Бесплатный фрагмент - Наследие Монсуара

Глава 1. Кофе и предчувствие

Солнце еще только-только начинало пробиваться сквозь плотные серые тучи, висевшие над Монсуаром, как старое, пропыленное одеяло. Клекл уже не спал. Он вообще плохо спал в последнее время. Слишком много мыслей, слишком много вопросов без ответов. И слишком сильное, давящее чувство… предчувствие. Словно что-то должно было случиться. Что-то важное. Что-то… тревожное.

Он стоял на кухне, в старом, выцветшем халате, и ковырялся в кофеварке. Кофеварка была старая, как и сам дом, как и весь этот город. Она помнила лучшие времена Монсуара, когда шахты еще работали, а по улицам сновали не только пенсионеры, одетые в строгие пиджаки и платья, но и молодые, полные сил люди.

«Черт бы побрал эту рухлядь,» — пробормотал Клекл, пытаясь выковырять ложкой прилипший к стенкам кофейника жмых. Получалось плохо. Жмых был старый, сухой и цеплялся за металл, как утопающий за соломинку.

Из комнаты послышался голос жены, Марты:

— Бруг, ну сколько можно копаться! Опять опоздаешь!

Бруг, их сын, — мальчишка лет десяти, с вечно взъерошенными волосами и взглядом, в котором любопытство смешивалось с какой-то непонятной грустью, — что-то пробурчал в ответ. Клекл не расслышал. Он снова погрузился в борьбу с кофеваркой.

Ему нравился этот ритуал — утренний кофе. Запах свежемолотых зерен, горьковатый вкус, обжигающий язык… Это помогало проснуться, собраться с мыслями. Но сегодня даже кофе не помогал. Тревога не отступала. Она скреблась где-то внутри, как мышь в старой стене.

Наконец, ему удалось очистить кофеварку. Клекл засыпал свежий кофе, налил воды и нажал на кнопку. Кофеварка заурчала, загудела, словно старый, больной зверь. Клекл откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

Он думал о своей работе. О статье, которую недавно отправил в журнал. Об археологах, которые приехали в Монсуар, заинтересовавшись его находками. О старой молильне в шахте, о странных символах на ее стенах, о… Гобратсе.

Это имя — Гобратс — он впервые увидел там, в молильне. Оно было высечено на каменном алтаре, рядом с изображением странного существа… то ли птицы, то ли зверя…

Клекл открыл глаза. Кофеварка закончила свою работу. Он налил себе чашку, сделал глоток… и поморщился. Кофе был слишком крепким. И слишком горьким. Как и его предчувствия.

«Что-то должно случиться,» — снова подумал он. — «Что-то… нехорошее.»

Клекл открыл глаза. Кофеварка закончила свою работу. Он налил себе чашку, сделал глоток… и поморщился. Кофе был слишком крепким. И слишком горьким. Как и его предчувствия.

«Что-то должно случиться,» — снова подумал он. — «Что-то… нехорошее.»

Он встал, все еще сжимая в руке чашку с дымящимся кофе, и подошел к окну. Кухня выходила на задний двор, заросший сорняками и кустами дикого шиповника. Но Клеклу сейчас был нужен другой вид. Ему нужно было увидеть море.

Он прошел через весь дом, мимо комнаты Бруга, где все еще слышались приглушенные голоса Марты и сына, мимо пыльной гостиной с выцветшими фотографиями на стенах, мимо темного коридора, ведущего в подвал, где Клекл обустроил свою «лабораторию».

Наконец, он вышел на парадную веранду. Дом Клекла стоял на небольшом возвышении, и отсюда открывался вид на Монсуар и на море.

Город был серым и унылым. Крыши домов, покрытые серой черепицей, сливались с пасмурным небом. Узкие улочки, вымощенные булыжником, казались безжизненными. Лишь вдалеке, на центральной площади, виднелась какая-то странная фигура… Клекл прищурился. Кажется, это была статуя.

Но не на статую смотрел Клекл. Его взгляд был прикован к морю.

Море было холодным и неприветливым. Свинцово-серые волны с шумом разбивались о скалистый берег. Ветер, пронизывающий до костей, трепал волосы Клекла и приносил с собой соленый запах водорослей и… чего-то еще. Чего-то неуловимого, странного, тревожного.

Клекл сделал еще один глоток кофе. Горечь во рту усилилась. Он снова подумал о Гобратсе. Об этом имени, высеченном на алтаре в заброшенной молильне. Об изображении странного существа…

Он вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от ветра. От чего-то другого. От какого-то внутреннего озноба.

Клекл поставил чашку с недопитым кофе на перила веранды. Он больше не мог пить. Ему нужно было… что-то делать. Ему нужно было… готовиться.

Он еще раз посмотрел на море, на серые волны, на далекий горизонт, где небо сливалось с водой. И вдруг ему показалось, что он видит… что-то. Что-то темное, огромное, поднимающееся из глубин…

Клекл резко выпрямился. Нет, это всего лишь игра воображения. Усталость. Нервы.

Но чувство тревоги не отступало. Оно становилось все сильнее, все настойчивее.

Он снова посмотрел на море, и прошептал, одними губами.

Гобратс.

Клекл развернулся и быстрым шагом направился обратно в дом. Нужно было собраться. Нужно было… еще раз перечитать статью.

Он миновал веранду, прошел через гостиную, где на него с укором смотрели с фотографий предки, и спустился в подвал. Здесь, в полумраке, пахнущем сыростью, пылью и старыми книгами, располагался его кабинет — его убежище, его лаборатория, его храм науки.

Кабинет был небольшим и тесным, заваленным книгами, бумагами, инструментами и странными артефактами. На стенах висели карты Монсуара и окрестностей, схемы шахт, рисунки, сделанные Клеклом в молильне, фотографии… и вырезка из журнала. Та самая статья.

Рабочий стол был завален книгами, раскрытыми на нужных страницах, исписанными блокнотами, колбами с какими-то жидкостями, образцами горных пород. В углу стоял старый, видавший виды, компьютер — единственное напоминание о современном мире в этом царстве прошлого.

Клекл подошел к столу, смахнул рукой пыль с одной из стопок книг и вытащил из-под нее тонкую брошюру — ксерокопию статьи из исторического журнала «Загадки прошлого». Статья называлась: «Гобратс: Божество плодородия или демон разрушения?». Автор — профессор Р. Дж. Армстронг, специалист по дохристианским верованиям северных народов.

Клекл сел в скрипучее кресло и раскрыл статью. Он читал ее уже много раз, но каждый раз надеялся найти в ней что-то новое, какую-то подсказку, которая поможет ему понять… Гобратса.

Статья начиналась с описания географического положения Монсуара и краткого экскурса в его историю:

«…Небольшой городок Монсуар, расположенный на северо-западном побережье, имеет богатую, но малоизученную историю. Основанный в XVII веке как шахтерское поселение, Монсуар долгое время оставался в тени более крупных городов региона. Однако недавние археологические находки, сделанные в заброшенных шахтах, позволяют предположить, что история этого места уходит корнями в гораздо более далекое прошлое…».

Далее Армстронг переходил к описанию молильни и находкам, сделанным в ней:

«…В одной из заброшенных шахт, на глубине более ста метров, была обнаружена небольшая пещера, служившая, по всей видимости, местом отправления религиозных культов. Стены пещеры украшены рисунками, изображающими сцены охоты, рыбной ловли, а также… странное существо, напоминающее одновременно птицу и зверя. Центральное место в пещере занимает каменный алтарь, на котором высечено имя — Гобратс…».

Основная часть статьи была посвящена попыткам Армстронга интерпретировать значение Гобратса в контексте верований древних народов, населявших этот регион:

«…Анализ изображений и символов, найденных в молильне, позволяет предположить, что Гобратс был божеством, связанным с плодородием и природными циклами. Изображение существа, сочетающего в себе черты птицы (символ неба, солнца) и зверя (символ земли, плодородия), указывает на его двойственную природу. Вероятно, Гобратсу приносили жертвы, чтобы обеспечить хороший урожай, удачную охоту и рыбную ловлю…».

Армстронг выдвигал гипотезу, что культ Гобратса был мирным и созидательным, а само божество — благосклонным к людям. Он предполагал, что упадок культа был связан с приходом христианства и вытеснением старых верований.

«…Однако, — писал Армстронг в заключении, — некоторые детали вызывают вопросы. В частности, необычное расположение молильни — глубоко под землей, в заброшенной шахте. Это может указывать на то, что культ Гобратса со временем приобрел более темный, хтонический характер. Возможно, божество плодородия трансформировалось в демона разрушения, и его почитатели были вынуждены скрываться от преследований…».

Клекл закрыл статью. Он не соглашался с Армстронгом. Почти во всем. Армстронг видел в Гобратсе божество плодородия, а Клекл… Клекл чувствовал в нем что-то другое. Что-то более древнее, более могущественное, более… опасное.

Он снова посмотрел на рисунки, висевшие на стене. На изображение странного существа с молельни. На символы, которые он так и не смог расшифровать.

«Гобратс — не бог плодородия,» — пробормотал Клекл. — «И не демон разрушения. Он… хранитель. Хранитель чего-то… чего-то, что мы не должны были трогать.»

В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и в щель просунулась взъерошенная голова Бруга.

— Пап, я пошел, — тихо сказал он.

Клекл, погруженный в свои мысли, вздрогнул и обернулся. Он рассеянно посмотрел на сына, словно не сразу узнавая его.

— А? Что? — переспросил он.

— В школу, — повторил Бруг, сжимая в руке лямку рюкзака. — Попрощаться…

Клекл нахмурился. Он не любил, когда его отвлекали от работы. Особенно сейчас, когда он был так близок к… к чему? Он и сам еще не знал. Но чувствовал, что разгадка где-то рядом.

— Да, да, иди, — махнул он рукой, не глядя на сына. — Не опаздывай.

Бруг замялся на пороге. Ему хотелось, чтобы отец обнял его, пожелал удачи, как делал это… раньше. Но в последнее время отец стал другим. Замкнутым, раздражительным, словно его мысли были где-то далеко, в другом мире.

— Пока, пап, — пробормотал Бруг и, не дождавшись ответа, выскользнул из кабинета.

Он почти бегом выбежал из дома, хлопнув дверью. Ему было грустно и обидно. Он любил отца, но иногда ему казалось, что отцу нет до него никакого дела. Что все эти книги, бумаги, странные рисунки и символы… важнее, чем он.

Клекл услышал, как хлопнула дверь, но не придал этому значения. Он снова вернулся к статье, к рисункам, к своим мыслям. Он должен был понять. Должен был разобраться. Должен был…

Он снова посмотрел на изображение Гобратса, и в его глазах зажегся странный, лихорадочный блеск.

Клекл отложил статью и подошел к дальнему углу кабинета, где на массивном деревянном столе, под плотной тканью, скрывалось нечто… особенное. Нечто, что занимало все его мысли в последние месяцы.

Он осторожно откинул ткань. Под ней оказалась шкатулка.

Шкатулка была не просто старой — она была древней. Сделанная из темного, почти черного дерева, она была покрыта сложной резьбой, изображавшей сцены, которые Клекл не мог до конца понять. Здесь были и знакомые ему по молильне символы, и совершенно новые, незнакомые.

Шкатулка была не просто красивой — она была сложной. Это был не просто ящик с крышкой, а хитроумный механизм, настоящий пазл, созданный, чтобы хранить свою тайну от посторонних глаз.

Клекл изучал шкатулку уже несколько недель. Он нашел ее в той же шахте, где и молильню, спрятанной в тайнике за алтарем. Сначала он пытался открыть ее силой, но шкатулка не поддавалась. Тогда он понял, что нужен другой подход.

Он начал с резьбы. Он часами рассматривал каждый завиток, каждый символ, пытаясь найти закономерность, ключ к разгадке. Он сравнивал резьбу с рисунками в молильне, с символами, описанными в древних текстах, которые он нашел в библиотеках и архивах.

И постепенно, шаг за шагом, он начал понимать.

Сначала он обнаружил, что некоторые из резных фигурок — крошечные изображения птиц, зверей, людей — можно сдвигать. Они двигались по едва заметным пазам, вырезанным в дереве.

Затем он понял, что последовательность, в которой нужно сдвигать фигурки, имеет значение. Это был своего рода код, шифр, записанный не буквами, а образами.

Он экспериментировал, пробовал разные комбинации, записывал свои наблюдения в толстый блокнот. И вот, наконец, он нашел правильную последовательность.

Одна за другой, фигурки встали на свои места. Послышался тихий щелчок.

Затем Клекл обнаружил, что некоторые части резьбы — отдельные секции, украшенные сложными узорами — можно поворачивать. Они вращались вокруг своей оси, как крошечные диски.

И снова ему пришлось искать правильную комбинацию. Он ориентировался на символы, вырезанные на дисках, на их расположение относительно друг друга, на… интуицию.

Еще несколько щелчков. Шкатулка словно оживала, раскрывая свои секреты.

Наконец, остался последний элемент. В центре шкатулки, на крышке, располагался небольшой круглый медальон с изображением… Гобратса. Того самого существа, которое он видел в молильне.

Медальон нужно было повернуть. Но в какую сторону? И на сколько градусов?

Клекл замер. Он чувствовал, что это — последний шаг. Что за ним — разгадка. Что стоит ему повернуть медальон, и шкатулка откроется.

Он протянул руку к медальону, но… остановился.

Что-то удерживало его. Какое-то смутное, но сильное чувство… предостережение.

Он вдруг вспомнил свои предчувствия. Холодный ветер на веранде. Тревожный запах моря. Образ темной фигуры, поднимающейся из глубин…

Нет. Сейчас не время. Он еще не готов. Он должен… все обдумать.

Клекл убрал руку от шкатулки и отошел к столу. Он взял чистый лист бумаги и начал писать. Записывать свои последние наблюдения, свои предположения, свои… страхи.

Он должен был подготовиться. Он должен был понять, что его ждет. Он должен был…

Он снова посмотрел на шкатулку, на медальон с изображением Гобратса. И в его глазах, рядом с лихорадочным блеском, появился… страх.

Клекл сел за стол, откинулся на спинку скрипучего кресла и взял в руки ручку. Перед ним лежал чистый лист бумаги, готовый принять поток его мыслей, наблюдений и… предостережений. Он назвал статью:

«Гобратс: Переосмысление роли в локальном культе. Новые данные и гипотезы.»

Введение

*Данная статья представляет собой попытку пересмотреть устоявшиеся взгляды на роль Гобратса в религиозной системе дохристианского населения региона Монсуар. Основываясь на недавних археологических находках автора, а также на анализе ранее опубликованных материалов (в частности, работы профессора Р. Дж. Армстронга «Гобратс: Божество плодородия или демон разрушения?»), предлагается новая интерпретация значения данного божества (или, возможно, сущности). *

Археологический контекст

Как сообщалось ранее, в одной из заброшенных шахт Монсуара была обнаружена молильня, предположительно относящаяся к культу Гобратса. Помимо самой молильни, значительный интерес представляет находка, сделанная в тайнике за алтарем — шкатулка, изготовленная из неизвестного вида древесины и украшенная сложной резьбой.

Детальный анализ резьбы шкатулки, а так же сопостовление с петроглифами из молельни, позволил установить следующее:

1.Резьба шкатулки представляет собой сложный механизм-головоломку, открытие которого требует выполнения определенной последовательности действий.

2.Символика резьбы частично совпадает с символикой, обнаруженной в молильне, что подтверждает связь шкатулки с культом Гобратса.

3.Некоторые элементы резьбы (в частности, изображение центрального медальона) позволяют предположить, что шкатулка служила не просто хранилищем, а, возможно, контейнером для чего-то… или кого-то.

Новая интерпретация

Традиционная интерпретация Гобратса как божества плодородия (Армстронг и др.) представляется автору недостаточно обоснованной. Основываясь на анализе вышеупомянутых данных, а также на ряде косвенных признаков (необычное расположение молильни, тревожные местные легенды, субъективные ощущения автора во время работы на месте раскопок), выдвигается следующая гипотеза:

Гобратс — не божество плодородия и не демон разрушения в традиционном понимании. Это, скорее, хранитель, страж, защитник определенной территории, объекта или… принципа. Возможно, речь идет о некой границе, которую нельзя переступать, о неком балансе, который нельзя нарушать.

Шкатулка, найденная в тайнике, может служить ключом к пониманию природы Гобратса и его роли. Предположительно, она содержит не материальные ценности, а нечто иное… возможно, сущность, энергию, информацию, которая способна…

Клекл запнулся. Он не знал, как закончить предложение. Он чувствовал, что подходит к чему-то опасному, к чему-то, что может изменить не только его жизнь, но и… все.

Он обвел взглядом кабинет, остановился на шкатулке, все еще скрытой под тканью. Он знал, что должен открыть ее. Должен узнать, что внутри.

Но страх сдерживал его.

Он дописал:

…требует дальнейшего изучения. Крайняя осторожность обязательна.

Клекл поставил точку. Он понимал, что статья не закончена. Что в ней больше вопросов, чем ответов. Но он надеялся, что она станет первым шагом на пути к разгадке. Шагом… который может оказаться последним.

В этот момент сверху, со второго этажа, послышался звук закрывающейся двери. Марта. Она тоже собиралась на работу.

Через несколько минут она появилась на пороге кабинета. На ней было строгое серое платье, волосы аккуратно уложены в пучок. В руках — небольшая сумочка.

— Я ушла, — сказала она, не глядя на Клекла. Ее голос звучал сухо и безжизненно.

Клекл, все еще погруженный в свои мысли, оторвался от статьи и рассеянно посмотрел на жену.

— А? Что? — переспросил он. — Ах, да… Удачи.

Он снова уткнулся в свои записи, даже не заметив, как Марта, поджав губы, вышла из кабинета. Он не услышал, как хлопнула входная дверь.

Когда-то между ними была страсть. Была любовь. Были общие мечты и надежды. Но это было давно. Слишком давно. Годы, проведенные в этом забытом Богом городке, его одержимость своими исследованиями, ее усталость от его чудачеств… Все это постепенно разрушило их брак. Оставило лишь пустоту, холод и… взаимное непонимание.

Клекл вздохнул. Он знал, что виноват. Что слишком увлекся своими поисками, забыв о жене, о сыне, о… жизни. Но он не мог остановиться. Не сейчас. Не тогда, когда разгадка была так близко.

Он снова посмотрел на шкатулку. Он должен был быть сильным. Он должен был быть осторожным. Он должен был…

Он резко встал, подошел к шкатулке и решительно сорвал с нее ткань. Пора было узнать правду. Чего бы это ни стоило.

Но вместо того, чтобы открыть шкатулку, Клекл вдруг замер. Его взгляд, затуманенный, словно пеленой, уставился в пустоту. Мысли, роившиеся в голове, внезапно стихли.

Он медленно развернулся и, как сомнамбула, побрел наверх, на кухню.

Он не помнил, как поднялся по лестнице, как прошел через гостиную, как оказался перед старой, обшарпанной кофеваркой. Он действовал на автомате, ведомый каким-то внутренним, почти инстинктивным импульсом.

Клекл открыл шкафчик, достал банку с кофейными зернами. Руки его дрожали. Он высыпал остатки зерен в мусорное ведро, взял губку и принялся тщательно, почти маниакально, чистить кофеварку.

Он отдраивал каждую деталь, каждый винтик, каждый изгиб. Он вычищал старый жмых, прилипший к стенкам, с остервенением, словно пытался стереть не грязь, а… воспоминания. Или предчувствия.

Закончив чистку, он насыпал свежий кофе, налил воды, нажал на кнопку. Кофеварка снова заурчала, загудела, наполняя кухню знакомым ароматом.

Но Клекл не чувствовал запаха. Он не слышал звука. Он стоял, уставившись в одну точку, и ждал. Ждал, пока кофеварка закончит свою работу. Ждал… чего-то.

Кофеварка щелкнула. Клекл налил себе чашку, сделал глоток. Кофе был обжигающе горячим и горьким. Но он не почувствовал ни вкуса, ни тепла.

Он вылил кофе в раковину. И снова наполнил кофеварку водой. И снова засыпал кофе. И снова нажал на кнопку.

И снова ждал.

Кофе. Кофе. Кофе. Этот ритуал стал его якорем, его защитой, его… наваждением.

Он должен был… что-то сделать. Что-то очень важное. Но что?

Он забыл.

Он снова посмотрел на кофеварку, на струйку пара, поднимающуюся из носика. И в его глазах, затуманенных и пустых, не осталось ни страха, ни решимости. Только… пустота.

Глава 2. Бруг

Двадцать лет спустя. Устак.

Солнце, наглое и бесцеремонное, пробивалось сквозь грязные жалюзи, рисуя на стене полосатый узор. Бруг застонал и перевернулся на другой бок, пытаясь спрятаться от света. Не получилось. Свет был везде. Как и головная боль.

Голова раскалывалась на части. Во рту было сухо, как в пустыне Сахара. Каждый звук — скрип половицы, шум машин за окном, даже собственное дыхание — отдавался в висках мучительным пульсом.

Бруг с трудом разлепил глаза. Комната, в которой он находился, была маленькой, тесной и… засранной. По-другому и не скажешь. Повсюду валялись пустые бутылки, смятые пачки из-под сигарет, окурки, грязная одежда. На полу — липкие пятна неизвестного происхождения. На столе — гора немытой посуды, остатки еды, превратившиеся в нечто неаппетитное и, жужево, опасное для здоровья.

Он лежал на продавленном диване, застеленном когда-то белым, а теперь — серо-бурым, в разводах, постельным бельем. Под головой — скомканная подушка, пахнущая потом и перегаром.

«Черт…,» — прохрипел Бруг.

Он попытался сесть, но голова тут же закружилась. Он снова откинулся на подушку, закрыл глаза и попытался вспомнить, что было вчера.

Получалось плохо. Обрывки воспоминаний, как осколки разбитого зеркала, мелькали в сознании, не складываясь в цельную картину. Бар… какой-то бар… Много алкоголя… Разговоры… с кем-то… О чем? Не помню…

Бруг снова попытался сесть. На этот раз получилось. Он свесил ноги с дивана, нашарил на полу тапочки (один — с дыркой на носке) и, шатаясь, побрел на кухню.

Кухня была под стать комнате — маленькая, грязная, запущенная. На плите — пригоревшая кастрюля, в раковине — гора немытой посуды, на столе — пустые бутылки и… о, чудо! — наполовину полная банка маринованных огурцов.

Бруг схватил банку, жадно припал к ней губами и начал пить маринад. Прямо из банки, большими глотками. Кисло-соленый, с привкусом укропа и чеснока, маринад обжег горло, но принес некоторое облегчение.

Допив маринад до последней капли, Бруг поставил банку на стол и огляделся в поисках чего-нибудь еще… съедобного. Или хотя бы питьевого.

На глаза попалась старая, обшарпанная кофеварка — почти такая же, как была у отца… Воспоминание о детстве, о Монсуаре, о… отце… кольнуло сердце. Бруг отвернулся.

Он нашел в шкафчике пачку дешевого растворимого кофе, насыпал несколько ложек в грязную чашку, залил кипятком из чайника, покрытого слоем накипи. Размешал. Попробовал.

Кофе был отвратительным. Но Бруг все равно выпил его. До дна.

Он поставил чашку на стол, рядом с банкой из-под огурцов, и оперся руками о столешницу. Головная боль немного утихла, но тошнота подкатывала к горлу.

«Нужно… что-то делать,» — подумал Бруг. — «Нужно… как-то выбираться из этого дерьма.»

Но как? Он не знал. Он уже давно ничего не знал. Он просто… плыл по течению. По течению своей… никчемной жизни.

Он посмотрел в окно. За окном был Устак — серый, унылый, промышленный город, мало чем отличавшийся от десятков других таких же городов. Город, в котором он застрял, как муха в паутине.

«Нужно… что-то менять,» — снова подумал Бруг. Но в этой мысли не было ни силы, ни решимости. Только… усталость. И безнадежность.

Бруг с трудом натянул на себя мятые джинсы и рубашку, которая еще не успела окончательно провонять потом и перегаром. Нужно было идти на работу. Точнее, не на работу, а в свою каморку — так он называл маленький, сколоченный из досок сарайчик, где он «работал» охранником на стоянке подержанных автомобилей.

Жена… Жена ушла. Ушла еще пару лет назад, не выдержав его вечного пьянства и беспросветной тоски. Сначала пыталась бороться, уговаривала, таскала по врачам… Потом устала. Собрала вещи, забрала сына — маленького Томми — и уехала. Куда-то… Бруг даже не знал, куда.

Он и не пытался ее остановить. Знал, что так будет лучше. Для нее. Для Томми. А он… Он уже давно поставил на себе крест.

Алкоголь стал его единственным спутником жизни. Единственным способом заглушить боль, забыться, отключиться от реальности. Он начинал пить с обеда — сначала пиво, потом что-нибудь покрепче. К вечеру он уже был в «никаком» состоянии. А утром — снова похмелье, маринад, кофе… и так по кругу.

Бруг вышел из квартиры, спустился по обшарпанной лестнице, вышел на улицу. Устак встретил его привычным шумом, грязью и равнодушием.

Он побрел по улице, стараясь не смотреть на прохожих. Ему было стыдно. Стыдно за себя, за свою жизнь, за свою слабость.

Стоянка, где он «работал», располагалась на окраине города, рядом с каким-то заброшенным заводом. Ржавые остовы автомобилей, груды металлолома, покосившиеся заборы… Пейзаж был под стать его внутреннему состоянию.

Каморка охранника представляла собой жалкое зрелище — сколоченная из досок будка, с маленьким окошком и скрипучей дверью. Внутри — старый, продавленный стул, стол, заваленный окурками и пустыми банками из-под пива, и обогреватель, который почти не грел.

Бруг открыл дверь, вошел внутрь, сел на стул. Достал из кармана пачку сигарет, закурил.

Работа охранника была непыльной — сиди себе, смотри, чтобы никто не украл какую-нибудь ржавую развалюху. Да и кто позарится на этот хлам?

Бруг затянулся сигаретой, выпустил дым. Он посмотрел на часы. До обеда еще далеко.

«Ничего,» — подумал он. — «Скоро… Скоро можно будет выпить.»

Эта мысль — единственная, которая еще согревала его душу.

Бруг доплелся до своей каморки. Дверь была приоткрыта, изнутри доносился хриплый голос, поющий что-то невнятное про «дорожную пыль и бензиновый рай».

Бруг толкнул дверь. Внутри, развалившись на стуле и закинув ноги на стол, сидел его сменщик — Митч, тощий мужичок с небритой физиономией и вечно затуманенным взглядом.

— О, Бруг! — протянул Митч, не меняя позы. — Я уж думал, ты сегодня не придешь. Решил, что ты окончательно спился и валяешься где-нибудь под забором.

— Заткнись, Митч, — проворчал Бруг, опускаясь на второй стул, который жалобно скрипнул под его весом. — Голова трещит.

— А ты не пей, — хмыкнул Митч. — Хотя… кому я говорю. Ты же без этого дерьма жить не можешь.

— Твое какое дело? — огрызнулся Бруг.

— Да никакого, — пожал плечами Митч. — Просто констатирую факт. Ты же знаешь, я люблю поговорить. Особенно с утра. Особенно… ни о чем.

Он замолчал, уставившись в потолок. Бруг достал сигарету, закурил.

— Ну и как тут? — спросил он, выпустив струйку дыма. — Спокойно?

— А где ж тут неспокойно? — усмехнулся Митч. — Тут даже крысы сдохли от скуки. Хотя… была одна история.

— Какая еще история? — без особого интереса спросил Бруг.

— Да тут… — Митч неопределенно махнул рукой. — Один хрен пытался вчера вечером угнать «Волгу». Ну, ту, ржавую, что стоит в углу.

— И что? — Бруг зевнул.

— Да ничего. Я ему говорю: «Ты куда, придурок? Она же не заведется!». А он мне: «Заведется! Я знаю, как!». Ну, я ему и говорю: «Ну, давай, покажи, как».

Митч замолчал, выжидающе глядя на Бруга.

— И? — не выдержал Бруг.

— И… ничего. Он полчаса ковырялся, ковырялся… Потом плюнул и ушел. Сказал, что я — козел, и что он еще вернется.

Митч захохотал. Бруг криво усмехнулся.

— Вот и вся история, — заключил Митч. — Скукотища, Бруг. Скукотища смертная.

— Да уж, — согласился Бруг. — Не то, что у нас в Монсуаре…

— А что у вас там, в Монсуаре? — заинтересовался Митч. — Глухари по улицам ходят?

— Глухари… — Бруг усмехнулся. — Было дело…

Он замолчал, вспомнив что-то. Статую глухаря на площади. Отца. Шкатулку…

— Ладно, — сказал он, поднимаясь со стула. — Пойду я… Дела.

— Какие у тебя дела, Бруг? — хмыкнул Митч. — Бухать пойдешь?

— Не твое дело, — буркнул Бруг и вышел из каморки.

Продолжаем. Бруг остается один и получает роковое письмо:

Митч, бормоча что-то себе под нос о «придурках, которые не умеют угонять машины», вышел из каморки, оставив Бруга наедине с его мыслями и запахом застоявшегося табачного дыма.

Бруг сел на стул, устало потер глаза. Голова все еще побаливала, но мысли стали чуть яснее. Он вспомнил, что по пути на стоянку заглянул в почтовый ящик своей многострадальной квартиры. Почта, как обычно, была нерадостной.

Он вытащил из кармана куртки смятый ворох бумаг. Счета за электричество, которое он не оплачивал уже несколько месяцев. Уведомления из банка о просроченных платежах по кредитам. Рекламные листовки, обещающие быстрое и легкое избавление от долгов (Бруг горько усмехнулся). Квитанция за коммунальные услуги, сумма в которой давно перевалила за все разумные пределы.

Он уже собирался скомкать всю эту макулатуру и зашвырнуть в угол, как вдруг его взгляд зацепился за одно письмо. Необычное письмо.

Конверт был белый, плотный, без обратного адреса. Только его имя и адрес — написанные четким, аккуратным почерком. И штамп — «Монсуар».

Бруг замер. Монсуар… Он не был там уже двадцать лет. Он старался не вспоминать о нем. О своем детстве. Об отце…

Руки его задрожали. Он медленно, осторожно, словно боясь спугнуть что-то, распечатал конверт.

Внутри оказалось два листа. Первый — официальное уведомление, напечатанное на бланке какой-то нотариальной конторы. В нем сухим, канцелярским языком сообщалось о смерти Клекла… его отца… и о том, что Бруг является единственным наследником.

Бруг перечитал письмо несколько раз, словно не веря своим глазам. Отец… умер…

Он не чувствовал ни горя, ни печали. Только… пустоту. И какое-то странное, давящее чувство… вины.

Он отложил уведомление и взял второй лист. Это было письмо, написанное от руки. Тем же самым четким, аккуратным почерком, что и адрес на конверте.

«Уважаемый Бруг!

Пишет Вам нотариус города Монсуар, Ольга Сергеевна Вельская.

С прискорбием сообщаю Вам о кончине Вашего отца, Клекла…

…В связи с этим, приглашаю Вас прибыть в Монсуар для вступления в права наследования и оглашения завещания.

Прошу Вас связаться со мной в ближайшее время для уточнения деталей.»

Далее следовали адрес и телефон нотариальной конторы.

Бруг тупо смотрел на письмо. Монсуар… Завещание… Отец…

Все это казалось ему каким-то нереальным, далеким, словно происходило не с ним.

Он снова посмотрел на официальное уведомление. Дата смерти… Две недели назад.

Две недели… А он даже не знал. Он был слишком занят… своим пьянством.

Бруг сжал письмо в кулаке. Внутри него, где-то очень глубоко, шевельнулось что-то… Что-то, похожее на… боль.

Бумаги выпали из ослабевших пальцев Бруга и веером опустились на замусоренный пол каморки. Он откинулся на спинку стула, уставившись в одну точку невидящим взглядом.

Отец… Монсуар… Завещание…

Слова крутились в голове, как назойливые мухи, не давая сосредоточиться. Но за словами — образы. Туманные, расплывчатые, но… болезненные.

Он снова увидел себя маленьким. Мальчишкой с вечно взъерошенными волосами и взглядом, в котором любопытство смешивалось с какой-то непонятной грустью. Мальчишкой, который так хотел внимания, тепла, любви…

Но вместо этого — молчание. Вечное молчание.

Отец, запершийся в своем кабинете, в своем подвале, в своем мире странных книг, символов и… шкатулок. Отец, который махал на него рукой, как на надоедливую муху, когда он, Бруг, пытался заговорить с ним, поделиться чем-то… попросить о чем-то…

Мать… Мать, всегда уставшая, всегда молчаливая, всегда… отсутствующая. Она была рядом, готовила еду, стирала одежду, убирала дом… Но ее словно не было. Она смотрела на него, но не видела. Она слушала его, но не слышала.

Их вечное молчание… Оно было хуже крика, хуже ругани, хуже… всего. Оно было как вакуум, как пустота, которая засасывала в себя, душила, лишала… смысла.

Он рос, как сорняк у дороги — никому не нужный, заброшенный, одинокий. Он пытался найти друзей, найти компанию, найти… хоть что-то, что заполнило бы эту пустоту.

Но находил только… разочарование. И алкоголь.

Алкоголь стал его первым другом. Его единственным утешением. Его способом… забыться.

Сначала он пил, чтобы заглушить боль. Боль от одиночества, от непонимания, от… прошлого. От воспоминаний о молчаливом отце, о безразличной матери, о… Монсуаре.

Потом ушла жена. Ушла, забрав с собой сына — единственное светлое пятно в его жизни. И тогда он начал пить еще сильнее. Уже не для того, чтобы забыться, а… просто потому, что не мог иначе. Потому что алкоголь стал частью его самого, его сутью, его… проклятием.

Бруг провел рукой по лицу. Он чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Не от похмелья. От… воспоминаний.

Он снова посмотрел на письма, валяющиеся на полу. Монсуар… Завещание…

Он должен был ехать туда. Должен был… разобраться со всем этим. Но он боялся. Боялся прошлого. Боялся… себя.

Он поднял с пола письмо нотариуса, снова прочитал его. Ольга Сергеевна Вельская…

Он должен был позвонить ей. Но… не сейчас. Сейчас он не мог.

Бруг встал, подошел к окну, посмотрел на ржавые остовы автомобилей, на заброшенный завод, на серый, унылый пейзаж Устака.

«Ничтожество,» — подумал он. — «Я — ничтожество.»

И в этой мысли не было ни злости, ни отчаяния. Только… констатация факта.

Продолжаем, Бруг ищет утешения в алкоголе:

Бруг отвернулся от окна, пошатнулся и, спотыкаясь о валяющиеся на полу бутылки, подошел к столу. Он окинул взглядом каморку — свое убогое пристанище, свою тюрьму, свою… могилу.

«Ничтожество,» — снова подумал он. — «Конченое ничтожество.»

Эта мысль, как заезженная пластинка, крутилась в его голове, отравляя и без того паршивое настроение. Он ненавидел себя. Ненавидел за свою слабость, за свою зависимость, за свою… никчемность.

Он опустил взгляд на стол. Рядом с окурками и пустыми банками из-под пива стояла початая бутылка водки. Дешевой, паленой водки, от которой на утро раскалывается голова и выворачивает наизнанку. Но сейчас ему было плевать.

Бруг взял бутылку, отвинтил крышку и сделал большой глоток. Прямо из горла.

Водка обожгла горло, прокатилась по пищеводу огненным комом, ударила в голову. На мгновение стало легче. На мгновение… забылись и отец, и мать, и Монсуар, и завещание, и… все.

Он сделал еще один глоток. Потом еще. И еще.

Он пил, не закусывая, не обращая внимания на противный вкус, на жжение в желудке, на подкатывающую тошноту. Он пил, чтобы забыться. Чтобы отключиться. Чтобы… не чувствовать.

Он снова подумал о родителях. Об их вечном молчании. Об их… безразличии.

«Вам было на меня плевать,» — прошептал он, обращаясь к невидимым собеседникам. — «Всю жизнь… вам было на меня плевать.»

Он сделал еще один глоток.

«Я пытался… Я старался… Быть хорошим… Быть… нужным…» — голос его дрогнул. — «Но вам… вам всегда было все равно.»

Он залпом допил остатки водки, швырнул пустую бутылку в угол. Она со звоном ударилась о стену, разлетелась на осколки.

Бруг опустился на стул, обхватил голову руками. Ему было плохо. Очень плохо. И физически, и… морально.

Он ненавидел себя. Ненавидел свою жизнь. Ненавидел… все.

«Зачем?» — прошептал он. — «Зачем я вообще живу?»

Ответа не было. Только тишина. И пустота. И… боль.

Боль, которую он пытался заглушить алкоголем. Но которая… все равно возвращалась. Всегда возвращалась.

Он снова посмотрел на осколки бутылки, разбросанные по полу. Как и его жизнь… разбитая, разрушенная, никчемная.

«Я… должен… что-то сделать,» — пробормотал он. — «Я… должен…»

Но что? Он не знал. Он ничего не знал. Он был… потерян.

Он снова закрыл глаза, проваливаясь в пьяный, беспробудный сон… Сон, который не приносил ни отдыха, ни забвения. Только… новые кошмары.

Продолжаем. Бруг борется с собой и принимает (почти) решение:

Тяжесть во всем теле и мутная пелена перед глазами — вот и все, что осталось от выпитой водки. Бруг с трудом разлепил веки. Голова, вопреки ожиданиям, не болела — притупилась, словно накрытая толстым ватным одеялом.

Он сидел, сгорбившись, на своем скрипучем стуле, уставившись в одну точку на замусоренном полу каморки. Осколки бутылки, словно острые напоминания о его слабости, тускло поблескивали в свете единственной лампочки.

«Докатился…» — прохрипел он, и голос его прозвучал чужим и незнакомым в этой прокуренной тишине.

Он снова подумал о письме. О Монсуаре. Об отце… О том, что ему придется туда ехать. Придется… Но как? В таком состоянии?

Впервые за долгое время в его затуманенном сознании мелькнула искра… нет, не надежды, но хотя бы какого-то проблеска здравого смысла.

«Нужно… завязывать,» — пробормотал он. — «Хотя бы… на время.»

Мысль эта показалась ему чудовищно сложной, почти невыполнимой. Как оторвать от себя кусок собственной плоти? Как перестать дышать?

«Нет… Не навсегда,» — возразил он сам себе. — «Только… чтобы… разобраться со всем этим.»

Он представил себе, как он, пьяный, шатающийся, с перегаром, заявится в нотариальную контору Монсуара. Как будет общаться с этой… Ольгой Сергеевной. Как будет… смотреть на дом, в котором вырос.

Стыд, как ледяная волна, окатил его с головы до ног.

«Нужно… протрезветь,» — прошептал он. — «Нужно… привести себя в порядок.»

В голове, словно издеваясь, всплыла реклама, которую он видел по телевизору. Клиника… Лечение от алкоголизма… Быстро… Анонимно…

«Бред…» — подумал он. — «Это не для меня…»

Но тут же возразил себе: «А что для тебя, Бруг? Вот это? — он обвел взглядом каморку. — Эта водка? Эта… жизнь?»

Он снова замолчал, борясь с собой. С одной стороны — привычка, зависимость, страх перед трезвостью. С другой — проблеск здравого смысла, остатки стыда, необходимость… ехать в Монсуар.

«Клиника…» — прошептал он. — «Может быть… стоит попробовать…»

Он представил себе, как он… чистый, трезвый, выбритый… приезжает в Монсуар. Как он… разбирается с делами отца. Как он…

Картинка расплывалась, не желая складываться в четкий образ. Но одно он знал точно: в таком состоянии, как сейчас, он никуда не поедет.

«Нужно… взять выходные,» — решил он. — «Сказать Митчу… что заболел. Или… придумать что-нибудь…»

Он снова замолчал, обдумывая свой план. План, который казался ему сейчас единственно верным. Единственным… спасением.

«Сначала… клиника,» — пробормотал он. — «Потом… Монсуар.»

Он медленно, с трудом, поднялся со стула. Ноги его дрожали, голова кружилась. Но в глазах, затуманенных алкоголем, появилась… искорка решимости. Маленькая, слабая, но… искорка.

Бруг пошатнулся, но устоял. Нужно было действовать. Прямо сейчас. Пока эта слабая искорка решимости не погасла, уступив место привычной апатии и желанию напиться до беспамятства.

Он нашарил в кармане мобильный телефон — старый, поцарапанный, с разбитым экраном. Чудом сохранившийся в его беспорядочной жизни.

Он нашел в контактах номер «Шеф» — так он записал своего начальника, владельца стоянки подержанных автомобилей, — и нажал кнопку вызова.

Гудки шли долго. Бруг уже начал думать, что никто не ответит, как вдруг в трубке раздался хриплый, недовольный голос:

— Алло!

— Шеф, это… Бруг, — промямлил он, стараясь говорить как можно более внятно.

— Бруг? Какого черта тебе надо? Ты же на смене!

— Да, шеф, я… на смене, — Бруг запнулся. — Но… тут такое дело…

— Какое еще дело? — рявкнул шеф. — Ты опять нажрался, что ли?

— Нет, шеф, я… — Бруг судорожно вздохнул. — У меня… отец умер.

— Отец? — голос шефа немного смягчился. — Соболезную…

— Да… Спасибо, — пробормотал Бруг. — Мне… нужно уехать. В Монсуар. На… похороны. И… завещание…

— Монсуар? Это где вообще? — проворчал шеф. — Далеко?

— Да… Далеко, — подтвердил Бруг.

— И на сколько тебе нужно уехать? — спросил шеф, уже явно раздражаясь.

— На неделю, — прошептал Бруг. — Хотя бы… на неделю.

— На неделю?! — взревел шеф. — Ты с ума сошел! А кто работать будет? Митч? Так он сам через день на ногах не стоит!

— Я… Я понимаю, шеф, — промямлил Бруг. — Но… это очень важно. Я…

— Ладно, — перебил его шеф. — Черт с тобой. Езжай. Но чтоб через неделю был как штык! Иначе…

— Да, шеф, конечно, — торопливо сказал Бруг. — Спасибо, шеф. Большое спасибо.

— Не благодари, — буркнул шеф и повесил трубку.

Бруг облегченно вздохнул. Первый шаг сделан. Самый сложный, как ему казалось. Начальник отпустил. Значит… можно…

Можно… что?

Он снова посмотрел на стол. На пустые бутылки. На окурки. На… почти пустую пачку сигарет.

И тут его накрыло.

Снова.

Как волной.

Желание выпить, заглушить, забыть… Оно было сильнее его. Сильнее разума, сильнее стыда, сильнее… всего.

«Только одну,» — подумал он. — «Только… чтобы успокоиться.»

Он снова полез в карман, достал заначку — несколько мятых купюр. Хватит на бутылку. На бутылку… и еще немного.

Он вышел из каморки, пошатываясь, побрел к ближайшему ларьку.

Он знал, что поступает неправильно. Знал, что нарушает свое обещание. Знал, что… снова проваливается в пропасть.

Но ничего не мог с собой поделать.

Он купил бутылку водки, вернулся в каморку, сел на стул и… откупорил.

Он пил, не думая ни о чем. Ни об отце, ни о Монсуаре, ни о завещании, ни о… клинике.

Он просто пил. Пил, пока не отключился. Пил, пока… не забыл обо всем на свете.

Глава 3. Стремление

Бруг открыл глаза. Голова гудела, но не так сильно, как вчера. Тело ломило, во рту — мерзкий привкус. Он лежал на своем продавленном диване в каморке, одетый, грязный, вонючий.

В дверь постучали.

— Бруг, открывай! — раздался хриплый голос Митча. — Смена!

Бруг с трудом поднялся, подошел к двери, открыл. Митч, по своему обыкновению небритый и помятый, окинул его взглядом.

— Ну и видок у тебя, — присвистнул он. — Ты что, всю ночь пил?

— Не твое дело, — пробурчал Бруг, отступая в сторону. — Заходи.

Митч вошел в каморку, огляделся.

— Да уж, — протянул он. — Свинарник ты тут развел, Бруг.

Бруг промолчал. Он прошел к столу, взял пачку сигарет, закурил.

— Шефу звонил? — спросил Митч, усаживаясь на стул.

— Звонил, — ответил Бруг. — Отпустил.

— Ну и? — Митч выжидающе посмотрел на него. — Когда едешь?

— Сначала в клинику, — сказал Бруг, затягиваясь сигаретой.

— В какую еще клинику? — удивился Митч.

— В наркологию, — пояснил Бруг. — Откапаться надо.

Митч присвистнул.

— Вот это ты даешь, Бруг, — сказал он. — Не ожидал.

— Сам от себя не ожидал, — криво усмехнулся Бруг.

Он докурил сигарету, бросил окурок в банку из-под пива.

— Ладно, — сказал он. — Пойду я.

— Давай, — кивнул Митч. — Удачи тебе. И… не срывайся больше.

Бруг промолчал. Он вышел из каморки, оставив Митча наедине с его «дорожной пылью и бензиновым раем».

Он шел по улице, стараясь не смотреть на прохожих. Ему было стыдно. Но в этот раз стыд был… другим. Не таким, как обычно. Не парализующим, а… подталкивающим. Подталкивающим к действию.

Он нашел в телефоне адрес ближайшей наркологической клиники. Вызвал такси.

Через полчаса он уже стоял перед дверью с табличкой «Приемное отделение». Он глубоко вздохнул и нажал на кнопку звонка.

Бруг протянул администратору скомканные купюры — все, что осталось от его скудных сбережений. Женщина за стойкой, с профессионально-вежливой улыбкой, пересчитала деньги, выдала квитанцию и кивнула на дверь с табличкой «Процедурная».

— Проходите, вас проводят в палату.

Бруг кивнул и пошел по коридору. Запах лекарств, хлорки и еще чего-то неуловимо-больничного ударил в нос. Он не любил больницы. Но сейчас выбора не было.

Его проводили в палату. Небольшая комната с тремя кроватями, застеленными белым бельем. У каждой кровати — тумбочка и стул. На окне — жалюзи. Стены выкрашены в бледно-зеленый цвет. Стерильно, чисто, безлико.

Кроме него, в палате был еще один пациент — пожилой мужчина с изможденным лицом и трясущимися руками. Он лежал на кровати, уставившись в потолок.

Медсестра, молодая девушка с усталым взглядом, указала Бругу на свободную кровать.

— Раздевайтесь, ложитесь. Сейчас поставлю капельницу.

Бруг послушно разделся, лег на кровать. Холодная простыня неприятно коснулась кожи.

Медсестра ловко ввела иглу в вену, подсоединила капельницу. Прозрачная жидкость начала медленно капать, вливаясь в его организм.

— Лежите спокойно, — сказала она. — Если что-то понадобится — нажмите кнопку вызова.

И ушла, оставив Бруга наедине с его мыслями и ощущениями.

Первые сутки прошли в полузабытьи. Бруг то проваливался в беспокойный сон, то просыпался от озноба или тошноты. Тело ломило, голова раскалывалась, несмотря на капельницу. Он чувствовал себя разбитым, выжатым, опустошенным.

Жидкость из капельницы, вливаясь в его организм, постепенно вымывала алкоголь, токсины, яд, которым он травил себя годами. Но вместе с ядом уходили и силы. Он чувствовал себя слабым, беспомощным, как новорожденный младенец.

Его сосед по палате почти не двигался, не разговаривал, только изредка стонал. Бруг не пытался заговорить с ним. Ему не хотелось ни с кем общаться. Он хотел только одного — чтобы этот кошмар поскорее закончился.

Еду приносили в палату — жидкий суп, кашу, кисель. Бруг почти ничего не ел. Его тошнило от одного вида пищи.

На вторые сутки стало немного легче. Головная боль утихла, тошнота отступила. Он начал чувствовать свое тело — не как сплошной комок боли, а как… организм. Живой организм, который… боролся за жизнь.

Он начал пить воду — много воды. Жажда мучила его постоянно. Он пил и чувствовал, как живительная влага наполняет его тело, как возвращает к жизни.

Он начал есть — понемногу, заставляя себя. И с удивлением обнаружил, что еда… имеет вкус. Не просто кислый, горький, соленый, а… настоящий вкус.

Он начал смотреть в окно. За окном был… мир. Обычный мир, с деревьями, домами, людьми. Мир, который он почти забыл, за годы своего пьяного угара.

На третьи сутки Бруг почувствовал себя почти… человеком. Он смог встать с кровати, дойти до туалета, умыться. Он посмотрел в зеркало и… ужаснулся.

Из зеркала на него смотрел изможденный, осунувшийся мужчина с серой кожей, ввалившимися глазами и трехдневной щетиной. Мужчина, который выглядел старше своих лет.

Но в этом взгляде… что-то изменилось. Что-то… прояснилось.

Он побрился, привел себя в порядок, насколько это было возможно в больничных условиях. Он даже попытался улыбнуться своему отражению. Получилось криво, неуверенно, но… все же.

Он вернулся в палату, сел на кровать. Его сосед по-прежнему лежал, уставившись в потолок. Но теперь Бруг… захотел с ним заговорить.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

Мужчина медленно повернул голову, посмотрел на Бруга. Во взгляде его не было ни удивления, ни интереса. Только… усталость.

— Лучше, — прохрипел он. — Уже лучше…

И Бруг понял, что это — правда. Что и он сам… тоже чувствует себя лучше. Не хорошо, не прекрасно, но… лучше.

Он снова посмотрел в окно. За окном светило солнце. И в этот раз он… увидел его. Увидел не как источник головной боли, а как… источник света. И тепла. И… жизни.

Выписавшись из больницы, Бруг вдохнул свежий воздух полной грудью. Мир казался ярче, звуки — четче, запахи — острее. Он чувствовал себя слабым, но обновленным, словно после долгой и тяжелой болезни.

Такси довезло его до дома. Поднимаясь по обшарпанной лестнице, Бруг с удивлением отметил, что запах сырости и перегара, раньше казавшийся ему привычным, теперь вызывает отвращение.

Квартира встретила его привычным беспорядком. Но теперь Бруг не испытывал привычного безразличия. Ему захотелось… убраться. Но не сейчас. Сейчас нужно было заняться другим.

Он достал из кармана письмо из Монсуара, еще раз перечитал. Завтра. Ему нужно уехать завтра.

Бруг подошел к компьютеру — старому, пыльному, давно не включавшемуся. Он смахнул с него слой пыли, нажал кнопку включения. Компьютер загудел, замигал экраном, загрузился.

Бруг открыл браузер, ввел в поисковую строку «автобус Устак Монсуар».

Результаты поиска оказались неутешительными. Прямых рейсов не было. Нужно было ехать с пересадками, через несколько городов. Дорога займет почти сутки.

Бруг выбрал наиболее подходящий вариант — с одной пересадкой, отправлением завтра утром. Забронировал билет, распечатал на старом, скрипучем принтере.

Теперь нужно было собраться. Вещей у него было немного — пара джинсов, несколько футболок, свитер, куртка. Все это поместилось в старый, потертый рюкзак.

Закончив со сборами, Бруг почувствовал, как в животе заурчало. Он не ел нормально уже несколько дней — больничная еда не в счет. Ему захотелось чего-нибудь… настоящего. Сытного, вкусного, домашнего.

Он заглянул в холодильник. Холодильник был пуст, если не считать заплесневелого куска сыра и банки с чем-то непонятным и подозрительным.

Нужно было идти в магазин.

Бруг взял кошелек, вышел из квартиры. Он спустился по лестнице, вышел на улицу.

Он шел по улице, вдыхая запахи весны, и чувствовал, как к нему возвращаются… силы. Не только физические, но и… душевные.

Он зашел в супермаркет, набрал полную корзину продуктов — мясо, овощи, крупы, хлеб. Он выбирал продукты тщательно, с удовольствием, словно заново открывая для себя забытые вкусы и ароматы.

Он вернулся домой, включил плиту, поставил на нее большую кастрюлю. Он решил приготовить себе… борщ. Настоящий, наваристый борщ, такой, какой когда-то готовила ему… мать.

Он чистил овощи, резал мясо, и в голове его, помимо воли, всплывали воспоминания. О Монсуаре. О доме. Об отце…

Он не гнал от себя эти воспоминания. Он… принимал их. Как часть себя. Как часть своего прошлого.

Он варил борщ, и запах… запах детства, запах дома… наполнял его маленькую, убогую квартиру. И в этом запахе было что-то… обнадеживающее. Что-то… дающее надежду.

Закончив с готовкой, Бруг с удовольствием съел две большие тарелки борща. Насытившись, он почувствовал приятную усталость и… неожиданное желание навести порядок.

Он вымыл посуду, протер стол, вынес мусор. Затем, вооружившись тряпкой и моющим средством, принялся за уборку квартиры. Он отдраивал грязь, пыль, паутину, словно пытался смыть с себя не только грязь физическую, но и… грязь прошлого.

Он вычистил кухню, ванную, комнату. Он проветрил квартиру, впустив свежий весенний воздух. Он даже нашел в шкафу чистое постельное белье и застелил им диван.

Убираясь, он чувствовал прилив сил. Не такой, как после алкоголя — резкий, обманчивый, эйфорический, — а… настоящий. Спокойный, уверенный, созидательный.

Он с удивлением отметил, что ему… нравится убираться. Нравится создавать вокруг себя порядок, чистоту, уют.

Но энтузиазм, вспыхнувший в нем, оказался недолгим. К вечеру силы начали покидать его. Сказывались и несколько дней в больнице, и многолетнее пьянство, и… просто усталость от непривычной физической активности.

Он посмотрел на часы. Девять вечера. Обычно в это время он уже был в баре или сидел дома с бутылкой водки, уставившись в телевизор. Но сегодня… сегодня ему не хотелось ни того, ни другого.

Ему хотелось… спать. Настоящим, здоровым сном. Без кошмаров, без пробуждений от озноба или тошноты, без… алкогольного дурмана.

Он выключил телевизор, который работал фоном, заглушая тишину. Он выключил свет, оставив только ночник. Он лег на диван, застеленный чистым бельем, укрылся одеялом.

Завтра ему предстояла долгая дорога. Дорога в Монсуар. Дорога в… прошлое.

Он закрыл глаза, и почти сразу же провалился в сон. Глубокий, спокойный сон, без сновидений. Сон, который… исцелял.

Утро ворвалось в комнату ярким солнечным светом, пробившимся сквозь, теперь уже чистые, жалюзи. Бруг открыл глаза и с удивлением отметил, что чувствует себя… хорошо. Не просто «лучше, чем вчера», а именно хорошо. Голова ясная, тело — легкое, настроение… приподнятое.

Он встал, подошел к окну, распахнул его. Свежий воздух, наполненный запахами весны, ворвался в комнату. Бруг глубоко вдохнул, улыбнулся. Ему нравилось это ощущение — ощущение трезвости, чистоты, ясности.

Он принял душ, побрился, надел чистую одежду. Посмотрел в зеркало. Из зеркала на него смотрел… другой человек. Не тот изможденный, осунувшийся мужчина с серым лицом и ввалившимися глазами, которого он видел несколько дней назад. А… помолодевший, посвежевший, с проблеском жизни во взгляде.

Он позавтракал остатками вчерашнего борща, выпил чашку кофе. Собрал вещи — старый рюкзак, в котором поместилось все его нехитрое имущество.

Он вышел из квартиры, спустился по лестнице, вышел на улицу. Утро было ярким, солнечным, многообещающим.

Он побрел к остановке, не торопясь, наслаждаясь каждым шагом, каждым вдохом, каждым ощущением.

На остановке было немноголюдно. Несколько человек, ожидающих автобуса. Бруг встал в сторонке, достал телефон, проверил время. До отправления его автобуса оставалось еще около получаса.

Он огляделся. Его взгляд остановился на девушке, стоявшей неподалеку. Молодая, симпатичная, с длинными светлыми волосами и… улыбкой на лице. Она о чем-то оживленно разговаривала по телефону, смеялась.

Бруг вдруг почувствовал… что-то. Что-то, давно забытое. Что-то, похожее на… интерес. И… желание.

Он поймал себя на том, что улыбается. Он… флиртует. Краем глаза, взглядом, мимолетной улыбкой. Просто так, без цели, без надежды на продолжение. Просто… потому что ему хорошо. Потому что он… жив.

Девушка закончила разговор, убрала телефон в сумочку. Их взгляды встретились. Она улыбнулась ему в ответ. И в этой улыбке было что-то… ободряющее.

Бруг почувствовал, как к лицу приливает кровь. Он смутился, отвел взгляд. Но внутри… что-то пело. Что-то, похожее на… радость.

Подошел его автобус — старенький, дребезжащий, но… исправно работающий. Бруг сел в автобус, занял место у окна.

Он ехал по Устаку, смотрел на проплывающие мимо дома, улицы, людей, и чувствовал… облегчение. Он покидал этот город, эту жизнь, это… прошлое.

Автобус выехал за пределы города, направился к автовокзалу, откуда отправлялись междугородние рейсы. Бруг смотрел в окно, на проносящиеся мимо поля, леса, деревни, и думал о… Монсуаре. О том, что его ждет.

Он не знал, что его ждет. Но он… не боялся. Он был… готов. Готов к встрече с прошлым. Готов к встрече с… собой.

Городской автобус, дребезжа и покачиваясь, вез Бруга через утренний Устак. За окном мелькали привычные, но теперь словно увиденные заново, пейзажи.

Сначала — спальные районы с типовыми многоэтажками, серыми и безликими. Кое-где виднелись детские площадки, на которых уже играли дети. Магазины, аптеки, парикмахерские — все, как везде. Но Бруг смотрел на это другими глазами. Он замечал детали, на которые раньше не обращал внимания: яркие вывески, цветущие клумбы, спешащих на работу людей.

Потом пошли промышленные зоны — заводы с высокими трубами, из которых валил дым, склады, гаражи, заброшенные здания. Этот пейзаж был Бругу знаком — он сам жил недалеко от такой же промзоны. Но теперь он видел в этом не только уныние и безнадежность, но и… какую-то суровую красоту. Красоту увядания, красоту… прошлого.

Автобус выехал на главную улицу Устака — широкую, с оживленным движением. Здесь было больше зелени, больше ярких красок. Бруг смотрел на проезжающие мимо машины, на спешащих по своим делам людей, и чувствовал… отстраненность. Он словно наблюдал за этой жизнью со стороны, как зритель в кинотеатре.

Наконец, автобус подъехал к автовокзалу. Бруг вышел, огляделся. Здание автовокзала было старым, обшарпанным, с облупившейся краской и разбитыми окнами. Внутри — шумно, многолюдно, пахнет пирожками и дешевым кофе.

Бруг нашел свое табло, сверился с номером платформы. До отправления его междугороднего автобуса оставалось еще около часа.

Он решил пройтись, размять ноги. Он вышел из здания автовокзала, прошелся по привокзальной площади. Здесь было еще более шумно и суетливо. Торговцы предлагали свой товар — еду, напитки, сувениры, газеты. Пассажиры спешили к своим автобусам, тащили чемоданы, сумки, рюкзаки.

Бруг купил себе стаканчик кофе — на удивление, неплохого — и булочку с корицей. Он сел на скамейку, наблюдая за происходящим вокруг.

Он видел разных людей — молодых и старых, богатых и бедных, веселых и грустных. Он видел семьи с детьми, влюбленные пары, одиноких путешественников.

И в каждом из них он видел… жизнь. Жизнь, которая текла своим чередом, независимо от него, от его проблем, от его… прошлого.

Он допил кофе, доел булочку. Пора было идти.

Он вернулся в здание автовокзала, прошел к своей платформе. Там уже стоял его автобус — большой, белый, с надписью «Устак — N-ск» (N-ск — город, где ему предстояла пересадка).

Бруг предъявил водителю распечатанный билет, прошел в салон, занял свое место у окна.

Автобус тронулся, выехал с территории автовокзала и направился… навстречу неизвестности.

За окном мелькали последние улицы Устака, потом пошли поля, леса, деревни. Бруг смотрел в окно, и в душе его боролись смешанные чувства — тревога, волнение, любопытство… и… надежда.

Автобус набирал скорость, удаляясь от Устака. За окном мелькали однообразные пейзажи — поля, перелески, редкие деревеньки. Бруг достал из рюкзака книгу, которую прихватил из дома.

Это был потрепанный томик в мягкой обложке, с яркой, кричащей картинкой. Назывался роман «Стальной заслон». Автор — Виктор Свиридов. Бруг купил эту книгу случайно, в каком-то придорожном ларьке, привлеченный броским названием и аннотацией, обещавшей «захватывающие приключения, героические подвиги и несгибаемую волю к победе».

Действие романа разворачивалось в вымышленной стране, носившей название Россия, в годы Великой Огненной войны. Россия, в изображении Свиридова, была могучей державой, населенной людьми, обладающими особым, несгибаемым характером. Эти люди — россы — не знали страха, не ведали сомнений, не умели сдаваться. Они могли голодать, мерзнуть, страдать, но не могли предать, отступить, сломаться.

Главный герой романа — капитан Алексей Громов — был типичным представителем этого народа. Высокий, сильный, волевой, с пронзительным взглядом голубых глаз и шрамом на щеке. Он командовал разведывательным отрядом, действовавшим в тылу врага — безжалостных захватчиков, пришедших на землю Россов с огнем и мечом.

Громов и его бойцы — такие же, как он, «стальные» люди — совершали дерзкие диверсии, уничтожали вражеские склады и штабы, добывали ценные сведения. Они попадали в, казалось бы, безвыходные ситуации, но всегда находили выход, благодаря своей смекалке, мужеству и… несгибаемой воле к победе.

В романе было много батальных сцен, описанных с размахом и, порой, с излишней жестокостью. Враги — безымянные, безликие, обозначенные лишь как «захватчики» или «агрессоры» — изображались исключительно в черных тонах. Они были коварными, жестокими, трусливыми. Россы же, напротив, — благородными, самоотверженными, бесстрашными.

Бруг читал, и в душе его рождалось странное чувство. С одной стороны, он понимал, что все это — выдумка, фантазия, далекая от реальности. С другой — ему хотелось верить в эту сказку. Верить в то, что существуют такие люди — сильные, смелые, непобедимые. Люди, которые не сдаются.

Он читал о том, как Громов, раненый, истекающий кровью, в одиночку отбивался от превосходящих сил врага. О том, как он, превозмогая боль, полз по заснеженному лесу, чтобы доставить командованию важные сведения. О том, как он, глядя в лицо смерти, не дрогнул, не сдался, не предал.

И в эти моменты Бруг… завидовал Громову. Завидовал его силе, его мужеству, его… вере. Вере в себя, в свою страну, в свою… правоту.

Он закрыл книгу, посмотрел в окно. За окном все так же мелькали поля, леса, деревни. Реальные, не вымышленные. И в этой реальности не было места «стальным» людям и героическим подвигам. Была только… серость, обыденность и… борьба. Борьба за выживание.

Бруг вздохнул. Он снова открыл книгу и продолжил читать. Ему нужно было… отвлечься. Забыться. Хотя бы на время.

Бруг проснулся от толчка. Автобус остановился, водитель объявил: «Монсуар. Конечная».

Он протер глаза, зевнул. Голова немного гудела — сказался прерванный сон и тряска в старом автобусе. За окном было уже темно.

Бруг вышел из автобуса, вдохнул прохладный вечерний воздух. Запах… Запах был знакомым. Запах моря, водорослей, сырости и… чего-то еще. Чего-то неуловимого, тревожного, что он помнил с детства.

Он огляделся. Автостанция Монсуара представляла собой жалкое зрелище — маленький, покосившийся сарайчик с облупившейся краской и разбитыми окнами. Рядом — пустая площадь, освещенная тусклым светом единственного фонаря.

Дальше начинался город. Точнее, то, что от него осталось.

Бруг помнил Монсуар другим. В его детских воспоминаниях город был… пусть и не процветающим, но все же живым. С магазинами, кафе, кинотеатром, парком…

Сейчас же Монсуар выглядел так, словно из него выкачали всю жизнь.

Дома — старые, обветшалые, с облупившейся штукатуркой и покосившимися крышами. Многие окна — темные, заколоченные. На улицах — ни души. Только ветер гуляет, завывая в пустых переулках.

Он прошел немного вперед, вглядываясь в темноту. Дороги — разбитые, в ямах и колдобинах. Тротуары — потрескавшиеся, заросшие травой. Фонари — либо не горят, либо светят тускло, едва разгоняя мрак.

Вывески магазинов — выцветшие, ржавые, с отвалившимися буквами. Многие магазины — закрыты, заколочены. Кафе, кинотеатр, парк — все, что он помнил с детства, — либо исчезло, либо превратилось в руины.

Даже статуя глухаря, которая, как он помнил, стояла на центральной площади, — и та выглядела жалко. Потемневшая от времени и непогоды, с отбитым крылом и облупленным постаментом.

Бруг остановился, огляделся.

«Ничего себе,» — подумал он. — «Как будто… война прошла.»

Но войны не было. Было… запустение. Забвение. Умирание.

Монсуар, его родной город, превратился в призрак. В тень самого себя.

И в этой тени, в этом запустении, Бруг почувствовал… что-то знакомое. Что-то, что он помнил с детства. Что-то, что… пугало его. И… притягивало.

Бруг медленно шел по темной, пустынной улице, освещенной лишь редкими тусклыми фонарями. Он помнил эту дорогу. Он ходил по ней в детстве, бегал, играл… Теперь же он шел, с трудом переставляя ноги, и чувствовал, как к горлу подступает ком.

Он свернул в переулок, прошел еще немного и остановился перед знакомым домом.

Дом… Отцовский дом. Двухэтажный, деревянный, с облупившейся краской и покосившимся крыльцом. Когда-то он был выкрашен в светло-зеленый цвет, но теперь краска выцвела, облезла, и дом казался серым, унылым, безжизненным.

Бруг достал из кармана ключ — тот самый, который был приложен к письму нотариуса. Рука его дрожала. Он вставил ключ в замок, повернул. Замок щелкнул, поддался.

Бруг толкнул дверь. Дверь со скрипом отворилась, впуская его внутрь.

Внутри было темно и… холодно. Не просто прохладно, а именно холодно — как в склепе. И пахло… Пахло старостью, пылью, сыростью и… чем-то еще. Чем-то неуловимым, терпким, тревожным. Запахом… смерти.

Бруг нащупал на стене выключатель, щелкнул. Тусклая лампочка под потолком загорелась, осветив прихожую.

Все было так, как он помнил. Старая, обшарпанная мебель. Выцветшие обои. Потрескавшийся потолок. Пыль… Слой пыли на всем — на полу, на стенах, на мебели.

Он прошел в гостиную. Здесь тоже все было… знакомо. И… чуждо.

Диван, на котором он когда-то сидел, играя в солдатиков. Кресло, в котором сидел отец, читая свои книги. Стол, за которым они… когда-то… ужинали всей семьей.

Теперь же… Пустота. Тишина. И… тоска. Глубокая, всепоглощающая тоска, которая сдавливала грудь, мешала дышать.

Мама… Мама умерла семь лет назад. Он узнал об этом случайно, от дальних родственников. Отец тогда уже не разговаривал с ним. Не отвечал на звонки, на письма. Оборвал все связи.

А теперь… Теперь и отца нет.

Бруг опустился на диван. Диван был жестким, продавленным, неудобным. Но ему было все равно.

Усталость — физическая и моральная — навалилась на него, придавила к земле. Он не чувствовал ни голода, ни холода, ни… боли. Только… пустоту.

Он закрыл глаза.

Он снова увидел себя маленьким. Мальчишкой, который бежит по этой самой гостиной, смеется, играет… А потом… Потом все меняется. Отец запирается в своем кабинете. Мать уходит в себя. И… молчание. Вечное, давящее, убивающее молчание.

Он открыл глаза.

Нет, он не будет думать об этом. Не сейчас. Он слишком устал.

Он не стал раздеваться, не стал искать постельное белье. Он просто лежал на диване, в одежде, свернувшись калачиком, и смотрел в одну точку.

Он лежал так, не двигаясь, не думая, не чувствуя… Пока, наконец, не провалился в сон. Тяжелый, беспокойный сон, полный обрывков воспоминаний, туманных образов и… давящей, всепоглощающей тоски.

Глава 4. Отто

Утро просочилось сквозь щели в ставнях, разбудив Бруга тусклым серым светом. Он лежал, не двигаясь, прислушиваясь к тишине дома. Тишина была неспокойной, наполненной шорохами, скрипами, вздохами старого дерева — звуками, которые напоминали о прошлом.

Он поднялся, ощущая ломоту во всем теле. Голова, хоть и была ясной, отзывалась тупой болью на каждое движение. Трезвость давалась ему с трудом — тело, привыкшее к постоянной дозе алкоголя, требовало привычного яда.

Но еще сильнее, чем физическая боль, давила тревога. Воспоминания, которые он пытался заглушить, отогнать, теперь нахлынули на него с новой силой. Образы отца, матери, дома… Они были повсюду — в скрипе половиц, в запахе пыли, в тусклом свете, пробивающемся сквозь щели в ставнях.

Бруг подошел к окну, распахнул ставни. На улице было пасмурно. Серые облака низко нависли над городом, готовые вот-вот разразиться дождем.

Он заглянул в холодильник. Холодильник был пуст. Ничего, кроме заплесневелого лимона и полупустой банки с горчицей.

Нужно было идти в магазин.

Бруг оделся, вышел из дома. Он шел по пустынным улицам Монсуара, и с каждым шагом тревога усиливалась. Город казался ему чужим, враждебным, словно вымершим.

Он нашел небольшой продуктовый магазин — единственный, который, похоже, еще работал в этом забытом Богом месте. Магазин был старым, с обшарпанной вывеской и тусклым светом внутри.

Бруг вошел, взял корзину, начал ходить между рядами. Выбор продуктов был скудным — в основном, консервы, крупы, хлеб. Свежих овощей и фруктов почти не было.

Он набрал немного еды — консервы, хлеб, молоко, яйца. Подошел к кассе.

За кассой сидела пожилая женщина с усталым лицом и… знакомыми чертами. Он где-то видел ее…

— Здравствуйте, — пробормотал Бруг, выкладывая продукты на ленту.

Женщина подняла на него глаза и… замерла.

— Бруг? — удивленно спросила она. — Бруг… Это ты?

Бруг присмотрелся. И… узнал.

— Тетя Зина? — неуверенно спросил он.

— Господи, Бруг! — женщина всплеснула руками. — Ты ли это? Сколько лет, сколько зим!

Тетя Зина была… подругой его матери. Он помнил ее с детства. Она часто приходила к ним в гости, приносила пироги, играла с ним…

— Да… Это я, — промямлил Бруг, чувствуя, как к горлу подступает ком.

— А ты… Ты что тут делаешь? — спросила тетя Зина, оглядывая его с головы до ног. — Ты же… Ты же уехал…

— Я… Приехал, — ответил Бруг. — Отец… умер.

— Умер? — тетя Зина ахнула. — Клекл… умер? Боже мой… Я и не знала… Соболезную, Бруг…

— Спасибо, — пробормотал он.

Тетя Зина пробила продукты, сложила их в пакет.

— Ты… Ты надолго? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Бруг. — Завещание… Нужно разобраться…

— Понятно, — кивнула тетя Зина. — А ты… Ты где остановился?

— В отцовском доме, — ответил Бруг.

— Один? — удивилась тетя Зина.

— Один, — подтвердил Бруг.

В этот момент в магазин вошел мужчина. Высокий, крепкий, с коротко стриженными светлыми волосами и… знакомым лицом.

— Зина, привет! — сказал он, подходя к кассе. — Мне как обычно…

Он замолчал, увидев Бруга. Глаза его расширились.

— Бруг?! — воскликнул он. — Ты?!

Бруг узнал его сразу же. Отто. Его лучший друг детства. Они учились вместе, играли вместе, дрались вместе… Они были не разлей вода.

— Отто… — прошептал Бруг.

— Ни хрена себе! — Отто подошел к нему, хлопнул по плечу. — Сколько лет, сколько зим! Ты какими судьбами?

— Я… — Бруг запнулся. — Я приехал… Отец…

— Знаю, — перебил его Отто. — Тетя Зина мне уже сказала. Соболезную, дружище…

— Спасибо, — пробормотал Бруг.

— Я тебе звонил, — сказал Отто. — Но у тебя телефон…

— Отключен, — закончил за него Бруг. — Я… Я не в Устаке.

— А где? — удивился Отто.

— Я… Я потом расскажу, — сказал Бруг. — Сейчас… не до этого.

— Понятно, — кивнул Отто. — Ты… Ты надолго?

— Не знаю, — ответил Бруг. — Завещание…

— Завещание, — повторил Отто. — Ну да… Клекл… Он же… чудил, говорят, по-страшному в последнее время…

Бруг промолчал. Он не хотел говорить об отце. Не сейчас. Не с Отто.

— Ладно, — сказал Отто. — Ты… Ты где остановился?

— В отцовском доме, — ответил Бруг.

— Один? — снова удивился Отто.

— Один, — снова подтвердил Бруг.

— Слушай, — сказал Отто. — А давай… Давай сегодня вечером… У меня… Посидим, поговорим… Ты же не против?

Бруг колебался. Ему хотелось… побыть одному. Разобраться в себе. В своих чувствах. Но… Отто… Он был рад видеть его. Рад, что… не все потеряно. Что… есть кто-то, кто помнит его. Кто… рад ему.

— Давай, — сказал он. — Я… Я не против.

— Отлично! — обрадовался Отто. — Тогда… В восемь вечера. У меня. Адрес помнишь?

— Помню, — кивнул Бруг.

— Ну и все, — сказал Отто. — Тогда… До вечера.

Он расплатился с тетей Зиной, взял свой пакет и вышел из магазина.

Бруг тоже расплатился, взял свой пакет и вышел.

Он шел по улице, и чувствовал… смешанные чувства. Радость от встречи с Отто. Тревогу от предстоящего разговора. И… тоску. Глубокую, всепоглощающую тоску, которая никуда не уходила. Которая… была частью его самого.

Бруг, съев на скорую руку яичницу с консервированной ветчиной, включил телевизор — старый, с кинескопом, который он нашел в отцовском доме. Телевизор показывал плохо, с помехами, но Бругу было все равно. Ему нужен был хоть какой-то фон, хоть какой-то звук, чтобы заглушить тишину дома и… тревогу в своей душе.

Он переключал каналы, пока не наткнулся на местные новости. Диктор, женщина с строгим лицом и официальной прической, читала текст с суфлера:

« — …И вновь к теме экологической ситуации в Монсуаре. Как мы уже сообщали ранее, в последние месяцы в городе и его окрестностях наблюдается аномально высокий уровень загрязнения атмосферы. По данным независимых экспертов, концентрация вредных веществ в воздухе — в частности, диоксида серы, оксидов азота и тяжелых металлов — превышает предельно допустимые нормы в несколько раз, а в отдельных районах — в десятки раз.»

На экране появились кадры, снятые в Монсуаре: серые улицы, затянутые дымкой, люди в респираторах, закрытые окна домов.

« — Ситуация осложняется тем, — продолжала диктор, — что источник загрязнения до сих пор не установлен. Как известно, градообразующее предприятие Монсуара — угольные шахты — было закрыто более двадцати лет назад. Никаких других крупных промышленных объектов на территории города и в его окрестностях нет. Тем не менее, уровень загрязнения продолжает расти, достигая значений, характерных для крупных индустриальных центров с интенсивным производством.»

На экране появился глава городской администрации Монсуара — пожилой мужчина с усталым и растерянным видом.

« — Мы… Мы принимаем все возможные меры, — говорил он, запинаясь. — Создана специальная комиссия, привлечены эксперты из областного центра… Проводятся исследования… Но пока… Пока, к сожалению, мы не можем определить источник загрязнения. Это… Это какая-то аномалия…»

Диктор продолжила:

« — Ситуация вызывает серьезную обеспокоенность у жителей Монсуара. В социальных сетях и на городских форумах обсуждаются различные версии произошедшего — от нелегального захоронения токсичных отходов до… — диктор запнулась, — …необъяснимых природных явлений. Некоторые жители связывают аномальное загрязнение с… легендами о… — она снова запнулась, — …о духе-хранителе этих мест, Гобратсе. Однако, — поспешила добавить она, — официальная наука не подтверждает эти версии.»

На экране снова появились кадры Монсуара: заброшенные дома, пустые улицы, серое небо.

« — Администрация города призывает жителей Монсуара соблюдать спокойствие и не поддаваться панике, — закончила диктор. — Мы делаем все возможное, чтобы разобраться в ситуации и принять необходимые меры. Следите за нашими новостями.»

Бруг выключил телевизор.

«Дух-хранитель…» — пробормотал он. — «Гобратс…»

Он вспомнил отца. Его кабинет. Его книги. Его рисунки. Его… шкатулку.

Он снова почувствовал, как к горлу подступает ком.

Он посмотрел на часы. Пора было идти к Отто.

Бруг поднялся, оделся, вышел из дома.

Он шел по темным, пустынным улицам Монсуара, и в голове его, помимо воли, звучали слова диктора: «…аномально высокий уровень загрязнения…", «…источник не установлен…", «…необъяснимые природные явления…", «…Гобратс…»

Бруг позвонил в дверь. Отто открыл почти сразу же, словно ждал его у порога.

— Бруг! Проходи, проходи! — Отто распахнул дверь, жестом приглашая Бруга войти.

Квартира Отто разительно отличалась от отцовского дома Бруга и от его собственной убогой конуры в Устаке. Чисто, уютно, светло. Современная мебель, картины на стенах, на полках — книги и фотографии.

— Ну, располагайся, — сказал Отто, провожая Бруга в гостиную. — Чувствуй себя как дома. Хотя… твой дом, наверное, сейчас не в лучшем состоянии, да?

— Мягко говоря, — усмехнулся Бруг, опускаясь в кресло.

— Да уж, — вздохнул Отто. — Монсуар совсем захирел… Ты новости видел?

— Видел, — кивнул Бруг.

— Жуть какая-то, — покачал головой Отто. — Никто ничего понять не может.

Он замолчал, посмотрел на Бруга.

— Ну, рассказывай, — сказал он. — Как ты? Где пропадал все эти годы?

— Да где… — Бруг неопределенно махнул рукой. — В Устаке. Работал…

— Кем? — спросил Отто.

— Охранником, — ответил Бруг, стараясь не вдаваться в подробности.

— Охранником… — протянул Отто. — Ну… понятно. А я вот… — он обвел рукой комнату, — …в строительстве. Дома строю. Людям.

— Молодец, — сказал Бруг.

— Да ладно, — отмахнулся Отто. — Ты лучше про себя рассказывай. Женат? Дети?

— Был женат, — ответил Бруг. — Развелся. Сын есть… Томми.

— А чего развелся? — спросил Отто.

— Да… — Бруг запнулся. — Не сошлись характерами.

Он не хотел говорить Отто правду. Не хотел говорить о своем пьянстве, о своей… никчемности.

— Бывает, — вздохнул Отто. — Ладно… Не будем о грустном. Давай лучше… вспомним детство! Помнишь, как мы…

И Отто начал рассказывать. Рассказывать о том, как они, мальчишками, лазили по заброшенным шахтам, искали сокровища, строили шалаши в лесу, дрались с пацанами из соседнего двора…

— …А помнишь, как мы решили взорвать петарду в туалете школы? — смеялся Отто. — Вот это был номер! Директор чуть инфаркт не получил!

Бруг тоже засмеялся, вспоминая.

— Да… Было дело… — сказал он. — А помнишь, как мы нашли в лесу…

И Бруг начал рассказывать свою историю. О том, как они нашли в лесу старый, заброшенный блиндаж, оставшийся со времен войны. О том, как они решили, что в блиндаже спрятаны… сокровища. О том, как они…

— …И тут я проваливаюсь в яму! — рассказывал Бруг. — Темно, страшно, воняет чем-то… Я ору, ты пытаешься меня вытащить…

— Да-да! — смеялся Отто. — А потом оказалось, что это был…

— …старый, заброшенный сортир! — закончил Бруг, и они оба расхохотались.

— Вот это мы влипли! — сказал Отто. — А потом…

— А потом пришел мой отец, — сказал Бруг, и улыбка сползла с его лица.

— Да… — протянул Отто. — Твой отец… Он тогда тебе всыпал, помнится…

— Еще как всыпал, — горько усмехнулся Бруг. — Он… Он не любил, когда я… хулиганил.

— Да… — Отто замолчал, словно не зная, что сказать. — Он… Он у тебя строгий был.

— Строгий… — повторил Бруг. — Это еще мягко сказано.

Он замолчал, вспоминая отца. Его вечное молчание. Его замкнутость. Его… шкатулку.

— Ладно, — сказал Отто, словно почувствовав его настроение. — Не будем о грустном. Давай лучше… выпьем! У меня тут…

Он встал, подошел к бару, достал бутылку виски.

— Будешь? — спросил он, поворачиваясь к Бругу.

Бруг замер. Он… не пил уже несколько дней. Он… прошел через ломку, через боль, через… ад.

Но сейчас… Сейчас, глядя на бутылку виски, он почувствовал… как в нем снова просыпается… желание. Старое, знакомое, непреодолимое желание…

Он колебался.

Виски в руках Отто блестел янтарным светом, манил, обещал забытье и расслабление. Желание — острое, почти болезненное — кольнуло Бруга изнутри. Он сглотнул, почувствовав сухость во рту.

«Всего один глоток,» — прошептал внутренний голос, — «Один глоток… чтобы расслабиться… чтобы снять напряжение… чтобы…»

Он вспомнил свое пробуждение в Устаке. Свою грязную квартиру. Свою никчемную жизнь. Свое… отчаяние.

Он вспомнил клинику. Больничную палату. Капельницу. Свое отражение в зеркале — изможденное, но… с проблеском надежды.

Он вспомнил утро. Яркое солнце. Свежий воздух. Ощущение… трезвости.

Он вспомнил девушку на остановке. Ее улыбку. И… свое собственное смущение. И… радость.

«Нет,» — подумал он. — «Нельзя.»

Он усилием воли заставил себя отвести взгляд от бутылки.

— Нет, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Спасибо, Отто. Я… не буду.

Отто удивленно посмотрел на него.

— Как это — не будешь? — спросил он. — Ты же… Ты же всегда любил выпить…

— Любил, — согласился Бруг. — Но… больше не люблю.

— То есть? — не понял Отто. — Ты что, закодировался?

— Нет, — покачал головой Бруг. — Просто… решил бросить.

— Бросить? — Отто недоверчиво посмотрел на него. — Сам?

— Сам, — подтвердил Бруг.

— Вот это да… — протянул Отто. — Не ожидал… Ну… Молодец. Если… если это правда.

— Это правда, — сказал Бруг.

Он понимал, что Отто ему не верит. Что он видит в нем все того же Бруга — пьяницу, неудачника, человека, который… не способен измениться.

Но ему было все равно. Он знал, что… на этот раз… все по-другому.

— Ну… Ладно, — сказал Отто, ставя бутылку обратно в бар. — Как знаешь. Я… Я тогда тоже не буду. За компанию.

— Не стоит, — сказал Бруг. — Если хочешь — пей. Я… Я не против.

— Нет-нет, — отмахнулся Отто. — Я… Я тоже не хочу. Давай лучше… чаю?

— Давай, — согласился Бруг.

Отто пошел на кухню, поставил чайник. Бруг остался в гостиной, один.

Он подошел к окну, посмотрел на улицу. Там было темно. Только редкие фонари освещали пустые улицы Монсуара.

«Я… справлюсь,» — подумал он. — «Я… должен справиться.»

Он сделал глубокий вдох. И почувствовал… что-то новое. Что-то, похожее на… уверенность.

Он больше не был тем Бругом, который валялся пьяным в своей убогой каморке в Устаке. Он был… другим.

Он еще не знал, кем он был. Но он знал, кем он… не хотел быть.

И это было… началом.

Отто возился на кухне, гремел посудой, настраивал чайник. Бруг, оставшись один в гостиной, невольно задумался о друге. Воспоминания нахлынули теплой волной, омывая душу.

Отто. Он всегда был полной противоположностью Бруга. Если Бруг был тихим, замкнутым, неуверенным в себе, то Отто ярким, общительным, энергичным.

В школе Отто был отличником. Не зубрилой, а именно умницей, схватывал все на лету, легко решал самые сложные задачи, читал запоем, знал ответы на все вопросы. Учителя пророчили ему блестящее будущее университет, научная карьера, большие города.

Но Отто выбрал другой путь. Он остался в Монсуаре. Остался, чтобы рыбачить.

Отец Отто владел небольшим рыболовецким бизнесом несколько старых траулеров, цех по производству консервов. Дело было убыточным, еле-еле держалось на плаву. Но Отто влюбился в это дело. Влюбился в море, в рыбалку, в Монсуар.

Бруг помнил, как они, мальчишками, ходили с Отто на рыбалку. Как Отто учил его забрасывать удочку, различать рыбу, читать море. Как он рассказывал ему обо всем на свете.

Отто был не только умным, но и честным. Прямолинейным до невозможности. Он всегда говорил то, что думал, не боялся спорить, не боялся быть собой.

Бруг помнил, как Отто заступался за него, когда его обижали. Как он делился с ним последним куском хлеба. Как он верил в него. Даже тогда, когда сам Бруг в себя уже не верил.

А еще у Отто была душа. Непокорная, твердолобая, упрямая душа. Он не прогибался под обстоятельства, не искал легких путей, не предавал свои принципы.

Он мог часами спорить с учителями, доказывая свою правоту. Он мог отказаться от выгодного предложения, если оно противоречило его убеждениям. Он мог остаться в этом захолустье, в этом умирающем городе, просто потому, что любил его.

Бруг завидовал Отто. Завидовал его уму, его честности, его силе духа. Он хотел быть таким, как Отто. Но не мог.

И вот теперь, спустя двадцать лет, они снова сидели рядом. Бруг, сломленный, потерянный, пытающийся начать новую жизнь. И Отто. Отто, который, казалось, совсем не изменился. Все тот же сильный, уверенный, прямой.

«Интересно,» подумал Бруг, «А он счастлив?»

Он не знал ответа. Но надеялся, что да. Что Отто нашел свое счастье. В этом забытом Богом Монсуаре. В своей рыбалке. В своей жизни.

— Чай готов! — раздался голос Отто с кухни. — Иди сюда!

Бруг поднялся с кресла и пошел на кухню. Навстречу своему другу. И своему прошлому.

Отлично, теперь понятно. Вот сцена с чаепитием и разговором Бруга и Отто:

Бруг вошел в кухню. Отто, стоя у плиты, разливал кипяток по кружкам. На столе — блюдце с печеньем, вазочка с вареньем, сахарница.

— Садись, — сказал Отто, кивнув на стул. — Чай с лимоном будешь?

— Да, — кивнул Бруг, опускаясь на стул. — Спасибо.

Отто поставил перед ним кружку с дымящимся чаем, сам сел напротив.

— Ну, — начал он, отхлебнув из своей кружки, — рассказывай. Что там с завещанием?

— Да я и сам толком не знаю, — пожал плечами Бруг. — Завтра к нотариусу пойду. Ольга Сергеевна Вельская… Помнишь ее?

— Вельскую? — Отто задумался. — Кажется, помню… Она еще девчонкой была, когда ты уехал. А сейчас, небось, важная дама.

— Наверное, — усмехнулся Бруг.

— А ты, я смотрю, совсем не изменился, — сказал Отто, внимательно разглядывая Бруга. — Только… похудел. И… взгляд какой-то… другой.

— Жизнь потрепала, — ответил Бруг, отводя взгляд.

— Да уж, — вздохнул Отто. — У всех свои проблемы… Слушай, а ты… один тут будешь? С этими… похоронами, завещанием?

Бруг кивнул.

— Тяжело тебе будет, — покачал головой Отто. — Все-таки… отец…

— Да… — пробормотал Бруг. — Тяжело.

Он замолчал, уставившись в свою кружку. Он не хотел говорить о своих чувствах. Не хотел показывать свою слабость.

— Знаешь, — сказал Отто, помолчав, — я могу… Я могу пойти с тобой. К нотариусу. На похороны… Если хочешь, конечно.

Бруг поднял на него глаза.

— Правда? — спросил он. — Ты… Ты бы смог?

— А чего ж не смочь? — усмехнулся Отто. — Я ж теперь сам себе хозяин. Директор, как-никак. Могу взять выходной. Хоть неделю, хоть месяц. У меня там Петька есть, младший помощник. Толковый парень. Я ему прибавку к зарплате дам — он за меня все дела сделает.

— Спасибо, Отто, — сказал Бруг. — Я… Я очень благодарен.

— Да ладно, — отмахнулся Отто. — Какие пустяки. Мы ж друзья. А друзья… они на то и друзья, чтобы… поддерживать друг друга. В трудную минуту.

Он замолчал, отхлебнул чаю.

— Слушай, а помнишь, как мы с тобой… мечтали? — внезапно спросил он, и его губы тронула ностальгическая улыбка. — Кем мы хотели стать, когда вырастем?

— Я, если честно, не помню, — признался Бруг.

— А я помню! — воскликнул Отто. — Ты все уши нам прожужжал, что хочешь быть космонавтом. Говорил, что полетишь к звездам, откроешь новые планеты и все такое.

Бруг улыбнулся.

— Ну, как видешь, не срослось.

— А я, — продолжил Отто, — я хотел быть… капитаном дальнего плавания! Бороздить океаны, открывать новые земли…

Он замолчал, усмехнулся.

— Глупости, конечно, — сказал он. — Детские мечты.

— А почему глупости? — спросил Бруг. — Ты же… Ты же все равно с морем связан.

— Да, — кивнул Отто. — Но это… Это другое. Это не то, о чем я мечтал.

Он снова замолчал, посмотрел на Бруга.

— А ты… — сказал он. — Ты жалеешь, что не стал космонавтом?

Бруг задумался.

— Не знаю, — ответил он. — Наверное… нет. Я… Я вообще мало о чем жалею. Кроме… Кроме того, что…

Он не договорил.

— Что? — спросил Отто.

— Ничего, — сказал Бруг. — Забудь.

Он отхлебнул чаю.

— Ладно, — сказал Отто. — Не будем о грустном. Давай лучше… о завтрашнем дне. Во сколько тебе к нотариусу?

— В десять, — ответил Бруг.

— Тогда… В девять тридцать я за тобой заеду, — сказал Отто. — Пойдет?

— Пойдет, — кивнул Бруг. — Спасибо, Отто.

— Да не за что, — отмахнулся Отто. — Мы же… друзья.

Глава 5. Ростки зла

Бруг попрощался с Отто и вышел на улицу. Вечерний Монсуар встретил его холодом, тишиной и… ощущением чего-то неуловимо-тревожного.

Он шел по темной улице, стараясь не смотреть по сторонам. Фонари горели тускло, выхватывая из темноты лишь небольшие участки дороги и тротуара. Дома стояли темные, безжизненные, словно вымершие.

До отцовского дома было недалеко — всего несколько кварталов. Но Бругу этот путь казался бесконечно долгим.

Он шел быстро, почти бежал, стараясь не думать о том, что его тревожит. Но… не получалось.

Сначала ему показалось, что за ним кто-то идет. Он обернулся — никого. Только ветер гоняет по улице опавшие листья.

Он ускорил шаг.

Потом ему послышался… звук. Странный, непонятный звук — то ли скрип, то ли стон, то ли… шепот.

Он снова обернулся. Никого. Только… тень. Странная, неестественно длинная тень, которая скользила по стене дома.

Бруг остановился. Тень… замерла.

Он посмотрел на фонарь. Фонарь горел ровно, не мигая. Откуда же… тень?

Он сделал шаг вперед. Тень… шевельнулась. Словно… живая.

Бруг замер. Сердце его бешено колотилось. Он… испугался.

Он снова посмотрел на тень. Тень… стала больше. Она словно… росла, поднималась, тянулась к нему…

Бруг не выдержал. Он развернулся и… побежал.

Он бежал, не разбирая дороги, не обращая внимания на боль в боку, на сбитое дыхание. Он бежал, пока не оказался перед своим домом.

Он влетел в дом, захлопнул за собой дверь, прижался к ней спиной.

Он стоял, тяжело дыша, и слушал.

Тишина. Только… ветер за окном завывает. И… сердце бешено колотится.

Он медленно сполз по двери, сел на пол.

Что это было? Галлюцинация? Игра воображения? Или…

Он вспомнил слова диктора из новостей: «…необъяснимые природные явления…", «…Гобратс…»

Он вспомнил отца. Его кабинет. Его книги. Его рисунки. Его… шкатулку.

Он поднял голову, посмотрел на дверь.

Он… боялся. Боялся того, что… ждало его в этом доме. В этом городе. В этом… прошлом.

Но он знал, что… должен. Должен разобраться. Должен понять. Должен…

Он медленно поднялся, подошел к окну, посмотрел на улицу.

Там было темно. И… пусто.

Только… ветер завывал. И… тень. Странная, неестественно длинная тень, которая… скользила по стене дома напротив.

Бруг тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. «Это все нервы,» — сказал он себе вслух, — «Переутомление. Долгая дорога. Надо поесть и лечь спать.»

Он прошел на кухню, открыл холодильник. Достал остатки борща, разогрел. Есть не хотелось, но он заставил себя съесть несколько ложек. Вкус показался пресным, безжизненным.

Он вымыл посуду, вернулся в гостиную. Включил телевизор — тот же старый, с кинескопом, который нашелся в доме. Каналы переключались с трудом, изображение рябило, но Бругу было все равно. Ему нужен был хоть какой-то звук, хоть какое-то движение, чтобы заглушить тишину дома и… свои мысли.

Он улегся на диван, укрылся пледом, который нашел в шкафу. Плед пах пылью и… чем-то еще. Чем-то неуловимо-знакомым, тревожным.

Он уставился в экран, но не видел и не слышал того, что там показывали. Мысли его были далеко. Он думал о тени. О странном звуке. О… Монсуаре.

«Это все ерунда,» — снова сказал он себе. — «Просто… показалось. Белая горячка… по трезвости. Бывает.»

Он попытался убедить себя в этом. Но… не получалось.

Он вспомнил отца. Его одержимость. Его исследования. Его… смерть.

Он вспомнил слова Отто: «…чудил, говорят, по-страшному в последнее время…»

Что это значило? Чем занимался отец? Что он… нашел?

Бруг закрыл глаза. Он устал. Устал думать, устал бояться, устал… жить.

Он хотел… спать. Забыться. Отключиться.

Он снова посмотрел на экран. Там мелькали какие-то картинки, звучали какие-то голоса… Но Бруг не воспринимал их.

Он проваливался в сон. Тяжелый, беспокойный сон, в котором… его ждали новые кошмары.

Бруг проснулся от резкого, настойчивого гудка автомобиля. Он рывком сел на диване, не сразу сообразив, где находится и что происходит.

За окном было светло. Солнце, пробиваясь сквозь щели в ставнях, рисовало на полу полосатые узоры.

Он посмотрел на часы. Половина десятого.

Автомобильный гудок повторился.

Бруг вспомнил. Отто. Он обещал заехать за ним в девять тридцать.

Он вскочил с дивана, бросился к окну, распахнул ставни.

Внизу, у дома, стоял автомобиль Отто — старенький, но ухоженный пикап. Сам Отто, облокотившись на капот, курил сигарету.

Бруг торопливо оделся, спустился вниз, открыл дверь.

— Привет, — сказал Отто, увидев Бруга. — Ты что, еще спишь?

— Прости, — пробормотал Бруг. — Проспал.

— Да ладно, — отмахнулся Отто. — Бывает. Ты… готов?

— Почти, — ответил Бруг. — Сейчас… Кофе хочешь?

— Кофе? — Отто удивленно посмотрел на него. — Ты же…

— Я знаю, — перебил его Бруг. — Но… Я больше не пью. А кофе… Кофе можно.

— Ну… Кофе можно, — согласился Отто. — Давай.

Они вошли в дом. Бруг провел Отто на кухню.

— Тут… Немного не прибрано, — сказал Бруг, смущенно оглядываясь.

— Да ладно, — отмахнулся Отто. — Не обращай внимания. У меня дома тоже… не дворец Эйхельгарда*.

Бруг подошел к плите, достал старую кофеварку отца. Ту самую, которую он… чистил… в то утро.

Он насыпал кофе, налил воды, включил кофеварку.

Кофеварка заурчала, загудела, наполняя кухню знакомым ароматом.

Бруг замер, прислушиваясь к звуку.

Воспоминания нахлынули на него, как волна.

Он снова увидел отца. Стоящего у плиты, ковыряющегося в кофеварке.

Он увидел себя — маленького, взъерошенного, пытающегося… поговорить с отцом.

Он услышал голос матери.

Он почувствовал запах. Запах кофе, запах дома, запах детства.

— Что-то не так? — спросил Отто, заметив его состояние.

— Нет, — Бруг тряхнул головой. — Все… нормально.

Он налил кофе в две чашки, поставил на стол.

— Садись, — сказал он.

Они сели за стол, молча пили кофе.

— Хороший кофе, — сказал Отто, нарушив молчание. — Крепкий.

— Да, — согласился Бруг. — Отец… любил крепкий кофе.

Он замолчал, снова погружаясь в свои мысли.

— Ладно, — сказал Отто, допив кофе. — Поехали? А то опоздаем.

— Поехали, — кивнул Бруг.

Он встал, поставил чашку в раковину.

Он вышел из дома, оставив позади кофеварку, запах кофе, воспоминания.

И тревогу. Которая никуда не уходила. Которая ждала его.

Отто завел двигатель, и старенький пикап, взревев мотором, выехал на улицу. Бруг откинулся на спинку сиденья, уставился в окно. Он не хотел разговаривать. Он хотел… смотреть. Смотреть на Монсуар, свой родной город, который он покинул двадцать лет назад и в который теперь вернулся при таких… печальных обстоятельствах.

Город, проплывающий за окном, был одновременно и знакомым, и чужим. Знакомые улицы, знакомые дома, знакомые… очертания. Но все это было… искажено. Искажено временем, запустением, упадком.

Дома… Большинство из них были деревянными, одно- и двухэтажными, с облупившейся краской, покосившимися крышами, заколоченными окнами. Некоторые дома стояли пустые, заброшенные, с провалившимися крышами и выбитыми стеклами. Они напоминали остовы гигантских, давно умерших животных.

Улицы… Узкие, извилистые, с потрескавшимся асфальтом, заросшие травой и бурьяном. Кое-где виднелись ямы и колдобины, заполненные грязной водой после недавнего дождя.

Фонари… Ржавые, покосившиеся, с разбитыми плафонами. Некоторые из них еще горели, но свет их был тусклым, желтым, едва разгоняющим мрак.

Магазины… Большинство из них были закрыты, заколочены, с выцветшими вывесками и запыленными витринами. Те немногие, что еще работали, выглядели убого, с скудным ассортиментом товаров и усталыми, безразличными продавцами.

Люди… На улицах Монсуара было мало людей. В основном, это были пожилые люди, одетые в старую, поношенную одежду, с усталыми, печальными лицами. Они шли медленно, сгорбившись, словно несли на своих плечах непосильную ношу.

Молодежи почти не было видно. Те, кто помоложе, уехали из Монсуара в поисках лучшей жизни. Остались лишь те, кто… не смог. Или не захотел.

Бруг смотрел на все это, и сердце его сжималось от боли. Он помнил Монсуар другим. Он помнил его… живым. Смеющимся. Полным надежд.

Теперь же… Город умирал. Медленно, мучительно, неотвратимо.

Он проезжал мимо школы, в которой учился. Школа была все той же — старое, двухэтажное здание из красного кирпича. Но теперь окна ее были заколочены, а двор зарос бурьяном.

Он проезжал мимо парка, в котором когда-то играл. Парк превратился в заросший пустырь, с поломанными скамейками и ржавыми качелями.

Он проезжал мимо кинотеатра, в котором смотрел свои первые фильмы. Кинотеатр сгорел несколько лет назад, и теперь на его месте стояли лишь обгоревшие руины.

И везде — запустение. Забвение. Упадок.

Бруг смотрел на свой родной город, и чувствовал… вину. Вину за то, что он уехал. За то, что он… бросил его. За то, что он… не смог ничего изменить.

Он смотрел на Монсуар, и понимал, что… прошлое не отпускает. Что оно… возвращается. Возвращается, чтобы… напомнить о себе.

Пикап Отто остановился перед небольшим, но крепким на вид домом. В отличие от большинства зданий в Монсуаре, этот дом был ухоженным: свежевыкрашенный фасад, чистые окна, аккуратный палисадник с подстриженными кустами. Над дверью висела табличка: «Нотариус Вельская О. С.».

Бруг и Отто вышли из машины. Бруг с тревогой посмотрел на дверь. Он все еще не был уверен, что готов к этому.

Они поднялись по ступенькам, Отто нажал на кнопку звонка. Никакого ответа. Он позвонил еще раз. Тишина.

— Странно, — пробормотал Отто. — Она же знала, что мы приедем.

Он постучал в дверь. Снова тишина.

— Может, она… вышла куда-нибудь? — неуверенно предположил Бруг.

Отто дернул ручку двери. Дверь оказалась незапертой.

— Еще страннее, — сказал Отто. — Пойдем, посмотрим.

Они вошли в дом. Внутри было тихо и… пусто. Их встретила просторная прихожая с вешалкой для одежды, зеркалом и старинным комодом. На стенах — картины в простых рамах. На полу — ковровая дорожка. Все чисто, аккуратно, но… безлюдно.

— Эй! — громко позвал Отто. — Есть кто-нибудь?

Тишина.

Они прошли дальше, вглубь дома. Справа — гостиная с мягкой мебелью и камином. Слева — столовая с большим овальным столом и стульями. Прямо по коридору — дверь с табличкой «Кабинет».

— Похоже, она там, — сказал Отто, кивнув на дверь.

Они подошли к двери, Отто постучал.

— Войдите, — раздался из-за двери женский голос.

Отто открыл дверь, и они вошли в кабинет.

Кабинет был небольшим, но уютным. Большое окно, занавешенное плотными шторами, письменный стол, заваленный бумагами, книжные шкафы вдоль стен, несколько кресел для посетителей.

За столом сидела женщина лет сорока, с строгим, но приятным лицом, в очках в тонкой оправе. Волосы ее были собраны в аккуратный пучок.

— Здравствуйте, — сказала она, поднимаясь из-за стола. — Вы, должно быть, Бруг?

— Да, — кивнул Бруг. — А вы… Ольга Сергеевна?

— Да, — подтвердила женщина. — Ольга Сергеевна Вельская. А вы… — она перевела взгляд на Отто.

— Отто, — представился Отто. — Друг Бруга. Я… с ним.

— Очень приятно, — сказала Ольга Сергеевна. — Присаживайтесь.

Она указала на кресла, стоявшие перед столом. Бруг и Отто сели. Ольга Сергеевна тоже села, сложив руки на столе.

Ольга Сергеевна открыла папку, лежавшую перед ней, и достала несколько листов бумаги.

— Итак, — начала она, — приступим к оглашению завещания Клекла… Вашего отца.

Она откашлялась и начала читать:

« — Я, Клекл…, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим завещаю все свое имущество, движимое и недвижимое, своему единственному сыну, Бругу…».

Бруг слушал, не вникая в юридические формулировки. Он ждал… чего-то другого. Каких-то слов… от отца. Хотя бы… посмертных.

« — В частности, — продолжала Ольга Сергеевна, — я завещаю Бругу… дом, расположенный по адресу: город Монсуар, улица… а также все находящееся в нем имущество.»

Бруг кивнул. Дом… Он и так знал, что дом достанется ему.

« — Кроме того, — голос нотариуса слегка дрогнул, — я завещаю Бругу… шкатулку, находящуюся в моем кабинете, а также все мои документы, записи, чертежи, относящиеся к моим… исследованиям.»

Бруг напрягся. Шкатулка… Вот оно. То, чего он… боялся. И… ждал.

Ольга Сергеевна замолчала, посмотрела на Бруга поверх очков.

— Есть еще один пункт, — сказала она. — Весьма… необычный.

Она снова заглянула в бумаги и продолжила:

« — Мой личный дневник, содержащий записи моих наблюдений, размышлений и выводов, я завещаю… Рону Флигцу, проживающему в городе…»

Бруг удивленно поднял брови. Рон Флигц? Он не знал этого человека.

« — Рон Флигц, — пояснила Ольга Сергеевна, заметив его удивление, — известный ученый, историк, специалист по… скажем так, нетрадиционным областям знания. Ваш отец… был с ним знаком. И, судя по всему, считал его… достойным преемником.»

Она снова замолчала, посмотрела на Бруга.

— В завещании есть еще… письмо. От вашего отца. Лично вам.

Она достала из папки запечатанный конверт и протянула его Бругу.

Бруг взял конверт. Руки его дрожали. Он узнал почерк отца — резкий, угловатый, неровный.

Он распечатал конверт, достал письмо.

« — Бруг, — писал отец. — Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я знаю, что не был тебе хорошим отцом. Я был слишком… увлечен своими исследованиями. Я пренебрегал тобой, твоей матерью, вашей… жизнью. Прости меня, если сможешь.»

Бруг сглотнул. Он не ожидал… такого.

« — Я оставляю тебе дом. И шкатулку. И все свои записи. Я знаю, что ты… не разделял моих увлечений. Что ты… считал меня сумасшедшим. Но… Возможно, теперь, когда меня нет, ты… заинтересуешься. Возможно, ты… поймешь.»

« — Шкатулка — ключ ко всему. Но будь осторожен. Очень осторожен. То, что в ней… Это… опасно.»

« — Если ты решишь продолжить мои исследования, обратись к Рону Флигцу. Он… знает больше, чем говорит. Он… поможет тебе.»

« — И еще… Прости меня. За все.»

Бруг закончил читать. Он сидел, не двигаясь, не в силах отвести взгляд от письма.

Он не знал, что чувствовать. Растерянность. Обиду. Вину. И… любопытство.

Шкатулка… Рон Флигц… Исследования отца…

Что все это значит?

Он посмотрел на Ольгу Сергеевну.

— Это… все? — спросил он.

— Почти, — ответила она. — Остались формальности. Нужно подписать документы…

Ольга Сергеевна закончила оформление документов. Бруг, почти не глядя, подписал все бумаги, которые она ему давала. Мысли его были далеко.

— Ну вот и все, — сказала нотариус, складывая документы в папку. — Теперь вы — полноправный владелец дома и всего, что в нем находится. Мои соболезнования, Бруг.

— Спасибо, — пробормотал он, поднимаясь с кресла.

Они с Отто вышли из кабинета, попрощались с Ольгой Сергеевной и вышли на улицу.

Отто молча открыл дверь пикапа, Бруг сел на пассажирское сиденье.

Дорога до дома прошла в молчании. Бруг смотрел в окно, на проплывающие мимо дома, улицы, людей. Но он не видел их. Он видел… письмо отца. Шкатулку. И… имя.

Рон Флигц.

Кто этот человек? Почему отец завещал ему свой дневник? Что он знает?

Пикап остановился у дома Бруга.

— Спасибо, Отто, — сказал Бруг, выходя из машины. — За все.

— Не за что, — ответил Отто. — Ты… звони, если что.

— Хорошо, — кивнул Бруг.

Он смотрел, как пикап Отто отъезжает, пока тот не скрылся за поворотом. Затем он медленно повернулся к дому.

Дом… Отцовский дом. Теперь — его дом.

Он поднялся по ступенькам, открыл дверь, вошел внутрь.

В доме было тихо и… пусто. Только… запах. Запах старости, пыли и… чего-то еще. Чего-то неуловимого, тревожного.

Бруг прошел в гостиную, сел на диван. Он достал из кармана письмо отца, еще раз перечитал его.

« — Если ты решишь продолжить мои исследования, обратись к Рону Флигцу. Он… знает больше, чем говорит. Он… поможет тебе.»

Рон Флигц…

Кто он? Ученый, историк, специалист по «нетрадиционным областям знания»… Что это значит?

Бруг не знал. Но он… чувствовал, что должен узнать.

Он должен был… разобраться. Разобраться в том, чем занимался его отец. Разобраться в том, что… скрывается в этом доме. В этом городе.

И… в шкатулке.

Он встал, подошел к окну, посмотрел на улицу.

На улице было пусто. Только… ветер завывал.

И… тень. Странная, неестественно длинная тень, которая… скользила по стене дома напротив.

Бруг отвернулся от окна. Он… не хотел видеть эту тень.

Он не знал, что делать. Он был… растерян.

Он снова посмотрел на письмо.

Рон Флигц…

Может быть… он… действительно… поможет?

Бруг стоял у окна, погруженный в свои мысли, когда краем глаза заметил движение. Он перевел взгляд на улицу и дальше, туда, где начинался лес, окаймлявший задний двор.

И замер.

Там, на опушке леса, в просвете между деревьями, стояли олень и заяц.

Совсем как в детских мультфильмах. Большой, красивый олень с ветвистыми рогами и маленький, пушистый зайчик с длинными ушами. Они стояли рядом и смотрели прямо на него. Смотрели в окно, на Бруга.

В этом было что-то нереальное. Что-то сказочное.

Бруг моргнул. Видение не исчезло. Олень и заяц все так же стояли на опушке леса и смотрели.

Он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от страха. От удивления. И какого-то странного, непонятного чувства предвкушения.

И в этот момент…

Картина резко изменилась.

Заяц пискнул, коротко и пронзительно. Олень, до этого стоявший неподвижно, резко дернул головой.

И откусил зайцу голову.

Одним движением. Одним хрустом.

Бруг вздрогнул, отшатнулся от окна.

Кровь. Брызги крови на белой шерсти. Обмякшее тельце зайца, упавшее на землю. И олень.

Олень, стоящий над своей жертвой, с окровавленной мордой и горящими глазами.

Глазами, которые смотрели на Бруга.

И в этот момент…

Олень поднялся. Поднялся на задние ноги.

Медленно, неуклюже, но поднялся.

Он стоял, как человек. Высокий, темный силуэт на фоне леса. С окровавленной мордой. С ветвистыми рогами. И с горящими глазами.

Глазами, которые смотрели на Бруга.

Взгляд. Взгляд, полный злобы. Ненависти. И чего-то еще. Чего-то древнего, первобытного, нечеловеческого.

Бруг закричал. Закричал, не своим голосом. И спрятался.

Он упал на пол, прижался спиной к стене, закрыл голову руками.

Он сидел так, не двигаясь, не дыша.

Он не знал, сколько времени прошло.

Наконец, он осмелился. Осмелился поднять голову и посмотреть в окно.

Там никого не было.

Только лес. Темный, молчаливый лес.

И пятно. Темное, расплывчатое пятно на земле, там, где стояли олень и заяц.

Бруг медленно поднялся. Ноги его дрожали. Сердце бешено колотилось.

Он подошел к окну, осторожно выглянул.

Никого.

Только лес. И пятно.

Он смотрел на это пятно, и не мог оторвать взгляда.

Он не понимал. Не понимал, что это было.

Галлюцинация? Сон?

Он вспомнил слова диктора: «необъяснимые природные явления», «Гобратс».

Он почувствовал ледяной холод по спине.

Бруг, дрожа всем телом, отошел от окна. Нужно было что-то делать, что-то, что отвлекло бы его от увиденного. Он вспомнил про кабинет отца, про шкатулку, про Рона Флигца и решил подняться на второй этаж. Он вышел из гостиной, прошел по темному коридору, поднялся по скрипучей лестнице. Дверь в кабинет отца была закрыта. Бруг дернул ручку, но дверь не поддалась. Он постучал — тишина. Снова дернул ручку, снова безрезультатно. Дверь была заперта изнутри? Но как? Ведь в доме никого не было, кроме него. Бруг нахмурился, не понимая, что происходит. Он снова постучал, громче, приложил ухо к двери — всё та же тишина. Дверь была старой, деревянной, но крепкой. Выбить ее плечом вряд ли получится, но попробовать стоило. Он разбежался и ударил плечом в дверь. Боль пронзила плечо, но дверь не поддалась. Бруг отступил, тяжело дыша. Нужно было что-то другое. Он огляделся: на стенах висели картины, полки с книгами, ничего полезного.

И тут он разозлился. Разозлился на отца, на его тайны, на его одержимость. Он снова посмотрел на дверь. «Да чтоб тебя!» — прорычал он. Он размахнулся и ударил ногой в дверь. Снова. И снова. Дерево затрещало, поддалось. Еще один удар, и дверь распахнулась. Бруг, потеряв равновесие, влетел в кабинет. Он остановился, тяжело дыша, и огляделся. Кабинет был таким, каким он его помнил, только еще более запущенным. Он сделал шаг вперед и замер. Он не был готов к тому, что увидит.

Глава 6. Бумаги отца

Он сделал неуверенный шаг вперед и замер, пораженный увиденным. Кабинет отца, его святая святых, представлял собой картину хаоса. Книги были свалены с полок, бумаги разбросаны по полу, колбы и реторты на рабочем столе — опрокинуты, некоторые разбиты. Воздух был спертым, тяжелым, с резким, неприятным химическим запахом, перебивавшим привычный аромат пыли и старых книг. Казалось, здесь пронесся ураган. Или же… отец в последние дни был совершенно не в себе.

Бруг стоял посреди этого разгрома, оглушенный, пытаясь осмыслить увиденное. Что здесь произошло? Несчастный случай? Приступ безумия? Или… что-то иное?

Внезапно снизу послышались шаги. Легкие, торопливые шаги по скрипучей лестнице. А затем — голос. Молодой, немного испуганный женский голос:

— Эй! Есть кто дома? Я слышала грохот! Все в порядке?

Бруг вздрогнул. Он не ожидал кого-то увидеть. Он медленно обернулся к дверному проему, все еще заваленному обломками двери.

На пороге кабинета стояла девушка. Молодая, лет двадцати пяти, с растрепанными темно-русыми волосами, большими, встревоженными серыми глазами и испачканной землей щекой. Одета она была просто — старые джинсы, рабочий фартук поверх свитера. В руках она держала небольшую садовую лопатку. Видимо, работала в саду у себя во дворе.

Она смотрела на Бруга, потом на выломанную дверь, потом на разгром в кабинете. Ее глаза округлились от удивления и… страха?

— Господи… Что здесь случилось? — прошептала она. — Вы… Вы кто?

Бруг молчал, разглядывая незваную гостью. Он не помнил ее. Но что-то в ее лице, в ее взгляде показалось ему… знакомым? Или это просто игра воображения на фоне пережитого?

— Я… Бруг, — наконец ответил он хриплым голосом. — Сын… Клекла.

Девушка ахнула.

— Бруг? Сын Клекла? Я… Я Меля. Мы соседи. Я живу в доме напротив. Я слышала шум… думала, может, помощь нужна… А ваш отец… Мне так жаль…

Ее голос был мягким, сочувствующим. И Бругу, впервые за долгое время, стало… немного легче. Он был не один в этом пустом, враждебном доме.

— Спасибо, — сказал он. — Я… Я сам только приехал. Пытаюсь… разобраться.

Он неопределенно махнул рукой, указывая на хаос в кабинете.

Меля шагнула внутрь, осторожно переступая через обломки.

— Боже мой… — прошептала она, оглядываясь. — Что же здесь произошло? Клекл… Он был немного странным в последнее время, но… чтобы такое…

Она посмотрела на Бруга, и во взгляде ее читалось не только сочувствие, но и… любопытство.

— Вы… Вы будете здесь жить? — спросила она.

— Не знаю, — честно ответил Бруг. — Пока… да. Нужно… привести все в порядок. И… понять, что к чему.

Он снова посмотрел на разгром в кабинете. Понять… Но как? С чего начать?

— Может… Может, вам помочь? — предложила Меля. — С уборкой? Или… еще с чем-нибудь?

Бруг посмотрел на нее. Девушка казалась искренне обеспокоенной. И… симпатичной. Несмотря на растрепанные волосы и грязную щеку.

— Спасибо, Меля, — сказал он. — Но… не стоит. Я сам справлюсь.

— Уверены? — она с сомнением посмотрела на него. — Тут работы… на несколько дней.

— Уверен, — кивнул Бруг. — Но… спасибо за предложение.

Меля замялась.

— Ладно, — сказала она. — Как скажете. Но… если что — вы знаете, где меня найти.

Она снова посмотрела на Бруга, потом на кабинет. Какая-то тень пробежала по ее лицу.

— Мне… Мне пора, — сказала она торопливо. — Отец… Он не любит, когда я задерживаюсь.

Она повернулась и быстро вышла из кабинета, ее шаги застучали по лестнице и вскоре затихли.

Бруг остался один. Один посреди разгрома. Один… со своими мыслями, страхами и… вопросами.

Меля… Симпатичная девушка. Соседка. Готова помочь. Но… почему она так быстро ушла? И что за тень пробежала по ее лицу, когда она упомянула отца?

Тихий скрип входной двери вывел Бруга из оцепенения. Меля ушла. Он подошел к разбитому окну кабинета, выходящему на улицу, и осторожно выглянул, стараясь остаться незамеченным.

Он увидел, как Меля быстрым шагом пересекает улицу и направляется к соседнему дому слева. Дом был таким же старым и обветшалым, как и дом Клекла, но выглядел еще более запущенным — краска на стенах облезла почти полностью, крыльцо покосилось, а забор вокруг участка был сломан в нескольких местах.

На крыльце дома, в старом плетеном кресле, сидел старик. Худой, сгорбленный, с седыми растрепанными волосами и злым, морщинистым лицом. Он курил папиросу, стряхивая пепел прямо на ступеньки.

Когда Меля подошла к калитке, старик резко поднял голову.

— Где шлялась?! — крикнул он хриплым, дребезжащим голосом. Голос был настолько громким, что Бруг услышал его даже через закрытое окно.