Бесплатный фрагмент - Неординарные преступники и преступления

1912 год. Брат за брата

Эпиграфом к этой истории может послужить старый анекдот — с него, пожалуй, и начнём.

Приехали в Лас-Вегас два гангстера, отправились в казино испытать удачу и в первый же вечер ужасно проигрались. Возвратившись в гостиничный номер, напились и стали думать, что делать далее. Один другому говорит: «Марио, ты пересчитал наши деньги, сколько там осталось?» Тот отвечает: «Анджело, дела — швах, осталось всего два чемодана денег и саквояж с золотыми слитками…» — «А что там у нас с бриллиантами, Марио?» — «Плохо, Анджело, плохо! Всего одна обувная коробка!» Анджело хватается руками за голову и стонет: «Господи Боже, да на что же мы здесь жить-то будем?!»

Анекдот старенький, ещё из советских времён, и не очень смешной, но точный в том смысле, что отлично иллюстрирует логику некоторых представителей криминального сообщества, неспособных даже в минимальной степени коррелировать собственные запросы с реальной обстановкой и давно утративших всякую адекватность. История, которой посвящён этот очерк, по сути своей о том же, только, в отличие от анекдота, она правдива.

Преступления Деггса Нолина (Deggs Nolen) не оставили в истории американского уголовного сыска ни малейшего следа. Строго говоря, известен этот человек не своими преступлениями, а собственным разоблачением, вернее, тем, что последовало после этого самого разоблачения. Известно, что работал сей малопочтенный джентльмен в почтовом ведомстве, где упражнялся в примитивнейших хищениях — извлекал из конвертов пересылаемые наличные деньги и чеки.

Неизвестно, как много денег он сумел таким вот образом умыкнуть, но известно, что преступник в какой-то момент был предупреждён о возникших в его адрес подозрениях и пустился в бега. В конечном итоге «законники» взяли его под стражу в городе Саванна, штат Джорджия, и произошло это в ноябре 1912 года. Арест был произведён по федеральному ордеру, поскольку почтовая служба является федеральным ведомством. Нолина предстояло перевезти в Омаху, штат Небраска, поскольку именно там арестованный и совершал преступления.

С этого, собственно, интересующая нас история и начинается…
Деггс не стал оспаривать перевод. На то имелась веская, хотя и неочевидная причина. Дело заключалось в том, что его старший брат Эрнест Нолин (Ernest Nolen) служил в полиции Мемфиса, штат Теннеси, и не кем-нибудь, а детективом. Уже интересно, правда? Один братишка мелочь по конвертам доверчивых граждан тырит, а другой — Закон сторожит, в смысле охраняет!

Но это было отнюдь не всё. Братья Нолины имели весьма примечательного родственника, приходившегося им двоюродным братом. Звали его Фрэнк Холловэй (Frank Holloway) — это был профессиональный грабитель, осуждённый за свои проделки и бежавший из тюрьмы. Имелась информация о том, что Холловэй совершал убийства, однако доказано это не было, и потому убийцей он формально не считался.

Эрнест Нолин обратился к кузену с полусемейным и одновременно полуделовым предложением — помоги вытащить Деггса из-под замка, а уж затем я тебя хорошо отблагодарю. Фрэнку предложение понравилось — он знал, что двоюродный братишка не обманет и не «кинет» — он деловой человек и понимает, как такие дела надлежит обделывать! Фрэнк согласился, и Эрнест живо набросал ему план предстоящих освободительных мероприятий.

Деггса будут перевозить пассажирским поездом, сопровождение составит два, в худшем случае три судебных маршала. Точное время перевозки и вагон Эрнест сумеет выяснить, поскольку на всех остановках возле вагона будет выставляться полицейский патруль из числа местных «законников», то есть местная полиция будет извещена о проезде через город экстрадируемого федерального преступника. В Мемфисе обязательно будет сделана остановка, и, таким образом, скрыть номер вагона судебные маршалы не смогут при всём желании. Фрэнк Холловэй вместе с товарищем садится в нужный поезд в Мемфисе, дожидается его отправления, затем входит в вагон, наставляет «волыны» на конвоиров и… дёргает стоп-кран. Рядом с поездом в это время едет автомобиль, которым управляет либо сам Эрнест, либо его доверенное лицо. Фрэнк вместе с товарищем и освобождённым Деггсом выходят из вагона, раскланиваются и уезжают в даль туманную в поисках новых, так сказать, свершений. Стрелять не придётся, убивать и бить никого не надо — всё дело уложится в пять минут… Впрочем, какие там пять минут — в три минуты всё уложится!

Замысел выглядел очень простым, изящным, а потому вполне рабочим. Фрэнк Холловэй моментально согласился. И как человек практический тут же приступил к сбору банды. В смысле, группы единомышленников…

Эрнест Нолин считал, что судебных маршалов смогут обезоружить два человека с пистолетами в каждой руке. Фрэнк посчитал такой расклад слишком самонадеянным и решил усилить группу захвата. На предстоящее дело он вызвал дружков, ранее уже проверенных в ограблениях. На призыв босса откликнулись Брэнтли Митчелл (Brantley Mitchell), «Кинни» Берген («Kinney» Bergen), «Текс» Уоллес («Tex» Wallace) и Джон МакКой (John McCoy). Поскольку МакКой не выезжал на «дело» в одиночку, в группу пришлось включить и его жену. В самом деле, настоящему гангстеру даже в деловой командировке нужна регулярная половая жизнь! Следует отметить, что дамочка эта уже была проверена в деле и могла пригодиться для разного рода инсценировок и отвлечения внимания, поскольку женщина, участвующая в нападении на судебных маршалов — это по меркам 1912 года было чем-то весьма и весьма оригинальным. Примерно как вторжение инопланетян.

В общем, банда собралась и уже 7 декабря прибыла в Мемфис. Эрнест позаботился о размещении почтенной публики и спрятал всю группу в предварительно арендованном доме. Там у каждого джентльмена имелась своя комната, а потому на этой базе можно было прожить несколько дней в относительном комфорте. Условия размещения были предельно просты — сидеть тихо, внимания к себе не привлекать, из дома не выходить. Каждый день заказанные продукты и выпивку должен был привозить специально нанятый для этого человек, никак не связанный с преступным миром Мемфиса. С этим человеком должна была взаимодействовать только жена МакКоя. По «легенде» дом арендовала супружеская пара, никто не должен был догадаться, что в действительности в доме обретаются не два человека, а пять.

Вроде бы всё просто, не так ли?

Собираясь по вечерам в гостиной у камина, почтенная публика коротала время за вполне пристойным занятием. Нет, эти люди не обсуждали сонеты Шекспира, схоластику Фомы Аквинского или на худой конец романы Жюля Верна или Герберта Уэллса — нет! — они занимались делом намного более прозаическим и подобающим их званию. Они пили спиртное и играли в карты. Играли, разумеется, не на спички и щелбаны, поскольку уважаемые члены бандитского сообщества играют на интерес, обычно на деньги или на патроны — в некоторых кругах американского общества последние являлись эквивалентом денег. А азартные игры устроены так, что если кто-то выигрывает, то кто-то автоматически проигрывает. В течение буквально двух вечеров и ночей Брэнтли Митчелл и «Кинни» Берген крепко проиграли Фрэнку Холловэю и Джону МакКою. Суммарный проигрыш превысил 400$ — а это по тем временам была очень серьёзная сумма, практически годовой заработок чернорабочего.

Таким образом, среди гангстеров, прибывших в Мемфис, произошло быстрое, и притом довольно неожиданное, перераспределение богатства. А может быть, и вполне ожидаемое — это смотря как оценивать потребность сих малопочтенных джентльменов посвящать досуг карточной игре. Поскольку Митчелл и Берген желали отыграться, то для этого надо было продолжать играть, но играть уже было не на что, а потому энергичные мужчины надумали помочь самим себе. И то сказать, неужели мужчина с сильными руками не сможет помочь самому себе в трудную минуту… Хотя фраза эта может показаться кому-то двусмысленной, тем не менее именно так Митчелл и Берген и рассудили. Помочь самим себе эти люди решили самым эффективным и доступным им способом — посредством грабежа. Ну, в самом деле, не идти же уважаемым бандитам разгружать вагоны, копать дренажные канавы или носить мешки?

Наплевав на мудрый запрет выходить из дома, Брэнтли Митчелл и «Кинни» Берген отправились на «заработки». Явившись вечером 9 декабря к ближайшему хозяйственному магазину, они стали поджидать того, кого можно было счесть «жирной уткой», то есть достойной добычей. Увидев в сумерках, что к магазину подъехал автомобиль, из которого вышел мужчина респектабельного вида в пальто с бобровым воротником, гангстеры поняли, что пришла пора действовать. Приблизившись к заинтересовавшему их мужчине, бандиты направили на него револьверы, забрали портмоне, золотые часы на массивной цепи и заколку для галстука с бриллиантом.

После этого они великодушно разрешили ограбленному бежать и… тот побежал в магазин. И поступил, кстати, совершенно правильно! Там ограбленный мужчина попросил продавца вызвать полицию, что и было проделано моментально. Полицейский наряд, появившийся на месте преступления через шесть минут, установил, что потерпевшим является богатый местный предприниматель Джулс Штиффен (Jules Stiffen), машина его не угнана, преступников возле магазина нет и в магазин они не входили.

История выглядела довольно странно в том смысле, что для Мемфиса тех лет подобное ограбление явилось событием весьма необычным. С такой наглостью в тех местах покуда не грабили — в пяти метрах от дверей работающего магазина, под уличным фонарём, с пистолетами наперевес… Щеголевато одетые грабители выглядели настоящими франтами, сошедшими со страниц каталога дома мод — в стильных полурасстёгнутых пальто, пошитых на заказ светло-серых ботинках, пахнущие дорогим одеколоном по доллару за унцию… Такие люди в Теннеси прежде грабежами не промышляли! Действия бандитов, их внешний вид и манеры смахивали на то, как вели себя настоящие гангстеры в Чикаго или Нью-Йорке, но ради чего эти залётные соколы притащились в тихий Мемфис?

В это же самое время, но совершенно независимо от ограбления Джулса Штиффена, Деггс Нолин неожиданно решил рассказать судебным маршалам о неприятном сюрпризе, который их может ожидать при проезде Мемфиса. Мы вряд ли узнаем, что побудило бывшего почтового чиновника «развязать» язык, но вряд ли сильно ошибёмся, предположив, что двигала им банальная трусость. Оценив последствия возможного освобождения, Деггс понял, что хорошего выхода лично у него при любом исходе не будет. Даже если братишка сможет его освободить и никто при этом не пострадает, Деггсу предстоит жизнь в изгнании под чужой личиной, что вряд ли могло сильно порадовать. А если освобождение пойдёт не по плану и в результате появятся убитые, то Нолину реально будет угрожать «вытягивание шеи» или «горячий стул» за соучастие. Оно ему надо? Уж лучше заявить о раскаянии, отсидеть пару-тройку лет и выйти на волю с чистой совестью.

В общем, младший братишка «слил» планы старшего по собственному освобождению, и судебные маршалы немедленно связались с полицией Мемфиса. Начальник детективов полиции Мемфиса Джеймс Копер (James Koper) сделал ряд несложных умозаключений и весьма здраво предположил, что операцию по освобождению Деггса Нолина готовит Эрнест Нолин, а кроме того, дерзкое нападение на Джулса Штиффена с большой вероятностью каким-то образом связано с появлением в городе неких «залётных» бандитов, прибывших в Мемфис как раз по приглашению Эрнеста.

Копер, опасаясь разглашения конфиденциальной информации о подготовке освобождения Деггса Нолина, лично занялся проверкой версии о приезжих гангстерах, прибывших в город для осуществления дерзкого налёта. Исходя из того предположения, что напавшие на Джулса Штиффена преступники явились на место преступления пешком и пешком же его покинули, а стало быть, проживают неподалёку от магазина, шеф детективов озаботился организацией прочёсывания местности. Он лично отобрал группу особо надёжных полицейских и приказал им пройти «мелким чёсом» по жилым кварталам в радиусе до двух км от магазина, возле которого был ограблен Штиффен. Полицейским предстояло опросить местных жителей и в ходе опроса сообщать им приметы разыскиваемых — Копер считал, что кто-то из местных должен был обратить внимание на франтоватых молодых мужчин в длинных пальто из мягкого габардина, со светлыми шёлковыми кашне и в мягких шляпах с низкой тульей. Модно и дорого одетые джентльмены не могли остаться незамеченными…

Расчёт оправдался с поразительной точностью. Уже к полуночи 9 декабря Копер знал о доме, сданном 6 декабря в недельную аренду семейной паре. Хотя в доме должны проживать всего два человека, там постоянно горит свет во всех окнах, слышны голоса многих людей, играет граммофон и подозрительная активность продолжается до самого утра. А вот утром и днём дом кажется нежилым — из него никто не выходит и никто не заходит, кроме подростка, приносящего рано утром две большие корзины с продуктовыми пакетами. По словам свидетелей, элегантные мужчины в длинных тёмных пальто и светлых кашне вышли именно из этого дома… ну, или расположенного неподалёку в том же квартале.

Рано утром 10 декабря невысокий подросток в рабочих зелёных штанах на широких помочах, сжимавший в руках две корзины c какими-то бумажными пакетами, приблизился к чёрному ходу интересующего полицию дома и деликатно постучал в дверь. Женщина открыла ему, он прошёл на кухню, поставил корзины и… быстро зажав женщине рот, вынес её из дома. Вынес в прямом смысле, как выносят мешок картошки…

Через секунду в кухню ворвалась дюжина полицейских в форме и в штатском с дубовыми дубинками в одной руке и револьверами в другой. Начался захват джентльменов в красивых пальто…

Мужчины, спавшие в комнатах первого этажа, были схвачены ещё до того, как успели продрать очи. И лишь человек, занимавший мансарду наверху, успел сообразить, что происходит нечто подозрительное, запрыгнул в ботинки и резво вышел через окно. Прямо как был в пижаме — так и вышел! Пролетев по широкой дуге около шести метров, мужчина упал на газон, перевернулся кувырком, вскочил на ноги и резво пустился наутёк. Полицейские из оцепления увидели и услышали его, раздались крики и предупредительные выстрелы. Мужчина выстрелил в ответ — стало ясно, что он вооружён.

Полицейские пытались его преследовать, но мужчина в пижаме был очень мотивирован к побегу, а потому схватить его «копы» не смогли.

Быстрая перекличка показала, что в руки «законников» попали Фрэнк Холловэй, Брэнтли Митчелл, «Текс» Уоллес и супруги МакКой. А побег через окно, соответственно, совершил Берген.

Собрав вещи гангстеров, полиция уже через полчаса покинула дом. Вместе с полицейскими уехали и закованные в наручники бандиты. Глядя со стороны, можно было подумать, что постройка опустела, но подобное умозаключение было ошибочно — в доме была оставлена засада из шести человек. Декабрь в Мемфисе был по российским меркам очень тёплым — температура колебалась в районе +7°- +8° по Цельсию — однако полицейские весьма здраво предположили, что для беглеца в пижаме такая температура окажется некомфортной и тот пожелает возвратиться, чтобы поискать вещички, которыми можно будет утеплиться.

Расчёт полностью оправдался — примерно через 2,5 часа после побега «Кинни» Берген приблизился к дому и попытался проникнуть в него сначала через дверь из кухни во двор, а затем через окно. Пока он возился с подъёмной рамой, полицейские тихонько вышли на улицу, обошли дом и одновременно появились с разных сторон. «Кинни» вскинул руку с зажатым в ней револьвером, но не успел выстрелить — четыре пули из пистолетов полицейских оборвали его бесполезную и явно подзатянувшуюся жизнь. Как там поётся в старой песне: «Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты», — так кажется? Не ходил бы ты, «Кинни», в грабители…
История с разоблачением опасной банды, готовившей нападение на судебных маршалов, вызвала вполне понятный интерес жителей Соединённых Штатов. О произошедшем в Мемфисе написали многие газеты, причём даже в штатах, весьма удалённых от Теннеси. Случившееся отдавало водевильным сюжетом, а сами преступники казались немного комичными, но подобная оценка вряд ли была справедлива — эти люди являлись, безусловно, очень опасными и могли натворить немало бед, если бы только дело дошло до реализации их замыслов.

Само собой, имелись большие вопросы и к Эрнесту Нолину, и в целом к кадровой политике полицейского руководства Мемфиса. Эрнест был отстранён от службы на время проведения внутреннего расследования, которому предстояло разобраться в скрытой подоплёке действий опасной банды.

Впрочем, никаких особых сенсаций разоблачение банды не принесло. Эрнест Нолин успешно отбил все подозрения в свой адрес, заявив, будто умышленно заманил своего двоюродного братца в Мемфис, дабы арестовать его самого и прибывшую с ним банду. А то, что действовал он в тайне — так это же легко объяснимо, на то она и конспирация! Если бы он рассказал о своём замысле руководству, то с большой долей вероятности преступников кто-нибудь предупредил бы, и они бы скрылись. Не зря же старинная мудрость гласит: хочешь сделать что-то хорошо — делай это сам!

В общем, детектив вернулся на службу и продолжил свою истовую борьбу на ниве служения обществу. Его младшего братца Деггса судебные маршалы благополучно довезли до Омахи, где тот предстал перед судом и получил полтора года лишения свободы. Суд учёл его помощь Закону в разоблачении опасной банды.

Фрэнк Холловэй, кузен братьев Нолин, сообразив, что те его предали, быстро сориентировался в обстановке и рассказал в суде историю о том, что вёл с Эрнестом Нолином переговоры о сдаче властям с повинной. Для этого он обещал передать полиции подельников, что и сделал, приехав в Мемфис с членами банды. Он, дескать, вообще планировал покончить с преступным прошлым и именно по этой причине запретил друзьям нарушать закон, пока ведутся переговоры… А эти дурачки Брэнтли Митчелл и «Кинни» Берген его не послушали и отправились грабить местных жителей, отчего бедолага Джулс Штиффен и пострадал.

Суд, правда, этой говорильне не поверил, так что Холловэй всё-таки отправился в мрачное место, в котором небо в клетку, а друзья — в полоску, но сам ход мыслей опытного гангстера заслуживает быть отмеченным. Друзья его за единственным исключением тоже отправились по тюрьмам, но вот «Тексу» Уоллесу свезло. У него в момент ареста не оказалось оружия, то есть вообще никакого! Среди его вещей не было найдено ничего, что можно было бы признать оружием — ни пистолета, ни ножа, ни кастета, ни кистеня — ни-че-го! Скорее всего, опытный гангстер предусмотрительно спрятал его где-то вне дома, поскольку он не мог выехать на «дело» невооружённым, но связать преступника с оружием прокурор не смог. Уоллес просто заявил, что в Мемфисе оказался совершенно случайно, приехал в Теннеси один, ничего о намерениях товарищей не знал и, вообще, они ему не товарищи — он с ними просто в карты играл и собирался уже днём 10 декабря уехать, да вот полиция его задержала. А так… мимо проходил, неужели не понятно?!

В общем, Уоллеса отпустили, но, говоря объективно, быть может, ему было бы лучше присесть годков, эдак, на 5—6, глядишь бы, живее остался… Ровно через четыре года после описываемых событий — 22 декабря 1916 года — в городе Форт-Уорт, штат Техас, полицейский в форме Джеймс Йятс (J. K. Yates) и детектив Джордж Чепмен (George W. Chapman) попытались подойти к нему, когда тот лихо отплясывал на танцполе. Уоллесу не понравились их намерения, и он вытащил пистолет. Но вытащил недостаточно быстро, поскольку полицейские успели произвести пять выстрелов, и три пули попали в лихого гангстера — в правое ухо, правую руку и правое бедро. Как показывает опыт Дональда Трампа, некоторым удаётся остаться в живых после попадания пули в правое ухо, но «Текс» Уоллес оказался не из таких, а потому он умер в течение минуты.

В общем, смерть «Текса», не дожившего до 40 лет, во многом напомнила случившееся с «Кинни» Бергеном.

Похождения гангстеров и бесконечные войны организованных преступных групп представляются чем-то предельно унылым, однообразным и хаотичным — примерно как бег тараканов или крыс (если кто видел суету последних вокруг куска мяса, то поймёт мысль автора). Писать об этом можно много и почти бесконечно, но написанное будет предельно уныло в своём однообразии — Том-Стальное-Вымя расстрелял из автомата Джонни-Волосатое-Колено, а племянник последнего, Джонни-Волосатое-Колено-младший, кинул гранату в окно дома первого… Но ошибся домом, и граната взорвалась в гостиной безобидных пенсионеров. И вот такого рода эпосом можно забить под завязку самую толстую книгу, но кто такое станет читать? Автор должен признаться, что не смог читать «Бандитский Петербург» Константинова просто потому, что чтиво это (на мой субъективный взгляд) — смертная тоска. Хотя книга эта повествует о событиях и людях хорошо знакомых и, в общем-то, на первый взгляд любопытных (достаточно сказать, что упоминавшийся в этой книге Сергей Константинович Лобов был в 1980-х годах моим хорошим товарищем).

Описанная же история братьев Нолин и гангстерской банды их двоюродного брата Фрэнка Холловэя показалась мне интересной не своей криминальной канвой, а весьма прихотливой игрой ума бандитов. Задумайтесь на секундочку над тем, как интересно в этом небольшом, но выразительном сюжете расставлены нравственные акценты. На первый взгляд брат искренне старается помочь брату, попавшему в беду… Правда, брат этот непутёвый, вор и пакостник — ну да ладно! — старший брат склонен его оправдывать. Но как же он ему помогает? Не адвоката нанимает, не деньги в тюрьму передаёт — нет! — он приглашает вооружённых преступников для совершения налёта в поезде. Что могло произойти во время такого налёта и сколько людей могло погибнуть — никто не знает, но старший из братьев Нолин размышлениями над такими пустяками себя не обременяет. Однако младший братик, испугавшись расплаты за соучастие в такой вот крутой заварухе, попросту предал брательника. Ну, а что такого, правда?

И когда «клюнул жареный петух», то и преданный старший братишка Эрнест Нолин поспешил записаться в предатели. Дескать, я же сам намеревался предать приглашённых гангстеров, да только шеф детективов Копер не позволил мне это сделать и арестовал их раньше! А его двоюродный братик Фрэнк Холловэй тоже затянул во всём подобную песню, мол-де, я был готов передать в руки Закона всех подельников, почему вы мне не верите, посмотрите в мои бесстыжие очи! Я же искренний и убеждённый предатель…

А их игра на деньги, обусловленный ею проигрыш и череда дальнейших решений и их последствий — это свидетельство не просто «короткого» ума, а совершеннейшей бессмысленности поступков. Интересно даже, «Кинни» Берген пока бегал по округе в пижаме и морозил зад, провёл в голове хоть какую-то причинно-следственную связь между ограблением накануне и своим утренним забегом или вообще ничего не связал?

Совершенно феерические и омерзительные людишки, причём каждый первый — плюнь, не промахнёшься!

1927 год. О женском коварстве, мужской глупости и супружеской верности («дело Рут Снайдер»)

Как известно, хорошее дело браком не назовут. Криминальная история Америки являет множество весьма любопытных сюжетов, в которых семейные конфликты разной степени ожесточенности получают неожиданные по своей гнусности и изощрённости развязки. Т.н. «дело Рут Снайдер» занимает в ряду таких вот сюжетов далеко не последнее место.

Ранним воскресным утром 20 марта 1927 г. 9-летняя Лоррейн Снайдер (Lorraine Snyder) постучала в двери ближайших соседей и едва ей открыли, огорошила их сообщением о нападении на папу и маму. Дело происходило в городке Квинс-вилладж (Queens village), в штате Нью-Йорк, сейчас это просто Квинс, район Нью-Йорка на острове Лонг-Айленд. В описываемое время это была тихая и даже безмятежная локация, застроенная домами в т.н. колониальном и тюдоровском стилях, в которых проживал преимущественно средний класс. Можно понять оторопь соседей, бросившихся немедленно звонить в полицию, ведь на жителей Квинс-вилладж прежде не нападали по ночам!

Прибывшие к дому патрульные обнаружили в комнатах беспорядок, которым обычно сопровождается обыск. На полу в коридоре второго этажа лежала связанная по рукам и ногам хозяйка дома — Рут Снайдер (Ruth Snyder), — а её муж — Альберт Снайдер (Albert Snyder) — находился в кровати в главной спальне. Как быстро выяснили полицейские, Альберт был мёртв. Хозяин дома был жестоко избит, кроме того, на его шее была затянута тонкая стальная проволока. Поначалу её приняли за струну, но чуть позже выяснилось, что это проволока, используемая для подвески картин.

Рут, одетая в запачканную кровью ночную сорочку, выглядела очень испуганной. Правда, полицейские быстро установили, что физических травм женщине не причинено и кровь на рубашке — не её. Телесные повреждения, полученные женщиной в результате ночного вторжения в дом неизвестных лиц, свелись к осаднениям кожи и нарушению кровотока в лодыжках и кистях рук из-за затянутых на руках и ногах верёвках. Строго говоря, это был просто пустяк! Рут беспокоилась о судьбе мужа, поскольку в момент нападения, которое началось около 3-х часов пополуночи, они находились в разных комнатах и ей было неизвестно, как преступники обошлись с ним. По словам женщины, накануне они ездили на карточную вечеринку к друзьям, откуда ушли во 2-м часу ночи. К дому они подъехали ровно в 2 пополуночи, Альберт сразу отправился спать, а Рут чувствовала себя бодро и спать не хотела. Она проверила дочь — спальня Лоррейн находилась здесь же на 2-м этаже в другом конце коридора — и ушла в кабинет мужа. Она задумала кое-какую перестановку и планировала приобрести новую мебель, а потому ей необходимо было узнать точные размеры помещения и простенков.

Рут ползала по комнате с рулеткой и не заметила появления двух преступников в масках. Они беззвучно проникли в кабинет, связали женщину по рукам и ногам, заткнули кляпом рот и оставили лежать на полу. Она провела некоторое время неподвижно, прислушиваясь к происходившему в доме — так продолжалось довольно долго, по-видимому, около часа или даже более. Наконец, убедившись, что злоумышленники ушли, связанная женщина проползла по коридору до спальни дочери. Не имея возможности открыть дверь, она принялась стучать в дверь спальни ногами и разбудила-таки Лоррейн. Рут попросила девочку не терять время на её развязывание и как можно скорее бежать к соседям для вызова полиции.

Согласно первым показаниям Рут, она видела двух преступников в масках, по их акценту можно было предположить, что они являются выходцами из Италии, но женщина допускала, что акцент мог быть искусственным. Также потерпевшая сообщила, что, по её мнению, преступников могло быть более двух, поскольку она слышала их шаги и голоса в разных частях дома одновременно. На первом этаже на полу в холле была найдена газета на итальянском языке, что косвенно подтверждало предположение об участии в нападении этнических итальянцев.

Альберт Снайдер, 45-летний художественный редактор журнала «Motor Boating», без всяких оговорок мог быть причислен к представителям среднего класса. У него было чем поживиться! Большой дом [2 этажа плюс мансарда и просторный подвал], автомобиль, большая яхта под названием «Jessie Gerhardt», несколько банковских счетов с кое-какими сбережениями. Рут, бегло осмотрев шкафы и тумбочки, заявила о пропаже большого количества вещей мужа из драгоценных металлов — золота, платины, белого золота. Пропали наборы запонок, булавки для галстуков, визитницы, портсигары, а также перстни — один масонский и один студенческого братства. Кроме того, исчезли и дамские украшения, перечисление которых заняло две страницы [почти 50 позиций].

Тело Альберта Снайдера находилось в кровати в главной спальне, судя по всему, мужчина в момент нападения спал. Читая современные россказни из интернета, в частности на "murderpedia.org», можно встретить сообщения о якобы найденном в спальне револьвере и 3-х патронах на ковре. Но следует сразу сказать, что эта информация истине не соответствует — ни револьвера, ни патронов найдено не было вообще нигде — ни в спальне, ни в других комнатах. Кроме того, имеются сообщения о том, будто Альберт Снайдер был связан по рукам и ногам, подобно тому, как была связана Рут, но и эта информация истине не соответствует — владелец дома не был связан. Это тем более интересно, что на "murderpedia.org" имеется фотография, якобы сделанная в спальне Снайдера, на которой виден труп связанного мужчины в кровати — этот снимок не имеет отношения к данному делу. Для автора совершенно очевидно, что творцы нынешних интернет-заметок об этой истории аутентичных материалов расследования и суда не читали и лишь некритично повторяют ошибки, кем-то когда-то озвученные. Многочисленные неточности содержатся и в заметке в «Википедии», посвящённой этому преступлению, её авторы умудрились даже с суммой страховки напортачить, из чего можно сделать вывод, что полицейских и судебных материалов той поры они тоже в глаза не видели.

Впрочем, не станем сильно забегать вперёд, в своём месте мы дойдём до надлежащего описания всех необходимых мелочей.

Голова владельца дома была разбита неким предметом оживальной формы (без граней) и, по первому заключению врача коронерской службы, это вполне могла быть дубинка. По мнению судмедэксперта, потерпевшему было нанесено с большой силой не менее 3 ударов, каждый из них должен был привести к потере сознания. Детективам не пришлось долго ломать голову над тем, какой именно предмет явился орудием убийства, поскольку под одним из шкафов был найден запачканный кровью свинцовый груз, используемый в системе подъёма штор. В доме Снайдеров такой системы не было, стало быть, преступники принесли этот предмет с собой. Последующая судебно-химическая экспертиза подтвердила, что кровь на грузе является человеческой.

Выбор преступниками оружия выглядел до некоторой степени странно, всё-таки, отправляясь грабить богатый дом, имеет смысл обзавестись «огнестрелом». Ибо в распоряжении хозяев с большой вероятностью такое оружие может оказаться! А тут грабители даже о ноже не побеспокоились…

Ещё более странным выглядело использование преступниками гарроты. Дело заключалось в том, что в качестве ручек для затягивания проволоки преступники воспользовались… карандашами [один из которых сломался]. Мужчина с крепкими руками затянул бы проволоку на шее жертвы ладонями, но карандаши… их использование отдавало каким-то сюрреализмом.

Однако не эти открытия оказались самыми удивительными! Судмедэксперт после внимательного осмотра трупа на месте его обнаружения вытащил из его ноздрей… тампоны, пропитанные хлороформом! Сильный запах хлороформа исходил и от подушки, на которой покоилась голова убитого. Это вообще не лезло ни в какие ворота! Таких убийств в штате Нью-Йорк полиция ещё не видела.

Впрочем, чудесные открытия на этом не закончились. Продолжая осмотр дома, детективы сделали две важных находки.

В камине на первом этаже были найдены следы сожжённой одежды. Пластмассы тогда не существовало, поэтому костяные пуговицы мужской рубашки совершенно не пострадали. Получалось, что злобные убийцы-грабители не торопились до такой степени, что развели огонь в камине и бросили в него испачканную кровью одежду, точнее, рубашку. И это при том, что наверху безо всякого контроля лежала хозяйка дома, хоть и связанная, но живая и даже не усыплённая хлороформом! Почему хлороформ не был использован против женщины, которая в конечном итоге и подняла переполох?

Всё это выглядело крайне непрофессионально. Так настоящие убийцы и грабители себя не ведут!

А после того, как за стропилами под крышей был обнаружен мешок, полный ювелирных изделий, якобы украденных грабителями, полицейским стало ясно, что они имеют дело с инсценировкой. И, в принципе, даже уже было понятно, кто именно пытается водить их за нос… Вопрос заключался в том, как лучше вывести на чистую воду «слишком умную» вдовицу, чтобы добиться от неё признательных показаний без лишней нервотрёпки и потери времени?

Рут Снайдер всё ещё копалась в своих тумбочках и диктовала список якобы пропавших драгоценностей, а детективы уже собрались на короткое совещание, обсуждая, как лучше «колоть» Рут. Они разработали несколько сценариев ведения допроса, но все они оказались не нужны, поскольку на помощь «законникам» пришёл Его ВеличествоЭкспромт.

Детектив, перебиравший бумаги в кабинете Альберта Снайдера, обнаружил адресованную убитому записку, написанную явно женской рукой и подписанную инициалами «J.G.» Содержание её было довольно игривым, а потому авторство следовало установить. Свернув листок таким образом, чтобы видны были только инициалы, полицейский подошёл к Рут Снайдер, показал ей эти буквы и спросил, что ей известно о связи произошедшего преступления с автором записки?

Сразу внесём ясность, что записка эта не имела ни малейшего отношения к убийству Альберта Снайдера. Она была написана 14-ю годами ранее, а её автор — Джесси Герхардт, невеста Снайдера — умерла в 1916 г. Но этих деталей детектив не знал, и — что особенно важно — их не знала и Рут! Увидев в руках полицейского листок бумаги с инициалами «J.G.», вдова переменилась в лице и внезапно осипшим голосом спросила: «Какое отношение имеет к убийству Джадд?» Детектив не имел понятия, кто такой Джадд, и попросил Рут пояснить, кого та имеет в виду? Вопрос этот лишь усугубил растерянность женщины, она оказалась явно дезориентирована и, что называется, «поплыла».

Один её неудачный ответ рождал другой… вместо того, чтобы заткнуться, она пустилась в пояснения, явно не отдавая себе отчёт в том, как её слова выглядят со стороны.

Примерно через 2 часа после прибытия к дому Снайдеров первого полицейского патруля Рут Снайдер радикально изменила свой первоначальный рассказ и заявила, что события минувшей ночью на самом деле развивались совсем не так, как она рассказала вначале.

Опс! Как неожиданно, да?

По словам Рут, убийство её мужа совершил некий Генри Джадд Грэй (Henry Judd Gray), её любовник, мужчина совершенно ею одержимый и плохо управляющий своим гневом. По жестокой иронии Судьбы инициалы любовника (J.G. — Джадд Грей) совпали с инициалами давней невесты убитого (J.G. — Джесси Герхардт), что и сбило Рут Снайдер с толку. Совпадения, конечно же, случаются, но согласитесь, какой же Промысел Божий угадывается в подобной игре случая!

По новой версии событий, озвученной, в конце концов, Рут Снайдер, супруги действительно вернулись с вечеринки в 2 часа ночи, и Генри в это время уже находился в доме. Он прятался в спальне, которую обычно занимала мать Рут — Жозефин Браун, — когда приезжала к ним в гости. Рут заявила Генри Грею, что не позволит ему совершить нападение на мужа, но последний не хотел её слушать и пригрозил, что либо он расправится с одним Альбертом, либо убьёт его вместе с нею, с Рут, но в любом случае он намерен в эту ночь положить конец тому невыносимому положению, в котором находится. В общем, они долго разговаривали, Рут его не выпускала их комнаты, но затем на минуту отвлеклась [прошла в уборную], и Генри воспользовался её отсутствием. Мужчина побежал в спальню Альберта Снайдера, стал его избивать свинцовым грузом для штор, а когда Рут бросилась к нему, дабы остановить, грубо оттолкнул её. Именно в результате этого отталкивания на ночной сорочке Рут появились пятна крови и следы окровавленных рук убийцы. Последующая мистификация, по словам Рут, оказалась вынужденной мерой, поскольку женщина испугалась того, что её заподозрят в сговоре с любовником.

Аргументация, конечно же, была так себе и звучала откровенно шизофренично [я вступила в сговор для того, чтобы меня не заподозрили в сговоре!], но нелогичность звучавшего рассказа можно было объяснить растерянностью — Рут явно не ожидала, что устроенная инсценировка будет раскрыта в считанные часы с момента появления детективов на месте совершения преступления. Так что лиха беда начало, для следствия большим успехом явилось уже то, что «парочку голубков» удалось вывести на чистую воду очень быстро!

Рут Снайдер отправилась в управление полиции для полноценного допроса, а детективы приступили к поискам Генри Джадда Грея.

Рут сообщила, что любовник работает коммивояжёром, занимается торговлей корсетами, женат, имеет 7-летнюю дочь, проживает в городе Ист-Орандж (East Orange), штат Нью-Джерси, на расстоянии около 30 км от Квинс-вилладж. С этой информацией детективы и отправились на его розыск. Быстро выяснилось, что дома Грея нет, по словам жены, он накануне уехал в город Сиракузы (Syracuse) на севере штата Нью-Йорк. Детективы попросили у женщины фотографию её мужа, которую сразу же отдали в фотолабораторию для размножения, и вежливо откланялись.

От Нью-Йорка до Сиракуз примерно 320 км — это более 5 часов в пассажирском поезде. До вокзала от Квинс-вилладж надо ещё как-то добраться, в общем, перемещаться из одного места в другое по щелчку пальцев было невозможно. Поэтому пока одни полицейские искали Грея в Сиракузах, другие пытались обнаружить свидетелей, способных подтвердить ночную поездку подозреваемого в такси или автобусе из Квинс-вилладж в Нью-Йорк и поездом из Нью-Йорка в Сиракузы.

Генри Джадда Грея отыскали в одном из сиракузских отелей вечером 20 марта. Подозреваемый, выслушав детективов, спокойно ответил им, что находился в этом городе с вечера предшествующего дня. Он забронировал номер по телефону, заселился в отель около 18 часов 19 марта, провёл в нём ночь и в течение дня 20 марта неоднократно выходил из него и возвращался обратно. Его в отеле видело множество людей, и все они подтвердят его alibi. Он был очень спокоен и уверен в себе — и его уверенность до некоторой степени сбивала с толку.

Сложно сказать, как повернулось бы дело далее, возможно, на Грея пришлось бы потратить много времени и сил, причём без гарантии успеха, но ситуация неожиданно упростилась благодаря тому, что один из детективов увидел в корзине для бумаг… небрежно разорванный железнодорожный билет! Вытащив его кусочки из корзины, полицейский моментально сложил их и понял, что видит билет из Нью-Йорка в Сиракузы на поезд в 05:20 20 марта. То есть в это время Джадд Грей находился на вокзале в Нью-Йорке! И всё «железное alibi» подозреваемого моментально полетело коту под хвост. Что тут сказать — ещё один пример поразительной игры случая в этом расследовании!

Грею предложили объяснить появление билета. Подозреваемый замкнулся, явно теряясь в догадках и не понимая, как вести себя далее. Тогда его просто спросили: «Как вы думаете, почему мы здесь оказались? Кто назвал нам вашу фамилию?» Когда Генри объяснили, что о его существовании они узнали от Рут Снайдер, которая официально обвинила его в убийстве мужа и угрозах её жизни и здоровью, тот заявил, что готов дать признательные показания.

Генри признал адюльтер с Рут, но поспешил уточнить, что всегда был противником расправы над Альбертом Снайдером. Рут всячески склоняла его к подобному радикальному решению проблемы, а Грей этому противился. Подчиняясь её требованиям, он в ночь на 20 марта явился в дом Снайдеров и затаился в спальне тёщи, но дважды хотел убежать и даже начинал спускаться вниз, но один раз ему помешало появление Лоррейн, вышедшей в коридор, а в другой — приезд автомашины с Альбертом и Рут.

Грей утверждал, что имел твёрдое намерение уйти из дома Снайдеров, не совершая преступления, но Рут не позволила этому случиться. Она уложила мужа спать, а сама, облачившись в комбинезон на голое тело, прошла в спальню, где прятался Грей, и занялась с ним горячим сексом — быстрым и извращённым, таким, от которого мужчины в своём большинстве не отказываются. После этого Грей оказался полностью деморализован и не нашёл в себе сил отказать любовнице.

Перед нападением Рут сняла комбинезон и надела ночную рубашку, которую надлежало запачкать кровью — это была одна из креативных задумок любовницы. Другая касалась использования газеты на итальянском языке — её надлежало подбросить, дабы заставить полицейских поверить, будто в доме орудовали итальянские грабители. Были и другие задумки — использование груза для механизма штор, хлороформа и пр. Грей настаивал на том, что все аксессуары, необходимые для совершения преступления, приобретала Рут. Во время нападения Грей, по его словам, нанёс только первый удар свинцовым грузом, после этого Альберт Снайдер проснулся и стал бороться с ним. Рут подняла с пола свинцовый груз, выпавший из рук любовника, и принялась колотить им мужа по голове.

Разумеется, для полицейских немалый интерес представлял ответ на вопрос об организации Генри Греем собственного alibi. Следовало признать, что задумка с поселением в отеле в другом городе и её последующая реализация оказались очень неплохи, а потому важно было понять, как подозреваемый провернул этот фокус? Грей рассказал, что в организации alibi ему помог хороший друг и однофамилец Хэддон Грей (Haddon Gray), проживавший в Сиракузах. Хэддон не только являлся однофамильцем преступника, но и внешне был очень на него похож. Генри попросил его снять номер в гостинице в тайне от всех, мотивируя это необходимостью встретиться с любовницей. Выполняя просьбу друга, Хэддон сначала забронировал номер по телефону, затем явился в отель, оплатил номер наличными, забрал ключ, поднялся в номер, повалялся в кровати, дабы создать видимость того, будто в номере спали, затем повесил на дверь бирку «не беспокоить» и спокойно вышел в город. На следующее утро Хэддон повстречался с Генри у местного вокзала и передал тому ключ, после чего преступник явился в гостиницу как ни в чём не бывало.

Всё это звучало очень правдоподобно и особых вопросов не вызвало. Поздним вечером 20 марта детективы встретились с Хэддоном Греем, сообщили тому об обвинениях в адрес его друга Генри и пояснили, что им известна та роль, которую сыграл Хэддон. А далее произошло неожиданное — мужчина невозмутимо заявил, что ни в каком отеле не появлялся, номер для Генри Грея не бронировал и не оплачивал, в отеле действительно жил Генри, и никакого убийства тот не совершал, поскольку ночь на 20 марта провёл в Сиракузах!

Детективы принялись увещевать Хэддона, дескать, не надо выгораживать друга, тот уже во всём сознался и, вообще, ваша задача сугубо техническая — подтвердить его показания в той части, где они касаются создания фальшивого alibi, но… Хэддон уперся и отказался сотрудничать с правоохранительными органами. После некоторого препирательства полицейские поняли, что договориться с Хэддоном по-хорошему не получится, и его задержали. Так сказать, вплоть до выяснения всех деталей…

По прибытии в местное управление полиции задержание стали оформлять надлежащим образом, и в процессе обыска кто-то из технических работников полиции обратил внимание на подозрительное бурое пятно и следы его размазывания на жилете Хэдонна. У задержанного спросили, что это такое? Тот ответил вполне ожидаемо, что не знает, видимо, обычная грязь. Полицейские так не считали и изъяли жилет для проведения проверки на состав загрязнения.

Со всей максимальной быстротой был проведён судебно-химический анализ с целью установления природы вещества, оставившего следы на жилете. Оказалось, что это кровь! Последующая проверка её видовой принадлежности показала, что кровь человеческая.

Получалось интересное, и полицейским было о чём подумать! А что, если у Генри Джадда Грея действительно имеется настоящее alibi, и в убийстве он не участвовал? Конечно, тут появлялся уместный вопрос «а чего ради он сознавался в том, чего не делал?», но разумный ответ на него найти было несложно. Грею имело смысл путать следствие для того, чтобы в последующем отказаться в суде от признательных показаний и добиться оправдательного вердикта. А судить за одно и то же преступление дважды нельзя — добившись оправдания один раз, Генри Грей становился фактически неуязвим для правосудия!

21 и 22 марта Хэддон Грей, содержавшийся в тюрьме в Сиракузах, вызывался на допрос и повторял свои прежние показания: Генри Грей никого убить не мог — не тот он человек! — у Генри имеется настоящее alibi, в его признания полиции он не верит, а про кровь на собственном жилете ничего не знает и объяснить её появление не может. И точка!

Складывалось такое ощущение, что Хэддон Грей сам напрашивался на роль соучастника убийства. Ну, а что такого? Убивает Хэддон Грей, вину на себя берёт Генри Джадд Грей, с этим признанием последний идёт под суд, там от признательных показаний отказывается, говорит, что оговорил себя под давлением полиции и притом без присутствия адвоката, и после этого выходит из зала суда вчистую оправданным! А вместе с ним выходит и его подельница Рут Снайдер… Такой сценарий имел право на существование?

Довольно простое на первый взгляд дело грозило затяжкой и путаницей. Буквально в трёх соснах, точнее, в 3-х подозреваемых.

Неопределённая ситуация, связанная с упорным опровержением Хэддоном Греем показаний его обвиняемого в убийстве друга стала до такой степени нетерпимой, что окружному прокурору Ричарду Ньюкомбу (Richard S. Newcombe) пришлось санкционировать их очную ставку. Хэддона перевезли из Сиракуз в Квинс-вилладж, и 23 марта два Грея повстречались в мрачном помещении с небом в клеточку.

Генри Грей, потупившись, попросил у Хэддона прощения за то, что «вовлёк его в это дело». После столь неожиданного вступления он попросил друга рассказать всё, как было в действительности, и повторил ему признание в том, что участвовал в убийстве Альтберта Снайдера. Хэддон был потрясён услышанным! Под запись в протоколе он рассказал о бронировании номера в отеле, который в мельчайших деталях совпал с показаниями Генри Грея. При этом следует учитывать, что Хэддон не знал сути признаний своего друга. Идентичность показаний, данных обоими Греями независимо и в разное время, позволила обвинению считать вопрос создания обвиняемым alibi решённым.

Хэддон Грей был выпущен на свободу. Он испытал немалое облегчение, но при этом получил и болезненный урок, установив опытным путём, что человек, за чью чистую совесть он не только был готов клясться, но и идти за решётку, оказался совсем не таким, каким казался на протяжении многих лет. Обидное разочарование, что тут сказать!

Далее стало интереснее. Рут Снайдер посидела в окружной тюрьме, попробовала на завтрак, обед и ужин бобы без мяса и подливы, и ей это сильно не понравилось. Дамочка быстро обзавелась адвокатами — Эдгаром Хэйзелтоном (Edgar Hazelton) и Дэйном Уоллесом (Dana Wallace) — если и не лучшими в Нью-Йорке, то уж точно одними из самых высокооплачиваемых. Появление рядом с Рут «зубров юриспруденции» и их живительные консультации быстро привели к изменению обвиняемой как своих первоначальных показаний, так и поведения.

Не прошло и 48 часов со времени помещения вдовы в окружную тюрьму, как Рут Снайдер сообщила окружному прокурору Ньюкомбу на допросе, что сильно страдала в годы замужества. По её словам, Альберт Снайдер отличался дурным нравом, был жесток и мелочно дотошен. Он якобы стремился во всём контролировать супругу, истязал домашней работой и разного рода придирками. Особый упор Рут сделала на том, что никогда не имела домашней прислуги и все обязанности по дому выполняла лично. То есть дом пропылесосить и ужин приготовить — эти архисложные обязанности она поручить никому не могла, всё делала сама, всё своими руками! Альберт полностью контролировал времяпрепровождение жены, не предоставляя ей возможности общаться с друзьями и подругами.

Особый упор в своих показания Рут сделала на том, что муж позволял себе физическое насилие и не то, чтобы сильно избивал, но… мог ударить. Помимо оскорблений физических, он получал удовольствие и от моральных пыток. Весь дом был увешан фотографиями прежней невесты Альберта — той самой Джесси Герхардт, записка которой позволила неожиданно быстро раскрыть преступление. По словам Рут, в доме царил настоящий культ умершей невесты, о которой Альберт всегда говорил в превосходной форме. Рут настаивала на том, что Альберт якобы любил повторять: «Была бы жива Джесси, я бы на тебе не женился!»

И все эти гнусные «закидоны» противного Альберта начались буквально сразу же после свадьбы! Уже через 2 месяца после бракосочетания муж позволял себе ударить Рут по лицу и сказать какую-либо оскорбительную гнусность с непременным упоминанием бывшей невесты. А после рождения дочери, по заверениям Рут, всё стало только хуже, поскольку Альберт дочь не признал и заявил, будто та зачата от любовника.

Что ж, линия защиты стала понятна. После консультаций с компетентными в уголовном праве адвокатами дамочка решила сыграть роль «несчастной жены, забитой мужем-тираном». В принципе, Рут могла неплохо заморочить присяжным головы, поскольку некоторые её утверждения выглядели весьма правдоподобно. В доме Снайдеров действительно открыто хранились фотографии Джесси Герхардт, в столе Альберта лежали письма и открытки, полученные от невесты, да и яхта убитого также носила её имя.

В общем, всё как будто бы сходилось, но… Автор должен признаться, что любит всевозможные «но» в такого рода историях, поскольку подобные оговорки обычно указывают на какой-то любопытный психологический «закидон». Рут не выдержала роль несчастной оскорблённой жены.

Отправляясь в тюрьму, она оделась очень скромно — пальтишко с воротничком из кролика, тёмное платьице, чёрная ленточка на шее, как имитация траура и скорби… Но, посидевши в тюрьме, пообщавшись с адвокатами и дав прокурору «уточнённые показания», дамочка моментально успокоилась и быстро преобразилась. Она попросила передать ей пальто из лисьего меха, золотые дамские часики, несколько пар модельной обуви, косметику. И вскоре журналисты увидели перед собой совсем другую Рут Снайдер — блестящую, самодовольную, явно наслаждающуюся вниманием и всеобщей известностью.

И тут надо правильно оценить одну любопытную деталь, совсем неочевидную современному человеку. Меха в то время являлись предметом подлинной роскоши и стоили очень дорого, основным их поставщиком на мировой рынок являлся Советский Союз. В Америке тех лет в мехах щеголяли любовницы гангстеров и дорогие проститутки. Сегодня у нас шутят про дамочек, «насосавших» на «мерседес», а в Америке 1920-х гг. женщины такого сорта «насасывали» на дорогие меховые шубы, стоимость которых превышала стоимость бюджетного «форда». В детективных романах тех лет, если автор хотел дать женщине негативную характеристику, то подчеркивал, что на ней была надета соболиная шуба или манто. А если, напротив, автор желал подчеркнуть порядочность женщины, то между делом сообщал, что она грела руки в меховой муфточке. Мол, женщина бедненькая, скромная, но живёт «на свои». То есть в массовом сознании меховая шуба являлась олицетворением дорогой безвкусицы и продажности…

А теперь представьте, что обвиняемая в убийстве женщина появляется в такой шубе перед репортёрами. Угадайте с одного раза, как отнеслись к увиденному они сами и их читатели?

Далее последовала череда любопытных открытий. Изучив записную книжку Рут, окружной прокурор не без удивления обнаружил в ней имена, фамилии и телефоны 24 мужчин. Подозрительно много для неработающей женщины! Все мужчины были допрошены. Их показания, как, впрочем, и личности, никогда не предавались гласности, но Рут Снайдер было предложено не настаивать в суде на том, будто Генри Джадд Грей её единственный любовник. Очевидно, обвинение установило, что это совсем не так. При этом историю с любовниками — их количеством и хронологической последовательностью — было решено не педалировать и лишний раз не затрагивать. Причина такой деликатности крылась, по-видимому, в том, что любовники Рут являлись людьми семейными, и обнародование их связи могло привести к многочисленным разводам. Видимо, власти просто не захотели устраивать массовый скандал.

Но можно предположить и иную причину необычной сдержанности прокурора, более циничную. В списке мог оказаться некто уважаемый и влиятельный, и обнародование имени этого человека могло оказаться не в интересах самого прокурора. Пословица, гласящая, что при расследовании преступления важно не выйти на самого себя, появилась отнюдь не на пустом месте.

В общем, нам известно, что некий интимный список из 24 мужчин попал в руки правоохранительных органов, но никто никогда [ни защита, ни обвинение] о нём не упоминал и на него не ссылался. При этом Рут Снайдер не утверждала, будто Генри Грей единственный её любовник, а обвинение никогда не интересовалось теми, кто побывал в её постели ещё, Такая вот получилась область обоюдного умолчания.

Выяснились кое-какие детали и о времяпрепровождении Рут. Оказалось, что она вовсе не сидела дома, как пришитая пуговица на пальто. Напротив, она активно «клубилась» и любила в час вечерний отправиться через мост в Нью-Йорк, дабы пропустить пару «дайкири» и потанцевать танго. И с Генри Греем она познакомилась именно в ресторане, а не в магазине или на бензозаправке, как, может быть, подумал кто-то.

«А как же её безграничная загруженность по дому и воспитание девочки?» — может спросить внимательный читатель. Да очень просто! Мама Рут — Жозефина Андерсон-Браун (Josephine I. Anderson Brown) — регулярно приезжала в дом дочери, чтобы принять на себя некоторые хлопоты и отпустить любимую дочку отдохнуть. Происходило это так часто, что для матери была даже выделена отдельная комната на 2-м этаже, в которой та жила. Кстати, именно в этой комнате Генри Грей и поджидал возвращения супругов Снайдер с вечеринки в ночь убийства.

Согласитесь, эта деталь заставляет несколько иначе оценить слова о чрезвычайной загруженности Рут и бессовестном эгоизме убитого Альберта Снайдера. Муж, стремящийся тотально контролировать жену, никогда не отпускает её в ночной клуб танцевать танго и пить «дайкири».

Наконец, следствию стала известна ещё одна деталь, которую Рут постаралась скрыть. При обыске дома за обивкой шкатулки с драгоценностями был обнаружен ключ от банковской ячейки. Никаких документов, способных прояснить местонахождение ячейки, найти не удалось, очевидно, Рут посчитала целесообразным уничтожить и договор её аренды, и квитанции об оплате. Интрига стала ещё более запутанной после того, как выяснилось, что Рут не арендовала ячейку в тех банках, услугами которыми пользовалась она сама и убитый муж.

По-видимому, в ячейке хранилось нечто, что обвиняемая очень старалась скрыть от окружающих. Детективам пришлось потратить несколько суток на прочёсывание всех банковских офисов сначала в Квинс-вилладж, а затем и в Нью-Йорке. В какой-то момент возникло опасение, что объект поисков находится вообще за пределами штата, то есть зона поиска грозила стать неохватной, но, к счастью, Рут не догадалась уехать далеко от дома. Нужное отделение было найдено на Манхэттене, менее чем в 10 км от места проживания семьи Снайдер.

В банковской ячейке находились 2 документа — договор страхования жизни Альберта Снайдера и Рут и дополнение к нему. По договору, в случае смерти одного из супругов второй должен был получить 48 тыс.$ — это была очень значительная сумма, эквивалентная сегодняшним 4,5 млн.$ или даже чуть более [в 1927 г. ещё действовал «золотой стандарт», жёстко привязывавший курс доллара к золотому эквиваленту, с тех пор доллар обесценился почти в 100 раз]. Однако ещё более интересным оказалось дополнение к договору страхования, из которого следовало, что сумма выплаты будет удвоена в случае внезапной насильственной смерти. Таким образом, страховое покрытие достигало 96 тыс.$ — очень серьёзный мотив для устранения застрахованного!

Под документами стояли подписи обоих супругов, но прокурор Ньюкомб вполне разумно предположил, что подпись Альберта Снайдера могла быть подделана. Страховой агент, оформивший оба документа, был найден и допрошен — он настаивал на том, что Альберт присутствовал при подготовке договора и дополнения к нему и лично подписался под обоими документами. Агента можно было понять — признай он подделку, отправился бы в тюрьму лет на 10 точно. Приглашённые для анализа специалисты по почеркам затруднились дать однозначный ответ о происхождении подписи — её мог оставить как Альберт Снайдер, так и искусный имитатор.

Сама Рут Снайдер настаивала на том, что её муж знал о наличии страховки и сам же настаивал на заключении такого договора. К этому его побудило то, что в последние 3 месяца жизни он дважды попадал в серьёзные ДТП, и поэтому он беспокоился о том, что в случае его внезапной смерти Рут и дочка останутся без серьёзных сбережений.

Забавно то, что обвиняемая, давая такое разъяснение, не подумала о его явном противоречии её же собственным показаниям. Напомним, она утверждала, будто Альберт не считал Лоретту своей дочерью и, вообще, являлся человеком холодным и эгоистичным. Теперь же, по словам Рут, оказывалось, что «холодный и эгоистичный человек» демонстрировал удивительную заботу о своих близких.

Одно с другим явно «не билось», но женщина не отдавала себе отчёт в том, как звучат её объяснения для постороннего человека.

Коллеги и друзья Альберта ничего не знали о страховке, что укрепляло подозрения прокуратуры в том, что в данном случае найдено свидетельство мошеннической сделки.

Чтобы закончить со страховкой и более не возвращаться к этому вопросу, добавим, что страховая компания провела собственное расследование. Заключение дополнительного соглашения, удваивавшего страховую выплату в случае внезапной насильственной смерти, было сочтено мошенничеством. Агент, оформивший этот документ, превысил свои полномочия и не доложил о совершённом руководству, что послужило одним из доказательств его вовлечённости в аферу.

Кроме того, совершенно ненормальной выглядела сумма страхования — 96 тыс.$ — что совершенно не соответствовало реалиям тех лет и устоявшейся практике страхового бизнеса. Тут можно привести пример, позволяющий лучше понять данный тезис: в ноябре 1935 г. серийный убийца-«автостопщик» Честер Комер убил адвоката Рэя Эванса и завладел его автомашиной [похождениям Комера посвящён очерк «Попутчик»]. В договоре страхования автотранспортного средства имелся пункт, согласно которому жизнь и здоровье человека, находившегося за рулём, считались автоматически застрахованными. Страховая компания отказалась выплатить компенсацию, мотивируя это тем, что смерть находившегося за рулём явилась следствием не технической неисправности автомашины, а уголовного преступления, и тогда вдова убитого адвоката подала на страховщиков в суд. Так вот сумма, из-за которой разгорелась эта тяжба, составляла всего 3750$! Заметьте, речь идёт о событиях, имевших место спустя 8 лет после убийства Альберта Снайдера, причём с той поры много чего произошло в США — случилась «Великая депрессия», последовал отказ от «золотого стандарта», и доллар значительно девальвировался. То есть 3750$ в ценах 1935—1936 гг. — это сущие копейки в сравнении с 96 тыс.$ в реалиях 1927 года.

В общем, страховая компания подала в суд на собственного агента, заключившего со Снайдерами договор и дополнение к нему, выиграла суд и отправила его на 1 год в тюрьму. То есть суд по косвенным доказательствам признал схему мошеннической, хотя окружная прокуратура доказать это не смогла. Разумеется, остался открытым вопрос о том, что побудило страхового агента ввязаться в это мошенничество? Получил ли он взятку от Рут Снайдер? Или она расплатилась с ним как-то иначе? Судя по всему, дамочка любила мужчин, притом разных и побольше, так что необходимость альтернативной оплаты не представляла для неё каких-то особенных морально-этических затруднений.

Итак, что же последовало далее?

Далее последовал суд, подготовленный в кратчайшие сроки. Дело представлялось ясным, убийцы были названы и находились под стражей, поэтому не имелось резонов затягивать с началом процесса.

Для проведения суда был выбран самый большой зал в здании окружного суда. Он вмещал 400 человек, но мест на всех желающих не хватило, и поэтому было принято решение пускать в зал некоторое количество людей, согласных следить за процессом стоя. Обвинителем на процессе стал окружной прокурор Ричард Ньюкомб (Richard S. Newcombe), что свидетельствовало о большой важности суда. [К тому времени уже появилась практика назначения для поддержки обвинения в суде особых помощников прокурора, специализирующихся именно на такой деятельности]. Рут Снайдер защищали упоминавшиеся выше Дэйн Уоллес и Эдгар Хэйзелтон, а Генри Грея — Уилльям Миллард (William Millard) и Сэмюэль Миллер (Samuel Miller). Председательствовал на процессе судья Таунсенд Скаддер (Townsend Scudder). Фотография из газеты: адвокат Эдгар Хэйзелтон, судья Таунсенд Скаддер и обвинитель Ричард Ньюкомб.

Процесс начался 21 апреля с чисто процедурных нюансов — рассмотрения досудебных прошений защиты и отбора присяжных. Генри Грей всегда появлялся в зале суда тщательно выбритым, подстриженным и аккуратно одетым. Он внимательно следил за ходом заседаний и выглядел очень напряжённым, что легко понять — подсудимый, несомненно, отдавал себе отчёт в том, что положение его крайне неблагоприятно и у него мало шансов на спасение жизни, ибо его вина с самого начала представляется всем понятной и очевидной.

А вот Рут являлась в суд почти как на театральную премьеру. Дамочка, очевидно, наслаждалась всеобщим вниманием, по крайней мере, в начале процесса это выглядело именно так. По-видимому, она поверила в своих адвокатов и была уверена в их способности отбить все обвинения прокурора.

Один из журналистов, наблюдавший за процессом от начала до конца, в таких выражениях описал облик Рут Снайдер: «Статная и подвижная, она подходит к своему месту в начале каждого заседания, скорее так, как если бы она представала здесь в некотором режиссёрском качестве, а не как обвиняемая в жестоком убийстве. Ей 32 года, у нее светлые подстриженные волосы и от природы яркий цвет. Она одета в чёрное, внешне скорбя по мужу, в убийстве которого она обвиняется, но её одежда по последней моде. Многие наблюдатели усматривают в этом внешнем проявлении горя немного иронии. Платье до колен с прозрачными шёлковыми чулками и изящными тапочками. Ее шляпа — новейшая спортивная разновидность — из плотного фетра с покатыми двухдюймовыми полями. А на шее у нее длинное ожерелье из чёрных бус, которые она беспрестанно перебирает.»

Обвиняемые отказались от дачи показаний в суде, и потому после зачитывания обвинительного заключения и допросов первых свидетелей обвинения возникла необходимость в зачитывании тех признаний, что Рут и Генри сделали после арестов. Для этого в зале установили микрофон, звукоусилитель и громкоговорители. Для чтения текстов были приглашены артисты театра — мужчина и женщина.

Чтение показаний было очень важным моментом, поскольку в них обвиняемые прямо перекладывали вину друг на друга. Тем самым между ними должен был появиться конфликт интересов и неизбежное разделение защит, при котором защита одного обвиняемого должна была начать обвинять другого. Тем самым адвокаты должны были начать бороться друг с другом, облегчая работу обвинителю.

План прокурора Ньюкомба сработал отлично. 26 апреля были зачитаны показания Рут Снайдер, в которых та перекладывала всю вину за случившееся на любовника. Из показаний следовало, что Генри Грей купил газету на итальянском языке, раздобыл груз для штор, ставший орудием преступления, забил им насмерть Альберта Снайдера и даже пропитал подушку последнего хлороформом. Мало кто из присутствующих сомневался в том, что дамочка постарается свалить вину на любовника, но то, что это будет проделано настолько откровенно и беззастенчиво, поразило многих. Чтобы совсем раздавить Генри, Рут сообщила, будто тот постоянно вымогал у неё деньги, причём брал весьма значительные суммы. То есть он вёл себя как самый настоящий жиголо или сутенёр — просто омерзительный тип!

После зачитывания этих показаний обвинитель приобщил к делу чек на 100$, найденный в столе Рут Снайдер. Чек был именным и выписан, как несложно догадаться, на имя «Генри Джадда Грея».

На следующий день — 27 апреля 1927 г. — были зачитаны показания Грея, безмолвно сидевшего в зале с поникшей головой. В показаниях, данных после ареста, он называл Рут Снайдер «ужасной женщиной» и настаивал на том, что с её стороны имело место преследование. Он пытался разорвать отношения с любовницей, но та не позволяла это сделать, угрожая разрушить семейную жизнь Грея. Отношения, установившиеся между ними, обвиняемый сравнивал с водоворотом. Также сравнил с себя человеком, не способным сопротивляться силе гипнотизёра. Интересным оказался пассаж, в котором Генри сообщил о неверии в возможность убийства. Генри якобы до последней минуты считал, что Рут испугается и откажется от преступления, а он, разумеется, настаивать на убийстве не станет. Генри Грей не верил в то, что дело дойдёт до настоящей крови вплоть до того момента, пока не оказался в спальне перед спящим Альбертом Снайдером.

В этих показаниях присутствовал фрагмент, в котором Грей рассказал о том, как Рут Снайдер с бутылкой виски в руках около 3-х часов ночи прошла в спальню, где он прятался, выпила с ним спиртного и занялась сексом. Она была в комбинезоне на голое тело, и Генри не мог устоять перед ней… Понятно, что детали такого рода выглядели в реалиях 1927 года как самая жёсткая порнография, а Рут Снайдер в глазах присяжных должна была уподобиться самой низкопробной проститутке.

В зачитанных показаниях Генри Грей также категорически настаивал на том, что хлороформ, перчатки и проволоку, использованную для душения, получил от Рут Снайдер. Также он несколько раз подчеркнул, что дважды пытался покинуть спальню матери Рут, где прятался до приезда Снайдеров, но оба раза ему это не удалось. В первый раз в коридор вышла Лоррейн, и Генри пришлось сразу же возвратиться обратно, а во второй раз, когда он уже спустился на первый этаж, приехала машина Снайдеров, и он был вынужден бегом возвратиться обратно в своё убежище.

В своих показания обвиняемый указал также на всякое отсутствие симпатии к мужу со стороны Рут. Речь шла не об отсутствии любви — понятно, что о любви в данном случае и речи быть не может! — а именно об отсутствии даже малейшей человеческой лояльности. Генри сообщил о том, что Рут рассказывала ему, по меньшей мере, о 7 попытках убить мужа, предпринятых ею в одиночку. Всякий раз у неё что-то не получалось, и, в конце концов, она отчаялась отделаться от постылого мужа в одиночку. Рут поняла, что ей нужен помощник, и принялась его искать. По мнению Генри, женщина расчётливо остановила свой выбор на нём, убедившись в том, что полностью подчинила его себе и может манипулировать им по своему усмотрению.

Далее в показаниях Генри настаивал на том, что после первого удара грузом по голове Альберт Снайдер проснулся и стал с ним бороться. Тогда на помощь нападающему пришла Рут, которая и добила мужа. Более того, Рут не только била мужа грузом для штор, но и проделала все манипуляции с хлороформом. То есть фактически Альберта Снайдера убила именно его жена!

В самом конце признания Генри Грей подтвердил факт сожжения в камине окровавленной одежды, признал попытку организации ложного alibi и подчеркнул, что Хэддон Грей никоим образом к преступлению не причастен и использовался им вслепую.

После зачитывания показаний обвинитель философски заметил, что они не вполне точны и Генри Грей, описывая борьбу с Альбертом Снайдером, очевидно лжёт. Грей, понимавший, что сейчас решается его судьба, вспыхнул и воскликнул со своего места: «Нет, это правда!» На что Ньюкомб всё так же спокойно сослался на мнение судмедэксперта, считавшего, что каждый из 3-х ударов по голове, полученный Альбертом Снайдером, должен был неминуемо привести к потере сознания. Грей, явно позабыв о том, что отказался от дачи показаний, закричал: «Вас там не было!»

Ньюкомб усмехнулся и спорить не стал.

Показания Грея звучали, конечно же, убийственно. Убийственно для Рут Снайдер! Рассказ про бутылку виски, комбинезон на голое тело и оральный секс перед расправой над спящим мужем — это было за гранью всех этических ограничений для тогдашнего обывателя.

Защита Рут Снайдер полетела коту под хвост, уж простите автора за эту вульгарную, но точную метафору.

29 апреля защита Рут заявила о том, что имеет намерение допросить в качестве свидетеля защиты саму Рут. Это законом не запрещалось, главное, чтобы сама обвиняемая была согласна на допрос. Можно не сомневаться в том, что накануне — то есть 28 апреля, в понедельник — адвокаты и подзащитная потратили немало сил и времени на репетицию этого допроса.

После того, как Рут заняла свидетельское место, судья увещевающе обратился к ней, сказав, что никакой нужды в её допросе нет и она имеет полное право уклониться от дачи показаний. Так сказать, дал ей последний шанс… Но Рут проявила характер — энергичный и не по делу упёртый — и заявила, что желает свидетельствовать.

Ну, и понеслась душа в рай!

Рут Снайдер продемонстрировала полное самообладание, она отвечала на вопросы громко, чётко, её хорошо поставленный голос был слышен во всех углах просторного зала. Если для зачитывания признательных показаний был нужен микрофон, то Рут в нём явно не нуждалась — она говорила как ментор, вбивающий в голову тупенькому ученику таблицу Пифагора. Генри Джадд Грей всё время сидел, уткнувшись глазами в пол. На протяжении почти 3-часового допроса Рут он ни разу не поднял глаза на бывшую любовницу.

Рут наговорила много интересного, причём трудно отделаться от ощущения, что она не вполне понимала, что именно говорит и как окружающие расценят сказанное. Так, например, она заявила, будто мать «умоляла» её не пускать любовника в дом, так как Грей до добра её не довёл бы. Сказанное, вроде бы, обличало в чём-то Грея [непонятно, правда, в чём], но на самом деле разоблачало мать. Ведь та, оказывается, знала о прелюбодеянии дочери и покрывала её! Хороша семейка, правда?! Пролезли в чужой дом, фактически поселились в нём, а потом друг друга стали попрекать, мол, ты неосторожно себя ведёшь, погубишь нас всех. Прямо так сразу и вспоминается великий поэт: «Ай да Пушкин! Ай да мама…»

Совершенно анекдотично прозвучал рассказ Рут о том, что она разучивала с дочерью песни и церковные гимны. По-видимому, сказанное должно было свидетельствовать о религиозном воспитании девочки, но… лучше бы мама не затрагивала эту тему! Дело в том, что в жюри присяжных сидели люди по-настоящему религиозные, такие, которые знали Библию наизусть. Для них атеист являлся инвалидом, человеком с ампутированной частью личности, отвечающей за мораль. Для религиозного человека атеист — это несчастное существо, лишённое в силу неких причин духовного опыта и способности становиться лучше. Атеист заслуживает снисхождения и жалости хотя бы потому, что ему не открылся Господь! Если бы Рут хоть немного понимала, кому и о чём она пытается рассказывать, ей бы следовало напирать на то, что она — атеист. И это сразу бы всё объяснило… И все бы сразу поняли, дескать, да — она такая вот грешница, папа с мамой не воспитали! А вместо этого она понесла дичь про воспитание дочери в христианском духе.

А это сразу же рождало вопрос: а ты-то кто такая? Ты — христианка? Ты же любовника в дом привела и мужа убила! Ты же — вавилонская блудница, притом нераскаявшаяся!

В общем, это были очень странные показания и автор должен признаться, что не совсем понимает, для чего Рут Снайдер рассказывала о своих проделках именно так. Была бы она чуточку умнее, чуть более тонким психологом, деликатнее и осторожнее в словах, и речь её зазвучала бы совсем иначе!

Значительную часть показаний Рут заняло повествование о тяготах жизни с Альбертом Снайдером. Она рассказала про отсутствие прислуги, про фотографии Джесси Герхардт в кабинете мужа, про яхту, названную в честь умершей невесты и пр. — обо всём этом ранее уже упоминалось. Рут настаивала на том, что после рождения дочери её отношения с мужем будто бы окончательно расстроились, хотя свидетели обвинения этого не подтверждали.

Признав факт адюльтера с Генри, обвиняемая категорически заявила, что эта связь была единственной изменой мужу. Рут заявила, что Генри Джадд Грей вызвался помочь ей освободиться от мужа, и впервые это предложение прозвучало около года тому назад, то есть в конце весны 1926 г.

Поскольку обвинение в качестве одного из мотивов совершения преступления называло стремление получить значительную страховую выплату, Рут особо остановилась на истории заключения страховки. Она настаивала на том, что муж был в курсе всех финансовых дел и лично подписался как под страховым договором, так и дополнением к нему. Доказывая невозможность заключения подобного страхового договора в тайне от мужа, Рут указала на то, что выплаты по нему осуществлялись с совместного счёта и эти выплаты невозможно было скрыть от Альберта.

5 марта 1927 г., за 2 недели до убийства, Грей якобы передал ей некие порошки, которые надлежало высыпать в пищу Альберту. Через день — 7 марта — они встретились и поговорили, Рут якобы заявила, что не станет травить мужа. Тогда 16 марта Генри Грей прислал новое письмо с новыми порошками и сказал, что «всё сделает» 19 марта. Рут якобы бросила полученное письмо со всем содержимым в камин, так что никаких свидетельств его существования, как и порошков, якобы в нём находившихся, не осталось.

Вернувшись 19 марта с мужем домой после карточной вечеринки, Рут, убедившись, что Альберт и дочь спят, прошла в спальню матери, где прятался Грей. Тот был сильно пьян, поскольку в отсутствие Рут выпил много виски. Согласно показаниям Рут, она поцеловала Генри, а затем случайно нащупала резиновые перчатки. Рут якобы сказала, что запрещает Генри убивать Альберта, но тот ответил, что ей не о чем беспокоиться и он всё сделает сам. Она умоляла и плакала, но в его руке появился револьвер, которым он угрожал ей.

В этот момент, кульминационный во всех отношениях, Рут испытала потребность пройти в уборную. Дальнейший её рассказ изложен в таких выражениях (это не протокол, а его пересказ в газете, поэтому речь косвенная): «Находясь в ванной, она услышала сильный удар и побежала наверх. Она ворвалась в спальню и увидела Джадда Грея, сидящего верхом на распростёртом [в кровати] Альберте Снайдере и избивающего его до смерти. Она пыталась оттащить Грея, но он оттолкнул ее, и она упала, потеряв сознание. Когда она пришла в себя, дело было сделано, и кровавый отпечаток руки Грея, появившийся при её отталкивании, остался на её груди.»

Рассказ про толчок в грудь и потерю сознания звучал, конечно же, совершенно недостоверно. Впрочем, как и упоминание револьвера, которым Грей якобы угрожал ей. Застрелил бы он её в ночном доме, да-да, как бы не так! и что бы потом делал?

Остаётся добавить, что через неделю — 6 мая — дать показания надумал и Генри Джадд Грей. Решение это было принято, очевидно, от полной безысходности, Грей понимал, что его защита в глазах присяжных выглядит никуда не годной и надо что-то предпринимать. Вот он и предпринял… Лучше бы ничего не делал! Показания его выглядели очень бледными, полностью соответствующими тому, что он говорил после ареста, и тому, что было зачитано в зале суда в начале процесса. Всю вину в подготовке и совершении убийства он валил на Рут Снайдер, и даже если сказанное им являлось чистой правдой, его собственное поведение не находило ни малейшего оправдания и не становилось менее отвратительным.

Честное слово, если бы он молча просидел весь процесс, это выглядело бы намного более мужественным и достойным.

Защита обоих подсудимых оказалась провальной. Большой вопрос, имелся ли вообще хотя бы один шанс из тысячи провести суд лучше, поскольку обвиняемые совершенно откровенно «топили» друг друга и не скупились на разного рода гнусности, а в таких условиях выстроить достоверную и убедительную линию поведения очень сложно. Как бы там ни было, 9 мая присяжные заседатели, посовещавшись всего 1 час 11 минут, вынесли в отношении каждого из подсудимых самый жёсткий вердикт из всех возможных: виновен, снисхождения не заслуживает.

Фактически это означало смертную казнь для обоих. День вынесения вердикта оказался 50-м днём со времени убийства Альберта Снайдера.

По возвращению в камеру с Рут Снайдер приключилась истерика, которая закончилась коллапсом. Эта внезапная эмоциональная вспышка оказалась для тюремного персонала неожиданной, поскольку в суде и на пути следования в тюрьму Рут оставалась абсолютно спокойной. Примерно через час после начала необычного припадка и последующего коллапса в тюрьму прибыл доктор Пироза (известны разные написания фамилии — Pi Rosa, Pirosa и пр.). Осмотрев женщину, он поставил диагноз «истерическая эпилепсия». Сделав назначения и убедившись, что Рут вернулась в адекватное состояние, доктор убыл.

Однако не прошло и 24-х часов, как приступ повторился.

В последующие недели и месяцы история Рут Снайдер и Генри Джадда Грея оставалась в эпицентре общественного внимания. Приговорённые к смертной казни подали апелляции, и возможный пересмотр активно обсуждался. Другой темой, привлекавшей общественный интерес, стала судьба Лоррейн Снайдер, дочери Рут и Альберта. До решения судьбы Рут девочка находилась в школе-интернате при женском католическом монастыре, но там она не могла находиться вечно. Кроме того, против пребывания Лоррейн у католиков выступала сама Рут, заявлявшая о приверженности протестантским конфессиям. За право опеки боролись с одной стороны мать Рут [т. е. Жозефина Андерсон-Браун], а с другой — родственники убитого отца [от их лица консолидированно выступал Уоррен Снайдер, старший брат убитого Альберта].

Для общественности определённый интерес представлял и другой вопрос — наследование имущества Альберта Снайдера. Последний был довольно богат, кроме того, страховая компания согласилась на частичную выплату страховки [половины от 96 тыс.$], так что Лоррейн Снайдер потенциально должна была стать весьма состоятельной девушкой. Понятно, что пока она являлась малолетней, её деньги и имущество должны были находиться в трастовом фонде, а потому было очень интересно, кто именно будет им управлять до совершеннолетия Лоррейн.

В отношении Жозефины Андерсон-Браун, матери Рут, в обществе существовало предубеждение [следует признать, вполне обоснованное!]. Ведь Жозефина знала о том, что её дочь изменяет мужу, и не считала нужным что-то в этой ненормальной ситуации предпринимать. Она регулярно бывала в доме Альберта Снайдера, общалась с ним и при этом делала вид, что ничего особенного не происходит. Фактически Жозефина участвовала в обмане Альберта Снайдера наравне с дочерью. Можно ли такому человеку, как Жозефина, доверить воспитание внучки?

В конечном итоге победила Жозефина, бабушка Лоррейн, получившая 7 сентября 1927 г. право опеки решением суда.

23 ноября 1927 г. Верховный суд штата рассмотрел апелляции на приговор окружного суда и оставил оный без изменения. С этого момента судьба смертников оказалась в руках Губернатора штата Эла Смита, который мог помиловать их своей волей. Рут должна была стать 8-й женщиной в истории штата Нью-Йорк, казнённой на электрическом стуле. Казни мужчин не были редкостью [более того, в те годы иногда казнили по несколько человек в день, порой до 4-х], но убийство женщины посредством электрического разряда признавалось событием экстраординарным. Поэтому значительная часть юристов была уверена в том, что к Рождеству Губернатор, уходивший в отставку в конце января 1928 г., помилует Рут Снайдер. Тем более что помимо соображений гуманистических, для помилования имелись основания и медицинские — у приговорённой обнаружилась нервная болезнь — та самая «истерическая эпилепсия», которую диагностировал доктор Пироза в мае. [В последующие месяцы Рут перенесла ещё несколько подобных приступов. Судя по всему, это была вовсе не симуляция, Рут действительно серьёзно заболела, хотя и не совсем понятно, что же это была за болезнь. Современная медицина различает припадки эпилептической природы и истерические, а доктор Пироза, как видим, был склонен их объединять].

Однако незадолго до Рождественских праздников канцелярия Губернатора распространила официальное заявление, из которого следовало, что никаких помилований в связи с приближающимися праздниками не последует. На вопрос одного из журналистов о возможности помилования Рут Снайдер ввиду её болезни последовал заранее подготовленный ответ, из которого следовало, что заболевание Рут является нервным, а не душевным, а потому оно не может служить основанием для отмены смертного приговора.

6 января 1928 г. судья Таунсенд Скаддер направил губернатору штата [по просьбе последнего] свои соображения относительно возможного помилования убийц. Содержание доклада не разглашалось, но, судя по тому, что помилования так и не последовало, судья дал нелестные характеристики обоим осуждённым и высказался против снисхождения.

Подельники были казнены в один день — 13 января 1928 г. [в «Википедии» указано, будто казнь произошла днём ранее, но это неверная информация]. Первой в 23:09 умерла Рут Снайдер. Журналисты и приглашённые на казнь лица увидели перед собой старушку — так сильно изменилась она в ожидании смерти. Те, кто имел возможность наблюдать поведение Рут в суде, а потом в день казни, не могли поверить в то, что перед ними одна и та же женщина, причём молодая — в момент казни ей не исполнилось и 33-х лет! Один из журналистов отметил, что Рут выглядела неухоженной, без причёски и «постаревшей на 50 лет».

Казнь Рут прошла без сучка без задоринки, она умерла после штатного пропускания тока, и дополнительных разрядов не потребовалось.

Генри Джадд Грей умер через 7 минут после бывшей любовницы — в 23:16. Он вышел из коридора смертников безупречно одетый, побритый и казался очень спокойным. Смерть его оказалась достойнее жизни, если можно так выразиться.

Казнили преступников хотя и в одном помещении, но в разных креслах. Их перемещения были организованы таким образом, что им не довелось увидеться ни в день казни, ни в предшествующие дни. Никто из них не просил о встрече с другим. Накануне Рут и Генри передали письма детям. Рут отдала письмо своей матери, а Генри — адвокату [с условием, что тот отдаст письмо по достижении дочерью совершеннолетия]. Впоследствии содержание письма Рут стало известным, но приводить его здесь вряд ли уместно, поскольку это всего лишь набор шаблонных фраз о материнской любви. Рут не покаялась и не признала ошибки, она ни словом не обмолвилась об убийстве отца собственной дочери, просто посетовала на то, что жизнь разлучила её с любимой дочкой.

С казнью Рут Снайдер и Генри Грея связан любопытный факт, наверняка знакомый знатокам истории техники. Казнь была тайно сфотографирована Томом Говардом (Tom Howard), репортёром газеты «Chicago Tribune», присутствовавшим на экзекуции в качестве свидетеля. Поскольку тогда существовал официальный запрет на фотографирование сцен жестокости, насилия, мест убийств и казней, Говард воспользовался малоразмерной фотокамерой, изготовленной изобретателем Миллером Ризом Хатчисоном (Miller Reese Hutchison). Камера крепилась на лодыжке и позволяла сделать один фотоснимок.

Говард уверял, что затвор фотоаппарата сработал в ту секунду, когда по телу Рут Снайдер пошли первые судороги. То есть ему удалось непосредственно запечатлеть момент убивания преступницы.

Изображение оказалось невысокого качества, что объяснялось невозможностью оптимальной подстройки объектива под расстояние до объекта съёмки и условиям освещённости. Тем не менее, фотография была куплена газетой «Daily news» и опубликована на первой странице как сенсационный документ.

Эта история имела продолжение — против репортёра было возбуждено уголовное дело, сам фотоаппарат как уникальное техническое изделие был передан в музей, где находится до сих пор, и пр. Кому интересно, может углубиться в эти нюансы, в частности, узнать, что стало с Томом Говардом впоследствии, но пересказывать все эти детали здесь и сейчас, наверное, незачем, ибо это история совсем уже не про Рут Снайдер и Генри Грея.

Заканчивая рассказ о казни Рут Снайдер и Генри Грея, остаётся добавить, что похороны первой были проведены в полной тайне и журналистам их отследить не удалось. А вот Генри был предан земле при стечении большого числа свидетелей — произошло это 2 февраля 1928 г. на кладбище в городке Роуздейле (Rosedale), штат Нью-Йорк.

В тот день погода была отвратительной, сутки лил дождь, на кладбище был поставлен шатёр, в котором мать и сестра казнённого дожидались прибытия гроба с его телом. Присутствовало большое количество зевак — кладбищенских рабочих, журналистов, а также жителей города, знавших о подготовке похорон.

«Дело Рут Снайдер» стало заметным явлением в американской истории первой трети XX столетия. Тогда в США произошло несколько довольно любопытных криминальных инцидентов, интересных активным участием в них женщин. Один из них описан в очерке «Необычная история Этель Тодд или Что такое криминальная инсценировка», приведенном в настоящем сборнике. Другой связан с невероятными похождениями безжалостной убийцы Ирен Шрёдер (ей посвящен мой очерк «История Ирен Шрёдер — не той, что шредер, а той, что „Спусковой Крючок“»).

Продолжая перечисление, можно вспомнить историю организации Адой ЛаБёф хитроумного заказного убийства собственного мужа в том же самом 1927 году — расследование этого преступления также стало сенсационным и привлекло всеобщее внимание [очерк «Адюльтер как повод задуматься («дело Ады ЛаБёф»)» также можно найти в настоящем сборнике]. В этом списке есть ещё несколько по-настоящему примечательных преступлений с активным участием молодых женщин, о которых ещё предстоит написать — мне представляется это направление очень интересным. С одной стороны, такое чтиво познавательно, а с другой — поучительно.

Интересно то, что в последней трети XIX века мы подобной криминальной активности женщин не наблюдаем. Конечно, кое-какие преступления с участием представительниц прекрасного [и не вполне] пола происходили и тогда, и они даже получали определённый резонанс [сразу вспоминаем чикагскую грабительницу Китти Адамс], но такой затейливой игры ума у женщин XIX не найти. Это довольно интересный психологический феномен, причём существующий объективно, то есть дело тут вовсе не в некорректной выборке, а в том, что американские и европейские женщины действительно изменились на пороге XIX — XX столетий.

Тогда пришла пора эмансипации, женщины ощутили себя равными мужчинам и… почему, собственно, равными? Превосходящими их во многих отношениях! Метафорически выражаясь, женщины стали примеривать на себя мужские одежды, пробовать себя в тех видах деятельности, где прежде доминировали мужчины. И криминальное поприще оказалось в числе таких вот видов деятельности.

Рут Снайдер была, безусловно, высокодоминантной женщиной, которая полностью подчинила себе мужа и управляла им как хотела. Альберт Снайдер пребывал на положении безвольного полуовоща, который годами не видел измен жены и посадил себе на голову не только её, но и её матушку. То, что у Альберта Снайдера в собственном доме имелись комнаты, в которые он не мог заходить, прекрасно иллюстрирует отношения между супругами. Россказни Рут о том, что муж её якобы третировал, изводил и мучил — это пустая болтовня, призванная переложить ответственность с больной головы на здоровую. Рут была не тем человеком, который стал бы мириться с третированием, унижениями и уж тем более побоями.

Эта женщина искала таких мужчин, которыми можно манипулировать, управлять, помыкать. И Генри Джадд Грей, разумеется, не был единственным её любовником, как это пыталась представить Рут. Она, безусловно, пробовала в качестве любовников разных мужчин, подбирая себе такого, с которым можно было бы и хорошим сексом заняться, и чтобы характер не демонстрировал. Если мужчина оказывался настоящим мужчиной, то есть, пресекал попытки манипулирования, не позволял на себя давить, сохранял хладнокровие и критически воспринимал «закидоны» любовницы, то Рут отношения с ним сразу же заканчивала. Такие мужчины были ей неинтересны, пусть даже у них и деньги имелись, и секс с ними был хорошим.

Потребность Рут управлять мужчиной привела к определённому перекосу в её мировосприятии. Она ловко командовала близкими ей мужчинами [мужем и любовниками] и наверняка в какой-то момент уверилась в том, что все мужчины глупы, недальновидны и несамостоятельны. Сама идея страхового мошенничества и связанного с ним убийства мужа оформилась как раз благодаря тому, что Рут искренне поверила в то, что сумеет задурить головы всем окружающим. И детективам полиции, расследующим убийство, и агентам страховой компании, и журналистам, и друзьям, и подругам, и даже собственной матери, и дочери. Она всех обведёт вокруг пальца — она же умная! Это все вокруг дураки, а она-то — находчивая, ловкая и неуловимая. Мужу вон сколько лет голову дурит, любовников на ночь в дом пускает, а муж ни о чём даже не догадывается!

И даже когда детективы моментально «раскололи» её хитрый план, Рут не усомнилась в собственном уме. Это самомнение проявлялось во время следствия [вспоминаем шубу!] и суда… А вот когда всё закончилось плохо, и смертный приговор превратился в неиллюзорный жизненный финиш — вот тут накатил ужасный стресс! И начались страшные истерические припадки.

И в самом деле, как такое могло случиться с Рут? Она ведь умная, она — ловкая, она всегда отлично дурила окружающим головы, всегда добивалась своего… Что пошло не так? Почем такое с ней произошло?!

Для Рут Снайдер главной ценностью в жизни являлась возможность управлять другим человеком. Все прочие аспекты отношений являлись в её глазах вторичными, дополнительными, необязательными. Если бы Рут Снайдер профессионально занималась проституцией, она бы могла состояться в этой профессии как высокооплачиваемая «мистресса», доминирующая в садо-мазо-отношениях женщина («хозяйка»). Окружная прокуратура совершенно справедливо предполагала, что мужчины из блокнота Рут — это её любовники, хотя она это и отвергала. «Законники», разумеется, отыскали этих мужчин и проверили свои догадки — в этом можно не сомневаться. И этих мужчин, наверняка, можно было бы вывести на процесс и получить от них необходимые показания, но в реалиях тех лет это представлялось избыточным. Один любовник в распоряжении прокуратуры уже имелся — Генри Грей — остальные 23 ничего обвинению не добавляли. Детальный разбор интимной жизни обвиняемых в суде был тогда вряд ли возможен и уж точно не приветствовался — многие детали, важные сейчас, тогда являлись строго табуированными, существовал перечень слов, запрещённых к внесению в судебные протоколы и официальные документы.

Время было такое. Нравы такие…

Поэтому раскрыть природу отношений Рут Снайдер с представителями противоположного пола обвинению было очень сложно. Да и вряд ли прокурор Ньюкомб считал нужным углубляться в эту тематику. Его интересовало доказывание вины, а не экскурсы в криминальную психологию и сексологию.

Но, разумеется, было бы несправедливо возлагать всю вину за жестокое преступление на одну только Рут. Да, она, безусловно, имела психологические дефекты, но этот вывод не отменяет того, что соответствующие дефекты имел и её подельник. Можно сказать, что в данном случае один не вполне нормальный человек нашёл другого [прекрасно его дополнившего]. Низкодоминантный, слабохарактерный, не очень умный Генри Джадд Грей стал тем пластилином, которому Рут придала желаемую форму. Причем если с его стороны имела место искренняя страсть и привязанность, то Рут относилась к нему, что называется, с холодным носом. Можно не сомневаться в том, что если бы у преступников всё получилось в точности так, как они задумывали, то Грей был бы послан Рут куда подальше очень быстро, буквально в течение нескольких месяцев. Она бы получила деньги по страховке и забыла бы думать об «этой тряпке».

Рут уехала бы в солнечную Калифорнию или в путешествие по Европе и отыскала бы там новую «тряпку», более соответствующую её статусу состоятельной вдовы. Мелкий коммивояжёр, торговавший корсетами, был нужен Рут на определённом этапе жизни для решения определённой задачи и после того, как надобность в нём отпала, она бы избавилась от него без всяких задержек и без малейшего трепета.

История Рут Снайдер и Генри Джадда Грея представляется очень поучительной в силу того, что демонстрирует, как далеко в своих фантазиях могут зайти люди, пренебрегающие отведёнными природой, законом и здравым смыслом социальными ролями. Рут приняла на себя функцию мужчины, не являясь таковым ни физически, ни психологически, ни эмоционально, а Грей от своего мужского естества добровольно отказался. Если бы их фантазии ограничивались только сексом — то об этом никто бы никогда не узнал, да и дела никому бы до этого не было. Но фантазии повели любовников очень далеко — аж до электрического стула.

Воистину, бойтесь своих фантазий, они могут исполниться!

1958 год. Американский англичанин

Великобритания вышла из Второй мировой войны сильно ослабленной. Её с полным основанием можно было сравнить с некогда бравым боевым петухом, лишившимся своих самых красивых перьев. Хотя сапог противника не ступил на территорию Метрополии, бомбардировки и обстрелы ракетами «Фау» -1 и «Фау» -2 нанесли заметный урон инфраструктуре. Ещё более болезненным оказался удар по торговому флоту и международной торговле, безусловным лидером которой Великобритания являлась до начала войны. Империя, над которой никогда не заходило солнце, хотя и считалась одной из стран-победительниц Третьего рейха, после 1945 года стремительно теряла свой имперский статус и могущество. Уже через 2 года после окончания войны Великобритания признала независимость Индии, Пакистана, Канады, Австралии [хотя последние получили статус «доминионов» и формально признавали руководящую роль Великобритании в Британском Содружестве наций].

Однако в силу инерции мышления правящего класса имперские амбиции всё ещё проявлялись на протяжении многих лет. Великобритания явилась страной, построившей последний линкор в истории — на это у дряхлеющей империи нашлись деньги! Нашлись деньги и на перевооружение военно-воздушных сил реактивной авиацией — британцы наряду со своим американским союзником оказались в числе пионеров в этой области. Великобритания запустила собственную программу создания атомного оружия — это произошло после того, как американцы, успешно создав атомную бомбу, выставили за порог своих вчерашних помощников по «Манхэттенскому проекту». Надо ли говорить о том, что Великобритания весьма активно бряцала оружием по всему миру — приняла деятельное участие в гражданской войне в Греции, в Корейской войне 1950—1953 гг., явилась организатором агрессии против Египта в 1956 году, а уж о мелких колониальных кампаниях даже и говорить не приходится!

Одновременно с этим британские власти провозглашали новые стандарты жизни, призванные догнать и перегнать американские — да-да, не только Сталин мечтал обогнать супостата по уровню жизни! Были приняты новые законы социального страхования и услуг здравоохранения, осуществлена национализация железнодорожного и водного транспорта, угольной, газовой и части сталелитейной промышленности.

Однако после 1945 года денег на всё не хватало — хотелки правящего класса были слишком велики! Чтобы решить проблему хронического недофинансирования бюджетных расходов, последовала национализация Английского банка, однако этот шаг создал неиллюзорный риск инфляции. Чтобы купировать эту угрозу, правительство решилось на «заморозку» зарплат, пенсий и всех социальных выплат. Запрет на их увеличение действовал более 10 лет, и на его фоне сущим издевательством над малоимущими выглядела отмена запрета на увеличение квартплаты, последовавшая в 1957 году. Транспорт и сталелитейная промышленность, национализированные после Второй мировой войны, в первой половине 1950-х годов вновь были проданы в частные руки. Чтобы как-то компенсировать тяготы жизни абсолютному большинству населения метрополии, власти были вынуждены поддерживать весьма изощрённую систему распределения товаров по талонам (карточкам). Сейчас мало кто знает, что в Великобритании после Второй мировой войны карточная система продержалась дольше, чем в любой другой стране — первый этап отмены карточек имел место лишь в 1949 году, а полностью талонная система отменена лишь в 1957 году [а в разгромленной Германии это произошло уже в 1947 году!]. Причиной тому явились именно непомерные имперские амбиции британского политического класса и стремление жить не по средствам.

Некогда первая экономика мира уступила место лидера сначала США, а затем подвинулась ещё ниже, пропустив к середине 1950-х годов вперёд ФРГ, Францию, Советский Союз.

Шотландия, хотя и не пострадала от немецких бомбёжек в период боевых действий, всё послевоенное время заметно отставала от Англии и Уэльса по уровню жизни. Отсутствие крупной промышленности негативно сказывалось на размере регионального бюджета, социальные программы — прежде всего здравоохранение и образование — хронически недофинансировались. Преступность — этот вечный спутник бедности — была очень высока и разнообразна. Наряду с многочисленными и разнопрофильными профессиональными уголовниками, особенностью шотландской преступности той поры являлось широкое распространение молодёжных банд.

Молодёжная преступность подпитывалась многочисленностью соответствующего по возрасту контингента. Послевоенное поколение стало последним в истории Шотландии, в котором семьи имели по 4—5 детей, и такое их количество являлось нормой. То обстоятельство, что значительная часть жителей региона занималась сельским, кустарным или полукустарным хозяйством, лишь поддерживало патриархальный [выражаясь иначе — традиционалистский] уклад жизни. В этом очерке мы увидим семью, в которой воспитывалось 17 (!) детей…

Бедность региона не могла не сказываться на состоянии инфраструктуры, пришедшей к середине 1950-х годов в весьма плачевное состояние. Узкие дороги с некачественным покрытием [либо вообще грунтовые], отсутствие уличного освещения в городах, низкий уровень телефонизации — это были те реалии, в которых развернулась в высшей степени драматическая история, начавшаяся в 15 часов 4 января 1956 года на окраине Глазго в районе Ист-Килбрайд (East Kilbride).

Это была пустынная и очень неуютная локация, расположенная на самом краю жилой застройки. Позади длинной череды индивидуальных домовладений находилась обширная пустынная территория, принадлежавшая гольф-клубу, но это было не привычное гладкое поле, а всхолмлённый участок, заросший деревьями и кустарником. За территорией гольф-клуба на удалении около 800—900 метров от последних жилых домов начинался район новостроек. Это был так называемый Новый город (New city), крупнейший социальный проект городских властей того времени, призванный решить проблему перенаселённости Глазго. Ни одного готового под заселение дома там ещё не было — строительные работы в Новом городе находились в самом разгаре.

Все эти детали, как станет ясно из дальнейшего повествования, имели определённое значение.

Около 15 часов местный житель по фамилии Гриббон (Gribbon) бродил по территории гольф-клуба, выгуливая 3-х своих собак. Мужчина приходил в этот район ежедневно, но маршрут каждый раз выбирал разный, и поступал он так не без причины. Во время прогулок собаки иногда находили потерянные мячи для гольфа — это было своеобразное развлечение как для самих собак, так и их владельца. Понятно, что если ходить по разным направлениям, то вероятность отыскать такую «потеряшку» будет увеличиваться.

Итак, хмурым днём 4 января Гриббон, бродивший по самому краю территории гольф-клуба, увидел человека, лежавшего на влажной, заснеженной земле. Температура была около 0°С, снег подтаивал, под ногами хлюпала полужидкая грязь, и ни один разумный человек по доброй воле на такой грунт не лёг бы. Стало быть, с человеком приключилось что-то нехорошее. Подойдя поближе, мужчина удостоверился в том, что самые мрачные его предположения верны — на земле лежал труп, страшно изуродованный и совершенно неузнаваемый. Лица у него просто не существовало, хотя по длинным каштановым волосам можно было догадаться, что тело женское. Кроме того, нижняя часть тела была оголена, и можно было видеть пояс для чулок… хотя сами чулки отсутствовали, точнее, один отсутствовал, а второй оказался спущен к лодыжке. Обувь также отсутствовала!

Гриббон подозвал собак и припустил в сторону Ист-Килбрайда. По пути он встретил рабочих в спецовках, направлявшихся в противоположную сторону — в Нью-сити — и рассказал им об обнаруженном женском трупе. После чего поручил им отправиться «охранять труп», пока он — Гриббон — будет звонить в полицию. Рабочие отнеслись к рассказу как к неординарному приключению и, разумеется, отправились на территорию гольф-клуба, дабы поглазеть на изуродованное женское тело. Ещё бы, не каждый день такое показывают…

Первые полицейские подъехали в указанное Гриббоном место примерно через 45 минут. Уже предварительный осмотр места обнаружения трупа показал крайне необычный характер посягательства и весьма запутанную картину случившегося.

Тело убитой женщины оказалось частично обнажено — отсутствовала обувь, правый чулок, трусики, головной убор, часы, сумочка. В карманах не было найдено ни кошелька, ни документов. Левый чулок сполз, но остался на ноге. Женщина долгое время бежала босиком — на это однозначно указывали отпечатки ног в мягком грунте, так что сомнений в этом быть не могло. Во время бегства она наступила правой ступнёй на шипы колючей проволоки и получила глубокие проколы.

Голова женщины была изуродована чудовищными ударами орудия, которое судмедэксперт, осматривавший труп прямо на грунте, описать затруднился. Не зная, чем может быть орудие убийства, он указал на толстый комель — вывороченный из земли пень — валявшийся на удалении около 10 метров от трупа. Криминалисты забрали комель с собою, полагая, что именно этим предметом воспользовался преступник. Однако при внимательном его осмотре в условиях хорошей освещённости в лаборатории выяснилось, что этот предмет не имеет к преступлению ни малейшего отношения. Удары явно наносились не этим пнём…

Другое важное следствие осмотра места обнаружения трупа заключалось в том, что криминалисты поняли — убивали женщину явно не там, где она была найдена. Это был довольно неожиданный вывод, поскольку на грунте не было следов какой-либо техники или вспомогательных средств транспортировки — коляски, тачки, волокуши… Получалось, что убийца перенёс труп на руках. А это представлялось довольно проблематичным, поскольку одного взгляда на тело было достаточно, чтобы понять — убитая была человеком, что называется, широкой кости. В морге её рост был измерен — он оказался равен 174 см — но даже и без точного измерения было ясно, что убитая являлась крупной женщиной, крупнее многих мужчин того времени [время поколения акселератов ещё не наступило]. Нести на руках такую женщину, конечно же, можно, но зачем это делать?

И откуда же убийца принёс свою жертву?

Полицейские приступили к методичному осмотру местности, благодаря чему сделали ряд в высшей степени неожиданных открытий. Прежде всего, они отыскали место убийства, удалённое от места обнаружения тела приблизительно на 80 метров. Это было довольно далеко, учитывая то обстоятельство, что преступнику пришлось нести тело крупной женщины на руках по влажному грунту, налипающему к обуви и мешающему шагать.

На месте убийства криминалисты собрали 15 (!) отколков черепа различного размера. Их количество и небольшие размеры красноречиво свидетельствовали о ярости нападавшего — известно, что чем сильнее дробится череп и чем меньше размер его фрагментов, тем больше величина прилагаемой силы [при падении с большой высоты на голову череп может разделиться более чем на 200 фрагментов].

Важным результатом осмотра места совершения убийства стало то, что орудие, которым воспользовался преступник, там найти не удалось. Это означало, что нападавший унёс его с собой.

Поисковая операция на местности, начавшаяся в последние часы светового дня 4 января, продолжилась 5 и 6 числа. В результате были найдены туфли убитой — расстояние между ними составило 310 метров — её наручные часы, трусики, чулок, а также палантин из тонкой шерсти со следами крови. Палантин принадлежал убитой — она не имела головного убора и пользовалась им вместо шляпки. Также была найдена и французская монета достоинством 5 сантимов. Детективы впоследствии установили, что такая точно монета находилась в кошельке убитой, по-видимому, она выпала из кошелька жертвы во время его осмотра преступником, однако… кошелёк на территории гольф-клуба найден не был! Как, впрочем, и сумочка. Интересной деталью, озадачившей поначалу детективов, стало то, что обувь убитой совершенно не соответствовала зимней шотландской погоде. Убитая оказалась обута в… тонкие туфли-балетки! Конечно, зима в Шотландии — это совсем не то, что в Сибири или даже в Санкт-Петербурге или Ленинградской области, но тонкие открытые туфельки в январе — это слишком смело даже по шотландским меркам.

Очень быстро — буквально через пару часов после обнаружения тела — удалось идентифицировать личность потерпевшей. Ею оказалась 17-летняя Энн Кнейландс (Anne Kneilands), работавшая на небольшой местной картонажной фабрике. Заявление об исчезновении девушки было подано её родителями утром 4 января менее чем за 6 часов до обнаружения тела. Хотя лицо убитой фактически было уничтожено нападавшим, детали её облика — высокий для того времени рост и открытые туфли на тонкой подошве — были хорошо узнаваемы. Поэтому практически с самого начала расследования полиция не сомневалась в том, кто же именно найден.

Рассказ родителей девушки, с одной стороны, многое прояснил, но с другой — крепко запутал полицию. По словам родителей, в пятницу 30 декабря Энн вместе со старшей сестрой Элис была на танцах, где познакомилась с молодым человеком, который ей очень понравился. Строго говоря, Элис и Энн познакомились с 2-я десантниками, служившими в одной воинской части и прибывшими в Глазго на побывку на Рождественские праздники и Новый год. Солдата, с которым общалась Энн, звали Эндрю Марнин (Andrew Murnin), с ним Энн условилась о свидании 2 января.

Предполагалось, что они встретятся на конечной остановке автобуса в 18 часов и вместе отправятся на танцы. Именно этим и объяснялась довольно необычная, совсем не по сезону, обувь Энн — она наотрез отказалась брать сменную обувь и сразу обула лёгкие туфли, очевидно, стесняясь старых разношенных зимних ботинок. Нужный парочке автобус отправлялся в рейс в 18:15, то есть парочка имела возможность немного пообщаться до отъезда. Это было первое свидание в жизни Энн, и девушка очень волновалась. Старшая сестра, имевшая возможность познакомиться с Эндрю Марнином 30 декабря, очень его хвалила и заверяла родителей, что тот производит впечатление вполне благовоспитанного и надёжного молодого человека, с которым сестрёнке ничего не грозит! И тут такое…

Допрос родителей убитой девушки проводился около 20 часов 4 января. Информация о том, что Энн Кнейландс собиралась отправиться на танцы, тут же была передана в отдел уголовного розыска полиции Глазго, и его детективы решились на смелый экспромт. Зная место, где Энн Кнейландс намеревалась танцевать вечером 2 января, детективы отправились туда, остановили танцы и сделали важное объявление. Они сообщили описание внешности убитой девушки и попросили всех, присутствовавших на танцполе позавчера, припомнить, с кем она проводила время. Через 5 минут по меньшей мере 8 человек независимо друг от друга сообщили детективам описание внешности высокого поджарого брюнета, предположительно танцевавшего с Энн.

Дело стронулось с мёртвой точки!

В это же самое время пара других детективов отправилась на розыск Эндрю Марнина. И отыскала его!

Эндрю действительно оказался военнослужащим парашютно-десантного полка, прибывшим в Глазго на побывку… И он действительно вместе с другом провожал 30 декабря Элис и Энн до дома… правда, он не знал фамилий девушек, но от этого вечер не стал хуже! Далее Эндрю признал, что назначил Энн свидание на конечной остановке автобуса в Ист-Килбрайде на 18 часов 2 января… Но на свидание бодрый парашютист не явился, ибо был в тот вечер сильно пьян. Ну, то есть в стельку… Слова молодого человека подтвердили его родственники — мать, отец, сестра — а чуть позже и собутыльники, с которыми солдат коротал тот вечер.

Полицейских услышанный рассказ удовлетворил не вполне. Пьяный парашютист мог отправить на свидание кого-либо из друзей вместо себя. Дескать, меня там подруга ждёт на остановке, не дадим ей скучать… Ничего невозможного в том, чтобы Эндрю Марнин направил вместо себя собутыльника, не было — такая диспозиция, кстати, являлась в то время довольно типичной для многих случаев изнасилований.

В общем, проблема шотландских детективов заключалась в том, что девушка могла договориться о свидании с одним молодым человеком, а явиться на это свидание мог совсем другой. Правда, парашютист заверял детективов, что ничего подобного не было и быть не могло, но кто поручится за точность воспоминаний пьяного? Никто!

Энрю Марнина забрали в полицию на допрос — и это было правильно, с бодрым парашютистом следовало поговорить обстоятельно.

Вечером 4 января к полицейским, стоявшим в оцеплении территории гольф-клуба, обратился некий Хью Маршалл (Hugh Marshall), заявивший, будто он располагает некоей важной информацией. Мужчина утверждал, будто вечером 2 января слышал громкий женский крик, доносившийся со стороны гольф-клуба. Услышанное встревожило его, он посмотрел на часы и точно запомнил время — 20:20. Сообщение Маршалла не привлекло особенного внимания детективов, поскольку они считали, что убитая девушка вечером 2 января находилась на танцах и потому никак не могла кричать в Ист-Килбрайде. Тем не менее сообщение Маршалла было записано, как и его установочные данные.

Примерно в то же самое время — а речь идёт о позднем вечере 4 января — в здание управления полиции Глазго был доставлен высокий мужчина, танцевавший с Энн Кнейландс 2 января. Его идентифицировали очень быстро и притом безошибочно, и в те минуты казалось, что расследование неудержимо движется к закономерному и успешному финалу. Задержанный явно был обеспокоен интересом полиции к собственной персоне, но когда услышал, о чём идёт речь, моментально расслабился. Это выглядело довольно странно, но в течение нескольких минут ситуация полностью прояснилась. Оказалось, что мужчина действительно танцевал с высокой девушкой с густыми каштановыми волосами в светло-коричневых туфельках-лодочках и в коричневом платье до колен. Вот только она являлась его законной женой! С нею он пришёл на танцы, с нею и ушёл. А кто такая Энн Кнейландс, задержанный и не знал…

Когда жену задержанного доставили в здание полиции, детективы ахнули от удивления. Женщина и впрямь очень походила на Энн Кнейландс — тот же рост, молодость, сложение, копна густых каштановых волос до плеч. Конечно, чертами лица она сильно отличалась от убитой, но общее впечатление от фигуры и возраста, несомненно, были таковы, что её легко можно было спутать с Энн.

Детективы заподозрили, что убитая девушка вообще не появлялась на танцах. То есть нападение произошло не во время её возвращения с танцевальной вечеринки, а до её прибытия туда. 5 января начался поголовный опрос жителей в районе автобусной остановки «Кэйпельриг» — именно там Энн должна была встретиться с Эндрю Марнином, и именно оттуда она должна была уехать на танцы. И люди, видевшие девушку, отыскались!

Самое интересное в их показаниях заключалось в том, что Энн Кнейландс появлялась в районе остановки дважды! Причём с довольно большим перерывом — около часа или даже более. Никто не знал, куда и с какой целью она могла уходить. Эта информация сбивала с толку и требовала объяснения. Девушка была в летних туфлях — куда можно отправиться в такой обуви, если единственное общественное место возле остановки — магазин с небольшой кафешкой — было 2 января закрыто весь день?!

Однако по прошествии нескольких часов и эта загадка получила неожиданное разъяснение. К полицейским, опрашивавшим жителей Ист-Килбрайда, обратилась Мэри Симпсон, проживавшая на ферме под названием «Кэйпельриг-фарм» («Capelrig Farm») у самой границы гольф-клуба. Фактически ферма Симпсонов являлась предпоследним домовладением по Максвеллтон-авеню (Maxwellton avenue), которая, хотя и называлась «авеню», но по сути являлась обычной грунтовой дорогой. Расстояние от домовладения Симпсонов до автобусной остановки составляло около 300 метров. Женщина сообщила полицейским, что хорошо знает семью Кнейландс, поскольку на протяжении многих лет — ещё до переезда Симпсонов на ферму — они были соседями. По словам Мэри, вечером 2 января Энн явилась к ним в дом и некоторое время провела в гостях. Девушка пришла примерно в 18:20—18:25, а ушла немногим ранее 20 часов.

Тут-то и пришлась к месту информация, сообщённая накануне Хью Маршаллом — тем самым человеком, который якобы слышал вечером 2 января некий крик со стороны гольф-клуба. Последнего немедленно отыскали и провели следственный эксперимент — мужчина показал, где именно находился и направление, откуда доносился крик. Маршалл верно указал на то место, которое явилось местом убийства. Полицейский, находившийся там, подал несколько сигналов свистком — все они были хорошо слышны. Это означало, что Хью Маршалл действительно услышал крик жертвы в момент расправы.

Итак, правоохранительные органы получили чёткую привязку убийства по месту и времени — Энн Кнейландс была убита в 20 часов 20 минут 2 января на территории гольф-клуба спустя примерно 25—30 минут после того, как покинула ферму Симпсонов. Это было важное открытие, но оно ничего не объясняло. Девушке следовало пройти по Максвеллтон-авеню до автобусной остановки «Кэйпельриг» и дождаться автобуса, но вместо этого она почему-то покинула остановку и через территорию гольф-клуба направилась в сторону Нью-сити.

Изучение следов на грунте, которые убийца и его жертва оставили во множестве, убедительно показало, что преступник часть пути прошёл вместе с Энн. Причём он не крался и не шёл позади неё — нет, судя по всему, они спокойно двигались рядом, по-видимому, мирно разговаривая. Так они прошли по территории гольф-клуба довольно большое расстояние — около 200 метров. В какой-то момент между Энн и её спутником возник конфликт, и девушка побежала — именно в этом месте с её ноги соскочила одна из туфелек. Вскоре Энн потеряла и вторую, но её для чего-то поднял преступник и унёс на некоторое расстояние [напомним, туфли были найдены на удалении 310 метров одна от другой].

Неизвестный преследовал Энн бегом, и это позволило криминалистам сделать очень важный вывод — убийца был намного ниже ростом намеченной жертвы. Энн при росте 174 см оказалась примерно на 4 или даже 5 дюймов выше нападавшего — а это означало, что тот имел рост 162—164 см! Это был важный ориентирующий признак, однако его ценность до некоторой степени снижалась тем обстоятельством, что невысоких мужчин в те годы в Европе было очень много. На невысокий рост населения влиял ряд серьёзных объективных факторов — высокая смертность крепких и здоровых мужчин в годы Первой, а затем и Второй мировых войн, недостаточность и несбалансированность питания, обусловленная экономическими трудностями 1930-х годов, военных и послевоенных лет. В этой связи достаточно упомянуть тот факт, что в 1940-1950-х гг. 1/5 часть шотландских полицейских имела рост 165 см или ниже [в этом месте кто-то из числа особо наблюдательных читателей может сказать, что шотландцы относятся к одному из самых высокорослых этносов в мире, и это действительно так — темп увеличения их среднего роста в 2 раза выше осреднённого европейского. Но следует иметь в виду, что упомянутый скачок пришёлся на 1950—2020 годы, то есть взрослые жители Шотландии 1956 года не имели к нему ни малейшего отношения, и их средний рост примерно соответствовал среднему росту жителя Западной Европы, который составлял 168 см].

То есть малорослый убийца на самом деле выглядел совершенно заурядно. Объективно говоря, следовало признать, что это именно Энн Кнейландс имела аномально высокий для своего времени рост.

Конечно, в интересах расследования было бы очень желательно получить отпечаток подошв ботинок преступника. В те годы обувь была дорогой, и по этой причине убийца вряд ли бы стал выбрасывать ботинки, в которых совершил нападение. Однако ни одного качественного слепка получить криминалисты не смогли. Причиной тому стали неблагоприятные погодные условия [мокрый снег с дождём], обусловившие разрушение следов на открытом грунте. За минувшие с момента убийства 45—50 часов следы банально «поплыли» в мягкой почве.

Следующее важное сообщение пришло от судебных медиков. И оно также оказалось неожиданным — в этом деле вообще каждая новость радикально меняла оценку случившегося и требовала переосмысления всего известного материала. Судебно-медицинское вскрытие показало, что Энн Кнейландс не подверглась сексуальному надругательству. Её частичное раздевание как будто бы свидетельствовало о похоти нападавшего, но… в какой-то момент он словно потерял к ней всякий интерес. При этом он не убежал с места совершения преступления, а перенёс труп примерно на 80 метров и потратил некоторое время на беготню по пересечённой местности и разбрасывание личных вещей жертвы.

Что всё это могло означать?

В тот же самый день 5 января произошло ещё одно немаловажное событие — была найдена сумочка Энн Кнейландс. В сумочке находились кошелёк, удостоверение личности убитой, карандаш для подводки бровей, зеркальце и ряд других мелких предметов. Преступник, вне всякого сомнения, исследовал содержимое сумочки — на это явственно указывал пустой кошелёк, в котором обязательно должна была находиться кое-какая мелочь для оплаты проезда. Английские монеты убийца забрал, а ненужные ему 5 французских сантимов [служившие убитой девушке талисманом] выбросил.

Самое интересное заключалось в том, где именно была найдена сумочка. Её отыскала 13-летняя Элизабет Симпсон, дочь упоминавшейся выше Мэри, на территории фермы «Кэйпельриг-фарм» в… горе золы. Девочка выносила ведро с печной золой, которую надлежало высыпать в строго определённое место за сараем [зола использовалась как удобрение, и её собирали!] и к своему удивлению обнаружила частично присыпанную женскую сумочку. Перед этим Элизабет выносила золу 2 января — и сумочки там не было!

Девочка принесла находку матери, та очистила её и к своему удивлению узнала вещь, принадлежавшую Энн Кнейландс. Мэри Симпсон уже знала, что произошло с Энн, более того, она уже успела поговорить с детективами, и вот теперь появился повод для новой беседы.

Полицейские, услыхав о находке Элизабет Симпсон, без промедления примчались на ферму. Но выслушав рассказ о горе золы за сараем и осмотрев эту самую гору, они почему-то принялись расспрашивать о семье Симпсонов и о том, кто из них где находился вечером 2 января. Мэри не сразу поняла, что своим желанием помочь расследованию навлекла подозрения на себя и своих близких.

Семья Симпсонов была велика — 17 детей! Каждый из супругов был женат третьим браком, в общей сложности они имели 10-х детей, прижитых раздельно. Кроме того, 7 детишек были рождены в законном супружестве. Самые младшие детишки правоохранительные органы интересовать не могли, а вот те, кто относились к подростково-юношескому возрасту — это условно 12 лет и старше — на роль преступника потенциально вполне подходили. Поэтому детективы стали расспрашивать Мэри Симпсон о наличии alibi у членов семьи. Оказалось, что из 19 человек — 17-и детей и 2-х взрослых — вечером 2 декабря не покидали дом 14 человек. Пятеро самых взрослых детей либо не имели alibi вообще, либо располагали таковым лишь на часть вечера. Троих детей в расчёт можно было не принимать — это были девочки, и вряд ли кто-то из них мог забить до смерти Энн Кнейландс, но 2 подростка — 14 и 16 лет — потенциально могли решиться на насильственное преступление в отношении 17-летней девушки.

Ну, а почему нет? Дети из бедных семей — фактически дети улиц! — росли в обстановке грубости, жестокости и насилия. С подобным отношением они сталкивались в семье, в школе, на улице — она рано учились драться, нападать и давать сдачи, носили в карманах ножи и кастеты, когда требовалось — грозили ими, если было надо — пускали в ход. Энн доверяла детям Симпсонов, с которыми была знакома почти 10 лет, и с одним из подростков она могла спокойно решиться пройти к Нью-сити через территорию гольф-клуба.

Ничего особенно завирального в подобном предположении не было. Так правоохранительные органы неожиданно получили подозреваемого, точнее, даже двух! Однако дело этим не ограничилось.

Утром 6 января произошло событие, которое неожиданно вывело правоохранительные органы на другого перспективного подозреваемого. Началось всё с того, что в местный полицейский участок поступил телефонный звонок от одного из рабочих газовой компании, выполнявших монтаж сетей в Нью-сити. Звонивший сообщил о хищении пары резиновых сапог, находившихся в запертом помещении, которое использовалось как склад. По его словам, он видел вора и даже преследовал его, но тому удалось скрыться в новостройках. Свидетелем этой сцены явился начальник бригады Ричард Корринс (Richard Corrins). Звонивший назвался Питером Мануэлем (Peter Manuel).

Поскольку неподалёку [в гольф-клубе] находились большие силы полиции, для проверки сообщения о краже был направлен констебль по фамилии Марр (Marr). Человек этот работал в местном отделе полиции, накануне он уже опрашивал рабочих газовой компании [поскольку Гриббон рассказал им об обнаружении женского трупа, и те отправились на него поглазеть]. Констебль припомнил бригадира рабочих Корринса, 35-летнего мужчину, весьма рассудительного и доброжелательного.

Марр явился в Нью-сити и отыскал бригаду газовой компании. Ричард Корринс, узнав о цели появления констебля, только замахал руками, засмеялся и постарался убедить констебля в том, что не следует принимать всерьёз всю ту чепуху, что несёт придурок Мануэль. Поскольку Марр не понял довольно необычной реакции бригадира, тот поспешил уточнить, что Питер Мануэль — это тот самый парень, что вчера приставал к констеблю с идиотским вопросом.

Марр понял, о чём идёт речь. Накануне во время его разговора с Корринсом к нему приблизился худощавый молодой человек и задал какой-то дурацкий и совершенно неуместный вопрос. Констебль даже не смог припомнить, что именно произнёс мужчина, какую-то бессмыслицу вроде: «Могу ли я ударить первый, если знаю, что человек хочет меня ударить, но ещё не ударил?» Марр даже не стал отвечать, а отвёл Корринса в сторону и продолжил беседу. Однако молодой человек снова приблизился и повторил вопрос. Тогда Корринс на него прикрикнул и велел уйти. Теперь же этот молодой человек позвонил в полицию и сообщил о хищении сапог.

Марр, однако, не спешил уходить, а предложил бригадиру осмотреть каптёрку, из которой произошло хищение. Следов несанкционированного проникновения они не обнаружили, но зато нашли кое-что другое. За дверью каптёрки стояла кирка… с отпиленной рукоятью. Причём спил выглядел свежим! Непонятно было, кому и зачем понадобилось приводить в негодность инструмент. Неужели рукоять кирки отпилили только для того, чтобы получить крепкую палку?

После осмотра помещения Марр и Корринс вышли на улицу и продолжили разговор там. В это время появился тот самый Питер Мануэль, что сделал по телефону заявление о хищении сапог. Он явно намеревался вступить в разговор с полицейским, но бригадир набросился на него с бранью и сказал, что ему лучше заткнуться и прекратить заниматься чепухой. Мануэль, явно оскорблённый грубостью бригадира, развернулся и ушёл.

В самом конце беседы, уже при расставании, Корринс неожиданно заявил констеблю, что Мануэлю верить нельзя не только потому, что тот болтун и выдумщик, но и потому, что ранее тот был судим.

Это сообщение подтолкнуло расследование в новом направлении. В самом деле, через Ист-Килбрайд ежедневно проходило множество рабочих, направлявшихся в Нью-сити и обратно, а потому нельзя было исключать того, что Энн Кнейландс стала жертвой одного из них! Тем более, что тюремных сидельцев среди работяг было немало.

Даже при поверхностном изучении списков рабочих внимание детективов привлёк некий Майкл Тодоровски (Michael Todorovsky), сын польских эмигрантов, натурализовавшихся в Великобритании в 1950 году. В этом месте нельзя не отметить любопытный факт, вряд ли известный большинству современных жителей России. В 1948 году в Великобритании был принят акт о гражданстве, облегчавший процедуру получения вида на жительство и гражданства, но с его реализацией возникли серьёзные проблемы. На территории Великобритании находилось более 100 тысяч жителей Восточной Европы, бежавших от коммунистических властей Польши, Чехословакии и Венгрии. Согласно положениям акта о гражданстве 1948 года все они могли рассчитывать на быстрое получение гражданства, но правительство консерваторов фактически стало на путь саботажа и разрешило министерству внутренних дел игнорировать закон. С точки зрения нашего сегодняшнего послезнания национализм британцев той поры кажется смехотворным — они были настроены против белых европейцев, а теперь на их родине хозяйничают многомиллионные диаспоры всевозможных пенджабцев, хинди, арабов, выходцев с островов Карибского бассейна непонятной масти и прочих диковинных этносов… Честное слово, уж лучше бы они согласились приютить сотню-другую тысяч матеушев, збигневов и катержин, глядишь, и страна бы не превратилось в ту позорную карикатуру на самое себя, каковой она сделалась на рубеже столетий!

Как бы там ни было, в 1956 году новоиспечённые британские подданные из Восточной Европы находились на положении изгоев. Их не любили, игнорировали, на их акцент реагировали с раздражением. Майкл Тодоровски, по-видимому, был рождён Матеушем, но смена имени не сделала его ни англичанином, ни шотландцем. Молодой человек [ему исполнился 21 год] имел явные проблемы с социализацией и самоконтролем. Против него дважды возбуждались уголовные дела по обвинению в агрессии, направленной на женщин. Один раз он ударил девушку, которая сказала ему в шутку, что он не умеет целоваться. Матеуш-Майкл шутки не понял и приложил подругу кулаком в челюсть. Ситуацию удалось разрешить в формате досудебного урегулирования, по-видимому, Майкл извинился и заплатил некую сумму потерпевшей. Буквально через пару месяцев ситуация повторилась в гораздо более неприятном и опасном виде. Провожая девушку после танцев, он сделал некие непристойные предложения и, получив отказ, снова пустил в ход кулаки.

Теперь ему пришлось отправиться за решётку на 2 года. Отбыв отмеренный судом срок, Тодоровски вернулся в Глазго и устроился в строительную компанию, занимавшуюся возведением домов в Нью-сити.

Что же касается упомянутого выше Питера Мануэля, то начальник следственной бригады старший инспектор Уилльям Манси, услышав эти имя и фамилию, прямо-таки взвился. Оказалось, именно Манси впервые арестовал этого человека 17 февраля 1946 года, то есть почти за 10 лет до описываемых событий. История этого ареста, как, впрочем, и того, что последовало далее, оказалась весьма необычна — она заслуживает того, чтобы уделить ей некоторое внимание.

В феврале 1946 года в 2-х респектабельных районах Глазго произошла серия краж из отдельно стоявших домов. Эпизодов таких насчитывалось по меньшей мере 6, их объединяло совпадение отпечатков пальцев, которые небрежный преступник оставлял на рамах и стёклах открываемых окон. Преступления казались поначалу однотипными и довольно тривиальными — злоумышленник влезал на второй этаж по водосточной трубе и открывал окно. Либо влезал на крышу и открывал слуховое окно там. Причём открывал топорно — либо отжимая раму, либо разбивая стекло. [Если кто-то из читателей считает, что только так воры-«домушники» и открывали окна в то время, то следует внести ясность: опытный преступник аккуратно снимал штапики, вынимал стекло, открывал окно, а затем ставил стекло и штапики на место. Этот процесс требовал затрат времени и сил, а кроме того, подразумевал определённую квалификацию вора, но такое открывание маскировало способ проникновения и сбивало полицию с толку — детективы начинали подозревать хищение ключа от замка входной двери, скрытое снятие с него слепка и тому подобное. Таким образом опытный «домушник» наводил правоохранительные органы на версии, не имевшие никакого отношения к действительности.].

Преступник, орудовавший в феврале 1946 года в Глазго, выбрасывал из плательных шкафов одежду, открывал холодильник и проверял его содержимое, обязательно съедал найденные продукты и испражнялся на самый большой ковёр — этим, очевидно, он выражал ненависть к обитателям дома, людям среднего класса. Однако 17 февраля полицейские сделали любопытное открытие — они обнаружили на чердаке обворованного дома «лежбище», устроенное вором. Стало ясно, что преступник ведёт слежку за домами, и если их хозяева отсутствуют долгое время, то не только совершает хищение, но и какое-то время в таком доме живёт.

Изучив «лежбище» преступника на чердаке, детективы, помимо явно ворованных вещей, обнаружили связку ключей с прикреплённой к ней биркой. А на бирке был указан адрес, и он указывал на дом по соседству. По-видимому, бирку к связке прикрепил сам же вор, дабы не запутаться в обилии ключей. Осмотрев соседний дом, полицейские поняли, что он также обворован.

Собрав улики в обоих домах, полицейские уехали. Если говорить начистоту, то непонятно, почему они не оставили засаду возле дома, в котором находилось «лежбище» [да и в самом доме]. Ведь понятно же было, что преступник с большой вероятностью пожелает возвратиться за похищенными вещами. Как бы там ни было, засада не была выставлена… По прошествии нескольких часов, ближе к вечеру, у полицейских возникла необходимость вернуться в указанные дома. Причина была проста — им следовало поставить временные замки до приезда собственников. Уилльям Манси, тогда ещё обычный детектив, сел за руль служебной машины без опознавательных знаков полиции и отвёз пару слесарей по нужному адресу. Впрочем, именовались они не слесарями, а «техниками оперативного дивизиона».