Бесплатный фрагмент - На стране далече

На стране далече

«…Отыде на страну далече и ту расточи имение свое»

(Лк 15:13)

И вот мы живы на стране далече,

где кажутся до одури родными

то пахнущий дождём весенний вечер,

то облака с отливами стальными…

Где можно, ничего не забывая,

себя баюкать грустью ностальгии,

в нестрашном дребезжании трамвая,

опаздывая, ехать к Литургии.

И повторять заученно и спешно:

«К Тебе, Владыко Человеколюбче…»

На голых ветках — чёрные скворечни,

и воздух тих, и пасмурные тучи…

И ничего, что на стране далече.

Светлеет рано, и уже теплее…

Здесь принято считать, что время лечит…

Деревья жмутся на пустой аллее.

***

Молитва пахнет осенью, плодами серебристыми.

Когда слова уносятся за сорванными листьями,

когда они растеряны, когда совсем нескладные —

тогда следишь рассеянно за тусклыми лампадами,

рассматриваешь, щуришься без всякого желания,

и ветер слышен с улицы чуть громче шестопсалмия.

***

Мы не проснёмся в сказочной стране, где обозначим прошлое пунктиром:

все наши упования — вовне того, что называют этим миром.

Рифмованные мысли невпопад так малосодержательны и скромны.

Одна отрада — ранний листопад и краски вечереющей Коломны.

***

Выбираешь отечество

и тоскуешь о нём,

разбавляя то греческим,

то испанским вином

предвкушение осени,

черновые листы.

И в рябиновой россыпи —

никакой красоты.

***

Возвращаюсь в мой город, как

входят в дом через чёрный ход.

То стараюсь замедлить шаг,

то пытаюсь не чуять под…

В царскосельский поеду парк

пить коктейли и дуть вино,

побреду сквозь осенний мрак —

сыро, холодно и темно.

Жёлтых листьев букет сгребу —

пусть стоит, собирает пыль.

Всё равно нам лежать в гробу,

хоть на что-то хватает сил.

Для всего подведён итог:

неизбежно уйдут на дно

и страна моя — та, что под,

и мой город, знакомый до…

***

Скоро осень развернётся бездной,

ничего в ней больше не обрящешь.

Важно только то, что бесполезно.

Вечно только то, что преходяще.

Красота её всегда уныла,

город кислым мороком пропитан.

Только то и греет, что остыло.

Только то и ценно, что забыто.

Листопадов краткая отрада,

алкоголь в пластмассовой посуде.

Хорошо, что ничего не надо.

Хорошо, что ничего не будет.

***

Притвориться, что Родины нет,

что давно и на всё наплевать,

не подсчитывать прибыль и вред,

не пытаться снискать благодать.

А и нет — велика ли беда?

В ноябре все равны и просты;

холоднее от невского льда

и уже не разводят мосты.

Осень в Шувалово

Акварельный дождливый пейзаж,

октября остывающий цвет.

Мимолётная, тихая блажь:

ничего настоящего нет —

только спрятанный в осени храм,

синий купол над жёлтой листвой

(еле видный в окно по утрам) —

словно в детстве подаренный, свой.

И могильных тропинок покой,

И молитвы замшелых старух:

только это оставлю с собой,

только это и радует слух.

Ничего настоящего: сквозь

оголившихся веток узор —

отражения чёрных берёз

в мелководье застывших озёр.

Ноябрь

Сольёшься с миром и как мир прейдёшь.

В уставшем взгляде пасмурная дрожь,

с Дворцового моста знакомый вид:

в гранитном гипсе город-инвалид;

воспоминаний детских эликсир.

Сольёшься с миром — и прейдёшь как мир.

Пойдёшь за миром и оставишь след:

затоптанною россыпью монет,

рифмованной какой-то чепухой,

ноябрьской неопознанной трухой.

И так же стынет невская вода.

Пойдёшь за миром — сгинешь без следа.

***

Поздний Бродский и поздняя осень — хороший коктейль

там, где мёртвые статуи замерли возле аллей,

предвещая триумф поражения, стылую мглу,

превращение духа в материю, тела — в труху.

Хорошо, когда можно гулять, ничего не таясь —

всё сравняет с землёй ленинградская липкая грязь,

всё уносится в Лету, в Фонтанку и устье Невы.

А поэзия позднего Бродского губит, увы.

Допустим…

«Песня должна быть анатомически правильной: ей полагается погода, название города, какая-нибудь еда…»

Том Уэйтс

Допустим, Париж в ноябре.

Допустим, Латинский квартал.

Каштаны в пожухлой коре…

Но с чем бы я там рифмовал

холодную горечь Невы,

шаверму, Московский вокзал,

пейзаж проржавевшей травы?

И Вас бы — к кому ревновал?

Осенние черновики

I

Возвращаешься в осень, в сырые стихи ни о чём,

в пятистопный анапест — подспорье плохого поэта,

в акварельные сумерки, в новости, что не прочтём,

в ощущение вечного сна и отсутствия лета.

Возвращаешься в город, никчёмный в своей суете,

как и сам ты никчёмен в своей барахольной обновке.

Cмотришь в лица как в окна и в лицах читаешь: не те,

и бредёшь под дождём до конечной пустой остановки.

II

Как будто жизнь проходит ради

несуществующей тетради

в несуществующем столе;

не в полусвете — в полутьме.

Как будто осенью пристало

смотреть немного с пьедестала,

распознавать кто враг, кто друг

внутри себя, а не вокруг.

III

Поздней осенью проще стареть

и, наверное, легче дышать:

как и день, сократится на треть

всё, чего вожделела душа.

Поздней осенью всё позади:

находи, вспоминай, сожалей.

Летний сад сиротливо гудит

сквозняком опустевших аллей.

***

Зима в начале кажется длиннее, покуда снег ещё не все аллеи

заполнил, сделав парк непроходимым, и воздух не застыл морозным дымом

над трубами промышленных построек, и на ботинках нет разводов соли.

Зима — пока предчувствие. Растоптан весь свежий лёд. Ещё открыты окна.

Но тускло, день за днём, уходит время. Колючий плед положен на колени.

Остатки солнца в треснувшей посуде, и кажется — весны уже не будет.

Петроградское

Вот декабрьского ветра полёт

никого никуда не зовёт.

На Каменноостровский проспект

вылезаешь как в каменный век.

Эту серую ватную муть

даже шпилем с крестом не проткнуть.

Недостроенной ели каркас.

День, начавшись, мигнул и погас.

Не сезон, не резон, не судьба.