Бесплатный фрагмент - Наказание без преступления

РОМАН «ПРОКУРОР»

П р о л о г

Погода в этот день не баловала с самого утра. До вечера лил дождь, дул восточный ветер, сменивший к вечеру свое направление на северное. Стояла середина октября.

Владимир Назаров в этот промозглый вечер провожал на поезд мать, живущую в Крыму. Посадив старушку на поезд, он автобусом добрался до своего дома в Выхино-Жулебино на улицу Академика Скрябина.

Двор, в котором проживает Назаров, был хорошо освещен уличными фонарями. При их серебряном свете отражались дождевые лужи, и возле одной из них, у самой обочины тротуара в стороне детской площадки Владимир заметил странные очертания человеческой фигуры. Заподозрив дурное, а более из любопытства, Владимир на свой страх и риск подошел ближе.

Человек лежал ничком, одну руку вытянув вдоль тела, а вторая была согнута на уровне головы и попала в лужу. Одет он был в телогрейку, тёплое спортивное трико и черную кепку, на ногах — домашние тапочки. Именно по их наличию Владимир решил, что человек, должно быть, местный. И смело перевернул лежащего.

И ужаснулся от того, что увидел. Человек был не только не знакомым, но и вдоль горла у него зияла черная, заплывшая кровью дыра, а в сердце по самый черенок был вогнан маленький, с тонким лезвием нож. Лужа крови, незаметная в темноте, слилась с дождевой лужей и местами впиталась в песок.

Часть первая

Глава 1

Владимир запыхавшись прибежал домой и вызвал милицию. Услышав про труп, жена Катерина пристала с расспросами.

— Там человека убили, Катюша, — наскоро поведал муж и открыл дверь, чтоб уйти из квартиры.

— Ты куда? — забеспокоилась Катя.

— На улицу. Подожду наряд там. Все равно ведь пойду как свидетель.

— Я с тобой…

— Не надо, родная. Ты можешь испугаться. Я же во дворе буду…

Ночевать муж в эту ночь не явился. Катерина легла спать без него, полагая про себя, что, может быть, Володю забрали для дачи показаний, но, проснувшись среди ночи от непонятной тревоги, она так и не обнаружила его дома и поняла: Володя не приходил. Утром Катя пошла в уголовный розыск.

Говорила она с самим начальником угро, полковником милиции Мазуром Анатолием Вячеславовичем. И ответ, полученный от него, Катю ошеломил: в точности описав внешность мужа — высокого роста русоволосый мужчина с мягкими зелено-голубыми глазами, одетый в черное пальто и шапочку-«горшок», — она услышала, что Владимир находится здесь, в отделении, в изоляторе временного содержания, а попросту — в ИВС. Мазур также добавил, что они ожидают приезда прокурора округа — арестовать Владимира.

— За что? — испугалась Катя.

— Ваш муж убил человека, — неласково пояснил ей Мазур. — Присядьте, в ногах правды нет.

Катя села.

— Вчера ваш муж был взят с поличным на самом месте преступления. И к тому же вел себя очень активно, явно пытаясь помочь опергруппе, из чего следует прямой вывод: так подозрительно себя может вести только убийца.

— Какая ерунда! — насмешливо сказала Катя.

— Теперь это будет устанавливать следствие. Я же вам скажу только, что ваш муж уже написал явку с повинной.

— Как? — вспыхнула Катя. — Этого не может быть!

— Хотите взглянуть?

— На Володю? Да, хочу! Я хочу увидеть мужа.

— Ну знаете… У меня тут не комната свиданий, а изолятор для задержанных. Так что извините, Екатерина… как вас по отчеству?

— Александровна, — Катя ответила послушно.

— …Катерина Александровна, в наших условиях свидание не положено, а разговор окончен. — Мазур поднялся и тактично проводил Катю за дверь.

А там она увидела высокого и крепкого мужчину в синем с погонами мундире и с кейсом в руке. Он направлялся к выходу, но по пути кому-то сказал: «Назарова я арестовал, завтра к нему в Матросскую тишину придет мой следователь». И Катя поняла, что это прокурор, тот самый прокурор округа, о котором недавно упоминал Мазур.

— Товарищ прокурор! — закричала Катя, быстро зашагав ему навстречу. — Извините, я не знаю, как вас зовут. Я Катя, жена Владимира Назарова. Скажите, за что арестован мой муж?

Прокурор эффектно повернулся на каблуках своих модных туфель, заглянул Кате в глаза и обратился к проходившему мимо майору:

— Товарищ майор, почему вы не объяснили гражданке, за что арестован ее муж?

Майор подошел ближе:

— Прошу прощения, Олег Дмитриевич?

— Почему вы не сказали гражданке, за что арестован ее муж? — Прокурор как будто издевался.

— Какой гражданке? — не понял майор.

— Вот этой, — грубо и раздраженно прокурор указал на Катю.

— А кто она?

— Назарова Катерина, — назвалась Катя.

— Тьфу ты! — отреагировал майор. — Эта гражданка, похоже, желает последовать за своим мужем. Она нам сегодня все утро надоедает. Сделайте доброе дело, Олег Дмитриевич, заберите ее отсюда.

Тем временем из своего кабинета вышел Мазур. Увидев Катю, а с ней рядом прокурора и майора, полковник возмутился:

— Товарищ майор, почему эта гражданка до сих пор здесь? Немедленно проводите ее из отдела!

Катя торопливо покинула отдел.

Отойдя от крыльца несколько недолгих шагов, она вдруг услышала позади себя свое имя. Катя оглянулась: ее муж Владимир вырывался из свирепых лап конвоя, сопровождавшего его в воронок. Бедная женщина со всех ног бросилась к мужу, увидела на нем наручники.

— Володенька, Вовчик-зайчик, что они с тобой сделали?

— Катюша, милая, они вешают на меня убийство, но я не виноват. Я никого не убивал, Катенька, верь мне! — Его силком затолкали в воронок, и Катя расслышала уже глухие слова, которые муж кричал ей сквозь оконную решетку.

— Я знал, что ты придешь за мной, Катя!

Глава 2

Его привезли в СИЗО-1 «Матросская тишина». Сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и в анфас, а затем отправили на медосмотр. Владимиру стало до слез обидно: с ним обходятся как с настоящим преступником. Он, безвинный человек, идет их же путями, и с ним обращаются, все делают как с отъявленными бандитами. Зачем он здесь вообще?

Тяжёлая металлическая дверь за Назаровым с грохотом захлопнулась. Новоприбывший с низко опущенной головой нерешительно топтался в проходе, никак не зная, что ему теперь делать. Скоро дверь опять открылась, и он получил постельное белье. Владимир продолжал всех игнорировать, однако чувствовал, как его разглядывают. Наконец, где-то рядом его приветливо окликнули:

— Ну, приятель, здорово.

Владимир вздрогнул, поднял глаза на голос и ответил тихо, но внятно:

— Здравствуйте.

— Проходи, раз уж пришел, — вежливо пригласил и второй голос.

— Куда? — спросил Владимир.

— Ко мне давай, — повторил тот же голос. — Сюда.

— А вы кто?

— «Петух» он, — раздалось откуда-то от окна, после чего там же заржали.

— Вася меня зовут, будем знакомы, — сказал пригласивший, никак не отреагировав на обидное слово.

— Володя.

С кровати, расположенной у самого окна, с верхнего яруса ложа на Назарова сначала уставился ядовитый и ощутимо неприятный, но пристальный взгляд еще одного обитателя этой камеры — грозного мужика с наколками на шее, плечах, руках и груди, затем мужик слез со своей шконки и поковылял встретить гостя.

— За что попал?

— Ни за что, — ответил Владимир.

— Ясно: как мы все. Мы тут все просто так сидим, — повторил мужик властно, — ну, а статья какая?

— 105 ч.1 (Сто пятая часть первая).

— Вау: мокруха, значит! Кого порешил?

— Говорю же: никого.

Грозный мужик принял еще более устрашающий вид.

— Слышь, мужик, ты не заливай, а отвечай по теме. И ваще, с сегодняшнего дня меня будешь слушаться, как верный пес: я здесь пахан.

От окна снова послышался заливистый рогот.

— Круто, Лелик! Пахан! Мне это нравится! Просто закачаешься! — И потом, уже успокоившись, парень добавил: — А че, ты вошел в роль, тебе идет!

— Угомонись! — по-прежнему властно гаркнул в свою сторону Лелик и продолжил допрос Назарова:

— Так кого ты порешил?

— Мужчину, — скупо ответил тот. Пахан остался доволен.

— А-а, то другое дело. Живи тогда спокойно, но вон туда, — Лелик указал на окно, — без моего разрешения не суйся, там моя территория. — С этим он отвалил.

Владимир, устроившийся на шконку рядом со своей, спросил у Васи, кто такой пахан.

— Старший по хате, по камере значит. Но Лелику ты не верь, врет он. Паханом у нас Лазарь, но он сейчас в больничке. А места своего никому не уступал.

— А Лелик сам-то кто?

Василий рассказал, что место у окна — квадрат — облюбовали себе блатные в «хате», рецидивисты с большим стажем. Это была их территория, и никто из обитателей камеры не имел права входить туда без разрешения. Блатные же, и особенно пахан, имели право на все. Правда, угол у блатных ничем огорожен не был.

Рецидивисты дулись в карты, нарды и домино, а бывало, что и шансон орали. Огрызались с администрацией изолятора и демонстрировали над сокамерниками свое превосходство, но в принципе никого не трогали и не вредничали, держались между собой сплоченно, а с остальными — обособленно.

Кроме блатных и рецидивистов в камере содержались также первоходки, но лица виновные, взаправду совершившие преступления. В том числе и Василий Рыбаков — его обвиняли в причинении менее тяжкого вреда здоровью, т.е. вреда, для жизни не опасного и не повлекшего тяжких последствий, но вызвавшее длительное расстройство здоровья на срок до четырех месяцев. Васе маячили исправработы. А были ли здесь такие, как он сам, Владимир Назаров не знал.

Половина второго — время в МЛС для обеда. К этому времени Владимир познакомился уже с большинством, населявшим его камеру, и скоро перестал опасаться окружавших его людей. Хотя где-то в подсознании, конечно, оправданное чувство боязни не проходило.

Обед раздавали в маленькое дверное окошко. Сегодня была пшеничная каша с куском вареного мяса, а сверху лежал кусок черного хлеба — пайка строгой тюремной нормы. Все это компактно умещалось в глубокой алюминиевой миске. Лучший друг Василий получил две порции, одну отдал Назарову. Следом пошла раздача кружек с незнакомым Владимиру компотом. Новые друзья уселись на кровати Василия и вкусили казённых харчей. Только Рыбаков ел привычно, а Назаров поморщился и первую ложку каши жевал чересчур долго. Вася это заметил и понял реакцию друга.

— Привыкай, Вован! Кто знает: может, тебе долгие годы придется хавать такую баланду.

— Туфта! — подал голос кто-то из блатных, — хавка на киче хорошая! Съедобная. Иначе почему я, вы думаете, уже пятый раз суда жду?

Назаров ничего ему не ответил, молча продолжая пресный обед. В отличие от остальных, которые наяривали, будто с голодного края, он ел медленно и скромно, точно стесняясь. Сокамерник с кровати напротив, потихоньку наблюдая за ним, не выдержал:

— Ты ешь быстрей, а то остынет.

Владимир поднял на него глаза: это был приятной наружности мужчина средних лет, русоволосый, с открытыми серыми глазами. На лице читалась доброта и покладистость.

— А тебя как зовут? — самостоятельно спросил Владимир.

— Борисом, — ответил тот.

— И за что ты здесь?

— За кочан капусты.

— Это как?

— А как бывает? Сам я парень деревенский, хозяйки у меня нет, а сеять капусту я не умею. Ну, залез к сварливой тетке в огород. С того все и началось. Она ж, чертовка, меня еще связать сумела. Одна причем. А тебе убийство вешают?

— Вот именно, что вешают: я никого не убивал. — Владимир рассказал свою историю.

— Никогда нельзя так делать, — отозвался на этот рассказ Лелик. — Не надо было дожидаться ментов возле жмура, а пришел домой, позвонил — и ни гу-гу. А то создавал подозрение, топчась рядом и активно участвуя.

— Вот из-за такой лажи мужик себе всю житуху испоганил, — послышалось от окна, но прозвучало это не как обращение к кому-то, а как разговор друг с другом.

Наконец, обед закончился, и зеки продолжили заниматься своими делами. Назарова позвали к окну, в квадрат рецидивистов.

— Ты в нарды играть умеешь? — спросил Лелик.

— Нет, — ответил Владимир.

— Ну, садись вот тут, будем учить. Ой, забыл: ты ж у нас еще без погоняла ходишь…

Так Владимир стал Банзаем.

Глава 3

В течение трех дней, прошедших после этапирования мужа в СИЗО, Катя узнала, что его дело расследует окружная прокуратура, а расследование взял под свой личный контроль прокурор ЮВАО Олег Дмитриевич Самохин. К нему-то на прием и записалась сегодня Катя Назарова.

На приеме она была первой.

— Здравствуйте, — сказала Катя в дверях. — Мне можно войти?

И услышала в ответ:

— А-а, это вы подходили ко мне в милиции и спрашивали про мужа! Я вас помню, как и всякого, кого вижу впервые. Ну, проходите.

Катя вошла. Самохин сразу отметил, что женщина она красивая: среднего роста, крашеная в бордо, с ласковыми круглыми глазами, с румяным, припудренным личиком и маленьким, аккуратным носиком. Синие глаза как-то по-особенному выдавались из-под естественно черных ресниц. Катя волновалась, и румянец на ее щеках алел все больше, придавая лицу совсем уж кукольный вид. По годам ей было не более тридцати.

Разглядев Катю внимательней, Самохин предложил ей снять верхнюю одежду, а когда Катя стала раздеваться, он счел нужным помочь ей. И повесил ее пальто на вешалку рядом со своим, заметив про себя, что более красивой и милой женщины он уже давно не встречал.

— Присаживайтесь, — сказал Самохин. — Как ваше имя-отчество, простите?

— Катерина Александровна.

— Катерина Александровна Назарова, верно?

— Да.

— Что ж, отлично, вот и познакомились. Теперь я вас слушаю. Что за дело у вас ко мне имеется?

— Олег Дмитриевич, я хочу знать, почему мне не разрешают видеться с моим мужем?

— Он у вас в СИЗО?

— Да.

— Тогда все просто, уважаемая… можно просто Катерина?

— Александровна, — резко повторила Катя.

— Ладно, будь по-вашему, Александровна так Александровна. Вернемся к проблеме. Во-первых, закон не позволяет лицам, находящимся в предварительном заключении, видеться с близкими и получать от них письма, только передачи; во-вторых, я лично контролирую расследование по делу вашего мужа, и следователь, который расследует убийство, совершенное вашим мужем, доложил мне на неделе, что Владимир Назаров отрицательно ведет себя в заключении, в связи с чем администрация изолятора вправе наказать его в виде тех же запретов на свидания.

— Но в тюрьме же свидания с родственниками разрешены.

— Тюрьма — это совсем другое. Вы знаете, чем тюрьма отличается от изолятора?

— Чем?

— В тюрьме содержатся лица осужденные, вина которых доказана, а СИЗО — мера скорее профилактическая. Вот я усмотрел в вашем муже опасного преступника и потому счел нужным взять его под стражу, чтобы он еще кого-нибудь не убил. На суде ему срок, проведенный под стражей, зачтется в срок отбытия наказания.

— Володя никого не убивал, черт возьми! — крикнула Катя, вскочив со своего места.

Самохин и бровью не повел, смотрел на Катю чуть прищуренным правым глазом.

— Да? А кто это докажет? За время двухнедельного следствия так и не было найдено ни одного свидетеля оправдания.

— А обвинения? — Катя опять села.

— На этот ваш вопрос, дорогая Катерина Сановна, я ответить не могу. На него нет ответа, потому что он из области тайны следствия, а она, да будем вам известно, разглашению не подлежит.

— Неужели я так и не увижу Володю, пока он в неволе?

— Боюсь, что нет.

— Но Васянович — начальник изолятора — сказал мне, что прокурор, под чьим надзором находится дело обвиняемого, в исключительных случаях может похлопотать о свидании.

— Я не начальник изолятора и не отвечаю за это учреждение, — возразил Самохин. — И какой у вас исключительный случай?

Катя не знала, что ответить, поэтому не смогла ничего придумать.

— Молчите, — произнес Самохин, — чрезвычайных причин нет. В таком случае нам пора закругляться — у меня ведь вы сегодня не одна. — Он нажал кнопку селектора. — Анастасия Викторовна, ко мне ещё есть кто-нибудь?

— Пока два человека, Олег Дмитриевич, — ответила секретарь.

— Я не перестану обивать ваш порог, пока не добьюсь своего.

Катя поднялась со стула и пошла к вешалке прямой походкой. Спинка, как струна, округлые, пышные формы и ножки — ровные, форменные, будто выточенные… Самохин раздевал ее взглядом, не отводя глаз, следил за каждым Катиным шагом и движением, медленно измеряя ее глазами с ног до головы. Катя, напротив, не обращала на него внимания.

Глава 4

— Ну-с, Владимир Сергеевич, так как же: будете вы что-нибудь говорить или нет?

— Лучше я промолчу. Зачем что-то говорить и оправдываться, если вы мне все равно не верите? — Владимир Назаров сидел напротив следователя в комнате для свиданий, но совсем не смотрел на него. Взгляд его выражал полную апатию к допросу, взор был туманным, глаза пусты. За третью неделю своего пребывания в СИЗО он уже от всего устал.

— Основание не верить подследственному, уважаемый Владимир Сергеевич, право следователя… Хочу — верю, хочу — нет, тем более что у меня есть причины не верить вам.

— А можно узнать, какие?

— Улики, главным образом. И прямая улика вашей виновности очевидна: вас взяли на месте, как говорят, тепленьким.

— А почему вы исключаете ту возможность, что я труп просто случайно нашел?

— Кто может подтвердить, что так оно и есть на самом деле? Есть у вас хоть один свидетель этому?

— Не знаю.

— Вот видите: вы не знаете, чего и следовало ожидать! А если бы…

— Искать свидетелей — не моя работа, — перебил Назаров горячность следователя. — Послушайте, Игорь Андреевич, если вы пришили целую статью, если я в ваших глазах обвиняемый, то почему мне до сих пор не дали адвоката? Я, между прочим, здесь уже третью неделю нахожусь.

— Ошибаетесь, Владимир Сергеевич, вы здесь не по чьей-нибудь милости, а только по своей собственной, не иначе! А хороших адвокатов у нас нет — перевелись все. А плохой вам и самому не нужен, разве я не прав?

От внезапно накатившей на него обиды Владимир готов был заплакать прямо при Пономареве. Почему с ним так обращаются? Зачем выбивают признания, если и сами прекрасно знают, что ему не в чем признаваться? Интересно, есть ли действиям Пономарева какое-нибудь научное название в процессе следствия?

— Да. Вы правы, Игорь Андреевич. Но я же имею право на защиту?

— Имеете, не спорю. Но сперва давайте перейдем к делу, Владимир Сергеевич. Итак, вы по-прежнему будете утверждать, что раньше никогда не знали убитого гражданина Михалевича?

— Никогда.

— Хорошо, допустим. Но, однако ж, вы убили его. Что вас побудило убить его? Назовите мотивы преступления или, так и быть, мотив.

— Я не буду отвечать без своего адвоката! — Владимир перешел в наступление. — Либо вы мне предоставите защиту, либо я молчу!

— Вот: «молчу»! А в принципе, вам есть что сказать. Но не хотите говорить — что ж, это ваше право. А, я понял, Владимир Сергеевич: вы заговорите в присутствии адвоката. Хорошо. Я предоставлю вам защитника — вытащу его из какой-нибудь помойки, но при том условии, что вы признаете свою вину.

От такой наглости Владимир обалдел. Глаза у него вдруг заблестели каким-то нездоровым блеском, в носу защекотало. Захотелось вдруг зарыдать в голос и не останавливаться. Он весь затрясся. Его внезапно объял невообразимый ужас.

— Это невозможно, — закричал он, — невозможно! Я никогда на это не пойду!

— Почему же нет, Владимир Сергеевич? Я ведь ради вас стараюсь. Знаете ли вы, что признание вины смягчает приговор?

— Чьей, чьей вины, скажите мне, наконец? Как хотите, я ваши условия не приемлю!

— Что ж, мне все равно, это вам надо, — Пономарев начал собираться. — Я по-прежнему буду настаивать на вашей виновности и все улики обращать против вас. А улики, поверьте мне, будут, я обещаю. Я от вас теперь долго не отстану.

Глава 5

Такие женщины, как Катя Назарова, Самохину, конечно, нравились и на жизненном пути не попадались давно, но раньше Кати в душу окружному прокурору запала еще одна женщина, Дарья Кирилловна Киселёва, ныне находившаяся в заключении в том же СИЗО «Матросская тишина», что и Владимир Назаров. Справедливости ради надо, однако, сказать, что однажды Олег Дмитриевич предложил ей свободу в обмен на одну простенькую услугу, вот только Дарья Кирилловна предпочла скорее послать нахала восьмиэтажно и пойти на нары, чем марать свое тело, личность и репутацию как в тюрьме, так и на свободе. Киселева, как и Назаров, тоже принадлежала к числу тех несчастных, чье дело находилось под личным надзором Самохина. Дарью Самохин выставил чуть ли не маньячкой; она обвинялась в убийстве из хулиганских побуждений, хотя на самом деле убила человека в состоянии аффекта, защищаясь. У Дарьи ранее уже были проблемы с законом: первый раз, лет десять назад, она была осуждена на семь с половиной лет с конфискацией за большую экономическую махинацию. Отсидела шесть, освободилась по амнистии и вскоре вышла замуж. Сейчас она читала любовный роман, и когда надзирательница ей сообщила, что к ней пришли, Дарья отложила книгу и вскинула на вертухайшу удивлённые, строгие глаза. Дарья вообще была хороша собой: шатенка с матовой кожей и властным взглядом. Она не курила и за это, видимо, заслужила уважительное к себе отношение со стороны сокамерниц. К тому же она была отнюдь не глупа, поэтому к известию о посетителе отнеслась настороженно:

— Кто?

— Иди, и увидишь.

Дарья медленно спустилась со второго яруса кровати и в сопровождении надзирательницы пошла в комнату для свиданий.

Самохин сидел на стуле, уперевшись в кулак. Увидев Дарью, поднялся в знак приветствия:

— Здравствуйте, Дарья Кирилловна.

Она посмотрела на Самохина высокомерно, присела.

— Вот это гости! Сам прокурор округа! Но на вашем месте, Олег Дмитриевич, я бы не стала обращаться так повествовательно к подследственной, которая по вашей (на этом слове Дарья сделала особый акцент) милости находится в этом месте. Вам следовало бы задать вопрос: «День добрый, Дарья Кирилловна?», а уж я бы вам ответила, уважаемый Олег Дмитриевич!

— Я пришёл кое-что сказать вам, Дарья Кирилловна… — И, задержав на пару минут взгляд на лице Киселёвой, добавил: — Хорошо выглядите сегодня, Дарья Кирилловна.

— Как раньше или как всегда? Надеюсь, господин прокурор, вы здесь не для того, чтобы сыпать в мой адрес комплименты?

— Я хочу освободить вас из-под стражи и помочь вам избежать суда, который над вами должен скоро состояться.

— Вы хорошо подготовили свою речь, господин обвинитель, — язвила Дарья.

— Вы меня что, не поняли?

— Естественно. Сытый голодному или гусь свинье не товарищ.

— Я пришел сюда ни сам шутить, ни слушать ваши шутки. До суда над вами — три недели времени, однако его может вообще не быть, и это вполне в вашей власти. Только одна услуга…

Женщина резко вскочила с места и прошипела Самохину в самое лицо:

— Пусть тебе услугу медведь оказывает, а мне блатные законы важнее!

Она была страшна в гневе, только Самохин ее не боялся, а, напротив, даже повысил голос:

— Киселева, сядьте!

— Спасибо, гражданин прокурор, я постою.

— Я дам вам денег и помогу бежать. Не только из изолятора, а из страны вообще. Вы даже не сбежите: вы просто уйдете.

Киселева оторопела:

— Что я слышу? И это мне предлагает сам прокурор? Прокурор? Хм… Где ж ты раньше был? — Она тоже повысила голос. — Я больше полугода кисну в этих стенах, мой адвокат не раз ходатайствовал мне об изменении меры пресечения, обращался даже в суд, но ты оставался глух к его стараниям, и суд почему-то его просьбу постоянно отклонял. Почему? Ты себе и суд подчинил, да?

— Попрошу мне не тыкать, уважаемая, — рассердился Самохин.

— Но знаешь, что самое интересное? Что сейчас я тебе верю. — Дарья нахмурилась. — Что тебе нужно, Самохин? Не ту ли самую медвежью услугу я должна тебе оказать?

— Ту самую. Но я прошу обращаться со мной как положено, на «вы».

— А зачем? Вы просите близких отношений, но представьте себе, как они будут выглядеть на фоне официального обращения.

— Ладно, как вам угодно. Но я не ошибаюсь — вы согласны? — Самохин не верил сам себе.

— Да, я согласна. Я принимаю ваше предложение: уж очень много и красиво вы мне наобещали. Но цена моей услуги должна вложиться в такую сумму, чтобы мне хватило улететь куда-нибудь далеко.

— Я вам заплачу, сколько скажете, — заверил Самохин.

— Тогда примите и вы мое условие, товарищ прокурор. — Дарья полюбовалась своими наманикюренными пальчиками.

— Какое?

— Деньги за эту ночь вы мне заплатите вперед. Иначе я не согласна.

— Завтра, я вам обещаю, вы выйдете на свободу и придете ко мне на прием. В любое время.

— Это все? — хмуро спросила Дарья.

— Пока — да.

— В таком случае я пошла. — И напоследок удостоила Самохина неласковым взглядом.

Глава 6

После полудня следующего дня Дарья Киселёва была освобождена из-под стражи. На воле ее встретила холодная осень и серые дожди. Только начался ноябрь. У ворот изолятора Дарья почему-то ожидала увидеть Самохина, но, не увидев, вздохнула свободно.

Автобус уносил ее на Волгоградский проспект, где дома ждет ее мама, а муж на работе. В личных вещах Дарьи, которые ей вернули по выходе на свободу, были ключи от квартиры. Дарья открыла дверь, тихонько разделась и неслышно прошла в спальню к маме.

Мама спала. Дарья присела возле ее кровати на корточки и несколько раз погладила по голове, поцеловала. Мать зашевелилась и быстро проснулась.

— Кто здесь? — сонным голосом спросила она.

— Здравствуй, мама, — широко улыбалась Дарья.

— Кто это?

— Я, мама, я.

— Даша, ты, что ли? Не может быть! Ты ж в тюрьме была…

— Была, мама, да выпустили. Самохин выпустил меня, мама. Он мне меру пресечения изменил.

— Не может быть! Господи! — заплакала мама и крепко обняла дочку. — А мне с тобой даже видеться не разрешали.

— Это нельзя, правда. Можно только письма и передачи.

Так сидели они, молча и обнявшись, минут пять. Потом Дарья сказала:

— Мамочка, мне надо позвонить, ты погоди немного, хорошо?

Звонила она на сотовый.

— Добрый день, Павел Егорович, это Киселева беспокоит. Откуда я звоню? Из дома, с квартиры на Волгоградском проспекте. Что я тут делаю? Маму обнимаю. Паша, ты можешь сейчас ко мне приехать? Да, именно сейчас. Слушай адрес…

Адвокат Становенко прибыл по просьбе своей клиентки очень скоро. С собой он привез легкий букетик осенних цветов.

— Это тебе, Даша. Прими, пожалуйста, мой скромный подарок. С возвращением на свободу.

— Спасибо, — ответила она, однако, равнодушно принимая букет. — Я мигом, а ты проходи в зал, не стесняйся.

Поставив цветы в воду, Дарья вернулась и рассказала адвокату и маме об истории своего освобождения.

— …так что у нас с Самохиным как бы сделка. Он принял мои условия, я — его. Но я не собираюсь спать с ним, у меня нет такого желания, понимаете? Я хочу его обмануть: получить деньги и уехать куда-нибудь.

— Куда ты поедешь? — остановил ее Становенко. — Это ж виза ж нужна, тебе ж не дадут.

— Лишь бы Самохин в розыск не подал, а я согласна, — недолго колебалась Дарья.

— Хорошенькие дела, черт возьми: постель с прокурором в обмен на свободу, — хмыкнул Становенко.

— Да, Паша, именно так. Знаешь, он ведь и в первый раз предлагал мне то же, и если б я тогда согласилась, в изолятор вообще бы не попала.

— Даша, ты хоть меня в курсе держи, — настаивал Становенко. — А я, в свою очередь, буду информировать тебя и скажу, какие меры принял Самохин в связи с твоим побегом от него.

— И если можно будет, — сказала Даша матери, — Паша сообщит мне, можно ли мне будет позвонить вам с Сережей.

— А писать ты будешь? — опять заплакала мать.

Дарья и Становенко переглянулись, адвокат подал Киселёвой какие-то лишь ей одной понятные жесты. Даша обняла мать.

— Понимаешь, мамочка, ради собственной безопасности вы с Сережей не должны знать, где я буду. Так, на всякий случай, если вдруг возьмутся допрашивать.

— …чтоб вы не проговорились, — подсказал Становенко. — Даже я не буду знать, где находится Даша. Я только могу вам сообщать, что мне она звонила и докладывала о себе. Поверьте, я очень хочу помочь вашей дочери. Помочь во всем и, главное, не допустить, чтоб она снова оказалась в тюрьме.

— Мамочка, а теперь нам пора. Самохин ждет меня сегодня.

Крепко обнявшись на прощание, мать благословила дочь на дальнюю дорогу и села у окна смотреть, как Даша покидает ее.

Дарья и Павел Егорович вышли на крыльцо. Становенко подвел ее к своей машине. Садясь в салон, Киселева инстинктивно обернулась на свое окно. Мать махала ей рукой. Даша помахала в ответ, и машина тронулась со двора.

В ближайшем же киоске радиодеталей Павел Егорович купил маленький карманный диктофон и кассету и вернулся к Дарье.

— Скажи, Даша, а ты веришь, что Самохин заплатит тебе, как обещал?

— Теперь верю. Вчера он обещал мне, что сегодня я выйду на свободу, — и вот, я вышла.

— Дашутка, предложение, которое тебе сделал Олег Дмитриевич, вполне в его духе, а ты сочла возможным — даже полезным — не отказаться от него. Правильно сделала. А обещание свое сдерживать не хочешь. Тоже справедливо. Держи это, — Становенко протянул ей диктофон.

— Зачем?

— Объясняю: ты идешь к Самохину, берешь у него деньги и договариваешься об этом самом. А вот это, — Павел Егорович ткнул в диктофон, — осторожно включишь во время вашего разговора: придет время, и информация, записанная на этой пленке, станет важным компроматом и вещдоком.

— Неужели такой день когда-нибудь наступит?

— Будем надеяться, Дашутка. Но, сказать по правде, я давно подозреваю, что Самохин Олег Дмитриевич… как бы это сказать? Словом, что есть факты, на основании которых его самого можно было бы привлечь к уголовной ответственности. И, возможно, на солидный срок.

Наконец, машина притормозила у здания прокуратуры ЮВАО.

— Диктофон положи в карман и иди, — проинструктировал адвокат Киселеву в последний раз, — а я буду ждать тебя здесь.

Глава 7

Когда Дарья Кирилловна явилась в приемную прокурора, секретарь Самохина Анастасия Викторовна Щукина беседовала по телефону и что-то параллельно записывала в журнал. Увидев посетительницу, Щукина дала ей знак чуточку подождать, можно и в приемной. Дарья опустилась на стул. Через минуту-полторы Щукина освободилась и, наконец, занялась Дарьей.

— Вы к Олегу Дмитриевичу?

— Да.

— Как о вас доложить?

— Скажите Олегу Дмитриевичу, что пришла я, — представилась Дарья.

— А кто вы?

— Он поймет, кто я. Я здесь по его собственному приглашению. Он хотел меня видеть.

— Хорошо. — Анастасия Викторовна встала со стула, но на Дарью бросила странный взгляд. — Олег Дмитриевич, — открыла она дверь к прокурору, — там к вам женщина, просила сказать, что пришла она.

Самохин мгновенно догадался, кто скрывается за этим «она».

— Немедленно пригласите ее! — Он даже заволновался.

Дарья вошла. Самохин тут же закрыл за нею дверь на ключ и хотел помочь ей раздеться, но женщина отстранила его.

— Не стоит беспокоиться, товарищ прокурор, мне не душно. — И отошла в сторону, щелкнула кнопкой диктофона.

— Разговор ожидается долгим, вы можете запариться, а потом застынете и простудитесь.

— Не ваше дело, — грубо сказала Дарья.

Самохин смело обнял Дарью за талию.

— Я же сказала, чтоб ты не лез! — громко повторила Киселёва. — Я еще не твоя!

— Не ори, нас могут услышать, — испугался Самохин.

— Вот и замечательно! Пусть слышат, пусть знают, с кем работают. Я пришла за деньгами. Если ты помнишь, мы договорились, что я получу их вперед, — она сделала ему саечку.

— Одну минуту, — поцеловал Самохин ее в губы.

Дарья скорее утерла губы и внимательно следила за движениями прокурора. Тот открыл шкаф возле стола и достал оттуда дипломат. Едва он был открыт и Даша увидела несколько рядов долларов, ее глаза медленно, но верно расширились. «Откуда у него столько?» — попутно подумала она.

Самохин взял пять пачек.

— Пожалуйста, держи. Здесь ровно пятьсот.

— И только? Ты полагаешь, я смогу куда-нибудь уехать за такую сумму? — в вопросе Дарьи явственно отпечаталась насмешка.

— Это аванс, а остальную сумму ты получишь после того, как я получу свое.

— Ч-черт! — тихо вырвалось у Дарьи. «Но до Сахалина долететь мне хватит», — про себя решила она. И протянула руку к деньгам.

— Ладно, давай. Но ты не учел еще кое-что.

— Что еще?

— Добраться до места — только ползадачи. А на гостиницу, а жить я на что буду поначалу? Не думаешь ли ты, что я и там стану себя продавать?

Самохин, не возражая, отсчитал еще пятьсот.

— Ну, а после исполнения договора твоей стороной я заплачу тебе еще тысячу, но не раньше. Сейчас же давай договоримся о месте и времени — пришёл час…

Договорились на завтра на десять вечера в квартире Самохина, после чего Даша покинула кабинет развратного прокурора, а следом и его заведение. Становенко, как обещал, ждал ее во дворе прокуратуры.

— Ну, как все сошло?

Киселева рассказала.

— Да, это очень интересно. Прокурор сорит деньгами. Валютой. Откуда у него столько? — поразился и адвокат.

— Вот и я о том же.

— Докопаемся, Дашук. Ты сделала, о чем я тебя просил?

— Сделала. — Она отдала диктофон и ленту с записью.

— Отлично. Ну, а его не смутили твои ставки, когда ты стала намекать, что пятьсот баксов мало?

— Не поняла…

— Ну… другой бы мужик на его месте просто отказался бы от своей затеи — это же нормально: за двадцать минут удовольствия платить такую цену.

— Что ты! Он еще и доплатил, и еще обещал. Настроен решительно.

— Да-а, это уже не просто «хочу». Короче, все с ним ясно. Тебя куда везти?

— В аэропорт. Теперь я на свою безвизовую дорогу вот так обеспечена.

Глава 8

— Она обманула меня, обманула, паразитка! — бушевал утром Самохин, в ярости смахнув со стола гору папок и бумаг. — Я, как идиот, прождал ее весь вечер, а она не явилась! Нахалка какая! Скрылась! Ушла на волю и исчезла!

— Подай в розыск, объяви ее беглой, — подсказал присутствовавший рядом Пономарев. Он давно уже был верным слугой Самохина, этаким прокурорским прихвостнем, а никак не подчиненным. Вдвоем они походили на тигра Шерхана и шакала из истории про Маугли.

— Ты меня не учи, — бесился Самохин, — я сам знаю, что мне делать!

Пономарев решил, что ему лучше уйти, шеф сейчас не в духе. Оставшись один, Самохин позвонил Кате Назаровой.

— Катерина Александровна? Здравствуйте.

— Здравствуйте. С кем я говорю?

— Вы меня уже забыли? Это прокурор Самохин, Олег Дмитриевич.

— Ах, Олег Дмитриевич… Наконец-то вы позвонили, а я то я уже думала сама вам звонить.

— Приятно слышать. Я хочу сказать, что… Простите, я вас от работы не отвлекаю?

— Нет, все хорошо, продолжайте. Так что вы хотите?

— Хочу сказать, что сегодня я напишу обращение к начальнику УИН, чтобы он позволил вам увидеть мужа. Причину я уже придумал. Но вы сможете сегодня к шести часам подойти к прокуратуре?

— Смогу вообще-то… — Катя удивилась.

— Отлично. Тогда я вам и отдам обращение, потому что завтра я буду на суде, вы меня не застанете.

— Хорошо, Олег Дмитриевич, я приеду. До вечера.

У здания окружной прокуратуры Катя появилась около шести. Одета она была обыкновенно, соответственно осенней погоде. Только голову покрыла тонким платочком.

Она не заметила, как вышел Самохин, как он стал возле нее. Услышала лишь его слова:

— Я не сомневался, что вы придете. — Самохин был очень доволен, но Кате он показался странным.

— Да, пришла. Вы же сами пригласили.

— Помню, Катерина Сановна, давайте отойдем в сторонку, а то мы здесь на виду у моих коллег. Вдруг подумают еще чего. Мне от одной такой мысли уже неуютно.

Они прошли метров тридцать и остановились под большим тополем.

— Вы такая женщина красивая… — Самохин коснулся ее щеки. Катя отстранила его руку.

— Когда я смогу увидеться с Володей?

Самохин ее как будто не слышал и гнул свое:

— Не понимаю, как ваш муж отважился совершить такое тяжкое преступление и оставить вас одну на такой длительный срок, который ему грозит.

— Олег Дмитриевич, я прошу вас… Меня ваши комплименты ставят в неловкое положение.

— Что именно вас смущает?

— Ваша должность. Все-таки вы представитель власти, одеты в служебное… Я не привыкла.

— Извините, — остыл Самохин, — я не сдержан. Работа такая.

— А по-моему, прокурор наоборот должен контролировать свое поведение.

— Юридически вы выразились не совсем правильно.

— Не важно. Мы ведь говорим не об этом. Я еще раз спрашиваю, когда я увижу мужа?

— Хорошо. Раз вам так не терпится, я скажу прямо: чтобы его увидеть, вы должны стать моей на одну ночь. Больше мне ничего не надо.

Катя, постояв с минуту огорошенная, размахнулась и влепила Самохину оплеуху.

— Подонок, — вскрикнула Катя, — как ты смеешь?

— По-моему, я прошу не много, — невозмутимо продолжал Самохин.

— Да кто ты вообще такой, чтоб ставить мне условия? Видеть мужа — мое право, которое не тобой писано и не тебе им распоряжаться!

— А это видела? — Самохин показал Кате машинописный лист с текстом в виде заявления. — Это обращение к Литвинову, но ты получишь его только после того, как выполнишь мою просьбу. Отказаться от моего предложения ты можешь, но тогда я сделаю жизнь твоего мужа в изоляторе невыносимой, так что ты сама прибежишь ко мне за помощью, а он для себя на суде сам будет просить расстрела.

— Негодяй!

— А это уже оскорбление представителя власти, — угрожающе отметил Самохин, — я и против тебя дело заведу!

— Давай, заводи! Это все, что ты только и умеешь — заводить дела да арестовывать без видимых причин! Ты творишь беззаконие, Самохин, ты и все, кто под тобой ходят! Боже мой, неужели ты и от других женщин, подвластных тебе, требуешь того же?

— Требую, а как же? И требовал, и буду требовать! Но они, кто истинно знали, чего хотят, всегда отвечали согласием. Судя же по твоему агрессивному поведению — совсем, кстати, неадекватному на предложение, я допускаю возможность заключить, что ты к судьбе мужа равнодушна.

Катя снова ударила подлеца: на этот раз сумочкой, собравшись с силами, по голове, подставив ему в то же время подножку. Самохин шлёпнулся в лужу, испачкал дорогое пальто. Катя толкнула ногой его в грудь и побежала без оглядки.

Метров через сто она остановилась за углом дома и оттуда стала наблюдать за тем, что Самохин будет делать дальше. Но того уже и след простыл: он давно вылез из лужи и взял такси до дома.

Глава 9

Катя знала, что фактически совершила преступление, но последствия содеянного не пугали ее. Наоборот, ее даже прельщала возможность самой оказаться в тюрьме: раз уж ей не дают видеться с мужем, который в неволе находится по ложному обвинению, то она будет в том же месте, только за содеянное умышленно противоправное деяние.

Дома она открыла шкаф, готовая к тому, что за ней придут и, возможно, сегодня, а значит, надо взять с собой какие-то вещи. И, выбирая их, она вдруг вспомнила, что ведь у Володи на смену там тоже ничего нет. От этой мысли Кате стало горько, она на всякий случай отобрала вещи и для него. А потом позвонила маме.

— Мамочка, здравствуй, это я. Как твои дела, родная? Приятно слышать. Мамуля, ты не могла бы сейчас приехать ко мне? Я понимаю, что уже поздно, но я боюсь сегодня ночевать одна. Я сделала кое-что нехорошее… Нет, мама, ты не пугайся, это не так страшно, просто случилась нехорошая история. Я просто одному властному человеку дала сдачи. Мам, я тебе потом все расскажу, договорились? Ну все, мам, жду.

…Свой новый рабочий день прокурор ЮВАО начал в обычном расположении духа. Он приехал на работу на такси, персонал уже был на своих местах. Щукина увидела своего начальника в окошко.

— Ой, девчата, гляньте: Самохин на такси прикатил! — защебетала Анастасия Викторовна. — Раньше он никогда не брал экипаж!

Любопытная женская часть прокуратуры уставила в окно напудренные носы и откровенно подивилась, а кто-то спросил, что это с ним. Видеть начальника, приехавшего на такси, было непривычно.

Путь к кабинету Олега Дмитриевича лежал как раз по тому самому коридору, откуда из окна за ним так иронически наблюдали. Проходя мимо, глава ведомства поздоровался, отдав дамам низкий полупоклон. И обратил внимание на их скученность:

— А что это вы делаете все в одном месте? Меня высматриваете? — пошутил Олег Дмитриевич. — Это радует, спасибо. Настасья Викторовна, пригласи ко мне Пономарева.

Когда следователь явился, Самохин строго приказал Щукиной, что его ни для кого нет.

— Садись, Игорь Андреевич.

Пономарев на мягком стуле придвинулся к столу шефа плотнее.

— Почему-то у меня предчувствие, Дмитриевич, что речь у нас пойдет не о работе, — загадочно сказал следователь.

— Правильно мыслишь, но лишь отчасти. Скажи мне, кто пахан в камере, где сидит Назаров?

— Некий Валентин Габрусев, рецидивист с двенадцатилетним стажем, ожидающий суда за очередной грабёж, на прошлой неделе вышедший из тюремной больницы.

— Ты не знаешь, как Габрусев относится к Назарову?

— Понятия не имею. А зачем тебе это?

Самохин полез в шкаф и снова водрузил на стол кожаный дипломат — тот самый, с баксами. Открыл.

— Это все моя взятка, — объяснил Самохин и взял пачку валюты. — Здесь триста бумажек номиналом по одному доллару. Их надо как-то передать Габрусеву. Пусть Назарову, если ему в «Матросской тишине» хорошо живется, не станет жизни.

— А если ему там плохо?

— Тогда пусть Назаров признает свою вину — я так хочу. Так и скажи Габрусеву.

Пономарев сначала опешил, а потом справедливо заметил:

— Дмитриевич, а зачем зеку столько денег? Да еще и в валюте? А если засекут при шмоне, изымут, учинят допрос?

— Я надеюсь, что такая сумма ему заодно и рот заткнет.

— А если нет?

— Если нет, я тебя уволю. Назаров должен признать свою вину, потому что тогда ему уже не отвертеться, ему конец. Только тогда он и получит адвоката, но по-прежнему не увидит своей жены. Дойдет до того, что дамочка сама ко мне прибежит и ради него же сама прыгнет ко мне в койку.

— Ах, вот оно что, вот чего ты хочешь! Ну, в таком случае, флаг тебе в руки!

— Спасибо. Но я даю тебе ровно три дня, за которые ты должен купить Габрусева, иначе вылетишь с работы, как пробка. Ты меня понял?

Пономарев не испугался: он почему-то был уверен, что номер с зеком выгорит.

— Понял.

Глава 10

— Ты Габрусев Валентин Алексеевич?

— Ну, я. — Габрусев, мужик средних лет и почти двухметрового роста, рыжий, с тяжелым взглядом из-под густых бровей смотрел на Пономарева с настороженностью и подозрительностью, блестя зелено-серыми глазами и дымил сигаретой. При этом сидел, плотно вжавшись в стул, будто отстраняясь от неожиданного посетителя. — Че надо? — Валентин был недружелюбен.

— Какие у вас отношения с Назаровым?

— В смысле?

— Назаров поступил в изолятор без тебя. А когда ты вернулся, как ты его встретил?

— Обыкновенно. Я задал ему пару-тройку вопросов, он мне ответил.

— И что дальше? Как ты его принял?

— Принял. У меня своя территория, у него своя. Если сиделец не нарушает нашего порядка, мы его не трогаем.

— Значит, Назарова у вас не обижают, — догадался Пономарев, доставая прокурорские деньги.

— Да что вы к нему привязались, в натуре? — Габрусев уже начал возмущаться. — Нормальный он мужик.

— Держи! — следователь бухнул перед зеком пачку «зеленых». — Здесь в сумме ровно триста; хватит тебе этого, чтобы Назарову в камере жизни не стало? Ты сможешь за эту сумму устроить то, о чем я тебя прошу?

У Габрусева при виде стольких денег глаза загорелись. Он расплылся в улыбке во весь рот с умеренно здоровыми зубами, сгреб деньги в кулак, распаковал пачку и начал перебирать желто-зеленые бумажки, как колоду карт.

— Знаешь, мужик, я пахан, и мое дело пасти за порядком, а не допускать беспредела. Но ради этого, — Валентин потряс бумажками, — я готов установить другой порядок. Ты меня уговорил: я возьму баксы. Только у меня их изымут при первом же шмоне, если я их хорошенько не спрячу. А как это сделать, когда за нами всегда пасут? Мне терять нечего: свою «пятерку» за гоп-стоп я получу и к этому готов, но вот тебе я не завидую. Потому что когда меня начнут пытать, откуда столько бабла, я скажу. Для меня так будет лучше, а «капусты» я все равно потом больше не увижу. Просекаешь ситуацию?

— Обо мне ты не кипишись, я не пропаду. А хочешь, я тебе побег справлю?

У Валентина опять глаза загорелись.

— Да, мужик, спалил ты сам себя по самые яйца. Но вижу я, что ты не гонишь. Так и быть: в ближайшее же время житуха Банзая станет хуже собачьей, — зек спрятал деньги в штаны.

На выходе из комнаты для свиданий, когда Пономарев спешно удалялся, Валентина защемил вертухай, пасший в глазок его уединение со следователем.

— К стене: ноги на ширину плеч, руки за голову, — начальственно распорядился тюремщик и принялся пытать подследственного. И в штанах нащупал шуршащие бумажки, извлек.

— Это что?

— Лапа, — сразу же раскололся Габрусев. — Не изымай, я дам половину тебе.

— Зачем он тебе их передал?

— Я должен для него кое-что сделать.

— Что именно?

— Затравить одного из тех, кто чалится со мной вместе.

Тюремщик недолго подумал:

— Даешь половину — это хорошо. А ну-ка, пошли со мной.

Он завел Габрусева к себе в кабинет и там отсчитал ровно сто пятьдесят долларов. Затем отвел Вальку назад в камеру, а потом позвонил Пономареву для индивидуальной беседы.

— Это Игорь Андреевич? Здравия желаю, вас беспокоит лейтенант внутренних дел Васюченко. Я работаю надзирателем в следственном изоляторе Матросская тишина и сегодня я следил за тем, как вы беседовали с подследственным Габрусевым и видел, что вы ему передали. За то, чтоб я не изъял у него деньги, Габрусев отдал половину мне, однако его работа стоит дороже и он может ее не выполнять, потому что теперь для исполнения заказа ему не хватает ста пятидесяти долларов. А мне за сохранение этой тайны не хватает двухсот. Полагаю, вы понимаете, о чем я?

Молчание в трубке смутило Васюченко.

— Вам ясен мой намек? — переспросил он.

— Да, я вас хорошо понял, лейтенант.

— Отлично. В таком случае я вам даю ровно сорок восемь часов на то, чтобы раздобыть деньги для нас обоих, в противном случае я вынужден буду изъять у зека всю валюту и принять необходимые меры. Какого характера — думаю, вы догадываетесь. — Васюченко бесцеремонно бросил трубку.

От такого известия Самохин пришел в бешенство, заматерился крепко, застучал по столу кулаком.

— Какого черта! У, скотина! Это же чистой воды шантаж! Может, мне и против него дело завести?

— И что ты представишь в качестве позорящего сведения? — справедливо отметил Пономарев.

— Такое сведение будет, Игореша, уж ты мне поверь, хотя на это и уйдет какое-то время. Пока же я глотку ему заткну.

Глава 11

Пришло время уходить на суд Василию Рыбакову. За то время, что в СИЗО находился Владимир Назаров, они правда сдружились и сейчас, расставаясь, крепко обнялись.

— Больше не свидимся, Володька, — прощался Василий, — прощай. Дадут мне за мой мешок картошки года три, но переведут на голимую зону, а как мне там будет — черт его знает. Здесь хоть ты человеком был, Борька, даже наш пахан.

— Вась, ты, главное, не кисни, нас же так учили?

— А ты не переживай, Володя, главное, не переживай, — наставлял Василий. –Даст бог, все обойдется и тебя отпустят.

— Рыбаков, скоро ты там? — прогремел в дверях вертухай. — Конвой заждался, давай на выход!

— Бог с тобой, — пожелал другу Владимир. — Удачи и ни пуха тебе!

— К черту, — ответил тот и в последний раз пожал другу руку. Затем, раскланявшись на все четыре стороны, сказал: «Прощайте, братья», и пошел к дверям.

После обеда Владимир ощутил, как не хватает в камере Василия. Камера, лишившись всего одного своего обитальца, словно опустела на целое поколение.

А вечером Банзая сильно избили. Начал экзекуцию сам пахан Габрусев.

Владимир лежал на шконке и читал книгу, которую ему на прощание подарил Вася, когда почувствовал, что кто-то стал у него над головой. Скосив глаза на возникшую фигуру и увидев перед собой Габрусева, он, весь в напряжении, мгновенно вскочил, книгу отложил. Валентин одобрительно кивнул, не проронив, однако, ни слова и одним кулаком ударил Банзая в солнечное сплетение, вторым — в челюсть. Удар под ребра пришелся на момент вдоха, поэтому, вмиг отключившись, удара в лицо Владимир уже не почувствовал. Бессознательного, Габрусев оттащил его на территорию рецидивистов и плеснул ему на лицо воды, чем и привел в чувство. Едва приоткрыв глаза, Владимир ощутил во рту солоноватый привкус крови. Тогда Лелик, не дав ему до конца опомниться, по приказу Габрусева схватил Банзая под мышки и встряхнул. Продолжая держать в охапке, поставил на ноги. Габрусев же, четко отработанным еще когда-то в школьные годы приемом каратэ, сначала впечатал Назарову ногу в живот — тот от боли крякнул, затем сразу же рубанул по переносице. Обмякнув, Владимир беспомощно повис на руках Лелика, а тот уронил его на цементный пол.

На этот раз Владимир пробыл без сознания продолжительное время. Кровоточащий нос оставлял на полу предательские красные капельки. Он еще пребывал в беспамятстве, когда подошло время обыска, и тяжелые двери камер загремели по всему коридору, впуская контролеров. Пахан и его сподвижник наспех задвинули избитого сокамерника под кровать в самый угол, в темноту и холод, и приготовились подвергнуть себя шмону.

— Выходите наружу по одному, — дал строгую команду контролер с незавидным прозвищем Порхатый.

Выходивших ставили к стене, ноги — на ширине плеч и облапывали до самых пят. Когда все зеки были проверены, Порхатый со своим напарником принялись переворачивать шконки и матрасы. И изъяли добрый десяток заточек и другие колюще-режущие предметы, принадлежавшие в основном тем, кто жил у окна. У них же изъяли карты, а вот наркотиков не нашли, зато заметили на полу пятна крови. Подследственных тут же рассадили по местам и учинили им допрос.

— Что здесь было? — начал Порхатый. — Потасовка? Кого били?

Ответом было тягостное молчание. Тогда напарник Порхатого прибегнул к хитрости.

— Значит, так, — сказал он, — не признаетесь — не надо. Сейчас будем проверять пофамильно. Чью фамилию называем, тот выходит вперед, — контролер достал из кармана лист бумаги, развернул. Это был список подследственных данной камеры. Началась перекличка.

Когда дошла очередь до Назарова и его фамилия была громко названа, Владимир неожиданно подал голос, однако, странный:

— Я здесь!

Все в удивлении обернулись на голос. Владимир за время обыска пришёл в себя и выполз из-под шконки. Однако лицо у него было побитым, что не могло остаться незамеченным.

— Так это тебя били, — понял помощник Порхатого. — За что?

— За дело, — догадался ответить Владимир, хотя и грубо. — Сам виноват.

— Ну, смотри, — согласился администратор и пошел на выход. Его напарник прочитал подследственным тираду нравоучений и тоже удалился.

Габрусев шагнул к Назарову. Что и говорить, пахан был очень доволен ответом Банзая. Он даже искренне похвалил его.

— Однако, — продолжал Валик, — это только начало. Видишь ли, Банзай, — пахан закурил, — все мы тут ни за что паримся, никто из нас ничего не делал, никто ни в чем не виноват. Но все признались. Следаку признались, сечешь? Потому что это для нас самих же полезно: на суде зачтется. Только ты один упираешься, чем противостоишь моему порядку, который я здесь держу. Короче, если ты не признаешь перед законом своей вины, будешь впредь жить только так. И до той поры, пока не признаешься, другого житья тебе не видать.

После Рыбакова хорошим другом Владимира остался только Борис Тимофеев. Он-то и навел Назарова на мысль, что кто-то их пахана, похоже, купил. Потихоньку Борис шепнул другу:

— Купили, как есть, иначе с чего бы он вдруг с тобой резко? Это даже не в его правилах…

Глава 12

Ближайший месяц Владимир провел в больнице: у него оказался перелом переносицы. Вышел он оттуда перед самым Новым годом. Вот только в заведениях тюремного типа никаких праздников не бывает.

Когда он вернулся в камеру, там его будто бы не заметили. Лишь Борис Тимофеев обратил на него внимание, для остальных же Банзай что был, что его не было — все одно.

За прошедший месяц увели на суд и Лелика. Борис рассказывал, что Габрусев без него первое время очень скучал, но уж слишком большим человеком был здесь Валентин, чтобы грустить. Ему вешать нос никак не приходилось. Лелик ушел, зато пришли трое новых арестантов и их надо было принимать.

Владимир вернулся в пятницу. После обеда он прилег на шконку, расслабился. Тем временем по тюремной почте с верхнего этажа изолятора Габрусеву были спущены завёрнутые в газету карты. Пахан тут же уселся в них играть. Играл со своим другим подручным, занявшим место Лелика.

А назавтра была суббота, банный день. И случилось так, что Банзай и Лазарь столкнулись в душе чуть ли не лоб в лоб. У Владимира давно назрела к пахану просьба, но он никак не решался обратиться с ней, а сейчас попробовал.

— Лазарь, робко подошел он, — можно у тебя спросить?

— Валяй: спрашивай, но помни: впредь никогда и ни у кого ничего не проси. Просто отними и пусть просят у тебя. Что ты хотел?

— Ты хорошо знаком с тюремным телеграфом. Не мог бы ты написать письмо моей жене?

— Это просьба, Банзай, — Габрусев посуровел. — Ну, на первый раз я тебе ее спущу, однако в дальнейшем следуй заповеди: не проси. Что дальше?

— Мне запрещают писать домой, но я почему-то думаю, что через телеграф его можно будет отправить. Я тебе продиктую.

— Я понял. С тебя — пачка чая.

— Ты ее получишь.

— А где ты ее возьмешь?

Габрусев спросил это потому, что видел: Банзай никаких передач никогда не получает, у него даже нет одежды на смену. Он живет, как отшельник, в здешнем обществе он — как пустынник, и это было, пожалуй, главной причиной, почему его здесь не трогали: он не представлял для сидельцев никакого интереса, с него нечего было спрашивать. Прочь от себя его не гнали, но и дружить с ним особо желающих не было. Только те, кто сами были на него чем-то похожи: мужички простые и не шумные, вроде Рыбакова или Тимофеева. Словом, Катя его точно забыла.

— Тогда — чай вперед, — выставил свое условие Валентин.

— Подожди до вечера.

На самом деле Владимир понятия не имел, где он возьмет чай, но его выручил Борис.

— Лазарь может спустить тебе чай сегодня, — пояснил он, — но ты будешь должен ему завтра. И уже не одну пачку, а две. Один день у него равен одной пачке. Просрочишь долг на неделю — останешься должен семь пачек. Так что, — Борис щедро протянул другу пачку ароматного индийского чая, — бери и отдай Лазарю, а то будешь в долгах очень долго и много.

Габрусеву было до фонаря, где Банзай взял чай: главное, получить его. Однако письмо писать он отказался, сославшись на то, что Назаров и сам может это сделать, он же только отправит. И еще сказал, что Владимир, конечно, должен отдать ему письмо.

Когда письмо любимой жене было готово, Валентин спрятал его у себя и сказал:

— Отправлю только после того, как ты признаешься в возложенном на тебя обвинении.

Вечером в их камеру подселили нового жильца. Им был тридцатилетний миловидный парень с ясными глазами и пушистой шевелюрой. По фамилии Архипов. Судя по тому, как робко он топтался у «кормушки» со своим тюком постельного, он был, видимо, верным первоходкой.

— Здравствуйте, — со страхом произнес он.

Со всех сторон раздались разные приветствия. Один зек смотрел на новичка с особым интересом, но никто не подвинулся, чтобы уступить ему место.

Тогда из своего угла вылез Габрусев. Он живо пробрался через узенький межкроватный проход и приблизился к новоприбывшему почти впритык. Друг от друга их теперь отделяло лишь небольшое расстояние. Валентин по-хозяйски скрестил руки в локтях.

— Ты с каким багажом сюда?

— Что? — тихо переспросил Архипов. — Я, извините, не понял.

— Статья какая, спрашиваю?

Статья была за изнасилование.

Камера загудела, как стая воронья, на тридцать голосов.

— А ну, заткнулись все! — гаркнул пахан. — Не мешайте базару.

Мгновенно стало тихо.

— Кого снасильничал? — продолжал допрос Валик.

— Девочку восьми лет, — послушно ответил новичок.

Габрусев даже в лице переменился.

— «Петушить» гада! — отдал распоряжение пахан.

Архипов попятился, но его схватили, заломили руки, поставили возле «параши» «ласточкой» и спустили штаны. Рот заткнули вонючей портянкой…

Сам Габрусев участия в действе не принимал, только наблюдал за происходящем со стороны и ликовал. И позвал к себе Назарова:

— Банзай, хиляй ко мне!

Владимир подошел.

— Садись, — Валентин указал на место рядом с собой. — Теперь паси туда, — кивнул он на «парашу». — Нравится?

Как бы ни ответил Владимир, его все равно можно было определить на место того, над кем сейчас издевались. Ибо если тебе нравится, приспособят попробовать, а если нет — значит, ты не вместе со всеми, тебе жалко «пидора», ты против всех, а потому запросто можно последовать туда же. И потому он промолчал.

— Вот, — подвёл итог Лазарь, — теперь хоть будет свой голимый «петушок». А ты, Банзай, запоминай: если продолжишь отрицать обвинение, которое тебе вешают, окажешься на его месте. Если не хочешь, то кончай упрямиться.

— Я признаюсь, Лазарь, век воли не видать, — пообещал Владимир.

— Падлой будешь?

— Буду. Пусть Пономарев является.

Глава 13

Он явился только на следующей неделе. Назарова вывели к нему, Игорь Андреевич поздоровался с подследственным и спросил, как его здоровье.

— С чего вдруг такой вопрос? — удивился Владимир.

— Разве я не могу поинтересоваться здоровьем своего подследственного? Я знаю, что вы были в здешней больнице.

— А откуда вы это знаете, можно спросить? — Владимир не доверял Пономареву.

— Я приходил пару недель назад, хотел допросить, а мне сказали, что с вами.

— Да, я был в больнице. Меня сильно избили здесь, сломали переносицу. Но теперь со мной уже все хорошо.

— Вот и отлично. Перейдем теперь к делу, Владимир Сергеевич. В вашем деле открылись новые обстоятельства. Нашлась одна свидетельница, которая подтвердила, что видела вас на месте преступления, — Пономарев показал ему фотоснимок с изображением женщины. — Скажите, Владимир Сергеевич, вам знакома сия гражданка?

— Не буду отрицать: да. Я знаю ее. Она живет со мною в соседнем подъезде. Ее еще Татьяной зовут.

— Да, верно, Татьяна Андреевна Левашова, — речь Пономарева стала более оживленной. — Так вот она подтвердила, что в вечер убийства на месте преступления видела именно вас.

— А каким образом она это подтвердила?

— Она сама пришла в прокуратуру.

— Ах, да. — Владимиру слабо верилось в слова Пономарева. — Мне ясен ход ваших мыслей, господин следователь. Вы хотите получить мое признание. Что ж, вы его получите. Я подпишу признательные показания и сознаюсь в преступлении, которого на самом деле не совершал, о чем вы знаете не хуже меня. Но это я сделаю только затем, что на суде потом зачтется. Давайте бумагу.

— Ошибаетесь, Владимир Сергеевич: для меня ваша вина очевидна, — Пономарев не спешил давать ему бумагу.

— Тем более. Я напишу явку с повинной, дайте только где писать.

— Пожалуйста. — Следователь, наконец, положил перед ним лист и ручку.

— Отлично. Как, вы говорите, фамилия убитого?

— Михалевич.

— Замечательно, так и напишем: «…сознаюсь добровольно в убийстве гр-на Михалевича 15 октября 2001 года…» Далее я излагаю подробности того, чего на самом деле не знаю, но все обстоятельно и по делу. Уж потерпите чуток, Игорь Андреевич.

Написав, Владимир протянул Пономареву лист.

— Изволите посмотреть?

— Нет, не буду. Я вам и так верю.

— Тогда дайте мне расписку в том, что я сознался.

— Это еще зачем?

— Так велел мне наш пахан. Он сказал принести ему расписку в подтверждение того, что я сознался.

Получив на руки расписку, Владимир попросил разрешения написать письмо жене и чтобы Пономарев пронес его за ворота изолятора, а потом отправил по адресу.

— Хорошо, я сделаю это, — согласился Пономарев. — Но скажите, кто у вас пахан?

Вопрос Пономарева показался Назарову странным, но он ответил.

— А вам зачем это? Валька Габрусев, он же здесь Лазарь. Парень из Подмосковья сам. Над ним после Нового года суд ожидается.

…Вернувшись в камеру, Владимир в изнеможении опустился на шконку и закрылся руками.

— Сознался все-таки? — догадался Тимофеев.

Назаров кивнул.

— Это трудно было, я представляю, — сочувственно произнес друг. — Когда хоть виноват, когда сам знаешь, что натворил, оно хотя бы не так обидно. А то — ни причем и, на тебе, целое убийство на себя берёшь.

Борис резко умолк, потому что подошел Габрусев.

— На. — Владимир лишь глянул на пахана и сразу же отвел глаза, сунув тому в руку маленький квадратик. Валентин взял бумажку, развернул, прочитал. Удовлетворённо хмыкнул, но сказал туманно:

— Значит, теперь ты беспредельщик. — И плавно поплелся в свой угол. Следом по воздуху бросил письмо Владимира к Кате.

— Забирай свою «телегу», я беспредел не уважаю.

Прокурор Самохин держал в руках лист с показаниями Назарова и не верил своим глазам:

— Мы сделали это! У нас получилось! Игореша, с меня бутылка коньяка! — Самохин крепко пожал Пономареву руку.

— Что известно об их пахане?

— Габрусеве? А что тебя интересует?

— Габрусев не мой надзор. Кто его ведет?

— Габрусев сам из Подмосковья — так сказал Назаров. Область.

Пыл Самохина немедленно угас.

— Жалко, это очень жалко. Здесь я ничего не могу сделать, а хотел выпустить парня на свободу. Областная прокуратура — не мое ведомство. Ну ладно.

— Дмитриевич, а что с этим делать? — Пономарев показал письмо Назарова к жене.

— А что это?

— Да Назаров своей бабе здесь целый роман накатал на тему того, как ему там хреново живется. Отправить попросил. Выкинуть?

— Дай-ка сюда. — Самохин взял письмо и углубился в чтение. Потом опять воскликнул:

— Нет, зачем же выбрасывать? Он просил отправить — отправь. Это не письмо, Игорек, это бомба! Когда Катька получит это письмо, она сама прибежит ко мне и будет умолять о свидании с мужем. Теперь у нее нет выхода и она пойдёт на все!

Глава 14

Катя получила письмо на следующий день. Прочитав, что пишет муж, она горько заплакала. Володя хотел ее видеть. А она не может к нему прийти, потому что закон не позволяет, и разрешить этот вопрос можно только через прокурора, под чьим надзором ведётся уголовное дело. Но к прокурору их округа Катя уже обращалась. «Вы должны стать моей на одну ночь», — эти слова всплыли в ее памяти сию же секунду, как только она вспомнила о Самохине. А вместе с ними вся ненависть и все отвращение, которые поселились в ней к этому человеку с того самого дня.

Однако что же делать? Володю необходимо не просто увидеть, ему бы надо передать вещей на смену и передачу. Господи, как же она запустила его за два месяца заключения! Она забыла о самом главном, что возможно и доступно, какой ужас!

Ночью она почти не спала. Лишь на какое-то время ей удавалось вздремнуть, и тогда перед ее глазами вставали лица мужа и Самохина, они попеременно менялись то с добрых на злые, то с грустных на веселые. Ей даже приснился Самохин, нагло смеющийся и манивший ее к себе.

Катя вскочила, как полоумная. Душу переполнял страх, на лбу выступил пот. Ей было страшно, необычайно страшно и казалось, что вот-вот должно произойти что-то ужасное.

На работу Катя пошла с тяжелым чувством и взяла за свой счет недельный отпуск. Три дня она была сама себе чужая. Несколько раз перечитывала письмо мужа и видела для себя все приближающуюся неизбежность. Она увидит Володю, она так решила. Ее преследует чувство брезгливости, но она найдет в себе силы преодолеть его, она справится. Телефонный звонок, раздавшийся средь бела дня, ее и напугал и немного отвлек. Нервы ее были настолько взбудоражены, что она сначала не хотела подходить к аппарату, но тот продолжал противно пищать. Человек ошибся номером. Одновременно Кате стало легче, что это не Самохин. Но она не знала, что Самохин бы теперь звонить не стал, так как он свое дело сделал, теперь очередь была за ней. Он просто ждал. И дождался, паразит: прослушав извинение звонившего, Катя не положила трубку, а дрожащими пальцами набрала номер прокуратуры, попросила Олега Дмитриевича. А услышав его голос, выговорила на одном дыхании, не отдавая отчета своим словам:

— Если твое предложение еще в силе, то я согласна.

И больше сказать она ничего не смогла: нервно бросив трубку, она опять заплакала, кляня и эту жизнь, и ее хозяев. «Чтоб ты провалился, — стояли в ушах у нее горячие слова, — чтоб ты не доехал, негодяй!»

До вечера она пробыла в таком состоянии, как будто ее усадили на электрический стул. Она совсем не чувствовала голода и не замечала, что вокруг нее беспорядок: квартира уже месяц не убиралась. Сор и пыль ей давно уже стали казаться обыденностью. И хотя сама Катя вовсе не любила хаос, но без мужа для нее время словно бы остановилось. «Черт с ним, со всем этим, — в конце концов решила Катя, — для такого сойдет и грязь. К тому же он явится сюда не за тем, чтобы посмотреть, как я живу».

Дверь стояла на предохранителе, поэтому Самохин мог легко войти. Одет он был в гражданскую одежду. Катя сидела в спальне на кровати, полностью безучастная к происходящему. Она не пошевелилась и тогда, когда Самохин подошёл к ней ближе и поцеловал. Она прикрыла глаза, чтобы его не видеть. Самохин сел с ней рядом, обнял за талию, потеребил за ушком, потом волосы. С каждым его движением в Кате все больше и больше накипало чувство отвращения, она морщилась, но не сопротивлялась. Самохин же, приняв ее беззащитное поведение за ее доступность и разрешение делать все, что угодно, с жадностью полез Кате под кофточку…

Катя не помнила, как он овладел ею. Она чувствовала его движения и сознавала, что с ней делают, но не те чувства переполняли ее. Самохин же делал с ней, что хотел. И все происходило на той самой постели, где еще два месяца назад Катя спала с мужем.

Получив, наконец, удовлетворение своей животной страсти, Самохин по-английски ушел. Пока он собирался, Катя в неприличной позе продолжала недвижимо лежать на кровати, растоптанная и униженная. Она чувствовала себя проституткой, с которой позабавились, а теперь уходят, только денег не заплатили. Это чувство давило на нее все сильнее. Когда же дверь за Самохиным закрылась, Катя немедленно ринулась в ванную.

Под душем она стояла долго, смывая с себя всю недавнюю грязь одних только касаний Самохина, не говоря уж о большем. Катя хотела очиститься. Она ненавидела теперь уже себя за то, что сотворила, испытывала к себе отвращение, брезговала собой и своим телом, а оно у нее было и вправду красиво. Катя боялась даже, чтобы не увидеть в зеркале своего лица.

Наложить на себя руки. Такая мысль посетила Катю, но у нее не хватило духа исполнить ее; а потом Катя подумала о том, ради кого она только что была прокурорской подстилкой. Но даже это «ради кого-то» не оправдывало ее: во-первых, сам такой шаг был выше Кати, а во-вторых, трудно сказать, как Володя отнесется к ее поступку. Оставаться же в этой квартире, где все напоминало о Володе, и спать на кровати, где произошла гнусность, Катя больше не могла и утром подала объявление о размене квартиры на равноценную. И уже в конце недели перебралась жить на Волгоградский проспект.

Глава 15

Через два дня Катя получила письменное уведомление из прокуратуры ЮВАО за подписью Самохина о том, что им с Владимиром разрешено трехчасовое краткосрочное свидание в любой день недели.

Но после измены Кате видеть мужа уже не хотелось. Ей становилось стыдно, когда она представляла себе, что будет смотреть мужу в глаза; муки совести не давали ей покоя ни днем, ни ночью. В то же время разрешение на свидание обошлось ей дорого… Катя решила пойти. Может быть, это в первый и последний раз.

Едва Владимир увидел ее, ему показалось, что сердце у него из груди выскочит — так сильно оно от радости колотилось! Да и она сама, увидев мужа, как-то легко забыла о том, чего ей стоила эта встреча. Они бросились друг другу в жаркие объятья.

— Володенька, любимый мой!

— Катюша, милая! Как я по тебе скучал!

— Как так получилось, Володя? Я ничего не знаю, мне ни о чем не сообщают, я живу в неведении. В чем тебя обвиняют? Ты же не виноват…

— Я признал свою вину, Катенька. Меня заставили. Прости, но я теперь убийца. — Они оба, наконец, сели.

— Заставили? — Катя испугалась и изменилась в лице. — Каким образом?

— Это долго рассказывать.

— Я читала твое письмо. Это правда, что ты написал? Тебя правда били, ты был в больнице?

— Да, Катя, это все правда, так все и было. Так меня и вынудили сознаться.

— А как ты теперь?

— Лучше. С твоим приходом еще больше полегчало.

— А что это был за человек, которого ты нашел убитым?

— Катюш, я и сам мало что знаю, мне всех обстоятельств не говорят. Я только, как увидел его, принял его за нашего Виноградова — ну, дворника из третьего подъезда. На нем была такая же телогрейка, как у Виноградова, трико, тапочки домашние. Тапочки и навели меня на мысль, что это кто-то свой лежит.

— У тебя адвокат-то есть?

— Нет.

— Как нет?

— Мой следователь обещал предоставить мне защиту, и скоро, но пока я что-то результата не вижу. Он мог мне и наврать, но я все его условия выполнил. Боже, Катюша, как мне это надоело, как я устал! Мне кажется, что мое дело нисколько не продвинулось вперед, что оно вообще не расследуется. Мне страшно подумать, что будет дальше.

Жена нежно погладила мужа по голове, на лице Кати можно было прочесть жалость и сострадание. Она будто просила мужа потерпеть еще немного и в то же время про себя задавалась вопросом: а что дальше? Что потом, когда кончится это «немного»?

— Володенька… — прошептала Катя.

Он вдруг посмотрел на нее пристально и как-то подозрительно странно, а затем твердо спросил:

— Катя, а как ты сюда попала — в СИЗО, ведь нам так долго не давали увидеться. Говорят, будто бы нельзя.

Она вздрогнула.

— Володенька, прошу тебя, не будем об этом. Я пришла и все, разве это не главное.

Но Владимир чувствовал, что дело тут дурно пахнет.

— Дай бог, чтобы я ошибался в своих подозрениях, — отстранился он от Кати.

Катя насторожилась:

— Ты что-то подозреваешь? Что, дорогой?

— Ладно, Катюша, давай не будем. Оставим эту тему. — Голос Владимира переменился, интонация повысилась. На самом деле тема была ему интересна, просто он боялся правды. Само поведение жены последние несколько минут смущало его. Он не сводил с Кати глаз и заметил, что губы у нее дрогнули. Но больше не спросил ничего.

Она сама под напряжённым, давящим взглядом мужа призналась:

— Хорошо, Володенька, я не буду от тебя скрывать. Тем более раз ты сам догадываешься.

— Не надо, Катенька, не продолжай, — оборвал он.

— Раз уж я начала, я докончу.

— Ты мне скажи только одно, — глаза Владимира вспыхнули, — с кем ты пошла на такое дело? Катюша, пожалуйста, не молчи! Или я грубо ошибся в тебе, а ты не способна… Катя, ответь мне!

Настойчивость мужа пугала Катю еще больше.

— Катя, с кем?

Она посмотрела на него виновато:

— С Самохиным. — И заплакала.

О нет, только не это! Владимир лучше предпочел бы, раз уж на то пошло, чтоб жена изменила ему хоть с самим чертом, только не с Самохиным. Но Владимир знал, какова во всем этом роль прокурора. Муж не хотел верить своим ушам. Он встал и отвернулся.

— С Самохиным, — повторил он полушепотом. — Господи, да лучше б с дьяволом.

— Прости, Володя. Я решилась на такой шаг только после твоего письма. Я посчитала обязательным увидеть тебя.

— Теперь я прояснил ситуацию, — сам себе сказал Назаров. — И хотя от тебя, Катюша, я такого не ожидал, я все же понял, зачем меня вообще упрятали сюда и зачем добивались моего признания. Ты сказала, решилась после письма. Да, письмо… Оно было очень честным. И я передал его Пономареву. А Пономарев, видимо… Боже, сколько грязи! А Вальку купили, конечно. — Владимир опять переменил интонацию. — Нет, Катерина, я так не согласен. Если ты обрекаешь себя на такие жертвы, лучше нам не видеться. Я не хочу, чтоб наши свидания доставались нам такой ценой. Нельзя — значит, нельзя, и плевать на все!

— Ты больше не желаешь меня видеть?

— Я не хочу, чтоб ты торговала собой, будто шлюха. И только не с Самохиным! Игра не стоит свеч, уж поверь мне.

— Тебе здесь плохо, Володя!

— В таком месте хорошо не бывает. Но я уже привык. Меня не трогают — это главное. Ты мне только одежду на смену передай — вот что нужно.

— Я принесла. — Катя, до этого не смевшая после признания взглянуть на мужа, сейчас, обнадеженная, сделала движение подойти к нему, но Владимир отошел в сторону, точно брезгуя ею.

— Я пойду тогда, Володенька.

— Ты всегда будешь со мной, Катюша, я тебя не забуду. Но не надо ко мне больше приходить. Пусть я лучше сяду, пусть умру в этих стенах, но ты себя береги. Уважай себя, Катя! И прощай! — муж поцеловал жену в губы.

Заем его увел конвой, ее проводили.

Часть вторая

Глава 16

Новый, 2002-й, год Катя встречала у мамы. А вернувшись домой, она забрала из почтового ящика свежий номер газеты и едва успела сварить кофе, когда в дверь позвонили. Посмотрев в «глазок», Катя узрела на площадке силуэт незнакомой женщины.

— Кто там? — осторожно спросила Катя. Вообще, после того случая с Самохиным, когда Катя ему с отвращением и брезгливостью отдалась, она стала подозрительна и осторожна.

— Вы меня не знаете, — ответил голос за дверью. — Я к вам от вашего мужа пришла.

Катя открыла. На пороге стояла очаровательная круглолицая женщина, румяная и в снегу, одетая в каракулевую шубку.

— Вы Екатерина Александровна? — улыбнулась она.

— Да, это я. А вы кто, позвольте?

— С Новым годом вас! Я адвокат вашего мужа, Евгения Николаевна Сашина; здравствуйте! — гостья протянула руку.

— Здравствуйте! — Катя пожала руку. — Очень приятно. Вас также с Новым годом. Проходите.

— Спасибо. — Гостья шагнула в квартиру. Она была невысокого роста с крикливо крашенными в бордо волосами.

Усадив гостью в уютное кресло, Катя предложила ей кофе. Но ответ на предложение был странный:

— Спасибо за кофе, Екатерина Александровна, но сейчас я бы с удовольствием выпила вина. Я — вот, принесла, — она достала из сумочки бутылку. — Не сочтите, ради бога, за навязчивость.

— Вы меня, по правде сказать, смутили… Евгения Николаевна, так?

— Можно просто Евгения.

— А как вы меня нашли? Я ведь переехала…

— Это было нетрудно. Я пришла по вашему старому адресу, а мне новые жильцы сказали, где вас можно найти.

— Да, верно. Ну, вы посидите, а я сейчас принесу вина.

«Странная она какая-то, — опять подозрительно подумала Катя. — Уж не подставная ли? Интересно, кто ее нанял?»

Катя вернулась за бокалами. Сашина примерно сидела в кресле, вытянув вперед ноги; Катя подмигнула ей, что все хорошо.

— Ничего, ничего. Мне не скучно.