Бесплатный фрагмент - Ненависть спящих яблонь

Ненависть спящих яблонь

(история о Тальке, Варваре, умной мыши и тете Маше)

Где-то гладит синий прибой

Белоснежные хрупкие рифы.

Где-то кто-то идет в забой

Повышать нам с тобой тарифы.

Где-то кратер огнем плюет,

Засыпает пеплом дороги.

Где-то с точностью наоборот —

Небо топит дождем тревоги.

У кого-то в окошке Рим.

У кого-то в клетке синица.

Кто-то бродит по дому один,

И ему в этот час не спится..

Гумилевский где-то жираф

Грациозные ставит ноги.

На краю земли телеграф.

В глубине океанской миноги.

А в моих ушах шум реки,

А в глазах облака над елью,

И крыло журавля у руки,

И в душе яблонь цвет метелью.

1.

Лето выдалось дождливое. Сегодня лило, как и вчера.

Три дня мышь жила в доме одна. «Эээх-хэ-хээ! — Довольно потирала лапки она — Развернусь!».

Ничто не предвещало беды.

2.

Разморенная после баньки, Талька, развешивала бельишко в сенях, когда в боковое оконце увидела, несущийся со склона, внедорожник, на всех парах рассекающий ее сад. «Мамины яблони!..» — не подумала — почувствовала она. И как была, в одной сорочке, кинулась из избы — «Убью!»

Машина обогнула дом, свернула в соседский двор и резко притормозила у бывшего дяди Васиного крыльца. Талька следом! Не замечая дождя, стянула с головы полотенце, крутанула вокруг кулака — если что, так и драться!

Устряпанная по самые стекла, дверца распахнулась. Показался страшный мужик. Без лица — почудилось Тальке. Сплошная корка грязи от головы до пят, глаза-щелки. На мгновение женщина опешила. Но ярость выправила ее, подтолкнула, накатила:

— Изверг, ты что творишь?! Там яблони!

Мужик устало выбирался из машины:

— Да ладно тебе. Было бы из-за чего яриться. Не велики те яблони, палки одни, новые воткнешь. Сама видишь, кругом развезло, в объезд не проехать.

Земля качнулась под Талькиными ногами.

— Ты!.. Твои проблемы! Моя земля! Мои яблони!. Не имеешь права! Не ты сажал, не тебе решать! — Ей не хватало воздуха. Последние свои слова она не услышала. Как в кошмарном сне.. « Яблони погибли..». Чтобы не упасть, сильнее вцепилась в полотенце. Впилась глазами в подступившего к дому врага. Насмерть.

Мужик тем временем попытался оттереть лицо рукавом. Лишь размазал. Под глазом проявилось въевшееся в кожу мазутное пятно. Тальку передернуло. В этом приезжем все — от изгвазданной вусмерть машины, до холодного, насмешливого взгляда — было отвратительно. Позже она узнала, что не пятно это, а родинка. Черт шельму метит.

Он посмотрел на свои руки. Ухмыльнулся:

— Кто бы в топь полез, когда есть возможность по тверди срезать?

Шагнул к ней. И не успела Талька опомниться, мазанул по чистой, распаренной щеке грязью:

— Шла бы ты, соседка, не до тебя ей, богу.

Она задохнулась:

— Нелюдь! Варвар!.

Резко отвернулась и пошла в свой двор. Скрылась за углом. Хлопнула дверью.

Стало тихо.

3.

«..Будто в ноль стерла. Сучка бешенная.. — Сплюнул он. И тут же усмехнулся, вспомнив, как подрагивали ее ягодицы под облепившей их мокрой рубашкой. — Злая. Ясно дело, без мужика живет.. Ну, да пох на нее.»

Варвар (а с легкой руки Тальки, да в нелегкую минуту, отныне и навеки вечные это имя так и приклеилось к нему), направился к своему крыльцу. Настроение, без того убитое расползшимися дорогами, было безнадежно испорчено. «И на кой черт сегодня выдвинулся? Знал, что хляби. Но, да главное — прибыл.» Разделся по пояс. Наспех ополоснулся дождевой водой из бочки. Не без труда вошел в дом — замок от прежнего хозяина оказал сопротивление. «Надо сменить». Развел огонь, благо дровишки, спасибо Василию Ивановичу, имелись в наличии. Развесил вокруг печи тяжелую от сырости и дорожной глины одежду. Сходил к машине за снедью и выпивкой. Смахнул хлам с кухонного стола. Сдул пыль с граненого хозяйского стакана, открыл «белую». Налил — «Обновим владения» — Опрокинул, прислушался. Хреново.. Сел — налил — выпил. По жилам побежало тепло. Отпускает. Наполнил снова. Не спеша нарезал хлеб, колбасу, настрогал сальца, вытряхнул из пакета зеленый лук, открыл банку магазинских огурцов. Сосредоточился. Выдохнул. Выпил «с чувством, с толком, расстановкой». Ух! Хрустнул огурчиком. Хорошо! Налил. Выпил. Закусил основательнее, с аппетитом. Налил опять.. Жизнь определенно налаживалась.

4.

Прошло часа два. Бесстыдно опрокинутая, пустая бутылка валялась на разоренном столе. Другая недопитая, задумчиво стояла рядом. Смеркалось. К оставленному, как есть, салу, словно полосу препятствий огибая, разбросанный повсюду лук, короткими перебежками пробиралась мышь. «Яки десантница.. Дожили.. — Нервно думала она. — Того и гляди военный режим введут.. Толи дело мой Вася — расцвет демократии и плюрализм мнений!.. Эээх..» — Вздохнула ностальгически. Но движения не прекратила.

На заваленной тряпьем, продавленной не одним поколением жильцов, кровати, раскинулся новый хозяин. «Стояать! — Неожиданно скомандовал он. (Мышь замерла) — Слушай сююдаа!. Вашу мааать!.. Пошли все на…!.. — на какой-то момент смысл произносимого от мыши ускользнул, слова сыпались сплошь незнакомые, ее Вася таких не употреблял. — …А попец, что надо, но лютаяаа! как подросток.. ааа-я-б ее.. поучил!.» — хохотнул, булькнул и затих.

«Слава тебе господи!» — Выдохнула мышь. Наконец-то, она почувствовала себя, как дома. Без приключений добралась до сала. Попыталась оттащить шматок к краю стола — с прицелом в норку — про запас. Корячилась долго. Сдвинуть с места не смогла. «А, ладно! — Решила она — Но уж пожру-то сёдня от пуза!» Устроилась поудобней и мелко зачавкала.

5.

Как в бреду дошла до дома Талька. Заперлась на все засовы — неизвестно чего ждать от таких соседей. «Удружил дядя Вася..» Стиснула зубы. Молча, глотала слезы — не врагам наши слабости. Неистово словно заразу, смывала с лица грязь. И плакала, плакала… От боли, обиды. От боли больше. Мамины яблони.. Новые посадить можно. Но этих уже никогда не будет… «Милая моя мамочка..»

Это была мамина мечта — яблоневый сад. В прошлом году, огражденные защитными колышками, тоненькие трехлетки собрались было зацвести. Робко, один-два цветочка на каждом саженце. Но в первых числах мая неожиданно ударил ночной заморозок, и весь цвет опал. Талька расстроилась, рассердилась на погоду. А мама улыбнулась:

— Ну, уж в будущем-то году точно. — И тихо добавила, — дожить бы..

И, правда, этой весной все веточки до единой осыпал белоснежный цвет. С кремовой сердцевинкой — Медовая сладость, с нежно-розовой — Краса России, с золотистыми прожилками вдоль лепестка — Уральское наливное. Зацвели дружно, радостно. Можно даже сказать пышно. Заполнили ароматом сад, словно большие деревья! А всего-то высотой со школьников младших классов, и только один Башкирский красавец с младшеклассника акселерата. Как бы мама порадовалась, глядя на них!.. И как бы огорчилась сегодня..

«Убил, насовсем убил..»

Проплакала Талька остаток дня и всю ночь. Было ей горько, и жалко всего. И маму, и яблоньки, и себя, и эту нелепую, бессмысленную, несправедливую жизнь.. Перед глазами стояла грязная машина, полосующая мамин сад. По самому нежному.. Этого не могло, не должно было случиться. Но было. Случилось. От непоправимого внутри у Тальки сделалась пустота. Как казнь без вины.. Радости больше не будет никогда.

Наутро, нашла в себе силы выйти в сад. Добрела до места трагедии. На реке стоял туман. Воздух был влажным. Вязкая почва сохранила следы тяжелых колес. Талька вновь и вновь погибала с каждым вдавленным в землю саженцем. Оплакивала каждый погибший листочек. До полудня раскапывала, поднимала раненные стволики, высматривала уцелевшие почки. Те из них, что были ниже слома, могли еще выжить и, даст бог, прорости. Это значило, что яблонька, пусть покалеченная и кривенькая, имела шанс со временем цвести и плодоносить. Несколько таких почек Талька обнаружила. Это давало надежду. Почки могли оказаться и дичками. Без мамы, как разберешься? Она все знала о деревьях, травах и цветах. Но хоть бы и дички. Все равно память. Кое-что умела уже Талька. Обработала, подвязала к опорам, подающие хоть какие-то признаки жизни, яблоньки. Подкормила. Поговорила с каждой. Утешила, подбодрила. И их, и себя..

Оставалось только ждать. Год, два, три.. Сколько понадобиться. Лишь бы выжили.

Переодевшись в городское, Талька поспешила на дневную электричку. Сегодня ей предстояло еще одно неотложное дело.

6.

Восторженной девочкой уехала учиться из деревни в город Талькина мама. Да так и осела там — вышла замуж, родила дочь. Каждое лето Талька проводила в «старом» доме у бабушки. Позже его облюбовали и Талькины дети. Потом бабушки не стало. Спустя много лет, овдовев и выйдя на пенсию, мама вернулась в «родные Пенаты».

«Родовое имение» — лиственничый просторный пятистенок, чудом сохранившееся, вопреки всем потрясением времени, принадлежал семи поколениям их семьи. Талька любила этот дом и землю, и живущих рядом людей. Ее дети, объездившие полсвета, говорили, что лучшего отдыха, чем в родной деревеньке на берегу неторопливой реки быть не может. Эту общесемейную привязанность унаследовала и Талькина внучка. Невестка рассказывала, как впервые оказавшись на берегу далекого экзотического острова, четырехлетняя кроха негодовала: и солнце-то тут слишком жаркое, и море-то слишком соленое, и вообще, время зря потеряли, лучше бы в деревню поехали! Талька целиком и полностью разделяла внучкину убежденность, пользовалась малейшей возможностью побыть в деревне подольше.