Бесплатный фрагмент - Настройщик власти

Эта книга — гиперболический роман. Все герои, места и события либо рождены воображением автора, либо используются в художественных целях. Любое совпадение с реальными людьми или событиями случайно и непреднамеренно. Сведения обо всех музыкальных орга́нах подлинные.

«Контролируйте музыку, и вы будете контролировать народ»

Платон «Государство». 360 год до н.э.

Пролог

Полковник Сергей Васильевич Трифонов руководил в Комитете госбезопасности отделом паранормальных явлений. Там изучали людей с уникальными способностями, порой пугающими, и использовали опасный дар в работе спецслужб. Талант родителей редко передается потомкам. Исключение составила династия с особым слухом и голосом: Композитор, Вокалиста, Дирижер, Диджей. О них я написал отдельные книги, которые и принес вдове Сергея Васильевича.

Ольга Романовна просмотрела пугающие обложки со знакомыми именами и с грустью поведала:

— После вынужденной отставки Сережа продолжал следить за судьбой подопечных лаборатории. Анализировал, делал выводы, но бывшие коллеги его даже на праздничные юбилеи не приглашали. Единственный раз мужа-пенсионера вызвали на Лубянку в середине девяностых. На встрече присутствовал Борис Абрамович Сосновский.

— Тот самый Сосновский? — удивился я, услышав имя серого кардинала российской политики.

Вдова кивнула и скользнула пальцем по книгам:

— Его интересовало досье на семью Композитора. Расспрашивал об их способностях.

Я напомнил:

— Простите, в девяностые Композитора и Вокалистки уже не было в живых, а Дирижер в те годы жил за границей.

— Он-то больше всего и интересовал Сосновского.

— Почему?

— Потому что Дирижер великолепно играл на орга́не.

— Я не ослышался, вы говорите про музыкальный инструмент?

— Про самый величественный и грандиозный музыкальный инструмент — король всех музыкальных инструментов. Знаете, что мне сказал муж, когда изучил эту тему?

Она посмотрела на меня так, словно готова была открыть великую тайну. Минутная тишина добавила значимости моменту. Ольга Романовна придвинулась ко мне и понизила голос:

— В Советском Союзе власть предала орга́н забвению, за это и поплатилась.

Я был разочарован:

— Где власть, а где органные трубы! Сергей Васильевич пошутил.

Глаза вдовы вспыхнули. Она встала, удалилась в другую комнату и вернулась с потертой кожаной папкой с гербом КГБ СССР. Сдвинула четыре моих книги на столике и хлопнула на их место тяжелую папку.

— Работа полковника госбезопасности не располагала к шуткам. Забирайте досье в обмен на следующую книгу.

Моя рука коснулась потрескавшейся кожи, прижала папку и уже не хотела ее отпускать. Вцепившись в досье, я раскланялся с хозяйкой, поспешил домой и уединился в кабинете. Под светом настольной лампы с зеленым плафоном времен СССР я бережно раскрыл старую папку, разложил листы и погрузился в невероятную историю.

Досье Трифонова послужило толчком к новой работе. Я изучал документы, встречался с выжившими участниками событий, пока сложный пазл не сложился. Картина получилась пестрой и трагичной: возвращение Дирижера в Москву под именем Санат Шуман, тайные ночные концерты для элиты, крушение великой страны, алчная борьба олигархов, взлет во власть Сосновского, жестокие убийства ради борьбы за престол. И главное! Спонтанная, весьма затратная и необъяснимая установка больших музыкальных орга́нов в столице и регионах на рубеже веков, совпавшая с кардинальной сменой власти в России.

На фоне исторических потрясений роль маленького мальчика Марка Шумана поначалу была незаметной, а затем стала решающей. Внук убийцы-чудовища Композитора, сын гения мести Дирижера, племянник невероятной Вокалистки постепенно превратился… Впрочем, я забегаю вперед.

Реальные события как и в первых книгах я дополнил воображением автора и изложил в виде остросюжетного романа.

Ольга Романовна Трифонова прочла рукопись первой. Неделю хранила молчание, потом сказала, как попрощалась:

— Публикуйте, если ничего не боитесь.

Я ушел от нее с рукописью и лишь дома обнаружил заметки в конце каждой главы, подписанные ее инициалами на латыни: ORT. Так она выразила свои эмоции, подумал я, но лишь к концу текста убедился, что заметки написаны рукой другого человека — реального прототипа моей книги. Я долго думал, как с ними поступить — и оставил, как есть. Даже в художественном произведении читатель должен услышать голос живого человека.

Перечитывая обновленный роман, я разгадал аббревиатуру ORT из трех слов на латыни. Но решил, что точнее будут два других IT. Их перевод вы уже знаете.

Глава 1. Январь 1987. Пассау, Германия

Поздним январским вечером 1987 года к Кафедральному собору святого Стефана в Пассау подъехал бежевый «мерседес» -такси. Из машины выбрались трое: органист Санат Шуман, его жена Лия и пятилетний сын Марк. Мальчик задрал голову и открыл рот. Белые стены огромного собора устремлялись в темнеющее небо так высоко, что кресты над зелеными шапками башен были едва различимы. Скульптура женщины с младенцем в руках, застывшая на краю крыши, заставила Марка вцепиться в руку матери. Сын божий смотрел вниз и пристально разглядывал входящих в храм.

Однако прихожан холодным вечером не наблюдалось. Высокие парадные двери собора были закрыты, и семья просочилась в храм мимо божьего взора через боковой придел.

Взволнованный Санат Шуман объяснял на ходу:

— Лия, здесь самый большой в Европе орга́н. Инструмент с невероятными возможностями. Марк, ты запомнишь этот день.

В соборе оказалось ненамного теплее, чем на улице, но отец тут же снял куртку и облачился в плиссированную черную мантию с капюшоном. Глаза Марка засияли — папа стал похож на загадочного волшебника. Правда мальчик не понимал, для кого собирается играть папа, ведь в главном нефе собора со скамьями для зрителей не было ни души. Чтобы «увидеть» пустой зал Марку не требовалось туда заглядывать, достаточно было прислушаться. Пусто. Даже сквозь стены он услышал бы шаги, голоса или дыхание людей.

Всепроникающий слух передался мальчику от отца, а музыкальные способности от обоих родителей. До рождения Марка они выступали дуэтом: мама солировала на электроскрипке, папа играл на синтезаторе. В Германию семья бежала из Советского Союза, сменив фамилию Шаманов на созвучную, но немецкую — Шуман. Получить гражданство ФРГ помогли в спецотделе министерства культуры. Немцам требовался органист со знанием русского языка. Тогда это казалось улыбкой судьбы. Спустя годы улыбка превратилась в гримасу.

Санат Шуман быстро освоил сложный инструмент и стал выступать как органист на закрытых концертах для избранной публики. Там присутствовала творческая элита, успешные бизнесмены и видные политики. Периодически его посылали с тайной миссией в советскую Москву.

Марк оставался с мамой. Тщедушный мальчик не интересовал сверстников. Когда дети азартно играли, Марк опускал большие глаза и слушал. Для зрения в окружающем мире масса преград, а услышать новое и интересное можно даже запертым в темной комнате. Обычным мальчишкам такое не втолковать. Ну и ладно! Поэтому у Марка не было друзей, а у его родителей не было родственников в Германии, чтобы доверить им сына. И Санат Шуман часто брал семью с собой на концерты.

К пяти годам Марк освоил пианино, музыкальную грамоту, а главное проникся обаянием и силой классической музыки. Наиболее полно энергия музыки проявлялась в храмах, где величественные орга́ны подавляли и очаровывали одновременно. Тысячи труб, подвластных движениям пальцев музыканта, выплескивая палитру эмоций между адом и раем, изображенными тут же на фресках и старинных полотнах.

В Кафедральном соборе отец переобулся в специальную обувь с узкой колодкой и замшевой подошвой для игры на педальной клавиатуре. Потопал, проверяя удобство, и нервно размял пальцы рук.

— Мне доверили четвертую ступень. Впервые! — промолвил он по-немецки.

Марк привык, что папа даже дома переходил на немецкий, когда волновался.

— Ты справишься, — по-русски успокоила его мама.

— Я не видел нот. Играть придется с листа! — оправдывался на немецком папа.

— Выше нос, Дирижер! Ты лучший! — мама по-дружески пихнула папу в плечо.

Для Марка, родившегося в Германии, русский и немецкий языки были одинаково родными. Марк не знал, почему мама называла папу Дирижером. Это было связано с их прошлой жизнью в Советском Союзе, о которой родители не рассказывали. Там они попали в беду, из-за чего вынуждены были тайно бежать на Запад. Каждый раз напоминание о прошлом преображало папу. Он распрямлял плечи, уходил в себя, становился жестче и сильнее. Пугающая сила чувствовалась в его голосе, даже если папа говорил тихо.

— Четвертая — вершина Пирамиды! — с леденящим пафосом сказал отец, настраивая себя перед выступлением.

Марк прижался к стене. Он ничего не понял про Пирамиду, ее пугающую вершину и четвертую ступень, которую предстояло исполнить папе. Но догадался, что это нечто особенное и таинственное, раз папа обещал, что он запомнит этот день.

Отец надвинул на лоб капюшон и открыл внутреннюю дверь прохода в собор. На входе в боковой неф хмурый верзила в строгом костюме пропустил отца и вцепился в руку мамы.

— Вам сюда нельзя, фрау. Ждите в комнате.

Пока мама переспрашивала, маленький Марк прошмыгнул за отцом. Мама повиновалась охраннику. Каждый из родителей посчитал, что сын под присмотром другого, а Марк испугался, что страшный верзила погонится за ним, и юркнул в узкую дверцу. Отец поднялся к органной кафедре, Марк затаился в темноте за дверцей.

Охранник не заметил мальчика, но на этом страхи Марка не закончились. Он услышал, как к дверце подходят двое мужчин. Марк попятился. Даже для тщедушного мальчишки проход оказался узким, слева и справа угадывались ряды вертикальных труб разного диаметра, уходящих в темноту. Мальчик нащупал деревянную лестницу и по-собачьи взобрался по ней вверх до упора.

Вспыхнул свет. Дверь открылась. Мальчик сжался, но любопытство пересилило, и он приник к щели между трубами. Марк оказался на уровне третьего этажа внутри акустической камеры орга́на. Повсюду теснились ряды музыкальных труб. Двое вошедших называли себя Густав и Генрих и были похожи, как братья — вытянутые лица, пшеничные усы, светлые волосы до плеч и схожая манера говорить и двигаться.

Впоследствии Марк узнает, что они и есть братья Фоглер из династии Королевских настройщиков. Их предки помогали настоящим королям, отсюда и почетное звание. В эту тайну посвящены немногие. Королевские настройщики всегда в тени и передают секреты мастерства из века в век строго внутри семьи.

Братья разобрали инструменты.

— Густав, займись язычковыми трубами, а я настрою духовые, — скомандовал старший брат Генрих, обладатель более пышных усов.

Трубы зазвучали так громко и неожиданно, что Марк вздрогнул и отшатнулся. Это папа за органной кафедрой включил инструмент и стал нажимать одну клавишу за другой. Марк хорошо знал, как работает орга́н. Меха под полом бесшумно нагнетали воздух в короба под трубами. При нажатии клавиши открывался соответствующий клапан и ряды труб одного регистра протяжно звучали. Звучали как обычно. Но дальше началось действо похожее на колдовство.

Братья Фоглер переходили от одного ряда труб к другому и меняли звучание. Трубы были разными. Густав подкручивал рычажки, которые удлиняли или укорачивали колеблющуюся часть язычка. Генрих специальным инструментом острым как пика с одной стороны и воронкообразным с другой развальцовывал тонкие трубы или наоборот сужал их, повышая или понижая звук.

Марк разглядел у каждого настройщика маленькую сумочку на поясе — старинный поясной коше́ль. Однако вместо монет сумочки были наполнены миндалем. Настроив очередной регистр, братья забрасывали в рот по орешку и медленно разжевывали. В это время Генрих делал пометки на страницах нотной тетради. Нотный стан был заполнен от руки каллиграфическим подчерком. Размеренный процесс походил на ритуал.

Марк тайком подсматривал за работой необычных настройщиков, но большую часть информации улавливал на слух. Результаты настройки его удивляли. Органная музыка сопровождала мальчика с рождения. Он слышал разные орга́ны и знал, как должны звучать трубы — мощно, чисто и правильно. Сейчас звучание тоже было мощным, чистым, но НЕПРАВИЛЬНЫМ. Звуковые волны окрашивались загадочной дополнительной вибрацией.

Марк высунулся, чтобы рассмотреть процесс получше, может он чего-то не расслышал. И тут его заметил Генрих.

Усач взлетел по лестнице, схватил мальчика за шкирку и сдернул вниз. Он придавил его коленом к полу, поймал перепуганный взгляд и показал инструмент с острой пикой. Настройщик кольнул им перепуганного мальчишку в шею и угрожающе зашипел:

— Ты что здесь делаешь? Почему прячешься?

Марк не мог дышать и давился слезами. Его пугали сверкающие глаза, усы, похожие на мохнатых гусениц, но больше всего страшила пика, приставленная к горлу.

Разгневанный Генрих продолжал наседать:

— Подсматриваешь, сученок! Кто тебя послал?

Подошел Густав:

— Генрих, малец перепуган, убери штиммхорн.

Пика под подбородком уколола больнее. Злобный взгляд Генриха вспыхнул и поостыл, он убрал руку. Марк смог дышать. Теперь он знал, как называется страшный инструмент настройщика с каплей крови на остром кончике. Его крови.

Густав пытался отстранить брата:

— Это ребенок, он ничего не поймет. Оставь его.

— Нас тоже детьми начали учить. Отец с нами не церемонился!

Густав помог мальчику подняться

— Как тебя зовут?

— Марк Шуман, — пролепетал мальчик, утирая сопли.

— Сын органиста, — догадался Густав.

— Больше сюда не суйся! Голову оторву! — предупредил Генрих.

Он резко хлопнул мальчишку ладонями по ушам и вышвырнул за дверь. Оглохший Марк растянулся на полу, потрогал раненную шею, слизнул кровь с пальца и размазал по щекам слезы обиды. Возвращаться к маме мимо грозного охранника было боязно. Отвлекать отца во время подготовки к выступлению запрещалось. Мальчик пробрался за колонами по боковому нефу и спрятался на лавке в крайнем ряду.

Произошедшее в недрах орга́на его жутко напугало и заинтриговало. Неправильный звук для чего? За какие секреты злые настройщики готовы пытать и истязать случайного свидетеля?

Постепенно слух возвращался к Марку. Он переборол страх и тайком вслушивался в работу настройщиков. Процесс был долгим, что объяснялось размерами музыкального инструмента. Пять клавиатур под руками отца, плюс педальная под ногами, сотни регистров, тысячи труб. Но особое внимание настройщики уделяли трубам с низким звуком. Самыми басовитыми трубами управляла педальная клавиатура. Наконец узкие туфли отца перестали метаться по плашкам, вернулись друг к другу и замерли. Орга́н затих, настройка закончилась.

Братья Фоглер вышли в центральный неф. Марк распластался на деревяной скамье. Он не видел, но слышал, как Генрих Фоглер поднялся к отцу, раскрыл чехол из мягкой кожи и извлек переплетенную пачку листов. Зашелестела бумага, пальцы отца перебирали страницы.

Та самая нотная тетрадь, в которой настройщик делал пометки, догадался Марк. Отец изучал ноты и мысленно проигрывал незнакомую мелодию. Марк вспомнил загадочные слова — четвертая ступень Пирамиды. Какой Пирамиды? Он знал про каменные пирамиды в Египте. Это единственное из семи чудес света, сохранившееся до наших дней. Или не единственное?

Через некоторое время в соборе появились слушатели. Марк удивился — всего трое. Судя по звуку шагов один был толще и выше остальных. Зрители сели в центре зала на места с лучшей акустикой.

Заиграл орга́н. Музыкальные волны оживили пространство собора, освежили воздух, словно наполнили пустой аквариум живительной влагой. Марк разбирался в музыкальных формах. Он слушал в органном исполнении знаменитые токкаты, вальсы, сонаты, марши. На этот раз отец играл неизвестную фугу. Музыка была сложной, полифонической, энергично накатывающей и отступающей подобно морским волнам. Присутствовала общая тема, которая повторялась вновь и вновь на разных регистрах. Регулярную палитру звуков смазывал низкий тембр, которого добились настройщики. Трубы звучали иначе, чем обычно — странно и неправильно.

Марк высунулся, чтобы рассмотреть слушателей. Запомнил высокого толстяка с большой залысиной. Крупный дядька слушал сосредоточенно. Поначалу органная музыка властвовала и подавляла. Но по мере исполнения энергия труб передавалась слушателям, меняла их настроение, разум и даже внешний вид. Как сухое дерево пропитывается влагой, становясь гибким и мощным, так и слушатели пропитывались музыкальными волнами и внутренне оживали.

Фуга продолжалась и продолжалась. Марк устал, растянулся на скамье и заснул. Проснулся мальчик от тишины. Были слышны лишь легкие шаги отца, покинувшего кафедру. Необычный концерт только что закончился, но аплодисментов не последовало. Слушатели пребывали в благоговейном трансе. Мощные трубы стихли, однако порожденная ими энергия проникла в зрителей и продолжала властвовать над ними.

Так длилось четверть часа. Потом со скамьи поднялся лысый толстяк. Казалось, он стал крупнее и выше. Взглянул на товарищей, те встали и заняли место оруженосцев — так показалось Марку. Еще он услышал, что трое зрителей, прослушавших фугу, покидали собор другими людьми. Даже звуки шагов у них стали тверже и четче.

Через несколько дней Марк снова увидел всех троих. На этот раз в новостях по телевизору. В центре возвышался лысый толстяк. Сразу чувствовалось, что он тут главный, даже через телевизор от него веяло силой и величием. Двое других радовались и поздравляли своего вождя. Возбужденный диктор вещал, что партия Гельмута Коля победила на выборах в Бундестаг и взяла власть в стране. Гельмут Коль снова будет канцлером ФРГ.

Родители тоже смотрели телевизор. Мама обняла папу и шепнула на ухо:

— Ты справился, Дирижер.

Отец промолчал и посмотрел на Марка. От Саната не укрылось, что сын прослушал фугу и видел Гельмута Коля в соборе, но вряд ли догадался о сути четвертой ступени Пирамиды. Этой тайной владеют лишь сильные мира сего. А также те, кто их обслуживает: горстка музыкантов и семья Королевских настройщиков Фоглер.

Следующий раз Марк оказался в том же соборе святого Стефана на обычном концерте для рядовых зрителей. Трубы звучали классически без неправильного тембра. Марк поглядел на дверцу, ведущую в недра орга́на, вспомнил манипуляции настройщиков, острую пику под горлом, удивительное звучание, преображение лысого толстяка, и понял, что прикоснулся к тайне. Смертельно опасной тайне.

Отец оказался прав, тот день Марк Шуман запомнил на всю жизнь.

ORT. Детский страх способен сделать из ребенка маньяка или гения. Пика в руке настройщика пугала и манила Марка. Спустя годы он с ней не расставался, а однажды вонзил в человека.

Глава 2. Июнь 1987. Москва

Долгий июньский день неспешно поглощала серая ночь. Для Бориса Абрамовича Сосновского день выдался не только долгим, но и унылым, как вчера и позавчера. Да что там день, все последние месяцы Сосновский пребывал в безрадостном настроении. Доктор наук, заведующий лабораторией научного института осознал, что теряет профессиональную хватку, проигрывает конкуренцию молодым ученым. Его жизнь в науке завершается, выше по служебной лестнице он не вскарабкается. И что дальше? Ставить препоны талантам, втираться в соавторы, цепляться за должность, топить конкурентов и ждать пенсии.

А дождешься ли? Основы государства и общества стремительно разрушаются. Лидер страны объявил перестройку и гласность, насаждает некое новое мы́шление. Меняет фундамент, надеясь сохранить здание. И жили не так, и думали не о том, и кумиры не те. Того гляди памятники начнут сносить и улицы переименовывать. Да хоть вот эти!

Сосновский за рулем серой «Волги» обогнул памятник Дзержинскому перед главным зданием КГБ и поехал по проспекту Карла Маркса. Автомагнитола крутила кассету с записью оркестра Поля Мориа. Заиграла легкая пленительная «Токката». Сосновский увеличил громкость. Раньше красивая мелодия помогала ему расслабиться, привести в порядок мысли, нацелиться на новое. Но не сегодня. Он чувствовал себя высохшим деревом, смятой бумажкой, пустым колодцем. Что же делать? Залить пустоту алкоголем?

Сосновский миновал Большой театр, здание Госплана и свернул направо на улицу Горького. Взгляд заскользил в поисках освещенных витрин ресторанов и кафе. Опять неудача! Двенадцатый час ночи — все заведения закрыты. Борис Абрамович в раздражении газанул, заметил что-то белое впереди, ударил по тормозам, услышал лязг столкновения и чуть не ткнулся лбом о стекло.

Секундный страх трансформировался в гнев — какой идиот выскочил на машине из переулка ему под колеса!

— Глаза разуй! Куда прешь? — возмутился Сосновский, вылезая из машины.

Его «Волга» угодила железным бампером в заднее колесо белой «Вольво». Иностранный автомобиль предполагал высокий статус владельца. Борис Абрамович умерил пыл. Из «Вольво» высунулась худая элегантно одетая женщина аристократического вида. Лишь открытая шея выдавала ее возраст — около шестидесяти.

— Извините, я очень спешу. Что-нибудь серьезное? — Дама держалась за руль и явно собиралась продолжить путь.

Сосновский посмотрел на надломленное колесо «Вольво», скривился в улыбке.

— Приехали, барышня. Выходите, будем разбираться.

— Как приехали? Да что ж такое! Я опаздываю! — сокрушалась дама.

Она вышла из машины. По изящной горделивой стати Сосновский узнал прославленную балерину Майю Воланскую, продолжавшую солировать на сцене Большого, несмотря на почтенный возраст. Он сделал акцент на ее вине:

— Давайте без эмоций. Вы выезжали на главную улицу и должны были мне уступить.

— Вы про деньги? Потом-потом, — отмахнулась балерина. Ее явно волновало что-то другое. — А ваша машина на ходу?

У «Волги» был смят угол бампера. Сосновский пожал плечами:

— Вроде бы, да.

— Подвезите, очень прошу. Тут недалеко.

Бесцеремонная просьба смутила Сосновского. Так действуют хозяева жизни считающие, что все им обязаны. Ему бы такое самообладание.

Он уточнил:

— Вы балерина Воланская?

Дама кивнула:

— Сегодня даже цветы не взяла. Танец не шел. Я прима, и всегда была прима! А девочки из кордебалета так и лезут на мое место. Вы понимаете меня?

Сосновский прекрасно понимал. Расстроенная балерина взмахнула гибкой рукой.

— Мне нужно вдохновение.

— Мне тоже, — вырвалось у Сосновского.

Выразительные глаза балерины округлились. Она оценила интеллигентный вид лысеющего незнакомца, его неплохой костюм, затянутый галстук, твердый воротник сорочки и спросила:

— Вы кто?

— Сосновский Борис Абрамович, доктор технических наук, зав лабораторией научного института.

— Сегодня выпивали?

— Не успел.

— Тогда поехали! — приказала балерина и первой села в «Волгу».

Сосновский подавил изумление и подчинился. В салоне продолжала играть кассета Поля Мориа.

— Токката, — узнала Воланская. — Но не та.

— Я с фирменного диска записал.

Балерина снисходительно улыбнулась:

— Только живая музыка дает вдохновение. Поехали! Я покажу.

Сосновский привез Майю Воланскую к Концертному залу имени Чайковского и указал на неосвещенный парадный вход:

— Полночь. Закрыто.

— Еще пять минут. Успели! — радостно возразила балерина.

Она потащила Сосновского за угол, на улицу Горького, вдоль припаркованных «Волг» и иномарок, торопливо объясняя:

— Ночью зал арендует посольство ФРГ. Они привозят своего органиста. Советско-немецкая дружба и всё такое.

— Концерт, — догадался Сосновский. — Но почему через служебный вход?

— Особый концерт для особенных! — отрезала балерина и помахала кому-то рукой.

К неприметной двери спешил мужчина с седыми бакенбардами. Сосновский узнал знаменитого художника Илью Уханова. В прошлом году его персональная выставка в Манеже вызвала небывалый ажиотаж. Две недели толпа народа закручивалась спиралью вокруг огромного здания и часами ждала очереди, чтобы лицезреть картины мастера.

Знаменитости поздоровались.

— Кажется, мы последние, — заметила балерина, выуживая из сумочки открытку с памятником Пушкину.

— Чтобы быть первыми, — помахал такой же открыткой художник.

Он передал ее контролеру и прошел внутрь. Балерина взяла Бориса Аркадьевича под руку и тоже предъявила открытку. Контролер принял пропуск и вопросительно посмотрел на Сосновского.

— Товарищ со мной, — пояснила балерина.

— Найн! Один билет — один персон! — возразил контролер и по-военному выпятил грудь, загородив проход. Немец явно служил в охране посольства и четко выполнял инструкции.

Воланская отчаянно помахала кому-то за спиной охранника.

— Господин Хартман!

Подошел иностранец в элегантном костюме с белым платком в нагрудном кармашке. Цепкий взгляд из-под фирменных очков изучил Сосновского. Иностранец представился:

— Андреас Хартман — атташе по культуре посольства ФРГ. — И потребовал: — Ваше имя, должность, место работы.

Воланская уже прошла через заветную дверь. Борису Абрамовичу очень хотелось оказаться рядом с известной женщиной среди особенных. Он перечислил должность, ученое звание, институт и даже монографию, умолчав, что книга написана в соавторстве. Атташе по культуре оценил горячее желание и просительный тон доктора наук, сделал пометку в блокноте и пропустил Бориса Абрамовича.

В полночь в Концертном зале имени Чайковского собрались около ста человек. Среди них было много знаменитостей. Сосновский уже не удивлялся, замечая известных писателей, поэтов, художников, режиссеров, композиторов и даже чемпиона мира по шахматам. Между собой гости не разговаривали, сидели в креслах и настраивались на предстоящий концерт. В зале царил полумрак, на сцене никого не было.

Балерина усадила Сосновского рядом с собой и шепнула:

— Выкиньте хлам из головы. Откройте душу, внимайте музыке и вожделейте вдохновение.

У Бориса Абрамовича вертелись вопросы, но, глядя на молчаливую публику, он догадался, что слова здесь неуместны, а вскоре понял, что и посторонние звуки запрещены.

Вместо привычных аплодисментов публика встретила вышедшего на сцену исполнителя мертвой тишиной. Вид у музыканта был интригующий. Высокий сутулый мужчина в плиссированной черной мантии с капюшоном, накинутым на голову, в обуви на мягкой подошве скользил по сцене бесшумно. Он шел опустив голову, его лицо невозможно было разглядеть.

«Колдун», — подумал Сосновский. И вздрогнул, когда музыкант неожиданно остановился и что-то извлек из-под мантии.

ORT. Прицельный выстрел из автоматического оружия многое изменил бы в этой истории. А может, и в истории самой большой в мире страны.

Глава 3

Появившийся на сцене музыкант оказался органистом. В его руках угадывалась нотная тетрадь с пожелтевшими листами. Он расположился на скамье за органной кафедрой спиной к залу и раскрыл ноты. Зрители замерли в благоговейном ожидании. Когда тишина будто загустела и приобрела осязаемую тяжесть, пальцы органиста коснулись клавиш.

Невидимые тяги в недрах орга́на открыли клапаны в основаниях труб, бесшумный электромотор подал воздух через систему деревяных коробов. Распределенные потоки под давлением проникли в органные трубы. Трубы ожили и зазвучали. Сложнейший клавишно-духовой инструмент подчинился легким движениям музыканта.

Органист Санат Шуман специально прилетал из Германии на такие выступления. Его ангажировало немецкое посольство, как знающего русский язык. Поэтому в Германии его считали русским музыкантом, а в Москве немецким. Первый раз проходя паспортный контроль в московском аэропорту Шереметьево-2 Санат волновался: а вдруг он в розыске на родине. Но обошлось. Паспорт гражданина ФРГ и немецкая фамилия вызывали почтение, как и дойчмарки, которыми расплачивался Шуман.

В Концертном зале имени Чайковского он выступал не впервые и изучил возможности самого большого Московского орга́на. Сегодня он исполнял легкую волнующую токкату. По-итальянски токката — прикосновение — виртуозная музыкальная композиция, выдержанная в быстром размеренном ритме. Несмотря на кажущуюся простоту, она требовала сосредоточенности и мастерства исполнителя. Пальцы Шумана летали по всем четырем мануалам, клавиатурам органа, а ноги метались влево-вправо и давили педальные клавиши с самыми низкими звуками.

Перед выступлением в недрах орга́на поколдовал настройщик. Разумеется, не простой, а Королевский. Шуман оценил его работу. Все регистры, наборы труб с одинаковым тембром, настроены не по классике, а секретным способом для особого выступления. И налицо результат. Точнее, на слух!

С первых минут давящая тишина ожидания рассыпалась, в концертном зале дохнуло свежестью, словно после изнуряющей жары пошел благодатный дождь. Подавленное настроение слушателей улетучилось, в их душах пробуждалось волнующее желание чего-то нового, смелого, необычного. Тридцать минут погружения в волшебную музыку — и ростки новых идей воплотятся у каждого в яркий цветок вдохновения. Настоящего Вдохновения с большой буквы!

Санат Шуман не первый раз исполнял эту мелодию и был посвящен в тайну ее происхождения. Обычная на первый взгляд музыкальная пьеса была написана в эпоху Барокко композитором Бахом. Не тем всемирно известным Иоганном Себастьяном Бахом, а его предком Иоганном Кристофом Бахом, двоюродным дядюшкой знаменитого композитора.

В меру образованный и просвещенный дядя Кристоф работал чиновником в городской администрации, а на орга́не играл в дни душевной смуты или физической болезни. Музыка возвращала ему спокойствие, а порой исцеляла. В период выздоровления он сочинял собственную музыку, уверенный, что его эйфория через звуки передастся слушателям. Кристофа Баха ждало жестокое разочарование. Зрители откровенно скучали на его выступлениях, переговаривались о своем и уходили, не дожидаясь финала.

Раздосадованный композитор мстил неблагодарным слушателям, сочиняя музыку в минуты душевного надлома. Пальцы ударяли по клавишам, ноги давили на плашки, а в голове стучало. «Вот вам! Вот вам! Получите!» Чиновник-музыкант мысленно втаптывал невеж в грязь, а сам возвышался. Он рос не только в своих фантазиях, но и по служебной лестнице.

Таким образом Иоганн Кристоф Бах написал десять пьес в разных жанрах. Представить их публике не решился, играл для себя. Композитор-неудачник скончался на рубеже 18-го века. Его рукописные нотные тетради истлели бы в семейном сундуке, если бы не случай.

В 1703 году восемнадцатилетний Иоганн Себастьян Бах стал органистом церкви святого Бонифация в провинциальном немецком городе Арнштадте. Юному Баху хотелось сочинять собственную музыку, и он пытался. Получалось не очень. Однажды Себастьян Бах, пребывая в депрессии, разорвал очередное невыразительное произведение и бросил в камин. Вспыхнувшего огня юноше показалось мало. Он метался по дому, выгребал нотные записи и швырял бумаги в топку. Пока не натолкнулся на чужой почерк. Неизвестная токката для орга́на его заинтересовала, но исполнить ее мгновенно музыкант не мог.

Себастьян Бах аккомпанировал для общества во время церковной службы, а для себя у него был доступ к орга́ну в ночное время. Однако, чтобы огромный инструмент зазвучал, требовалось еще два человека для нагнетания воздуха в сотни труб с помощью ручных мехов. Обычно этим занимались братья Ганс и Герман Фоглер. Они жили рядом с церковью, а их отец Георг Фоглер, славившийся пышными усами, перед важными праздниками настраивал звучание органных труб.

Взбудораженный Бах в черной накидке с капюшоном от дождя явился в дом Фоглеров с уговорами около полуночи.

— Чем заплатишь? — спросил Герман, опустив ироничный взгляд на обычно пустой коше́ль Баха.

— Бери всё! — ответил музыкант, отстегивая коше́ль от пояса.

Герман нацепил кошелек себе и только в церкви обнаружил, что в мешочке не монеты, а сушеный миндаль. «Ах так! Я тоже пошучу!» — разозлился Герман на настырного музыканта. Жуя миндаль, он инструментами отца расстроил звучание самых мощных труб.

Себастьян Бах, даже не сняв капюшон, стал исполнять токкату двоюродного дядюшки. Звуки орга́на услышал Георг Фоглер, искавший сыновей, и нахмурил кустистые брови. Трубы по мнению настройщика звучали неправильно!

Георг Фоглер решительно зашел в собор, прошел до средины зала, но неожиданно остановился и опустился на скамью. Новое звучание его очаровало. Он прослушал неизвестную токкату до конца и подкрутил пышные усы вверх, почувствовав прилив вдохновения. Подобное вдохновение испытал и Иоганн Себастьян Бах. В последующие недели взлет творческого энтузиазма позволил начинающему композитору написать несколько хороших произведений.

Георг Фоглер тем временем изучил, что сотворил с трубами проказник Герман за оплату миндалем. Он записал хулиганские действия сына и восстановил классическую настройку.

Когда вдохновение Баха сошло на нет, Фоглер предложил повторить эксперимент с неправильным звучанием. С первого раза не получилось, что-то ускользало от слуха опытного настройщика. У него на поясе болтался кошель с монетами, а Герман ел миндаль. Георг Фоглер припомнил утверждение лекаря, что миндаль улучшает слух. И заменил содержимое кошеля. Во время настройки он жевал миндаль и почувствовал уверенность. Прежний случайный набор действий он дополнил продуманными манипуляциями и преобразовал необычную настройку в систему.

Важный эксперимент назначили на полночь. Теперь на орга́не играл Фоглер. Помня черную фигуру исполнителя в ту памятную ночь, он облачился в мантию с капюшоном. Бах жадно слушал. Начинающий композитор был одержим желанием творить. После системной настройки музыкального инструмента прежняя токката дала еще больший эффект вдохновения.

Пока Себастьян Бах упивался творчеством, Георг Фоглер собрал все нотные записи его покойного дядюшки. В распоряжении настройщика оказалось десять рукописных нотных тетрадей разной толщины. Чем толще, тем больше нот и дольше звучание пьесы. Фоглер предпочитал системный подход и сгруппировал музыкальные произведения по продолжительности. Получились четыре стопки нот. В первую попали самые тонкие тетради: два вальса и две токкаты, рассчитанные на полчаса исполнения. Среди них та самая токката с волшебным эффектом.

Георг Фоглер проверил неправильную настройку орга́на на трех других произведениях из первой стопки. Полуночным слушателем снова был Бах. Эффект вдохновения повторился. После каждого прослушивания Иоганн Себастьян Бах упивался творчеством. Через пару месяцев творческий порыв угасал и требовалась новая порция живительной музыки. Нетерпеливый Бах сам играл для себя дядюшкины пьесы, но без настройки Фоглера вдохновение не приходило.

Шесть оставшихся нотных тетрадей Георг Фоглер распределил в три других стопки. Во вторую стопку попали три сонаты на час исполнения каждая. В третью — два долгих марша по полтора часа. В четвертую — единственная фуга, мощное произведение на целых два часа непрерывного исполнения. Педантичный Фоглер определил, что произведения каждой последующей группы звучат в два, в три и в четыре раза дольше первой части. Это случайность или закономерность? Музыкальный размер и высота тона тоже делятся на четверти. Настройщик продолжил исследование.

Тайное предназначение трех сонат Георг Фоглер раскрыл в тот же год. Для них потребовались небольшие изменения неправильной настройки орга́на.

Оказалось, что произведения из второй стопки усиливали эффект вдохновения и дополняли творческий порыв жадным стремлением к совершенству. Музыка укрепляла силу духа творца, наделяя волей к достижению цели. Ведь создать произведение искусства недостаточно, нужно суметь его продвинуть, распространить, продать, чтобы стать известным и востребованным мастером, а в итоге прославиться.

Первую ступень музыкального воздействия Георг Фоглер назвал Вдохновение. Вторую — Воля. Inspiratio и Voluntas по-латыни.

Музыкальных сеансов Вдохновения и Воли оказалось достаточно для Иоганна Себастьяна Баха. Он стал известным композитором и покинул провинциальный город. Георг Фоглер продолжил эксперименты с тремя оставшимися сочинениями дядюшки Кристофа. Раскрыть секреты третьей и четвертой стопки нот с двумя маршами и одной фугой настройщику удалось спустя несколько лет.

С тех пор секреты настройки орга́на для десяти произведений недооцененного и позабытого композитора Кристофа Баха семья Фоглера передавала сыновьям из поколения в поколение. И сегодня один из братьев Фоглер по имени Генрих тоже прилетел в Москву и настроил орга́н концертного зала перед исполнением токкаты.

Санат Шуман знал, что в конце выступления московская публика получит психоделический эффект, который стимулирует их творчество на два-три месяца. А дальше эффект вдохновения породит эффект привыкания, потребуется новая порция музыки, как пристрастившемуся наркоману новая доза.

Заключительными аккордами токката накрыла слушателей музыкальным одеялом, как заботливая мама уснувшего малыша. Органный трубы стихли, но в головах собравшихся еще звучала музыка и будила заснувшее воображение. Музыка открывала дверь во что-то новое и звала за собой.

Органист покинул сцену в полной тишине, как и пришел. Ни браво, ни аплодисментов не последовало. Зрители не заметили его исчезновения. Каждый грезил в собственном волшебном мире.

В гримерной музыкант снял мантию, переобулся и покинул концертный зал. Он стал похож на иностранного туриста залюбовавшегося ночной Москвой. По улице Горького Шуман прошел к гостинице «Интурист». Там получил ключ на стойке администратора и поднялся в свой номер.

В это время Генрих Фоглер быстро расстраивал органные трубы. Музыкальный сеанс закончился, и он уничтожал семейные секреты, топил их в хаосе будущих звуков. Тайна «неправильной» настройки должна оставаться тайной. Сильные руки Королевского настройщика действовали грубо. Еще грубее и жестче они будут в номере «Интуриста», где его ждет податливое тело продажной женщины. Пышные усы Фоглера растянулись в предвкушении наслаждения. Он тоже получил заряд вдохновения и реализует свои фантазии для получения запретного удовольствия.

ORT. Сушеный миндаль, черная мантия, полночь — странный ритуал. Впрочем, ритуалы в любой религии не требуют логического объяснения, потому что имеют сакральное значение. Ритуальные действия подчеркивают связь с необъяснимым и потусторонним.

Глава 4

Борис Сосновский после органного концерта вышел в фойе в необычном возбуждении. К серьезной музыке он был равнодушен. Когда-то даже задремал на опере, хотя там помимо музыки можно было лицезреть вычурные костюмы артистов, вникать в их притворные страсти или пялиться на пышную грудь солистки. А здесь только музыка в полумраке притихшего зала. Вместо симфонического оркестра всего один музыкальный инструмент, но какой! Тысячи труб — от малых, укрытых от глаз в акустической камере, до огромных от пола до потолка. Звуковые волны то обрушиваются на тебя и придавливают, то обволакивают и проникают внутрь, трогают за сердце, волнуют разум, дарят ощущение легкости и даже полета.

Он не заметил, как пролетело время. Сколько сейчас? Час ночи. А спать не хочется. Такое ощущение, что наступает рассвет чего-то нового и важного в его жизни.

В мраморном фойе среди колонн на круглых барных столиках искрились бокалы с немецким игристым. Борис Абрамович сопроводил Майю Воланскую к одному из столиков.

— Концерт-вдохновение! — вещала балерина. — Вы что-нибудь почувствовали?

Сосновский еще не собрал гамму впечатлений в единое целое и промолчал. Серьезная музыка, как наука, требует серьезного отношения и только тогда дает серьезный эффект, понял доктор наук.

Прославленная балерина взяла бокал и подмигнула спутнику:

— До концерта ни-ни! Чары музыки не подействуют. А сейчас можно и нужно!

Она пригубила бокал, Борис Абрамович последовал ее примеру. Воланская кивала налево-направо знакомым, излучала уверенность и всех приглашала на балет.

— Через две недели я танцую «Даму с собачкой». Приходите.

— Спасибо, но не получится. Уезжаю в Дом творчества в Юрмалу. Погружаюсь в новую книгу. Сейчас или никогда, — отвечал известный писатель.

Чернявый шахматист с горящими глазами, казалось, разыгрывал в уме новую партию:

— У меня турнир в Амстердаме. Столько идей. Надо проверить…

Художник Уханов взирал на мир сквозь струйки пузырьков в бокале:

— Теперь точно закончу грандиозное полотно «Великая Россия». Там будут все! И балерина. Приходите позировать, Майя.

— Ну уж нет. Видела я вашу задумку. На картине только мертвые знаменитости, а я еще поживу.

Слушатели необычного концерта и не думали разъезжаться. Они оживленно переговаривались, делились планами, обсуждали новые идеи. Между столиками бойко сновал Андреас Хартман. Атташе по культуре угощал гостей импортными сигаретами, интересовался их планами, давал советы и вел себя как наставник. Ему почтительно кланялись, благодарили, заглядывали в глаза.

Хартман сделал комплимент балерине:

— Без вас, Майя, Большой театр был бы средним. — Получил ответную улыбку примы и обратился к Сосновскому на немецком: — Anfangen ist leicht, Beharren eine Kunst.

Борис Абрамович смутился. Воланская поспешила помочь:

— Господин Хартман обожает немецкие пословицы. «Начинать легко, настойчивость — это искусство». Кажется так?

— Браво! Вы совершенны во всем. — Хартман улыбнулся балерине и перевел внимательный взгляд на Сосновского. — Немецкая музыка, немецкий исполнитель, немецкий порядок. Германия производит только лучшее. Вы согласны, господин Сосновский? Я не только про автомобили.

Борис Абрамович закивал:

— Западная Германия, Запад вообще, у вас столько всего… Не поспоришь!

Искренняя реакция немцу понравилась. Он чокнулся с новым гостем и протянул свою визитку.

— До новых встреч, господин Сосновский.

Польщенный Борис Абрамович закивал еще интенсивнее, но дипломат уже спешил к следующему гостю.

После затянувшегося ночного фуршета Сосновский отвез Воланскую домой. Когда свернули с улицы Горького в переулок, похожий на тот, где они столкнулись, балерина вспомнила о «вольво».

— Совсем забыла — моя машина! Надо что-то делать.

Борис Абрамович мгновенно сопоставил выгоду с затратами и решил не упускать редкую возможность. Знакомство с прославленной балериной — верный путь в круг московской элиты.

— Не беспокойтесь, Майя. Я починю «вольво» и верну вам в лучшем виде.

— И сколько будет стоить…

— Дружба бесценна, — галантно заявил кавалер. — Дайте ключи.

Воланская мило улыбнулась, роняя ключи на брелке в ладонь Сосновского.

— Ваше вдохновение мне выгодно.

Балерина зашла в подъезд. Логичный ум ученого зацепила строгая последовательность: вдохновение — выгода! Тайный концерт-вдохновение наполнил его эмоциональной энергией. На что ее употребить? Научные изыскания?

Борис Абрамович подбросил ключи от «вольво» и сжал их в ладони. К черту науку! Жизнь меняется, вокруг столько новых возможностей. Он видел на концерте успешных людей, у многих западные автомобили, а если отечественная «волга», то черная и с персональным водителем. Это творческая элита страны. У них положение, связи, возможности, а главное деньги!

— Я войду в их круг, — убедил себя Сосновский. И сразу поправил: — Я превзойду их!

Он проехал по улице Горького мимо гостиницы «Интурист». У порога отеля дежурила длинная иномарка, в уютных номерах спали обладатели заветной и недоступной валюты. Раньше доктор наук гордился своей должностью, квартирой, новой «волгой», а сейчас ему стало обидно. И должность невысокая, и квартира не в центре. Даже цвет у его машины ни черный, ни белый, а никакой — серый.

ORT. Как там в пословице? Настойчивость — это искусство. Неточный перевод. Настойчивость — это упорство. Упорство — это проявление воли. А воля — это сила духа! Только мальчики и спортсмены меряются физической силой, взрослые побеждают силой духа.

Глава 5

Утром Санат Шуман собрал чемодан, спустился в вестибюль гостиницы «Интурист» и сдал ключ от номера. Под козырьком главного входа за рулем черного «мерседеса» с посольскими номерами органиста и настройщика ждал атташе по культуре немецкого посольства.

— Где Фоглер? — насторожился Хартман.

— Генрих задерживается, — не поднимая глаз ответил Санат и сел рядом с водителем.

— Опять?! — вскипел дипломат. — Ох, доиграется!

Оба были в курсе, что Генрих всегда снимает в Москве проституток, но только Санат знал в деталях, как жестоко он с ними обращается. Для тонкого слуха Шумана не было секретом, что происходит в соседнем номере. На этот раз Фоглер не только придушил связанную женщину с кляпом во рту, но вошел в раж и зверски избил ее.

— Генрих заплатил триста марок. Девушка обещала молчать, — сообщил Санат.

Появился заспанный Фоглер, бросил чемодан в багажник, плюхнулся на заднее сиденье. В салоне пахнуло перегаром. Хартман с каменным лицом упрекнул настройщика:

— Генрих, держи себя в руках. Ты находишься в коммунистической стране.

— Она шлюха! Я заплатил.

— Ты здесь с другой целью. Второстепенное не должно вредить главному!

— Никто из братьев к коммунистам не поедет. А я устал, — отмахнулся Фоглер, откинулся на подголовник и задремал.

Посольский «мерседес» направился в аэропорт. Автомобиль блестел хромом, атташе по культуре от носков до очков был одет в фирменные вещи западного производства. Роскошный автомобиль и броский внешний вид немецкого представителя демонстрировали его принадлежность к развитой стране.

В Германии Хартман одевался проще. Санат Шуман, тогда еще Шаманов, познакомился с Андреасом в Бонне в спецотделе министерства культуры. Бесправный музыкант согласился стать органистом и работать на Хартмана ради семьи и малолетнего сына. Семья беженцев из Советского Союза получила новую фамилию и законный статус в Германии, Хартман — талантливого и послушного музыканта, а маленький Марк Шуман — перспективу на светлое будущее.

«Мерседес» проехал мимо Концертного зала имени Чайковского, где ночью Шуман играл на органе для московской элиты. Он догадывался, что будет происходить там сегодня.

Главный органист концертного зала Гарри Гомберг придет на репетицию. Уже первая страница партитуры озадачит музыканта — любимый инструмент совершенно расстроен. Что случилось? Ночью был дождь, упало давление, сложный инструмент отреагировал на погоду? Скорее какой-то бездарь во время ночного фуршета осмелился тронуть клавиатуру. Медведь, а не музыкант! Так решит Гомберг. Срочно вызовет мастера-настройщика, тот приведет инструмент в норму. Орга́н зазвучит, как обычно. Секрет Королевских настройщиков останется в тайне.

Каждый раз, покидая Москву, Санат Шуман задавался вопросом, который наконец решился озвучить:

— Герр Хартман, вы мне не доверяете?

— Откуда такие мысли?

— Я летаю в Москву второй год. Исполняю первую ступень Пирамиды, иногда вторую. А третью и четвертую играет кто-то другой?

— Маэстро Шуман, мы вам доверили самое важное — подготовку к выборам могущественного канцлера Европы. В Москве наоборот. Нам не надо, чтобы власть в Советском Союзе становилась сильнее и монолитнее.

Санат бросил взгляд на озабоченных москвичей, выходящих из метро и спешащих на работу.

— А простые люди? Вы знаете, что им надо?

— Деньги и наше покровительство! — уверенно ответил немец. — Все эти людишки гордятся показной дружбой с Западом. Мы похлопываем их по плечу, дарим сувениры и дергаем за ниточки. Все довольны!

— Но их развитие будет ограничено.

— Krummes Holz gibt auch gerades Feuer! — резко ответил Хартман.

Шуман с минуту обдумывал смысл немецкой пословицы: «Из кривых бревен получается прямой огонь». Расчетливые немцы ничего не делают просто так. Он покосился на Хартмана и спросил:

— Западу нужен в Москве огонь?

— Пламя! — поправил Хартман.

Санат умолк. Роскошному «мерседесу» уступали дорогу советские автомобили. Хартман обогнал череду одинаковых «жигулей» и указал на однотипные многоэтажки:

— Что отличает высокоразвитое общество от недоразвитого?

— Технические достижения, — предположил Санат.

— Тогда бы японцы сейчас владели миром.

Шуман не знал, что ответить. Довольный собой атташе по культуре уверенно отчеканил:

— Культурные достижения, главное из которых великая музыка — вот ключ к успеху нации! — И пояснил: — Технические достижения можно купить. Так поступают арабские шейхи, но их влияние в мире ничтожно. Где их композиторы? Не было и нет. А вспомните наших. Бах, Бетховен, Вагнер, Брамс, Гендель, Шуман, Шуберт! Тот же Мендельсон звучит на всех свадьбах в этой жалкой стране.

— У русских тоже были великие композиторы. Чайковский… — Начал перечислять Санат, но Хартман его перебил.

— Были! Тогда и Россия была великой. Поэтому наши страны и столкнулись в двух мировых войнах.

— Германия проиграла, — напомнил Шуман.

— Поэтому сейчас мы не спешим в пекло. Мы добьемся победы с помощью музыки!

— Западной рок-музыки, на которую подсела советская молодежь?

— Им нравится всё западное — и это отлично! Но я про другую музыку. Вы с ней более чем знакомы.

— С помощью моих выступлений? — усомнился Санат.

— Именно! Музыка живет во время исполнения вживую, а не в записи. А лучший музыкальный инструмент — это орга́н! Вспомните историю. Развитие орга́нов в Западной Европе способствовало эпохе Возрождения. А может ее и породило. Наши орга́ны становились лучше и мощнее — мощнее становилась Западная Европа.

— Сейчас самая мощная держава США.

— Ничего удивительного, — согласился Хартман. — Самые большие в мире орга́ны сейчас в Америке, а появились они там в двадцатом веке. В 1902 году великолепный орга́н построили в Йельском университете. Он до сих пор один из самых больших и лучших в мире. Вам это ни о чем не говорит?

Шуман напряг память:

— Йельский университет — кузница кадров американских политиков и президентов?

— Теперь уже не только американских.

— Третья и четвертая ступень Пирамиды, — догадался Шуман.

— Именно в Вулси-Холле Йеля их исполняют чаще всего! — подтвердил Хартман. — Оригиналы нот вершины Пирамиды теперь хранятся там.

Услышанное позволило Шуману по-новому осмыслить историю семьи Королевских настройщиков, которую ему вкратце поведал Генрих Фоглер. Туманные намеки превратились в четкую картину.

На рубеже восемнадцатого века Георг Фоглер раскрыл секреты первой и второй стопки нот безвестного дядюшки знаменитого Баха. И назвал их Вдохновение и Воля. Музыкальная энергия Вдохновения и Воли позволили Иоганну Себастьяну Баху стать великим композитором. В третьей стопке нот оставались два марша, а в четвертой единственная фуга.

Георг Фоглер экспериментировал с настройкой органных труб для этих произведений и проверял эффект на своих сыновьях. Результат не просматривался. Познать секрет помог случай — знакомство с местным герцогом Иоганном Эрнстом. Оказалось, что марши и фуга при особой настройке воздействуют не на всех, а лишь на мотивированных слушателей, жаждущих влияния и власти.

Началось с того, что герцог Эрнст прослушал сонату из второй стопки и на волне воодушевления добился успеха в личных делах. Когда он прослушал другую сонату, то потеснил соседнего герцога в многолетней земельной тяжбе. Тогда Фоглер исполнил для герцога марш из третьей стопки. Спустя месяц — второй марш. И вскоре настройщик узнал, что провинциальный герцог отнюдь не знатного рода приобрел влияние в столице.

Так третья стопка получила название — Влияние.

Через год сообразительный герцог пригласил Фоглера в Берлин для исполнения чудодейственного марша на самом большом орга́не страны. Фоглер отважился исполнить неприступную до сей поры фугу. Он догадался, что для сложной полифонической фуги надо «неправильно» настраивать тембр не только низких и средних труб, но и тонких труб для высоких нот.

Вместе с герцогом Эрнстом фугу прослушал влиятельный вельможа. Через месяц вельможа стал королем Пруссии Фридрихом I. Первым королем в истории Пруссии. Он получил абсолютную власть!

В день коронации Георг Фоглер рассматривал свое сокровище из десяти нотных папок. Он разложил в ряд четыре папки первой группы. Они уже имели свое название — Вдохновение. На них он водрузил три папки второй группы — Воля. Выше две папки с нотами маршей — Влияние. Осталась единственная папка с нотами фуги. Взлет Фридриха на трон подсказал название — Власть! Фоглер шлепнул папку поверх остальных — получилась пирамида.

На Фоглера снизошло прозрение, он открыл Пирамиду ВВВВ. В основании Вдохновение, над ней Воля, выше Влияние, а на вершине Власть. Или по-латыни Pyramis IVAI: Inspiratio — Voluntas — Auctoritas — Imperium. Вдохновение пробуждают две токкаты и два вальса. Волю — три сонаты. Влияние — два марша. Власть — единственная фуга. Для каждой ступени Пирамиды нужна своя особая настройка регистров.

Со временем название чудодейственного открытия сократилось до краткого и точного: Pyramis Imperium — Пирамида Власти!

Секреты настройки предусмотрительный Георг Фоглер завещал хранить строго внутри семьи. «Не нужно рваться к власти. Надо быть тем, без кого власть не может обойтись», — внушал он своим сыновьям. А те своим. И так из поколения в поколение. Власть сияла и сгорала, ниспровергалась и сменялась, а Королевские настройщики всегда были при деле, всегда в достатке, хотя оставались в тени.

Два века старинные ноты хранились в семье Фоглеров. С годами оригиналы стали беречь. Королевские настройщики создавали рукописные копии нот и вручали их перед выступление органистам со своими пометками, ведь у каждого органа свой голос и характер. Эксперименты с книгопечатными и фотографическими копиями показали, что технические подделки не дают должного эффекта. Только нотная запись из-под руки настройщика сохраняла мистическую силу. И лишь в особых случаях для сверхординарного эффекта использовались старинные оригиналы нот.

Произведения первой ступени — Вдохновение — Санат Шуман исполнял чаще остальных. Вторую ступень — Волю — тоже не редко, и даже здесь в Москве. Третью — Влияние — он исполнял только в Германии. Четвертая ступень — Власть — особый случай. Пока это случилось единственный раз — для будущего канцлера Гельмута Коля.

Тогда Санат держал оригиналы нот, созданные Кристофом Бахом. А теперь, по словам Хартмана, самая ценная тетрадь с нотами для вершины Пирамиды перекочевала из Европы в Америку.

В аэропорту Шереметьево-2 Санат Шуман зарегистрировался на рейс и позвонил жене.

— Лия, в Москве безопасно. Меня никто не узнает, в следующий раз возьму с собой Марка.

— Сын очень просится в Москву, — подтвердила жена.

— Наши корни здесь, его тоже. Мы должны показать Марку Россию.

Жена и муж быстро пришли к согласию, как и во всем, что касалось сына. Они вместе решили, что в семье музыкантов должен вырасти новый музыкант. Помимо уроков музыки Санат с малых лет брал сына на тайные концерты для элиты. Надеялся, что магическое воздействие орга́на положительно повлияет на развитие Марка.

Однако в последнее время сын спрашивал не о музыке, а о братьях Фоглер, о которых спрашивать не полагалось. Щепетильный Андреас Хартман не поощрял близких знакомств и только на рейсах в Москву вынужденно сводил органиста и настройщика вместе. В отеле они не пересекались. Шумана не покидало ощущение, что культурная акция в Москве походит на тайную операцию секретной службы. После сегодняшнего разговора с Хартманом это ощущение лишь усилилось.

ORT. Pyramis IVAI — Пирамида Власти. Жутко интересно! Или просто жутко.

Глава 6. Февраль 1989. Москва

Семилетний Марк Шуман несколько раз приезжал в Москву вместе с отцом, но впервые это случилось зимой. Морозным вечером папа и сын шли по заснеженной улице к Концертному залу имени Чайковского. Впереди блеснула накатанная ледяная дорожка. Мальчик разбежался, оттолкнулся, с задорным визгом скользнул по льду, но не удержал равновесия и шлепнулся руками в сугроб. На детском лице сияла радостная улыбка.

Марк попытался слепить снежок. Снег сжимался, скрипел, превращался в рыхлый комок и рассыпался, не долетев до папы. Оба смеялись. Марку нравился мороз и снег, папе — реакция сына на настоящую зиму. Мальчик жадно ловил новые звуки, шагал по утоптанному снегу, давил разбитые сосульки, забегал в отвалы на обочине и прислушивался к шагам прохожих. Сегодня Марк понял, почему в русских сказках пишут про трескучий мороз.

Они прошли мимо сверкающих окон кафе. Марк надвинул шапку на уши, расшатывающая психику рок-музыка карябала слух. Побыстрее бы услышать вдохновляющий голос орга́на.

А вот и Концертный зал. Марк поздоровался с охранником на немецком. Педантичный немец из охраны посольства молча кивнул старшему Шуману и сделал пометку в блокноте о времени прихода. Отец переоделся в гримерке и направился к органной кафедре. Зал был еще пуст. С каждым шагом Марка охватывало волнение, сейчас начнется процесс особой настройки — это так интересно!

Мальчик уже знал, что видимая часть органа, называемая фасадом, не передает и десятой доли его подлинного размера. За фасадом в специальной органной камере расположены тысячи труб различной формы и длины. Диапазон звучания орга́на безразмерен: от инфразвука до ультразвука, от фортиссимо — очень громко, до пианиссимо — очень тихо.

Марк пробрался в недра орга́на — помещение относительно большое, но очень тесное. На трех этажах располагались почти восемь тысяч труб: металлических и деревянных, открытых и закрытых, полых и с язычками. Размер самых больших труб был вчетверо выше мальчика, а диаметр таков, что он мог бы в них поместиться. В самые маленькие трубы он мог просунуть разве что пальчик. Марк прикасался к трубам и представлял, как они звучат на обычном концерте и как будут звучать сегодня.

А вот и настройщик — тот самый Генрих Фоглер, который чуть не проткнул ему горло в Пассау.

Марк навсегда запомнил инструмент настройщика, которым ему угрожали — штиммхорн! С одной стороны острый как пика, с другой — воронкообразный. Пятилетний Марк жутко боялся штиммхорна, не иначе им черти пытают грешников в аду. Но сейчас ему семь, он ходит в школу и хотел бы иметь такую штучку в портфеле для отпугивания задир. Надо будет попросить родителей о необычном подарке. Они поощряют его интерес к музыке, не откажут.

Марк хоть и боялся Генриха, но надеялся на удачу. Он изучил московский орга́н и знал, где спрятаться. Протиснулся, сжался — и всё, его не видно! И он не видит настройщика, но слышит, что и как тот меняет. Настройщик, жуя миндаль, методично обходил ряды труб от высоких регистров к низким и чуть искажал их тембр. Братья Фоглер держат в тайне свои секреты. Они не импровизируют, а действуют по системе, которую постепенно изучал любопытный Марк.

Настройка орга́на закончена. Фоглер бросил последний орешек в рот и покинул помещение. Выключил свет и запер дверь. Марк оказался в ловушке!

Но темнота мальчика не испугала. Он уже попадал в подобную западню. По тесному помещению можно двигаться на ощупь, а лучше услышать препятствие по отраженному звуку.

Касаясь ногтями труб, Марк выбрался из темноты и присел на ступень лестницы. Здесь он прослушает выступление отца. Так уже бывало. Во время выступления ножными педалями отец откроет створки, и свет концертного зала проникнет в камеру. Внутри орга́на другое звучание, неполноценное. Марк не получит того воздействия от музыки, о котором упоминал отец. Зато он сделал еще один шаг к постижению тайной системы семьи Фоглер.

После концерта Генрих Фоглер сразу же вернется сюда, чтобы расстроить инструмент и сохранить фамильные секреты. Тогда Марк и выскользнет из ловушки.

А пока Марк переключил слух на происходящее за декоративными решетками акустической камеры. Концертный зал заполняли слушатели. Их молчаливым кивком встречал Андреас Хартман.

И вот в звенящей тишине на сцену в длинной мантии вышел отец, похожий на волшебника. И началось волшебство! Зазвучал вальс — одна из четырех магических мелодий, которые отец исполняет на этом инструменте. Мелодии разные, но с одинаковым настроением, поэтому воздействуют одинаково. Марка порадовала пришедшая на ум фраза: настройщик настраивает настроение!

Через тридцать минут выступление закончилось. В зале тишина, слушатели одурманены музыкой. А Фоглер уже вернулся, чтобы расстроить орга́н. Величественный инструмент потеряет привычный голос. При следующем исполнении это обнаружится, и профессиональный мастер настроит инструмент правильно. Правильно, но не так, как Королевские настройщики.

Марк попытался пройти незамеченным за спиной Генриха. Но тот обернулся, схватил мальчишку и брызнул в лицо слюной:

— Опять ты, мелкий Шуман! Что здесь делаешь?

— Здесь интересно

— Подсматриваешь! — Генрих с силой выкрутил пацану ухо так, что тому пришлось подняться на цыпочки.

— Отпустите, — заныл Марк.

— Меня отец постоянно колотил, а тебя жалеет, болван.

Фоглер швырнул мальчишку на пол. Марк сжался, закрылся руками. Вид беспомощного ребенка успокоил настройщика. Без объяснения мастера и долгого обучения семейный секрет узнать невозможно. Тем более малолетке.

Для профилактики Генрих припугнул пацана штиммхорном:

— Еще раз застану — глаз выколю!

Марк выскочил из помещения, перевел дух. Глаз потерять жалко, но видеть — не главное. Главное — слышать работу настройщика. Он потрогал горящее ухо. Звенит от боли и хуже слышит. Ерунда, это пройдет! Пережитый страх лишь укрепил его интерес к заветной тайне.

Марк выглянул в концертный зал. Отец уже покинул сцену. Безмолвная публика постепенно отходила от благородного транса. Зрители поднимались из кресел с просветленными лицами, получив заряд душевной энергии и желания творить. Все чувствовали себя окрыленными. Кроме одного.

Вот этот плешивый невысокий дядя почти без шеи чем-то недоволен. Он получил свою порцию Вдохновения, но уже жаждет следующей. Деловитым шагом направился к господину Хартману. Улыбчивый атташе по культуре привычно обходил гостей, рассыпался в комплиментах, договаривался о деловых встречах.

Недовольный гость одернул немца и потребовал познакомить с исполнителем:

— Куда исчез музыкант? Где органист?

— Господин Сосновский, следующий концерт через три месяца. Вы получите приглашение.

— Три месяца — это бесконечность.

— Вам что-то не понравилось?

— Всё замечательно, но вдохновение схлынет через три недели. Мне мало! Мне надо чаще!

— Ordnung muss sein! — резко ответил Хартман и позвал балерину Воланскую. — Майя! Уймите вашего протеже.

Расплывшаяся в сладкой улыбке балерина дернула Сосновского за рукав, отвела в сторону и зашипела:

— Не позорьте меня, Борис Абрамович.

— Что он сказал?

— А вы не поняли? Порядок превыше всего!

— У немцев свои порядки, а у нас… — Сосновский клянчил, как капризный ребенок: — Я хочу такой концерт ежемесячно. Вы знаете органиста? Я сниму зал, заплачу!

— Музыкант кто-то из немцев, я его не знаю. Но есть наши органисты, не хуже.

— Кто лучший?

— Гарри Гомберг, конечно.

— Познакомьте меня с ним.

— А вы настырный, как такому откажешь. — Балерина загадочно улыбнулась.

Борис Абрамович любил женщин. Его привлекали молодые и ухоженные женщины. Прославленная балерина могла похвастаться только вторым качеством. Сосновский знал, что Воланскую выживают из Большого театра, а она не может жить без сцены. Чтобы оставаться с ней в друзьях, но не давать ложной надежды на большее, бизнесмен пообещал спонсировать постановку балета для опальной примы.

Марк поспешил в гримерку к отцу. Санат уже переоделся и протянул сыну варежки, снятые с батареи.

— Рукавицы высохли. Нам пора. И шапку как следует натяни! Простудишься, мама тебя в Москву не отпустит. И мне попадет.

Ночная улица встретила мальчика усилившимся морозом. Снег под ногами трещал еще звонче. Равномерный приятный хруст помогал Марку осмысливать и запоминать манипуляции настройщика, подслушанные сегодня. Управлять звуком — это страшно интересно!

ORT. Простудишься и умрешь — домой не приходи! Мамы порой говорят жуткие вещи. Мальчикам их не обязательно слушаться, но слышать надо.

Глава 7

Перед началом вечернего представления в Концертном зале имени Чайковского витал сдержанный гул. Робкие аплодисменты слились в единую волну, когда на сцене появился импозантный артист. В черном фраке с гордо поднятой головой и выступающим вперед носом он был похож на напыщенного королевского пингвина.

Приветственные аплодисменты стихли, заслуженный артист откинул полы фрака и сел за органную кафедру. Рядом с ним появился юноша в черной рубашке, готовый перелистывать ноты. Музыкант выждал мгновение, кивнул подбородком и пружинящими пальцами надавил на клавиши. Под сводами концертного зала затрепетали звуковые волны первых аккордов.

Сидевший в зале Борис Абрамович Сосновский прислушался к внутренним ощущениям. Он ожидал ответный трепет в душе, предвестник вдохновения, однако чувствовал себя неуютно. Он впервые был на органном концерте днем. Тот же концертный зал, тот же музыкальный инструмент, выступает лучший органист Москвы Гарри Гомберг, правда, музыка иная, и публике далеко до элиты. Люди пришли по обычным билетам, многие в первый раз, поэтому больше глазеют, чем слушают, а некоторые уже томятся в ожидании антракта.

Сосновский мысленно подгонял музыканта: заканчивай эту нудятину! Но ассистент органиста продолжал перелистывать страницы.

Борис Абрамович теперь во всем проявлял нетерпение. Ночные концерты для творческой элиты подстегивали его вдохновение. Вчерашний заносчивый ученый стал наглым дельцом. Новые товарно-денежные схемы приносили легкие деньги, он сменил «волгу» на «мерседес», приобрел дом в престижном районе Подмосковья, но хотелось большего. Вдохновляющих концертов раз в три месяца стало мало. Период вдохновения сжимался. Уже через месяц музыкальный допинг не действовал, бизнесмен терял хватку и совершал ошибки.

Ждать три месяца он не мог. Ухватился за спасительную идею и тайно записал на магнитофон чудодейственную токкату. Включал для себя дома, использовал лучшую аппаратуру, но вожделенный эффект не наступал. Напрашивался вывод: нужно живое исполнение на том же орга́не.

Юноша в черном перелистнул ноты и отошел. Гомберг доиграл последнюю страницу партитуры, и концерт закончился. Дежурные овации длились недолго. Органист раскланялся, получил букет от администрации и исчез за кулисами.

Сосновский нашел Гарри Гомберга в гримерке.

— Разрешите? Я от Майи Воланской.

— Ах, да! Майя звонила. Заходите. У вас какая-то просьба?

Оба оценили друг друга и признали ровней. Гомберг во фраке с бабочкой и зачесанной назад шевелюрой всем видом подчеркивал свой богемный вид. Сосновский имел все атрибуты успешного бизнесмена: золотой швейцарский хронометр, итальянские туфли и деловой костюм, пошитый на заказ.

Бизнесмен сразу перешел к делу и включил запись токкаты на портативном магнитофоне.

— Сможете исполнить эту вещь?

Гомберг прослушал пару минут и нажал на паузу.

— Ноты у вас есть?

— Только эта запись. — Борис Абрамович объяснил, что хочет ночной концерт в пустом зале для себя.

— Так это запись с ночной тусовки с выпивкой, — пренебрежительно отозвался музыкант. Он знал, что концертный зал иногда сдают в аренду для сомнительных развлечений.

— Сможете исполнить точно так? — настаивал гость.

Гомберг приосанился и изобразил возмущение:

— Я лучший органист страны! На моих выступлениях зал полон, не то что на вашем ночнике. Я исполняю классику, а не какой-то суррогат.

— Я заплачу. Хорошо заплачу, — вкрадчиво пообещал Сосновский.

На вопросительно вздернутую бровь музыканта бизнесмен написал на листке сумму. Гомберг счел нетерпение гостя слабостью и заворчал:

— Я могу, конечно, подобрать ноты, но я очень занят. Даже не знаю, найдется ли время. Время нынче так дорого.

Артист опустил взгляд на золотые часы гостя. Сосновский думал недолго. Он снял часы Rolex и сунул под нос органиста.

— Надеюсь, время найдется.

Гомберг взвесил в руке солидный хронометр, его брови одобрительно поползли вверх.

— Оставьте кассету. Я вам сообщу, когда буду готов.

Борис Абрамович сильно изменился за два года. Он не терпел ждать и научился понукать. Бизнесмен схватил музыканта за полы фрака, дернул на себя и угрожающе зашипел в лицо:

— У тебя два дня! Иначе я обвиню тебя в краже моих часов. Два дня!

Сосновский толкнул музыканта в кресло.

— Два дня, — эхом повторил испуганный органист и закивал: — Послезавтра в полночь я с ассистентом…

— Никаких ассистентов! Ты будешь один! — рявкнул Сосновский.

Гарри выпучил глаза. Бабочка сбилась на его голую шею, белая сорочка выскочила из-под ремня, холеный артист стал выглядеть карикатурно.

Сосновский поморщился:

— И вот еще. К черту фрак! Наденешь черную мантию до пят.

— Мантию? — округлил глаза Гомберг.

— С капюшоном!

— Где я ее возьму?

Ответом была хлопнувшую дверь. Бесцеремонный гость покинул гримерку.

Через два дня около полуночи Борис Абрамович Сосновский вошел в Концертный зал через дверь служебного входа. Его встретил Гарри Гомберг в мантии, позаимствованной у артиста оперетты. Просторная мантия сидела мешком на невысоком органисте и волочилась по полу.

— Ну и задачку вы мне дали, но я справился. Это было не просто, — слащаво затараторил Гомберг, но Сосновский приложил палец к губам, велев молчать, и прошел в зал.

В эту ночь в Концертном зале они были вдвоем: один исполнитель и один слушатель. Сосновский занял привычное кресло в центре зала, Гомберг на скамье за органной кафедрой.

Зазвучала музыка. Сосновский узнал мелодию. Та же токката, которую он слушал здесь впервые и которую потом записал на магнитофон. Он хорошо помнил свои необычные ощущения от тайных концертов и ждал подобный эффект сегодня. Время шло. Гомберг старался. Повторяющаяся лирическая мелодия завершилась мощным финалом. Звуковые волны еще некоторое время дышали в храме музыки, потом рассыпались прахом.

Борис Абрамович ждал ощущения сладкого транса и освежающего пробуждения, когда после концерта оказываешься другим человеком. Но ничего не происходило, волшебный эффект не наступал.

Гомберг развернулся, промокнул платком вспотевшие виски и вопросительно посмотрел на единственного зрителя. Сосновский удрученно покачал головой:

— Я ничего не чувствую.

— А что вы должны чувствовать?

— Душевный подъем. Вдохновение!

Заслуженный органист часто объяснял обывателям азы музыкального искусства, рассказывал про самый сложный музыкальный инструмент и посчитал, что придирчивому слушателю не хватает знаний. Он подошел к краю сцены и принялся объяснять:

— В переводе с древнегреческого, орга́н означает «орудие», «инструмент». И действительно это музыкальное орудие способно ранить вас в самое сердце и завладеть душой.

Сосновский раздраженно выкрикнул:

— Я должен владеть бездушным инструментом, а не он мной!

— Бездушный? — обиделся органист. — У орга́на есть сердце — это мотор, есть легкие — это мехи, его голос — трубы, а мозг — вот этот сложный исполнительский пульт! Как у каждого человека он индивидуальный.

— Мой мозг не получил заряда вдохновения.

— Потому что ваша вещица так себе, — поморщился Гомберг. — Я могу исполнить что-нибудь другое, из классики.

— Мне помогала именно эта токката! Вы записали не те ноты.

— Ноты те. Вот только регистры.

— Какие еще регистры?

Опытный музыкант вынужден был признаться:

— Я играю так же, но звучание немного иное, чем на вашей кассете.

— Почему?

— Регистры орга́на, как для художника краски. Они окрашивают звуки. Несколько органистов могут сыграть одну и ту же мелодию, но у каждого она будет звучать по-своему.

— Почему? — повторил вопрос Сосновский.

— Это зависит от регистровки. Исполнитель подбирает на свой вкус нужный регистр звучания, соединяет регистры в миксты и вносит эти записи в ноты. У меня не было оригинала нот.

— А если будет?

Гомберга напугал напор заказчика. Слишком требовательный, лучше не связываться. Он стал искать оправдания:

— Понимаете, всё еще сложнее. В зале меняется температура-влажность, чтобы добиться прежнего звучания необходимо подстраивать язычковые регистры. Это делают редко, поэтому каждое выступление индивидуально. Да и от настроения исполнителя многое зависит. Как в драматическом театре. Та же пьеса, те же актеры, но сегодня чуть лучше, завтра чуть хуже.

— Сегодня хуже, чем вчера, — пробормотал Сосновский и погрузился в раздумье.

Как бывший ученый он прекрасно знал, что неудачный эксперимент еще не приговор. Если цель не достигнута, нужно искать другой путь. Он попробовал ту же пьесу, на том же орга́не, но с другим исполнителем. Значит ошибка в исполнителе. Из этого следует, что немецкий органист владеет каким-то секретом. Недаром он скрывает свое лицо и мгновенно исчезает со сцены. Вот и новый путь к цели!

В голове ученого-бизнесмена стал созревать план, как выйти на немецкого органиста. Борис Абрамович встал и направился к выходу. Гомберг окликнул заказчика:

— Вы обещали заплатить!

— Деньги были, деньги будут, сейчас денег нет, — не оборачиваясь пробурчал Сосновский.

ORT. Деньги решают все бытовые проблемы. Но когда проблемы в голове, лучше иметь в кошельке сушеные орешки.

Глава 8. Май 1990. Москва

Сосредоточенный на тайном плане Сосновский предъявил немецкому охраннику открытку, полученную от Хартмана, и прошел в Концертный зал. На открытке, как и прежде, был изображен памятник Пушкину. И органный концерт предстоял хоть и особый, но уже привычный для Бориса Абрамовича. Он подозревал, что и Пушкин стал великим поэтом благодаря подобным концертам.

«Вдохновение — это умение приводить себя в рабочее состояние», — говорил поэт. Органный концерт распахивал дверь в состояние возбужденного вдохновения.

Чтобы получить заряд Вдохновения нужно было выполнить два непременных условия: гореть желанием и прослушать концерт от начала до конца. Вожделеть и внимать, как говорила Воланская. Психоделический транс после представления накрывал внимательного слушателя, будил воображение и давал толчок к творчеству.

Сегодня Сосновский нарушил оба условия. Им двигала иная цель. Он настроился перехватить таинственного немецкого музыканта, исчезавшего с последними звуками орга́на. Состояние прострации после концерта не позволило бы это сделать.

Борис Абрамович выбрал место с края амфитеатра поближе к выходу, незаметно вставил беруши и окинул взглядом собравшихся. В зале всё те же лица, однако зрителей стало меньше. Жизнь в стране неуклонно менялась, товарно-денежные отношения вытесняли творчество, люди искусства перестали считаться элитой. Шедевры, рожденные вдохновением, не приносили прежних почестей и наград. Самые пронырливые творцы эмигрировали. Неудачники запили и сломались. Остальные еще цеплялись за атрибуты прошлого, надеялись на новый успех, однако измотанный переходом к капитализму народ охладел к плодам их творчества.

На сцене появился органист, скрывавший фигуру и лицо под мантией. Зазвучала токката. Сосновский не столько слушал, сколько смотрел на часы. Он заметил, что некоторые зрители дремлют, чего ранее не бывало. Они пришли под хмельком и коротают время в ожидании фуршета.

За несколько минут до окончания концерта Сосновский покинул зал. Он подкараулил музыканта у гримерки. Дождался, когда тот вышел уже без мантии, запомнил его лицо. Вместе с органистом был мальчик младшего школьного возраста с умным не по годам взглядом.

Борис Абрамович ринулся к музыканту, намереваясь уговорить на индивидуальные концерты. Неожиданно дорогу бизнесмену перегородил Хартман:

— Господин Сосновский! — Немец скривил рот и процедил любимое: — Ordnung muss sein!

Бизнесмен ответил своей пословицей:

— Правила существуют, чтобы их нарушать.

Он решительно отодвинул дипломата и готов был догнать музыканта за пределами здания, но выход перегородил охранник. Его выражение лица — морда кирпичом — не предвещали ничего хорошего. Борис Абрамович проявил кротость, отступил и вежливо извинился перед атташе по культуре. Он предвидел нечто подобное и подготовил запасной вариант.

Через полчаса в машине ему докладывал личный водитель-телохранитель Андрей Воронин:

— Музыкант вместе с мальчиком прошли от Концертного зала к гостинице «Интурист». Между собой они говорили по-русски. Мальчик называл музыканта папой.

— Я заметил, что на немца музыкант не похож. В глазах что-то азиатское.

— По паспорту он гражданин ФРГ Санат Шуман. Мальчика зовут Марк. Они регулярно приезжают в Москву, номер в гостинице для них бронирует немецкое посольство.

Сосновский удивился обширной информации, полученной за короткое время:

— Андрей, ты подкупил администратора?

— Обойдется. — Воронин приподнял из нагрудного кармана гербовое удостоверение КГБ СССР. — Еще работает.

Сосновский удовлетворенно хмыкнул. Не зря он нанял бывшего офицера госбезопасности себе в охрану. Такой способен работать не только кулаком и пистолетом, но еще и включать голову.

— Утром наведаемся в гостиницу, — решил бизнесмен. — Хочу застать музыканта за завтраком.

— Шуманы освобождают номер в восемь утра, — предупредил Воронин. — Ресторан в восемь только открывается.

— Дождусь его в холле.

В полвосьмого утра Сосновский в ожидании Шумана нетерпеливо барабанил пальцами по широкому подлокотнику кресла гостиницы «Интурист». В восемь в холле появился Андреас Хартман. Бизнесмен вжался в кресло, но немецкий дипломат заметил знакомую плешивую голову. Он наградил Сосновского снисходительной улыбкой и отрицательно покачал головой — найн!

Из лифта вышел органист вместе с сыном. Мальчик сразу узнал Сосновского и стал катать чемодан на колесиках по каменному полу будто хотел шумом отгородиться от неприятного человека.

Хартман нервно взглянул на часы и спросил Шумана:

— Генрих опять за свое?

В присутствии сына Санат лишь кивнул, хотя на этот раз Фоглер отделал проститутку очень жестоко.

— Он допрыгается. Доберется на такси! — решил атташе по культуре.

Борис Абрамович беспомощно наблюдал, как Санат Шуман вместе с сыном садятся в посольский «мерседес» Хартмана и отъезжают от отеля.

В холл с улицы сунулся Воронин, вопросительно глядя на шефа. Раздосадованный Сосновский щелкнул пальцами и направился к стойке администратора, куда подошел и телохранитель. Красные корочки его удостоверения офицера КГБ сделали портье любезным.

— Как часто к вам приезжает Санат Шуман? — спросил Сосновский.

Седоволосый администратор внешне напоминал артиста, основное амплуа которого играть благородных дворян. Он чинно полистал журнал и поднял равнодушный взгляд.

— Шесть раз за последний год.

— Шесть? — взметнул бровь Сосновский. — Мне надо знать даты.

Виктор Мурашев, так звали администратора судя по нагрудному знаку, потупил взор:

— С этим вопросом обратитесь к директору.

Сосновский понял, что «кнут» госбезопасности уже не работает, пора переходить к «прянику».

— Голова седая, а до сих пор администратор. Виктор Мурашев, хочешь стать директором этой гостиницы? Мои друзья быстро делают карьеру.

Бизнесмен передал администратору свою визитку. Фамилия Сосновского постоянно мелькала в деловых новостях. Администратор с вежливым поклоном попросил подождать. Через несколько минут он протянул список с датами. Четыре даты визитов Шумана совпадали с концертами Вдохновение, на которых присутствовал Борис Абрамович. Но два раза нет. Что делал органист в Москве в это время?

Бизнесмен свел брови, забарабанил пальцами по стойке и потребовал:

— Вот тебе первое задание, будущий директор. Когда Шуман приедет в следующий раз, сразу же позвони мне.

Воронин для убедительности добавил:

— Это дело государственной важности.

Но Виктора Мурашева уже не требовалось уговаривать, он сам старался услужить. Черканул на листке дату и протянул Сосновскому:

— Номер для господина Шумана уже забронирован. Немцы очень педантичные.

Борис Абрамович посмотрел дату — через месяц. Для концерта Вдохновение слишком рано. С какой целью прибудет в Москву таинственный органист? Он это обязательно узнает!

Покидая отель, Сосновский не обратил внимание на заспанного постояльца, вышедшего с вещами из лифта. Гость швырнул на стойку ключ от номера и потребовал по-немецки такси.

— Такси у порога, господин Фоглер, — любезно ответил администратор.

«Мерседес» предпринимателя и такси настройщика отъехали одновременно, но в разные стороны.

ORT. Он думал, что видит главное, но пропустил тайное.

Глава 9. Июнь 1990. Москва

Обстановка в стране стремительно менялась. Центральная власть слабела и отходила в сторону, новоявленный дельцы делили госсобственность и зарабатывали шальные деньги, криминал поднимал голову и наезжал на предпринимателей. В такой обстановке надежды на милицию было мало, и бизнесмены усиливали личную охрану.

Когда через месяц Санат Шуман с сыном Марком прилетели в Москву, на Сосновского помимо опытного и рационального Андрея Воронина работали еще несколько бывших офицеров госбезопасности, среди которых выделялся молодой и решительный Алекс Зайцев. Между собой подчиненные сокращали имя шефа до инициалов — БАС. Сосновский однажды услышал прозвище и одобрительно усмехнулся. Звучит солидно и музыкально, почти как Бах. Пронырливые журналисты подхватили и растиражировали сокращенное имя. Оно прижилось и среди элиты. Сначала, как уничижительное, затем как уважительное.

Деятельный и энергичный Сосновский нуждался в постоянном музыкальном допинге. На кону стоял успех в крупном бизнесе, и он поручил слежку за немецким органистом сразу двум профессионалам.

После одиннадцати вечера Воронин доложил БАСу из телефона-автомата:

— Объект вместе с сыном поужинали в ресторане гостиницы, прогулялись в центре Москвы, и около десяти зашли в церковь.

— Какую еще церковь?

Воронин прочел по бумажке:

— Церковь евангельских христиан-баптистов в Малом Вузовском переулке.

— Где они сейчас?

— Там же. Хотя церковь для посещения на ночь закрыта.

Сосновский забарабанил пальцами по столу. В бытность ученого он постоянно решал неопределенные уравнения с несколькими неизвестными. Навыки пригодились и в реальной жизни.

— Церковь не православная. Там есть орга́н?

— Кажется, да.

— Что значит: кажется? — стал раздражаться Сосновский.

— Зайцев слышал звуки, похожие на орга́н. Словно кто-то репитировал.

— С этого и надо было начинать! Продолжайте наблюдение. Я скоро приеду! — рявкнул БАС.

Около полуночи Борис Абрамович приехал в Малый Вузовский переулок. Он уже выяснил главное про странную церковь в центре Москвы и церковный орга́н. Инструмент работы известного немецкого мастера Рёвера построен еще в 1898 году. Бурный век не потревожил старинный орга́н, он никогда не подвергался перестройкам и сохранил свой первозданный звуковой облик. По количеству регистров инструмент занимает третье место в Москве после орга́нов, установленных в Концертном зале имени Чайковского и Большом зале Консерватории.

Важная неизвестная в неопределенном уравнении найдена — это уникальный орган. Рядом с инструментом сейчас таинственный органист из Германии. Осталось выяснить его намерения.

С улицы баптистская церковь была похожа на старинный двухэтажный особняк — ни купола с крестом, ни колокольни. Сосновский велел остановить «мерседес» на противоположной стороне переулка. К нему в машину подсел Воронин.

— В церкви что-то намечается, — сообщил агент.

— Конкретнее!

— Приезжают люди, отдают в дверях что-то похожее на открытку, их пропускает молчаливый охранник.

Знакомый ритуал взволновал Сосновского.

— Как выглядит охранник? Высокий, морда кирпичом?

— Точно!

— Упертый фриц из посольства. А посетителей ты разглядел?

— Их немного. Художник с бакенбардами — Уханов! Еще был режиссер, ну этот с усами… — Воронин назвал нескольких известных личностей.

Бизнесмен стиснул зубы. Всё сходится — полночь, большой орга́н, за кафедрой маэстро Шуман, успешные люди собираются на тайный концерт. Они внутри, а он на улице. Неужели его прокатили?

В переулок въехала белая «вольво», припарковалась около церкви. Сосновский навсегда запомнил автомобиль, столкновение с которым круто изменило его жизнь. Три года назад он заплатил за ремонт «вольво» немалые деньги и до сих пор считает их самой удачной инвестицией.

Из машины вышла элегантная женщина. Она! Сразу вспомнились ее слова: элегантность — это красота, которая никогда не увядает. Сосновский бросился к балерине Воланской.

— Майя!

— Вы?!

Балерина узнала бизнесмена и замерла в растерянности. В этот момент она доставала из сумочки открытку, и Сосновский разглядел на ней памятник отнюдь не Пушкину, а Ломоносову. Почему? Новое неизвестное в нерешенном уравнении.

— Майя, зачем вы здесь? Что за церковь? Почему другая открытка?

Женские глаза холодно блеснули.

— Это другой концерт. Вторая ступень — Воля.

— Какая еще воля?

— Первая ступень — Вдохновение. Вторая — Воля. Чтобы добиться подлинного успеха одного вдохновения мало. Нужна еще воля!

Подсказка сработала. Неопределенное уравнение получило мгновенное решение. Лицо Сосновского озарила радость. Ну, конечно! Любой талант без воли и решимости обречен к забвению. Сколько бесхребетных гениев спились и закончили жизнь в нищете всеми забытыми. Только талант, обладающий волей, добивается благополучия, почитания и успеха. Как Ломоносов. Неизвестный юноша пришел в столицу из глуши, продемонстрировал вдохновение, проявил волю и добился славы.

Вдохновение — ключ к созиданию. Воля — ключ к победе. Победе над конкурентами, ведь таланты тоже конкурируют друг с другом. Хлебные места достаются не всем. Теперь понятно почему на закрытый концерт попадают лишь избранные. Горстка элиты.

Сосновский вцепился в руку балерины. Его глаза горели желанием.

— Я хочу на этот концерт. Мне очень надо. Продайте пропуск.

— Но этот как-то… — балерина замялась.

— Вы же открытку получили бесплатно. От Хартмана?

— Да.

— А я дам вам деньги. Деньги на постановку балета.

— Балет, — горько усмехнулась балерина.

На ее лице и шее прорезалась сетка морщин. Она вдруг стала выглядеть на свой возраст: уставшей и изможденной. Грустные глаза говорили, что лучшие годы, годы успеха и триумфа безвозвратно канули в прошлое.

Сосновский понял ее настроение.

— К черту балет! Что вам надо? Что нужно сейчас? Подумайте, Майя.

— У меня есть сбережения. Немалые, но в рублях. А я планирую уехать, у меня в Мюнхене квартира. — Глаза балерины забегали, она понизила голос: — Вот если вы поможете обменять рубли на валюту. Безопасно и по выгодному курсу…

Сосновский знал, что даже самым известным людям страны при поездке за границу государство меняет весьма скромные суммы. Свободная продажа валюты в стране запрещена. Однако новое время предоставило новые возможности. Не всем, а самым амбициозным и умеющим убеждать. БАСу было свойственно и то и другое.

— Устрою! Буквально завтра. Моя охрана обеспечит вашу безопасность.

— Ну что же. — Воланская приподняла открытку и заглянула в глаза Сосновскому. — Завтра в одиннадцать вы заедете за мной. Договорились?

Бизнесмен галантно клюнул подбородком, поцеловал женскую руку и выхватил заветный пропуск.

В церкви его встретил Андреас Хартман. Дипломат удивился, у Сосновского тоже были нелицеприятные вопросы, но оба промолчали. Тишина важнее, таковы правила. Борис Абрамович молчаливым кивком головы приветствовал знакомых и занял место среди горстки избранных. Его план сработал. Удача подстегнула и без того огромное желание вожделеть и внимать новой музыке.

Музыка и правда оказалась другой. Звучала соната. Одна из трех, написанных непризнанным гением для второй ступени секретной Пирамиды Власти. Концерт длился час, вдвое больше, чем первая ступень. После концерта пораженный магической музыкой Сосновский пребывал в трансе дольше других.

Гости сидели на центральных скамьях главного нефа церкви, а на боковом балконе как обычно лежал на скамье Марк. Мальчик делал вид, что спит, пока работает папа. На самом деле он сначала подслушивал работу Генриха Фоглера, а потом отмечал, как действия настройщика повлияли на звучание труб.

Сосновский, получивший инъекцию Воли, вцепился в Хартмана и требовал регулярных приглашений на все концерты. Дипломат оценивал удачливого наглеца и кивал: настырный, далеко пойдет, в эпоху перемен Западу в России понадобятся именно такие люди.

— Господин Сосновский, считайте, что приглашения у вас в кармане, — мягко заверил дипломат.

— Считать — моя специальность. Просчетов не терплю! — решительно ответил БАС.

В течение следующего года Борис Абрамович прослушал четыре концерта Вдохновения — две токкаты и два вальса — и все три сонаты ступени Воля. Ему льстило, что он вхож в число избранных, но если творческая интеллигенция была озабочена успехом в искусстве, он жаждал денег. И вскоре уже корифеям искусства льстило знакомство с влиятельным БАСом. Он быстро достиг высот в бизнесе и постоянно строил новые амбициозные планы.

ORT. Токката от слова «касаться», вальс от слова «кружиться» — первое и второе символы любви и вдохновения. Соната от слова «звучать». Слушать, впитывать и ментально меняться. Примите в открытую душу и то и другое — и почувствуйте разницу! Тогда ваши внутренние перемены ощутят и окружающие.

Глава 10. Август 1991. Москва

Для своего главного офиса Борис Сосновский выбрал старинный особняк на Новокузнецкой улице. Во-первых, дом напоминал ему церковь, зарядившую Волей. Во-вторых, здание имело закрытый двор для автомобилей. В-третьих, уединенный особняк подходил для всего. Здесь бизнесмен проводил деловые встречи с нужными людьми и сбрасывал напряжение с молодыми красотками. Активная жизнь БАС вел строго по графику. Список его дел был расписан по часам, задержки бизнесмена злили. Однако уже третий день подряд личный график летел к черту!

Борис Абрамович отшвырнул газету и включил телевизор. Центральные каналы снова транслировали «Лебединое озеро». Прекрасная музыка сидела в печенках, а тонконогая балерина порхала по сцене и выразительно вытягивала шею, словно вопрошала лично его: «Как вы там? У меня в Мюнхене всё прекрасно».

Третьи сутки «Лебединое озеро» чередовалось новостями, где партийные чиновники и престарелые генералы, назвавшие себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению или коротко ГКЧП, сидели за столом перед журналистами и что-то мямлили про сохранение СССР. Комитет объявил о смещении президента страны и ввел в столицу войска. Если первое Сосновского позабавило — полстраны с превеликой радостью отсидели бы за Горбачева на вилле в Крыму, то бронетехника на московских улицах расстроила важные планы.

То, что чиновники всех рангов затаились в ожидании «чья возьмет» — это полбеды. Иностранные дипломаты тоже были ошарашены. Вчера Андреас Хартман отменил органный концерт Воля — вот настоящая проблема.

Подпитка воли для бизнесмена после четырехмесячного перерыва была крайне необходима. В стране революция, прежние правила летят к черту. Жизнь стала похожа на скачки даже не с барьерами, а по карьерам. В прямом и переносном смысле. Чтобы остаться в седле, амбициозному предпринимателю требовался постоянный допинг Вдохновения, помноженный на силу Воли. С их помощью он придумывал смелые проекты, претворял их в жизнь и обогащался.

В кабинет к Сосновскому стремительно вошел Андрей Воронин. Теперь его должность называлась начальник службы безопасности. Бывший офицер КГБ сумел сохранить прежние связи и получал информацию от коллег.

— Борис Абрамович, военные уходят от Белого дома, снимают блокаду, — доложил Воронин.

— Ельцин победил ГКЧП? — оживился БАС.

— Народ помог. У Белого дома митингует огромная толпа. Войска не решились штурмовать.

— Военным отдали приказ на штурм?

— Приказ был, но… — Андрей беспомощно развел руки.

— Не хватило воли! — сделал категоричный вывод Сосновский.

Попадать в подобную ситуацию он не желал. Вскочил из-за стола, обошел Воронина, что-то обдумывая, и спросил:

— Органист по-прежнему в «Интуристе»?

— Мне бы сообщили, если он вышел. Санат Шуман приехал в Москву вместе с женой Лией и сыном Марком. Сидят в номере, улететь не могут, международные рейсы отменены.

— Мы можем проехать к гостинице?

— Прорвемся! — пообещал глава службы безопасности.

Они выехали, беспрепятственно проскочили мост через Москва-реку. Около Кремля и на улице Горького еще оставались танки и бронетехника. Измотанные солдаты готовились к маршу в казармы, курили сигареты без фильтра и косо смотрели на сверкающий «мерседес» с затемненными стеклами, остановившийся у фешенебельного отеля «Интурист».

Вооруженные голодные люди Сосновского нервировали. Люди с оружием должны быть сыты, а голодные безоружны — иначе рванет так, что разнесет страну. Не в этот раз, так в следующий. Он поручил телохранителю Зайцеву остаться с водителем, а с Ворониным поднялся к номеру немецкого музыканта.

Борис Абрамович умел уговаривать и убеждать. Его подход был прост. «Что ты хочешь? Я дам тебе это», — обещал он собеседнику. Не всегда выполнял обещания, но был щедр на новые. Поэтому и сейчас БАС был уверен в успехе переговоров с музыкантом.

Девятилетний Марк первым услышал, что к их номеру подошли двое.

— Побудь снаружи, — распорядился главный.

— Опасно. Я должен быть рядом с вами, — ответил охранник.

— Что может мне сделать семья музыканта?

Марк узнал голос постоянного гостя на выступлениях отца в Москве. Невысокий лысеющий мужчина с мягкой семенящей походкой, согбенной спиной и суетливыми движениями, которые так не вязались с настойчивым и решительным голосом. Сосновский мог показаться заискивающим, пока не начинал говорить.

Гость вошел в номер, когда отец запаковывал чемоданы, а мама разговаривала по телефону с бабушкой в Сочи, успокаивая ее:

— Не беспокойся, мама, с нами все в порядке.

— Лия, как мне не волноваться, когда в Москве танки?

— Они не стреляют.

— А вдруг начнут.

— Как дела у папы? — сменила тему дочь.

— Отара скоро выпустят из колонии.

— Жаль, не увижу. Мы сегодня улетаем.

— Аэропорт открыт? Об этом не объявляли.

Лия ласково потрепала Марка по вихрастой макушке:

— Мои мальчики самолеты слышат издалека.

Увидев незваного гостя, Лия завершила разговор и вопросительно посмотрела на Сосновского. Тот уже обхаживал ее мужа.

— Господин Шуман, извините за неожиданное вторжение. Я ваш поклонник. Преданный и благодарный.

— Вы о чем?

— Вчера должен был состояться концерт…

— В другой раз. Мы улетаем, — коротко ответил органист и застегнул чемодан.

— Вы не можете уехать не дав концерт.

— Я должен думать о семье.

— Так дела не делаются. Сначала сонату! — настаивал бизнесмен.

— Вы в окно смотрели? — возмутился Шуман.

Сосновский перешел к торгу:

— Всего одно выступление сегодня в полночь. Для меня. Что вы хотите взамен? Для себя, для семьи.

— Все вопросы к Хартману! — отрезал Шуман и поднял чемоданы. — Лия, Марк, вы готовы?

Видя, что органист собирается покинуть номер, Сосновский загородил проход и перешел от уговоров к давлению:

— К черту Хартмана! Вы не выйдете из номера, пока мы не договоримся!

Под окнами отеля зашумели двигатели бронетранспортеров, загудела турбина танка. Шуман прикрыл глаза и пробормотал под нос:

— Хартман уже подъехал к отелю.

Марка не удивило, что папа расслышал автомобиль дипломата даже сквозь рев военной техники. Мальчик и сам обладал всепроникающим слухом. Но дальнейшее заставило его распахнуть глаза от ужаса и восторга.

Гость по инерции угрожал:

— Шуман, вы в Москве. Здесь мои правила…

А отец завыл. Сначала тонко высоко по-звериному. Но очень быстро его голос стал низким и жутким, а потом и вовсе неслышным. О том, что отец продолжал беззвучно орать говорил его распахнутый рот и напрягшиеся голосовые связки. Невидимый звуковой удар был нацелен на гостя. Низкие звуковые волны накатывали на Сосновского, били в грудь, сдавливали голову, расшатывали сердечный ритм. Бизнесмен почувствовал необъяснимый ужас, рухнул на колени, зажал уши, но волны продолжали давить, словно окаменевшее тело погружалось на глубину. Бизнесмен отключился и свалился на пол.

Отец закончил беззвучный вопль. Сгорбился, оперся руками в колени, отдышался. В дверь номера постучали:

— Борис Абрамович, что за шум? Мне войти? — тревожился охранник.

Отец выпрямился, вытер пот со лба и крикнул раздраженно голосом Сосновского:

— Не мешай! Тут по телику черт-те что! Еще ты лезешь. Поможешь Шуманам спустить вещи и жди меня в машине.

Марк знал, что папа может имитировать любые голоса и звуки. Порой он так играл с сыном и подшучивал. Сейчас, если это и походило на игру, то очень опасную.

Глава семьи сделал знак жене и сыну, все подхватили вещи и вышли из номера. Шуман смело передал большой чемодан охраннику и зашагал по коридору. Воронин поспешил вслед за семьей музыканта к лифту.

На парковке перед отелем Воронин помог загрузить вещи в посольский «мерседес», а когда тот отъехал, подсел к напарнику.

— Где БАС? — спросил Зайцев.

— Велел ждать, — ответил Воронин, наблюдая за маневрами военной техники на главной улице города.

Спустя час охранники заволновались и поднялись в номер. Их шеф ворочался на полу и держался за голову. Взволнованные охранники помогли ему подняться и сесть в кресло.

— Борис Абрамович, вас ударили по голове? — спросил Воронин, осматривая шефа.

— Оглушили? — суетился рядом Зайцев.

Сосновский помнил страшное лицо органиста, его открытый рот, свои зажатые уши и согласился:

— Второе вернее.

— Это сделал Шуман? Я его догоню! — Воронин не понимал, в чем он ошибся, но хотел исправить оплошность.

Зайцев принес воды для шефа и остановил коллегу:

— Музыкант уже в аэропорту в нейтральной зоне.

— Сумка! Он забыл сумку, — обнаружил Воронин.

— Что там?

— Черная ряса, обувь и ноты, — перебирал удивленный Воронин.

Сосновский глотнул воды, скривился от шума в голове и приказал:

— Сумку забираем. И еще. Его жена Лия. Я слышал… — Он плеснул воду в ладонь, растер по лицу.

Воронин вежливо напомнил шефу:

— Что вы слышали?

— Она звонила из номера маме, спрашивала про отца. Узнай, куда?

В главном холле отеля Воронин задержался, переговорил с администратором, догнал шефа, усевшегося в машину, и доложил:

— Вот номер, куда звонила Лия Шуман. Это в Сочи.

— Разведай адрес и вообще всё о семье Шуманов, — велел Сосновский.

— Сделаю! — ответил Воронин, прикидывая к кому из бывших коллег обратиться.

Борис Абрамович потер влажный лоб и качнул ладонью:

— Гони в больницу. Пусть проверят, что он со мной сотворил.

«Мерседес» рванул поперек улицы и проскочил впритык под стволом танка. Немецкий салонный фильтр оказался беспомощным против сизых клубов русского выхлопа. Борис Абрамович зажал нос.

ОРТ. В дни путча на улицах Москвы под гусеницами БМП погибли три человека, ставшие «Героями Советского Союза». Если бы Сосновского задавил танк, звезду героя следовало бы дать танкисту.

Глава 11. Декабрь 1991. Москва

Зимняя Москва уже знакома Марку. Путь от гостиницы вдоль главной улицы города наполнен теми же звуками. Вот к остановке подъезжает автобус с заиндевевшими стеклами, устало лязгает дверьми. Мотор гудит натужнее, чем летом, но на морозе звуки чуть мягче и медленнее. Замерзшие пассажиры, толкаясь, лезут в автобус, отогревают пальцы, отсчитывают монеты. У всех унылые раздраженные лица.

А рядом Концертный зал с великолепным орга́ном. Сегодня там концерт Вдохновение, заряжающий энтузиазмом. В зале будет много свободных мест, но не для них. Почему?

Двигатель рыкнул белыми клубами, серые тела качнулись в отъехавшем автобусе, проталины на окнах затянуло влажной изморозью.

В Концертный зал имени Чайковского Марк с отцом пришли за два часа до полуночи. Предстояло священное таинство — особая настройка органа. Марк подрос и уже не мог прятаться в тесной акустической камере. Не беда — мальчик подслушивал работу Генриха Фоглера снаружи. Те же системные манипуляции с регистрами труб, секретов в тайном искусстве почти не осталось.

Королевская настройка завершилась. Двери служебного входа открыли для посетителей. Гости передавали открытки охраннику и проходили в Концертный зал. Все выбирали места по центру. Приглушенный свет скрывал Марка в верхнем ряду у стены. Зал в виде амфитеатра дарил отличную акустику каждому.

Мальчишка из любопытства подглядывал и подслушивал. Гостей было меньше, чем прежде, но тот амбициозный господин с растущей плешью пришел как всегда. Намерен ли он мстить после того, что случилось в гостинице? Для него теперь не секрет личность исполнителя.

Марк напряженно прислушивался. Гость был спокоен, погружен в себя, настроен серьезно. Видимо Сосновский хочет получить стопроцентный эффект от концерта.

На сцене отец. Он исполняет токкату. Играет правильно и точно, почти как обычно, но с ноткой грусти. Это последний концерт в Москве, как сказал папа. Хартман уже объявил, что закрывает программу.

После тридцатиминутного концерта Марк юркнул в гримерку вместе с отцом. Туда же пришел Фоглер. Марк знал о пагубной страсти настройщика к проституткам и удивился, что тот не спешит в отель. Генрих вертел в руке штиммхорн, в его голосе чувствовалась легкая грусть.

— Вот и всё, Шуман. Прощай, Москва!

— Ты называл Москву дырой, — напомнил Санат.

— Дыра затягивает, я втянулся. И знаешь почему? — Генрих искривил рот в болезненной улыбке: — Москвички очень красивые, и стоят недорого. Представь, перед тобой молодое тело и ты можешь…

Фоглер нервно ткнул острием штиммхорна в стол, затем еще и еще раз. Санат одернул настройщика:

— Здесь Марк!

Генрих бросил взгляд на мальчишку, стиснул штиммхорн до побелевших пальцев, но руку остановил.

— Сохранить здесь на память королевскую настройку или нет? Вот в чем вопрос.

Марку хотелось выскользнуть из гримерки, он торопливо предложил:

— Я верну прежнее звучание.

— Заставишь папу сесть за пульт?

— Есть тяги. Но можно и без них.