Бесплатный фрагмент - Небо без границ

Бояться надо не смерти, а пустой жизни.

Бертольд Брехт

Часть 1

Глава 1

Я не хотела жить. Вот так, внезапно, очнувшись утром в своей огромной двуспальной кровати, посмотрев в окно, поняла, что все лишено смысла.

Цветочные шторы подрагивали, из щелей дул холодный ветер. «Надо заклеить окна, пока не наступил мороз», — такой была моя первая мысль после пробуждения. Белая густая пена растеклась повсюду, как будто кто-то открыл кран с мягким мороженым и долго-долго выдавливал его над городом. Выдавливал до тех пор, пока оно не залило город целиком, с домами и улицами, светофорами, телебашнями, памятниками и мостами.

Сквозь серые стекла автобуса, слегка забрызганные каплями дождя, виднелась череда многоэтажек. Я напялила очки — темные, конечно же, чтобы никто не мог посмотреть в глаза. Натянула на лоб шапку пониже. В голове пронеслось теплое, обогретое часовыми размышлениями слово «эвтаназия», и я решила, не откладывая в долгий ящик, поискать кое-что в интернете. Осторожно оглянувшись по сторонам, я обнаружила стоящую поодаль, чуть спереди, студентку с плеером. Сзади меня жевал жвачку молодой парень в оранжевой шапке, сбоку сидел седой старик, он держал в руках холщовую сумку.

«Какая разница? В таком облике меня все равно никто не узнает». Но сама мысль, что кто-то случайно заглянет через плечо и прочитает в телефоне, что я хочу убить себя, обожгла стыдом. «Переживаю, что подумают чужие люди. Вот бред!» — одернула себя я.

Я вбила в поисковике: «В каких странах разрешена эвтаназия?» Тут на меня вылилось столько всего! И психологическая помощь, и телефон доверия, и статьи о том, как помочь своему родственнику, страдающему от депрессии и намекающему на суицид. Ради интереса прочитала пару таких якобы успокаивающих колонок. «Ваш труп будет выглядеть не так красиво, как в кино. Подумайте, хотите ли вы, чтобы вас нашли в непристойном виде?»

Интересно: тот, кто это писал, совсем идиот? Он хоть раз в жизни чувствовал себя плохо? Плохо настолько, что не хочется жить? Если вы собираетесь покончить с собой, то вам плевать, в каком виде вас обнаружат. Я положила телефон в сумку. Читать дальше расхотелось.

Может, именно поэтому я никогда не обращалась к психологам. Мне кажется, их просто учат кивать с умным видом, только никто из них не в курсе, что происходит у человека в душе. Да и как вообще можно догадаться о том, что там творится?.. Такое можно лишь испытать на своей шкуре. Только тот, то побывал там, за чертой, которая отделяет депрессию от нормальной жизни, знает, каково это:

— Не хотеть ничего делать, развиваться, общаться, встречаться с людьми (потому что все бесполезно);

— Не хотеть вставать с утра, одеваться и краситься, а впоследствии идти на работу (чтобы что?);

— Не хотеть готовить суп, заваривать кофе, мыть полы (для чего?).

Если рассматривать процесс приготовления еды или уборки как нечто важное для кого-то, для человека из плоти и крови, который находится рядом с тобой, то да, с удовольствием начинаешь это делать для другого (и для себя тоже). А когда ты на белом свете абсолютно один, то какая разница, что на ужин, и сколько недель назад вытиралась пыль? Итак, по порядку…

Сколько себя помню, я никогда не жила одна. Сначала — с родителями, потом с законным мужем, потом с гражданским мужем, потом с ребенком. А вот так, как сейчас, совершенно одна — нет. Мои отношения с родителями были напряженными, и как только мне исполнилось шестнадцать, я начала искать работу. Для меня это была просто возможность не находиться с ними на одной территории.

Разумеется, вместо того, чтобы сбегать в работу, можно было бы переехать жить на съемную квартиру вместе с подругой, перевестись учиться в другой город. Но неожиданно подвернулось предложение: устроиться в службу доставки. После института я ехала на заработки, приходила домой затемно и без сил падала в кровать. Благодаря такому графику я рано почувствовала вкус собственных денег, а в качестве бонуса — абстрагировалась от семейных конфликтов.

Сначала я работала курьером, потом официанткой. Но это было счастливое время! Мне все нравилось. От родителей я сбежала под венец, как только мне только исполнилось 18, а моему мужу 20. Мы были еще совсем детьми, и даже толком не понимали, кто мы. По сути, два подростка избавились от опеки и родительского контроля и придумали себе любовь… Нам обоим хотелось независимости, мы мечтали оторваться от пуповины (каждый от своей) и начать жить самостоятельно. Все, в общем-то, сложилось удачно. Мы поженились, и вот тогда-то впервые испытали настоящий восторг: тот самый, когда носом чуешь запах свободы.

Да, с мужем мы были добрыми друзьями, но не могу сказать, что единомышленниками. А продержались вместе совсем недолго. Через три года я влюбилась в Кирилла, парня с работы, у нас закрутился роман. В то время муж вел себя достаточно черство, совершенно перестал понимать меня, и превратился в строгого и равнодушного человека. Я только и делала, что постоянно плакала, пока не нашла утешение у коллеги. Сначала Кирилл просто выслушивал меня, поддерживал, а потом у нас вспыхнули чувства.

Мне нравилось в нем все: то, что он непредсказуем, любит жизнь, то, что он интересный собеседник, мы подолгу и с удовольствием разговаривали на разные темы… Иногда мне казалось, что наше общение — это как секс, только ближе. Нечто сакральное. То, что доступно далеко не всем. У нас с первых минут возникло какое-то интуитивное понимание друг друга и абсолютное доверие, которое ничем не разрушить. Как показывает практика, в любых отношениях сложностей не избежать, но когда встречаешь уникального человека, то прощаешь многое.

В то самое время у моего мужа, который работал в своем маленьком ИП торговым представителем, возникли перебои с поставками, он оказался в плачевном финансовом положении. Я начала выпивать по вечерам, сначала редко, а потом ежедневно, муж стал приходить домой позже и позже. Из-за отсутствия денег мы ссорились. Думаю, мой супруг точно так же нуждался в человеческой теплоте и поддержке, как и я. Однако я не понимала, что ему нужно и, разумеется, ничего не могла ему дать. Отношения не выдержали кризисов, и наши пути разошлись.

Только сейчас я поняла, чтобы выдержать трудности, нужно, прежде всего, иметь сам факт отношений — а у нас его и не было. А что вместо них? Какой-то детский восторг и завышенные ожидания. Чтобы строить семейную жизнь, надо до нее дорасти (не только выпирающими частями тела, но и мозгами). А когда тебе всего 18 — решают не мозги, а гормоны… Скандалы вспыхивали на ровном месте. Я боялась драк и побоев, но и чувство обиды было невыносимое, и мне казалось, что еще чуть-чуть, сорвусь и поколочу его.

Однажды я собрала свои вещи и ушла ночевать к Кириллу. Он, в свою очередь, окончательно убедившись, что я в браке несчастна, настоял, чтобы подала на развод. И это было правильное решение: мы с Кириллом прожили вместе пять лет, и все эти пять лет мы были безумно счастливы… Пока не родилась Наташа.

Кирилл казался мне идеальным, только я не замечала очевидных вещей. Например, что за его непредсказуемостью скрывается ненадежность. Что за его жизнелюбием скрывается махровый эгоизм. Кроме того, факт остается фактом: кто много говорит, тот мало делает.

Если мы собирались в гости, то Кирилл запросто мог исчезнуть без объяснения причин. (Когда мои родители ссорились, папа тоже так делал: уходил за хлебом и возвращался через три дня). Иногда я думала, что кто-то наверху надо мной издевается, раз события детства повторяются с такой точностью, и не раз вспоминала одну историю.

Когда я была маленькой, мне было лет семь, мама ушла из дома по делам, а папа готовил мясо. Уж не знаю, почему так получилось — он редко проявлял инициативу в кулинарных вопросах. Проблема заключалась в том, что он забыл налить на сковороду масло, отбивные превратились в угли, а квартира пахла гарью недели три.

— Почему ты не вернулся на кухню, и не выключил газ, как только почувствовал запах? — мама, прикладывая мокрый платок к носу, пыталась расследовать ход событий. Дышать было невозможно, от дыма слезились глаза. — Ну как так можно?

— Да я телевизор смотрел, а дверь на кухню закрыл.

В этом был весь папа — и добавить нечего. Угли со сковородки отдирали мы с мамой вдвоем, и на это ушла куча времени. В итоге сковородку пришлось выбросить, а папа в зале смотрел телевизор как ни в чем не бывало. С того дня мама старалась готовить сама, и я очень хорошо понимала, почему.

Однажды мы с Кириллом ждали гостей на Новый год, я отправилась в душ, предварительно переделав все дела. Осталось проследить за духовкой, и это я поручила Кириллу. Кажется, я плескалась в ванной целый час, а то и больше, зная, что при любом раскладе с нашим мясом будет все в порядке, ведь на часах есть таймер.

Когда вышла, то обнаружила спящего на диване Кирилла, окутанного клубами черного дыма, который валит из духовки. Мы потом долго смеялись, однако сам факт, что все повторяется в точности как в детстве, оставил меня в недоумении.

Дальше было еще «веселее». Возвращаясь в прошлое, шаг за шагом, я так и не могу сказать, когда именно все началось. Как-то раз мои родители отмечали годовщину свадьбы. Мы с Кириллом к тому моменту несколько лет жили гражданским браком. В гостях должна была собраться большая компания, ждали и друзей, и родственников. Я вызвалась приготовить пирог с курицей и грибами, а еще испечь торт, чтобы немного разгрузить маму. Вечером я полтора часа ждала Кирилла на пороге с пакетами еды, с накрученными волосами, в красивом платье. Но он словно исчез с лица земли и выключил телефон. Мне приходилось постоянно звонить родственникам и извиняться, что само по себе унизительно.

— Мама, прости, ради бога. Кирилл вне зоны доступа, — сообщала я каждые 20—30 минут по телефону.

— Мы ждем, садиться не будем.

— Хорошо.

Потом снова:

— Мама, его все нет. Садитесь за стол, не ждите.

— Может, ты приедешь на такси?

— Да нет, я подожду еще немного.

— Хорошо, мы тоже подождем.

Потом еще раз:

— Мама, ну я не знаю, что случилось, у него выключен телефон.

— Доченька, ну фиг с ним, бери такси и приезжай.

— Ладно.

В эту секунду я услышала, как проворачивается ключ в двери. Настроение окончательно испортилось. Кирилл явился с невозмутимым видом, одетый в шорты и майку, выпачканную машинным маслом, и отправился купаться. Поражало то, что он никогда не просил прощения за свое поведение. Для него это были обычные бытовые моменты, а я считала, что он не уважает меня, раз не предупреждает об опоздании. Кроме того, мы подводили других людей, что само по себе ненормально.

Справедливости ради отмечу, что приятных моментов в памяти осталось тоже много. Кирилл умел удивлять, и самые неожиданные сюрпризы, самые потрясающие подарки я получала именно от него. Это так здорово, когда мужчина покупает тебе только лучшую одежду, шикарные цветы, роскошные украшения.

Однако со временем «конфетно-букетный» период наших отношений закончился, и я увидела, как тщательно он выбирает вещи и аксессуары для себя, как много тратит общих денег на свой имидж, отодвигая мои потребности «на потом». В семейном бюджете образовалась огромная дыра, но Кирилла это, мягко говоря, не беспокоило. По правде говоря, в тот момент он уже списал меня со счетов: я сидела в декрете, а значит, нет смысла вкладываться в мои наряды, их все равно некому показывать. Просто я тогда до этого не додумалась.

Дальше было еще «веселее». Как-то раз мы собирались на свадьбу к друзьям, Кирилл вычистил под ноль общую кассу и купил себе костюм-тройку, зато я пошла в старом платье, которому было четыре года. Я успокаивала себя тем, что носила его всего лишь раз, от силы два, а у Кирилла это первый костюм — так пусть человек порадуется. Но осадок остался.

Вдруг как будто оглушило и стало не по себе. Меня впервые посетила мысль, что Кирилл перестал обращать на меня внимание как на женщину, он больше не испытывает потребности делать для меня что-то хорошее, зато все больше балует себя, и все это входит в привычку. Застенчивость не позволяла мне высказывать эти мысли вслух, так как я боялась испортить отношения.

А про наши с Кириллом разговоры можно было написать целую поэму. Мы так увлекательно беседовали! В его лице я встретила единственного мужчину, который слушал и понимал меня. Его интересовали мои мысли и рассуждения, что само по себе удивляло и восхищало. Но чем больше он бросал на ветер красивых слов и пустых обещаний, тем меньше что-то менялось в нашей жизни.

Помню, как осенним вечером мы пили вино и смотрели фильм. Это была драма «Во все тяжкое» с Джонни Деппом. За окном шумел ветер, и деревья стучали ветками в окно.

— Как ты думаешь: что будет с нами года через три? — спросила я.

— Почему три?

— Не знаю… Так, просто.

— Поедем в Эмираты, а еще… Поженимся, наверное.

У меня уже слегка закружилась голова, и развязался язык.

— Так ты что, правда этого хочешь?

— Да, ты знаешь, — с жаром выпалил Кирилл, — я всегда хотел и хочу. Я такой человек, для меня семья — это все. Это самое главное. Просто… Когда мы ссоримся, то я не знаю… Я начинаю сомневаться.

— В чем?

— В нас, что у нас все получится.

— Но ты сам-то точно знаешь, что ты хочешь?

— Думаю, да…

— Мне кажется, иногда надо просто делать. Брать и делать.

Кирилл замолчал. Началось кино, и он увеличил громкость. Мы еще долго сидели, обнявшись, пока не началась реклама. Потом он поставил видео на беззвучный и спросил:

— Хорошо. А как ты сама видишь наше будущее?

— Счастливым, разумеется, в Эмиратах и с кольцом на пальце, — ответила я и чмокнула его в щеку.

— А если бы сегодня был твой последний день, что бы ты сделала? — задал вопрос Кирилл, отпивая вино из бокала.

— О! Даже не знаю. Дай подумать. Я бы позвонила всем, кто мне насолил, и послала бы их к черту! А еще — прыгнула с парашютом.

— А я бы занялся любовью… Иди сюда.

Мы целуемся под шум дождя, Кирилл гладит мою шею, и в этот момент я понимаю, что готова ему простить все: опоздания, его трусливый характер, его безответственность — потому что я его люблю. И точка.

— Я буду тебя любить всегда, — произношу я. — Даже когда ты станешь седым стариком, кривым и косым, и будешь ворчать с утра до ночи и ходить с палкой.

— А я буду любить тебя. Всегда, — отвечает Кирилл. — Даже когда ты родишь пятнадцать детей и станешь толстой, будешь весить двести килограмм, и твои волосы будут похожи на птичье гнездо.

— Вот уж спасибо! — смеюсь я.

— Правда-правда!

Глава 2

Спустя два, три, потом четыре года ситуация так и не изменилась. Кирилл вечно сомневался: то в себе, то во мне, то в нас. И пускай любому постороннему человеку было очевидно, что в нашем союзе я люблю Кирилла гораздо больше, чем он меня, ему все равно чего-то не хватало. Речь о путешествии в Арабские Эмираты уже не заходила, как и о свадьбе. Мне казалось, если я стану лучше, Кирилл заметит мои старания, оценит по достоинству мою заботу и любовь, то все-таки решится сделать предложение. Но вместо этого он просто исчез.

Дочку хотела я, а мой любимый мужчина, который так и не стал официально моим супругом, отговаривал меня от рождения ребенка. Когда я забеременела, то была на седьмом небе от счастья. Оказалось, мою радость Кирилл не разделяет.

— Это такая ответственность! — причитал он.

— Да, ну и что? Я же тебя люблю.

— Да и я тоже. Но пойми, мы еще слишком молоды. Что мы можем дать этому ребенку? Мы сами жизни не знаем, а чему его научим?

— Ты прав. Но раз ребенок пришел в нашу жизнь именно сейчас, значит, будем восполнять пробелы в знаниях и учиться этому. И давать эти знания ребенку. Все же не случайно, ты понимаешь…

— Да знаю, знаю! — Кирилл измерял комнату шагами и хватался за голову. — Ты даже не представляешь, каково это для мужчины, понимать, что ты ничего не можешь дать этому ребенку. Это такие затраты! Это образование! Это куча всего.

— Мне тоже страшно. Но я буду рожать.

— Ты уверена? А что скажут твои родители?

— Да мне без разницы. И мама, кстати, рада. А папе я еще не позвонила.

— Может, надо обследоваться? Мы пили алкоголь, мы не планировали все это, — Кирилл взмахнул руками. — Даже анализы не сдавали… Может, у нас инфекция, и тебе нельзя рожать?

— В любом случае я пойду к врачу и обследуюсь, — ответила я.

После сдачи анализов обнаружилось, что я совершенно здорова, о чем и сообщила Кириллу.

— Может, все-таки не будем торопиться, Марго: ведь мы так молоды.

— Я уже сдала все анализы, и я здорова. Показаний для прерывания беременности нет.

— Но я не хочу этого ребенка! И вообще, я тебя об этом не просил!

— В смысле? О чем?

— О ребенке.

— То есть ты хочешь сказать, что я сама его себе взяла и сделала? А ты тут ни при чем?

— Нет, конечно. Я просто в шоке. Я не готов. Пока еще не поздно, пойди и закажи таблетку, я узнавал, теперь так можно…

Однако я была несгибаема, как сталь. Он предал меня! Теперь по ночам я рыдала в подушку, думая о том, что раз он способен произнести вслух такие страшные слова, значит, он меня не любит.

Первый год жизни ребенка выдался непростым для нас обоих. От недосыпа я превратилась в оголенный нерв, Кирилл постоянно где-то пропадал, а помогать нам было особо некому. Все бабушки и дедушки, хоть и пенсионного возраста, по-прежнему работали, вдобавок жили мы территориально в отрыве от родственников.

Помню, кто-то приезжал на час: то мама, то папа, то свекровь, и мне удавалось немного вздремнуть, за что я была им бесконечно благодарна. Отношения с Кириллом стали портиться. Мне хотелось ласки, тепла и внимания, хотя бы просто человеческих объятий, или чтобы он меня выслушал, не осуждая. Но когда он приходил с работы, на меня обрушивался шквал критики.

— Это что такое? — указывал он пальцем на плиту.

Пристально рассмотрев белую поверхность, я обнаружила небольшое пятнышко размером с точку.

— Я помыла плиту.

— Не домыла. Видишь?

— Вижу.

— Надо вытереть.

— Хорошо.

Почему-то мне не приходило в голову сказать, что если его что-то не устраивает, то пусть перемывает плиту сам. Ведь я приготовила обед к его приходу и все за собой убрала, осталась лишь маленькая черная точка. Через некоторое время он снова находил, к чему придраться.

— Чем это у нас пахнет?

— Я суп сварила.

— Из чего это? — спрашивал он, наморщив нос.

— Из рыбы.

— Не люблю такое.

— А у нас ничего другого нет.

— Ладно, наливай.

Кирилл долго осматривал тарелку с дымящейся ухой и осторожно пробовал.

— Похоже на похлебку.

— Ну, спасибо.

— На вкус — дерьмо, но есть можно.

— Тогда не ешь, — обиженно отвечала я и отворачивалась.

— Ты что? Я же пошутил. Это из фильма. Знаешь, так говорят…

— Нет, не знаю.

С его слов, у меня постоянно было «не такое» настроение.

— Не кисни, — говорил он, когда я встречала его с работы с «не таким» лицом. На меня тут же выливался ушат грязи. — На обиженных воду возят. Это твои обидки, вот и сиди в них. Это ко мне отношения не имеет.

Со временем я начала бояться сказать что-либо вслух и замкнулась в себе. Справедливости ради добавлю, что в тот период как женщина я мало чем могла ему угодить. И я сейчас даже не об интимной стороне отношений, а о том, что пишут в популярных блогах. Если верить написанному, следовало просто взять и в одночасье превратиться в хозяйку мечты, которая транслирует созидательную энергию, у которой дома всегда тепло и уютно: она и встретит, и улыбнется, и выслушает, и приголубит. Но у меня не оставалось на это сил.

Когда сам в чем-то очень сильно нуждаешься, то не можешь дать это другим: ни о какой эмоциональной или какой-либо другой поддержке с моей стороны не шло и речи. Внутри меня жила своей жизнью, раскалялась и полыхала огненная пустыня. Так я ощущала в своем теле обиду. И чем больше я ждала от Кирилла какого-то элементарного сочувствия, тем более грубым и жестоким он становился. Я не знала, что с этим делать. Мне казалось, что я как-то справлюсь, и все наладится, но, видимо, моих стараний было недостаточно.

Ненадежность Кирилла теперь душила меня, отнимала все силы, а я не могла и рта раскрыть, чтобы высказаться в свою защиту. Он постоянно нарушал обещания, у нас скопились дикие долги за коммунальные услуги. Если мы договаривались, что хотя бы два вечера в неделю он будет проводить с ребенком, чтобы я могла нормально искупаться, убрать в квартире и сделать основные дела, то в последний момент обязательно находились причины, по которым он не являлся домой.

— Ты же помнишь, сегодня вторник, — напоминала я с утра, — мне надо в ателье отдать пальто, ты придешь в шесть?

— Помню, — отвечал Кирилл и уходил на работу.

Наступал вечер, но в 18:00 никто не звонил в дверь. Возраст Наташи не позволял ее везти через весь город, пусть даже на коляске, в ателье. Да и не стоило оно того, таких мучений… Одно дело — быстро и налегке, а другое дело — с младенцем по автобусам. Я рассчитывала на Кирилла, потому что мне больше опереться было не на кого.

К тому же я стеснялась попросить помощи у своих или его родителей, хотя полагаю, что зря. Наверное, кто-то из них приехал бы разок. Теоретически я могла позвонить своей подруге Кристине, но она тоже жила далеко, и я не решалась беспокоить ее по такому поводу — неудобно… Мы общались с ней по телефону, обсуждали текущие дела без подробностей, и она меня поддерживала, как могла.

Набрала номер Кирилла, и где-то через пятнадцать гудков он снял трубку:

— Алло…

— Уже шесть, ты приедешь?

— Да, но чуть позже, дела навалились.

— Хорошо.

Он приезжал ближе к 21:00, как обычно. Не извинялся. Осторожно, стараясь не обидеть Кирилла, я пыталась договориться с ним на другой день.

— У нас вторник и пятница — твои вечера, давай я позвоню в ателье, и если они в пятницу работают, то я тогда в пятницу пальто отвезу. Хорошо?

— Давай, ага.

Затем наступал вечер пятницы, и все повторялось в точности как во вторник. В итоге за два месяца ни разу Кирилл не пришел вовремя, в лучшем случае он появлялся в девять или в десять вечера. В конце концов, я плюнула на все и перестала его спрашивать про «папины вечера», делая вид, что ничего не произошло. Я достала из кладовки старое пальто и стала ходить на прогулку в нем. Новое не подшитое осталось лежать в шкафу, а разговор с Кириллом был исчерпан.

Больше всего меня возмущало то, что Кирилл спит до обеда, уходит на работу, когда вздумается, и приходит, когда хочет. Его самодисциплина оставляла желать лучшего. Я вставала с ребенком в шесть утра — разумеется, не по своей воле, у дочки был такой режим. Наташа спала прерывисто и беспокойно, поэтому по ночам я не могла нормально отдохнуть. Казалось, Кирилл выстроил весь свой распорядок дня так, чтобы нас с дочкой как можно меньше видеть.

Как-то раз, сидя на кухне, мы пили чай, рядом на полу играла Наташа, она лепетала тихим детским голосом:

— Па-па, па-па… Кась-ка ля-ля.

— Покорми куклу, видишь, дочка просит, — вмешалась я.

Кирилл нехотя протянул ребенку пластмассовую тарелку и уставился в телевизор. Показывали зарубежные клипы по MTV, Бритни Спирс в пилотке изображала роль стюардессы. Хотелось плакать. Вдруг на меня что-то нашло, и я решила поделиться своими переживаниями, как оказалось, зря:

— Ты не представляешь, как я по тебе скучаю. Мне так не хватает тебя, наших разговоров. Как в старые добрые времена…

— Ты же видишь, я все время работаю, — как-то безразлично ответил Кирилл, как будто здесь сидит его клон, а он настоящий находится где-то на другой планете.

Я всегда считала, что самораскрытие — это шаг навстречу, и надеялась, что Кирилл тоже поговорит со мной и оттает. Однако спустя время до меня дошло, что многие люди воспринимают это как манипуляцию, и чем искреннее и чем уязвимее ты перед ними, тем холоднее они ведут себя в ответ.

— Но наших разговоров больше нет. Я так любила с тобой говорить обо всем…

— Мне некогда этим заниматься. Не ной.

От этого «не ной» становилось только хуже.

Все то долгое время, пока находилась в декрете, я чувствовала себя отрезанной от мира и бесконечно одинокой. Меня спасало лишь общение с дочкой. Я пела ей колыбельные, читала сказки, и пусть она еще слишком мала, чтобы понять их смысл, мое сердце подсказывало, что Наташа все чувствует. Когда я прикасалась к ее нежным щечкам, когда смотрела в ее огромные красивые глаза, обрамленные длинными ресницами, мне даже с трудом верилось, что это чудо — мой ребенок, настолько она была прекрасна и восхитительна. Крошечные розовые ручки крепко сжимали мой указательный палец, а я в этот момент ощущала себя самой счастливой мамой на свете. Светлые пушистые волосы Наташи пахли молоком. Я брала ее на руки и подолгу, часами, бродила по квартире туда-сюда, целуя в макушку: так она лучше засыпала.

Может, я бы как-то легче переносила отсутствие Кирилла, если бы у нас от его бесконечной работы появлялись хоть какие-то деньги. Но мы с трудом сводили концы с концами. Нам хватало на оплату съемной квартиры и на продукты — по минимуму, зато все, что можно было оплатить потом, мы не оплачивали. За полгода скопилась куча квитанций, и если за неуплату аренды нас могли выставить из дома, то за долги по счетчикам — нет. От этого я постоянно пребывала в состоянии паники и ужаса, однако Кирилл сохранял невозмутимость и обещал все наладить.

Когда Наташе исполнился год и два месяца, Кирилл ни с того ни с сего стал вести себя спокойно, прекратились всяческие придирки, которые настолько прочно вошли в обиход, что практически казались нормой. Критика в мой адрес тоже полностью исчезла, и я не понимала, что происходит. «Может, у нас начинается белая полоса?» — спрашивала я себя, глядя по ночам на спящего Кирилла, рассматривая в свете торшера его профиль. Но внутренний голос молчал. Интуиция перестала отвечать мне: скажем так, я ничего не чувствовала сердцем.

Утром Кирилл просыпался и шел завтракать, я наливала чай, ставила перед ним тарелку с едой и садилась рядом. Глядя в его холодные пустые глаза, я понимала, что эта душа сейчас от меня очень далеко. Не стоит ждать от него прежней теплоты, нет повода себя обнадеживать. И нет смысла утешать себя пустыми и беспочвенными мечтами о счастливом будущем.

Однако я не могла понять причин происходящего. Теперь Кирилл приходил все позже и позже, он объяснял свои задержки новыми обязанностями на работе, потом спал по полдня и снова уходил до глубокой ночи. Мы практически не пересекались в своих биоритмах. «Пляски с бубном» до рассвета привели к тому, что днем я чувствовала себя как зомби. Кирилл продолжал жить так, как ему удобно, оставаясь равнодушным к моим просьбам быть со мной поласковее.

Отношение Кирилла к Наташе тоже оставляло желать лучшего — я не видела в нем проявления трепетной любви к ребенку, но сначала объясняла это тем, что дочка еще маленькая, и ему страшно взять ее на руки, чтобы не выронить. Потом я надеялась, что все немного наладится, когда Наташа подрастет: ему станет интересно с ней играть, гулять, учить ее строить пирамиды из кубиков или катать на качелях.

Но вместо этого он собрал вещи и ушел. Мы не были расписаны, а в графе «отец» в свидетельстве о рождении значилось имя родного человека, самого близкого на свете, ставшего в один миг чужим.

Глава 3

Вскоре у Наташи наладился ночной сон, и я смогла брать подработку: считала сметы и делала чертежи. Я приложила все усилия для того, чтобы выжить, а эмоции сжала в тугой узел и спрятала где-то внутри. Даже не плакала. Слезы не шли.

Потом Наташа пошла в детский сад, и здесь тоже особых проблем не было, кроме редких простуд: она быстро привыкла к коллективу, ей нравились воспитатели. Дочка хорошо сходилась с детьми, любила играть вместе с ними, и я радовалась. Мы жили спокойно, по вечерам смотрели мультики и делали поделки. Я развесила на стене аппликации, вырезанные из цветной бумаги: бабочек, птиц, Деда Мороза с ватной бородой и ежиков из каштановых скорлупок. Наташе нравилось размазывать пластилин по картону и приклеивать к нему украшения. Так появилось пластилиновое море с настоящими речными ракушками, блестками и бисером.

Под Новый Год мы шили с Наташей игрушки: котов и зайцев из перчаток, снеговиков из носочков, делали елочные шары из фетра, вырезали из бумаги огромные объемные снежинки. От развешанных под потолком гирлянд внутри зарождалось ощущение, что скоро случится чудо. Наташа ждала волшебства, а я вместе с ней: «Вдруг ее папа вернется?»

Когда ей исполнилось года три, она вдруг огорошила меня, придя из садика:

— Мама, а где папа?

Мы только зашли в квартиру. На улице снег валил хлопьями, и моя шапка вся была белой. Собираясь с мыслями, я долго отряхивала ее, а потом произнесла:

— У каждого ребенка есть и папа, и мама. Иначе бы ребенок не смог родиться на свет. Но в жизни бывает так, малыш… Что два взрослых, папа и мама, не могут вместе жить. Понимаешь?

Наташа смотрела на меня своими умными глазками и слушала очень внимательно.

— Они не могут вместе жить… Потому что они ругаются. И тогда, чтобы больше не ругаться, они разъезжаются по разным домам.

— Так мой папа в другом домике, да?

— Да, — ответила я, присев на корточки и погладив Наташу по румяной щеке.

— И он не придет?

— Думаю, что нет.

— Ну, ладно.

— Давай, иди сюда, — я расстегнула курточку и размотала Наташин шарф, — беги, мой ручки. Будем ужинать.

Мы сели за стол, я подогрела гречку с сосисками и налила чай. Дочка была очень избирательна в еде, зато я точно знала, чем можно накормить моего ребенка в любое время дня и ночи. Кроме макарон, гречки, сосисок и вареной колбасы она ничего не признавала.

— А это что значит, у меня теперь будет другой папа? — спросила Наташа, увлеченно поглощая содержимое тарелки.

— Да нет, ну что ты, — ответила я.

— А у Вики есть новый папа, — выпалила она.

— Ну, в семьях бывает по-разному.

— А это плохо?

— Наверное, нет, — задумчиво произнесла я, глядя в окно.

Снег внезапно прекратился, свет фонарей отражался от земли, создавая желто-оранжевое сияние. Пушистые ветви деревьев касались нашего кухонного окна, и на секунду показалось, что мы с Наташей находимся в сказочном мире. В маленькой избушке посреди дремучего леса, где вокруг лишь белая оглушительная тишина, дует ветер, и нет никого, только ходят волшебные животные, говорящие человеческим голосом. Жаль, что в сказках все заканчивается хорошо, а в жизни — совсем наоборот.

Наташа росла необыкновенно умной и талантливой девочкой. Чем старше она становилась, тем отчетливее в ней проявлялись черты Кирилла. То же обаяние, та же находчивость, та же смекалка и тот же шкодный характер.

Мы с ней много дурачились: наряжались в сказочных персонажей, раскрашивали акварелью лицо и ходили так по дому, пугали друг друга страшилками, сочиняли небылицы. Наташа очень любила, когда я заворачивала ее в простыню и делала из нее «чебурек», «шаурму» или «пельмень».

— А теперь ешь меня! — командовала она, и я с хохотом набрасывалась на нее, в шутку кусая.

Потом все изменилось. Наташа пошла в первый класс, и со мной вдруг что-то стало происходить. Замкнувшись в себе, я ушла в работу. Как ни старалась, я больше не могла себя заставить веселиться с дочкой, хотя она меня об этом просила. Иногда мне приходилось идти ей навстречу, но Наташа, видя мое настроение, сама отказывалась. Я только радовалась возможности заняться чем-то другим. По правде говоря, я всегда считала, что играть с ребенком через силу — это неправильно.

Почему-то мне не приходило в голову, что Наташа нуждается в наших играх, обнимашках, догонялках; нуждается в теплой, ласковой и смешной маме, которая куда-то пропала, а на смену ей пришла скучная тетка, сидящая за компьютером, которая почти не улыбается.

Что касается работы, то я стремилась объять необъятное и погрузилась в процесс с головой. После 9-часового дня в офисе я считала проекты под заказ и делала «шабашки» (за них хорошо платили — дополнительные деньги, которые были нам с дочкой очень нужны). В стране начался кризис, цены на продукты выросли, как и тарифы за коммунальные платежи. Подорожали вещи и игрушки. Мне хотелось, чтобы мы с Наташей каждый год ездили отдыхать, и делала для этого все возможное.

Но только сейчас поняла одну вещь: а разве так нужны были эти чертовы деньги? Может, любовь и внимание важнее, чем дома для «Барби», заводные плюшевые собачки и склад кукол? Нырнув с головой в депрессию, я, сама того не понимая, нанесла своему ребенку страшную травму. Просто бросила ее, точно так же, как ее отец несколько лет назад.

От внутренней пустоты, от ощущения бессмысленности жизни я уходила в другой мир. Сметы и чертежи спасали от гнетущего ощущения, что все самое лучшее осталось позади, и ждать больше нечего. Так я превратилась в маму-робота, не снимающую очки и сидящую по ночам за своими расчетами. Я и не заметила, как моя дочь из нежной и трогательной девочки превратилась в подростка, который остро реагирует на замечания, не признает никаких указаний и замыкается в себе, как ежик, чуть что не так.

Может, Наташе просто хотелось со мной поговорить? Чтобы я не читала ей лекции, не учила ее, как правильно жить, чтобы я просто ее слушала… Проблема была в том, что мне самой ничего не хотелось. В конце рабочего дня каждая клеточка моего тела безмолвно орала от бессилия. Я ложилась на диван, уставившись в потолок, и упивалась своим состоянием. Странно, но в эти минуты я испытывала какое-то болезненное удовлетворение — хвалила себя за то, что еще один сложный день позади, и за то, что иду спать с чистой совестью, ведь у меня не осталось незавершенных дел. Только сейчас я поняла, как это было глупо: работать на износ, чтобы дать лучшее ребенку, а в этот момент потерять с ним связь. И самое главное, моя дочь меня об этом не просила.

Наташа никогда не жаловалась: ни на еду, ни на одежду, ни на игрушки, которые я ей дарила. Выходит, это я сама так решила, что должна ей покупать только все самое лучшее. Но вместо этого я сделала самое худшее… Как можно было так все испортить, причем окончательно и бесповоротно, раз и навсегда? Именно поэтому я и не хотела жить.

Теперь, когда мимо автобусных стекол пролетали серые многоэтажки, а я мечтала о самоубийстве, мои внутренние песочные часы отсчитывали последнее отведенное время. Сама мысль о том, что существует некое решение, которое универсально и гарантированно избавит меня от всех проблем, успокаивала, и если можно так выразиться, внушала надежду. Это был не призрачный, тающий, как дым, образ надежды на то, что «все будет хорошо», как в рождественском сентиментальном кино. Это реальный шанс все прекратить, а значит, мне не придется это проживать снова и снова, каждый день.

Под загадочным словом «это» я подразумевала все сразу: чувство своей ничтожности, бесполезности существования и отсутствие хоть малейшей веры в то, что в моей жизни все станет так же, как у нормальных людей. Может, поэтому я ни с кем не делилась своими чувствами. Тошнота подкатывала к горлу каждый раз, когда я слышала «все обязательно наладится». Это самое глупое пожелание из всех возможных — так говорят только те, кому вы не нужны.

Видимо, своим категоричным подходом к оказанию моральной поддержки я и отталкивала всех вокруг. Со временем люди стали держаться от меня подальше, а я восприняла эту новость с восторгом и облегчением: надо же, какое счастье! Теперь-то точно не нужно будет притворяться, что мне с вами интересно.

Итак… Если я не состоялась как жена, не состоялась, как мать, и, откровенно говоря, дочь из меня тоже отвратительная, а вдобавок, как выяснилось, дружить и общаться с людьми тоже я не умею, то что мне еще остается, кроме как завершить свой жизненный путь?

Эти мысли приходили в голову все чаще. По утрам, когда я чистила зубы и смотрела в запотевшее зеркало. По вечерам, когда я стояла под струями горячего душа, уставившись в одну точку, как мумия. По ночам, когда я закрывала глаза и пыталась уснуть, подолгу ворочаясь в кровати и не находя себе места. Парадокс заключался в том, что я уже давно все понимала, только сделать ничего не могла. «Мне нет места на этой Земле», — именно так я бы ответила, если бы перед смертью меня спросили, почему не хочу жить.

Заворачиваясь в кокон из одеяла, стуча зубами от холода и подолгу глядя в темный потолок, я многократно повторяла одну и ту же фразу: «Я ничего не могу изменить». В каком-то древнем философском учении было написано: «Ничто так сильно не разрушает человека, как продолжительное бездействие». Кажется, это сказал Аристотель. «Бездействие меня разрушает, поэтому я принимаю на себя ответственность за принятое решение. Человек не в силах переделать свое прошлое. И я не могу вернуть тех, кого люблю, поэтому все лишено смысла», — с такими выводами я засыпала.

Вычеркивая из жизни еще один бесполезный день, я испытывала какое-то мазохистическое удовлетворение — просто потому, что он заканчивался. Зная, что с утра все повторится: суета, бессмысленность, отрешенность от мира и разъедающее изнутри чувство одиночества, я ждала вечеров с большим нетерпением. После вечера наступит ночь, а значит, я усну и не буду взаимодействовать с этим миром. Я спрашивала себя: «Как долго? Сколько еще нужно времени, чтобы довести начатое до конца?»

Единственным человеком, с которым у меня сохранилась хоть какая-то теплая связь, была институтская подруга Кристина. Однако специфика нашего общения не предполагала откровенных разговоров. Кристина, как и я, славилась своей замкнутостью и ранимостью, что-то мешало мне раскрыться перед ней, но от этого я не переставала считать ее близким человеком. Мы не так уж и много знали друг о друге, но как-то интуитивно чувствовали и понимали друг друга с полуслова — видимо, в силу нашей внутренней схожести.

Разумеется, ни о каких суицидальных мыслях я не решалась с ней поговорить. Мне даже не приходило в голову, что вместо осуждения или банального «все будет хорошо» я могу услышать от подруги ценный совет — например, о том, что следует посетить психиатра. Вопреки здравому смыслу я избегала таких тем, как будто берегла себя от чего-то, хотя теперь понимаю, что медленно рыла себе яму.

Конечно, о расставании с Кириллом Кристина знала все, но я осмелилась поведать ей эту историю лишь спустя некоторое время. Кристина переживала за меня как-то по-своему, рукоплескание от негодования и громкие фразы — это не про нее. Но я почему-то верила в искренность того, что она говорит. Для меня это был важен сам факт, что она просто могла меня выслушать.

Вспомнился день, когда я приехала к ней в гости. Редкое событие: ее муж как раз накануне уехал в командировку, а маленькая Наташа осталась у бабушки с дедушкой. Наши отношения с Кириллом закончились примерно год назад. Родителям я оставила ряд инструкций: что делать с ребенком, чем кормить, когда купать, во сколько укладывать спать. Затем прихватила в местном супермаркете торт и бутылку сухого белого вина и села в такси. Пока я ехала в машине, мысленно прокручивала в голове все то, что хотела рассказать подруге.

Мы с Кириллом расстались, а я все еще чувствовала его присутствие рядом. Я все время представляла, что он ходит у меня по комнатам, вот сейчас он откроет дверь и выйдет из ванной, мы сядем за стол и будем ужинать. Я видела его во сне почти каждую ночь. Мне казалось, что я схожу с ума, и надеялась, что встреча с Кристиной расставит все по местам, или она даст мне мудрый совет.

— Привет, дорогая, — произнесла подруга, открывая мне дверь.

— Привет! Как давно мы не виделись!

Мы сели в зале, расположившись в двух уютных креслах рядом с журнальным столиком. Я разрезала торт, а хозяйка квартиры расставила чашки для кофе и бокалы.

— Что-то на тебе лица нет, — сказала Кристина, наливая вино.

— Да. Ты права. У меня кое-что происходит… Я хотела посоветоваться.

— Что-то с ребенком?

— Нет. Со мной.

Я помолчала, потом встала и подошла к окну, отпила глоток вина и села обратно.

— У тебя когда-нибудь было состояние, как будто ты сходишь с ума? Крыша едет?

— Ну, не знаю. Было на соревнованиях.

— А как у тебя было?

— Когда сильно волнуешься, ты как бы вылетаешь из тела. И смотришь на себя со стороны… Вот представь… Как будто ты поднимаешься метра на полтора вверх и впервые в жизни видишь этого человека, то есть себя. Вот это шиза настоящая! Я тогда подумала, ну все, заберут в «Ковалевку». И бегущая строка такая: «Василькова Кристина Валерьевна, 1984 года рождения, кандидат в мастера спорта… Бла-бла-бла». Нам потом врач объяснил, что это деперсонализация. Симптом сильного стресса.

— Нет, у меня хуже.

Кристина в ожидании продолжения уставилась на меня, округлив глаза. Синий шелковый халат очень шел ей, он великолепно подчеркивал прямые, как струны, светлые волосы. «Причем тут халат», — подумала я.

— Это… Как бы… У меня такое чувство, что в моем доме до сих пор живет Кирилл.

— Как это?

— Ну, как бы ощущаю его присутствие. И еще вижу сны. Как с покойниками, понимаешь? Только не сорок дней, а уже почти год.

— И ты весь год это терпела?

— Я думала, пройдет.

— Ну, так и что он там? Что он делает в твоем доме? — откинувшись на спинку кресла, спросила Кристина.

— Зря ты так. Я серьезно, — обиделась я.

— Да я серьезно. Как это вообще происходит? Расскажи.

— Наверное, так — я все время о нем думаю, и мне кажется, что он в соседней комнате, или он вышел, но совсем скоро вернется. Или что в ванной. Или что стоит за спиной и обнимает. Снится тоже, в основном, все на эту же тему: как он приходит в нашу квартиру и открывает ее своими ключами, а я дома.

— Марго, скажи, а за этот год он как-то проявил себя? Он писал тебе или звонил? Он видел вообще Наташу? Передавал ей какие-то игрушки? Ну, хоть что-нибудь, я не знаю, деньги, подарки?

— Нет. Нет, и еще раз нет…

— Тогда дело не в нем, а дело в тебе. Нужно просто переключиться, — вскинув брови, уверенно произнесла подруга, — например, познакомиться с новым парнем.

— Это все будет «не то».

— Да стой ты… Я понимаю! Все это «не то». Но это нужно для отвлечения ума. Это как в восточной философии: все практики медитации сводятся к тому, что человеку мешает его собственный ум.

«Только не это», — в ужасе подумала я. — «Какие там еще практики? Не хватало еще, чтобы она посадила меня вот тут на коврик, прямо в зале, и заставила медитировать».

Кристина продолжила:

— Ты говоришь о том, что ты видишь его образ, так? Или ощущаешь его присутствие?

— Ну, да.

— Значит, твои мысли, твой мозг, твой ум настроены на эти вибрации, и пока ты не начнешь общаться с другими мужчинами, ты не перенастроишься.

— Да мне даже думать об этом противно. Во всех вижу одни недостатки.

— Вопрос лишь в том, насколько ты готова меняться. Марго, все просто. Наши нейронные сети так устроены, что мозгу проще вести себя по-старому, ему не выгодно изобретать новое. А как только ты внедряешь в свою жизнь что-то новое, то мозг перестраивается.

— Ты права… Просто, — неуверенно пробормотала я, уставившись в пол, — просто не хочу, чтобы вышло так: я встречу кого-нибудь нормального, а потом объявится вот этот…

— А с чего ты взяла, что он объявится?

Меня оглушило. Кристина поставила бокал на стол, а я наблюдала, как на дне плещется золотистый напиток, волны накатывают из стороны в сторону, потом они утихают и переходят в кругообразные движения, солнечные блики отражаются в вине. Потом все замирает и успокаивается. Я подняла взгляд на Кристину, и тут до меня дошло: она только что озвучила мой самый большой страх.

— Слушай, а ведь ты права. Точно… С чего я взяла, — прошептала я в ответ.

— Давай есть торт, — предложила она.

— Давай.

Глава 4

За много лет нашей специфической дружбы я кое-что узнала о детстве Кристины, а она — о моих неудачных отношениях, но все же у каждой из нас сохранились свои тайны. Думаю, что это нормально. А с возрастом я поняла очень важную вещь: чем осторожнее люди открываются друг другу, тем прочнее связь.

Однако сейчас, несмотря на то, что Кристина осталась единственным моим близким человеком, я не могла рассказать ей о трагедии. Меня душил стыд: ведь я ужасная мать, раз допустила такое, а это значит, нет мне прощения, и меня ждет общественное порицание и позор. При встрече с Кристиной я много раз хотела с ней поделиться, но как только раскрывала рот, со мной что-то начинало происходить. Как будто я превращалась в деревянное изваяние или в человека, у которого парализован речевой нерв, и он молчит и не шевелится, а тем временем у него внутри происходят бурные диалоги.

Поэтому мне приходилось справляться в одиночку, а получалось это отвратительно. Наверное, при наличии друзей, любовных отношений (или если хотя бы у меня имелось несколько кандидатов на их построение, скрашивающих длинные вечера), я бы перенесла все это намного легче. Но к тому моменту, как все это случилось, я стала таким социофобом, что одна мысль о свидании вгоняла меня в ужас, а болтовню с офисными девчонками о своих проблемах я приравнивала к публичному раздеванию. Нет, нет и еще раз нет! Пусть лучше окружающие думают, что у меня все безупречно.

Пару лет назад коллега с работы уговорила меня сходить на встречу с парнем. Это был ее дальний родственник, очень доброжелательный и спокойный молодой человек, который тоже искал свою «вторую половинку». Когда я впервые услышала по телефону его бархатистый голос, то воображение нарисовало приятный образ мужчины, довольно дружелюбного и воспитанного.

— Добрый вечер, Маргарита. Это Артур.

— Добрый вечер.

— Катя дала ваш номер…

— Да, я поняла. Рада вас слышать.

— Встретимся сегодня? Как вы на это смотрите?

— Прекрасно. Хорошо. Во сколько?

— Давайте в 20:00.

Я с нетерпением ждала встречи… Шел дождь. Мы договорились увидеться в центре города, в небольшом атмосферном кафе на пересечении Пушкинской и Газетного. Приехав на такси, я зашла внутрь, волосы слегка промокли. Мой новый знакомый помог повесить пальто и задвинул за мной кресло, как настоящий джентльмен. Вечер обещал быть замечательным.

Синий свитер крупной вязки был Артуру очень к лицу. В нем он напоминал героев из романтических фильмов, и пока я пыталась вспомнить название хотя бы одного из них, мы заказали пиццу и вино. В моем новом знакомом мне нравилось все, кроме одного: он выглядел слишком спокойно, почти безразлично. В его поведении я не заметила ничего такого, что бы могло выдать волнение: ни улыбки краешком губ, ни почесывания затылка, ни приподнятого к потолку взгляда. Я знала, что так ведут себя мужчины в двух случаях: либо женщина ему совершенно не интересна, либо она ему очень нравится, но мужчина тревожный.

Мы разговорились, и оказалось, что Артур работает программистом. Мне понравился его интеллектуальный юмор — пикантный, но без пошлости. Однако шутил он так, что было не понятно, то ли он флиртует со мной, и от этого так оригинален, то ли убивает время со скуки. Сложно подобрать слова, чтобы описать свое впечатление от встречи.

Скорее всего, он был обычным мужчиной, не слишком эмоциональным и не слишком замкнутым, просто я разучилась общаться с противоположным полом… А может, программисты — они все такие бесстрастные? Пока я пыталась выяснить, нравлюсь я Артуру или нет, мне было еще хоть как-то интересно. Весь вечер я увлеченно рассматривала его аккуратно стриженную красивую бороду и пыталась найти в ней хоть один изъян, чтобы сказать себе: «Вот, смотри, он — неряха, и он тебе не подходит». Но я не заметила в ней ни одного недостатка. Ни один волосок не торчал в сторону. Легкая седина на виске придавала особое очарование его облику.

Мне даже понравилась туалетная вода, которой он пользовался — Артур слегка приблизился, когда подавал пальто при выходе, и я смогла почувствовать ее аромат. Это было для меня еще более удивительно, чем идеальная борода, потому что я ненавидела мужские запахи. Мне казалось, что от мужчин пахнет то дешевым одеколоном, то освежителем воздуха, то отравой, которую продают на рынке, то советским мылом. Таким способом я легко «отсеивала» кандидатов на дальнейшее сближение, стоило им лишь появиться в моем поле зрения.

Не то, чтобы кто-то из них настойчиво проявлял ко мне внимание, скорее нет, наоборот. Мужчины смотрели сквозь меня, как через решетку или как через ветви сухого дерева куда-то вдаль, и это было обидно. Да, они видели приятную внешность, высоко оценивали мой интеллект, но никто не считал меня сексуальной или привлекательной женщиной. Может, от этого я и ненавидела все мужские запахи: просто защищала себя от безжалостной правды. Теперь я никому вообще не нужна, и никто ко мне не приблизится.

Потом мы с Артуром отправились в кино, и я все не могла дождаться момента, когда, наконец, смогу оттуда сбежать. Мы с Кириллом давно расстались, но мне казалось, что, сидя в кино рядом с другим мужчиной, я изменяю ему. Это разрушало меня и словно разъедало кислотой изнутри. Я чувствовала себя виноватой, и больше мы с Артуром никогда не виделись. Несмотря на все плюсы вежливого молодого человека, я испытала настоящее облегчение, когда он уехал.

Страшнее всего было то, что Кирилл ушел, ни разу не позвонив за все эти годы, а я хранила ему верность. Он поступил жестоко, вычеркнув меня и дочку из своей жизни, словно нас и не существовало. Быстро нашел себе другую, как выяснилось позже, и тут же женился на ней. Они завели ребенка, а потом еще одного, и он чувствовал себя прекрасно, наслаждался тем, что у него все замечательно, и его даже не мучила совесть по поводу того, что он не заботится о своей дочери.

Поэтому, возвращаясь к началу истории, отмечу: в тот период, эмоционально непростой, когда мы остались с Наташей вдвоем, мне пришлось стать для нее и мамой, и папой, «два в одном». Но я справлялась и никогда не жаловалась, хотя далеко не всегда чувствовала себя уверенной и защищенной. Были и тяжелые моменты, когда я подрабатывала по вечерам разносчиком еды. Но и это я смогла преодолеть (наверное, потому, что любила свою дочь и знала, что сделаю все возможное и невозможное для того, чтобы обеспечить ей достойную жизнь).

Когда Наташе исполнилось девять, моя яма была уже практически вырыта, и я стояла на краю. Оставалось лишь сделать крошечный шаг, пошатнуться или оступиться. Рано или поздно что-то все равно бы меня столкнуло в нее. А пока все шло своим чередом: я ездила в офис и занималась ночной подработкой, а ребенок, предоставленный сам себе, все меньше стремился со мной общаться.

В тот момент я упустила что-то критически важное в процессе ее воспитания. Думаю, все это начало происходить гораздо раньше, проросло корнями далеко вглубь, но сейчас я хоть что-то начала осознавать.

Мне казалось, что моя дочь — сознательный и ответственный ребенок, и мне не нужно уделять ей так много внимания, как, например, в дошкольном возрасте. Не нужно следить, как она делает уроки, что кладет в портфель, куда идет гулять и с кем. Я ей доверяла. Может, причина была еще и в том, что работа стала для меня своего рода наркотиком: берешь еще и еще, а остановиться не можешь. Труд отвлекает и притупляет боль — душевную, разумеется. Я все еще любила Кирилла и не могла его забыть.

Не знаю, за что я так поступила с моей дочерью. Мир, состоящий из «Автокада» и смет, захватил меня полностью, и вдруг оказалось, что весь контроль над ситуацией ускользнул из моих рук, и все летит в пропасть. Так бывает, когда внезапно просыпаешься от страшного сна, и он настолько реален, что приходится тереть глаза, щипать себя, чтобы очнуться. Я была бы рада убедиться, что это сон, но долгожданного пробуждения не наступило.

Наташа проводила много времени со своими подругами, часто ночевала у них, и я не возражала. Даже с радостью оставляла всю их веселую компашку на ночь у нас дома, а сама закрывалась на кухне и работала. Так было спокойнее: Наташа рядом, а это значит, у нее все хорошо. Да, я утешала себя тем, что ребенок все меньше и меньше нуждается во мне, и это нормально. Все подростки тянутся к сверстникам больше, чем к родителям, и такое поведение характерно для детей ее возраста. Однако на душе скребли кошки.

Я продолжала с этим жить, не обращая внимание на фоновое беспокойство и тревогу. Отсутствие грамотной психологической или медикаментозной помощи сыграло со мной злую шутку: когда ты сам учишься глушить свою душевную боль, ты автоматически становишься менее чутким ко всему происходящему вокруг. Тебе уже нет дела до легкого волнения или ощущения, что «что-то идет не так». Ты отсекаешь все эти эмоции за ненадобностью или делаешь вид, что их нет.

Внезапно обнаружилось, что последние полтора года моя дочь тайно общается с отцом. Мне было трудно в это поверить, поначалу казалось, что это какой-то розыгрыш. Кирилл нашел Наташу в соцсетях и попросил у нее прощения: за то, что не приезжал к ней, не виделся с ней, не писал ей и не звонил много лет. Он поклялся Наташе в том, что безумно ее любит, и умолял не говорить ничего маме. Видимо, Кирилл опасался, чтобы я, не дай бог, не запретила им общаться, и не зря — я бы именно так и поступила.

Откуда-то у Наташи стали появляться новые вещи. Она объясняла это тем, что подруга из обеспеченной семьи отдавала ей ненужное. Сначала в нашем доме возникли кроссовки, затем кофта, потом жилетка и худи. Подарки были редкими. Может быть, раз в пару-тройку месяцев дочка приходила домой воодушевленная и вываливала мне с порога:

— Смотри, мам! — Наташа протягивала очередную модную вещицу, — Снежане бабушка и дедушка подарили, а ей все маленькое. Она сказала, забирай. Я забрала. Но это ж ничего, мам? Можно я заберу?

— Наверное, — растерянно произносила я. — А тебе самой как? Тебе самой это нравится?

— Да, мам!!! Конечно!

— Ну, хорошо. Тогда можешь оставить.

Вечером того дня я попыталась связаться с родителями Снежаны, чтобы поблагодарить их за подарок, но безуспешно: так и не дозвонилась. Я знала, что эта девочка хорошо воспитана, прекрасно учится и неплохо ладит с Наташей, поэтому решила так: в том, что они отдали ей вещь, нет ничего дурного. Кроме того, я знала их семью уже давно, наши дети вместе занимались танцами.

Потом в нашем доме появились планшет и плеер. Все это «оказалось ненужным Снежане», и «она делилась» с Наташей. Я знала, что Снежана посещает частную школу, ее возит личный водитель. «У них, у богачей, свои причуды», — подумалось тогда, но червячок сомнений начал разъедать мое спокойствие. К тому же было как-то неловко принимать в дар дорогие вещи, не отдавая ничего взамен. Я искала маму Снежаны в танцевальной студии, когда приезжала забирать Наташу после тренировки. Однако ее в последнее время возила няня.

Все вскрылось незадолго до Нового Года. Я настолько ошалела от своих смет, что почти перестала есть и спать. Впервые за ночь оторвавшись от компьютера, я обнаружила, что уже рассвело. За окном будто кто-то растянул белую накрахмаленную простынь. «Туман», — удивилась я, вскинув голову, поднялась и закрыла жалюзи. — «Так лучше».

Балансируя на грани сна и реальности, я с трудом понимала, кто я и где. Наташа вдруг вышла на кухню и стала в углу, скрестив руки на груди.

— Так-так-таааак… Полуночничала, значит, снова? — шуточно произнесла она. — А есть ты хоть собираешься?

На тот момент я как раз все закончила и подумала о том, что пора умыться, выпить кофе и перекусить.

— Собираюсь.

— Мам, ты знаешь, что… Я хочу встречать Новый Год без тебя.

— То есть… Как это, без меня?

— Мы поедем на Красную Поляну с моим папой.

— С твоим кем? — я вытаращила глаза.

Сон как рукой сняло.

— Да, мама. Мы общаемся. И уже давно, — дочка стояла в углу, по-прежнему скрестив на груди руки и слегка раскачиваясь.

— Погоди, — я оперлась на спинку стула и медленно присела. — Так эти кроссовки, гаджеты… Это от него, да?

— Ну, да.

— Почему ты сразу не сказала?

— Ну, мам. Мне так хотелось оставить. А я не знала, разрешишь ты или нет… если я тебе признаюсь…

— Но ты же помнишь, как я всегда хвалила папу… С чего ты взяла, что я бы запретила? — пробормотала я, как в тумане.

Вдруг показалось, что на голову обрушился огромный куб льда, и он оглушил меня, расколол череп, и теперь по лицу хлещет кровь. Безумно хотелось плакать, но я держалась изо всех сил.

— Вот… Именно поэтому, — задумчиво протянула дочка, — мы с папой поговорили об этом, и он сказал, что ты не перенесешь этого горя, если он пропал, а потом появился… Он сказал, что тебе будет больно, и ты не сможешь его простить.

Очень задело это «мы». У нас с дочкой давно исчезло это выражение.

— А как же его новая семья? — я взяла себя в руки и стала говорить спокойно. — Где они все?

— Папа уже давно живет один, года три. Как-то так получилось, он потом… Он долго жил один, потом начал искать меня, очень долго искал… Потом боялся мне написать, ведь он не знал: захочу я с ним говорить или нет? Может, я его в черный список добавлю? Или я его ненавижу? Ему было так страшно…

— Так страшно, что за девять лет он тебе ни разу не позвонил, — ляпнула я и тут же прикусила язык. Но было уже поздно.

— Мама, зато он сейчас позвонил. Так что? Можно на Новый Год с папой? Да?

— И сколько бы ты еще молчала, если бы не эта поездка?

— Да ладно, мам. Я бы рассказала. Ты же моя мама! Я ж тож понимаю, что надо было тебе все рассказать.

— Я ж тож, — не удержалась и передразнила я ее. — Да, езжай. Конечно… Езжай, ради бога, — растерянно пробормотала я и потуже завязала вокруг себя халат. Начало знобить.

Далее я зашла в ванную и встала под горячий душ, несколько раз переключила воду на холодную и обратно. Быстро намылила волосы шампунем, молниеносно искупалась и вернулась на кухню. Открыла посудный шкаф, достала турку и заварила в ней кофе. Наташа доедала яичницу, которую только что сама себе пожарила.

— Ты будешь чай? — спросила я.

— Нет, мам. Я уже ухожу.

Она вскочила из-за стола и побежала одеваться в школу. Когда через пять минут я закрыла за ней входную дверь, то вернулась обратно, к Наташиной пустой тарелке, и застыла, уставившись в одну точку. Потом что-то вывело меня из оцепенения, и я оглядела стол: вот салфетки, вот вилка, вот недопитый стакан сока. В голове пронеслась предательская мысль: «А раньше она бы ни за что на свете не села есть одна, не спросив у меня». У нас в доме было так принято — кто проголодался, всегда спрашивал другого, и в случае необходимости готовил на двоих.

«Но ведь она спросила, а я ничего не ответила и пошла в душ», — вспомнила я.

«Нет, ответила. Ответила, что собираюсь есть», — парировала другая часть меня.

Точно…

Итак, в Наташе прослеживались какие-то изменения, причем столь явные, что не заметить этого было невозможно. Мое тело вдруг что-то пронзило острой иглой, от макушки до пяток. Обидно. Села есть без меня. Скрывала общение с Кириллом. Обманом проносила в дом его подарки. Вела себя, словно чужой ребенок. «Зато у нее теперь есть отец», — подумала я, поставив сковородку на плиту, и принялась готовить завтрак.

Белок вспенивался и угрожающе шипел, образовывая из пузырей «яичное цунами». Наблюдая за ним, я куда-то провалилась, словно в портал, в другое измерение. Вокруг меня образовалась ментальная пустота, бесконечный поток мыслей затих, и я потеряла счет времени. «Как лягушка в камне», — вдруг пришло в голову сравнение.

Когда мне было лет восемь, мне кто-то подарил книгу, которая полностью захватила мой разум. Я не выпускала ее из рук, пока не прочитала полностью, от корки до корки, и так несколько раз, по кругу, до одурения. Останавливало то, что на пятый или шестой раз одна и та же история утрачивала свою новизну, и рассказы уже не приносили столь ярких эмоций.

Книга повествовала о самых невероятных явлениях природы, о космосе, о загадках прошлых цивилизаций. Мне больше всего запомнились стриженые круги на полях и лягушка в камне. В средневековой Англии ремесленники раскололи большой булыжник, предназначенный для строительства, а в нем обнаружили пустую полость размером с человеческую ладонь. Каково же было их удивление, когда из полости была извлечена живая лягушка! Ее сердце билось, она дышала, хотя и сложно было себе представить, каким чудом она выжила без еды и без воды.

Еще более удивительным для людей, обнаруживших ее, был сам факт попадания внутрь. Абсолютно ровный камень, без единой трещины, без признаков сверления или удара, в котором несколько десятков лет, а может, даже и веков, просидело живое существо. Та самая лягушка в камне ознаменовала феномен, который остается загадкой по сей день.

Состояние анабиоза у животных сродни нашей человеческой коме. Что-то среднее между жизнью и смертью. Может ли человек ходить на работу, выполнять свои функции и растить ребенка, оставаясь при этом совершенно эмоционально невовлеченным, как лягушка в камне? Видимо, может. И этим человеком была я.

Глава 5

После поездки дочка вернулась какая-то повзрослевшая и счастливая. Пока она отдыхала с папой на Красной Поляне, ей исполнилось десять. Помню, как звонила, чтобы поздравить Наташу, и трубку взял Кирилл. Для меня это было большим потрясением, ведь я не слышала его голос уже много лет.

— Алло, доченька, привет!

— Хм. Привет, она сейчас подойдет.

— Привет.

Ком застрял в горле, меня всю затрясло как в лихорадке, а отчего, я и сама не могла понять. Огромная волна с жаром прокатилась по всему телу, от макушки до пяток. Мне почему-то стало стыдно, как будто Кирилл подумал, что я звонила ребенку специально, чтобы услышать его.

«Что за ерунда, у твоей дочки сегодня день рождения, вот ты и звонишь, чтобы ее поздравить. Прекрати нервничать, истеричка, соберись, наконец», — приказала я себе. Но слова почему-то не шли.

— Алло! Ты еще здесь? — спросил Кирилл.

— Да, а где Наташа?

— Она в ванной. Сейчас подойдет, или пусть перезвонит…

— Нет, не надо. Я подожду.

— Да, ну хорошо тогда, — как-то вяло ответил Кирилл.

— Ну, как вы там?

Я услышала, как Кирилл щелкает зажигалкой, глубоко затягивается и выпускает дым. «Закурил? Нервничает? Да нет. С чего бы».

— Да как, нормально.

— Как погода? — поинтересовалась я, хотя мне, на самом деле, было совершенно наплевать. Хотелось чем-то заполнить пустоту, сердце бешено колотилось.

— Снег идет с утра, скоро поедем кататься на лыжах. А вот и она идет. Ну, что, с именинницей тебя! — радостно сообщил Кирилл и передал трубку дочке.

Тут я поймала ощущение нереальности происходящего: Кирилл общался со мной как-то слишком обычно. Как будто мы виделись только вчера, словно не было многих лет молчания и предательства, не было дорогих подарков, которые он передавал Наташе за моей спиной, не было другой семьи и других детей… Какой-то сюрреализм, ей-богу.

«Ну а чего я ждала, собственно? Ему этот разговор тоже в тягость, как и мне. А зачем он тогда снял трубку?!» Эти мысли не давали покоя, я обмусоливала их до самого вечера, хотя понимала, что забиваю голову ерундой.

— Привет, мам.

— С днем рождения, солнышко. Люблю тебя, желаю тебе, чтобы ты росла самой счастливой на свете. Обнимаю тебя и очень скучаю. Как ты там?

— У нас все хорошо.

Повисло неловкое молчание, такое же, как несколько минут назад с Кириллом.

— Чем вы там с папой занимаетесь?

— Сейчас пойдем собираться, потом поедем на трассу.

— Не боишься?

— Нет.

— Ну ладно, обнимаю тебя и целую, с днем рождения тебя еще раз.

— Пока.

Дочка положила трубку, и мне стало как-то не по себе. Она ни разу не сказала «спасибо», что любит меня или скучает. Это сильно ударило по моей и без того расшатанной самооценке, но я решила не придавать ее словам слишком большого значения. «Подростки — они все такие колючие. И вообще! Наверное, ей совсем не до меня сейчас, спешит скорее покататься на лыжах», — подумала я.

Мы больше не созванивались. Не хотелось навязываться Наташе, но после разговора остался на душе осадок. Сначала я думала, что надо бы перезвонить и сгладить этот неловкий эпизод, чтобы меньше нервничать до ее возвращения. На самом деле, мне бы было достаточно услышать радость в ее голосе (радость от того, что она общается со мной, а не едет на лыжную трассу; или просто почувствовать какую-то теплоту в интонации). Эти обрывки фраз меня просто добили.

Когда я росла, в нашем доме не допускалось такого отношения к старшим:

— Ты что себе позволяешь? Ты как со взрослыми разговариваешь? — пара таких замечаний, и я усвоила, что показывать свое истинное отношение запрещено. От этих претензий я, разумеется, никого резко не зауважала, наоборот, отвращение и злость копились во мне годами.

«И что, разве так лучше? Это же не настоящее почтение, а фальшивое. Нет уж, лучше пусть моя дочь говорит то, что думает, и остается сама собой», — подумала я.

Было такое чувство, что ей неприятно меня слышать, а сюда же добавился страх при звонке опять выйти на связь с Кириллом. Вновь придется делать вид, что у нас непринужденная беседа, а мне это ни к чему.

Я отправилась на кухню и включила электрический чайник. Затем сделала себе бутерброд с сыром и ветчиной, открыла дверцу шкафчика и достала коробку с лекарствами. Долго копалась в поисках нужного и, наконец, на самом дне обнаружила стеклянный флакончик с валерьянкой. Насыпала на ладонь шесть ярко-желтых таблеток, чтобы наверняка помогло (от одной никакого облегчения), и запила их водой.

В самом углу балконной двери одиноко красовалась маленькая бумажная снежинка, которую давным-давно вырезала Наташа. Снежинка так и жила там, вверху, уже не первый год. Сначала мы с Наташей ленились ее смывать (это же надо лезть на стул), потом решили оставить до весны, а летом она уже стала нам совсем как родная, и избавляться от нее было жалко. Я подошла поближе и потрогала ее пальцами: один край оттопырился, а второй накрепко прилепился на мыло. «Пусть висит до весны».

Чайник вскипел. Я взяла кружку, налила кипятка и поставила чайник на место. На календаре было 29 декабря — почти Новый Год, и, к сожалению, встречать его мне придется в одиночку. Сегодня, к тому же, день рождения моей дочери.

«Можно начинать отмечать все сразу», — подумала я и открыла холодильник, а затем достала полупустую бутылку испанского вина. Налила его в турку для кофе и поставила на плиту. Порывшись в коробке со специями, насыпала туда щепотку мускатного ореха и немного корицы. Затем бросила палочку сухой гвоздики и добавила чайную ложку сахара. Сахар рассыпался по плите и начал плавиться, шипеть и дымить. Я улыбнулась: всегда любила странные запахи.

Мне нравился запах хлорки, бензина, ацетона и стирального порошка, церковных свечек и табачного дыма (когда курил кто-то рядом, я втихаря кайфовала), а еще — запах жженого сахара. Жидкость в турке зашумела, и я выключила газ. Открыв поддон холодильника, нашла там половину засохшего апельсина. «Самый раз, сойдет», — обрадовалась я и отрезала ломтик. Положила его в высокую стеклянную кружку для латте и придавила ложкой, а затем залила горячей смесью.

До возвращения Наташи оставалось четверо суток. Я провела эти дни дома, в пижаме, периодически запивая валерьянку глинтвейном и заедая все это бутербродами с колбасой. Выходить из дома не хотелось, да и, в принципе, было не обязательно. Небольшой запас продуктов лежал в холодильнике, правда, я предварительно провела ревизию, выбросив остатки того, что испортилось: несколько старых луковиц и засохший пучок зелени.

Причин, чтобы выйти на улицу, я не могла найти. Людей, с которыми хотела бы встретиться, не существовало. Как и не существовало повода кому-то писать, поздравлять с наступившим Новым Годом и изображать праздничное настроение. Это выглядело бы как сплошное лицемерие и показное радушие.

Однако меня мучило чувство вины. Надо же, как прочно засело влияние из детства — с той разницей, что тогда нельзя было показывать неуважительное отношение к родителям, а сейчас я как будто «плохая», потому что не обзвонила всех знакомых, коллег и родственников. Да еще и не отвечаю на поздравления в рабочем чате! «Все подумают, что я странная и невоспитанная», — ругала себя я. — «Немедленно соберись, возьми и сделай над собой усилие». Но бесполезно.

Два дня подряд снился Кирилл. В первую ночь это сон был о том, как будто он — маленький ребенок, а я ищу его в лесу ночью. Вокруг меня танцевало множество людей в длинных одеждах, они жгли костры и совершали обряды, водили хороводы. Напуганная, я подбегала к ним и спрашивала: «Вы не видели мальчика? Маленького, ему пять лет, зовут Кирилл». Но мне никто не отвечал, и пляшущие смотрели на меня безразличными глазами.

Во вторую ночь я бежала вверх по лестнице по темному подъезду, а за мной гнался убийца. Я пыталась изо всех сил ускориться, но ноги вдруг стали ватными, они перестали меня слушаться. В ужасе я обнаружила, что топчусь на месте. Когда фигура злодея почти достигла меня, я обернулась и увидела, что это Кирилл. От испытанного шока я тут же проснулась. Часы показывали 05:30, и больше я так и не смогла уснуть.

Все дни меня душило какое-то дурное предчувствие, крутило в животе, как в студенчестве перед экзаменами. Я решила, что это на нервной почве: мало ли, что еще выдаст мой организм при таком стрессе? Спасибо, что просто живот крутит, а не какая-нибудь нервная рвота или мигрень.

Все эти дни я очень скучала по ребенку. Ежеминутно внушала себе, что мне надо просто дождаться возвращения Наташи и не трезвонить ей по пять раз в день, я же не мать-квочка, которая паникует по поводу и без повода. В итоге я героически сдержалась, оставив их с Кириллом в покое, и дала им возможность насладиться отдыхом без нравоучений и причитаний. Кое-как дотянула последние сутки, чуть ли не кусая себя за руку, которая так и тянулась к телефону.

Однако повод для беспокойства все же был. Первое, что Наташа сделала после приезда, это закинула сумки на диван и плюхнулась туда же с разбегу. А затем сообщила мне, что хочет жить у папы.

— Но почему? — удивилась я.

Это все, что я смогла выдавить.

— Ну мам… Папа ведь тоже скучает.

Наташа опустила глаза вниз, и мы обе замолчали, переваривая услышанное. Мой ребенок — это не вещь и не моя собственность. Так как я это понимала, то не могла удерживать ее силой. Но сам факт, что планшеты, кроссовки и гаджеты достались ей от отца, и она с ним тайно общалась полтора года, были для меня как нож в спину. Сначала Кирилл меня оставил без помощи, без общения и без поддержки, а потом вернулся через много лет и забрал у меня самое дорогое. Мою дочь.

Он ведь даже не хотел, чтобы она родилась!!!

— Ты уверена? — тихо спросила я.

— Да.

Теперь меня душили слезы, и я почувствовала себя слабой и беспомощной, как улитка без домика. Глупая, безмозглая улитка.

Самым большим предательством для меня стало поведение Наташи. Да, я как-то была готова к ее уходу из семьи лет в двадцать, но никак не в десять. И кто виноват, что я интересовалась лишь своей работой? Правильно, никто. Вместо того, чтобы решать проблемы с дочкой или устраивать личную жизнь, я прятала голову в песок. Теперь пора разгребать последствия моего недальновидного и эгоистичного поведения.

— Папа за мной на днях заедет, мне надо собрать вещи. Он по работе сейчас где-то. В командировке.

Руки затряслись, а в горло как будто кто-то впихнул раскаленный шар. Я молча слушала Наташу, наблюдая за приплясыванием пальцев, как вдруг вспомнила, что у бабушки на старости лет точно так же тряслись кисти рук. Только бабушка была старенькая, а я — нервно больная, вот вся и разница. Внутри кипела злость: как так? Я делала для Наташи все возможное, а она взяла меня и бросила! Точно как ее отец… Ну зато теперь понятно, одного поля ягоды.

Дочка что-то без умолку рассказывала про Красную Поляну, про ее первые спуски на лыжах, показывала синяки — похоже, что для нее переезд по значимости находился где-то рядом с походом в кино. Никаких сентиментальных слов, никакой грусти, никаких сомнений: видимо, она там с ним уже все решила. «А может, не там… Может, они договорились об этом гораздо раньше?» — от этих мыслей мурашки пошли по коже и все поплыло перед глазами.

Снова возникло ощущение нереальности происходящего, как будто я смотрю дурной сон, один из тех кошмаров, что снились мне накануне, против которых бессильна даже валерьянка с глинтвейном.

Предложила Наташе попить чай, и она согласилась. Мы пошли на кухню, я поджарила тосты с плавленым сыром, нарезала яблоко и банан и положила все это на тарелку. Поставила на стол две чашки, одну — себе, вторую — ей, и села напротив.

— Ты же не против? Что я поеду к папе?

— Ну как я могу быть против. Ведь это твой родной человек, и ты в нем нуждаешься. А он в тебе.

— Ну хорошо, — запивая тост чаем, ответила Наташа, — а знаешь, что?

— Что?

— Папа мне купил новые наушники беспроводные. Щас покажу.

Дочка вскочила из-за стола и побежала в зал, где были ее сумки. Недоеденный кусочек хлеба и долька яблока так и остались лежать.

— Крутые, правда?

— Крутые. Я, честно говоря, в таких вещах не очень разбираюсь, но главное, что тебе нравится.

— Ага.

С этими словами она нацепила их на себя. Затем поставила перед собой телефон, оперев его на тарелку с фруктами, и включила какое-то видео. Мамы, получается, для нее не существовало. Ни тогда, ни сейчас… И раз она с такой легкостью сообщает об отъезде, а потом надевает наушники, ограждая меня от своего мира, значит, так мне и надо, я это заслужила. Вытерев стол от крошек, я помыла чашку и вышла из комнаты. Наташа даже не подняла головы.

«В любой неопределенной ситуации идите в душ», — скомандовала себе я, перефразировав известное выражение. Через пару минут я уже грелась под струями воды. На белой шторке для ванны располагались серые и коричневые небольшие круги, они чередовались, создавая простой узор. Когда они намокали от горячего пара и капель, внутри каждого из них угадывались какие-то силуэты и даже лица. Вглядевшись внимательно, я обнаружила стоящих в ряд Фрейда, Иисуса Христа, Че Гевару и Ошо. Это прям какая-то молитва получается:

Фрейд, скажи, как понять душу своего ребёнка?

Иисус Христос, спаси и сохрани.

Скоро случится революция.

А мне нужна мудрость.

«Ну все, теперь у меня окончательно поехала крыша», — подумала я.

Наташа ходила по квартире и складывала вещи. Она оставила нетронутыми все детские игрушки — видимо, уже выросла из того возраста, чтобы играть в кукол. Меня душила обида из-за того, что все, подаренное мамой, оказалось вдруг ненужным и недостойным того, чтобы забрать с собой в новую жизнь. «В конце концов, это ее право», — рассудила я.

— И как же мы с тобой теперь будем, — присев на краешек дивана, спросила я, — как будем общаться?

— Ну… Не знаю. На выходных, наверное, — буркнула Наташа и захлопнула дверь своей комнаты.

Наутро маленькая сумка, в которую дочка собрала все необходимое, стояла на пороге. Вскоре под подъездом просигналила машина. Я выглянула с балкона и увидела внизу Кирилла, он только что вышел из автомобиля и перетаптывался с ноги на ногу, засунув руки в карманы.

«Выходить вниз или нет? Поздороваться? А зачем?» — пронеслось в голове. Ответ пришел сам собой: «Нет, ни в коем случае».

— Мам, я пошла.

Наташа, одетая в теплую куртку, беспокойно посмотрела на меня. Впервые за все это время у нее забегали глаза, и стало очевидно, что сцена прощания ей в тягость.

— Иди, хоть обниму тебя.

Дочка застыла, как мумия, и даже не обняла меня в ответ. Я поцеловала ее в щеку, она буркнула:

— Пока.

Затем Наташа быстро развернулась и вышла. Я закрыла дверной замок и почувствовала, как все мое тело трясется. Сначала задрожали колени, потом бедра и щиколотки, потом началось колотиться что-то в районе желудка. Это была тревога, смешанная с подступающей пустотой. Она растекалась во мне и заполняла собой все пространство квартиры, как чернильная жидкость, выпущенная осьминогом.

«Осьминог красит воду, чувствуя опасность от врагов. Только здесь больше никого нет. Выходит, я сама себе жертва и сама себе враг: вот такая веселая передача „В мире животных“. И вообще! Если способность к самоиронии еще есть, значит, не все потеряно», — успокаивала я себя. Но состояние отупения, как будто меня стукнули кувалдой по голове, мешало что-то делать и мыслить продуктивно. Я включила телевизор без звука, уселась на диван и подобрала под себя колени.

На следующее утро проснулась в слезах. Часы показывали 05:30, я заставила себя принять душ и сварить обжигающий кофе, а затем достала блокнот и ручку, села за стол и решила расписать по пунктам план действий. Как теперь я буду строить свою жизнь без Наташи?

Первым делом я подумала, что мне нужно найти себе какое-то занятие, но проблема заключалась в том, что, кроме работы, меня давно уже не интересовало ни-че-го. Чем я могу заполнить свободное время? Например, бегать на стадионе или читать книги (вспомнила то, что любила в детстве). На этом поток моей фантазии иссяк, и я решила обследовать квартиру, чтобы найти какие-то тайные знаки или доказательства того, что все произошедшее не случайно.

Никаких секретных записок, подсказок, странных вещей не обнаружилось. Я изучила все уголки, на это ушла пара часов: открывала шкафы, поднимала подушки и матрасы, раздвигала шторы. Обычная квартира, ничего особенного. Так, немного паутины в углах, немного пыли на подоконниках. У кого иначе?

Еще раз обратила внимание на то, что дочка почти ничего не взяла, поэтому у меня в голове не укладывалось, что она здесь больше не живет. Казалось, она просто уехала на пару дней и скоро вернется. Но она не возвращалась и даже не звонила. Только к концу дня до меня дошло, что никаких тайных посланий нет; все, что должно было случиться, уже случилось. Это не параллельная реальность, это не телешоу-подстава, это все происходит на самом деле.

Итак: Наташа уехала жить в Ростовскую область, где у Кирилла находился большой и уютный дом. А я осталась сама по себе, точнее, как кусок дерьма в проруби. Если быть еще точнее, то как замерзший и никому не нужный кусок дерьма.

Ежедневно я заходила в Наташину комнату и подолгу стояла там, разглядывая пустой диван, стол, на котором лежали карандаши и блокноты, рассматривала развешанные на стене постеры. Там был изображен Хиро из мультфильма «Город героев» и влюбленная пара из «Доблести рыцаря-неудачника». Мы даже как-то смотрели аниме вместе. Неужели я была такой плохой мамой?

Иногда я плакала в одиночестве, сидя на ее диване, и пыталась ей дозвониться. Безрезультатно. Со временем я почти перестала заходить туда. Нахождение в Наташиной комнате приносило мне невыносимую душевную боль, даже чтобы помыть там полы, приходилось делать над собой большое усилие. Наташа не брала трубку, не отвечала на сообщения. Она как будто стала призраком, и я часто задавала себе вопрос, а что чувствуют люди, дети которых погибли? По крайней мере, моя дочь жива. Но это никак не уменьшало моего горя.

Прошло почти восемь месяцев с тех пор, как однажды дочка согласилась со мной встретиться, правда, она настояла, что вместе с ней придет ее папа. Мы отправились в боулинг. Место выбрали Кирилл с Наташей, так как они часто по выходным ездили в такие заведения, а я просто к ним присоединилась.

Напряжение в воздухе висело такое, что казалось, его можно резать ножом. Нам с Кириллом, как оказалось, совершенно не о чем разговаривать. От безысходности мы обсуждали новости и погоду. Я задавала какие-то простые вопросы Наташе: про ее учебу, про то, с кем она сейчас дружит, как дела с новыми одноклассниками, но она отвечала коротко и резко, повернувшись ко мне спиной.

— Дочь, я же с тобой разговариваю. Повернись ко мне, пожалуйста. Мне неприятно.

Наташа разворачивалась и подкатывала глаза кверху.

— Что? — отвечала она таким тоном, как будто я ее злейший враг.

— Да нет, ничего.

В этот момент она снова принимала исходное положение, ее рука тянулась за шаром, а я не понимала, что вообще тут делаю. Думаю, со стороны зрелище было довольно жалким, даже в глазах Кирилла я увидела что-то, отдаленно напоминающее сочувствие. На прощание я попыталась обнять Наташу, но она не потянулась ко мне навстречу и застыла, как столб, и не поцеловала меня в ответ. Просто пробурчала под нос:

— Пока.

Мы попрощались, и я почувствовала себя лишней в обществе дочки и бывшего мужа. «Им вдвоем хорошо, а я — мешаю, это очевидно. Наверное, нам лучше не видеться, если всё это будет происходить так, как сейчас», — решила по дороге домой.

Одолевало какое-то дикое, безграничное состояние беспомощности. С того момента я прекратила попытки выйти на связь с ребенком, перестала ей звонить и писать. Да и смысла в этом я не видела никакого, потому что сообщения она просматривала через три недели, они так и висели непрочитанными, а на мои попытки дозвониться присылала ответ:

«Не звони мне. Не хочу с тобой разговаривать».

Думаю, я сделала правильный вывод: не стоит навязываться. Жаль, что я не поняла этого раньше, зато в момент встречи все прояснилось, теперь хоть не придется унижаться.

Глава 6

Каждое утро я просыпалась и заставляла себя жить. Знакомые и родственники предлагали мне уехать куда-нибудь развеяться, как будто они не понимали, что от себя не убежишь. Да, если честно, они и близко не представляли, что это такое, потерять смысл своего существования. Тогда какого черта они все советуют сменить обстановку?..

Однажды я уже путешествовала в жутком душевном состоянии, и, кроме еще большего разочарования, эта поездка мне ничего не принесла. Ужасно возвращаться в пустой дом, в котором тебя никто не ждет. Этого я боялась еще больше, чем приехать эмоционально опустошенной.

Помню, как украшала волосы алыми цветами, красила губы яркой помадой и фотографировалась в Африке с бокалом минералки на берегу. Танзания — мусульманская страна, где не принято продавать алкоголь в свободном доступе. Пережить депрессию на трезвую голову — это квест еще тот. Но если ты и это выдержишь, то тебе ничего не страшно, вот правда. Фотографии получились яркими и красивыми, но в душе было пусто, и после возвращения даже не хотелось их пересматривать. Эти снимки служили напоминанием о неудавшейся поездке.

Это было два года назад…

«Уважаемые пассажиры, наш самолёт пролетает над экватором, скорость 850 км/час, температура за бортом — 53°С. Время прибытия в Танзанию — 8:30 утра. Приятного полета», — раздался голос из динамиков.

Только сейчас я поняла, что все свои страхи я оставила дома и сбежала… Улетела. Ловко придумала! Закрыла в своей квартире на ключ надёжно, так, чтоб не исчезли, и по возвращению собиралась припереть их к стенке. Каждого по очереди. Далее — просто отправилась на край земли.

Только сейчас, отматывая события назад, как кинопленку, я поняла, что моей основной жизненной стратегией было бегство. Все мрачные мысли, окружавшие меня дома, сейчас казались какими-то далёкими и нереалистичными, как будто все это не со мной.

«Если случится самое страшное — то будет план Б. План Б — классная штука», — подытожила я.

Прекрасная возможность ничего не делать, ничего не решать, героически преодолевать трудности в виде одиночества и депрессии и корчиться от боли. На самом деле, не существовало никого плана Б, я просто придумала себе эту отговорку на тот случай, если банальная «смена обстановки» не поможет.

Можно бесконечно перемещаться по планете в разные экзотические страны, ходить на лыжах и под парусником, но однажды ты вернешься обратно туда, откуда сбежал, и столкнешься с реальностью. В ней придется что-то менять. Есть такая цитата: «Если вы хотите иметь то, что никогда не имели, вам придется делать то, что вы никогда не делали», и самое сложное здесь — начать с себя.

Прямо с самолета нас забрал трансфер. Ехали совсем недолго, больше простояли в очереди за визами. Мужчина в военной форме и зеленой кепке что-то недружелюбно пробурчал себе под нос и с грохотом дважды обрушил штамп на наши раскрытые паспорта. На свободных страничках засияла синяя надпись «Tanzania», украшенная вязью из арабских букв.

Микроавтобус подпрыгивал на ухабах и периодически делал остановки, высаживая пассажиров у разных красивых отелей. С замиранием сердца мы с Наташей ждали, что вот-вот объявят наши имена. Однако людей становилось все меньше и меньше, а нас все так и не называли. Тут мы подъехали к выбеленному старому зданию. «Только не это», — подумала я, но поздно: мы выходили последними. Эта хибара и оказалась нашим пунктом назначения. Сказать, что фото отеля на сайте сильно отличались от реальности, означало не сказать ничего.

Сумки забрал темнокожий парень, не говорящий по-английски, он много и широко улыбался. На ресепшене нас встретила полная девушка в мусульманской одежде, тоже африканка, она объяснялась жестами и что-то пыталась нам сказать, однако единственное слово, которое я поняла, было «паспорт». Мы зарегистрировались и получили ключи.

Наши чемоданы подхватил пожилой поджарый мужчина, он очень ловко выворачивал между расставленными всюду белыми домиками, каждый из которых представлял собой отдельное жилище. Мы поднимались вверх, затем спускались вниз, кругом росли пальмы и цветы, узкие тропинки были уложены плиткой. Территория оказалась просто гигантской: мы уже сбились со счету, сколько же мы совершили поворотов, и сколько пересекли маленьких деревянных мостиков.

Пожилой мужчина остановился возле одного из домиков, огромным ключом открыл дверь и распахнул ее перед нами. Мы вошли внутрь. Служащий занес наши вещи, поставил их на пол и тут же исчез. Как только мы с Наташей осмотрели наш номер, то обнялись и расплакались: настолько он оказался мрачным, темным и жутким. За четырехзвездочный отель я отдала кучу денег, но ремонт оставлял желать лучшего. Деревянные стены были покрыты коричневой краской, облупленной в разных местах, розетки не работали, под потолком покоился устрашающего вида вентилятор, а над каждой из кроватей свисала рваная москитная сетка.

Никто из персонала не изъяснялся ни на русском, ни на английском, хотя менеджер по продажам путевок уверяла нас в обратном. От этого укрепилось ощущение, что нас обманули. Больше всего пугала пустота: куда нас вообще завезли? На всей необъятной территории отеля нам не встретилось ни одной живой души. И с завтраком мы пролетели, ведь нас заселили слишком поздно.

Мы с дочкой переоделись и вышли из номера. Спускаясь по крутой каменистой дорожке вниз, я увидела приоткрытую дверь, рядом с которой разместились на креслах мужчина и женщина. На вид они были чуть старше меня, семейная пара вызывала доверие. Полный, добродушный мужчина с большими глазами искал что-то в телефоне, хрупкая женщина в шляпке красила ресницы. Я подошла к ним и спросила, говорят ли они по-русски. Оказалось, что да, чему я несказанно обрадовалась.

— Меня зовут Маргарита, а это Наташа, моя дочь.

— Алексей.

— Дарья, — представилась женщина в шляпке.

— А что вы скажете по поводу номеров? Мы тут рыдали, — призналась я.

— Мы тоже в первый день плакали, так что все нормально, — ответила Дарья. От этого стало чуть полегче.

Наши новые знакомые подсказали, как вызвать такси, где поменять деньги, и в какое место лучше отправиться пообедать. Мы поблагодарили Алексея и Дарью и попрощались.

Такси приехало быстро, машина тряслась по каменистой дороге густонаселенного города. Мы вышли посреди звенящей, гудящей и шипящей на всей лады улицы. Вокруг было невероятное количество мужчин с шоколадного цвета кожей и выпученными белками глаз, напоминающими вареные яйца. Мужчины торговали, водили такси и мотоциклы; облаченные в униформу, стояли по стойке смирно у дверей дорогих гостиниц, окруженных пальмами; жарили рыбу и кальмаров на мангале прямо на тротуарах. Женщины здесь встречались лишь изредка, да и то, укрытые с ног до головы черным хиджабом, сквозь узкую щель которого виднелись глаза.

Я подумала о том, что если бы мы шли пешком, то мы бы со временем адаптировались к такому количеству народа. Но сейчас просто сцепила зубы от волнения и крепко сжала руку ребёнка.

Мы зашли в маленькое кафе с вывеской «Lagman». Внутри негде было стать, не то, чтобы сесть: люди толпились, что-то жевали, в воздухе пахло жареным маслом, морепродуктами. Голод начал напоминать о себе и скручивать внутренности узлом. Я подошла ближе к поварам и показала на те блюда, которые, скорее всего, согласится съесть моя дочь, а потом выбрала что-то для себя. Объяснялась с поварами «на пальцах», но, похоже, ребята хорошо меня понимали. Они даже вернули мне лишние 10 тысяч танзанийских долларов, которые я дала по ошибке.

Затем нам пришлось искать посадочное место. Мы заняли половину столика, который оказался свободен, а рядом с нами расположился парень из России. Мы познакомились, и это было самое удачное событие за все десять дней — ведь мы с дочкой нашли компанию.

— Меня зовут Роман, — представился молодой человек.

У него были кудрявые черные волосы и белые зубы, а под пестрой рубашкой виднелась футболка с логотипом спортивной компании.

— Очень приятно, я Марго, а это моя дочь, Наташа.

Приходилось перекрикивать шум.

— Давно вы здесь? — спросила я.

— Второй день.

— А мы только приехали.

Еда оказалась великолепной. Наташа мигом слопала жареную рыбу и салат, выковыривая кусочки помидоров, а я забирала их у нее из тарелки.

— Вы откуда? — спросил Роман.

— Из Ростова-на-Дону. А вы?

— Из Москвы.

— Чем занимаетесь там, в Москве?

— У меня свой бизнес. Небольшая торговая компания. А вы чем занимаетесь?

— Делаю проектную документацию. Уже успели что-то посмотреть в городе?

— Да, немного. Говорят, тут недалеко есть дом Фредди Меркьюри. Сейчас собираюсь прямо туда. Хотите, пойдем вместе?

— Давайте, — ответила я и от смущения опустила глаза в тарелку. Не часто мужчины меня куда-то приглашают, даже если это просто туристическая прогулка.

Солнце нещадно пекло, мы втроем нарезали круги по африканским трущобам, пытаясь что-то сфотографировать. От суеты голова шла кругом, количество людей на улице было просто безумное.

Вскоре мы подошли к дому Фредди Меркьюри и сделали пару кадров. Вспомнился фильм, кажется, «Богемская рапсодия», сердце переполнилось грустью о трагической судьбе певца. Сногсшибательная музыка рождается от невыносимой боли, как и любые другие шедевры. Я не представляла, как можно снимать душераздирающие фильмы, писать пронзительные книги, создавать картины, переполненные эмоций, и ничего при этом не чувствовать.

— Как тебе тут? — поинтересовалась я у дочки.

— Нормально.

Мы пробирались извилистыми дорожками дальше, и вот перед нами открылось идеальное место для отдыха — тень, уютное кафе с деревянными креслами и бежевыми столиками, вид на корабли и рыбацкие лодки. Поджарые местные жители переворачивали их вверх дном и зачем-то простукивали, вероятно, проверяя на прочность.

Я заказала себе капучино и принялась смотреть на океан. Порт в любом городе — мое место силы. Дочка пила фреш из манго, а наш новый приятель рассказывал о своем бизнесе в Москве.

— Мы продаем автозапчасти, масла, расходные материалы. Наши клиенты находятся по всей территории бывшего СНГ.

— Давно этим занимаетесь?

— Уже двенадцать лет.

— Прилично. А вы, Марго, чем увлекаетесь?

— Помимо работы, особо ничем. Есть такой редкий вид извращений, я трудоголик, — улыбнулась я. Роман ответил тем же. — Но мне нравятся поездки в разные места… Мы часто путешествуем по России и по миру.

— А я тоже люблю путешествовать, это моя 54-я страна.

— Ого! Вот это да! — изумленно воскликнула я.

Наташа на секунду оторвалась от телефона, подняла глаза на Романа и продолжила играть.

Тем временем мысли успокоились, и я почувствовала расслабление. Оказывается, человек может сориентироваться в любой ситуации, даже в самой сложной и непредсказуемой: неплохой навык. Даже если ты на другом континенте, где никто не знает твой язык, а у тебя в руке ладошка напуганного ребенка, можно выкрутиться, найти хорошую компанию и заказать чашку кофе.

«Моей дочке было всего восемь лет. Как я могла подвергнуть ее такому стрессу?» — подумала я и вновь погрузилась в воспоминания.

Мы вернулись в номер, который показался мне теперь не таким уж ужасным. Наташа пошла в душ, а я плюхнулась на кровать и обхватила руками необъятную подушку. Она была в метр длиной и почти в два моих туловища толщиной. Лежа, я подумала о том, что всегда стеснялась обнимать подушки. Это довольно странно: ведь здесь, кроме меня, никого нет.

Если это правда, что эмоции неподвластны нам, как голод и жажда, то какая разница, почему я так чувствую. Какой смысл стыдиться чего-то, если никто этого не видит.

«Ты — кто? Моя субличность? Или мой новый воображаемый друг?» — спросила я у подушки.

Но он заговорил сразу о главном, переходя к сути. Я почти слышала его тихий ласковый голос, который тает в звуках дождя.

— У тебя есть здравый смысл.

— Спасибо, я знаю.

— Очень важное качество, — не унимался воображаемый друг, — интуиция хорошо развита, скажи честно, ведь ты же всегда знала, что он тебе не подходит?.. Знала, но давала ему «вторые» шансы… Ох, уж эти «вторые» шансы! Ты слишком добрая.

— Но мне кажется, что я просто боюсь одиночества.

— Уже нет.

— Точно.

Отчего-то на душе стало спокойнее. Я улыбнулась. За окном раздался раскат грома, и за доли секунд на землю обрушился тропический ливень. Миллиард барабанных палочек застучали по крыше, шумовая завеса накрыла наш отель, и я оказалась словно отрезана от мира. Спрыгнув с кровати, вышла на веранду. Пахло сыростью и ароматами цветов. В свете фонаря я обнаружила скопление ящериц, дождь подействовал на них странно: они встревожено перебегали с места на место. Я зашла внутрь, плотно прикрыла дверь и снова легла на кровать.

— Но ведь ты понимаешь, то, что приносит тебе невыносимую боль, это только часть целой картины. Другие чувствуют то же самое, только твой результат — это их мечта, и наоборот. В мире все взаимосвязано… Все! Люди хотят заполучить именно то, чего у них нет, такова человеческая природа…

— Похоже, ты прав… Мне стало легче. Спасибо.

— Даже в самой бредовой и самой невероятной ситуации ты справишься. Выкрутишься. Выживешь.

— Ты меня так поддерживаешь, прямо как папа.

— Серьезно?

— Да.

— Круто, я не знал.

— Последнее время я только и делаю, что удивляюсь тому, как меняется мир и всё в нем… А вообще, это последствия моего общения с О…

Сев на кровати, я долго смотрела в окно, далеко-далеко, в одну точку. А с чего я взяла, что это последствия общения с О?.. Папа каким был, таким и остался. Поменялось мое отношение к нему, вот и весь секрет. Он может гордиться мной, а может называть дурными словами, но от этого внутри меня не изменится ничего: я всегда его любила. Как и он меня, только очень специфично. На самом деле, каждый любит так, как умеет.

Я встала и подошла к окну, отодвинула тюлевую штору и посмотрела вдаль. Сквозь стекло почти ничего не было видно, только свет фонарей слепил глаза. Подумала о том, что наша способность выражать свою любовь приобретает причудливые формы, наши души и сердца столь уязвимы, что чем больше мы пережили страданий, тем сильнее хочется закрыться. А потребность в любви все равно сохраняется — это такая штука, которую невозможно взять и вычеркнуть из жизни. Для меня любовь незаменима, это основа основ, как сон, вода и воздух. Только далеко не всем это нужно… А может, всем, только люди тщательно это скрывают?

Ведь мы, каждый со своими эмоциями, как человечки из «Корпорации монстров». Все мы уникальны внутри, а значит, процесс приема-передачи этой самой любви неизбежно нарушается, потому что «антеннки» на голове у всех разные.

Однако помимо настроенных на разные частоты антенн существует еще и близость душевная, и она встречается гораздо реже. Опять папа: цепочка ассоциаций привела меня туда же, откуда все началось. Итак, по порядку…

Даже на расстоянии я всегда знала, что он рядом, его душа живет внутри меня. Так было и так будет: несмотря на его взрывной характер, несмотря на то, что последние годы мы почти не общались. Есть такая любовь, которую не надо подтверждать словами. Я всегда знала, что даже в самой кошмарной тьме он найдет мою руку и будет ее крепко держать. Только с одним условием: если я обозначу, что мне это нужно. Именно вот с этим у меня наблюдались некоторые трудности, признать свою слабость перед другими сложно, а перед родителями — невозможно. По итогу так и получалось, что я чувствовала от папы моральную поддержку на расстоянии — а точнее, на уровне мыслей, но никогда не видела ее в реальности просто потому, что не умела просить. Но фантазий мне хватало, или я сама себя в этом убедила.

Вспомнилась история из детства. Однажды, когда мне было лет пять, мы собирались с папой пойти во двор. Мама дала нам задание на обратном пути заглянуть на рынок и купить кое-что из продуктов. Мне очень нравились прогулки с папой вдвоем, так как я выпрашивала у него сладости, а он с беззаветной любовью скупал мне все, что вздумается. Я все съедала, не доходя до дома. Мама в этом плане вела себя построже, и с ней такие фокусы не прокатывали.

…Мы стоим на пороге, в туго застегнутых куртках, мама проверяет на мне «плотность упаковки»: перетягивает шнурки на шапке так, что режет лоб, и я прошу сделать послабее.

— Разбегаешься, растрепаешься, — отвечает мама, застегивая одну за другой кнопки на моем пуховике. Металлические кнопки блестят в ряд. Красиво.

— Мама, зачем кнопки, я же закрыла замок.

— Так надежнее.

Ну, все, кажется, мама довольна: она отодвигается на шаг от нас, и я беру в руки первый ботинок. В этот момент папа тянется за шапкой к верхней полке. Я поднимаюсь с пола и его рука случайно обрушивается на мою голову. Мне не больно, но страшно.

— Какого черта ты залезла мне под руку? Как ты тут оказалась? Что, не видишь, я вещи беру!

Из глаз брызгают слезы. Я не понимаю, за что папа кричит на меня.

— Вместо того, чтобы орать на ребенка, лучше бы извинился! — вступается мама. — Иди сюда, тебе больно?

Вообще-то мне не больно, но я киваю.

— Да, мамочка, очень больно.

— Посмотри, что ты наделал! — обращается она к отцу. — Прости его, он не специально, — объясняет мне мама, и устрашающе смотрит на него.

Но в этот момент папа открывает дверь, хватает меня за руку, и мы выходим в подъезд. Разговор окончен, извинений не будет. Мы шагаем по лужам, мне вдруг становится весело безо всяких на то причин.

— А ты купишь мороженое? — спрашиваю я.

Но папе почему-то моя идея не нравится.

— Какое в октябре мороженое… Нет денег!

— Тогда конфету на палочке!

— Ладно. Ладно…

Петушок на палочке ярко-желтый, и он хрустит, а на вкус — как обычный сахар. Я немного разочарована, но уже на папу не обижаюсь, ведь все хорошо…

Подойдя к окну, я обнаружила, как пусто на улице. Льет ливень пуще прежнего и светят фонари, а вокруг — ни души.

Дождь успокаивал меня. Он создавал шумовую завесу, которая ограждала от огромного мира, полного неурядиц и переживаний. В этом безопасном пространстве можно было остаться наедине со своими воспоминаниями и уплыть так далеко, как пожелаешь. Я переоделась в футболку и легла на кровать, закрыла глаза и мгновенно провалилась в глубокий сон.

Глава 7

Наутро ящерицы исчезли, зато звонко и упоительно щебетали птицы, ярко светило солнце. Я вышла на террасу и потянулась, спина побаливала в районе правой лопатки: видимо, последствия сна в неудобной позе, значит, скоро пройдет. Наступил второй день нашего пребывания в новой стране.

С причудливых чашечек цветов стекали капли дождя. В прогретом воздухе разлился запах меда. Жизнь продолжалась, передо мной летали бабочки и пчелы. Я зашла в номер и поцеловала сонную Наташу в щечку.

— Солнышко, пора вставать. Скоро наш завтрак закончится, надо успеть.

— Не хочу… — Наташа замоталась в одеяло и свернулась калачиком.

— Ну давай еще десять минут, и встаем.

Я погладила ее по спине и пошла умываться. Через некоторое время сонная Наташа протопала в ванную.

— Доброе утро, — обняла я дочку.

— Угу.

— Собирайся, я подожду на террасе.

— Хорошо, ма… Дверь закрой.

Я сделала, как она просила, а сама стала одеваться. Прибрала кровать: сначала свою, а потом ребенка.

По каменистым дорожкам, залитым светом, мы пошли в столовую. Она располагалась на широкой террасе из дерева, с которой открывался вид на океан. Внизу, включив колонку, четверо местных парней репетировали какой-то танец. Рядом спортсмены делали разминку. По утрам был отлив, и линия пляжа превращалась в футбольное поле, где играли подростки, жители Занзибара.

Мы выбрали круглый столик, застеленный белой скатертью, принесли свои тарелки с едой, напитки и начали завтракать.

— Как меня достали эти мухи, — возмущенно пробурчала Наташа.

— Меня тоже.

— Фу.

— Смотри, смотри! Они там танцуют, — показала я на берег океана.

Наташа приподнялась и выглянула через перила.

— Прикольно.

В нашем отеле на завтрак подавали прекрасные фрукты и свежую выпечку с отвратительным кофе. Сначала я пыталась себя убедить, что он нормальный. Потом смирилась и пила через силу. Затем даже начала получать удовольствие: напиток уже не казался мне похожим на разведенные в воде чернила, я даже стала улавливать его запах. Человек — удивительное существо, ко всему привыкает, вот хорошая иллюстрация того, как мы подменяем понятия в своей голове, и любое негативное влияние учимся трактовать как само собой разумеющееся.

Дочка уплетала блинчики с таким аппетитом, как будто три дня не ела. «Конечно, чтобы много плавать и ходить пешком, нужны силы», — подумала я.

Она налила себе красный сок, по вкусу напоминающий смесь апельсина с гранатом — Наташе в плане напитков повезло гораздо больше, чем мне. Сегодня у нас на тарелках красовались дольки манго и арбуза, спелая мякоть таяла во рту. Я разрезала фрукты на маленькие кусочки и отправляла их в рот, накалывая их на вилку и запивая все это черным кофе. Вдруг вспомнилась одна история…

Каждое лето всей семьей мы традиционно поводили в деревне. В августе наступала пора арбузов, и они мне казались гигантскими (может, потому что я была слишком маленькой).

…Мы с папой едем на машине вдвоем. В конце августа у дедушки день рождения, и мы всегда привозим ему в подарок огромный арбуз. Он трясется в багажнике, заваленный другими покупками, свертками с зеленью, пакетами с овощами. Арбуз мне кажется необъятным и тяжелым, и я всю дорогу ломаю голову, как же папа будет его тащить в дом? Вот, мы приближаемся к воротам, от колес к небу поднимаются столбы пыли. Лает собака, я первой выхожу из машины, а папа сидит и ждет, пока я открою калитку.

— Дедушка, мы приехали!

Вдруг из-за ворот показывается ржавая тачка, а следом за ней за ней вырисовывается фигура дедушки. Из багажника арбуз перемещается в тачку и едет как важный пассажир во двор. Я тоже хочу прокатиться, как арбуз, и сообщаю об этом папе. Он смеется, затем берет меня за руку и ведет под навес, аккуратно выкатывает гигантский арбуз на землю и показывает жестом: «Садись!» Папа везет меня на улицу, куда-то вниз по пригорку, по ухабистой дорожке, я пищу от восторга.

Справа растут вишни, и от их густой тени становится прохладно, а слева за решеткой важно разгуливают утки и индюки. Индюки страшные, а вот утки — не очень. Бабушка кормит птиц зерном, меняет им воду каждый день и всегда велит мне стоять рядом. «Они тебя не тронут, пока я с тобой», — объясняет она, но я все равно панически боюсь. У индюков очень некрасивые красные наросты над клювом и вокруг глаз.

— Да ты же моя хорошая, моя девочка, моя красивая, нежная, — приговаривает бабушка, поглаживая индюшку. — Иди сюда, иди, погладь, — зовет она меня.

Но я делаю шаг назад и отвечаю:

— Бабушка, я люблю их только жареных…

Бабушка смеется, собирает старые миски, и мы идем обратно.

Я вижу приближающиеся вольеры с индюками, и мне становится жутко. Вдруг поворачиваюсь к папе и говорю ему:

— Давай уедем отсюда побыстрее!

Папа разгоняется, толкая тачку вверх по дороге, я вцепляюсь в бортики изо всех сил — как бы теперь не вывалиться отсюда, не разбиться… У нас с папой много счастливых моментов…

Насколько я помню, папа всегда был вспыльчив. У него существовало только два настроения: исполненное вселенской радости и бешеное от гнева. Если что-то случалось, то он тут же начинал кричать: не важно, по делу или нет, просто выдавал такую реакцию. Лишь спустя годы я смогла распознать, что там находится, за маской агрессии. Мне казалось, что только сейчас, когда выросла, я действительно начала его понимать.

Однако, будучи маленькой девочкой, запомнила на всю жизнь, что такое отношение к детям недопустимо. «Если у меня родятся дети, никогда не стану на них орать», — пообещала себе я. И это правило я соблюдала по сей день: Наташа ни разу не видела меня вне себя от ярости. Я искренне верила в то, что любой вопрос можно решить разговорами, не прибегая к повышению тона, и мне казалось, что у меня получается. Однако общего рецепта по выращиванию детей нет, как и волшебной таблетки от всего. (Что из этого вышло, вы и так прекрасно знаете).

После завтрака мы с Наташей решили пройтись, поисследовать город. Мы долго шагали вдоль дороги, снова началась жара, от ночного ливня не осталось и следа. Все время хотелось пить.

Местные жители показались мне дикими и недружелюбными. Здесь никто не приставал к туристам, не навязывал свои товары, но, несмотря на это, я постоянно оглядывалась по сторонам, чувствуя тревогу. Не моё это было место, совершенно чужое!

Ведь правда: внешнее отражает внутреннее. Человек, полный страданий, в прекрасном видит уродство, а счастливый даже в луже грязи заметит отражение звезд. Психологи называют это механизмом проекции. И здесь они правы, тропический рай, наполненной сказочными красотами, не будет мил, если на душе тяжко.

Мне показалось, что эта страна живет по своим неписаным законам. Местные неторопливо крутили педали велосипедов, часами толковали о чем-то друг с другом за прилавками торговых точек, шили обувь, сидя под пальмами. Проходя мимо старинной мечети с облупленной краской, на крыше которой сидели птицы, я обратила внимание маленький сквер, расположенный напротив. Здесь росла трава, стояли лавочки, но они были пусты. Несколько африканцев в пестрых одеждах сидели на газоне, предварительно расстелив под собой яркие лоскуты ткани, и не шевелились. Выглядело это необычно и странно. Что они там делали? Медитировали?

В опыт переживаний, связанных с путешествиями в другие страны, входит прикосновение к другому ритму жизни. Там быстрее, там медленнее; там красиво и напоказ, там просто и без попытки быть лучше, богаче, круче… В одних местах тебе рады даже посторонние люди, в других не сильно-то и приветливы, в третьих — безразличны. Культура местных определяет какой-то общий настрой, внезапно ты попадаешь в этот эмоциональный фон и начинаешь его чувствовать. А потом — вибрировать в нем на свой лад. Иногда это созвучие прекрасно, ты как бы проживаешь слияние и экстаз. А иногда ты там «не в своей тарелке», и, как бы ни пытался, не можешь это изменить. А потом –привозишь это ощущение с собой обратно.

И самое интересное вот, что: когда ты смотришь на африканцев, которые часами сидят под деревом и ничего не делают, ты понимаешь, что это — часть их жизни, и это нормально. Но, глядя на своего знакомого или родственника, который лежит на диване и не имеет никаких целей и планов на будущее, такой подход кажется преступлением. А тут — вот тебе на! Откровение, послание свыше: «Хватит гнаться, остановись. Замри, сделай вдох, посмотри вокруг… Оцени то, что ты имеешь, ведь это — уже много».

Когда я была маленькой, папа целыми днями лежал на диване. В тот период у него не ладилось с работой. Он ни с кем не разговаривал, никуда не выходил из дома, по-моему, он даже не купался. Потом что-то случалось, любая мелочь могла его завести, он становился бешеным и начинал орать. Чаще всего его провоцировали мамины вопросы: «Что с работой?», «Когда пойдешь на собеседование?», «А тебе еще не звонили?»

К счастью, они ругались друг с другом, а не со мной. Я боялась папу, когда он был такой. У меня имелись все шансы остаться незамеченной в их перепалках, так как я перестала привлекать к себе внимание плохими оценками или бардаком в комнате — придраться не к чему. Зато когда они ссорились между собой, дело доходило до криков и швыряния стульями. Мама и папа ломали друг другу пальцы и руки, выбивали двери, с грохотом били посуду и продолжали безумно любить друг друга.

Как-то раз в период папиной безработицы у нас дома начался скандал. Соседка Роза Павловна, полная женщина с седыми волосами, очень добрая и вечно причитающая по поводу и без повода, не выдержала и вызвала милицию, услышав крики из квартиры напротив.

Когда мужчины в форме зашли ко мне в комнату, я доделывала упражнение по русскому. Строчка сползла вниз, куда-то под синюю тетрадную линию, как вагон, сошедший с рельсов, и я с грустью подумала о том, что завтра мне за это влетит. Почерк у меня всегда был отвратительный, а наша учительница, которая славилась своим чувством юмора, говорила, что так пишет курица левой ногой. Критику из ее уст я воспринимала нормально, тем более, какой смысл обижаться на правду. Моя внимательность тоже оставляла желать лучшего, я пропускала буквы и целые предложения, а еще — вечно летала в облаках, только сейчас понимаю, почему.

Когда Наташа подросла, я стала интересоваться детской психологией. Я много читала на эту тему. Оказывается, что дети, живущие в страхе или ожидающие нападения, всегда рассеяны, их мозг не может одновременно выполнять две задачи: учить урок и держать оборону. Безопасность важнее, поэтому они неосознанно держат фокус внимания на том, что вокруг. Например, какие звуки и запахи их окружают, что за стук в коридоре, о чем говорят взрослые.

Два милиционера осмотрели детскую, задали мне несколько странных вопросов. Я перепугалась и не знала, как реагировать. Вместо внятного и вразумительного ответа я что-то бубнила себе под нос. Если бы в комнате присутствовала мама, она бы обязательно напомнила о том, что надо говорить четко и громко, но, к счастью, ее здесь не было.

— Тебя обижают дома?

— Нет… Не обижают.

— Родители бьют тебя?

— Нет.

Внутри все тряслось, ведь я не знала, что ожидать от папы в следующую секунду, и не стану ли я, как мама, объектом его гнева — это бессилие и ужас помню по сей день. Милиционеры вышли из комнаты, теперь они негромко переговаривались с родителями в коридоре. Я согнулась как вопросительный знак и прижала ухо к замочной скважине, но так и не смогла разобрать, о чем идет речь. Сердце бешено колотилось, кожа покрылась мурашками.

С тех самых пор я усвоила урок: самая страшная ошибка, которую может совершить человек — это бездействие. А потом поклялась себе, что никогда не стану такой… Я пойду мыть полы, мести двор, я буду готова на все, что угодно, лишь бы не сидеть на диване и не сходить с ума.

Через некоторое время папа нашел работу, и скандалы поутихли. Несмотря на то, что жизнь в нашей семье напоминала прогулку с завязанными глазами по минному полю, могу с твердой уверенностью заявить, что родители чувствовали себя прекрасно. Для них такое выяснение отношений было приемлемым, и ничего особенного, по их мнению, в доме не происходило. Мама говорила, что все так ругаются, но я знала, что это вранье. Папу я обожала до безумия и до дрожи его боялась, и мне оставалось лишь одно — «ловить» его в хорошем расположении духа. Тогда мы на время превращались в обыкновенных родителя и ребенка: веселились, болтали, строили домики из спичек, гуляли по улицам.

В моей памяти остался один такой вечер. Это происходило как раз после моего дня рождения, мне недавно исполнилось тринадцать. Мама только закончила печь пирог и отправилась на балкон развешивать белье, а мы с папой остались на кухне заваривать чай. На подоконнике тихо работал радиоприемник, в доме пахло ванилью.

— Маргарита, принеси красивые чашки, — услышала я голос с балкона.

— Хорошо.

У нас в зале, в стеклянном шкафу, хранились красивые бокалы и расписные чашки из тончайшего фарфора — для особых случаев. Особый случай наступал тогда, когда приходили гости или когда мама что-то пекла, а сегодня был именно такой день. Приближаясь к шкафу, я обратила внимание, что половина праздничной посуды уже перебита, что не удивительно: во время скандалов все шло в ход. У одной дверцы отсутствовала ручка, папа однажды сорвал ее.

Я вернулась на кухню и сделала радио погромче, пела Алла Пугачева:

Позови меня с собой,

Я приду сквозь злые ночи,

Я отправлюсь за тобой…

«Дура ты, Пугачева!» — подумала я. — «Кому ты там нужна? Старая, страшная и лохматая». Почему-то мне, тринадцатилетнему ребенку, казалось, что эта песня про унижения бедной женщины. Кто захочет — и так сам позовет, просить не нужно. Но мелодия запала в душу:

Что бы путь мне не пророчил,

Я приду туда, где ты

Нарисуешь в небе солнце,

Где разбитые мечты

Обретают снова силу высоты.

— Когда я был маленьким, мне было года четыре, может, пять, я ходил в детский сад. И там мне нравилась одна девочка, ее звали Ася, — рассказывал папа, расставляя фарфоровую посуду.

Я уставилась на него с интересом.

— И я долго думал: как ей понравиться? И тут пришла идея, у нас на площадке была такая высокая шведская стенка. Я решил, заберусь наверх и прыгну, а она увидит и в меня влюбится.

— Классно придумано, и это в четыре года, да?

— Ну, да. Я ходил, тренировался, пока меня никто не видит, забирался туда, на шведскую стенку, и сверху прыгал. Вот, раз прыгнул, два. Получалось прям круто, и на следующий день я ее позвал: «Ася, смотри, как я могу!» И тогда я забрался на самый верх, — многозначительно сказал папа, приподняв брови, — а этот уровень я не проверял. И, конечно же, прыгнул, и сломал себе ногу.

В этот момент с комнату вошла мама. Она остановилась в дверях, слушая с интересом.

— Ну а как же Ася? Она осталась под впечатлением? Ма, тебе чай наливать?

— Наливай, — ответила мама. — А что за история? Я не слышала.

Папа продолжил:

— Да, мы с ней потом хорошо дружили. Когда я вернулся из больницы, то она мне носила игрушки — давала свои поиграть, причем такие, самые дорогие, я помню.

— То есть, получается, твой трюк сработал? — спросила я.

— Да. А еще помню, как приехала «скорая» в детский сад, меня положили на носилки, и мое тело передавали в окно.

— Это как это? — удивилась я.

— Ну, через коридор было долго идти, открыли окно, и в него носилки и передали. А потом в больнице был дядя врач, которого звали так же, как меня. Он мне поставил на ноге крестик.

— Зачем?

— Чтобы посветить в правильное место, когда будут делать рентген. Потом наложили гипс.

Мы втроем уселись за стол, я разрезала пирог, мама налила чай. Она любила чай с лимоном, папа — с молоком, а я — черный.

— Мама, пирог очень вкусный!

— На здоровье!

— Пап, расскажи что-то еще из детства, — попросила я.

И тут папа вспомнил еще одну историю.

— Еще помню, как я не выговаривал букву «р», и у нас во дворе жила соседка, взрослая девушка, ее звали Кристина. И она мне очень нравилась. Я ее все время назвал «Конина», а она обижалась на меня: «Какая я тебе Конина, я Кристина!»

Мы с мамой хохотали до слез, я чуть не поперхнулась чаем.

— Это ж сколько тебе было лет? — уточнила мама.

— Да так же, может года три, четыре. А потом дедушка научил меня говорить букву «р», и я первым делом побежал к Кристине, и как заору на весь двор: «Кр-р-р-р-ристина!», она была очень удивлена.

— А что ты помнишь из детства, мам?

— Да… Детство как детство. Рассказывать нечего, — отмахнулась она.

После этого разговора я долго думала, какой же целеустремленностью надо обладать, чтобы сломать ногу ради симпатичной девочки. Даже если это первая любовь — стоит ли оно того? Или, может, склонность жертвовать собой и даже калечить себя во имя другого проявляется уже в раннем детстве? Наверное, потому мама с папой и жили, как кошка с собакой, по-другому им было бы пресно и скучно.

Зато когда мама однажды случайно прихлопнула дверь, сломав папе мизинец, он долго ходил с гипсом, в шутку рассказывая всем, что жена его не любит. Соседи ему сочувствовали, родственники веселились и передавали байку из уст в уста, как анекдот. Только мне было совсем не до смеха, ведь я знала, каково это, жить на пороховой бочке. После перелома пальца мама заботилась о папе, как о ребенке, а он купался в лучах внимания и получал столько любви, сколько пожелает. Их обоих переполняло счастье — какое-то особое, недоступное для моего понимания.

Глава 8

Шел пятый день нашего пребывания в Танзании. Гулять по улицам не хотелось, фотографироваться тоже, среди местных я чувствовала себя напряженно и беспокойно. Ощущение одиночества дополняло картину последним штрихом.

Мои попытки строить отношения с другими мужчинами (после расставания с Кириллом) были обречены на провал. И, кажется, я догадывалась, почему: то ли моя внутренняя убогость притягивала точно таких же, как я, и мне от этого становилось только хуже, то ли я застряла в своей боли, как муха в смоле, и не имела возможности оттуда вырваться.

Тоска внезапно сменялась радостью, но, как понимаю сейчас, это был тревожный признак. Я нуждалась в обследовании и лечении, но вместо того, чтобы пропить курс успокоительных, отправилась в отпуск. Порой мое состояние оставляло желать лучшего и откровенно пугало.

Я могла встать утром, и на меня накатывало вдохновение: я думала о том, что все совершенно не так плохо, как кажется! Надо просто относиться к своему одиночеству как к глотку воздуха. «Это всего лишь такой период», — успокаивала я себя. Нужно осознать свою непохожесть на других и принять это: ведь все мы разные, и у всех свои вкусы и желания. Чем необычнее человек по своей природе, тем сложнее ему найти кого-то. Хотя необычной я себя никогда не считала. Странной — да, но необычной — нет… Что во мне такого особенного? Совершенно стандартная работа, размеренная жизнь, никаких хобби и интересов, характер замкнутый, а друзей — и тех нет. Однако если сейчас пришло время покопаться в себе, то вот хорошая метафора: точка роста. Допустим, личность формируют страдания. Значит, все закончится, когда я усвою этот тяжелый урок? Но только урок все не усваивался, а я периодически ловила себя на том, что мне незачем жить.

Может, состояние одиночества — это шаг навстречу себе? Скажем так, останавливаясь среди толпы, фотографируя городские руины, горы сочных фруктов, пальмы, снимая на камеру измученные жарой и уставшие лица стариков, а рядом ликующие детские физиономии, я задавала себя вопрос: «Что здесь особенного, в этом ракурсе, в этом человеке?» Кажется, именно так я начала лучше понимать себя, определять, что мне нравится, а что нет. Поначалу это знакомство с собой удивляло, потом захватило, как увлекательная игра. А потом произошло полное обнуление, приступ апатии.

Уставшие, мы с Наташей сели на лавочку под пальмами. Она натерла ногу, и у нее появилась ранка. Пластырь остался в номере, и я предложила ей свои шлепки. Она согласилась, хотя ее ступня утопала в них, зато идти было не больно. «Для разнообразия неплохо пройтись босиком», — подумала я и убрала Наташину обувь в сумку. Мы сделали еще небольшую петлю вокруг памятника и увидели стеклянную витрину уличного кафе, где продавали мороженое.

— Это то, что нам нужно. Согласна? — спросила я Наташу.

— Думаю, да!

Мы купили мороженое и сок, потом сели за столик и долго щелкали кнопками фотоаппарата, листая снимки, рассматривая одно и то же по сто раз.

— Мам, ты классно фотографируешь, — сказала Наташа.

— Правда? Ты так думаешь?

— Ну да. Вот тут смотри, здорово.

На маленьком экранчике я увидела рассевшихся в парке медитирующих африканцев.

— Ну, спасибо.

Вдруг меня осенило: вот он, урок! Я поняла! У меня есть право на осуществление своих собственных желаний… А я чаще выбирала чужие!

Раньше я всегда шла навстречу Кириллу и уступала ему в любых вопросах. Мало того, мне это нравилось, я упивалась своим благородством, ведь любовь предполагает готовность идти на компромисс. Вот и они, первые признаки «антенн на голове», добро пожаловать в «Корпорацию Монстров»! Кирилл оценивал мои действия скорее негативно, чем видел в них проявления искренних чувств, но мне это все было невдомек. Каждый из нас любил в меру своих возможностей.

Вспомнился вечер накануне разрыва. Нас пригласили на юбилей к его маме, и мы думали, как ехать: отдельно от всех гостей, потому что Наташа еще совсем кроха и часто плачет, или все же соблюсти рамки приличия и прибыть к торжеству вовремя.

…За окном светят фонари, капает мелкий дождик. Я включаю торшер на кухне и зажигаю гирлянду на окне. В комнате тут же становится уютно и тихо, дочка спит. Мои мокрые волосы туго затянуты в полотенце, я насыпаю в кружку содержимое пакетика с какао, заливаю кипятком и собираюсь присесть к столу.

Кирилл сегодня не в духе, и мне хочется задать вопрос, что с ним такое происходит в последнее время, но я не решаюсь. Вместо этого мысль течет плавно сама собой, пока я размешиваю какао, как будто это не моя мысль вовсе. «А спросил бы он меня, в каком настроении вообще я нахожусь? И когда я последний раз нормально спала?»

— Во сколько поедем к маме? — спрашивает Кирилл.

— Как хочешь…

— Да что ты вечно: «Как хочешь!» — взрывается он. — У тебя на все одно и то же! Хоть бы раз сказала сама, что ты думаешь!

Кирилл резко ставит чашку на стол, и липкий сладкий напиток разбрызгивается на скатерть, я хватаюсь за тряпку и срочно отворачиваюсь, чтобы он не успел заметить мои слезы.

— Мне кажется, что в отношениях важно услышать другого, — отвечаю я, стоя к нему спиной.

Мне не по себе от такого грубого тона, хочется сжаться, как ежику, и выставить колючки, которых у меня нет. Еж без колючек — вот, кто я на самом деле.

Однажды я нашла в журнале психологический тест: каким сказочным героем вы себя представляете? Мой персонаж слишком жалок и труслив.

Я не хочу, чтобы Кирилл видел мои слезы, потому что он либо никак не реагирует, либо начинает иронизировать, что еще хуже. Я боюсь его равнодушия — и его насмешек тоже.

Этот упрек до сих пор звучал эхом в моих ушах. Может, Кириллу все это надоело, и для него жизнь со мной стала пресной и скучной. Однако теперь, сидя за столиком в уличном кафе в Африке, я могу смело выбирать себя (что, по сути, не так уж и плохо), по причине того, что выбирать мне больше не из чего.

Мы с дочкой съели мороженое, допили сок и вышли из кафе. Пока смотрели фотографии, даже не заметили, как начало смеркаться. Теперь набережная сияла огнями, тут толпился народ, и мы попали на шумную ярмарку. Всюду играла музыка, стояли открытые торговые точки, в каждой из них улыбающиеся повара в длинных одеждах жарили морепродукты. Креветок, кальмаров, кусочки рыбы насаживали на шпажки и продавали недорого. Я не рискнула это пробовать: уличная еда казалась мне небезопасной. Зато здесь можно было купить орешки, фрукты, попкорн — все это отдавали почти даром.

На многолюдной площади смешались все нации и культуры, которые только можно себе представить. Арабские женщины, затянутые черной тканью с ног до головы, вели за руку детей. Туристы, по здешним меркам смело и даже неприлично одетые, пили пиво и веселились.

Мне на глаза уже несколько раз попадался один и тот же пожилой мужчина с седой бородой и в очках. Он напоминал солидного европейца, возможно, владельца небольшого бизнеса. Рядом с ним ходила юная африканская девушка, почти школьница, на вид лет семнадцати, не больше. В этот раз они медленно прогуливались вдоль берега, находясь достаточно близко, но не держась за руку. Вчера я встретила их же в кафе в центре города, когда зашла туда пообедать вместе с Наташей. Они сидели вдвоем за одним столиком, выглядело это довольно странно: девушка листала что-то в телефоне, опустив глаза вниз, а мужчина пил свой кофе. Они молчали часа полтора, а потом просто встали и пошли в одну сторону, не обмолвившись ни словом.

Как только я увидела приближающегося к нам Романа, у меня словно камень с души упал. Теперь мы в безопасности, можно смело гулять по центру города — даже ночью. Втроем мы ускользнули от толпы и в конце набережной обнаружили кафе, в котором играла живая музыка.

Я шла босиком по теплому песку, прогретому солнцем, вдыхая аромат благовоний. В памяти надолго осталось это удивительное, спокойное место: рядом шумит прибой, а в небе — множество ярких звезд. Казалось, мы попали в другой мир, здесь все ощущалось по-новому, совсем не так, как на площади.

Ансамбль исполнял что-то этническое. Сочетание барабанов с гулкими перекатами низкого голоса завораживало: казалось, что солист изливает душу и сетует на свою тяжкую судьбу. Музыка затронула меня очень глубоко, как будто она внушала надежду на лучшее и одновременно призывала смириться с чем-то большим и неизбежным в жизни. Я незаметно стала притопывать ногой в такт мелодии. Наташа даже успела снять видео, пока у нее не сел телефон.

Втроем мы вышли на уличную террасу, где обнаружили много пустых столиков, в центре каждого из которых горела свеча. Присев за один из них, я вдруг услышала, как бьются о берег волны. Песни закончились, посетители ушли, и со всех сторон нас обступила оглушительная тишина. Официант в белой рубашке положил на стол меню. Роман заказал пиво, Наташа — спрайт, а я — джин-тоник. Вскоре нам принесли напитки, и мы подняли бокалы за встречу.

Не успели мы выпить по глотку, как я почувствовала, что в мою голень впивается что-то острое, а потом еще и еще. Я посмотрела вниз, на ногу, но ничего не увидела.

— Комары! Чтоб их так! У меня нет спрея, — расстроилась я.

— Я тоже не взял, — ответил Рома.

Комары кусали нещадно, словно хотели напиться крови до конца своих дней. Я похлопывала себя по плечам и по ногам, но это особо не помогало. Неожиданно Рома произнес:

— В чем смысл жизни? Как ты думаешь?

Я поставила стакан на стол и долго смотрела сквозь стекло на пламя свечи. В голове пронеслось несколько вариантов ответа, но я не знала, какой из них правильный.

— В чем? Конечно же, в любви. Может, еще так: в том, чтобы найти себя? И не спутать одно с другим, и не потеряться. А твое мнение?

Он молчал, я покосилась на Наташу. Вот оно ей надо, слушать наши разговоры?

— Я думаю, смысл жизни в том, чтобы идти к своим целям, — ответил мой умный ребенок.

— Наташа, ты молодец, — поддержала я. — Рома, а сам-то ты как думаешь?

— В том, чтобы использовать свои возможности на максимум, — ответил он.

— Ну, допустим. А как ты поймешь, что использовал все свои возможности? У тебя что, есть такой измеритель возможностей?

— Измерителя нет. Но не стоит так, Марго, — улыбнулся он. — Активные действия, которые приводят к результату.

— Ладно, считается! — примирительно произнесла я. — Я тут постоянно вижу одну пару, они ходят вместе, но не разговаривают. Пожилой мужчина, европеец, и рядом с ним местная девушка. Молодая. Как школьница, на вид совсем юная.

— Так это же известное дело. Обеспеченные люди, приезжие, покупают такие услуги. Все включено, — проговорил Роман, поглядывая на Наташу и подбирая выражения. — Они платят за жилье, девушку, и она с ним ходит, сопровождает, гуляет, делает массаж и все остальное тоже.

— Это вы про секс? — спросила Наташа.

От удивления я потеряла дар речи, а Рома отнесся к вопросу философски.

— Разумеется, да. В таких странах это в порядке вещей. А разговаривать им зачем? Они и так прекрасно проводят время. Ну что, предлагаю выпить за Фредди Меркьюри и за Танзанию!

Зазвенели бокалы, ветер колыхал пламя свечи. Я пила свой коктейль и переваривала услышанное: оказывается, Наташа — не такой уж и наивный ребенок. И про секс спрашивает, и выводы о смысле жизни делает вполне разумные. Однозначно спасибо Роме, что сменил тему: я посмотрела на него с благодарностью и улыбнулась.

Я могла бы поспорить на все, что угодно: если выстроить в ряд моих коллег из проектного бюро и спросить у каждого, в чем смысл жизни, они и двух слов не связали, не то, чтобы выдать в эфир более-менее вразумительный ответ. Обычно, когда мы отправлялись куда-то после работы, то серьезность наших разговоров не переваливала за отметку «телефоны, политика, сплетни».

А что тут удивительного? У нас общество потребления, в котором о таких вещах, как смысл жизни, говорить стыдно и не модно. Только, как мне кажется, причина не в том, что у людей поменялась сфера интересов, а в том, что по большей части им нечего ответить. В лучшем случае тебе процитируют кого-нибудь из классиков, а в худшем — переведут в шутку, и дело в шляпе. Именно поэтому я давно перестала задавать этот вопрос всем подряд, как делала давно, в детстве, а мне все еще хотелось.

Вспомнилось смешное видео с Youtube-канала, на который была подписана Наташа. Там звучала фраза: «В дверь постучалось странное существо, по уровню развития что-то среднее между зубочисткой и медузой». К сожалению, глубоких и интересных людей я встречала все реже, и это было грустно.

Грустно оттого, что, кажется, мы разучились думать своей головой. Да и зачем, если все придумано до нас? Мы копируем и вставляем чужие стихи в СМС, чтобы получилось красиво; мы пересылаем картинки без слов, называя это общением; можно просто переслать видео с поздравлением вместо того, чтобы написать два слова от сердца.

Материальные ценности давно вытеснили духовные, и это тоже печально. Не спорю, я люблю окружать себя красивыми и качественными вещами, но все же против культа телефонов и тачек, как и против «просветленности в нищете». Если одно полностью исключает другое, значит, в чем-то мы обкрадываем сами себя! Поэтому когда Рома задал свой вопрос о смысле жизни, я чуть не подпрыгнула на стуле: надо же, мне не послышалось! Юная девчонка из далекого прошлого, та самая, с пытливым умом, ищущая ответы, плясала от счастья где-то внутри меня.

Сидя за столиком, я все время мысленно возвращалась к той странной паре и не могла понять, что меня так цепляет. Это выглядело дико и пугающе: как будто они и не живые вовсе! Не люди, а безмолвные восковые фигуры: находясь рядом, они не вместе, просто каждый играет свою роль. Вспомнился фильм «Вивариум», и мне стало не по себе. Совершенно жуткое ощущение, словно ты прикасаешься к чему-то инопланетному и неорганическому.

Как много супружеских пар или людей, живущих вместе, точно так же превращаются в бездушных кукол. Разница лишь в том, что у этих иностранцев все за деньги и по-честному, а вот в семье все иначе. Кто-то чувствует неладное, догадывается, что отношения дали трещину, но молчит; кто-то давно строит свои отношения в другом месте, возвращаясь домой лишь для того, чтобы переночевать; оба создают видимость благополучия, вроде все в порядке. Разумеется, каждый стремится сделать, как лучше, только это «лучше» у каждого свое. По спине пробежал неприятный холодок, и я решила, что пора собираться обратно.

— Давай попросим счет? — обратилась я к Роме и почесала плечо.

Он помахал рукой, и откуда ни возьмись из густой пальмовой тени явился официант. Мы рассчитались и вышли на оживленный проспект. Тускло горели фонари, зато ослепительно сверкали вывески. Здесь количество комаров заметно поубавилось, что не могло не радовать. Я крепко держала за руку Наташу. Вдоль по улице проезжали машины и велосипеды, общественного транспорта почти не было.

Мы немного прогулялись втроем, а затем остановились возле фруктового ларька. Наш друг из России долго торговался, чтобы купить три манго за два евро, и когда ему это не удалось, то передумал.

— Мы тоже не будем брать, у нас в отеле, в холодильнике, есть еще несколько штук, нам пока хватит, — сказала я.

— Ну, ладно, — ответил он.

Улица извивалась, словно змея, уходя в гору, освещения становилось все меньше и меньше. Я вдруг почувствовала, что мои ноги гудят от усталости, и дальше я не смогу ступить ни шагу.

— Пожалуйста, поймай нам такси, — попросила я Рому.

Через пару минут машина уже ждала нас, водитель курил и широко улыбался, сверкая белыми зубами. Наташа села на заднее сидение, и я поняла, что она почти засыпает. Удивительный ребенок, никогда не ноет, не жалуется, не хнычет. В кого она такая?

— Хорошо погуляли, правда? — улыбнулась я.

— Правда, — ответил Рома.

— Ну, что? Тогда спокойной ночи! Наташа почти спит.

— Желаю вам приятных снов. Пока-пока.

Мы обнялись на прощание. Я села рядом с дочкой, Рома закрыл за мной дверь, и наш автомобиль стал медленно подниматься в гору.

Глава 9

С каждым километром, отделяющим нас от центра, фонарей становилось все меньше и меньше. Такси неслось вдоль ночных улиц: то тут, то там встречались группы местных жителей. В кромешной тьме разрушенные дома и трущобы выглядели жутко, не хотела бы я тут оказаться одной, без сопровождения. Гид предупреждал нас: если отправитесь в город, на прогулку, на экскурсию, берегите документы и кошельки! Никогда не носите с собой все свои деньги, паспорта оставляйте в номере — так это днем! А ночью, наверное, здесь можно запросто лишиться не только кошелька, но и жизни.

Водитель включил тихую арабскую музыку. Наташа дремала у меня на плече. Глядя в окно, я подумала о том, что жизни лишиться страшно лишь тогда, когда в ней есть хоть какой-то смысл. Последние несколько лет мне казалось, что его нет.

Почему-то душа моей дочери, ее хрупкий внутренний мир, колебания и сомнения, которые бушевали, подобно цунами, были сейчас от меня так далеко, что мне даже в голову не могло прийти, что Наташа нуждается в опоре. Нуждается в той маме, которая сможет выдержать ее переживания и быть рядом — не только физически, но и эмоционально. Нуждается в той маме, которая духовно сильнее и может показать пример того, как следует вести себя, встретившись с трудностями лицом к лицу, как достойно вынести все испытания.

Это так странно: я жила с призраком бывшего возлюбленного, но не замечала реального человека рядом, своего ребенка. Что правда, то правда, Кирилл заменял мне все — и небо, и землю, и космос, и вселенную, а когда он исчез, то во мне не осталось ничего. У меня больше не было никаких сил. Ощущала себя я как растение, которое вырвали с корнем и бросили на раскаленную сухую землю.

Вспомнился первый год после расставания, наверное, самый тяжелый. Я даже ходила в группу анонимных алкоголиков. Зачем? Моя здоровая часть осознавала, что любовь к Кириллу — это болезнь, а от болезни нужно лечиться. А еще, думаю, занятия уберегли меня от диких, безрассудных поступков, последствия которых были бы печальны. Меня разрывало на куски от боли, и вся она осела, как пепел, внутри, а после трансформировалась в тягу к чему-то безумному (в тот период меня часто посещали фантазии о том, как избиваю посторонних людей на улице, совершаю кражу или уродую свое тело, например, режу его лезвием или жгу огнем).

Вместо этого я притворялась зависимой от алкоголя и играла эту роль, надо сказать, вполне неплохо. Никаких безумств я не совершила. Благодаря такому экстравагантному хобби я смогла подружиться со своим внутренним авантюристом, а вдобавок дать выход накопившимся эмоциям, которых, как я понимаю, была целая тонна.

Тот период остался в памяти как исполненный приключений, я и совершенно ни о чем не жалею. Единственное, слегка мучает совесть за вранье ведущему. Первое время я очень боялась, что другие участники меня разоблачат, но вскоре до меня дошло, что там никому ни до кого нет дела, и никто не присматривается, как ты себя ведешь и почему. Даже если придешь с трусами на голове, никто не заметит.

Итак, Кирилл собрал вещи и исчез. У меня было состояние, как у наркомана, которому нужна доза, ломало меня зверски. А может, все проще: я нуждалась в общении с живыми людьми, с теми, кто сможет хоть немножко меня понять, кто знает, каково это — мучиться изнутри, а не кивать с умным видом и раздавать советы типа «забей и наплюй».

Втянувшись в эту тусовку, я поняла, что мучаются они как-то не очень сильно, а скорее, этот термин можно отнести к родственникам или друзьям. Сами зависимые вообще не страдали. Так, случались иногда проблески сознания или публичного покаяния, после чего эти товарищи бесследно исчезали.

Сама идея ходить туда пришла внезапно. Однажды вечером я поднималась по ступенькам подъезда и решила проверить почту. Ящик был забит цветными листовками, в нем лежали пара уведомлений из налоговой, несколько квитанций, реклама доставки суши, газеты. Всю дорогу до своих дверей я читала объявления. Первое, что мне попалось на глаза — это объявление о бесплатной помощи алкоголикам и наркоманам. В голове пронеслась шальная мысль: «А почему бы и нет?»

Я с интересом стала изучать текст и обнаружила, что сообщество устраивает встречи в центре города, на Тургеневской. Каждый уголок, каждый кирпичик и каждый камушек в этом районе был мне до боли знаком. Слишком много воспоминаний, связанных с Кириллом, остались захороненными здесь, погребенными и втоптанными в асфальт, точно так же, как и мои чувства, которые оказались ему не нужны.

На углу Буденновского располагалась элитная пивоварня, витрины которой украшали полки с книгами. Это место так и называлось: «Пивная библиотека», и я часто просила Кирилла туда меня сводить из-за особой атмосферы. Больше всего мне нравился там старинный рояль с раскрытыми нотами, он как будто приглашал сесть и заиграть изысканную мелодию, а еще помню клумбы с пестрыми цветами по периметру. В спорт-баре неподалеку мы ели пиццу, запивая ее пивом, Кирилл смотрел футбол, а я делала вид, что что-то в нем соображаю. Итак, я доберусь до места назначения легко! А совпадение с улицей восприняла как знак. Где все началось, пусть там и закончится.

Странно: ни с кем и никогда я не испытывала такого невероятного ощущения счастья, как рядом с ним. Мне было безразлично, куда идти и что делать, лишь бы вместе. И никого в жизни я так отчаянно не пыталась забыть. Хотелось вытравить из головы эти воспоминания, как яркое пятно жгучей кислотой, пусть даже она уничтожит все живое вместе с неживым. Я прописывала свои обиды в письмах, пела мантры и читала псалмы. Но все это напоминало борьбу с ветром: чем больше шагов делаешь вперед, тем сильнее тебя новым порывом отбрасывает назад.

Поэтому объявление в газете пришлось весьма кстати. Во всей этой затее меня смущало только одно: я не выглядела, как пьяница. У меня не было отеков и красных пятен на лице, белки глаз не пожелтели, волосы не повыпадали. Да, имелись темные мешки из-за недосыпа, на них-то и оставалась вся надежда.

В тот самый вечер, открывая ключом дверь, я уже поняла, что решение принято. Теперь по четвергам, раз в две недели, к нам приезжала няня, а я оставляла ребенка с ней и уезжала на собрание. Как и прежде, я стеснялась просить о помощи своих родственников. Мне просто не хотелось им врать, изворачиваться, называть несуществующие причины. Если бы я сказала правду — меня никто бы не понял, а если бы солгала — то сделала бы хуже самой себе.

Мое первое впечатление от собрания алкоголиков и наркоманов (надо сказать, довольно неоднозначное) сформировали два фактора: атмосфера и ведущий. Атмосфера в зале царила угнетающая. Лампа вверху потрескивала, паркетный пол давно перестал сверкать и потускнел, занавески выгорели на солнце и побледнели. Ковер давно следовало сдать в химчистку, хотя глядя на него, возникали сомнения, можно ли его спасти. Осторожно шагая вдоль стенки, я пробралась в самую даль. Темно-синяя поверхность стула была покрыта пятнами, но в отсутствии других вариантов пришлось, преодолевая брезгливость, садиться прямо туда.

Руководителем группы оказался мужчина среднего возраста, Александр Иванович. Говорил он тихо, его порой приходилось переспрашивать. Он носил затертый пиджак и растянутые на коленях брюки, отчего вид у него был довольно жалкий. Вся эта странная одежда дополнялась кедами на шнуровке, и я все размышляла, уставившись на него, неужели так сложно купить туфли.

Александр Иванович обладал мягким тембром голоса, отчего складывалось впечатление, что перед вами человек ранимый и сентиментальный. Чем-то он притягивал взгляд снова и снова, а я все не могла взять в толк, отчего так происходит. Если бы меня попросили описать его парой фраз, я бы сказала так: «Не очень молод, лысоват. Не слишком счастлив». Не знаю, почему сложно было назвать его счастливым, хотя добрым — однозначно да. Как много добрых людей несчастны, и так много счастливых злодеев.

Когда «наши наркоши» (так я в шутку называла участников) приходили на собрание, они с порога начинали шуметь и возмущаться, провоцировать Александра Ивановича, в общем, вели себя как разбушевавшиеся подростки. Жуткое зрелище: один человек изо всех сил пытается навести порядок, а остальные орут. Думаю, Александра Ивановича никто не воспринимал здесь всерьез, исключение составляла лишь я и еще парочка таких же тихонь, забившихся в угол. Иногда ведущему удавалось всех успокоить, и мы начинали почти вовремя, но чаще «наркоши» срывали занятия, и в группе творился бардак.

«Точно так же вели себя мои одноклассники на ОБЖ», — вспомнила я. «Наркоши» вскакивали со стульев, перебегали с одного места на другое, что-то доказывали Александру Ивановичу, а он пытался их перекричать. Если вслушаться, то можно было понять, что именно их не устраивает: они обязаны сюда ходить против своей воли, и смысла в терапии они не видят.

«Дожились… Что я здесь делаю?.. Как что! Я такая же, как они», — обреченно вздыхала я, сидя в углу.

Как-то раз Александр Иванович привел и представил нам своего стажера. Тощий парнишка лет двадцати пяти, он пришел однажды и больше не появлялся. Мне он запомнился тем, что нес какую-то просветительскую чушь, и у него была на лице родинка — такая же, как у Кирилла. И к тому же они имели схожие черты: длинный ровный нос, слегка приподнятый кверху, острый подбородок, густые широкие брови. Вдруг я поняла, что совершила ужасную ошибку, записавшись на групповую терапию, и мне совершенно нечего здесь делать.

«Вот идиотка! Какого черта я сюда приперлась?» — ругала себя я. Но в тот момент пришла моя очередь говорить.

— Ты можешь рассказать, что тебя сюда привело?

Я словно набрала в рот воды и сверлила глазами стенку прямо перед собой. На стене виднелось расплывчатое мутное пятно. «Неудобно вот так встать и уйти», — пронеслось в голове.

— Для тех, кто впервые пришел сюда, мы еще раз сделаем круг знакомств. Представься, пожалуйста, — попросил Александр Иванович. Светло-карие глаза обволакивали светом и излучали безусловную любовь. Заглянув в них, я решила остаться.

— Маргарита. Я страдаю такой же болезнью, как и все, и… И надеюсь от нее вылечиться.

— Можешь поделиться с нами, что ты ждешь от нашей встречи?

— Сегодня или вообще от всех встреч?

— Как хочешь.

— Жду… Познакомиться, узнать людей, и как они справляются с этим.

— Хорошо, ты хочешь добавить что-то еще?

— Нет.

— Спасибо. Если ты уже все, — тихо произнес он и слегка кивнул, — то мы можем перейти к следующему участнику.

— Да. Я не против.

В этот момент мне открылась истина: ведь он лечит людей не силой своего железного характера (которого у него, очевидно, нет), а своим душевным теплом. Я видела перед собой человека пожилого и некрасивого, но во мне пробудилась целая гамма эмоций. Мне вдруг захотелось обнять его и расплакаться. Наконец я поняла, как отчаянно истосковалась моя душа по таким простым вещам, как доброта и сочувствие.

Находясь рядом с ведущим, меня не покидало ощущение, что через мою макушку спускается сверху сильнейший поток энергии. Этот поток наполнял все вокруг каким-то своим особенным смыслом, в водопаде невидимых лучей я считывала вселенскую мудрость. Она гласила о том, что надо жить ради самой жизни. В то же самое время зарождалась надежда на то, что я справлюсь. Уходя, я вглядывалась в лица людей и пыталась понять: что с ними сейчас происходит? Есть ли у них в сердце отклик?

Но их стеклянные глаза ничего не выражали. Горькое разочарование одолевало меня в те минуты, а затем я спрашивала себя: «А может, никакого потока и нет? Мне просто показалось?» Но поток был. Я возвращалась через две недели и вновь чувствовала его: он шел через макушку к полу, а от пола — куда-то вверх. И похоже, здесь, в группе, никто не обращал внимание на такие вещи, как энергии или оттенки эмоций. Всем на все было наплевать.

«Способен ли свет человеческой души творить добро?» — задавала я себе вопрос. Чаще всего он оставался без ответа, а как бы мне хотелось, чтобы хоть кто-то еще почувствовал себя особенным, уникальным, неповторимым, имеющим силы к выздоровлению.

Каждый раз, приходя на встречу, я испытывала стыд. Острый жгучий стыд за всех участников группы: они устраивали хаос и были чертовски неорганизованны. Состав наш постепенно менялся. Кое-кто начинал вести себя чуть более сдержанно и даже помогал Александру Ивановичу успокаивать других. Непробиваемые, эмоционально нестабильные и те, кто «в танке», со временем отсеивались и уходили прочь. Потом вдруг стало ясно, что многие пришли просто отсидеться, они не собираются лечиться от своей болезни (а может, таковой ее и не считают). Если человек сам ни в чем не заинтересован, то вряд ли у него что-то получится. Обычно проблему видели мамы, дети, жены, мужья зависимых, но не они сами.

Первое время я побаивалась, а не окажется ли группа психологической помощи хорошо замаскированной сектой. Но со временем мои страхи рассеялись: конечно, ни о какой религиозной подоплеке здесь не шло и речи. Никто не принуждал нас молиться и каяться, да и со слов Александра Ивановича, к вере он относился весьма скептически. Не было культа личности, вслед за которой должна была идти «толпа неразумных»; не было порядка; не было структуры занятий; не было четко очерченных границ дозволенного или хотя бы каких-то элементарных правил приличия. И все это наш ведущий безропотно терпел, а мне оставалось лишь смотреть с сожалением.

Вскоре, вслед за стажером, похожим на Кирилла, бесследно исчез и Александр Иванович. Новый психолог мне не понравился (по причине плотоядного взгляда, пожирающего всех женщин), и я перестала ходить на собрания. Новенький улыбался фальшиво, его губы с масляным блеском растягивались, произнося какие-то пустые, ничего не значащие слова. Меня аж выворачивало при одном виде.

Вот так и закончилась эта история. Можно было бы сказать, что ничем… Но прежде, чем покинуть группу, Александр Иванович зажег в моей душе маленький лучик надежды, и встречу с этим человеком я много лет вспоминала с благодарностью.

Конечно, никто из участников так и не раскрыл секрета, как справиться со своей болезнью, но думается мне, никто его и не знал. Знали бы — не приходили на встречи. Очень большое впечатление на меня произвели рассказы очевидцев, как лечат наркоманов в диспансерах. Одни истории были жуткими, а другие в красках описывали бессилие врачей перед пагубной привычкой пациентов.

Как-то раз участница нашей группы по борьбе с зависимостью, Светлана, поведала одну такую историю. Только началась перемена. Рассказчица была пожилой добродушной женщиной, ее волосы, выкрашенные в рыжий цвет, раздувал ветер из открытого настежь окна. Светлана что-то увлеченно вещала, бурно жестикулируя. Александр Иванович вышел в коридор, «наши наркоши» разбрелись по зданию. Несколько человек сгруппировались полукругом в самом конце зала. Я только что поднялась из столовой, которая располагалась на первом этаже. Пластиковый стаканчик с кофе жег мне руки, и я боялась, как бы дно не прорвало — оно уже надулось пузырем и отвисло.

«Наверное, тут рассказывают что-то интересное», — подумала я, поставив стаканчик остывать на подоконник, и присоединилась к слушателям.

— Когда он в очередной раз ушел из дома, его никто не бросился искать. Они и так уже потратили все деньги, продали все квартиры, осталась лачуга — флигель, где они жили. «Пусть катится к черту», — решили родственники и стали себе спокойно жить-поживать и добра наживать. Месяца три от него ничего не было слышно. Ни слуху, ни духу. Потом малому его надо было собираться в первый класс. И тут он объявился, — всплеснув руками, добавила Светлана. Лица людей, окружавших ее, выражали заинтересованность. — Он пришел домой, потому что заболел чем-то, не помню, то ли гепатитом, то ли заражение крови у него было. Его положили в больницу. Там кое-как очухался, он просил у родных деньги, якобы на капельницы. Они передавали деньги, он начал покупать наркоту через каких-то левых людей, охранники проносили что ли, подробностей не знаю… Не могу сказать. Когда пришел главный врач, он обнаружил, что тот обдолбанный лежит, и вызвал семью, мол, забирайте своего обратно, я здесь такое не потерплю. Тем оно и подавно не надо, чтоб он дома лежал, забирать не стали. Потом выписался кое-как и опять пустился в бега.

От услышанного у меня мурашки пробежали по коже.

— А с ребенком его что?

— Ну, что? Растет вроде. В школу ходит.

Мне стало жутко: кому будет нужен этот ребенок, когда его бабушка и дедушка умрут? Уж явно не отцу.

Глава 10

Такси прибыло к отелю. Я кое-как растормошила Наташу и осторожно взяла ее под руку. Нежная и теплая ладошка показалось мне невесомой, как у младенца. У входа нас ждал администратор, дежурная улыбка которого все же не могла скрыть откровенной скуки. Не удивительно: ночью на ресепшене делать нечего, разве что встречать редких гостей.

Мы с Наташей прошли по каменному мостику и оказались в самом сердце гостиничного парка, усаженного пальмами и цветами. Ночью он чем-то напоминал сочинский Дендрарий. Где-то вдалеке гремела веселая музыка. Приближаясь к развилке, все ближе к ресторану, стало понятно, что мелодия раздается именно оттуда.

Путь к нашему домику лежал через всю территорию отеля, расстояние было приличное. Первые дни мы путались и все время попадали не туда, но со временем запомнили дорогу. Замысловато переплетенные тропы, поднимающиеся вверх и спускающиеся вниз, вели нас в самую даль, где живая изгородь росла вдоль забора, а в сторожевой будке сидел охранник. Наши окна смотрели на океан — пожалуй, единственное преимущество ужасного номера, это хоть как-то утешало.

Повсюду были разбросаны блестки — оказалось, сегодня кто-то из местных играл свадьбу в нашем отеле. Не успела я подумать, как это их еще не съели комары, так наши мелкие враги тут же заявили о себе. Огромные серые тучи замелькали в свете фонарей, пронзительно и угрожающе звеня. Комары снова набросились на нас, только еще яростнее, чем в кафе на берегу, и мы почти бегом помчались в номер. Я закрыла плотно двери, проверила сетки на окнах. Вскоре мы крепко уснули.

Наступило теплое и солнечное утро. Шел восьмой день нашего пребывания в Африке. До обеда мы с Наташей успели посетить обзорную экскурсию с заездом на рынок.

— Мама, давай устроим «день кабачка»?

— Давай.

Так дочка шутливо описывала состояние, когда просто хочется лежать и ничего не делать. Мы отъедались фруктами, которые привезли с собой, и отсыпались после раннего подъема, а под вечер пошли на пляж, чтобы искупаться в океане и посмотреть на закат.

Но не тут-то было! Наши планы накрылись медным тазом, потому что местные парни решили поиграть в футбол прямо у нас под носом. В конечном итоге нам пришлось собирать вещи и уходить. Мы почти не поплавали — лишь окунулись. Повышенный интерес у спортсменов вызвали две приезжие особы с белой кожей, не каждый день тут встретишь такое. Ребята пытались с нами заговорить на ломаном английском, но нам совсем не хотелось с ними общаться. Настроение окончательно испортилось.

Особенность нашего отельного пляжа заключалась в том, что он также являлся городским. Здесь толпами бродили жители с утра до ночи. В первой половине дня, преимущественно, гуляли дети, и их присутствие никак не мешало нам отдыхать (все равно до 14:30 по местному времени был отлив, и мы не могли купаться). Зато по вечерам здесь собирались целые компании — парни устраивали спортивные соревнования и курили траву, запах которой разносился вдоль по побережью. Даже вид сторожа в будке не вселял мне никакой уверенности в том, что мы под защитой.

Однажды вечером я выскочила в магазин, который находился за пределами территории отеля. На мне был купальник, шорты и пляжное платье из сплетенных между собой веревочек, напоминающее сетку. Каждый день мы ходили в этот магазин с нашими соседями — за чипсами, газировкой, мороженым, и каждый день я надевала это платье. Ничто не предвещало беды, но в тот раз я оказалась совершенно одна.

Неожиданно рядом притормозил черный внедорожник с тонированными стеклами, из него вышла угрожающего вида женщина, тоже вся в черном, окутанная тканью с ног до головы, и начала что-то возмущенно говорить. Я не поняла, что происходит, и быстро пошла прочь. «Может, она ошиблась, или она меня с кем-то путает», — подумала я.

Машина стала догонять меня. Я ускорилась. Женщина распахнула двери и стала кричать еще сильнее, а затем потащила меня за руку в свой автомобиль. Перепугавшись до полусмерти, я бросилась с мольбой о помощи к двум темнокожим парням, которые стояли тут, на дороге, и о чем-то болтали.

Но они сделали вид, что меня не существует: просто смеялись и шутили, как ни в чем ни бывало. Я подошла вплотную и посмотрела каждому в глаза.

— Help me! — завопила я в ужасе, а они даже не шелохнулись.

Таким образом, я усвоила: оказавшись в беде в чужой стране, ты никому не нужен. Местные всегда будут друг за друга, а тебя легко отдадут на растерзание.

Вернувшись в отель, я списалась с нашим менеджером из турагентства, но она не слышала прежде ничего подобного, и даже выразила свое сочувствие. От этого сочувствия легче не стало. Потом выяснилось, что в период нашего отдыха в Танзании приняли закон о запрете хождения на улице в пляжной одежде. То, что буквально вчера не было наказуемо, сегодня грозило штрафом в две тысячи долларов. Вспоминая тот случай, я приняла решение и озвучила его Наташе:

— Вечером на пляж ни ногой!

— Хорошо, мам.

— Мне не нравятся эти типы.

— Мне тоже…

Поднимаясь по ступенькам вверх, я заметила у охранника на поясе пистолет. «Не думаю, что это реально поможет. Если что случится, вряд ли охранник кинется защищать нас. Просто будет сидеть там с важным видом, и все», — подумала я тогда.

Мы вернулись в номер, переоделись, развесили пляжные вещи и отправились в город. Путь лежал по привычному маршруту: вдоль дороги, мимо ларьков с овощами и невысоких густо растущих пальм. Когда мы дошли до центра, ноги уже гудели от усталости, и невыносимо хотелось пить. Я огляделась по сторонам: в квартале от нас виднелся магазинчик с красно-белым логотипом Coca-cola. Схватив Наташу покрепче за руку, опять же, из соображений безопасности, я направилась прямо к нему. Мимо проносились трехколесные такси и велосипеды, а теперь, после той страшной истории, мне каждую секунду казалось, что вот-вот кто-то нас схватит и похитит. Правда, я держала все это при себе и не запугивала ребенка.

Постоянное ожидание нападения пагубно сказывается на психике человека. Хорошо, что мои меры предосторожности были объективны и обоснованны. Гораздо страшнее, когда родители создают вокруг своего ребенка картину ужасного, опасного мира, в котором все хотят ему навредить.

Тогда, шагая вдоль дороги, я невольно вспоминала картины из детства: никто из взрослых не запугивал меня, никто не внушал, что на улице кишат бандиты и мошенники, но почему-то я не доверяла людям. Ни здесь, в Африке, ни там, у себя, в России. Наверное, схожим было чувство дискомфорта и нависшей угрозы.

Я купила маленькую бутылочку ледяной воды, которую мы тут же осушили до последней капли. Объем был настолько крошечным, что ни глотка не осталось, чтобы взять с собой. «Ну и хорошо, зато пойдем налегке», — подумала я и выбросила пустую бутылку в урну.

Потом мы направились в Стоун-Таун, единственный город на всем острове Занзибар. Разумеется, мы вновь бродили по африканским трущобам — скорее, от безысходности, чем от страстного желания на них посмотреть. Нашему взору открылись пыльные дороги, где то и дело валялись кучи мусора. Горы старых и испорченных вещей, продукты, какие-то коробки выбрасывались прямо на улицу без зазрения совести просто потому, что теперь они стали не нужны.

Многие здания превратились в руины, а рядом, буквально в одном метре, сияли яркой мраморной плиткой и золотой отделкой новехонькие постройки. Тут же, прямо на асфальте, сидели бедняки. Влажный удушливый воздух медленно проникал в ноздри, и я стала задыхаться. Проходя по переулку, вдруг почувствовала острое желание сбежать отсюда, причем, как можно скорее. Может, потому что я против воли отождествила себя с увиденным и была потрясена: «Каков этот внешний мир, таков и мой внутренний».

Надев темные очки и панамы, а также рубашки с длинным рукавом, которые защищали нас от посторонних взглядов, мы продвигались вперед. То тут, то там продавали мыло, чай, ароматические смеси, все это терпко и приятно пахло за версту. Тут же торговали полотенцами, сувенирами.

В перерывах между остановками в магазинчиках я пыталась примерить на себя, как новый пестрый платок, мысль о том, что одиночество — это перевалочный пункт, некое пространство, открывшееся человеку для самопознания. Первая мысль, которая пришла в голову, была о том, что теперь надо учиться проживать свои чувства в одиночку, не пытаясь их с кем-то разделить. От этого на душе стало странно и пусто, как будто чего-то не хватало. И я даже знала, чего именно: родной души.

А может, дело вовсе не в том, что у меня нет любимого мужчины, и мне не с кем поделиться своими переживаниями. Просто пришло время стать чуть свободнее в общении и раскрепоститься… Начать как-то впускать в свою жизнь новых людей. Ведь это же никуда не годится: мечтать о партнере, чтобы было, с кем поговорить. Пора, наконец, стать собой, а не делать то, что от меня ждут. Сколько это может продолжаться? Или все эти годы мне просто не хватало смелости?.. Еще как не хватало!

Я вечно боялась озвучить Кириллу свое мнение. Какую я хочу еду на ужин? Куда хочу ехать отдыхать летом? Какого цвета диван нам нужен в прихожую? Я так боялась проявить себя настоящую и оказаться кем-то другим (не тем, кого Кирилл ожидает увидеть), что полностью растворилась в нем.

— Мам, ну что, мы скоро уже придем? — жаловалась Наташа. — Я устала.

— Скоро.

Я открыла карту города, которую скачала на смартфон. Если ориентироваться по ней, то нам оставалось всего лишь пройти пару улиц.

— Давай еще там воды купим и пройдем вон туда, направо, осталось совсем чуть-чуть.

— Ну, ладно, — ответила дочка с недовольным видом.

Мы с Наташей купили фрукты, бутылку воды и пришли в порт, там уселись на лавочку с видом на океан. На наших глазах медленно садилось солнце, оно словно тонуло в розовых облаках, дул приятный прохладный ветерок.

— Ненавижу эти отпуски! — воскликнула дочка. — На фиг это все! Зачем ты меня сюда привезла?

Я опешила и не знала, как реагировать.

— Ты просто устала.

— Че ты меня повезла в эту Танзанию? Тебе нравится, вот и езжай сама, куда хочешь, я не хотела сюда ехать!

— Дочь, ну неужели тут совсем нет ничего хорошего?

— Хорошее есть! Знаешь, что?

— Что?

— То, что скоро мы едем домой!

— Мне очень больно, когда ты так говоришь, я же хотела, как лучше.

— А я вообще никак не хотела! Эти типы на пляже, они страшные, и в городе страшно, я тут боюсь! — сказала Наташа, отодвигаясь от меня на самый край лавки.

— Я думала, когда мы вместе, то нормально. И тем более, тут Рома с нами гулял…

— Ага, конечно. Этот твой Рома ничего не сделает. Если они нападут… Он тощий и слабый.

— Слушай… Ну мне тоже тут на улицах неспокойно, я тебя понимаю, но уже как есть, так есть. Я тоже много чего не знала и не представляла, как оно будет.

— И номер ужасный! И эти комары, — продолжала добивать меня Наташа.

— Да. Комары… Бесят.

— Я хочу домой! Ненавижу Африку! Ненавижу все! И тебя тоже ненавижу! — расплакалась вдруг она.

Дочка встала, отошла к дереву и отвернулась. Плечи ее дрожали. Я подошла к Наташе, мне хотелось обнять ее, но я боялась попасть под горячую руку и сделать еще хуже.

— Никогда в жизни с тобой не поеду, никуда, это все из-за тебя! Это дерьмовая поездка!

Мне было нечего ответить, я просто стояла несколько минут в шоке, переваривая сказанное.

— Слушай, а как ты с мамой разговариваешь вообще? — не выдержала я.

— Как хочу! — всхлипывая, отвечала Наташа, повернувшись ко мне спиной.

— Ты не можешь со мной разговаривать в таком тоне.

— А ты не можешь меня возить во всякие дерьмовые поездки.

— Хорошо. Не буду. А ты если еще раз такое скажешь, получишь.

— И что ты мне сделаешь? — вдруг она повернулась и посмотрела мне в глаза. — Да ты ничего мне не сделаешь! Ты вообще меня не знаешь! Ты ничего не знаешь.

— Про что?

— Да ни про что! Я в гостиницу хочу.

Наташа села на край лавки и надулась. Я подошла к ней, обняла и погладила по плечам, по волосам, кажется, дочка немного успокоилась.

— Слушай, ну мне жаль, что так вышло, потерпи еще чуть-чуть, все скоро закончится. Обещаю, никогда в жизни, никогда-никогда я не повезу тебя, если ты не захочешь…

— Правда?

— Да. Обещаю.

— Угу.

Мы обнялись, но мне показалось, что я обнимаю чужого ребенка. Вроде Наташа была здесь, а ее душа — где-то не со мной.

Глава 11

Конфликт утих, и последние дни в отпуске прошли относительно спокойно. Наш отельный гид предложил экскурсию на черепаший остров, Наташа сразу же загорелась туда ехать. Это был полный отрыв от реальности и погружение в другое измерение. Мы с дочкой ели жареную рыбу и экзотические фрукты, купались в бирюзовом океане, обнимали гигантских черепах и фотографировались. После трущоб это был прыжок в новый мир, полный приключений, щекочущих нервы.

— Как здорово, что мы сюда поехали, правда? — спросила я дочку.

— Да. Здесь классно.

Мы уже посмотрели на черепах и расположились на берегу, ожидая, когда наша лодка будет готова к отправлению назад. В сумке у меня лежало немного фруктов. Я принялась чистить рамбутан, кожура прилипала, изнутри сочился сок, глаза пощипывало от пота, голова кружилась.

— Вообще я под большим впечатлением, очень красиво, природа такая необычная, — поделилась я.

— Ну да, океан красивый.

Волн не было, доплыли обратно спокойно. Ночью в полной темноте, когда местные жители покинули пляж, я уговорила Наташу спуститься к берегу, и не зря: вся поверхность воды светилась россыпью мельчайших звезд.

— Давай плавать! — предложила я.

— Мне страшно, — ответила Наташа.

— Тогда хоть руки и ноги намочим.

Океан был гладкий, как зеркало, и теплый, как молоко. В воздухе витал аромат цветов, я шагнула вперед еще и еще, и почувствовала, как неведомая сила манит меня. Я зачерпнула в пригоршню воду и увидела, как в меня в ладонях мерцают серебристые огоньки.

— Смотри! — позвала я Наташу и показала ей руки.

— Вау, мама, как круто!

— Сказочно красиво.

— Это точно.

Мне вдруг стало спокойнее: значит, не зря поехали. После конфликта я была сама не своя, но теперь-то точно знала, что-то хорошее отложится в ее памяти. Мы, не сговариваясь, поплыли вдаль. Рассекая руками черную воду, в которой находились мельчайшие серебристые звездочки, я испытывала настоящий восторг, мне казалось, что я попала в волшебную страну.

В последний день Наташа уговорила меня отправиться на трехчасовую экскурсию в открытый океан. Там у меня начались панические атаки. Узкая моторная лодка накренялась вбок то вправо, то влево, волны нарастали сумасшедшие. Чем дальше мы отплывали от берега, тем сильнее мне хотелось вернуться обратно. Почему-то вместе с тошнотой пришло отчаяние: я смотрела за борт и не могла оторвать глаз. Было страшно шлепнуться туда, на дно, и не выплыть.

Али, наш гид, и его двое товарищей сидели невозмутимо у кормы, они пили чистый джин из горла, о чем-то переговаривались и хохотали. Я не понимала, о чем речь. Из-за шума ветра, качания и бесконечных брызг, летящих то в лицо, то в спину, мы даже не разговаривали. «У Али достаточно неплохой английский, мог бы сказать хоть пару слов в утешение», — вдруг подумала я.

Но вместо этого, увидев мои испуганные глаза и побелевшие костяшки пальцев, обхвативших деревянный край лодки, мужчины сжалились и протянули мне бутылку. Я улыбнулась и вежливо отказалась, продолжая сидеть, вцепившись с то же место, сжав зубы и затаив дыхание. Наташа пищала от восторга, и страх ей был нипочем! Она снимала видео на телефон. Я молилась.

Молилась на все лады и всеми известными способами, которым научила меня мама. Повторяла, как ненормальная, «Отче наш», сердце выпрыгивало из груди, перед глазами все плыло. Молилась, чтобы все это поскорей закончилось. И вот, самое страшное осталось позади.

Наша лодка причалила к берегу, ноги ступили на белый раскаленный песок. Маленький островок утром возникал ниоткуда и тонул в волнах к вечеру, за эту свою особенность он получил название «Исчезающий». Таких островов здесь было множество, я шлепала по воде босыми ногами, наблюдая, как соленый океанский прилив накатывает, покрывает мои голени и убегает прочь. Может, любовь — это и есть исчезающий остров?

Попасть в такое уникальное место — волнительно и страшно. Ощущение было, как на съемках приключенческого фильма. Мы с Наташей прекрасно провели время, день стоял жаркий, мы ели манго, ананасы и арбузы, собирали белые ракушки, познакомились с туристами. Вскоре сюда же приплыли наши соседи из гостиницы, Алексей и Дарья, с красными сгоревшими на солнце щеками и счастливыми глазами.

Дарья показала мне лайфхак — в супермаркете на окраине города можно купить десятилитровую упаковку вина очень недорого, затем налить в маленькую бутылочку от воды и носить ее с собой.

— Здорово вы придумали, — ответила я.

— Будете? — протянула она мне пластиковый стаканчик.

— Да, только чуть-чуть. Спасибо.

Дарья налила мне немного вина, и мы выпили.

— Ну, давайте за экскурсию! — предложил Алексей. — Чтоб нам всем тут все понравилось.

— И чтоб мы не выпали из лодки по пути обратно, — добавила я.

— Да, очень страшно! — отозвалась Дарья. — Я сама ехала, глаза закрывала от страха.

— И мне тоже было страшно.

— Так и я о чем: давайте выпьем! Ща все буит нааа-мально! — улыбнулся Алесей.

Шутливый тон Алексея и подбадривающие слова Дарьи мне здорово помогли, я вдруг почувствовала себя спокойно. Потом все вчетвером мы отправились купаться в океан, катались на бирюзовых волнах, подпрыгивая вверх и опускаясь вниз, а после нас позвали на обед. В фольге запекли морскую рыбу с овощами и посыпали ее крупной солью. Мы с дочкой остались в полном восторге от этого острова, от сегодняшнего дня и от приключений в целом.

Куда-то на второй отошли план мрачные мысли от бессмысленности существования и одиночестве. От яркого солнца все забылось и исчезло прочь. Может, так повлияла на меня компания, может, глоток вина, а может, радостная мордашка Наташи, уплетающей фрукты, но я вдруг подумала, что иногда хорошо быть одной. Надо учиться радоваться жизни самостоятельно, без отношений, потому что любовь — это непрерывная связь, а одиночество — это свобода, причем, свобода в хорошем смысле этого слова, когда тебе никто не нужен.

Вспомнились «наши наркоши». Выступая на собраниях, они рассказывали, что у них есть близкие люди и родственники, но чем ярче и красочней они описывали картину своей болезни, тем яснее для меня становился факт, что вот им-то, в действительности, никто не нужен. Только уже в другом, отрицательном смысле. Им не нужны их дети и родители, для них ничто не имеет ценности: ни семья, ни любовь, ни дружба. Все это пустое место, и это — страшно.

— Каждый вечер я покупал таблетки, глотал их, а потом не мог идти домой. Когда действие заканчивалось… Ну, после всего… Я сидел в машине и плакал, — говорил Захар, невысокий молодой человек в зеленой футболке.

— О чем плакал? — спросил Александр Иванович.

— О том, что я натворил. Я занимал деньги у всех, мама взяла мне кредит на военный билет, но я все равно все потратил. С каждым вечером денег оставалось все меньше и меньше. Я знал, что мне надо остановиться, но уже не мог ничего изменить, и как будто включил программу саморазрушения. Теперь мне уже ничего не поможет.

Пока я слушала его речь, мне было противно. Как будто их «замыкает» на своей болезни, и она становится для них всем: и небом, и землей, и воздухом. Вся жизнь — ради таблеток. Я представила, какой шок был у его мамы…

— И как отреагировала мама? — поинтересовался Александр Иванович.

— Никак. Я еще не сказал. Я боюсь.

Шум и волнение в зале прекратилось, и ведущий произнес:

— Кто хочет продолжить?

Заговорил следующий участник. Их истории, все без исключения, вызывали у меня стыд. Мне было стыдно за них, за то, что они творят, и от такого большого количества народу становилось не по себе. Они же среди нас! Ходят по улицам, ездят в транспорте, переходят дорогу, каждый день сливаются с толпой, так, что не отличишь, кто есть кто.

Мне со своей зависимостью от Кирилла тоже было чем поделиться, с разницей лишь в том, я нуждалась в живом человеке, а они — в химическом веществе.

Хотя, как оказалось потом, чем больше я страдала, тем больше становилась отрезана от реального мира. А в нем тоже жили люди, и они мучились от этого, только я этого не видела. Например, моя дочь, которая была лишена внимания. Те родственники и знакомые, которых я отодвинула на второй план из-за своей душевной боли и эгоизма: лучше ни с кем не общаться, потому что тогда придется рассказывать о себе, а это тяжело. Получается, я ничем не лучше, чем эти «наркоши»… Поэтому я им всем врала, слишком стыдно было за саму себя.

— Я пью каждый день, иногда по чуть-чуть, иногда много. Потом наступает бессилие. Я виню себя за то, что не могу остановиться. Часто оправдываю себя, что это не болезнь. Но понимаю, что все равно у меня есть болезнь, — вдохновлено врала я.

— И каково тебе с этим жить? — спросил Александр Иванович.

— Каково мне? Да ужасно.

Загорая на белом песке, слушая шум ветра и волн, я вдруг подумала о выборе. Да, у меня больше нет Кирилла, и теперь внутри живет пустота. Зато появилась возможность сделать выбор. Теперь я могу оказаться в любой точке мира, куда меня потянет, и ни перед кем не нужно отчитываться.

После возвращения с экскурсии у нас оставалось еще полдня свободного времени. Мы с дочкой перекусили в кафе в нашем отеле и отправились прогуляться. Чтобы не идти пешком по жаре, я предложила Наташе поймать трехколесное такси, и она согласилась. Под оглушительную музыку мы неслись вперед, дочка снимала видео, а я специально строила рожи и смешила ее. Через пятнадцать минут мы прибыли в центр города, в наше излюбленное место, в порт.

Мы с Наташей сели на край бетонной плиты, свесив босые ноги вниз. Под нами плескался Индийский океан. От плиты шел жар, как в сауне. Внизу по скользким мокрым камешкам перемещались крабы: так нелепо ходили вбок, казалось, что по диагонали. Затем океан смывал их и уносил обратно в пучину.

Вода, немного замутненная, пахла солью и йодом. Тут никто не купался, пляжа как такового не было, просто вдоль берега стояли деревянные лавки. Здесь ходили корабли и туристические моторные лодки, бурлила своя жизнь, наполненная для каждого каким-то особенным смыслом. Вдруг в нос ударил запах краски, я обернулась: рыбаки громко кричали что-то друг другу на суахили и замазывали дно лодки, перевернутой кверху. Глядя на эту суету, я вновь почувствовала себя здесь совершенно чужой, опустила голову вниз и стала искать глазами краба.

Огромные полутораметровые волны бились о плиту, на которой мы сидели, и разбрызгивались в разные стороны. Мы с дочкой хохотали, когда капли попадали на наши голые пятки. Солнце выжигало кожу на щеках, пот на лбу и на носу мгновенно высыхал, лицо чесалось, блики от воды слепили глаза.

Я подумала, что все люди без исключения — это те же крабы, карабкающиеся по камням. Они вечно идут куда-то боком, совершенно не туда, куда надо, выбирая для этого такой причудливый и замысловатый способ передвижения. И все бы ничего, но очередная бирюзовая волна возвращает тебя на исходную позицию.

Глава 12

После того, как мы с Наташей вернулись из отпуска, жизнь стала спокойнее. Очевидная польза от конфликта заключалась в том, что мы выпустили пар, а также посмотрели на наши отношения под другим углом. Я узнала о себе много нового: например, что есть вещи, которые категорически делать не стоит, например, насильно везти ребенка туда, куда совсем не хочется. И в чем-то, пожалуй, я действительно перегибаю палку.

В общем, поездка обнажила мою беспомощность в вопросах коммуникации с дочерью. Вскрылась жестокая правда: я только-то и умела, что сидеть за компьютером и зарабатывать деньги, но обеспечение жизнедеятельности — это далеко не весь спектр обязанностей матери. А оказавшись с Наташей один на один в другом городе, я совершенно растерялась. Оказывается, что и находить общий язык с ней не умею, и интересов ее не знаю, и в конфликтах веду себя не как родитель, а как не пойми кто.

Началась очередная учебная четверть, Наташа с удовольствием ходила в школу и даже сделала проект: «Как мы с мамой провели отпуск». Отбирали фотографии вместе, перелистывая их и обсуждая. Все казалось совсем неплохо, глядя на слайды презентации. Однако потом произошло неожиданное событие…

Наташа как-то стала избегать проводить время дома, больше предпочитая находиться в гостях у подружек или на прогулке. Я ей не препятствовала.

— Мам, я после школы сразу к Арине.

— Когда домой придешь?

— Ну, не знаю. Мы уроки сделаем, потом погуляем. Потом приду.

— Хорошо, только будь на связи, чтобы ты всегда отвечала на телефон.

— Ладно.

Дни летели с молниеносной скоростью, и вот однажды вместо привычного: «Мам, я после школы к Арине» я услышала:

— Что-то мне не очень хорошо. Как-то плохо себя чувствую.

— Что случилось? — встревожено спросила я.

— Живот болит. Вот тут, — Наташа дотронулась до живота где-то в области желудка.

— Как болит? Сильно?

— Да.

Мы только позавтракали, и я перебирала в памяти то, что могло вызвать такую реакцию у ребенка. Чай, печенье, бутерброды — обычная еда.

— А вчера болел?

— Чуть-чуть.

— А когда?

— Вечером.

Я набрала номер поликлиники и записала нас на прием.

— В школу сегодня не пойдешь.

— Угу.

Вид у ребенка был совершенно поникший и потерянный, я уложила Наташу на диван и укрыла пледом. Включила мультики, села рядом.

— Чего-нибудь хочешь?

— Да нет, мам. Ничего.

После осмотра и множества анализов врач сказал, что у моего ребенка гастрит.

— У вас в семье кто-то болен?

— Нет, — уверенно произнесла я, перебирая в голове все возможные варианты.

— Если дома кто-то болеет гастритом, то можно заразиться через кружку или через тарелку, через ложки, вилки. Если мама, папа болеют…

«Папа болеет, да сколько же лет назад это было», — пронеслось в голове.

— Да нет, не болеет никто, — повторила я. — Может, это она подхватила в школьной столовой?

Врач развела руками.

— Провоцируется острая боль любой соленой либо горькой пищей, поэтому пока необходимо исключить вот эти продукты, — с этими словами она протянула мне список. — Месяц будете соблюдать диету. Вот назначение. Пить по схеме.

— Понятно. А отчего такая острая боль сегодня утром возникла? — спросила я перед уходом.

— Бактерия может жить в желудке долго. Но боль возникает после определенной пищи, скажем так, если бы все предыдущие дни она ела одну гречку, оно бы могло и не заболеть.

— Понятно. До свидания.

— До свидания.

Мы вышли на улицу и отправились вперед по аллее. Накрапывал мелкий дождь.

— Наташа, что ты ела у Арины?

— Да так…

— Чипсы, наверное, с газировкой?

— Нет, мы роллы ели.

— Ого, ну так конечно. От соевого соуса живот и заболел.

Мы зашли в аптеку и набрали целую гору лекарств. Сначала я хотела позвонить родителям Арины и спросить, как она себя чувствует. В конце концов, это у них дочка заразилась гастритом, может, ребенку тоже плохо, или нужны контакты врача? Потом все же я решила, что звонить не стоит, ибо это их дело, сами разберутся. К тому же, здоровье — вещь очень интимная. А вечером неожиданно взяла и сделала все наоборот.

— Алло, здравствуйте.

— Добрый день.

— Это мама Наташи, они у вас были в гостях, скажите, как Арина себя чувствует: у нас просто Наташа заболела.

— А, спасибо за беспокойство. Все нормально, — ответила мама Арины.

— Ну, если что, у меня есть контакты хорошего врача, детского гастроэнтеролога. Если нужно, я скину. Видимо, они поели роллы, а от этого обострился гастрит.

Повисло недолгое молчание.

— Про гастрит я впервые слышу. А еще, вы знаете, они у нас не ели роллы.

— Не ели?

— Ну да, не ели. Суп я варила.

— Понятно. Просто мне врач сказал, что гастрит может передаваться через посуду. Поэтому я и позвонила вам. Вдруг ваш ребенок тоже болеет. Мы ходили в областную. Там очень хороший детский доктор…

— Вы знаете, я более того вам скажу, у нас дома никто не болеет гастритом, — прервала меня мама Арины, — а он действительно может передаваться через посуду, я сама переболела этим в детстве. Так что ищите, где и как… Не подскажу ничего…

— Понятно. Спасибо…

— До свидания.

Она положила трубку, и вдруг мне стало страшно и как-то очень тревожно. Затем я резко переключилась: это же дети, дети все сочиняют! Сочиняют истории, что тут такого… Подумаешь, ели роллы, не ели роллы! Потом я долго лечила Наташу, она пила горстями лекарства три раза в день по схеме и сдавала повторные анализы. Затем оказалось, что все уже хорошо, и изнурительную диету можно не соблюдать. История с гастритом почти забылась, только у меня не выходило из головы, как она могла его подхватить.

В нашем доме все так же изредка ночевали подружки Наташи, иногда и она шла к ним, но при этом всегда отзванивалась и была на связи. Арина тоже забегала к нам в гости, и я была только за.

А через некоторое время Наташа впервые похвасталась новыми кроссовками, которые ей «отдала подруга с танцев». Так прошло еще полтора года моих домыслов и непонятных историй, связанных с моим ребенком и ее отцом. Затем наступила черная полоса. Тупик.

Мой ребенок больше не живет со мной, и это факт.

Дикий, леденящий ужасом факт.

Как я осталась одна и как провела первые несколько недель, помню как в тумане. Недели стерлись и превратились в месяцы, так прошел почти целый год. Но внутри меня ничего не менялось. Не хотелось жить (только от этого было уже не страшно, а как-то привычно).

Каждое утро все начиналось одинаково. Кофе, завтрак, слезы и бесконечные мысли о том, что пора смириться с тем, что Наташа ушла, и я ничего не могу с этим поделать. Разумеется, я бы с радостью приняла это как данность (как говорят психологи, безоценочно), но у меня ничего не получалось.

Я даже училась медитировать, но все попытки провалились. Спустя несколько минут терзаний я обнаруживала себя сидящей на полу в позе лотоса и представляющей жуткие картины: например, я что-то доказываю Кириллу с пеной у рта, и меня душит гнев, или я просто убиваю его. «Прекрасная медитация», — подумала я и бросила эту затею.

Именно тогда я поклялась не рассказывать о своем одиночестве никому, и держала свою тайну под страшным запретом. На работе никто ничего не знал о моих проблемах, а я не привыкла ими делиться и не любила жалость. Наверное, после расставания с Кириллом во мне что-то надломилось, и я больше не могла быть милой хохотушкой. Продолжая играть роль безупречной женщины, скрытной и замкнутой, у которой «все всегда идеально», я вошла во вкус.

Да и зачем делиться? Чтобы снова услышать, что сама виновата? Я это и так знаю. Чтобы мне дали очередной дебильный совет — «займись уборкой» или «сходи в спортзал»? Однако в тот момент мне хотелось выброситься из окна, с пятнадцатого этажа, разбиться в лепешку, и от таких рекомендаций становилось только хуже, еще острее ощущалась безвыходность моего положения.

Я еще раз убеждалась в том, что меня никто не понимает. Никакая уборка, даже самая интенсивная, и никакая силовая тренировка не спасет человека от осознания бесполезности существования и нежелания жить.

Конечно, мне приходилось делиться кое с кем из окружения, в основном это были родственники. Если они проявляли сочувствие, то я начинала плакать; в ответ на идиотские комментарии я злилась. Некоторые из них говорили, что я трепетно относилась к Наташе, что они считают меня хорошей мамой, и совсем не понимают, в чем дело. А кое-кому так и хотелось врезать сковородкой по лицу. Например, тем, кто советовал:

1) Нельзя отпускать ее. (То есть дочь — это питомец на поводке, или какой-то безликий неодушевленный объект, которым я могу распоряжаться как собственностью? Думаю, все несколько сложнее).

2) Девочке нужна мама. (Полный абсурд: если бы мама ей была нужна, то она никуда не ушла бы. Логично?)

Или вот еще:

3) Все обязательно наладится, и она вернется. (Никто не собирается возвращаться. Алло, граждане! Зачем давать ложную надежду?)

В их защиту могу сказать, что те, кто несли эту чушь, не знали, как Наташа на самом деле ко мне относится, что говорит, как ведет себя. Если бы знали, то такого не сказали. Их «сочувствие» било по самому больному месту и уж точно никак не могло помочь, разве что выделяло красным маркером совершенные ранее ошибки. Поэтому пришлось даже с этими родственниками прекратить общение — пусть на время, но хотя бы пока боль не утихнет.

Таким образом, нормальную человеческую поддержку я воспринимать просто не умела и не могла. В итоге оказалась отрезанной от людей, в полном одиночестве. Со временем выяснилось, что опьяняющий наркотик в виде работы тоже перестал на меня действовать. Теперь я часто отвлекалась, не могла собрать себя кучу, ухудшилось внимание, и я начала допускать ошибки. Бегство за ложными ценностями (за дорогими шмотками, украшениями) тоже не помогало.

Я лишилась всех, кого любила, и единственное, что мне оставалось, это только ненавидеть. Но я не могла ненавидеть дочь, потому что как бы она не поступила, она навсегда останется моей родной девочкой. Тем живым существом, которое жило в моем теле целых девять месяцев. А значит, она часть меня, мы одно целое — навсегда. Не любить ее невозможно. Я не могла ненавидеть Кирилла, и мне оставалось только одно, ненавидеть саму себя.

Глава 13

С момента переезда дочери прошло уже почти два года. Я все так же жила одна, носила маску дружелюбия и все чаще ловила себя на мысли, что смириться у меня не получается. А раз так, то может, пора все это заканчивать? И я знала, как.

На дворе стояла прохладная осень, днем держалась плюсовая температура, но по ночам уже случались легкие заморозки. Перспектива встречать еще один Новый Год в пустом доме меня совершенно не прельщала.

Замотавшись потуже в самый теплый шарф, я отправилась на ночь глядя погулять. Сквозь темные стекла автобуса мелькали огни, осенний город дремал, приближаясь ко сну. Спустя несколько остановок объявили конечную, я вышла и зашагала в сторону парка. В воздухе чувствовалась сырость, голые ветки угрожающе торчали во все стороны. Случайно я слишком близко подошла к дереву, и ледяная капля упала мне на лоб. Я растерла ее варежкой.

Обычно, когда я встречала семьи, гуляющие по аллее, то испытывала зависть и быстро отворачивалась. Но сейчас передо мной прошли трое: мама, папа, дочь лет четырех, девочка лепетала, а папа что-то объяснял, и я не ощутила ничего. Странно.

В супермаркете мне тоже встретилось несколько семей: то с двумя детьми, то с одним. Лица родителей выглядели уставшими и не очень, строгими и озадаченными, радостными и пустыми. Вновь заглянула вглубь себя и спросила, что же я чувствую? Но там не обнаружилось ничего, никакого отклика — ни злости, ни разочарования. Ничего. Тоже странно.

Прогуливаясь по сырой темной улице, я думала о том, что на самом деле больше всего скучаю по Кириллу. А в связи с потерей Наташи у меня просто образовался внутри пробел, пустота. Скорее, я не до конца осознавала причину, по которой она ушла, и поэтому эмоций не было, все внутри замерло и заледенело.

Я всегда восхищалась тем, как моя дочь мыслит не по годам, спорит со взрослыми и доказывает свое мнение с позиции «на равных». Мне бы ее смелость в те годы! Когда родственники говорили мне о том, что это я ее научила свободно мыслить и вселила в нее уверенность, и это моя заслуга, то просто не понимала, о чем они говорят. Обычный трудоголик, что я такого особенного в нее вложила?

Однако сколько себя помню, я всегда гордилась своим ребенком. Не за оценки и не за прибранную комнату, а просто так, за то, что она есть! Мне нравилось слушать, как она рассуждает, как высказывает свои мысли. Гораздо проще запугать ребенка, вырастить удобного и послушного раба с вагоном страхов, который панически боится не угодить родителям и подавляет свои эмоции, но это никогда не было моей целью.