Бесплатный фрагмент - Неприкаянный

Глава 1

Круговорот вспышек света и цветных пятен озарял растворяющуюся темноту. Они двоились, троились, кружились, то ускоряясь, то замедляясь, мелькали сверху и снизу, справа и слева — словно напоминая сознанию, что мир живых пока не намерен его отпускать. Вместе с ними раздавались гудящие, свистящие и пищащие звуки. Всё это давило на болевшую голову, будто говоря: смотри и слушай нас! Ты можешь! Приди в себя!

Человек, лежащий на кушетке, ощущал в голове сумбур, но силой воли велел себе сосредоточиться. Постепенно пятна перестали метаться, расплываться и дробиться. Они начали обретать форму и чёткость. Вскоре из пульсирующего хаоса проявились реальные предметы: вспышка — в лампу над головой, синие пятна — в крашеные стены, жёлтое — в шкаф, красное — в картину с закатом над песчаным берегом, чёрное — в телевизор у кровати. Боль начала отступать.

Где это я? — подумал он, оглядывая помещение. Яркий свет, белый потолок, монотонные стены, кушетка… Справа пищал электрокардиограф, из руки торчала капельница. Всё ясно — больница.

Но следующий вопрос прозвучал гораздо страшнее: Кто я?

Он не помнил, кто он такой. Оглядев свои руки — худые, но когда-то мускулистые, с крупными кулаками, покрытые тёмными волосами, — понял, по крайней мере, что он мужчина. И это было всё, что он знал.

Думай, думай, голова! Кто ты можешь быть? Откуда?

Мир… страны… геополитика… Да! Он вспомнил, что мир расколот на две системы. Капиталистический и социалистический лагерь, созданные сверхдержавами, находятся в состоянии холодной войны. Противостояние длится уже не один десяток лет — и может перерасти в настоящую войну, ядерную: у обеих сторон предостаточно атомных бомб.

А я? К какому лагерю принадлежу я?

Чёрт его знает…

Он попытался потрогать лицо, но почувствовал бинты. Всё лицо было туго обмотано, будто у мумии. Приподняв голову с помощью рук, он ещё раз оглядел палату. Окно. За ним — тропический лес. Вдали виднелся город. Значит, больница — на окраине, и этаж высокий: десятый, может, двенадцатый. Военная база? Возможно.

Дверь распахнулась, и вошла молодая медсестра с препаратом для капельницы. Пациент, глядя на неё широко открытыми глазами, улыбнулся. Правда, его рот был забинтован, но сестра увидела по глазам пациента, что тот улыбается. Вместо того, чтобы улыбнуться в ответ или хотя бы поприветствовать больного, та взвизгнула и выскочила, как будто увидела привидение.

Он удивлённо моргнул. Что за реакция? Неужели я был в коме? Или в вегетативном состоянии? Диффузное повреждение мозга?.. Овощ?

Похоже, что-то вроде того.

Проанализировав свои мысли, он отметил: «геополитика», «конфронтация», «диффузное повреждение» — не самые простые слова. Значит, образование у него явно выше среднего.

Может, я врач? Биолог? Учёный?

Пока неясно.

Осмотрев живот, пациент заметил, что и он обмотан бинтами — но, в отличие от головы, ничего не болело. Он осторожно снял повязки: под ними оказалась обычная кожа, хотя вокруг пупка она чередовалась с новой, мягкой, почти детской — очевидно, наросшей после травмы.

Он попытался встать — и тут же понял, что не чувствует ног. Они не слушались.

Парализация ниже пояса. Возможно, повреждён позвоночник.

Инвалидность на всю жизнь?

Он изо всех сил ущипнул себя за бедро — едва ощутил слабый отклик.

Где я мог так пострадать?

И тут, как вспышка в темноте, в голове зажглось первое воспоминание:

Вертолёт. Авария. Он летел где-то над тропическим островом — и судно сбили.

Ракета. Зенитная установка.

Что стало с пилотом? С остальными? Живы ли? Неизвестно.

Если сбили, значит… я, скорее всего, в госпитале на территории врага. Без памяти. Без рабочих ног.

И всё равно непонятно, какому режиму служит он сам — капиталистам или социалистам.

Лучше пока молчать. Не показывать, что я что-то помню. И не спрашивать, где нахожусь. Если скажут — услышу. Не скажут — значит, не надо.

Дверь открылась. В палату вошёл врач — высокий, грузный, плечистый, в очках в толстой роговой оправе и синем халате. Лысина блестела, лицо массивное, чем-то напоминая хряка… или бегемота. В руках — зелёная папка.

Следом за ним вошли ещё двое: мужчина и женщина в белых халатах, примерно лет сорока.

— Доброе утро, Эл. Я доктор Эбер, — сказал лысый.

— Доброе утро, доктор Эбер, — кивнул пациент, отмечая: Эл. Значит, так меня зовут.

— Я главный врач, — продолжил тот. — Это госпиталь. Военная больница. Здесь мы лечим солдат.

— Доктор Эбер, — Эл поднял голос, — я понимаю, что вы не хотите перегружать мозг пациента после комы. Но не стоит говорить со мной как с идиотом. Мои мыслительные способности в порядке.

— Вот как? — удивился главврач. — Невероятно! Но я не могу отрицать того, что вижу своими глазами… как и всё, что с вами связано, — он повернулся к спутникам, — Записывайте. Контакт возможен. Сознание ясное. Психическое состояние — под вопросом, — затем снова обратился к Элу:

— Сколько пальцев вы видите?

Он показал ладонь, два пальца были согнуты.

— Три, — сказал Эл.

Эбер убрал один.

— Два.

Поднёс другую руку.

— Семь.

— Перечислите цвета радуги.

— Красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый.

— Пятью пять?

— Двадцать пять.

— Шестью шесть?

— Тридцать шесть.

— Тринадцать на четырнадцать?

— Сто восемьдесят два, — сказал Эл не раздумывая.

— Первая столица Конфедерации?

— Андоза.

— Поднимите правую руку. Хорошо. Теперь левую. Теперь обе сразу. Ловите! — скомандовал врач и бросил Элу ручку. Тот без труда поймал её.

— Записывайте, — сказал доктор Эбер коллегам. — Пациент не демонстрирует заторможенности, пассивности или рассеянного внимания, характерных для больных, недавно вышедших из комы. Координация в норме. Умножает двузначные числа, интеллект — выше среднего. Как вы себя чувствуете, Эл?

— Сказал бы, что нормально… если не считать парализованных ног и амнезии, — усмехнулся Эл. И сам удивился, с какой лёгкостью это прозвучало — будто речь шла о простуде.

— Живот болит?

— Вовсе нет, — ответил он, скинув одеяло и показав живот, покрытый гладкой, свежей кожей.

— Знаете, Эл… вы самый необычный пациент, с которым я когда-либо сталкивался. Когда вас доставили сюда двадцать дней назад, у вас был переломан позвоночник, пробит череп и буквально выпотрошен живот. Четверть правого полушария мозга — повреждена. Лицо — изрезано и обожжено.

Обычно с такими травмами не выживают. Но ваше тело — единственное из обнаруженных в сбитом вертолёте — подавало признаки жизни. И полковник Маур настоял: этот должен выжить.

Во что бы то ни стало.

Я согласился. Конечно, в медицине известны случаи, когда люди выживали даже с одним полушарием мозга. Нейроны не восстанавливаются, но связи между уцелевшими клетками могут перестраиваться, компенсируя утраты. Но ваш случай — из ряда вон.

Мы провели четыре операции на брюшной полости, одну — на позвоночнике, немного восстановили лицо. И вот что странно: вскоре после этого ваши органы… начали регенерировать сами. Пищеварительная система, печень, даже шрамы — исчезли.

Позвоночник сросся. Повреждённый участок черепа покрылся плёнкой, под которой начала отрастать кость.

И — вы не поверите — выросли недостающие части мозга!

Эл задумался. Двадцать дней…

Тогда почему мускулы так ослабли?

Видимо, организму понадобился материал для восстановления. И он использовал мышечную массу.

Не страшно. Накачаться можно заново.

— Вы хотите сказать, что я заживаю как собака?

— Ха! Как собака? — усмехнулся Эбер. — Да у собак регенерация на порядок слабее! По скорости восстановления вас превосходят только примитивные формы жизни. Разрежь червяка — получишь двух. У ящерицы отрастает хвост. Но чтобы у человека — мозг, кость, органы? Такого я не видел.

Нас в институте учили: нервные клетки не восстанавливаются. А у вас — ещё как восстанавливаются! Вы, милейший, — нарушитель законов биологии.

Хотите знать, что бы с вами сделали шесть веков назад, если бы такой пациент попался врачу?

— Что же?

— Инквизиция сожгла бы вас на костре. Как демона!

— Любопытно, — отозвался Эл как можно более равнодушно, вспоминая старые легенды. В них демоны действительно отращивали конечности и глаза за пару дней.

— А теперь, — сказал врач, — займёмся вашим психическим состоянием.

Полчаса трое врачей опрашивали Эла. Он честно отвечал на все вопросы — кроме одного: о крушении вертолёта. После короткого совещания доктор Эбер подвёл итог:

— Психически вы, уважаемый, совершенно здоровы. Потеря памяти — да, но это диссоциативная амнезия. Вы не помните личных данных и профессиональных навыков, зато базовые знания сохранены. Мы уверены, что после терапии всё восстановится, — он повернулся к другим врачам:

— Коллеги, оставьте нас.

Те вышли. Эбер остался с Элом наедине.

— Эл, если бы не полковник Маур, который… хм… весьма щедро убедил меня не лезть к вам, я бы занялся вами сам. Честно говоря, ваша регенерация — уникальна. Я мог бы получить за это неплохую премию.

— Вы бы меня препарировали?

— Разумеется! Ваша жизнь — ради жизней сотен, возможно, тысяч людей.

— Но вы же давали клятву врача! Как можно спокойно убить пациента — пусть даже из благих побуждений?

— Вот именно поэтому я и решил, что лучше будет передать вас полковнику. Насчёт премии я не был уверен, а так — как говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Ага, — отметил про себя Эл. — Не убил — потому что взятка показалась надёжнее. Добрый доктор, не поспоришь.

Доктор вынул из папки два снимка и протянул их Элу:

— Посмотрите. Слева — результат томографии вашего мозга неделю назад. Справа — вчерашний. Видите разницу? Активность увеличилась в разы. Ваш мозг совершенен!

Так, — подумал Эл. — К чему он ведёт? Мне это уже не нравится.

— Я пообещал полковнику, что выживете. Но полковники, знаете ли, бывают смертны — и на войне, и не только. Так что у меня к вам предложение. Неофициальное. Несколько обследований — в приватном порядке. Никаких протоколов. Оплата — щедрая. Гарантирую: останетесь живы.

Прозрачно намекает, что полковник может «неожиданно» погибнуть?

Нет уж. От таких врачей лучше держаться подальше. А то не успеешь оглянуться — уже проспиртован и расфасован по банкам.

— Увы, доктор Эбер, я вынужден вам отказать.

— Жаль, Эл. Вы меня разочаровали. Но полковнику вы так просто не откажете.

Главврач ушёл. Минут через пятнадцать дверь снова открылась. В палате появился высокий, коротко стриженный мужчина в камуфляже — примерно ровесник Эбера.

— Доброе утро, товарищ!

Ага, «товарищ». Значит, Эл — представитель коммунистического лагеря. А судя по интонации, полковник — наоборот, из капиталистического.

Выходит, догадка подтвердилась: он — на вражеской территории.

— И вам того же, — с лёгкой усмешкой ответил Эл.

— Не думал, что вы так быстро придёте в себя, — сказал полковник. — Профессор Эл Гоар.

Вот и фамилия всплыла. Гоар. Да, точно — его так звали. И он профессор…

Но в какой области?

Полковник держал в руках папку. Эл догадался: личное дело. Его личное дело.

— Эл Гоар, преподаватель физико-технического университета, — начал читать полковник официальным тоном. — Родились в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, республика Гаста. Родители умерли, братьев и сестёр нет, нет, не женаты, детей тоже нет, — он ухмыльнулся, — Так что, скажем честно, ваша пропажа мало кого встревожила.

В восемьдесят первом окончили школу-интернат номер двенадцать, затем перебрались в столицу. В армию не попали — сироты, как известно, в Красную армию не призываются. Работали электриком, одновременно учились на заочном отделении Физтеха. Поступили в аспирантуру, за год написали диссертацию по компьютерным технологиям. Стали самым молодым профессором института. Инженер. Программист. Разработчик вычислительных машин.

Он подчеркнул последнюю фразу:

— По вашим чертежам, профессор, создана добрая половина компьютерного железа, что сейчас крутится в мире. Ваша гениальность и изобретательность нужны Империи. И её несокрушимой армии.

— Я — коммунист, — спокойно ответил Эл. — И не предам свою страну.

Полковник усмехнулся:

— Если не согласитесь, остаток жизни проведёте в этой больнице. А если согласитесь — получите всё: деньги, дом, автомобиль. Корпорация «Ананас» уже работает на нас. Присоединяйтесь и вы.

Эл едва заметно нахмурился. Даже «Ананас»? Значит, власть Империи тянет щупальца всё дальше — вплоть до самых сияющих башен.

— Даже если бы я захотел, не помог бы. Мозг повреждён. Я ничего не помню из своей прежней работы.

— Главное — согласие. А остальное восстановим. Доктор Эбер уже поведал мне о вашей… уникальной регенерации. Вы вышли из вегетативного состояния, и психика в порядке. Память вернётся. В нужное время. С нашей помощью.

— Я подумаю над вашим предложением, — ответил Эл. Внутри уже начал оформляться план. Главное — играть роль и не выдавать настоящих намерений.

— Подумайте, подумайте, — хмыкнул полковник. — Жизнь длинная, профессор. Но если провести её в четырёх стенах — может показаться слишком короткой.

В этот момент в палату вошла медсестра с подносом: каша, фрукты, чашка чая. Эл набросился на еду, словно не ел год.

— С каким аппетитом вы едите, профессор, — заметил полковник, наблюдая. — Видно, вы любите жизнь. А богатую жизнь — полюбите ещё больше.

Эл молча ел. Полковник вышел, не попрощавшись. В палате стало ощутимо тише, но в этой тишине повис холодок — как будто зашёл хищник, потянул воздух и ушёл, не насытившись.

***

Время приближалось к полудню. Элу поставили капельницу. Он снова пытался вытянуть из памяти хоть что-то конкретное — безуспешно. Всё, что он знал о себе, сводилось к обрывкам информации, услышанным от доктора Эбера и полковника. И чем больше он их прокручивал, тем отчётливее ощущал: не всё складывается.

Родители? Было чувство, что они живы. Школа-интернат, работа электриком, заочное отделение Физтеха — всё это звучало чуждо. А вот аспирантура, защита диссертации — казались знакомыми. Да, он действительно разрабатывал и совершенствовал компоненты для вычислительных машин. Писал под них программное обеспечение, включая целые языки программирования. Один из них и стал темой его диссертации. Министерство промышленности Конфедерации платило ему за наработки, сделанные в лаборатории и дома — теперь он это помнил отчётливо.

После процедуры наступило время обеда. Эла пересадили в инвалидное кресло и отвезли в общую столовую. Он раздвинул бинты на лице, освобождая рот. Еда была простой, но сытной: фахита — лепёшка с говядиной и овощами, холодный салат из риса, фасоли и кукурузы, овощной суп с фрикадельками и чашка какао. Эл ел быстро, с явным аппетитом.

К его столу подошёл мужчина лет тридцати с короткой стрижкой и костылём, опираясь на правую руку:

— Привет. Ты новенький?

— Да. Меня зовут Эл, — он протянул руку.

— Зак, — пожал ладонь тот. — Сапёр. Подорвался на мине времён гражданской.

— А я попал в аварию.

— Сколько тебе?

— Двадцать пять. А тебе?

— Тридцать два. Слушай, не слышал о военнопленном со сбитого вертолёта, которого сюда недавно привезли?

— Более чем слышал. Военнопленный — это я.

Зак хмыкнул, окинул Эла изучающим взглядом.

— На вид — обычный парень. А из рассказов про конфедератов прямо роботы: бездушные заучки, молящиеся на диктатора Ламеда и программирующие бомбы с пелёнок.

— Не молюсь. Ни на кого. И в бога не верю тоже, — спокойно ответил Эл.

— Ну, с этим мы похожи, — усмехнулся Зак. — Я тоже в религию не играю. Но ты пропал — думаю, твои родители поднимут шум.

— Нет. У меня их нет. Я сирота.

— Понимаю. Мои приезжают каждую неделю, приносят домашнюю стряпню. Девушка тоже приходит. У тебя кто-то есть?

— Нет. Не нашёл ту самую.

— А то, что у вас в стране секса нет — правда? Говорят, ваши женщины все зажатые. Пока не женишься — ни-ни.

Эл едва заметно усмехнулся:

— Не все такие.

— А ты, значит, не девственник?

— Нет.

— И когда впервые?

— Лет двадцать назад, — уверенно ответил Эл, по инерции, не подумав.

Зак чуть не поперхнулся чаем:

— Что?! В пять лет?

Эл на миг замер, осознав сказанное, затем криво усмехнулся:

— Нет, конечно. Просто… голова после аварии — как дуршлаг. Иногда память плывёт. Мне повезло, что вообще выжил. Вертолёт сбили. Остался один.

— Я бы так не сказал. Выжил ещё пилот.

— Но доктор Эбер ясно сказал, что из всех найденных в вертолёте тел только моё подавало признаки жизни.

— Из найденных — да. Но пилот успел выпрыгнуть с парашютом. Приземлился в лесу, наши его подобрали.

— Я не шпион и не спецназовец, а инженер, — заметил Эл. — Зачем сбивать гражданский вертолёт? Между нашими странами ведь нет войны. У пилота наверняка было разрешение на пребывание в Империи.

— А я откуда знаю? — пожал плечами Зак, доставая пачку сигарет «Галеон». — Может, подумали, что это шпион. Или кто-то пронюхал, что ты — крупный спец по компьютерам.

— Если так, значит, меня сдал кто-то из своих, — мрачно заметил Эл.

— Пойдём покурим? — предложил Зак, открывая пачку.

— Не курю. Я спортсмен… Бывший спортсмен, — сказал Эл и покосился на свою коляску.

— Что ж, Эл, ты нормальный парень. Удачи, — с этими словами Зак, опираясь на костыль, направился к выходу.

Эл вернулся в палату. Мозг устал, клонило в сон. Он прилёг.

***

Сны были самые разные. То — преподавание в Физтехе, то — схемы, железо, языки программирования. Но один сон отличался: мир без войн, болезней и бедности. Люди живут в мире, летают на машинах, экология восстановлена, планета — единое государство, человечество — одна нация. Проснувшись, Эл задумался: неужели это был коммунизм? Он всегда относился к этой идее с иронией, но сон был пугающе живым.

Другой сон перенёс его в раннее детство. Ему около пяти. Он идёт с отцом по утреннему городу к пляжу — мостовая, фонтаны, старая статуя русалки.

— Папа, медуз сегодня нет? — тревожно спрашивает Эл.

— Нет, сынок. Они ушли три дня назад.

Эл с облегчением выдыхает.

Город на холме сочетает сверкающие небоскрёбы и древние храмы. Лето чувствуется в воздухе, земле и море. Море манит и пугает: Эл боится медуз. Но отец сказал — их нет.

Они оставляют вещи, и Эл, не раздумывая, прыгает с пирса. Под водой — кораллы, водоросли, стайки ярких рыб.

Вдруг вода дрожит. Рыбы в панике расходятся. Что-то большое приближается.

Акула!

Она мчится прямо на него, пасть раскрыта.

— Нет! Уходи! — кричит Эл про себя, выставляя руку.

Он ощущает, как импульс, будто волна, вырывается изнутри. Акула резко замедляется, разворачивается и уплывает.

Он всплывает. Рядом отец:

— Всё в порядке?

— Да. Я прогнал акулу. Она уплыла.

Отец на миг задумался, потом кивнул:

— Спустя столько лет акулы вернулись к нашим берегам. Природа восстанавливается. Она берёт своё обратно.

Картина солнечного пляжа растаяла — и перед глазами Эла возник следующий сон. На этот раз ему было около двадцати. Он шёл по рыночной площади весеннего античного города, облачённый в доспехи легионера, в сопровождении шамана северных варваров.

Шаман выглядел экзотично: голубоглазый блондин с длинной бородой и косичками, в рогатом шлеме и медвежьей шкуре. Из правого рукава его одежды торчала костяная, будто бы третья рука, а за левым плечом тянулось перистое крыло — похоже, аиста. На поясе висел церемониальный кинжал, а ладони украшали синие татуировки в виде глаз.

На краю площади Эл заметил полуголую девушку. Она улыбнулась и помахала ему рукой. Он ответил тем же.

— Не стоит с ней связываться, Эл! — окликнул его шаман. — Это же проститутка!

— Простите, великий Натипакшуш, — растерянно ответил Эл. — Я ведь ещё не историк, я только учусь. Это… жрица одной из богинь плодородия?

— Жрица любви, — ухмыльнулся шаман. — Работница секс-индустрии.

— Не понимаю. Как может индустрия быть связана с сексом?

— Она продаёт секс за деньги.

— Что? — Эл нахмурился. — Но ведь когда мужчина и женщина занимаются сексом, это же обоюдное удовольствие. Почему тогда один платит, а другой — получает?

— Потому что несовершенное общество порождает несовершенные отношения, — наставительно сказал шаман. — В таких обществах появляются воры, грабители, работорговцы. А в условиях, когда женщины угнетены, торговля телом становится для них способом выжить. Учитывая, что богаты и влиятельны чаще мужчины, именно они могут платить. Позже, с приходом индустриализма и ростом богатых женщин, появилась и мужская проституция. Женщины тоже стали снимать молодых мужчин.

Эл вдруг представил, как его «снимает» старая богатая вдова из индустриальной эпохи. Его передёрнуло. Эти чувства оказались настолько яркими, что он проснулся.

Некоторое время он лежал с открытыми глазами, обдумывая увиденное. Снова никакой конкретики из прошлого. Просто череда нелепых, фантастических снов. Парень в двадцать лет впервые узнаёт, что такое проституция? Даже если при коммунистах секса нет — не до такой же степени!

С другой стороны… это ведь сон. А сны иррациональны. В них голова работает по своим законам. Эл вспомнил труды отцов психоанализа: ночью снижается контроль сознания, а на поверхность всплывают архетипы, страхи, желания — всё, что днём скрыто за разумом.

Приближалось время ужина. Проснувшись, Эл оглядел палату. Только теперь он заметил на тумбочке путеводитель по Гибборе — внимание, похоже, ещё не полностью восстановилось.

Он открыл брошюру. Оказалось: Гиббора — это одновременно название острова, имперского штата и его столицы. До прихода мореплавателей с материка на острове жили пять народностей аборигенов. Конкистадоры были потрясены — перед ними оказалась не горстка племён, а настоящая империя с грандиозными храмами и каменными городами. Главный из них — древняя Гиббора. Лидер завоевателей Кир Даар повёл отряд на штурм. Туземцы уступили: у конкистадоров были мушкеты, пушки и стальные латы. Даар стал князем и губернатором острова.

Во время войны штатов за независимость Гиббора оказалась единственным регионом, где восстание было подавлено. Партизанское движение длилось ещё почти два столетия, пока двадцать лет назад не вспыхнула гражданская война. Повстанцы и пираты вытеснили имперскую армию. Конфедерация направила в качестве «дружеской помощи» крейсеры с морпехами, но император успел подкупить одного из лидеров повстанцев — Кана Тасана. Тот предал союзников. Совместно с имперским флотом пираты разгромили экспедицию Конфедерации. Кан уничтожил остальных мятежников и стал новым губернатором острова.

В брошюре были также фотографии и карта. Эл взглянул — и тут же запомнил всё: сработала фотографическая память.

До столовой он добрался на коляске. Зака там не оказалось. Эл съел сырный салат, картошку с куриным филе, фасоль с кукурузой, запил чаем и вернулся в палату. Ночью снова снились странные, почти комиксные видения: то он лазал по стенам, как паук, то летал, то сражался. Ни одного воспоминания, только абсурд и фантазия.

Проснулся в четыре утра — на удивление бодрый. До подъёма оставалось два часа, но спать больше не хотелось. Он увидел в темноте почти как днём.

«Если головной мозг сумел восстановиться, — подумал Эл, — возможно, восстанавливается и спинной?»

Он ущипнул себя за бедро. Боль была слабо ощутимой, но уже лучше, чем вчера. Он пошевелил пальцами ноги — движение было, пусть и неуверенное. Он сосредоточился. Странное чувство: будто мог ощутить собственные органы, прочувствовать весь организм изнутри.

Он начал мысленно направлять жизненную энергию — Ци, как вспомнил он из старых книг — вдоль позвоночника. Что-то отзывалось, пульсировало, крепло. Через пятнадцать минут он уже уверенно шевелил пальцами. Затем осторожно поставил ноги на пол. Сел. Попробовал встать — и упал. Поднялся с трудом, но всё же поднялся. Преодолел пару шагов, шатаясь. Снова упал. Нужна опора.

Он ухватился за инвалидное кресло и начал медленно ходить кругами вокруг койки. Мышцы отзывались ноющей слабостью, но он чувствовал, как тело пробуждается. Минут через двадцать коляска уже не требовалась. Он нашёл в углу швабру и начал использовать её как трость. Через четверть часа и она стала лишней.

Он хромал, но шёл. Затем ходьба перешла в уверенные шаги. Потом — в лёгкий бег. Через час он уже прыгал по палате, стараясь не шуметь.

Когда часы показали семь, Эл лёг в кровать и натянул одеяло до подбородка: никто не должен узнать, что он снова может ходить.

Через некоторое время дверь палаты открылась. На пороге стояла медсестра:

— Доброе утро, профессор Гоар, — произнесла она. — Время вставать.

— Я бы с радостью, но боюсь, что с парализованными ногами это проблематично, — с сарказмом и лёгкой агрессией в голосе ответил Эл. Отыгрывать роль оскорблённого инвалида оказалось даже забавно.

— Ой! Извините ради Бога! Я имела в виду, что надо идти на зав… надо направляться завтракать.

— Благодарю, — кивнул Эл. Он при помощи рук залез на инвалидное кресло, а медсестра ушла.

Эл неспешно скрутил с головы бинты, после чего глянул в зеркало: совершенно невредимое лицо. Молодое, около двадцати пяти лет. За эти три недели зарос бородой. Чёрно-карие глаза, вороные кудрявые волосы, прямой нос. Судя по смуглому цвету кожи, он происходит из коренных народов Нового Света. Точно! — Эл ударил себя по лбу. Фамилия Гоар, очень распространённая среди гастанцев, намекает.

Зверский аппетит дал о себе знать, но побег был важнее. Эл выехал в коридор на коляске и принялся искать лифт. Согласно плану эвакуации, лифт находился в другом конце коридора. Доехав туда, он заметил справа лифт и лестницу. Но вот беда: их охраняли два солдата в камуфляжной форме и касках. Военный госпиталь, очевидно, пленные тут не редкость.

— Кто таков? — спросил один из солдат.

— Просто больной. Хочу спуститься на первый этаж в аптеку, — как можно спокойнее произнёс Эл, нажимая кнопку вызова.

— Так я тебе и поверю! Лекарства заказываются у медсестры. Я не позволю никому бежать отсюда.

— Твоего разрешения не требуется, — бесцеремонно ответил Эл и серией отточенных ударов — в солнечное сплетение, под дых, в кадык и в подбородок — откинул солдата до стены, вырубив его. Да, служивый не ожидал такой наглости и силы от инвалида и оказался не готов. Зато второй уже успел среагировать. Он снял автомат с предохранителя и нацелил на Эла. Тогда тот просто вышел из коляски и бросил её в солдата. То, что колясочник так просто встал, ввело солдата в ступор на две-три секунды, а коляска сбила его с ног. Элу хватило этой пары секунд чтобы ударить лежащего в подбородок прикладом его же автомата, вырвать оружие и нокаутировать противника.

Первое препятствие пройдено! Что же теперь? Не в больничной же пижаме бежать отсюда! Один из солдат по комплекции оказался точь-в-точь как Эл. Он раздел неприятеля и облачился в его форму, нацепив на голову каску и взяв автомат. В военной форме покинуть госпиталь должно быть легче! Эл заскочил в спасительный лифт.

Глава 2

Эл, в каске, с автоматом и в военной форме, спустился на первый этаж. Он вспомнил, что обладает хорошими артистическими способностями — в студенческие годы даже выступал в институтском театре — а значит, если сыграет роль обычного солдата, будет вести себя также, как и они, ходить с соответствующим выражением лица и походкой, то его обязательно примут за своего. Он неспешно прошёлся по коридору с суровым, внимательным и незадумчивым выражением лица. Коридор выводил в холл, рядом с которым находилось несколько комнат для военных, а главное — выход! Правда, за выходом виднелась военная база, к которой и был приписан госпиталь. Над входной дверью висел флаг Империи — голова величественного льва и корона сверху, всё это ней на синем полотне. По бокам от выхода стояли ещё два солдата с автоматами. Эл неспешно направился туда.

— И куда это мы направляемся? — спросил один из бойцов.

— Домой, конечно же, — ответил Эл, держась как можно более естественно.

— Возвращайся на пост, дезертир! Домой, видите ли, захотел! — оскалил зубы часовой, — Солдатам на дежурстве запрещено покидать свой пост!

— Я не на дежурстве! — возразил Эл.

— Тогда почему ты в форме и при оружии? Не говори, будто не знаешь, что в таком виде покидать базу запрещено!

Эл мысленно выругался. Надо было сказать, что иду на базу, а не домой.

— Я новенький, — оправдался он. — Ещё не привык.

— Если закончил дежурство, иди на вахту. Сдай оружие и форму младшему команданте Рэму, — солдат махнул рукой в сторону комнаты напротив выхода.

Делать нечего. Кивнув, Эл направился к массивной дубовой двери и постучал в неё.

— Войдите! — раздалось оттуда. Эл отворил дверь и зашёл. Младший команданте оказался рыжим здоровяком лет тридцати.

— Здравия желаю, сударь, — произнёс Эл, отсалютовав.

— Почему не брит, солдат?! — почти сорвался на крик офицер. — Что за неуважение к уставу?!

Харра́да! — мысленно выругался Эл. — Так не хочется оказаться на гауптвахте из-за подобных мелочей! Надо как-то выкручиваться!

— Я недавно из увольнения, сударь, — ответил Эл. — Не успел побриться…

— Из твоего жалования за месяц вычтут десять процентов за игнорирование устава, рядовой…

— Ари. Дэн Ари, — Эл назвал первое пришедшее в голову имя. — Как скажете, сударь. А пока — разрешите покинуть госпиталь.

— Что же, сдавай автомат, каску и куртку от формы, штаны и сапоги можно оставить… Для начала поставь подпись в бланке… Странно, твоей фамилии нет в списке.

— Я недавно, на этой базе, сударь. После увольнения меня прислали сюда — вчера утром.

— Была смена старшего лейтенанта Фрома, когда ты прибыл — вот почему я тебя не знаю. Где же он вписал тебя в бланки… Не найти… Вот раздолбай этот Фром, я ему устрою! Чёрт с ним, распишись тут!

Эл и сам удивился, что офицер его так просто отпускает, не видя в нём возможного шпиона или диверсанта. Но это оказалось вполне логичным: для шпиона главная проблема — внедриться в тыл врага, а не сбежать оттуда. Шпион бы убегал под видом пациента или врача. Да, можно было бы нацепить белый халат и уйти, но тогда Эл не додумался до этого! Зато его отпускают сейчас!

Пока Эл ставил подпись в бланке, в дверь неожиданно постучали. Стук был торопливый, срывающийся.

— Кто там?! — рявкнул офицер.

— Рядовой Лэнс Гарад, сударь! — донёсся дрожащий голос. — Сбежал военнопленный! Притворялся инвалидом! Похоже, это профессор Эл Гоар. Он… он напал на нас с Ганом и похитил мою форму!

— Входи! — процедил Рэм. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился рядовой. Бледный, хромающий, он держался за стену и тяжело дышал. Волосы сбились в беспорядке, под глазом — ссадина. Сотрясение, скорее всего, но, к счастью, лёгкое. В госпитале это не проблема.

— Этот подонок… он был гораздо сильнее, чем казался, — пробормотал солдат. — Он убежал… в… — Гарад резко оборвал фразу, ткнув дрожащим пальцем в Эла. — Вот же он! Это он!

Офицер медленно повернул голову к «рядовому Ари». Лицо Рэма исказила гримаса ярости.

— Ты?! Гоар?! Да ты, оказывается, совсем не калека… — Он метнулся к панели, нажал тревожную кнопку. — Скоро окажешься в той же камере, что и ваш лётчик, паск…

Гул сирены резанул по ушам. Эл действовал молниеносно — приклад автомата с хрустом врезался в висок команданте, и тот рухнул без сознания. Одним движением Эл обернулся и резким ударом сшиб Гарада, прежде чем тот успел закричать.

Пора бежать.

Он выскочил в коридор. Сирена выла, двери хлопали, в коридоре уже сновали солдаты. На выходе — те же часовые. Завидев беглеца с автоматом, они, не раздумывая, открыли огонь. Пули свистели мимо, врезались в стены, срывали штукатурку. Эл же летел вперёд, будто тело само подчинялось инстинкту. Он был быстрее, чем они ожидали.

Повесив автомат за спину, он на бегу выбил зуботычины обеим охранникам — прямые, точные удары в челюсть. Те рухнули, даже не успев вскрикнуть. Двери наружу — и вот она, улица! Слепящее утреннее солнце и жара ударили в лицо.

Но беглеца уже окружали.

Солдаты бежали с разных сторон, поднимали тревогу,. Эл метнулся вперёд, прямо на кольцо преследователей. Его тело — машина. Одним ударом он сшибал сразу двух, другим — отбрасывал третьего, прыгал, перекатывался, бил локтями, ногами, автоматом. Казалось, в нём проснулся кто-то другой — или нечто, что спало всё это время.

Он вырвался из окружения и без промедления свернул к джунглям. Город отпадал: слишком людно, слишком легко загнать в угол. А вот лес — его среда. Там можно раствориться, скрыться, как зверь.

Он несся по тропинке, потом по усыпанной корнями земле, потом просто через кустарники и лианы. Пули пронеслись мимо, и голоса солдат стали тише. Первое дерево показалось спасением. Эл вскарабкался по стволу, как будто делал это всю жизнь, и устроился на ветке, переводя дыхание.

Он вытащил автомат и стал отстреливаться. Но не в головы — только по ногам, плечам, чтобы остановить, но не убить. Эти солдаты просто исполняли приказы. Несколько из них рухнули, оря благим и простым матом, кто-то отполз, остальные не решались подойти ближе.

Эл прыгал с ветки на ветку, как обезьяна, всё глубже уходя в чащу. Скоро за ним уже никто не гнался. Только деревья, лианы, влажный воздух. Относительная безопасность.

И тут — резкий, хриплый крик. Эл замер. На соседней ветке сидела птица, большая, как страус, вся покрытая белоснежным пухом, с мощным клювом и цепкими когтями. Напоминала грифа, но явно не была им. Она расправила крылья, выгнула шею вперёд, будто готовясь напасть.

Эл узнал её. Это рух. Лет двадцать назад занесённые в Красную книгу, а сейчас вроде бы вымершие. Но вот он — живой. Реальный. И если Эл не постарается, то вымрет именно он.

Он поднял автомат, нажал на спуск.

Клац. Пусто. Патроны закончились.

— Не подходи, тварь! — выкрикнул он и, не осознавая, зачем, выставил вперёд руку. Птица остановилась. Замерла.

Он похолодел. Вспомнил тот странный сон про детство. Там он тоже выставил руку — и акула отступила. Неужели это не выдумка?

— Два шага назад! — приказал он.

Птица отступила. Ровно на два шага. Медленно, беззвучно, словно понимая каждое его слово.

— Здесь я хозяин, понятно? — произнёс Эл твёрдо, подняв руку.

Птица рух опустила голову, вытянув длинную шею, и преклонила её к земле. Покорность.

— Поднимайся, — мысленно велел Эл. Птица подчинилась.

— А теперь — дай мне сесть на тебя.

Рух не шелохнулся. Эл осторожно уселся ей на спину, устроившись между сложенными крыльями.

— Вверх!

Птица взмахнула широкими крыльями и взмыла в воздух. Эл едва не вскрикнул от восторга. Воздух обжигал лицо, а под ногами расстилалась зелёная пелена джунглей.

Он сосредоточился: в сторону города. Не нужно слов. Мысль сама передавалась существу. Птица послушно изменила направление, и вскоре Эл уже парил над крышами домов, над дорогами и каналами, над улицами, полными людей.

Юго-восток Гибборы, отметил он. До столицы Конфедерации — лететь на северо-северо-запад.

Птица рванулась вперёд.

Но не прошло и пятнадцати минут, как Эл ощутил: рух голоден. От него исходил явный импульс — желание поймать рыбу, насытиться.

— Хорошо. Поешь.

Они спустились к морю. Хищная птица метнулась к воде и выудила когтями две крупных рыбины, расправилась с ними быстро и с наслаждением. Эл чувствовал её удовлетворение. Ему самому было не по себе — жаль убитых рыб, но что поделать? Хищник есть хищник.

Пока рух глотал добычу, Эл обдумывал случившееся. Он управлял ею не словами, не жестами — одной лишь мыслью. И чувствовал его желания, как свои. Он вспомнил сон: маленький мальчик, вытянувший руку — и акула, пугающаяся и уплывающая прочь. А ведь он тогда не играл. Это была правда.

Я… могу приказывать животным?

Он замер, охваченный трепетом. У других людей такой способности нет. Значит, он отличается.

Но как? Почему?

Мысль за мыслью рождалась в сознании.

Может, я родился таким? Или… это результат эксперимента?

Его пробрал холод.

А вдруг я — не человек вовсе? Клон? Или, хуже того, андроид?

И тут же — ответ изнутри. Нет. Он чувствовал своё тело. Чувствовал каждый орган. Сердце, печень, лёгкие, пищеварение, импульсы мышц — всё. Живое. Настоящее. Не механическое.

А клоном? — продолжил он рассуждать. Но и тут логика рушила гипотезу: если он — клон, то почему его клетки ощущаются как зрелые? Возраст тканей — больше двух десятков лет. А клона вырастить за такой срок — трудно даже по меркам фантастики.

Он выдохнул с облегчением. Нет, он не машина. И не искусственная копия.

Он — человек. Особенный, да. Но живой.

Вдруг в памяти всплыла обрывочная статья, прочитанная когда-то в дешёвой бульварной газете.

«Дети индиго».

Там писали: мол, стали появляются дети с необычным набором качеств — сверхинтеллект, физическая сила, чувствительность, телепатия, духовная зрелость. Они — новое поколение. Будущее человечества.

Глупость? Или правда?

Может, он один из повзрослевших детей ингдиго?

И если да… тогда где остальные?

Он оглядел бескрайнее небо.

Ответа не было.

Но точно было одно: он — не такой, как все.

К статье прилагалась фотография девочки, способной диагностировать болезни, просто касаясь человека руками — так же, как Эл ощущал состояние собственного тела. Рядом — снимок мальчика, подчинившего своей воле целую стаю домашних животных. Всё это слишком напоминало собственные недавние переживания. В статье говорилось и о других признаках так называемых детей индиго: необычайно развитая интуиция, обострённое чувство справедливости, повышенная эмоциональная чувствительность. Они будто рождались с внутренним компасом, ведущим их сквозь ложь и лицемерие взрослых. У некоторых проявлялись поэтические и музыкальные способности, у других — интерес к технике и изобретательству. Эл задумался: похоже на него самого. Если верить сну про акулу, способность управлять животными действительно могла проявиться ещё в детстве.

Но всё портила одна деталь: первые индиго-дети, по словам автора, начали рождаться всего четырнадцать лет назад. А Элу уже двадцать пять. К тому же его рациональное, технарское сознание тут же вставало в оппозицию: вся эта концепция — не более чем миф, придуманный лжепсихологами, чтобы льстить родителям, мечтающим считать своих трудных или необычных детей «избранными».

Некоторые женщины утверждали, будто такие дети рождались после того как они «спали с ангелами». Интересно, хоть одному мужу удалось навесить на уши такую лапшу? Эл вспомнил, что чаще всего такими детьми оказывались отпрыски матерей-одиночек, из-за чего церковники порой называли их «плодами от дьявола». Такая версия казалась не менее абсурдной.

В другом номере той же жёлтой газеты Эл читал интервью с рыбаком из Гасты. Тот уверял, что однажды ночью проснулся от ощущения чужого присутствия. Жена спала, не шелохнувшись, а в углу комнаты стояли две фигуры в белых облегающих комбинезонах. Один из пришельцев — по словам рыбака — приставил к его лбу странное устройство, и в голове тут же раздался голос: «Мы пришли с миром». Телепатия через технологии? Почти как у Эла с птицей, только с посредниками. По словам рыбака, существа «читали» его разум, изучали личность, язык и память. Под конец рассказа он пришёл к выводу, что это были демоны, потому что их внешность совпадала с описаниями из средневековых легенд. Эл лишь скептически хмыкнул. Скорее всего, того старика посетили вовсе не люди в белом, а старая добрая белочка. Рыбаки, как известно, не прочь приложиться к бутылке.

Версии с демонами и детьми индиго Эл всё же отбросил как антинаучные. Но, поразительно, — даже с его железной логикой он не мог объяснить самого себя. Впрочем, он и не мог опровергнуть собственное существование. В голове всплыло вычитанное где-то: «Я мыслю, следовательно, существую».

Примерно через два часа полёта Эл добрался до небольшого острова, торчащего из океана скалой. Похоже, это была одна из вершин, формирующих знаменитый Гибборский треугольник — цепочку островков к западу, востоку и югу от самого штата. Он пролетел не более шестидесяти миль, а до Республики Андоза, где находилась столица Конфедерации, оставалось ещё около восьмисот. В лучшем случае — двадцать семь часов пути. Но птице нужен отдых.

Нет, так не пойдёт. Нужен транспорт. Нормальный транспорт. Эл задумался: может, захватить корабль? Или, что ещё лучше — вертолёт? Правда, пилотировать он не умел… И тут его осенило: пилот! Тот самый, конфедерат, всё ещё находящийся в плену на базе, из которой Эл сбежал. Он вспомнил слова: коммунисты своих не бросают. А значит — надо возвращаться.

Он передал птице мысленный приказ: обратно в Гиббору. Через пару часов они вновь оказались у побережья, направляясь к гарнизону.

***

Сидя на спине руха, Эл парил на небольшой высоте над гарнизоном. Внизу, как по заказу, приземлился чёрный вертолёт. Из него вышел человек в форме: стройный, чуть выше среднего роста, с короткой стрижкой, в которую уже вкралась седина. Эл сразу узнал его. Да, это был генерал Лей Нури — главнокомандующий силами Гибборы, второй после самого князя.

Навстречу ему выступил полковник Маур. Эл напряг сверхчувствительный: его способности позволяли различать даже отдалённые голоса.

— Здравия желаю, генерал Нури, — вытянулся Маур.

— Вольно, полковник, — устало кивнул генерал. — Мне доложили, что у вас в плену находится профессор Эл Гоар, известный программист. Вы хотели его завербовать для службы Империи. Я хочу поговорить с ним лично.

Маур замешкался:

— Это… невозможно, господин генерал.

— Почему? — на лице Нури едва заметно дёрнулись мышцы.

— Гоар перенёс тяжёлую черепно-мозговую травму. Он в неадекватном состоянии, большую часть времени проводит во сне. Разговор с ним будет бесполезен, сударь.

— Я всё же попробую. Ведите.

Полковник застыл. Он был загнан в угол: скажи правду — и карьере конец. Иначе выкручиваться. Эл усмехнулся про себя: хитёр, чертяка. Наверняка что-то придумает.

А вот что делать ему самому?

Спуститься к вертолёту незамеченным невозможно — у посадочной площадки дежурят шестеро солдат. Убежать от них ещё можно, но пройти мимо — без шансов. К тому же его лицо теперь известно всем патрулям. В лесу его не догнали, но в городе — в толпе, на улицах — хватит одного взгляда, чтобы кто-то поднял тревогу. Надо менять внешность и подход.

Он мысленно приказал руху взять курс на море. Когда птица взмыла над прибрежной полосой, Эл снял с себя куртку с опознавательными знаками, свернул её и бросил в воду. Следом отправились автомат и каска — с глухим всплеском они ушли ко дну. Теперь он выглядел совсем иначе: бородатый мужчина в тельняшке, армейских брюках и сапогах. Не солдат — охотник, рыбак, лесник, может, грибник, вернувшийся в город с вылазки. Но и в таком виде лучше не попадаться патрулям.

Рух, по команде, направился на запад и вскоре опустился в предместьях, недалеко от кромки города. Эл соскочил на землю, похлопал птицу по шее. Та взглянула ему в глаза, будто в последний раз, а затем взмыла обратно, в сторону джунглей.

— Итак, — сказал себе Эл, — боевая задача следующая: сменить внешность и добраться до гарнизона. Для этого нужно побриться, изменить причёску, желательно — одежду. Да и поесть не помешало бы. Значит, нужны деньги.

Он направился к военной части по проспекту Конкистадоров, отлично зная дорогу по карте и виду с высоты птичьего полёта. Вскоре рядом проехал патруль жандармов на мотоцикле. Эл свернул в ближайший тупик. Надо было сделать это быстро — но не слишком: если исчезнуть слишком резко, это тоже вызовет подозрения.

Однако, кое-кто уже поджидал Эла. За мусорным баком, сидя на корточках, курили четверо молодых парней — всем около двадцати. На них — спортивные костюмы с золотыми молниями, у двоих — пачки семечек, у третьего — сигарета, у четвёртого — бутылка текилы, пущенная по кругу. Шпана. Уличные шакалы.

Эл бросил взгляд на ближайший выход, но было поздно — его уже заметили.

— Девятый за сегодня, — лениво пробормотал самый крупный из них, широкоплечий тип с глазами мясника. Похоже, главарь.

— Эй, ты! — подал голос бритый. — С какого района будешь?

Эл на долю секунды задумался. С такими нельзя показывать слабость. Надо перехватить инициативу и запутать их — пусть мозги вскипают от напряжения.

— А тебе зачем? — спокойно ответил он, голос стальной, без тени страха.

— Ты чё, самый умный? — нахмурился бритоголовый.

— Я? — Эл слегка склонил голову. — Ну уж точно не ты.

Хохот. Даже те, что пили, прыснули. Бритый напрягся.

— Не выпендривайся. Закурить есть?

— Не курю.

— Спортсмен, значит?

— Типа того.

— Смешной ты… дрищ! — хмыкнул усатый. — Шахматист, небось?

— Шахматист. Пловец. Мастер борьбы, — сухо перечислил Эл, не сводя глаз с главаря.

— Если ты мастер борьбы, то я — космонавт. Деньги гони, умник! — Бритый вытащил из кармана нож, лезвие блеснуло на солнце.

— Денег нет, — честно сказал Эл.

— Обыщи его, Череп, — приказал главарь.

Бритый метнулся вперёд, но Эл среагировал раньше: удар по запястью, нож взлетел в воздух. Одним движением он скрутил нападавшего, развернул, вывернул руку, перехватил нож — и прижал лезвие к шее противника.

— Не дёргаться! — бросил он.

Парень захрипел, а Эл шагнул назад, прижимая тело Черепа перед собой как живой щит. И тут же в голове щёлкнуло: а ведь они упомянули, что уже ограбили восемь человек. Значит, деньги при них. Отлично.

Эл взглянул на Кабана — так, судя по кличке, звали главаря — и процедил:

— Всё, что сегодня отжали, на землю. Сейчас. Или я превращаю вскрою вашему корешу горло.

— Кабан, сделай что-нибудь, — всхлипнул заложник.

— Только тронь его — мы тебя порвём, — прошипел Кабан.

— Да на кой он нам, этот Череп, — фыркнул усатый. — Пусть режет, а мы потом его прижучим!

Эл понял: вчетвером они его уделают. Надо менять тактику.

Он начал пятиться, всё так же удерживая хулигана перед собой, и заговорил:

— Не хотите расставаться с деньгами — пойду сдавать вашего кореша в жандармерию. Там его и расспросят, и отпечатки возьмут. Заодно расскажу, как ваша банда промышляет у помоек.

Разумеется, Эл блефовал: обращаться к жандармам он не собирался. Но шпана об этом не знала. Главарь задумался — видно, для него это было занятием непривычным. По выражению лица читалось: отдавать награбленное не хочется, но отпустить незваного гостя живым он готов. Всё могло бы завершиться без лишней крови, если бы не один из отморозков — небритый тип с мутным взглядом и бутылкой текилы в руках.

С гортанным криком он метнул в Эла бутылку. Тот не успел увернуться — стекло с глухим стуком угодило ему в лоб. Сотрясение мозга! В глазах потемнело, ноги подкосились, хватка ослабла. Череп, его живой щит, вывернулся и тут же схватил валявшийся нож.

Но Эл действовал на инстинктах: шаг вперёд, захват, удар лбом в кирпичную стену — и всё. Череп осел, выронил оружие. Голова Эла вновь прояснилась: по сравнению с травмой после аварии, этот удар — сущая ерунда. Мозг снова включался на полную мощность.

В бой пошёл Кабан — с разгона, в лобовую. Эл встретил его прямым ударом в грудь. Воздух вышибло из бандита, и тот отлетел к мусорному баку, оседая на асфальт.

Оставшиеся двое ринулись разом. Эл схватил одного за грудки, резко развернул и швырнул на второго. Пока оба валялись, он несколькими резкими ударами ног вырубил обоих. Дыхание сбилось, руки дрожали, но в груди бушевала живая, тёплая энергия победы. Он остался на ногах. И — не убил никого. В этом цивилизованном мире за самооборону с летальным исходом могут засудить, и неважно, кто был прав. Убийство — всегда убийство.

Он мотнул головой, отгоняя странные мысли о «цивилизованном мире». Что за чушь? Удар по голове, похоже дал о себе знать.

Эл быстро обшарил карманы вырубленных противников. Денег оказалось достаточно — и на обед, и на новую стрижку, и даже на смену гардероба. Хотя, зачем гардероб? Он оглядел Кабана. Телосложение почти идентичное. Почему бы не воспользоваться его костюмом?

Он как раз расстёгивал куртку, когда раздался голос:

— Так, что здесь происходит? — раздался строгий голос за спиной.

Эл обернулся. В тупик въехал мотоцикл с коляской. Водитель — жандарм в форме капитана: усы, очки, строгость в голосе. В коляске — сержант, молодой, с напряжённым лицом.

— Мы слышали крики и шум, — продолжил капитан, оглядывая валяющихся в пыли уличных бандитов. — Что случилось, гражданин?

Эл быстро оценил ситуацию. Отвечать нужно спокойно, без нервов. Слишком резко — и насторожит, слишком мягко — покажется виноватым.

— На меня напала банда, офицер. Я защищался.

Капитан коротко кивнул, глядя на лежащих. Один прижат к мусорному баку, двое ещё не пришли в себя. Кабан — с разбитой губой — хрипит на четвереньках. Одна из фигур пытается отползти к стенке.

— Похвально, гражданин, — произнёс капитан. — Нам такие, как вы, нужны. Не думали поступить на службу в жандармерию?

Предложение звучало вполне официально. Эл даже удивился. Возможно, жандарм видел в нём бывшего солдата или наёмника. Может, просто хотел пополнить штат. Но для Эла это был шанс. Настоящий шанс.

Жандармская форма. Доступ в гарнизон. Именно туда ему нужно.

Правда, документов при себе нет, а лицом он теперь — на всех ориентировках. Но и отказаться — значит вызывать подозрение.

— Я согласен, — спокойно сказал он, чуть кивая.

И тут раздался шёпот сержанта. Но Элу, с его обострённым слухом, и шёпот звучал достаточно громко:

— Капитан… мне кажется, это Эл Гоар. Его ищут военные. Фото по сводке было…

Губы капитана дрогнули. Он резко взглянул на Эла.

— Назовите себя, гражданин, — приказал он.

— Дэн Ари, — ответил Эл тем же именем, что использовал в казарме.

— Документы, пожалуйста.

Маска могла бы сработать, но не сейчас. Не в такой ситуации. Эл тянется к карману, и вместо удостоверения вытаскивает аккуратно сложенную, но явно не ту бумагу — купюру. Крупную.

Молчание повисло в воздухе.

— Это что — взятка?! — в голосе капитана раздались стальные нотки. Похоже, жандарм оказался неподкупным. Или, что вероятнее, имел куда большую цену. Но Эл был готов к подобному варианту, как и к тому, что придётся лишать сознания и жандармов. Правда, он сказал себе: хватить на сегодня контуженных врагов. Вспомнились определённые знания о собственных сверхспособностях.

Держа купюру перед лицом капитана, Эл в тот же миг метнул левую руку за его шею и сжал узел мышц у основания черепа. В мозг офицера хлынула волна усыпляющей энергии — она текла, как тёплый импульс, неуловимая и мягкая, но неотвратимая, как анестезия. Капитан осел на асфальт, не проронив ни звука.

— Какого чёр… — начал было сержант, сидевший в коляске, но не успел договорить: Эл уже подскочил к нему, и пальцы его легли в ту же точку — как будто в теле другого человека он видел карту. Один момент — и второй жандарм обмяк.

Эл выпрямился. Он знал, что способен на это. Давно знал. Но каждый раз чувствовал, будто открывает способность заново. Руки дрожали — не от страха, скорее от легкого возбуждения: тело вспоминало, как быть быстрым и сильным.

Теперь — одежда. Белые штаны, мундир с голубыми отворотами, сомбреро с золотым значком стража порядка. Он натянул очки, выловленные из кармана капитана: стёкла слегка искажали мир, но Эл, даже с ослабленным фокусом, видел чётко. Если военным нельзя носить бороду, то вероятно, и стражам порядка тоже, поэтому пока надо принять иной вид.

Он снял погоны, отстегнул значок и сложил их вместе с пистолетом в коляску. Теперь это был уже не жандарм, а гражданский, одетый в одежду, похожую на форму. Обычный очкарик, может, преподаватель. Никому не нужный.

А самих стражей порядка так просто оставлять здесь было нельзя. Бандиты очнутся — и кто знает, что успеют сказать. В коляске нашлись наручники — ровно четыре пары. Руки каждого из четверых были аккуратно скованы. Они валялись в мусоре, как куча ненужных кукол. Эл провёл ладонью по лбу: жар. Возможно, последствия удара бутылкой. Но сознание было ясным. Чётким. Слишком чётким.

Он завёл мотоцикл. В нос ударил запах бензина, рванул мотор, и вскоре по проспекту Конкистадоров понёсся белый мотоцикл с одиноким всадником в очках.

Город жил своей жизнью. Несмотря на приближающийся полдень, машины стояли в пробке, мигая фарами, переговариваясь клаксонами. Эл, лавируя между рядами, подумал: «Пробка — вот она, настоящая демократия. Здесь все равны: и чиновник, и нищий. Пробка — великий уравнитель. Разве что мотоциклист — избранный».

Он прорезал затор, будто ножом масло, и вскоре заметил нужное здание. Парикмахерская. Скромная, но опрятная. Он припарковался во дворе, зашёл внутрь — и через двадцать минут вышел, сбросив с себя бороду, лишние сантиметры волос и часть прошлого. В зеркале отражался человек, на удивление похожий на капитана с фотографии в удостоверении: те же усы, те же очки, тот же прищур. Даже возраст — не так уж и отличается, если не всматриваться. Можно вернуть статус стража порядка. Эл нацепил обратно значок и погоны.

Теперь — обед. Желудок глухо бурчал, напоминая, что тело, каким бы сверхчеловеческим оно ни было, всё ещё требовало самого простого — еды.

На углу улицы — вывеска. Красный плакат: улыбающийся старик в шляпе и бороде в обнимку с весёлым бараном. ГЖБ — «Гибборская Жареная Баранина». Самая популярная сеть фастфуда в Империи. О ней ходили слухи: мол, в приправах — наркотические травы, вызывающие привыкание. Эл усмехнулся. Ну и пусть. Лишь бы было вкусно.

Он припарковался у входа и вошёл. В зале почти никого: трое клиентов, одна девушка-кассир. Очередь продвигалась быстро.

— Добрый день, господин офицер, — обратилась к нему девушка, улыбаясь. — Что будете заказывать?

— Добрый день, — кивнул Эл, глядя на меню. — Два рулета с фаршем, две порции рёбрышек, двойную картошку, шашлык, салат с бараниной, два баранбургера.

— А пить? — неуверенно спросила она.

— Стакан мате, пожалуйста.

— Один? — она чуть приподняла брови. — Вы ведь, наверное, с женой? Или с ребёнком?..

— Кажется, вам платят не за то, чтобы вы задавали вопросы, — Эл сказал это с лёгкой стальной ноткой, но тут же смягчил тон, усмехнувшись: — За это платят мне.

Кассирша с милой улыбкой выложила на поднос заказ, налила дымящийся мате и назвала сумму. Эл, не торгуясь, расплатился купюрой без сдачи, взял поднос и уселся в углу зала. Сомбреро он аккуратно повесил на крючок у стены. Некоторые посетители с удивлением бросали взгляды на худощавого мужчину, в одиночку поглощающего количество еды, способное утолить голод небольшой роты. Эл не обращал внимания: ему нужно было восполнить силы.

Рулеты, шашлык и баранбургеры оказались на удивление вкусными. Салат был свеж и хрустел, как летняя трава. А вот рёбрышки и «куски» — так здесь называли сочные отбивные — оказались чрезмерно жирными и щедро приправленными перцем. Пришлось заедать их картошкой, а потом заказать ещё одну порцию. Запив всё это терпким мате, Эл глубоко вздохнул и направился к выходу, надвинув сомбреро на лоб.

— Вам понравилось, господин офицер? — ласково осведомилась кассирша.

— Угу, — кивнул Эл.

— Знаете, — добавила она с гордостью, — наших баранов содержат в отличных условиях. Их убивают совершенно безболезненно.

Эла передёрнуло.

— Что вы сказали?.. Я только что ел… убитых животных?

— А вы думали, мясо растёт на деревьях? — с лёгкой насмешкой произнесла девушка.

К горлу подкатила тошнота. Он словно только сейчас осознал, что съел целую груду трупной плоти. Кажется, раньше он был вегетарианцем… может, даже веганом. Просто забыл. Проклятая амнезия. В памяти всплыла мысль: если ты заплатил за убийство животного, уже не так важно, ел ты его или нет — ты всё равно соучастник.

С усилием заглушив рвотный рефлекс, он вымученно улыбнулся:

— Я пошутил.

Пока он выходил, в голове всплыл ещё один тревожный слух: якобы мясо в ГЖБ готовится из опухолей, разросшихся на телах баранов, которых откармливают специальными протеинами. Эл отмахнулся. Он, как ни крути, учёный, а не суеверный лавочник. Такие слухи для обывателей.

— Приходите ещё! — крикнула кассирша ему вслед. В её голосе звучала искренняя заинтересованность: то ли ей понравился его аппетит, то ли он сам — в форме, уверенный, с лёгкой усмешкой. Эл отметил это про себя, но тут же отбросил мысль: не до флирта. Пора спасать пилота.

Объезжая пробки, он вновь подъехал к военной базе. Чёрный вертолёт генерала Нури всё ещё стоял во дворе казармы. Никто не обращал на Эла внимания — и это радовало.

Подойдя к проходной, Эл остановился перед двумя часовыми.

— Стой! Кто идёт? Цель визита? — окрикнул один из солдат.

— Я не обязан отчитываться перед тобой, сынок, — хрипло отозвался Эл. — Перед тобой стоит капитан жандармерии.

— Документы! — потребовал второй. — Любой может надеть форму офицера.

Эл спокойно протянул удостоверение.

— Так… капитан Рон Каар, — пробормотал солдат, листая страницу. — Вам, выходит, тридцать восемь? А выглядите вы чересчур молодо, господин капитан.

— Здоровый образ жизни, — пожал Эл плечами. — У нас в роду все такие. Деду девяносто, а выглядит на семьдесят. Что, фото не моё? Очки не мои? Или на фотографии я недостаточно юн?

— Никак нет, господин капитан! Проходите!

— Где содержат пленного пилота Конфедерации?

— Второй этаж, правое крыло, кабинет пятнадцать, господин капитан.

Эл коротко кивнул и пошёл вперёд. Всё складывалось так, как он планировал.

Эл прошёл вдоль коридора правого крыла, сверяясь с номерами кабинетов, пока не достиг нужного. Потянул за ручку.

Внутри, в наручниках и кандалах, на скамье сидел человек в помятом комбинезоне, с потухшими глазами и щетиной на лице. За столом скучающе перелистывал бумаги молодой лейтенант. Пленный показался Элу смутно знакомым.

— Добрый день, — ровно произнёс Эл, заходя в кабинет. — Капитан Каар, жандармерия. Прибыл для допроса пленного пилота.

Лейтенант встал, вытянулся:

— Конечно, господин капитан. Это Нут Тари, лётчик Конфедерации. Он уже три недели у нас, но только начал приходить в себя. Особо с ним никто не работал.

— Пилот Нут Тари? — Эл шагнул ближе, с деловым видом осматривая пленного.

Нут вскинул голову и вдруг замер, уставившись на Эла:

— Эл?! — воскликнул он. — Эл Гоар! Это же ты! Почему… почему ты обращаешься ко мне на «вы»? Мы же друзья…

Эл побледнел. Пилот всё испортил. Он узнал его — и не сообразил держать язык за зубами.

— Вы обознались, — отрезал Эл, не повышая голоса. — Я капитан Рон Каар, жандармерия Гибборы. Успокойтесь, Тари.

— Не нравится мне это, — буркнул лейтенант, нахмурившись. Он медленно поднялся, потянулся к кобуре и наставил пистолет на Эла. — Эл Гоар — сбежавший пленный. А если это вы — у вас будут очень серьёзные пробле…

Он не договорил.

Почти незаметным движением Эл выбил пистолет ногой, а в тот же миг пальцы его левой руки сомкнулись сзади на шее лейтенанта. Тот осел в кресло, теряя сознание.

— Вставай, — бросил Эл пилоту. — Быстро.

Он обшарил мундир вырубленного офицера, нащупал ключи и щёлкнул замками на наручниках и кандалах. Нут поднялся, прихрамывая.

— Ты… это правда ты? — выдохнул он.

— Позже. Сейчас — на выход.

Они выскочили в коридор, направляясь к выходу. Эл шёл уверенно, держа голову высоко — как будто всё происходящее происходит по приказу. Солдаты, занятые своими делами, даже не обернулись. На плацу всё ещё стоял чёрный вертолёт — та самая машина, на которой прибыл генерал Нури.

У входа к винтокрылой машине стояли двое часовых. Эл сжал зубы: рисковать придётся.

Но опасность пришла не с поста, а с фланга — в их сторону стремительно шли два офицера: полковник Маур и сам генерал Нури.

— Это он! Это Эл Гоар! — взревел полковник, хватаясь за оружие.

— Стоять, Гоар! — прорычал генерал. — Остановись!

Часовые навели автоматы.

Эл метнулся вперёд, схватил одного из солдат за ворот, крутанул его и швырнул прямо на второго. Те попадали, а Эл с Нутом вскочили в кабину вертолёта и захлопнули за собой дверь.

— Заводи! — крикнул он, — быстро!

— Огонь! — выкрикнул Маур.

Очереди зазвенели по корпусу. Но пули лишь звякнули, не оставив следа — ни на обшивке, ни на стекле. Вертолёт был полностью бронирован.

— Отставить огонь! — гаркнул генерал. — Полковник, вы что, хотите изрешетить мою машину?!

— Виноват, господин генерал! — пробормотал Маур.

Мотор взревел. Лопасти завертелись, и через мгновение геликоптер взмыл в воздух. Эл, глядя вниз, позволил себе роскошь — показал офицерам неприличный жест сквозь бронестекло. Гиббора быстро осталась позади.

— Что это? — удивлённо спросил Эл, заметив на приборной панели крышку.

— Похоже, тут секретный рычаг — отозвался Нут, застыв у управления. Машина явно экспериментальная. Никогда таких не видел.

Эл потянулся к рычагу. Кнопка на панели зажглась зелёным. Он нажал — и с боков корпуса выдвинулись сопла. В тот же миг пропеллер сложился, убираясь внутрь, а вертолёт резко ускорился, переходя в полёт без шума.

— Это уже не просто вертолёт, — медленно сказал Эл. — Это маскировка. Перед нами — летательный аппарат нового поколения.

Несколько часов спустя, когда солнце уже клонилось к горизонту, машина коснулась земли на побережье Конфедерации Социалистических Республик.

Город Солнца раскинулся под крылом летящего вертолёта, и Эл смотрел на него с нарастающим чувством странной ностальгии. В этом городе он точно бывал раньше — возможно, жил, возможно, воевал. Он не помнил, но что-то в нём отзывалось.

Когда-то здесь, в окрестностях, находилось поселение аборигенов Гхар Гахар — «город солнца». После революции, решив начать всё с чистого листа, коммунисты построили здесь научный центр и назвали его в честь древнего названия — Городом Солнца. Так Конфедерация обрела новую столицу.

Туземцы этих мест — Гасты, Гибборы, Андозы — поклонялись солнечному богу Гахару, позже отождествлённому с имперским языческим божеством Гоаром. Вот почему фамилия Гоар, была распространена здесь — и звучала особенно символично.

Город впечатлял: геометрически безупречный, строгий, почти идеальный. Прямые улицы пересекались под углами в девяносто градусов, образуя гигантский квадрат, вписанный в ромб — символ солнца, перенесённый в планировку целого мегаполиса. В самом центре возвышался Дворец Съездов — сорок этажей белого камня и стекла, увенчанные тонким шпилем, как игла, устремлённая в небо.

На его фасаде, под флагом с алым квадратом и ромбом, пересечёнными косой и гаечным ключом, висели огромные часы. Они показывали полпервого ночи, и Эл вспомнил: если подойти к ним близко, можно услышать, как отчётливо тикают стрелки. Днём этот ритм будто передаётся всему городу — и заводам, и людям, и самому воздуху. Он превращается в пульс механизма, который никогда не останавливается. Город живёт, как слаженные часы. А люди — словно шестерёнки в гигантской машине, имя которой — Конфедерация.

Когда-то Империя колонизировала почти весь мир. Она лишала народы их имен, стирала границы, превращала всё в безликие штаты. Жителей Нового Света согнали в резервации, таких как Гаста, где они выживали как могли. Но двести лет назад началась война за независимость. Гаста сражалась ожесточённее всех. Из двенадцати штатов вышли одиннадцать новых государств, а Гиббора осталась с короной. Три острова — Андоза, Дорадо и Торрей — объединились в республику. А шестьдесят лет назад их охватила революция, и на пепле старых режимов возникла Конфедерация Социалистических Республик.

Теперь она строила новое будущее. Рациональное. Механистичное. Надёжное — как часы. И Город Солнца был её центром.

Эл всё это вспоминал. Воздух казался ему знакомым. А ритм часов — почти родным.

Глава 3

— Итак, мы угнали с территории вероятного противника вертолёт — по всей видимости, секретную разработку имперских инженеров, — задумчиво произнёс Нут. — Что ты об этом думаешь, Эл? Что нам с ним делать?

— Думаю, такие технологии должны служить родине, — отозвался Эл, почёсывая лоб. — Ты ведь учился летать в армейской авиации, у тебя там остались связи. Найди кого-нибудь из старших офицеров, передай им, где стоит вертолёт. А дальше пусть разбираются армия, ДФБ и оборонные конструкторы.

— Верно сказано, Эл, — кивнул Нут с улыбкой. — Так и поступлю.

— А мне пора, — устало сказал Гоар и пожал другу руку.

Они попрощались, и Эл зашагал по улицам столицы. Он безошибочно вспомнил план города, расположение кварталов и быстро нашёл проспект Ламеда, где жил раньше. Решив немного размяться, пошёл пешком. Сумерки густели, но страх перед уличными бандами его больше не тревожил — он чувствовал, что с его способностями ему ничто не угрожает.

Проспект Ламеда встретил его белокаменными пятиэтажками. Пахло цветущей жакарандой, недавним дождём, морским ветром и чуть отсыревшим камнем. Эл свернул в знакомый двор и остановился: на привычном месте под окнами стоял его железный конь — красная «восьмёрка», гордость гастанского автопрома, три недели терпеливо ждавшая хозяина.

Ключи от квартиры он потерял при аварии, но знал, что запасной комплект лежит внутри. Как попасть внутрь? Мелькнула мысль: во снах он не раз лазал по стенам, как паук. В следующую секунду он уже цеплялся за карниз и водосточные трубы, карабкаясь на пятый этаж. Протянув руку в приоткрытую форточку, он легко открыл окно и вошёл внутрь.

Квартира встретила его молчаливым уютом — всё было на месте. Небольшая двухкомнатная, но своя, редкость для молодого человека в Конфедерации, но закономерная награда для специалиста его уровня. Конечно, в капиталистическом мире, как язвил полковник Маур, он бы давно имел особняк и машину представительского класса. Но Эл не из тех, кто променяет страну на вещи.

Он подошёл к секретеру и нашёл документы. Начал с паспорта: выдан недавно, в двадцать пять лет, на замену предыдущему, полученному в шестнадцать. Место рождения — «Городок у Моря», штат Гаста. Место жительства — Город Солнца, проспект Ламеда, дом 96, корпус 3, квартира 60. Семейное положение — пусто.

Эл раскрыл свидетельство о рождении, надеясь восстановить в памяти лица родителей. Там значилось: отец — Кир Гоар, гастанец; мать — Дара Гоар, гастанка. Эти имена не вызвали у него никаких воспоминаний. Он нахмурился. Ничего страшного, он их вспомнит.

Раздосадованный, он лёг спать. Сон пришёл быстро — плотный, чёрный, без сновидений.

Проснувшись утром, Эл принял душ, сбрил усы и замер перед зеркалом: за ночь его тело изменилось. Мышцы налились силой, грудная клетка стала шире, руки — крепче. Теперь было ясно, почему накануне его так неудержимо тянуло к еде — тело требовало материала для ускоренного восстановления.

Он оделся в обычную гражданскую одежду: белые брюки и лёгкую рубашку с короткими рукавами. Наступил новый день, и он чувствовал, что готов к нему.

После того как Эл окончательно пришёл в себя, голод больше не терзал его с прежней яростью — остался лишь обычный, человеческий аппетит.

Он открыл холодильник. Внутри — залежи овощей: сырые, варёные, уже тронутые временем. Несколько пакетов соевого молока, разнообразные фрукты, орехи, семечки. За три недели, что хозяина не было, варёные овощи и молоко превратились в зловонную субстанцию. Эл поморщился: Харрада! Придётся вынести пару крупных мешков мусора — не самое радостное возвращение домой.

Воспоминания всплывали, как пузырьки воздуха в мутной воде. Он вегетарианец. Или, скорее, веган — не употребляет ничего животного. На завтрак предпочитает овсянку и мюсли с соевым молоком. Увы, молоко испорчено, лимоны тоже, значит, мюсли будут на воде, а чай — безо всего.

Он завёл чайник, засыпал овсянку с отрубями, добавил немного оливкового масла. Мюсли залил кипятком. Съел всё без особого удовольствия, но с ясной целью: дать организму строительный материал. Проглотил тёплый чай — терпкий, пустой — и принялся за уборку.

Квартира встретила его тишиной и порядком: никто сюда не наведывался. На столе — стопка бумажных счётов. Электричество, газ, вода, муниципальный налог. Судя по дате, все просроченные. Значит, пойдут пени. Конфедерация не шутит.

Эл окинул взглядом бумаги и усмехнулся: государственная электрическая компания драла с граждан три шкуры. Хорошо ещё, что воду грел солнечный бойлер — на крыше дома. А вот муниципальный налог… квартира ведь государственная, не частная. Значит, аренда. Аренда у собственной страны, за немаленькие деньги. За год — почти зарплата рабочего.

Между бумагами он нашёл странный предмет — золотой браслет с тремя выгравированными знаками. Не то буквы, не то древние символы. Один состоит из двух полукругов, другие — нечто угловатое, как схемы или пиктограммы. Сердце кольнуло: это важно. Но пока — неясно, как.

Работа не манила. Эл всё ещё был, формально, на больничном. После больницы сначала — домой. Лишь потом — на службу. Да и не хотелось срывать этот утренний покой: хотелось походить по городу, привыкнуть к нему заново, вспомнить, кто ты в этом мире.

Он прошёлся по комнате. В углу — красное знамя с восьмиконечной звездой, победа в университетских спортивных играх. Рядом — костюм: чёрный плащ, маска, шляпа. Эл вдруг вспомнил: он сам сшил его, чтобы на балу-маскараде сыграть Гастанского Мстителя — киногероя, журналиста днём и борца с преступностью ночью.

В углу — монитор. Под ним — компьютер четвёртого поколения. Не громоздкий, как старые, — лёгкий, собранный по схемам, которые он сам же и разработал. Эл провёл пальцами по корпусу, затем сел за стол. На нём — диссертация, конспекты. Он взял одну из папок, открыл наугад — и с первых строк понял, что писал это он. Прочитал страницу, вторую… К концу часа он помнил всё: устройство, принципы, алгоритмы. Затем принялся за конспекты. В голове складывались целые лекции, как будто он читал их уже сотню раз.

Продолжив осмотр квартиры, Эл открыл ящики тумбочки. В одном обнаружились противозачаточные таблетки. В другом — несколько порнографических журналов с имперской маркировкой. Контрабанда. Значит, был надёжный поставщик. Презервативов, однако, не оказалось. Эл попытался восстановить логическую цепочку. Видимо, он предпочитал половой акт без резины, как и многие мужчины. Потому и предлагал партнёршам принимать таблетки — не будучи до конца уверенным, что те действительно их принимают. От нежелательной беременности, допустим, защищались. А как же с инфекциями?

Он вспомнил, что не нашёл дома аптечки. Но если его организм способен к быстрой регенерации, логично предположить и сильный иммунитет. Болезни его просто не брали. Точно. Он ведь никогда ничем не болел — это было частью его «новой» природы. Стало быть, от венерических инфекций он тоже, скорее всего, защищён.

Что же до журналов… зачем они человеку с активной половой жизнью? А вот и нет. Эл вспомнил: бывало, по нескольку месяцев он жил без женщин. И, чего греха таить, порой самостоятельно спускал пар — журналы в такие моменты очень выручали. Раз в два-три месяца он начинал встречаться с девушкой. С этим проблем не возникало: Эл умел убеждать, его харизма делала своё дело. Иногда интим случался уже на первом или втором свидании, а бывало — инициатива шла и от самих девушек. Но уже через четыре-пять встреч Эл прекращал звонки, не отвечал на сообщения, а при звуке знакомого голоса в трубке просто молчал, и вскоре общение сходило на нет.

Он не был бабником в привычном смысле — не искал, чтобы «поматросить и бросить». Он просто не мог вступать в постоянные отношения. И не потому, что был эмоционально незрелым — наоборот, зрелость у него была. Но где-то в глубине затаилась старая травма, связанная, возможно, с кем-то близким… Он не помнил подробностей, но чувствовал — в прошлом произошло нечто болезненное. Что именно — память молчала. И, может, это даже к лучшему. Иногда неведение — форма защиты.

Так выглядела личная жизнь Эла Гоара: новая знакомая — неделя встреч — внезапный разрыв — затем два-три месяца одиночества, порножурналы, самокопания и снова по кругу.

Соседи, естественно, не оставались равнодушными. Молодой человек, регулярно приводящий домой девушек, не мог остаться незамеченным. О нём докладывали в партком. Эл периодически имел девушек, а потом его самого имели на партсобрании за аморалку. Но ему прощали. Товарищ Гоар был крупным специалистом, разработчиком, нужным государству — и потому ему многое сходило с рук.

Вспомнилась вечеринка в Физтехе, где он сидел за столом с другом — профессором Йаром Алагом. Тот был женат, уравновешен и, казалось, жил по внутреннему уставу, но в редкие минуты делился житейской философией:

— Чувак, — сказал он, налив себе вина, — мы же программисты. Рассуждай как программист. Ты застрял в цикле. Тебе нужна перезагрузка.

— Перезагрузка? — переспросил Эл. — В каком смысле?

— Ну, для начала — хорошенько выпить. Утром проснёшься с похмельем, зато потом будто заново родился.

— Ты же знаешь, Йар. Я не пью.

Теперь, вспоминая этот разговор, Эл усмехнулся. Что ж, перезагрузка произошла. И весьма радикальная. Его действительно выключили — а потом включили снова. Центральный процессор — мозг — инициализировал память, тело, восприятие. И теперь он запускал системы одну за другой. Новая жизнь. Новый он.

Эл подошёл к двери — и замер. Перед ним возвышалась массивная титановая плита с электронным кодовым замком. Двенадцать кнопок: десять цифр, «ввод» и «сброс». Небольшое табло на четыре знака.

В памяти всплыло: он лежит в постели. На краю кровати сидит блондинка, курит, слегка прикрывшись простынёй. Её звали Лира.

— Слушай, Эл, — томно протянула она, — а что у тебя там, за запертой дверью?

— — Знаешь, Лира, я в детстве читал малоизвестную в наших краях сказку под названием «Синяя Борода». Один богач женился, и разрешил жене входить во все комнаты, кроме одной, запертой на ключ. Но любопытство оказалось сильнее запрета, она зашла в комнату и обнаружила там тела нескольких мёртвых женщин. Это оказались предыдущие жёны её мужа, убитые им. И он, узнав, что она отперла дверь, попытался убить её саму. Мораль, — с сарказмом продолжил Эл: не пытайся проникнуть туда, куда не пускают, а то случиться может всякое.

— Это угроза? — рассмеялась она. — Да брось, Эл. Ты не похож на маньяка или убийцу.

— Маньяки или убийцы редко похожи на себя, — отозвался он. — Если бы всё было так просто, сыщикам жилось бы легче.

— Эл… серьёзно. Что там?

— Мой личный угол. Я имею право.

Воспоминание растаяло, но дверь осталась. Гладкая, без царапин. Он не помнил, что хранил за ней. Но чувствовал: там — что-то важное.

Он взглянул на панель. Код — неизвестен. Перебирать вслепую? Теоретически возможно. Десять тысяч комбинаций. Ввод одной — около шести секунд. Весь процесс займёт меньше суток. Не проблема. Эл спал по четыре часа, торопиться было некуда.

Но сначала — простые пароли. Он набрал 0000.

— Обработка данных. Код неверен.

0001.

— Код неверен.

0002.

— Три неудачные попытки. Доступ заблокирован на сутки. Обратитесь к разработчику.

— Прекрасно, — процедил он. — Разработчик — это я и есть. Только я — с амнезией.

Он ударил кулаком по замку. Титан не шелохнулся. Кулак заныл.

Попробовал вырубить электричество: спустился на лестничную площадку, щёлкнул рубильник. В квартире стало темно. Замок продолжал работать. У него было автономное питание.

Он вернулся и взялся за ножовку. Лезвие бессильно скользнуло по металлу. Электропила лишь жалобно завыла. Топор — без толку. Даже если раздобыть сварку, он не был уверен, что это сработает.

Подорвать? Мощность, способная расплавить эту дверь, гарантированно разрушит и квартиру, и пару этажей сверху и снизу. Вместе с жильцами.

Эл глубоко вдохнул. Оставался один путь — ждать завтрашнего дня и продолжить перебор. Методичный, упорный, хладнокровный. По памяти — никак. Силой — бесполезно. Только разум. Терпение. И расчёт.

Он посмотрел на панель, и едва заметно усмехнулся.

— Ну что ж. Посмотрим, кто кого.

Если вводить по три кода в день, то максимум — 3333 дня. Точнее, на 3334-й можно будет ввести последний. Девять лет. Эл понимал: он не бросит эту затею. Но всё же проще было бы вспомнить код.

А вспомнить что? Какую-то дату? Год? Ничего не приходит в голову.

Он машинально перевёл взгляд на сейф с электронными кнопками. И внезапно — вспышка памяти. Пальцы сами ввели комбинацию: 5941420. Щелчок. Сейф открылся. Странно — этот код он вспомнил сразу. Почему же код от комнаты не вспоминается? Может, он связан с чем-то болезненным, вытесненным?

Внутри сейфа — оружие.

Эл замер. Пистолет. Что он делает в квартире инженера? Он ведь не силовик… не был, вроде бы. Сердце сжалось. В памяти всплыла фраза Лиры сказанная одной из девушек: «Ты не похож на маньяка или убийцу» и ответ: «Маньяки или убийцы редко похожи на себя,» Неужели он и вправду способен на убийство?

Нет. Не верю. Не может быть.

Он заставил себя заглянуть глубже. Но там его ждали не ответы — новые вопросы.

Деньги.

Вернее так — ДЕНЬГИ.

Много. Очень много. Каждая пачка — пятьдесят тысяч федеральных реалов. Он пересчитал: сорок пачек. Два миллиона. Наличные.

Два миллиона у двадцатипятилетнего профессора с зарплатой в шестнадцать тысяч? Даже если бы не тратил ни реал — это более десяти лет работы. Но он не мог начать с такой зарплаты… Не сходится.

Эл Гоар — подпольный миллионер?

Пистолет. Деньги. Костюм Гастанского Мстителя. Маска. Сила, ловкость, умение карабкаться по стенам, драться. Всё складывалось. Он мог грабить банки. Физически — да. Но психологически? Нет. Это не его почерк. Или был не его почерк?

Вопросов становилось всё больше.

Эл захлопнул сейф. Потом — мусор. Потом — прогулка.

Надел куртку, вышел на улицу, вынес пакеты. Шёл один, просто гулял по городу, как любил когда-то — в юности. Лёгкий ветер, солнце, запах моря. Он и раньше замечал за собой: проще восстановиться в одиночестве. Он — интроверт. В такие моменты разум как будто подбирает обрывки памяти с тротуара.

Миновав спортзал, остановился. Руки и ноги уже не были худыми, как после комы. Но хотелось ещё — укрепить себя. Если регенерация работает, тренировки могут стать катализатором. Пара сеансов — и тело подтянется до новых параметров.

Купил купон. Купил спортивную одежду — благо, средства были. Прокрутил в голове круговую тренировку: кардио и все группы мышц. Для обычного человека — долго. А для него?

Скоро узнает.

После трёхчасовой тренировки Эл вышел из спортзала с лёгкой дрожью в мышцах — приятной, как послевкусие хорошей работы. Он направился к ближайшему магазину, где набрал полные пакеты овощей, фруктов, орехов, семечек и несколько упаковок соевого молока. Домой шёл налегке — физически и морально: тело требовало еды, а разум — покоя.

Как и в первый день после побега, голод вернулся — не просто сильный, а безжалостный, как хищник, выслеживающий свою жертву. Эл сварил целую кастрюлю каши и, не дождавшись, пока она остынет, начал есть прямо с плиты. Затем смешал в блендере литр соевого молока, добавил горсть орехов, семечек, немного отрубей и перемолол в густой, питательный коктейль. Он выпил его до дна, будто заполняя в себе пустоту. После этого — сразу в постель.

Проснулся через четыре часа, выспавшийся, с ясной головой, будто проспал ночь. Ни ломоты, ни усталости. Мышцы подросли — визуально, ощутимо. Но пока ещё не соответствовали прежней физической форме. По ощущениям, понадобятся ещё четыре или пять дней подобных тренировок — и организм окончательно вернётся к тому уровню, что был до аварии.

Правда, в тот же зал возвращаться не стоило. Такой, как Эл, бросается в глаза: особенно девушкам, которые наверняка приметили его ещё накануне. И они удивятся, если через день придёт не худощавый новичок, а подкачанный мужчина с тем же лицом. Лучше не дразнить случай и не привлекать чужое внимание. По этой же причине не стоило показываться пока и на работе: месяц назад он был в форме, а сейчас, если прийти — будет заметно, что что-то не так. Пусть лучше коллеги подумают, что он просто болел, и отлеживается.

Как обычно, Эл подошёл к металлической двери с кодовым замком. Рутинно ввёл:

0003 — «Код неверен».

0004 — «Код неверен».

0005 — «Код неверен. Вы использовали все три попытки, доступные за сутки. Повторите попытку завтра или обратитесь к разработчику».

Эл невольно усмехнулся. Разработчику… Разве не он сам и был этим разработчиком? Забавная ирония. Он запомнил, на чём остановился, и отложил следующую попытку на завтра. А пока переоделся и, выбрав другой маршрут, направился в спортзал в соседнем районе. В теле снова появлялась энергия. Почти как прежде.

Глава 4

К главному зданию Департамента Федеральной Безопасности подъехала чёрная тонированная «девятка» в окружении восьми мотоциклистов. Водитель вышел, открыл заднюю дверь, и из машины медленно выбрался худощавый мужчина лет семидесяти с небольшим. Он опирался на трость, его редкие седые волосы были зачёсаны назад, а глаза скрывали толстые очки на дальнозоркость. На пиджаке поблескивали многочисленные ордена.

— Охрана, оставьте меня, — приказал он и набрал код на двери. Электронный замок щёлкнул, и старик прошёл внутрь.

Он миновал пост охраны. Вахтёры встали по стойке «смирно» и отдали честь:

— Здравия желаем, товарищ Ламед!

Не каждый день ДФБ посещает глава государства.

Достигнув лифта, Ламед нажал кнопку вызова. Зайдя внутрь, он вставил специальный ключ — тот, что позволял подниматься на самый верх, в кабинет начальника департамента. Через минуту двери распахнулись.

С верхнего этажа, расположенного под самым шпилем здания, открывался вид на столицу — как с башни замка, откуда монарх обозревает свои владения.

В просторном кабинете полковник Зар Дэккар сидел за столом, попивая чай с лимоном, и беседовал с седовласым, поджарым мужчиной, стоявшим к Ламеду спиной. Генсек узнал его — это был один из лучших оперативников Системы. Кабинет производил странное впечатление — будто в нём смешались прошлое и будущее. По углам светились неоновые лампы, заливая комнату мягким лазурным светом. Вдоль стен стояли старинные шкафы, полные книг. В центре белого круглого стола вращалась голографическая модель земного шара. А сам полковник восседал на массивном дубовом кресле с высокой спинкой, больше похожем на трон.

Он держал в руке золотую чашку и задумчиво смотрел на Землю, кружащуюся над столом. Освещённый голубым светом, высокий, светловолосый, с холодными синими глазами и лицом, словно вырубленным топором, Дэккар казался древним северным богом. Его серебристый мундир украшали золотые погоны с эполетами, каждый из которых венчала крупная платиновая восьмиконечная звезда. Над креслом висел портрет самого полковника — с тем же ледяным взглядом.

Заметив Ламеда, Дэккар не прервал беседы.

— Я высоко ценю ваш вклад в Систему, агент 081, — произнёс он. — Таких людей, как вы, ещё поискать надо. Мне будет очень жаль, если вы решите уйти.

— Моё решение окончательное, товарищ полковник. Я настаиваю: ухожу на пенсию.

— Здравствуйте, товарищ полковник, — вмешался Ламед.

— Здравствуйте, дорогой товарищ Ламед, — сдержанно поклонился Дэккар, привстав с трона.

— Здравия желаю, товарищ Ламед! — агент повернулся лицом к президенту и отдал честь.

Полковник снова обратился к оперативнику:

— Восемьдесят Первый, я понимаю: в вашем возрасте сложно выходить на боевые задания. Но я могу предложить вам непыльную должность — скажем, в отделе Дознания или в арсенале. Что скажете?

— Товарищ полковник, — кашлянул Нир Ламед, стараясь держать себя в руках, — у меня к вам важный разговор.

— Подождите, товарищ Ламед, — Дэккар неторопливо выставил руку, даже не повернув головы. — У меня тоже важный разговор. Дождитесь своей очереди.

Генсек оскорблённо крякнул. Он с трудом сдержал раздражение, но ничего не сказал. В глазах полковника читалось:

«Что ты мне сделаешь, старик? Без меня ты бы и до кресла генсека не добрался. Я тебя туда посадил. Я и вытащу — если захочу.»

И вся поза полковника, его ледяное спокойствие, говорил об одном: «Система — это я.»

— Итак, Восемьдесят Первый, что вы думаете о перспективах кабинетной службы? — произнёс Дэккар как ни в чём не бывало.

— Я благодарен за предложение, товарищ полковник. Но настаиваю: ухожу. Хочу больше времени проводить с внуками.

— Ваш выбор, Восемьдесят Первый. Система заботится о своих ветеранах. Вас ждёт достойная пенсия.

Теперь — сдайте оружие, значок и удостоверение.

Оперативник молча выложил на стол всё перечисленное.

— Можете быть свободны, агент 081, — коротко кивнул Дэккар и впервые слегка улыбнулся. — Я оформлю всё, что нужно.

— Благодарю, товарищ полковник, — отсалютовал Восемьдесят Первый и пошёл к лифту.

Только когда дверь за ним закрылась, Дэккар повернулся к Ламеду, распростерев ладонь:

— Итак, что вы хотели, товарищ Ламед?

— Товарищ полковник, — голос генсека звучал сдержанно, но в нём сквозил укор, — вы отсутствовали в столице неделю. Где вы были всё это время?

— На малой родине. Навестил могилы предков, — ответил Дэккар с сухой вежливостью.

— Могилы предков — это святое, не спорю. Но перейдём к делу. У меня есть доклад от военных — касаемо действий ваших людей, — Ламед протянул папку. В голосе зазвучал вызов.

— Благодарю, товарищ Ламед, — Дэккар принял папку, дьявольски ухмыльнувшись. — Но всё же не указывайте моим людям, что им делать. Вы — глава государства. Но в этих стенах — я хозяин.

Кем он был, этот полковник Дэккар?

Пятнадцать лет назад — всего лишь никому не известный капитан из провинции. Канцелярская крыса.

А теперь — человек, которого остерегаются даже самые высокопоставленные функционеры.

Он всплыл в столице внезапно. Оброс связями с чудовищной скоростью. Деньги текли к нему, будто он их печатал.

Взятки, шантаж, манипуляции — из всех инструментов власти он выбрал грязнейшие, но самые действенные.

Он же и помог Ламеду одержать победу во внутрипартийной борьбе, вытащив его на вершину.

Полковник был не просто частью Системы — он и был Системой.

Механизм власти породил свой идеальный инструмент: жёсткий, безликий, неуязвимый.

Она усилила сама себя. Она выбрала его.

На фоне прочих чиновников он резко выделялся.

Спортсмен. Мастер боевых искусств. Не пьёт. Не курит. Питается только у себя, только проверенной пищей. В свои пятьдесят пять выглядит на сорок. Ходит без охраны. Ездит без водителя. Смерть проходит мимо него, как если бы сама боялась обжечься.

Когда политические соперники Ламеда решили убрать полковника, ничего не вышло.

Яд не подействовал — ест только у себя.

Наёмный убийца, прошедший службу в отряде спецназа «Саблезубые коты» и ад Гибборской гражданской войны, поджидал его в подъезде.

Через полчаса скорая забрала киллера: сломаны руки и ноги, сотрясение мозга, винтовка — разломана, патроны — выброшены.

Говорили, что ствол оружия был… ну, в малопригодном для стрельбы месте. Сам киллер потом всё отрицал. Но уже никто не сомневался.

Те, кто заказал Дэккара, исчезли. Официально — в лагерях. Неофициально — навсегда.

Все поняли: этот человек — не просто чиновник. Он — угроза. Он — власть. Он — сам порядок.

Возглавив Департамент федеральной безопасности, Дэккар провёл масштабную чистку государственных структур. Он принудил Министерство энергетики направить комиссии на все атомные электростанции. Проверки вскрыли массу халатностей в конструкции реакторов, грозивших техногенными катастрофами.

— Более никогда! — сказал тогда Дэккар, и все недочёты были оперативно устранены, а ответственные за проектирование и эксплуатацию — отправлены в лагеря.

Полковник взялся и за Министерство здравоохранения. Массовые проверки выявили неисправное оборудование и хищения при поставках медикаментов. Результатом стало так называемое «дело врачей-убийц»: множество медиков осудили за халатность, повлекшую смерть пациентов.

Под началом Дэккара ДФБ разоблачило десятки имперских шпионов и диверсантов — большинство из них вскоре исчезло без следа. Понимающим людям было ясно: расстрел. Говорили, что учёные Департамента разрабатывали технологии, на десятилетия опередившие своё время — но обывателю об этом знать не полагалось.

Отдел химии, ранее занимавший пару лабораторий, при Дэккаре разросся до целого этажа. Была создана сыворотка правды, которую применяли к террористам, подпольщикам и подозреваемым в тяжких преступлениях. Эффективность — девяносто семь процентов.

Лаборатория тестировала препараты и на добровольцах из числа сотрудников ДФБ. В результате был разработан стимулятор концентрации, позволяющий агенту удерживать в фокусе до десяти объектов одновременно на протяжении двенадцати часов. Побочный эффект — сильная усталость и рассеянность на следующий день: вещество лишь занимало внутренние ресурсы, не восполняя их.

Во время Гибборского кризиса, когда Император приказал разместить ядерные ракеты на одноимённом острове в нескольких десятках миль от столицы Конфедерации, именно Дэккар провёл тайные переговоры с главнокомандующим генералом Леем Нури и премьер-министром Империи — и убедил их убрать ракеты. Конец света был отложен.

Теперь же, открыв папку, Дэккар начал зачитывать:

Совершенно секретно.

Доклад

от командующего столичным гарнизоном генерала Каби

товарищу Н. Ламеду, лично.

Товарищ Ламед, ваши подданные — профессор Эл Гоар и пилот гражданской авиации Нут Тари — сбежали из имперского плена, захватив воздушное транспортное средство нового поколения — чёрный вертолёт-трансформер. Несомненно, захват и изучение данной машины мог бы дать серьёзное преимущество Конфедерации в будущей войне. Однако лейтенант ДФБ Рив Даар, действуя по прямому приказу полковника Дэккара, проник на аэродром №37 и вернул вертолёт генералу Лею Нури, главнокомандующему имперской армией.

— Что вы можете сказать в своё оправдание, товарищ полковник? — спросил Ламед.

— А я должен оправдываться? — холодно приподнял брови Дэккар.

— Не валяйте дурака, полковник, — кашлянул Ламед. — Вы своими действиями лишили нас серьёзного преимущества. Нам бы пригодились хотя бы чертежи этой модели!

— Слушайте внимательно, товарищ Ламед, — на этот раз в голосе Дэккара не было ни намёка на сарказм, он был предельно серьёзен. — Захват экспериментального вертолёта не дал бы нам преимущества, а мог бы стать катализатором крупного международного конфликта. Минимум — дипломатический скандал. Максимум — прямая военная эскалация. Поэтому я и приказал вернуть машину её владельцам, прежде чем о её похищении стало бы известно. Иногда лучший способ предотвратить кризис — не допустить его вовсе.

— Но хотя бы чертежи! — попытался возразить генсек, — они могли бы пригодиться Конфедерации!

— Товарищ Ламед, вы считаете меня идиотом?! — с хлёсткой раздражённостью отозвался полковник. — Думаете, я просто так столько лет возглавляю Департамент, развиваю его, вкладывая в него и силы, и ресурсы? Думаете, я позволил бы упустить такую возможность?

Он ударил пальцем по столу.

— Мои люди давно разобрали вертолёт по винтику, сделали полные фотографии, сняли чертежи во всех проекциях, а затем собрали его обратно. Вся информация хранится на дискете — у меня, прямо здесь. Спасибо, кстати, товарищу Гоару за технологию дискет нового поколения. Есть и резервные копии. В разных местах. Не беспокойтесь.

Он нажал кнопку на панели. Изображение земного шара, парившее над столом, сменилось — теперь над проектором висели три чертежа в разных проекциях: чёткие, детализированные изображения вертолёта.

— Рад, что вы столь глубоко понимаете интересы государства, товарищ полковник, — мягко сказал Нир Ламед и поднялся, опираясь левой рукой на трость, а правой пожал Дэккару руку.

Он уже было развернулся к двери, но обернулся.

— И ещё, товарищ полковник. У нас проблемы с профессором Беном Ахадом. Один из авторов ядерной программы — а теперь пропагандирует гуманизм, стал диссидентом, ведёт агитацию и, похоже, организовал подпольную ячейку. Вашей задачей будет внедрить в их круг человека. Чтобы знал всё — и, если что, незамедлительно арестовал профессора и его последователей. С последующей отправкой в лагеря.

Дэккар чуть прищурился. Но на губах уже снова появилась привычная хищная ухмылка.

— Конечно, дорогой товарищ Ламед. Такого человека я найду.

Глава 5

Ещё четыре дня Эл ездил на своей «восьмёрке» по разным спортзалам, выбирая каждый раз новый, как в шпионской игре, где цель — остаться незаметным. Он упорно тренировался по круговой программе, развивая всё тело, не стремясь к накачке ради внешнего эффекта, а к силе — функциональной, выверенной.

Завтрак у него был по расписанию: каша и мюсли с соевым молоком. Обед — овощи, фрукты, веганский плов из риса, моркови, лука и чечевицы. А на ужин — самодельный протеиновый коктейль из молотых семечек, орехов и бобов. Энергия тела становилась управляемой. Мускулатура — средней тяжести, без излишеств. Он чувствовал: за месяц, быть может, стал бы и бодибилдером. Но зачем?

Сила уже была с ним — быстрая, точная, стремительная. А чрезмерные мышцы могут сделать его громоздким и неповоротливым. Эл не собирался быть тяжёлым — он хотел быть быстрым.

Пришла пора возвращаться на работу.

Физтех.

Башня из красного кирпича — тридцать этажей, как маяк, что ведёт науку сквозь штормы идеологии. Эл узнал здание сразу. Оно сохранилось в его памяти даже тогда, когда исчезло почти всё остальное.

На стене мозаика: молодой учёный в белом халате и очках, стоящий среди энергетических пейзажей — четыре станции: солнечная, ветряная, гидроэлектрическая и атомная. Четыре силы, четыре античных элемента — воздух, вода, огонь и земля, но в новом, научном воплощении. Учёный держал перед собой схематический атом, как жрец будущего. Он не нуждался в богах — он был их заменой.

Эл вошёл.

Вахтёр пропустил его без слов, узнав сразу. Лифт поднял его на двадцатый этаж. Коридор был полон студентов, и многие здоровались — кивком, улыбкой, словом. Эл отвечал так же и напрягал память: почти всех удавалось узнать.

У массивной дубовой двери кафедры он задержался на секунду. Среди объявлений висело одно:

«В связи с пропажей заведующего кафедрой информационных технологий профессора Эла Гоара, временное исполнение обязанностей возлагается на профессора Йара Алага».

Он усмехнулся и вошёл.

За компьютером сидел Йар — высокий, светловолосый, очкастый. Чуть сутулый, но энергичный. Увидев Эла, он вскочил.

— Эл! Чувак! Ты жив! Вернулся! — с облегчением и искренней радостью Йар хлопнул его по плечу. — Где ж ты пропадал?!

Йар был честолюбив, да. Но он был и порядочен. Повышения — да, хотел. Но никогда бы не занял место друга исподтишка.

— Был в плену. В Империи. Чудом сбежал.

— Офигеть… Ну теперь ты здесь. Официально возвращаю тебе кафедру. Подпиши вот тут и тут.

Документы, печати. Всё быстро. Эл вновь стал тем, кем был — внешне.

Жизнь встала на свои рельсы.

Он вновь читал лекции, проектировал компьютеры, здоровался с соседями и каждое утро — бег вдоль моря. Затем — заплыв.

Раз в неделю — спортзал. Для поддержания формы, не более.

Он решил: прошлое — не главное. Да, оно исчезло. Да, это неприятно. Но трагедии в этом нет.

Важно то, что он вновь чувствует себя собой. Восстановлены знания, привычки, профессиональные навыки. А кем он был в детстве, в юности — не так уж важно.

Он возобновил свою подписку на газету «Правда Конфедерации», обязательную для всех граждан. Вот они, проявления тоталитаризма — государство заставляет граждан читать пропагандистские издания. Хотя Эл относился ко всему этому вполне спокойно — главное, чтобы дали спокойно пожить и нормально заработать, а идеология в политике несёт не первую роль.

Наступила пятница — день шестидесятой годовщины Революции. Прошло десять дней с тех пор, как Эл вернулся домой. За это время он перепробовал тридцать комбинаций к замку второй комнаты — от 0000 до 0029. Ни одна не подошла.

Министерство образования устроило масштабный праздник на Пирренских высотах — зелёных холмах в центре столицы, где воздух был чист и прохладен, где не чувствовалось ни копоти, ни смога, и где шум города казался далёкой, чуждой вуалью.

Эл припарковал машину на склоне и вышел. Перед ним раскинулась праздничная площадка под открытым небом: танцпол, сцена, банкетный павильон, игровые залы. У входа — охрана, проверяющая билеты, которые раздавали через профкомы. Всё происходящее отдавало организованной идеологией, но не вызывало у Эла раздражения — скорее, холодное равнодушие, как к фоновому шуму дождя.

Он прошёл внутрь, вдыхая удивительно чистый воздух — напоминание о Городке у Моря, его далёкой родине. Там, как и здесь, царила тишина, в которой легче было думать. В голове всплывали разрозненные образы, эмоции, связанные не столько с местами, сколько с ощущениями.

В игровых комнатах крутились организаторы — в основном студенты, проводившие викторины и конкурсы по истории партии и биографии товарища Ламеда. Над столами ломились закуски, винные бутылки, разноцветные графины. Вечерело. На небе зажигались одинокие звёзды, словно кто-то осторожно продырявливал ткань сумерек. В воздухе веяло романтикой.

Эл почувствовал странное: он мог улавливать эмоции других людей — не разумом, не слухом, а каким-то внутренним, интуитивным органом. Как будто их чувства отражались в нём, как тени на воде.

Он взглянул в сторону атомной станции, видневшейся на горизонте, на другом холме. Там, милях в двадцати, прямо над куполами реактора, танцевало нечто, напоминающее одновременно северное сияние и шаровую молнию. Бледно-голубое, слегка пульсирующее свечение. Эл мгновенно понял — это сияние радиации. Интересно, могут ли другие люди это видеть, или это только его способность? Он тихо наклонился к соседу и спросил:

— Простите, вы тоже видите, как над тем холмом что-то светится?

Мужчина, не отрываясь от своей рюмки и тарелки с салатом, раздражённо буркнул:

— Товарищ, вы пьяны или обкурились? Не мешайте людям культурно отдыхать!

Вот и ответ на вопрос получен.

Тем временем к сцене подходили музыканты — студенты консерватории в белых рубашках, с виолончелями, скрипками, медными духовыми. За ними — стройный хор: юноши в пиджаках, девушки в белых блузках и чёрных юбках. Публика прибывала — кто на автобусах, кто пешком, кто на личных авто. Гул голосов нарастал, заполняя собой все промежутки между словами и паузами.

Ровно в восемь вечера на сцену вышел организатор — пожилой толстяк в строгом костюме, с лысиной, отполированной до блеска. Его лицо, налитое официозной важностью, не оставляло сомнений: партиец. Он шагнул вперёд, поднял руку и дождался тишины.

— Товарищи студенты, преподаватели и аспиранты! — торжественно начал он. — Добро пожаловать на праздник шестидесятой годовщины Великой Революции! Начнём с гимна Конфедерации.

Толпа встала. Оркестр ударил в туш, закружили виолончели, простонали скрипки, взревели трубы, и хор, стройно и уверенно, запел:

Конфедерация освободит весь

Наш мир от кровавой буржуйской чумы.

Свобода, равенство, братство и честь есть,

Ценности, те, что разделяем мы!

Когда народы в бой пойдут смело,

Сбросят сатрапов в чёрных мундирах!

Бейтесь же, братья, за правое дело!

Слушайте ваших отцов-командиров!

Товарищ Ламед к власти пришёл,

Он стал нам примером, отцом и кумиром!

Товарищ Ламед — наш гордый орёл,

Что распростёр свои крылья над миром.

От жарких джунглей до белых снегов

Дышит привольно народ трудовой.

Сбросьте же, братья, буржуев-врагов:

Ламед и партия вас ведут в бой!

В силе великих идеи коммунизма

Видим грядущее нашей страны.

Верными будем же нашей Отчизне,

Партии будем вечно верны!

Зал взорвался аплодисментами. Лица присутствующих озарились улыбками. Эл ощутил мощную волну энтузиазма — у большинства гостей этот восторг был искренним. Многие студенты и преподаватели жили идеями коммунизма с религиозным пылом, будто вера в партию могла объяснить все тайны бытия.

Сам Эл Гоар, хотя и состоял в партии, подобных чувств не испытывал. Внешне он то же что и все так же как и все: стоял во время гимна, аплодировал, улыбался в нужные моменты. Но внутренне он был — другой. Индивидуалист. Тот, кто всегда идёт своим путём, даже если этот путь проходит прямо через строевую колонну.

— Можете садиться, — произнёс организатор. — Объявляю наш праздничный вечер открытым! Начнём с конкурсов, посвящённых истории партии и биографии товарища Ламеда!

Но далеко не всех интересовали конкурсы. Одни ринулись к закускам и спиртному, другие — на танцпол, а кое-кто, как Эл, — в поисках медленных танцев с привлекательными девушками. Хотя спиртного он не пил, вкусно поесть любил. Быстрые танцы пока шли вовсю, и Гоар с удовольствием нырнул в ритм.

Он двигался куда энергичнее большинства. Его тело, отточенное тренировками, двигалось с лёгкостью и силой. Танец был не столько увлечением, сколько способом выплеснуть энергию, спрятать эмоции — и почувствовать, что он жив.

Из ритма его вырвал разговор, который он случайно уловил. Совсем рядом, в паре метров, две девушки обсуждали его полушёпотом:

— Кто этот симпатичный высокий смуглый парень?

— Молодой профессор. Эл Гоар с кафедры информационных технологий.

— Какая энергия! Какая харизма! Как думаешь, у него кто-то есть?

— Да вряд ли. Смотри, он один пришёл. Был бы не один — был бы не один.

— Эл Гоар… Похож на древнего бога Солнца, Гоара. Вечно молодой, солнечный, горячий. А ещё — профессор! Завидный кавалер. Такой должен быть моим!

— Полегче, подруга. Я уверена, он предпочёл бы общаться со мной.

Эл усмехнулся про себя: Без меня меня женили. Он аккуратно отошёл подальше — не хотелось слушать, как обездоленные вниманием девушки делят его, словно приз в конкурсе.

Вовремя начался конкурс танцоров румбы. Эл решил поучаствовать — и занял первое место, получив в награду золотую ручку. После этого, поняв, что до медленных танцев ещё далеко, он направился в банкетный зал — поискать своих друзей.

За одним из столов он увидел знакомые лица: Йар и Том Карен — аспирант и ассистент кафедры. Том недавно вернулся с научной конференции в нейтральной стране и привёз с собой редкий трофей: журналы с комиксами о супергероях из Империи и формально независимых государств.

— Взгляни, — сказал Том, передавая журнал. — У них там свои кумиры.

На страницах мелькали яркие образы. В Империи сейчас особенно популярны три героя: Громовержец, Титан и Человек-Таракан.

Громовержец был полубогом, прямым потомком древнего солнечного божества Гоара — того самого, чьим именем недавно называли Эла. В комиксах Гоар принимал человеческий облик, влюбился в земную женщину по имени Мара Зайад — и она родил сына. Мальчик Лэнс, выросший без отца, обладал невероятной силой, научился летать, бросать молнии и стал супергероем. Громовержец — мститель за униженных, молчаливый защитник справедливости.

Титан был богатым наследником оружейной корпорации. Его настоящее имя — Тин Камер. Он стал инвалидом после саботажа: его собственный танк взорвался на испытаниях. Виновником оказался менеджер, связанный с коммунистами. Тин выжил и создал себе титановый костюм с солнечным приводом, позволивший ему летать. С этого началась его борьба с врагами Империи — под блестящей бронёй и с горящей решимостью.

Третьим был Человек-Таракан. Дар Нэрек, студент-энтомолог. Он не был полубогом или миллионером. Бедный сирота, воспитанный бабушкой, слабый и постоянно унижаемый. Его увлечение тараканами привело к странному эксперименту: после укуса радиоактивного таракана Дар впал в кому и проснулся мутантом. С двумя лишними руками, сверхчеловеческой силой и хитиновым доспехом он стал наказывать уличных хулиганов — и вскоре стал символом сопротивления для «простого народа».

Эл листал страницы и невольно усмехался. Эти образы были далеки от идеалов Конфедерации — они воплощали индивидуализм, внутреннюю силу, восстание одиночки против системы.

Титан, Человек-Таракан и Громовержец объединились и основали организацию под названием Братство Возмездия. В неё входили и другие супергерои, но именно эти трое были наиболее популярными.

— Интересно, почему в реальной жизни никто так и не стал супергероем? — задумчиво произнёс Йар, поглаживая подбородок.

— Всё очень просто, — ответил Том, склонившись вперёд. — В реальности нет ни одного человека со сверхспособностями.

Эл едва удержался от усмешки.

— Но ведь не все супергерои ими обладают, — возразил Йар. — Можно же использовать технические устройства, экзоскелеты, костюмы…

— И тогда твою личность раскроют в два счёта, — парировал Том, — а дальше — шантаж, угрозы семье, принуждение к преступлениям. Преступники или, хуже того, силовики быстро бы превратили такого героя в марионетку. А если бы существовали технологии, способные сделать из человека супергероя — за ними началась бы настоящая охота. Кто угодно захотел бы заполучить их: мафия, армия, государство.

— Потому-то и проще пойти в спецслужбы, — тихо вставил Эл. — У государства ведь монополия на насилие. Только оно может легально применять силу — арестовывать, изымать, казнить. Попробуй сделать это в частном порядке — и ты уже преступник.

— Вот именно, — кивнул Том. — В реальном мире супергерой быстро стал бы вне закона — или частью репрессивного аппарата.

— А если смотреть шире, — добавил Эл, глядя вдаль, — Громовержец, сын бога Солнца… Он ведь типичный образ полубога, родившегося в эпоху отказа от религии. Людям свойственно верить — даже образованным. Просто вместо Бога теперь верят в сверхлюдей.

— А ещё у них почти всегда нет родителей, — добавил он после паузы. — Или хотя бы отца. Это древний архетип — герой без корней, пришедший не из мира смертных.

— И заметь, — подхватил Йар, — все трое из великой тройки изначально — неудачники. Один вырос с матерью-одиночкой, второй был задохликом и сиротой, третий — вообще инвалид…

— Остынь, Йар, — прервал его Эл, чуть жестче, чем хотел.

— Прости, чувак, — смутился Йар и отвёл взгляд. — Я… забыл, что ты тоже сирота.

— Забудь, — отмахнулся Эл, но внутри кольнуло. А если бы ты знал больше… если бы ты знал, что я успел побывать и инвалидом…

— Так вот, — поспешил продолжить Йар. — Почему герои комиксов — часто обделённые люди? Да потому что читатели — часто эскаписты, ботаники, мечтающие стать сильнее. Им важно самоутвердиться. Спортсмену для этого комиксы не нужны — он и так уверен в себе. А у нас… У нас народ начитанный, грамотный. После ликвидации безграмотности, устроенной коммунистами, мы стали самой читающей нацией в мире. Комиксы у нас считают примитивом — макулатурой для малограмотных. Да и тема богоподобных героев в атеистическом государстве звучит… неубедительно.

— Не всё так однозначно, — хитро улыбнулся Том. — Эл ведь сказал, что человеку всё равно нужно во что-то верить. У нас может и нет комиксов, но есть… легенды.

— Какие ещё легенды? — заинтересовался Эл.

Том наклонился чуть ближе и понизил голос:

— Последние годы по столице ходят слухи. Про некоего Красного Мстителя.

— Городская легенда? — усмехнулся Йар.

— Я тоже думал, что бред. Пока один мой знакомый не рассказал… Говорит, возвращался домой пьяный, его хотели ограбить — и тут с крыши спрыгнул какой-то тип в красной маске. Отделал хулиганов как котят. Исчез, как тень.

— Ну, пьяный был, — пожал плечами Эл. — Наверняка восприятие подвело. Скорее всего, хулиганов повязал обычный патруль, и, вполне возможно, не один.

— Вряд ли, — покачал головой Том. — Он очень точно описал Красного Мстителя. Причём описание совпадает с тем, что ходит по слухам: чёрный костюм, широкополая шляпа, маска — и плащ из настоящего красного знамени…

Эла как будто ударило током. Где-то в глубине сознания описание зацепило что-то важное. Неясное воспоминание, тень чего-то… знакомого? Но в следующий момент всё это рассыпалось, словно песок, когда начались долгожданные медленные танцы.

Он встряхнулся, сбросил внутреннее напряжение и двинулся к танцполу. В воздухе витала лёгкая дрожь ожидания, словно вечер сам готовился раскрыть тайну. Эл окинул взглядом девушек, выискивая ту, с кем стоило бы познакомиться. В этот раз он прошёл мимо ярких, вызывающе одетых студенток — чувствовал, что ищет чего-то другого. Или кого-то.

И тут увидел её.

Высокая, стройная, в чёрном вечернем платье, с густыми каштановыми кудрями, спадавшими на плечи, как волны на берег, и ясными карими глазами, в которых было нечто глубокое и спокойное. Она стояла одна, чуть в стороне, и не выглядела одинокой. В её взгляде было достоинство и ум.

— Девушка, вы танцуете? — спросил он, подходя ближе.

Она улыбнулась, чуть склонив голову.

— Это вопрос или предложение?

— А какой будет ваш ответ, если одно, а если другое?

— Хитро. — Она рассмеялась. — И в том, и в другом случае — да.

— Тогда разрешите?

Он протянул руку. Она вложила в неё свою — тёплую, уверенную. И они закружились в танце.

— Вы ведь программист, не так ли? — спросила она.

— Да. А вы как догадались?

— Вы мгновенно просчитываете варианты и действуете по оптимальному. Это профессиональная деформация, — сказала она мягко. — У программистов мозг так и работает. С опытом.

— А вы отлично разбираетесь в людях, — улыбнулся Эл. — Как вас зовут, госпожа детектив?

— Зура. Зура Ахад. Аспирантка АГУ. Физик-ядерщик.

Ахад… Имя кольнуло память. Бен Ахад — легенда в научных кругах. Отец ядерной программы Конфедерации, основоположник квантовых моделей и теории корпускулярно-волнового дуализма. Когда-то его разработки легли в основу первой атомной бомбы. Но потом — скандальные заявления, отказ от оборонки, философские труды, переход в лагерь гуманистов… и, по слухам, открытая оппозиция режиму.

— Позвольте спросить… Вы не родственница профессора Бена Ахада?

— Я его дочь, — просто сказала она.

Эл прикинул в уме. Бену — за шестьдесят, а ей — чуть за двадцать. Поздний ребёнок. Неудивительно: от учёных такого масштаба часто ждут, что они всю жизнь проживают в лабораториях, а потом они внезапно становятся отцами.

— Похоже, наука у вас семейное. А ваша мама тоже учёная?

Зура на мгновение опустила глаза.

— Была. Умерла год назад. Почки… хроническое.

— Примите мои соболезнования. Извините, не знал.

— Ничего. Я научилась говорить об этом спокойно, — сказала она и посмотрела прямо в его глаза. — Жизнь идёт. И иногда всё самое важное случается после.

Они ещё долго кружились в танце. Эл вдруг поймал себя на мысли: он ничего не помнит о своём детстве. Ни о родителях, ни о школе, ни о том, кем мечтал стать. А вот она — Зура Ахад — стояла перед ним, словно мост между двумя мирами: тем, который он забыл, и тем, в который только начал возвращаться.

— А как насчёт ваших родителей, товарищ Гоар? — спросила Зура негромко.

— Сирота, — отозвался он после короткой паузы. — Оба погибли, когда мне было шесть. Лобовая авария — пьяный дальнобойщик влетел в их машину. Меня воспитали в детдоме. Отец был физиком, мать — биологом.

Повисла тишина. Неловкая, осторожная, как шаг по тонкому льду.

— Вам ведь двадцать пять? — наконец нарушила её Зура.

Эл кивнул.

— Вы не мой научный руководитель и всего на два года старше. Может, перейдём на «ты»?

— Как скажешь, Зура.

— А ты давно живёшь в столице?

— С тех пор как закончил школу-интернат. Переехал из Гасты. Сначала общежитие, потом — квартира. Государство подарило, как сироте, когда исполнилось восемнадцать.

— Заботится, значит… А я до сих пор в коммуналке. Мы с отцом занимаем две комнаты, ещё одна — у молодой семьи с ребёнком, четвёртая — за одиноким алкашом. А сколько комнат в твоей квартире?

Эл замялся на секунду.

— Две. Вернее, одна.

Зура приподняла брови.

— Так две или одна?

Танец как по заказу сменился быстрой композицией. Эл жестом пригласил её к столам, по ходу обдумывая ответ.

— Пошли, присядем. У меня во второй комнате склад — стройматериалы, инструменты. Там сейчас ремонт. Так что для жизни она непригодна, её, считай нет.

В банкетном зале они подошли к его друзьям.

— Вот мои товарищи. Профессор Йар Алаг, аспирант Том Карен. А это — Зура Ахад, физик, моя новая знакомая.

Йар с интересом посмотрел на девушку, потом наклонился к Элу:

— Удачи, товарищ Гоар, — прошептал с улыбкой.

— О чём вы тут говорили? — спросила Зура, обводя взглядом стол.

— О городских легендах, — отозвался Том. — Я вот убеждён, что Красный Мститель существует. Он спас одного моего знакомого…

— Он и меня спас, — перебила Зура с лукавой улыбкой. — Видела его своими глазами. Плащ из красного знамени — незабываемое зрелище. — И многозначительно взглянула на Эла.

Йар с Томом переглянулись.

— Ладно, мы вам не мешаем, — отозвался Йар. — Перебазируемся к соседям.

Они поднялись и пересели за другой стол. Эл остался наедине с Зурой.

— Я бы не отказалась поесть, — сказала она. — Можешь позвать официанта?

— Конечно. Открывай меню. Я бы взял картофельный салат с грибами и кукурузой, чечевичные котлеты и апельсиновый фреш.

Зура удивлённо посмотрела на него.

— А мясо?

Эл усмехнулся:

— Не ем.

— Ты вегетарианец?

— Веган.

— Ничего себе… А мускулы у тебя как у чемпиона. Я думала, веганы — это ходячие скелеты. Признавайся, жаришь мясо по ночам, когда никто не видит?

— Нет уж. Белка хватает и в чечевице, и в фасоли. И вообще, я предпочитаю, чтобы моя еда не кричала перед готовкой.

Она хмыкнула:

— Ладно, убедил. Мне тоже салат и котлеты. Только ещё добавь шоколадный мусс. Учёным нужен сахар для работы мозга.

Эл вспомнил свои предыдущие знакомства с девушками. Треть, а то и половина, узнав, что он не только сам не ест мясо, но и их кормить им не будет, молча вставали и уходили.

— Знаешь… — задумчиво произнесла Зура, медленно проводя пальцем по краю стакана. — Твой подход вызывает уважение. Мой отец последние годы говорит, что гуманизм — это не идеология, а способ быть. Милосердие — не только к ближним, но и к тем, кого мы привыкли не замечать. К животным, например.

Она взглянула на Эла чуть по-другому, с оттенком уважения, которого прежде не было. Сам Эл оказался ей интереснее филе из курицы.

После ужина Зура откинулась на спинку стула и неожиданно для самой себя призналась:

— Было очень вкусно. Даже не думала, что растительная еда может быть такой… насыщенной.

— Те, кто называют веганство аскезой, просто не пробовали ничего, кроме капусты и грусти, — усмехнулся Эл. — Наоборот, когда уходишь с мясной диеты, вкусы обостряются. Появляется настоящее разнообразие.

— Да уж… — кивнула Зура, оглядывая Эла с едва заметной тенью восхищения. — Твоя диета очень питательная, Эл. После такого ужина мне хочется только одного — домой и спать. Жаль только, ночью автобусы почти не ходят, а пересадки — это вечность.

— Я на машине. Подброшу.

— Согласна. Благодарю.

Через двадцать минут он остановился у её дома — старая трёхэтажка, типовая, с облупившейся штукатуркой. В подъезде царила тишина. Зура осторожно повернула ключ, стараясь не скрипнуть замком.

— Похоже, все спят, — прошептала она. — Отец, соседи с ребёнком. А пьяница Дар, наш вечный сосед, пошёл на ночное дежурство. Он сторож.

— Значит, мы можем уединиться? — приподнял бровь Эл.

— Почему бы и нет? — усмехнулась Зура, но в этот момент с едва слышным стоном открылась одна из дверей.

Из неё вышел мужчина — слегка заспанный, усатый, с седыми вихрами, в потёртом халате и тапках. Он оглядел Эла с настороженностью отца, привыкшего к странным ухажёрам дочери, но в его глазах светилась и забота.

— Зура, наконец-то. Я ждал, волновался. Автобусы, как назло, не ходят…

— Папа, познакомься. Это Эл Гоар, преподаватель Физтеха. Он подвёз меня на своей восьмёрке.

— Эл Гоар?.. — Мужчина выпрямился и протянул руку. — О вас говорят. Профессор Бен Ахад.

— Для меня честь, профессор, — ответил Эл, пожимая руку. — Лауреат, реформатор, человек, который сделал возможным мирный атом. Рад знакомству.

Бен посмотрел на него чуть дольше, чем принято. Потом кивнул:

— Вы мне нравитесь, товарищ Гоар. Позаботьтесь о моей дочери. Она хорошая.

— Не сомневайтесь, — тихо ответил Эл. — Я не из тех, кто обижает.

— А давай обменяемся телефонами, — сказал Эл, когда Бен уже скрылся за дверью.

Зура достала ручку и блокнот с тумбочки.

— Диктуй.

— 143-36-38.

— А наш — 434-57-94. Почему не записываешь?

— Запомнил. Я же программист. У нас память на числа натренирована.

Она усмехнулась, записала его номер и проводила до двери. Эл попрощался и ушёл.

Вернувшись домой, Эл, как всегда, не стал ложиться сразу. Было за полночь, но он ещё несколько часов корпел над новыми архитектурами для вычислительных модулей. Схемы, формулы, гипотезы.

В три часа ночи он наконец уснул — и, как всегда, проснулся ровно в семь, совершенно выспавшись. Четырёх часов хватало.

На автомате пошёл к двери во вторую комнату. Ещё три кода — 0030, 0031, 0032. Всё мимо. Закрытая дверь, словно шептала ему сквозь металл: «Не время».

Позавтракав, он решил включить телевизор. Не то чтобы он ждал от эфира откровений — скорее, пытался понять, о чём думает государство с утра пораньше.

Телепрограмма на первый канал была, как всегда, предсказуемо плотной:

07:00 — Новости.

07:30 — «Здоровье».

08:00 — «Песня года–88».

08:30 — Новости.

09:00 — Армейские будни.

09:45 — Сельский час.

10:30 — Заседание ЦК КПСК.

12:00 — Новости.

12:30 — «Кузница героев» (худ. фильм).

14:00 — Новости.

14:30 — «Дары Солнца».

15:20 — «Мировой пожар раздуем» (худ. фильм).

16:00 — Новости.

17:20 — «Коммунисты в Империи» (док. фильм).

18:00 — Повтор заседания ЦК КПСК.

19:30 — «Слава патриотам!»

20:30 — «Добрых снов, детвора».

20:45 — «Крестьянка и слесарь» (худ. фильм).

22:00 — Выступление молодёжной организации КПСК.

22:45 — «Похождения гастанского кабальеро» (короткометражный художественный фильм для взрослых).

23:30 — Новости.

Судя по фильму, который начинается без четверти одиннадцать, слухи о том, что при коммунистах секса нет, опровергнуты средствами массовой информации.

На других каналах шло примерно то же самое — всё те же лозунги, те же герои, та же праведная мораль, разбавленная агитацией и музыкальными номерами. Эл встал, нажал кнопку, и телевизор ожил. Он вернулся на диван и устроился поудобнее. Начались утренние новости. На фоне чёрно-белой панорамы столицы заиграл гимн Конфедерации Социалистических Республик — пафосный, тяжеловесный, как сама система.

По уставу его следовало слушать стоя, но Эл не встал. Плевать. Никто ведь не следит.

Хотя… В народе упорно ходили слухи, будто телевизоры в Конфедерации умеют не только показывать, но и смотреть. Якобы в них встроены миниатюрные камеры — изобретение Департамента Федеральной Безопасности. Всевидящее око, впаянное в корпус рядом с кинескопом. Эл усмехнулся. Как человек, знакомый с электроникой не понаслышке, он относился к этим байкам с иронией. Да и вообще, если за ним и наблюдают — пусть смотрят. Интересное кино им покажет.

В новостях — ничего нового. Всё как всегда: простые граждане живут всё лучше, урожаи бьют рекорды, производительность труда растёт в геометрической прогрессии. В космос запущены несколько новых спутников, и звучали осторожные надежды, что нынешнее поколение конфедератов сможет покинуть Землю и нести за её пределы свет идей коммунизма.

Эл скептически хмыкнул. В колонизацию других планет он не верил — по крайней мере, в ближайшие десятилетия. Но у космической программы вполне могло быть иное, куда более практичное применение. Например, вывести на орбиту ядерную боеголовку — и в нужный момент шарахнуть ею по столице Империи. Раз и навсегда.

Его потянуло к живому — к настоящему, к тому, что не крутится в телевизоре. Эл решил позвонить Зуре, пригласить её куда-нибудь — в ресторан, в кино, просто пройтись. Но тут же вспомнил: субботнее утро. Скорее всего, девушка ещё спит. Не хотелось её будить.

Он выбрал компромисс — сперва отправился на море. Вода была бодрящей, почти ледяной, и после купания мысли прояснились. Он почувствовал лёгкость и ясность в голове. Вернувшись домой, Эл снял шляпу, подошёл к телефону и набрал номер Зуры.

Она ответила с хрипотцой, но бодро. Эл пригласил её в кино и в ресторан. Зура не отказалась.

Глава 6

Фильм, на который они пошли, назывался «Пираты Гибборского моря». Для Зуры это было откровение — первый в её жизни 3D-сеанс. Плавно изгибающиеся волны, мрачные силуэты боевых галер, морские чудовища и пульсирующий свет от факелов на экране — всё казалось настоящим. Сюжет оказался куда увлекательнее, чем она ожидала: пиратский капитан, охотящийся за сокровищами Инквизиции, сражался с древними морскими богами, пробуждёнными тенью проклятия.

После кино Эл повёл Зуру в ресторан под названием «Приют конкистадора». Он заказал им рис с фасолью и несколько салатов. Еда была простой, но вкусной.

— Эл… — начала Зура, слегка отводя взгляд. — Может, ты и не помнишь, но мы уже пересекались. Два года назад.

— Пересекались? — нахмурился он. — Когда?

— Ты спас меня от хулиганов. Они хотели… — она замялась, — …сделать со мной нечто ужасное. Для тебя, возможно, это был один случай из десятков. Или сотен. А для меня — единственный. И незабываемый. Я тогда не знала твоего имени. Но теперь я уверена: ты — Красный Мститель.

Эл опустил глаза в тарелку.

— И почему ты так думаешь?

— Потому что я тебя помню. Твою фигуру, твои движения. Голос. И глаза. У Красного Мстителя — такие же чёрные, как у тебя. Осанка, жесты, реакция — всё совпадает. Я вчера намекала, но ты промолчал. А теперь… теперь я уверена.

— Забавная теория. Но, по-моему, супергероев не существует, — сдержанно ответил он.

— Существуют, — не отступала она. — Красный Мститель спас меня. И теперь я сижу с ним за одним столом.

— Мне говорили, что этот герой носит маску и шляпу, — заметил Эл. — Лицо закрыто. Как ты могла быть так уверена?

— Есть вещи, которые не скрыть, даже за маской. Сигналы тела — они точнее любой фотографии. То, как ты тогда сразил четырёх хулиганов… это невозможно забыть. С той ночи ты стал моим рыцарем-спасителем.

Он замолчал. Внутри у него всё дрожало. Возможно, Зура знала больше, чем он сам. Возможно, она и впрямь приоткрыла завесу над его прошлым.

— Да, — наконец произнёс он. — Я силён. Ловок. И, если нужно, могу справиться с целой бандой. Но… я не помню, откуда это во мне. Я потерял память. Летел на вертолёте. Нас сбили. Я выжил один. Мозг повредился. Большую часть своей жизни я помню смутно. Урывками.

Он сделал паузу, потом добавил:

— У меня дома висит красное знамя. Есть костюм Гастанского Мстителя. Может, я и был Красным Мстителем. Но я этого не знаю.

— Это уже больше похоже на правду, — тихо сказала Зура. — Знаешь, я не верю в сказки про суперсилы от укусов радиоактивных насекомых. Я — учёная. И твои способности не взялись из воздуха. Уверена: ты родился уже таким. Но и в рождение человека от бога, как в комиксах про Громовержца, тоже не верю. Думаю, это был эксперимент

— С чего ты это взяла?

— Я покопалась в Большой Федеральной Энциклопедии. Ты — Эл Гоар. А твои родители — Дара и Кир Гоар. Учёные. Мать — биолог. Ставила опыты на крысах, мечтала вывести суперорганизм — живучий, сильный. А твой отец — физик, изучал альфа-излучение. А оно является мутагеном.

Эл замер.

— Думаешь, я — результат эксперимента собственных родителей?

— Думаю, ты — их проект. Особенный ребёнок. Они погибли девятнадцать лет назад. Старую «шестёрку» смяло фурой. Пьяный дальнобойщик. В машине были молодые супруги и их маленький сын.

— Как же с ребёнком? Вот он я, живой и здоровый.

— А был ли мальчик? — с лёгкой улыбкой ответила Зура. — Не самозванец ли ты? Хотя не думаю. Дети часто выживают в автокатастрофах. А ты… ты создан, чтобы выживать. С рождения. Это в тебе. И вертолёт, и огонь, и память — всё это ты пережил.

— Возможно, — тихо произнёс Эл. — Я умею исцелять себя. Просто… перенаправляя энергию.

— Как?

— Мозг управляет телом. А разум — мозгом. Значит, разум способен исцелять тело. Надо лишь найти путь — и силу.

Зура помолчала, затем опустила глаза:

— С детства у меня проблемы с почками. Это у нас семейное. Мама умерла от этого… Иногда я боюсь, что не доживу до старости.

— Я не могу обещать чуда. Но могу попробовать.

Он подошёл ближе и мягко положил руки ей на талию. Прикосновение было живым, почти электрическим. Он чувствовал, как их дыхание сливается, как её биение сердца становится почти его собственным. Его внутреннее зрение, как будто на миг ставшее сверхчеловеческим, ощутило ритмы её организма. Почувствовал дисбаланс — и направил туда поток, тёплый и чистый, словно свет.

Он не знал, как это работает. Но это работало.

Через несколько минут он медленно убрал руки. Зура взглянула на него широко распахнутыми глазами.

— Это… странно. Мне стало легче. Правда легче.

— Я помог запустить процесс, — кивнул он. — Теперь твой организм справится сам.

— А ты? Почему ты держишься за бок?

— Немного принял твою боль на себя. Но это пройдёт. Я восстанавливаюсь быстро.

— Тогда давай я сегодня провожу тебя. Вчера ты меня — теперь моя очередь.

Квартира Эла встретила их тишиной. Книги, схемы, стеклянные пробирки и старый, почти музейный экспериментальный компьютер. На вешалке — тот самый костюм. Шляпа. Плащ, сшитый из алого знамени.

— Вот он… — прошептала Зура, — Красный Мститель. Я видела тебя в этом костюме. И во снах, и наяву.

Она медленно подошла к нему, коснулась его лица. Он провёл рукой по её кудрям, спустил ладонь ниже — и внезапно ощутил, как внутри всё сжалось от желания, давно забытого, почти невозможного.

— Я хочу тебя, Зура, — сказал он едва слышно.

— И я тебя, Эл. Два года назад ты спас меня, и с тех пор ты не уходил из моей памяти. Я не знала твоего имени, но помнила силу, голос, глаза. Даже когда была с другими — это был ты.

— Если бы не амнезия, — прошептал он, — я бы тоже не смог тебя забыть.

Она прижалась к нему. Их дыхание стало одним. Ни маски, ни плаща, ни тайных имен — только двое. И звёзды за окном, словно дрожащие сигналы вселенной, наблюдали за тем, как встречаются память и плоть, душа и страсть.

Эл расстегнул блузку Зуры. Под тканью открылась грудь, скрытая кружевным чёрным бельём. Он не спешил — позволил себе задержать взгляд, будто запоминая её прикосновениями. Зура в ответ потянулась к его брюкам, и они вместе, почти без слов, освободились от одежды. Всё происходило стремительно, но без суеты — как будто давно ждали этого момента и больше не было смысла откладывать.

Когда их тела соприкоснулись, напряжение последних дней, недель, а может быть, и лет, рассеялось. Эл ощутил, как к его разуму будто подключается нечто иное — он чувствовал не только своё, но и её дыхание, её напряжение, её пульс. Это был не просто физический контакт. Это было нечто большее.

Он прикоснулся к её талии и вдруг — словно неуловимая вибрация прошла по позвоночнику — осознал, что способен ощущать не только себя, но и её. Как если бы их нервные системы соприкоснулись напрямую. Он чувствовал её боль и желание, её волнение, её внутреннюю музыку, которая становилась теперь и его. И с каждым движением это слияние только крепло.

— Ты чувствуешь это? — прошептал он. — То, что чувствую я?

Зура не ответила сразу. Она просто посмотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых отражалось что-то большее, чем вожделение. Это было узнавание.

— Я чувствую… всё, — наконец прошептала она. — Ты как будто внутри меня. Не только телом.

Он кивнул. Это был не просто акт близости. Это было слияние двух систем, двух разумов. Он ощущал, как её органы наполняются теплом, как боль отступает, уступая место лёгкости. Внимание его сосредоточилось на её теле — он направлял туда внутреннюю энергию, словно желая разбудить спящие силы восстановления. Он чувствовал, как её тело начинает работать иначе. И вместе с этим — как часть боли незаметно переходит к нему.

— Ты исцеляешь меня… — прошептала она. — Я это знаю.

— Это займёт немного времени, — ответил он, поглаживая её спину. — Ты будешь чувствовать себя лучше. Но сейчас — просто будь со мной.

В какой-то момент он осознал, что чувствует даже её удовольствие так, как будто это его собственное. Он ощутил, что способен разделить не только прикосновения, но и ощущения — до мельчайших оттенков. Тепло, ритм дыхания, нарастающее возбуждение — всё было общим, зеркальным, обоюдным.

— Ты хочешь почувствовать… каково это — быть мной? — спросил он.

— Да, — ответила она, не колеблясь.

И тогда, в нервном резонансе, они словно поменялись местами — или скорее, стали одним существом, которое дышало, чувствовало, жаждало в унисон. Он позволил ей испытать и мужское наслаждение, в то время как сам ощущал её — глубоко, изнутри, как если бы внутри него ожил её мир.

Когда всё закончилось, они долго лежали, не в силах говорить. Зура первой нарушила тишину:

— Я даже не знала, что так бывает.

— Это первый раз за последние годы, когда я решился на такое, — признался Эл. — Это способность к нервному контакту. Ты первая, кто знает обо мне это. И не испугалась.

— Это не испуг, Эл. Это восхищение.

Он улыбнулся, легко касаясь её руки.

— Думаешь, нам стоит попробовать ещё что-то?

— Думаю, — шепнула она. — Но сперва — просто побудь рядом.

Зура уснула, уткнувшись щекой в тёплую грудь Эла. Он обнял её, как бы охраняя от всех бед и страхов этого мира, и тоже провалился в сон.

Во сне он вновь оказался где-то в глубинах памяти — или в чужой, внушённой воспоминаниями реальности. Перед ним вставала картина: стеклянный резервуар, высокий, цилиндрический, как душевая кабина, наполненный густой, мерцающей жидкостью. Эл плыл в ней, ощущая прохладу и легкость — дышать было легко, будто сама жидкость насыщена кислородом.

К резервуару подошёл человек… нет, не человек. На первый взгляд — мужчина с грубым лицом, в античных доспехах. Он что-то произнёс на гортанном, незнакомом языке. Затем медленно, почти с торжественностью, завёл руки под воротник, потянул кожу вверх — и словно снял с себя лицо. Маска из кожи. Под ней скрывалось существо: хладнокровное, гладкокожее, с глазами, напоминающими амфибию или рептилию. Лицо, полное безжалостной сосредоточенности. Оно что-то говорило, будто проклиная или благословляя — но язык его был всё так же непонятен.

Эл вскрикнул и проснулся.

Сон растворился в утренней тишине. Зура спала, безмятежно прижавшись к нему. Он сжал её ладонь и глубоко вдохнул. Опять эти сны. Опять эта странная, чужая реальность, в которой он почему-то чувствует себя как дома.

Как всегда, ему хватило четырёх часов сна. Он осторожно выбрался из-под тёплого одеяла, набросил футболку и подошёл к металлической двери второй комнаты. Вёл коды: 0033, 0034, 0035… Мимо. Досадливо скривившись, он вернулся за компьютер — «Двери-88» ждали своего создателя. К полудню код работал, операционная система — тоже. И завтрак был готов.

Зура, проснувшись, сладко потянулась и вышла в кухню с растрёпанными кудрями и довольной улыбкой.

— Доброе утро, милая, — сказал Эл, подавая ей тарелку с мюсли.

— А ты уже и поработать успел? — удивилась она.

— Ещё и код написал, и кашу сварил.

— Волшебник, не иначе, — усмехнулась Зура и поцеловала его в щеку.

После завтрака Эл сказал:

— Пошли, покажу тебе нечто особенное.

Они поднялись на крышу. Над городом плыл лёгкий дымчатый туман, и солнце скользило по крышам, играя в стеклянных бликах.

— Видишь вон те холмы? — Эл указал на дальний горизонт.

— Атомная станция.

— А теперь закрой глаза. Положи ладонь мне на затылок. Почувствуй… посмотри моими глазами.

Зура сделала, как он просил. Их сознания вновь соприкоснулись.

Секунда — и мир преобразился.

Перед её мысленным взором станция словно ожила: над ней струился серебристый, живой вихрь, переливающееся, как северное сияние. Свет менял форму, вспыхивал, вибрировал — то ли шаровая молния, то ли призрачная аура.

— Это… невероятно. Такое красивое. И в то же время… тревожное, — прошептала она.

— Я вижу радиацию, Зура, — ответил он. — Для других она невидима. Но для меня — почти как душа атома. В ней есть и красота, и угроза. Прогресс, влекущий вперёд — но в ненадёжных руках он может уничтожить всё.

Он почувствовал, как в Зуре рождается ответное волнение, страх и восхищение, и понял, что их контакт стал глубже. Она чувствовала его эмоции — как и он её.

— Эл, ты чем-то напуган?

— Не обращай внимания. Просто кошмар приснился, — тихо сказал Эл, слегка отгоняя остатки сна.

— Кстати, Эл… можно тебе задать интимный вопрос? — Зура, приподнявшись на локте, взглянула на него испытующе.

— Задавай, — кивнул он.

— Почему у тебя… обрезан? Это из-за воспаления? Или твои родители, несмотря на научные степени, придерживались странных традиций — как у некоторых племён, что и поныне калечат младенцев?

— Я не помню. У меня же амнезия. Но что-то подсказывает, что родители действительно держались каких-то обрядов. Необычных, может даже старинных.

— А ты сам — придерживаешься традиций? В Бога веришь?

— Нет. Я атеист, как большинство конфедератов. Хотя… как-то говорил один великий человек: традиции мёртвых поколений тяготеют как кошмар над умами живых. — Эл улыбнулся. — А ты?

— В Бога верю. Но не в ритуалы. Я предпочитаю следовать этическим заповедям. Моя вера — часть традиции моего народа.

— Ты ведь говорила, что ты иберка? Кто вы такие, и каковы ваши взгляды?

— Мы — один из малых народов Империи. И, возможно, единственный, кто в древности додумался до единобожия. Бог для нас — не старик с бородой на облаке, а Высший Разум, сотканный из законов мироздания. Он — не вне природы, а в ней. А небо… небо — это обитель человека, а не богов.

— Получается, для вас законы физики, химии, биологии — это и есть воля Бога?

— Именно. Наверное, поэтому среди нашего народа так много учёных, врачей и изобретателей. Мы познаём Бога через законы природы.

— Интересно… — Эл опёрся локтем об крышу. — Расскажи мне больше. Что ещё говорит ваша вера?

— Согласно нашим писаниям, существует девять небес, и под каждым — своя земная твердь. На первом небе обитают праведные люди, принявшие Единого. Кто-то называет их ангелами. Семь других небес тоже населены людьми. Наш мир — пятый, Арад — Срединная Земля. Он — центр, грань между высшими мирами и нижним, обителью гадов.

— Гадов? — приподнял бровь Эл. — В смысле, демонов?

— Некоторые теологи так и считают. Другие говорят, что это — дикие, враждебные существа, похожие на тритонов или жаб. Девятые Небеса — их мир, зловонное болотное царство.

Эл слушал с неожиданной сосредоточенностью. Что-то в её словах отзывалось в нём, будто знакомая мелодия, услышанная во сне.

— А кто был вашим пророком?

— Давур Светлый. Он спустился с верхнего неба и побывал под всеми остальными. Он передал нам заповеди — «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй», «почитай отца и мать»… всё, что составляет нравственное основание нашего мира.

— Ты действительно веришь, что он буквально спустился с неба? В наш век спутников и компьютеров?

— Да! — голос Зуры неожиданно стал резким, в нём прозвучала фанатичная нота. — Мы, иберы, не отреклись от своей веры даже под пытками, даже под угрозой изгнания или костра. Мы храним надежду, что однажды Мессия вновь спустится с небес. Он положит конец всем несправедливостям — войнам, болезням, голоду, преступности…

Эл невольно напрягся. Он всегда сторонился фанатизма — любого, религиозного или политического. Но сейчас он почему-то не отверг её пыл. Что-то в этих словах казалось ему… возможным. Или даже личным.

— Наш народ всегда ограничивали в правах, — тихо произнесла Зура, глядя на небо сквозь стекло. — В Империи, в независимых Штатах, даже здесь, в Конфедерации — везде нас старались прижать. Нам вставляют палки в колёса, когда речь идёт о карьере, о поступлении в университет. Всё из-за того, что мы не отреклись от веры. Хотя, в нашем атеистическом государстве это уже неважно. Достаточно записи в паспорте — «ибер», или просто свидетельства о рождении, где эта запись у одного из родителей… Этого достаточно, чтобы вычеркнуть тебя из числа желанных кандидатов. Чтобы поступить в университет, тебе приходится быть лучшим, дабы попасть в процентную норму. Некоторые за взятки покупали документы с более удобной национальностью. Но я никогда не отрекусь от своих предков!

— Знаю, — кивнул Эл. — Я хоть и коренной житель Нового Света, но здесь, на земле предков, тоже оказался в меньшинстве. Когда я поступал в аспирантуру, профессор, принимавший экзамен, попытался меня завалить. Сказал полушёпотом: «Ты — потомок дикарей, Гоар. А я — потомок конкистадоров. В науке тебе не место».

— И что ты сделал? — приподняла бровь Зура.

— Подал апелляцию. Пересдавал перед комиссией. Получил высший балл. Я всегда добиваюсь своего. И считаю: если ты твёрдо настроен, то обойдёшь любые препоны, даже созданные бюрократической машиной.

— Мы с тобой из тех, кто вырывает себе дорогу в жизни, — сказала Зура с уважением. — А знаешь… почему, ты думаешь, тебя заинтересовала моя вера?

— Потому что она кажется мне… возможной. — Эл немного помолчал. — Я всё больше убеждаюсь, что древние мифы и религии были способом объяснить то, что люди тогда не могли описать научным языком. Девять небес, девять миров под ними… А что, если «люди с небес», которых вы называете святыми, — это не что иное, как инопланетяне?

— Серьёзно? — Зура склонила голову. — Ты думаешь, ангелы — это пришельцы?

— Не только думаю. Я читал отчёты, статьи — по большей части, конечно, на грани фантастики. В них рассказывалось, как некие существа в белых одеждах контактировали с людьми, считывали из их мозга язык, мысли… Были и другие — похожие на рептилий, на жаб. Этих называли рептилоидами. Скрытые правители. Маскируются под людей.

— Это похоже… — Зура на секунду задумалась. — На то, что описывают наши книги. Жители Девятых Небес. Жестокие, холодные, чуждые. Некоторые наши богословы считали их дьяволами, другие — просто иным народом, опасным и воинственным.

— А теперь я расскажу, что мне приснилось. — Эл понизил голос. — Я был в лаборатории. Плавал в стеклянном резервуаре, наполненном жидкостью. Мог в ней дышать. Ко мне подошёл мужчина — широколобый, с густыми бровями. Он снял с себя кожу, как маску. И под ней — лицо рептилии. Морда тритона. Или жабы. Он что-то сказал… И я понял — это не человек. Это они. Рептилоиды. Они ставили на мне эксперименты. Возможно, именно оттуда у меня силы.

— Эл… Это всего лишь сон, — попыталась отмахнуться Зура.

— Не думаю. — Эл покачал головой. — Я узнаю свои сны. Те, в которых проступают воспоминания, скрытые за амнезией. Этот — один из таких.

Зура посмотрела на него внимательно.

— Есть у меня одна идейка, Эл. Во-первых, твоё тело — совершенно!

— Спасибо, милая, — Гоар расплылся в довольной улыбке.

— Это был не комплимент. На твоём теле нет ни одной родинки, ни одного прыща, ни одной бородавки, ни единого шрама. У людей всегда есть какие-то следы жизни на теле. Твоя невероятная сила и ловкость. Твой интеллект. Ты вообще — человек?

— А кем я ещё могу быть?

— Рептилоидом.

Эл замер. Эта мысль была пугающей. А если она права? А если он действительно кто-то иной — и просто не помнит?

Нет. Невозможно. Он чувствовал своё тело. Он знал каждый орган. Человеческий орган.

— Зура, — сказал он наконец. — Я могу войти с тобой в нервный контакт. Ты ощутишь моё тело, как своё. Закрой глаза. Возьми меня за руку.

Она послушалась. Их пальцы переплелись. Эл сосредоточился, открыл поток ощущений. Зура вздрогнула.

— Да… Это анатомия человека. Ты — человек, Эл.

Он выдохнул с облегчением.

— Значит, ты был под их контролем. Но амнезия освободила тебя, — произнесла Зура уверенно.

— Хорошо, что я снова свободен, — кивнул Эл.

— Тогда мы направим твои способности на благо. — В её голосе зазвучала энергия, почти фанатизм. — Мы докопаемся до правды, Эл. Мы найдём их. И свергнем мировое правительство рептилоидов.

Эл едва заметно усмехнулся. Её энтузиазм казался чрезмерным… но заразительным. Он кивнул. Пусть так.

Глава 7

Вечером Эл работал над ядром своей операционной системы — «Двери-88». Утром, перед уходом, проверил очередные комбинации замка: 0036, 0037, 0038 — снова мимо. Впрочем, он и не ждал иного: общее число вариантов переваливало за тысячу, а он пока прошёл лишь малую долю — менее четырёх десятых процента. Позавтракав, Эл отправился читать лекции.

В лифте факультета он неожиданно столкнулся с Зурой.

— Привет, дорогой, — она одарила его лучезарной улыбкой и быстро поцеловала в щёку, пока в кабине никого не было.

— Привет, Зура. А ты что здесь делаешь?

— Устроилась ассистенткой профессора на вашем факультете физики, — ответила она с лукавой улыбкой. — Хотела быть ближе к тебе.

— Рад, что теперь мы будем видеться и на работе, — отозвался Эл.

— Я тоже, — кивнула Зура. — Кстати, ты будешь удивлён. Я нашла в старых газетах вырезки о препарированных существах, похожих на тех, что ты описывал в своём сне. Вот, посмотри.

Она достала из сумочки газетную вырезку. На мутноватой фотографии человек в лабораторном халате склонился над телом чудовища, напоминавшего гибрид жабы и гуманоида.

— Боже… — прошептал Эл, вглядываясь в снимок. — Это… это точно один из тех, кого я видел во сне! Один к одному. Значит, это были не галлюцинации, а воспоминания…

— Именно. Перед вскрытием это существо допрашивали. Судя по статье, оно подтвердило, что заговор рептилоидов уже завершился — они тайно правят нашей планетой. Все мировые лидеры — либо сами рептилоиды, либо их марионетки. И, что самое жуткое, они проводят генетические эксперименты на людях. Похоже, ты — один из таких экспериментов, Эл. Суперсолдат, наделённый силой, чтобы служить им.

Эл сжал губы.

— Но теперь я свободен, — произнёс он тихо. — Я — на стороне человечества. Их власть надо мной закончилась.

Лифт со скрипом остановился.

— А вот и мой этаж, — весело сказала Зура. Она вышла, послала ему воздушный поцелуй — и скрылась за дверью.

Эл поднялся выше, до своей аудитории. Вошёл, уверенно поднялся на кафедру и начал лекцию по языку программирования «Акула», который сам и разработал.

— Сегодня мы поговорим о массивах, циклах и поиске элементов, — объявил он. — Прежде всего, запомните: в программировании отсчёт начинается с нуля. Первый по порядку элемент массива имеет индекс ноль. Следующий — один, и так далее. Итак, вопрос: если в массиве сто элементов, какой номер у последнего?

— Девяносто девять, — раздался голос из зала. Один из студентов поднял руку.

— Верно, — кивнул Эл.

— Товарищ Гоар, — поднялся другой, — получается, если программист говорит девушке, что она у него первая — это значит, она вторая?

Аудитория взорвалась смехом. Эл улыбнулся:

— Верно, Кан. Если девушка тоже программистка, она это поймёт. А если нет — придётся объяснять. Языковой барьер, хоть и специфический.

Зал вновь оживлённо захихикал, но смех моментально стих, когда дверь распахнулась.

Вошли трое. Первый — молодой, смуглый, коротко стриженный мужчина в очках и строгом пиджаке. За ним — двое в чёрной камуфляжной форме, с бронежилетами и автоматами наперевес.

— Департамент Федеральной Безопасности, — произнёс мужчина в пиджаке, доставая красную книжицу с гербом Конфедерации — восьмиконечной звездой, вписанной в квадрат и ромб, и двумя скрещёнными мечами. — Лейтенант Рив Даар. Нам нужен профессор Эл Гоар.

Студенты синхронно повернулись к преподавателю и, словно по команде, указали на него пальцами.

Лейтенант выступил вперёд и сухо бросил:

— Пройдёмте, товарищ Гоар.

Двое бойцов в чёрной броне бесшумно подошли сзади. Один вывернул Элу руки, второй защёлкнул на запястьях наручники. Холод металла обжёг кожу. Без лишних слов, подталкивая в спину стволами автоматов, они повели его к выходу. В аудитории повисла тишина. Студенты растерянно переглядывались: никто не понимал, что происходит, но все чувствовали — случилось нечто важное и тревожное.

— Без паники, товарищи студенты, — негромко произнёс лейтенант. — Это касается только профессора Гоара.

Эл мог бы вырваться. Одним движением он обезвредил бы всех троих. Но не здесь, не при свидетелях. Да и любопытство брало верх — что понадобилось от него Департаменту? Он подчинился.

Его провели по коридору, к лифту. Люди оборачивались, кто-то даже снимал происходящее на телефон, но никто не вмешался. На улице стояла чёрная «восьмёрка» с тонированными стёклами — копия машины самого Эла, только не красная. Его втолкнули внутрь.

— Мы давно следим за такими крупными учёными, как вы, профессор, — заговорил лейтенант, усаживаясь рядом. — Честно говоря, я думал, вы мертвы. Вы ведь были на территории Империи?

— Я был в плену. Военнопленным, — спокойно ответил Эл.

— Сотрудничали с их армией или разведкой?

— Полковник Маур пытался заставить меня работать на них. Но я сбежал.

— Нам всё равно придётся вас допросить. Подробно.

Машина скользила мимо парка Победы — символа былых триумфов. Колоссальные памятники, пруды, игровые площадки — всё это смотрелось особенно иронично на фоне происходящего. Эл смотрел на это с каменным лицом.

— Приехали, — бросил лейтенант, когда автомобиль остановился у высотного здания за высоким металлическим забором. На воротах — стандартная табличка: «Департамент федеральной безопасности. Посторонним вход воспрещён».

— Ну да, конечно. А то я всерьёз думал заглянуть на огонёк, — усмехнулся Эл.

— Отставить сарказм, — холодно парировал офицер. — Выходите.

Эла вытолкали наружу. Они прошли мимо охраны, вахты, длинного коридора, зашли в лифт. Несколько секунд — и дверь открылась на одном из верхних этажей. Там, на двери с красной табличкой в золотой рамке, красовалась надпись: «Отдел дознания».

Внутри — полутёмный зал. В глубине — массивный стол с настольной лампой. Свет от неё слепил, превращая сидящего за столом в безликого силуэта. Лица не разобрать. Всё казалось театром теней, в котором Эл — гость без права голоса.

Его усадили на стул. Наручники сняли — и в тот же миг из подлокотников выдвинулись титановые кандалы, намертво сомкнувшиеся на запястьях. Эл дёрнул — бесполезно. Даже его силы не хватало, чтобы освободиться.

Если что — придётся выдернуть кресло, развернуть над головой и разбить об ближайшего карателя. Но пока — рано.

— Датчики, — скомандовал лейтенант.

Двое бойцов подошли, прикрепили к телу Эла сенсоры: ко лбу, к груди, к животу. Тонкие провода вели к чёрному прибору с бегущими линиями. Полиграф, — догадался Эл. Классика. Страшна не техника, страшна система.

Раздался резкий, злой лай.

Вошли ещё двое. Каждый держал на поводке добермана. Псы были огромны, как телята, с острыми, блестящими клыками. Они ощетинились, вытаращив налитые кровью глаза, и злобно рычали, натягивая поводки.

Эл смотрел на них спокойно. Всё это — спектакль. Запугивание. Демонстрация власти. Он не дрогнет.

Нет, товарищи, меня так просто не запугать, — подумал Эл, глядя прямо в глаза собакам и посылая им мысленный импульс: «Я — вожак. Я — хозяин. На меня лаять нельзя».

— Голос! — скомандовал силуэт за столом.

Псы снова залаяли, бешено, злобно, клацая клыками.

«Я — хозяин. Я — главный. Повинуйтесь только мне. Не им», — послал Эл новую волну. Доберманы моментально затихли, втянули головы, переступили с лапы на лапу и жалобно заскулили.

— Тупые сучки! Голос, сказал! — заорал силуэт, но собаки лишь ещё ниже прижали уши.

— Что с ними? — раздражённо пробормотал он, но уже менее уверенно.

— К чёрту собак! — рявкнул лейтенант Даар. — Обойдёмся без них! Начинайте допрос.

— Добро пожаловать в Департамент, товарищ Гоар, — произнёс вкрадчивым, почти ласковым голосом силуэт за столом. Лицо по-прежнему скрывал свет от настольной лампы, направленный прямо в глаза Элу.

— Как к вам обращаться? — спросил Эл, щурясь.

— Мое имя не имеет значения. Зовите меня просто Дознаватель. Я задам вам несколько вопросов. Сначала — полиграф, затем — сыворотка правды. Всё под контролем. Такова наша процедура.

— Зачем сразу оба метода? Вам не хватает одного?

— Перестраховка, — произнёс Дознаватель с плохо скрываемым удовольствием. — Приказ лично полковника Дэккара. Благодаря его подходу наш Департамент достиг нынешних высот. Мы не оставляем места случайности. Сперва сверим ваш базовый уровень правдивости. Потом — инъекция, затем основной допрос.

Он достал из ящика стола тяжёлый шприц с кислотно-зелёной жидкостью. Эл узнал этот цвет. Что-то подсознательное дрогнуло в нём — как будто это уже было когда-то. Или с ним, или с кем-то очень близким.

— Зарпадеин, — с оттенком гордости произнёс Дознаватель. — Экстракт из листьев зарпадеи тропической. Использовался племенами Нового Света во время инициаций. Шаман поил молодого охотника этим зельем перед принесением клятвы верности племени. И если сердце юноши было нечисто, он не мог произнести клятву — язык не поворачивался. Таких изгоняли. Судьба их была незавидна — гибель или одиночество. Но были и те, на кого напиток не действовал — их называли «тенями» и боялись. Говорят, один из конкистадоров передал рецепт Святой Инквизиции. Но, конечно, это лишь легенда.

Он поиграл шприцем в пальцах.

— А наши химики довели сырьё до совершенства. Эффективность — девяносто семь процентов. Почти магия. Но, как вы знаете, мы не суеверны. Мы — технократы, просто у нас долгая память.

— Сыворотки правды не существует, — устало отозвался Эл. — Это миф. Убедительная легенда для допросов и фильмов.

— Глупо отрицать наследие собственного народа, — не без язвительности парировал Дознаватель.

Он кивнул, и автоматические тиски на подлокотниках кресла щёлкнули, фиксируя руки Гоара намертво.

— Начнём с тестовых вопросов, — произнёс он. — Отвечайте только «да» или «нет».

— Вы — Эл Гоар?

— Да. — Ровный сигнал, зелёный индикатор.

— Вы — профессор, доктор физико-математических наук?

— Да.

— Вы — гастанец?

— Да.

— Родились в столице?

— Нет.

— В республике Гаста?

— Да.

Индикатор всё ещё горел зелёным. Эл молчал. Его пульс оставался почти идеальным. Но в груди нарастало чувство: шоу только начинается.

— Отлично. Мы установили реакцию полиграфа на ваши правдивые ответы. А теперь соврите.

Вы — доктор исторических наук?

— Да. — Раздался резкий, визжащий сигнал, и загорелась красная лампочка.

— Вы — женщина?

— Да. — Снова тот же сигнал, та же лампочка.

— Вы родились в столице?

— Да. — Полиграф взвыл в третий раз.

— Вы — не гастанец?

— Да. — Сигнал. Красный свет.

— Превосходно, — сказал дознаватель. — Мы убедились, что аппарат работает. А теперь мы введём вам зарпадеин и побеседуем без фальши. Эта сыворотка правды действует почти мгновенно и эффективна у девяноста семи процентов испытуемых.

Из-за плеча подошёл человек в белом халате и хирургической маске. Он не проронил ни слова — только молча наполнил шприц кислотно-зелёной жидкостью и ввёл её Элу в вену.

Я не должен поддаться, — подумал Эл. — Я один из трёх процентов. Я обязан быть устойчивым.

Но в ту же секунду по телу разлилось тепло. Волна блаженной сонливости поднялась от солнечного сплетения к голове. Сознание затянула лёгкая дымка. Зрачки расширились. Хотелось говорить, говорить без умолку. И говорить — только правду. Те участки мозга, что отвечали за осторожность, хитрость и стратегическое мышление, словно провалились в сон. Сознание стало простым, как в детстве, но с багажом взрослого разума.

Нет… — прошептало внутри. — Остановись. Стоп. Блокировка!

Мозг больше не знал, как бороться. Но подсознание, охваченное отчаянным самосохранением, подсказало телу выход.

Сердце сорвалось с ритма, заработав как двигатель боевого истребителя. Кровь хлынула по сосудам с бешеной скоростью, почки перешли в аварийный режим. Организм метался, как зверь в ловушке, изгоняя из себя чужеродный яд.

— Что с ним?! — всполошился дознаватель. — Пульс за двести, давление зашкаливает! Это аллергия?

— Не похоже, — нахмурился медик. — При анафилактическом шоке давление падает. А если сейчас ввести адреналин, можем его убить.

— Дьявол! Он нам нужен живым. Тогда что это?

— Вероятно, индивидуальная непереносимость. Такое бывает, — пожал плечами врач. — У каждого своя реакция.

Эл чувствовал, как разум возвращает себе контроль. Звон в ушах стихал, зрачки медленно сужались. Но он с усилием воли приказал им оставаться расширенными — чтобы не выдать, что зелье перестало действовать. Внизу нарастало давление в мочевом пузыре, но и это ощущение он заглушил. Теперь он вновь был собой. Полностью. Хозяином тела. Хозяином сознания.

— Он стабилизируется, — кивнул врач. — Похоже, первичная реакция завершена. Судя по зрачкам, он под действием. Он не входит в три процента.

Именно это я и хотел, чтобы вы думали, — мысленно усмехнулся Эл.

Он чувствовал вкус победы. Его разум снова был свободен.

— Очень хорошо, — сказал Дознаватель, и по голосу было ясно: он удовлетворён. — Приступаем к допросу. Ваше имя и профессия?

— Эл Гоар. Профессор Физтеха, разработчик вычислительных систем, программист.

— Вы жили на территории Империи?

— Нет. Я находился там в плену, в военном госпитале.

— Как вы туда попали?

— Нас сбили над Гибборой. Мы летели на вертолёте. Подбили из ПЗРК.

— Почему вы оказались в том районе?

— Не помню. Амнезия.

— Какую травму вы получили?

— Сотрясение мозга. Пролежал в коме около трёх недель.

— Вы сотрудничали с имперской армией?

— Полковник Маур предлагал, но я отказался.

— Как покинули госпиталь?

— Нашёл в палате бесхозную форму, переоделся. Под видом солдата прошёл в блок для пленных, освободил нашего пилота Нута Тари. Мы угнали имперский вертолёт и вернулись домой.

— Патриотизм — всегда похвально, товарищ Гоар, — сухо прокомментировал Дознаватель. — А теперь проверим ваши ответы на полиграфе. Напоминаю: отвечать можно только «да» или «нет».

Эл напрягся. Теперь надо было обмануть не только людей, но и машину. Но как?

Ответ всплыл, простой и ясный: полиграф не читает мысли. Он регистрирует физиологические реакции на ложь, произнесённую вслух. Значит, можно отвечать не на заданный вопрос, а на свой собственный, мысленно сформулированный — с очевидно правдивым ответом. Главное — не выдать себя.

Если, скажем, Дознаватель спросит: «У вас есть сверхспособности?», нужно проигнорировать его и мысленно задать себе иной вопрос, например: «Товарищ Ламед — гастанец?», а затем честно сказать: «Нет».

Примитивно? Да. Эффективно? Весьма.

— Итак, начнём. Вы — Эл Гоар?

— Да, — ответил Эл, и полиграф зашипел ровно. Зелёная лампа.

— Вы были в коме в результате сотрясения мозга?

Мысленно: «Мы сейчас на территории ДФБ?»

Вслух:

— Да.

— Вы покидали пределы военной части, бывали в городе?

Мысленно: «Я сегодня гулял по Луне?»

Вслух:

— Нет.

Допрос продолжался. Вопросы дублировали уже заданные. Эл отвечал не им — он отвечал себе, произнося только то, что не вызовет у прибора тревоги.

Наконец Дознаватель откинулся на спинку кресла.

— Нам нужно кое-что обсудить с товарищем лейтенантом. Все остальные — выйдите. А вы, товарищ Гоар, подождите в коридоре.

— Я бы с радостью, но меня, как вы помните, приковали к креслу, — сухо заметил Эл.

— Снять кандалы. Надеть наручники, — бросил лейтенант, и бойцы исполнили приказ. — В коридор его.

Эла вывели. Как только за ним закрылась дверь, мочевой пузырь напомнил о себе. И тут до него дошло: это шанс.

Он повернул голову к эскорту:

— Товарищи госбезопасники… Мне бы не помешало посетить уборную.

«Из которой и можно сбежать», — закончил мысль Эл, не выказывая ни тени волнения. План был прост: форточка, водосточная труба — и на свободу. А уж куда бежать — разберётся потом.

— Можно только под конвоем, — буркнул один из бойцов. — Мы вдвоём вас проводим.

Эл кивнул. Наручники щёлкнули на запястьях. Троица двинулась по коридору. В уборной он быстро оценил обстановку: на окнах — чугунные решётки. Конечно, он мог бы вырвать их с мясом, силы хватало. Но тогда охранники тут же поднимут тревогу. Свалить их ударом тоже не составило бы труда, но если исчезнет не только он, а и конвой — обыщут весь город.

Побег пришлось отложить. Его повели обратно.

У двери отдела Дознания лейтенант Даар опирался на стену, с умным видом затягиваясь электронной сигаретой. Запах был сладковатый, ни намёка на никотин. Сам Даар тоже не выглядел как курильщик. Видимо, вся эта игрушка была нужна ему только для имиджа — чтоб выглядеть «крутым парнем из ДФБ».

Рядом с ним стоял другой офицер — старше, крупнее, с тяжёлым, но спокойным взглядом.

— Здравствуйте, товарищ Гоар, — сдержанно кивнул он. — Команданте Трег. Вы прошли проверку сывороткой и детектором лжи.

Даар едва не захихикал. С трудом удержался.

— Что смешного, лейтенант? — спросил Трег, не поворачивая головы.

— Да так, товарищ команданте. Вспомнил анекдот. Сам же и арестовал за него.

— Не продолжайте. — Трег отмахнулся и повернулся к Элу. — Итак. Я обсудил с дознавателем и лейтенантом вашу ситуацию. В ваших действиях состава преступления не обнаружено. Вы будете направлены в отдел пропаганды, а затем — домой.

Отдел пропаганды встретил Эла уютно — как всегда, когда из тебя делают икону. Он кратко пересказал свою историю: отказался от предложения полковника Маура, спас товарища Нута, угнал вертолёт. Подробности побега опустил. Идеологам хватало фактов — чем проще, тем лучше.

Потом его отвезли обратно к Физтеху, где стояла машина. День был на исходе, занятия закончились. Эл поехал домой.

У подъезда его уже ждала взволнованная Зура.

— Эл! — она бросилась к нему с облегчением. — Ты живой! И на свободе! По Физтеху прошёл слух, что тебя увели прямо с лекции.

— Так и было. — Эл устало улыбнулся. — Я ведь числился военнопленным. Но Госбезопасность не нашла состава преступления. Отпустили. Пойдём ко мне. Думаю, по телику сейчас будет… интересный выпуск новостей.

Они поднялись в квартиру Эла, и как раз в этот момент на экране заговорила дикторша Рива Саар:

«Профессор Эл Гоар, ранее считавшийся пропавшим без вести, вернулся из вражеского плена живым и невредимым. Имперская военщина предлагала ему деньги, дом и автомобиль за сотрудничество. Но товарищ Гоар не поддался на посулы капиталистов. Он не продал Родину. Он вернулся домой — за идею. Он выжил, чтобы продолжить строить коммунизм. Ура, товарищи! Слово герою».

На экране появился он сам — Эл, в строгом костюме, с уверенным выражением лица:

— Разве можно предать мечту? Разве можно продаться за блага, когда на кону — будущее всего человечества? Каждый капиталист думает о себе. Мы же, товарищи, думаем о всеобщем благе. Достаток для одного — это капля. Достаток для всех — это океан. Это коммунизм. Это свобода, равенство и братство.

Но есть и другая причина, по которой я не пошёл на сотрудничество. Потому что я несу знамя прогресса. А прогресс — в неверных руках — это война. В наших руках — это путь к победе. Победе идей, науки, человечности. Победе коммунизма!

— Красиво загнул, — усмехнулась Зура, выключая телевизор. — Харизма у тебя не хуже, чем у самого товарища Ламеда. Может, тебе в генсеки?

— Прямо горю желанием, — отозвался Эл. — Особенно с утра пораньше.

— Не обижайся. Понимаю, политика для тебя — грязное дело. Кстати, почему тебя так быстро отпустили из Департамента? Ты им всё рассказал как есть?

— Не совсем. Сыворотку правды они, конечно, вкололи, но я сумел вывести её из организма. Полиграф — тоже применили, но я его обманул.

— Обманул полиграф? — Зура смотрела на него в лёгком шоке. — Эл, ты отвлекался от вопросов дознавателя? Это не по-детски просто. Это уровень профессионального агента.

Эл уставился на неё с не меньшим удивлением. Агент? Он? Неужели… Рептилоидов? Память — верная, как всегда, — тут же подбросила новый образ.

Там, под пьянящим звёздным сумеречным небом древнего мира, не загрязнённым промышленным смогом, он трусцой подбежал к стоянке небольшого отряда, который насчитывал несколько офицеров легиона. Рядом с ними сидел на пеньке уже знакомый по одному из прошлых снов шаман варваров, высокий голубоглазый блондин с острым носом, огромной бородой и косичками, и на его голове красовался рогатый шлем. Один из мордатых офицеров тоже оказался знакомым — это же тот самый рептилоид из недавнего кошмара, ставивший на Эле эксперименты! Рядом с ними сидел и кашляющий парень, которому недавно стукнул третий десяток.

— Говорят, семеро одного не ждут, — проворчал шаман. — Где вас демоны носят, Эл?!

— Виноват, сэр. Заходил наведать одну знакомую.

— Дело молодое, понимаю, — нахмурил брови шаман. — Надеюсь, вы не наплодите в этом мире кучу генномодифицированных детей. Кто знает, насколько опасный разбойник, а то и диктатор может из такого вырасти без должного присмотра.

— С трудом в голове укладывается, — произнёс кашляющий парень. — За океаном… кхе… тоже есть развитая цивилизация… кхе… Куда более могущественная, чем наша Империя… А когда я ходил в гимнасий, нас учили… кхе… что там живут одни лишь дикари. Констахи… Ой, ваше полное имя тяжело выговорить.

— Ну, у меня есть и шаманское имя — Натипакшуш, хотя оно ещё сложнее. Можете звать меня сокращённо — Констлар. По началам личного и родового имён.

— Констлар, мне нужно лекарство, рецепт которого есть только у жрецов Ордена Луны. Они берут слишком большие деньги за лечение.

— И хранят монополию на знания, — подытожил шаман. — А медицинские знания должны быть доступны всем.

— Вы обещали послать лучшего лазутчика, чтобы доставить книгу с рецептами целебных зелий и микстур.

— И он только что пришёл, — ответил шаман. — Эл, ваш выход. Задача проста. Прокрасться в храмовую крепость. Проникнуть в святая святых. Выкрасть священную книгу. А заодно лично для меня и рецепт зелья забвения.

— Что это за зелье? — спросил больной.

— Оно стирает воспоминания за последние десять минут. Жрецы используют его, например, для допроса, — ответил шаман. Пообещают жертве свободу, если всё расскажет, а потом просто стирают память об этом. Могут и убить твоего товарища и стереть память об этом событии. Я коллекционирую различные рецепты, они пригодятся… моему племени.

Эл взял под козырёк. Он снял шлем легионера и надел на доспех серебристую мантию с капюшоном, делающую его похожим на жреца Ордена Луны. Сама броня под мантией оказалась незаметна. Под покровом сумерек с огромной скоростью Эл бесшумно побежал к подножию крепости, выполненной из белого камня, впрочем, под вечерним небом казавшейся светло-серой.

Убедившись, что снизу патрулей нет, Эл принялся карабкаться по стене. Он вставлял мощные пальцы в выемки между белокаменными блоками и подтягивался наверх, ставя в проёмы кончики сапог. Серебристая луна величественно проплывала по небу, словно лёгкий парусник, и её свет озарял карабкающегося Эла. По счастью, сверху находилась выступающая площадка, закрывающая обзор на саму стену. Добравшись до неё, Эл огляделся: никого. Левой рукой схватился за перило на ней и перебросил себя внутрь.

Прокравшись по стене, Эл заметил одинокого патрульного, храмового воина, облачённого в кольчугу и алый плащ с вышитой золотистой головой быка. Бесшумно подошёл со спины, схватил за шею, послал усыпляющий импульс, и боец потерял сознание. Эл поднял на руки тело и положил на телегу с припасами, прикрыв лежащим там ковром. Затем, нацепив капюшон на лицо, он, походкой жреца в открытую прошёлся по площадке храма. Воины замечали него, но в полумраке, скрывающем доспехи под мантией, не обращали внимания. Эл дошёл до внутренней башни, куда одинокий стражник его поначалу пропустил, а потом, последовав за ним, вдруг крикнул: «Я не знаю тебя, жрец!» — и бросился в атаку. Эл молниеносно выхватил из ножен гладиус и парировал летящий в него клинок, а затем левой рукой ударил в лоб стражнику, и тот потерял сознание. Несколько мгновений у него есть. Достав из-за пазухи отмычку, Эл взломал замок, висящий над Святая Святых и проник в помещение. Потянуло ладаном и плавленым воском. На алтаре, выполненном в виде головы быка, посреди свечей лежала книга, а на одной из полок — свиток с рецептом зелья забвения. Эл быстро схватил обе реликвии и упаковал их в герметичный целлофановый пакет, который достал из-за пазухи, а затем молнией выскочил из башни. Храмовые воины уже поднимали тревогу, но Эл, добежав до противоположной стены, спрыгнул с неё в небольшое озерцо, расположенное под крепостью. Упакованные книга и свиток не пострадали.

— О чём задумался, милый? — спросила Зура, заглядывая в глаза Элу.

— Вспомнился странный сон, — задумчиво произнёс Эл. — Будто я был лазутчиком. Профессиональным агентом. Нереалистичный сон: легионер, античный мир. Иногда снится всякая чепуха… Надо отвлечься. Как насчёт заняться любовью?

— Я только за. Но сегодня не пила таблетки.

— У меня в тумбочке есть.

— Может, лучше с презервативом? — предложила Зура, доставая из внутреннего кармана жакета блестящий пакетик. — Надоело пить гормоны. Не хочу травить ими организм. Вообще, стараюсь пить лекарства только в крайнем случае.

— Здравый подход. С хорошим питанием и состоянием ума организм сам справляется.

— Да, Эл, тебе легко говорить, с твоими способностями к регенерации. Но ты прав.

***

Несколько часов спустя они лежали, обнявшись. Зура уснула первой. Эл, как обычно, проснулся через четыре часа. Тихо выбрался из постели, проверил коды от второй двери — от 0039 до 0041, всё мимо. Потом продолжил работу над ядром «Дверей-88», приготовил завтрак — себе и Зуре, после чего сел за руль своей «восьмёрки» и направился в Физтех.

После рабочего дня он подвёз Зуру к её дому.

— Может, поужинаешь с нами? — предложила она. — Отец будет рад. У нас есть веганские блюда: картошка с грибами, гороховый суп. Специально для тебя сделаю салат — с семечками, как источник белка.

— Уже звучит вкусно.

***

На кухне коммунальной квартиры за столом сидел профессор Бен Ахад. Он ел картошку с мясом, перед ним стояла бутылка текилы и гранёный стакан.

— Здравствуйте, профессор Ахад, — кивнул Эл.

— Добрый вечер, Эл, — профессор поднялся, пожал руку. — Прошу, присаживайтесь. Зура рассказывала, что у вас есть своя квартира?

— Верно. Две комнаты. Но вторую пришлось закрыть… по личным обстоятельствам.

— А я мечтаю о своей, — сказала Зура, подавая салат. — Думаю поехать в Гардак, на освоение пустыни. За такую добровольную службу, говорят, дают жильё.

— Что ты несёшь, Зура?! — возмутился профессор. — Это работа для заключённых! Именно они строят магистрали, каналы, осваивают пустыни и тягают ледниковую воду через полконтинента.

— И всё же, папа, там работают и добровольцы. Это важно. Страна должна развиваться. Если не мы — то кто?

— Это личный выбор, — спокойно вмешался Эл. — Не думаю, что Зура нуждается в опеке.

— Это не выбор, это позор нашего государства! — Бен резко налил себе ещё рюмку. — Оно не может организовать профессиональную рабочую силу, поэтому бросает туда молодёжь и каторжников. Это государство — худшее из всех, какие знал мир. В нём есть рабство. Настоящее рабство! Заключённые пашут на стройках, но кто из нас по-настоящему свободен?

Он осушил рюмку и продолжил, уже заметно возбуждённо:

— У нас — монополия партии, монополия государства на производство. И говорят — это социализм? Это феодализм, Эл. Закостеневшая, мракобесная система. Наступила самая жестокая эпоха, и я верю, что её конец близок. Как сказано в священных книгах, придёт Мессия, Ар-Маших. Он сойдёт с небес. За ним — легионы ангелов. Он устроит суд, сбросит грешников в преисподнюю, а для праведников наступит рай на Земле.

Эл опустил взгляд. Теперь он знал: Бен верит. Так же, как и Зура. Возможно, она унаследовала веру от него — или от матери. Но иберы, хоть и верующие, слепыми фанатиками не бывают. Их вера проходит сквозь критическое мышление. Среди них — в основном учёные, философы, инженеры.

— Эл, а вы верите в Мессию? — спокойно спросил профессор, отрезая кусок копчёной рыбы.

— Я верю только в себя, — ответил Эл. — И в то, что систему нельзя разрушать, пока она работает. Государство — как живой организм: борется за выживание, уничтожает опасные элементы. Сломать его — значит ввергнуть мир в хаос. А в хаосе погибнут все.

— Поймите, Эл, если вы не сломаете систему — она сломает вас, — произнёс Бен Ахад, глядя в кружку с чаем так, будто в ней отражалась история всей Конфедерации. — Вы человек молодой. Многого не видели. Я был мальчишкой во времена революции и Гражданской войны. Я видел, как рушатся империи, как на их обломках вырастают новые, ещё более жестокие режимы. А вы выросли уже в тени устоявшейся машины — в эпоху, которую ныне называют застойной. Знаете, что это значит? Вы привыкли к системе. А я помню, как она рождалась. И чем она становится, когда взрослеет.

Он сделал глоток и, помолчав, продолжил:

— Наша власть клянётся, что самый страшный строй — это капитализм. Но если присмотреться… наша система — та же эксплуатация, только вместо буржуазии эксплуатирует тебя государство. Государственный капитализм, Эл. Всё укладывается в теорию формаций: это одна и та же ступень. Конфедерация, Империя — два лица одного чудовища. Противопоставление ложно. И лишь приход Мессии — настоящего, не партийного — может перевести нас в следующую стадию. Мир без войн, без государств. Планета, где каждый человек — не винтик, а личность. Где нет хозяев и рабов.

Эл задумчиво кивнул.

— У вас интересная философия, профессор Ахад. Возможно, я когда-нибудь изучу священные книги вашего народа. Или ваши труды по гуманизму. Но сейчас мне пора домой.

Он пожал Бену руку, поцеловал на прощание Зуру в щёку и вышел в ночь. Город дышал теплом и смогом. В этих кварталах всегда стоял лёгкий привкус железа на языке — будто сам воздух знал, в какой системе ты живёшь.

Прошла неделя. Эл читал лекции, чертил схемы, писал код, встречался с Зурой, спорил с профессором Ахадом о сути свободы. Старый физик будто заменил ему отца, погибшего когда-то в автокатастрофе, — и это не просто фигура речи. Они действительно стали близки.

Каждое утро Эл начинал с кода. Дверь. Комбинации от 0042 до 0062 — всё мимо. Но он не сдавался. Он перепробовал лишь крошечную часть из тысяч возможных вариантов. А значит, шанс ещё был.

Подсказка явилась, как и многие раньше, во сне.

Он сидел за столиком в небольшом ресторанчике. Рядом — девушка. Высокая, смуглая, с чёрными вьющимися волосами и тихим, уверенным голосом. Похоже, она была гастанкой. Как и он сам. Ему было двадцать один, ей — двадцать. Он чувствовал это отчётливо.

— И по какому поводу ты меня сюда притащил? — спросила она, чуть прищурив глаза.

— Ты не помнишь, какая сегодня дата? — он ответил вопросом на вопрос, с едва заметной улыбкой.

— Эмм… годовщина нашего знакомства? Обычно девушки парням об этом напоминают. Но у тебя память — как у суперкомпьютера.

— Ещё бы. Я же программист. И да, ты права. Годовщина. Мы познакомились, когда мне было шестнадцать, тебе — пятнадцать. Тогда всё только начиналось. И вот — стих, в честь этой даты.

Он прочёл его вслух — не громко, но с чувством:

Дату помню не зря —

День восьмой января.

Средь дождливых равнин

Повстречал я тебя.

Средь могучих ветров,

Средь зелёных лугов,

Повстречал я тебя,

Страсть моя, жизнь моя.

Дату помню не зря —

День восьмой января.

Покорятся же нам

Небеса и моря!

— Это… прекрасно, — прошептала она.

Она поцеловала его. А он — достал коробочку с кольцом. Золотым, с инициалом.

— Это кольцо моей мамы, носила его в юности. Но ей больше оно не понадобится. А зовут вас с моей мамой одинаково, вот и инициал совпал. Дорогая, выходи за меня замуж!

От испытанных сильных эмоций Эл проснулся. Он обращался к девушке только «дорогая» и «милая», но ни разу по имени. Как же её зовут? И тут ударил себя ладонью по лбу: как и его мать! Её зовут Дара. Что-то в глубине души подсказывало, что имя Дара этой девушке не подходит, но Эл помнил собственное свидетельство о рождении и указанное там имя матери. Дара так Дара.

Он сел на край кровати. Смотрел в пол. И думал.

«Покорятся же нам небеса и моря…»

Каким наивным он был тогда. Каким живым.

Что же за считанные годы сделало из меня циника, который лучше ладит с машинами, чем с людьми?..

Он не знал. Но знал одно: тот парень ещё где-то жив. И пока он жив — не всё потеряно.

Был ещё один вопрос, который не давал покоя. Согласилась ли Дара?

Судя по нахлынувшим эмоциям — да. То чувство полноты и света, то, как сжималось сердце, когда он надел кольцо на её палец… Это не могло быть фантазией. Но если согласилась — почему в паспорте нет штампа?

Эл попытался вытянуть из памяти хоть что-то, что было дальше.

Пустота. Только эмоции. Тёплые — и потом какие-то сожжённые.

Через пару лет после того счастливого момента произошло нечто страшное. Если бы Эл пил — ушёл бы в запой. Но он ушёл в работу. В схемы, в строчки кода, в бинарную логику, где не было боли. Полгода психотерапии. И снова — тишина. Как будто кто-то стёр целый пласт жизни ластиком. Развод? Смерть? Потеря? Всё это объяснило бы отсутствие штампа.

Он помнил, что в двадцать три мир провалился под ногами.

А в двадцать пять — он поменял паспорт.

Без нового штампа.

Именно тогда, погрузившись с головой в систему, в железо и протоколы, Эл стал тем, кем является сейчас. Человеком, у которого нет прошлого — только задачи. Только логика. Только цель.

А что случилось с Дарой?

Может, это уже и не важно? Меньше знаешь — крепче спишь.

Сейчас у него Зура. И жизнь снова приобрела смысл.

Но дата…

Эл встал, подошёл к двери второй комнаты и почти машинально произнёс:

— Дату помню не зря… день восьмой января.

И ввёл код: 0108.

«Обработка запроса. Код неверен».

— Да чтоб ты… — прошептал он, и гнев мгновенно всколыхнул всё внутри.

— Харра̀да! — выругался он и с размаху ударил кулаком по металлу. Послышался хруст. Пальцы в кровь.

— Дважды харрада! Почему?! Я чувствую, чёрт возьми! Это была важная дата!

Он сел на пол, тяжело дыша, прижимая руку к груди. Боль быстро утихала. Регенерация. Палец заживёт. Как и всё остальное. Или почти всё.

И тут его осенило: формат даты.

Эл был в общем, свободомыслящим, и, хотя обладал умеренным патриотизмом, также интересовался и историей и культурой Империи. Если в Новом Свете дату писали в формате «месяц-число», то в Старом Свете — «число-месяц». Оставалось ещё две попытки на сегодня.

Он ввёл кода: 0801.

«Обработка запроса. Код верен. Добро пожаловать».

И дверь открылась. Бесшумно. Почти как извинение.

Внутри стояла тишина. Полки вдоль стены. выполненные из серебристого металла. Они выглядели ультрасовременными, даже футуристичными. Обтекаемые, небрежно утилитарные, почти живые. На другой — дюжина небольших устройств, похожих на бомбочки. Каждая — с номером.

Под ними — пульт. Он лёг в руку, как будто знал её заранее.

Эл вышел обратно в комнату, осторожно, как будто ступал по минному полю, и закрыл за собой дверь. Если это и взорвётся — титан выдержит. Наверное.

Он нажал кнопку включения. Экран ожил:

«Введите пароль».

Попробуем тот же код. 0801.

«Доступ получен. Выберите бомбу для активации».

Появились иконки двенадцати зарядов. Он ткнул пальцем в первую.

«Мощь: 300 грамм в тротиловом эквиваленте. Подтвердите запуск. Введите время до детонации».

Он ввёл 5:00.

Таймер начал отсчёт.

20 секунд спустя — отмена. Подтверждение. Обнуление.

Система снова вернулась к стартовому экрану.

Эл выдохнул.

Он знал, как это работает. Не думал — просто знал. Это не было знанием — это была реакция. Как будто пальцы помнили, кем он был, даже если сам — забыл.

Он снова вошёл внутрь. Открыл вторую полку. Над ней — табличка:

«Лекарства и стимуляторы. Только для немодифицированных. ГМО по умолчанию наделены этими свойствами.»

Эл прочёл с усмешкой. Значит, он — уже имеет всё это. Или имел. Или… был сделан таким.

Пробежался по флаконам:

Стимулятор «муравей». Читаем инструкцию. «Повышает физические силы принявшего, в течение восьми часов он получает способность поднимать вес в несколько раз больше собственного тела. По окончании действия рекомендуется сон минимум 10 часов и обильное питание.»

Стимулятор «сова». «Позволяет целую ночь не спать, быть бодрым и видеть в ночной тьме, воспринимая её как лёгкие сумерки. По окончании действия рекомендуется сон минимум 12 часов».

Стимулятор «ястреб». «Временно исправляет близорукость и дальнозоркость. Обостряет зрение до 400 процентов. Срок действия 8 часов. По окончании в течение 12 часов необходим отдых глазам. Строго запрещены просмотр телевизора и работа за компьютером, чтение настоятельно не рекомендуется, в противном случае возможны периодические приступы глаукомы на следующие сутки».

Стимулятор «инкуб/суккуб». «Ваш организм, в зависимости от пола, выделяет феромоны, делающие вас невероятно привлекательным для генетически немодифицированных людей противоположного пола. Рекомендуется для соблазнение агента противника».

Стимулятор «аспид». «Для применения в бою. При выделении адреналина повышает скорость работы нервной системы в несколько раз, что во время боевых действий создаёт для потребившего ощущение замедления времени и увеличивает скорость реакции. Через шесть часов после употребления необходим отдых».

Стимулятор «абстинент». «Сводит на нет действие алкоголя и возможное похмелье на следующий день. Необходим, чтобы разговорить субъекта в пьяной беседе. Побочных действий нет».

Стимулятор «титан». Многократно усиливает иммунную систему, позволяя уничтожить все вредные бактерии и вирусы. Ослабляет иммунную систему на следующий день, желателен домашний режим и отсутствие контактов с другими людьми в течение 12 часов с целью не допустить заражения инфекционными болезнями.

Эл задумчиво почесал висок. Если вдуматься — он ведь действительно обладает всеми способностями, которые дают те препараты с полки. Видит в темноте? Видит. Алкоголь на него не действует? Тоже верно. Вспомнить бы, когда он в последний раз пил по-настоящему — да, кажется, никогда. Просто не тянуло.

«Значит, я — генномодифицированный… Или что-то даже большее?» — мелькнула мысль. «Эти стимуляторы, бомбы, пульт… Всё это, очевидно, не для меня. Но кто же тогда я? Связной? А может, координатор? Или… агент, вербующий других? Получается, среди людей были и те, кто служил рептилоидам добровольно, не имея никаких модификаций. Люди, которым не дали силы — но дали цель. Где они сейчас? Все эти агенты, моя сеть? Были ли они вообще?»

Ответа не было. Комната отвечала тишиной — и новыми загадками.

В углу, будто случайно, громоздились мешки с опилками. Над ними возвышался странный агрегат — нечто среднее между кухонным комбайном и фабрикой чудес. Корпус с матовой отделкой, электронный цилиндр наверху, в боку — кнопка запуска. Эл нажал.

— Приветствую. Вы включили синтезатор пищи «Рог изобилия компании Нанотех». Пожалуйста, наполните входной бак опилками или травой и сообщите, какую пищу желаете синтезировать, — прозвучал металлический, но доброжелательный баритон.

Эл не без удивления заглянул в мешок, черпанул горсть сухих древесных стружек, засыпал их в приёмный отсек и подумал вслух:

— Жареная картошка с луком и грибами.

Гул. Скрежет. Тонкая вибрация корпуса. Через минуту дверца открылась — и на внутреннем лотке стояла полная миска — золотистая, ароматная, с дымком. Настоящая жареная картошка.

— Приятного аппетита, — добавил голос, не без достоинства.

Эл попробовал. На вкус — то самое, что он ел с детства. Масло, соль, хрустящий лук. Он даже почувствовал, как желудок потянулся к знакомому вкусу — будто подтверждая: это не иллюзия.

Вдохновлённый, он решил пойти дальше:

— Бифштекс, — сказал он.

— Внимание! — отозвался голос. — Вы намерены синтезировать аналог продукта животного происхождения. Соотношение Б/Ж/У в норме. Холестерин — ноль. Предупреждение: не потребляйте настоящие продукты животного происхождения. Это преступление против живых существ. Продолжить синтез?

— Да.

Скрежет повторился. Через минуту в отсеке лежал горячий бифштекс с аппетитной корочкой и капельками жира.

— При производстве данного продукта ни одно животное не пострадало. Приятного аппетита, — торжественно произнёс баритон.

Эл попробовал — и понял. Именно это он ел в госпитале. Именно это — в забегаловке у дороги. Тело знало вкус, но душа — отказывалась принимать мясо. Не потому, что он был веганом по причине диеты, а потому, что всё внутри бунтовало против насилия. Он ел только то, что создано — а не забрано.

Синтезатор не был технологией этого мира. Он был слишком совершенен. Даже не машина — а акт заботы, пусть и холодной, чужой. Его снабдили не просто как бойца. Его берегли.

На соседнем столе — ещё один аппарат. Внешне — банальная машинка для счёта денег. Эл насторожился, но включил.

— Вложите чистую бумагу, — сказал на сей раз женский голос. В голосе — терпение библиотекаря.

Он вложил пачку A4. Машина промурлыкала:

— Назовите сумму.

— Сто тысяч реалов, — неуверенно произнёс он.

— Имперских или федеральных?

— Федеральных.

— Установление связи с Центробанком Конфедерации… Подключение… Получен ответ. Присвоение уникальных номеров. Печать.

Раздался ритмичный треск. Через минуту лоток выдал пачку пятисотенных купюр. Настоящих. Законных. Подтверждённых.

— Распечатано сто тысяч федеральных реалов. Тратьте по усмотрению, — резюмировала машина.

Эл не удержался от ироничной улыбки. Где-то в мозгу ожил старый анекдот:» — Товарищ Каар, а деньги у вас откуда? — Из тумбочки. — А в тумбочке откуда? — Жена кладёт. — А жена где берёт? — Я дал. — А вы? — Таки из тумбочки!»

Вот только его «тумбочка» работала на протоколе TCP/IP — протоколе, который он сам и изобрёл. Значит, связь с Центробанком не фальшивка. Значит, кто-то из банкиров в курсе. Или тоже агент?

Всё это было не просто хранилищем. Это было напоминание. О его прошлом. О том, кто он. Или кем должен был стать.

И только амнезия, как незапланированная перезагрузка системы, подарила ему свободу. Свободу быть не функцией, не инструментом, а собой.

Зачем он мог использовать все эти деньги? Вспомнил! Он запатентовал множество изобретений в сфере информационных технологий — и столкнулся с неповоротливой бюрократической машиной, которая ко всему придиралась и, по сути, тормозила прогресс. Во все времена была одна универсальная смазка для этой машины. Деньги.

Эл положил несколько пятисотенных купюр в кошелёк — вдруг пригодятся, а оставшиеся перенёс в сейф — и закрыл дверь во вторую комнату.

Глава 8

Утро следующего дня началось с поцелуя.

В коридоре Физтеха Эл столкнулся с Зурой. Они сблизились взглядом, а затем губами — не страстно, но так, как целуются те, кто не боится показаться близкими. Неподалёку стояли Йар и Том. Друзья переглянулись, выждали момент и подошли.

— Привет, Эл.

— Привет, парни, — пожал им руки.

— Вы уже вместе, наверное, недели две? — спросил Йар, с прищуром, как бухгалтер, сверяющий даты.

— Ну да. — Эл пожал плечами. — Извините, мне пора — у меня лекция. У Зуры тоже.

Они разошлись. Когда за спинами друзей захлопнулась дверь аудитории, Йар ехидно заметил:

— Я же говорил — на этот раз дольше недели продлится.

И не дожидаясь возражений, протянул ладонь вверх, с движением, напоминающим жест кормления попугая.

Том поморщился, но молча достал из нагрудного кармана мятую сотку и вложил её в протянутую руку. Йар довольно хмыкнул, как кассирша в полупустом банке.

После занятий Эл поехал в райком Краснознамённого района на очередное партсобрание. Повестка была, как всегда, мутной, но основной пункт оказался стар как мир: аморалка. Кто-то из бдительных соседей вновь доложил, что товарищ Гоар водит к себе домой девушку.

Собрание его пропесочило — лениво, будто по привычке. Но в финале отправили «на ковёр» — к первому секретарю райкома, товарищу Маану.

Кабинет на двенадцатом этаже был выдержан в стиле «декаданса поздней Конфедерации»: массивный стол из лакированного ДСП, обитое дерматином кресло на колёсиках и лёгкий запах перегара, смешанный с табаком и мускусом старой власти. Маан сидел за столом, словно царь-грузчик: лысый, обрюзгший, с лицом цвета подкопчённой воблы и глазами алкоголика, знающего больше, чем хочет помнить.

— Здравствуйте, товарищ Маан, — кивнул Эл.

— Здравствуйте, товарищ Гоар. Прошу садиться.

Эл опустился в кресло.

Маан сложил руки на животе и, насупившись, начал говорить, словно рассасывал слова, как дешёвый леденец:

— И вновь всё возвращается на круги своя, товарищ Гоар. Едва прошли месяцы с предыдущего выговора — и вы опять водите к себе девушек. Нехорошо… Позор. Для члена… партии.

— Мой член пока не опозорился, товарищ Маан, — отозвался Эл сухо.

Маан скривился, будто укусил лимон с гвоздикой.

— Будьте серьёзнее, товарищ Гоар. Это не шутки. Это позор для Системы. Согласно характеристике, вы — образцовый коммунист. Даже по телевизору вас показывали как героя, не продавшегося буржуазии. А теперь вот — две недели подряд. Девушки. У вас. Дома. Ночуют.

— Не «девушки», а одна. И у нас серьёзные отношения, не просто встречи на одну ночь.

— А мне плевать, — развёл руками Маан. — Серьёзные, несерьёзные… Система не интересуется оттенками вашего чувства. Система интересуется фактами. А факт таков: нет штампа в паспорте — значит, аморалка.

Он откинулся в кресле, глянул в окно, потом — на Эла, и медленно протянул руку вперёд, ладонью вверх.

Никаких слов. Никаких намёков. Только жест.

Эл посмотрел на эту руку, как на воспоминание, всплывшее из мутной воды. Он понял: он уже платил раньше. Не помнил суммы — чёртова амнезия. Надо выяснить её окольными путями.

— Нет, товарищ Маан, — сказал Эл тихо, почти с сожалением, как будто отвергал чью-то неуклюжую попытку угодить. — Я не согласен «как обычно». Повторю: это серьёзные отношения. Очень даже. Возможно — настоящие. Такие, что могут перерасти в брак. Поэтому… я бы хотел скидку. Сотенку-другую.

Маан уставился на него, как будто тот предложил делить государственные дотации на всех поровну. Лицо обвисло, лысина вспотела, подбородок дрогнул от обиды.

— Не издевайтесь, товарищ Гоар! — рявкнул он, стукнув кулаком по столу, как клерк, внезапно вообразивший себя судьёй. — Как только, так сразу! Женитесь — и забудем! А пока — как всегда!

И уже полушёпотом, по-деловому:

— Тысяча реалов. Ни реала меньше.

Эл выдержал паузу, вздохнул. И подумал: «Старый паразит помнит меня лучше, чем я сам».

Он не мог спорить. Не потому что боялся — а потому что понимал правила этой игры. Пока система не сломалась — в ней нужно либо подчиняться, либо имитировать лояльность.

— Хорошо, — сказал он, доставая из кармана кошелёк. Две пятисотки легли в ладонь партийца беззвучно, как тени.

Маан удовлетворённо кивнул — движение подбородка вниз, как у карпа, глотающего хлеб.

— Так-то лучше, товарищ Гоар. Свободны.

Эл не ответил. Встал, молча повернулся и вышел, аккуратно притворив за собой дверь, как будто за ней не человек, а механизм, требующий осторожного обращения. Оказавшись за дверью, он тихо произнёс:

— Мой член, говорите? Что ж, может, именно он в этой стране и остался последним свободным органом.

***

Кафе было скромным, но уютным. Столик у окна, прозрачный свет, салат в фарфоровой чашке и тень улыбки на губах Зуры. Эл заказал им грейпфрутовый сок и два салата: чечевичный с зеленью, огурцами, перцем, морковью и фруктовый — банан, клубника, абрикосы, яблоки, виноград. Всё в одной палитре — как пара, начавшая смешиваться.

— Ты правда можешь питаться одними салатами? — удивилась она, накалывая на вилку кусочек перца.

— Если правильно комбинировать продукты, особенно бобовые, — можно. Чечевица, к примеру, вполне заменяет мясо по белку. Аминокислоты можно собрать, как мозаику, — просто не из одного элемента, а из многих. Это даже интереснее. И полезнее.

Он говорил просто, без нажима, не стараясь переубедить, а как человек, который знает, что говорит.

— Но разве все аминокислоты есть в растительной пище? — спросила она, по-прежнему с сомнением.

— Все есть, только в разных растениях. Главное — разнообразие. В питании, как в жизни.

Про синтезированное мясо Эл пока решил не упоминать. Зура не готова. Но кое-что сказать всё же стоило.

— Зура… Я вспомнил кое-что. Из прошлого. Я был женат.

Она поставила вилку и посмотрела на него. Без испуга, без ревности — только с интересом и лёгкой тревогой.

— Мне было двадцать один, ей — двадцать. Познакомились мы ещё в подростковом возрасте. Были вместе пять лет до брака и два — в браке. Она была… первой. В самом широком смысле. Не только физически — эмоционально, душевно. Потом… что-то произошло. Что — не помню. Помню только, что шесть месяцев посещал психотерапевта. И с головой ушёл в работу. В двадцать три защитил диссертацию и запатентовал десяток устройств.

— Но… твой паспорт? — спросила она мягко.

— Менял в двадцать пять. На тот момент был не в браке. Штампов нет. Памяти — тоже.

Она кивнула. Её глаза чуть затуманились — не от ревности, а от сочувствия.

— Похоже, ты не разводился, — сказала Зура. — Развод не оставляет таких шрамов. Я… думаю, она умерла. Так же, как год назад умерла моя мама. Тихо, без предупреждения, как выключение света. Боль остаётся — даже если не помнишь, что именно потерял.

Эл молчал. Впервые за долгое время ему нечего было возразить. Он смотрел на неё — и ощущал лёгкую, почти детскую растерянность. Как будто возвращался не только к чувствам — но и к себе.

— С тех пор, — тихо сказал он, — я стал другим. Закрылся. Стал жёстче. Одиноким. Циничным. Но, как известно, циник — это разочаровавшийся романтик. Я читал, программировал, гулял по городу в одиночку. И не мог завести серьёзных отношений. До недавнего времени. До амнезии. Или… до тебя.

Она улыбнулась и, не говоря ни слова, наклонилась к нему. Поцеловала в губы — просто, нежно, как прощение.

— Иногда во снах возвращаются обрывки памяти, — сказал Эл, глядя в окно. — Но бывает и другое. Словно… кто-то шепчет идеи. Схемы. Архитектуры будущего. Я ведь был одним из тех, кто проектировал Мировую Сеть. Но вижу перед собой не только то, что есть, а то, что возможно. Вот представь себе: Большая Федеративная Энциклопедия, только не с миллионом статей, а с десятками миллионов. В электронном виде. Доступная в любой момент, не вставая из-за стола. Ты набираешь слово — и получаешь всё, что человечество знает об этом.

Зура слушала, не перебивая.

— И ещё: проиндексировать всё, что есть в этой Сети. Чтобы находить знания по короткому запросу. Вот ты, к примеру, публикуешь научные статьи. Кто-то набирает «Зура Ахад» — и получает всё, что ты писала. Не по архивам бегать, не библиотекам рыться, а одним касанием — вся картина.

— Звучит как научная фантастика, — тихо улыбнулась она. — Но ты не просто фантаст, Эл. Ты умеешь делать невозможное.

— Есть и третья идея, — продолжал он, подхватывая её улыбку. — Сервис по поиску людей. Старых друзей. Одноклассников. Родных. Ты не знаешь, куда они уехали, где сейчас. Вводишь имя, возраст — и находишь. А ещё — поиск по интересам. Любовь, дружба, научное сообщество. Люди смогут общаться, даже если один живёт в Конфедерации, другой в Империи. С другого острова. Из другой цивилизации. Без виз. Без партийных фильтров. Без барьеров.

— Ты всерьёз думаешь, что это возможно?

— А почему нет? Ведь, как сказал твой отец, разницы между нашими системами почти нет. Разные оболочки — но суть одна. Рабочий из Конфедерации может подружиться с рабочим из Империи. Учёный — с учёным. А если они подружатся, то уже не будут видеть врагов друг в друге. Тогда границы перестанут иметь значение. Тогда… человечество объединится не через классовую борьбу, не через мировую войну, и даже не через революцию. Его объединит… дружба.

Зура рассмеялась, но в этом смехе было тепло.

— Ты слышал себя, Эл? Слышал, как горят у тебя глаза? Ты говоришь, что ты — разочаровавшийся романтик. Но, по-моему, ты ещё не до конца разочаровался. А наука, если честно, — лучший способ сохранить юношеский восторг от мира.

Эл кивнул. Его голос стал тише, но тверже:

— Если мои технологии объединят людей… они смогут объединиться и против рептилоидов. Против тех, кто стравливает нас. Только вот где их искать?

— Похоже, я нашла зацепку, — сказала Зура и достала из сумочки газету. На заголовке: «НЛО: Невероятное. Легендарное. Очевидное».

Эл скептически усмехнулся:

— Жёлтая пресса.

— Да. Но у меня есть свидетель. Живой. И фотография. Прочти статью, потом поговорим.

Эл развернул газету и начал читать вслух:

«С юных лет нам внушают, что прививки — благо. Но так ли это? Рост аутизма, бесплодия, подавление воли. Инопланетяне используют вакцинацию для внедрения наночипов, контролирующих детей. Мы — колония. Наши дети — зомби нового поколения…»

Он поднял глаза.

— Мягко говоря, бездоказательно. А если прямо — бред. Я всё ещё за критическое мышление.

— А если скажу, что у меня есть подруга, интерн в детской поликлинике? Работает в прививочном кабинете. Недавно в одной из вакцин она нашла бактерии, которых нет в классификаторе Земли. А в другой — крошечные металлические структуры. Микромеханизмы. Нанороботы.

Эл не ответил сразу. Поставил газету на стол и только тогда заговорил:

— Это уже… интересно. Но знаешь меня — я должен это увидеть сам.

— Увидишь. У этой подруги есть фотография. Нового заведующего лабораторией. И он… он похож на того, кого ты описывал. Рептилоида в человеческой маске. Того, кто ставил на тебе эксперименты.

Эл впервые замолчал надолго. Мозг заработал на полную мощность, соединяя, разъединяя, калибруя вероятности.

Пауза затянулась. На грани света и тени, на грани рационального и параноидального — начинался новый виток их общего расследования.

— Покажи, — наконец нарушил молчание Эл.

Зура вновь щёлкнула замком сумочки и достала фотографию. Эл взглянул — и словно получил удар в солнечное сплетение.

— Твою же мать… — выдохнул он. — Харра́да!

С фотопортрета на него глядел высокий, широкоплечий мужчина средних лет. Бледное лицо, словно слепленное из воска, огромный лоб, чёрные кудри, мохнатые брови, длинный плоский нос, рот почти до ушей. И всё вместе — чужое. Ненастоящее.

— Что такое? — насторожилась Зура.

— Это ОН. Точно ОН! Рептилоид в маске. Я узнаю это лицо из тысячи. Эта искусственная кожа могла натянуться только на голову размером с жабью.

— Значит, он сделал из тебя… это? — прошептала она. — И теперь делает таких же из детей?

— Лаборатория должна быть уничтожена, — произнёс Эл. Говорил он спокойно, но в его голосе звучала сталь.

— А сам рептилоид? — голос Зуры задрожал от возбуждения. — Его надо стереть с лица земли. Расстрелять. Сжечь. Отравить. Взорвать!

— Взорвать, говоришь? — в глазах Эла блеснул огонёк энтузиазма.

— У тебя, я смотрю, уже есть идеи? — вскинула бровь Зура.

— У меня есть бомбы. Электронные. Каждая — триста граммов в тротиловом эквиваленте. Управляются дистанционно. Остались, похоже, с тех времён, когда я ещё служил рептилоидам. Мы можем пробраться ночью в поликлинику, заложить парочку в углах лаборатории и — бабах. Без свидетелей. Без следов.

— Нет, — покачала головой Зура. — Днём. В разгар смены. Тогда он точно будет внутри. И погибнет вместе с лабораторией. Ты отомстишь. За себя. За детей.

— Это риск, — нахмурился Эл. — Днём — люди. Медсёстры, пациенты, матери с детьми… Твоя подруга. Нельзя жертв среди невиновных. Ночь — наш союзник.

Она замолчала, задумалась. Потом:

— А как ты его найдёшь?

— Начнём с малого. Выясни у Киры, как его зовут. Я наведу справки в жандармерии — узнаю адрес.

— У тебя связи в жандармерии?!

— Связей нет. Зато есть то, что поважнее. Деньги. Очень, очень убедительные.

— Надеюсь, тебе хватит убедительности, — усмехнулась Зура.

— Хватит. Завтра утром ты свободна?

— Только днём — сижу над диссертацией. А у тебя?

— Занятия — вечером. Значит, утром выдвигаемся. Приходи к поликлинике в полшестого. Остальное — на мне.

Эл улыбнулся, и в его лице что-то изменилось. Зура увидела в этой улыбке не ласку, не тепло — хищный оскал. Такой улыбается волк, когда унюхал кровь.

— Эл… — медленно сказала она. — А ты, выходит, не такой хороший парень, как кажешься на первый взгляд.

— На войне как на войне, — пожал он плечами. — Мы сражаемся за правое дело. Значит, мы на стороне добра.

Он замолчал, потом добавил:

— Убить я его пока не могу. Но можно проникнуть в лабораторию. Забрать жёсткий диск с его компьютера. Изучить. Показать знающим людям образцы вакцин, что он разрабатывает. Это даст нам фору.

— Хорошо. Я подготовлюсь.

Эл взглянул в её глаза. Она не боялась. Ни рептилоида, ни операции, ни его, Гоара. Или боялась, но шла вперёд.

Он и сам удивился, как легко говорил о смерти. О том, что собирается убить существо. Пусть и не человека. Но память подсказывала: он уже убивал. Не раз. В порядке самообороны. Или по приказу.

И всё же — теперь это была его война. Его выбор. Его месть.

***

На следующее утро они встретились у чёрного входа в поликлинику. Эл был в костюме Гастанского Мстителя — только без знаменитого алого плаща, что запомнился Зуре, и без привычной маски. Лицо закрывал тёмный шарф, оставляя узкую прорезь для глаз, поверх которых легла широкополая шляпа. Из-за угла подошла Зура с растрёпанными волосами и синим термосом в руках. Несмотря на массивные тёмные очки, закрывавшие пол-лица, Эл безошибочно прочитал на ней следы недосыпа.

— Костюм Красного Мстителя… но без плаща, — с лёгкой задумчивостью сказала она.

— Смутно помню, что был супергероем, — отозвался Эл, глядя на неё из щели между полями шляпы и шарфом. — Тогда дрался с хулиганами от скуки. А теперь настало время для чего-то большего. Время спасать планету.

— Но раньше ты маску носил, а не шарф.

— Маска не прикрывает лицо полностью. А ты меня сразу узнала. Не хочу, чтобы кто-то ещё тоже узнал.

Зура отвинтила крышку термоса и плеснула себе в неё светло-коричневую жидкость.

— Харрада, я с ног валюсь. Кофе уже не берёт, — простонала она, делая глоток. — Пять часов сна в сутки, горы дел и защита диссера. Я себя зомби чувствую. Настоящим.

— Моя потребность во сне — четыре часа, — кивнул Эл. — Но я знал, что ты придёшь никакая, и кое-что принёс.

Он вынул из внутреннего кармана коробочку с изображением филина, окутанного звёздным туманом.

— Стимулятор «Сова». Даёт ночное зрение, полностью снимает сонливость на восемь часов. Но после действия нужно минимум двенадцать часов сна. Запивай смело кофе.

— Ладно… — Зура нехотя вскрыла блистер, достала таблетку, проглотила и запила остатками кофе. — Но если кофе не помогает, то уж эти твои пилюли… бррр!

Она вздрогнула, резко мотнула головой, сорвала очки и огляделась быстрым, живым взглядом. В её глазах вспыхнуло узнаваемое пламя. Она ловко пригладила волосы и вернула очки на место.

— Восемь часов, говоришь? Ну, вперёд и с песней. Что делать?

— Патрулировать периметр и докладывать. Вот по этому, — Эл протянул ей рацию. — И без настоящих имён. Я — Ягуар. Ты — Рысь.

— Ладно, Ягуар, — улыбнулась Зура.

— Соблюдай дистанцию, Рысь. Я пошёл.

Задний вход оказался закрыт висячим замком. Эл только усмехнулся: неужели кто-то и правда думал, что этого хватит? Левой рукой он с лёгкостью сорвал замок — как будто был сделан из алюминиевой фольги — и бесшумно открыл дверь.

Внутри лаборатории всё было привычно: пробирки, штативы, ряды колб, микроскопы, вешалка с халатами. В центре — компьютер.

Эл вытащил из кармана отвёртку, ловко выкрутил болты, приподнял крышку корпуса. Через полминуты жёсткий диск оказался у него в руке. В другой карман он аккуратно положил три закупоренные пробирки с препаратами. Затем вытащил из-за пояса три небольшие бомбочки, каждая — размером с мандарин. Одну положил прямо на стол, две другие — в углы.

Таймер он завёл на одну минуту. Затем, не торопясь, вышел обратно через чёрный ход, закрыл за собой дверь и поднял рацию.

— Рысь, нужные вещи получены. Объекты установлены. У нас есть минута на выход. Патрулируй зону у парадного. Я прикрою чёрный.

— Поняла, Ягуар, — прозвучал в ответ её голос, уже куда бодрее, чем утром.

Он вышел, отступив в тень и прислонился к стене. В этот момент рация ожила визгом голоса Зуры:

— Ягуар! Сюда идёт мамаша с ребёнком!

Эл выругался беззвучно. В три прыжка обогнул здание и оказался у входа. Навстречу шла женщина лет тридцати с мальчиком, которому было от силы три года. Шла уверенно, не торопясь — как в обычное мирное утро.

— Гражданка, поликлиника пока закрыта, — строго сказала Зура. — Начало приёма через полчаса.

— Ну и хорошо, — фыркнула та. — Первой встану в очередь.

— Уходите с территории, — потребовала Зура.

— А вы кто такие, чтобы меня выгонять? — повысила голос женщина. — У нас свободная страна! Хочу — стою!

— Я — оперативник ДФБ, — вступил Эл. Его голос был холодным и стальным. — Сотрудница — лейтенант. У нас эвакуация по тревоге.

— А почему лицо закрыто?

— Вы когда-нибудь видели оперативников с открытыми лицами на задании? — оскалился он. — Покиньте территорию. Нам поступил сигнал: в здании заложена бомба.

Женщина отшатнулась. Глаза её расширились — ужас боролся с неверием.

И тут Эл понял — времени больше нет.

— ЛОЖИСЬ! — крикнул он.

Зура метнулась к земле сразу. Женщина осталась стоять. Тогда Эл прыгнул — повалил и её, и мальчика, прижав их к земле своим телом.