Бесплатный фрагмент - Наковальня Мироздания

Глава 1

Дым.

Он въелся во всё. В обугленные балки, что торчали из груд щебня, как рёбра исполинского скелета. В потрескавшиеся, почерневшие камни мостовой, когда-то отполированные тысячами ног. В редкие клочья обгоревшей ткани, что ветер гонял по пустынным улицам, словно похоронные флаги. И, глубже всего, в лёгкие Кая. Каждый вдох был лезвием — колючим, едким, напоминанием. Напоминанием о конце. О конце Эмберхольма. О конце всего, что он знал.

Город был мертв. Не просто разрушен — выжжен дотла, стёрт с лица земли с методичной, божественной жестокостью. Кай стоял посреди того, что когда-то было Центральной площадью, и чувствовал пустоту, гулкую и ледяную, внутри себя. Пустоту, которую не мог заполнить даже всепоглощающий гнев. Он был похож на одну из этих балок — обугленный остов, лишенный плоти, души, смысла. Его руки, когда-то сильные и умелые, привыкшие чувствовать вес молота и податливость раскалённого металла, безвольно висели по швам, сжатые в грязные кулаки. На ссадинах и старых шрамах засохла чужая кровь — или его собственная? Он уже не помнил. Не хотел помнить.

Ветер завывал в развалинах Храма Семи Обликов, пролетая сквозь пустые глазницы витражей. Когда-то это было величественное здание из светлого песчаника, его шпили устремлялись в небо, а внутри горели тысячи свечей, и воздух гудел от молитв и песнопений. Теперь — груда оплавленного камня. Лишь одна стена устояла, и на ней, как кощунственный манифест, сиял огромный символ: идеальный круг, пересеченный семью прямыми линиями, сходящимися в центре. Знак Хеластрона. Знак Порядка, наведенного огнем и сталью.

Кай плюнул на обугленную землю у подножия стены. Слюна смешалась с пеплом, образовав грязную каплю. Порядок. Они назвали это порядком. Уничтожение целого города. Убийство тысяч. Его жены… Его дочки…

Имя Айлин пронеслось в его сознании, как раскалённая игла, и он сглотнул ком, подступивший к горлу. Не сейчас. Не здесь. Он не позволит боли сломить себя. Пока. Боль была топливом. Гнев — единственным компасом в этом море пепла. Он повернулся от мерзостного символа и пошёл, не разбирая дороги, ноги вязли в серой пыли, поднимая мелкие вихри смерти.

Он шел мимо домов, вернее, того, что от них осталось. Вот остов аптеки — там старая Майра всегда могла найти нужную травку или мазь, а её внучок Томми вечно крутился под ногами, выпрашивая леденец. Теперь скрюченный железный каркас да обгоревшие склянки, слипшиеся в стеклянную пасту. Вот пекарня Олафа — по утрам весь квартал будил дивный аромат свежего хлеба. Теперь — гора черепков и обугленное пятно печи. Вот мастерская краснодеревщика Элрика — резные ставни, всегда открытые, демонстрировавшие его искусство. Теперь ставни — щепки, а среди обломков валялись обгоревшие ножки стульев, похожие на кости птицы.

Кай остановился у того, что раньше было фонтаном. Каменная нимфа, когда-то изящно изливавшая воду из кувшина, теперь лежала разбитая, её лицо снесено, торс почернел. Бассейн был забит мусором и покрыт зловонной плёнкой. Он присел на корточки, машинально проводя рукой по холодному, шершавому камню. Здесь, у этого фонтана, он впервые поцеловал Лису. Солнечный день, смех детей, плеск воды. Она засмущалась, покраснела, а потом бросила ему в лицо горсть воды. Он зарычал, схватил её за талию, закружил… Айлин, тогда ещё малышка, визжала от восторга, хлопая в ладошки.

Лиса. Имя обожгло сильнее дыма. Её образ встал перед глазами с пугающей ясностью: каштановые волосы, собранные в небрежный узел, веснушки на носу, глаза цвета лесного ореха, всегда теплые, всегда живые. Её руки, сильные от работы в саду, но нежные, когда она гладила его по щеке или прижимала к себе Айлин. Её голос, низкий, чуть хрипловатый, певший колыбельные дочери или спорящий с ним о цене на железо.

Они не нашли их тел. Только обугленный остов их дома. И маленькую, наполовину расплавленную фарфоровую куклу Айлин, которую он подарил ей на прошлое Солнцестояние. Он нашел её в пепле, случайно наступил. Звук хрустнувшего фарфора до сих пор отдавался в его костях. Он подобрал обломок — личико куклы, один глаз уцелел, смотрел на него с немым укором. Он носил этот обломок в кармане. Амулет боли. Напоминание.

Встал резко, чуть не потеряв равновесие. Голова закружилась. Он не ел… сколько? Два дня? Три? Пища вызывала отвращение. Вода из редких, не отравленных трупов колодцев была горькой от пепла. Сон приносил кошмары: рёв небесных труб, ослепительные вспышки света, падающие дома, крики… всегда крики. Лисы. Айлин. Соседей. Его собственный.

Он потёр лицо ладонями, стараясь стереть видения. Кожа под пальцами была шершавой, покрытой копотью и засохшей грязью. Он не мылся со дня… со дня этого. Зачем? Кому он должен был нравиться? Призракам?

Его ноги сами понесли его в сторону Кузнечного квартала. Туда, где был его дом. Его кузня. Его прошлая жизнь.

Часть 2: Тень Кузнеца

Путь через разрушенный город был полем боя с памятью. Каждый угол, каждый уцелевший фрагмент стены, каждый знакомый контур холма на горизонте — всё вызывало приступы острой, режущей ностальгии, сменявшейся волнами гнева, такого густого, что им можно было дышать. Он миновал обвалившуюся арку, что вела в квартал ремесленников. Когда-то здесь висела вывеска с молотом и наковальней — символ гильдии. Теперь арка была полуразрушена, а под ней валялось тело. Не свежее. Уже раздутое, облепленное мухами. Кай не остановился, не всмотрелся. Смерть стала обыденностью. Фоном.

Кузнечный квартал пострадал особенно. Здесь были склады угля, железа, масла для закалки. Когда упали Небесные Молоты Хеластрона, всё это вспыхнуло как порох. Теперь квартал представлял собой лунный пейзаж: глубокие воронки, заполненные застывшей, пузыристой лавой черного и багрового цветов; оплавленные груды металлолома, бывшего когда-то инструментами, станками, заготовками; острые, как ножи, осколки каменных фундаментов. Воздух здесь всё ещё был горячим у земли и пах серой и горелой плотью.

Кай шёл, автоматически обходя самые опасные места, где земля могла провалиться в подвалы, набитые раскаленными углями. Его кузня стояла чуть в стороне, у подножия невысокого холма. Вернее, то, что от неё осталось. Стены сложенной из добротного камня кузни частично устояли, но крыша рухнула вовнутрь. Большая наковальня, его верная подруга, весом в пять пудов, лежала перевернутой, наполовину погрузившись в застывшую массу шлака и расплавленного кирпича. Горн был разворочен, кирпичи разбросаны, мехи искалечены и обуглены.

Он переступил через груду обломков, вошёл под уцелевший кусок кровли. Здесь пахло иначе. Не только гарью и смертью. Здесь пахло железом. Памятью. Потом. Здесь был его мир. Мир жара, ударов, точных движений и рождающейся формы из бесформенной заготовки. Здесь он чувствовал себя богом. Маленьким, своим, земным богом, творящим полезные вещи.

Он подошёл к наковальне, коснулся её холодной, шершавой поверхности. Когда-то она звенела под его ударами, пела. Теперь молчала. Как и он. Его взгляд упал на угол, где стоял его верстак. От верстака остались лишь обгоревшие ножки и груда пепла — там были его эскизы, записи, счета, зарисовки новой решётки для сада Лисы… Всё обратилось в прах.

Сада… Он вышел из развалин кузни, обогнул их. Там, за невысокой каменной стеной, должен был быть их сад. Лиса выращивала овощи, травы, цветы. Айлин любила бегать там между грядок, пугая жуков. Теперь… Теперь была лишь выжженная земля, покрытая толстым слоем пепла и шлака. Ни травинки. Ни листочка. Лишь пара обугленных пней от яблонь. И тишина. Гнетущая, мертвая тишина.

Кай опустился на колени посреди этого пепелища былой жизни. Он взял в горсть пепел. Он был холодным, безжизненным. Он просыпался сквозь пальцы, как время. Как его счастье. Глухой стон вырвался из его груди. Потом ещё один. Он сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь физической болью заглушить невыносимую боль внутри. Слёзы? Нет. Он выплакал всё в первые дни. Теперь осталась только сухая, выжигающая ярость. Ярость, требовавшая действия. Отмщения. Но как? Как смертный может отомстить богу? Хеластрону? Верховному? Тому, чья воля была законом для небес и земли? Чьи Небесные Стражи в сияющих доспехах сметали целые города, как пыль?

Бессилие обрушилось на него с новой силой. Он ударил кулаком по земле. Песок и пепел взметнулись вверх. Это было жалко. Ничтожно. Он был никем. Пылинкой. Пепелинкой. Как всё вокруг.

Часть 3: Кровь на Священных Камнях

Он не знал, сколько просидел так. Солнце, пробиваясь сквозь вечную пелену дыма, стоявшего над руинами, сместилось к западу, отбрасывая длинные, уродливые тени от развалин. Холод пробирался под потрёпанную кожаную куртку. Нужно было двигаться. Найти укрытие на ночь. Опасность подстерегала не только в памяти. Мародеры, отбросы, выжившие, потерявшие человеческий облик отчаяния и голода, рыскали по руинам. Дикие псы, почуявшие пир, сбивались в стаи. И были слухи… Слухи о том, что слуги Порядка возвращаются. Зачищать. Уничтожать свидетелей. Уничтожать саму память об Эмберхольме.

Кай встал, кости скрипели. Он потянулся, стараясь разогнать одеревенелость. Взгляд его упал на холм позади кузни. Там, на склоне, среди валунов и чахлого кустарника, даже до катастрофы мало кто ходил. Но Кай знал тропу. Он знал, что там, почти у вершины, спрятано в расщелине скалы небольшое капище. Очень древнее. Заброшенное. Посвященное… Он напряг память. Да. Игнариусу. Богу Огня и Кузнечного Дела. Покровителю ремесленников и тех, кто смеет творить, изменять материю. Его культ был запрещен Хеластроном за «поощрение хаотичного изменения устоявшегося». Святилища разрушены, жрецы изгнаны или казнены. Это капище уцелело лишь благодаря своей недоступности и заброшенности.

Старый кузнец Гарт, у которого Кай учился азам мастерства в юности, тайком водил его туда раз в год, в день Летнего Солнцестояния. «Чтобы искра настоящего мастерства не угасла, парень, — говорил он, хитро подмигивая. — Игнариус — не как эти новые, вылощенные божки. Он знает цену огню и удару. Цену созидания через разрушение старого». Гарт давно умер. От старости, к счастью. Он не увидел гибели своего города.

Кай никогда не был особо набожен. Но сейчас… Сейчас мысль о том заброшенном месте, о символе запретного бога огня и созидания (пусть и через разрушение), вызвала странный трепет. Ирония? Насмешка судьбы? Город разрушен огнём богов, а он идет к святилищу бога Огня? Но он пошёл. Не из веры. Из отчаяния. Из потребности куда-то идти. Из смутной, безумной надежды, что там, среди древних камней, он найдёт… что? Ответ? Оружие? Или просто место, чтобы выспаться без кошмаров?

Тропа была едва различима, завалена камнями, сброшенными взрывами. Он карабкался вверх, цепляясь руками за холодный камень, чувствуя, как дрожат от усталости мышцы. Воздух становился чуть чище, запах гари слабел, заменяясь запахом хвои и влажного камня. Он достиг расщелины — узкого прохода между двумя скальными плитами, покрытыми мхом. Внутри было темно и прохладно. Он протиснулся внутрь.

Пространство было небольшим, размером с его бывшую кузню. Свет проникал сверху, через трещину в скальном своде, освещая центр. Там стоял грубый каменный алтарь, покрытый вековой пылью и птичьим пометом. За ним на скале был высечен барельеф. Силуэт мощной фигуры с молотом, поднятым для удара. Лицо стерто временем или руками ревностных слуг Порядка. Но поза, сама энергия изображения говорили о силе, ярости, готовности к действию. О созидании через разрушение. Это был Игнариус.

Кай стоял, глядя на барельеф. Ничего. Ничего, кроме тишины и холода камня. Никакого откровения. Никакой искры. Только пыль веков и его собственная, всепоглощающая пустота. Он глупо пришел сюда. Надеялся на… на что? На чудо? Чудес не бывает. Бывают только боги, и они — чудовища.

Он повернулся, чтобы уйти. И его нога задела что-то металлическое, полузасыпанное в углу, под грудой осыпавшейся породы. Что-то небольшое, но необычно тяжелое. Он наклонился, разгрёб камни руками. Это был обломок. Казалось бы, кусок обычного железа, покрытый ржавчиной и копотью. Но его форма… Она была странной. Неправильной, но в этой неправильности чувствовался замысел. Как будто часть чего-то большего. И металл… Кай, как кузнец, знал металлы. Он взял обломок в руку. Он был холодным, но необычно плотным. Тяжелее, чем должно быть для такого размера. И под слоем грязи и ржавчины, на одном сломе, угадывалась сложная фактура — не литьё, не ковка в привычном смысле. Что-то иное. И были символы. Едва различимые, словно впаянные в саму структуру металла. Не идеальные линии Хеластрона. Что-то древнее, угловатое, напоминающее языки пламени или удары молота.

Он вытер обломок о штанину. Символы проступили чуть чётче. Один из них… Он его где-то видел. В старых книгах Гарта? В легендах? Символ Огня. Но не просто огня. Первородного. Сердца Пламени. Знак Игнариуса.

Сердце Кая учащенно забилось. Он не верил в знаки. Но этот кусок металла… Он был нездешним. Древним. И он лежал здесь, в святилище Бога Кузнецов, в день, когда Кай, кузнец, пришел сюда в отчаянии. Совпадение? Возможно. Но это было что-то. Первое «что-то» за долгие дни кромешного ада.

Он сжал обломок в кулаке. Холодный металл впился в ладонь. Боль была реальной. Осязаемой. Как и тяжесть артефакта. Как и символы под его пальцами. В груди, рядом с ледяной пустотой, тлел крошечный уголек. Не надежды. Нет. Надежда была для дураков. Это был уголек ярости. Направленной ярости. Он нашел символ врага. Хеластрона. И нашел символ… чего? Силы? Противовеса? Не важно. Он нашел ключ. Пусть ржавый, пусть обломок. Но ключ.

Он вышел из капища. Солнце клонилось к закату, окрашивая дымовую завесу в кроваво-багровые тона. Город-труп внизу тонул в сиреневых сумерках. Кай стоял на краю скалы, сжимая в руке холодный металл древнего артефакта. Ветер трепал его грязные волосы. В глазах, сухих и горящих, не было слёз. Была только решимость, холодная и острая, как лезвие.

Он посмотрел на запад, туда, где, как он знал из карт и легенд, возвышались Пики Вечного Дыма. Говорили, там, в самой высокой точке, среди огня и камня, когда-то находилось Великое Святилище Игнариуса. Место его силы. Место, откуда он был низвергнут. Если где-то и остались следы запретного бога, его наследие, его… сила… то только там.

Кай повернулся спиной к умирающему солнцу и руинам своего прошлого. Его взгляд был устремлен в темнеющие горы. Путь будет долгим. Опасным. Вероятно, смертельным. Но это был путь. Первый шаг за пределы пепла.

Он спустился с холма, направляясь к развалинам кузни, чтобы собрать жалкие остатки припасов — потрёпанный рюкзак, обрывок одеяла, нож с выщербленным лезвием, флягу. И обломок. Всегда обломок.

Ночь спускалась на Эмберхольм, неся с собой не тишину, а новые звуки: вой голодных псов, отдаленные крики, скрежет металла о камень — мародеры активизировались. Кай устроился в наименее разрушенном углу своей бывшей кузни, под прикрытием уцелевшей стены и груды обломков. Он развел крошечный, почти бездымный костерок из сухих щепок, найденных по дороге. Пламя было жалким, но оно давало немного тепла и отгоняло мрак. Он съел жесткий сухарь, запил глотком горьковатой воды из фляги. На вкус — пепел.

Достал обломок. В свете огня символы казались глубже, загадочнее. Он водил пальцем по неровным линиям. Что это было? Доспех? Оружие? Часть ритуального предмета? Ключ? Легенды о Игнариусе были скудны и искажены запретами. Говорили, он был могуч и беспощаден в своей страсти к творчеству. Что он выковал первые звезды на своей небесной наковальне. Что его Молот мог переплавлять саму реальность. Что другие боги, во главе с Хеластроном, боялись его мощи и непредсказуемости, его стремления «улучшать» даже совершенное. Они объединились, предали его, низвергли в бездну, а его святилища уничтожили.

Предательство. Кай понимал это чувство. Хеластрон предал не только Игнариуса. Он предал всех смертных. Своих подданных. Обещав Порядок и Благо, он обрушил на них Молот Разрушения. За что? За непокорность? За то, что Эмберхольм отказался платить непомерную дань? За то, что его правитель осмелился усомниться в «божественной мудрости» Верховного? Неважно. Причина была лишь предлогом. Суть была в демонстрации силы. В утверждении абсолютного контроля. В страхе.

Кай сжал обломок так, что костяшки пальцев побелели. Холод металла проникал в кожу. «Созидание через разрушение, — прошептал он, глядя на слабое пламя костра. — Ты разрушил мою жизнь, Хеластрон. Мою любовь. Мой город. Теперь я разрушу тебя. Твой порядок. Твой трон. Клянусь…» Он не закончил. Клятвы были пустым звуком. Нужны были дела. Сталь. Огонь. И сила. Сила, которую он, возможно, сможет найти там, в горах, среди дыма и древних камней.

Он сунул обломок во внутренний карман куртки, почувствовав его холодную тяжесть у сердца. Потом пнул костерок, затушив огонь. Темнота сомкнулась вокруг. Но теперь это была не просто тьма. Это была тьма перед рассветом. Перед долгим, кровавым путем. Путем Богоборца.

Часть 4: Ночные Гости и Утренняя Решимость

Тишину ночи прорезал отдаленный, протяжный вой. Не псовый. Человеческий. Полный боли и безумия. Потом — короткий, отчаянный крик, оборвавшийся металлическим лязгом. Мародеры нашли добычу. Или добыча нашла могилу.

Кай не шевелился, прижавшись спиной к холодному камню стены. Его нож был наготове. Он слышал шаги — небрежные, громкие, сопровождаемые грубым смехом и перебранкой. Группа. Трое, может, четверо. Шли по Центральной улице, по направлению к Кузнечному кварталу. Искали спящих, слабых, наживу.

«Слышь, Грак, тут воняет железом! Должно, кузня была!» — прохрипел хриплый голос совсем недалеко. «Тоже мне, сокровища, — фыркнул другой. — Ржавое говно. Искал бы лучше еду. Или баб. Живых баб!» «Мертвая тоже сойдет, коли очень припрет, — засмеялся третий, мерзким, булькающим смехом. — Лишь бы тепленькая!»

Шаги приблизились к развалинам кузни. Кай затаил дыхание. Его укрытие было хорошим, но если они начнут копаться в обломках…

«О! А тут что? — послышался возглас. — Угол целый! Костёр пахнет! Кто-то тут есть!»

Луч слабого фонаря (вероятно, снятого с убитого стража или найденного в развалинах) прорезал темноту, скользнул по обломкам, осветил уцелевший угол. Кай прижался к стене, сливаясь с тенью. Луч прошел мимо.

«Придурок, Барук, — рявкнул хриплый голос (Грак?). — Никого. Мышь сдохшая, может. Пойдем дальше. На площади пару домишек целых стоит, там, глядишь, припасы остались. Или тепленькое местечко поспать».

«Да ну его, — проворчал Барук. — Холодрыга. Давай хоть костерок разожжем здесь, погреемся. Чутье у меня, тут кто-то есть!» Он упрямо направил луч обратно, начал водить им по углам.

Кай понял — ждать нельзя. Если они разведут костер, его найдут. Или он задохнется от дыма. Трое против одного. Не лучшие шансы. Но шанс на неожиданность был.

Он выбрал момент, когда луч был отвёрнут. Молниеносным движением он поднял с земли пригоршню мелкого щебня и швырнул его в сторону, противоположную своему укрытию, в темноту за кучей обломков.

«Ш-ш-шшш!» Щебень рассыпался с громким шорохом. «Там!» — заорал Барук, разворачивая фонарь. «Кто там? Выходи!» — рявкнул Грак, выхватывая что-то тяжелое — вероятно, дубину или обломок трубы.

В момент, когда все внимание было приковано к шуму, Кай выскочил из своей ниши. Не нападая. Он рванул в сторону выхода, к узкому проходу между кузней и каменной оградой сада.

«Ага! Бежит! Держи его!» — завопил третий мародер.

Кая осветил луч фонаря. Он услышал тяжёлое топот ног за спиной. Прыжок через груду кирпичей. Резкий поворот за угол. И тут же — удар дубиной по воздуху там, где он был мгновение назад. Грак промахнулся, закряхтел от усилия.

Кай не бежал наугад. Он знал эту местность как свои пять пальцев. Он нырнул под низко нависающий, полуразрушенный козырёк бывшего склада, выскочил с другой стороны, оказавшись на открытом пространстве перед спуском в низину. Позади него слышалось тяжелое дыхание и ругань преследователей. Их было трое: Грак — здоровенный детина с дубиной; Барук — тощий, с фонарем и ножом; третий — коренастый, с окровавленным топориком в руке.

«Обойди! Отрежь!» — крикнул Грак коренастому.

Тот кивнул, рванул вправо, пытаясь зайти Каю наперерез. Барук бежал прямо за Каем, светя фонарем ему в спину.

Кай резко остановился, развернулся лицом к Баруку. Тот, не ожидая, чуть не налетел на него, ослепленный собственным фонарем, направленным Каю в лицо. В этот момент Кай действовал. Левой рукой он резко дернул фонарь вниз и в сторону, вырывая его у растерявшегося Барука. Правой, с ножом, нанес короткий, точный удар под ребра, туда, где нет доспехов, где только кожа да мышцы. Удар в печень. Молниеносный. Смертельный для боя.

Барук ахнул, больше от неожиданности, чем от боли. Фонарь выпал из его рук, покатился по земле, освещая его широко раскрытые глаза и перекошенное лицо. Он схватился за живот, изо рта хлынула пена с кровью. Он рухнул на колени, потом на бок, забился в агонии.

Это произошло за секунды. Грак, увидев падение Барука, взревел от ярости и ринулся вперёд, занося дубину. Коренастый с топориком уже заходил сбоку.

Кай не стал ждать атаки. Он прыгнул навстречу Граку, уходя под удар дубины, которая с свистом прошла над его головой. Он врезался грудью в грудь здоровяка, сбивая его с ног. Они покатились по земле, взбивая клубы пепла. Кай оказался сверху. Он прижал левой рукой дубину, которую Грак пытался выдернуть, а правой с ножом нанес два быстрых удара в шею, ниже каски, которую мародер не носил. Теплая кровь хлынула ему на руку. Грак захрипел, затрепыхался, потом обмяк.

Кай вскочил на ноги, обливаясь кровью врага, нож наготове. Коренастый мародер с топориком замер в паре шагов, глядя на двух мертвых товарищей. Его лицо, освещенное упавшим фонарем, было искажено страхом. Он понял, что столкнулся не с испуганной овечкой, а с волком.

«Дьявол!..» — прошипел он и… бросился бежать. Не к Каю, а прочь, в темноту, спотыкаясь и падая.

Кай не стал преследовать. Он стоял, тяжело дыша, нож дрожал в его руке. Не от страха. От адреналина. От ярости. От внезапного, животного осознания, что он еще жив. Что он может убивать. Что он хочет убивать. Теплая кровь на руке была липкой, отвратительной. Но она была их кровью. Кровью отребья, которое рыскало по могиле его города. Маленькая, жалкая месть. Капля в море ненависти.

Он подошел к умирающему Баруку. Тот хрипел, пуская кровавые пузыри, глаза закатывались. Кай посмотрел на него без жалости. Без ничего. Он наклонился, забрал свой фонарь. Потом обыскал Грака — нашел грязный мешочек с жалкой горстью монет и сухарей. Забрал. Он не был разборчив. Выжить — вот единственная цель.

Он вернулся к своему укрытию, забрал рюкзак. Фонарь погас. Он не стал его зажигать. Луна, пробиваясь сквозь дым, давала достаточно света, чтобы видеть. Он вышел из развалин кузни, шагнул через тело Грака, не глядя на него, и направился к окраине города. К дороге, ведущей в горы. К Пикам Вечного Дыма.

Ночь была еще долгой, но он не мог оставаться здесь. Среди призраков и падальщиков. Среди пепла. Он шел, прислушиваясь к каждому шороху, нож в одной руке, обломок древнего артефакта — холодный и тяжелый — в кармане у сердца. В голове гудела только одна мысль, четкая и ясная, как удар молота о наковальню: Пики. Святилище. Сила. Месть.

Он шел всю ночь. Мимо последних, еще дымящихся развалин Эмберхольма. Мимо трупов, которые уже не вызывали ничего, кроме глухого раздражения. Мимо страха. Он оставил его позади, в пепле. Впереди был только путь. Путь к огню. Путь к молоту. Путь к войне с небесами.

Когда первые, грязно-серые лучи рассвета пробились сквозь вечный смог, Кай стоял на холме за последними руинами города. Перед ним расстилалась холмистая равнина, а за ней — темная, грозная стена гор. Над одной из вершин, самой высокой, клубился плотный, черный дым. Не от пожаров. Казалось, сама гора дышала огнем и пеплом. Пик Вечного Дыма. Цель.

Кай достал обломок. В тусклом свете утра символы казались еще более древними, полными скрытого смысла. Он сжал его.

«Иду, Игнариус, — прошептал он хрипло, глядя на дымящуюся вершину. Голос его был как скрежет камня. — Дай мне огня. Дай мне стали. Дай мне силу сокрушить твоих палачей. Или стань моим первым трофеем на пути к Хеластрону.»

Он сунул обломок обратно, поправил рюкзак на плечах и сделал первый шаг по дороге, ведущей в горы. В неизвестность. К началу конца богов. Пепелище Эмберхольма осталось позади, но его пепел навсегда остался в душе Кая. И в этом пепле, вопреки всему, тлела искра. Искра нечеловеческой ярости. Искра будущего Богоборца.

Глава 2

Дорога на запад была не дорогой вовсе. Это была тропа отчаяния, протоптанная дикими козами да редкими безумцами, искавшими в дымящихся горах богатство или гибель. Кай шел по ней, чувствуя, как камни впиваются в подметки его поношенных сапог, как палящее солнце, пробиваясь сквозь вечную дымовую завесу, выжигает последние силы. Воздух здесь был чуть чище, чем в долине Эмберхольма, но вместо запаха гари его преследовал едкий сернистый дух, исходящий от самой земли, словно мир гнил изнутри. Холмы, сначала пологие, покрытые чахлым, пыльным кустарником, становились круче, переходя в первые отроги гор. Камни здесь были странного, багрово-черного цвета, будто опаленные изнутри.

Прошло три дня. Три дня бесконечного подъема, коротких ночей под открытым небом, тревожного сна под присмотром холодных звезд, и постоянной борьбы с голодом и жаждой. Сухари, найденные у мародера, кончились. Вода в фляге была на исходе, и та, что он находил в редких горных ручейках, имела металлический привкус и оставляла странное послевкусие пепла. Он ловил ящериц, выкапывал какие-то жесткие коренья, но это было жалкое подобие пищи. Силы таяли. Гнев, гнавший его вперед, оставался ядром, но оболочка — тело — слабела. Лицо осунулось, глаза запали, но в них по-прежнему горел тот самый холодный огонь решимости. И в кармане, у сердца, лежал обломок, тяжелый и неумолимый, как сама судьба, его толкающая.

Часть 1: Путь Огня

На четвертый день пейзаж изменился радикально. Чахлая растительность исчезла почти полностью. Земля сменилась каменистыми осыпями, перемежающимися полями застывшей лавы — черной, пузыристой, растрескавшейся, как старая кожа. Воздух стал горячее, гуще, насыщенней серой. Дыхание давалось тяжелее. Вдали, теперь уже явственно, высился Пик Вечного Дыма. Не просто высокая гора. Гигантский, усеченный конус, из широкого жерла которого непрерывно, как из гигантской трубы, валил густой, черный, зловещий дым. Он поднимался столбом на тысячи футов, растекаясь по небу мрачным саваном, заслоняющим солнце. Иногда земля под ногами Кая содрогалась от глухих, подземных толчков, сопровождаемых отдаленным, грозным рокотом, словно гора ворочалась во сне. Это был не ландшафт. Это было горло мира, извергающее ярость земли.

Кай остановился на краю очередного лавового поля. Черная, ноздреватая поверхность уходила далеко вперед, преграждая путь к подножию самого пика. Обойти — значит потерять дни. Идти напрямик — безумие. Лава казалась застывшей, но под тонкой коркой он чувствовал жар. Воздух над ней колыхался. Он поднял камень, швырнул его на черную поверхность. Камень не отскочил. Он с шипением увяз, и вокруг него моментально образовалось небольшое расплавленное пятно, пузырящееся багровой жижей. Смертельная ловушка.

«Ты же кузнец, — пробормотал он себе хрипло. — Жар — твоя стихия. Или должна быть». Он огляделся. На краю поля валялись крупные, плоские обломки скальной породы, похожие на гигантские плиты. Идея была безумной. Но иного пути не было. Он выбрал несколько самых плоских и прочных плит, с трудом стащил их на край лавового поля. Потом, действуя как древние строители, перетаскивая одну плиту, клал ее на лаву, быстро вставал на нее, тащил следующую, клал перед собой, переступал. Плиты были тяжелыми, раскаленный воздух обжигал легкие, жар снизу пробивался даже через толстую подошву сапог. Капли пота, падая на черный камень, мгновенно испарялись с шипением. Каждый шаг был пыткой. Каждый перенос плиты — испытанием на пределе сил. Он двигался медленно, осторожно, как по тонкому льду над бездной расплавленного камня. Время потеряло смысл. Существовали только плита под ногами, следующая плита в руках, и жгучее, всепоглощающее желание не упасть, не стать еще одним шипящим пузырем на этом адском ландшафте.

Он прошел так больше половины пути, когда земля снова содрогнулась. Сильнее прежнего. Кай едва удержал равновесие на своей плитке. С грохотом, подобным артиллерийскому залпу, где-то в глубине горы что-то рухнуло. И прямо перед ним, в сотне ярдов, из трещины в застывшей лаве с ревом вырвался фонтан жидкого огня. Багровая, ослепительно яркая струя расплавленной породы взметнулась в небо, рассыпаясь тысячами искр. Жар ударил в лицо, как физическая пощечина. Капли лавы, размером с кулак, начали падать вокруг, шипя и дымясь на черной поверхности, прожигая ее.

Паника сжала горло. Он замер, пригнувшись, закрывая голову руками. Капля раскаленного камня упала в паре футов от его плиты, расплескавшись багровой лужей. Еще одна — ближе. Запахло горелым камнем и озоном. Мысль побежать назад была сильной. Но назад — столько же пути, сколько и вперед. И смерть там была бы такой же вероятной. Вперед. Только вперед.

Собрав волю в кулак, Кай снова схватил свою «ступеньку». Он двигался теперь не просто осторожно, а с лихорадочной скоростью, игнорируя жар и усталость, под градом падающих огненных капель. Одна из них угодила на край плиты, которую он только что бросил перед собой. Камень зашипел, на нем появилась черная проплавленная точка. Кай прыгнул на следующую плиту, не раздумывая. Еще рывок. Еще. Его куртка задымилась в одном месте, куда попала мелкая искра. Он сбил ее ладонью, почувствовав ожог. Последние ярды он преодолел бегом, перепрыгивая с плиты на плиту, едва успев бросить их перед собой. Когда его сапог наконец ступил на твердую, не раскаленную скалу у подножия пика, он рухнул на колени, задыхаясь, тело дрожало от напряжения и адреналина. Руки, обожженные о горячие края плит, горели. Он окунул их в прохладный ручей, стекавший со скалы рядом. Боль была острой, очищающей. Он выжил. Перешел через ад. Это было первое испытание, и он его выдержал. Пик Вечного Дыма нависал над ним теперь во всем своем грозном величии, его склоны были покрыты не снегом, а слоями пепла и шлака. Дороги не было. Был лишь крутой подъем по осыпям и скальным выступам.

Часть 2: Следы Богов и Камня Крови

Подъем был не менее опасен, чем переход через лавовое поле. Скалы были хрупкими, осыпались под ногами. Слои пепла скрывали трещины и пустоты. Кай карабкался, цепляясь руками за острые выступы, ища каждую надежную точку опоры. Сернистый воздух резал легкие. Временами дым из жерла сгущался и опускался вниз, окутывая склон едким туманом, в котором можно было заблудиться или сорваться. Он ориентировался по обломку в кармане. Когда он брал его в руку, металл чуть теплел, и слабый, едва уловимый импульс словно тянул его в определенном направлении, вверх и немного влево от центрального жерла. Компас ярости. Компас мести.

На высоте, где воздух стал совсем разреженным, а холод гор смешивался с жаром земли, он нашел первое неоспоримое свидетельство святилища. Огромная каменная глыба, явно обработанная рукой мастера, была вмурована в склон. На ней, несмотря на эрозию и слои пепла, угадывался барельеф — гигантский кузнечный молот, опущенный на наковальню. Символ Игнариуса. Рядом с глыбой, частично засыпанный, лежал камень другого рода — обломок белого мрамора с золотой инкрустацией, чужеродный в этом мрачном месте. На нем был высечен фрагмент идеального круга с линиями. Знак Хеластрона. След битвы. След предательства. Кай пнул мраморный обломок ногой. Тот скатился вниз по склону, разбиваясь о камни.

Дальше следы становились явственнее. Обломки колонн из черного базальта, покрытые сложной резьбой с мотивами пламени, наковален, текучего металла. Каменные плиты с выбитыми на них текстами на забытом языке, который Кай не понимал, но в угловатых символах угадывалась сила и ярость. Он нашел гигантскую каменную руку, отколотую от статуи, все еще сжимавшую в кулаке часть какого-то инструмента. Рука была размером с его туловище. Размеры всего здесь говорили о гигантском масштабе, о силе, которая когда-то здесь обитала.

И он нашел кости. Не человеческие. Огромные, толстые, странной формы, явно принадлежавшие существу, гораздо крупнее человека. Некоторые были оплавлены, словно от удара невероятного жара. Другие — переломаны с чудовищной силой. Останки стражей? Жертв? Участников падения святилища? Кай обошел их стороной. Смерть здесь была древней, но от этого не менее зловещей.

Обломок в его руке стал ощутимо теплым, почти горячим. Он вибрировал слабой, низкой частотой. Кай поднял голову. Перед ним была почти вертикальная скальная стена, покрытая застывшими потоками лавы, как черными слезами. И в этой стене, частично скрытый выступом и нависающим карнизом из застывшего шлака, зиял черный провал. Вход. Не природный. Вырубленный, с обрамлением из того же черного базальта, что и колонны. Над входом, глубоко врезанный в камень, пылал символ Сердца Пламени — тот самый, что был на обломке. Зов Под Горой становился осязаемым. Дверью в прошлое. В ярость. Возможно, в силу.

Часть 3: Древние Часовые и Песнь Расплавленной Земли

Вход был узким, низким. Кай пригнулся, чтобы войти. Темнота сомкнулась вокруг, густая, как смоль, пахнущая пылью веков, серой и чем-то еще… металлическим, острым. Он зажег фонарь, снятый с мародера. Луч света прорезал мрак, выхватывая из тьмы узкий коридор, уходящий вглубь горы. Стены были гладко отполированы, но покрыты толстым слоем пыли. На них, как и снаружи, виднелись барельефы: могучие фигуры, кующие светила на исполинских наковальнях; потоки лавы, обретающие форму драконов; битвы с существами из камня и огня. И везде — символ Молота и Пламени.

Кай шел осторожно, прислушиваясь. Тишина была абсолютной. Даже его шаги, казалось, поглощались древними камнями. Луч фонаря выхватил из мрака фигуру по левую руку. Статуя. Человекоподобный страж, высеченный из того же черного базальта, выше человеческого роста. На голове — шлем, скрывающий лицо, в руках — огромный каменный молот, опущенный острием в пол. Статуя была покрыта трещинами, но выглядела монументально. Чуть дальше — еще одна. И еще. Они стояли вдоль стен коридора, как безмолвная стража, охраняющая покой павшего бога.

Он прошел мимо первой пары, чувствуя на себе пустые глазницы каменных шлемов. Ничего. Затем мимо третьей, четвертой… На подходе к пятой паре его нога наступила на каменную плиту пола. Плита с тихим щелчком опустилась на палец вниз.

Тишину разорвал скрежет камня о камень. Голова статуи слева от него резко повернулась, пустые глазницы уставились прямо на Кая. Каменные пальцы сжали рукоять молота. Медленно, с грохотом, словно просыпающийся великан, статуя подняла свой молот.

Кай отпрыгнул назад, выхватывая нож. Это было бесполезно против камня. Статуя сделала шаг вперед. Ее движение было медленным, неуклюжим, но неумолимым. Каменный молот занесся для удара. Кай метнулся в сторону. Молот с оглушительным грохотом обрушился туда, где он стоял мгновение назад, разбивая каменные плиты пола в щебень. Осколки камня брызнули во все стороны, один больно ударил Кая в плечо.

Вторая статуя из пары тоже пришла в движение. Теперь два каменных гиганта, скрипя и грохоча, двигались на него, перекрывая коридор. Их молоты поднимались снова.

Бежать назад? Но тогда вход будет потерян. Бежать вперед — в неизвестность, где могут быть еще ловушки. Кай огляделся в падающем свете фонаря, который он уронил при прыжке, но он все еще светил, валяясь на боку. Стены. Потолок. Пол… Плита-пускач была только одна? Или их больше? Он заметил, что статуи двигаются только по прямой, по своим секторам. Их шаги тяжелы, поворот затруднен.

Когда молот первой статуи снова обрушился вниз, Кай не отпрыгнул, а рванул вперед, прямо под дугу замаха, проскочив в опасной близости от каменного бедра стража. Он оказался между первой и второй статуей. Вторая уже заносила свой молот. Кай пригнулся, почувствовав свист каменного воздуха над головой. Молот врезался в плечо первой статуи, отколов кусок базальта. Каменные стражи не были союзниками. Они были тупыми автоматами, уничтожающими все, что движется в их зоне.

Используя их медлительность и неуклюжесть, Кай начал маневрировать, заставляя их мешать друг другу. Он подставлял одного под удар другого, уворачивался, проскальзывал в узкие промежутки. Каменные молоты били мимо него, разрушая стены и пол коридора, кроша друг друга. Один удар отколол голову второй статуе. Она замерла, застыв в нелепой позе. Первая статуя, избитая ударами «соратника», тоже замедлилась, ее движения стали еще более скрипучими и неточными. Кай увидел момент, рванул вперед, проскочил мимо нее и побежал по коридору, не оглядываясь. Грохот и скрежет стихали позади. Он оставил каменных часовых разбираться с последствиями своей ярости.

Коридор расширился, перейдя в огромный зал. Зал был круглым, с куполообразным потолком, теряющимся в темноте выше луча фонаря. В центре зала зияла пропасть. Широкий, метров десяти в диаметре, колодец, из которого доносилось глухое, угрожающее шипение и исходил нестерпимый жар. По краю пропасти шла узкая каменная дорожка, огибающая ее по кругу. На противоположной стороне — еще один проход, ведущий глубже. Моста не было.

Кай подошел к краю, осторожно заглянул вниз. Луч фонаря утонул в багровом зареве. Далеко внизу, на дне колодца, клокотало и бурлило озеро жидкой лавы. Жар поднимался столбом, обжигая лицо. Ширина пропасти была слишком велика, чтобы прыгнуть. Дорожка по краю была скользкой от конденсата и покрыта мелкой пылью. Один неверный шаг — и падение в жерло вулкана.

Он осмотрел стены зала. Гладкие. Ни выступов, ни тросов, ни намёка на механизм моста. Только дорожка. И на противоположной стороне — проход. Кай вздохнул. Снова испытание. Он ступил на узкую тропу. Камни под ногами были горячими. Ширина дорожки не превышала длины его ступни. Он прижался спиной к горячей стене зала, стараясь не смотреть вниз, в багровое жерло. Шаг. Еще шаг. Пыль скользила под подошвой. Жар снизу обжигал ноги даже через сапоги. Шипение и бульканье лавы были гипнотизирующими, зовущими вниз, в объятия огня.

Он прошел треть круга. Потолок над пропастью вдруг загудел. Кай поднял голову. Из скрытых отверстий в куполе с шипением начали падать капли. Не воды. Расплавленного камня. Красные, раскаленные капли, размером с голубиное яйцо. Дождь смерти.

Первая капля упала в метре от него, расплескавшись багровой лужей на камне дорожки. Вторая — ближе. Третья шипнула у самых его ног, брызги обожгли голенище. Кай прижался к стене сильнее, пытаясь укрыться под узким карнизом, но он был слишком мал. Капли падали все чаще, с оглушительным шипением, создавая вокруг него смертоносный ливень. Одна угодила ему на плечо. Кожа куртки задымилась, адская боль пронзила тело. Он вскрикнул, едва не потеряв равновесие. Запах горелой кожи смешался с серой и жаром.

Паника снова сжала сердце. Назад? Но пройти обратно под этим дождем было немыслимо. Оставалось только вперед. Собрав всю волю, игнорируя боль в плече, Кай начал двигаться быстрее, почти бежать по узкой дорожке, пригнувшись, прикрывая голову рукой. Капли падали вокруг, шипя и разбрызгиваясь, оставляя черные пятна на камне и обжигая его одежду и кожу. Одна прожгла рукав куртки, оставив болезненный ожог на предплечье. Другая угодила в сапог, прожгла кожу, обжигая ногу. Он заскрежетал зубами, заглушая крик. Смотрел только вперед, на цель — проход на другой стороне. Шаг. Еще шаг. Еще. Казалось, этот круг длится вечность.

Наконец, он добрался. Последний рывок, и он выскочил из-под смертоносного ливня на твердую площадку перед проходом. Его куртка дымилась в нескольких местах, кожа горела под ней. Нога в сапоге пульсировала болью. Он тяжело дышал, опираясь о косяк прохода. За спиной шипящий дождь продолжал падать в пропасть, а лава внизу булькала, словно смеясь над его мучениями. Он выжил. Снова.

Часть 4: Лик Падшего Титана и Прикосновение к Аду

Новый коридор был короче предыдущего и вел вниз по пологому спуску. Воздух здесь был еще горячее, насыщенней запахом серы и… озоном? Словно перед грозой. Стены были покрыты не резьбой, а огромными фресками, частично поврежденными, но все еще впечатляющими. На них был изображен Игнариус. Не символ. Не барельеф. А сам Бог. Гигантская фигура из пламени и темного металла, с лицом, скрытым за сиянием кузнечной маски. Он ковал звезды на фоне космической бездны. Он усмирял реки лавы, придавая им форму драконов, служащих ему. Он выковывал доспехи из солнечной плазмы. Его окружали другие, меньшие фигуры — боги? Духи огня? — склоненные в поклоне или помогающие в работе. Мощь и творческая ярость исходили от изображений, даже сквозь пыль веков.

Но на последних фресках сюжет изменился. Появились другие фигуры. Сияющие, идеальные, в белых одеждах и доспехах чистоты. Во главе — фигура с лицом, скрытым ослепительным светом, и символом идеального круга на груди. Хеластрон. Фрески показывали спор, нарастающее противостояние. Игнариус с молотом наперевес, окруженный своими огненными созданиями. Хеластрон с поднятой рукой, из которой исходили лучи порядка, сковывающие пламя. И финал: Игнариус, пораженный множеством лучей, падающий в бездну, его Молот выпадал из ослабевшей руки. Его создания обращались в пепел. А Хеластрон восходил на трон из осколков святилища. Предательство. Захват власти. Уничтожение инакомыслия. История, знакомая Каю до боли.

Коридор вывел его в последний зал. И здесь дыхание Кая перехватило.

Зал был огромным, цилиндрическим, как гигантская кузница, вырубленная в сердце горы. Купол потолка терялся в темноте, но его освещал не фонарь Кая. Свет исходил снизу. Весь центр зала занимала гигантская, черная, как ночь, наковальня. Она была не просто огромной. Она была циклопической, размером с дом, вырезанной из единого куска неизвестного, абсолютно черного металла, поглощавшего свет. И на этой наковальне лежал Он.

Молот.

Он был не таким, как на фресках. Не сияющим инструментом творения. Он был… спящим. Потенциальным. Длина его рукояти была втрое больше роста Кая, выкована из того же черного металла, что и наковальня, но с вкраплениями мерцающего, как угли, красного камня. Головка Молота была массивной, прямоугольной, с одной стороны плоской, как боек, с другой — заостренной, как клин. На ее поверхности, даже в полумраке, виднелись сложные, пульсирующие слабым багровым светом руны — те самые, что были на обломке. От всего Молота исходило излучение невероятной мощи. Оно вибрировало в воздухе, заставляя пыль на полу плясать. Оно сжимало грудь Кая, как тисками. Оно зовло. Зов был физическим, как удар в солнечное сплетение. Зов ярости. Зов разрушения старого. Зов… созидания нового? Но в первую очередь — зов мести.

Кай стоял на краю зала, у входа, не в силах пошевелиться. Его собственный обломок в кармане пылал, как раскаленный уголек, вибрировал в унисон с гигантом на наковальне. Он чувствовал, как его собственная ярость, его боль, его ненависть к Хеластрону резонируют с этой спящей силой. Это было оно. Наковальня Мироздания. Орудие падшего титана. Ключ к его мести.

Шаги давались тяжело. Воздух был густым, сопротивляющимся. Сила, исходящая от Молота, давила, как атмосфера на дне океана. Он подошел к подножию гигантской наковальни. Черный металл был холодным на ощупь, несмотря на излучаемый Молотом жар. Он обвел наковальню, ища способ подняться. С одной стороны были грубые ступени, вырезанные в металле или скале под ним. Он начал подъем. Каждая ступень была высотой по колено. Подъем был изматывающим под гнетом невидимой силы.

Он взобрался на платформу наковальни. Молот лежал перед ним во всей своей грозной, подавляющей красоте. Он был больше, чем казалось снизу. Казалось, он был выкован не для руки бога, а для титана, сражающегося с самими основами мира. Багровые руны на его головке пульсировали, как живое сердце.

Кай протянул руку. Не к рукояти. К головке Молота. К тем самым рунам. Его пальцы дрожали. Обломок в кармане горел огнем. Его собственная ярость кипела в груди, требуя действия, прикосновения, слияния. Он коснулся холодного металла головки Молота, прямо над пульсирующей руной.

Боль.

Не просто боль. Ад. Белый, ослепляющий, всепоглощающий взрыв агонии, пронзивший руку, руку, плечо, грудь, мозг. Казалось, его плоть испаряется, кости плавятся, душа выжигается дотла. Он не закричал. Воздух вырвался из его легких беззвучным стоном. Он увидел…

Видение.

Огромная, черная, как космос, кузница среди звезд. Игнариус — не фигура на фреске, а живая стихия огня и творческой ярости, воплощенная в исполинской фигуре из темного металла и багрового пламени. Его маска-лицо сияет внутренним светом. Он бьет Молотом по раскаленной до бела заготовке реальности, выковывая новую галактику. Звезды рождаются в искрах под его ударами. Вокруг него — сонм духов огня, плазменные создания, драконы из магмы, славящие его мощь. Он — центр творящего хаоса, отец изменений, кузнец мироздания.

Тень. Холодная, безликая, пронизанная лучами мертвого порядка. Хеластрон. Не один. С ним — сонм сияющих, идеальных, но пустых богов. Их свет не греет, он калечит. Он замораживает. Они окружают кузницу. Хеластрон поднимает руку. Луч абсолютного порядка, холодный и неумолимый, как закон смерти, бьет в Игнариуса. Бог Огня взревел от боли и ярости. Его пламя померкло. Его создания застыли, обращаясь в камень и пепел. За первым лучом — второй. Третий. Десятый. Лучи сковывают его, протыкают, гасят его внутренний свет. Он борется, его Молот бьет по лучам, но их слишком много. Это не битва. Это казнь. Предательская, рассчитанная казнь.

Игнариус падает. Падает с высоты звездной кузницы. Падает сквозь слои реальности. Его Молот вырывается из ослабевшей длани. Они падают вместе. В бездну. В забвение. Последнее, что видит Кай — лицо Хеластрона, обрамленное ослепительным сиянием. Лицо без эмоций. Лицо абсолютного, мертвого порядка. Триумф палача.

Видение сменилось огнем. Огнем, пожирающим Кая изнутри. Огнем, который сливался с его собственной яростью, с его болью, с его жаждой мести. Он чувствовал, как сила, чудовищная, нечеловеческая, вливается в него через точку прикосновения к Молоту. Она ломает его, переплавляет, наполняет до краев невыносимой мощью и… пониманием. Пониманием сути материалов. Видением изъянов во всем. Жгучим желанием разрушать, чтобы создавать. Создавать новое. Лучшее. Пусть через боль. Пусть через пепел.

Видение исчезло. Боль осталась. Физическая и ментальная. Кай лежал ничком на холодной поверхности наковальни, в нескольких футах от Молота. Его рука, которой он коснулся Молота, была обуглена. Кожа почернела, покрылась страшными волдырями, трескалась, обнажая мясо. Боль была невообразимой. Но сквозь боль пробивалось нечто иное. Чувство… наполненности. Силы. Ярости, ставшей осязаемой. Он поднял голову, с трудом фокусируя взгляд на Молоте. Багровые руны на его головке пылали ярче. Они пульсировали в такт его собственному сердцу. Нет. Его сердце билось в такт им.

Молот выбрал его.

Он не просто артефакт. Он был живым. Живым орудием ярости и творения. И он признал в Кае родственную душу. Душу, выжженную горем и ненавистью. Душу, готовую к разрушению. И к созиданию нового порядка. Порядка мести.

Каю потребовались минуты, чтобы собраться с силами. Каждая мышца болела. Ожог на руке пульсировал адским огнем. Но внутри горел новый огонь. Огонь Игнариуса. Он поднялся на колени. Потом на ноги. Шатаясь, он подошел к Молоту. Не к головке. К рукояти. Она была огромной, но… Он протянул необожженную руку. Его пальцы сомкнулись вокруг холодного черного металла, инкрустированного мерцающими красными камнями.

Мгновения ожидания не было. Сила хлынула в него, как лава в русло реки. Но теперь это был не разрушительный поток, а… признание. Слияние. Молот стал продолжением его руки, его воли, его ярости. Он был невероятно тяжелым, но Кай чувствовал, что может его поднять. Что Молот хочет, чтобы его подняли. Для нового удара. Для новой ковки.

С тихим стоном, в котором смешались боль, экстаз и неукротимая ярость, Кай, смертный, поднял Наковальню Мироздания. Молот Бога замер в его руке, готовый обрушить гнев на мир, который его создал и предал. Багровые руны вспыхнули ослепительно ярко, заливая зал кровавым светом. Тень Богоборца легла на стены древнего святилища, огромная и неумолимая.

Пробуждение Огня началось.

Глава 3

Казалось, прошла вечность. Или мгновение. Время потеряло смысл, растворившись в пульсирующей агонии и титаническом потоке силы, захлестнувшем Кая. Он лежал ничком на леденяще холодной поверхности гигантской наковальни, в нескольких шагах от Молота, и его тело сотрясали конвульсии, не подвластные воле. Воздух, густой и раскаленный, обжигал легкие, пахнул озоном, серой и… паленой плотью. Его плотью.

Боль в правой руке была вселенской. Не просто ожог — это было ощущение, будто руку погрузили в самое сердце звезды, а потом выдернули, оставив лишь обугленные нервы и обнаженное мясо под треснувшей, почерневшей кожей. Каждый пульс крови отдавался в ней адским молотом. Он сжал зубы до хруста, заглушая стон, который рвался из пересохшего горла. Сквозь пелену боли пробивалось нечто иное — чувство чудовищной наполненности. Как будто в его смертную оболочку влили океан расплавленного металла, растягивая ее до невообразимых пределов, переплавляя кости, перекручивая мышцы, выжигая все лишнее. Сила. Нечеловеческая, первозданная, яростная сила клокотала в каждой клетке. Ярость, всегда тлевшая в его сердце, стала материальной субстанцией, сжимающей грудь изнутри стальными тисками.

Он поднял голову. Движение далось с невероятным трудом, будто голова была выточена из свинца. Глаза слипались, затянутые пеленой пепла и слез от боли. Он моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Багровые руны на головке Молота пылали. Ярче, чем когда-либо. Они пульсировали в такт — нет, не его сердцу. Его сердце билось в такт им. Ритм был мощным, неумолимым, как удары гигантского кузнечного молота по наковальне мира.

Молот выбрал его.

Слова пронеслись в сознании, ясные и неоспоримые, как гравитация. Это был не просто артефакт, не мертвый инструмент забытого бога. Он был живым. Живым воплощением ярости, разрушения и… творения. И в бездонной пропасти горя, ненависти и жажды мести, выжженной в душе Кая, Молот узнал родственное пламя. Душу, готовую сжечь старый мир дотла, чтобы выковать новый. Порядок мести.

Каю потребовались долгие минуты, чтобы собрать волю в кулак. Каждая мышца кричала от напряжения и боли. Ожог пульсировал своим собственным, адским огнем, но внутри, сквозь эту боль, горел новый огонь. Иной. Древний. Огонь Игнариуса. Он чувствовал его — неистовый, творческий, неумолимый. Он поднялся сначала на колени, опираясь левой, необожженной рукой о холодный металл наковальни. Потом, превозмогая дрожь в ногах, тяжело поднялся на ноги. Колени подкашивались, голова кружилась от переизбытка энергии и боли. Он стоял, шатаясь, как пьяный, перед Наковальней Мироздания, перед Молотом Бога.

Не к головке. К рукояти.

Она была огромной, массивной, выкованной из того же таинственного черного металла, что и наковальня, но инкрустированной мерцающими, как тлеющие угли, красными камнями. Казалось, поднять ее — немыслимая задача для смертного. Но Кай чувствовал иное. Он чувствовал, как сила внутри него рвется к Молоту, как Молот жаждет быть поднятым. Для нового удара. Для новой ковки. Для возмездия.

Он протянул левую руку. Пальцы, все еще человеческие, хоть и загрубевшие от работы кузнеца, дрожали. Но не от страха. От предвкушения. От слияния. Его пальцы сомкнулись вокруг холодного, почти ледяного металла рукояти. Камни под пальцами излучали глухое тепло.

Мгновения ожидания не было.

Сила хлынула в него, как лава, прорывающая плотину. Но теперь это был не разрушительный, испепеляющий поток, как при прикосновении к головке. Это было… признание. Слияние. Становление единым целым. Молот стал не инструментом, а продолжением его руки, его воли, его ярости. Он был невероятно тяжелым, весом горы, но Кай чувствовал, что может его поднять. Что Молот хочет, чтобы его подняли. Что тяжесть — это лишь испытание, преодолев которое, он обретет право.

С тихим стоном, в котором сплелись боль от ожога, экстаз от обретенной мощи и неукротимая, выжженная в душе ярость, Кай, смертный, поднял Наковальню Мироздания. Мускулы налились сталью, сухожилия натянулись струнами, кости заскрипели под нечеловеческой нагрузкой, но он поднял его. Молот Бога замер в его руке, готовый обрушить гнев на мир, который его создал и предал. Багровые руны на его головке вспыхнули ослепительно ярко, заливая огромный цилиндрический зал кровавым, пульсирующим светом. Тень Кая, искаженная, огромная, неумолимая, легла на стены древнего святилища павшего бога, как тень нового Богоборца.

Пробуждение Огня началось.

И тут же мир вокруг него взорвался. Не физически — внутри его черепа. Видение, нахлынувшее при первом прикосновении, вернулось с удесятеренной силой, ворвавшись в сознание, сметая все мысли, все ощущения настоящего.

Огромная, черная, как космос, кузница среди звезд. Не стены, а бескрайняя пустота, усеянная рождающимися и умирающими светилами. И в центре этого хаоса творения — Он. Игнариус.

Не барельеф, не фреска. Живая стихия. Исполинская фигура, сплетенная из темного, поглощающего свет металла и багрового, яростного пламени. Лицо скрыто сияющей кузнечной маской, из-под которой струится свет, как из жерла вулкана. Его движения — сама мощь, сама неумолимость. Он заносит Молот — тот самый, что сейчас в руке Кая, но сияющий, как новорожденная звезда, — и обрушивает его на раскаленную до бела заготовку реальности. Искры, высекаемые под ударами, не гаснут — они разлетаются в бездну, разгораясь новыми солнцами, новыми галактиками. Звездные системы рождаются в грохоте его работы. Он усмиряет реки первозданной лавы, придавая им форму огненных драконов, которые извиваются вокруг него, славя его мощь ревущим пламенем. Он выковывает доспехи из солнечной плазмы, щиты из нейтронных звезд. Он — центр творящего хаоса, отец изменений, кузнец мироздания. Его окружают сонмы меньших существ — духи огня в обличье сияющих саламандр, вихри плазмы, принимающие антропоморфные формы, титанические горны, пылающие в вакууме. Они склоняются в немом поклоне или помогают в работе, поднося раскаленные заготовки космической материи.

И тут — Тень. Холодная, безликая, пронизанная лучами мертвого, бездушного порядка. Хеластрон. Он не один. За ним — сонм сияющих фигур. Совершенных. Безупречных. Но пустых. Их свет не греет — он режет, калечит, замораживает. Они, как идеальные кристаллы льда, окружают пылающую кузницу Игнариуса. Хеластрон поднимает руку, лишенную тепла жизни. Луч. Луч абсолютного порядка, холодный и неумолимый, как закон смерти, бьет в грудь Игнариуса.

Бог Огня взревел. Не от боли — от ярости и непонимания. Его пламя померкло, сжалось под ледяным прикосновением чуждой силы. Его огненные драконы застыли на лету, обращаясь в черный, мертвый камень и рассыпаясь пеплом. За первым лучом — второй. Третий. Десятый. Сотни. Лучи сковывают Игнариуса, как цепи из чистого холода, протыкают его тело, гасят его внутренний свет — свет творения. Он борется! Его Молот бьет по лучам, раскалывая их, но они множатся, они неисчислимы. Это не битва равных. Это казнь. Рассчитанная, предательская казнь силой, которую он считал если не союзником, то частью мироздания.

Игнариус падает. Падает с высоты звездной кузницы. Падает сквозь слои реальности, сквозь миры, оставляя за собой шлейф угасающего пламени и пепла былого величия. Его Молот вырывается из ослабевшей длани. Они падают вместе. В бездну. В забвение. Последнее, что видит Кай в этом видении — лицо Хеластрона, обрамленное ослепительным, холодным сиянием. Лицо без эмоций. Лицо абсолютного, мертвого порядка. Триумф палача.

Видение схлынуло, оставив после себя не пустоту, а всепоглощающий огонь. Огонь, пожирающий Кая изнутри. Но теперь он узнал этот огонь. Он слился с его собственной яростью, с его болью, с его жаждой мести за свой разрушенный мир, за Эмберхольм, за всех, кто пал под катком «порядка» Хеластрона. Он чувствовал, как чудовищная, нечеловеческая сила Игнариуса вливается в него через точку прикосновения к рукояти Молота, наполняя до краев. Она ломала его смертную сущность, переплавляла ее в нечто иное. И вместе с силой приходило понимание. Понимание сути материалов — он чувствовал структуру черного металла наковальни под ногами, его кристаллическую решетку, его несокрушимую прочность и скрытую, дремлющую податливость перед волей истинного Кузнеца. Он видел изъяны во всем — в камне стен, в потоке раскаленного воздуха, в самом пространстве зала, где энергия Молота создавала едва заметные искажения. И рождалось жгучее, неодолимое желание. Желание разрушать старое, несовершенное, чтобы создавать новое. Лучшее. Сильнее. Пусть через боль. Пусть через пепел. Таков был путь Игнариуса. Теперь это был его путь.

Он стоял, держа Молот, и дышал. Каждый вдох обжигал легкие, но наполнял тело яростной энергией. Багровый свет рун отражался в его глазах — и глаза эти горели. Буквально. Как раскаленные угли в темноте кузницы. Тепло исходило от него волнами, заставляя воздух дрожать. Боль в правой руке не утихла, но отступила на второй план, подавленная мощью, наводнившей его тело. Он ощущал каждую мышцу, каждую связку — упругую, наполненную стальной силой. Его старые шрамы, память о войнах смертных, будто сгладились, затянулись под кожей, которая стала плотнее, горячее. По левой руке, держащей рукоять Молота, от локтя к плечу, пробежали причудливые узоры, похожие на прожилки раскаленного металла или на замысловатые кованые завитки. Они светились тусклым багровым светом, синхронно с рунами на Молоте.

Кай посмотрел на свою обугленную правую руку. Кожа была черной, потрескавшейся, местами обнажалось мясо, страшные волдыри пульсировали. Но сквозь боль он чувствовал… процесс. Глубоко внутри тканей, под слоем мертвой плоти, что-то происходило. Медленно, мучительно медленно, но сила, текущая по его жилам, пыталась восстановить, перековать поврежденное. Это было не исцеление в понимании Элары — это была реконструкция, грубая и яростная, как заделывание раскаленным металом трещины в крице.

Он повернулся, Молот все еще в руке. Его взгляд упал на вход в зал, на узкий коридор, ведущий вверх, к поверхности. Туда, где был воздух, не пропитанный вековой пылью и серой, где было небо, пусть и затянутое дымом Пика Вечного Дыма. Туда, где ждал мир, который нужно было сжечь и перековать. Туда, где его ждала месть.

Шаг. Молот волочился за ним, оставляя на черном металле наковальни глубокую царапину, из которой сыпались искры. Шаг был тяжелым, словно он тащил за собой целую гору. Вес Молота был лишь частью давящего груза — давление невероятной силы внутри него, аура божественного огня, сжимавшая пространство вокруг, была не менее тяжкой. Он шел, спотыкаясь, привыкая к новому центру тяжести, к новой реальности своего тела. Каждый шаг отдавался глухим гулом в огромном зале, эхом отражаясь от купола, теряющегося в темноте.

Он миновал пропасть с клокочущей внизу лавой, узкую опасную дорожку, где его едва не сжег дождь расплавленного камня. Осторожно, держа Молот вертикально, чтобы не задеть стены, он втиснулся в узкий коридор. Багровый свет рун освещал путь, отбрасывая зловещие, пляшущие тени на стены, покрытые барельефами былого величия Игнариуса. Кай не смотрел на них. Его взгляд был устремлен вперед, вверх. В его горящих глазах отражалось пламя иного рода — пламя ненависти, зажженное видением предательства и подпитанное нечеловеческой силой.

Он шел мимо разбитых каменных стражей — свидетелей его первой схватки в этом проклятом месте. Их обломки, разбросанные по коридору, местами были спечены в стекловидную массу жаром, исходившим теперь от него самого. Дым от сгоревшей куртки смешивался с запахом серы и пыли. Он чувствовал себя чужим в этом теле, этом сосуде, переполненном огнем павшего бога. Он был факелом, готовым спалить все на своем пути.

И вот, наконец, перед ним — выход. Заваленный камнями, полуразрушенный, но ведущий наружу. Луч дневного света, тусклый и пробивающийся сквозь вечный дым, упал на его лицо. Кай зажмурился от непривычной яркости. Воздух снаружи, хоть и едкий, пахнул свободой. Или возможностью для разрушения. Он поднял левую руку с Молотом, уперся плечом в каменный блок, преграждавший путь. Мускулы напряглись, как тросы. Камни затрещали, посыпалась пыль. С грохотом, который потряс склон, глыба сдвинулась, затем покатилась вниз, увлекая за собой мелкие обломки. Проход был свободен.

Кай вышел на склон Пика Вечного Дыма. Ветер, резкий и несущий пепел, ударил ему в лицо. Он вдохнул полной грудью, и этот едкий воздух показался ему нектаром. Он стоял, возвышаясь над морем лавы и дыма, держа в руке Молот павшего титана, и его глаза, горящие, как угли, озирали мир, лежащий у его ног. Мир, который предал и убил его. Мир, который должен был сгореть.

И тут он их увидел.

Ниже по склону, у подножия скального выступа, стояли пятеро. Их сияющие, бело-золотые доспехи казались кощунственно чистыми в этом мрачном месте смерти и огня. На нагрудниках — символ идеального круга с расходящимися лучами. Знак Хеластрона. Небесные Стражи. Они уже выстроились в боевую линию, их копья, отлитые из какого-то холодного, светоносного металла, направлены в его сторону. Их шлемы скрывали лица, но Кай чувствовал их взгляды — пустые, лишенные эмоций, исполненные только приказа. Истребить угрозу. Уничтожить еретика. Вернуть артефакт.

Один из Стражей, возможно, командир, сделал шаг вперед. Его голос прозвучал металлически, безжизненно, усиленный магией или устройством шлема, но четко различимый даже в грохоте вулкана.

— Смертный! — прогремел голос. — Ты посягнул на святыню и похитил артефакт, не принадлежащий тебе. Положи оружие. Склони колени перед волей Хеластрона. Тебе будет дарована… милость забвения.

Слово «милость» прозвучало как осквернение. Как насмешка. В памяти Кая вспыхнули картины Эмберхольма. Сияющие доспехи таких же стражей, марширующих по улицам. Холодные приказы. А потом — небо, почерневшее от магии, земля, содрогающаяся под ударами, превращающими дома в пыль, крики его народа, его семьи… Его кузница, его жизнь, обращенные в пепел. И этот же бесстрастный голос, объявляющий о «наведении порядка».

Ярость. Чистая, нерассуждающая, вселенская ярость захлестнула Кая. Она слилась с яростью Игнариуса, с болью от ожога, с мощью Молота в его руке. Она затопила разум, оставив только одно желание — уничтожить. Сжечь. Стереть с лица земли этих сияющих посланников тирана.

Он даже не подумал атаковать. Он даже не замахнулся Молотом. Он просто вскипел.

Из его тела, из каждой поры, из глаз, пылающих адским огнем, из обугленной правой руки, хлынул сокрушительный вихрь чистой энергии. Это не было пламя в привычном смысле. Это был сфокусированный луч неистового жара, плазмы и разрушительной воли, окрашенный в багровые тона рун Молота. Воздух вокруг него взревел, заклубился, исказился от чудовищной температуры. Камни под ногами мгновенно спеклись в стекло, затем испарились. Вихрь жара, неумолимый и всепоглощающий, устремился вниз по склону, к кучке сияющих фигур.

Стражи даже не успели среагировать. Их доспехи, созданные для защиты от магии и оружия смертных, были бессильны перед божественным гневом, вырвавшимся наружу. Холодный светоносный металл не отразил удар — он мгновенно нагрелся докрасна, затем до белого каления и… расплавился. Испарился. Плоть и кони под доспехами не имели никаких шансов. Они не сгорели — они исчезли. Обращенные в мельчайший пепел, унесенный вихрем раскаленного ветра. От пяти Небесных Стражей не осталось ровным счетом ничего. Ни крика, ни клочка ткани, ни капли расплавленного металла. Только пять темных, оплавленных пятен на камне склона, да струйки дыма, тут же развеянные ветром.

Тишина. Грохот вулкана, шипение лавы — все это отступило на второй план перед оглушительным ревом энергии, вырвавшейся из Кая, и последующей немой пустотой. Он стоял, тяжело дыша, и смотрел на место, где секунду назад стояли враги. Молот в его руке все еще пылал багровым светом, но жар вокруг него начал спадать. Правую руку ломило так, что темнело в глазах, но в груди бушевало странное чувство. Триумф? Нет. Облегчение? Тоже нет. Это была… завершенность. Первый акт возмездия. Маленький, ничтожный в масштабах его горя, но реальный. Он стер с лица земли посланников Хеластрона. Он сделал это силой, которую они так боялись.

Он опустил Молот, упер его острием в оплавленный камень. Багровый свет рун постепенно угасал до привычного пульсирующего свечения. Кай огляделся. Дым. Камень. Лава. Вечный мрак под пеплом небес. Мир, каким он его знал. Мир, каким его создал и поддерживал Хеластрон своим «порядком». Мир, который только что ощутил на себе пробуждение иного огня.

Он посмотрел на свою обугленную руку. Боль была адской, но сквозь нее он чувствовал работу силы — грубую, яростную, но работу. Медленно, невероятно медленно, по краям страшного ожога, на мертвой, почерневшей коже, стали появляться крошечные, тонкие прожилки. Они светились тем же тусклым багровым светом, что и узоры на его левой руке. Как тончайшие нити раскаленного металла, они пытались стянуть края раны, переплавить мертвую плоть в нечто новое, прочное. Это не было излечением. Это была ковка. Пересоздание.

Кай поднял голову, его горящие глаза устремились сквозь пелену дыма, на восток, туда, где, как он знал, лежали владения богов. Туда, где царил Хеластрон.

— Я иду, — прошептал он, и его голос, хриплый от дыма и напряжения, прозвучал как скрежет камней. — Я иду за тобой. За всеми вами.

Он снова поднял Молот. Теперь движение было чуть увереннее. Вес все еще ощущался, но уже не как непосильная ноша, а как часть его самого. Он сделал шаг вниз по оплавленному склону, к морю огня и тени. Его тень, удлиненная и искаженная багровым светом Молота, тянулась за ним, огромная и зловещая, как предзнаменование.

Путь Богоборца начался. Путь, вымощенный пеплом богов и выкованный в огне мести. Пробуждение Огня свершилось, и теперь этому огню предстояло охватить весь мир.

Глава 4

Пепел хрустел под сапогами, как кости мелких существ. Кай шел сквозь вечные сумерки под пепельным небом, покидая подножие Пика Вечного Дыма. За спиной оставалось море огня и грохот вулкана, символ пробудившейся в нем силы. Впереди лежал мир — плоский, серый, пропитанный страхом и железной рукой порядка Хеластрона. Воздух, хоть и свободный от сернистого удушья гор, все равно был тяжелым, словно пропитанным свинцовой пылью покорности. Каждый вдох обжигал легкие не жаром, а горечью воспоминаний.

Он нес Наковальню Мироздания вертикально, уперев массивное навершие рукояти в плечо. Вес артефакта был колоссален, но ощущался уже не как непосильная ноша, а как неотъемлемая часть его существа, как выкованный из стали костяк. Обугленная правая рука висела плетью, пульсируя адской болью, которая лишь подстегивала ярость. По ее краям, сквозь трещины почерневшей кожи, мерцали те же багровые прожилки, что и на левой руке, держащей Молот, — узоры перековки, медленной и мучительной. Тепло, исходившее от него волнами, заставляло воздух дрожать, а редкие чахлые кустики увядать при его приближении.

Его путь лежал на восток, туда, где, по смутным слухам и детским страшилкам, возвышались Небесные Горизонты — владения богов. Туда, где восседал на троне из сияющего кристалла сам Хеластрон. Месть была маяком, но дорогу Кай знал лишь приблизительно, по картам, изученным в солдатской юности. Предстояло пересечь Бесплодные Равнины — выжженную, безжизненную пустошь, разделявшую земли смертных и божественные владения. Место, куда даже самые отчаянные контрабандисты боялись соваться, и не только из-за рейдов Стражей Порядка.

Спустя несколько часов пути однообразный пейзаж начал меняться. Земля под ногами стала тверже, холоднее. Редкие клочки чахлой растительности исчезли. Воздух потерял остатки тепла, приобретя колючую, режущую горло свежесть. Ветер, прежде вялый и несущий пепел, завыл с новой силой, неся с севера ледяное дыхание. Кай почувствовал это дыхание кожей — оно обжигало не жаром, а холодом, вступая в странный конфликт с огнем, клокотавшим внутри него. Вдалеке, на линии горизонта, затянутой серой пеленой, замаячили призрачные очертания чего-то гигантского и белого. Гор? Нет. Слишком правильные, слишком острые линии, неестественные для природы. Глыбы льда. Огромные, как замки, нагроможденные в хаотичном, но зловещем порядке.

Ледяные Пещеры Шипения. Граница. Ловушка. Испытание.

Название возникло в памяти само собой, всплыв из глубин солдатских рассказов у костра. Место, куда бесследно исчезали целые караваны. Говорили о духах холода, о вечных буранах, о льдах, которые шепчут проклятия и заманивают путников вглубь, чтобы заморозить их души. Кай усмехнулся, и звук вышел хриплым, как скрежет камня. Духи холода? Теперь он сам был духом. Духом огня и мести. Он сжал рукоять Молота. Багровые руны ответили усиленным пульсирующим свечением, пробиваясь сквозь налет инея, уже начавшего покрывать черный металл.

Чем ближе он подходил, тем мощнее становился холод. Он пробивался сквозь его ауру жара, заставляя кожу покрываться мурашками, а дыхание вырываться облачками пара. Земля сменилась настом, затем на твердый, скользкий лед. Перед ним возвышалась стена. Не просто нагромождение глыб, а нечто сформированное, вырезанное. Гигантские арки, колонны, пики и контрфорсы из голубоватого, абсолютно прозрачного льда, уходящие ввысь и теряющиеся в низких свинцовых тучах. Это были не пещеры в привычном смысле — это был лабиринт. Город из льда. Цитадель холода. И от нее веяло не просто природной стужей, а сознательной, направленной силой. Силой, враждебной огню, который он нес в себе.

Входов было несколько — темные провалы в ледяной стене, словно пасти ледяных чудовищ. Кай выбрал ближайший, самый широкий. Шагнул внутрь.

Тишина. Абсолютная, давящая. Гул ветра снаружи стих, сменившись лишь слабым, едва уловимым шипением. Шипением льда, сжимающегося от холода, или… дыхания самого места? Воздух внутри был настолько холодным, что резал легкие как лезвие. Свет, проникающий сквозь ледяные стены и потолок, был призрачным, синевато-зеленым, создавая иллюзию подводного царства. Стены, пол, потолок — все было из идеально гладкого, прозрачного льда, в котором отражался он сам — искаженная фигура с пылающими глазами и темным Молотом на плече. Его отражения множились в бесконечных зеркальных коридорах, создавая жутковатый эффект толпы призраков, идущей рядом с ним.

Кай шел осторожно, прислушиваясь. Его шаги гулко отдавались в ледяных тоннелях. Тепло его тела оставляло на полу мокрые следы, которые тут же замерзали тонкой коркой. Он чувствовал. Чувствовал всем телом, каждой клеткой, наполненной силой Игнариуса. Холод здесь был не просто отсутствием тепла. Он был сущностью. Антиподом его огня. Живой, дышащей силой, которая ненавидела его присутствие, пыталась проникнуть сквозь ауру жара, добраться до костей, до сердца. Его Видение Изъянов, смутное и неконтролируемое, улавливало невидимые глазу трещины в структуре льда, слабые точки, где холод сконцентрирован сильнее, где лед тоньше. Но это знание было хаотичным, как вспышки молний в грозу.

Он прошел несколько сотен шагов по извилистому коридору, когда шипение усилилось. Оно исходило отовсюду — со стен, с потолка, из глубины лабиринта. И тут лед под его ногами… пошевелился. Не растаял, а именно пошевелился, как живая плоть. Из гладкой поверхности выросли острые, как бритвы, сталактиты, пытаясь пронзить его сапоги. Кай отпрыгнул назад, Молот со свистом рассек воздух. Головка Молота, покрытая пульсирующими рунами, чиркнула по ледяной стене.

Раздался оглушительный треск. Не просто звук раскалывающегося льда, а крик. Пронзительный, леденящий душу визг, словно ранили само существо пещер. Там, где Молот коснулся стены, лед не просто треснул. Он вскипел. Площадь размером с телегу мгновенно превратилась в клокочущую массу пара и воды, которая тут же с шипением замерзла снова, но уже в виде грубой, корявой наледи. Багровые руны ярко вспыхнули, на миг окрасив ледяной туннель в кровавые тона.

Шипение превратилось в рев. Не гневный, а… испуганный. Пещеры поняли угрозу. Пол под ногами Кая содрогнулся. Со сводов тоннеля впереди и позади него с грохотом обрушились гигантские глыбы льда, отрезая путь назад и заваливая проход вперед. Он оказался в ловушке, запертый в коротком отрезке коридора. Воздух сгустился от холода, стал вязким, как смола. Дыхание превращалось в ледяную крошку еще до того, как успевало стать паром. На стенах, потолке, полу начали расти кристаллы инея с невероятной скоростью, как плесень, стремясь покрыть все поверхности, покрыть его.

Кай вскипел. Не страх, а ярость — ярость на эту холодную ловушку, на посмевшую ему препятствовать стихию, на весь этот враждебный мир. Он не думал о контроле, о последствиях. Он действовал инстинктивно, как зверь, загнанный в угол. Он занес Молот не для точного удара, а как таран, как орудие тотального разрушения.

— Хеластрон! — проревел он, и его голос, усиленный силой, грохнул, как удар грома в замкнутом пространстве, заставив лед содрогнуться. — Прими это!

Молот обрушился на ледяную пробку, преграждавшую путь вперед.

Удар был чудовищным. Энергия Игнариуса, сконцентрированная в головке артефакта, вырвалась наружу не сфокусированным лучом, а сокрушительной ударной волной багрового огня и чистой силы. Воздух взорвался. Лед не растаял и не раскололся — он испарился на глазах на глубину в несколько ярдов. Образовался не проход, а гигантская, дымящаяся воронка, края которой были оплавлены до состояния стекла, а затем мгновенно заморожены снова в причудливых, корявых формах. Ударная волна прокатилась по тоннелям, вызывая новые обвалы, новые визгливые стоны льда. Молот в руке Кая гудел, как разгневанный шершень, багровые руны пылали ослепительно.

Кай шагнул сквозь дымящийся проем. За ним лежал не просто следующий коридор, а огромная ледяная каверна. Пространство, похожее на зал гигантского замка, вырезанного в толще ледника. Своды терялись в синеватой дымке где-то высоко над головой. Посередине зала возвышались странные структуры — не сталагмиты, а нечто иное. Фигуры. Человекоподобные, но огромные, выше трех человеческих ростов, высеченные из того же прозрачного голубого льда. Они стояли неподвижно, замерзшие в различных позах — одни с поднятыми руками, словно в мольбе или нападении, другие склонившись, третьи застывшие в беге. Их черты были размыты временем и наслоениями льда, но в них угадывалось выражение ужаса и агонии. Жертвы Пещер. Те, кого лед поглотил навсегда.

Но Кая интересовало не это. В центре зала, на невысокой ледяной платформе, стояла фигура, которая не была замерзшей жертвой. Она была источником холода.

Он не двигался. Не дышал, насколько это можно было определить. Он просто был. Гигантский воин, высеченный не из льда, а из самой сути вечного холода. Его тело казалось выточенным из черного, абсолютно непроницаемого льда арктических глубин, поглощающего свет, а не отражающего его. Ни одежды, ни доспехов — только мощные, граненые формы, излучающие мороз. Лица не было видно — лишь две точки холодного, синего света, мерцающие в глубоких глазницах. В его руках он держал не оружие, а два массивных кристалла, похожих на глыбы алмаза, но испускающих струи паражащего холода. Аура, исходящая от него, была физическим ударом. Она заставляла кровь стыть в жилах, мысли замедляться до полной остановки, а душу цепенеть от предчувствия вечной мерзлоты. Холод Пещер исходил от него. Он был их сердцем. Их стражем. Их богом.

Фро'стаар. Имя пришло в сознание Кая само, как будто высечено ледяным резцом. Бог Льда. Вечной Зимы. Безмолвного Оцепенения.

Существо повернуло к Каю голову. Два синих огонька-глаза уставились на него без эмоций, без гнева, без любопытства. Просто констатировали факт присутствия нежелательной тепловой аномалии. Пустота в этом взгляде была страшнее любой ненависти. Фро'стаар поднял одну руку с ледяным кристаллом. Движение было плавным, медленным, неумолимым, как движение ледника.

Шипение в пещерах превратилось в ледяной вой. С потолка каверны, со стен, с пола начали откалываться глыбы льда. Но они не падали хаотично. Они формировались в воздухе, собираясь в грубые, но огромные фигуры — ледяных големов. Их тела были нагромождением острых кристаллов и глыб, их руки — ледяными дубинами, глаза — впадинами синего мрака. Их было десятки. Они поднимались с ревом скрежещущего льда и медленно, тяжело двинулись на Кая, перекрывая все пути отхода.

Одновременно Фро'стаар направил на него кристалл. Луч. Не света, а отсутствия тепла. Абсолютного холода. Он был видим как искажение воздуха, мерцающая синеватая полоса, устремляющаяся к Каю. Там, где луч проходил, воздух с громким треском замерзал, выпадая на пол ледяным дождем. Сам Кай почувствовал, как его аура жара встретила невидимую стену. Тепло вытягивалось из него, как вода из губки. Кожа покрылась инеем, дыхание перехватило, пальцы на левой руке, держащей Молот, начали неметь. Боль в обожженной правой руке сменилась новым, пронзительным ощущением — болью от обморожения, от ломки замерзающих тканей.

Ярость вспыхнула в Кае с новой силой, смешавшись с инстинктом выживания. Этот холод был оскорблением. Оскорблением огня, который он нес. Оскорблением его самого. Он вскинул Молот, не целясь, движимый чистой ненавистью, и послал в сторону приближающихся големов волну багрового жара. Это был не сфокусированный луч, как против Стражей, а грубый, неконтролируемый выплеск энергии. Несколько передних големов взорвались в облако пара и острых осколков. Но остальные лишь замедлились, их ледяные тела задымились, но выдержали удар, продолжая движение. Луч Фро'стаара между тем не ослабевал, сковывая Кая, вытягивая силы.

Кай отступил на шаг, почувствовав, как лед под ногами пытается схватить его сапоги, приковать к месту. Его дыхание стало прерывистым, в груди кололо от холода, проникающего сквозь защиту ауры. Он видел изъяны — слабые точки в ледяных телах големов, места, где холод Фро'стаара был наиболее сконцентрирован. Но его разум был затуманен яростью и нарастающей паникой. Он метался, отбиваясь Молотом, как дубиной, раскалывая големов, которые подходили слишком близко. Осколки льда летели во все стороны, царапая лицо, впиваясь в одежду. Каждый удар Молота вызывал испарение льда и новый визг Пещер, но големы появлялись снова, формируясь из падающих с потолка глыб.

Фро'стаар наблюдал. Неподвижный. Безмолвный. Его синие глаза-точки не выражали ничего, кроме холодного расчета. Он поднял второй кристалл. Воздух в каверне загудел на низкой, леденящей душу ноте. Температура упала еще ниже. Стенки каверны покрылись толстым слоем инея за секунды. Дыхание Кая замерзало на губах коркой. Даже Молот в его руке покрылся изморозью, багровый свет рун стал тусклым, пробивающимся сквозь ледяную корку. Големы замедлились, их движения стали еще более скованными, но и Кай чувствовал, как его собственная сила, его огонь, сжимается под гнетом невыносимого холода. Мысли путались, тело тяжелело. Идея порядка Хеластрона воплощалась здесь и сейчас — порядок вечной мерзлоты, вечного стазиса, где нет места огню и переменам.

Этот холод, эта безжизненная пустота во взгляде Фро'стаара, эта неумолимость — все это напомнило Каю Эмберхольм. Холодные лица Стражей, оглашающих приговор. Безжизненный порядок, уничтожающий все живое. Ярость, смешанная с отчаянием, вырвалась из его груди воплем.

— Нет!

Он не стал целиться в големов или в луч холода. Он повернулся и, собрав остатки силы, вложил всю свою ярость, всю боль, всю мощь Игнариуса в один удар. Удар не по врагу, а по самой Пещере. По льду под ногами Фро'стаара.

Молот обрушился на ледяную платформу с силой падающей звезды. Багровый свет вспыхнул ослепительно, пробивая сковывающий холод. Раздался не треск, а оглушительный взрыв. Лед платформы не испарился — он мгновенно превратился в миллиарды осколков, летящих с пушечной силой во все стороны. Волна чудовищного жара и ударной силы сметала големов, как карточные домики, испаряя их в облака пара. Луч холода прервался. Фро'стаар, стоявший в эпицентре взрыва, был сбит с ног. Его гигантская фигура из черного льда рухнула на спину, издав первый звук — низкий, гулкий стон, похожий на треск ломающегося ледника.

Кай не ждал. Адреналин, ярость и освобождение от сковывающего луча придали ему сил. Он прыгнул вперед, через дымящуюся воронку, где была платформа, через облако пара и летящей ледяной крошки. Он видел изъян. Не в броне — в самой сути Фро'стаара. Там, где сияли его синие глаза-точки, была концентрация его силы. И его слабость.

Фро'стаар начал подниматься. Его движение было медленным, неуклюжим. Кай был уже над ним. Он занес Молот, багровые руны на его головке пылали яростным ответом на холод. Не для рассечения льда. Для уничтожения сущности.

— За Эмберхольм! — проревел Кай и обрушил Наковальню Мироздания прямо в центр ледяного лица, туда, где горели синие точки.

Удар был чудовищно точным. Головка Молота, излучающая сконцентрированный жар Игнариуса и разрушительную мощь, встретила черный лед. Раздался звук, который невозможно описать — смесь глухого удара, шипения испаряющегося льда и… хруста ломающегося хрусталя. Черный лед вокруг точки удара не растаял — он раскололся сетеью молний, разбегающихся во все стороны. Синие огни глаз вспыхнули ослепительно ярко, почти белыми, затем погасли. Фигура Фро'стаара затрепетала, как в агонии. Из трещин в его ледяном теле хлынул не кровь, а поток ослепительно белого, мерцающего холодного света — его сущность, его божественная сила.

Кай не думал. Инстинкт, тот же самый, что заставлял его поглощать тепло костра в холодные ночи, сработал автоматически. Он втянул воздух, и поток холодного света устремился к нему, вливаясь через рот, нос, кожу. Это не было похоже на поглощение силы огня. Это было как глоток жидкого азота, как вливание в вены ледяной пустыни. Боль была невыносимой, контрастной жгучей боли от ожога. Его тело охватила судорога. Он закричал, но крик замерз в горле. Внутри него бушевала война — неистовый огонь Игнариуса и всепоглощающий холод Фро'стаара. Его аура вспыхивала то багровым, то ледяным синим светом. По коже, рядом с багровыми узорами, поползли иные метки — причудливые, острые, как кристаллы льда, мерцающие холодным сиянием. Особенно ярко они проявились на обожженной правой руке — ледяные прожилки сплетались с огненными, создавая жутковатый узор конфликта.

Последние искры белого света втянулись в него. Фигура Фро'стаара рассыпалась. Не в воду, а в мелкую, сверкающую на миг, как алмазная крошка, пыль, которая тут же рассеялась в холодном воздухе. От Бога Льда не осталось ничего. Только ледяная крошка на полу да пронизывающий холод, который начал медленно рассеиваться.

Тишина. Шипение льда прекратилось. Пещеры будто замерли в ожидании. Кай стоял на коленях посреди разрушенной платформы, тяжело дыша. Пар вырывался из его рта клубами. Боль от поглощения холода сменялась… эйфорией. Странной, ледяной эйфорией. Он чувствовал новую силу, текущую по его жилам. Силу холода. Он поднял левую руку, не выпуская Молота, и сосредоточился. На его ладони, прямо из воздуха, начали формироваться кристаллы инея, быстро растущие в острые, как бритвы, сосульки. Он сжал кулак — сосульки рассыпались ледяной пылью. Он коснулся пальцем оплавленного края воронки — вода мгновенно замерзла с тихим звоном, превратившись в гладкий, зеркальный лед. Он мог чувствовать холод, управлять им локально.

Но вместе с силой пришло и иное. Его собственная аура тепла ослабла. Кожа стала прохладнее на ощупь. А в глазах, все еще пылающих, как угли, появилась новая глубина — ледяная, отстраненная, безэмоциональная. Как взгляд Фро'стаара. Шок от убийства божества — первого настоящего бога! — сменился головокружительным ощущением всемогущества. Он сделал это. Он, смертный, уничтожил бога. Поглотил его силу. Что может остановить его теперь?

Он поднялся. Его движения были чуть более плавными, чуть более… холодными. Он оглядел зал смерти и льда. Големы исчезли. Ледяные статуи жертв стояли немыми свидетелями. Пещеры больше не шипели. Они молчали, побежденные.

Кай повернулся и пошел к выходу из каверны. Его шаги были тверже. Вес Молота ощущался меньше. Багровые руны светились ровно, но теперь их пульсацию сопровождал слабый, мерцающий отблеск синего в его глазах и на коже. Он вышел из зала в туннель. Стены Пещер больше не пытались его атаковать. Лед расступался перед ним, образуя проходы. Он чувствовал холод не как врага, а как часть себя. Как инструмент.

Он шел сквозь Лабиринт Шипения, и лед молчал. Побежденный. Покоренный. Когда он вышел на другой стороне, в предрассветные сумерки Бесплодных Равнин, холодный ветер обжег лицо, но не причинил боли. Он был своим в этом холоде. Он оглянулся на громаду Ледяных Пещер, теперь казавшуюся менее грозной.

Он убил бога. Он взял его силу. Путь был открыт. Путь мести, вымощенный не только пеплом, но и льдом. Эйфория силы смешивалась с ледяной пустотой в душе и новыми, острыми, как льдинки, прожилками на его обожженной руке. Он был больше, чем смертный. Больше, чем человек. Он был Богоборцем. И это было только начало.

Глава 5

Холодный ветер Бесплодных Равнин швырял в лицо Каю крупинки замерзшего пепла, но он не чувствовал его укуса. Не так, как раньше. Ледяное дыхание Ледяных Пещер Шипения, впитавшееся в его плоть вместе с сущностью Фро'стаара, сделало его своим в этой стуже. Оно текло по жилам тонкими, острыми как бритва кристалликами, переплетаясь с огненной рекой Игнариуса. Багровые узоры на левой руке, державшей Наковальню Мироздания, теперь соседствовали с причудливыми мерцающими синими прожилками на обугленной правой — ледяные цветы, выросшие на пожарище его старой жизни. Его кожа, всегда излучавшая тепло, теперь казалась прохладной на ощупь, а в глубине пылающих углями глаз затаилась новая глубина — бездонная, отстраненная, как взгляд самого Бога Льда.

Он стоял на пороге иного мира. Позади высилась громада Ледяных Пещер, их остроконечные арки и контрфорсы, еще недавно казавшиеся неприступной цитаделью холода, теперь воспринимались лишь как замысловатая глыба замерзшей воды. Побежденная. Покоренная. Перед ним расстилалась безбрежная серая пустошь Бесплодных Равнин — выжженная, мертвая земля, разделявшая владения смертных и божественные пределы Небесных Горизонтов. Воздух здесь был тяжелым, пропитанным пылью покорности и страхом перед железной дланью Хеластрона. Каждый вдох обжигал легкие не жаром, а горечью воспоминаний об Эмберхольме, о пепле, хрустевшем под сапогами, как кости.

Но теперь эта горечь была приправлена новым вкусом — вкусом божественной крови. Вкусом победы. Он убил бога. Мысль, невероятная, чудовищная, эхом отдавалась в его сознании, смешиваясь с эйфорией поглощенной мощи и ледяной пустотой, оставшейся после схватки. Он был больше, чем смертный. Больше, чем человек. Он был Богоборцем. И Наковальня Мироздания на его плече, этот колоссальный артефакт из черного, поглощающего свет металла, чьи руны пульсировали ровным багровым светом, лишь подтверждала это. Ее вес, некогда непосильный, теперь ощущался как продолжение его собственного скелета, выкованного из стали и льда.

Он сжал рукоять Молота. Багровый свет ответил яркой вспышкой, заставив воздух дрогнуть. Одновременно по коже правой руки пробежала волна холодного покалывания — отклик поглощенной силы Фро'стаара. Два антагониста, огонь и лед, клокотали внутри него, находя хрупкое, напряженное равновесие. Волна жара, исходившая от Молота, встречалась с его собственной прохладной аурой, создавая вокруг него марево искаженного воздуха. Редкие чахлые кустики у его ног покрылись инеем, но не увяли — холод был его, он не убивал их, лишь подчинял.

Путь лежал на восток. Сквозь эту мертвую пустыню, к Небесным Горизонтам, к сияющему кристаллическому трону Хеластрона. Месть была его маяком, но теперь к ней добавилось нечто иное — жажда. Жажда новой силы. Жажда доказать Пантеону, что их дни сочтены. Поглощение Фро'стаара открыло ему глаза на истинную природу Наковальни Мироздания. Это был не просто дубинка для убийства богов. Это был инструмент. Инструмент творения. Перековки. Он ощущал это в самой своей сути, в новых инстинктах, пробудившихся вместе с силой Игнариуса. Он чувствовал структуру камня под ногами, слабые места в его кристаллической решетке. Видел, как воздух дрожит от тепла Молота. Понимал, как можно было бы изменить эту серую пыль, спрессовать ее, придать форму, наделить иными свойствами. Знание приходило не в словах, а в ощущениях, во вспышках интуиции, как Видение Изъянов, но применимое не только к разрушению.

Он шагнул на Равнины. Песок и пепел хрустели под сапогами. Ветер завывал, неся с севера ледяное дыхание, которое теперь лишь ласкало его кожу. Он шел, неся Молот вертикально, уперев навершие в плечо. Его аура — смесь жара и стужи — заставляла редкие клочки выжженной травы поникать, покрываясь инеем, а камни под ногами трещать от перепада температур. Он был бурей, идущей по мертвой земле. Бурей, несущей и разрушение, и семя нового понимания.

Прошли часы. Однообразие пейзажа угнетало — серое небо, серая земля, редкие камни, черные как уголь. Ни признаков жизни, ни воды, ни тени. Только ветер, да бесконечная дорога. Мысли Кая возвращались к Пещерам, к Фро'стаару. К тому моменту, когда Молот обрушился на ледяное лицо бога, и черный лед раскололся с хрустом ломающегося хрусталя. К потоку ослепительно белого, мерцающего холодного света — божественной сущности — который он втянул в себя. Боль была невыносимой, контрастной жгучим мукам обожженной руки. Как глоток жидкого азота, вливание в вены ледяной пустыни. Внутри него бушевала война — яростный огонь Игнариуса против всепоглощающего холода Фро'стаара. Его аура вспыхивала багровым и синим, кожа покрывалась новыми узорами — острыми, кристаллическими, мерцающими холодным сиянием. Особенно ярко они проявились на обугленной правой руке, где ледяные прожилки сплелись с огненными, создав жутковатый симбиоз конфликта.

Теперь боль утихла, оставив после себя странное, холодное спокойствие и новое знание. Он поднял левую руку, не выпуская Молота, и сосредоточился. Не на огне, а на холоде внутри. На той ледяной реке, что текла рядом с пламенем. Воздух над его ладонью сгустился, замерз. За секунды сформировались кристаллы инея, быстро растущие в острые, как бритвы, сосульки. Он сжал кулак — сосульки рассыпались мелкой алмазной пылью, сверкнув на мгновение перед тем, как ветер унес их. Он коснулся пальцем крупного валуна, лежащего на пути. Не пламени, а мысли о холоде, о замедлении, о стазисе. Камень под его пальцем мгновенно покрылся толстым слоем инея, потрескивая от резкого охлаждения. Он мог чувствовать холод, управлять им. Локально. Точечно. Как кузнец управляет молотом.

Но за силу приходилось платить. Его собственная аура тепла ослабла. Жар Молота по-прежнему пылал, но его тело больше не излучало того всесжигающего сияния, как после Пика Вечного Дыма. Оно стало… уравновешенным. И опасным в своей новой двойственности. А в глазах, все еще пылавших, как угли в печи, поселилась та самая отстраненность, что так пугала во взгляде Фро'стаара. Шок от убийства божества сменился головокружительным ощущением всемогущества, но и тревожным вопросом — что он теперь такое? Человек? Бог? Чудовище? Молот на плече гудел низко, ровно, словно гигантское сердце из стали, напоминая о своем присутствии, о своей силе, о своей цели.

Его Видение Изъянов, обычно смутное и неконтролируемое, вспыхивающее как молния в грозу, теперь зацепилось за что-то вдалеке. Не трещину, не слабое место для удара, а… структуру. Линию. Очертания на горизонте, едва различимые в серой дымке. Не горы, не лед. Что-то угловатое, геометричное, неестественное для пустыни. Остатки? Развалины? Карты, изученные в солдатской юности, всплыли в памяти — Железный Город. Или то, что от него осталось. Когда-то центр металлургии и ремесла смертных, процветающий город-крепость на краю Бесплодных Равнин. Потом пришли Стражи Порядка Хеластрона. «Непокорность». «Излишняя самостоятельность». Город пал. Его защитники были казнены, мастерские разграблены или разрушены, население угнано в рабство или перебито. Карта показывала лишь черное пятно с надписью «Руины. Зона Отчуждения». Говорили, что место проклято, что металл там плавится сам по себе, а по ночам слышен стук невидимых молотов и скрежет шестерен.

Кай почувствовал странное тяготение к этим руинам. Не просто как к ориентиру на пути. Молот на его плече отозвался едва уловимым усилением гула. Как будто огромный кусок железа почувствовал близость магнита. Сила, добытая у Фер'рокса, Бога Металлов? Или пробужденное Видение Изъянов, видящее в грудах металла потенциал, сырье? Или сам Игнариус, Бог Кузнечного Дела, чья суть была в Молоте, тянулся к месту, где когда-то ковали?

Он скорректировал путь, направившись прямо к темным силуэтам на горизонте. Шаг его стал тверже, целенаправленнее. Пустота Равнин начала меняться. Земля под ногами стала тверже, каменистее. Попадалось больше черных, оплавленных камней, обломков, похожих на куски шлака. Воздух приобрел едва уловимый металлический привкус, смешанный с запахом старой гари. Ветер приносил не только песок, но и мелкую металлическую пыль, оседающую на одежде и коже с серым налетом.

Чем ближе он подходил, тем яснее вырисовывались контуры Железного Города. Вернее, его скелета. Высокие, почерневшие от копоти и времени стены, местами оплавленные, местами рухнувшие. Остовы башен, изломанные, как кости гиганта. Огромные, покосившиеся ворота, сделанные из толстенных металлических плит, теперь зияли проломом, словно вход в пасть мертвого дракона. За стенами виднелись очертания огромных зданий — бывших кузниц и литейных цехов, их трубы, некогда дымившие день и ночь, теперь торчали в небо черными, безжизненными пнями. Весь город был монументом разрушения, застывшим в момент гибели. Над ним висел нездоровый желтоватый туман, и воздух гудел низким, едва слышным гудением, словно где-то глубоко под землей все еще работал гигантский, неумирающий механизм.

Кай остановился у зияющего пролома в стене. Его Видение Изъянов активировалось, сканируя структуру. Металл ворот был не просто пробит — он был частично расплавлен и смешан с камнем стены, создавая причудливые, корявые наплывы. Следы чудовищной силы, возможно, магии Стражей. Он шагнул внутрь.

Тишина. Глубокая, гнетущая. Но не мертвая. Тот самый гул, что слышался снаружи, здесь был ощутим почти физически — низкая вибрация, идущая от земли, дрожь в камнях под ногами. Воздух был густым, пахнущим окислом, гарью и чем-то еще — маслом? Горячим металлом? Пыль висела в неподвижном воздухе, окрашивая все в серо-желтые тона. Улицы были завалены обломками, ржавыми обрывками механизмов, опрокинутыми тележками с окаменевшими от времени рудами. Кое-где торчали скелеты машин — прессы, молоты, подъемные краны, их силуэты, искаженные разрушением, казались окаменевшими чудовищами.

Кай шел по главной улице, ведущей к центру города, где когда-то, по картам, находилась Великая Кузница. Его шаги гулко отдавались в каменных ущельях руин. Он чувствовал металл. Повсюду. В стенах, в завалах, в земле под ногами. Он ощущал его структуру, примеси, слабые места от коррозии. Видение Изъянов работало постоянно, рисуя перед его внутренним взором сетку трещин в камне, пустот в завалах, участков ослабленного металла. Но теперь, в этом месте силы железа и огня, это видение было… богаче. Он видел не только изъяны, но и потенциал. Как кусок руды видит кузнец. Этот ржавый каркас мог стать балкой. Эти оплавленные обломки — слитком. Этот камень с высоким содержанием металла — источником сырья. Знание приходило само собой, инстинктивно, как дар Игнариуса, пробужденный близостью кузнечного сердца города.

Он наткнулся на скелет. Не один. Десятки. Заваленные пылью и мусором, полуразрушенные. Некоторые в обрывках кожаных фартуков кузнецов, другие — в истлевшей солдатской форме защитников города. Кости были черными, обугленными. Следы не просто боя, а казни. Чистки. Хеластрон не терпел очагов независимости. Кай почувствовал знакомый привкус ярости, горечи. Эмберхольм. Тот же пепел. Та же жестокость во имя «порядка». Он сжал рукоять Молота, и багровые руны вспыхнули ярче, заливая мрачные руины зловещим светом. Одновременно по правой руке пробежал ледяной спазм — отголосок Фро'стаара, пытавшийся остудить гнев. Конфликт внутри.

Созидай, — прошелестело где-то на грани восприятия. Голос? Импульс? Или просто эхо воли Игнариуса, вплавленной в Молот? Кай взглянул на ближайший скелет, заваленный обломками стены. На грубый железный меч, зажатый в костлявой кисти, сломанный пополам. Желание возникло внезапно, мощно. Неумолимое желание что-то сделать. Исправить. Восстановить. Перековать.

Он подошел, отшвырнул обломки камней. Поднял две половинки сломанного меча. Металл был дешевым, низкосортным, изъеденным ржавчиной. Убогий клинок солдата ополчения. Но в его руках, под влиянием Молота и пробудившегося инстинкта, он ощущал его структуру, его слабости. Кай опустился на одно колено, положил обломки на плоский камень, служивший когда-то ступенью. Отставил Молот, уперев его рядом. Ему не нужен был такой гигант для мелкой работы. Но его воля, его сила — нужны.

Он сосредоточился. Не на разрушении. На созидании. На памяти о том, как он работал у наковальни в своей маленькой кузнице в Эмберхольме. До войны. До смерти. До Молота. Он вспомнил жар горна, звон молота по раскаленному металлу, терпкий запах окалины. Сейчас не было горна. Не было наковальни в привычном смысле. Был камень. И была его воля, наполненная божественным огнем Игнариуса.

Он протянул руки над обломками меча. Сначала ничего. Потом — тепло. Волна жара, исходящая не столько от него, сколько от Молота, сконцентрировалась в его ладонях. Воздух над обломками задрожал. Ржавчина на металле начала пузыриться, шипеть, превращаясь в хлопья пепла и испаряясь. Сам металл засветился тусклым багровым светом — не раскаляясь докрасна, как в горне, а будто наливаясь внутренним огнем. Кай чувствовал каждую трещину, каждую раковину в металле. Его воля сжалась, направляя силу Молота. Он не бил. Он лепил. Мысленно соединяя разорванные части, заставляя молекулы металла забыть о разрыве, срастись заново, стать единым целым. Это требовало невероятной концентрации. Пот катился по его вискам, смешиваясь с металлической пылью. Внутри бушевал конфликт: яростная, разрушительная сила Молота требовала выхода, а он заставлял ее творить, созидать, чинить. Это было как пытаться вышить шелк кузнечным молотом.

Раздался резкий звон, похожий не на удар, а на щелчок. Багровый свет погас. На камне лежал целый меч. Нет, не целый. Шрам, грубый, темный шов, проходил по тому месту, где был разлом. Металл вокруг шва выглядел перекристаллизовавшимся, более плотным, но и более хрупким. Меч был цел, но уродлив. Идея ремонта была налицо, но исполнение — грубое, варварское, лишенное тонкости настоящей ковки. Сила была применена топорно, без понимания нюансов, без должного инструмента, только чистой волей и огнем.

Кай поднял меч. Он был тяжелым, неуклюжим. Шов бросался в глаза. Он ткнул мечом в камень рядом. Клинок вошел легко, но при попытке вытащить — металл в районе шва треснул. Меч снова сломался, теперь уже окончательно.

Ярость вспыхнула в Кае. Бесполезная трата времени! Глупая попытка! Он швырнул обломки в стену. Они со звоном отскочили от камня. Он хотел было схватить Молот, чтобы одним ударом испепелить эти ненужные обломки, стереть память о неудаче, но остановился. Его Видение Изъянов, все еще активно, показало ему нечто иное. Камень, в который он ткнул мечом. В точке удара структура камня изменилась. Не треснула, а стала… текучей? Как размягченный воск. На секунду. Потом снова затвердела, но с видимым искажением, с пузырем застывшего расплава внутри.

Изменение Материи. Мысль пронзила его, как молния. Не просто ремонт. Изменение. Свойств. На короткое время. В точке приложения силы. То, что пугало богов больше всего в силе Игнариуса. Он инстинктивно сделал это — в порыве гнева и разочарования.

Прежде чем он смог осмыслить это открытие, гул под ногами усилился. Изменился. Из низкого, постоянного фона он превратился в нарастающий рев, скрежет, лязг. Земля затряслась. Обломки на улице закачались, с вершин завалов посыпались камни и ржавые обрывки металла.

Из-за поворота разрушенной улицы, из-под огромной груды искореженных металлоконструкций, с грохотом раздвигая лом, выползло нечто.

Это не было живым. Это был кошмар ремесленника. Конструкция размером с дом, собранная из ржавых балок, зубчатых колес непонятного назначения, кусков брони, поршней, цепей и бесформенных железных слитков. Все это было сварено, скручено, склепано в хаотичное, но невероятно прочное целое. Тело монстра напоминало гигантского железного паука с дюжиной механических ног разной длины и толщины, вонзающихся в землю стальными когтями. Вместо головы — вращающаяся башня с тремя мертвенно-холодными линзами, излучающими тусклый зеленоватый свет, который ползал по руинам и остановился на Кае. Из корпуса торчали десятки манипуляторов — от огромных гидравлических клешней до тонких, как иглы, сверл. Весь монстр был покрыт слоем пыли, ржавчины и засохшей смазки, и от него исходил запах горячего металла, масла и смерти.

Он не рычал. Он скрежетал. Звук исходил от трения шестерен, скрипа перегруженных подшипников, лязга цепей. Зеленые линзы-глаза пристально смотрели на Кая, оценивая, сканируя. Кай почувствовал исходящую от конструкции волну холодной, бездушной враждебности. Это не был дух. Это был автомат. Оружие. Страж руин. И его явно активировало либо присутствие Кая, либо его неудачная попытка «ковки», либо сама сила Молота.

— Фер'рокс, — прошептал Кай, вспоминая имя Бога Металлов, чьи владения — рудники и механизмы. Это было его творение? Его посланник? Или просто древний страж, оставшийся со времен падения города и вобравший в себя за годы что-то от божественной воли своего создателя?

Монстр не стал ждать. Одна из его массивных клешней взметнулась вверх и обрушилась на Кая с чудовищной силой, словно гигантский кузнечный молот. Кай отпрыгнул назад. Клешня врезалась в то самое место, где он стоял, разбивая каменные плиты в щебень и оставляя глубокую вмятину в металле. Грохот удара оглушил.

Кай не раздумывал. Инстинкт, отточенный в Пещерах Шипения и усиленный яростью от неудачи с мечом, взял верх. Он занес Наковальню Мироздания не для точного удара, а для сокрушительного размаха. Молот со свистом рассек запыленный воздух, его багровые руны вспыхнули ослепительно. Головка Молота, излучающая концентрированный жар Игнариуса и разрушительную мощь, чиркнула по корпусу железного паука там, где виднелось скопление шестерен и цепных передач.

Раздался не просто грохот металла. Раздался оглушительный взрыв. Не пламени, а чистой силы. Металл в точке удара не погнулся и не расплавился — он испарился на площади размером с телегу. В образовавшуюся дыру хлынули клубы пара от мгновенно испарившейся смазки и раскаленные осколки внутренних механизмов. Искры полетели фонтаном. Монстр взревел скрежетом перегруженных моторов и треском ломающихся передач. Его корпус качнулся, несколько ног подломились, но он удержался, развернув к Каю другие клешни и манипуляторы. Зеленые линзы погасли на мгновение, затем зажглись снова, яростно-красным.

Кай почувствовал отдачу удара, прошедшую по рукояти Молота в его плечо. Сила была чудовищной. Но и расход — огромным. Это был удар тарана, а не кузнеца. Грубый выплеск энергии, а не контролируемое усилие. Молот в его руке гудел, как разъяренный шершень, требуя продолжения. Багровые руны пылали.

Железный паук оправился быстрее, чем ожидалось. Из пролома в корпусе выползли десятки мелких, юрких механизмов — что-то среднее между пауками и жуками, сделанных из блестящей стали. Они понеслись к Каю по земле, по стенам, по обломкам, их острые мандибли щелкали, крошечные сверла жужжали. Одновременно из вращающейся башни выдвинулись стволы, похожие на миниатюрные катапульты, и выплюнули в Кая град раскаленных металлических шариков размером с кулак.

Кай отступил, прикрываясь Молотом как щитом. Раскаленные шарики шипели, ударяясь о черный металл артефакта и оставляя на нем черные пятна окалины. Стальные жуки уже были рядом, пытаясь вскарабкаться на сапоги, впиться в кожу. Ярость вспыхнула с новой силой. Он топнул ногой, вкладывая в удар волю и силу. Волна багрового жара, смешанная с импульсом льда (неосознанно вызванного раздражением), вырвалась из точки удара. Воздух с громким хлопком взорвался. Раскаленные шарики отлетели рикошетом. Стальные жуки в радиусе нескольких ярдов взорвались в облаках пара и расплавленного металла — их тела не выдержали резкого перепада температур. Те, что были дальше, замедлились, их стальные панцири задымились, покрылись инеем, но продолжали движение.

Это знание пришло мгновенно — Видение Изъянов сработало на полную мощность. Он видел слабые места в стальных жуках — точки крепления конечностей, микротрещины в панцирях, перегретые двигатели. Видел сгустки концентрации механической энергии внутри основного монстра — места, где вращались маховики, где сжимался пар, где фокусировалась кинетическая энергия для удара. Но информации было слишком много, слишком хаотично. Его разум, затуманенный яростью и необходимостью мгновенной реакции, не успевал обрабатывать все. Он метался, отбиваясь Молотом, как дубиной, раскалывая жуков, которые подбирались слишком близко, уворачиваясь от ударов гигантских клешней, которые рушили стены вокруг него. Осколки металла и камня летели во все стороны, царапая лицо, впиваясь в одежду. Каждый удар Молота вызывал новые взрывы пара и оглушительный визг рвущегося металла, но монстр, казалось, был бесконечен — из проломов и скрытых люков выползали все новые жуки, а повреждения основного корпуса затягивались какими-то жидкими металлическими заплатами, вытекающими изнутри и мгновенно застывающими.

Контроль, — настойчиво пронеслось в его сознании сквозь грохот битвы. Ты кузнец, а не мясник. Видишь изъян — бей в изъян!

Один из стальных жуков прыгнул ему на грудь, целясь мандиблями в шею. Кай, действуя на чистой реакции, не размахивая Молотом, ткнул пальцем свободной левой руки в стык между головой и грудью жука. Не просто ткнул — вложил в укол импульс силы, сфокусированный как острие иглы. Не огня, не льда — чистой силы изменения. Кратковременного, локального.

Раздался резкий, высокий звон, как от разбитого хрусталя. Металл в точке удара на глазах стал хрупким. Не просто треснул — он потерял упругость, пластичность, превратился в стекло. Жук замер. Потом его голова и грудь буквально рассыпались, как стеклянная бутылка от удара, осыпав Кая дождем мелких, острых осколков металла. Двигатель жука взорвался слабой вспышкой.

Успех был мгновенным и ошеломляющим. Но Кай почувствовал, как волна слабости прокатилась по нему. Этот точечный удар, это микроскопическое изменение свойств материала, потребовало не меньше сил, чем сокрушительный размах Молотом. Это была ювелирная работа, а он привык бить кувалдой.

Основной монстр, видя, что жуки не справляются, двинулся вперед, сокрушая завалы на своем пути. Его зелено-красные линзы пылали. Огромная клешня, похожая на ножницы для резки металла, с шипением сомкнулась в воздухе, целясь перекусить Кая пополам. Кай едва успел откатиться в сторону. Клешня врезалась в каменную колонну, поддерживавшую остатки арки, и перекусила ее, как спичку. Арка рухнула с оглушительным грохотом, подняв тучу пыли.

В пыли и хаосе Кай увидел его. Изъян. Не в броне, не в клешне. В самом сердце конструкции, под вращающейся башней-головой. Там, где сходились десятки толстенных трубопроводов, шестерен, маховиков, там пульсировал сгусток энергии — огромный, перегретый паровой котел или ядро какого-то механизма. Источник движения и, одновременно, слабое место. Концентрация силы Фер'рокса? Или просто уязвимый узел?

Кай не раздумывал. Он вскочил на ноги, отшвырнув Молот в сторону (артефакт тяжело рухнул, вонзившись в землю рукоятью). Ему нужна была скорость, а не грубая сила. Он рванул вперед, уворачиваясь от удара другой клешни, которая прошла в сантиметрах от его головы, срезав кусок стены. Стальные жуки кинулись ему наперерез. Он не останавливался, бросаясь сквозь их строй. Его руки двигались молниеносно — не для удара кулаком, а для точечных тычков пальцами. Касание — импульс изменения — звон разбитого стекла — взрыв двигателя. Он оставлял за собой дорожку из рассыпающихся, взрывающихся механических насекомых, как смерч, проносящийся по полю.

Монстр ревел, пытаясь раздавить его ногами, раздавить клешнями. Кай прыгал, катился, уворачивался с нечеловеческой ловкостью, усиленной божественной силой. Его единственная цель — сердцевина под башней. Он видел ее сквозь пыль и металл своим Видением Изъянов. Чувствовал жар, исходящий оттуда.

Он добрался. Огромный, покрытый накипью и ржавчиной котел, стянутый толстыми стальными обручами, пылал жаром. Трубы, ведущие к нему, вибрировали от давления. Это был источник силы чудовища и его ахиллесова пята.

Кай занес руку. Не кулак. Ладонь. Он собрал всю свою волю, всю концентрацию, весь гнев на эту бездушную машину смерти, все пробудившееся мастерство кузнеца. Он не хотел просто разбить. Он хотел разрушить изнутри. Изменить саму суть материала. Сделать его не просто хрупким — сделать его нестабильным.

Он ударил ладонью по толстой металлической обшивке котла, вложив в удар не физическую силу, а сфокусированный импульс силы Игнариуса — силу изменения, умноженную на ярость и волю к разрушению.

Эффект был мгновенным и катастрофическим. Металл под его ладонью не стал хрупким. Он… вскипел. Не расплавился, а именно вскипел, как вода, превращаясь в бурлящую, шипящую массу жидкого металла и пара на глубину в несколько дюймов. Но этого было достаточно. Целостность обшивки была нарушена в критическом месте. Гигантское давление пара внутри котла, больше не сдерживаемое прочным металлом, нашло выход.

Раздался взрыв, затмивший все предыдущие грохоты. Не оглушительный удар, а сокрушительный разрыв. Котел разорвало изнутри, как перегретый паровой баллон. Взрывная волна из раскаленного пара, обломков металла и жидкого шлака сбила Кая с ног и отшвырнула его назад, как тряпичную куклу. Он ударился спиной о стену, почувствовав, как трещат ребра, и рухнул на землю, оглушенный, ослепленный вспышкой и пылью.

Когда пыль начала оседать, он, откашлявшись, поднял голову. Там, где стоял железный паук, зияла огромная воронка. Обломки его корпуса были разбросаны по всей улице, некоторые докрасна раскалены, другие уже покрывались инеем от контакта с холодным воздухом и остаточной силой льда Кая. Кое-где еще дергались обрубки механических ног, искрили оборванные провода. Зеленые линзы валялись разбитыми среди мусора. От главного монстра осталась лишь груда бесформенного, дымящегося лома.

Тишина. Относительная. Гул под землей все еще ощущался, но он вернулся к своему прежнему, фоновому уровню. Битва окончена. Кай поднялся, ощущая боль в спине и ребрах. Регенерация, дарованная силой Игнариуса, уже работала, сращивая кости, затягивая ушибы, но процесс был неприятным. Он подошел к краю воронки. Воздух над ней дрожал от жара. Среди обломков он увидел то, что привлекло его внимание — несколько крупных, неправильной формы слитков металла. Не железа. Что-то иного. Блестящего, серебристого, с легким голубоватым отливом. Они выглядели чистыми, незатронутыми ржавчиной или взрывом, как будто выплавлены заново из хаоса разрушения. Возможно, ядро монстра? След силы Фер'рокса?

Кай протянул руку, намереваясь коснуться одного из слитков. Вдруг его Видение Изъянов сработало с новой силой, но на сей раз не на слитке, а на пространстве за ним. Он почувствовал не слабость, а… концентрацию. Концентрацию чего-то холодного, расчетливого, наблюдающего. Не механического. Живого. Божественного.

Из-за груды искореженных балок, на развалинах того, что когда-то могло быть храмом или ратушей, вышла фигура.

Она была невысокой, изящной, закутанной в струящиеся одежды цвета лунного света и теней. Ее лицо скрывал капюшон, но Кай ощутил на себе пристальный взгляд — не враждебный, но невероятно острый, проницательный, видящий сквозь слои реальности. В воздухе вокруг нее мерцали слабые огоньки — то ли светлячки, то ли звезды, то ли частицы самой иллюзии. У ее ног, едва касаясь земли, стояло девятихвостое создание из серебристого меха, с глазами, полными древней мудрости и… любопытства? Лиса. Девятихвостая лиса.

— Интересно, — прозвучал голос. Мягкий, мелодичный, но с оттенком стальной хватки и едва уловимым сарказмом. Голос шел от закутанной фигуры. — Я ожидала многого от смертного, дерзнувшего поднять Молот Игнариуса. От бога, убившего Фро'стаара. Но видеть, как он дерется с ржавой консервной банкой Фер'рокса… это было по-настоящему захватывающе. Особенно тот момент, когда ты попытался починить сломанный меч. Очень… трогательно. И ужасно неловко.

Кай замер, мгновенно насторожившись. Его рука потянулась к рукояти Наковальни Мироздания. Багровые руны вспыхнули в ответ на угрозу, реальную или потенциальную. Ледяные прожилки на правой руке замерцали синим. Кто она? Еще один бог? Посланник Хеластрона? Ее аура не была похожа на ту холодную, давящую мощь, что исходила от Фро'стаара или ощущалась от Стражей Порядка. Она была… многослойной. Как мир снов. Как лунный свет, пробивающийся сквозь тучи.

— Кто ты? — Его голос прозвучал хрипло, как скрежет камней, но с новой, ледяной ноткой. — Еще одна помеха на пути?

Фигура слегка склонила голову. Капюшон откинулся, открывая лицо. Оно принадлежало молодой женщине с серебристыми волосами, спадающими до пояса, и острыми, как у лисы, ушами, торчащими сквозь пряди. Ее глаза были цвета темного аметиста, глубокие и бесконечно старые, полные знания и… насмешки.

— Помеха? О, нет, Богоборец. Скорее… наблюдатель. И, возможно, проводник. — Она улыбнулась, и в улыбке было что-то хищное, но не злое. — Меня зовут Люмин. А это, — она кивнула на лису, которая лениво вильнула всеми девятью хвостами, — это тоже я. Или часть меня. Запутано, да? Девятихвостые лунные лисы — существа сложные. Мы видим мир немного… иначе.

Лиса издала тихое ворчание, похожее на смешок.

— Ты чувствовал меня, — продолжила Люмин, делая шаг вперед. Ее одежды колыхались, как будто их касался невидимый ветер. — С тех пор, как ты вышел из Пещер. Мои иллюзии скрывали меня от глаз, но от твоего нового… Видения? Оно довольно проницательное, хоть и хаотичное. Ты видел изъяны в моей маскировке. — Она снова улыбнулась. — Импрессивно для новичка. Особенно учитывая, какая мешанина у тебя сейчас внутри. Огонь, лед, ярость, боль… и эта крошечная, почти задавленная искра того, что когда-то было просто человеком. Каем. Кузнецом из Эмберхольма.

Имя его родного города, произнесенное этим существом, прозвучало как удар хлыста. Кай вздрогнул. Ярость, смешанная с болью воспоминаний, вспыхнула в нем.

— Молчи о том, чего не знаешь! — рявкнул он, и его голос, усиленный силой, грохнул, как удар грома, заставив задрожать ближайшие руины. Багровые руны Молота вспыхнули ярко.

Люмин не отступила. Ее аметистовые глаза сузились, но в них не было страха. Было… понимание? Сожаление?

— О, я знаю, Кай. Я видела. Пепел под сапогами. Крики. Безликих Стражей в сияющих доспехах. Гнев, который сжег бы тебя изнутри, если бы не Молот. — Она сделала еще шаг. Лиса у ее ног замерла, насторожив уши. — Я вижу слои. Реальность. Иллюзии. И суть вещей. Твоя суть сейчас… это бушующий котел. Божественная сила, пытающаяся переплавить то, что от тебя осталось. И она почти преуспела. Но не совсем. — Она указала пальцем с длинным, острым ногтем ему в грудь. Не физически, а как бы обозначая точку. — Здесь. Глубоко. Там еще теплится искра. Искра того кузнеца, который мог выковать не только меч, но и красоту. Который любил. Который потерял все. Эта искра — единственное, что отличает тебя от того, кого ты ненавидишь. От Хеластрона. От слепой, бездушной силы.

Ее слова резали, как лезвия. Правдивые лезвия. Кай чувствовал, как ярость борется с чем-то новым — с сомнением? Со стыдом? С жгучим желанием закричать, что она лжет? Но Видение Изъянов, его проклятие и дар, подсказывало — она говорит правду. Он видел слабость в своих собственных доводах, в своей слепой ярости. Видел ту самую искру, о которой она говорила — маленькую, дрожащую точку света в океане божественного огня и льда.

— Зачем ты здесь? — спросил он, с трудом сдерживая голос. — Чтобы насмехаться? Чтобы помешать?

— Чтобы предложить выбор, — ответила Люмин просто. Ее голос потерял насмешливый оттенок, став серьезным. — Путь, по которому ты идешь, Кай Богоборец, ведет в пропасть. Ты убиваешь богов, поглощаешь их силу, но с каждым шагом теряешь себя. Становишься холоднее. Жестче. Ближе к тому, чтобы самому превратиться в бога — такого же безжалостного и чуждого жизни, как те, кого ты уничтожаешь. Твой Молот… — она кивнула на Наковальню Мироздания, — он инструмент творения, а не только разрушения. Но ты используешь его как таран. Как и вон тот меч. — Она указала на обломки его неудачного творения. — Грубо. Без понимания. Без души.

Она сделала паузу, давая словам проникнуть.

— Я вижу другой путь. Трудный. Почти невозможный. Путь, где ты научишься не только разрушать, но и созидать. Где твоя сила станет не проклятием, а инструментом перемен. Где ты найдешь не только месть, но и… искупление. — В ее глазах мелькнуло что-то неуловимое. — И, возможно, нечто большее. Но для этого тебе нужен проводник. Кто-то, кто видит сквозь иллюзии твоей ярости и божественной мощи к той искре человечности внутри. Кто-то, кто помнит имя Кай.

Лиса у ее ног мягко тявкнула, как бы подтверждая слова.

— Ты предлагаешь себя? — Кай усмехнулся, и звук вышел сухим, ледяным. — Хитрая лисичка, ведущая волка к пропасти? Зачем тебе это?

— Любопытство, — честно ответила Люмин, и в ее улыбке снова появился хищный блеск. — Мне интересно, что из этого выйдет. Интересно, сможет ли смертный, обремененный силой бога, сохранить себя. Интересно, что произойдет с этим прогнившим миром богов, если в нем появится сила, способная не только ломать, но и строить. А еще… — ее взгляд стал мягче, — мне жаль ту искру. Ее слишком легко погасить. И мир станет беднее без нее.

Кай молчал. Битва внутри него бушевала с новой силой. Ярость, подпитываемая Молотом, требовала уничтожить эту наглую тварь, посмевшую сомневаться в нем, в его праве на месть. Холод Фро'стаара шептал о расчете, о безразличии, о том, что ее слова — лишь слова, не стоящие внимания. Но та самая искра, о которой она говорила… она откликалась. Слабо, но упрямо. Воспоминанием о мирной жизни у наковальни. О тепле домашнего очага. О боли потери, которая была человеческой, а не божественной яростью.

Он посмотрел на обломки меча. На грубо залеченный шов. Напоминание о неудаче. О его неумении творить. А потом — на воронку, оставленную взрывом котла. На демонстрацию силы изменения, точной, смертоносной, но все еще разрушительной.

Молот на его плече гудел, призывая к действию. К разрушению или созиданию? Он еще не знал.

Люмин стояла, ожидая. Ее фигура в лунных одеждах и девятихвостая лиса у ее ног казались единственными живыми, неискаженными точками в этом царстве мертвого металла и пепла. Предложение висело в воздухе, хрупкое, как паутина, но невероятно важное.

Выбор. Путь чистого разрушения. Или путь, ведущий в неизвестность, где было место не только божественной силе, но и той самой искре.

Кай глубоко вдохнул. Воздух пах гарью, металлом и… надеждой? Или это была иллюзия?

Он еще не знал ответа. Но знал, что его путешествие только началось. И имя его Молота — Наковальня Мироздания — обретало новый, пугающий и манящий смысл.

Глава 6

Лунный свет, призрачный и холодный, лился сквозь зияющие проемы в крыше величественного, но мертвого зала. Кай лежал на грубом каменном ложе, сооруженном из обломков колонн его же волей и силой Молота. Сон не приходил. За закрытыми веками бушевали не образы, а энергии — багровые реки огня Игнариуса, сталкивающиеся с ледяными, острыми как бритва потоками сущности Фро'стаара. Их война была постоянной, фоновой дрожью в его существе, то затихающей до едва уловимого гула, то вспыхивающей пронзительными спазмами боли, особенно в обугленной правой руке, где узлы конфликта сплелись в жутковатый симбиоз. Его кожа, обычно прохладная теперь, пылала внутренним жаром, а в глубине пылающих углями глаз мерцал отблеск ледяной бездны.

Рядом, на груде оплавленных металлических обломков, сидела Люмин. Но не в человеческом облике. Величественная девятихвостая лиса из лунного серебра, ее мех мерцал в полумраке, девять хвостов медленно колыхались, как струи жидкого металла. Ее аметистовые глаза, полные древней мудрости и неистребимого любопытства, были прикованы к Каю. Она видела не просто спящего (вернее, борющегося со сном) мужчину. Она видела слои. Физическую оболочку, мутировавшую под божественной силой — крепче стали, с кожей, отмеченной узорами ковки и ледяными прожилками. Ауру — клубящийся вихрь багрового пламени и синего холода, искажающий пространство вокруг него. И самое главное — суть. Бушующий котел божественных сил, пытающихся переплавить, поглотить ту маленькую, упрямую искру — Кая, кузнеца из Эмберхольма, чья боль и ярость и привлекли Молот. Искра дрожала, как пламя свечи на сквозняке, но не гасла. Люмин видела ее отчетливо. Это было то, ради чего она здесь.

Она наблюдала, как его сжатые кулаки непроизвольно разжимались и сжимались, как по лицу пробегали тени боли и гнева. Она слышала его прерывистое дыхание, шипение пара, когда горячий выдох встречал холодный воздух руин. Она чувствовала эхо его битвы — с Фро'стааром, с механическим стражем Фер'рокса, с самим собой. Его выбор — не убить ее, не отвергнуть с ходу — был шагом. Маленьким, неуверенным, но шагом от пропасти чистого разрушения. Теперь предстоял следующий. И Люмин знала, что противники не заставят себя ждать. Весть о падении Бога Льда уже долетела до Небесных Горизонтов. Пантеон не прощает богоубийц.

Внезапно, беззвучно, как сгустившаяся ночь, тени в дальнем углу зала ожили. Они оторвались от стен, слились воедино, образовав фигуру выше человеческого роста, лишенную четких очертаний. Фигура не имела лица, лишь две точки холодного, мерцающего синевой света в глубине черноты — подобие глаз. Ни звука шагов, ни колебания воздуха. Только внезапное ощущение леденящей пустоты, враждебности и пронизывающего холода, иного, чем холод Фро'стаара — не природный, а искусственный, лишенный жизни. Воздух вокруг фигуры мерцал, как над раскаленной пустыней, но это было искажение не жары, а поглощения света, тепла, самого пространства.

Люмин мгновенно встала на лапы, все девять хвостов распушились, как боевой веер. Низкое, угрожающее рычание вырвалось из ее горла, нарушая гнетущую тишину. Ее аметистовые глаза зажглись лунным светом, выхватывая из мрака призрачную фигуру. Она не нападала, но ее поза говорила о готовности в любой миг броситься в бой, растравить иллюзией, ослепить лунным лучом.

Кай не спал. Он чувствовал вторжение еще до того, как Люмин зарычала. Его внутренняя буря стихла на миг, сменившись мгновенной, хищной настороженностью. Он не вскочил. Он растворился в движении. Одно мгновение он лежал, в следующее — стоял вертикально, Наковальня Мироздания уже в его руке, упертая древком в каменный пол. Багровые руны на головке Молота вспыхнули тусклым, но зловещим светом, залив ближайшие руины кровавым отсветом. Ледяные прожилки на его правой руке засверкали синим. Его глаза, пылающие угли, уставились на теневое существо с холодной, безэмоциональной яростью, в которой смешались огонь Игнариуса и безразличие Фро'стаара.

— Ум'браал, — произнес Кай. Его голос был низким, хриплым, как скрежет камня по льду, но лишенным прежней чистой ярости. В нем звучала уверенность, знание, почерпнутое из солдатских легенд и смутных видений Молота. — Бог Теней. Шепчущая Ложь. Приполз выслужиться перед своим хозяином?

Теневая фигура не ответила сразу. Синие точки-глаза мерцали, изучая Кая с бездушным любопытством. Воздух вокруг нее сгустился еще больше, стал вязким, как смола. Когда заговорил голос, он не имел источника, звучал со всех сторон сразу, как шелест сухих листьев, перешептывание тысячи голосов из бездны:

— Кай. Бывший кузнец. Бывший солдат. Ныне — вор. Узурпатор. Богоборец. — Каждое слово было как укол иглой, холодным и точным. — Ты поднял то, что не должно было быть поднято смертным. Ты осквернил священную силу, пролив кровь Вечной Зимы. Твои действия — искра хаоса в упорядоченном мироздании.

Кай не шелохнулся. Только рука, сжимавшая рукоять Молота, напряглась сильнее. Багровый свет чуть усилился.

— И Хеластрон прислал тебя, чтобы потушить эту искру? — спросил он, и в его тоне сквозило презрение. — Со своей ложью и тенями? Фро'стаар уже попробовал. Он теперь часть пыли в Пещерах. Ты хочешь присоединиться к нему?

Тень колыхнулась, как пламя на ветру. Шепот стал громче, шипящим:

— Я пришел не как палач. Я — Вестник. Глас Разума и Милосердия Пантеона. — «Милосердие» прозвучало особенно ядовито. — Ты силен, смертный. Сильнее, чем можно было ожидать. Но ты один. А против тебя — вся мощь Небесных Горизонтов, вечный порядок, установленный Хеластроном. Твоя дорога — это дорога в никуда. Дорога в небытие.

Ум'браал сделал паузу, словно давая словам проникнуть. Тень перед ним сгустилась, приняв на мгновение почти человеческие очертания — высокие, стройные, в струящихся одеждах тьмы.

— Пантеон предлагает тебе выход, — продолжил шепот. — Единственный разумный выход. Отдай Наковальню Мироздания. Добровольно. Сложи к ногам Порядка орудие твоего кощунства. И милость Хеластрона снизойдет на тебя. Тебе будет даровано забвение. Твоя боль, твой гнев, твоя жалкая попытка мести — все будет стерто. Ты уснешь долгим, безмятежным сном, не знающим кошмаров. И мир вернется в свое законное русло.

Кай замер. Не от неожиданности. От леденящей ярости, которая внезапно сменила холодную расчетливость. Забвение? Сон? СТЕРЕТЬ боль по Эмберхольму? По жене, чье лицо он с трудом вспоминал сквозь пелену ярости? По ребенку, чей смех больше не звучал в его памяти? Стереть саму память о том, что сделал Хеластрон? Это было не милосердие. Это было окончательное убийство. Убийство его прошлого, его боли, его причины.

— Милость? — Его голос грохнул, как обвал в горах, усиленный силой, заставив задрожать пыль на руинах. Багровый свет Молота вспыхнул ослепительно, отбрасывая резкие, прыгающие тени. Ледяные прожилки на руке пылали синим пламенем. — Милость уничтожить последнее, что у меня осталось? Мою боль? Мою память? Мою МЕСТЬ? — Он сделал шаг вперед. Земля под его сапогом покрылась паутиной трещин и мгновенно затянулась тонкой коркой льда. — Ты говоришь о порядке? О порядке, который стер с лица земли мой город? Мою семью? Ты называешь это законным руслом? Река крови и пепла?

Ярость пылала в нем, подпитываемая силой Игнариуса, кричащего о разрушении, о сожжении этой тени дотла. Но холод Фро'стаара, как оковы, сдерживал порыв, заставлял мыслить, видеть ловушку в словах. Люмин, неподвижная как статуя, наблюдала. Ее лунные глаза видели бурю внутри Кая, видела, как искра человечности сжалась под натиском божественного гнева.

— Это не милость, тварь, — Кай говорил сквозь стиснутые зубы, каждый звук — как удар молота по наковальне. — Это трусость. Страх Хеластрона перед тем, что он создал. Перед тем, что я несу. Он боится не моей мести. Он боится силы в этом Молоте. Силы, которая может перековать его «порядок» в нечто новое. И он послал тебя, червя, ползающего во тьме, чтобы ты выманил ее ложью и пустыми обещаниями забвения!

Синие глаза Ум'браала вспыхнули ярче, холодным, безжизненным светом. Шепот стал резче, пронзительнее, впиваясь в сознание:

— Неразумное существо. Ты отказываешься от единственного шанса на покой. Ты выбираешь путь вечной войны. Путь, на котором тебя ждет только страдание и окончательное уничтожение. Твоя сила — искра. Сила Пантеона — ураган. Ты будешь стерт. Твоя сущность будет развеяна по ветру. И тогда даже забвения не останется. Только пустота.

— Лучше пустота, чем твое забвение-предательство! — Кай взревел. Его терпение лопнуло. Ярость, подогреваемая Молотом и памятью о Эмберхольме, прорвала ледяные оковы. Он не стал размахивать Молотом. Он поднял свободную левую руку, ладонь направленную на теневое существо. И вложил в жест всю свою ненависть, всю боль, всю концентрированную мощь огня Игнариуса, смешанную с пронизывающим холодом Фро'стаара.

Воздух между ними взорвался. Не пламенем, а сокрушительной волной контрастной энергии. Багрово-синий вихрь, ревущий, как чудовищный зверь, устремился к Ум'браалу. Там, где он проходил, каменные плиты пола трескались и мгновенно покрывались инеем, который тут же испарялся от жара, оставляя после себя оплавленные, обугленные пятна. Металлические обломки на пути вихря плавились, корчились и застывали в причудливых, корявых формах.

Ум'браал не стал принимать удар. Теневая фигура просто… растворилась. Вихрь пронесся сквозь то место, где она была, и врезался в дальнюю стену с оглушительным грохотом. Стена не выдержала — огромный участок просто испарился, превратившись в облако пыли и пара, открыв вид на ночное небо и серые просторы Равнин. Края пролома были оплавлены до стекловидного состояния и тут же покрыты морозным узором.

Но Ум'браал не исчез. Его шепот раздался прямо за спиной Кая, ледяной, как прикосновение мертвеца:

— Очень впечатляюще. Грубо. Неэффективно. Как и твоя попытка «ковать». Ты играешь с силами, которые не понимаешь, смертный. Ты — ребенок с зажженным факелом в пороховом погребе. И ты обречен взорваться, унеся с собой кусок мира.

Кай резко развернулся, Молот со свистом рассекая воздух. Но тени за его спиной уже не было. Она материализовалась на другом конце зала, на вершине груды искореженного металла, оставшегося от стража Фер'рокса.

— Охота объявлена, Кай Богоборец, — прозвучал финальный шепот, наполненный ледяным торжеством. — Небесные Стражи уже в пути. Они не станут предлагать милости. Они принесут только Суд Порядка. Наслаждайся последними мгновениями твоего бунта. Скоро ты узнаешь истинную цену дерзости.

Теневая фигура сжалась, превратилась в черную точку и исчезла, как лопнувший мыльный пузырь. Ощущение ледяной пустоты и враждебности рассеялось, оставив после себя только запах озона, гари и гнетущую тишину, нарушаемую лишь потрескиванием остывающего камня и тяжелым дыханием Кая.

Он стоял, дрожа от невыплеснутой ярости, Молот все еще занесен для удара. Багровые руны медленно угасали, ледяные прожилки на руке перестали светиться. Его грудь вздымалась, в глазах бушевал ураган эмоций — ярость, разочарование от промаха, горечь от ядовитых слов Ум'браала, и страх. Глубокий, леденящий страх не перед битвой, а перед той правдой, что тень вложила в его сознание: он не контролировал свою силу. Он был дикарем с божественным артефактом.

— Видишь? — тихо прозвучал голос Люмин. Она снова была в человеческом облике, стояла рядом, ее серебристые волосы казались источником слабого света в полумраке. Ее аметистовые глаза смотрели на него без осуждения, но с беспощадной ясностью. — Они боятся. Но не только твоей силы. Они боятся твоей потенциальной силы. Того, чем ты можешь стать, если научишься владеть этим. — Она кивнула на Молот. — Их тактика предсказуема: сначала угрозы и обещания забвения, чтобы сломить дух. Потом — карающий меч. Ум'браал лишь подтвердил то, что мы знали. Гроза приближается.

Кай медленно опустил Молот, уперев его древком в пол. Он сжал кулаки, пытаясь подавить дрожь в руках. Не от страха. От адреналина, от конфликта внутри.

— Стражи, — прошипел он. — Сколько?

— Много, — ответила Люмин просто. — И это не обычные солдаты. Это орудия. Без эмоций, без страха, без сомнений. Живое воплощение воли Хеластрона. Их доспехи — из закаленного света Порядка. Их оружие режет не только плоть, но и волю. Они придут на рассвете. Или раньше. — Она посмотрела на огромный пролом в стене, за которым виднелось серое предрассветное небо. — Тебе нужно решить, Кай. Будешь ли ты биться как разъяренный зверь, тратя силы впустую? Или попробуешь быть кузнецом? Даже здесь, посреди руин, даже против них?

Ее слова были как холодная вода. Они не успокаивали, но отрезвляли. Кай посмотрел на свою правую руку, на сплетение огненных и ледяных узоров. Он вспомнил взрыв котла у механического стража — точный, разрушительный удар изменения. Вспомнил неудачу с мечом. Вспомнил шепот Ум'браала о его неумении. Ярость снова попыталась подняться, но он впился ногтями в ладонь, заставляя ее отступить. Он не мог позволить себе роскошь слепого гнева. Не сейчас.

— Что ты предлагаешь, лисица? — спросил он, и в его голосе звучало недоверие, но и тень интереса.

— Не предлагаю. Подсказываю, — поправила его Люмин, и в уголках ее губ дрогнула тень улыбки. — Ты видел их слабые места. Видел структуру. Воспользуйся этим. Ты чувствуешь металл вокруг? Чувствуешь камень? Это не просто хлам. Это твое сырье. Твоя наковальня. А они… — она кивнула в сторону пролома, словно видя уже приближающихся Стражей, — они придут на твою территорию. Используй это. Ковка — это не только удар молотом. Это расчет. Терпение. Понимание материала.

Кай молчал, обводя взглядом разрушенный зал. Его Видение Изъянов, обычно хаотичное, начало фокусироваться, подстегнутое словами Люмин и приближающейся угрозой. Он видел не просто руины. Он видел опоры, которые можно усилить. Завалы, которые можно превратить в ловушки. Участки слабого пола. Металлические балки, которые можно использовать как дубины или, если приложить силу… изменить. Он видел потенциал. Как кузнец видит в слитке будущий клинок.

Он глубоко вдохнул. Воздух пах пылью, гарью и… возможностью. Возможностью доказать Ум'браалу, доказать Хеластрону, доказать самому себе, что он не просто дикарь с молотом.

— Ладно, — хрипло сказал он. — Покажи, что ты можешь сделать со своими иллюзиями. А я… я попробую не снести этот чертов зал до основания раньше времени.

Люмин улыбнулась по-настоящему, и в ее аметистовых глазах вспыхнули искорки азарта.

— О, это будет интересно, — прошептала она, и ее фигура начала растворяться, сливаясь с тенями, а девятихвостая лиса, появившись ниоткуда, ткнулась холодным носом ему в ладонь, прежде чем последовать за своей хозяйкой в царство теней и лунного света.

Кай остался один. Но не одинокий. С Молотом в руке, с холодом и огнем в жилах, с искрой упрямства в сердце и с внезапно обретенной целью: встретить грозу не как жертва, а как хозяин кузницы. Он поднял Наковальню Мироздания, ощущая ее колоссальный вес, ее жажду действия. Багровые руны отозвались ровным пульсирующим светом.

— Приходите, — прошептал он в наступающую предрассветную тишину, обращаясь к невидимым пока врагам. — Покажите мне этот «Суд Порядка». Я готов его… пересмотреть.

Он закрыл глаза, не для сна, а для концентрации. Его сознание расширилось, сливаясь с Видением Изъянов, прощупывая каждую трещину в стенах, каждую балку, каждый камень под ногами. Он начал планировать. Рассчитывать. Готовить наковальню для удара грозы.

Рассвет над Бесплодными Равнинами не принес света. Серое небо стало чуть менее темным, но солнца не было видно за плотной пеленой облаков, нависших свинцовым саваном. Холодный ветер гнал перед собой тучи пыли и мелкого пепла, завывая в руинах Железного Города, как в гигантской каменной флейте смерти.

Кай стоял в центре огромного зала, на том месте, где когда-то билось сердце кузни. Наковальня Мироздания была поставлена вертикально перед ним, массивное навершие рукояти упиралось в каменный пол. Его руки лежали на древке, не сжимая, а лишь касаясь его. Глаза были закрыты. Все его существо было сосредоточено на окружающем пространстве, на тончайших вибрациях воздуха, на далеком, но неотвратимо приближающемся гудении.

Люмин была невидима. Но Кай чувствовал ее присутствие — легкое, как дуновение ветерка, мерцающее на грани восприятия где-то высоко под сводами разрушенной крыши. Она была его скрытым козырем, его «хитростью», как она сама выразилась.

Гул нарастал. Не с земли. С неба. Низкий, мощный, ритмичный гул, похожий на биение гигантского металлического сердца. Воздух начал вибрировать. Пыль, лежавшая на обломках, затанцевала, поднимаясь в воздух мелкими вихрями.

Они пришли.

Сквозь серую пелену облаков, как призраки из другого мира, прорезались фигуры. Десять. Двадцать. Больше. Они летели строем — идеальным клином, без единого сбоя, как части одного механизма. Небесные Стражи. Воины Порядка Хеластрона.

Даже с такого расстояния они внушали ужас своей безжизненной совершенностью. Высокие, мощные фигуры в доспехах, отлитых не из металла, а из сгущенного, сияющего света. Доспехи были безупречны — гладкие, полированные до зеркального блеска, без единой царапины, без намека на индивидуальность. Они отражали унылый свет серого неба, словно сами были его источником. Лиц под шлемами видно не было — только узкие прорези, из которых лился холодный, безэмоциональный белый свет. В руках каждый держал длинное, прямое копье, тоже сотканное из чистого света, острие которого горело ослепительной белизной. Крылья за их спинами — не пернатые и не кожистые, а сложенные из лучей света, мерцающих и невесомых, но несущих их с невероятной скоростью и точностью.

Они не издавали криков. Не переговаривались. Их приближение было безмолвным, если не считать мощного гула, исходящего от их крыльев и, казалось, от самих доспехов. Аура, исходящая от них, была физическим ударом. Она давила на разум, навязывая чувство бессмысленности сопротивления, покорности перед неумолимым, совершенным порядком. Это был не страх. Это было подавление воли.

Клинья Стражей разомкнулись с математической точностью, окружив огромное здание с проломленной стеной. Они зависли в воздухе, их светящиеся копья направлены вниз, на руины. На Кая. Их белые «взгляды» были прикованы к нему, без гнева, без ненависти, без любопытства. Просто констатация цели. Ликвидация аномалии.

Один из Стражей, возможно, командир, выделявшийся лишь чуть более ярким сиянием нагрудника, сделал едва заметный жест рукой. Не звука команды. Но действие было мгновенным и синхронным. Десять Стражей из внешнего кольца резко спикировали вниз, как соколы, их светящиеся копья превратились в метеоры, устремленные в пролом в стене и в другие зияющие проемы. Они не собирались вступать в переговоры. Они пришли вершить Суд. Немедленно.

Кай открыл глаза. Угли в них пылали ровным, холодным огнем. Ни страха, ни ярости. Только фокусировка. Расчет. Он видел их падение, траектории, точки входа. Его Видение Изъянов работало на пределе, сканируя сияющие доспехи, выискивая малейшую неоднородность, слабое звено в совершенной структуре Порядка. И он видел. Не трещины — их не было. Но сгустки энергии, точки концентрации силы в нагрудниках, в основаниях крыльев, в рукоятках копий. Уязвимые узлы.

Он не стал ждать, пока они ворвутся внутрь. Он действовал.

Его левая рука рванулась вверх, не к Молоту, а в пустоту. И вложенная в жест воля, помноженная на силу Игнариуса и холод Фро'стаара, сработала. Не на Стражей. На саму среду.

Воздух над входами, куда пикировали Стражи, схватился. Не просто загустел. Он мгновенно превратился в ледяную броню — не прозрачный лед, а мутный, молочно-белый, сверхплотный, пронизанный багровыми прожилками огненной энергии. Это была не стена. Это была ловушка, созданная за миг до удара.

Стражи, летящие на огромной скорости, не успели среагировать. Их расчеты, их идеальная траектория не учитывали внезапного появления массивного ледяного барьера, усиленного божественным огнем. Первые пятеро врезались в него с оглушительным треском. Не в раскалывающийся лед, а в нечто тверже стали. Ослепительные вспышки — это не взрывы, а срабатывание защитных полей доспехов при критическом ударе. Лед не разлетелся осколками. Он взорвался внутрь, под воздействием силы удара и воли Кая. Волна осколков, несущих в себе и адский холод, и испепеляющий жар, обрушилась на Стражей. Их сияющие доспехи затрещали, покрылись паутиной молний, где-то пошли трещинами. Двое свалились вниз, врезавшись в завалы внутри зала, их крылья из света погасли, копья потухли. Трое других, поврежденные, отлетели назад, теряя высоту, их строй нарушился.

Остальные пикирующие Стражи успели среагировать. Они не пытались пробить лед. Они просто… растворились в лучах света и мгновенно материализовались уже внутри зала, в разных его концах, обойдя барьер. Безупречная телепортация. Их светящиеся копья были уже направлены на Кая.

Но Кая там не было. В момент создания ледяной ловушки он не стоял на месте. Он рванул в сторону, к груде массивных металлических балок, оставшихся от каркаса кузни. Его движения были быстрыми, точными, лишенными прежней грубой силы, но наполненными новой целеустремленностью.

Копья света выстрелили. Не физические снаряды, а сфокусированные лучи чистой энергии Порядка. Они прошили воздух с шипением, оставляя за собой следы ионизированного воздуха, и врезались в то место, где только что стоял Кай. Камень пола не загорелся — он просто… исчез. Испарился, оставив после себя аккуратные, гладкие, как отполированные, воронки глубиной в несколько футов. Там, где луч прошел близко к каменной колонне, от нее откололся огромный кусок, срез был идеально гладким и раскаленным докрасна.

Кай не оглядывался. Он уже был у груды балок. Его рука легла на ржавую, массивную двутавровую балку. Видение Изъянов показало ему ее структуру, напряжения, слабые точки от коррозии. Но ему было не до ремонта. Ему нужно было оружие. Сейчас. Он вложил в прикосновение импульс — не огня, не льда, а чистой силы изменения. Кратковременного. Локального. Он не сделал балку прочнее. Он сделал ее… невесомой в его руках. На мгновение.

Страшным усилием воли, подкрепленным ревом Молота у него за спиной, он рванул балку на себя. Тонна ржавого металла послушно поддалась, как прутик. Он развернулся, используя инерцию, и запустил эту чудовищную дубину горизонтально, в группу из трех Стражей, пытавшихся окружить его.

Стражи не ожидали атаки таким «примитивным» оружием. Их поля порядка среагировали, но балка, несущая в себе импульс изменения и чудовищную кинетическую энергию, пробила их. Один Страж был сбит с ног, его светящийся доспех вогнулся с треском ломающегося хрусталя. Другой успел отклониться, но балка зацепила его крыло. Лучи света, из которых оно состояло, вспыхнули ослепительно и погасли. Страж рухнул на пол, его падение сопровождалось скрежетом доспехов о камень. Третий отразил удар копьем — луч света встретил балку. Произошел взрыв энергии. Балка разлетелась на куски раскаленного металла, но ударная волна отбросила Стража назад.

В воздухе творился хаос. Оставшиеся Стражи, парившие под сводами, открыли шквальный огонь. Лучи света резали воздух, испаряя камень, плавя металл, выжигая все на своем пути. Зал превращался в ад перекрестного огня. Кай двигался как демон, используя руины как укрытия, его Видение Изъянов предупреждало его о точках концентрации энергии за долю секунды до выстрела. Он не атаковал Молотом. Он использовал окружающую среду. Опрокидывал груды камней силой мысли (точнее, кратковременным изменением силы тяжести локально под ними), направляя их на Стражей. Создавал ледяные барьеры, которые Стражи взрывали лучами, но которые давали ему секунды на маневр. Однажды он даже попытался применить точечное изменение к лучу света, летящему в него — луч на миг рассеялся, как призма, создав ослепительную, но безвредную радугу, прежде чем сфокусироваться снова.

Но Стражи учились. Адаптировались. Их движения стали еще более точными, предсказуемыми. Они начали телепортироваться не просто в пространстве, но и во времени, появляясь за спиной Кая в тот миг, когда он был занят отражением атаки спереди. Один такой луч прожег его плечо, несмотря на мгновенно созданный ледяной щит. Боль была острой, обжигающе-холодной, как укус абсолютного нуля. Его аура дрогнула.

Именно тогда вмешалась Люмин.

Она не нападала открыто. Она создавала помехи. Иллюзии. Там, где должен был появиться телепортирующийся Страж, вдруг возникала не пустота, а… второй Кай, размахивающий Молотом (иллюзия была настолько реальной, что Страж на долю секунды замер, прежде чем понять обман). Или на пути луча света внезапно вырастала стена из призрачных, мерцающих зеркал, отражающих луч в случайные стороны. Иногда сами Стражи становились жертвами иллюзий — им казалось, что их товарищи атакуют их, или что Кай находится совсем не там, где был на самом деле. Стройность их действий нарушилась. Идеальный порядок дал трещину.

Кай использовал эту передышку. Он увидел своего главного врага — командира, все еще парившего высоко под сводами, координирующего атаку. Его доспехи сияли ярче других, его «взгляд» был устремлен на Кая с холодной расчетливостью.

«Сердце». Точка концентрации. Изъян в системе.

Кай рванулся вперед, не к укрытию, а на открытое пространство. Он знал, что это ловушка. Но это была и его ловушка. Несколько лучей света устремились к нему. Он не уворачивался. Он поднял Молот.

Впервые за эту битву он сознательно, сконцентрированно призвал его силу. Не для разрушения всего вокруг. Для защиты. Для фокуса.

Головка Наковальни Мироздания вспыхнула ослепительным багровым светом. Кай не размахивал ею. Он упер древко в пол и направил головку вперед, как щит. Сфокусированное поле чистой силы Игнариуса, смешанное с пронизывающим холодом Фро'стаара, вырвалось из Молота. Оно не было стеной. Оно было… воронкой. Конусом сходящейся энергии.

Лучи Стражей, летевшие на Кая, попали в этот конус. И… замедлились. Искривились. Не рассеялись, а словно увязли в невидимой вязкой среде. Багровый и синий свет закрутился вокруг лучей Порядка, сжимая их, пытаясь погасить. Это требовало чудовищной концентрации и силы. Пот лил с лица Кая, мышцы горели от напряжения, обожженное плечо ныло адской болью. Но он держал. Он видел командира. Видел его нагрудник, место максимальной концентрации энергии. Он не мог стрелять сам. Но он мог направить.

— Люмин! — прохрипел он сквозь стиснутые зубы.

Ей не нужно было объяснений. Рядом с парившим командиром Стражей возникла… его точная копия. Иллюзия была безупречна — те же сияющие доспехи, тот же холодный свет из-под шлема. И эта копия направила свое световое копье прямо на настоящего командира.

Настоящий командир, видя «угрозу» со стороны «своего», инстинктивно развернул копье для защиты. Его луч света выстрелил в иллюзию. И в этот миг Кай, собрав последние силы, толкнул сфокусированное поле своей защиты. Не рассеял. Направил. Сжатые, замедленные лучи Стражей, которые он удерживал, плюс всю накопленную в воронке энергию, он выбросил вперед, не как рассеянный поток, а как сжатый до точки копья луч. И цель была не иллюзия. А то самое место на нагруднике командира, которое он видел своим Видением Изъянов как источник, как изъян в совершенстве.

Багрово-синий луч, ревущий, как разъяренный дракон, устремился вверх. Он прошел сквозь иллюзию Люмин, как сквозь дым, и вонзился в нагрудник командира Стражей.

Раздался звук, которого раньше не было — не глухой удар, не взрыв, а высокий, чистый звон, как от разбитого огромного хрустального колокола. Нагрудник командира не расплавился и не треснул. Он рассыпался. Сияющий свет доспеха погас, превратившись в дождь мерцающих осколков, падающих вниз, как холодные звезды. Фигура командира дернулась, его светящееся копье выпало из рук и погасло, прежде чем упасть. Он не рухнул сразу. Он просто… замер в воздухе, как марионетка с оборванными нитями. Потом медленно, нелепо начал падать.

Этот звон, этот крах совершенства, стал сигналом. Оставшиеся Стражи, лишенные центра управления, замерли на мгновение. Их синхронность пропала. Их белые «взгляды» метались, теряя фокус. Идеальный порядок дал сбой.

Кай не стал добивать. Он опустился на одно колено, опираясь на Молот, его грудь вздымалась, изо рта шло багровое парение. Он был измотан до предела. Но он видел. Видел падающего командира. Видел растерянных Стражей. Видел осколки сияющего доспеха, догоравшие на камнях, как упавшие звезды. Он сделал это. Он не просто выжил. Он победил. Не грубой силой, а расчетом. Силой кузнеца, видящего изъян и бьющего точно в слабое место. С помощью хитрой лисы.

Стражи не отступили. Но их атака потеряла прежнюю слаженность и смертоносность. Они продолжали стрелять, телепортироваться, но теперь это были действия роботов, лишенных центрального процессора, предсказуемые и медленные. Люмин, используя их замешательство, усилила иллюзии, создавая множественные ложные цели, отвлекая их. Кай, отдышавшись, поднялся. Боль в плече затихала под действием регенерации. Он поднял Молот, но не для атаки. Для демонстрации. Багровые руны зажглись ровным, угрожающим светом.

— Хватит! — его голос, усиленный силой, грохнул по залу, заглушая гул крыльев и шипение лучей. — Унесите своего командира. И передайте Хеластрону. Его «Суд» я пересмотрел. И нашел его… несостоятельным. Следующего посланца присылайте готовым к настоящей битве. А не с пустыми угрозами и предложениями забвения.

Стражи замерли. Их безликие шлемы повернулись к нему. Белый свет из прорезей мерцал. Они не понимали слов. Но они понимали силу. Понимали поражение командира. Понимали, что цель не уничтожена, а стала еще опаснее.

Беззвучно, с той же бездушной эффективностью, с которой атаковали, они начали отход. Двое спустились к телу командира (вернее, к тому, что от него осталось — пустым, потухшим доспехам, лежащим среди осколков). Они подняли его с помощью полей силы. Остальные образовали периметр, копья все еще направлены на Кая, но без прежней агрессии. Просто прикрывая отход. Затем, одним синхронным движением, они взмыли вверх, прорезая серую пелену неба, и исчезли, унося с собой остатки своего «Порядка» и весть о поражении.

Гул стих. В зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием остывающих камней, шипением оплавленного металла и тяжелым дыханием Кая. Он стоял, опираясь на Молот, глядя на место, где исчезли Стражи. В его глазах не было триумфа. Была усталость. Глубокая, костная усталость. И понимание. Понимание цены победы. Понимание того, что это только начало. Охота не отменена. Она только что перешла в новую, более смертоносную фазу.

Люмин материализовалась рядом. Она снова была в облике девушки с серебристыми волосами и лисьими ушами. На ее лице не было обычной насмешливости. Была уважительная серьезность.

— «Пересмотрел Суд», — процитировала она его слова. — Дерзко. Мне нравится. — Она подошла ближе, ее аметистовые глаза изучали его лицо, его сжатую руку на рукояти Молота. — Ты держался хорошо. Для первого раза с настоящими слугами Порядка. Использовал голову. И окружающую среду. Почти как кузнец.

— Почти, — хрипло ответил Кай. Он посмотрел на свои руки. На багровые узоры, на ледяные прожилки. На Молот. — Я все еще… бью кувалдой. Только научился немного прицеливаться.

— Но ты учишься, — сказала Люмин мягко. — И это главное. Они теперь знают это. И боятся еще больше. — Она посмотрела на пролом в стене, на серое небо. — Охота открыта официально, Кай Богоборец. Добро пожаловать в большую игру.

Кай глубоко вдохнул. Воздух пах озоном, гарью, пылью и… свободой. Хрупкой, выстраданной свободой от первого приговора. Он поднял Молот, ощущая его знакомый, непосильный когда-то вес. Теперь он был частью его. Орудием. И обузой. И ключом.

— Тогда пошли, лисица, — сказал он, поворачиваясь к выходу. — Кузнецу пора в путь. Наковальня ждет.

Он шагнул вперед, неся Наковальню Мироздания на плече, его силуэт, отмеченный божественными узорами, растворялся в сером свете предрассветных руин. За ним, сливаясь с тенями и мерцая лунным светом, следовала девятихвостая фигура Люмин. Гроза миновала. Но небо по-прежнему было хмурым. Впереди бушевали настоящие шторма.

Глава 7

Серый свет предрассветья над Бесплодными Равнинами сменился гнетущей свинцовой мглой дня. Солнце, скрытое за вечной пеленой пепла и низких туч, не давало тепла, лишь подчеркивало унылую монотонность пейзажа. Кай шел, неся Наковальню Мироздания на плече, как неотъемлемую часть своего существа. Багровые руны пульсировали ровным, чуть приглушенным светом, их отблеск смешивался с мерцанием ледяных прожилок на его правой руке. После битвы со Стражами в руинах Железного Города в нем не было триумфа. Была глубокая, костная усталость и настороженность, острая как лезвие. Воздух, казалось, вибрировал от эха их гудящих крыльев, от шепота Ум'браала, от ненависти всего Пантеона, теперь явно направленной на него. Охота была не просто объявлена. Она началась.

Люмин шла рядом, но не в человеческом облике. Величественная девятихвостая лиса из лунного серебра, ее шаги были бесшумны, мех мерцал тусклым светом в сером сумраке. Ее аметистовые глаза, вечно видящие слои реальности, постоянно сканировали горизонт, пустыню, само небо. Она была его живым радаром, его предупреждением. И ее молчание было красноречивее слов. Они были мишенью. Большой, яркой мишенью.

— Лес, — прошептала Люмин, ее голос донесся до Кая как легкий ветерок, не нарушая тишины. Она остановилась, указывая мордой на восток. — Шепчущих Теней. Там можно отдышаться. Немного.

Кай прищурился, вглядываясь. На линии горизонта, где серая пустошь Равнин встречалась с таким же серым небом, виднелась темная, неровная полоса. Не горы. Что-то более плотное, хаотичное. Лес. Но не тот, что помнился ему из далекого прошлого, с сочной зеленью и щебетом птиц. Этот лес выглядел как гигантское скопление черных кораллов, выброшенных на берег мертвого моря. Деревья — кривые, корявые, лишенные листвы, с ветвями, сплетенными в неестественные узлы, — вздымались к небу, словно застывшие в агонии скелеты. Воздух над лесом колыхался маревами, и даже на таком расстоянии Кай почувствовал исходящее от него ощущение тяжести, древности и чего-то… нездорового. Шепот. Не слышимый ухом, а ощущаемый кожей, вибрацией в костях. Как будто сам лес дышал тихими, зловещими словами.

— Убежище? — спросил Кай скептически, его голос хриплый от усталости и напряжения. — Выглядит как ловушка.

Люмин мягко ткнулась холодным носом ему в ладонь, заставляя вздрогнуть. Ее прикосновение было неожиданно теплым.

— Все в этом мире — ловушка для таких, как мы, — ответил ее мысленный голос, звучавший прямо в его сознании. — Но там есть тени, в которых можно спрятаться. Иллюзии, которые можно использовать. И… кое-что еще. Древние духи места. Они не любят богов. Возможно, не полюбят и тебя, но ненависть к Пантеону сильнее. Это шанс. Небольшой.

Кай посмотрел на лес, потом на Люмин. Ее лисьи глаза смотрели на него с невозмутимой уверенностью. Он не доверял ей до конца. Как можно доверять существу, которое видит мир слоями иллюзий? Но альтернативы не было. Оставаться в открытой пустыне — самоубийство. Следующая атака Пантеона будет серьезнее, чем отряд Стражей. Фер'рокс, Бог Металлов, чьи владения они нарушили, Сом'рааш, Бог Сна, известный своей коварностью, или кто-то похуже — они не заставят себя ждать. Лес, даже такой жуткий, давал хоть какую-то фору.

— Веди, — коротко бросил он.

Люмин кивнула лисьей головой и бесшумно тронулась в путь, ее серебристый силуэт сливался с серым фоном Равнин. Кай последовал за ней, каждый шаг отдавался тяжестью в мышцах и глухим эхом в душе. Мысль о короткой передышке, о сне, была сладким ядом. Он не спал с момента выхода из Пещер Шипения. Тело требовало отдыха, но разум кричал об опасности. Божественная сила давала выносливость, но не отменяла потребности в восстановлении. И кошмары… кошмары ждали его за закрытыми веками. Он знал это.

Чем ближе они подходили к Лесу Шепчущих Теней, тем сильнее становилось ощущение давления. Воздух густел, пропитываясь запахом гнилой древесины, влажной земли и чего-то сладковато-приторного, напоминающего увядающие цветы. Шепот стал отчетливее — не слова, а навязчивый гул, сотканный из тысяч тихих стонов, скрипов ветвей, шелеста невидимой листвы. Деревья вблизи были еще страшнее. Их стволы, покрытые черной, потрескавшейся корой, напоминали скрюченные спины великанов. Ветви сплетались над тропой (если узкую полоску проходимости между стволами можно было назвать тропой), образуя мрачный, почти непроницаемый для света полог. То немногое серое сияние, что пробивалось сквозь переплетение сучьев, ложилось на землю мертвыми пятнами. Под ногами хрустел толстый слой перегноя и ломких, как кости, веточек. Казалось, сам лес затаил дыхание, наблюдая за чужаками.

Люмин шла впереди уверенно, ее лунный мех был единственным источником слабого свечения в сгущающихся сумерках леса. Она останавливалась, принюхивалась, ее уши поворачивались, улавливая невидимые глазу звуки. Иногда она сворачивала с едва намеченного пути, обходя участки, где воздух колыхался особенно странно, или где корни деревьев образовывали подозрительно правильные узоры.

— Иллюзии, — мысленно пояснила она Каю, когда он нахмурился, видя, как она петляет. — Старые. Сильные. Ловушки для неосторожных. Попадешь в петлю восприятия — будешь кружить до скончания веков, или пока лес не высосет твою душу. Держись близко.

Кай сжимал рукоять Молота. Его Видение Изъянов, обычно скачущее как молния, здесь работало с перебоями. Оно показывало слабые места в стволах деревьев, пустоты под корнями, но саму ткань иллюзий, плетущихся между деревьями, как паутину, видело лишь смутно, урывками. Он чувствовал их — липкие, невидимые нити, цепляющиеся за сознание, пытающиеся исказить реальность вокруг. Без Люмин он бы давно заблудился или наткнулся на невидимую опасность.

Они шли несколько часов, углубляясь в сердце леса. Свет почти исчез, сменившись глубокими, насыщенными тенями. Шепот стал громче, навязчивее. Теперь в нем угадывались обрывки фраз, шепотки на забытых языках, детский плач, сдавленные рыдания. Воздух стал влажным и холодным, обжигая легкие не морозом, а ощущением чужой тоски и отчаяния. Кай чувствовал, как его собственная усталость давит на веки тяжелой гирей. Каждый шаг требовал усилия. Даже Молот на плече казался неподъемным.

Люмин остановилась у небольшой, почти круглой поляны. Посередине росло огромное, дуплистое дерево, его черный ствол был покрыт мхами странного, фосфоресцирующего сине-зеленого цвета, слабо освещавшими поляну. Земля здесь была относительно сухой, покрыта толстым слоем упругого мха. Шепот отступал на границы поляны, становясь фоновым гулом.

— Здесь, — мысленно сказала Люмин, обходя поляну по краю, ее нос работал, уши насторожены. — Относительно чистое место. Старое дерево… спит глубоко. Иллюзии слабее. Можно отдохнуть. Немного. Я буду на страже.

Кай посмотрел на поляну, на призрачное сияние мха, на темный провал дупла в древнем дереве. Место выглядело жутковато, но после бесконечной пустыни и гнетущего леса — почти уютно. И главное — здесь не было этого невыносимого шепота прямо в уши. Усталость накатила волной, смывая последние сомнения. Он сбросил Молот с плеча небрежным движением. Артефакт тяжело рухнул на мягкий мох, багровые руны на миг вспыхнули ярче, потом погасли, словно затаились. Кай опустился рядом, прислонившись спиной к шершавой коре огромного дерева. Он не хотел спать. Он боялся сна. Но тело, изможденное боем, долгой дорогой и постоянным напряжением, взяло верх. Веки сомкнулись сами собой, как тяжелые свинцовые ставни. Последнее, что он увидел перед погружением во тьму, — это мерцающий взгляд Люмин, устремленный в глубины леса, и слабое сияние ее девяти хвостов, образовавшее защитный круг вокруг поляны.

Тьма была не полной. Она сразу же начала заполняться образами. Знакомыми. Ужасающе знакомыми.

Жар. Невыносимый жар. Но не от Молота. От пожаров. Эмберхольм горит. Небо кроваво-красное от отблесков пламени, затянутое черным дымом. Воздух густой, обжигающий горло, пахнущий горелым деревом, камнем… и мясом. Крики. Нечеловеческие крики боли, ужаса, безысходности. Бегут люди. Знакомые лица соседей, друзей по мастерской. Их глаза широко распахнуты от ужаса. Они падают. Сверкают молнии не с неба, а с земли — точные, безжалостные лучи сияющего света, прошивающие толпу, испаряющие людей на ходу. Стражи. Их сияющие доспехи невероятно ярки в аду пожарища. Бесстрастные. Совершенные. Машины убийства.

Кай стоял посреди улицы. Не Кай-богоборец. Кай-кузнец. В заляпанном сажей кожаном фартуке, с молотом для ковки в руке, а не Наковальней Мироздания. Беспомощный. Он видел свою кузницу. Она пылала, как факел. Там остались его инструменты. Его работы. Его…*

«Лира!» Его собственный крик прорвался сквозь грохот разрушения. Он рванулся вперед, сквозь панику, сквозь дым, туда, где стоял их маленький дом. Не бежать из города. Бежать внутрь. К ней. К нему.*

Дом еще стоял. Но уже горел. Крыша провалилась, окна были выбиты, из них лились языки пламени. Дверь висела на одной петле. Он ворвался внутрь. Жар был адским. Дым ел глаза. «Лира! Малыш!» Он кричал, спотыкаясь о обломки мебели, о куски штукатурки. Гостиная. Пусто. Кухня. Пусто. Спальня…

Он замер на пороге. Кровать. Их кровать. На ней… силуэты. Два силуэта, обнявшихся. Одежда тлела. Волосы… Лиры… ее прекрасные каштановые волосы… пылали коротким, яростным огнем. Маленький сверток в ее руках…

НЕТ!

Это был не крик. Это был вопль, вырывающий душу. Он бросился вперед, не чувствуя жара, не чувствуя боли. Он должен был их спасти! Должен! Его руки протянулись, чтобы схватить, оттащить от пламени…

И коснулись пепла. Теплого пепла. Силуэты рассыпались под его пальцами, как груда горячего серого порошка. Ни костей. Ни плоти. Только пепел. Пепел, сохранивший на миг форму любимых лиц, прежде чем развеяться в дымном воздухе.

Он стоял на коленях посреди огня, его руки были покрыты пеплом жены и сына. Его мир рассыпался. Его сердце… остановилось. А потом наполнилось. Наполнилось чем-то черным, липким, невероятно тяжелым. Горем, которое не могло вылиться в слезы. Только в тихий, бесконечный стон, вырывающийся из самой глубины, из той пустоты, где раньше билось сердце. Ярость. Чистая, всепоглощающая, безумная ярость. Он поднял голову. Сквозь дыру в крыше он увидел их. Сияющие фигуры Стражей, парящих над гибнущим городом. Безликие. Совершенные. Бездушные.

В его руке кузнечный молот вдруг стал тяжелее горы. Он встал. Не чувствуя ожогов, не чувствуя ничего, кроме этой черной ярости, пульсирующей в висках. Он поднял молот. Не для защиты. Для разрушения. Он зарычал, звериный, нечеловеческий звук, и бросился сквозь стену огня, навстречу сияющей смерти…

Кай дернулся всем телом, чуть не сорвавшись в реальность. Пот липкой пленкой покрыл его лицо. Дыхание было прерывистым, сердце колотилось, как молот в кузнице. Он был здесь, на поляне, у древнего дерева. Лес шептал. Люмин стояла на страже. Но кошмар… он был так реален. Боль была свежей, как вчера. Ярость пылала в груди, подпитываемая силой Игнариуса, которая отозвалась на воспоминание, как на зов.

Не отпускает, — пронеслось в его сознании. Никогда не отпустит.

Он попытался снова погрузиться в небытие, отключиться. Но сон, раз пробужденный кошмаром, не хотел возвращаться. Он висел в полусознательном состоянии, на грани, убаюкиваемый монотонным шепотом леса и слабым сиянием мха. И тогда пришли они.

Не в сон. В реальность.

Тени на краю поляны зашевелились. Не просто углубления в мраке под деревьями. Они оторвались от стволов, от земли, приняв форму. Расплывчатые, лишенные четких очертаний, но зловеще одушевленные. Что-то среднее между дымом и жидкой смолой. Они не имели лиц, лишь углубления, где должны были быть глаза — пустые, бездонные колодцы, втягивающие свет. Их «тела» колыхались, как на ветру, но ветра не было. От них исходил холод. Не физический холод льда, а холод могилы, пустоты, забвения. И тихий-тихий шепот, сливающийся с общим гулом леса, но несущий свой собственный, леденящий душу смысл: «Спи… Спи… Отдайся… Боль пройдет… Забвение сладко…»

Ночные кошмары. Физические воплощения страхов и отчаяния, порождения Леса Шепчущих Теней. Или… орудия?

Люмин зарычала. Низко, предупреждающе. Ее лунный мех засветился ярче, отбрасывая резкие тени. Она встала между Каем и подступающими тенями, ее девять хвостов распушились, превратившись в серебристый веер света. Она знала, что они пришли не просто так. Чуяла руку за этим. Чуяла его.

Тени не испугались света. Они медленно, неумолимо поплыли вперед, огибая Люмин, словно не замечая ее. Их цель был Кай. Сонный. Уязвимый. Погруженный в свои кошмары.

— Кай! — мысленно крикнула Люмин, пытаясь пробиться сквозь завесу его полусна. — Проснись! Они здесь!

Но Кай уже не просто дремал. Кошмар, прерванный на самом страшном месте, вернулся с удвоенной силой. И на этот раз он был… иным.

Он стоял не в пожаре Эмберхольма. Он стоял на вершине горы из искореженного металла, горящих обломков и… тел. Тела были в сияющих доспехах. Стражи. Много Стражей. Но не только их. Были другие. Гигантская фигура из черного льда, рассыпающаяся в алмазную пыль (Фро'стаар). Механический паук, разорванный изнутри взрывом (Фер'рокс). И еще… силуэты в сияющих одеждах, без лиц, падающие с неба, как сгоревшие звезды. Боги. Он убил их. Всех.

Он поднял руки. Они были покрыты кровью. Не красной. Черной, как нефть, липкой, как смола. Она текла по его рукам, по груди, капала на гору трупов. Он посмотрел вниз. Его отражение в луже этой черной крови… Это был не он. Это было чудовище. Высокое, покрытое пластинами багровой чешуи и синими кристаллами льда. Глаза — две угольные ямы, пылающие ненавистью. Из пасти, усеянной кинжалообразными зубами, капала та же черная слюна. На плече чудовища, как естественное продолжение его тела, лежал Молот, но не Наковальня Мироздания. Это был костяной нарост, пульсирующий зловещим темно-багровым светом.

«Я…» — попытался сказать он. Но из пасти чудовища вырвался только рев. Рев торжества и бесконечной, ненасытной ярости. Он посмотрел вокруг. Мир лежал в руинах. Города горели. Небо было затянуто пеплом. И не было никого. Ни врагов. Ни друзей. Только он. Чудовище. И горы трупов. И всепоглощающая пустота, страшнее любой боли. Он завыл. Долгий, тоскливый вой существа, потерявшего последние остатки себя в погоне за местью…

В реальности тело Кая затряслось в судорогах. Из его горла вырвался сдавленный стон, смешанный с рычанием. Тени-кошмары были уже рядом. Они протянули к нему свои дымчатые «руки» — не для удара. Для прикосновения. Для проникновения. Холод могилы потянулся к его коже.

Люмин атаковала. Она не бросилась физически. Она взорвала пространство вокруг Кая лунным светом. Ослепительная вспышка чистого, серебристого сияния, несущего прохладу и ясность, ударила по теням. Они завизжали — тонкий, пронзительный звук, как скрежет стекла по стеклу. Их дымчатые формы заколебались, стали прозрачнее, отступили. Но не исчезли. Они были слишком тесно связаны с самим Лесом, с его шепотом, с кошмаром, пожирающим Кая изнутри. И они знали свою цель.

Одна из теней, быстрее других оправившаяся от лунного удара, рванулась вперед, сквозь ослепляющий свет. Ее дымчатая лапа коснулась обнаженной кожи на шее Кая.

Холод. Пронизывающий, абсолютный. Холод не тела, а души. Холод забвения. Он впился в Кая, как игла, мгновенно распространяясь по венам, замораживая мысли, усиливая кошмар в тысячу раз.

Чудовище на горе трупов завыло от боли. Черная кровь на его чешуе закипела. В угольных глазах мелькнул нечеловеческий ужас. Оно почувствовало пустоту. Ту самую пустоту, что ждала его в конце пути. Пустоту, которую оно само создало. И поняло. Поняло, что это и есть его истинное лицо. Его конец. Не герой. Не мститель. Чудовище. Одинокое. Проклятое. Никчемное…

В реальности Кай закричал. Настоящим, полным голосом. Крик ужаса, отчаяния и невыносимой душевной боли. Его глаза широко распахнулись, но в них не было осознания реальности. Только отражение внутреннего ада. Его тело дергалось в конвульсиях, отбрасывая его от дерева. Он упал на мох, катаясь, пытаясь стряхнуть ледяную хватку на шее, но тени-кошмары уже облепили его. Их дымчатые щупальца цеплялись за руки, за ноги, за голову, вливая в него холод пустоты и усиленные в тысячу раз образы его собственного превращения в монстра, его вечного падения в бездну.

Люмин металась. Ее лунные лучи резали тени, заставляя их визжать и отступать, но они тут же восстанавливались из окружающего мрака. Она пыталась пробиться к его сознанию, посылая образы покоя, ясности, но его разум был захвачен, как крепость врагом. Кошмар, подпитываемый силой леса и сущностью тенеподобных существ, был сильнее.

И тогда Кай нашел точку опоры. Не в ясности. Не в Люмин. В ярости. В той самой черной, безумной ярости, что подняла его из пепла Эмберхольма. Ярости, которая была его топливом, его проклятием и его последним оружием.

ЧУДОВИЩЕ! Мысль пронеслась в его захваченном кошмаром сознании. ТАК БУДЬ ИМ!

Он не стал бороться с образом. Он принял его. Принял чудовищную силу. Принял ненависть. Принял багрово-черный свет костяного Молота на плече чудовища. И с ревом, вырывающимся уже из его реальной глотки, он ударил.

Не физически. Внутри кошмара. Чудовище на горе трупов взревело и обрушило свой костяной Молот не на воображаемых врагов, а в саму основу кошмарного мира. В черную кровь под ногами. В пепельное небо. В саму пустоту.

В реальности Кай, все еще катаясь по мху, облепленный тенями, инстинктивно вскинул руку. Не к настоящей Наковальне Мироздания, лежащей рядом. В пустоту. Но сила, призванная им, была реальной. Сила Игнариуса. Огонь. Но не просто пламя. Огонь истины. Яркий, ослепительно-белый, почти невыносимый для глаз луч чистого, неискаженного света вырвался из его ладони. Он не горел. Он развеивал. Развеивал тьму. Развеивал иллюзии. Развеивал кошмар.

Луч пронзил сгустившийся над Каем мрак, прошел сквозь дымчатые тела ночных кошмаров. Они не взорвались. Они… растворились. С жалобным, затихающим визгом, как пар на ветру. Их холодная хватка ослабла, сменившись ощущением жжения, очищения. Луч устремился дальше, в лесную чащу, туда, откуда, казалось, исходил основной поток кошмарной энергии.

Где-то в глубине леса, в тени огромного, черного, как смоль, дуба, колыхнулась фигура. Она была почти неотличима от окружающих теней — аморфная, туманная, постоянно меняющая очертания. Иногда в ее форме угадывались очертания спящего человека, иногда — клубка извивающихся змей, иногда — огромного паука из теней. Это были ее глаза — не две точки, а множество мерцающих очагов кошмаров, пульсирующих разным цветом: кроваво-красным, ядовито-зеленым, гнетуще-фиолетовым. Аура сонной дымки, сладковатой и тошнотворной, окутывала ее, вызывая неодолимую зевоту и тяжесть век даже на расстоянии. Сом'рааш. Бог Сна. Неумолимых Кошмаров. Забвения.

Белый луч истины, вырвавшийся из кошмара Кая, прошел сквозь деревья, как призрак. Он не попал в Сом'рааша. Он прошел сквозь него. Но эффект был мгновенным и болезненным. Фигура Бога Сна дернулась, как от удара током. Ее аморфное тело сжалось, мерцающие глаза-кошмары вспыхнули ослепительно ярко, почти белыми, от боли и ярости. Раздался звук — не крик, а резкий, шипящий выдох, как лопнувший пузырь кошмара. Аура сонной дымки рассеялась на мгновение. Сом'рааш не был убит. Он был ранен. Ранен в самую суть — свет истины опалил его иллюзии, его власть над сном Кая.

Бог Сна не стал испытывать судьбу. Его фигура потеряла очертания, превратившись в клубящийся, темный туман. Туман рванулся вглубь леса, растворяясь в тенях, унося с собой боль, ярость и… искру. Искру той силы, что питала кошмар.

На поляне стало светлее. Давление шепота ослабло. Тени-кошмары, лишенные поддержки хозяина, растаяли окончательно, как утренний туман. Люмин, тяжело дыша, подошла к Каю. Он лежал на спине, глаза открыты, смотря в черный полог леса без осознания. Его грудь вздымалась, кожа была покрыта холодным потом. На шее, где коснулась тень, осталось темное, как синяк, пятно, излучающее холод. Но в его глазах, пылающих углями, уже не было безумия кошмара. Была опустошенность. И остатки ярости, медленно затухающие.

— Кай, — осторожно коснулась его плеча Люмин, уже в человеческом облике. Ее голос звучал устало. — Он ушел. Сом'рааш. Ты ранил его. Ты вырвался.

Кай медленно повернул голову. Его взгляд сфокусировался на ней. Без понимания. Потом — с трудом.

— Чудовище… — прошептал он хрипло. — Я видел… Я им стал?

Люмин покачала головой. Ее аметистовые глаза были серьезны.

— Ты видел страх. Страх стать тем, кого ненавидишь. Сом'рааш питается этим. Он показал тебе худшее, что мог. Но ты не сдался. Ты ударил светом. Светом Игнариуса. Истины. — Она посмотрела на темное пятно на его шее. — Он оставил сувенир. И… кое-что еще.

Кай поднял руку, коснулся холодного пятна. Боль была не физическая. Она была глубже. Как заноза в душе. Но вместе с болью пришло… новое ощущение. Смутное. Как слабый иммунитет. Он чувствовал теперь шепот леса не просто как гул. Он чувствовал его структуру. Его фальшь. Иллюзии, плетущиеся между деревьями, были видны чуть отчетливее. Как слабая рябь на воде. Он мог… ощущать попытку влияния. И слабо сопротивляться. Это была крошечная искра. Искра поглощенной силы страха и иллюзий. Плата за рану Бога Сна.

— Его сила… — пробормотал Кай, глядя на свои пальцы. — Часть ее… во мне?

— Да, — подтвердила Люмин. — Искра. Она может помочь чувствовать иллюзии. Сопротивляться сну. Но… — Она помолчала. — Кошмары теперь будут сильнее. Ты стал частью его царства. И частью его пищи. Он не простит.

Кай закрыл глаза. Усталость накрывала его снова, но теперь она была отягощена новым знанием. Новым страхом. Он выиграл этот раунд. Вырвался. Раненый, но живой. Но охота только началась. И враги знали его слабость. Знакомились с его силой. И приспосабливались.

Он снова погрузился в сон. На этот раз сон был черным, без сновидений. Но на самой его грани, в предутренних сумерках сознания, ждали тени. Не кошмары прошлого. Тени будущего. Тени богов, которых ему предстояло встретить. Тени превращения. И тихий, настойчивый шепот Сом'рааша, теперь звучащий уже внутри него самого: «Чудовище… Ты будешь моим…»

Люмин села рядом, прислонившись спиной к древнему, мерцающему мхом дереву. Ее серебристые волосы сливались с предрассветным серым светом, пробивающимся сквозь чащу. Она смотрела на спящего Кая, на темное пятно на его шее, на Наковальню Мироздания, лежащую рядом. Игра становилась все опаснее. Плата за сохранение той искры человечности — все выше. Но она не отступит. Потому что в этой игре была ставка больше, чем жизнь одного смертного, ставшего богоборцем. Ставка был весь мир.

Лес Шепчущих Теней затих, затаив дыхание перед новым днем. Днем охоты.

Глава 8

Холод.

Он проник глубже костей, глубже мышц, в самую сердцевину. Не холод льда или ветра, а холод пустоты, выскобленной изнутри прикосновением ночного кошмара. Темное пятно на шее Кая пульсировало ледяной болью, напоминая о миге, когда забвение едва не поглотило его целиком. Он сидел на мшистой земле поляны, спиной прислонившись к дуплистому древнему дереву, чьи сине-зеленые мхи теперь казались тусклыми, потухшими. Дыхание было прерывистым, в груди колотилось что-то тяжелое и горячее — остатки ярости, смешанные с леденящим страхом перед увиденным в кошмаре. Перед тем чудовищем, в которого он мог превратиться.

Лес вокруг затих. Шепот отступил к самым границам поляны, превратившись в едва различимый, но всепроникающий фон — тысячеголосый стон, скрип ветвей, шелест невидимой листвы. Давление ослабло, но не исчезло. Оно висело в воздухе, как запах гниющей древесины и увядших цветов, напоминая о присутствии Сом'рааша где-то в глубине, о его неутоленной ярости и обещании вернуться.

Люмин стояла рядом, вернувшись к своей девятнадцатихвостой лисьей форме. Ее серебристый мех, обычно мерцавший мягким лунным светом, казался приглушенным, матовым. Аметистовые глаза, вечно видящие слои реальности, были прищурены, уши настороженно подрагивали, улавливая каждый звук в притихшем лесу. Она тяжело дышала, напряжение битвы еще не отпустило ее.

— Он ушел, — мысленный голос Люмин прозвучал в сознании Кая, уставший, но четкий. — Сом'рааш. Ты ранил его. Ты вырвался.

Кай медленно повернул голову. Его взгляд, все еще пылающий углями под тяжелыми, налитыми свинцом веками, сфокусировался на ней. Сначала без понимания, лишь как на смутном пятне света в серой мгле. Потом — с трудом, сквозь пелену опустошенности и жгучей боли в душе.

— Чудовище… — прошептал он хрипло, голос был как скрежет камня по камню. — Я видел… Я им стал?

Люмин покачала лисьей головой. Ее аметистовые глаза были серьезны, в них не было ни насмешки, ни утешения. Только констатация факта.

— Ты видел страх. Страх стать тем, кого ненавидишь. Сом'рааш питается этим. Он показал тебе худшее, что мог. Но ты не сдался. Ты ударил светом. Светом Игнариуса. Истины. — Она перевела взгляд на темное, как синяк, пятно на его шее. — Он оставил сувенир. И… кое-что еще.

Кай поднял руку, движения были медленными, будто сквозь густой сироп. Пальцы коснулись холодного пятна. Боль была не физической, не острой. Она была глубже. Тупая, ноющая, как заноза, вогнанная глубоко в душу, в самое ядро его существа. Это была боль от осознания пропасти, в которую он смотрел. Но вместе с болью пришло… новое ощущение. Смутное, едва уловимое, как легкий иммунитет к болезни, которой только что переболел. Он чувствовал теперь шепот леса не просто как гнетущий, бессмысленный гул. Он чувствовал его структуру. Его фальшь. Иллюзии, плетущиеся между черными, корявыми стволами, были видны чуть отчетливее. Не как четкие образы, а как слабая рябь на поверхности мутной воды, как искажение воздуха над раскаленными камнями. Он мог… ощущать попытку влияния. Словно невидимые пальцы пытались зацепиться за его сознание, навязать образ, чувство. И он мог — с огромным усилием, как человек, пытающийся устоять на палубе во время шторма — слабо сопротивляться. Это была крошечная искра, зажженная внутри него поглощенной силой страха и иллюзий Сом'рааша. Плата за нанесенную рану Богу Сна. Трофей, добытый в самой бездне кошмара.

— Его сила… — пробормотал Кай, глядя на свои пальцы, будто ожидая увидеть на них отсвет чужой магии. — Часть ее… во мне?

— Да, — подтвердила Люмин, ее мысленный голос звучал без тени сомнения. — Искра. Она может помочь чувствовать иллюзии. Сопротивляться сну. Но… — Она сделала паузу, ее хвосты нервно подрагивали. — Кошмары теперь будут сильнее. Ты стал частью его царства. И частью его пищи. Он не простит. Он вернется, когда ты будешь слаб, когда сон одолеет, когда боль будет острее. Искра — это и щит, и маяк для него.

Кай закрыл глаза. Усталость, которую он отчаянно гнал прочь, пока дрался с тенями и своим внутренним демоном, накрыла его снова, как тяжелая, мокрая туча. Но теперь она была отягощена новым знанием. Новым страхом. Он выиграл этот раунд. Вырвался из пасти кошмара. Раненый, измотанный до предела, но живой. Однако охота, объявленная Пантеоном, только началась. И враги уже знали его слабость — ту боль, что горела в нем ярче любого пламени Игнариуса. Они видели, какую силу он обрел, видели его ярость и его страх. И они учились. Приспосабливались. Сом'рааш был лишь первым, кто попытался сломить его изнутри. Кто следующий? Фер'рокс, чьи железные владения он осквернил? Или кто-то пострашнее?

Он снова погрузился в сон. На этот раз сон был черным, безвидным, как смола. Никаких образов, никаких голосов. Просто бездонная, утомительная пустота, в которую он проваливался все глубже. Но на самой грани этого небытия, в предутренних сумерках его сознания, ждали тени. Не кошмары прошлого — сожженный Эмберхольм, пепел Лиры и сына. Тени будущего. Смутные, расплывчатые очертания богов, чьи владения ему предстояло нарушить, чью сущность, возможно, предстояло поглотить. И тени его собственного возможного превращения — багрово-чешуйчатое чудовище с глазами-угольями и костяным Молотом на плече. А сквозь все это, как подземный ток, пробивался тихий, настойчивый шепот Сом'рааша, теперь звучащий уже не извне, а из самой глубины его существа, из той самой холодной искры на шее: «Чудовище… Ты будешь моим… Рано или поздно… Ты будешь моим…»

Люмин не спала. Она сидела рядом, прислонившись спиной к тому же древнему, мерцающему мхом дереву, что и Кай. Ее серебристые волосы-шерсть сливались с предрассветным серым светом, который начал робко пробиваться сквозь сплетение черных, неестественно изогнутых ветвей. Она смотрела на спящего Кая, на темное пятно на его шее — ворота, которые Сом'рааш приоткрыл в его душу. Ее взгляд скользнул на Наковальню Мироздания, лежащую рядом на упругом мху. Артефакт казался безжизненным, багровые руны на его поверхности потухли, словно спящие угли. Но Люмин знала — сила в нем дремала, готовая вспыхнуть с новой яростью. Игра, в которую они ввязались, становилась все опаснее с каждым шагом, с каждой победой. Плата за сохранение той искры человечности в Кае — той самой, что привлекла ее к нему — становилась все выше. Риски умножались. Но она не отступит. Не могла отступить. Потому что ставки в этой игре были неизмеримо больше, чем жизнь одного смертного, вознесенного и проклятого божественной силой. Ставкой был весь мир. Его прошлое, настоящее и будущее. И Люмин, древняя лунная лиса, видевшая крушение империй и рождение звезд, верила, что именно в этом израненном, яростном кузнеце может таиться ключ к спасению. Или к окончательной гибели.

Лес Шепчущих Теней замер в напряженном ожидании. Шепот стих до едва слышного шороха, будто тысячи невидимых губ сжались в предвкушении. Серая предрассветная мгла сгущалась под черным пологом ветвей, но настоящий рассвет сюда, в самое сердце древнего ужаса, вряд ли когда-либо проникал. День охоты начинался.

Кай очнулся от резкого толчка. Не физического — ментального. Как будто кто-то ткнул его раскаленной иглой прямо в мозг. Он вскинулся, рука инстинктивно потянулась к рукояти Молота. Сердце бешено колотилось, адреналин снова залил жидким огнем уставшие мышцы. Вокруг — все та же жутковатая поляна, сине-зеленое мерцание мха на дуплистом дереве, гнетущая тишина леса, нарушаемая лишь ненавистным шепотом. Но что-то было не так. Воздух вибрировал. Не от эха крыльев Стражей. От чего-то другого. Глухого, далекого, но мощного.

— Тревога, — мысленный голос Люмин прорезал его сознание, острый как бритва. Она уже стояла на четырех лапах, ее лисьья морда была поднята кверху, уши напряжены, аметистовые глаза сверлили черноту леса где-то в восточном направлении. — Далеко. Но быстро приближается. Не боги. Не Стражи. Что-то… большое. Очень большое. И злое.

Кай вскочил на ноги, забыв на мгновение о боли в шее и костной усталости. Он схватил Наковальню Мироздания. Тяжелый артефакт отозвался слабым, но ощутимым теплом в его ладонях, багровые руны на миг вспыхнули тусклым светом, словно пробуждаясь. Он сосредоточился, пытаясь расширить свое Видение Изъянов, пронзить им чащу и расстояние. Но Лес Шепчущих Теней сопротивлялся. Иллюзии, как паутина, висели между деревьями, искажая реальность, мешая четкому восприятию. Однако новая искра внутри него — та самая, что досталась от Сом'рааша — дрогнула. Она не показывала ясную картину, но давала ощущение. Ощущение огромной массы, движущейся с разрушительной скоростью. Ощущение дикой, необузданной ярости. И ощущение… земли. Камня. Как будто сам ландшафт пришел в движение.

— Земля… — прохрипел Кай. — Что-то связано с землей. Камень. Гнев.

— Вер'дак, — мгновенно отозвалась Люмин, и в ее мысленном голосе впервые зазвучал оттенок настоящей тревоги. — Бог Дикой Природы. Необузданных Зверей. Кровавых Инстинктов. Хеластрон не теряет времени. Он послал того, чьи владения граничат с этими землями. Вер'дак ненавидит все, что нарушает «естественный» порядок. А ты, смертный с божественной силой, для него — самая большая угроза. И он не станет церемониться. Он разорвет нас на части.

Гул нарастал. Теперь его можно было ощутить не только ментально, но и физически — легкая дрожь под ногами, вибрация в груди. Далекий, но мощный рев пронесся сквозь чащу, заставив содрогнуться даже черные, мертвые деревья. Он был похож на смесь рыка разъяренного медведя, воя голодной стаи волков и скрежета сдвигающихся каменных плит. В нем слышалась первобытная ярость и обещание безжалостного уничтожения.

— Нам нужно уходить. Сейчас, — Кай повернулся к Люмин, его глаза горели. Усталость отступила перед лицом новой, непосредственной угрозы. — Этот лес — ловушка. На открытой местности у нас больше шансов. Или меньше. Но здесь он задавит нас деревьями и тварями.

Люмин кивнула, ее лисьи глаза метнули быстрый взгляд по сторонам.

— За мной. Знаю путь к опушке. Быстро и тихо. Надеюсь.

Она метнулась вперед, ее серебристый силуэт скользнул между стволами, почти бесшумный, как тень. Кай ринулся следом, тяжело дыша, каждое прикосновение корней и веток к его телу отдавалось эхом в холодной отметине на шее. Шепот леса, казалось, оживился, почуяв приближение нового хозяина гнева. Он нашептывал обреченность, рисовал в периферии зрения мелькающие тени клыков и когтей. Но Кай гнал эти наваждения прочь, цепляясь за ясность, которую давал страх перед Вер'даком. Он сосредоточился на спине Люмин, на ее уверенных, стремительных движениях.

Они бежали. Бежали сквозь кошмарный лес, где каждый шаг мог стать последним, где иллюзии пытались свернуть их с пути, завести в тупик вечного блуждания. Люмин вела их с невероятным мастерством, обходя участки, где воздух колыхался особенно странно, где корни деревьев складывались в подозрительно правильные узоры. Иногда она резко меняла направление, заставляя Кая спотыкаться и натыкаться на стволы, но он молчал, доверяя ее видению. Искра Сом'рааша внутри него слабо вибрировала, подтверждая опасность тех мест, которые она избегала.

Гул превратился в оглушительный рев, заполнивший весь лес. Земля затряслась по-настоящему. Где-то позади, в глубине, с грохотом рухнуло огромное дерево. Послышался треск ломающейся древесины, вой, не принадлежащий ни одному известному зверю. Вер'дак был близко. Очень близко. И он не просто шел — он крушил все на своем пути.

— Быстрее! — мысленный крик Люмин был полон напряжения.

Они вырвались на опушку так внезапно, что Кай едва не рухнул вперед. Черный коралловый лес закончился резкой линией. Перед ними снова расстилались Бесплодные Равнины — бескрайнее, унылое море серой, потрескавшейся земли под низким, свинцовым небом. После гнетущей тесноты леса открытое пространство ударило по сознанию, но не принесло облегчения. Напротив, оно обнажило их, сделало мишенью.

Люмин не остановилась. Она промчалась еще с десяток шагов по выжженной равнине и замерла, резко обернувшись. Кай, тяжело дыша, прислонился к обломку черной скалы, единственному заметному объекту на многие мили вокруг. Он оглянулся.

То, что он увидел, заставило кровь стынуть в жилах.

Лес Шепчущих Теней… корчился. Черные, корявые деревья гнулись, как под ураганным ветром, хотя воздух был неподвижен. Из чащи, в направлении, откуда они только что выбежали, вырвалось чудовище.

Оно было огромно, легко с пятнадцать футов в холке. Его форма была гибридной, нестабильной — то напоминала могучего пепельно-серого медведя с каменными наростами на спине, то перетекала в подобие волка размером со слона, с пастью, усеянной кинжалообразными клыками желтого костяного цвета. Шкура его была покрыта спутанной шерстью, слипшейся от грязи и, казалось, крови, перемешанной с острыми шипами и кусками мшистого камня. Глаза — два горящих желтых угля безумия и ненависти — горели в глубоких глазницах. Из пасти капала густая слюна, шипящая при попадании на сухую землю. От него исходила аура животной ярости, дикого звериного духа и запаха влажной земли, крови и разложения. Это был сам дух необузданной, жестокой природы, воплощенный в плоть и ярость. Вер'дак.

Бог Дикой Природы встал на задние лапы (или то, что в данный момент было задними лапами) и издал рев, от которого задрожали камни под ногами Кая. Звук был таким мощным, что сбил с ног Люмин, заставив ее прижаться к земле. Кай едва устоял, вцепившись в Молот. Рев был вызовом, объявлением войны, обещанием растерзать все, что посмело вторгнуться в его владения. И он был направлен прямо на них.

За спиной Вер'дака, из чащи леса, высыпали твари. Стая гигантских волков с клыками, как короткие мечи, и шерстью цвета запекшейся крови. Медведи-оборотни, чьи формы колеблются между человеком и зверем, с когтями, способными вспороть камень. Что-то похожее на гигантских кабанов, покрытых каменной броней, с горящими красными глазами. И ползучие, шипящие растения — колючие лианы с шипами, капающими ядом, и огромные плотоядные цветы на толстых стеблях, щелкающие челюстями. Армия Дикой Природы.

— Бежать бесполезно, — мысленно констатировала Люмин, поднимаясь. Ее голос был спокоен, но в аметистовых глазах горел холодный огонь. — На открытой равнине его твари настигнут. Нужно драться. Или умереть.