Бесплатный фрагмент - На помине Финнеганов

{Часть 1. Ночь}

{Четверо *X*, Кевин *V* и Джерри *C*}

Чта эта магла быть? Чи мъгла была? Спит с лишком трохи. Не трохай.

Затем, правда, в каком времянахождении? Распространитесь тогда, как велики времена, где мы живём. Да?

Итак, нiчь за ночь, нежь залежь, в те старые добрые вшивые прошедшие дни (те дни, так мы скажем? о Ком нам сказать?), пока детские стражники следили за их пораспальной кроватью, вот там-то вот они-то и были, сикоморы, вместе вчетвером, в их квартановых маляриях, майордом, минорхат, единство и ферментарий с их дребедевческой воздушнокосой, титранич за тетраниц, по своим кискоуглам, с тем старинным палеоматраскакуном, играя в чертоверть барышников, с Гусаком Скороходом, тягловым, и его бедным старым дряблым босиком, где эскер рос, и нов покров, и сагарт, житель храмин, расширь расшаг и в путь да в нудный. За мной пчелой и будешь в улье, где эскер рос, и нов покров, и сагарт, житель храмин. И слушая. Такие радвесёлые, когда милодитя Кевин Мэри (который собирался стать главным комплектующим певческой команды, в тот самый момент, когда он возрос под благоприятным крылом) эриулыбнулся, держась своего млечного пути сливочной додавки, и онагрыжей кремслады, и чанного капвкуса, перепуганный, когда бедбрут Джерри Годольфин (который спешил стать кардиналом поленьев в ночном пристанище, как кратко его здоровье восстановят под госпитализма крылом) стал как пухоопущенный до края его умятой урвашки денатурированных спиртов, ик, и лимонхоличных лишков, ик, и размельчённого ревмяревеня, хнык;

{*I*: вдова в 16}

ночь за моремолчную ночь, пока инфантина Изобель (которая будет заливаться румянцем весь день напролёт, когда она подвыросла в одно воскресенье, Святой Островидец и Святой Шпилящий, когда она облачилась в вуаль, прекрасная сретенская монашка, столь неприкрыто двадцатилетняя, в её строгом чепце, сестра Изобель, а в следующее воскресенье, средь бела дня Михомелы, когда она смотрела персиком, красивая самаритянка, по-прежнему не менее красивая и по-прежнему в отрочестве, доглядчица Изабелла Святочек, с тугонакрахмаленными манжетами, зато по утрам Годонови, Загулянья или Воскресветья она носила венок, восхитительная вдова восемнадцати вёсен, мадам Иза Белая Вдова, такая грустная и любодорогая в своей синемундирно длинной чёрной и немного цветуще апельсиновой вуали плакальщиц), ведь в ней есть то, что все любили, ведь в ней есть перломудрость леди, раз так судила ночь, что нас свела впервые, она должна быть, как мне кажется, и недаром, утешительницей моей души, что спит в своей апрельмятой койке, в своей сопельной каморке, со своим черносливкосладким леденцом-свистулькой под дуэты байковых одеял, Изобель, прекрасная, как ясный день, очи лиственны, власы как первосвет, тихо, будто в девственных лесах, где лиловый лишайник и водный лаврцисс, и она столь спокойно лежит, подле боярышника, чадо дерев, словно листочек любвеобид, неподвижный ярчайший цветок, так отрадно сейчас ей, ведь вскорости всё повторится: «найди меня, проси меня, возьми меня, ах, прости меня!», а пока глубокий лежевечерний беспробудный сон;

{*S*: сторож с бутылкой}

ношть на взночье, пока в его повозке Дозорный Гейвбок Экозаглядович, из далестран неспокойных, вточечно у его болезноболотных путей, шёл вдоль газоноголимой шлепковулицы, что завтродняет пабличностям перепутицу, уложив его бутыль в дыру, чтобы, заморив сухородник, вытянуть обманшильника, конфискуя для бюро утерянно имущих любовников все разброшенности после валпургенской ночи, лик корчится, лих холится, двуглазки, стёклышки, пугалки и стрички, наперстатницы и улицчулки, косвинтикетки и отцепитки фляжкеров;

{*K*: нашла старого короля в доме}

раз в пригожую ночь, и в следующую пригожую ночь, и в последнюю нахожую ночь, пока Якоретина Прегрязная на её естественной спалвальной софе, с мечтами распечь мою златосуленину, баскаквольствовала на своей сонперснице, как ей поморозтщилась стужка, она лестнизошла до дзвери в тот счас, чтобы пронзить звукомир, и она ниспустилась, шагшок зря шажком, чтобы посмотреть, была ли это минурилка Швапрса или Подставной Шик с делотравмой для Завхозяина Герцеговитязя, или тех четырёх надсаженников на их полькобыллипсах, Норрейс, Зюйддаль, Истточек и Вестстобой, и, славобилие вседых вневесов, был вскрип вверх по целестнице, и когда она подъяла свечасть, чтобы посмотреть, славаяние, ниспуском она пала на колени, чтобы благоститься, которые пустокивали друг с другом как молокосшибки, как будто то было сгрушение гапспура или старый Конунг Гусак О'Тул с Гор, или его добродеющее духвидение, ею выведанное, что вскрадывается поверх опилочного лобби из задней комнаты, разотрижды, что было для всякаждого по перемене, в его наряде медового месяца, воздымая его ходпёрстки, с уборключом в его кругопожатии, девсвежо приданое, тречиста айвидочка, как ей тихотелось бы, эх вы, требуха свиная, а белки его праведных глазных лампочек настрогопалили ей тишину со ратниками;

{*O*: признали Его виновным}

каждый без исключения судебно совещательный вечер, когда штат двенадцати кротких человек у лисы и гусей в своих нумерованных обиталищерамах пытали старого забортачившегося беспроводника в их присяжных заседальнебамах, где через опрос с преподробнострастием они нашли его виновным в их и тех обвинениевамах в счастливодеянии с двумя его тазобеленькими свойственницегамами, с которыми, как говорят, он наслаждался после предвкушениедамы, когда обучал их, на дворе трава, где сидит она, когда человек был, поразительно честный, на их первой конъюгациереме, чьи цвета при вставании сверху имели прелестную телеснорёму, зато, если было не так, от некоторой постнижней раздеваниежамы с целью возбуждениезамы, из-за его деградациеримы, среди огнестрельных сил подходящих этой народойаме, зато помимо всей щекотаниекамы, которая, он сказал, была под тепловым давлением и хорошей смягчениеламой снаружи, в любом случае, он настаивает, стоящей продолжения кормлениемамы, ведь он демонстрировал, он говорит, такую великую терпимостенаму, распутник замеченный в этом, и прочее, каким он и был, с его осластками моющейся замши и его дымящимся окурком, за отрицание пресуществлениеромы, всё же касательно его сверхвлиятельной положениепамы, к тому же, особенно ведь он вероятно тем временем терпел благородные муки от лучшей медицинской освидетельствованиерамы, что он нередко делал, имея лишь достаточно силы, путём торопливостесамы, чтобы взывать или (я верю, вы могли бы сказать лучше) взвывать, с полной умилостивлениетамой, ко всякому знамому господину с проклятием свёртываниерумы, ведь, он говорит мне у Соммана на Кинг-стрит, после двух или трёх часов близкой совещаниефамы, подле сей оловопосуды козьесыворотки Гилби, что его первейшая утешениехама, хотя требует к тому же заметного количества пищеводческой отрыгиваниецамы, он, лично неозабоченный объёмом блошиного преджелудка, необходимого для извержениечамы, если он был по-прежнему крайне агрессивным к двадцати четырём с ноздревой расширениешамой, но он продолжал тем же манером, с его другой стороны, для некоторых нэпменских глаз удовольствиещама, как он утверждает без малейшей отчуждениеръмы, помолясь за его отступок, вы создадите погашениерыму, зато для нашего друга за решёткой, хоть он и подобен Адаму Финлейтеру, который пользуется уважениерьмой, и чтобы подвести итог касательно его, будь что будет с крайней его вознесениерэмой, всё равно мы считаем, что для Сального не может быть верной истушениерюмы за отклонение от общей и статутной законодательстворямы, для чего подходящим средством остаётся, для г-на Сального, телесная ампутациярама: итак, три месяца для Габбса Иеровоама, бакенбардопенного паразита парка, согласно акту первому, секции второй, реестру третьему, статье четвёртой из пятой Короля Фиксатора, этот приговор будет приведён завтроутром Волансом Наволансом в шесть часов рвано, и пусть брагсточный ветер и нивоград дрожжалеют его хмель пойманных прелестниц и его быстрогрядочную поросль, аминь, сказал Кларк;

{*Q*: 29 годовалых}

дар за дочь за дев за дивных, покамест насреди бесподобно счастливых садов девять да двадцать прыглососьих годовалок, сплошь качурки, так потрясающе проводили время с радостными возгласами о том, как милый верхошон изготовляется, заготовляется, и рыдали в шутку, чтобы он ушёл, ведь они никогда не были счастливей, ху-ху, чем когда они были несчастны, ха-ха;

{Родители в кровати}

в их кровати разбирательства, на подушке невзгод, при мерцании памяти, под покрывалами трусости, Альбатрус Неясно с Никторией Ньянца, его молот мощи омертвел, её меховидность висит на гвозде, он, г-н отцов наших, она, наша лисичка ли птичка листочка, они, да, клянусь сбоку-пропёкусом и всем светдым, они, хоть не ходи ходун к канавке…

{Постельные аксессуары}

Открик.

Где же мы, наконец? И когде же мы находимся, во имя пространства?

Я не понимаю. И верен вряд. И вы гожи, как мне скажется.

Зала гроздиманий мёда. Райвинный сад. План сцены и реквизита. Из суфлёрской режиссёра. Интерьер помещения на окраинах города. Колея вторая. Сцена в комнате. Коробка. Обычный спальный набор. Лососевые обои. Сзади, пустая ирландская решётка, камин Адама, с поникнувшими мехами укрывательства, копоть и мишура, негодные. Север, стена с натурабельным окном. Аргентин на створках. Передок. Сверху ламбрекен. Без занавесок. Жалюзи опущены. Юг, простенок. Кровать для двоих с земляничным гладким покрывалом, плетёнка издельника клубочресл и лозопокойный миликримский треножник. Книжный алтарь снаружи, личное полотенце сверху. Стул для одного. Женские одежды на стуле. Мужские штаны с ремёнными браслетами, воротничок на кроватной шишечке. Мужская вельветовая накидка с тимпанами и щитками, в перлопуговицах морского пера, на гвозде. Женское платье на том же. Над каминной плитой картина Михаила, с копьём, убивающего Сатану, дракона в дыму. Маленький столик около кровати, передом. Застланная постель. Запасная. Флагоклочное одеяло. Сночасом. Рампа. Зажжённая лампа без абажура, шарф, газета, бокал, наполчашка, тикальник, маятник, сторонний реквизит, вееробъятия, мужской липкий предмет, розовый.

Время.

Действие: пантомима.

Наезд. Ведущие.

{Мужчина злится, женщина боится}

Мужчина с ночным колпачком, в кровати, спереди. Женщина, со шпильками для кудрей, сзади. Раскрыты. Сторонняя точка зрения. Первая позиция гармонии. Во! Где? Зде! Шахом марш. Матт. Мужчина частично маскирует женщину. Мужчина смотрит по сторонам, зверское лицо, рыбьи глаза, параллелепные губы, гомоплечист, грознометр благовида, выказывает гнев. Работа. Рыжий блондин, армянская глина, чёрный клок, буховёрстка, тучно сложенный, епископальный, любого возраста. Женщина, сидит, смотрит вверх, злобная гримаса, кучковарный нос, треукромный рот, перолёгкий фас, выказывает страх. Поваллийский оттенок, нубийский глянец, носовая ямочка, дернодёрн, маломерка, свободная кирха, без возраста. Крупный план. Действие!

{Она бежит к лестнице}

Посыльный. Открик. Табельщик. Её выход.

Съёмка.

По мускулистым передним четвертинам у кобылы Покахонтас и по белым плечам у Фионуалы вы должны были увидеть, как та изящная лежалохворожёнка только что прыгнула гамбитом козанюшки из лежанки словно старая матушка Месопотомак, и через восемью восемь шестьдесят четыре её уже не было, дверь, заслон-лампа с ней, лихолапки козлика снарядились к ведущей королеве. Подлодей Омобораемый к Пламеверной ла Диве. Фух! Его ход. Зачернение.

Круг. Коридор.

Сцена сменяется. Стенные плоскости: погрузить и отнести. Подсветить рабочий занавес стены. Свет шпилит отладки и заслонки. Комнату погрузить; лестницу погрузить позади комнаты. Две фигуры. Контроль за праволево. Переиграть.

{Дом-таверна Портеров}

Тот стар абракадабург кажется незаконченной вещью так. Так и есть. На мёртвой точке. Зато поспешкой он покажет отличную голову портера, когда он завершится. Долго ли, наживо ли. Туровый башнезодчий заложил ступени в шашечку, определённо. У них шаг всего на одну клетку, что прочновидно, но выпрямки тому они шокпытают триктрагиком залестницу в верть и в нишку доверху двойного угла. Поставлено на винт.

Что за сценический художник! Это идеальное местоположение для реалтаря. У его заходного навеса тринькал трубный колокол, чтобы Порожный г-н, тот Бухбука Худкудай, духвернулся. Лязглязг, лязглязг. Там, где были Маргуши во всём. Чурбан, хоть немного судоволи. Тратьте! Ну, тратьте! Тщетно тратьте! На тщету тратьте! Что за чудовещий у него чертог, чур чего? Дасы, намертво так! Ендивид, имперской мерки, подскребён холмспадней. Тут его чушки вылиты, его лампы алядыма. Кругом свежих домовин, мытаривши ночь чудеснице. За тех, кого он погубил, станем же мы снова признательны!

Скажите-ка мне одну вещь. Эти, так сказать, Портеры, после их тенекрадства в весточерпаках, очень милые люди, не так ли? Очень, как четверподлинно сословлено. И таким мудреньем, г-н Портер (Бартоломей, громила, назади, макрелевая рубашка, сеновалкий парик) отличный праотец, а г-жа Портер (ведущая артистка, маковкаюта, старшафранная ночнушка, власа изжёвка) самая добросердечная мешанкоматушка. Такая единая семейная патероматерь не более существует на бумазее или вне её. Как ключмейстер подходит к своей замкованной, так этот скудостроитель к его прямотекущей тайне. Их не заботит ничего, кроме всего, что всепортеристое. Барские селители! Разве это не ужасно мило с их стороны? Вам знавабельно, что они происходят из исканно старой семьи по их костюмированию, и кто-то должен давпустить, что кто-то вкусил это во всех артладностях от агня до яризны. Мне кажется, я начинаю предведать, сколько. Только ужговорите меня поправдиво! Речь обрящет нам камни!

{Комната 1: маленький лютик *I*}

Дерзится, ковшуется! Правь с высьточки на леньбочок! Вот две комнаты вверх залестницей, в стороне вилки и настороже ножа. Для кого, во имя трёх сосен, они предназначаются? Как же, для детишек Портеров, вернаправо! Студни, бобобай дубаслом и бабопад дразнящий. Вот одна вещь, что вы двулжи занять. Вот этот один давно минувший раз был другим, зато вот другой в ночи дни. Ах, так? Корсиконы? Они исчислимы. Пригадайте их. Большая кровать, малый пчеловейник. Ложезавеса, сонхрани нас! Кто спит в теперешнем перворазрядном, прощесловом? Одна киска, пущеловом. Кунина, Статулина и Эдулия, зато как мило с её стороны! Есть у киски пёсдоним? Да, действительно, вы услышите его повсюду во всех новеллеттах, и зовут её Лютик. Её нагое имя сообщит это, надзирательница. Как же очень мило с её стороны, и что за чрезвычайно любочаровательный миссдоним, чтобы бросить, теперь, когда я решила избыть это превратное зелье, эту крайнюю меру, полонённую горечью. У тятеньки она самая позолотная перломудрая дадачурка и брутнина ахтётка врученница. Её обракушеченное напёрстко-шкатулочное зеркало может лишь показать её дражайшего любезничка. Чтобы осмыслить хоть край её милости, понадобен греческий язык, о её добродетели, той легенде золотой. Подрябинье Святдуа! Лаврюшки с лилианами ливкроют хлопьями роспросторы! Вот новогорная трава, прострел-цвет, ветрохвост и гелиотроп; вон полынь-да-марья, и мёдоцветик, и златомарьянник делу лядвенец. Уз довяжи нам к призпрошению. О Харита! О Хариссима! Более интригующую балышню никто не смог бы изобразить из Амурдекора Покаччо. Тут нужно только чуточно разверзнуть её утромбон, чтобы пары дохнуть, так, тампромеж, узрите, ей улучается сейработа, будто мифобойкая силилась вышесгресть иссреди воздуха. Матерь молья! Я хочу показать её слово во плоти. Не подходите, духа всего святого! Это успокоение! Она может думать, как бы мало она ни понимала, когда утро свежает, оно её уже случило, вы знаете что, как у них-де, что те не смеют произнести. Плюшпрошу аж, если от нагоняев она воротит лицо. Полюбка спит, зато и среди самых гнезднежных из её мыслей удруг он ненаглажка. За введением следует, Балыши для Башибузунов? На суд мнения, и с соблазнителями. Ну же, дамы, долой его! Наедине? Наедине что? Я имею в виду нашу бойбудительницу, видел ли кто-нибудь её сорочьи носоклевалки. Кисулька никогда не одна, как записывает её комнатка, ведь она всегда может посмотреть на Бумсика и говорить ласкательнимами с её малой игдруженькой, когда она пухсаживается на плюшмат. О, так она может говорить? О Мария, как же? Розолепестковыйная звучит. Ах Бумсик, эх май прокпраздник. Ах прокпраздна замай Бумсик. Милая иезавельная баритинетка, у неё будет хватьба, зато я бы предпочёл, чтобы её миссименование было девичьей золотой женоподобной весёленькой проказливой цветистой юношеской лютикраспояской. Мне бы так, в общем. Достоделикатнейшая! Раз Долли плачет, она скороспешная. Коль Долли буксуживается, ванновремя. Аллювиобильная, та, что жалеет каждый камушек, не дерзнём же мы желать для неё нашу тройную острасть? Премилый страх! Чтобы семиступала па хризомазания, чтобы пряла синим по мал-истовому до её церковной завесы, чтобы Гора Сналожа открылась ей как приютитель! Она приложится гораздо более премногообещающе, безверьте мне, чем все прочие обычные бриззаморьянницы, что возятся вокруг бригитшколы, прелестная Клажа Погромничная, или дерзкая Сюзи Мастрюлька, или Марья Жанна Мушкоробкая, или глупая Полли Флиндерс. Всплачь! Плохплакса.

{Комната 2: Кевин *V* уедет в Америку}

И раз мы говорим беспомысленно о пустообуженном сонносшествии, кто сопит в наночивальне второго подрядка? Двоепернатые. Святые уголовники, о, я понял! Какого возраста ваши пернатки? Они приближаются к возрасту удвойняшек, как только они разродятся для старшествования, как те постаршие, пока они живут под стульями. Они на самом деле и они кажутся столь плотно цепкреплены, как две мокрицы дёрг к другу, мне кажется, я заметил, по-моему? По-вашему. Наш бойкий бык-баба Франк Кевин на сердцераспашной стороне. Не разбудите его лихом! Наш светроловушка вестобой. Он счастлив за сном, ветвь Божья, с его возвышенным в блаженстве, его букой Иосой, как блаженненький ангел, на коего он так похож, и его места полуроткрыты, как будто он дулкручивал на трубосипенье. Видя смех в глазах, то словно бы Квинн, никак, родной. Очень скоро он будет приятно благоухаться, когда ему представится проучить плутьбу. Вот же праздник, тот парень дунет посещать лица тьмы, когда он возьмёт свои зароки датскости и покинет наши вселихостенания, вопреки подозрительным родителям, кому бы направить его в Аморику, чтобы искать окучиваемую работу. Какой уличённый деканус с его суетской высокомыслицей! О, я обожаю мирсветскую музыку! Долларомогущий! Он слыхом обожаемый, правда, редкой страты! Кажется, я видел кого-боднуть вроде него в книжке сказок, кажется, я встречал кого-ягнуть, на кого он будет становиться прохож. Но тише! Как беспардонно с моей стороны! Я прошу ваших простительных, искренне прошу.

{Комната 2: Джерри *C* и его письмо}

Тише! Друголик, пеленашка на трескопечёночной стороне, кричал во сне, приводя в острый порядок свои ножрезцы на каких-то безразборнейших конфетах, выуженных из навоза. Столбина вполеросовая. Какой зубодразнительный негодник! Как из его книги нерукотворных худмиров! Вот росмерные слёзы на его потушке. И он брызгливчиво порасплескался из своей авторручки словно вещеразлитие из чернильного рога. Он джем-служб-раж, он пик-пук-чик (собрать не дармочёрт!) Джеремия Джииуй. Вы сможете узнать его по имени в козлетах, зато вы не можете видеть, чью пятку он овчарнемает в его чудеснице, потому что я вам этого не рассказал. О, эмбрионные сны! Ах, роковые грехи! Один влюбился, другой удалился, обрученницу-горделивицу позаимствовал чужак! Он не должен оказаться за чертой бледноличностей, когда на лордбарных бровях он клянётся как подмешанный, что он из бесцветных племён сэра Блейка. Через жизнь влачил, злосчастный, тылом транспаранты он. Кажется, вы немножко бульгарны вашими влаговестами? Что вы хотите сказать вашим блекцветом? С помощью бледного бессвета я пишу чернилицо. Правда что ли? И с помощью чёрно-сталебелой афёрки я придыхцировал моей милой анемонное письмо, перевязанное златом с моей светлейшей обручёлки. Донат оным маркирован, адресуйте как полагается. Так вы писали? Из «Кота и Клетки». О, я понял, понял! В поте листа своего — вот где весь свет. Что Цыган Деврё обещал Лилиане, с какого вяза и по какому камню. Вы никогда не можете знать в прошедшем всё, возможно, что вы бы даже не поверили, что могли предвидеть готовящимся. Может быть. Затем эти двое очень егозрывные маленькие портеришки после их сливкобитий, Тесав и Инаков, что касается моей части мнения, конечно. Они так и родятся, соименитые, щур и хлыщ, парень-марьянник на Благовещенском базаре, богодовольный в Управе Эгегея. Как все вскидываются стрепетом, когда сказказывается о Ромаше и Цветухе! Что за невинные умзатейники! И их щенячий возрасток! Обе дрожжесвязанки станут кислым тестом к их возбраку. Я бы оставил и моё копиобразное благословение между их парой, для розеншнапса, для глинтенрвейна. Червон-рыжики, копейцы, торовато в табакнюшке. Сборная нектарата, олья апартеида. Плакать не должен ты, коли человек падёт, зане сей божественный план вечно восхищать должен. Ибо будь вы хоть телом, хоть мышью, вы не будете ни рыбой, ни мясом. Подъём. Пойдём. Сряжая недело! У тех как мыс прощания праздны тщания теперь, когда час уходов напоминает живых и жертвенных. Прощанье, тихое прощанье, на данный презент, Керриеремия. Доля скорбного!

{Феникс-парк}

Шильнец, что это за вид, который теперь принимает вторую позицию разногласия, скажите пожалуйста? Мрак! Вы заметите его в том стылопроходе, потому что мужской майорат частично затмевает замужнюю. Он так называется за его разлад до сих мин. Вы когда-нибудь слышали историю про Гиллиуса Воскрёза, того златобелого слона в нашем зверопарке? Вы меня этим изумляете. Разве мы не устанавливали тут из тылозащиты, если погожая позволяет, чрезвычайно прекрасный вид птичьего полёта от красзадов этого парка? Финна соцпарк неизменно вызывал восхищение у иных странных, гречистых и риманских, которые приезжают сюда. Прямая дорога через его центр (смотри рельефную карту) делит парк по полам, который, как говорят, самый большой во всём мире. На правом выступе вам предстанут красивые виннокомандирские палаты, пока, поворачиваясь на другой превосходной части седалища, в точности напротив, вы ошарашены в равной степени замечательной резиденцией главного секреллария. Округа немного любовно засажена, и человек радуется, когда он любопытствуется через подлесок, как природа на вящем роздыхе оживляется усадьбами джентльменов. Вот тяжелодобавки — это для папочкиных жилищ для местносотских и наших порядком иссякших тысяч. Право смольно, это вы резинно подметили! Из этих чистительных получаются жидели для силодержцев и папссылки для сарацин. Услышьтис! Это лиственная история. Как оллим, тот елепихтач, был аляпосажен на её побережливье. Где древо сильно, там трав веселье. Как просекают в норландах. Чёрно-синие отметины поперёк густоши, что сейчас открыто так оголена, маркируют присутствие сребролюбых лент. Там же тенистые проезжие ссужают себя для наших сельский военчастей. И в той как раз в долине тоже и местный бродит горный дух. И прелестные красули могут быть пойманы внутри, затем что это худобедолаги окрестности. Пурпарнеловый цвет теперь правит мар, где издревле первые убийства разыскони пускали корни. Через родовое ратноубиение. Широкошёпотница и крахокамение пребывают по обе стороны. Истолирические листоподбросы также могут быть складированы с сэром Шельмасом Свифтпатриком, Архиполекапелланом в Святом Лукане. Как привычно видеть все эти интересные прошествия своим змееочковым глазом! Уже всё? Ещё нет. То слушайте. У нежного основания царского парка, который, с обоюдовратной робкоозиратской саднавеской, открыт для публики до ночной поздноты, что длят светроседы, что бдят передоходяги, не забудьте отметить для себя понижение, называемое Вал Лога. Оно обычно напоминает ватердамбомглу наших двущербин и вкладывает валкодрачливые мысли в голову, зато орхестранты пентаполии палицпитанных сил направляют в неё баскларнеты по ветреным вотаническим средням с их цветпущими вольными тонами. Ульфы! Ульфы!

{Девочка плачет}

Пачемужа волокначинаешь трепетать от наших кинокартин в данный момент, когда я кладу мою руку наших истинных дружевидностей на колено тебя, смотрел чтоб, как скажу я сказ? Штвой хто ховорит? Раз в омрачённом Амстердаме живала дева… Но как? Вы колыхоронитесь, рычёртом, словно терем-теремок! Неймёт? Вы будете гедоннисс? Вишь портерная бутпыль? Толку много? Да, как оно дрожит, сама робость! Вортигерн, ах Гортигерн! О сила Мерсии! Или фта мозгобочка скорбнатянется? О становка! Что за рябоязливость! Смотрите под сенью слонца. То отрада тарабашки. Оно должно быть украдкой. О, умолкевинитесь, оба! Путчумею! Я слышал её голос, что где-то ещё, передо мной в этих самых ушах, что теперь для моих.

{Просто плохой сон}

Подожгите-ка. Пропадать, так музыгре. Гром летит в ясную Эйре.

Это всего лишь дремотаяние, дружок. Папапка? Тритрипка? Кыш! Туто немо, никаких барабашек в комнате, мой сын ночек. Никаких битых больных прапапашек, дружочек мой. Оп-оп оп-оп кобылка, бай баловальский балагурчик! Готградья отец лешил отплавиться назавтла в лёгкий лёт на Люблин, чтобы заняться своим басспитанным астрономическим гроссортиментом. Получите-ка обоюдосторонний большой шлёп-шлёп позор бесстыжей нижесторонке пап-пап паппы.

— Вин не спав?

— С! Вин важко спить.

— Чому вин плаче в ночi?

— Вин говорить по-дитячому. С!

Соннолишь в вашей имагинации, с ночек. Бедная малая битая магии нация, с ночек ной! И тише ко мне, дорогой! Шумночек мой! Пока кажденные ветреные потоки мореходствуют, они поддерживают наплывы этой чудесной бочки, и ночная кошёлка с письмами приближается задолговато до рассвета.

Когда будете объезжать Лукализальный, дабы серные ванны посетить, то, чтобы надёжнее попасть, а не пропасть, остановитесь у его корчмы! Садят молоты землю, пики тычут сланцы, любее врыться в постель, чем балет трясти на выставку. Заправьте нам лавочку! Ибо гон за гоном кабаклицые свели все дороги в пыль, и укладчики всю жизнь мостили богатства от бедняков. Луковая глазунья чтобы скоблить, селитра чтобы посыпать, жёлчная смола чтобы пить, каменный хлеб чтобы ломать, зато хороший черничный пудинг можно глотать на ура. Сон вашей раздувальни! Пока в лучах луны, причине вняв, со мною эльфы, чтобы лилийцветный камень мой сиял спокойно.

{Часть 2. Четверо в парке}

{Участники}

В спальных кабинетах. Суд должен перейти на половину трат утра. Четыре сенешаля с их верховым уже должны быть там, все здравалаамятся от своих седловин и натачивают их графитюльки. Зубровгонщик Мокролапович воз дымает спицкибитки. Свахсистра Катя должна тьмуговорить и, не долго мостя, утрусить свои шорыворы. Те двенадцать судейских баронов должны быть наготове двунастоцинично с их сложенными рукавизнами, отложить все отступления с ложными тревоговизнами и после того вернуться к раннемясу их фарумизмов и пересоставить их великую хартивизну с широтой дороги между ними и всеми бедовизмами. Девы обрученницы, что к услугам рады, должны усыпать пеплопадом свои распустившиеся волосы и для грядущих праздничных колокольчиков бесколечно трясти руками без колец. Вдовствующая дама должна стоять коленопреклонённо как она есть, как первая гайдамать, когда трос нависал. Два принца королевского Тауэра, дольфин и диволин, должны лежать как они есть, без того, чтобы видеть. Вдовствующей дамы чернограф должен представить оржен, лезвие вытянутое на полную и почти с колесо, без того, чтобы были замечены. Инфанта Изабелла из её угодья должна делать реверанс к чернографу, как первому гидводителю с обнажённой шашкой. Потом суд должен прийти к полному поутру. Смотрите не ошибитесь в этом!

{Охота и встреча в парке}

— Виж, голямо прасе! Те те гледат. Обърни се назад, голямо прасе! Колко грубо!

Ох, небесдымка! Видение! Потом. Ух, бросьте надрыв, это зрелище завораживает! Господи ж ты! Что за выступ! Что за горбики! О, сиры небесные! Так пусть же случай происшествия не соберётся начаться! Что у вас там? Вы боитесь темношагих? Или разбавников? Я боюсь, как бы мы не потеряли наше (не дай весть что!), касательно этих диких мест. После всех фиништерний! Как густолесисто всё и зверополно! На что вы дивитесь? Я дивлюсь, ведь я должен видеть перед моим несчастьем столь решительно торчащий шест. Боже ступеней, что за вытянутрость! Вы можете прочитать верстдальнюю надпись вот тут? Я хатотче заглушенных. Камышно! К домалишённому обелиску ближе к рифу возим милль несть фарлонгов; до генерального почтуправления высечка шагистик; до мемориала Веллингтона пару миль не туды; до моста Сарры ударсотник к деве острометить; статным счётом, один чейн учредителя. Ох-ох-ох-он! Нашто вы коситесь, некая установка? С таким неоплетённым животом? В два каскада? Я кошусь (о мой бух, о мой буй, о мой букзвукношник!), потому что я, должно быть, вижу охотничью стягшапку, что так розоодета в самый раз. Это для истинных рукавных хватаний и многих бюргеров с нами, дюжих и дотошных, способы розоцветить это таким способом за джедособойчиком. Ибо долго оно было чучелом царского стандарта, когда отломано на стропильной клюке, что для конунганнов будет слать привет из Стана Тысячесудейских без думодуманья. Обратите ремарку на эти гонвороты, те узкополосные поля, его впадение. Разве вы не слышали, что королева лежит за морем из-за бурь и мглы, что небо крыли (её свидучарованье прозвищеруганье Нан Нан Нанеттка), её сеньор паруснадцатых достодинастий придёт в их залив завтра, Нехайлов день, измеж третьим и четвёртым на часах, там, где всё королевское подданство и вся загранийская знать, лица прихрамовников и кавалькадёры, ведомые герольдом серого пуха. Улаф Златощит? Не бай дог! Её горлицы будут отперты для неё, и их кулачки широкрылые. Прогресс будет достигнут с хождением, нет? Я так и смыслю и длю не делюсь. Он грядёт, подьячие сопроводители, с арийским людноигральщиком, и на бригадном генерале Нолане, или и пиратском адмирале Брауне, вместе с — кто может в этом сомневаться? — своими золотыми биглями и своими белыми щебетливыми фокустерьерами, охотясь на наших предвариловких подходных лисиц. Охота будет обустроена изголуба-белизной Бофорта. Толпужение снобвязывает. Жантильмены будут ухмыляться через воротники, когда скакун покажется серым другому. Клянусь Экклесом! Полокотобезумие! Что выкатывается от гилетонированных сторожокон! Быстротакт! Опасайтесь ждать! Скосоглазка путчует нас услугами из своей лозплетёнки, а Зосима, кроттофонист, в своей накидке, сулит нам блюзвестку. Врозь мы! Вот рукобийцы. Я верую, клянусь Вербовкой Кастостроителя! Хотя если я смею выразить надежду, как я мог бы быть присутствующим. Все эти человежды трамвоируемых и запоездавших из-за велосипедивок и тройколясников, а также тех ходотрясов маленьких юнициклисток! Крайзлата, грайзлата! Норд-поло подойдёт сибернским, а пуск-пилотка взыграет ней юркером на лаун-крепость, ней гвельфистым на гиблоиннинг. Маузер Мисма прекратит заваливать её и не попадёт даже близко, ведь какого яркого там вообще можно увидеть. Разинутый, бейживой, рукугрузный опилковый и такой грубоватный позади, каким он был прежде позади архидамы тернглодита. Предева! Анживление евастребованных, ливнеобильность её лихорадости, какие присказки звона! Запаситесь мирпением, молим вас! Дам жалуйте! Даже Леди Виктория Ландоправ отправится туда, где лень и парасоль, и всех головокружило до выбросвздохов из-за её передка торчмя. Брутт и Готсий больше не будут жутьимитировать за то слонцеместо, затем не проморгайте один автономер, когда, мара чалит молчаливо, Влагостная Аквогрусть лучшей и истой росы позволит пасть, да, нет, едва, теперь, дождю. Вялоликий слидзякуй! Вот так милость её стороны, той волшебногорькой, и они скоро окажутся родменниками, безвечными как хмуромышь. Несть слезу гоню с ретивостью. Тось шастипсицарёк! Пумс! Воловоды возят воду? Долг оплатят дуралеи. Дайте волю, даже боле. Сколокольте с колокольни! Так мыковарим о церемониях, много много боле! Как раз вам любезно! Это есть в «Наутрочтимой», как Менгерр Малорд, наш грубомистер, фтот надёжный Громофторр (счастье рукомесла всем козаннушкам оный), его бадья поднята, при полном параде, с утылками Велюртона над баранхатными бабушнычками, и его туманистая трость, и аурожерелье златом, окружённый его полной кооперацией с примкнутыми стандартами среды наших чалавеков, сдерживаемый цепью рук от кишкотракта, свинограда, теремников, висулицы, и праздных, и куртизанов, и белобрюшек, должен встретить Дона Короля возле могильного утёскамня содружно с наутренними отцеключами на его помпезной подушке. Маи скромны склонушки вашей крайнемогущей милости! Восстаньте, сэр Помпа Паспушник! Уши! Уши! Ветрослушай! Всеморность вечносторонне! Мы лишь гонимся за ветхомахом, дабы кладобрящить мудрость захоронковыля в капустуцинском саду. Пусть его будет изобилие, старый Кабиншляпкен! Денёк будет более чем тропический. Клянусь сиянием Сола! Отличная распогодица преимущественно. Засим, слагая жезл свистокосильный, он будет подобольщаться к Его Раззаоблачности чтением губ с его киноварного пергамента, алфи бирни гомон дийлир эксинод цеценот ешка тешка йогта капта ломдом мну, который между темами, тот уминиатюренный, Папирсэр Пепинцарства, мой Сир, великий, большой Король (его эшафот уже установлен, как поучение, Рексом Ингрэмом, мастером инсценировок), будет высовываться с его тростопыркой в стенковёр, с такими блестящими шатровалами, и подшучивать своими азыкончиками над крымазинными балкондамами, поможем вам расправить поясок, могущий пол, с подоборочками сподобостранными. Чёрт костоломит, чтоб его! Карильонщики будут звонить на всех клюкеншпилях. Звн звн! Звн звн! Св. Пресвыгон-на-Севере, Св. Марк-под-Кольцом, Св. Лоренц-у-Инструментария, Св. Николас Марь. Вам слышатся тихчасом Св. Огородник, Св. Георгий-Греческий, Св. Баркли Страдотерпец, Св. Фибб, Иона-в-Полях и Павал-Апостолос. И аудинативно: Св. Иуда-у-Ворот, Братьев Брунианцев, Св. Веслопром-Гулкая, Св. Молино-Снаружи, Св. Мария Стойкомария и Невеста-и-Аудиен-за-Гардербургом. Гармония всего зазвучательного! А-ля тинькание присеребрякушками! Так много церквей, что человек не может возносить собственные молитвы. Это день святогода! И юнить, и юлить нас мает! Агитафья и Транквилла размуруют незатворное, зато Мальборо-Меньшее, Великрестос и Священный Протектор получат открытые верглядения. Блажья Базилика! Затем разве не будет понтификации? Док-док и грай! Первосвятильно. У водокрая. Кантаберра и Новойорк, возможно, взморятся, когда, ближе к выперчерне, для загородских и опутников, его златочистая взмахпалка схватстиснута, душебронь-пупосоль, Монсеньор из Деублана расскажет всем. Бенедиктус, благословенные! К столу! Вкусно подано! Распахните ему это солеварево, нарушьте мне этого цыплёнка, изобразите вышнего журавля, обнажите ей её голубя, развяжите и размягчите кролика и фазана! Пойте: «Старый Финн Корюшка, он умилье на чужпире, он гуляет, скрипя трепачами!» Пих-пах наряд! Ведь все мы дичьвесёлые пекловарищи позлащастья, и пусть кто-нибутыль попробует это опровергнуть! Тут вот обрывочные форели для вас, и законфилейные лососи, и водимые осётры, свитые каплуны, наколотые лобстеры. Вызовите Гершку Зальцфиша! Мне массказывайте муть мистерии! Что, нет талиянок? Как, ни одной Молль Памеллас? Именно так! Актёры пьесы подле нас готовы лезть через все батские заставы. Г-н Драматорг и г-н Историк явят сами себя, ведь они же два генитальмена из Неровни, Сеньор Нулано и Сеньор Брано (наконец! наконец!), всё ради любви кающейся красавицы, ведь, будь даже уброшена, розовее Роузы она. Их два больших меха! Как они сотерзаются заиметь её! Просто пир и танцепреставленье! Эта их бузокультура! Что за тиронская крепкость! Фей живей! Меня зовут Новел и черёд Гранби на холмах. Бравурность! Ах ты рабпредатель! Меня зовут Апнорвал и за Гранжданскими Горами. Бравосамость! Царские мукзыки прикроют их шоу с песнескольжением к природной священной тишине. Долгий Дряблый Доуленд! И нежной арфы зов побудный! Будут подаваться цевки для затравки на поле гонок, и ливнеземные пляски, и чресплетения, и стансманёвры, и взвейсудная пиролифика, как хлопья росснега, когда сень меркнет для Её Крайнемилостивого Отпущества и наших модных дам, всяк черноока пани. Огнями весь горит на радость нынче светский жар! Вы разве не слышали? Оно остаётся в книге того, что есть. Я слышал, как всякие говорили это шут ли не вчера (кроме карьерского мастера с нарукавкой), как кто-то должен был прийти сюда заутра, но затем его тут никогда не было того сегодня. В смысле, затем напомните надумать, что вашим извчерашним исть, завтраморганам бить, и это всегда завтра в тех тахофских местах. Амун.

{Свадьба Портера}

Верно! Верно! Удостойте меня ещё одной аудиокартиной! Всё это заставляет неистово задуматься. Разве богатый М-р Порнтер, г-н спадар, не мог вечно хвастать своим столь крепким здоровьем? Я благодарю вас лучше некуда, ему нал в оборот весьзазорно геркулаписто. Любой видит, что ему намного полётнее, чем прежде. Любой сказал бы, что он держит целую муккреатуру ребятушек под своим шарофаном. Всегда ли Сэр Поитель был так долго женат? О да, Лорд Потчуй Вселейства был женатльменом от самого давнего времени в Бросе Прямом, где он пронёсся как наш тучнолик резвый, и да, действительно, у него есть его мик-сын, и его два отличных мак-сына, и сверхотличный мах, что наставить они сможут смежду собой. Ох-ох-ох-на! Зато теперь куда вы снова клоните? Я никуда не клоню, с вашего розволения. Я говорю совершенно серьёхохохозно.

{Вязы и письмо}

Вы не должны хотеть сходить куда-нибудь на данный момент? Да, ах, как жаль! В ближайшую минуту! То чувство раздражающего тепла! Под натужкой сна встаю, складки заневязки. Вот, перед нами долгий путь (ах, как жаль), столькоход шу-инчей до перворазрядного зазряйского уголка. Иди за. Я хочу, чтобы вы полюбовались видами, иллюстрациирующими наш национальный первый маршпуть, тыкаться вы должны вточь. Мы также ниспустим глаз на тот брод, где Святой Сруболюб омыл не плотней кончиков его помазанок. Никогда не показывайте ретроходчивость, крюкоделовы слазы, пока у вас не покроется серой лик! Осторожно! Стенрешетитесь! Это Похититель Сердца! Я тревожусь насчёт того, что вы вечносвергните вашу солеслонку. Шую я сдежурю, Туггнут! Эти паразрительные блуждающие фонари! Пожалуйста, скажите мне, как вы их поёте. Шах ему, хап его! Они встают из источистого родника поблизости от нашего парка, что заставляет глупых услышать слепленных. Это место ласкания! Как оно чисто! И как они накладывают свои заклинания, ветки, что вслед над тем плывут, ответвления буквалистьев! Дублёные стволы, вязь, врезанная на деревьях! Вы признаёте их плачевно известные произношения? Я познаю, как частить с помощью препондавательницы. Вяз, в бухту веди, где вешний дрок, доставь послание, чермные руны, древлейший правдуб, встреть меня у плакучей сосны. Да, они принесут нас к водному встречаянию, у изгородки мамопрутняка, потом тут в другом месте их гарница гормышлений, гул за гульдены, о которых вы подумали, что мои похвалы не стоят моей продажи. О-ма-ма! Да, неспокойная из Сиода? Продарите мне лик солнца, дорогая! Ах, мой прискорбный, его затворничество злопускается от его волчьего клобука, как это печально до смерти, а всё его плющебой! В голодной тесноте. Однако смотрите, моя кристабелая устдруженька, в нижних рубежах она таксамая задорная, её спадницы зелёные, её присядницы белые, её пионовые перси, её спелопомелло! Ах, пискунчик, я хотел также быстрёхонечко причалить себя легонько в этих зальцах измышленьиц. Скорей Ирландии моей! Затем я молю, давайте! Сделайте то, что вы нежны сделать! О, тише, это рай! О, г-н Принц Портерей, скажи скорей, каппопустить следует мне ль? Зачем бишь вы взялись так полноскорбно, бесценная моя, как я слышу от вас, чтобы лиманобильно любметаться из-за того распухнувшего? Нет, я не вздыхаю, просто я сестрострадаю по всему в моём зарайском уголке. Послушайте! Послушайте! Я изображаю это. Услышьте больше к тем голосам! Всегда я слышу их. Гнедкомах задыхается влажностью. Аннши лепечет приватно.

{Бормотание во сне}

— Он стал тише.

— Управо­моченный. Доступ­ксупррр. Невольно­зверствующий. Поправу­апитана. Два­быт­одна­плть. Имети­владать.

— С! Пойдёмте. Поднимет шум. Дрем…

— Ти… Дево…

— Взойдёт­заря­и­буре­мрак­развеет. И­каждый­лёгкий­на­подъём­восстанет. Пред­жертвен­ником­дани.

— Погодите! Тише! Давайте послушаем!

{Молодые угрожают старшим}

Ведь наши преисподние закадычные враги работают до последней капли крови сверхурочно: в земляных жилах, каверзных полостях, мостовых ганглиях, соляных клейстерах, недоедая; вымотанные огнеглодатели вывихнут скорейшину из его позосадка. Чтоб их инструмент гроб побрал! Когда малодамочки будут скоро чинить сердоболь поддвернувшимся к их дрожащим, а дивмальки будут шалорезать алмазогранки над их радетельными подскладками, по последнему писку мечты накладывая могилотраншею для их четвёрки чадородителей. Не покладайте ваших палиц!

{Её дверь открыта}

— Погодите!

— Что?

— Её дверь!

— Открыта?

— Посмотрите!

— Что?

— Осторожно.

— Кто?

Благопобачення! Индасвидас! Втон!

Зане глушно! Её ночки во? Вкров? Её блескимаркие дочки вон? Вновь? Раз вяз, развяз, плескиморкие! Вскор!

{Судебные подробности}

Рассмотрим следующее.

Прокуратор Допрашариус в его пущеприёмной предсылает нам это вопрошение.

Гонуфрий это злачнолюбивый военстарслужащий, который делает бесчестные предложения всем. Считается, что он совершал, осуществляя право присухи короля, простые вероотступничества с Фелицией, девой, и занимался неестественными полоактами с Евгением и Еремеем, двумя или тремя адельфофилами. Гонофрий, Фелиция, Евгений и Еремей единокровны в нижайшей степени. Анита, жена Гонофрия, была оповещена своей камеристкой, Фортобокой, что Гонуфрий нечестиво сознался при добровольном наказании, что он поручил своему рабу, Маврикию, заставить Магравия, вояжёра, замещателя Гонуфрия, удостоверить целомудрие Аниты. Анита информирована некими незаконнорожденными детьми Фортобокой и Маврикия (предположение Умброжевича), что Прибрежная, еретическая жена Магравия, посещаема нелегально Варнавой, адвокатом Гонуфрия, аморальной личностью, который был испорчен Еремеем. Прибрежная (что хладно сложена, настаивает Д'Альтон), ровно правя с Поппией, Араннжадой, Хлорой, Мариналедой, Индрой и Йодкой, была нежно совращена (на взгляд Лето Поэтонио), Гонуфрием, а Магравий знает через шпионов, что Анита ранее совершила двойное святотатство с Михаилом, просторечно Керуларием, бессрочным официалом, который хочет соблазнить Евгения. Магравий угрожает Аните покушением с помощью Суллы, ортодоксального дикаря (и лидера группы из двенадцати наёмников, Сулливанов), который желает доставить Фелицию для Григория, Лео, Вителлия и Макдугалия, четырёх землекопов, если она не поддастся ему и к тому же обманет Гонуфрия, исполняя брачные обязанности, когда потребуется. Анита, которая утверждает, что обнаружила кровосмесительные поползновения у Еремея и Евгения, поддастся похоти Гонуфрия, чтобы унять дикарство Суллы и шелкантильность двенадцати Сулливанов и (как Гилберт вначале предполагал) чтобы спасти девственность Фелиции для Магравия, когда Михаил совершит его обращение после смерти Прибрежной, но она боится того, что, признавая его супружеские права, она может вызвать предосудительное поведение между Евгением и Еремеем. Михаил, который ранее совратил Аниту, освобождает её от подчинения Гонуфрию, который публично претендует на то, что он обладает своей союзной тридцатью девятью различными способами (опорочно! утверждают с эпикафедры Геронты Камбронские) для плотской гигиены всякий раз, когда он делался бессилен консуммировать от проискливости. Анита обеспокоена, зато Михаил анафематствует, что он зарезервирует её дело назавтра для ординария Гульельма, даже если она будет вынуждена осуществить невинный обман в процессе аффрикации, который, по опыту, она знает (согласно Шпалерингу), приведёт к недействительности. Фортобокую, однако, поощряют Григорий, Лео, Вителлий и Магдугалий, воссоединительно, чтобы она предупредила Аниту, описав суровые расправы Гонуфрия и безнравственности (опорочнейше!) Каникулы, почившей жены Маврикия, с Суллой, святокупцем, который, отрёкшийся, раскаивается. Правомерна ли его гегемония и должна ли она покориться?

{Долговое разбирательство}

Когда переведётся судак, вы разведёте брегорыбицу. В собственности Бардмыса и Перевралтона, покойных.

Это, просвещеньедеи и гойсподины, возможно, самое обычное из всех дел, что появляются из зонтичной истории касательно деревянной промышленности на наших судебных заседаниях. Д'Ойли Макалей считает (хотя Финн Магнуссон со своей стороны считает так же), что пока есть общий депозитный счёт на два имени, взаимные обязательства подразумеваются. Д'Ойли цитирует Братцелыса и Кроллера, иностранную фирму, нынепроступившуюся, зарегистрированную как Надоторги, ООО, для продажи определённых эксклюзивных предметов. Обвинение по запросу доверительного собственника фонда вспоможения и защиты госбожников, обвиняемого его членом, отставным госслужащим, для платежа должных десятин, было выслушано Судьёй Д'Умским, а также присяжными. Не возникло никаких вопросов касательно долга, о чём свидетельствуют многозачитанности. Защита утверждала, что платёж был сделан действительным. Доверительный собственник фонда, некий Живчик Фертик Херик Рыжичек Копимелочник, противоутверждал, что платёж был недействителен, раз был предложен кредитору под гарантией кроссированного чека, подписанного при нормальном ходе дела, на имя Владшлем, Гордс-Брос, копия ваучера прилагается, и выписан старшим партнёром, только с которым внесение средств стало действительным, однако на совместные имена. Банк начал вдаваться в детали (национальная скупость теперь почти полностью в руках четырёх главных векселедержателей облигаций у Надоторгов), отказался оплатить счёт, хотя были обильные резервы, чтобы удовлетворить обязательство, на что доверчивый Копимелочник запродал его для и от лица фонда интереса своему клиенту, нотариусу, от которого, как компенсацию, он получил в обмен юридическое освобождение, как между довершителем и довершённым, с благодарностями. После чего этот чек, отличный стиркопрочный розотип, тиснённый П. У. П., ном. 11 сотен и тридцать 2, отличный для фигуры и лица, обращался в стране более тридцати девяти лет среди держателей акций Потрогов, конкурирующий концерн, хотя ни одного обесцененного фартинга не было потрачено или переведено через прилавок под видом твёрдой монеты или ликвидной наличности. Присяжные (дюжинного интереса публика товарищей, которых на удивление в целом назвали в честь думцев) естественно не согласились совместно и порознь, на что воинственный судья, не соглашаясь с объединённым присяжным несоглашением, вышел совершенно за пределы своей юрисфикции и наложил арест должника на нейтральную фирму. Никакой судприказ не мог обнаружить обеднённого, допрежь Братофокс, как он вошёл в древний мораторий, относящийся ещё к временам ранних бартеров, и только младший партнёр Весплодных мог быть найден, который явился в присутствие и оказался, по повестке ходатайства и после извещения ходатайства судебным постановлением, среди судей мужского пола, занепамятной обаятельницей скачек, изначально из пролетарского класса, со всё ещё добрым добавлением к её сексониму Энн Д'Умская, Коттеджи Копеечника 2, Думская страна. Д'Умская Энн (эх, убыль жён), с сожалением покинув месть присяжных, протестовала с воодушевлением на трибуне в виде долгой деюремиады касательно корсетированных чухов, доставленной по-думски, что она часто, чтобы ответить на огрубистые запросы, поднимавшиеся почти до точки каления, сбрасывала со счетов первостепенное от г-на Бранелаза в обмен на девять месяцев от даты без эмиссии и, для строгой буквальности, достала из бутылки для подрезинивания текущий счёт того, как её вынудили при предъявлении для услуг, перевела платопередатчик несмываемых незаполненных переуступок — что порой как вильямрозы (смех), зато чаще как крем-лимон, яспис-глазурь, павблинчик или калачсметанный выпуск, которые она как предъявитель подписывала клейко-накрепко — на её различных передоплатчиков, которые в большинстве случаев были опознаны по древесинным бумагам, как ведомые каждому пронималы города с пригородами. Свидетель, по её собственному запросу, спросив, может ли она, натесала что-то между листов нотной бумаги, которыми она аккомпанировалась по случаю, и, передав это для скамьи, чтобы посмотреть в закрытом порядке, малютка Копеечника, так её звали (энначе, Дача Крас Ивернии, приёмный ребёнок), потом предложила присядским с их жюрикивками, жоху, жиму и жеребию, в том малом зелёном рядосудебном доздании, для её удовлетворения и как полный акт об урегулировании, воссоединить себя на завтрак, в силу обстоятельств и через раскрепобщение, с неизменным фондоверительным истцом, Монсеньором Пронини, под новым именованием Уилл Пловолиз и Квольер, ведь, когда все его обязательства были бы взысканы, он, кажется, предлагал непоколебимейший интерес в отношении её, но это преполовение было исключено по апелляции Судьёй Джереми Думкройщиком, который, отсрочив решение, как и следователь ожидал, и отменив приговор нижнего исправительного, признал, без сумления узмены, в ажитации переспора присудопроизводствия двенадцати самых прямоверных иудателей, из всех, что когда-либо отпускали палицы, и, подчесав последний момент, передал лиффиобильным присяжным, что, если считаться с тактами, та женщина, которую они выдавали свободной, была доведена до контрактовой неспособности (Нашенский Халиф пр. Компании Одаласки), когда, как и где закон маймоей манципации не применим, и посему постановил высочайше, что, так как по закону не может быть никакого права собственности на труп (Хал Женобитель пр. Оной Болевшей), пакт Пронини был просто пшик (громкий смех), а Швальер шансвиснет шмелочь. Не хотите ли, хотите ли тангарцевать с Пронини? Ни за какие нежности, чего доброго для! Ля-ля-лям добро-ля-ля.

{Назад в кровать}

— Он вздохнул во сне.

— Давайте вернёмся.

— Как бы он не воспроснулся.

— Спрячем себя.

Пока реющие сновитания, складываясь кругом, будут прятать от страхов моего маленького писчика, хранить моего вельможного велемощного мужмужалого, оберегать моё дитя, маелюбезника.

— В кровать.

{Молитва за родителей}

Разведчик-проектщик и остовмастер, гигант-строитель всех путепроводов везде и вскую, спрядыватель тачек и терминальный топограничник напрямолинейников и раскуроченных окружнооколотков, куда метится, туда мечется, страсть к перемене чудес и, как последовательность к этому, медный брось на воз золота, нашему Йоркширу двоюродный Уэйкфилд, что есть единственный выбор в таком свиновоженном мире, чтобы посмотреть на себя из заблаговременья; зеркальноликие блескценности и надежда последним, что двигает холмы к мухометким, домой через первого мужа, риски вслед за свиньями и лошадиная сила до форы плетнеглада, похерить этого мужчину и натискать эту женщину, наши первые долгородители, Букжественный Бобох с его принорливнем брыксивой кушетки, Верховный Маэстр Финвалгам с Фенисией Паркс, его хромота на всё ухо и её нога во весь рост — очень исправительски мы уморяем вас, выведите их лестничным маршем ночной стражды и явите их на истинный свет со всеми их преисподними приёмышами по одной ступеньколодке, проведите их через лабиринт их полноаналогов и через альтер-это-самое их псевдосущностей; оградите их обоюдосторонне от всех мирских курий, коим имя — лайгиен; от потери ориентации избавьте их; чтобы они держались своих прав и не оставались анонимными трудоголиками, неолиффический кузнец и мадленские вполержанки, мандрагагант и милливидная женуточка, морионмуж и тригорномикс, василиск великолепный с его крохокралей, тигронарх и любовушка, он раж как его жартерии, она верна как её вены; это первично белый мышьяк в сплаве с висметаллом, ратный грех с приступделием, свободно сдавать внаём, держать с первой закладной, строгий водоискатель и спокойный обмакатель, «вырубите с той борьбой» и «струхните с этим пером», нордокроводушевлённый и нюношенностирабельная, пыл на весь мир с весельем в углу, взятки по всем ставкам с провалом игры, тот псалмопан и жалобливка, касатик и куцая, плати и забирай, из всего, что нам снилось, та часть, что мы боялись, морразбойник совместно с его дамой, царский заворотник, зато постоянная лимфа, брагонамеренный и овлагоображенная, косой взнос и речное устье, бой переменам и бита перемычкам, большой дым и мокро курится, берегправщик человечества подле лидера общества, благоонёр и улицтачка, стопор на эльфцац, Торфморской с Марьотброской, лиихо и огоре, базовое проклятие, но и обильная благодать, регент-постановщик с куклоэкранной восходяшкой, повеление его стражды и гордость её сердца, вороной утёс страшен, но скальный голубь воркует, сегодинолень на впрыгмятнице, благородный и благоверная; чтобы он мог вазовладать ей, что она могла врозьцепиться с ним, чтобы кто-нибудь смог прийти и вразрушить их, чтобы они смогли скоро возместить себе; сейчас и прежде, не ждавши нахаживая, так и периодично; от Нордосвода до Уиллсов, от Барвина до Иноса; до Хориции от Горлимба, до Дубовых Средств от Скотски Ведомых; мал-межа, гайпер-вал, взгибель-путь чрез альпен-тракт; за пересёлочными дрогами и тщетой следом рачительным преградам; в их первом случае, к следующему месту, до их вравши строюродных; горы и долы, простые и торные; топча коровослепы, всё жалко, жёлто, жутко, мимо тыкв встученных, бугроватых; чтоб им тужить на всю катушку, иначе привязаться к прениям, длинные роковые пороги под местотурой, его на ипподерби, её в посадьбу, до поры спальных сновобдений; средь земли или поддамски ношеный; гульбар от пустинок с тихоедством; у судносплава, в копны лавры; монах и швея, в мешковине байкотолстой; любопытные деятели, любопытные драмы, любопытный дремон, плагиатский дневщик, потешатский дружка, пагубадский дерзкий, ведь плантаторы Стогнфорта протесняют, а преступники Каркцера следят пехом, а парнишки Повальницы обкатывают почву, бухтыл в спокой Слаботы!

{Тишина}

Стоп! Пошевелился? Нет, он крепко. В кровать! И правда. Это лишь ветер на дороге снаружи, пронимающий так, что смахнёт со всех сморённых снодурь.

{Часть 3. В кровати}

{Он — Нордманн}

Затем. Ради тятюшки Худа, кто же он такой, этот митрослужащий, некий водсочный король, в его елеянной сероватой парикслонке, со снегом у него во рту и каспийской астмой, да с таким тяжёлым сложением? Останки ферапонта и любвида! Чир Плавный, Хек Легший или МакРыбушка Добродышащий? На нём только его челогрелка и его влассенная стихарюшка со стричковатным камзолом, также его ноги одеты в носки двойной ширости, ведь он всегда должен уберечь от задуваний сон между парой полношерстяных парусинников словно в крынках корюшка. Может ли этот быть Мистра Нордманн, что держит наш отель? Клянусь голубыми, г-н О'Милуй, вы глядите преотлично! Геклоический защитник верхнеэтницист. Который лих как лыска и в то же пламя глуп как рыбка! Он сущий дырявить воплотитель, дублирующий существещи! Зато и очень хорошо денносозданный словообраз. Он ополчается на свою семью.

{Она — старая прачка}

А что это за тельце подле него, сэр? Такая танцевальсовка? С аями и яями? Её трихлопковый пояс мешается ей, ойма! Смудри, ради роскоши дыма, как она льнёт к своей лампе! Как же, это старая назлобушка полнотёрка! В смысле, в смысле, вовсесмысле! Тучдувай мълнегръм! В Обь мне провалиться! С её субпругим, важным как пава, ласкдушенным, и её плотновидными дражайшими устами, хольлелейляля. Её стептанцевальница это тюрнюрнюр дуршлачный. Мне чайсосливилось с малость дивными дымами! Продавая сонцелительные средства для рьяных рывчонок, и рейхладные разливы для подспорья его пивным. Она исто пробовала похлюпки у Моста Отрубца, пока она не перепрыгнула бревно у Бурноустья. Теперь она подложила его голову под Топырскими Хоромами и обложила его грядущее у старой Линии Любви. И она просто та самая старая ломкрошка промачивания. Она даже полпалила свою власейю.

{Их комната}

В какую торную они направились? Как же? Вал Анжелок или Аминьевский Угол, Судоверши Норвуда или Вёрсты Юстона? Подсобительный человек в его верхней стёганке брешь единой продышины против него и дама хаха домохозайка. Они всё вращаются в своём бриллиантовом свадебном путешествии, пядь бигфута и эль дюймовочки, облекая их характеры чертовкообщинно, любых любей лютых людей, наш перводневальный, ваш костюмер и мой, тот люксуумбюргер в месте за годной Альзеттой, штат конунга с его графиней кралицы, Сытовкалыватель и судлица его жита, хлеборуб Пудсольска и марьяж на вылет, спад по ступеням путём, которым они поднимались, под опускающийся занавес и шпоры, располагаясь в разверстиях и ретируясь за раздвижки, пробуясь на подмостках, печалясь о притолоках, от Беседки Акаций до Летней Пурги, ночлетучиваясь через времяворот, кристалл в углерод, дружносердечно. Горячие и замёрзлые видоёмкости с аудиторией и ленными прогулками, свободно. Вопреки всему, чем наука могла манить или искусство могло фактурить. Запритесь на щелкдосочку. Острожно сбоку. Единичные крушения для слабых, двойной топор для кольчуги и шибкое шорлатанье для радиозных. Обновите ветхую феню. У вас никогда не будет почты в кармане, если у вас не будет медянки на тарелке. Хризоратники снаружи. Прости путь козлу, о ленновозец! Следите за Схимниками с их Виногрехами. Отчистите ваши души. Не совершайте чудес. Не откладывайте возмещения. Уважайте униформу. Ловите вороноватых для его карольвиного полновольствия. Выслободите приголубушек на постои её высоченства. Не умучьте неимущих. Поделите богатства и испортите хозяйство. Прибейте фунт, чтобы провести дьявола. Моё время в разлив. Лезьте в свою бутылку. Возлюбите бражного моего, что я люблю сама. Кто не заработает, тот не ест. Кому не работается, тот не выпил. Заимодайте завтра. Товарищеская спетость. Принесите мою цену. Не покупайте у ротшильдов. Не продавайте френду. Гдесь засилье велобриттов, ажбы литании проще. Опирайтесь на свой обед. Никаких мальков предо Мной. Практикуйте проповеди. Думайте своим животом. Импортируйте себе в прибыток. Одной лишь верой. Сезонная погода. Сдобром. Доскорра. Да накормят вас прилавки и лотловки. Прочь всё горючее из нашей земли. Пусть женорадостный ветропрыг учит вас плясать!

Так пусть их закон помогает им и облегчит их падение!

{Они прошли через многое вместе}

Ведь они нашлись, и сошлись, и сплотились, и сроднились, и отнялись, и отдались, и вскормились, и взрастились, и устроили Оттаиланд на Угр-Озере, и устремились, мешкая, к морю, и рассаживали, и расхищали, и заложили наши души, и разграбили загоны застеночных, и отделывались, и выделывались с натянутыми отношениями, и завещали нам свои проблемы, и вернули костыли костям хромых, и подтачивали тавернослёзных, засадоваживая семь сестёр, пока годна гарнополонянка поскрёбывает, и обнаружили изнанку, и стёрли своё происхождение и так никогда не извлекли урока из первого дня, и пытались общаться, и умудрились сберечь, и выстилали перьями вражьи гнёзда, и поганили в собственных, и путепростились с заимоверующими, и мостили водовалы для налогонаселения, и избежали ликвидации для наследных их, и были ответственны за грязнённые районы, и катили статные брёвна на Петрокаменскую лесопильню, и вертали новые древозарисовки на Паолисную верфь, и овещали лилии Рахили, и вклинились в брешь Доминика, и глядели ястребом на скалдовольствие, и прокатили восемьдесят взиможителей, и напали на нефтяную жилу, и полицемерили с виновником, и юморнулись от своих физиономий у Товии Захаивания, и прекратили прекращать, и продолжили продолжать, и воздымали напиток, и проливали бальзам, и были закованы в кандалы их клиентами, и грызли прах у вехаршинного края, когда в её зверопарке он испустил свой козлодух после баталии Челногонии. Фараной слал к милой взоры, их не скроешь! Однако они направили всё вспять, чаща его страхдоли, достовечность, валухзевун и зловидная бездивка, свет в руке, шлем в вышине, чтобы спряткаться в чарнизине зарослей местонаваждения, пока их час с их сценой не пробьёт вечность, тогда книгу меток закрывает сам, сжимает сам, а она, она пойкажет свой прощальный тур, голубок ласку зовёт, Оскар биения блюдёт (вот шильник! вот шельма!), а знатная Иззальда Изольда заигрывает, пришёптывая с долуночным смехом, лестнопадко, с Финнеганом, у которого и так вин навалом, чтобы страшная старушка осклабилась, как бывало, пока первые серые полосы крадутся, серебрясь, мимо, чтобы осмеять их раздоры в кубарьской дольненасыпи.

{От парка до баллады}

Они подходят к основанию холодной лестницы, тот крупный объединённый лицензированный винодел, уж какой ни есть, из прежних времён, господин девяти положений, на своём гидровакхическом заводе, со своей аховой лимфатической пораспутчицей, рабыней кольца, что чешет руку, что машет лампадой, что светит на тропку, что клонит на одр продпринимателя, что вышел на копа, что жарче, чем фений, что впарил вдове, что свалила попу, что пустил то по кругу на подносе волонтёра, пока оно не купировало уши Приза Сумкорода, что выпихнул О'Коннела из его койки, что задел Бёрка, что задал Соколику, что будил бандуриста, что градуировал кротту, что любят артисты, что вылили вирши, что вызвали хляби на эрийских островах от Маливы до Клира и от Точки Крансор до Скверноголовки, обчистив карманы и выместив рёбрам всех слушателей, что с миром за пактом купили балладу, что сплёл Гостевой.

{Клиенты оскорбляют его}

В любом случае (эта материя проблематична и бездностаточна), разве они не называли его на многих из их фиктивных митингов протеста, на возбранных и воздамских выездсессиях, чужехватчик и зарубежник, те именитости, скрежеща пасквилями в их салливанских бородках про него, их преотреченного патриарха? Груды зелёного вторсырья, и Суони собственной персуоной, и прижиток семьи Верхосудова, что они ввезли контрабандой на свет у них в промежнотах, рыча (Босс О'Крыл был худшим): «выпить дайте бесплатно тому кочевряге, он конечно ни разу не стоил и конноаулского смрада, а его подпанвшивая грелка то экая тоже бай-бабка»; пока они науправляли своё цыганствование женонастойчиво от его хладвесистой свежбогатой винокурнушки, пережохивая через проход Грузеншнапса, когда они дрейфовали домой с их сорокобочками, осьпространяясь, и требуя халатного сварения, воспрянув сердцем из-за тёмных светлячков ковша и марсианского мороза?

Разве они, наши нусопленные треботорговцы, не отвращались отпрочь него, ещё родонезнающего громлавинщика, у которого с жаркончика языка никогда не ссорвьётся господдельное разнопознание, как между женским правлением и мыслью должного поступания, как некогда возмужественный человек всё разобнимал для вездеженщин, зато теперь она расширяет его слабоерсы как любой неслиясельный коннозавоз наездниксов в тайноместосы? Ах, други! Други, други! А её талион! А его пенитенция! Когда они все были там, метамрачные во все лупоглаза. На расчетвёрке с ара пахарем, их шагишахом скорби! Не раз до тривиалий! А их бивак! А его мономиф! Ах хо! Ни слова больше! Мне жалко очень! Что зрели очи. Мне жалко очень-очень, но больше, что воочью!

Развей нет ли насреди нас после всех событий (или так ворчит ведущий горбоисповедник) некоего совместноизлияния, да вы все и сами знаете, что, постольку, подобоскольку, то вверх, то вниз по всевцементной, скажем, эффективный первый достигает финала каждый раз, если материально считаться с чистой формой, для тех эксцессов и той асфальтновой жестокоухости от их старчедревности, груптычками и рыканиями, через свежую кляксу и старое предательство, другой как прошлый, зато не вполне как всякий прочный, и всего лишь ещё один не совсем самоподобный, и ещё всего один совершенно подонный, и ещё один вопреки его пусть всегдашний, с небольшой разницей, до самого последнего на текущее вовремя, рано утром, чуть заря зарделась, тем не вечнее всесделались покорными?

{Мы должны поблагодарить его}

Однако он спадулучил их.

Давайте теперь, последовательно, в колоты веки, противнопредложим нищеслова земноблагодарности самому гибкому заискивающему вездеиспытателю из всех, что протягивали свою лучшую руку шансреляциям, желая ему с его суеместными нескончаемого медленного яда и широкого местоприятия для них повсюду, что к чёрту на чан пунша, что в англосинюю пучину, чтобы они могли благодарно пропускать мимо заглушённых ушей тех духспираемых волей-нулеволей, держателей их акций от Тааффа до Аулиффа, что проклянут их за порочение и морочение с их потомками из-за всех схем, фальши и афер, до зелёной цвели на меловых язвах после жёлчности, пока есть вертихвост, налогодобавочный к прицепделу на абыкаждом муже.

У нас должны были иметься они, понравится ли нам это или нет. У них должны иметься мы теперь, когда мы тут на их точке. Скудная надежда нам и им веется, защититься от вечных гонений приснотождественности в пищу мясорубке овеществлённого. Кровь из носу мы должны проследить за этим, прежде чем дурнопахучий замысел переудивит нас на этом бетоне, что и в глубоких оврагах эпох мы можем поймать себя за предвкушением того, что в самом скором времени уставится хулигански вам в постлицо в том многозеркальном мегароне уз колечности, на вехи вечного движения к концу. Один лядащий… что в Диффлинсбурге… Бояльник, тык-лопату, кувалдостойку и… Одна младая… Играющая в… И с речью баюбайной она сказала вам… Мои болота ждут… И он дал её почву в Ветрландии, проложил ей путь от Мечтаньмыса до Юндамбы. Вот как Горбомыка, знаменитый властелин, бережёт своё. Дамзель, дам зелье всладость.

{Постельный крикет}

Шоу смотрите на него теперь, ну же! Чермнокрашенному лицу нужна патрикова прочистка. Чурзавид, с его добедренной низрубакой! Третья позиция согласия! Великолепный вид спереди. Сидомия. Лиха! Женщина неидеально маскирует мужчину. Чтобы краспятнать его гареброви. Женщина это жертва! Фтон долгоконунградная да билетнагорная таратайколиния (кто с личными прениями, пересядьте здесь на Лютторгград! вящие римляне, оставайтесь на своих местах!), что привела всех аляледипожаловать в нашу великую метроллопию. Лирший, о лирший, дюже мудривший, он ниспроектирует королей для расширения своей виллы! Любуйтесь на него в текущей моментдальности! Раз его понтоны разрываются на детчасти с подветренной стороны его корпуса прямо на её орбитах, и с начавшимся поднятием его оплота ятрышника, я понял, что он моряк. Бедна маленькая тартанелла, её зубосколы стучат, в каком она затруднении, шебутная медвежица! Её духсмешка дымспевает за ней по холмам. По эдакому крутому излому её чепчика, по приподнятости её сорочки на авось, по темпу её прохода во весь опор, совершая два вещих за раз, я могу гордиться за её страну. Поле засеяно, теперь гонки от них не убегут. Галеоночник юпитером на своей вредной сивой кобыле. Пробгнетконь к своей лилипутане. Один к одному бей одного! Донюшка, ио-ио, спит в покое, крепким сном. А близситцы, ганимед, гарримор, гонят рысью, рысью вдруг. Зато старый парамерин шёл галопом, шагом вскачь. Боссфорт и фосферина. Ай да одно к одному!

О, о, её светозарный трутник! Кидая такие тени на переслепшие окна! Человек с улицы может видеть грядущее событие. Фотовспыхивая его слишком всюду. Об этом скоро узнают по всей Урании. Словно ревносчастье титанистового страха; словно сплетня, реющая вокруг планет; словно китайский дракон, игрушивающийся на япетцев; словно розосерость на востоке. Сатирналичник осаждает подручных Фебы. Вот есть потоп, притом золотистый потоп, что должен найти на беспомощную Неврландию. Разве нет никого, кто в распре спрячет Лив и её судьбарку? Или кто же купит ей розоцветиков, смольчёрных розоцветиков, нейтернии снежливки, нейсоски козанюшки? От падения смоквы до последней судной трубы в каждую эфемерную годовщину, пока парковая полиция шелухошляется, чтобы моралитет из графства дымблик достиг новых низов. Это патриотское покачивание! Быстро, расплатитесь!

Лазлягаясь. Ей пришлось раскрассмеяться. Над её старой дубиной строеблоковой. Как настойчиво он колы шмякал и правил заслон нагой, взятьице воротец, словно привет Короля Ивы, истый презервист. Знамокаянная булава с поствощёным отводом на пипке. Затем тараническое пироммановение его соколовкого лица. В половине седьмого неба. И её лампа была наперелукосяк, и огреховая ввинтиль-удаль с бардсвистом. Она угорело сжалась, и она лислягалась, слишком прожарливый фитиль у её волшебного каптельника, с мокроватым грильяжзыком по запахтельному жароходу. И её швальцованный защпокров укалиточного отбивающего, пока она откидывала свои подпорки, тай унисон грядущий, благодаря его бугорским шаровалам после захвата приграничных йоркеров, когда он фальстал фортом и фол финальтил, чтобы повидать у чарнокожего лорда гари боле красот алых, что подняло от всего центра ей настрой в шерсть чесать утрамбовки. Подлиннодёргивая его языком на её птичен-пугливском, вращая мячиками, чтобы всё прошло как по маслу, чтобы мчал её быстрее, быстрее. Фи бург, фи груб, фи горб, что из уверских! Магратище он моя битка, он такой, чтоб мястись что есть моченьки старокентской дороженькой. Он выиграет ваш розыгрыш, подавайте ваш вычур-кручёный, и я дам зароки, что вы, хоть самый скворецкий, не станете чампеном! Он хоорош. Я ловлю его. Мы противоборейцы всё воскреслето, пока шпигалица не встанет мартыном. Уронитесь во прах и турнируйте его мятч! Три на двух годится мне, он тебе, она для вас. Гуляй-грейся, ради поля и линий, или бутузом, диккенсообразно, мы оба малыми перебежками окажемся на срезке из страха, что ему будет покрышка, и дан лопнет шину, и разбудит её спорождения, что сделают ему сосусынков. Он не вскую опытный игрок, квадратом стойка, с ним его лелейдебелый шляпоклок, и его маненькие носки, и его смирновыгорб, и его детперрон мокфартука, и его хватка джентльмена, и его натиск первого парня на дивизионе, и его фланелевое фанфаронство, топча и колошмякая на её горбу, разделическая участь, вдоволь и впоперёк, и её напасть, где нашлёпки её наказаний должны быть с дамским основанием, когда, в тот же мырг, саблица того дверянского петелшишки в лаз катилась кукарем лиссмеяться, йе-йес, но-ноу, так она айлюлила-кукуюлила горлодёрганной птичкой (али нет? спёртматч, он с честью несёт свою биту!) девять сотен с дрянцом да в игре, во все времена много позже всех положений утренмокрого клюва.

{Утро}

Как нас винить?

Кукареку!