вот военные были… Вопросы конкретные задавались… Короче, они-то в курсе как и что.

— А остальным — ври! Пока так.

Я встретился глазами с Тягиным.

Не знаю, что выражал мой взгляд.

Тягин же смотрел напряженно, спокойно и холодно. И скорее — куда-то внутрь себя.

Этот взгляд был «из девяностых».

Здесь мастер психологического романа страниц на десять в мельчайших подробностях расписал бы, смакуя, все пятьдесят оттенков испытываемых героями эмоциональных переживаний. В их развитии, взаимосвязи, парадоксальном переплетении… Переливы рефлексий, страхи утраты привычного, пусть и вечно проблематичного мира…

Возможно, нас обоих и взаправду прокололо нечто подобное. Но помню другое. Мне отчего-то представилась яркая неоновая вывеска зелёного цвета. Слово из четырёх букв, начинающееся на «Ж», и заканчивающееся на «А».

«А почему это цвет именно — зелёный?» — успел подумать я.

И в этот момент Тягин задумчиво, но — громко произнёс это самое слово.

— Думаешь — она? — переспросил я.

— Вижу. Явственно, — отвечал он. — А ты что — нет?

— И насколько же в твоём понимании велика она?

— Всеобъемлюща!

Тут я как-то вдруг успокоился. И даже — мечтательно улыбнулся.

Тягин неодобрительно покосился на меня.

— Истерика, — констатировал он. — Неприятие неизбежного.

Когда мы возвращались назад, я придержал Тягина за куртку, пропустив Краеведа вперёд.

— Нужно сменить пластинку, — тихо предложил я. — Костича, что ли раскрути, пусть расскажет может что… Да, и Старожилову не свети, откуда истина нам просияла…

— Не учи, — неожиданно злобно прошипел Тягин.

И вырвал куртку из моей руки.

Он редко бывал груб. Со мною же — никогда прежде. Нужно было отвесить ему тумака, но обстановка уж больно не располагала.

Впрочем, оказавшись внутри, он как ни в чём ни бывало, принял свой обычный вид позитивного скептика с лёгким налётом искусственной придурковатости. Бьюсь об заклад, он уже прокручивал под своей рыжей шевелюрой два-три возможных варианта развития ситуации.

— Ты глянь, — обратился он ко мне, кивая на Костича и Адриану Анатольевну. — Чего это они такие довольные?

Они и вправду оба выглядели не то чтобы счастливыми, но явно получающими удовольствие от взаимного общения. Которое явно было не первым.

Костич на замечание Тягина не отреагировал, будто произнесено оно было на незнакомом ему языке. Адриана Анатольевна же, чуть склонив голову набок, посмотрела на Тягина снисходительно, и даже жалостливо. Но перед тем на мгновение отвела взгляд в сторону.

Я сделал вид, что мне всё равно.

— Ты Александра Андреевича без меня тут не проинформировала? — спросил её, усаживаясь за стол.

— В целом да, — с некоей чрезмерной, поспешной готовностью отвечала она, — но бумаги…

Я достал из портфеля прозрачную папку с бумагами, и положил перед Краеведом.

— Копии документов. Сверху — резюме с предварительными выводами. По-моему кое-что интересное есть.

— Спасибо, — вздохнул Краевед.

Против моего ожидания он не углубился тут же в чтение, а положил на папку ладони обеих рук, ненадолго прикрыв глаза.

Все затихли, наблюдая за ним.

— Вот ты, Славик, рыбку-то зажал поди? — неожиданно обратился он к Костичу. — А то ведь от тебя одни неприятности…

— Вот те раз! — растерянно парировал тот. — Его, видишь, в люди вывели. В самом, что ни на есть Евросоюзе пристроили… Неблагодарный ты, однако, тип. Это я вот теперь к брату на могилу съездить не могу… Мыкаюсь тут. А насчёт рыбы, ты тоже зря. В машине у меня. Копчёненькая. Всем презентую.

— А кстати, что у тебя там с Гаагой этой? — подхватил Тягин. — Если не секрет, конечно…

— А причём тут Гаага? — удивилась Адриана Анатольевна. — И что за Гаага?

Костич укоризненно посмотрел на Тягина.

«Эх, стакан бы ему сейчас», — подумал я.

Но спиртное в этот раз за столом отсутствовало даже в облегчённых вариантах.

Впрочем, я ошибся, приписав Костичу присущее мне самому полнейшее отсутствие потребности выговариваться когда — либо, и перед кем — либо.

Очевидно, помимо прочего, на него благотворно повлияло присутствие Адрианы Анатольевны.

А может — что-то ещё.

Как бы то ни было, он заговорил.

— В начале марта девяносто третьего года отправился я в Карловы Вары, где у старшего брата моего, Олега в то время был какой-то бизнес. Подробности он не раскрывал, но мне было всё равно. Здесь для не вписавшихся в буржуинство ловить было нечего, сами знаете. Я несколько лет уже был женат, но детей у нас не было. В общем, решил прозондировать возможность зацепиться в какой-никакой Европушке.

Сдуру взял и обмолвился о плане своём Яшке, однокласснику бывшему. Тот к тому времени слегка уже подразбогател на всяких купи-продайских делах, и грезил теперь обзавестись собственной стоматологической клиникой. И тут он смекнул, что по пути у меня, в Словакии, только что обретшей независимость, находится фирма, где производят приличное соответствующее оборудование. А цены были сильно ниже, чем у тех же немцев.

Взял он, значит, меня в оборот. Мол, посмотри, да поговори. Приценись, договорись. Созвонился даже с их коммерческим отделом. Но это ладно — он мне ещё и попутчика навязал. Эксперта как бы. А таковым явился доктор Тарновский. Грузный такой парень лет под пятьдесят. Хреново попасть к такому доктору, который в душе — общественный деятель. Вот таким он мне показался. Но и он направлялся не спецом по Яшкиному заданию, а как и я — мимоходом. Только не в Карловы Вары, а в городишко неподалёку от Оломоуца. Дело в том, что когда-то он служил срочную в Чехословакии, в этом самом городишке. И была там у него зазноба из местных. Потом они расстались. Потом поженились по отдельности. Потом развелись и он, и она. А тут как-то списались, и решили восстановить вновь крепкую дружбу.

Ну, сели мы с доктором на поезд Москва-Прага. Едем. В вагоне сплошь челноки. Помню, во Львове, на вокзале, мужик из соседнего купе купил на перроне у барыги бутылку горилки. Тронулись, слышу — матерится, аж Бандеру припомнил. Оказывается, в бутылке чистейшая галичанская вода обнаружилась. Ладно, это я, чтобы вы сразу не заскучали от доклада моего. Значит, приближаемся к границе. Чьерна-над –Тиссой. Челноки засуетились. Мы-то с доктором — пустые, нам шмона бояться нечего. Правда, по паре блоков сигарет, то есть в разрешённом количестве, мы с собой захватили, чтобы за кроны продать. А тут энергическая такая дама, из московских, мечется по вагону, пытается свои сигареты сверхлимитные по купе распихать. К нам тоже сунулась, но нам чужого не нужно, своего впритык. Отказали.

Проехали таможню, спать собираемся, а активистка эта коммерческая к нам с приветливой улыбкой просовывается и заявляет, что, мол, она за своими сигаретами.

— За какими — своими? — спрашиваю.

Тут она улыбаться перестала.

— Послушайте, — говорит. — Это — не честно. Я здесь два блока оставляла.

Доктор было попытался объяснить ей ошибочность её суждений. Ан, нет — она всё упорствует.

— Непорядочно с вашей стороны, — укоряет нас по нарастающей. — Не навлекайте на себя неприятностей. Предупреждаю, я — очень сильный экстрасенс.

— Гражданка спекулянтка, — говорю ей ласково. — Пойдите вон, пожалуйста.

На что она многозначительно ухмыльнулась, и поставила нас в известность на предмет того, что мы нарушили баланс вселенной, за что непременно понесём суровое наказание.

Я зевнул, повернулся к перегородке, и, помнится, хорошо так пукнул в её сторону. Извините, Адриана Анатольевна! Вырвалось… После чего она ретировалась, и, полагаю, активировала усилием воли в нашем купе сгусток негативной энергии. Но шутки шутками, а весь юмор нашей поездки на этом закончился.

Следующая остановка была рано утром в Кошице.

Стук в купе. Доктор открывает — на пороге двое полицейских, и ещё один мужик в штатском. Давай вещи наши перетряхивать. Документы изучать. Ничего, понятно, не нашли. И своего не подкинули, поди, не принято у них было. Сняли нас с поезда, отвели в полицейский участок у вокзала, давай допрашивать. Что, куда, зачем. Один полицай кое как по русски разумел. Да и доктор чуток по ихнему лопотал. Я показал факс с приглашением. В итоге, мы друг друга поняли, и нас выпустили, вежливо так отказавшись пояснить причину задержания.

Поезд, однако, ушёл.

Март в Словакии выдался повеселее, чем у нас. Солнце пригрело, Европа приманивает. Чистота. Красота.

«Неужели, — говорю, — доктор, эта овца перепродажная на нас настучала?»

На что доктор пожал плечами, и напомнил, что мы сегодня не завтракали. А тут как раз из заведения неподалёку сильно пахло жареными сосисками.

Но я решил сначала позвонить брату. Наличности местной у нас не было, лишь долларов немного, потому пришлось продать торговцам у вокзала блок сигарет. Там же, рядом, нашёлся висячий телефон.

Звоню. Трубку взял кто-то мне незнакомый. Но русскоговорящий. Я объяснил, кто мы, где мы, и почему. Он сказал, что брат скоро будет. Спросил название ближайшего пивного бара, доктор быстренько сходил, прочитал. Человек велел плотно засесть туда, не высовываться и ждать, обещав доложить брату, и скоро прислать нам экскурсоводов.

---

Часа два, значит, мы с доктором там завтракали. Пиво было не плохое. Посетителей не много. Люди заходили иногда, но на экскурсоводов никто точно не походил.

Происшедшее поначалу казалось почти что понятным. Донос — допрос — досвидос. Однако по мере наполнения желудка начала и голова у меня наполняться, но — некоторыми подозрениями.

— Послушайте, доктор, — спрашиваю, — я правильно догадался, что вы там, в участке им свою любовную сагу поведали?

— Ну да, — говорит. — А что тут такого? Любовь! Это же как бы даже лучше для нашей так сказать, репутации.

А он, между прочим, по пути мне рассказывал о том, что брат возлюбленной его в прежние времена работал в тамошней госбезопасности. После революции, или что там у них случилось, его, как и многих, люстрировали и перевели в полицию. Но и там продолжали прижимать. Так вот про брата — то доктор в участке упомянул. И, поскольку, я на допросе по большей части помалкивал, да глазами водил, показалось мне, что этот нюанс мужика в штатском заинтересовал. Тем более, что услышав, тот тут же куда-то вышел, и вернулся минут через пятнадцать. Причём главным инициатором отпустить нас по добру, по здорову, явно был он. Вот я доктору и говорю:

— Не надо было родственника вашего не состоявшегося светить. Как бы ему это боком не вышло…

На что Тарновский возразил, что, мол, теперь Словакия с Чехией поделились, ведомства — тоже, а потому и опасения мои излишни.

— Менты везде одинаковы, доктор, — возразил я. — Если тем, кто прессует этого чувака, придёт о нас информация, а она точно придёт, плохо будет и ему и нам с вами.

Тем временем заходят в бар двое парней облика специфического. Весёлые, улыбчивые. Род их деятельности я сразу определил. И хотя одеты они были неброско и цивильно по сравнению с нашими братками, неуловимое сходство явно было налицо.

Оглядевшись по-хозяйски, парни сразу двинули к нам. Уселись напротив.

— Мирослав? — спрашивает один, кивая мне.

Я тоже кивнул в ответ.

Тогда второй выложил на стол эдакий увесистый предмет, по виду напоминающий армейскую рацию, но с набором кнопок на передней панели. Вытащил антенну, набрал номер. Дождался ответа и протянул мне.

— Серж, — представился он, показав на себя пальцем.

И добавил что-то вроде « не нажми тут нигде».

Так я впервые узнал, что за зверь это — мобильный телефон. Взвесил я эту штуковину в руке, приложил к уху.

— Младший вызывает старшего, — говорю. — Приём.

И слушаю братишкину инструкцию. Первым пунктом которой был « в Чехию ни ногой без моей отмашки». Мол, езжайте пока в свою фирму, трите там ваши тёрки, а как дела закончите, звоните мне.

Затем он коротко переговорил с Сержем. Который, как мне показалось, не без сожаления извлёк из бокового кармана кожаной куртки тугую пачку немецких марок, отсчитав половину мне. Потом, помедлив секунду, пару купюр убрал назад. Вслед за чем, оба «экскурсовода» попрощались, предупредив, что — ненадолго.

Переночевали мы с доктором в гостинице, там же рядом, а с утра сели на местную электричку, и через пару часов были на месте. Приняли нас радушно, подобрали всё, что Яшке требовалось. Он, прохиндей, оказался, пожалуй, единственным, кто получил пользу от этой поездки. Сбросили ему коммерческое предложение, а вечером повели нас в ресторан. После чего, поскольку время было уже позднее, пришлось снова заселяться в гостиницу.

На следующий день нам предложили осмотреть производственные цеха, что доктора не вдохновило, а меня — напротив, очень даже заинтересовало.

Надо заметить, что в самом начале марта я случайно встретил вот этого гражданина. Не будем показывать пальцем. (Костич, тем не менее, указал на Краеведа. Тот утвердительно кивнул.)

И вот он, узнав от словоохотливого не в меру меня о предстоящей поездке, попросил по случаю прозондировать возможность его трудоустройства.

Потому я закинул Яшке идею на предмет возможности не только оборудовать свою собственную клинику, но и приторговывать словацким оборудованием на сторону. А в качестве необходимого для технического обслуживания толкового парня порекомендовал товарища Краеведа. Которого необходимо, естественно, направить на место, чтобы пройти элементарное обучение.

Яшка идеей моей вдохновился, Краеведа отправил. А тот, негодяй, не вернулся. И всплыл аж в «Шкоде». Но вопросы по этому поводу — не ко мне.

Яшка, тем не менее, и тут не прогадал. Взялся таки за торговлю медицинским оборудованием. Чем и поныне успешно обогащается.

Так вот, вечером второго дня нашего пребывания на фирме я уже собирался спать, когда в номер постучался Тарновский, явившийся в совершенно расстроенных чувствах. К тому же он был пьян более, чем после ресторана, что навело меня на мысль о том, что он, наверняка, «добавил» ещё в гостиничном баре. Впрочем, повод у него, признаться, был.

Дело в том, что он решил позвонить своей даме сердца, которая неожиданно заявила о нежелательности его приезда. По крайней мере — сейчас. Причин она не объяснила, намекнув лишь, что связано это с её братом — полицейским.

— Вот так, доктор, — говорю я ему. — Не стоило языком — то трепать… Теперь зови её сюда. Хоть тут встретитесь, может…

Тарновский предложением моим приободрился, посетовал, что сам не додумался, и отправился звонить. Вскоре явился снова, уже довольный, сообщив, что идея с той стороны нашла поддержку. Однако, поскольку дама трудилась в больнице медсестрой, прибыть она могла лишь через пару дней. Что доктора не сильно расстроило, хотя и означало необходимость задержаться.

Я искренне, как мне кажется, порадовался, одолжил ему немного денег, а утром отправился звонить уже сам.

И тут оказалось, что для меня новости ничуть не лучше. Брат выяснил, что задерживали нас по подозрению в перевозке наркотиков. Сведения дошли до чешской полиции, и, похоже, кто-то там рассчитывал разыграть ситуацию с целью подставить брата докторской зазнобы. Несмотря на то, что при обыске у нас ничего зазорного не обнаружили, контакт с такими подозрительными типами мог стать поводом для выражения недоверия работнику полиции. А мы с доктором запросто могли быть задержаны, и до выяснения всех обстоятельств, рисковали провести неопределённое время под арестом.

Поэтому Олег предложил мне встретиться в Белграде, куда на днях собирался. Доставить же меня туда должны были через Венгрию те же самые «экскурсоводы».

Выбирать не приходилось. В Югославии, уже бывшей, шла война, но брат заверил меня, что в столице я этого не замечу.

Итак, я вознамерился распрощаться с доктором, сменив маршрут, и оставив его наедине с его почти обретённым счастьем. Но едва собрался я это сделать, выяснилось, что счастье вновь не состоялось. Дама не приехала, сообщив, что брат отговорил её, из опасений, что за ней могут проследить.

Тарновский решительно заявил, что едет с нами. При этом он даже не поинтересовался, возьмут ли его. Нужно было его отговорить, но я, честно говоря не столько из сочувствия, сколько из эгоизма (неизвестно сколько ехать, а эти по-русски не очень-то) согласился. Рассчитывая по прибытию в Белград посадить его на самолёт или поезд и отправить в Москву. Разумеется, я сообщил Олегу, чем вызвал у него изрядное неудовольствие. Однако препятствовать он не стал, и на следующий день мы загрузились в «Октавию», на которой прибыли всё те же двое «экскурсоводов». Похоже, автомобиль оказался у них недавно, поскольку ранее в Кошице они прибыли на БМВ, а теперь по дороге явно, и иногда рискованно, тестировали замену, по ходу сменяя друг друга за рулём, и обсуждая её технические характеристики.

Путешествие получилось занимательным, но в подробности вдаваться не стану, чтобы вас не утомлять. Замечу лишь, что при пересечении границ и с Венгрией, и с Сербией Серж выходил из машины, и что-то приватно обсуждал с пограничниками. Возможно, поэтому наши с доктором документы хоть и проверялись, но вопросов к нам не возникало.

Наконец, мы добрались до Белграда. «Экскурсоводы» город знали, по-видимому, очень хорошо, поскольку без заминок и поиска вариантов маршрута, уверенно довезли нас до отеля «Мажестик», который нам с Тарновским, путешественникам, как вы понимаете, непритязательным, показался излишне помпезным.

Вечером я оставил доктора за доверительном общением с двумя местными проститутками, будучи уверенным в том, что к утру они наверняка опустошат его и без того пустоватый кошелёк. Что означало бы необходимость дать ему в долг. Но жадность моя оказалась излишней. Очевидно, спутник мой всего лишь пытался наставить дам на путь истинный. Утром, за завтраком, я хотел было расспросить его о подробностях, но он огорошил меня сообщением о том, что успел познакомиться на улице с русскими добровольцами, собиравшимися ехать в Боснию. Им, оказывается, в подразделение требовался врач, и мой Тарновский, не раздумывая, решил к ним присоединиться. В тот же день мы попрощались с ним, как выяснилось — навсегда. Потому как через несколько месяцев доктор погиб недалеко от Сараево.

Я же остался поджидать брата, который появился днём позже. Заглянул на минуту ко мне в номер, чтобы поздороваться, и тут же исчез, сославшись на срочные дела. Позже, в ресторане я увидел его в обществе специфически выглядевших людей в военной форме с непонятными мне знаками отличия, среди которых экспрессивной артикуляцией особенно выделялся один. Как выяснилось позже, это был Желько Раджнатович.

Я, понятное дело, подходить к ним не собирался, хотя брат меня заметил. Аркан перехватил его взгляд, и, как позднее рассказал Олег, спросил, на кого тот обратил внимание. Брат коротко объяснил, кто я. Аркан настоял, чтобы Олег позвал меня, что тому и пришлось сделать.

Подхожу. Парни сидят ещё те… Аркан спросил, что я здесь делаю. Отвечаю, мол, вот брата несколько лет уж не видал.

— А ты разве говорил мне, что у тебя брат есть? — обратился он к Олегу.

— А то нет что ли? — удивился брат. — Не раз, кстати.

Аркан ничего ему не ответил. Посмотрел на меня, заметил, что мы с Олегом похожи, и обещал позже со мной поговорить.

Я вернулся за свой столик, который оказался занятым. Что неудивительно — заказ сделать я не успел. Однако меня тут же нагнал администратор, извинился, и тут же нашёл мне место у окна с видом на город. Сам принял заказ. В итоге с меня даже денег не взяли. Знать бы — не скромничал в пожеланиях.

Поговорить с Арканом нам не довелось, ему явно было не до меня. А брат, очевидно, намеренно не стал напоминать. Наверно, так оно и лучше вышло.

Пообщаться нам удалось лишь днём позже.

Он почти не изменился, разве что слегка раздобрел, вот почти как Тягин теперь, и говорить стал по большей части короткими и отрывистыми фразами.

Я, разумеется, уже примерно понял, какого рода деятельностью он промышляет, но для порядка поинтересовался. На что он, улыбнувшись, пояснил, что занимается логистикой и, одновременно — мелиорацией. И видя моё недоумение, добавил, что контролирует перемещение некоторых товарно-денежных потоков в некоторых заданных направлениях. И не даёт им застаиваться.

В Советский Союз он решил не возвращаться после того, как познакомился в спортивной тусовке с парнем по имени Берислав, который оказался близок к Аркану.

Предложили поработать. Поработал — понравилось. Людей посмотрел, себя показал. В Чехии он контролировал часть их бизнеса, характер которого раскрыт мне не был. Меня он также рассчитывал пристроить там же, в пивоваренную компанию, но известные уже вам события сделали это невозможным. Теперь он прикидывал подходящие для меня варианты, а пока собирался вместе с людьми Аркана на пару недель отправиться в Боснию, где нужно было зачистить недавно освобождённую от мусульман территорию.

Олег заметил, что там, совсем рядом село, откуда родом предки нашего отца.

Я помнил, что отец рассказывал, как побывал там в один из приездов в Югославию. Даже родственников обнаружил.

Попросил брата взять меня с собой, но тот категорически отказался, пояснив, что в тех местах идут бои.

— Может, сгожусь на что? — говорю.

Не помню уж, искренне сказал, или — для порядка…

На что он признался, что сам не в восторге. Но отказаться сейчас было бы западло. Тем более, что недавно только прошёл спецподготовку в тренировочном лагере. А мне велел сидеть на заднице ровно. Вернусь, мол, решим, что дальше.

Но он не вернулся.

Недалеко от Сребреницы, в спорной зоне контроля, автомобиль, в котором он ехал вместе с одним из бойцов Аркана, расстреляли из засады. Позже их тела обменяли на убитых босняков. Того, второго парня, похоронили в родовом селе, а брата — в Белграде, на том же кладбище, куда через некоторое время прилёг и мой приятель Тарновский. Я хотел было перевезти тело Олега в Россию, но возникли проблемы с оформлением. Я сам находился в нелегальном статусе. Парни предлагали решить дело контрабандным способом, даже денег не просили. Но я не рискнул. Может и зря.

Хоронили брата в закрытом гробу. Отпевание прошло в храме Русской православной церкви. Аркана на похоронах не было. Ко мне подходило немало незнакомых, но, очевидно хорошо знавших брата, серьёзных ребят. На следующий день Серж познакомил меня с Марко, парнем, которого, как я понял, назначили меня опекать. Бабка того была из русских белоэмигрантов, поэтому по русски он говорил не плохо. Между делом он познакомил меня с некоторыми местными девицами. Думаю, задержись я там подольше, из сетей одной из них наверняка мог и не выбраться.

Однако, готовился мой отъезд, и я пытался через Марко упросить друзей брата отвезти меня в деревню отца. Думал хоть чем-то его порадовать по возвращении. Но мне отказали. Правда уже шли переговоры, и ожидалось скорое заключение перемирия. В общем, я решил подождать.

Тут — то я впервые увидел своих племянников. Брат был женат на мадьярке родом из Закарпатья. Старшему тогда едва стукнуло четыре, младшему — три. Мать оставила их няне на неделю, а сама отъехала по делам в Голландию. Прошло уже больше месяца — ни слуху от неё, ни духу. Решили, что либо в загул ударилась, либо что похуже. И вот привозят мне этих двух орёликов. Здравствуйте, пожалуйста. Я — то думал, что я с ними делать буду, а они меня как увидели — так и прилепились. Один за правую ногу обнял, второй — за левую. Всё — приехали. Говорят мне: забирай их. Тем более, годом ранее родители мои приезжали к брату погостить, и рассказывали, как пацаны их полюбили. Ну, думаю, если я их тут брошу, старики мне точно не простят. Особенно теперь, когда одним сыном у них меньше стало. Правда, законным способом вывезти пацанов возможным никак не представлялось. Потому друзья брата взялись мутить с документами, чтобы хоть в России как-то легализоваться. Опять же наняли няню, деток поселили у неё в пригороде.

Между тем заключили, однако, перемирие. И я снова взялся упрашивать ребят отвезти меня в отцовскую деревню. Туда, мол, и — обратно. Пока документы на детей в процессе изготовления. Вообще, к желанию моему относились с полным пониманием. В итоге дали мне провожатым парня по имени Вук, доброго и весёлого отморозка. Вук был родом из Приштины, воевал с девяносто первого года, и не имел ни одного даже лёгкого ранения. Про таких говорят, что их пуля не берёт.

Выделили нам крутой (шучу!) фольксваген «Гольф» керенского года выпуска, который очевидно не жалко было потерять. Но, надо сказать, почти не подвёл. Вук сел за руль. Он оказался более разговорчивым, чем мои предыдущие «экскурсоводы». По русски не говорил, но мы с ним довольно хорошо друг друга понимали. Более того, я пути с ним слегка приподнялся в знании сербского.

Вук объяснил, что по прямой нам ехать менее двухсот километров, но прямо мы не поедем. Придётся попетлять.

— Понял, — говорю. — Значит поедем через ж*пу.

— Нельзя, — спокойно отвечает Вук. — Там бошняки всю округу держат.

Я чувствую, что сейчас мы друг друга не совсем понимаем. И решил переспросить.

— Где держат?

— Ну в Жепе, где… Что не ясно?

Тут я вспомнил, что изучая карту Боснии и Герцеговины, видел городок с таким названием. После этого решил русских идиом не употреблять, дабы не сбивать Вука с толку.

За пару часов добрались до пограничного перехода.

Не доезжая, Вук решил остановиться в придорожном кафе. Первым делом кому-то позвонил. По его словам, документы мои были «не очень хорошими», а милиция на стороне Республики Сербской — не очень адекватной. Потому он предложил подождать еще одного провожатого, который уж точно решит все вопросы.

— Я за тебя лично перед Арканом головой отвечаю, — пояснил он. — Лучше подстраховаться.

О том, что Аркан в курсе моей поездки, я не знал. Да вроде бы и какое ему дело да таких мелочей? Разве что из-за Олега, которого он, похоже, ценил. Удивляло ещё и то, что без проблем миновав две государственные границы, теперь застопорился там, где граница казалась чисто формальной. Я тогда не знал многих местных реалий.

Часа два мы пили кофе и выкурили пачку сигарет, пока, наконец, не появился наш сотоварищ, которого звали Драган. Был он приземист, широк в плечах (что поставь, что — положи), брит наголо и при бороде. На голове, несмотря на тёплую уже погоду, он носил меховую шапку навроде папахи, но другого фасона. Я бы сравнил его с турком, но слава Богу, что не сделал это вслух. Потому как Вук пояснил мне, что тот из четников. Родом Драган оказался из соседнего с отцовским села. При этом ностальгически припомнил, как «мы с вашими бились не раз».

— Что, деревня на деревню? — уточнил я.

Он улыбнулся с мечтательным видом, и ничего не ответил.

Затем подтвердил, что состав дежурной смены на той стороне сегодня особенно нам не благоприятствует. А потому, неспешно испив с нами кофе, и покурив, отправился решать вопросы.

— Что, может и облом выйти? — интересуюсь у Вука настороженно.

— Может.

И после паузы прибавил.

— Но не выйдет.

— Заплатить придётся? — уточняю.

На что Вук предположил, что — вряд ли.

— Старший, который с той стороны, хоть и гнилой, но Драгану сильно обязан. Драган с тебя ничего не возьмёт, потому, что считает тебя земляком. А с меня никто ничего не возьмёт, потому, что — нельзя.

Последнюю фразу он произнёс как нечто само собой разумеющееся. В подробности чего я вникать не решился, сочтя это излишним.

«Вопросы» Драган решал ещё более часа. Вернувшись с видом победителя, с трудом забрался на заднее сидение нашего рыдвана, и скомандовал Вуку давить на газ.

Документы у нас толком не проверяли. Однако начало уже темнеть, и мои провожатые (а Драган собрался посетить своё село) решили заночевать в деревне километрах в десяти от границы у каких-то родственников жены Драгана.

— А то нарвёмся в темноте, не дай Бог, — пояснил Вук.

Да я и не возражал.

Встретили нас радушно. Отужинали со сливовицей под дружескую беседу. Спать меня отправили в комнату младшего сына хозяев, который учился в Белграде. Едва я попытался открыть дверь шкафа, чтобы повесить одежду, на меня вывалился гранатомёт. Поймать его я успел, хоть и опешил малость, а в углу шкафа обнаружил ещё один.

Наутро ко мне постучался Драган, который вытащил из-под моей кровати деревянный ящик, в котором обнаружилось три автомата Калашникова, а следом извлёк упаковку с патронами.

— Вот трудно почистить было, — пробурчал недовольно. — Тем более это же — румынские…

При этом он продемонстрировал мне выпачканный в саже мизинец. Я предложил почистить самим, благо и масло и бумага были в наличии. Что мы и сделали, предварительно позавтракав кофе с овечьим сыром и лепёшками.

Вук предупредил, чтобы на третий автомат мы времени не тратили, поскольку у него в автомобиле был припрятан свой. Закончили чистку, набили патронами по два магазина. Я не расслышал, что говорил хозяин Вуку с Драганом перед нашим отъездом, но вид его казался встревоженным. Слушая его, Драган удивлённо вскинул брови и покачал головой. Вук стоял ко мне вполоборота, почти спиной. Его лица я не видел.

Со связью у нас были проблемы. Телефон Вука перестал работать почти сразу, как миновали границу. У Драгана же подобной штуки и вообще не было.

Я не стал их ни о чём расспрашивать. Тем более, что у нашего средства передвижения оказался разряженным аккумулятор. Впрочем, мы быстро завелись «с толкача» и двинулись дальше. По плану мы должны были сначала заехать в деревню Драгана, оставить его там. После чего уже вдвоём с Вуком отправиться в родовое село отца, до которого оставалось около пяти километров.

У въезда в деревню я увидел что-то вроде блок-поста, кустарно, но с виду добротно оборудованного.

Когда медленно приблизились, Вук насторожился.

Драган посмотрел на него и молча кивнул, что, мол, как бы — понял.

У блок-поста нас остановили двое вооружённых парней в форме югославской армии без знаков различия. Они сразу узнали Драгана. Один из них куда-то сбегал, и вскоре появилось с десяток также вооружённых, но одетых каждый на свой лад мужчин разного возраста.

Остановились чуть поодаль.

Ко мне подошёл высокий худой человек лет сорока, судя по всему — главный тут.

— Нельзя, — сказал он коротко, пристально глядя мне в глаза. — Там всё плохо теперь. Побудь здесь, отдохни сейчас. И — назад.

Он тяжело вздохнул, и вернулся к своим.

Я повернулся к Вуку с Драганом, которые стояли рядом.

— Сожгли, — сказал Вук, не дожидаясь моего вопроса. — Всё сожгли.

— Так перемирие же вроде… — говорю.

— Вот так, — молвил Драган. — Ну, ладно…

Последние слова он произнёс, многозначительно так усмехнувшись, и сдвинув папаху на лоб. Затем он присоединился к остальным. Вук последовал за ним.

Мне предложили подождать.

Едва Вук подошел к ополченцам, как вся группа пришла в движение. Некоторые быстро побежали в сторону деревни. Вук тут же вернулся ко мне.

— По рации передали — бошняки загрузились, сейчас будут добро вывозить. Здесь есть место подходящее, где их можно встретить. Я поеду с ребятами. А ты тут подожди, тебя сейчас проводят в деревню.

И кем бы я был, если последовал его совету?

Сказал, что еду с ними. Вук недолго колебался, а затем подвёл меня к старшему и объявил о моём решении. Тот спросил, умею ли я вообще стрелять, на что я сказал, что ствол с прикладом точно не перепутаю. Он заметил, что не раз встречал русских в этих краях, и, правда — ни один не перепутал.

Мы выехали на двух грузовиках, причём народу набралось значительно больше, чем встретилось нам у въезда в деревню. У парней были пара гранатомётов, тромблоны, и два пулемёта, сильно напоминающие наши «калаши». Еще несколько человек отправились чуть ранее, чтобы заминировать дорогу, по которой должны были двигаться мусульмане.

Часть пути нам пришлось преодолеть бегом, оставив машины на окраине леса, чтобы скрытно занять позиции.

Тут я впервые обратил внимание на дым, поднимавшийся вдали.

Село, которое мой отец считал своим родовым, располагалось на возвышенности, и покидающим его необходимо было спуститься вниз, а затем дорога круто сворачивала у подножья холма. Там, сразу за поворотом, ребята и установили противотанковые мины.

Бошняки выехали на семи военных грузовиках без номеров, видно захваченных когда-то у югославской армии. Впереди шёл БТР, который налетел на мину. В него добавили из гранатомёта, так же как и в замыкающий колонну грузовик. Мы с Вуком засели за камнем, который казался мне недостаточно большим, чтобы защитить нас от обстрела. Но в нас никто и не выстрелил. По парням по соседству вроде что-то прилетело, но никто не пострадал. Вук заранее определил «наш» грузовик, который мы должны были держать под огнём. Однако, когда тот приблизился, мне показалось, что в кузове есть женщины. Вук сказал, чтобы я пока стрелял по кабине, а там видно будет. Но — только после приказа.

Приказ поступил, и весь бой занял минут пятнадцать. Часть бошняков покинула грузовики, и засела с другой стороны дороги, но наш старший заранее послал туда мужиков, которые расстреляли тех с тыла. У меня на «мою» кабину ушёл целый магазин. Пока подсоединил второй, поступила команда прекратить огонь.

Одиннадцать человек вышли с поднятыми руками.

Мы медленно, опять же по команде, спустились к дороге.

Грузовики были набиты награбленным в селе добром. «Мой» съехал в кювет. В кабину я не заглядывал, не захотелось. Кто-то внутри точно остался. Помню, что изрешетил её знатно, не так уж плох оказался румынский контрафакт. А в кузове и вправду помимо всяческих вещей оказалось несколько молодых женщин, и среди них две монахини. Подошёл Драган, помог им выбраться. Потом сказал нам, что их всех изнасиловали, и везли в Сребреницу для подобного использования.

Бошнякам нужно было проехать чуть более десяти километров, чтобы оказаться под охраной иностранного военного контингента, который прибыл туда по условиям перемирия.

Пленных связали и усадили на траву. Старший сказал, что нужно будет обменять их на пленных сербов. Стали прикидывать кого куда разместить. Выяснилось, что все грузовики бошняков повреждены и своим ходом двигаться не могут. Наши и так были полны, а тут ещё женщины, да оружие трофейное.

Внезапно по рации передали, что со стороны Сребреницы выдвинулись бошняки с тяжёлой техникой.

Старший собрал своих на совещание. Вук с Драганом направились к ним. Я, наоборот, двинулся в сторону пленных. Одна из монахинь, та, что помоложе, бросилась мне наперерез. Она что-то взволнованно говорила мне, но я ничего не понял. Точнее — понял, что она просила не убивать их. Да я и не собирался. Странно, но даже мысль отомстить за брата меня ни разу не посещала за всё это время.

Я просто подошёл. И отметил, что внешне все эти люди ничем не отличались от тех, которые там, в стороне решали их судьбу. И, конечно, от тех, которых они сами недавно убили.

Мне просто почему-то захотелось на них посмотреть. И тут один парень, молодой совсем, белобрысый, не сводя с меня взгляда, рассмеялся, и плюнул в мою сторону. Не знаю, чем это я ему не по душе пришёлся. Может, с кем перепутал… И я вдруг понял, что врагов нужно прощать. Но сначала иногда лучше их… Помню, что я улыбнулся ему в ответ. Потом дал короткую очередь. Потом ещё одну… Там оставались живые, и мне пришлось отыскать магазин среди сложенного неподалёку трофейного оружия. И тогда я всё закончил.

Монахиня стояла рядом в ужасе, и кажется, молилась.

Подошли старший, Вук и Драган. Старший что-то произнёс по сербски, но в этот раз я ничего не понял.

— Уходим, — сказал Драган.

Вук похлопал меня по плечу.

— Уходим, слышишь?

Сербы уже подогнали наши грузовики.

Теперь были все основания ожидать нападения на деревню Драгана. Поэтому, по возвращении старший распределил всех по позициям на подходах со всех возможных направлений. Мы с Вуком оказались на склоне поросшего соснами холма на противоположной от блок-поста стороне. Потом Вук сказал мне, что меня специально поставили на самое безопасное направление. Там-то я, сам не зная зачем, набрал в карман шишек. Потом, дома, я налущил из них семена и пробовал прорастить. Ничего не вышло. Тогда созвонился с Марко, и тот прислал мне новые. Эти принялись. Я их высадил тут, на холмах, между которыми были пруды усадьбы. Теперь вон какие вымахали…

— Пруды в этом сезоне будем чистить и заполнять, — заметила Адриана Анатольевна.

— … но никто на нас так и не напал, — продолжил Костич. — А под утро в деревню вошли подразделения генерала Младича. Потому наверно бошняки, зная об этом, не сунулись.

Весь следующий день я проспал в доме сестры Драгана. Вечером напились, а днём позже мы с Вуком отправились в Белград.

Вот так и съездил я к отцу на родину.

В Белграде первым делом навестил племянников. Без папки с мамкой, ясное дело, парни сильно тосковали. Уговоры там, вкусняшки… Это всё — на краткосрок. А вот когда им сказали, что едут к дедушке с бабушкой — малость повеселели. Да и ко мне на удивление сильно привязались. Я тогда впервые пожалел, что своих деток нет.

Документы к тому времени как раз только что выправили. Марко сказал, что резину тянуть некогда — есть «окно», надо ехать. Добирались через Венгрию, потом — Украину. Весь путь на этот раз был пройден нелегально. До России меня провожала няня, которой тоже какие-то бумаги нарисовали. А уж через границу перевезли нас троих. И дальше всё зависело от меня.

Добрались мы до деда с бабкой. У них ребята и остались. Не стану вдаваться в подробности, но после долгих мытарств удалось мне на себя оформить опекунство. Еле денег наскребли на смазку механизма.

Через год с небольшим объявилась их мамаша. Всё это время она провела в голландской тюрьме. Не стану озвучивать её версию попадания туда, наверняка она мне соврала. Она приезжала в Россию, но детей мы ей не отдали. Даже не показали. Дед с бабкой сочли её крайне не надёжной, и вообще — проституткой. В последнем я не уверен, в первом — скорее наоборот. Ясное дело — случился скандал. Она наняла в Москве адвокатов, кстати — очень не дешёвых. И подала в суд.

Тут мне показалось, что едва Костич перешёл к рассказу о вдове своего брата, в его тоне против воли появилось нечто особенное. И заметил это не я один.

— У вас есть фото этой женщины? — неожиданно спросила Адриана Анатольевна. — Наверняка, она очень красива.

При этом в голосе её (в котором излишне высокие ноты всегда гасились лёгким налётом хрипотцы, что придавало ему особый оттенок) явились нотки зависти, так будто сама она была дурнушкой. Нет, даже имеющейся в наличии бесспорной красоты женщинам определённо всегда мало.

Вот мало им — и всё.

Костич поискал в телефоне и что-то уж, как мне показалось, очень скоро обнаружил нужное фото.

— Вот.

— Да… Я не ошиблась, — подтвердила Адриана Анатольевна, взглянув.

Однако прежние нотки зависти теперь как бы отвердели и фазово перешли в ревность.

— А по моему, вы — красившее, — с притворным простодушием успокоил её Костич.

— А я думаю, что вы так на самом деле не считаете, — заметила она. — Впрочем, спасибо!

Тут она посмотрела на меня. Очевидно взгляд мой излучал в ее сторону сочувственную иронию, отчего она едва удержалась от смеха и отвернулась к Костичу.

— Вы ведь были с ней близки, — уверенно предположила она, недоверчиво сощурившись. — Колитесь же!

Поняв, что разоблачён, Костич характерно откашлялся в кулак. Затем помолчал несколько секунд, глядя в сторону.

— Было, — неохотно признался он. — Когда как раз вот приезжала сюда. Очевидно желала привлечь меня на свою сторону… Но мне это стоило по итогу развода. Который, собственно, и без того напрашивался.

Он снова умолк.

— Значит, не прокатило у неё…. — заговорщически подмигнул ему Тягин.

— Подло воспользовался! — в тон ему прибавил Краевед.

Адриана Анатольевна обвела их неодобрительным взглядом, который затем был переведён на меня, при этом став ещё и вопросительным.

— Вы хочете моих оценок? — изобразил я удивление. — Их нет у меня.

Не получив поддержки, она, тем не менее не унималась. И продолжила пытать бедного Костича.

— И вы никогда не думали о том, что вернуть ей детей было бы справедливо?

— Ну как же… Думал. Но отобрать внуков у стариков… После потери сына это их бы убило. А так, слава Богу, до сих пор скрипят. Парни в них души не чают. И, ясное дело, наоборот. Да теперь если хотят, пусть общаются с мамашей. Они и общаются. Большие. Их дела.

— Значит, Старожилов тебя не долго уламывал? — язвительно уточнил Краевед.

— А чё меня уламывать? — искренне удивился Костич. — Ему ещё и спасибо надо сказать. Хоть и неприятен мне его типус. Предупредил, что я в розыске. А то ведь собирался в Белград лететь. Отец с матерью тоже хотели, да куда им… Отлетались, пусть дома сидят. А ты, Хомич, нешто не рад, что на родину возвернулся?

— На родину… — усмехнулся Краевед. — До родины я ещё не добрался. Хотя может и надо бы.

— Так ты же узбек! — спохватился Костич. — А я и забыл…

Краевед не ответил. Постучал об стол папиросой, молча отправился курить.

Очевидно, здесь должно было воцариться неловкое молчание, однако вместо этого Адриана Анатольевна попросила у Костича фотографии теперь уже его племянников. В чём тот, ясно, не отказал.