Бесплатный фрагмент - Небеса подождут

***

Ну что вылупились? Никогда что ли человека не видели? Я смутно различаю лица, наклонившиеся надо мной и лопочущие что-то на непонятном мне языке. Какая-то густая пелена отделяет меня от них, растворяя тонкую грань между вымыслом и реальностью. Я закрываю глаза, пытаясь избавиться от назойливого наваждения. Открываю и всё повторяется снова. Пелена перед глазами. Незнакомые лица. Невнятная речь.

Ну чего зубы скалите? Я вам что — клоун? Уставились и не отходят ни на шаг! Вам что заняться нечем? Шли бы по своим делам, вместо того, чтобы без толку пялиться! Смотрите шеи не выверните! Эй! Я к вам обращаюсь!

Бесполезно. Не понимают, только смеются. И откуда они только свалились на мою голову? Неужели не нашлось кого-нибудь другого — более адекватного? Да уж! Повезло так повезло! И где Аня? Где Маруська? Почему я должен терпеть эти наглые и противные рожи? Ни слова по-русски…

Я пытаюсь повернуться на бок. Лежать на спине мне надоело, но у меня ничего не получается. Тело не слушается, словно чужое. Пытаюсь почесать нос, но не могу высвободить руку. Я весь скован, спеленат, обмотан с ног до головы какими-то тряпками. Свободна только голова. Пытаюсь повернуть голову, но так же безрезультатно. Моё тело напрочь отказывается мне служить. Единственное, что я могу — это открывать и закрывать глаза. Что ж, спасибо и на этом…

Я снова закрываю глаза. Раз, два, три… Считаю до десяти. Открываю. Одно лицо исчезло. Работает… Закрываю глаза, считаю до десяти, открываю… Нет, не работает. Их снова два.

Всё! Хватит! Цирк уехал! Представление окончено! Я снова закрываю глаза и не открываю до тех пор, пока надо мной не прекратились эти доставучие жужжание и возня. Всё стихло, но я не тороплюсь открывать глаза. Спать. До чего же хочется спать. Я зеваю и проваливаюсь в бездонную и липкую темноту.

***

Я торопился. Мне нужно было забрать Маруську из детского сада, но как назло начальнику в конце дня вздумалось провести внеплановое заседание. Говорили долго, нудно и как обычно ни о чём. Я нервно посматривал на часы, что не ускользнуло от пристального взгляда начальника.

— Яковлев, вы куда-то торопитесь? — язвительно спросил начальник, когда я в очередной раз посмотрел на часы.

— Вообще-то да.

— Ну, в таком случае, — протянул начальник, ошеломленный таким ответом, — можете быть свободным…

Договорить он не успел.

— Спасибо, — я выскочил из кабинета. — До свидания…

И только выскочив на улицу, я сообразил, что я наделал. Представляю, какие эпитеты и слова возмущения последовали в мой адрес, но меня это уже мало заботило. Я опаздывал в детский сад. Мне итак постоянно выговаривали, что я забираю ребёнка самым последним, что у воспитателей тоже есть своя личная жизнь и они не обязаны тратить своё личное время на чужих детей, что в следующий раз они просто будут оставлять ребёнка сторожу. Я соглашался с претензиями, какое-то время старался забрать Маруську вовремя, а потом снова задерживался и снова выслушивал недовольные высказывания.

Претензий же со стороны начальства я не боялся. Пошумят, пожурят и успокоятся. Начальники приходят и уходят, а простые работяги, такие как я, остаются. Им начальникам не дано понять, что не мы зависим от них, а они от нас.

Я спешил в детский сад. Чтобы ускорить время, я побежал напрямую дворами и подворотнями. Смотрел на часы, перепрыгивал лужи и на ходу сочинял оправдательную речь. Проскочив очередную подворотню, я оказался напротив детского сада. От входных ворот меня отделала узкая полоска проезжей части. Ещё минута и я буду на месте. Почти вовремя. Почти не опоздал. Я остановился перевёсти дух. Ворота распахнулись и на тротуаре появились Маруся и Аня.

— Папа! Папа! — Маруська, завидев меня, приветственно замахала рукой. Аня предусмотрительно схватила дочку за шиворот, чтобы та ненароком не выскочила на дорогу.

— Привет! — я махнул рукой, посмотрел налево, направо — нет ли поблизости машин, и решительно шагнул вперёд.

— Костя! — раздался истошный крик Ани.

В первый момент я даже не понял, что произошло. Визг тормозов. Звон разбитого стекла. Внезапный удар. Я теряю равновесие. Падаю, больно ударяясь головой об асфальт. Резкая боль пронзает моё тело. Я чувствую, что подо мной растекается что-то липкое и тёплое. Я закрываю глаза и проваливаюсь в какую-то темную пустоту. И всё. И больше ничего. Ни боли, ни неприятных ощущений, ни обострившихся чувств. Темнота и покой. Блаженство и умиротворение. Словно сон. Сон без сновидений, сон без возможности проснуться.

***

Я медленно открываю глаза. Какой странный сон. Странный и нелепый. Я пытаюсь подняться, но всё моё тело обмотано простынями, словно саваном. Или это бинты? Если это бинты, то это был не сон. Значит, меня действительно сбила машина. Я пытаюсь приподнять голову, чтобы осмотреться, но шея не слушается. Голова безжизненно падает на подушку. Сказываются последствия аварии.

Я пытаюсь сосредоточиться и оценить своё нынешнее положение. Скорее всего я нахожусь в больнице, а те вчерашние скорее всего врачи. Хотя почему они разговаривали не по-русски? Наверное, это были студенты-практиканты. Какие-нибудь арабы или туркмены. Ну да бог с ними! Главное, что я жив, что всё обошлось…

Обошлось ли? Я прислушался к биению сердца. Так! Бьется, значит, жив. Голова не болит — это хорошо. Боли и неприятных ощущений я тоже не чувствую. Тоже неплохо. Хотя меня вполне могли накачать обезболивающим или наркотиками. Руки-ноги? Вроде на месте. Вроде целы.

Я пытаюсь пошевелиться. Тугие повязки сковывают меня. Значит, мои дела не так уж и хороши. Перелом и, возможно, не один. А если позвоночник? Это же неподвижность до конца жизни. Нет. Не хочу об этом думать. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Должно… Обязано…

Я прислушался. Тишина угнетала. Почему ко мне никто не приходит? Почему нет Ани с Марусей? Наверное, ещё рано, ещё не приёмные часы… Или всё-таки авария была страшной и я теперь в реанимации весь в гипсе. Но тогда где врачи и санитары? Или ещё не настало время для обхода? Интересно, сколько сейчас времени? Какой день? Утро или вечер? А впрочем какая разница. В моём положении остаётся одно — ждать. Ждать и надеяться на лучшее.

Я зеваю. Глаза слипаются. Наверное, сказывается действие лекарств. Я зеваю снова, закрываю глаза и засыпаю.

***

Спал без снов. Безмятежным и беззаботным сном младенца.

Открываю глаза и снова вижу над собой эти незнакомые рожи. Я пытаюсь их разглядеть, но перед глазами висит сизая пелена, словно густой туман обволакивающая всё вокруг. И сквозь неё смутно проступают неясные очертания людей и предметов. Только этого не хватало! К переломам ещё и потеря зрения! А может это тоже последствия аварии и со временем всё восстановится? Со временем… Как надоело ждать!

Я прислушиваюсь к монотонному бормотанию. Что за язык? Не русский — это точно. Арабский? Китайский? Нет, не похоже. Немецкий? Тоже нет. Похож на английский, но не разобрать ни слова. Какое-то бульканье вместо слов. Словно рот набит ватой. Что они там говорят? Дарлинг, бэби… Точно английский. Но причём тут бэби? Или они так друг друга называют? Хотя какое мне дело. Как хотят так пусть друг друга и называют, лишь бы поскорее меня выпустили отсюда или сняли эти осточертевшие повязки.

Я снова пытаюсь пошевелиться или повернуться на бок. Лежать на спине мне надоело, но мои попытки вновь оказались безуспешными. Наблюдая за моими тщетными потугами, английские практиканты заулыбались.

«А что б вас! Только и знаете, что улыбаться. Могли бы и помочь! Спинку, к примеру, почесать, а то я до неё не достаю…» — беспомощность выводила меня из равновесия.

Мои мольбы были услышаны. Я почувствовал, как мне в рот начали совать детскую бутылочку. Фу! Молоко! Я пытаюсь выплюнуть, но настырные руки снова суют мне ненавистную бутылку. Я недовольно верчу головой. Это срабатывает. Бутылочку убрали. На смену ей ко мне потянулись руки. Огромные руки. Что это? Оптическая иллюзия? Или после аварии я утратил возможность нормально воспринимать окружающий мир?

Непомерно большие руки подхватывают меня и приподнимают над кроватью. Забавно! И как они это делают? Никаких подъёмников, никаких канатов. Левитация? Нет, это из области фантастики. А здесь реальный мир. Не такой, к которому я привык, но вполне реальный.

Я удивлённо хлопаю глазами. Как высоко! Оглядываюсь по сторонам. Белый потолок, обои в цветочек… Стоп! Какие обои в больнице? Или это не больница? Тогда где я? Неужели это сон? Нелепый и чудной сон. Но я ведь не сплю. Точно не сплю. Тогда откуда это странное ощущение, словно я снова стал маленьким, уменьшился в несколько раз.

Я ощущаю толчок, затем ещё. Да не трясите так! Ещё уроните! Я безвольно мотаю головой, замечаю в углу зеркало, а в нём женщину с ребёнком на руках. Что это? Наваждение, мираж или явь? И когда это всё кончится? Как же мне всё это осточертело! Это беспомощное состояние, эти непонятные ощущения, эти неправдоподобные видения. Я вновь пытаюсь пошевелиться, высвободиться и вдруг осознаю, что этот ребёнок на руках и есть я. Я — Константин Яковлев, неизвестно какими силами, внешними или потусторонними, уменьшенный до неимоверных размеров, превращенный в новорожденного ребёнка, начавший своё существование заново.

Но как? Как такое могло случиться? Что за дурацкий фокус? Что за идиотское превращение? Или на самом деле существует переселение душ? И после смерти душа переселяется в тело другого человека? Но почему я тогда всё помню? Помню своё имя. Помню, что я был женат и что у меня была дочь Маруська. Помню, как я попал под машину. Всё помню. А ведь такого не может быть. Или небесная канцелярия ошиблась, дала сбой и моя память при переходе не очистилась, а сохранила прежние воспоминания? Нет, это бессмысленно и глупо, этого просто не может быть! Это всё сон. Дурацкий, нелепый сон! Всё! Хватит! Пора просыпаться!

Я пытаюсь закричать, но из горла вырывается только писклявый детский плач. Женщина трясет меня сильнее.

— Don’t cry, honey!

Я умолкаю. Женщина перестаёт меня трясти и опускает обратно в кроватку.

— Sleep, darling!

Я закрываю глаза. Спать! Спать! И ещё раз спать! А утром я проснусь и буду с улыбкой вспоминать этот кошмарный сон.

***

Наступило утро. Но мой кошмарный сон не кончился. Он приобрёл новые краски, новые ощущения. И вместе с новыми образами и эмоциями передо мной мельтешили те же расплывчатые лица и протянутые руки. Моё сознание содрогалось от разговоров на чужом непонятном мне языке. Желудок наполнялся жидкостью, весьма отдалённо напоминавшей молоко. И как только можно кормить людей такой дрянью? Неужели нет нормальной еды? Я бы с большим удовольствием сейчас съел обыкновенную котлету с картошкой или макароны с колбасой, но в моём положении выбирать не приходилось. И я питался безвкусной мутной смесью, которую периодически желудок отказывался воспринимать и фонтаном извергал его обратно. А если не извергал, то через некоторое время смесь выходила из меня с обратной стороны в виде так называемой детской неожиданности. После таких манипуляций меня вынимали из кроватки, разматывали, протирали влажными салфетками и, замотав обратно в пелёнки, клали обратно.

За такими забавами я и коротал время. Ел, спал, снова ел и снова спал.

Время шло. Я уже без всякого сопротивления воспринимал своё нынешнее состояние. Не смирился, не подчинился. Просто принял всё, как есть, в тайне надеясь, что рано или поздно это закончится. Перемежал однообразные унылые дни с воспоминаниями о прошлой жизни и ждал.

А время шло. Дни сменялись днями, недели неделями. Наконец-то меня высвободили из пелёнок, оставив свободными руки и ноги. Теперь я мог размахивать ими в любом направлении. Я даже мог ногой достать до рта! Было прикольно и весело! Я уже не плавал в тумане, а отчётливо различал окружавшие вещи и лица. Правда лиц было только двое — мужчина и женщина. Наверное это были мои новоявленные отец и мать. Прислушиваясь к их бормотанию, я не без труда вычленил из бессвязного текста их имена. Мужчину звали Фред, а женщину Джилиан. А меня? Как зовут теперь меня? Я никак не мог уловить своё имя среди этих постоянных honey, darling, baby и sweetly. К тому же моё познание английского не давало мне в полной мере разобрать услышанное. Приходилось изучать язык заново. Я тыкал пальцем в какой-нибудь предмет и надеялся услышать его название. Но то ли ученик из меня был непутёвый, то ли мои учителя были бестолковыми, мои попытки не приводили к должному результату.

Я пытался объясниться с ними на русском, но они воспринимали мою речь как бесмысленный детский лепет.

— Придурки! — выдавил я из себя, прекратив бесполезные попытки.

— What did he say?

— Mommy.

— No. Daddy.

— Придурки! — ещё раз произнёс я и замолчал. Надолго. Даже когда пришло время, я не говорил. Не было желания. Замкнулся в своих воспоминаниях, в процессе медленного, но неуклонного взросления, в жалких попытках изучить неприятный и непривычный моему слуху язык.

А мои новоиспечённые родители, мало что разумеющие в воспитании, воспринимали мою отчуждённость как нечто обыденное, свойственное моему возрасту.

***

С Маруськой было всё не так. С момента её появления наш жизненный уклад резко переменился. Днями и ночами мы полностью отдавались кормёжке, укладыванию спать, купанию и прочим заботам, связанных с младенцами.

Если с едой проблем не возникало (Маруська ела хорошо и много, так что иногда её рацион приходилось ограничивать), то укладывание спать превращалось для нас в пытку. Маруська ни за что не хотела засыпать. Не помогало ни укачивание, ни колыбельные, ни игрушки. Маруська агукала в такт песням, восхищенно хлопая синими бездонными глазами. К тому же она предпочитала спать днём, а по ночам изводила нас своими бесконечными капризами. То ей хотелось есть, то пить. Причём количество выпитой жидкости было намного меньше переработанной.

— И откуда только из неё столько берётся? — возмущённо восклицал я, меняя очередной подгузник. — Может, её вовсе не стоит поить? Хотя бы пару дней?

— Сам попробуй без воды прожить пару дней, — сквозь дрёму замечала Аня. Ей вообще приходилось несладко.

Мы договорились по очереди ночью дежурить у Маруськи. Когда была очередь Ани Маруська, выспавшись за день, изводила её своими капризами. То ей пить хочется, то есть, то играть. Успокаивалась на какое-то время, но как только Аня начинала дремать, всё повторялось снова. Выдыхалась Маруська под утро и как будто ни в чём не бывало, мирно засыпала, подсунув под щёку крохотный кулачок. Разбитая, измученная Аня, переводила будильник на полчаса позже, подкатывалась ко мне под бок, чтобы через пару часов вскочить и спешно, пока маленький изверг не проснулся, приняться за повседневные дела — уборку, готовку, стрику, глажку.

В моё дежурство Маруська не буянила. Наевшись, сразу засыпала под монотонное укачивание и тягучие колыбельные. И я засыпал вместе с ней. Сидя у кроватки, склонив голову на руку, качавшую колыбельку. Голова сползала, я просыпался. Спит? Спит. А если ей и не спалось, то Маруська умилённо пялилась на меня и мило улыбалась беззубым ртом. Затем зевала, закрывала глаза и уже до самого утра меня не беспокоила.

Аня удивлялась.

— Почему у тебя она всю ночь спит, а мне не даёт ни минуты покоя?

— Наверное потому, что я ей больше нравлюсь, — отшучивался я.

— Не льсти себе, — в тон мне отвечала Аня. — А то будешь сам стирать её грязные пеленки…

— Велика важность! И постираю…

— Чтобы я потом за тобой перестирывала? Ну уж нет! А если при тебе она ночами спит, то можешь дежурить каждую ночь…

— Без проблем.

И я дежурил каждую ночь у Маруськиной кроватки, тем более что выспаться она мне давала. У нас с неё был негласный уговор — я совал ей на всякий случай бутылку с молоком, убаюкивал и сам ложился спать. Маруська за ночь не просыпалась ни разу. Утром мы находили беззаботно спящего ребёнка и рядом с ним пустую бутылочку.

Как то меня отправили в командировку на пару дней, и Маруська принялась за старое. Изводила Аню своим писком, прихотями и бессонными ночами.

— Скорей бы папа твой приехал, — жаловалась Аня, пытаясь на руках укачать непослушное создание. — Я бы хоть день выспалась по-человечески.

Папа, то есть я, приехал и Маруська снова стала образцовым ребёнком.

Но, не смотря на всяческие перипетии, хронический недосып и усталость этот маленький человечек стал для нас чем-то большим, чем просто родная душа. Мы уже не представляли себе своё существование без этой перепачканной кашей мордочки, без развешенных по всей квартире пелёнок, без этого забавного и умиляющего агуканья. А когда Маруська начала ползать, мы вместе с ней радостные и довольные ползали по полу, строили баррикады и шалаши из подушек и покрывал, разбрасывая вокруг вещи и игрушки. Мы стремились запечатлеть на фото каждый миг её жизни, каждый момент её взросления, не упуская ни одной минуты, ни одной секунды, чтобы потом спустя время достать старые фотографии и насладиться безоблачными и неповторимыми днями и воспоминаниями, возврата к которым уже никогда не будет.

***

И вот прошёл год. Мой первый год в моём новом теле. Я это понял по тому, как в один из дней на меня натянули новый комбинезон, напялили на голову дурацкий колпачок из блестящей бумаги и усадили в детское кресло напротив кекса, единственным украшением которого служила горящая свечка.

— Happy Birthday do you, — заголосила Джилиан, не обладавшая ни слухом, ни голосом. — Happy Birthday, darling Sten. Happy birthday do you!

Фред бубнил ей в такт. Закончили выть, радостно захлопали в ладоши. Мне, разумеется, после такого поздравления по всем правилам нужно было широко улыбнуться и задуть свечу. Но я поступил иначе. Одним движением руки я смахнул кекс на пол. Кекс шмякнулся на пол, оставив на нём жирное пятно от крема.

— Стен! Что ты наделал! — завопила Джилиан и бумажной салфеткой принялась убирать последствия, ещё больше размазывая крем по полу.

Фред тупо молчал. Я ехидно улыбался. Хоть чем-то запомнится этот неудачный праздник.

Закончив уборку, Джилиан вытащила меня из кресла.

— Несмотря на то, что у тебя сегодня День рождения, — строго произнесла она, — ты будешь наказан. И остаток дня проведешь в своей кроватке.

Джилиан отволокла меня в спальню и забросила в кроватку. Погасила свет и отправилась готовиться к приёму гостей по случаю моего дня рождения. Я остался один в полной темноте. Неприятно, но всё же лучше, чем бессмысленно улыбаться, хлопать в ладоши, показывая Джилиан и её гостям безмерную радость.

Пришли гости — шумные, несдержанные.

— А где же именинник? — гости рвались в спальню.

— Он спит, — сдерживала натиск Джилиан.

— Пусть спит, — соглашались гости. — Это не помешает нам веселиться.

Веселиться! Я вам сейчас устрою веселье. По полной программе. Я набрал в лёгкие побольше воздуха и во всё горло заревел. Гости притихли. В спальню влетела Джилиан.

— Что случилось? Отчего ты плачешь? Хочешь есть или…

Я тут же умолк и невинно захлопал глазами.

— Тебе скучно одному? — Джилиан склонилась над кроваткой. — Сейчас я тебе дам мишку.

И Джилиан сунула мне под бок плюшевого медведя. Затем, немного подумав, добавила ещё зайца и погремушку.

— Ну вот, — Джилиан была довольна найденным решением проблемы. — Теперь тебе не будет так одиноко.

Джилиан вернулась к гостям. А я, выждав пару минут, снова заголосил.

— Ну что ещё? — раздражённая Джилиан ворвалась в комнату. — Хочешь к гостям? Но там большие дяди и тёти. Тебе ещё рано…

Джилиан сунула мне бутылку с молоком, даже не удосужившись проверить тёплое оно или нет. Я снова замолчал.

— Веди себя хорошо, — Джилиан явно нервничала. — И больше не плачь.

Джилиан скрылась за дверью. Но я не собирался сдаваться. Я дал возможность гостям выпить за моё здоровье, за хозяйку и, улучив момент, когда гости совершенно расслабились и совсем позабыли по какому поводу собрались, снова завыл.

И снова Джилиан влетела в спальню.

— Стен! Ну сколько можно? Что тебе ещё нужно?

Если бы Джилиан взяла меня на руки я, возможно, и успокоился. Но Джилиан вместо этого начала трясти кроватку, отчего я ревел ещё больше.

— Стен! Я не пойму чего ты хочешь? Есть? Но бутылочка полная. Игрушек? Но у тебя их навалом? Ты мокрый? Нет, сухой. Тогда чего ты плачешь?

Джилиан продолжала трясти кроватку. Я продолжал реветь. Гости не выдержали, заглядывали в спальню, извинялись и потихоньку расходились. Джилиан была сражена наповал. Все её старания пошли прахом. День рождения не удался. Когда хлопнула дверь за последним гостем, я перестал реветь.

— Наконец-то, — облегчённо вздохнула Джилиан. — Фред! Посиди со Стеном, пока он не уснёт.

— А ты? — у Фреда явно не возникало ни малейшего желания нянчиться с капризным ребёнком.

— А я немного отдохну. Я так устала за сегодняшний вечер, а мне ещё посуду убирать.

Убирать? Если бы! Этой посуде и остаткам пиршества предстояло красоваться на столе ещё пару дней, пока Джилиан не соизволила зашвырнуть её в мойку, где немытые приборы и тарелки провели ещё пару дней, прежде чем их отмыли и водворили на место.

***

Аня была полной противоположностью Джилиан. Она никогда не позволила бы, чтобы в раковине хоть на час оставалась немытая посуда. Даже падая от усталости поле шумных праздников, она, не оставляя ничего назавтра, тщательно перемывала тарелки, вилки, ложки, салатники, вытирала пыль, выметала мусор и только потом уставшая и довольная шлёпалась на диван. Но заметив где-то на мебели пятно от чьих-то жирных пальцев, тут же вскакивала, хватала тряпку и мгновенно приводила мебель в состояние первозданной чистоты.

Первый день рождения Маруси я помню смутно. А вот последний, когда Маруське исполнилось шесть лет, я запомнил хорошо.

В этот день мы решили обойтись без приглашённых. Никаких родственников, никаких детей. Только я, Аня и Маруська. Заварили чаю, разрезали купленный по дороге торт и только уселись праздновать, как раздался звонок в дверь.

— Кого это там несёт? — я отложил ложку в сторону и пошёл открывать. — Ты кого-то пригласила?

— Нет, а ты?

— И я нет, — я вопросительно глянул на Маруську.

— И я нет, — с набитым ртом проговорила та.

Щёлкнул замок, дверь распахнулась и в прихожую ввалилась Наталья Петровна — Анина мама, моя тёща и Маруськина бабушка в одном лице с какими-то коробками, свёртками и пакетами в руках.

— Ой! — воскликнула Аня, подскакивая к матери. — А мы тебя не ждали.

— Да я ненадолго, — Наталья Петровна сгрудила свёртки прямо на пол. — Только Марусю поздравлю. Ну? Где моя именинница?

Тёща бесцеремонно прошла в комнату. Шумно и долго тискала и целовала Маруську, желала ей долгих лет, хороших оценок, слушаться папу и маму и так далее и тому подобное.

— Ну, не буду вам мешать, — закончив поздравлять внучку, бабушка направилась к выходу.

— Уже уходишь? — поинтересовалась Аня, ошарашенная внезапным визитом матери.

— Не хочу вам мешать. Празднуйте…

— И даже чаю не выпьешь?

— Чаю? — Наталья Петровна замерла. — Ну, если только чаю…

И тёща проследовав назад в комнату заняла моё место. Аня бросилась на кухню за чистой чашкой и блюдцем для торта.

— Ах, ты моя сладкая! Ах, ты моя хорошая! — бабушка вновь принялась тискать и целовать Маруську. Та пыталась всячески уклониться от подобных нежностей, но бабушка цепко держала её в руках.

Выпили чаю. Съели по куску торта. Наталья Петровна, разомлев от чая, уже никуда не торопилась. Выпила вторую чашку, налила третью.

И вновь раздался звонок. Мы удивлённо переглянулись. Ждать было больше некого. Я пошёл открывать.

— Ну и где тут новорождённая? — с порога раздался громовой голос неизвестно откуда взявшегося дяди Васи — брата моей тёщи.

— Ты сначала в дом пройди, — из-за спины дяди Васи высунулась его жена Ольга, — а потом поздравлять будешь.

— Вася! — Наталья Петровна выскочила из-за стола. — Ты здесь откуда?

— Да вот, — гремел Вася, — ехали тебя проведать, а дома никого. Ну тут Ольга вспомнила, что у Маруськи день рождения вот и…

Тёща бросилась целоваться с братом, его женой. Аня доставляла на стол недостающую посуду, оправдываясь и извиняясь.

— Если бы я знала… Я бы что-нибудь приготовила… А то у нас кроме торта ничего нет…

— А у нас всё с собой! — дядя Вася бухнул на стол объемистые пакеты. — Ольга, разгружай!

Ольга принялась выставлять на стол пакеты, банки и бутылки. Аня ей помогала. Минут через десять все собравшиеся весело чокались рюмками, закусывали, шумно вспоминали молодость и делились планами на будущее.

— Жаль, что твоей мамы здесь нет, — Аня нежно прижалась к моему плечу.

— Жаль, — согласился я.

И снова чокались, закусывали, беседовали. И никто никуда не спешил. И никому не было дела, что завтра рано вставать и идти на работу. Всем было весело и хорошо. И в этом праздничном гаме все совершенно позабыли про Маруську. А она, свернувшись калачиком в уголке дивана, перепачканная кремом от торта, сладко дремала под звон тарелок и взрослые разговоры.

Я подхватил Маруську на руки и бережно отнёс в спальню. Чтобы не потревожить её сладкий сон аккуратно раздел и уложил в постель. Маруська даже не шелохнулась, что-то еле слышно прошамкала губами и, повернувшись на бок, продолжала спать. Говорят, что бесконечно можно смотреть на горящий огонь и бегущую воду, а я до бесконечности мог смотреть на спящую Маруську. Я улёгся рядом с дочкой, свернулся калачиком и закрыл глаза. Интересно, что ей снится? Я своих снов не помнил. Я их видел, но не помнил. Каждую ночь во сне мелькали какие-то цветные картинки, возникали непонятные и странные образы, а утром я открывал глаза и всё исчезало. Как я ни старался припомнить, что мне снилось, всё было без толку. Аня говорила, что сны не помнят счастливые люди. Возможно, она права. Я не знал, что такое счастье в чистом виде, но то, что я счастливый человек — это я ощущал вполне. Да и как не быть счастливым? У меня есть свой дом, любящая жена и любимая дочь. Я не гонюсь за богатством, славой или признанием. Мне вполне хватает моего маленького, пусть в чём-то неустроенного мира. И я никому и ни за что его не отдам.

Я зевнул и незаметно для себя уснул. Проснулся я прикосновения чьих-то нежных рук. Я открыл глаза. Рядом сидела Аня.

— Я, кажется, немного задремал, — я виновато улыбнулся.

— Немного, — усмехнулась Аня. — Уже половина второго…

— А гости?

— Гости давно ушли. Уехали ночевать к маме.

Я облегчённо вздохнул и, чтобы не беспокоить спящую Маруську, тихо встал с кровати.

— Пойдём спать?

— Давай посидим ещё немножко, — Аня поправила на Маруське сползшее на пол одеяло.

— Давай…

И мы, обнявшись, ещё долго сидели в полумраке и смотрели, как Маруська сладко чмокает во сне губами.

***

Фреда, своего отца, я практически не видел. Я ещё спал, когда тот уходил на работу и уже спал, когда тот возвращался. Растила и воспитывала меня в основном Джилиан. Хотя по существу я рос сам по себе — здесь была скорее заслуга природы. А моё воспитание сводилось к кормёжке, укладыванию спать в строго определённое время каким-то справочником для молодых мам. Иногда Джилиан забывала заглянуть в книгу, и система давала сбой. Я отказывался есть и спать, когда это было ей удобно. Джилиан срывалась, не зная, что предпринять. В её справочнике об этом не было ни слова.

— Закончился важный и ответственный этап младенчества, — одной рукой Джилиан качала кроватку, пытаясь хоть как-то убаюкать меня, а другой перелистывала потрепанные страницы. — Теперь малыш вступил в следующую фазу детства. Расти и развиваться ребёнку теперь будут помогать три навыка — Это умение думать, ходить и говорить… Легко сказать! Думать! Откуда я могу знать, что он думает? Я и сама порой не знаю, что мне самой придёт в голову… Ходить! Наверное, ему уже пора? Но он ещё такой маленький… Я и сама пошла после года? Или раньше? Не помню… Да, какая разница! Когда ему будет нужно, тогда и поддет. Что там дальше? Говорить! В его возрасте? Нет, это тоже полная ерунда!

Джилиан возмущенно отбросила книгу в сторону.

— И кто только пишет эти пособия! От них никакого толку! Только больше путаницы! Ну что? Не хочешь спать? Ну и не надо. Поди, поиграй с игрушками…

Джилиан вынула меня из кроватки и опустила на ковёр, по которому были разбросаны никогда не убираемые игрушки — погремушки, пластиковые лошадки и зайчики, деревянные кубики.

— Поиграй, милый, а мама сейчас пойдёт и сварит себе кофе…

Я бы тоже не отказался сейчас от чашечки кофе. Горячего, крепкого. Не какого-то там растворимого, а настоящего свежемолотого, заваренного так, как его умел заваривать только один человек — моя Анюта. Пойти что ли попросить? Интересно, как на это отреагирует Джилиан?

Я подполз к дивану, опёрся на него и приподнялся на ноги. Забавное состояние. Я никогда не думал, что голова может оказаться тяжелее нижней части тела. Я сделал шаг, шлёпнулся на пол, снова встал, сделал ещё шаг, снова шлёпнулся. Не думал, что начинать ходить так тяжело. Состояние такое, словно ты выпил слишком много шампанского — голова ясная, а ноги не слушаются. Ладно, попробую заново. Шаг, ещё шаг… Отрываюсь от дивана… Стою… Пошатывает, но стою… Шаг, ещё… Ура! Я могу ходить!

Ковыляя и пошатываясь, я дотопал до кухни. Джилиан, закинув нога за ногу, попивала кофе и листала какой-то глянцевый журнал.

— Хелло! — я помахал рукой и вошёл в кухню.

Джилиан поперхнулась. Журнал упал на пол.

***

— Костя! Скорее! Где ты там пропал?

— Что? — я стремительно рванул в соседнюю комнату. — Что случилось? С Марусей? С тобой?

— Со мной всё в порядке, — заверила меня Анюта. — А вот ты всё проворонил…

— Что проворонил? — я судорожно оглядывался по сторонам, не понимая, в чём причина крика.

— Маруся… — Анюта кивнула на сидевшую на полу и улыбающуюся во весь рот дочку.

— Что Маруся? Упала? Ушиблась? — я бросился к дочке, подхватил её на руки и стал внимательно осматривать со всех сторон. — Ну, Марусенька, скажи папе, где у тебя болит?

Маруся только довольно скалила свои четыре зуба.

— Маруся только что сделала первый шаг, — Анюта подошла и нежно склонила голову мне на плечо. — А ты всё пропустил…

— Маруська, ты у меня молодец! — я бережно опустил девочку на пол. — А ну-ка покажи папе, как ты умеешь ходить…

Я отошёл на пару шагов назад.

— Иди ко мне. Иди…

Маруся нахмурилась. Ей не понравилось то, что её сначала взяли на руки, потом опустили на пол, да ещё заставляют делать что-то непонятное.

— Ну, — я схватил с дивана плюшевого зайца и поманил Марусю. — Иди… Иди ко мне. Я тебе зайку дам…

Маруся улыбнулась. Встала на четвереньки. Оторвала руки от пола. Выпрямилась.

— Иди ко мне… — я тряс зайцем в паре шагов от ребёнка.

Маруся шумно вздохнула. Качнулась, оторвала одну ногу от пола, переставила её. Затем оторвала другую ногу от пола, поставила её рядом. Не удержалась, шлёпнулась на пол и захохотала.

Я отбросил зайца в сторону, помог Марусе встать на ноги.

— Давай ещё разок, — подбадривал я дочку, отойдя подальше к дивану. — У тебя обязательно получится…

Кажется, Маруся поняла, что от неё хотят. Она сделала шаг — робкий, неловкий. Затем ещё один, ещё… И вот она переваливаясь словно утка с боку на бок дотопала до дивана и тут же была подхвачена мною на руки и подброшена под самый потолок.

— Осторожно! — всполошилась Анюта. — Ребёнка не убей! Сумасшедший!

— Не сумасшедший, — возразил я, — а счастливый! Правда, Маруся? Мы с тобой самые счастливые люди на этом свете! Мы теперь умеем ходить! И это событие нужно отметить!

Я передал Марусю начавшей волноваться, как бы я на радостях не ушиб ребёнка, матери. Скрылся в соседней комнате и через пару секунд появился с парой бокалов и бутылкой шампанского.

— А это откуда? — удивлённо поинтересовалась Анюта.

— Берег на всякий случай! И вот этот случай представился…

Я торопливо сорвал с горлышка фольгу, открутил проволоку, попытался вытащить пробку. Одной рукой это делать было неудобно. Поставить бокалы на стол я не догадался. Пробка решила помочь сама. Она с громким хлопком вылетела из горлышка и ударилась в потолок, оставляя за собой пенный шлейф шампанского.

— На счастье, — я подмигнул Анюте, надеясь, что она не будет сердиться за пролитое вино. Марусе этот взрыв счастья не понравился. Она сморщила нос, надула губы и заревела.

— Ну вот, — Анюта принялась успокаивать дочь. — Маруську испугал…

— Ничего страшного… Счастье без слёз не бывает…

***

Мои первые шаги остались незамеченными. Также как и первые слова, первые зубы… Появление первого молочного зуба ощутил на себе Фред. Как ни странно, он однажды вспомнил, что я довожусь ему родным сыном и Фред рискнул поиграть в заботливого отца.

— Ну, — Фред склонился над моей кроваткой, — как дела старик?

Старик! Иначе как стариком Фред меня никогда не называл. Я даже иногда подумывал, что он просто не знал, как меня зовут. Ну и пусть. Старик, так старик. Так даже прикольнее.

— Бу-бу-бу… — бубнил Фред, совершенно не понимая, как обращаться с полугодовалым ребёнком. — А смотри, что у меня есть…

Фантазии Фреда хватило только на то, чтобы помахать перед моим носом указательным пальцем. Тонким, длинным, с обгрызенным ногтем.

— Бу-бу-бу… — Фред раскачивал пальцем, словно маятником, влево и вправо, с каждым очередным взмахом приближая его к моему рту.

— Ой! — Фред отскочил от кроватки.

— Что случилось? — в комнату мигом влетела Джилиан.

— Кажется, — Фред пристально рассматривал свой палец, — он меня укусил…

— Как он мог тебя укусить? — недоверчиво спросила Джилиан. — В его возрасте не может быть зубов… Или может?

Горе-родители озабоченно склонились надо мной.

— Ну-ка, Стен! Покажи нам свой ротик! И впрямь у него есть зубы… И не один… А я и не замечала…

Да, моя дорогая Джилиан. Ты очень много не замечала. Ты даже не заметила, как я рос, как становился самостоятельным. Здесь, кстати, есть и твоя заслуга. Фреду до меня не было никакого дела. Я для него был просто случайной вещью в доме, которую, увы, нельзя ни выбросить, ни обменять, ни продать. А ты была занята собой, собой и ещё раз собой. И что мне оставалось делать, на кого опереться, на кого понадеяться? Только на себя. И вот, учитывая весь свой прошлый опыт и нынешнее положение, я вновь проходил этот жизненный цикл. На этот раз самостоятельно. Без чьей-то либо помощи, без чьей-то либо поддержки.

Вскоре Джилиан поняла, что сидеть дома с ребёнком довольно унылое и однообразное занятие. Джилиан стала искать работу. Она не претендовала на высокие должности и баснословные гонорары. Её вполне устраивала работа простой официантки в кафе. И по обязанностям и по заработку.

И в это же в нашем доме появилась Сара. Вместе с нею в доме появился запах дешёвых духов и хоть какие-то моменты просветления в моей безотрадной монотонной жизни.

Сару можно было назвать немного странной. Она в корне отличалась от общепринятых стандартов нянь. Она не усюсюкала со мной, не окружала меня навязчивой заботой. Со стороны даже могло показаться, то она равнодушно и без особого желания выполняет свои обязанности. Но что мне в ней нравилось, что больше всего поразило меня — так это умение Сары предчувствовать мои желания и потребности. Она кормила меня, когда мне хотелось есть. Она укладывала меня, когда мне действительно хотелось спать. Она меняла мне памперсы, когда я сделал своё дело. И ни одного слова, ни одного замечания, ни одного упрёка.

Часами мы могли просто смотреть друг на друга, пытаясь угадать наши мысли. Иногда Сара усаживала меня на ковёр, подсовывала мне игрушки и кубики, а сама ложилась рядом и наблюдала за тем, что я делаю. А я наблюдал за тем, что делает Сара.

Сара строила из кубиков домики, башенки, а я их ломал. Она строила домики заново, а я снова ломал. Сару это забавляло не меньше, чем меня. Взрослые в таких случаях думают, что так они развлекают и развивают ребёнка. Учат его навыкам будущего строителя, архитектора, умению анализировать предложенные объекты, вырабатывают терпение и усердие. На самом же деле ребёнку просто занятно наблюдать за поведением взрослых, которые раз за разом сосредоточенно пытаются построить башенку из кубиков. При этом злятся, когда башенка падает раньше времени. Сердятся, когда башенка получается не такой высокой, как хотелось бы. И при этом радуются и ликуют, когда одним движением руки дитя превращает их труды в развалины. Ну и кто из нас ребенок?

Так продолжалось много дней подряд. Но этой идиллии вскоре пришёл конец. И виной тому стал Фред. Как-то раз он пришёл домой раньше обычного, сбросил куртку, достал из холодильника бутылку пива, прошёл в комнату и бухнулся на диван.

— Играете?

Сара молча кивнула головой.

— А может, — Фред заискивающе улыбнулся, — мы тоже поиграем… Ну, ты понимаешь о чём я… Ты, я… В соседней комнате… Там нам никто не помешает. Правда, Стен? ты же не будешь нам мешать?

Я давно догадывался, что Фред неравнодушно смотрит на Сару. Скрывать своё вожделение он не умел, да и не хотел. Да и Сара, кажется, была не очень то и против. Неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы не появилась Джилиан. Не вовремя. Некстати. Оказывается, и у неё были какие-то предчувствия.

Я насторожился в ожидании скандала. Но скандала не было. Была лишь всего пара фраз, дерзко брошенных Саре. Пара слов, язвительно сказанных Фреду. И всё. Никаких слёз, никаких истерик, никакого мордобоя…

После этого Фред стал ещё более замкнутый, молчаливый.

Джилиан стала более раздражительной и мнительной.

А Сара? А Саре пришлось просто уйти.

***

Потом я часто вспоминал Сару. Из всего моего окружения она одна ничего не требовала от меня, ничего не пыталась от меня добиться. Она просто приглядывала за мной, чтобы я был своевременно накормлен, вовремя уложен спать и чтобы ненароком во время забав не повредил себе какие-нибудь части тела.

Сара ушла, оставив после себя аромат дешёвых духов и ненавязчивое воспоминание о беззаботных днях, когда я мог быть просто собой. Наверно, я дожжен быть ей за это благодарен, но прошлое ещё настолько цепко сидело во мне, что ни о какой благодарности я и не думал.

Потом были другие. Молодые и пожилые, строгие и беззаботные, имеющие опыт в воспитании и совершенно ничего в нём не смыслящие.

Одни задерживались надолго, другие не выдерживали и пары дней.

Кто-то остался в памяти, кто-то промелькнул не оставив никаких воспоминаний. Но с Сарой никто не мог сравниться.

Была мисс Милли — смешная старушка, которая как только появилась в нашем доме, начала меня тискать и слюнявить.

— А кто это у нас такой хорошенький? — я безуспешно пытался освободиться от железной хватки мисс Милли. — А кто это у нас такой сладенький? А угадай, что мы сейчас будем делать? А сейчас мы будем кушать кашку…

Мисс Милли волокла меня в кухню и там водрузив, если не сказать приковав, на детский стульчик начинала пичкать кашей. Я отплёвывался, вертел головой, но это не помогало. Мисс Милли удавалось впихивать в меня противную кашу ложку за ложкой, всё время повторяя:

— Вот мы сейчас съедим кашку и вырастем большими-пребольшими. Кашка вкусненькая, кашка сладенькая…

Пытка кашей закончилась тем, что всё, что я успел проглотить, вернулось обратно. Но и это совершенно не испугало старушку.

— Вот мы сейчас всё уберём, — мисс Милли стирала полотенцем с меня остатки каши. — У нас будет чисто, у нас будет порядок… Потом сами вымоемся, будем чистенькими, будем миленькими…

Мисс Милли включала в ванной воду, а сама убирала остатки моей трапезы. Меня тошнило от манеры мисс Милли разговаривать больше чем от ненавистной каши. Но все мои тщетные попытки воспротивиться воспринимались как очередной повод для новых испытаний.

— Ну вот, сладенький, — мисс Милли тащила меня в ванную, на ходу высвобождая из грязной одежды. — Сейчас мы сделаем купи-купи. Вымоем ушки, вымоем ножки, вымоем ручки, вымоем тельце, вымоем головку…

Мисс Милли швыряла в ванну игрушки, плескала в воду чуть ли не полфлакона пены для ванн, и следом шёл я. Я, как мог, сопротивлялся — брыкался, пинался, сопел…

— А кто это у нас не любит купаться? — мисс Милли пыталась окунуть меня в воду. — А кто это у нас не хочет быть чистеньким? А кто это у нас хочет ходить грязнулей?

— Дура старая! — не выдержав, по-русски рявкнул я на старушку. — Сварить меня решила?! Ты что не видишь, что вода сплошной кипяток?!

— Ой! — старушка опешила и чуть не выронила меня из рук. Подхватив меня под руку, свободной рукой она попробовала воду.

— Действительно, — также по-русски проговорила мисс Милли, — кипяток…

— А я о чём говорю! Пробовать сначала нужно, а не сразу в кипяток совать!

— Прости, Стен, — мисс Милли впервые назвала меня по имени.

— Ладно, проехали…

— Прости… — всё также по-русски извинялась мисс Милли.

На этом моё мытье закончилась. Мисс Милли сникла, как-то отрешённо и потерянно посмотрела на меня, затем на своё отражение в зеркале, тяжело вздохнула.

— Я, кажется, немного перетрудилась… — старушка отнесла меня в комнату, одела в чистое и аккуратно опустила в кроватку. Сама приземлилась в стоящее рядом кресло и так до самого вечера, до прихода Джилиан просидела, не шевелясь и не произнося ни одного слова. Возможно, старушку повергло в шок то, что ребёнок, который по её понятию не может разговаривать, заговорил, да ещё на русском языке. Возможно, она была не готова к тому, что ей случайно, против её воли придётся вспомнить язык, который она когда-то знала и на котором давно разучилась говорить.

Когда пришла Джилиан мисс Милли, не объясняя причин, сообщила ей о своем уходе. Джилиан не стала противиться. Такое ей доводилось слушать слишком часто.

— Придётся опять искать новую няню, — без сожаления произнесла Джилиан. Уход одной няни и поиски другой она воспринимала как что-то обыденное. Отдать меня в детский сад ей даже не приходило в голову. Она готова была бросить работу, заниматься ребёнком сама, платить бешеные деньги непонятным особам, но о детском саде вопрос никогда не поднимался.

***

Детский сад, детский сад… Как я ходил в детский сад, не помню. А вот как водил Марусю, помню ясно и отчётливо.

Каждое утро начиналось с того, что меня будила Анюта. Она вставала раньше всех и уходила раньше всех, оставляя Марусю целиком на моё попечение. Сквозь сон я слышал её тихий голос:

— Кофе на плите… Завяжи Маруське банты. Я их положила на тумбочке. И не забудь отдать воспитательнице деньги на ремонт… Они лежат рядом с бантами…

— Угу, — я ощущал на щеке нежное прикосновение Анютиных губ, слышал, как хлопала входная дверь.

— Можно полежать ещё пять минут, — я блаженно переворачивался на другой бок.

— Папа… Папа вставай… В садик опоздаем…

Я нехотя открывал глаза. У моей постели стояла Маруся.

— Сколько времени? — я смотрел на часы, охал, вскакивал, и начиналась ежедневная битва со временем. Я забрасывал Марусю в ванную, а сам, как угорелый, носился по квартире в поисках рубашки или носков, вливая в себя сваренный Анютой кофе.

— Маруся! — я лихорадочно стучал в ванную. — Ты там не уснула? Давай скорее, копуша. Мы опаздываем…

— Сам копуша, — из ванной появлялась вымытая мордашка Маруси, пахнувшая мятной зубной пастой и моим лосьоном после бритья. — Это ты всегда опаздываешь…

— Это потому, — спешил я сделать замечание дочери, — кто-то слишком долго возится…

— Это потому, — возмущалась мне Маруся, — что кто-то любит подольше поваляться в постели…

— Возражать будешь после, а теперь давай, одевайся скорее…

Я бросал взгляд на часы, бежал в прихожую, рассовывал по карманам ключи, деньги, телефон.

— Ну? — Маруся задерживала весь процесс. — Что еще?

— Банты… Мама обещала мне, что я сегодня пойду в сад красивая…

— Некогда… — я небрежно совал банты в карман. — Воспитательницу попросишь, она завяжет…

Маруся удручённо вздыхала. Так было почти каждый раз.

Добегали до сада. У калитки я совал Марусе банты, деньги на ремонт, целовал в щёку.

— Между прочим, — отчитывала меня Маруся, — воспитателям не нравится, что ты меня всё время бросаешь у калитки, а не заводишь в группу, как все родители…

— Между прочим, — в тон дочери отвечал я, — мне тоже много чего не нравится, но я на это не обращаю внимания. Всё! До вечера. Сегодня тебя забирать будет мама…

Я махал Марусе рукой, она махала мне в ответ и не торопясь шла по асфальтированной дорожке к своей группе. Воспитатели следили из окна, о чём-то переговариваясь и указывая на меня пальцами.

И так пять дней в неделю. Я просыпал, я опаздывал, я оставлял Марусю у калитки, полностью доверяя её самостоятельности. Маруся так привыкла к такому темпу жизни, что даже в субботу не оставляла мне и Анюте шанса поспать подольше.

— Папа… Папа вставай…

— Ну что ещё? — я нехотя открывал глаза. У постели стояла одетая Маруська.

— Вставай, в садик опоздаем…

— Какой садик? Сегодня же суббота… — я засовывал голову под подушку. — Дай поспать…

— Мам… — Маруся начинала атаковать другой край постели. — Папа меня в садик не хочет вести…

— Маруся, — сквозь сон бормотала жена, — сегодня суббота. А в субботу садик не работает…

— Вам просто лень меня вести, — обиженно ворчала Маруся, выходя из спальни.

— Костя, — всё ещё сквозь сон просила Анюта, — сходи, посмотри, а то она и впрямь в садик пойдет.

— Она замок не откроет, — противился я.

— Всё равно сходи, — Анюта натягивала одеяло на голову, прячась от утренних лучей солнца, нагло пробиравшихся сквозь неплотно завешенные шторы.

Ничего не оставалось делать, как вставать, идти в детскую и в очередной раз разъяснять Марусе, что по субботам детский сад не работает. Что у воспитателей тоже должен быть выходной. Что все нормальные дети ещё спят и дают поспать своим родителям.

— Ладно, — Маруся нехотя соглашалась с моими доводами, — спите себе дальше. Хоть до завтра. А завтра мы пойдем туда, куда ты обещал…

— А что я тебе обещал? — спросонья я не понимал, на что намекает Маруся.

— Ты уже не помнишь? — возмущённо восклицала Маруся.

— Цирк? Зоопарк? — я пытался припомнить данное обещание. — Кино?

— Нет, нет и нет…

— Сдаюсь! Я забыл… Хотя нет. Я вспомнил. Я обещал тебе, что мы пойдём в парк кататься на аттракционах…

Маруся облегчённо вздохнула.

— А маму мы с собой возьмём, — я вопросительно смотрел на дочь.

— Конечно, возьмем, — давала добро Маруся. — Как же без мамы?

***

Без мамы… Джилиан хоть и являлась мне матерью, но таковой по существу не была. Я рос в окружении постоянно меняющихся нянек. Рос сам по себе. Понемногу, день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Рос и злился. Злился на вездесущую и доставучую Джилиан, молчаливого и безвольного Фреда. Злился на судьбу, беспощадно преподнёсшую мне такой подарок. Зачем? Для чего? Почему именно я? Я постоянно изводил себя этими вопросами.

Где-то я читал, что душа после смерти ещё некоторое время витает на земле, стараясь завершить неоконченные дела. Неужели и у меня остались незавершённые дела, долги перед моими родными, знакомыми, перед самим собой. Но почему тогда я возродился в другом теле? В другой стране? Что за странная прихоть судьбы? Хотя в судьбу я не верил. Как иногда не верил своим воспоминаниям.

Но они не отпускали меня. Всплывали из памяти независимо от моих желаний, всплывали яркими огнями. Я помнил всё, до мельчайших подробностей. Запахи, звуки, ощущения. Если бы это был просто сон или больное воображение, то вряд ли бы они были настолько отчётливыми.

Я задавался вопросами, я искал на них ответы. И не найдя, обращался к Фреду и Джилиан.

Фред непонимающе смотрел на меня, отмалчивался или, в лучшем случае, отмахивался:

— Забей, старик, на эту ерунду!

Джилиан также не понимала, о чём идет речь, ссылаясь на буйную детскую фантазию. Но когда вопросы начали повторяться, насторожилась.

— Стен, ты не заболел? — трогала рукой лоб и, находя температуру нормальной, успокаивалась, а на мои вопросы отвечала сумбурно и непонятно.

— Душа? Может быть и есть? Одни говорят, что есть. Другие утверждают, что нет. Никто не может утверждать наверняка. Может ли душа переселиться в другого человека? Если душа существует, то вполне вероятно… Сны? Не знаю… Мне ничего не снится… Спроси у Фреда. Он тоже не знает. Тогда я ничем не могу тебе помочь. А кто может? Стен! Ты задаёшь слишком много вопросов. Лучше займись чем-нибудь. Поиграй, например. Порисуй. Или просто сходи на улицу. Ты слишком редко бываешь на свежем воздухе. Что тебе там делать? Ну я не знаю… Познакомься с другими детьми… Что? Они глупые? С чего ты взял? К примеру, дочь соседки миссис Арн хорошая девочка. Как её зовут? Не помню… А, вспомнила! Кажется, Милгрет. Что? Дурацкое имя? На тебя не угодишь… Что? Может ли человек прожить две жизни? Откуда ты это взял? По телевизору сказали? Знаешь, Стен, мне кажется, тебе нужно меньше нужно смотреть по телевизору ужастиков, — это был самый дельный совет, исходящий от неё, — и тогда ты не будешь донимать меня глупыми вопросами…

Донимать глупыми вопросами! Если бы ты знала, дорогая Джилиан, какими вопросами я донимаю сам себя! Как я пытаюсь разрешить загадку, как в теле ребёнка мог быть заключён мозг взрослого мужчины? Как этот мозг воспроизводит день за днём, минута за минутой информацию, о которой, любезная Джилиан, ты даже не имеешь представления или не хочешь иметь…

Но я не сдавался. Я пытался понять, как и почему? Очередная попытка хоть что-то прояснить обернулась очередным провалом. И я перестал терзать Фреда и Джилиан. Я перестал задавать вопросы, ответов на которые я так и не получил. Но Джилиан возмутило и это моё поведение.

— Фред! — она искала у мужа поддержки. — Ты не находишь, что Стен в последнее время ведет себя как-то странно? Что значит странно? Да он всё время молчит… Нет, он не немой… Он реагирует, когда к нему обращаешься. Он отвечает, когда его спрашиваешь о чём-то. Но в ответ два-три слова и не более… Может у него возникли проблемы с горлом?

«У самой у тебя проблемы с горлом», — я пропускал мимо ушей безосновательные волнения Джилиан.

— Я где-то слышала, — не унималась Джилиан, — что у людей иногда происходит сбой в мозгу, что-то типа помутнения рассудка, и они перестают разговаривать…

«У кого ещё помутнение рассудка?» — меня забавляло поведение Джилиан. — «Я просто ни хочу ни с кем разговаривать. Ни с кем!»

— Хотя, — Джилиан в очередной раз щупала мой лоб, заглядывала в горло, — вид у него совершенно здоровый. Но не мешало бы на всякий случай обратиться к психологу. Он как-никак специалист в таких вопросах. Возможно, я себя накручиваю, но лучше подстраховаться. Только нужно подыскать хорошего специалиста… И недорогого…

***

Психолог не заставил себя ждать. Им оказалась молодая девушка в строгом костюме, с чемоданчиком в руках. Пройдя в комнату, она сразу начала набивать себе цену.

— Не обращайте внимания на мой возраст, — с порога начала девушка, — у меня достаточно опыта. Я работала со многими сложными детьми. Даже очень сложными. Если вы мне не доверяете, я вам покажу рекомендации…

Психолог поставила чемоданчик на журнальный столик, и выудила из него стопку бумаг.

— Нет-нет, — отмахнулась от бумаг Джилиан. — Я вам вполне доверяю…

— Как пожелаете, — девушка убрала бумаги обратно в чемоданчик. — Меня зовут Джоан Хартинг. Я практикующий психолог, как раз по тем вопросам, которые вас интересуют.

— А меня зовут…

— Я в курсе, — перебила Хартинг, — Джилиан Картли. Ну, приступим…

Джоан бесцеремонно уселась в кресло, выудила из чемоданчика блокнот, ручку и какие-то бумажки. Поправила кончиком ручки сползавшие на нос очки.

— Итак, где наш испытуемый?

Джилиан втолкнула меня в комнату.

— Стен, — как можно любезнее произнесла она, — познакомься. Это Джоан Хартинг. Психолог. Она будет с тобой заниматься.

Я бросил взгляд на девушку, невольно улыбнулся. В моём представлении все психологи были старыми занудливыми тётками, только и знавшими, что рассказывать давно всем известные истины и проводить бесчисленные и бессмысленные тренинги. А тут молоденькая, наверное, недавно закончившая университет девушка, почти девчонка. Ладно, Джоан Хартинг, посмотрим, из какого теста вы сделаны, на что вы способны как специалист.

Я опустился в кресло напротив девушки. Джилиан попыталась пристроиться на диване.

— Я бы попросила, миссис Картли, оставить нас со Стеном наедине. Если будет необходимость, я вас позову.

Джилиан неохотно вышла из комнаты.

— Итак, Стен, — Джоан пододвинула кресло поближе ко мне, — какие у тебя проблемы?

— Проблемы? — я не понял суть вопроса.

— Да, проблемы. Что тебя волнует, беспокоит?

— Ничего, — равнодушно ответил я.

Девушка тотчас сделала какие-то пометки у себя в блокноте.

— Хорошо. Твоя мама говорит, что ты замкнут, не хочешь ни с кем общаться, разговаривать…

— Разговаривать о чём? — я решил проявить все свои способности в области психологии и тем самым загнать девушку в тупик. — Если я не болтаю с утра до ночи о разных пустяках, значит, меня можно считать ненормальным?

— Стен, — девушка была немного озадачена моим высказыванием. — Никто не считает тебя ненормальным…

— Если бы так не считали, — продолжил я психологическую атаку, — то вы сюда бы не пришли. Логично?

— Логично, — согласилась Джоан и снова сделала какие-то пометки в блокноте. — Хорошо, попробуем по-другому…

Джоан отложила блокнот в сторону и разложила на журнальном столике цветные картинки.

— Посмотри, Стен, внимательно на эти картинки. Что ты на них видишь?

— Вы хотите проверить уровень моего интеллекта? Тут вам немного не повезло. С интеллектом у меня всё в порядке. А вы, вместо того, чтобы показывать мне картинки, а потом полвечера провести, обрабатывая результаты, могли бы просто приобрести компьютерную программу — полчаса и у вас готовый результат. Компьютер то у вас есть?

— Есть, — смутившись, ответила девушка.

— Ну вот. И никаких хлопот. Кстати, — я вспомнил, как когда-то проходил подобный тест, — уровень моего IQ составляет 160 баллов. А ваш?

— Мой? — Джоан была в растерянности. — Это неважно…

Девушка одним движением сгребла карточки, порылась в чемоданчике и выудила новые бумажки.

— Попробуем другой тест…

Я бросил беглый взгляд на карточки. Это был избитый тест с деревьями. Ну что ж, Джоан Хартинг, поиграем в психологию! Кто кого?

— Посмотри на эти деревья, — девушка разложила передо мной пять карточек с изображениями деревьев. — Выбери то, которое тебе больше нравится…

Я попытался придать своему лицу как можно более озабоченный вид.

— Это, — я ткнул пальцем в одну из картинок. — Нет, вот это…

Девушка поморщилась, глянула в свои записи.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Вот это…

— Странно, — Джоан смутилась.

— Что странно? Я выбрал не ту картинку?

— Ты можешь выбирать любую, но…

— Что но? — не унимался я. — Ваши предположения не оправдались моим выбором? Вы думали, что я безвольная, нерешительная личность? А ваш тест показал всё наоборот? Что я сильный, смелый, решительный. Уверен в себе и умею добиваться поставленных целей?

Девушка торопливо начала собирать карточки.

— Думаю, — в растерянности пролепетала она, — на сегодня будет достаточно…

— Продолжение следует?

— Не думаю, — девушка захлопнула чемоданчик, встала с кресла и направилась к выходу. Джилиан, караулившая в соседней комнате, бросилась её провожать.

— Ну? — атаковала она Джоан. — Что вы скажете?

— Ничего…

— Как ничего? — поразилась Джилиан.

— Ваш ребёнок совершенно нормальный. Немного проблемный. Но кто сейчас не проблемный? Так что вашему Стену помощь психолога абсолютно не нужна…

— Но он всё время молчит… — попыталась возразить Джилиан.

— Возможно, — Джона повторила мои слова, — ему просто не хочется разговаривать.

— Но… — Джилиан не теряла надежду получить от психолога хоть какой-то совет. — Может быть, вы дадите какие-нибудь рекомендации?

— Рекомендации? — девушка нехотя достала блокнот, на весу нацарапала несколько строк и, вырвав листок, протянула его Джилиан. — Вот, возьмите…

Джилиан была немного огорчена. Но весть о том, что её ребёнок вполне нормальный сняла камень с её души, если, конечно, он там был.

***

Рекомендации психолога не выполняли ни я, ни Джилиан. Ей было некогда заниматься проблемным ребёнком, а проблемному ребёнку, то есть мне, эти психологические тренинги были совершенно безразличны. Я и без советов психолога прекрасно знал, в чём моя беда.

Но так или иначе я дотянул до того возраста, когда нужно было отправляться в школу. По поводу выбора школы Джилиан не заморачивалась, отдала меня в самую ближайшую.

— Очень удобно, — мотивировала она свой выбор, — подвозить тебя в школу. А если я не смогу, то ты и сам прекрасно дойдёшь. Это ведь совсем рядом. Да и ты у меня уже взрослый…

«Взрослый! — усмехнулся я. — Мадам, если бы вы знали, сколько мне лет на самом деле! Но куда вам! Вы даже толком не помните, когда у меня день рождения. Вы вообще мало что помните…»

В первый день учёбы, как полагается приличной матери, Джилиан повезла меня в школу. Припарковалась среди таких же машинозависимых родителей, посмотрелась в зеркало — всё ли в порядке с лицом, высадила меня и, чмокнув в щёку, сунула рюкзак в руки.

— Веди себя хорошо, — скороговоркой проговорила она. — Внимательно слушай учителя… После занятий я тебя заберу…

Сказала и укатила, бросив меня одного посреди стоянки.

Я огляделся. Мамы и папы, ведя за руку своих чад, радостно и неторопливо направлялись к зданию, где на высоких ступеньках стояла неопределённого возраста женщина и рассортировывала детей по классам.

— Первоклашки! — громовым голосом вещала она. — Проходите во второй кабинет. Там вас будет ждать ваша учительница мисс Андерс.

Родители, на ходу переспрашивая друг друга, где находится второй кабинет, шумно поднимались по ступенькам, таща за собой ничего не понимающих и оттого пока заинтересованных в учёбе детей. Через пару минут я остался один, потерянно оглядывающийся по сторонам, на плацу перед школой.

— А ты из какого класса? — громоподобный голос вывел меня из подвешенного состояния.

— Я?

— Да, мальчик, ты…

— Я не знаю, — я растеряно пожал плечами.

— Ты первый раз в школе?

Я утвердительно мотнул головой.

Женщина недовольно покривилась, спустилась с крыльца и, схватив меня за руку, поволокла в школу. Протащила через весь коридор, затолкала в какой-то кабинет.

— Мисс Андерс, это, кажется ваш! Разберитесь…

Мисс Андерс изобразила на лице доброжелательную улыбку.

— Здравствуй. Как тебя зовут?

— Стен… Стен Карли…

— Ребята, — учительница повернулась к классу, — давайте поздороваемся со Стеном. Три-четыре…

— Здравствуй, Стен, — беспорядочным хором провыла ребятня.

— Проходи, Стен, — натянутая улыбка не сходила с лица мисс Андерс. — Присаживайся, где хочешь…

Я неторопливо прошагал в самый конец класса и бухнулся на свободную заднюю парту у окна.

— Так вот, дети, — мисс Андерс продолжила прерванный моим появлением монолог, — здесь мы с вами и будем учиться. За годы обучения вы узнаете много нового и интересного. Мы научимся с вами писать, считать и рисовать. Но пока мы не приступили к занятиям, мы должны попрощаться с вашими родителями…

Только теперь я заметил, что позади меня у задней стены класса столпились восторженные и взволнованные родители. Они беспрестанно перешёптывались и щёлкали фотоаппаратами, стараясь запечатлеть этот, как им казалось, самый важный момент в жизни.

***

Такой же момент в жизни у меня уже был. Только не было излишнего восторга, бесполезного пафоса, не было щёлканья фотоаппаратов. Всё было просто, скромно, проходило по годами отрепетированному и выверенному сценарию.

Линейка у входа в школу. Мокрый после дождя асфальт. Первоклашки с букетами и портфелями больше их собственного роста. Родители на заднем плане. Табличка в руках учительницы с надписью 1 «А». Непонятная, но вдохновенная речь какой-то тётки, вероятнее всего, директора школы. Дребезжащий звонок. Старшеклассники, без особого энтузиазма бравшие за руки первоклашек и тащившие их под завывающие звуки из репродуктора какой-то не очень весёлой песни в класс. Первый раз в первый класс… Первый шаг во взрослую жизнь… Жизнь, которая пролетает также быстро, как этот первосентябрьский день и которая никогда не сможет повториться. Никогда? С этим, кончено, можно поспорить… Но зачем? Никто не поверит. Да и надо ли чтобы поверили? Но даже если жизнь и не повторяется, повторяются события, повторяются дела, мысли…

— Веди себя хорошо, — наставляла меня мать перед линейкой. — Внимательно слушай учителя…

Всё то же самое. И также в первый день учительница рассказывала нам, что нам предстоит в этом году научиться писать, считать, рисовать…

И также в первый день нам не задавали уроков. И также после занятий я ждал мать, когда она заберёт меня из школы…

***

Джилиан не торопилась. Похоже, она просто забыла, что сына нужно забрать из школы. Я не переживал. Забросив рюкзак под куст, я убивал время, гоняя по школьному двору случайно подвернувшийся камешек.

— Стен! — на крыльце появилась мисс Андерс. — Стен Карли! Почему ты ещё здесь? Или за тобой ещё не приехали?

«Не приехали? — пронеслось в голове. — Велика беда! Я и сам могу спокойно дойти до дома. Но не стану этого делать. Пусть Джилиан увидит, как её сын в одиночестве томится на школьном дворе. Пусть она… Стоп! С каких это пор я стал таким мстительным? Ведь в прошлый раз (в прошлой жизни) я самостоятельно, никого не дожидаясь, отправился прямиком домой. Правда не совеем прямиком. По дороге я успел со своим новым знакомым Севкой Звонарёвым завернуть за школу и оборвать с одиноко растущей яблони ещё не совсем зрелые яблоки. Севка побоялся наказания и по дороге выбросил яблоки в урну. А я донёс добычу до дому и на вопрос матери: „Откуда?“ спокойно, без зазрения совести ответил: „Угостили“. На том инцидент и был исчерпан…»

— А кто за тобой должен приехать? — не отставала мисс Андерс. — Папа или мама? Если хочешь, я сейчас позвоню…

Но звонить никому не пришлось. Машина Джилиан появилась на стоянке, дёрнулась и замерла в паре шагов от учительницы.

Мисс Андерс предусмотрительно отскочила в сторону.

Джилиан выскочила из машины.

— Прости меня, Стен! Я совершенно замоталась… — подняла брошенный рюкзак, забросила его на заднее сидение, затолкала меня на переднее и нажала на педаль газа. Машина снова дёрнулась и Джилиан начала выруливать со двора.

— До свидания, Стен! — мисс Андерс учтиво помахала рукой.

— Это кто? Твоя учительница? Ничего дамочка… Симпатичная… — и весь разговор о первом дне занятий.

***

Первый год прошёл незамеченным и незапоминающимся. Мне было скучно и неинтересно. Всё то, чему нас пыталась научить мисс Андерс, я знал давно и даже, возможно, намного лучше, чем сама учительница. Чтобы хоть чем-то занять бесконечно тянувшееся время уроков, я занялся изучением одноклассников.

Прямо передо мной сидел Бред Гольштейн. Судя по фамилии — выходец из еврейской семьи. Раньше мне казалось, что все евреи умные, но Бред был исключением. Бред был полным тупицей и отъявленным лодырем. Если бы не его соседка по парте Лора Саливан, которая с первых дней взялась опекать несчастного Гольштейна, он бы не смог продвинуться дальше счёта до пяти и написания, с кучей ошибок своей фамилии.

Лора была полной противоположностью Бреда. Старательная, любознательная, подвижная она постоянно была занята. То ей нужно было начисто переписать упражнение, то пересчитать и без того правильное решение, то вдруг ей приходило в голову, что ей жизненно важно выяснить у мисс Андерс Австрия и Австралия — это одно и то же или нет? Короче, Лора тоже выпадала из списка претендентов на дружбу.

По началу я сблизился с Колином Найтом. Вернее, это он на одном из перерывов подошёл ко мне и загадочно произнёс:

— Смотри, что у меня есть!

Колин протянул раскрытую ладонь, на которой лежала обычная гайка.

— Хочешь подарю?

— Зачем?

— Просто так. Я тебе подарю гайку, а ты мне тоже что-нибудь подаришь…

Я взял гайку, засунул её в карман и напрочь забыл про неё и Колина. Но на следующий день Колин, улучив момент, чтобы никто не увидел, протянул мне очередное подношение — болт. Пришлось принять и этот подарок. Так и повелось, не проходило ни дня, чтобы Найт не притаскивал мне какую-нибудь железяку. Это потом я узнал, что у его отца была своя автомастерская из которой Колин периодически таскал мне разный хлам. Конечно, Колин был не Севка Звонарёв, неистощимым на приключения и авантюры, но с кем-то из класса мне нужно было общаться. Тем более, что остальные меня ничем не привлекали. Как и все обыкновенные первоклашки, они были заняты своими делами — на уроках пытались учиться, на перерывах носились по коридору и орали во всё горло.

Но в один момент моя дружба с Колином закончилась. Дождавшись перерыва, Колин подошёл ко мне и поинтересовался:

— Ну и где мои подарки?

— Какие подарки? — не понял я.

— Я тебе столько всего надарил, а ты мне ничего…

— И что ты хочешь взамен?

— Я? — Колин задумался. — Я не знаю… Ты бы мог подарить мне модель самолёта, или корабля. Только не пластмассовую. Я не люблю пластмассовые, они быстро ломаются. И чтобы с моторчиком…

Я недоумённо посмотрел на Колина.

«С моторчиком? — пронеслось в голове. — Губа не дура. А почему только модель? Просил бы настоящий. Чего уж мелочиться?»

Но вслух произнес:

— Знаешь, Найт, забирай свой металлолом обратно, — я выгреб из рюкзака колиновские подарки. — Мне он без надобности…

Найт без возражений рассовал железки по карманам.

— Ну и ладно! — недовольно пробурчал он и отправился предлагать свои услуги Гольштейну.

Вот так и текло моё заточение. Без происшествий, без эмоциональных всплесков, без, как говорится взлётов и падений. Каждый последующий день был похож на предыдущий. Скука и однообразие. Правда, моё и не только моё внимание частенько привлекала Саманта Браун — отличница и истеричка, сидящая, как и я, в гордом одиночестве. Только я сидел в самом конце класса, а Саманта на первой парте.

Саманта брала не умом и старанием, а бесконечными вопросами и даже слезами. Мисс Андерс её боготворила. Большинство уроков проходило в диалоге учительницы и Саманты. Большинство учеников это устраивало. Пока Саманта тупила, выясняя, почему три больше двух, лентяи и неучи были спокойны — в ближайшие десять минут их никто не будет трогать. А через десять минут начнётся то же самое — Саманта задаст очередной вопрос или зальётся слезами. И мисс Андерс бросится её успокаивать или терпеливо будет разъяснять своей любимице очередные сложности правописания или счёта.

Но и это занятие мне вскоре надоело. И я завис. Завис в своих воспоминаниях, завис в безнадежно потерянном прошлом, завис в мире, дорога в который мне навсегда заказана.

Как я пережил этот год, как высидел и как перешёл во второй класс я не знаю. Не знаю и не помню. Да и не хочу помнить. Зачем?

***

Мисс Андерс тщательно вырисовывала цветными мелками на доске яблоки. Ей, наверное, хотелось достигнуть совершенства в изображении фруктов, но яблоки скорее походили на цветные мячики, в которые зачем то воткнули кривые палки. Причём среди всяческих цветов преобладающим был отчего-то красный. Возможно, с помощью него мисс Андерс хотелось достичь большего сходства с оригиналом.

Я тупо смотрел, как мисс Андерс насилует доску, прилагая неимоверное усердие и старание, что мне даже стало её немного жаль. К чему тратить время на детальную прорисовку, если это всего лишь обычный урок математики? И почему именно яблоки? Можно ведь было нарисовать на доске банальные кружки или квадратики. И проще и быстрее. Хотя, если мисс Андерс нравится рисовать яблоки, то никто не в силах ей это запретить. Наверное, так она хотела продемонстрировать классу свои художественные способности. Только кому? И зачем? Большинство из присутствующих бессмысленно наблюдала за тем, как мисс Андерс пачкает доску, без малейшего представления, зачем она это делает и чем это всё закончится. И только Саманта Браун старательно перерисовала с доски в тетрадь яблоки-мячики.

Наблюдать за творческими мучениями мисс Андерс было скучно и неинтересно, и я перевел взгляд на окно. Там за стеклом на подоконнике сидел взъерошенный воробей и мирно чистил свои пёрышки.

«Воробей, — я невольно улыбнулся. — Оказывается, и здесь водятся воробьи. Интересно, он понимает по-русски или нет? Эй, птичка!»

Я постучал пальцем по оконному стеклу, пытаясь привлечь внимание птицы. Воробей встрепенулся, удивленно глянул на меня, что-то недовольно прочирикал и, взмахнув крыльями, улетел прочь.

Я снова бесцельно уставился на доску. Мисс Андерс, наконец-то покончила с яблоками, отложила в сторону мелки и повернулась лицом к классу.

— А теперь, дети, мы решим с вами задачу, — это было произнесено таким тоном, как будто мисс Андерс была единственной в этом мире, который знал эту задачу про яблоки.

— Итак, — учительница оттирала мел с пальцев носовым платком, — у Джека было два яблока. Тетя Сара подарила ему еще три яблока. Сколько яблок стало у Джека?

Класс напряжённо засопел. Все старательно принялись за работу. А я снова отрешённо уставился в окно. Воробей вернулся. Примостившись на подоконнике, он снова прихорашивал свои пёрышки.

— Стен! — визгнула мисс Андерс.

Воробей насторожился.

— Стен Карли, — почти крикнула учительница, — я к тебе обращаюсь!

Воробей подпрыгнул и улетел. Я безучастно перевёл взгляд на мисс Андерс.

— Стен Карли, ты чем занимаешься во время урока? Неужели тебе не интересно, сколько блок было у Джека?

— Нет, — равнодушно отрезал я. — Не интересно…

Не ожидая от ученика второго класса такой наглости, Мисс Андерс даже не нашла, что и ответить. Она пыталась подобрать нужные слова, но слов не находилось. И мне пришлось придти ей на помощь.

— Пять, — безразлично проговорил я, — если это вас так интересует.

Мисс Андерс как выброшенная на берег рыба хватала ртом воздух. А меня вдруг понесло:

— И я даже могу вам объяснить почему…

Мисс Андерс сделала глубокий вдох и, наконец, пришла в чувство.

— Попробуй, — ехидно улыбаясь, прошипела учительница.

Она уже предвкушала моё поражение и позор, но я неторопливо встал из-за парты и небрежной походкой проковылял к доске. Взяв тряпку, я парой движений уничтожил весь её натюрморт.

— Так вот, — я написал на доске ряд чисел от одного до пяти, — существует общепринятый числовой ряд. Или другими словами закономерность в расположении чисел. За единицей всегда следует двойка, за двойкой тройка и так далее…

Класс настороженно притих. Мисс Андерс занервничала.

— Если учесть, что у Джека было два яблока, — продолжал я, — а тетя Сара дала ему ещё три, то для получения ответа необходимо просто переместиться по числовой прямой от цифры два вправо на три позиции. И мы попадаем на цифру пять. Что и является ответом на поставленную задачу…

В классе повисла гробовая тишина. Такая, что через закрытые окна были слышны шаги случайных прохожих. И вдруг тишину прорезал вой сирены. Это, сидя за первой партой, заревела Саманта Браун. Мисс Андерс тут же бросилась ее успокаивать.

Я торжествовал.

— Если бы тётя Сара отобрала у Джека яблоки, то…

Договорить я не успел. Мисс Андерс, оставив Саманту реветь дальше, покрасневшая, как только что уничтоженные мною яблоки, подскочила ко мне и взревела:

— Вон из класса! Сейчас же!

Я спокойно, без лишних движений и эмоций, положил мел на место, вытер руки и вышел из класса в коридор.

***

Через пару часов я уже сидел в кабинете директрисы миссис Палмер на одном из выставленных в ряд у стены стульев и бессмысленно разглядывал свои коленки. Напротив мисс Палмер сидела Джилиан, сорвавшаяся с работы по звонку мисс Андерс. Самой мисс Андерс в кабинете не было. И в этом ей отчасти повезло. Неизвестно чтобы я сгоряча ей бы наговорил. И по поводу её непонятных методов обучения, и о предвзятом отношении к некоторым ученикам (я имел ввиду Саманту), и… Да мало ли я чего мог наговорить! Но если от взрослого человека это звучало бы вполне естественно, то из уст восьмилетнего ребенка такие заявления восприняли бы как бред или признак безумства. А это усугубило бы итак моё непростое положение.

— Поймите, миссис Карли, — директриса до тошноты была мила, — когда возникают подобного рода проблемы, мы как педагоги и лица ответственные за воспитание и обучение должны, вернее сказать, обязаны предпринять какие-то меры. Мы не ставим себе цель наказать, мы хотим помочь…

Джилиан согласно кивнула головой.

— Ваш Стен непростой ребёнок. Можно даже сказать сложный. За время учебы в нашей школе (миссис Палмер сделала акцент на слове нашей) он так и не нашёл себе друзей. Он ни с кем из сверстников не общается, держится в стороне. Постоянно витает в облаках. Стен!

— Что? — я на миг оторвался от созерцания коленок.

— Вот видите, — директриса указала на меня пальцем. — Он рассеян и невнимателен. Он вспыльчив и заносчив…

— Но ведь у него есть и положительные качества… — не то спрашивая, не то утверждая пролепетала Джилиан.

— Да, бесспорно, — согласилась директриса. — Он спокойный, уравновешенный, послушный. Но в его послушании всё время проявляется какой-то вызов. Во всём чувствуется какое-то скрытое пренебрежение. Пренебрежение ко всему, что ни делается, что ни говорится. На каждый случай у него находится, только ему одному ведомое мнение. И оно в большинстве случаев отличается от общепринятых норм и правил…

— Разве плохо иметь свое мнение? — робко спросила Джилиан.

— В его годы? — миссис Палмер удивлённо вскинула брови. — Допустимо, но…

***

Вдруг мне вспомнилось, как также когда-то я сидел напротив другой директрисы. Татьяны Марковны. И также бесцельно разглядывал свои коленки и пропускал замечания мимо ушей.

Татьяна Марковна говорила сердито, зло.

— Наше государство выделяет немало средств и сил, чтобы подрастающее поколение могло получать образование причём, заметьте, бесплатно, а то происходит? Оно, — директриса бросила на меня упрекающий взгляд, — это поколение вместо благодарности занимается порчей этого самого государственного имущества…

«Порчей! — хмыкнул я. — Немного покачался на стуле, он и сломался. Да этот стул, если сказать по правде и сам бы развалился…»

— А кто будет возмещать ущерб? Я спрашиваю кто?

Заплаканная мать, соглашаясь со словами директрисы, молча кивала головой.

— И что из этого получится? — Татьяна Марковна продолжала свой монолог. — Сегодня он сломал стул, завтра сломает ещё что-нибудь. А если так пойдёт и дальше, то неизвестно чем это может кончиться. Разбитые стекла, порванные учебники, сорванные краны… И это далеко не весь перечень. Сегодня он ломает мебель, а завтра пойдет грабить или убивать! У вас растет уголовник…

— А что я могу поделать? — шмыгала носом мать. — Я одна его воспитываю. С утра до ночи на работе…

— Неправильно, значит, воспитываете… — директриса поправила постоянно сползающий на бок шиньон.

Я не слушаю ни проповедей директрисы, ни робких оправданий матери. Понимаю, что дома меня ждёт продолжение разговора. В лучшем случае мать замкнётся и отправит меня спать. В худшем… Не хочу даже думать об этом!

— Ну? — гремела Татьяна Марковна. — Константин, что ты скажешь в своё оправдание?

Я поднимаю голову. Шиньон директрисы всё-таки сполз на бок. Я усмехнулся.

— Посмотрите на него! — взревела Татьяна Марковна. — Он еще и веселится! Разумеется, в твоём положении остаётся только улыбаться! Ну, я слушаю. Что ты нам скажешь?

Я виновато опускаю глаза.

— Я не слышу… Что ты скажешь нам в своё оправдание? И смотри в глаза, когда с тобой разговаривают…

Я послушно поднимаю голову. Передо мной всплывает язвительно-ласковая улыбка миссис Палмер.

— Стен, — обращается ко мне мисс Палмер, — ты не мог бы нас оставить ненадолго с твоей мамой?

Я вопросительно смотрю на Джилиан.

— Подожди в коридоре… — кивает та мне на дверь.

Я покорно сползаю со стула и не спеша выхожу в коридор.

***

Выйдя за дверь, я опёрся на стену и от нечего делать стал ковырять носком ботинка выщербленную на полу плитку. Что происходило между миссис Палмер и Джилиан меня мало интересовало. Но сквозь неплотно прикрытую дверь до меня доносились обрывки фраз.

— Поймите, — приторно-сладким тоном лепетала миссис Палмер. — У нас обычная школа. Обычные дети. А ваш Стен, как бы это правильно выразиться, не совсем обычный мальчик…