Бесплатный фрагмент - Не ищите песок в Антарктиде

МИСТИКА

Танго с Черепом

ЕЛЕНА ПОПОВА

— Макс? Ты помнишь Марту?

— Ты опять нажрался, скотина?

— Нет, сегодня еще не успел, — его вечный импресарио, Вадька, захлебываясь, затараторил в трубку. — Марта, бешеная казачка. Я тебе ее привез из какого-то Мухосранска. Лет десять назад. Она еще девственницей была в свои преклонные семнадцать. Ты с ней не проиграл ни одного чемпионата. Вспомнил? Она еще разнесла половину гостиницы, когда ты взял Витку в партнерши. Макс, напрягись! Помнишь, что она орала, когда мы сдавали ее в полицию? Макс, она была беременна. От тебя беременна.

Великий тангерос Макс Череп умирал от рака костного мозга.

Черепом он был не всегда. Кличка, почему он даже уже и не мог вспомнить, прилипла к нему в школе. И он не видел никаких «против» почему бы ей не стать его фамилией, когда в восемнадцать лет пришел в ЗАГС избавляться от своей — родовой, ненавидимой до одурения.

Единственное, что он позволил оставить себе из воспоминаний о своей семье — любовь к музыке. И к танго.

Высокий, выше, чем обычно принято быть танцору, с характерным, совершенно индейским лицом, внешне холодный, даже чопорный, с безупречной танцевальной техникой он покорял публику на любом танцполе. Партнерш он менял так часто, как ему хотелось. Все они проходили через его постель. Будучи превосходным любовником, он никогда в них не влюблялся. Просто он считал, что только так он может научить их быть с ним одним целым, подчиняться взмаху его ресниц и без стыда отдаваться ему в танце.

Марта? Провинциальная дурочка со смешным выговором. Никогда не могла отличить Вивальди от Шопена. Вадим буквально силой заставил Макса попробовать ее. А потом он иначе, как магией, не мог объяснить, что с ней происходило, едва начинала звучать музыка. Марта — естественная, дикая, пластичная, своевольная — стала первой партнершей, которая бросила ему вызов. Она иногда брала над ним верх и никогда не сдавалась без сопротивления. Вадим веселился и говорил, что она влюблена в него, как кошка. Может быть. Макса это не волновало. Их танго било током! Он неизменно в черном, она — в красном. Выпуская демонов и хороня ангелов. А потом Марта поправилась. И он ее выкинул из своего танца и из своей жизни.

— Але, Макс, ты меня слышишь? Пересадка твоего собственного костного мозга уже бесполезна. Аутентичного донора ты можешь просто тупо не дождаться, и все твои миллионы не помогут с твоей идиотской группой крови и отрицательным резусом. А вдруг она и вправду родила от тебя? Ты понимаешь, что это твой шанс?

***

Марта нашлась. Она жила в Питере с девятилетней дочкой. Занималась каким-то цветочно-дизайнерским бизнесом. Как сказал Вадька, золотой туалетной бумаги, конечно, нет, но и по помойкам не шарится. И наотрез отказалась встречаться с Максом.

Вадим привез его прямо к мартиному дому и помог выбраться из машины. Когда Марта вышла из подъезда, он даже сумел немного выпрямиться и чуть-чуть улыбнуться, ругая себя, что вынужден заискивать.

Марта, увидев Макса, отшатнулась, как от удара. Потом медленно подошла к нему, заглянула в глаза, слегка покачала головой и со словами «Варя — не твоя дочь!» ушла, ни разу не обернувшись.

***

Боль бездушными зубьями вгрызалась в позвоночник, скрючивала пальцы, царапала горло, мешая дышать.

На краешек кровати присела женщина.

«Марта? Нет, эта седая. С пергаментной кожей. Острые скулы. Такой Марта станет, наверное, лет через пятьдесят. Глаза! Глаза те же: взбесившейся мартовской кошки. Грудь, бедра, как у той, восемнадцатилетней Марты…»

— Ты кто? — то ли просипел, то ли подумал Макс.

— Я? Я твоя страсть, твое томление, блаженство, судорога обладания. Танец, любовь, оголенный нерв и бесконечное страдание.

— Почему в черном?

— Нам запрещено в красном. Скажи спасибо, косу на склад пристроила. Силикона, вот, немного выдали, — женщина усмехнулась и призывно покачала соблазнительными формами. — Слышишь? «Забвение» великого Пьяцоллы… Не успеем вступить.

Она поднялась, сверкнув умопомрачительным разрезом, вскинула голову точным танцевальным движением, которому он сам ее научил когда-то, и неотвратимо двинулась ему навстречу, раскинув руки…

***

Варя открыла глаза. В комнате было ошеломляюще холодно. Завернувшись в одеяло, она пошлепала к приоткрытой двери на балкон, оставляя следы на надутом ветром снегу.

Марта стояла, вцепившись в перила. Босая, в насквозь мокром куцем халатике.

— Мам, ты с ума сошла? Что случилось? Ты вся синяя.

— Умер твой отец, Варенька. Поди, поставь чайник, будем завтракать. Я сейчас приду.

Архангел с тряпичными крыльями

МАРИЯ СОЛОВЬЁВА

Утро не задалось с вечера, когда я увидел в Инстаграме Юлькино селфи с пляжа. Она немного поправилась, но это ей шло. Ярко–красный купальник, тот самый, мы его купили, когда я смог вывезти её в Тай на первые кровно заработанные. Юлька выглядела совершенно счастливой и улыбалась так, будто знала, что я увижу её глаза.

Короче, вместо того, чтобы выспаться перед важной встречей, я выпил всё, что нашел в доме. И теперь тупо передвигал ноги в сторону метро, морщась от каждого удара пульса в висках. А потом на меня обратила внимание эта шавка. И не просто обратила, а вцепилась с мерзким визгом в мою ногу.

— Цербер, не смей! — неожиданно зычно крикнул старикан, рядом с которым тусило это нечто.

И тут я остановился начал смеяться, как идиот. Патлатая мелкая дворняга, которая мечтала родиться пекинесом китайской императрицы, но что–то пошло не так, и — Цербер!

— Молодой человек, простите, ради бога! — дед суетливо подскочил со своей табуреточки и покачнулся.

Цербер висел на моей штанине, как прищепка, но было не больно — он ухватил только джинсу. Старик доковылял до нас и схватил собаку за шкирку. Это было какое–то дурацкое замедленное кино, которое с осуждением смотрели несколько торговок мелочевкой, таких же пенсионерок со складными стульями. Причем смотрели они только на меня, как на сумасшедшего.

Руки у деда были на удивление чистыми и ухоженными, что вообще не вязалось с обвисшими небритыми щеками. Он оторвал от меня своего пса и виновато посмотрел снизу-вверх:

— Церби почти никогда так не делает… значит, это оправдано.

Я аж забыл, что тороплюсь. Акцент. Сначала я его не заметил, но теперь точно мог сказать — дед явно неместный.

— Чем оправдано?

— Он хочет, чтобы вы обратили на нас внимание, — дед приподнял бесформенный блин светлой кепки и поклонился. Потом он жестом распорядителя художественной выставки указал на то, чем, собственно, торговал.

На асфальте возле его сидушки лежала клеенка, а на ней были разложены старые книжки и фотографии. Странный набор. Не знаю, почему я подошёл и стал их рассматривать. Книжный развал меня не впечатлил, а вот картинки…. Все одинакового формата, десять на пятнадцать. Такие раньше делали для фотоальбомов. И на всех примерно одно и то же. На облупленном деревянном полу разложена холстина, изображающая фигуры. Разные. Дерево, собака, роза, суровый греческий профиль, человек в полный рост, человек с крыльями и нимбом. Это было реально круто, правда. И ведь не жаль времени тщательно укладывать тряпку, чтоб она ожила и стала фигурой. Я замер, рассматривая это народное творчество, а дед смотрел на меня.

— Что это?

— Картины со смыслом. Вы сейчас называете это инсталляцией. — Дед ощутимо гордился произведенным впечатлением.

— Вы это продаёте?

— Да. Недорого.

— И покупают?

— Ну… редко. Зато обычно не торгуются. И тогда у нас с Церби маленький праздник, — он улыбнулся. Дурацкий пёс тоже изобразил подобие улыбки на плоской морде.

Стало ясно, что без покупки меня не отпустят. Не то что опять ухватят на штаны, нет. Просто я сам не смогу уйти. Будет им праздник. Я не выбирал особо, ткнул пальцем в крылатого:

— Сколько?

— О, прекрасный выбор, молодой человек! Это не просто ангел–хранитель. Это архангел. Вы знаете разницу между ними?

— Архангел круче?

— Ну… примерно так.

— Так сколько?

— На ваше усмотрение.

Ненавижу, когда так говорят! Откуда мне знать, какова справедливая цена по мнению этого старика? Дашь мало — обидишь, дашь много — будешь чувствовать себя дураком. Обычно, когда я это слышу, я повышаю голос и требую цифру, или ухожу. Но всё было слишком странно, да еще этот бумс в висках после вчерашнего. Я вынул сотню, потом подумал, и добавил еще две.

Глаза старика вспыхнули, как огонёк Zippo. И, что самое удивительное, у его пса тоже, точно таким же оранжевым с синевой. Чёрт, глюков мне еще не хватало! Я сунул купюры в протянутую ладонь, взял фотку и буркнул спасибо.

— Это вам спасибо. Огромное! Мы с Церби прямо сейчас пойдем пировать благодаря вам. Погодите, еще секунду! — он схватил меня под локоть удивительно горячей рукой. — Маленький совет. Как вы говорите, лайфхак.

Я прыснул, не удержался. Прикольный дед.

— Давайте.

— Дома, когда вам будет нехорошо, а вам будет, я вижу, возьмите простыню с постели. Не новую, а именно с постели, использованную. И постарайтесь выложить эту фигуру сами. Поверьте, результат стоит трехсот рублей и потраченного на нас времени.

Смартфон в кармане бренькнул уведомлением, и я будто очнулся. Кивнул деду и побежал ко входу в метро мимо обалдевших торговых тёток, которые по–прежнему смотрели только на меня.

Фотку с тряпочным архангелом я засунул в карман рюкзака и вспомнил о ней только вечером, когда зашёл в магазин. Не хватило ровно трёхсот рублей наличными, пришлось взять меньше выпивки, а она была нужна. Потому что день можно было выкинуть. Порвать на мелкие куски, смять, засунуть в вонючий мусорный мешок. Встреча провалилась, заказ отдали подхалиму Зотову, а Юлька теперь красовалась в обнимку с каким–то смуглым уродом, типа инструктором по серфингу. Я уговаривал себя, что это просто дежурное фото, и она даже не знает, что я отслеживаю её Инстаграм, но червяк подозрений был неумолим — это всё специально, чтобы меня позлить.

Мне не было жаль денег для старика с собакой. Даже чувствовал какое–то мрачное удовлетворение, что буду пить более дешевую водку. Кругом сам виноват. Врать человеку, которого любишь — так себе подвиг. Хотя… Юлька бы всё равно ушла.

Поужинав водкой, закуской и сериалом, я отрубился на диване, а через пару часов очнулся весь в поту. Приснилась какая–то хрень, совершенно бесформенная, но жуткая до испарины и липких ладоней. Я долго пялился в потолок и вспоминал, было ли в жизни мне так плохо, как сейчас. А потом вдруг встал и вытащил из рюкзака ту странную фотку. Дед же сказал, использовать, если будет нехорошо. Это самое «нехорошо» наступило. Вот и посмотрим, за что я отдал сегодня триста рублей.

Хихикая над самим собой, я почти полчаса убил на то, чтобы придать простыне хотя бы примерные очертания архангела, такого как на фото. Вроде получилось. Мне даже понравилось. Пока возился, как–то мысли устаканились, ровнее потекли. Крылья особенно классно вышли, как настоящие. Я сидел на голом матрасе, разглядывал своего персонального архангела и даже вроде улыбался. А потом меня так повело, что сил не хватило свежую простынь постелить. Ни одной мысли в голове не осталось, и очень кстати.

Проснулся я от странного звука. Будто кто–то напевает, не раскрывая рта. Даже не поет, а мычит простую мелодию. В спальне было темно, только у стены приглушенно светился торшер. Стоп. У меня нет торшера! Я сел на кровати и забыл дышать. В углу устроился незнакомый мужик. Высокий, худой, кучерявый, с тёмной хипстерской бородкой, завернутый в… мою простыню! А светилась его голова. То есть, воздух над ней.

Так вот, звуки шли от него. Закрыв глаза, он мелодично подвывал, но стоило мне скрипнуть кроватью, сразу же замолчал и распахнул глазищи. Огромные, как у мультяшного персонажа.

Мы пялились друг на друга и молчали. Я в ошалении, а он, похоже, в терпеливом ожидании. Он не выдержал первым:

— Читаю вопрос в твоих глазах. Готов ответить.

Голос у этого светящегося чувака был очень низкий. Ненормально низкий. Почти инфразвук, если я правильно помню, что это вообще такое. Я кивнул. Он профессионально улыбнулся, как продавец бутика:

— Тебе нужна помощь. Возможно, спасение. Это моя работа.

Тут я наконец очухался и смог сложить паззл. Простыня на моем полу превратилась в архангела. Всё просто. Хреновая водка. Мне стало смешно и мужик в углу с готовностью поддержал веселье. Отсмеявшись, мы снова уставились друг на друга, но теперь начал я:

— Спасибо. Я понял. Надо тщательно подходить к выбору алкоголя.

— Ты понял не то, Дмитрий.

— О, ты знаешь, как меня зовут! Хотя… конечно, если ты у меня в голове.

— Я не в голове. Я рядом. И меня зовут Димитрий.

— О, игры разума начались. Ты моя вторая личность, так?

Светящийся Димитрий вздохнул, отлепился от стены и сделал пару шагов ко мне.

— Стой где стоишь! — заорал я. Вдруг стало дико страшно, показалось, что у него нет зрачков.

— Хорошо, хорошо, — он успокаивающе вытянул вперед раскрытые ладони. — Просто послушай меня и прими решение. Ничего против твоей воли делать я не буду. Это важное условие контракта.

— Какого такого контракта? По продаже души, что ли?

— Ох… люди смотрят слишком много фильмов. Твоя душа мне не нужна. Контракт рабочий. Мой. Ты — моя работа, понял?

— Не совсем.

— Тогда слушай и поправляй, если я ошибусь.

Он подошел к кровати и присел на край. Я на всякий случай отполз подальше и отгородился подушкой, а он стал вещать:

— Ты страдаешь от несчастной любви. Юлия оставила тебя из–за того, что ты в свою очередь не хотел бросить друга–наркомана, которого, в отличие от любимой девушки, знаешь всю жизнь. Пообещав ей не общаться с ним, ты продолжал, и однажды она это узнала. Ты понимаешь стремление Юлии оградиться от подобных людей, но также осознаёшь, что у твоего Миши нет никого, кроме тебя. И малодушно надеешься, что он скоро умрёт, и ты сможешь вернуть Юлию. Так?

Меня всего скрючило изнутри, будто у мыслей и ощущений тоже бывают судороги. Ответить я не смог, только сглотнул. Тряпочный архангел Димитрий, или кто он там на самом деле, подождал немного и продолжил:

— А еще ты гонишь от себя мысль, что, если бы Юлия любила тебя так же сильно, как ты ее, она бы не ставила условия. Да?

— Да, — ответил я, но звука собственного голоса не услышал.

— Ты приписываешь случайным событиям важный смысл и в неудачах на работе винишь в первую очередь себя, хотя прекрасно знаешь, что вытворяет Зотов, и как он получает новые проекты. Этот снежный ком растёт, его тяжесть скоро станет для тебя неподъемна и останется только два варианта.

— Ка… какие? — просипел я с трудом.

— Смерть немедленная или отложенная. В качестве немедленной ты придумаешь высотку, на крыше которой вы с Юлей впервые поцеловались. Тебе помешают, тогда ты присоединишься к Мише и сгоришь от некачественного героина за три месяца.

— Что… что же мне делать?

— Вот. Это и есть моя работа. Будем предотвращать. Готов?

Мне вспомнился улыбчивый стоматолог из далекого детства. Тогда мы с Мишкой, семилетние оболтусы, вдвоем отбили бездомного щенка у своры пацанов из соседнего двора. В результате собаку спасли, но я очутился в зубной клинике. Так вот, тот врач сначала долго хвалил меня за человеческий поступок, отвлекал от предстоящего процесса, а потом спросил, готов ли я. Не знаю, почему, я ответил этому Димитрию так же, как тому врачу:

— Если будет не больно, то готов.

— Не больно только мертвым. Но потом отпустит. Поверь.

Пока я думал, что возразить, он встал, взял с пола мой смартфон и быстро–быстро забегал по нему длинными пальцами. Потом отдал мне гаджет и вежливо так отвернулся, как банковский служащий, когда ты вводишь пин–код в банкомате. Мне трижды пришлось перечитать то, что я увидел на экране, пока дошло, что он хакнул все Юлькины аккаунты. Я отбросил смартфон, будто обжегся. Димитрий вздохнул, продолжая смотреть в стену:

— Читай, так нужно.

Я и сам понял, что не могу удержаться. Есть что–то мазохистское в чтении, не предназначенном для тебя. Я прыгал между мессенджерами ее подруг и мужчин, наливаясь то злостью, то отвращением, то обидой, то недоумением, то даже грязным возбуждением. Внутренний вопль, что это ошибка или подстава, быстро заглох. Я слишком хорошо знал ее любимые словечки, желания и позы. И, как оказалось, совсем не знал ее саму. Когда я уронил гаджет на пол, Димитрий, всё это время сидевший без движения, прошептал:

— Мне жаль.

Я не ответил. Голова была занята простой мыслью. Сколько минут мне осталось жить до обширного инфаркта, инсульта, или чего там случается с людьми при таком раскладе. Потом всё-таки я выдавил:

— Что ты там говорил про немедленную смерть?

— О, этого уже не случится, — оживился он. — Ты вряд ли теперь захочешь посетить место вашего первого поцелуя. И насколько я могу судить, ты пересмотрел ценность ваших отношений.

Я попытался соединить половинки головы, которые, казалось, разъезжаются в стороны. И ради неё я совсем недавно думал о Мишкиной смерти! Этот архангел ни черта не смыслит — только я кругом виноват!

— Э, нет! Так мы не договаривались, — он решительно встал, будто услышал мои мысли. — Собирайся!

— Куда? Ночь на дворе!

— Вообще-то не совсем.

Димитрий распахнул шторы, и я зашипел — до того больно стало глазам от пронзительного света. Обалдеть! Минимум полдень! Это ж как такое возможно?

Потом я второй раз обалдел, когда понял, что архангел мой пропускает солнечные лучи. А ведь он стал для меня почти реальным.

— Я условно реальный, скажем так, — он снова ответил на мои мысли. — Запомни, это не сон и не белая горячка. Это важное событие для тебя и для меня. Одевайся.

— Куда?

— К Мише. Сейчас тебе позвонят.

— С чего ты… — я не договорил. Смартфон закурлыкал и высветил Мишкину аватарку, фотку далёких времен, когда тот просто бухал после каждой проданной картины.

— Миха, я уже на пути к тебе! — на всякий я приврал. Мишка, когда ему было плохо, истерично требовал мгновенного моего приезда.

— Это не Миша. Это Ира, — хлюпнула трубка незнакомым девичьим голосом.

— Какая Ира?

— Мишина сестра двоюродная из Мурманска, ты меня помнишь, Дим?

— Э… ну да. Что случилось, где Мишка?

— Дим, приезжай скорее, ему плохо! Я тут одна, приходил какой–то неприятный парень, напугал меня… а Миша лежит и дышит нехорошо. Скорая как узнала адрес, сказала в полицию звонить, мол, они замучились в этот притон выезжаааааать… — она разрыдалась уже основательно.

— Так, прекращай, я сейчас!

Не глядя больше на Димитрия, я схватил первые попавшиеся шмотки, бумажник и ключ от машины. Вернее, хотел схватить. Потому что архангел мой меня опередил и накрыл ключ ладонью:

— Ты пил. Езжай на такси.

— Какое такси! Там Мишка может умирает, отдай!

— Такси. Успеешь. — его рука была как у бронзовой скульптуры, не сдвинуть.

Я выругался и метнулся к двери, но и тут он меня задержал. Встал между мной и дверью и протянул фотографию:

— Возьми. Я не могу идти с тобой, но должен быть рядом. Ты будешь слышать меня.

Я на автомате сунул фотку в карман и выскочил за дверь. Такси подъехало быстро, и меньше, чем через полчаса я уже ломился в мишкину квартиру. Открыла Ира и я ее еле узнал. Сколько помню, она была всегда плотной такой обаятельной веселушкой, сдобная булочка с чрезмерно синими глазами. Теперь передо мной стояла худющая полупрозрачная девица с отёкшим лицом.

— И ты туда же! — не удержался я в ответ на ее хлипкий «привет».

— Куда? — она застыла на пороге и мне пришлось отодвинуть ее к стене.

— Ну не знаю. Дуешь, ширяешься, как там у вас оно называется.

Всё это я проговорил по пути в комнату и не расслышал возмущенный шелест Ириного голоса. Я очень не любил тут бывать. В крайнем случае, когда Мишка не мог встать с постели, я приезжал и привозил ему еду или лекарства. Раньше, когда он еще был вменяемым, я привозил краски, чтобы он писал и хоть как–то удерживался по нашу сторону реальности, но потом он стал и их продавать. Мебели у Мишки почти не было. Диван, кривой журнальный столик, табуретка и мольберт. Встроенный шкаф оказался в выигрыше — его нельзя было продать или обменять на дозу.

Мишка лежал, запрокинув голову, и смотрел в потолок. Кадык его казался застрявшим в горле куском, от которого можно задохнуться и умереть. Впалая грудь не двигалась, и я в приступе паники заорал:

— Миха!

— Чо орёшь? — его блёклые глаза по–прежнему смотрели на что–то, мне не видимое.

— Фу, испугал, скотина!

Я сел перед ним на корточки, потому что ноги не держали. На секунду я уверился, что передо мной труп. Выглядел Мишка ужасно, но судя по всему, прямо сейчас помирать не собирался.

— Он так второй день лежит… хрипел сильно… я так испугалась… извини, что позвонила.

Подошедшая Ира нерешительно мяла в руках чистое до хруста кухонное полотенце, откуда только она его вытащила.

— Поговори с Ириной наедине.

Я нелепо подпрыгнул, если это вообще реально сделать, сидя на корточках. Потому что это был голос Димитрия. Он звучал из моего нагрудного кармана, то есть, с фотографии.

— Ты чего? — Ирина вытаращила на меня опухшие глаза, из которых будто выплакалась вся синева.

— Ничего. Чаю нальешь?

— Да, конечно, — засуетилась она и вышла.

Я пошел за ней и снова обалдел. В пустой облезлой кухне на полу лежал надувной матрас с чистым бельем, на столе, застеленном только что купленной клеенкой, стояла одноразовая посуда и новенький электрочайник. Даже запах был не такой мерзкий, как обычно.

— О, так ты тут живешь?

— Да, — смутилась она. — Приехала неделю назад. Лечиться.

— Ну, хоть ты спрыгнешь, — одобрительно кивнул я.

— Откуда спрыгну? — переспросила она и тут же ахнула. — Ты что, решил, что я тоже наркоманка?

Я пожал плечами.

— Идиот, — прогудел Димитрий из кармана.

Ирина посмотрела на меня затравленным зверьком и отвернулась:

— У меня сердечная недостаточность и еще всякое. Встала на очередь по квоте. У вас можно быстрее попасть на операцию, чем в нашем городе. Миша сказал еще год назад, чтобы приезжала, если не противно. Мне не противно, я жить хочу.

Я не идиот, я хуже! Показалось, что сейчас у меня отвалятся обгоревшие уши и половина лица, так стало стыдно.

— Ир, прости.

— Да ладно. Я понимаю, вид тот еще, — она растянула губы, считая, что это улыбка. Получилось жалко. Тогда она стала долго и тщательно протирать чайник.

— А что Мишка?

— Он сначала обрадовался, сказал, сколько угодно могу тут жить. Даже никого не пускал из своих дружков. А потом вытащил у меня наличку и телефон. Ночью. И сказал, что понятия не имеет, кто мог это сделать, и вообще меня, наверное, в маршрутке обчистили. Только я не ездила в тот день на маршрутке.

Ира вздохнула и наконец нажала кнопку. Чайник зашумел. И у меня в голове зашумело. А Димитрий добавил своим инфразвуком:

— Похоже, кто–то упал так, что уже не подняться.

Мне очень хотелось спросить его, как поступить, но я боялся напугать Иру.

— А ты не бойся. Сформулируй вопрос мысленно. Я тебя слышу.

По-прежнему шалея от всего, что со мной происходит, я в три приёма собрал вопрос:

— Что… мне… делать?

— Молодец, что спросил. Вариантов не много. Твой близкий друг со всей вероятностью умрёт в ближайшее время. Либо в страшных муках от передозировки грязного сырья, либо выпадет из окна в результате драки. А до этого он за дозу продаст право изнасиловать Ирину двум своим знакомым барыгам. Ночью, когда она будет спать. И сделает это так же спокойно, как вытащил все её деньги.

— Я заберу её к себе! — выкрикнул я и закрыл рот ладонью. Ира шарахнулась от меня и прижалась к стене.

— Ой, прости. Я… хотел сказать, я заберу их тебе… для тебя… у Мишки, — моё блеяние, как ни странно, сработало. Ира снова жалко улыбнулась.

— Да у него уже ничего нет. У меня осталась карточка, а скоро мама еще переведёт, продержусь. — Она отвернулась к столу и начала шуршать заварочными пакетиками и пачкой печенья.

— Ты осторожнее реагируй, друг мой, — мне показалось, что Димитрий улыбается, сидя у меня дома на диване и разглядывая нас, как по телевизору.

— Я ее заберу к себе, — повторил я мысленно.

— Это только часть решения проблемы. Намерения воспользоваться сестрой ты не вынешь из мозгов Михаила. Ну, из того, что осталось на месте мозгов.

— А как тогда? — я спросил, и почувствовал ледяную воду под ногами. Вода поднималась, или я опускался, и холод заливался в меня, как в пустую бутылку. Я почти уверен был, что знаю ответ.

— Да. Знаешь. К прискорбию, Михаил уже не является ценной живой единицей этого мира. Каждый из оставшихся его дней будет добавлять что–то плохое и ему, и другим.

— Ты… предлагаешь мне… его убить? — я с опаской посмотрел на Иру, но она всё еще шуршала обертками.

— Я предлагаю облегчить участь всем.

— Как?

— Тут я не советчик.

— Дим, тебе крепкий чай? — Ира стояла против света, измученного лица и мешков под глазами было не видно, и мне вдруг подумалось, что она очень милая и нежная. А потом воображение, спасибо гаду Димитрию, нарисовало живую картинку. Ночная кухня, придушенный стон боли и отчаяния и возня трёх тел на матрасе.

— Я… я сейчас. Крепкий, — я выскочил в ванную, закрылся и пустил воду на максимум, чтобы визг сломанного крана хоть как-то заглушил мои бессильные хрипы. Из покрытого трещинами зеркала на меня смотрела перекошенная рожа с безумными глазами, и я отвернулся от него. Димитрий в кармане молчал, но в голове у меня по-прежнему звучали стоны Ирины и умалишенное хихиканье лучшего друга, спасти которого не получилось. Я зашел к Мишке и вытащил засаленную подушку без наволочки у него из–под головы.

***

Когда уехала полиция, а Ира наконец перестала рыдать, я предложил ей пожить у меня до похорон. Она согласилась с исступленной радостью, будто ребенок, встретивший взрослого, который точно поможет найти дорогу к потерянному дому. Разумеется, она думала, что у Мишки просто остановилось сердце.

Только на пороге своей квартиры я вспомнил про гостя, завернутого в мою простыню.

— Да, вовремя ты спохватился. Она сейчас меня увидит. Так что есть пять секунд придумать объяснение, — прогудело в моей голове.

А я уже, между прочим, поворачивал ключ в замке!

— Ир, я не предупредил только. У меня друг гостит. Он немножко странный, но хороший.

— Ой… я вам помешала, — она застыла на пороге, будто решила сбежать.

— Нет, что ты! — я невольно схватил ее за руку. Извинился и пропустил в дом.

Димитрий выплыл в коридор и пафосно склонился перед Ирой. Она оторопела, а этот шут оливковый представился чуть ли не прямым потомком Гомера. Он с выражением процитировал что–то из Одиссеи, так что Ира даже не спросила, почему он ходит в простыне.

А потом мы втроём до глубокой ночи чаёвничали и, как ни дико это звучит, очень много смеялись. Порой мы с Ириной спохватывались, что у нас умер близкий человек, но Димитрий находил верные слова, чтобы объяснить и оправдать смех после стресса. Это был лучший вечер с тех пор, как Юлька хлопнула дверью моей квартиры.

Когда Ира ушла спать, Димитрий посерьезнел:

— Итак, давай подводить итоги. Что ты получил от меня?

— Время платить по счетам? — я не удержался и глупо хихикнул, как случайный посетитель дорогого ресторана, увидевший неожиданно большой счёт.

— Речь не об оплате. Просто скажи, что теперь у тебя в голове и в сердце? Я не всё вижу.

Я задумался. Ведь и суток не прошло с момента, как я напился и сложил из простыни себе персонального архангела, а будто полжизни пролетело. Боль от Юлькиного поступка исчезла, затёртая не только и не столько ее подлостью, как последующими событиями.

Я убил друга, который перестал быть человеком. Не, номинально он умер как среднестатистический наркоман, а мы с Ириной приехали к нему, обнаружили тело и в ужасе вызвали полицию, которая нас пробила и без труда поверила. Но сказать, что мне это всё не будет сниться в кошмарах еще лет пятьдесят, я бы не решился. Зато у меня теперь есть Ирина. Откуда такие поспешные выводы? Не знаю. Просто чувствую. И она, похоже, это чувствует. Надеюсь. Короче, жизнь сделала крутой ход конём. Или архангелом. Если есть у нее такая фигура на доске.

Этот архангел смотрел на меня, как человек, довольный выполненной работой и чего-то ждал.

— Спасибо тебе, Димитрий.

— На здоровье, Дмитрий, — он улыбнулся на секунду и снова стал серьезным. — Ты согласишься со мной, что мы делаем очень важное дело, спасая тех, кто достоин спасения?

— Конечно, — меня почему–то озадачил этот вопрос.

— И ты готов помочь?

— Да. Только я не знаю, как.

— О, это на самом деле не сложно. Всю информацию по объекту даст Куратор, но только после выбора.

— Какого выбора? — Интуиция мне кричала в оба уха, что сейчас нужно быть предельно осторожным, но я не понимал, с какой стороны ждать проблем.

— Ничего не бойся. Главное, сделай свою работу качественно. И чем быстрее ты ее выполнишь, тем быстрее вернешься в жизнь. — Димитрий говорил, словно не слышал моего вопроса. А еще он мечтательно улыбался. — Я рад, что у нас всё сложилось так удачно. Понимаешь ли, время работы архангелом течет иначе. Я сутки с тобой, а потрачена неделя моей новой жизни.

— А ну–ка притормози! — я повысил голос. — Пока не получу подробностей, ничего не буду делать.

— Ты не сможешь иначе. Ты хороший человек, другим Куратор не помогает. — Димитрий встал и потянулся, потряхивая тряпичными крыльями, которые он так искусно прятал при Ирине. — И, как хороший человек, ты не откажешь в помощи гибнущему. Приятно было познакомиться.

Тут он достал из глубин простыни нечто, похожее на старый доцифровой фотоаппарат. И не успел я возразить, вспышка так светанула мне в глаза, что голова будто взорвалась и я отключился.

***

Белый плотный туман, или газ, или облако, кто его разберет, был повсюду. Легко, светло и приятно. Но недолго. В голову вдруг стали ломиться голоса, торопливо рассказывающие мне историю всей жизни какого–то мужика, стоящего на грани самоубийства. Я хотел отмахнуться, но не получилось. Тогда я заткнул уши, закрыл глаза и стал напевать первую попавшуюся песню. Голоса затихли, но, когда я радостно выдохнул, картина мира изменилась.

Я будто лежал на полу, а меня, как картину, рассматривали два огромных лица. Давешний дед в кепке, хозяин дурацкого микро–Цербера и замотанный очкарик чрезмерно интеллигентного вида. Я пялился на них и не мог открыть рот, спросить, что за хрень творится. И тут дед сказал тому, второму:

— О, прекрасный выбор, молодой человек! Это не просто ангел–хранитель. Это архангел. Вы знаете разницу между ними?

Одна страничка

МАРИЯ СОЛОВЬЁВА

Машина летела по пустынной утренней трассе, заглатывая ленту асфальта вместе с разметкой. Кристина почти не следила за дорогой. В голове густо роились мысли о совещаниях, сорванных поставках, интрижках на работе, больной кошке и новых сюжетах. Она не сразу заметила крошечный красный грузовик далеко на встречной. Но когда в зеркале заднего вида появился второй, похожий на божью коровку грузовичок, Кристине показалось это нарядным и знакомым. Где-то она это видела. Утро, дорога, красные грузовички. Да! В своем же рассказе.

Она восхитилась, до чего точно описала сцену. Но в следующую секунду тонкие золотистые волоски на руках встали дыбом. Героиня, которая так же отвлеклась на красные машинки, погибла. Засмотрелась на яркие грузовики, упустила из внимания трассу и резко затормозила, увидев ёжика, перебегающего дорогу. А в следующее мгновение эти нарядные фуры сплющили малолитражку. Кристина сбавила скорость. Грузовики приближались. У нее вспотели ладони — впереди было сужение дороги. Она включила аварийки и затормозила. Недовольный гудок сзади, отборный мат водителя, лихой вираж огромной фуры. Красные громадины чудом разминулись и унеслись прочь.

Дорога давно была пустынна, а Кристина всё не могла двинуться с места, с ужасом глядя на пару ёжиков, деловито топчущихся у обочины. Потом достала старинный блокнот в грубом кожаном переплете и дрожащими пальцами нашла нужную страницу. Пробежала глазами. Не в силах ехать дальше, стала читать следующий рассказ.

От беременной жены ушел муж, не оставив ничего, в результате та попала в психушку, а новорожденного пришлось на время отдать в дом малютки. Правда, никто не умер, и через год ребенка вернули матери.

Успокоившись, Кристина отложила блокнот на правое сиденье, и тут зазвонил телефон. Света, лучшая подруга. Основательно беременная и жаждущая постоянного общения.

— Светулик, привет, — улыбнулась в телефон Кристина.

— Крис–ти! Он меня бросил! Бро-о-о-сил!!! — зарыдала трубка.

— Кто? — глупо спросила Кристина, леденея от того, что знала ответ.

— Счет заблокировал! Я даже к маме уехать не могу!

— Не плачь, тебе вредно! Ставь чайник, я скоро.

Кристина рванула с места и вздрогнула — показалось, что блокнот рядом шевельнулся. Она включила радио, начала было подпевать, но на смену песне возникли последние новости. И когда сообщили о крушении вертолета МЧС в Подмосковье, Кристина не сильно удивилась. Она боялась, но и ждала этого. В блокноте после рассказа про брошенную жену была зарисовка о разбившемся вертолете. Ей показалось, что руль стал липким, а в голове возник смех и звон бокалов, который вернул к тому дню, когда ей подарили этот блокнот.

Тридцатилетний юбилей она праздновала с размахом. Подгадала отпуск, сбросила все неоконченные дела на коллег, и улетела в Грецию. Одна, чтобы никого не видеть и не слышать. Но Света, которая сейчас рыдала у себя на кухне, а тогда еще свежезамужняя и счастливая, подстроила сюрприз лучшей подруге. И уединённый вечер превратился в шумную вечеринку, где Кристина знала только двоих — Свету и её мужа Олега. В угаре праздника кто–то и вручил ей блокнот, мол, подарок начинающему писателю. Старинная вещь долго лежала без дела, пока однажды не попалась на глаза при переезде.

Играя «в шашки» на дороге с раздражающе медленными машинами, Кристина летела к Свете и лихорадочно вспоминала, о чем писала после вертолета. О слепой девушке, чью собаку-поводыря сбила машина и теперь их два инвалида — один без глаз, другой без лап. Потом была детективная история про красотку, сживающую со света престарелых богатых мужей, потом о психе, который мстил всем девушкам, похожим на его первую несчастную любовь…

Что, если все её рассказы сбудутся? Кристина запричитала, сначала шепотом, потом всё громче:

— Мамочки мои, мамочки, нет, нет, это просто совпадение!

Она чуть не пропустила поворот к Светкиному дому и резко остановилась возле любимой пекарни. Силу сладостей в битве со стрессом она всегда уважала. Набрав пирожных, Кристина позвонила на работу и вполне естественно прокашляла в трубку, что берет отгул.

Света, опухшая от слёз, тяжело повисла на подруге прямо в прихожей и снова заплакала:

— Кристи, ну как так?

Кристина натянула улыбку и всучила Свете коробку из кондитерской:

— Чай готов?

Заедая слёзы выпечкой, Света рассказала, что Олег резко изменился после недавней командировки в Японию. Стал спать отдельно, ссылаясь на усталость, ужинал не дома, разговоров о будущем ребёнка не поддерживал.

Кристина с трудом проглотила кусочек наполеона, который вдруг приобрёл вкус резины — в ее рассказе неверного мужа соблазнила японка. От падения в пропасть животной паники Кристину удержала мысль об остановке на обочине. Зная, что будет в рассказе, она сумела изменить финал и не попала под фуры! Значит, Свету тоже можно спасти от психушки, несмотря на то, что японка оказалась реальной.

— Светуль, давай так. Я тебе прямо сейчас покупаю билеты, бросай всё и дуй к маме. А я к вам прилечу на выходных.

— Меня в самолёт не пустят, — Света погладила живот и снова скривилась, захлюпала носом.

— Точно. Хорошо. Тогда поездом.

— Я не хочу одна, — капризно надула губы Света, и Кристина в душе даже обрадовалась. Желание общаться было хорошим знаком.

— Ладно. Но тебе придется подождать субботы, у меня дел куча.

Света благодарно закивала, как китайский болванчик. Кристина решила, что можно спросить и о другом. Она достала из сумочки блокнот.

— Помнишь мой юбилей в Греции?

— Ха, как его можно забыть. Ты бы видела своё лицо, когда мы все завалились на виллу!

— А кому ты рассказывала, что я писательством балуюсь?

— Ты про этот блокнотик? Клёвый до ужаса, да?

— До ужаса, точно… кто его мне подарил?

— Как кто? Тот старый грек, который тебе глазки строил всю дорогу.

— Вообще не помню этого…

Кристина вздохнула и убрала блокнот, будто боялась оставлять его на виду.

— Если это важно, можем видео посмотреть, — сказала Света с набитым ртом.

— Какое?

— Ну, я же снимала.

— И до сих пор не стёрла?

— Я ничего не выкидываю, ты же знаешь. Олег, — она судорожно всхлипнула, — он всегда надо мной посмеивался…

— Ты умница! Давай посмотрим.

Сумбурное и дергающееся видео Кристина пересматривала дважды. Грека она узнала, он был приходящим садовником и на вечеринке его зазвали к столу подвыпившие гости. Ни по-русски, ни по-английски он не говорил, поэтому, когда вручал свой скромный подарок, она ни слова не поняла из пламенной речи. Жесты и мимика его казались забавными, он пытался донести что–то важное, но Кристина сочно поцеловала его, преувеличенно торжественно приняла блокнот и тут же забыла.

— А почему ты сейчас об этом вспомнила? — Света хорошо чувствовала подругу и даже отвлеклась от своего горя.

— Что же он говорит? — Кристина не слышала вопроса.

— Ой, делов-то! Подруби голосовой переводчик, — фыркнула Света.

Механический голос, безбожно каверкая ударения, выдал:

— Это не простая вещь. Она для добрых дел. Добрых историй! Ты писатель, ты пиши про всё хорошее. Будешь, да? Это важно писать по–доброму. Всё сбудется, но исправить очень тяжело. Ты будешь писать сюда, Христа? Ты сделаешь мир лучше?

— Вот чёрт. Чёрт, чёрт!

— Да что с тобой? — не выдержала Света.

— Ты всё равно не поверишь.

— А ты попробуй.

Когда Кристина закончила сбивчивый рассказ, Света ничего не сказала. Вообще ничего. Она пролистала грубые страницы от первой до последней и снова к первой. Потом встала и не глядя в глаза Кристине выдохнула:

— Уходи.

— Не поняла…

— Видеть тебя не хочу, пока не вернешь мне Олега.

— Как?

— Как разлучила нас, так и соединяй. Хоть к этому греку езжай и на коленях проси подарить еще один блокнот! И с ума я не сойду, не надейся!

Кристина опешила. Она не была готова к тому, что подруга ей безоговорочно поверит. Света вышла из кухни и закрылась в ванной. Судя по звукам, она опять взахлеб рыдала в полотенце.

Осторожно захлопнув входную дверь, Кристина медленно пошла вниз, забыв про лифт. Греция — это несерьезно. Она не знает даже имени того садовника. Да и где он теперь, три года прошло. А в блокноте всего одна страница осталась. И никак не уместить на ней переписанные истории. Если только… выбрать кого–то одного! Конечно же, исправить про Свету и Олега. Если убористо, то поместится. Кристина облегченно выдохнула, но тут же сама себя обозвала:

— Дура! Эти–то хоть живы.

Она остановилась на лестничной площадке, достала блокнот и в который раз за сегодня перелистала. Из восьми историй сбылись три. По порядку. Значит, скоро милый лабрадор–поводырь попадёт под машину. Если… она захлопнула блокнот… если уже не попал. Кристина побежала вниз по лестнице, не заботясь о каблуках. Что делать, она не знала, но надеялась, что, как и с прошлыми рассказами, она окажется рядом с происшествием, и сможет его пусть не отменить, но отредактировать.

Машина с пробуксовкой вылетела со двора, но тут же сбавила скорость. Ехать надо было не просто так, а куда–то. Кристина постаралась вспомнить детали и в бессильной злобе ударила по рулю. В их городке не было перекрёстка, на котором рядом стояло три аварийных довоенных дома. Собаку собьют именно там.

На всякий случай она поколесила по старым кварталам, но ничего похожего не встретила. Измученная и подавленная, как хирург после неудачной операции, она поплелась домой. На мгновение подумала, что зря сказалась больной — того и гляди на самом деле сляжет.

Не раздеваясь, она укуталась в плед и долго сидела, глядя сквозь заоконную синеву в недалекое прошлое, такое доброе и стабильное. Её знобило от невозможности изменить участь тех, которых она убила или покалечила на страницах проклятого блокнота. Почему все её истории такие тяжелые? Да потому что о чужом счастье читать не интересно. Да и писать тоже. Все счастливые семьи счастливы одинаково. Эту истину сформулировали задолго до первых неуклюжих новелл, которые Кристина читала только маме и Свете.

«Ну не радует нас чужая радость! Мы с большей охотой будем сочувствовать несчастненьким!» — доказывала на курсах писательского мастерства именитая гуру современной прозы. Кристина соглашалась и старалась добавлять максимум страданий в свои опыты. Только она никогда не задумывалась, что в реальности вообще не хочет быть причастна к таким вот цепляющим за душу историям. Хотя о какой реальности может идти речь, если старая бумага оказывается самой что ни на есть волшебной?

Кристина взяла телефон и стала искать контакты хозяев той маленькой греческой виллы, ёжась при мысли, что удалила их, как ненужные. Ей повезло и уже через полчаса телефон тренькнул сообщением в ватсапе. Разговорчивая хозяйка с цветочным именем Георгина выдала три абзаца радости и смайлов от того, что их вспомнила такая чудесная и щедрая гостья. Она ждала Кристину хоть завтра и обещала отличные скидки.

Кристина несколько раз набирала и стирала такое же цветистое вежливое сообщение, потом решилась и просто спросила, как ей найти садовника. Галочки уведомления давно посинели, Кристина успела сварить кофе и выпить его, усилив коньяком, а ответа всё не было. И только когда последний глоток коньяка жгучим отчаянием разлился по всему телу, Георгина ответила:

«Если вы про Лазаруса, он у нас больше не работает.»

Кристина охнула и быстро написала:

«Мне надо срочно с ним связаться. Это очень важно!»

«С тем светом пока еще не придумали связи.»

«Он умер?»

«Два дня назад.»

Кристина не сразу поняла, что боль в руке возникла от судорожно сжатого телефона. Пальцы крючило даже когда она откинула гаджет. Её не хватило даже на простое спасибо. Надежда хоть что–то понять умерла вслед за Лазарусом. С отстраненностью лунатика Кристина посчитала тех, кто должен пострадать и умереть из-за ее рассказов. Семеро людей, собака, котёнок и говорящий попугай с каждым ударом сердца приближаются к трагедии, а их персональный вершитель судеб сидит в пледе и пьёт коньяк с горя. Смутная, не оформившаяся мысль причиняла почти физическую боль. Или это на самом деле заболела голова, Кристина не поняла. Почему всё написанное стало сбываться только сейчас, хотя первому рассказу больше года? Ответ напрашивался только один — пока Лазарус был жив, блокнот не имел магической силы!

Кристина вырвала несколько страниц, описывающих случай со слепой девушкой и остервенело измельчала их, пока весь пол не покрылся бумажной перхотью. А потом пришла новая мысль, простая и гениальная. Только ничего, способного разжечь пламя, в котором погибнет старинная бумага, в современной квартире Кристины не было.

Она взяла блокнот и обула первые попавшиеся шлёпанцы — ближайший магазин был прямо во дворе. И выходя из подъезда она услышала, как консьержка причитает по телефону:

— Бедная, бедная Леночка! Как она теперь без этой собаки? Да кто его будет лечить, ну и что, что ценный поводырь, денег-то где взять?

Кристина втянула голову в плечи и выскочила на улицу, будто консьержка могла знать, из-за кого неизвестная Леночка осталась без собаки. Уничтожение листков ничего не изменило.

Кристине казалось, блокнот пульсирует у нее в руках. Она выронила его, но тут же подняла — вдруг такое обращение ускорит следующие истории?

Растерянная, в домашних шлепанцах и строгом офисном костюме, она стояла посреди двора и озиралась, как человек, попавший в параллельный мир. Не сразу поняла, что плохо видит из-за слёз. Нужды в спичках отпала, но возвращаться мимо консьержки она не хотела. Та наверняка еще не закончила разговор. Ненавистный блокнот продолжал тонко пульсировать, Кристина открыла его и поперхнулась.

Первая страница оказалась пуста. Текста как не бывало. Затаив дыхание, Кристина перевернула страничку и разочарованно застонала. Всё на месте, она просто открыла книжицу не с той стороны. Это не удивительно, обложка без рисунка.

И тут словно вьюга, в голове крутанулась мысль, от которой стало трудно дышать. Как хорошо, что в офисном костюме у нее всегда болтается короткий карандаш! Не сходя с места, Кристина убористо написала вверху чистой страницы, которая вдруг из последней стала первой:

«Клумбы у дома Кристины страдали от недолива. Дворник Селим считал, что осенью это уже не нужно. Но бархатцам хотелось пить, они тянули головки вверх, и так неистово призывали живительную влагу, что ясное небо сжалилось. Крупные, по-летнему теплые капли появились из ниоткуда и вот уже бодрый ливень задорно исправлял оплошность Селима.»

Кристина закрыла блокнот и посмотрела в небо. Небо равнодушно глядело вниз и не собиралось никого мочить. Пока не заболела шея, Кристина стояла и повторяла:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Сухо и бесконечно чисто. Ни малейшего облачка. Кристина, опустив голову, пошла к подъезду, как на голгофу. Но не успела шагнуть под козырёк, как на макушку ей упала тяжелая капля. Потом еще одна. А потом Кристина засмеялась. Дождь был по-летнему тёплым.

Не слушая охи и вздохи консьержки, она поспешила домой, обнимая блокнот, как величайшую ценность человечества.

Когда небо за окном сменило голубой шёлк на фиолетовый бархат, Кристина была готова. Вокруг нее на полу бумажным ожерельем расположились цветные стикеры с именами и заметками. Она выдохнула, взяла блокнот, с опаской погладила его, как незнакомую собаку и открыла на пустой странице. А потом, уняв дрожащие пальцы, вывела аккуратными мелкими буквами:

«Кристину ценили на работе как лучшего организатора чего бы то ни было. Она не задумывалась о своих возможностях, пока однажды не случилось несчастья.»

Стражница Ольховой глуши

МАРИЯ СОЛОВЬЁВА

УАЗик скрипел немолодыми железными внутренностями и явно не собирался останавливаться. Лиза шагнула на дорогу и подняла руку, но машина лишь вильнула и поехала дальше. Глаз Егора было не разглядеть, но сидящая с ним Настя улыбнулась ей в боковое окно. Плохо улыбнулась, злобно и торжествующе. Остальные уткнулись в телефоны и вообще ничего не замечали.

— Эй! Меня забыли!

Лиза побежала было вслед за машиной, размахивая руками и шлёпая по грязи. Она могла бы догнать воняющий выхлопными газами тарантас, он еле полз по разбитому просёлку. Но невинная придорожная лужица оказалась предательски глубокой, и Лиза рухнула с высоты своих ста восьмидесяти, чудом не придавив фотоаппарат.

— Уроды! У меня ж там вещи!

Она встала, вытерла руки о штаны, которым было уже всё равно, и досадливо скривилась. Заляпанные грязью задние фонари издевательски моргнули перед поворотом в лес, и только затихающее подвывание мотора еще некоторое время вплеталось в вечерние птичьи переговоры. Лиза обернулась к деревне. Сырые почерневшие избы глазели на околицу пустыми окнами, пожимая, как плечами, просевшими крышами. Крайние дома давно были заброшены, но переждать дождь вполне годились. Если повезёт, тяжёлые, будто беременные тучи не задержатся над Леппясюрьей, и Лизе не нужно будет переживать за фотоаппарат. Ведь как ни крути, на Ведьмин холм возвращаться придется при любой погоде.

**

Притулившись на косой лавке у окна, Лиза достала из кармана кофра расплющенный круассан в салфетке и усмехнулась. Она совсем про него забыла. На завтраке в Сортавале она как раз собиралась его съесть, но подошла Милочка и в ужасе прошептала:

— У нас пост! Никакой еды весь день, только вода. Иначе ничего не получится! Настя несколько раз предупредила.

Настя была легка на помине. И сразу маленький обеденный зал гостиницы будто осветился. Вся в белом, ладная, гордая, как львица, Настя грелась в лучах всеобщего внимания. Одаривая улыбкой каждого, кто встречался с ней взглядом, она подплыла к девушкам:

— Доброе утро! Мила сказала, вы хотите к нам присоединиться?

— Здравствуйте, я Лиза.

— Очень приятно, — Настя слегка прищурила огромные болотного цвета глаза, будто вглядывалась куда–то внутрь Лизы, — Вы знаете условия?

— Пять тысяч и ничего не есть.

— Верно. Но это не главное. Вы должны четко понимать, зачем вам в Ольховую глушь. Чего вы хотите от Силы?

Лиза отвела глаза. Вздохнула:

— Я устала от серости этого мира. И от одиночества.

Настя положила руку, унизанную резными костяными кольцами ей на плечо:

— Ты уже не одна. Мы с тобой, сестра. И Сила будет с тобой. Через полчаса подъедет машина, готовься. Вещей лишних не бери, к ночи вернемся.

Настя кивнула и величаво поплыла было прочь, но вдруг остановилась. Цокнув тонкими костяными браслетами, она протянула Лизе визитку:

— Карта привязана к этому телефону, жду перевода до отправления.

Милочка смотрела на уходящую Настю и обожание еле умещалось в ее глазах:

— Хочу быть, как она…

Лиза спрятала круассан в карман и поспешила в номер.

**

Пять молодых женщин стояли около видавшего виды УАЗика и слушали Настю, которая возвышалась над ними на полголовы. Утренняя Сортавала давно проснулась, но никуда не спешила. С Ладоги дул ленивый, зевающий ветерок. Он поигрывал подолом белого настиного платья и издалека её можно было принять за невесту без фаты.

Лиза подошла к ним, и Настя широко улыбнулась:

— Девочки, это Лиза, фотограф из Москвы. Она едет с нами. Грузимся!

Невысокий водитель по имени Егор, квадратный, как клеточки на его рубашке, молча открыл дверь. В салоне пахло дымом сандаловых палочек, будто вокруг не русский север, а заполошный Мумбаи. Однако всем, кроме Лизы это очень понравилось, а Милочка, которая села вместе с ней, аж глаза закатила в экстазе.

Восторженный шепот, казалось, проникал Лизе в мозг вместе с запахом палёного сандала и уже через полчаса она отчаянно жалела об оставленных наушниках. Милочка считала своим долгом рассказать обо всех проблемах девушек в группе:

— Из нас самая несчастная, наверное, Гоар. Пять лет замужем, а деток нет. Семья восточная, её уже заклевали все, — она вздохнула, добавила немного подробностей и без паузы перешла к Оксане, у которой не налаживается работа в престижном месте. Потом к Юле с ее мужем–бабником, потом к Але, что мучается от свекрови–ведьмы. Милочка искренне, до слёз сочувствовала каждой, и только это мирило Лизу с непрошенным экскурсом в чужие личные жизни.

Лиза открыла было окно, но её попросили не выгонять на улицу чудесный аромат, который напитывает группу правильной энергией. Тогда она оставила тоненькую щель и припала к ней носом, пытаясь уловить запахи мокрой хвои, скошенной травы и цветущего иван–чая. Лес по обе стороны грунтовки иногда сменялся проплешинами пёстрых лужаек, и тогда она видела сизую Ладогу, похожую на маленькое море, притаившееся за соснами. Кофр с фотоаппаратом разместился на коленях, как большой тяжелый кот, и Лиза предвкушала ни с чем не сравнимое удовольствие — поиск необычных кадров. Редакционное задание она легко выполнит, а вот другое, более важное… Лиза вздохнула и прикрыла глаза, слушать Милочку пришлось до самой Леппясюрьи.

**

УАЗик высадил их на окраине, возле древней межи. Ряд острых камней в цветных пятнах лишайников был похож на неровные больные зубы, будто поселение огрызается на наступающий лес. Настя светилась от профессионального вдохновения. Так молодые экскурсоводы встречают посетителей Эрмитажа:

— Сестры, мы почти на месте! Вдохните глубоко, пейте этот чудесный воздух, — она прервалась и подала пример, подняв лицо к серому небу в голубых прорехах.

Пока все послушно дышали открытыми ртами и смотрели вверх, Настя взяла у Егора большой термос и перекинулась с ним парой фраз. УАЗик поскрипел в сторону деревенского магазина, который кричал о себе покосившейся желтой вывеской.