Бесплатный фрагмент - На одном дыхании

I

Ты знаешь, я очень много раз пыталась понять, нужно ли писать эту книгу. Ведь это будут мои письма тебе туда, где нас нет. Но вот сегодня подружка в кафе на мой сомнительный вопрос сказала — а вдруг ты все забудешь лет в 80? Тогда ты сможешь прочитать и вспомнить. И это дало мне понимание того, чего же я хочу. Я хочу помнить тебя всегда, каждую минуту и в любом состоянии. Поэтому я начинаю.

Любовь — это состояние сердца. И она либо есть, либо нет. Нельзя воспитать любовь. Или придумать любовь. Или создать ее искусственно. Почему я так думала? Может быть, начитавшись разных книжек, которыми было прочувствовано все мое детство и тинейджерский возраст; у мамы была большая библиотека, книжные шкафы до сих пор стоят в ее доме, и я там погружалась в разноцветные миры Стивенсона, Стендаля, Дюма. Чехов, Достоевский и Толстой предлагали мне размышления о жизни, которые уравнивали первых трех романтических писателей, а к ним-то все же и устремлялись мои мысли в большей степени, нежели к русской классической литературе. Я всегда проходила мимо любви. Как-то не получалось совместить в едином целом все и сразу — ум, тело, душу. Со временем я решила, что это разные понятия, и не стоит ждать каких-либо потрясений на этой почве, надо просто выбрать приоритет. В моем случае, разумеется, выбиралась душа. Так что когда мы впервые встретились с тобой, я выходила из арки возле Театрального института, где только что произошло мое бурное расставание с любимым мальчиком. Я помню, что с девятнадцатилетнего горя съела яблоко, выбросила огрызок, который мок в ладошке, и вытерла заплаканные глаза. Подняла их и уставилась точно в твои. Ты стоял на перекрестке Моховой улицы и Моховой улицы. Я говорю «перекрестке», потому что студенты Театрального Института, иначе говоря ЛГИТМиКа постоянно фланировали с Моховой 35 на Моховую 34, и движение там было насыщенным. На кукольном факультете до недавнего времени училась и я, чуть позже объясню, почему и что я имею в виду под «училась». А ты в другом корпусе, на курсе Кацмана, правда, возможно, уже это был курс Малеванной. В общем, подняв свои глаза и встретившись с твоими, я ровным счетом ничего не поняла. Но, как ты потом вспоминал уже в нашей новой жизни, мы просто стояли и смотрели друг на друга. Мы помнили, кто как был одет. Я не помню, в чем была я, ты мне это рассказал потом. А на тебе был плащ денди, пушкинский, серый. И ты спросил, все ли у меня в порядке? И я кивнула. А ты сказал «Ну, ты же здесь бываешь? Я найду тебя». Но дело в том, что училась-то я последний день, у меня развернулась целая история с отчислением, нечестностью педагогини, которую, к слову сказать, тоже отчислили пару лет спустя сами студенты; в общем, я, как всегда, полезла не в свое дело, и была наказана, как максималистка и неприспособленка. Так что я уже знала, что никакого «найду» не будет, я сюда не приду. Не могу же я мчаться ради встречи с мальчишкой, что-то там мне сказавшим, да и мало ли что говорят начинающие актеры начинающим актрисам на перекрестке Моховой и Моховой. А пока в том славном году ты смотришь на меня и говоришь «глазки-то у тебя какие хорошие». А я смотрю, как в замедленной съемке, со слегка съехавшей крышей, и думаю «Этот парень будет моим мужем… через 20 лет…», — и тут же обрываю себя и продолжаю, — «Какая дурь у тебя в голове, Женя! Какая разница, что будет с кем через 20 лет. Это так далеко, что отсюда не видно. И почему мужем? Ты только что рыдала за углом на скамейке. Иди и думай, как будешь жить дальше.» И мы расстаемся, и ты идешь в нужный тебе корпус, а я иду в сторону Гостиного Двора, и мы прощаемся,… чтобы встретиться снова ровно через 20 лет.

II

Звонок раздался в воскресенье, когда, несмотря на выходной, я собиралась на очередную деловую встречу. Звонил мой бывший сокурсник. Мои рекламные способности на Радио РОКС, где я работала на тот момент, похоже, были признаны всеми, темп нельзя было снижать ни в коем случае, и всегдашние мои сутки состояли из бесконечных переговоров. Мелькание людей, привычка видеть, как при обсуждении условий сделки человек напротив считает деньги в уме, складывает и вычитает, затем договора, акты приёмки-сдачи, агентские проценты, креатив, спонсорские упоминания, ролики по 15 или 30 секунд, «почувствуйте разницу», «718—35—88», «спешите слышать». Это положение вещей превратилось в часть обыденности в графике повседневности, но, в общем и целом, меня вполне устраивало, хотя и возникал порой вопрос, нужна ли мне подобная суета. Но ответственность за близких и прочее… Короче, вопрос не решался никак, поскольку был уже решён. В тот день мне тоже должны были позвонить в текучке событий, и, отжимая звонок своей раскладушки, я ожидала услышать кого-то, с кем следовало свидеться; однако на той стороне раздался голос, как я уже упомянула, бывшего сокурсника. Сокурсник этот проявлялся периодически, раз в полгода, и обычно куда-то звал, а я всё не могла ответить взаимностью, как не могла и сейчас.

Разговор поэтому состоялся традиционный и примерно такой:

— Знаешь, приезжай. Мы тут сидим с одним приятелем… Да ты его помнишь… (называет твоё имя).

— Я не помню.

— Нет, ты вспомнишь, если увидишь.

— Прости, я не смогу. Не получается. Нет времени.

(Молчание оттуда)

— Конечно, у тебя никогда нет времени. Ты же звезда эфира. Куда тебе до нас (ухмылка в трубку).

— Прости, я в самом деле не могу. Как-нибудь в другой раз.

— Ну, не судьба.

Конец связи.

Раздаётся новый звонок. На сей раз звонит партнёр по рекламе.

— Слушай, сегодня воскресенье. Давай перенесём на завтра. Чего-то вдруг решил отдохнуть и выспаться.

— Разумеется. Отдыхай.

Снова звонок. Сокурсник. А я-то попрощалась с ним мысленно на ближайшие полгода.

— Ты не передумала?

Смотрю на часы.

— Я приеду. Говори адрес.

(Сокурсник произносит твой адрес).

— Я буду через полчаса.

Хватаю машину и еду.

Мистика началась почти сразу. Во-первых, я, жительница Петербурга в четвёртом поколении, вовсе не помнила твой дом. Каким-то удивительным образом мне никогда здесь не приходилось бывать или даже проезжать мимо, поэтому первые две сталинские высотки Петербурга с башенками в семь этажей и музеем Ленина между ними, выглядели для меня как части замка, где творится нечто. В выборе этого дома для проживания также сказался твой безупречный вкус, с чем впоследствии я сталкивалась неоднократно.

Мой приятель ждал меня на скамейке во дворе, без гитары, с которой я привыкла его помнить, и… без зубов. «О ужас, — сказала я себе. — Не в притон ли меня позвали?» — и богатое воображение нарисовало картину сборища с песнями, плясками, заплёванным полом, грязными стенками и пустыми бутылками по углам. Приятель обрадовано протянул мне руку, целоваться лезть не посмел, и повёл к подъезду, по пути рассказывая твою историю.

— Представляешь, было всё в порядке, роли, у Мамина в кино снимался, перспективы, и вдруг случилось что-то, чего никто не может объяснить.

— А что именно?

— Потерял равновесие.

— Как это? (слушаю и решаю, что это пьяный бред, я же ничего не знаю о таких вещах).

— А вот так. То всё нормально, то как в невесомости.

Приятель подвёл меня к подъезду и набрал номер квартиры.

Не открывали долго.

«Спит, наверное, — решила я. — Алкаши».

— Может, я пойду?

— Нет, подожди, он откроет.

«Двадцать минут пробуду там, — решаю для себя. — Как-нибудь выдержу. Отмечусь, чтобы не упрекали в звёздной болезни, и сбегу».

— Кто это? — твой голос.

— Это Сергей, открывай.

Заходим в подъезд и поднимаемся на четвёртый этаж.

Квартира отперта. Мы входим. Сергей сразу проходит в комнату, где на столе сосредоточено интересующее его. А я второй раз в жизни так близко вижу твои глаза. Я до сих пор помню этот момент.

Взгляд без всякой вычурности. Твои глаза, Андрюшка. Синие или голубые. Глаза, в которых отражается небо и высота. Взгляд орла, которого заставили притвориться цыплёнком. Пронзительность, которой даже не боишься. Очень мужской взгляд, между прочим.

Кругом чисто, ни намёка на разврат. На столе аскетично, бутылка красного вина, конфеты и мандарины. Кожаные кресла. Компьютер у окна. Часы с боем, правда, бой не работает. Ничего лишнего в комнате.

Ты наливаешь мне полбокала вина и смотришь, смотришь. А я смотрю на тебя и опять не понимаю пока, что происходит. Во-первых, я замечаю серебряные тонкие кольца на твоих пальцах, и мне это нравится, это стиль, во-вторых, обнаруживаю крайне интеллигентную манеру общения, в-третьих, вижу, как ты красив, необычайно, фактурно, как бы сказали в Театральном Институте, и как не бывает, в-четвёртых, оглядываюсь и не вижу хозяйки дома, ведь даже при потере равновесия, считаю я, у такого ослепительного мужчины кто-то должен же быть, и делаю однозначный вывод, заключаю безапеляционно: «Парень голубой». Сергей чувствует, что вечер удался, это его день, он так долго этого добивался, он позвал меня, чтобы начать некие отношения, и старается вовсю, всё больше напиваясь. Я ещё не знаю, как ты умеешь манипулировать людьми, и твою просьбу сбегать за ещё одной бутылкой воспринимаю за чистую монету. Мы даже спорим с Сергеем, кто пойдёт. Ты как-то выворачиваешь, что это не женское дело, как-то шутишь, что мне не выдадут по возрасту, и Сергей радостно убегает ненадолго, как он считает.

У тебя ровно пятнадцать минут, чтобы изменить мир. Но ты справляешься быстрее.

— Ну рассказывай, — говоришь ты и целуешь мне руку. — Маленькая, — говоришь ты. — Ты не обижаешься, что я называю тебя «маленькая»? Но ты Чипполино. Ты сражаешься с синьором Помидором. Я сразу тебя узнал. Ты с Моховой? Я вспомнил тебя. По глазкам. Сразу. Ты моя.

Я рассказываю, кем и где я работаю.

— Так ты диктор, — говоришь ты, и мне становится смешно. Никто и никогда не называл меня диктором.

Я киваю и чищу мандарин тебе и себе. И протягиваю к тому же тебе конфету.

— Это для женщин, — говоришь ты. — Я не люблю сладкое. (Врёшь! Ты любишь, но это будет ясно потом, а пока ты манипулируешь мной и набиваешь себе цену).

— Ты молодёжь, а я серьёзный человек, — продолжаешь ты. — Андрей Александрович. А тебя я буду называть Женька. — И ты вопросительно смотришь. Я соглашаюсь. Почему бы и нет?

— Какая я молодёжь? Я тебя на два года младше.

— Ты шоу-бизнесом занимаешься. Там все молодёжь.

— А ты?

— А я философией, наукой.

Проходит время, а мы всё болтаем, и болтаем. Сергея нет.

— Скажи мне, маленькая, — спрашиваешь ты вдруг. — А ты уже поняла, что будешь жить здесь, со мной?

— Я не могу так сразу решить.

— Конечно, не можешь. Сразу и не надо. Дня три. Решай — и переезжай.

Я смотрю на часы и встаю.

— Мне пора.

— Ты не останешься?

— У меня бабушка дома одна. Мама и дочка в Болгарии.

— Конечно. Бабушка — это важно. А когда возвращаются мама с дочкой?

— Послезавтра.

Ты прикрываешь глаза.

— Чтобы была здесь через три дня, — и ты целуешь меня. «Не голубой», — только и успеваю подумать я.

Мне очень весело. Я машу тебе рукой и открываю дверь. Серёжа выпил купленную бутылку и заснул на лестнице.

— Что с ним делать? — спрашиваю я.

— Ничего, отвечаешь ты. — Широкий подоконник. Выспится и позвонит.

Ты смотришь на Серёжу, и твой взгляд снова становится отстраненным. Потом на меня, и улыбаешься. Ты перестаёшь быть отрешённым, или мне это только кажется. Или всё же действует выпитое вино.

Ты говорил мне после, что я спускалась вниз по лестнице, а тебе казалось, что я ухожу вверх, и ты был удивлён, почему это так. Оставим метафизические законы к расшифровке кем-то иным.

Мы прощаемся.

Я еду домой в странном состоянии веселья, и мои полбокала здесь ни при чём. Я не знаю, как буду поступать и что буду делать. У меня нет никаких решений. Ты же имеешь инвалидность, как я узнала, с этой потерей равновесия, причём, первую группу, самую страшную, а у меня столько забот, что я даже не могу пока задумываться ещё и об этом. «Пусть всё сложится само собой, — приговариваю я. — Чудесным образом. А розы вырастут сами». Просыпаюсь я на следующий день в том же состоянии, и оно нарастает. Вдруг я понимаю, что счастлива, без объяснения причин. Я прихожу медленно и постепенно к тому решению, которое ты уже озвучил. Я купаюсь в этом. Я ничего не делаю, чтобы быть с тобой. Я не звоню тебе три дня. Я готовлюсь. Никому ничего не говорю. Не собираю вещи. Общаюсь с бабушкой. Не делаю совсем ничего. Но через три дня я переезжаю к тебе.

III

Как я была феей

Сначала я прошла со свечкой по всем углам.

Они вспыхнули черным дымом.

Один угол был чернее других —

Возле самой двери.

И на меня приветственно посмотрел домовой —

Длинный долговязый парень