Стрела просвистела рядом с ухом, зацепив прядь волос. Я про себя помянула недобрым словом свою беспечность, и залегла за упавшим деревом, успев придавить голову высовывающегося Волчка. Мальчишка обиженно засопел, но перечить мне не смел. Одним резким жестом сдернула с шеи символ Ярилы-Солнца, и, не глядя протянула мальчишке:

— Держи… Ступай в Скит и выведи всех оставшихся в убежище. Это ключ от тайных Врат. Нам не удержать оборону. Я их покамест за собой по лесу повожу, сколько сумею. — Ключ был только у меня, как Хранителя Тайных Ходов. Даже Старец не смог бы без него попасть в те проходы.

Цепкие пальцы мальчишки вцепились в Ключ, и он, шмыгнув носом, дрожащим голоском спросил:

— А ты…? Ты-то как же…?

Заложив сразу две стрелы, я спустила тетиву по намеченной цели. Из густых кустов раздалось два вскрика. Я мстительно ухмыльнулась. Стрелы попали точно, куда целилась. И те, за кустами на некоторое время притаились. Никак, решились на обходной маневр? Я мельком глянула на Волчка. Коротко бросила:

— Обо мне не волнуйся. Световладу передай… — Увидела несчастно-испуганную рожицу Волчка, и мысленно махнула рукой. — Ладно, ступай… Вернусь, сама скажу.

Волчку совсем недавно сравнялось девятое лето. И он напросился со мной в разведку. Он так упрашивал, что я не смогла ему отказать. Изо всех отроков в Ските Матушки Йогини он был самым смышленым и шустрым. Но я не думала, что все так закончится. Теперь я жалела о том, что поддалась на уговоры упрямого отрока. Но изменить этого не могла. Самое лучшее, что могла сейчас сделать — это отправить парня обратно в скит. Парнишка все еще не решался уйти, и, сжимаяКлюч до побелевших костяшек на пальцах, смотрел на меня круглыми умоляющими глазами. Пришлось изобразить строгость:

— Кому сказала, ступай!! Знаешь, что бывает с воином за неповиновение?!

Волчок хлюпнул носом, тяжело вздохнул, и стал, не вставая, пятиться в заросли прибрежного камыша. Высокие зеленые стебли едва шелохнулись, словно мышонок проскочил. Ну вот и ладно. Пока те притихли, не худо бы было осмотреть свои запасы. Стрел осталась самая малость, долгого боя на расстоянии не выдержать. Что еще? Короткая сулицатолько на один бросок, дальше только ближний бой. Боевой топорик, и охотничий нож в две пядницы из доброй харлужной стали, да еще несколько метательных перьев. Вот и все мои запасы. Да, если раскусят, что я тут одна, да разом навалятся… О плохом не думалось. В Скиту воинов не осталось, все на сечу ушли с боярином Ратибором. Да и было-то их не больно много, два десятка сторожевых воинов. Мнесейчас надодать оставшимсяв Скиту время, чтобы успели скрыться, да отроков сберечь. Что ж… Это наши леса, и мы тут, как у себя дома. А пришлые этих мест не знают так же хорошо. Это славно. Откуда вот взялись только эти пришлые? Скит запрятан в крепи лесной, так что не каждый найти сумеет. Да вот только по зиме купцы приходили. Неужто…? Предательства допустить не мыслила. Хотя… Как говаривал старец Световлад? Не меряй по себе всех людей…

Справа от меня, саженях в пяти зашуршали кусты. Особо не целясь и не высматривая врага, по звуку метнула перо. Короткий вскрик показал, что в цель я попала. Нужно было уходить. Не поднимаясь, перекатилась в ту сторону, откуда был слышен крик. Там меня точно не ждут. Хотя, я могу проскользнуть мимо них и там, где ждут. Легкий морок — и никто даже ничего не поймет. Можно было и свой фантом оставить на прежнем месте, но тратить на это силы не хотелось. Мало ли, что еще предстоит впереди. К тому же, НУЖНО, чтобы меня заметили. За мной пойдут, тем самым от Скита отвлекутся. Осторожно стала пробираться в ту сторону. Под деревом лежал человек. В левом глазу торчало мое перо. Присела на корточки рядом, внимательно оглядываясь вокруг. Странно все это. Видать, не много их пришло, раз оставили здесь только одного. Зачем пришли? Чего хотят? Тайные схроны наши выведать? Или еще какое дело есть?

Выдернула перо, пригодится еще, и стала пробираться дальше. Нужно их увести за собой и дать время, чтобы Волчок успел добежать, успел открыть потайной ход. В таком случае, прятаться мне не с руки. Я встала в полный рост и пронзительно, по-разбойничьи свистнула. Эхо пошло гулять по лесу, забилось в кронах могучих сосен, отскакивая от стволов. Слева и сзади раздался хруст веток. Я только усмехнулась. Не очень-то и ловки эти пришедшие. Постояла несколько секунд, дожидаясь, когда меня увидят, и только потом побежала легкой волчьейрысью, лавируя между густых зарослей колючего боярышника. Мимо пронеслись две стрелы, расщепив тонкое деревце березки. Позади затрещали кусты. Клюнули, начали преследовать. Это хорошо. На меня напала веселая, бесшабашная удаль, как во время грозы, когда Перун-Батюшка хлещет землю своими молниями, гремит своим щитом, выгоняя проклятого Змея, укравшего его жену, из его тайного логова. На груди, на прочном кожаном ремешке бился знак Велеса, лапа Волка, символ моего Рода. Я запрятала его поглубже запазуху, почувствовав на мгновение исходящее от него тепло.

Бежала в противоположную сторону от Скита, чтобы увести подальше. Местность пошла на подъем, и я умерила скорость, присела за стволом могучей ели немного отдышаться, да оглядеться. Приложила руку к шершавой коре, зашептала привычное:

— Матушка Ель, вечно память Предков хранящая, в мир Нави ведущая, корнями своими с Вечным Древом Мира соединившаяся…. На твои ветви садятся души Предков, на твоих ветвях качаются дети Духов лесных. Помоги услышать их наказы-шепоты, донеси до них моленья дщери Велесовой…

Ладонь мою знакомо кольнуло, по пальцам словно искры пробежали. Будто туман заклубился вокруг меня, охлаждая разгоряченное лицо, вливая новую силу в уставшее тело. Пришла мысль, что надо бы поближе глянуть на нападавших, а ну как, признаю кого? Скит стоял далеко в крепи векового соснового бора, и дорогу туда знали немногие. Даже купцов сопровождали наши проводники, умеющие отводить взоры, чтобы ни один чужак не мог добраться до тайного места.

Отошла на десяток саженей от могучей ели и затаилась в кустах. Ждать пришлось недолго. Вскоре, на небольшой прогалине показались люди. Не бандиты и не разбойные. Воины, одетые в легкую кожаную броню, хорошо вооруженные, с десяток человек. А среди них, как серый воробей среди стаи селезней… Хобяка, внучок деда Мала, который возил нам провизию, выменивая ее на меха куньи, да лисьи! Дед Мал уж два лета, как ушел к Пращурам, а внучок вместо него продолжал торговлишкой промышлять. Продал-таки, вред недобитый, за малую толику побрякушек заморских продал! Эх, Хобяка, Хобяка… Душонка твоя никчемная! Мы ли не привечали тебя, как равного, мы ли не потчевали… На богатства наши позарился, ворогам продался! Я чуть приподнялась, только на замах руки. Перо разрезало воздух с чуть слышным шелестом, будто птица крыльями махнула, и впилось своим острым жалом как раз у основания горла. Схватился Хобяка за горло двумя руками, силясь рану зажать. Черная кровь хлынула сквозь скрюченные пальцы. Крутанулся он на месте, да и пал замертво, забулькатив горлом что-то невнятное. В мою сторону в тот же миг полетело с десяток стрел, да все мимо. Отползла на несколько саженей назад, и, не таясь, поднялась в полный рост. Тихонько свистнула, чтобы те следа не потеряли, и побежала на верх холма уже не оглядываясь.

Через полверсты лес кончился, и начинался крутой подъем на самую вершину холма, которую венчали три скалы. Этот холм назывался Гранью, место Силы. Световлад говорил, что между этими тремя скалами сходятся границы нескольких миров. Я надеялась достичь этих скал, а потом, подчерпнув полной мерой от них энергии, опустить морок на врагов, а уж после, спуститься по другому склону, пока они будут блуждать, потеряв стороны Света. Убивать их на горе было нельзя. Кровь, пролитая в месте Силы могла необратимо изменить энергию нашего мира. А вызывать вселенскую катастрофу в мои планы не входило. Да и Старец меня за такое по головке не погладит. Но, хочешь насмешить Богов — расскажи им о своих планах. Вражеская стрела догнала меня, когда я уже почти достигла скал. От удара меня отбросило назад, и я крепко приложилась головой к камню. В голове поплыл туман, к горлу подкатила противная тошнота, а правая рука онемела. Кровь закапала из раны на серый битый камень у подножья скал, и зашипела рассерженной змеей, будто попав на раскаленные угли. Воздух между трех скал стал вибрировать, выплескивая из неизвестных глубин фиолетово-серый туман. Его клубы стали вращаться вокруг меня вихрями, будто разбушевавшаяся метель в месяц студень. Изо рта, вместе с хриплым дыханием, стали вырываться облачка морозного пара, волосы вокруг лица поросли куржаком, холод сковал все мои члены, и я стала проваливаться в небытие, поглощенная разбушевавшимися клубами, словно топкой трясиной. И на грани ускользающего сознания, услышала ужасающий грохот. Меня подбросило в воздухе, словно какую-то невесомую пылинку, закружило, завертело и я перестала чувствовать собственное тело.

Глава 1

Февраль в этом году выдался лютым. Словно зима решила отомстить людям и зверям, за отсутствие сильных морозов и снегопадов в декабре и январе. По ночам метели бушевали, будто и впрямь решили перемешать земную твердь с небесным сводом. Зверье все попряталось по норам, да по лежкам. Только волки выли, подпевая голосу разбушевавшейся стихии. Шло время волчьих святок.

Небольшой домик, добротно срубленный из вековых сосен, стоящий недалеко от озера у подножья большого холма, на вершине которого высилась груда скал, был совсем затерянным в этой куржавой мглистой круговерти. Но это выглядело так только на первый взгляд любого человека, который не умел смотреть в глубь вещей. Внимательный глаз заметил бы, что небольшая прогалина перед домом отчего-то вовсе не высится непроходимыми сугробами, а расчищена, словно трудолюбивый дворник только что убрал с нее снег, да и сам домик не врос от времени в землю, а будто был срублен не далее, как прошлым летом. Только слегка замшелые нижние бревна говорили о том, что дом это здесь стоит давно, очень давно. Рядом горбилась небольшая сараюшка, разделенная на две части. Одна половина была приспособлена под дровяник, а во второй жила коза русской белой породы с незатейливой кличкой Манюня и пяток пестреньких кур с красным петухом во главе. Часть пригона была отделена посеревшими струганными досками, где хранилось сено для козы, и в уголке приткнулся деревянный ларь, обитый железными полосками от вездесущих грызунов, для хранения дробленого зерна для куриц. Тут же, стояли инструменты, необходимые в хозяйстве. Небольшая банька, срубленная из дерева-кедра, притулилась с другого бока. Рядом с ней и колодец имелся с воротом, как полагается. Все было сработано на совесть, добротно, можно сказать, на века. Чувствовалась рука мастерового человека, понимающего толк в лесной жизни.

Над домом замысловатыми петлями, которые вязала разбушевавшаяся метель, вился дымок, шедший из трубы. А в окошке теплился огонек керосиновой лампы. Баба Феша сидела чуть ссутулившись, и пальцами, не потерявшими своей ловкости от возраста, теребила постиранный козий пух. Морщинистое лицо, загорелое до золотисто-коричневого цвета от постоянного пребывания на свежем воздухе, сохраняло до сих пор следы былой красоты. Белые до голубизны, будто мартовский снег, седые волосы, заплетенные в косу, были уложены на голове величественной короной. Не по-старчески яркие цвета закаленной стали глаза были сейчас задумчивыми, обращенными словно вглубь себя. Хотя пальцы и продолжали делать привычную работу, мысли бабы Феши были где-то не здесь, и уж точно думала она не о том, сколько пряжи получится из этого пуха, вычесанного с Манюни. Огромный пушистый кот палевого раскраса с белыми пятнами на лапах и на морде, сидел копилкой возле хозяйки, обернув большим хвостом передние лапы, и не сводил с нее своих янтарных мерцающих глаз. Поняв, что женщина его не замечает, кот деликатно мяукнул. Баба Феша слегка вздрогнула, словно очнувшись, вынырнув из того мира, в котором она до сей поры пребывала, и посмотрела на кота долгим взглядом:

— Ну что, Фома… Тебе тоже эта буря кажется подозрительной? — Кот, словно отвечая на вопрос, опять тихонько мяукнул. Баба Феша вздохнула. — И я думаю, неспроста все это…. Что-то происходит, что-то грядет… Только, вот я никак не могу взять в толк, что именно. — Она тяжело вздохнула. — Старею я, однако, Фомушка… Сколь ни бодрись, а время свое все одно возьмет…

Кот протестующе мяукнул, и задрав хвост трубой, не спеша направился к выходу. Женщина довольно легко поднялась со скамьи, и, мягко ступая по широким плахам пола в катаных чунях, направилась к двери, чтобы выпустить кота.

— Ну сходи, сходи… Проверь, как там Манюня. Только гляди, чтобы метель не унесла, а то в такую-то погоду… В общем, сам знаешь. — Усмехнулась Баба Феша. И, словно сама себе проговорила тихонько. — Неспокойно мне что-то… Ой, неспокойно… Ну, ничего. Вот завтра Глебушка придет, может сердце-то и успокоится. — И покачала сокрушенно головой, будто самой себе не поверив.

Выпустив кота, баба Феша вернулась к своему занятию. Но по задумчивому выражению лица было понятно, что грустные мысли ее не покинули.

Дотеребив шерсть, встала и пошла подбивать квашню в деревянной лохани, стоявшей на лавке возле печи. Как же, Глебушка, любимый внучок пожалует, а бабка-то без пирогов его встретит что ли? Отродясь такого еще не бывало! Не успела вымыть руки, как услышала волчий вой, продирающийся сквозь завывания пурги, и следом, царапающий звук, перемежаемый истошными воплями Фомы. Торопливо направилась в сени, открывать дверь. Кот со вздыбленной шерстью залетел в дом и сразу, с лету, запрыгнул на теплую печь. Баба Феша хитро усмехнулась:

— Быстро ты, однако, нагулялся-то… Али волчка напугался? Так это, поди, Лютый воет. Он тебя не тронет, ты же знаешь… Эх ты… Трусишка…

Кот рассерженно фыркнул на хозяйку, и принялся деловито вылизывать шерсть, всем своим видом демонстрируя, мол, «мне до ваших суждений и дела нет. Я про себя все сам знаю». Баба Феша усмехнулась.

— Ладно, ладно… Чего ты… Я ж так просто, подзадорить тебя. — А потом, заговорила сама с собой. — А Лютый-то близенько совсем подошел. К чему бы такое? — Задула керосиновую лампу, и выглянула в окно. Но сквозь замерзшие стекла мало что можно было увидеть. Баба Феша легким жестом провела ладонью по стеклу, и сразу, как будто от этого плавного движения вся изморозь сошла с окна, оставив стекло чистым, будто отмытым. Но из-за бушующей метели, все равно, мало что можно было разглядеть. Только круговерть бешено вертящегося снега, танцующего под завывания ветра. Она опять вздохнула и проговорила с сожалением:

— Ну что ж, утро вечера мудренее…

Огонь в горниле печи почти совсем прогорел, и теперь, только мерцающие угли освещали комнату багровым переливчатым светом. Баба Феша, раздвинув ряды подвешенной над печью сушеной травы, встав на приступок, ловко забралась наверх.

— А ну, лохматый двигайся. Ишь, разлегся, будто ты один тут…

Кот недовольно заворчал, но перечить хозяйке не смел, неторопливо пододвинулся, свернулся калачиком, окутав себя пушистым хвостом, и заурчал, чувствуя рядом хозяйский бок. Слушая, как мурлыкает кот, мысли бабы Феши стали скользить плавно и неторопливо по ленте времени назад, в далекое прошлое.

Сколько себя помнила, она всегда жила здесь в этом доме. Его поставил здесь еще ее дед, скрывающийся в этих лесах со своими родителями от царской «милости». Пришедшие вместе с семьей Курнаковых единоверцы тогда стали ставить дома чуть подальше от этого места, считая его странным. Деревня быстро выросла в нескольких верстах от холма по берегу небольшой безымянной реки, вытекающей из озера с названием Пограничное. Чего граница, и почему озеро так называлось, маленькая Федосья поняла сразу, да и дед ей потом растолковал, впрочем, не тратя много слов на объяснения. Он сразу смекнул, что внучка у него растет смышленая, одаренная сверх всякой меры богами, что умом, что внешностью. Да и даром обладала немалым. Дар у Федосьи стал проявляться еще в раннем возрасте. Родители к тому времени уже сгинули, попав в лютый буран в тайге, когда пошли на охоту, и осталась девочка вдвоем со своим дедом. Но сиротой она себя никогда не чувствовала, окруженная заботой старика. И опять же, вокруг был целый мир, наполненный удивительными вещами, ее мир, мир таинственный, непокорный, порой смертельно опасный, но от этого еще более прекрасный и удивительный. Она понимала, что говорят птицы и звери, травы и деревья, и даже, камни. Дед свободно мог отпустить ее в лес одну без опаски, что ей навредят хищники. Да и с погодой, судя по всему, она тоже умела договариваться. До того, как внучка вошла в зрелый возраст, дед открыл ей секрет, почему именно в этом месте он поставил дом, а не там, где селились все остальные люди, пришедшие сюда вместе с Курнаковыми.

— Слушай, Федосенька, слушай… Мы Рода древнего, от отца к сыну передавали знания, богами даденные. Хоронили те знания от прочих людей. Потому как, долг у нас перед Родом. Исстари хранили мы границы между мирами, следили, чтобы кто ни попадя не совался, потому как, опасно это для многих, да и вредно. Мыслимое ли это дело, коли миры меж собой перемешаются. Тогда такой хаос начнется, что тут и Свету конец придет. Не дали мне боги внуков, зато дали внучку ладную, да разумную… — Дед на этом месте всегда вздыхал, видно и впрямь жалел, что нет у него внука. Потом, будто опомнившись продолжал с надеждой в голосе. — Но, дай Бог, у тебя внуки будут. Им и передашь мастерство свое и знания Предков. Потому как, дар наш передается только через поколенье…

Маленькая Феша слушала деда, да на ус мотала. Годы шли. Деревня на берегу речушки разрасталась, а Федосья так и осталась жить в избе, срубленной дедом. Людей лечила, травы собирала, зверя промышляла, тем и жила. Лес-кормилец не давал пропасть ни в какой год. А когда в деревне после войны объявился бравый сержант Матвей, да устроился лесником, тут и любовь пришла. Поженились они, сына родили. А как сынок вырос, сосватали ему девушку из соседней деревни. Только сын на их заимке жить не стал, выучился на механика, да в деревне обосновался. Но о родителях не забывал. Вот и пришла она, спокойная да счастливая жизнь. Но, видно, не судьба была Федосье в радости долго пребывать. Беда подкралась змеей весенней, ядом гадючьим полной. Случился пожар в деревне и сгорел сынок вместе с беременной снохой. Только Глебушку, внучка Матвей из огня и успел вытащить. Федосья клясть судьбу не стала, все свои силы положила, чтобы Глеба вырастить, воспитать, да мудрость предков передать. Только вот незадача… Не дадено было Глебу и малой толики того дара, что у самой Федосьи был. Вот и гадала она, кому после смерти передаст службу свою, Грань сторожить. С этими горькими мыслями она и уснула. Снился ей волчий вой, да Лютый, который стоял на пороге дома, будто силясь сказать что-то важное.

Утром баба Феша проснулась, что называется «ни свет, ни заря», и сразу принялась за дело. Подбросила в горнило пару сухих березовых поленьев и принялась хлеб выкатывать. Метель, бушевавшая вчера, словно сорвавшаяся с цепи бешеная собака, к утру затихла. Когда небо на востоке стало светлеть, у нее уж и хлеб на поду был готов, и пироги в двух чапелах [1] поспели, наполняя дом ароматами печева. Но, почему-то, покоя все эти домашние привычные хлопоты так ей и не принесли. И с каждой минутой беспокойство все больше одолевало бабу Фешу.

Она вышла на улицу, чтобы встретить рассвет, как и подобает Знающей. Но солнце так и не смогло пробиться сквозь липкую пелену серых тяжелых облаков, нависших низко над землей. Нагромождения скал на вершине холма совсем не было видно. Их закрывали чернильно-фиолетовые тучи, которые клубились словно варево в ведьмином котле. В воздухе чувствовалось напряжение, будто перед сильной грозой летом. Только вот, какая может быть гроза в феврале месяце?

Баба Феша покачала головой, проговорив тихо:

— Ох, не к добру это… Чует мое сердце, не к добру… Что-то грядет…

Она тяжело вздохнула, покачав головой, о отправилась в сараюшку. Хоть дождь, хоть снег, хоть камни с неба, а животину следовало накормить, напоить, Манюню подоить, а потом уж и мировыми проблемами заниматься. Закончив с хозяйственными делами, погладив каждую курочку, поговорив с козой, выслушав ее жалобы, баба Феша вернулась в дом. Процедила молоко, налила немного в миску нетерпеливо отирающемуся возле ее ног коту, и опять пошла на улицу. Очень нужно было понять, что не так в окружающем мире, оценить свои возможности, чтобы попытаться предотвратить надвигающуюся катастрофу. А то, что она надвигается, баба Феша уже нисколько не сомневалась. Она встала посреди поляны, вытянув руки перед собой, и, словно слепая перед стеной, стала «ощупывать» пространство вокруг себя. Ладони начало покалывать, будто отскочившими от горящих поленьев искрами. Материя пространства пребывала в слабом волнении, словно вода в озере под порывами несильного ветерка, слегка подергиваясь рябью. Но уж кто-кто, а она-то точно знала, что эта самая «рябь» и есть предвестник грядущей бури. Вложив немного силы, постаралась волнение успокоить. В ближайшем окружении, вроде бы, все стало затихать. Но через некоторое время, вновь «ветерок» пробежал по поверхности, и «водная гладь» пространства заволновалось еще сильнее. Баба Феша покачала головой. Такого она не могла припомнить за все время своей долгой жизни.

— Что-то грядет… А я ничего не могу сделать! — Проговорила она сама себе с некоторым отчаяньем.

Постояла еще немного, прислушиваясь к звукам леса. Тишина стояла небывалая. Ни белка по веткам не прыгнет, ни лисица не тявкнет. Тайга будто приготовилась к чему-то страшному, к чему-то неотвратимому. Ну что ж… Чему быть, того не миновать… Вдруг ее чуткое ухо уловило скрип снега под лыжами. С некоторым облегчением она прошептала:

— Ну вот… И Глебушка идет…

Прошло не меньше двадцати минут, пока этот звук не стал достаточно явным. А еще минут через пять, из-за угла дома показалась фигура мужчины. Он был довольно высок и широкоплеч. Овчинная куртка на груди была распахнута. Аккуратная окладистая черная борода и усы заросли куржаком, сквозь который были видны только яркие, как у бабушки, голубые глаза, искрящиеся весельем, прямой нос, да излом черных бровей. Баба Феша невольно залюбовалась внуком. Истинный потомок древнего славянского Рода. Предки бы им гордились. Увидев бабушку, стоявшую посреди двора, остановился, снял варежки, и весело проговорил:

— Ба…! Ты могла бы снег и с дороги тоже убрать. Еле до тебя добрел. Вот уж замело, так замело… — Потом огляделся, и добавил: — А у тебя все по-прежнему, как у старушки-феи в садочке из сказки о Снежной Королеве. Тишь, да гладь…

Баба Феша с любовью посмотрела на внука и чуть насмешливо ответила:

— Глебушка… да где ж ты дорогу-то тут увидел? А насчет, «тишь, да гладь» — это ты пальцем в небо. — А потом, словно опомнившись, что не следует внука сразу с дороги загружать проблемами, торопливо проговорила. — Ну чего стоим-то посередь двора? Пойдем в дом, я уж и пирогов напекла, твоих любимых с капустой, да с брусникой…

Глеб снял лыжи, аккуратно поставил их возле крыльца, охлопал себя рукавицами со всех сторон, стряхивая снег с одежды, и принялся гольцом обметать высокие унты на собачьем меху. Стянул с плеча карабин, а затем скинул из-за спины довольно увесистый рюкзак. Приподняв легко в руке плотно набитый вещмешок, проговорил:

— Тут все, что ты просила.

Баба Феша кивком поблагодарила, и первой вошла в дом. Усадив внука на лавке, принялась хлопотать, накрывая на стол, изредка, с нескрываемой тревогой поглядывая в окно. Беспокойство бабушки не прошло незамеченным, и, когда она, закончив выставлять пироги, да самовар на стол, села напротив него, спросил:

— Рассказывай, что тут у тебя стряслось.

Баба Феша попыталась было увильнуть от вопроса.

— Ты ешь, ешь… Об этом после…

Но внук решительно отодвинул от себя чашку с чаем.

— Нет уж… Рассказывай сейчас, а то у меня кусок в горло не полезет.

Женщина с нежностью посмотрела на внука и тихо проговорила:

— Какой ты у меня стал…

Глеб ласково улыбнулся, и положил свою широкую ладонь поверх тонких пальцев бабушки.

— Я тебя тоже очень люблю. Но зубы мне не заговаривай. Я же чувствую…

Баба Феша слегка оживилась.

— Что… Что ты чувствуешь?

Внук смущенно улыбнулся.

— Я чувствую твою тревогу, твое беспокойство… — На мгновение опустил глаза, и, тяжело вздохнув, проговорил: — Прости, что не оправдал твоих надежд, но того, что чувствуешь ты, я, увы, не ощущаю.

Бабушка усмехнулась, похлопав его по руке.

— Не говори глупостей. Боги каждому свою судьбу назначили, и не нам им перечить. Значит, у тебя другая роль в этой жизни. Думаю, ты родился воином. Не зря столь годков в армии прослужил, да и теперь — участковый. Это ведь тоже -защитник. А те знания, что я передала тебе, еще не раз сослужат службу.

Глеб покивал головой.

— Наверное, ты права. И знания твои мне пригодились, но я же чувствую, что ты хотела бы другого…

Его бабушка только рукой махнула.

— Эх… Глебушка… Мало ли чего хотелось, да о чем мечталось. У каждого свой путь, и сходить с него — только судьбу искушать. Жизнь ведь все одно вернет тебя на ту тропу, какая богиней Сречей сплетена. И не дано нам прозреть всего узора того ковра жизни, что замыслен нашими богами… Только одна у нас путеводная звезда в этой жизни — долг перед Родом, перед Пращурами нашими и перед будущими поколеньями.

Глеб улыбнулся.

— Вот мы и следуем каждый своим путем. Только это не объясняет твоей тревоги. — И вопросительно уставился на бабушку.

Та тяжело вздохнула и проговорила грустно:

— Что-то происходит… Не могу пока понять, что именно. Но что-то меняется в мире, в нашем мире. Я чувствую вибрацию пространства, но не могу понять природы происходящего. — Помолчала несколько секунд, а потом заговорила быстро. — Ты же знаешь, ЧТО я тут охраняю, и почему наша гора называется Гранью, а озеро Пограничным. Здесь проходит граница нескольких миров, и грань между ними очень тонка в этом месте. Любое вмешательство в эти тонкие структуры чужаков способно их разрушить, и это может привести наш мир к катастрофе. Хотя…

Глеб слегка нахмурился.

— Прости, но я не очень хорошо понимаю, как у времени может быть какая-то граница. Это же просто время…

Баба Феша усмехнулась.

— У Вселенной нет такого понятия, как «отсчет времени». Это люди придумали, чтобы как-то упорядочить свою жизнь. Время — это та же энергия, что и вокруг нас. А у энергии нет ни начала, ни конца…

Прерывая ее слова, за окном раздался протяжный волчий вой, а в сарае громко заблеяла Манюня, словно волк ее уже начал есть. Баба Феша легко вскочила с лавки, и кинулась прочь из избы. Глеб, замешкавшись на несколько секунд, чтобы схватить из угла карабин, поспешил за ней, бурча досадливо себе под нос:

— Сколько раз я тебе говорил — заведи собаку. Ведь одна живешь в такой глухомани, мало ли что случиться может… Так нет же!!! Упрямая, как Манюня… — Последние слова он произнес почти шепотом, чтобы бабушка не услышала.

Он выскочил на крыльцо и остановился как вкопанный. На краю прогалины стоял огромный матерый волк. Серая с подпалинами шерсть по бокам и черный «ремень», шедший от самой головы до кончика хвоста. Желто-серые, какие-то не звериные, а почти человечьи глаза, смотрели пристально и требовательно на людей. Глеб перехватил удобнее карабин, но баба Феша его остановила:

— Погоди, Глебушка… Зачем мне собака, когда у меня вона, Лютый есть. Он меня почище любой собаки охранит. Убери ружьишко-то… Не пугай волчка.

Она, осторожно ступая, спустилась с крыльца и пошла к волку. Тот, не проявляя никакого беспокойства, уселся на задние лапы, и опять, задрав морду к серым низким тучам, почти цепляющимися за верхушки деревьев, завыл протяжно и тоскливо. Не доходя несколько шагов до могучего зверя, баба Феша остановилась. Внимательно посмотрела на волка и тихо спросила:

— Ты чего, Лютый… Али случилось что?

Волк поднялся на ноги, и не спеша потрусил прочь, вглубь леса. Через несколько шагов оглянулся, словно призывая людей следовать за собой. Баба Феша охнула.

— Ох ты ж…! Погоди, серый… Оденусь только, да лыжи возьму. — И кинулась обратно к дому, на ходу приговаривая: — Глебушка, нужно за Лютым идти. Зовет… Видно что-то произошло. Зверь он всегда лучше человека чует…

Умница-Лютый, остановился, дожидаясь, пока люди встанут на лыжи. А затем потрусил опять вперед, больше уже не оглядываясь. Отстранив назад внука, рвавшегося прокладывать лыжню, баба Феша пошла впереди, следуя точно рядом со следом волка, повторяя все его петли и повороты. А Глеб только диву давался, как это у нее все ловко получается. Вроде и не по убродному снегу идет, а по гладкой накатанной лыжне. Но от вопросов удержался.

Наверное, благодаря бабулиным стараниям, до середины склона добежали быстро. С середины подъема начались трудности. Стали часто попадаться камни, засыпанные снегом, которые и углядеть-то сразу трудно было, приняв их за обычный снежный сугроб. Да и склон стал более крутым. А Лютый, не обращая больше внимания на людей, словно не замечая, что они стали отставать, продолжал, не снижая темпа, идти вперед. Баба Феша остановилась, и внимательно посмотрела наверх. Даже отсюда, с близкого расстояния, не было видно скал, венчавших холм. Их закрывали темно-чернильные клубящиеся тучи. Подошедший к ней Глеб, оценивающе посмотрел на предстоящий впереди путь.

— Думаю, лыжи придется здесь оставить. Дальше подниматься лучше без них. Камней все больше, а вон там, чуть выше курумники начинаются. — Указал он рукой на опасное место. — Да и снежный покров здесь не такой глубокий, как внизу. Видимо, снег сдувается ветром. — Закончил он, и посмотрел на свою бабулю, ожидая ее вердикта.

Баба Феша продолжала смотреть наверх, в ту сторону, где скрылся за очередным валуном Лютый. На вопросительный взгляд внука сначала не ответила, проговорив тихо ни к кому не обращаясь:

— Что-то происходит. Энергия бурлит. Кто-то пытается прорвать грань. Плохо… Очень плохо… — И замолчала в раздумье, словно и не слышала слов внука. А потом, когда уже Глеб и не ожидал от нее ответа, произнесла. — Ты прав… Лыжи дальше будут только помехой. — И стала высвобождать ноги из креплений.

Они воткнули лыжи в снег возле большого валуна, и только собрались идти дальше, когда из-под земли послышался нарастающий утробный гул, какой бывает перед началом землетрясения. Глеб, еще со времен, когда служил в армии на южной границе, очень хорошо помнил этот жуткий звук, приводивший в ужас любое живое существо. Тучи над самой вершиной холма заклубились еще сильнее, и из самого их центра вверх выплеснулся столб зеленого пламени, и следом раздался громовой раскат, от которого содрогнулась земля. С вершины вниз покатилось несколько сорвавшихся валунов. Глеб едва успел отпрыгнуть в сторону от одного из низ. Баба Фешасосредоточенно замерла на несколько секунд, а затем, соединила перед грудью ладони, будто собралась помолиться, быстро развела их в стороны и резко соединила их опять с громким хлопком. Опустив руки, посмотрела на внука, жестко проговорив:

— Ступай за мной, след в след. И не вздумай выйти из-за моей спины. И думай о чем-нибудь отвлеченном. Вспоминай что-нибудь простое, приятное. Понял меня?

Глеб сглотнул внезапно образовавшийся в горле комок и просто кивнул головой. В армии ему приходилось навидаться всякого, но то, чем владела его бабушка, неизменно вызывало у него некий трепет, словно у маленького мальчика, стоявшего на пороге перед дверями какой-то тайной комнаты. Только вот, ключей от этих дверей, ведущих во что-то неизведанное, у него, увы, не было. И это вызывало легкую досаду. Он вспомнил слова кого-то из восточных мудрецов. «Кто не знает о существовании тайны, тот и не испытывает искушения ею овладеть». Но вся беда была в том, что он-то, как раз-таки и знал об этой тайне! Казалось, он уже давно смирился с тем, что ему не подвластны те силы, которыми владела бабушка. А выходит, что и не смирился.

Воздух вокруг них вдруг сгустился, образовывая тонкую пленку, охватывающую их словно защитным коконом, отделяющим непроницаемым барьером от всего остального мира. Уши внезапно заложило, как бывает при подъеме на большую высоту, а в висках заломило от вибрации окружившей их энергии. Стараясь не концентрироваться на происходящем, и стремясь выполнить в точности указания бабы Феши, он стал вспоминать, как в далеком детстве они с дедом Матвеем ходили на рыбалку на Пограничное озеро. Как жгли потом костер и варили уху из нескольких пескариков и окуньков, все что удалось выловить самому Глебу. А дед рассказывал ему о войне, о битвах и сражениях, о мужестве и героизме обычных солдат.

Опомнился он только тогда, когда чуть не налетел на спину внезапно остановившейся бабушки. Глеб даже не заметил, в какой момент исчез тот кокон энергии, который она создала во время подъема на самую вершину холма, чтобы облегчить и обезопасить им путь. Вокруг царила мертвая тишина, и только слышно было тонкое щенячье поскуливанье, будто рядом страдал от боли и тоскливого одиночества маленький щенок. Баба Феша стояла, замерев на месте, словно сама стала одним из серых гранитных валунов, разбросанных здесь повсюду, точно здесь развлекался какой-то великан. Глеб сделал шаг в сторону из-за спины бабушки и увидел волка, которого его бабуля называла Лютом. Матерый лежал на животе и что-то вылизывал, тонко и жалобно по щенячьи скуля.

В первый момент Глеб даже не понял, что это там лежит между осколков скал, возле чего так страдал волк. Первой опомнилась баба Феша.

— Ох ты, Господи!!! — Она всплеснула руками совсем по-старушечьи, и почти бегом направилась к Лютому, будто тому грозила смертельная опасность.

Глеб замешкался только на несколько секунд, пока пытался разглядеть, что же там такое, среди обломков скал. А потом рванул со всей возможной скоростью в ту сторону, потому что, наконец увидел, ЧТО там лежало. Это был человек, молодая девушка! Только вид она имела довольно странный, словно сошла с картинки из сказки про Валькирию-воительницу. Растрепавшаяся длинная коса цвета спелой пшеницы, была стянута на конце простым ремешком из сыромятной кожи, и лежала на земле, словно мертвая диковинная змея. На ней были надеты легкие кожаные латы, сверху подпоясанные широким ремнем, украшенным металлическими бляшками и какими-то замысловатыми узорами. Простая льняная рубаха, торчавшая из-под них, была разорвана в нескольких местах, обнажая плечо девушки с огромной ссадиной, из которой сочилась кровь. Руки тоже были все в крови, иссеченные острыми осколками раздробленных камней, которые валялись здесь повсюду, а из-под правого плеча у нее торчала стрела с черным опереньем!

Глеб на несколько мгновений опешил, и растерянно, будто не веря тому, что видели его глаза, захлопал ресницами. Стрела, самая, что ни на есть, настоящая стрела, какие он видел в краеведческом музее и на картинках в книжках с древними сказаниями! Это было настолько невероятно, что он, на какое-то мгновение забыл о волке, сделав несколько шагов к лежащей девушке. Но Лютый напомнил ему о себе. Волк вскочил на четыре лапы и, приподняв верхнюю губу, ощерил клыки. Утробный рык вырвался у него из пасти. Глеб, не отдавая себе отчета в своем действии, потянул из-за плеча карабин. Неизвестно, чем бы это все закончилось, но тут вмешалась баба Феша. Тихим, но властным голосом она произнесла, обращаясь к зверю:

— Лютый, спокойно… Мы помочь хотим…

Сделала несколько небольших шажков к лежавшей девушке, плавно проведя ладонью по воздуху, словно ставя барьер перед волком. Итот неохотно отступил, не отрывая недоверчивого взгляда своих желто-серых глаз от Глеба. Баба Феша, больше не обращая на Лютого внимания, присела на корточки и, положив свою руку на лоб лежащей, замерла так на несколько мгновений. Волк подошел ближе, забыв про Глеба, и заглянув старой женщине в глаза, тихонько заскулил.

— Ничего, Лютый… Живая… Вылечим, не бойся. — Она посмотрела внимательно на стрелу, торчавшую из-под лопатки девушки. — А это надо вынимать только дома. А ну-ка, внучок, бери ее на руки! Живая, но, едва-едва. Надо поторопиться. — Бабушка говорила коротко и сухо, будто отдавала приказы, как командир в бою своим солдатам.

У Глеба в голове зароилось одновременно куча вопросов, но он понимал, что времени для того, чтобы задать их сейчас просто нет. Для лежащей, каждая секунда промедления могла стоить жизни. Он сделал несколько шагов, все еще опасливо косясь на волка, и легко поднял девичье тело на руки. Она показалась ему легкой, словно перышко. Глеб держал ее бережно, стараясь не потревожить стрелу, чтобы не открылась рана. Кровь на ней уже запеклась, но выглядела она довольно устрашающей и не очень старой. Сплошные загадки! Он тряхнул головой, пытаясь отогнать назойливые вопросы, мешавшие ему сосредоточиться на дороге. Но они все равно жужжали у него в голове, точно надоедливые комары. А дорога предстояла нелегкая. Баба Феша поспешила впереди него, проговорив:

— Ступай опять за мной след в след… — И опять произвела какие-то манипуляции руками.

Глебу даже показалось, что его ноша стала чуть легче. Но он не позволял себе задумываться о причине этого, опасаясь сделать неверный шаг. Так они спустились до того места, где оставили лыжи. Он осторожно положил девушку на снег, опять стараясь не задеть стрелу, чтобы не разбередить ее рану, надел лыжи, и тут заметил, что волк не отстает от них, а идет чуть позади. Поведение зверя было еще одной загадкой, разгадывать которую он не стал, решив потом спросить сразу обо всем непонятном у бабушки.

Когда они подходили к дому, уже стало смеркаться, из нависших над самым лесом темно-серых туч, повалил крупными голубоватыми хлопьями снег. Вовремя. Задержись они еще немного на горе, и попали бы в метель. А это могло их задержать в пути. Баба Феша сразу кинулась к печи, доставать чугунок с горячей водой. Глеб положил девушку на кровать в своей бывшей спальне, и стал помогать бабушке, выполняя ее четкие указания.

Глава 2

Полковник милиции Федосеев Степан Ильич сидел в своем кабинете злой, как черт. Подчиненные тихими мышатами заходили в приемную, оставляли какие-то бумаги и тут же, не задерживаясь, старались побыстрее убраться подальше, чтобы, не дай Бог, не попасться под горячую, и чего греха таить, довольно тяжелую начальственную длань. А гневаться начальству было с чего. В области пропала без вести уже вторая группа туристов. Нет, конечно, люди и раньше пропадали, случалось. Кого зверь дикий задерет, кто в расщелину свалится. А что поделаешь, тайга, горы, а народ у нас безбашенный, лезут куда ни попадя, а главное, туда, где опаснее всего. И никакие запреты, и строгости на них не действуют. Наоборот, только еще больше раззадоривают. Нет бы ходили себе где-нибудь по краешку, где тропы натоптаны, и служба работает, как и положено спасателям. Так нет же! Подавай им земель, где нога человека не ступала! А вверенном ему регионе, таких мест…. Перечислять замучаешься. Туда только либо на конях, либо на вертолете. А тут — уже вторая группа и все в одном и том же районе! Вызывал Степан Ильич на ковер районного начальника милиции. Да что толку! Тот только руками разводит. Район-то громадный, считай две Франции вместе с Англией поместятся, а штат небольшой. Штат выделяют не по размеру площади, а сообразно количеству проживающего в районе населения.

Недавно генерал с Москвы звонил, гневаться изволил. Орал так, что мембрана в телефоне еле выдерживала. Говорит, ты что, сукин сын, мне решил второй перевал Дятлова тут устроить, или звезды на погонах жмут?! А Степан Ильич, между прочим, уже двадцатый годок в органах служит, и все двадцать лет без нареканий. И, к слову говоря, награды заслуженные имеются и многочисленные благодарности от вышестоящего руководства. А генерал с ним, как с мальчишкой сопливым разговаривал! Кому ж не обидно-то будет?!

Степан Ильич нажал кнопку селекторной связи. Через мгновение оттуда послышался голос его бессменного секретаря Зинаиды Марковны.

— Слушаю, Степан Ильич…

— Зинаида Марковна, сделайте мне вашего знаменитого чайку…

Из селектора донеслось короткое:

— Сию минуту…

И правда, буквально через минуту, двери кабинета открылись и вошла Зинаида Марковна с небольшим подносом в руках. Это была женщина, шестидесяти с небольшим лет, худая, жилистая, суровое лицо в сетке морщин, серого, почти стального цвета глаза смотрят несколько отрешенно и в то же время, пристально, словно проникая внутрь черепной коробки. Губы крепко сжаты, минимум косметики на лице, седые волосы уложены в замысловатую высокую прическу. На лбу очки, в которых она только что печатала документы. Выражение лица совершенно невозмутимое. «Железная женщина. Такую и противотанковой миной не взять», — как обычно подумал он о своей секретарше. Женщина быстро и умело расставила приборы к чаю на маленьком столике, расположенном в углу кабинета возле мягкого дивана, обитого потертой коричневой кожей. Федосеев изумился. И когда только успела все приготовить! Ведь только что попросил, а у нее все уже вот, пожалуйте, как говорится, к столу. Насколько Федосеев знал, своей семьи у его секретарши не было. Муж ее, служивший в милиции, погиб еще в начале семидесятых на какой-то операции по захвату банды. Детей у них не было, а Зинаида так больше замуж и не вышла. И, сколько себя помнил Степан Ильич, всегда работала секретаршей в областном управлении. Начальство менялось, неизменной оставалась лишь Зинаида Марковна, превратившись в легенду управления. Как бы зол не был Федосеев, но никогда, ни при каких обстоятельствах, он не повышал голос на нее. Почему-то, он робел только при одном ее взгляде, как робел когда-то еще в школе перед учительницей химии. Какое уж там, голос повысить. Об этом не могло быть и речи!

Секретарша, расставив все, приготовленное к чаю, стояла почти по стойке «смирно» ожидая дальнейших указаний. Степан Ильич потер переносицу, пытаясь избавится от молотков, стучавших в висках, и проговорил уставшим голосом:

— Зинаида Марковна, голубушка, отмените на сегодня все встреча и пригласите ко мне Ивашова. Пускай захватит с собой все материалы по последним пропавшим в Третьяковском районе. — Секретарша молча кивнула головой, с сочувствием посмотрела на начальника и тихо проговорила:

— Чай пейте, пока не остыл. Я туда травок добавила, у знахарки одной беру. Головная боль сразу пройдет. — И почти совершенно бесшумно, словно призрак, выскользнула из кабинета.

Не секретарша — чистое золото!

Степан Ильич, вышел из-за стола, подошел к окну, и открыл форточку, с удовольствием глотнул ворвавшийся с улицы морозный воздух. Эх, сейчас бы и самому в тайгу! Взять егеря Егоровича с собой, да на дальнюю заимку, чтобы никто даже и не знал, куда поехал… Он будто наяву услышал, как скрипит снег под полозьями саней, как заливисто лает Тайга, лайка Егорыча. Полковник тяжело вздохнул. Мечты, мечты… И внезапно, он с какой-то злостью подумал. А и пусть, мечты!! Вот закончим с этими пропавшими, плюну на все и так и сделаю. А там, пускай хоть с органов выгоняют!! Приободрившись от такой мысли, он решительно направился к журнальному столику, где его ждал чай из трав знахарки.

Сергей Никитич Ивашов, майор милиции и заместитель начальника управления, прибыл в рекордные сроки, уложившись в десять минут, полковник и чай еще не успел допить. Видимо, материалы по пропавшим держал под рукой, ожидая вызова к начальству. И, как подозревал Степан Ильич, подобная расторопность никак не обошлась без прозорливости его секретарши. Полковник поставил чашку с недопитым чаем на блюдце с веселым цветочным рисунком, и проговорил, отмахнувшись от официального доклада своего зама.

— Оставь, Сергей Никитич… Проходи… Чаю хочешь?

Похожий на большого колобка Ивашов, плотно сбитый мужчина лет сорока, с румянцем во всю щеку, веселыми карими глазами и серебристыми, словно присыпанными солью ранней седины, висками, улыбнулся.

— Не откажусь, Степан Ильич… Я слыхал, Зинаида Марковна вас тут каким-то особым чаем балует…

Полковник закивал головой:

— Балует, балует… Не женщина — скала! Я в смысле, что за ней, как за скалой. Но, как сам понимаешь, я тебя вызвал не чаи гонять. Ты чаек-то пей, да рассказывай, чего там про эти группы-то пропавшие известно? А то тут генерал орал на все управление, что у нас какой-то перевал Дятлова случился. А мне ему и ответить нечего.

Заместитель, наливая чай в чашку, пожал плечами.

— Так перевал Дятлова — это на Урале. А у нас Сибирь. Никаких тебе секретных зон, тайных лабораторий и прочей радости, слава тебе… в нашей области не наблюдается.

Полковник нахмурился.

— Так куда тогда люди пропали? Ведь в тайгу просто так зимой, без определенной подготовки никто не полезет. Значит, народ подготовленный был, опытный, можно сказать. Куда делись-то?!

Ивашов отставил чашку в сторонку, и достал одну из папок:

— Вот, Степан Ильич, сами смотрите. Первая группа из пяти человек собирались делать восхождение к горе N. Проводник с ними местный был, рация, снаряжение — все, как полагается. На связь не вышли через три дня. Поиски в течении недели ничего не дали. Как сквозь землю провалились.

Федосеев опять нахмурился.

— Ты мне это брось! Сквозь землю… Не могут люди без следа исчезнуть, и чтобы никто и ничего…!

Ивашов начальственным возмущением не впечатлился, пожал плечами, и достал вторую папочку.

— А здесь все по второй группе. В общем-то, почти тоже самое. За исключением состава группы. Не альпинисты, охотники, четыре человека и проводник. Объединяет обе группы только одно: район, где они пропали. Работали поисковики с МЧС, вертолет, лесники и несколько охотхозяйств. Даже привлекали добровольцев из населения. Они там все охотники-рыболовы. Пусто. Как корова языком слизала. И никаких зацепок… — Он грустно посмотрел на полковника, ожидая от того очередного взрыва возмущения по поводу коровы и ее языка.

Но Степан Ильич, возмущаться не стал. Задумался, а потом проговорил:

— Чувствую я, пришлют нам кого-то скоро из Москвы. «Старший брат» заинтересовался этим делом. А ты сам знаешь, где «старший брат», там покоя не жди. Сейчас явятся и начнут наводить тень на плетень, засекретят все. Наворочают тут дел, а кому потом расхлебывать… — Он взглянул на погрустневшего подчиненного. — Вот то-то же… Так что ты, Сережа, давай, пока не нагрянули столичные гости, организуй еще одну бригаду. Да выбери следователей по толковее, и пару-тройку проводников из местных подключи. Проверьте еще раз весь район, с населением побеседуйте как положено, по-людски. Найти пропавших до приезда, конечно, не найдем, но хоть может какую-никакую зацепочку да отыщем…

Ивашов задумчиво крутил свою чашку в руках. Потом поднял глаза на начальника и проговорил:

— Я вот, что думаю, Степан Ильич… Возглавлю-ка я эту группу сам. Уж больно дело заковыристое получается. Думаю, надо самому посмотреть, что там, да как. Оно так надежнее будет.

Федосеев усмехнулся, и глядя на своего зама с легким прищуром, проговорил:

— Что…? Застоялись кони в стойле? Свежего ветра, да простора захотелось?

Ивашов смущенно улыбнулся.

— Вы же знаете, я боевой офицер, и бумажки перебирать — это не мое. А вот пришлось. А здесь вы и без меня справитесь. Я за себя зама своего оставлю. — Он на секунду задумался и добавил: — К тому же, там в участковых служит мой бывший подчиненный. Он у меня в разведку ходил. Парень — огонь. И к этому делу талант имеет, да и тайгу знает, как дом родной.

Полковник хмыкнул.

— А чего ж тогда твой разведчик до этого времени ничего не разведал, если такой-растакой он у тебя?

Майор улыбнулся краешком губ.

— Так он в соседнем районе служит. Там как раз граница районов проходит. Его в прошлые разы не привлекали. Поиском местное районное начальство занималось, а они только свои резервы использовали. Да и люди пропали не на границе районов. Так что…

Федосеев махнул рукой.

— Ладно, Сережа, действуй. Кого и как привлекать — твое дело. Хоть всех пенсионеров-охотников в тайгу загони! Только ты мне добудь хоть какую-нибудь ниточку, зацепочку, хоть что-нибудь, черт ее дери! — Степан Ильич стукнул сжатым кулаком себе по колену, не сумев справиться со своими эмоциями.

Не успел Ивашов ему ответить, как ожила селекторная связь, и Зинаида Марковна, голосом Левитана, проговорила:

— Товарищ полковник, к вам из Москвы прибыли…

Федосеев выругался шепотом:

— Твою дивизию, прилетели архангелы. Быстро они…

Дверь в следующий момент открылась, и в комнату вошли три человека. Сергей Никитич поднялся вслед за хозяином кабинета и сдержанно поздоровался:

— Здравия желаю… — Прибывшие ему скупо кивнули. «Наверное головы у них прикреплены плохо к шеям», — с усмешкой подумал майор. И сухим деловым тоном проговорил, обращаясь к своему начальнику: — Разрешите выполнять, товарищ полковник?

Тот поспешно проговорил:

— Да, да… Выполняйте, товарищ майор… — А сам направился навстречу вновь прибывшим.

Ивашов положил папки с делами пропавших на край начальственного стола, и строевым шагом промаршировал к дверям, успев окинуть вновь прибывших цепким оценивающим взглядом. А Федосеев, на правах хозяина, пригласил «гостей» присесть, и пытаясь изобразить радушие на своем полном простоватом лице, вежливо спросил:

— Чай, кофе, а может быть, что-нибудь покрепче?

Представительный мужчина, довольно крупной комплекции, в темно-сером костюме в тонкую синюю, едва заметную полоску, в белоснежной рубашке и темно-сером же галстуке, сдержанно проговорил:

— Спасибо… Давайте приступим сразу к делу. Меня вам представлять не нужно… — Федосеев коротко кивнул головой, не видя поводов возражать. Он неуловимо напоминал полковнику ленивого, поседевшего от возраста медведя-шатуна, который, вроде бы и забыл о своей природе хищного зверя, но в любой момент мог вспомнить об этом, и тогда, всех зазевавшихся, обманувшихся его покладистостью ждал большой сюрприз в виде покалеченных, а иногда и сожранных недотеп. — А «шатун», которого в миру звали Николаем Сергеевичем Сердюковым, продолжил, указывая на высокого костлявого человека, напоминающего богомола. — Это мой помощник, и правая рука, подполковник Совенко Алексей Павлович. — «Правая рука — друг индейцев», как мысленно окрестил его Федосеев, вспоминая свои любимые с детств книги Фенимора Купера, сдержанно протянул руку, здороваясь с полковником. — А это… — Николай Сергеевич слегка замялся, будто смутившись на несколько секунд, представляя третьего участника его команды. Федосеев слегка удивленно приподнял брови. Он не мог припомнить за «шатуном», чтобы кто-то или что-то могли привести его в подобное состояния смущения, и поэтому особенно внимательно уставился на третьего члена команды. А полковник Сердюков как-то торопливо и несколько комкая слова, проговорил: — Это Лукьян Родогорович, специалист по аномальным зонам.

Повидавшему на своем веку много такого, от чего некоторые люди седели в одночасье, Федосееву, сделалось несколько не по себе, когда он встретился взглядом со «специалистом по аномальным зонам». Ему на несколько секунд показалось, что он на охоте, заглядывает в медвежью берлогу и видит, как оттуда на него смотрят, полыхая адским пламенем, глаза дикого зверя, готового его разорвать тут же, на месте. Легкая волна ледяных мурашек пробежала у полковника по спине. Наверное, эти несколько секунд ступора были достаточным поводом не протягивать руки этому «гостю» с таким чудным именем. На некоторое время, пока они смотрели в глаза друг другу, в кабинете повисла неловкая пауза. Сердюков понимающе переглянулся со своим помощником и едва заметно скривил губы.

Степан Ильич, с трудом сумев взять себя в руки, повторно предложил:

— Присаживайтесь…

«Гости» расселись за столом, причем, Федосеев обратил внимание на то, что и Сердюков и его помощник, предпочли сесть подальше от третьего члена их команды с таким странным именем. Деловито пододвинув папки с делами, оставленные Ивашовым, Степан Ильич начал сразу вводить в курс дела. Он докладывал, не отрывая глаз от листов с напечатанным текстом, механическим голосом, заученную почти наизусть, информацию о пропавших туристических группах, ощущая на себе тяжелый взгляд «специалиста по аномалиям». На какой-то миг, ему даже захотелось, как маленькому ребенку, отгородиться от Лукьяна Родогоровича одной из папок, но он сумел себя взять в руки, и закончил доклад недрогнувшим голосом. У него прямо на языке вертелся вопрос к Сердюкову, на кой черт приволокли сюда этого человека?! Но, работая всю жизнь в этой системе, он прекрасно знал, что вопросы задавать «старшим братьям» бесполезно. Такого в ответе накрутят, что забудешь в конце, о чем и спрашивал, если вообще соизволят ответить, как обычно ссылаясь на «государственную безопасность». Можно подумать, он сам тут сидит засланным шпионом и ему секреты государственные доверять нельзя. Но все эти мысли были, конечно, пустыми, так, можно сказать, по привычке.

Выслушав его «отчет», заговорил полковник Сердюков.

— Все понятно… — Поджал он недовольно губы. — Люди исчезают, а вы тут…

Сердюкова Степан Ильич знал давно, еще по высшему командному училищу, в котором они вместе когда-то учились. Нельзя сказать, что они дружили, так, приятельствовали. Хотя, какие такие приятели, если один сидит в службе безопасности в Москве на генеральской должности, а другой в Сибирской глубинке в милиции работает. Гусь, как говорится, свинье не товарищ. Но все же, некоторые отношения поддерживали, и несколько раз даже на охоту вместе съездили. Наверное поэтому, а еще от осознания, что все же здесь хозяин он, полковник Федосеев Степан Ильичвзглянул исподлобья на говорившего. От такого взгляда, бывало, его подчиненные сознание теряли. Произвел он впечатление и на «гостя». Тот слега поперхнулся, так и не проговорив слова, которое уже хотел произнести, и несколько примирительно проговорил, придавая своему голосу некую задушевность:

— Нет, Степан Ильич, я ничего не хочу сказать плохого. Работа ведется большая, серьезная. Но и ты пойми нас. Результатов-то как не было, так и нет. Поэтом, ты уж извини, но придется нам взять это дело в свои руки. Своих можешь не отзывать, пускай работают. Только предупреди, чтобы под ногами не путались. И еще, людей нам не надо, мы своих привезли. Нам бы только проводника, провиант, ну и технику, разумеется.

Федосеев кивнул, давая понять, что все понимает. А сам искоса наблюдал за «специалистом по аномальным зонам». Странное дело: вроде тот сидел с несколько отрешенным выражением лица, в разговор не встревал, советов не давал, но Степану Ильичу, почему-то казалось, что именно это «специалист» и «заказывает здесь музыку». Сердюков говорить закончил, нужно было отвечать. Полковник собрался с мыслями, стараясь не думать об этом странном человеке, и заговорил:

— Да, не проблема, Николай Сергеевич… — Нарочно называя его по имени-отчеству, чтобы подчеркнуть, так сказать, взаимность их отношений. — И проводников найдем, и технику подготовим. Только ответьте мне на один вопрос… — Он с легким прищуром посмотрел на сидящего напротив него полковника.

Тот изобразил на лице радушие пополам с пониманием, и кивнул головой, мол, спрашивай.

— Скажите мне, пожалуйста, а где вы тут у нас аномальные зоны-то нашли? Вроде бы, отродясь такого дива у нас не бывало. А то, что люди пропали, так, сами понимаете, тайга. Всякое случается. Отчего же сразу «аномальная зона»?

Сердюков быстро переглянулся со своим помощником, и мельком глянул на «специалиста». Тот, казалось, не проявил никакого интереса к вопросу, всем своим видом давая понять, мол, я в ваши дела не вмешиваюсь, разбирайтесь сами. Николай Сергеевич еще немного пожевал губами, наверное, придумывая, как бы так ответить, чтобы… «Чтобы», судя по его кислой физиономии, никак не получалось. Федосеев уже, было, подумал, что ответа ему не дождаться, как тот заговорил, очень неохотно, цедя слова, как из сломавшегося крана вода капает.

— Ну, как тебе сказать, Степан Ильич… Были в ваших местах зафиксированы некие выбросы энергии. — Проговорил он не очень понятно, но с умным видом, будто был большим ученым-физиком. — Вот наши спецы и пытаются разобраться, что, да к чему. Но ты, голову над этим не ломай. Наверняка, своих забот полон рот с криминалитетом…

Федосеев хотел, было, сказать, что думает по такому «объяснению», но покосился опять на этого Лукьяна, как его там, Родогоровича (тьфу, ты! Ну и имечко, челюсть сломать можно), и промолчал, решив вернуться к этому вопросу позже, когда они с Сердюковым останутся один на один, за рюмкой коньяку.

Судя по воцарившейся паузе, разговор на этом закончился, и полковник нажал кнопку селектора.

— Зинаида Марковна, зайдите ко мне…

Селекторная связь молча отключилась. И через несколько секунд секретарша, больше похожая на вдовствующую королеву-мать, возникла на пороге. Все эти нехитрые манипуляции с селектором и молчаливое появление Зинаиды Марковны на пороге его кабинета, произвели на гостей неизгладимое впечатление. Они смотрели на пожилую женщину с нескрываемым восхищением. И даже этот, как его, Родогорович, оторвался от созерцания потолка, посмотрел на секретаршу странным, оценивающим, даже слегка недоумевающим, взглядом. Федосеев про себя ухмыльнулся, впрочем, не меняя сдержанно-строгого выражения лица. И очень мягко попросил:

— Зинаида Марковна, голубушка, надо бы наших гостей устроить на жительство, и распорядиться, чтобы все приготовили для их экспедиции.

Женщина сдержанно кивнула головой, и произнесла сухо:

— Все готово, товарищ полковник. Соответствующие распоряжения в устной форме отданы, а это, — она спокойным шагом подошла к столу начальника и положила на него красную папку из искусственной кожи, на которой золотыми буквами в правом верхнем углу красовалась надпись «на подпись», — это приказ. Будьте добры подписать. — И сама застыла будто памятник Родина-мать, ожидая, когда начальник просмотрит документ и подпишет его.

Полковник, который сам не успевал каждый раз удивляться прозорливости секретарши, спрятав довольную ухмылку, быстро пробежав глазами по строчкам приказа, поставил размашистую подпись внизу. Зинаида Марковна, кивнула головой в знак благодарности, взяла папку и пошла на выход из кабинета. В дверях, задержавшись на несколько секунд, проговорила, обращаясь к слегка опешившим гостям:

— Товарищи, когда освободитесь, вас проводят в гостиницу. Ваши вещи уже там, в ваших комнатах.– И вышла, не дожидаясь ответа, аккуратно прикрыв за собой дверь.

«Шатун» Сердюков, утративший свою официальную физиономию, не скрывая восторга проговорил:

— Ты где взял это чудо!! Не секретарь — орел, коршун!! Точнее, орлица! Мне бы такую секретаршу, я бы королем себя чувствовал, да и дела бы наши продвигались порасторопней. — И он взглянул со значением на свою «правую руку» Совенко. Тот подвел глаза к потолку, тем самым, высказывая свое отношение к брюзжанию начальства.

Федосеев счел вопрос риторическим, и отвечать не стал. Но его лицо так и сияло самодовольством. Мол, вот, и у нас есть жемчужины, которых и в самой Москве не найти.

Проводив гостей, пригласил к себе опять своего зама. Ивашов возник на пороге кабинета почти моментально, будто, спрятавшись за дверью, только и ждал вызова начальника.

— Значит так, Сергей Никитич, — начал незамысловато полковник, — «старший брат» решил поиски пропавших взять в свои руки. Но и нам не запретил этим заниматься. Кажется, у них нет уверенности, что смогут с этим справиться без нашей помощи. — Федосеев криво усмехнулся, не скрывая своего отношения к «гостям». — Так что ты работай, как и договорились. Только, прежде чем уедешь, проконтролируй процесс экипировки гостей, чтобы все было по высшему разряду. Ты меня понял? — Он со значением посмотрел на подчиненного. Майор с готовностью кивнул, не скрывая ухмылки. Мол, понял, чего же не понять, покажем заезжим гастролерам, что и мы тут в глубинке не лаптем щи хлебаем. А начальник продолжил. — Они проводников просят. Так ты приставь к ним парочку тех, что посообразительнее. — И неожиданно подмигнул майору. Лицо того озарила улыбка. Понятное дело, «своих» приставить надо, чтобы контролировать весь процесс. — Федосеев на несколько секунд задумался. — Ну, вроде бы, все. Остальное сам знаешь. — И уже когда Ивашов со своим «так точно! Разрешите идти…» собрался выйти, Степан Ильич задержал его. — Постой… — Тяжело вздохнул, вроде бы, не решаясь сказать, что собирался. Майор замер, терпеливо ожидая продолжения. — Ты вот что, Сережа…, — перешел полковник на доверительный тон. — Проверь-ка мне одного человечка. Только осторожно, сам понимаешь, что поднимется, если что… — Ивашов с готовностью кивнул, мол, понимаю. — Третий там с ними был, заметил? — Опять кивок подчиненного. — Вроде бы, гражданский, но — темная лошадка. Фамилии не знаю, зовут Лукьян Родогорович, Сердюков представил его, как специалиста по аномальным зонам. Не нравится он мне… Такое ощущение… — Полковник, опомнившись, замолчал на середине фразы. Не стоило высказывать подчиненному, даже такому, как Ивашов, свои сомнения и догадки. И он закончил короткой рубленной фразой, чтобы скрыть некоторое смущение, вызванное собственным проколом, называемым «длинный язык». — Все, ступай! Обо всем докладывать мне лично в любое время суток. — И сделал вид, что увлечен документами на своем столе.

Поднял голову от бумаг только тогда, когда услышал звук закрываемой двери.

Вечером Федосеев, переодевшись дома в гражданскую одежду, отправился в гостиницу. Ему очень хотелось переговорить со своим старым «приятелем», если можно было называть так Сердюкова при его должности. Особо не мудрствуя, позвонил снизу от администратора, с предложением «посидеть за рюмочкой чая», так сказать, скоротать вечерок. Тот, неопределенно хмыкнув, спустился в бар минут через десять. Они прошли в отдельный кабинет, где уже был накрыт стол. Так, ничего особенного, деликатесы, так сказать, Сибири. Была там и копченая севрюга, и моченые яблоки с клюквой, черная икорка, как драгоценный камень мерцала в объятиях хрусталя, в котором отражался свет бра, вяленая оленина, нарезанная тонкими до прозрачности пластинками, горка блинов, и, разумеется, коньяк в бутылке. И не какой-то там импортный, а наш «Кизляр». Оглядев всю эту простую сибирскую красоту, Сердюков тихонько присвистнул.

— Судя по столу, ты Степан Ильич, собрался у меня все государственные тайны выпытать… — С усмешкой проговорил гость, с удовольствием располагаясь на удобном кресло-стуле, обитом простой льняной тканью в мелкий темно-синий цветочек.

Федосеев состроил «дурачка».

— Не понимаю я, что хочешь сказать. А это, — он обвел рукой стол, — обычное Сибирское гостеприимство. Яблочки моченые попробуй. Про все секреты сразу забудешь. Яблочки наши, на родной земле выращенные. Это вам не заморские пестициды-удобрения.

Разговор сначала не клеился. Вяло обменявшись информациях о семьях, видах на охоту и рыбалку в этот сезон, и даже о погоде, оба замолчали. Но после второй рюмки коньяка, Сердюков пристально посмотрев на приятеля, насмешливо проговорил:

— Ну чего ты мнешься, Степа? Понимаю ведь, что не тоска по былым дням заставила тебя угощать меня коньяком и всеми этими разносолами. Говори, что хотел. Только имей ввиду: врать не буду, скажу, что смогу, а чего не смогу — уж не обессудь, сам все должен понимать. — И с удовольствием сунул в рот кусок севрюжины. Зачмокал, мечтательно закатив глаза. — Ты тут, как в раю живешь. А у нас там культ быстрого питания процветает. Уже желудок испортил всеми этими гамбургерами-колами. — Потом, в момент оставив свою дурашливость, проговорил серьезно. — Скажу тебе, как на духу, Степан Ильич, дело это непростое. И причина — не твои «потеряшки». — Он махнул рукой. — С поиском, думаю, сам справишься. Тут, брат, другое. А что, я и сам толком не знаю, если честно. И не могу тебе высказать, как меня это бесит. Не привык я, чтоб меня втемную использовали.

Федосеев, аккуратно разрезая кусочек севрюги у себя на тарелке, недоверчиво проговорил:

— Так уж и втемную? Никогда не поверю… Темнишь ты Николай что-то, по своему обыкновению…

Сердюков хмуро посмотрел на него поверх своего бокала, и залпом выпил коньяк. Втянул носом воздух, будто хлопнул полстакана водки и проговорил бурчливо:

— Рад бы потемнить, но дальше уже некуда! И так, сплошные потемки кругом! Вот этот, который Лукьян, черт произнесет его отчество! Кто он по-твоему?

Федосеев пожал дипломатично плечами.

— Ты же сказал: «специалист по аномальным зонам»…

Слегка захмелевший Сердюков, проворчал:

— То-то, что «специалист»…, — передразнил он полковника. — Только вот чего специалист, для меня до сих пор неясно. Прислали его сверху. — И он поднял вверх указательный палец для пущей наглядности своих слов. — Ничего достоверно о нем неизвестно, даже мне… — Он замолчал, выдерживая паузу, чтобы Федосеев сумел до конца проникнуться подобной невероятной информацией. Тот проникся. Отложил вилку в сторону и с удивлением уставился на собеседника. Весь его вид говорил: «Неужто, даже тебе???» Сердюков покачал головой, мол, так и есть. — Но слухи ходят, одни чуднее других. Достоверно известно только одно, что власть он имеет немалую. Еще бы понять, откуда, да для чего ему эта самая власть! То, что он работает на заокеанских друзей, сей факт проверен и не подтвержден. Голову, конечно, на отсечение не дам, но скорее всего так и есть. Тогда на кого? — Он пристально уставился на своего собеседника, пока тот не отвел взгляд в сторону. Удовлетворенный такой реакцией, Сердюков назидательно проговорил: — Вот то-то же…! Ты думаешь, я в вашу глушь забрался чтобы икорки на дармовщинку поесть? Мне понять надо, для чего все это! Что НА САМОМ ДЕЛЕ нам тут понадобилось?! Начальство своими планами со мной не делится. А чувствовать себя пешкой в чужой игре, сам знаешь, это не мое. Так что, давай-ка мы закроем эту тему. Я и так сказал больше, чем тебе положено знать. Но тутдело такое, что, думаю, без твоей помощи я не обойдусь. Поэтому прошу тебя, дай людей потолковее, чтобы в случае чего, я мог бы с тобой связаться в любой момент. На своих рассчитывать не могу. Стучат, гаденыши. А разобраться надо…

Глава 3

Баба Феша налила из чугунка в таз горячей воды, принесла чистых тряпиц, кинула несколько щепотей травы в котелок, стоявший на печи, и скомандовала внуку:

— Бери все и неси в спальню. Сначала стрелу нужно вынуть.

Движения ее были четкими быстрыми, но без суеты. У Глеба, почему-то тряслись немного руки, скорее, от волнения и необычности обстоятельств, чем от страха. Крови на своем веку, не таком уж и долгом, он повидал в достатке. Просто, ситуация была, как бы это помягче сказать… нестандартная. Не каждый день находишь такое диво. Баба Феша подошла к кровати и, встав на колени стала внимательно осматривать древко стрелы с черным опереньем, торчавшее из спины девушки. Потом, тяжело вздохнув, покачала сокрушенно головой.

— Надо же… Срезнем ударили, будто зверя какого… — И пояснила не очень понимающему Глебу. — Срезень — это наконечник такой для стрелы, на большого зверя рассчитан. При ударе такой стрелой зверь или человек сразу начинает много крови терять, что делает его слабее. А тут на девчонку, да с таким стрелами. Одно слово — изверги… — Потом, подумав несколько мгновений, опять покачала головой, тихо проговорив: — Придется вырезать. Стрела насквозь не пробила тело, на излете была, с другой стороны не вынуть…

Развернула чистую льняную тряпицу, которую принесла с собой. Глеб тихонько присвистнул, увидев, что в ней было завернуто.

— Бабуля, да у тебя тут весь набор хирургических инструментов, словно у профессионального врача.

Баба Феша хмуро на него посмотрела:

— Не у каждого… Таких инструментов сейчас у ваших-то, современных и не сыщешь. Помоги разоблачить ее.

Расстегнуть ремни кожаного нагрудника было непросто, но Глеб с этим справился. От волнения, и от опаски навредить девушке или причинить своими неловкими руками ей боль, у него капельки пота выступили на лбу. Рубаху стянуть не получалось, поэтому, ее пришлось просто разрезать, чтобы обнажить спину. За все время, как раненую принесли в дом, она не издала ни звука, и Глеб обеспокоенно спросил:

— Ба, а она точно, живая…? Я пульса ее не чувствую…

Бабушка, занятая делом, только проворчала:

— Да, живая, живая… Я чую…

Достала небольшой нож с замысловатым закругленным концом. Опустила лезвие на несколько секунд в плошку с крепким соляным раствором, и велела коротко внуку:- Держи ее крепче за плечи…

Ловко орудуя своим необычным инструментом, сделала неуловимым жестом два небольших надреза по краям раны. Кровь, словно нехотя тихонько заструилась из порезов. Баба Феша, проговорив себе под нос едва слышно что-то по поводу того, что времени почти не осталось, взялась крепко за древко, и с силой, какую нельзя было заподозрить в ее хрупком старушечьем теле, и в то же время очень осторожно, стала тащить стрелу из раны. Кровь потекла быстрее. Девушка дернулась всем телом и едва слышно застонала. Глеб, крепко державший ее за плечи, только сурово сжал губы, а в глазах застыла тревога и жалость к несчастной. Баба Феша откинула стрелу в сторону, быстро и умело обтерла рану чистой тряпицей, смоченной в настое еловых шишек. А затем, накрыв рану своей ладонью, стала очень тихо шептать-приговаривать:

— На море на Окияне, на острове Буяне, лежит бел горюч камень-алатырь. На том камне-алатыре сидит красна девица, швея — мастерица, держит иглу булатную, руду жёлтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю я дщерь Рода незнамого от ран, от порезов. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань. Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди!

Кровь стала течь медленнее. Женщина удовлетворенно кивнула, словно отвечая своим мыслям. Выбрала из своих инструментов большую иглу с закругленным концом, и стала ловко стягивать концы раны конопляной нитью. Затем еще раз обтерев рану чистой тряпицей, наложила распаренный лист лопуха, и стала умело и быстро перебинтовывать грудь раненой девушки. Глеб, как мог помогал бабушке, закусив губу от сострадания и жалости. В голове скакали блохами мысли: «Как? Откуда? Кто она такая?» Но, ответов на эти вопросы он не находил, и даже не было никаких догадок. От этого становилось немного не по себе. Создавалось ощущение нереальности всего происходящего.

Тем временем, баба Феша стала аккуратно протирать влажной тряпицей ссадины на плече и руках девушки. Когда с этим было покончено, вдвоем с Глебом они натянули на нее просторную чистую рубаху, и перевернув осторожно ее на спину, укрыли тонким покрывалом до самого подбородка.

— Ты пока с ней побудь, а я пойду отваром займусь, ее надо напоить, иначе, у нее просто не хватит сил, чтобы бороться с ранами.

Баба Феша, собрав инструменты и грязны, выпачканные кровью тряпки, не забыв прихватить стрелу, отправилась в кухню, где на печи уже булькала в котелке вода с травами, распространявшими горьковатый аромат по всему дому. Глеб, оставшись один в спальне, присел на корточки у изголовья кровати, и стал рассматривать лежащую девушку, мысленно пеняя себе за несвоевременное любопытство. Но ему очень хотелось рассмотреть, как следует их «найденку». Девушка была красива, даже теперь, с черными кругами под глазами, запекшейся коркой на губах, с царапинами на лице, со спутанными волосами. Волосы в косе были цвета спелой пшеницы, а вот брови и ресницы былиугольно-черного цвета. Ничего необычного, «потустороннего» в ее внешности не было. Если, конечно, считать «обычным» такую красоту. Она неуловимо напоминала ему хорошо закаленный стальной клинок. Внешне тонкий, с изящными формами, но в тоже время, холодный и смертельно опасный. Он был, почему-то уверен, что глаза у нее такие же, как и у его бабушки, серого стального цвета. Попадись она ему где-нибудь, скажем, в деревне, он, конечно бы обратил на нее внимание из-за ее яркой внешности, но не более того. Он про себя хмыкнул. А чего он ждал, что у нее на лбу будет написано: «Я пришла из другого мира»? Его внимание привлек большой медальон в виде лапы волка, висевший у нее на шее на прочном кожаном ремешке. Он, было, протянул руку, чтобы взять его и рассмотреть поближе, но, в последний момент, почему-то, передумал и опасливо отдернул руку назад.

Пока он ее разглядывал, девушка ни разу не пошевелилась, и даже было невидно, что она дышит. Грудь не вздымалась, крылья носа не трепетали. Он, все-таки, решил еще раз попробовать нащупать ее пульс. Взял осторожно ее кисть, и тут, от увиденного замер. Опрометью кинулся в кухню, где у плиты хлопотала бабуля, и с порога выпалил:

— Ба…!! У нее раны затягиваются!!!

Баба Феша оторвалась на несколько секунд от своего занятия, и посмотрела на внука с некоторым удивлением.

— Что ты этим хочешь сказать?

Глеб торопливо проговорил:

— То и хочу сказать, что сказал. Раны затягиваются прямо на глазах!!! Сама посмотри!!!

Баба Феша сначала сняла котелок с печи, и поставила его на стол остывать, и только потом пошла за внуком в спальню. Глеб подошел к кровати, и чуть откинул с тела девушки покрывало в сторону, потом осторожно взял ее руку, и удивленно выдохнул:

— Их нет… Посмотри сама. У нее все руки были в царапинах, а сейчас нет ни одной, даже следов не осталось!!! Что ты сделала? — Глеб посмотрел на свою бабушку с нескрываемым восторгом. — Я даже не подозревал, что ты так умеешь!!

Лицо бабы Феши выглядело озадаченным, даже, можно сказать, встревоженным, но отнюдь не довольным. Она проговорила себе под нос:

— Плохо… Очень плохо…

Ее слова Глеба несколько озадачили.

— Почему, плохо? Разве это не хорошо, что ее раны затягиваются? — Выглядел он растерянным.

Баба Феша покачала головой, словно бы и не слыша вопроса, который задал ей внук. Присела рядом с изголовьем, взяла руку раненой в свою сухую ладошку и прикрыла глаза. Посидев так с сосредоточенным видом несколько минут, она осторожно положила руку девушки обратно поверх покрывала, и прошептала:

— Э-э-э… девонька, да ты не так проста, как мне показалось вначале. — И, не обращая внимания на растерянного и обескураженного Глеба, поспешила обратно в кухню. Она оттуда вскоре вернулась, неся в кружке чуть остывший отвар. Попросила внука: — А ну, Глебушка, помоги мне ее напоить. Если удастся протолкнуть в нее хоть пару глотков, значит, жить будет, а нет… — Продолжать она не стала, только еще раз тяжело вздохнула.

Глеб осторожно, вместе с подушкой, приподнял голову девушки, а баба Феша попыталась влить ей в рот из ложки отвар. Первые две порции стекли по губам и подбородку на рубаху, оставляя на белой ткани желтоватые потеки. Но старая женщина не оставляла своих попыток. И вот, на третий раз, девушка, наконец судорожно глотнула и тут же тихонько застонала. Влив таким образом еще пару ложек зелья, баба Феша, наконец отставила кружку на небольшую деревянную тумбочку, стоявшую недалеко от кровати. Ее морщинистое лицо утратило тревожную сосредоточенность, и она, с некоторым облегчением, выдохнула. Поднялась на ноги, проговорив внуку:

— Ну все… Теперь остается только ждать. Пойдем в кухню…

Глеб, все время оглядываясь на лежавшую по-прежнему неподвижно на кровати девушку, поплелся за бабушкой. На лице у него застыло недоумение пополам с тревогой.

Баба Феша села на лавку, привалившись спиной к теплому боку печи, и со вздохом облегчения, вытянула ноги. Посетовала:

— Старею я, Глебушка… Силы-то уже не те.

Глеб только с улыбкой головой покачал:

— Бабуля, брось прибедняться. Ты еще многим молодым форы дашь. — Потом улыбка сошла с его лица. — Ба, объясни, ЧТО происходит. Если это не ты…? И почему, ты сказала, что это плохо? Может, тогда ее лучше в больницу?

Баба Феша вскинула удивленно брови.

— Да, Бог с тобой, внучек! Какая больница? Разве ж там ей помогут? Ладно, слушай. Как объясню, так и сам поймешь, что никакой больницей тут дела не выправишь. Пришла она из-за грани. Что там случилось, не спрашивай, я знать не знаю, могу только догадываться. С кровью грань переходить нельзя. Да и вообще, не для того ее боги создавали, чтобы мы туда-сюда через нее шастали. К добру это не приведет. Но что-то у нее ТАМ не заладилось. Кровь была пролита, и произошел сдвиг миров. Опасаюсь, что последствия этого нам еще аукнутся. — Она махнула рукой. — Ладно… Что сейчас об этом. Так вот, в момент самого взрыва она вольно или невольно (а я думаю, что невольно) образовала вокруг себя некий защитный кокон из собственной энергии. Скорее всего, это уже не разум, само тело так среагировало. — Увидев, как внук смотрит на нее широко открытыми глазами, она усмехнулась. — Ну и чего ты на меня так глядишь, будто думаешь, что твоя бабка из ума выжила? — Потом, посерьезнев добавила. — Вспомни, сколько раз я тебе говорила, что наш разум способен на очень многие вещи. Только ваше «образование» не учит этому, а только морочит голову! А наши Пращуры это знали! И жили в гармонии с природой и всем окружающим миром, и к звездам летали, и их «технологиями» были не какие-то там механизмы или железки, а РАЗУМ! Потому и умели многое!

Глеб виновато посмотрел на бабулю, и спросил:

— Тогда я совсем не понимаю, почему это плохо? Ты ведь сказала, что это плохо. Так, почему?

Баба Феша тяжело вздохнула.

— Да потому что тело без разума для защиты берет свою внутреннюю энергию. И будет до последней капли этой самой энергии защищать себя, раны врачевать. А вот как последнюю каплю-то выпьет, тут все и кончится. Только разум может контролировать сколько взять, да когда остановиться. Это как костер в тайге. Представь: есть у тебя запас дров на лютую зимнюю ночь. Тебе холодно. Без ума-то ты возьмешь, да сразу все и сожжешь, весь запас, потому что тебе тепла захочется. А ежели с разумом-то, так ты экономить будешь. Может не сразу согреешься, но зато, на всю ночь дров хватит. — Женщина глянула на внука, и со вздохом проговорила. — Может я как-то бестолково объясняю. Но ты умный, понять должен. Вишь, организм-то сам раны залечивает, а на это, ох, и много энергии надо! И чем серьезнее раны, тем больше энергии черпать будет. А разум ведь не контролирует. Раны-то залечит, а силы на то, чтобы подняться может уже и не хватит. Переход через грань большой энергии требует, а она к тому же раненая, крови много потеряла. Энергия грани мощна, безлика, и потому, неумолима. Ей что добрые, что злые — все одно. Выпьет силы, невзирая ни на чины, ни на ранги. Ох, беда, беда… Боюсь, моих сил может не хватить, чтобы поддержать ее. А то, что раны так быстро излечиваются, говорит о том, что организм последние остатки сил выхлестывает на это. — И она опять сокрушенно вздохнула, покачав головой.

Глеб смотрел на бабушку в растерянности.

— И что же теперь делать?

Бабушка сердито на него глянула.

— Что делать, что делать… — Проворчала она. — Теперь только ждать. Отвар она выпила, значит, надежда есть. Но я вот о другом сейчас думаю. Такой переход не каждому по силам, а уж в такой ситуации чтобы раненая, да защиту успеть поставить… Не видала еще такого. Только догадываться могу. Это, как опытный охотник. Когда дичь видит, у него руки сами действуют, по привычке, когда еще и разум не понял ничего. А руки уж ружье вскидывают и стреляют. Понимаешь? Не думая. Таким ведь умением даже в старину не каждый мог обладать. А владели этим… — Она не договорила, задумчиво разглядывая свои руки. — Только Жрица, сызмальства воспитанная в Скиту Матушки Йогини могла эдакое сотворить. Или… — Она махнула рукой. — Что толку гадать! Вот на ноги ее поставим, тогда все и узнаем. — Потом глянула на внука. — Ты, Глебушка, ступай. Дальше я тут сама управлюсь. Тебе, поди, на службу надо.

Глеб отмахнулся:

— Успеется… В нашем медвежьем краю все тихо. Ну, если только, кто из мужиков напьется, да буянить начнет. Так у таких мужиков и жены привычные. Сковородой умело не только у печи пользуются. — Он коротко хохотнул. — А я пока тебе по хозяйству чего помогу. Давай, баню истоплю, или еще чего. Ты говори, я мигом. — И он вопросительно уставился на бабулю.

Та задумалась на некоторое время, а потом проговорила:

— А, давай! Баню-то сейчас ей в самый раз. Баня, ежели с умом в ней париться, энергию дает. А это сейчас для нее самое нужное, поважнее всякого лекарства будет. — И поспешно проговорила в спину выходящего из дверей внука. — Только не шибко жаркую, Глебушка…

Когда Глеб вышел, баба Феша вернулась в спальню, и, присев рядом с кроватью, долго смотрела на лежавшую там девушку.

— Эх… Откуда ж ты, девонька… Как к нам-то забрела-попала… — Она, присев на край кровати, взяла руку лежащей в свою ладонь и стала ее поглаживать, тихонько напевая:

— В зы́бку сон Веле́с кладёт

С ко́робом к тебе идёт

Шо́бы сладко в но́щи спать

Ди́да Ве́леса позвать

Сла́док сон несе́ до ны

О́чи Сва́рога видны

За́волшует мудро бог

Шоб ни ки́чилса воро́г

Сво́ей силою лихо́й

Дух отсе́ле и́дша злой

По́чиванье до́брим стань

Си́ня Сва́рга в сон заглянь…

Эту колыбельную баба Феша помнила еще с младенческих лет. Ей для нее напевал ее дед. Говорил, что это не просто колыбельная, а еще и очень мощный оберег. Когда тело засыпает, душа становится беззащитной, и любая темная тварь, крадущаяся в ночи, может ей навредить. Или кусок отгрызть, или тьмы напустить. Потому и исстари повелось на нашей земле, что мальцам мамки колыбельную поют. Она ее и Глебу пела в младенчестве. А теперь вот, почему-то, сама не понимая причины, захотела спеть совершенно незнакомой девушке, пришедшей невесть откуда. Баба Феша повторяла и повторяла куплет раз за разом, пока не увидела, как над телом раненой появилось слабое голубоватое свечение. Довольно улыбнулась, и осторожно положила руку девушки поверх покрывала.

— Эх… девонька… Видать, из нашего ты Рода. — Потом поправилась. — …Или мы из твоего, что вернее будет.

Глава 4

Переделав все возможные дела, какие только сумел отыскать, еще до темноты, Глеб ушел. Проводив внука, баба Феша продолжила теребить козий пух, устроившись в спальне, рядом со спящей (или пребывающей в забытье) девушкой. Время от времени, она поглядывала на «найденку» и тяжело вздыхала. Девушка находилась на грани жизни и смерти, и неизвестно было когда она переступит ту или другую черту. Все, что было возможно сделать для нее, уже было сделано. Пучок, связанных в тугой жгут трав, курился у ее изголовья, распространяя терпко-горьковатый запах полыни по всему дому.

Когда пришла пора идти спать, баба Феша кинула старый овчинный полушубок рядом с кроватью, собираясь здесь устроиться на ночлег. И тут, на пороге комнаты появился Фома. С того времени, как принесли в дом девушку, кот глаз не казал, спрятавшись в дальний угол печной лежанки. Даже к Глебу не вышел. А тут, на тебе, объявился. Настороженно принюхиваясь, появился в дверном проеме и тихонько мяукнул. Баба Феша усмехнулась:

— Ну чего ты, Фомушка… Иди, погляди на нашу гостью… — Фома сощурил свои янтарные глаза и зашипел. Женщина внимательно посмотрела на кота. — А ведь для кошек границ не существует, правда, усатенький. Вы все измерения видеть можете и ходить можете по всем беспрепятственно. Жалко, говорить ты не умеешь, а то бы, может, и порассказал много чего. Может и про гостью нашу чего знаешь? — Кот, по понятным причинам, не отвечал. И баба Феша тяжело вздохнула. — Эх ты, немтырь ты мой… Ты для меня, как тот «зеленый» виноград для лисицы, «око видит, да зуб неймет»…

Кот презрительно фыркнул, и припав на передние лапы, будто выслеживая добычу, стал подбираться к кровати, на которой лежала незнакомка. Подойдя вплотную к изголовью, он опять принюхался, а затем… прыгнул на кровать, прошелся акробатом по краю постели, и устроился в ногах неподвижно лежавшей гостьи. И сразу же замурчал, как заведенный дизель. Баба Феша только головой покачала, глядя на странное поведение кота.

— Ну что ж… Тогда тут все вместе спать и будем… Видать, ты что-то сумел разглядеть или почуять, раз вылез из своего угла.

Она потушила керосиновую лампу и улеглась на свое жесткое ложе на полу. Но сон не шел. Она все время думала про девушку. За окном опять послышался волчий вой. Баба Феша поднялась с пола, и выглянула в окошко. На краю прогалины сидел Лютый, и задрав морду к набрякшему свинцовыми тучами небу, выл. Фома завозился в ногах у раненой и тихонько зашипел. Хозяйка только рукой на него махнула.

— Не шипи… Волчок тоже ее охраняет. Без него бы мы ее и не сыскали. Может, через грани ходить, как кошки волки и не умеют, но имеют сердце чуткое. Иным бы людям такое…

Она, вздыхая, отошла от окна, взяла лампу в руки и отправилась в кухню. Какое-то беспокойство одолевало ее. Словно что-то приближалось, что-то не совсем хорошее. Баба Феша зажгла лампу и поставила чайник на плиту. Подбросила несколько поленьев в печь и, достав из сундучка, стоявшего в углу за старинным буфетом из вишневого дерева, холщовый мешочек, накрепко перетянутый бичевой, села за стол. Из спальни появился Фома, запрыгнул на лавку рядом, посмотрел внимательным взглядом на хозяйку и коротко мяукнул. Баба Феша, усмехнувшись, поглядела на кота, и проговорила:

— Знаю, знаю… Не след в будущее заглядывать. Чему суждено, то и случится. Только маятно мне, Фомушка. Чую я, испытания грядут для всех, а готовы ли? — Кот опять мяукнул. Женщина тяжело вздохнула. — Вот то-то же… А как всех уберечь? И Глебушку, и вон, еще новая печаль к нам пожаловала. Ведь неспроста все это. Раз она прошла, значит прорвано волокно грани, а как его зашить? У меня ни сил уже не хватит, ни знаний. А тебе, как никому другому ведомо, чего оттуда, стой стороны налезть даже в самую узкую щель может… Вот и хочу понять, чего нам ждать от дальнейшей жизни, к чему готовиться.

С этими словами, она развязала тугой узелок на мешочке, и вытряхнула из него на стол небольшие разноцветные плоские камешки, похожие на речную гальку. Только было видно, что камешки эти очень старые. За прошедшие, может быть, не одну сотню лет, их поверхность была отполирована до блеска. На каждом камешке с обеих сторон были вытравлены руны. Шестнадцать камешков, шестнадцать рун. Баба Феша сгребла их в ладони, потрясла немного, потом, замерев на несколько секунд, словно не решаясь сделать то, что собиралась, и резко разжав ладони, выкинула их на стол.

Разноцветные камушки с глухим стуком ударились о деревянную столешницу и раскатились по кругу, а в центре остались лежать только три камня разных цветов. Баба Феша склонилась над столом, чтобы лучше разглядеть начертанные на них руны. Тяжелый вздох вырвался у нее из груди, и она прошептала:

— Матушка Дивия…

На первом розовом камне была начертана руна в виде большой буквы «Ж», означающая «Рок», определяющая конец и начало всего сущего. Попросту говоря, предначертание. Баба Феша хорошо знала, что его Воля никому не ведома, и разгадать ее людям не дано. Оставалось только принять. На втором, голубовато-сером камне была начертана стрела, указующая вверх, и называлась эта руна «Треба». Руна означала некую жертву, но и твердость духа и силу Воина. И этот Воин должен был быть готов пожертвовать самим собой для достижения поставленной цели. И третья руна была начертана на темном, почти черном камне. Одна прямая вертикальная линия, от которой наискосок с нижней половины уходила еще одна, более короткая. Эта руна своим начертанием напоминала неполную букву «к», только без верхней косой палочки. И называлась эта руна «Нужда», обозначавшая неизбежность, и почти полное отсутствие выбора самого человека. И в его воле оставалось только осознать и принять грядущее с честью.

Баба Феша покачала головой. Все вмести эти руны означали только одно: впереди предстоит тяжкое испытание, и неизбежность его не отвратить никому, даже богам. Механизм уже был запущен. Понять, когда это произошло было невозможно. С воя ли Лютого, который их привел к раненой девушке, а может с того самого пожара, в котором сгорел ее сын, а муж вынес из огня их внука Глебушку, а может с того момента, когда на свет появилась сама Федосья, или ее дед пришел на это место и поселился здесь? Поди, угадай. Да и не нужно это было. Самой главной в выпавшем раскладе, оставалась руна «Нужда», которая была символом подземного бога Вия. Следуя смыслу этой руны, человек должен ОСОЗНАТЬ предстоящее, и быть готовым к любому, чтобы ему ни предназначалось.

Баба Феша уже собралась убрать рассыпанные камешки, чтобы положить их на место, как тут на стол вдруг заскочил Фома. Раньше кот никогда не позволял себе такой вольности, а тут, на тебе! Поведение кота было столь неожиданным, почти невероятным, что женщина даже рассердиться не успела. Просто смотрела на пушистого наглого зверя с недоумением. А кот осторожно прошел между камешками, стараясь не наступить ни на один из них, а потом, дернув лапой, выкатил из стороннего круга один из них, белого цвета.

— Ты чего это, усатый… — Начала было возмущаться баба Феша, но тут же замолчала, увидев символ, вытравленный неведомо когда умелым мастером на белой речной гальке. Это была руна «Берегиня», напоминающая по своей конфигурации рыболовный крючок. Баба Феша взяла осторожно камешек в руки и потерла его полированную поверхность двумя пальцами, словно опасаясь, что сейчас эта руна превратится в нечто другое, совсем не дающее надежды. Руна была символом богини Макоши, и означала силу, направленную на созидание, образом которой служила береза, распускающаяся по весне. Женщина подержала немного камешек в руке, пока он не стал теплым, а потом посмотрела на кота, который сидел перед ней копилкой и мерцал своими янтарными глазами.

— Э-э-э… Да ты, Фомушка, у меня кудесник… Спасибо, милый, что надежду даешь… — И она погладила кота по мягкой шерсти.

Фома, выгнув спину, хитро прищурился, и спрыгнув со стола, скользнул обратно в спальню, нести дальше свою службу. Баба Феша убрала руны обратно в мешочек, затянула связывающую его бечеву и убрала в буфет. Постояла немного посредине комнаты, прислушиваясь к завыванию ветра за окнами, пробормотала тихо:

— Чему быть, того не миновать…, — и добавила еще тише, словно обращаясь к невидимому собеседнику. — Ничего, прорвемся… Не впервой. — И отправилась в спальню.

Девушка по-прежнему лежала словно мраморная скульптура, без движения. Черты слегка заострились, тени под глазами стали глубже. Голубоватое, едва видное свечение вокруг ее тела, было мерцающим, словно свеча, которая вот-вот должна угаснуть. Баба Феша подошла к кровати, и очень осторожноубрала выбившуюся прядку волос с ее лба.

— Борись, девонька, борись… Все еще только впереди. Бог Варуна не позволит тебе пройти по Звездному Мосту, и крылатый волк Симуран не пропустит тебя в его чертоги. Долг перед Родом удержать должен в этой жизни. И Путь свой каждый должен пройти до конца. А твой еще только впереди. Так что, борись, детынька, борись… А мы, чем можем, тем и пособим…

Ей на мгновение показалось, что грудь девушки стала тихонько вздыматься, как от слабого дыхания, а щеки слегка порозовели. Баба Феша поднесла керосиновую лампу поближе к лицу лежащей, чтобы убедиться в том, что ей это не почудилось. Точно, нет никакой ошибки. Женщина даже не заметила в какой момент на глазах у нее выступили слезы. А когда заметила, вытерла их сердито ладошкой. Ну вот еще, только слез сейчас и не хватало! Взяла чашку с отваром и постаралась влить еще немного раненой в рот. К ее радости и облегчению, девушка проглотила глоток, и тихонько вздохнула. Но ресницы не трепетали, глаза не открывались, дыхание стало ровным, хоть и очень тихим. Сейчас она просто спала. Не скрывая облегчения, баба Феша выдохнула. Погасила лампу и улеглась на старый овчинный полушубок, закрыв глаза. На этот раз, ее веки смежились очень быстро, и сон накрыл ее своим пуховым одеялом.

Она словно парила над землей, которую скрывала туманная пелена. Леса, поля, реки, озера — все виделось словно сквозь мутное стекло. Ей захотелось рассмотреть все поближе, и она, словно жаворонок, стала спускаться к земле по спирали, закладывая большие круги, и остановила свой спуск только тогда, когда все контуры на земле приобрели четкость и яркость. Увидела терема, выстроенные с небывалым искусством и расположенные в определенном строгом порядке. Все постройки были обнесены деревянным частоколом из могучих бревен. Узорочье, украшающее дома, из светлого, янтарного дерева сосны радовали глаз. Люди в красивых одеждах передвигались неспешно, занятые своими делами. С запада стали надвигаться грозовые фиолетовые тучи, разрезаемые короткими всполохами молний. Но что-то еще, помимо грозы насторожило ее. Тревога… Тревога во всем окружающем мире, нараставшая словно снежная лавина быстро и неотвратимо. И тут, она увидела… Со стороны, откуда надвигалась гроза, под прикрытием ставших почти черными туч, летели громадные диковинные птицы. Их было много, целая стая, только вот летели они в каком-то непривычном для птиц порядке. Она поднялась чуть выше, и вдруг поняла! Это были не птицы, а какие-то летательные аппараты, и шли они, чтобы уничтожить то поселение, которое она только что разглядывала. Гроза прикрывала их своим крылом, поэтому жители Скита не могли их увидеть. Она камнем кинулась вниз. Воздух резал ей крылья, и она закричала, заголосила, чтобы предупредить ничего не подозревающих людей, но из горла вырвался только какой-то неясный хрип, который не могли услышать те, на земле. И тогда она полетела навстречу нападающим, хотя понимала, что не совладать ей одной с этакой мощью. И тут с самой высокой башни Скита, раздался чистый колокольный звон. Она обернулась, чтобы увидеть, что произошло, убедиться, что жители увидели надвигающуюся на них опасность. На самой высокой башне Скита стоял старец в белой одежде. Это он зазвонил в колокол. Его руки опять поднялись, и чисты звон снова разнесся по округе. Этотзвук пронзал пространство, перекрывая шум надвигающейся бури, и тут же налетел порыв ветра. Он усиливался с каждым ударом колокола, переходя из простого ветра в настоящий ураган. Ее закружило в этом вихре, и она ослепла и оглохла от рева необузданной стихии. Летевшие ей навстречу птицы-корабли стали разламываться, рассыпаться на куски прямо в воздухе. И ураган крутил их обломки, разбрасывая по всей земле.

Баба Феша проснулась в одно короткое мгновение, все еще ощущая, как болят у нее все мышцы, словно она и впрямь боролась с ураганом. Рассвет осторожно вползал в небольшое оконце серой шугливой мышью. Она огляделась. Кровать была пуста, и аккуратно заправлена покрывалом, словно на ней никто и не лежал вовсе. Фомы тоже нигде видно не было. Баба Феша быстро поднялась и кинулась на кухню. В печи горел огонь. Кто-то совсем недавно подбросил в нее дрова. Женщина одним взглядом окинула комнату. Никого. Быстро набросив на плечи старую, вытершуюся от времени шаленку, она выскочила на крыльцо, и замерла на нем в удивлении, словно ее приморозило. Посреди заснеженной поляны, подняв руки к восходящему из-за леса солнцу стояла босая девушка. Белая широкая рубаха, в которую переодели ее Глеб с бабой Фешей, спадала с нее как мантия королевы. Светлые, чуть вьющиеся волосы, прикрывали ее спину ниже пояса, словно плотный золотистый плащ. Рядом копилкой сидел Фома, и не отрывал глаз от их гостьи.

Баба Феша, тихонько охнув от облегчения, опустилась тут же на ступеньку холодного крыльца. И в этот момент, из-за стены леса брызнули первые солнечные лучи.

— Будь Здрав, Трехсветлый!!! Слава тебе, Великий!!! — Голос звонким колокольчиком облетел поляну. И словно в ответ, из леса раздалось короткое волчье взлаиванье. Фома, выгнув спину дугой, зашипел, глядя на чащу. Девушка, опустив руки, звонко засмеялась и присела на корточки рядом с котом.

— Почто боишься, дурашка… Волчок — свой брат, он тебя не тронет. Да и я тебя в обиду не дам, Хранитель границы…

Кот сразу успокоился, и принялся тереться о ее колени. И тут, она, почувствовав присутствие другого человека, резко оглянулась. Увидев сидящую на крыльце бабу Фешу, быстро поднялась и сделала несколько стремительных, легких шагов по направлению к крыльцу, на котором та сидела. Не доходя два-три метра, остановилась. Мгновение внимательно рассматривала бабу Фешу, а потом, склонившись в низком поклоне до самой земли, с чувством проговорила:

— Будь здрава, матушка-охранительница Грани! Да пребудут в твоем доме Мир и Хлеб, а Душа твоя всегда будет в покое и благости, а Дух твой силен и крепок помыслами чистыми. Слава твоему Роду!

Баба Феша поднялась со ступенек и склонила голову, отвечая торжественно ритуальным приветствием ее Рода:

— И тебе здравствовать, дитятко, и Роду твоему благоденствия! — Потом, уже бытовым тоном добавила:- Входи в дом, не ровен час, еще застудишься… — И повернулась, чтобы войти внутрь.

Девушка, подобрав подол длинной рубашки, легко переступая, словно бы даже и не касаясь земли, взлетела на крыльцо вслед за ней. Фома успел проскочить между людских ног, и первым делом, запрыгнул на печь.

В доме баба Феша сразу кинулась к комоду доставать теплые вещи: нижнюю рубаху, юбку, теплую кофту и вязаные из пуха носки с длинной голяшкой. Протянула все это девушке со словами:

— Надень это, дитятко… Зябко-то в одной рубахе ходить. На улице зима, чай, не лето. А твою одежу я постирала, высушила и заштопала. Пускай полежит до времени.

Девушка взяла в руки вещи и стала их внимательно разглядывать с легким выражением удивления на лице. Только увидев пуховые носки, радостно воскликнула:

— Какие дивные копытца!! — И сразу принялась натягивать их на босые ноги. Все остальное отложила в сторону, с извиняющимся сожалением проговорив: — Спасибо, добрая Хранительница, но мне лучше мою одёжку, привычней так-то.

Баба Феша кивнула головой и достала с печи высохшую одежду девушки. Та, прихватив свои вещички скрылась в спальне. А хозяйка, громко крикнув ей вслед: «Я скоро», побежала доить своюМанюню, которая уже во всю силу своих козьих легких мекала в сарае, требуя к себе внимания и заботы. Вернувшись с подойником в дом, баба Феша застала гостью у плиты. Волосы уже были заплетены в тугую косу, белая льняная рубаха, аккуратно заштопанная бабой Фешей, заправлена в темно-коричневые штаны из мягкой кожи. Девушка деловито хлопотала у плиты, готовя еду. Пахло изумительно. Оглянувшись на вошедшую хозяйку, она быстро метнулась к столу и поставила миску с оладьями, немного смущенно улыбаясь. Поклонилась в пояс и проговорила:

— Прости добрая хозяюшка, что без твоего позволения кухарить взялась…

Женщина улыбнулась, тепло проговорив:

— Управляйся, дитятко, словно в своем доме ты. Мне это только в радость.

Баба Феша процедила молоко и сразу налила в миску коту. Его уговаривать не пришлось, он спрыгнул с печи и принялся лакать молоко, не обращая больше внимания на людей, будто их и не было здесь вовсе. Когда сели за стол, женщина обратилась к гостье:

— Меня зовут Федосьей, все называют «баба Феша», и ты так кликать можешь. А тебя как звать-величать, дитятко… — Девушка слега нахмурилась. И баба Феша, поняв ее затруднение, быстро проговорила: — Имя, если не хочешь — не называй, можешь прозвище свое сказать.

Девушка на мгновение задумалась и проговорила медленно:

— Клич меня Варной, меня так все в Скиту называли.

Баба Феша кивнула головой.

— Хорошее прозвание. Варна — бушующая, бурлящая вода. Тебе подходит…

Девушка, еще немного подумав, с улыбкой проговорила:

— А Матушка Йогиня при освещении Огнем дала мне имя Марфа…

Женщина ласково потрепала ее по руке и ответила:

— Истинным именем я тебя звать не буду. Ни к чему искушать судьбу. Варна, так Варна…

И она увидела, как ее нежданная гостья с облегчением выдохнула. И тут же обратилась к хозяйке:

— А скажи-ка мне, Хранительница Грани, где я? Места, вроде бы, знакомые, и в то же время, незнакомые. Даже воздух здесь как будто бы такой, да не такой.

Баба Феша на несколько минут призадумалась, прежде чем ответить гостье.

— Стало быть, ты из этих мест пришла.

Варна несколько раз моргнула, и проговорила несколько растеряно:

— Да, вот же Грань, а там, — она махнула куда-то в сторону, где было озеро, — там наш Скит. На самом бережку реки стоит. Я в разведку пошла, да напоролась на ворогов. Их предатель Хобяка вел, прямиком на нашу крепостицу, подлец эдакий!

Баба Феша только головой покачала.

— Ой, девонька… Здесь, кроме нашей-то деревни никакого Скита я и не припомню. И даже дед мой о таком не слыхивал. Видать, из дальних времен тебя перекинуло. А речка… Так там одно название осталось, ровно воробью по колено.

Девушка наморщила лоб, тоже о чем-то размышляя, а потом проговорила:

— Матушка Феодосья, мне обратно надо. Там, в Скиту, остались одни отроки, да старики. Ежели Волчок не поспел вовремя — быть беде. — И повторила. — Обратно мне надобно…

Баба Феша, будто извиняясь с сожалением проговорила:

— Ох, дитятко… Не в моих силах это. Да, теперь думаю, и не в твоих. Видать, при твоем переходе, грань времен нарушилась. А еще и того хуже, осталась прореха, которую потребно заделать, иначе — быть беде. Только вот сил у меня не такое дело не достанет… Стара я уже стала. Да, думаю, и по молодости лет я на такое не была бы способна. А сейчас-то уж, и подавно.

Варна растеряно посмотрела на старую женщину, и немного жалобно проговорила:

— Так что же теперь… Мне здесь, в вашем времени навечно оставаться? А как же там наши-то? Их и защитить некому… Воинов-то у нас и вовсе не осталось… — Потом, упрямо сжав губы, она решительно проговорила: — Нет! Не могу я здесь остаться! Мне назад край, как надобно! — И добавила немного жалобно. — А может, если мы вместе постараемся, так чего и получится?

Баба Феша тяжело вздохнула.

— Не думаю, детынька… Ты прошла с кровью. А, поди, и сама знаешь, что бывает, когда грань кровью напоить, какая энергия пробуждается. Все миры сдвигаются, границы разламываются. И боюсь, теперь никто не в силах тебя отправить обратно, будь он хоть самый Патер Дий.

Варна упрямо сжала губы.

— Не верю, что нет никаких путей обратно! Я должна сама посмотреть!

И она кинулась натягивать свои сапожки с короткой голяшкой из тонко-выделанной кожи. Баба Феша только руками всплеснул:

— Да ты что…! Мыслимое ли дело в такую-то стужу, да в эдакой обувке разгуливать. — Она кинулась к печке, достала сверху беленькие валенки, и протянула их девушке. — На-ка вот… Катанки обувай, да тулупчик, тулупчик-то надень.

Гостья опять отвесила хозяйке низкий поклон.

— Благодарствую, матушка Феодосья. — И, подпоясавшись ремнем, принялась засовывать за него небольшой боевой топорик.

Глава 5

Всю дорогу до дома Глеб не переставал думать о девушке, которую они нашли с бабулей. Интересно, кто она? Откуда? И как здесь оказалась? То, что девушка не из их привычного мира, было понятно. А все остальное — было загадкой, которая будоражила воображение. К тому, что его любимая бабуля была, мягко говоря, женщиной не обычной, он привык уже давно и воспринимал это, как данность. Но вот все напевы, легенды, сказы, которые он любил слушать по вечерам под завывание метелей и шум дождя, сидя у растопленной печи маленьким мальчиком, все это он воспринимал как некие фантазии, не имеющие ничего общего с реальной, настоящей жизнью. И теперь, появление этой девушки несколько нарушали его эту уверенность, и не казались уж такими небылицами все бабушкины рассказы и сказания.

По ночному лесу он шел довольно легко и ходко. Несмотря на то, что голова его была занята разными мыслями обо всем произошедшем, он слышал и видел все, что происходило вокруг. Лыжи скользили по снегу, будто бы и впрямь, шел он проторенной тропой. В темноте он видел все равно, что днем, как кошка, и эта его способность во время его службы не раз спасала ему жизнь, и не только ему. Хотя, от белых, высившихся по сторонам словно громадные крепостные валы сугробов снега, было не так уж и темно. Ему подумалось, не его ли бабуля и здесь руку приложила, чтобы внуку можно было до дома без хлопот добраться? И сам усмехнулся этой мысли. Похоже, теперь он даже в самой простой ситуации был готов увидеть вмешательство неведомых сил. Подходя к своему дому, Глеб увидел около забора приткнувшийся в сугробе УАЗик.

— Вот и гости пожаловали… — Хмыкнул он себе под нос. — Интересно, кого это на ночь глядя принесло.

В окошке маленького дома, который они, несмотря на многочисленные утверждения сельчан, что это «гиблое место», отстроили вместе с дедом Матвеем на прежнем месте, где стоял родительский дом, горел свет. А из трубы, замысловатыми петлями, которые вязал ветер, вился белый дымок. Зайти в дом и распоряжаться там так по-хозяйски мог только один человек, его старый друг и командир Сергей Ивашов. Он сейчас работал в области, был большим начальником, и встречались они крайне редко. И то, что Ивашов к нему пожаловал, да еще на ночь глядя, говорило либо о срочности и неотложности дела, с которым тот явился, либо о какой-то произошедшей беде. Мысли о последнем Глеб отогнал сразу. Зачем думать о плохом? Проблем и без этого хватало.

Обметя с одежды снег на крыльце и поставив лыжив сенях, он вошел в дом. За столом сидел Ивашов и, держа в своих руках, больше похожих на кувалды, которые могли принадлежать кузнецу-молотобойцу, но никак не работнику управления, довольно толстый томик со старинными легендами славянских народов, увлеченно читал. Услышав, как кто-то вошел, он отложил книгу в сторону, аккуратно закрыв слегка потрепанные страницы в старинном коричневом кожаном переплете, и с улыбкой поднялся навстречу Глебу.

— О-о-о… Наконец-то хозяин объявился!!! — Раскинул он руки, готовясь обнять старого друга. — А то я тут чуть не всю твою библиотеку уже перечитал, пока ждалтебя. Вон и печку растопил. Даже чай умудрился заварить. К твоим травкам я не прикасался, а то так, не знаючи, заваришь чаек у друга, да напьешься, а потом, глядишь, и хвост вырастет в самом неподходящем месте. — Коротко хохотнул Ивашов. Они обнялись, похлопывая друг друга по плечам, и майор продолжил говорить. — Знаешь, я тут у тебя занятные вещи откопал. Не зря же говорят, что для того, чтобы узнать человека, нужно посмотреть, какие он читает книги. А у тебя здесь, брат, все больше сказки. Только, они какие-то не совсем привычные что ли. Вроде бы те, да не те…

Глеб улыбнулся.

— Только не говори, Никитич, что ты проехал столько верст по заметенным дорогам, чтобы почитать мои книги, а потом обсудить их со мной. Тебя из твоего города в последнее время и калачом не выманишь.

Ивашов притворно вздохнул:

— Ты прав, Глеб Василич, не за сказками я к тебе приехал, и даже, не за песнями. Конечно, повидать старого друга всегда приятно, но… у меня к тебе дело неотложное…

Глеб его остановил.

— Погоди, Никитич… Что ж ты вот так, сразу, можно сказать, с порога, да о делах. Сейчас быстренько стол организуем, по пять капель выпьем, потом и о делах потолковать можно.

Майор слегка нахмурился.

— Прости, Глеб. Времени в обрез. Мне сегодня еще в район ваш надо попасть. — И видя расстроенное лицо друга, попытался смягчить свой, почти официальный тон. — Мы еще с тобой посидим, будет время, а пока… — Он присел обратно на лавку, и постучал по ней ладонью рядом с собой, приглашая Глеба сесть с ним.

Мужчины уселись за столом, и Глеб неодобрительно покачал головой.

— Нет, так негоже друга встречать за пустым столом. Давай, хоть чая нальем, что ли. — И он кинулся к печи.

Сидя за кружкой чая, Ивашов, без особых предисловий, начал:

— Ты, наверняка, слыхал, что в соседнем районе люди пропали, две группы туристов. — Глеб молча кивнул головой, и Сергей продолжил. — Поиски не дали никаких результатов. Теперь этим делом занялась Служба. Приехали со своими группами, будут вести поиски самостоятельно. Но и нам поручено тоже самое дело, так сказать, параллельно. Ты же знаешь, «старший брат» всегда норовит на чужом горбу в рай въехать. Проводников для «братьев» наших я уже подыскал, а вот в мою группу я хотел бы пригласить тебя. Ты эти места хорошо знаешь. Ну так что… Пойдешь?

Глеб слегка пожал плечами:

— Людей найти — святое дело. Конечно, пойду. Только ведь, насколько я понимаю, люди то пропали не совсем у нас, в соседнем районе. Конечно, и те места я знаю хорошо, с дедом на охоте не один раз бывали, но мне, все же, не совсем понятно…

Майор не дал ему договорить.

— Погоди, брат. Тут еще вот какое дело… — Ивашов на несколько секунд задумался, будто не решаясь, стоит ли говорить другу то, что хотел сказать, или лучше промолчать. Выражение некоторой неуверенности быстро сменялось какой-то сердитой решимостью на его добродушном румяном лице. В конце концов, он заговорил медленно, с прищуром проницательно глядя на Глеба своими карими глазами, словно пытаясь проникнуть в его самые сокровенные и потаенные мысли. — С этими «братьями» приехал один тип, странный какой-то. Представили его, как «специалиста по аномальным зонам», и мне пока непонятно, при чем тут наша область. Насколько я знаю, у нас тут никаких таких «аномальных зон» и в помине нет. И чувствую я, дело тут нечистое. Что-то темнят «братья». А в чем тут дело, пока понять не могу, и меня это слегка тревожит. Не люблю, когда меня используют втемную. — Тут он заметил, как что-то изменилось во взгляде Глеба, и сразу же вцепился в него мертвой хваткой. — А ну-ка, Василич, колись… Вижу, что тебе это словосочетание «аномальная зона» о чем-то говорит. — И тут же добавил с, непонятно откуда взявшимся энтузиазмом. — Точно, точно… У тебя же твоя бабка что-то навроде колдуньи… А ну… поделись с другом, не держи в себе… — И он хитро подмигнул Глебу.

Тот головой только покачал.

— Ну во-первых, не колдунья, а ведунья. Колдовство и ведовство — это две большие разницы. Но, я тебе, бестолковому, их объяснять не буду, все одно не поймешь, а коли поймешь — быстро забудешь. Насчет «аномальной зоны» мне ничего неизвестно. Но то, что места у нас не совсем обычные — это тебе и без меня вон в нашей деревне в любом дворе расскажут. Только вся эта «необычность», сам понимаешь, не для чужих ушей. И службистам, ты уж меня извини, я об этом рассказывать точно, не собираюсь. — Он на несколько мгновений о чем-то задумался, и добавил с некоторым сомненьем в голосе. — А с бабой Фешей поговорить насчет пропавших стоит. Она много чего знает. Глядишь, и подскажет что умное. — И совершенно неожиданно закончил. — А насчет сказок наших, ты не прав. Помнишь, в конце каждой сказки у нас всегда писали: «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Только вот не каждый может этот урок с намеком понять и усвоить.

Ивашов с некоторым удивлением посмотрел на друга. А потом вдруг спросил:

— А мне с тобой можно к твоей бабе Феше? Уж больно ты меня заинтриговал.

Глеб пожал плечами.

— Бабуля чужих не жалует, но думаю, друга моего принять будет рада. Только, без предупреждения к ней нельзя. Да и дорогу к дому совсем перемело. Может, когда в другой раз…

Сергей Никитич посмотрел на Глеба внимательным взглядом:

— Ну, ну… В другой, так в другой. Да и мне все равно сейчас некогда, в район надо к утру быть. — Он поднялся с лавки. — Ну все, Глеб Василич, я погнал. А то, того и гляди, метель опять поднимется. Я с тобой надолго не прощаюсь. Дня через два заеду, тогда и план поисков, маршруты следования разработаем, все, как положено.

Глеб встал проводить гостя. В дверях они крепко пожали друг другу руки, и Ивашов произнес, тепло, без всякой «милицейской проницательности» глядя на своего товарища:

— Спасибо, Глеб, что согласился. С души, можно сказать, камень снял. Будет мне на кого положиться.

Проводив друга, Глеб, подбросив дров в печь, сел за столом и призадумался. Конечно, с проблемой пропавших людей можно было бы обратиться к бабушке. Но, до того ли ей сейчас? Необычная и неожиданная гостья, пришедшая неведомо откуда, занимала сейчас все ее время. Девушка была на грани смерти и бабе Феше, чтобы вытащить ее из лап костлявой, придется приложить немалые силы. Бабуле и до этого приходилось спасать людей, от которых уже отказывались врачи, но здесь случай был особый. Он и сам не заметил, как его мысли с пропавших людей и предстоящих поисков, плавно перетекли на незнакомку. Необычную одежду можно было бы списать на случайность. Мало ли, как в головы людям сейчас приходит странно одеваться. Некоторые и старину любят. Но вот стрела, торчавшая в теледевушки…. Стрела была самая, что ни на есть настоящая. Таких сейчас, да и уже последние лет пятьсот, как никто не делал. Старинное оружие от современного новодела Глеб отличать умел. Помимо стрелы, у незнакомки был нож из необычного металла и боевой топорик. Именно, что боевой, а не какой-нибудь бытовой для колки щепы. Все это указывало, что девушка вовсе не ряженная, а самая, что ни на есть, настоящая, то есть, пришедшая неведомо как из другого времени.

Глебу очень захотелось прямо сейчас, посреди ночи, рвануть обратно к бабушке на заимку, чтобы узнать, как там дела у раненой. И он неохотно был вынужден признать, что незнакомка завладела всеми его мыслями. О чем бы он ни начинал думать, а заканчивалось все ею. Понятно, любого человека притягивало все таинственное и загадочное. А уж гостья-то была — загадочней и таинственней некуда. Но что-то еще, помимо всего этого, цепляло Глеба в этой незнакомке. То ли контрастная нежная красота, переплетенная с силой воина, то ли еще что. Разобраться в этом он пока не мог, и решил пока не ломать над этим голову. Время само все расставит по своим местам. С тяжелым вздохом, поднялся, закрыл на щеколду двери в сенях, и отправился спать. Завтра было много дел. Нужно приготовиться к поисковой экспедиции. А еще, выкроить время, и, все же, сходить на бабушкину заимку, чтобы поговорить с ней по поводу пропавших. Вдруг у нее какая умная мысль появится, и она сможет дать, как всегда, внуку дельный совет? Он не хотел признаваться сам себе, что мысль, что он скоро опять увидит эту таинственную незнакомку, приносила ему некоторое облегчение.

Погасив свет, Глеб отправился в спальню. Дом был выстроен точно так же, как и прежний, родительский. И эта комната, которая сейчас ему служила спальней, была его и в прошлой, такой далекой и почти уже позабытой жизни. Почему-то, в ней ему было уютно и покойно, словно мама опять, сидя на краю его кровати, пела ему свою колыбельную.

Сон к нему не шел. Он ворочался с боку на бок на панцирной скрипучей сетке, стараясь гнать от себя мысли о найденной девушке. Получалось неважно, можно сказать, совсем не получалось. И тут ему в голову вдруг пришла другая мысль. Он даже вскочил с кровати, и принялся взволнованно бегать из угла в угол небольшой комнатки, запинаясь в потемках за домотканые половички, расстеленные на полу. А не связано ли каким-то образом появление незнакомки и пропажа людей? И сам себе тут же ответил. Глупости! Девушку они нашли только сегодня, а люди пропали уже больше недели назад, да и в совершенно другом районе, достаточно далеко от этой горы. Но, несмотря на разумность доводов, эта мысль почему-то не оставляла его. Он был, почему-то, уверен, что все в этой истории как-то связано между собой, только вот, как?

Глеб потер переносицу, словно пытаясь таким образом избавиться от навязчивой мысли. Это не помогло. Он вышел в кухню и подчерпнул ковшом воды из ведра. Выпил почти залпом, будто запалившись от быстрого бега. Уселся за стол, подперев руками голову, точно, прибывая в великой печали. На самом деле, печали, разумеется, никакой не было. Просто мысли одолевали разные. В тихой размеренной жизни, к которой он уже давно привык и которой искал, вернувшись после армии, появилась прореха, образованная появлением незнакомки. И что-то ему подсказывало, что его спокойной жизни наступил конец. Незаметно, голова его склонилась вниз, и он уснул, прямо сидя за столом.

Проснулся он внезапно с головной болью и задеревеневшими мышцами спины. С хрустом потянулся, посмотрел на часы. Время было ранним, но он решил, что дома ему делать нечего. Следовало сходить на работу и разобраться с текущими делами, если таковые вообще обнаружатся. На улице было еще темно. Стылая колючая февральская поземка стелилась растревоженными змеями, обвивая ноги, и пытаясь заползти под одежду. Деревня еще спала. Только в редких окнах уже горели огоньки, да неусыпные часовые солнца — петухи горланили по сараям, возвещая, как и сотни тысяч лет назад, скорый восход светила. Снег сочно хрустел под ногами, и головная боль на свежем воздухе быстро прошла. Но беспокойные мысли, увы, за ночь никуда не делись, и продолжали клубиться с назойливостью болотной мошкары в его голове.

Возле небольшой домушки, где, с одной стороны располагался фельдшерский пункт, а с другой — кабинет участкового, Глеб с удивлением увидел соловую кобылку, привязанную к коновязи. Лошадка стояла, понуро опустив голову, и, время от времени, тяжело вздыхала. Кому принадлежала лошадь Глеб знал, как, впрочем, знала об этом и каждая собака в деревне. Ее хозяин, закутавшись по самую макушку в старую овчинную доху, сидел на крыльце, и, похоже, дремал. Это был, известный на всю деревню охотник-зверолов Ёшка, мужичок неопределенного возраста, небольшого ростика, с кривыми ножками, лохматой большой головой, совершенно неподходящей к его тщедушному телу и простоватым, добродушным лицом с большими, по-детски широко распахнутыми глазами. Выражение наивности в этих глазах многими принималась за простоту, граничащую с придурковатостью. Но, так решить мог только тот, кто совершенно не знал Ёшку. Человеком он был добрым, отзывчивым, и, в некоторых вопросах, действительно, по-детски наивным, но «простым» его можно было назвать только в приступе белой горячки. Когда это было необходимо, Ёшка мог быть довольно жестким, живучим, как кот, и изворотливым, как ящерица, выскальзывающим из любой тяжелой ситуации, оставляя своего недоброжелателя или противника с куском дергающегося «хвоста» в утешение. Впрочем, таких у Ёшки было немного. Разве что, забредшие случайно в эти края браконьеры, любители поживиться на дармовщинку, ставившие изуверские капканы, ломающие лапы дичи, да стреляющие с вертолета по беззащитным волкам городские «охотники» из высоких чинов, которых привечал местный егерь. Милиция района до сих пор так и не нашла исполнителя диверсии, залившего с вечера в двигатель вертолета таких «охотников» пару ведер воды. За ночь вода превратилась в лед и забила все возможные трубопроводы и щели. В общем, вертолету на утро взлететь не удалось. Глеб (а с ним и вся деревня) прекрасно знал, чьих рук это дело. Но, во-первых, мужика он бы не выдал ни под какими пытками, потому что сам был ярым противником подобной «охоты», а во-вторых, как у нас говорится, не пойманный — не вор.

Сам Ёшка охотился «чисто», как говорили местные. Бил пушного зверя в глаз, и исключительно в том количестве, на какое был подписан контракт с охотхозяйством. Если брал крупную дичь, например, лося, то обязательно делился с соседями, особенно с теми, у кого было много ребятишек. Односельчане его любили, и часто пользовались его добротой и умелыми мастеровыми руками.

Вообще-то, его настоящее имя было Иосиф. Совершенно непонятно, чем руководствовались его родители, когда давали сыну имя величественного старца. Но, с самого детства иначе, как Ёшка, его никто и никогда не называл. Даже местные мальчишки не употребляли в обращении к нему никаких тебе «дядей» или, упаси, Господи, «дедушки». Просто Ёшка и все тут! И у жителей деревни никогда даже не возникало вопроса, который мучал добрую часть нашей страны: кто такой Ёшкин кот и где он обитает? Можно было спросить у любого встречного точныекоординаты, и он смело бы указал на небольшой домишко, выкрашенный темно-зеленой краской с заросшим черемухой палисадником, спрятанным за довольно добротным забором, как на конкретное место жительства этого самого кота.

Глеб с минуту рассматривал сидевшего на крыльце мужичка, но так и не дождался, чтобы тот обратил на него внимание. И только когда он подошел к дремавшему Ёшке вплотную, и остановился, деликатно покашливая напротив, мужичок встрепенулся, протер заспанные глаза, и быстро затараторил:

— О, Василич…!!! А я туточки тебя дожидаюсь… Да вот, сморило… Вздремнул немного…

Глеб, осторожно обойдя Ёшку, загремел ключами, открывая свою кандейку.

— Ну, заходи… Чего рано-то так? Поди замерз, на крыльце дожидаясь? Или случилось чего срочное?

Мужичек, бодро семенивший позади участкового, весело ответил:

— Ништо, Василич!!! У меня, вона, тулуп какой!! Я в ём на любом морозе в тайге на снегу, как на печке сплю… А случилось…? Можно и так сказать… Загадка случилась… А разгадать не могу. Может ты подсобишь?

Глеб обернулся, с интересом глядя на мужичка, но ни о чем спрашивать не стал. Пройдя по узкому темному коридору с подслеповатой лампочкой под самым потолком, и выкрашенными в темно-синий цвет стенами, открыл двери в кабинет, снял короткий полушубок, аккуратно повесив его на гвоздь у самых дверей, и принялся деловито растапливать печь. Только когда огонь побежал со слабым треском по сухому дереву, он сел за свой стол, и коротко проговорил:

— Ну, рассказывай, что у тебя там за загадка…

Ёшка слега замялся на пороге, почему-то с опаской посматривая по сторонам, будто опасаясь, что за старым столом, или за облупившимся книжным шкафом с книгами и папками с документами кто-то может прятаться, сделал два робких шажка внутрь, и, распахнув свою доху, что-то извлек из-под нее и с глухим стуком положил на стол участковому.

— Вот… — Торжественно проговорил он. — Погляди, что я нашел…

В первый момент увидев перед собой кусок дерева, или, точнее, кусок толстой ветки, Глеб уставился на Ёшку с немым вопросом в глазах. Мужичок, несколько раздосадованный такой невнимательностью участкового, ткнул заскорузлым пальцем в ветку в то место, где были видны странные прорези, словно кто-то очень неумелой рукой пытался сделать гигантскую дудочку. И проговорил, не скрывая раздражения:

— Да, вот же! Нешто не видишь совсем?! — И, дождавшись, когда участковый, наконец увидит то, что ему показывали, задумчиво спросил: — Что это, как думаешь?

Глеб внимательно, с несколько озадаченным видом, рассматривал ветку. На ней были видны вмятины, будто кто-то очень большой, старался перегрызть толстое прочное дерево. Причем, это не были острые клыки хищника. Скорее, это напоминало следы передних резцов человеческих зубов, только очень, ну просто, очень большого размера. Человек, имеющий такие зубы должен был быть никак не меньше четырех метров в высоту. Не сдержав удивления, он слегка присвистнул, и, в свою очередь спросил:

— Что это такое?

Ёшка поскреб затылок пятерней, и обиженно пробурчал:

— Я думал, ты мне ответишь…

Глеб пожал плечами.

— Я тебе что, ученый-зоолог или антрополог, чтобы по зубам определить вид существа? Ты почему к егерю-то не пошел? Лес — это его епархия. А мое — люди.

Ёшка опять поскреб затылок, тяжело вздохнул, глянул на Глеба с некоторой укоризной. Мол, как же так, я ждал, ждал, а ты… эх, ты… А еще участковый…

— Дык, Василич… Я это… Рази ж егерь-то поймет… — Сердито засопел он. — Он же на меня злой, как черт, после того раза, как у них вертолет-то не взлетел. Хотя я в прошлый раз-то был и вовсе не при чем. А егерь на меня напраслину возводит… — С нарочитой, явно неумелой наигранностью забормотал он.

Глеб усмехнулся.

— Что правда — то правда. Вы с ним, как кошка с собакой. И чего мир не берет? Ведь в одной деревне живете…

Ёшка сердито набычился.

— Энто ты верно сказываешь… Что в одной деревне. Только одна яблоня родит разные яблоки, одни людям на радость, а другие сразу родятся с гнилинкой в самой сердцевине так, что и в рот не возьмешь. Хотя, снаружи куда как румяные, да красивые… до поры, до времени. — Он нахмурился еще больше. — Сам знаешь, лес наш кормилец и защита наша. А кормильца и защитника за тридцать серебряников продавать грех, он этого не прощает. Егерь — человек пришлый, с душой непонятной, я к нему, с голоду помирать буду — в дверь не постучу. А ты свой, корня правильного. Скажи лучше, поможешь загадку разгадать, али нет?

Глеб только руками развел.

— Помочь то хочу, только, пока не знаю как. И потом, ты эту ветку нашел, вот и расскажи, где это было, что еще видел. Вместе и подумаем. Глядишь, что и придумаем.

Голубоватые, почти прозрачные, похожие на льдинки под мартовским солнцем, его глаза, слегка потеплели. Он уселся на стулья, стоявшие в рядок вдоль стены, заняв сразу несколько штук благодаря распахнутой дохе, и начал:

— Ну так вот… Я третьего дня пошел свои угодья проверить, на промысел, короче. Сам знаешь, еще маленько, и сезон заканчивается. А зверя-то и нет. Словно разогнал кто. Я по течению нашей реки до самого верха поднялся, почитай, в самые горы. Там, конечно, уже и не мой участок, только больно мне стало любопытно, кто это так зверя напугал. И следов никаких, сам знаешь ведь, всю неделю метели барагозят, какие уж тут следы. Ну так вот, дошел я почти до самого ущелья, уж и сумерки наползать стали, и тут, наткнулся я на одну поляну. А там бурелому свежего навалено — страсть! Словно смерч прошел. Только прошел он уж как-то больно избирательно. Ровненько так площадка вытоптана. Я попытался следы разглядеть. Знаешь, будто там кто боролся. Пятна крови повсюду. Один, вроде лось, следы острых копыт его ни с чем не спутаешь, а вот другой… не понял я. Шатунов в наших краях вроде бы и нет. Да и следы какие-то невнятные. И, потом, скажи на милость, с чего бы сохатому так возбудиться? Гон-то у него еще когда будет. А в остальное время он мирный зверь. Вот там я палку эту и нашел. А тут вдруг Шалый мой, ни с того, ни с сего, вдруг как заскулит, жалобно так. Хвост поджал меж задних лап, да все ко мне жмется. И стало мне чегой-то не по себе совсем. Был бы хвост, так я бы, как Шалый, тоже бы его поджал. Стыд кому сказать, но тебе говорю, потому как понять хочу, разобраться, значит. Вот мы с моим кобельком, бочком, бочком, и давай Бог ноги. И веришь или нет, а заблудились, растудыть твою в кочерыжку!!! — Он от возмущения сим фактом аж хлопнул себя ладонями по коленкам. — Кто бы мне такое когда сказал, что я могу заплутать в родном лесу — в рожу бы плюнул! А тут… — И он в отчаянье махнул рукой. Посидел, сердито сопя с минуту, а потом продолжил. — Не зря старики бают, мол, леший водит. Сроду в такие байки не верил, а тут так опростоволосился! Да кабы я один!! А то ведь и Шалый тоже!!! Вот что странно-то!! Крутится на одном месте, словно ему кто нюх отбил, да скулит жалобно. Отродясь такого не видывал! Две ночи мы с ним по лесу плутали, да, наконец, на третьи-то сутки, у меня с глаз словно пелена спала. Вот же знакомые места!!! А мы все кругами, да кругами… Но палку я не выкинул, сохранил. Так вот думаю, может, ты мне поможешь в энтом деле разобраться? — Потом, глянув на Глеба исподлобья, шмыгнул носом и тихо пробурчал: — Только, ты это… Не сказывай никому… Стыдоба-то какая… На всю деревню ведь ославят…

Глеб задумчиво глядел на палку, все еще лежавшую на его столе. А Ёшка, почти не дыша, смотрел на участкового, ожидая от него ответа. Наконец, не выдержав, проговорил:

— Ну и чего, Василич, решил…? Может ее в какой институт свезти, ученым каким показать?

Глеб, все еще пребывая в раздумьях, медленно ответил:

— В институт, говоришь? Можно, конечно, и в институт… — И продолжил, будто отвечая уже на собственные мысли. — Только, набегут, весь лес перебаламутят, а толку так и так, не будет. Нет… Нужно как-то самими. Думаю, без моей бабули тут не обойтись. Нужно ей эту палку снести. Вдруг чего и подскажет…

Ёшка, сидевший все время, как мышь под веником, пока Глеб говорил, после этих слов встрепенулся.

— Точно!!! Федосье надо снести!!! Она разберется!!!

Глеб, будто очнувшись от своих мыслей, слегка поморщился, досадуя на себя, за то, что так явно высказался при Ёшке. Поднялся, взял со стола палку и завернул ее в старые газеты, достав их из шкафа.

— Ты, вот что… — Обратился он к мужичку. — Ты ступай. А я, если что узнаю, тебе сразу сообщу.

Ёшка неохотно поднялся и поплелся к двери беспрестанно шмыгая носом и оглядываясь на участкового, словно не желая расставаться со своей находкой. Он уже взялся за ручку двери, когда Глебу вдруг пришла в голову интересная мысль.

— А ну постой… — Мужичок остановился, будто идущий на казнь, которому отменили приговор, и с надеждой посмотрел на Глеба. — У нас тут экспедиция поисковая организовывается. Из города приедут люди. Меня проводником позвали. А я тебя пригласить хочу. Пойдешь со мной в тайгу людей искать?

Глаза у Ёшки заблестели, словно у пацана, которому вместо рогатки пообещали дать настоящий автомат и горсть патронов к нему в придачу. Но он свои эмоции сдержал, и степенно ответил:

— Ну что ж… Коли позовешь, с тобой пойду. Только учти, я всяким там чужакам-командирам подчиняться не собираюсь. Я — вольный человек. Так им и скажи. — Он слегка приосанился, одернул доху и выставил немного вперед ногу, обутую в темно-серый самокатанный валенок, видно пытаясь таким образом показать, какой он вольный. Глеб, еле сдерживая улыбку, глядя на мужичка, кивнул головой.

— Не волнуйся, никто тебя неволить не собирается. Со мной будешь работать. Только ты смотри, по деревне языком не болтай. Ни к чему нашим знать об этом до времени.

Ёшка важно кивнул головой.

— Само собой… Мог бы и не предупреждать. Я не из болтунов, сам знаешь… — И тихонько вышел за дверь.

Глеб посмотрел ему вслед задумчиво, потом, надев полушубок и, схватив палку, завернутую в газету, выскочил вслед за Ёшкой. Вот и появился достойный повод сходить к бабуле…

Глава 6

Меня качалов каком-то золотистом мареве, словно в материнской зыбке, которой я не помнила, а может никогда и не знала. Звезды кружились вокруг, будто кем-то вспуганная стайка разноцветных рыбок, напевая тихую звенящую мелодию. Волны энергии Вселенной пронзали мою плоть, и тело откликалось на их вибрацию, подстраиваясь к этому ритму, вбирая в себя эту музыку, словно иссохшая земля пустыни влагу первого дождя. Здесь не было Времени так, как понимаем его мы, люди. Здесь было только одно понятие, доступное нашему разумению, которое мы могли выразить словом, понятным нам. ВСЕГДА…

Постепенно струящийся свет стал замедлять свой бег, и передо мной стали всплывать неясные образы людей, порой в странных, необычных одеждах, а иногда и в уже знакомых мне по прежней жизни. Вскоре я начала различать их лица. Вот передо мной возникло, изрезанное глубокими морщинами лицо Старца Световлада. Его темно-синие, как океанские глубины мудрые глаза смотрели на меня с сожалением и сочувствием. И я, будто наяву, услышала его тихий голос: «Ты справишься, дитятко, справишься… Вспомни все, чему я тебя учил, и ничего не бойся…»

Его лицо стало отдаляться, голос затих в неведомых темно-фиолетовых глубинах Вселенной, и только, прощальное благословение едва долетело до меня: «Род с тобой, Марфенька…» Сердце сжала непроходящая тоска, словно мы расставались с ним навсегда. Впрочем, я знала, что нет в мире такого понятия «навсегда». Все повторяется. И где-то, когда-то мы можем опять встретиться с ним. И я, наверняка, узнаю его, в каком бы обличии он ни явился передо мной. А образы продолжали сменять один другой, вызывая легкое головокружение. Я попыталась отдалиться от них, уйти вслед за Световладом, потому что знала, что там, куда он ушел, меня ждет покой и безмятежье, мой истинный дом, то, к чему так давно стремилась моя душа. Там дожидается меня крылатый волк Симуран, чтобы отвести на суд грозного бога Варуны. Но мне это никак не удавалось. Одно лицо старой, совершенно незнакомой мне женщины чаще других видится мне. Взгляд ее глаз цвета зимней реки, будто удерживает меня, не давая уйти, уплыть, улететь. Он словно магнитом притягивает меня. Что-то знакомое и в то же время не знакомое видится мне в ее образе. Все время рядом, словно она, эта женщина была моей охранительницей, моей берегиней.

Горько-солоноватая жидкость потекла по моему горлу, вырывая меня из этого волшебного состояния невесомости. Меня стало затягивать в какую-то воронку, и я сразу стала ощущать тяжесть собственного тела. Незнакомые запахи, незнакомые звуки. Медленно открыла глаза. Серовато-белесая темнота раннего утра. Незнакомая изба. Попробовала пошевелить руками и ногами. Все получилось. Только вот под правой лопаткой, куда впилась вражеская стрела еще ощущалась щекочущая боль. Меня неудержимо потянуло наружу. Захотелось вдохнуть полной грудью свежий смолистый воздух, услышать шепот ветра в величественных кронах, увидеть первый луч восходящего солнца. Я осторожно села на мягкой лежанке. Странно, как это люди могут спать на таком прогибающемся ложе? Хотя, нет… На полу, на старом тулупе лежала женщина. Я склонилась над ней, чтобы как следует рассмотреть ее лицо. Сумрак маленькой комнаты был мне не помехой. И без удивления увидела лицо, являющееся ко мне в моем недавном странствии по волнам Вселенной. Я осторожно распрямилась, застелила ложе, на котором лежала, и, аккуратно обойдя спавшую у моих ног, выскользнула из одрины. В горнице меня встретил огромный пушистый кот с шерстью цвета палой листвы и глазами похожими на латырь-камень, который привозили купцы от дальних берегов Западного моря. Я опустилась на корточки, и осторожно протянула руку. Кот настороженно принюхался, а потом заурчал, потершись о мои пальцы. Я шепотом проговорила.

— Пойдем, зверь, Ярило ТрехСветлое встречать со мной…

Кот тихонько мяукнул, соглашаясь с моим приглашением.

Выскользнув наружу, я от неожиданности охнула. Кругом лежал снег. Куда же это меня перебросило-то? Хотя, на вопрос «куда», ответ у меня, кажется, был. Вот она Грань, возвышается недалече. Только вот каменные столбы, охраняющие Врата Времени разрушены. Ох, и натворила я бед!! Разгребать мне, не разгрести… Ну что ж… Сама каши наварила, сама и хлебать буду. Сбежала с крыльца, совсем не чувствуя холода снега под босыми ступнями, встала посреди прогалины, и низко, в пояс поклонилась возвышающимися вокруг в белых уборах деревьям.

— Здравствуй, лес-батюшка…

Верхушки елей и пихт заколыхались под невидимой рукой ветра, зашептались, отвечая на мое приветствие, сбрасывая с макушек хлопья снега. А я порадовалась. Пускай это не мое время, но все же, это мой мир, где моя связь с ним оставалась такой же прочной и неизменной, где мои умения и полученные знания, усвоенные от Великих Волхвов, также будут служить мне службу. Восток начал сереть, и я воздела руки, ожидая того момента, когда первый луч солнца вырвется из плена серых туч, набухших, будто беременная матка лосихи, готовая вот-вот разродиться от бремени большими хлопьями снега, и осветит землю, одаривая мир своим теплом.

Солнце выглянуло только на одно мгновение, вызывая в душе неизменное ликование. И я громко поздоровалась с Ярилом ТрехСветлым, кланяясь ему земно. Именно из таких мгновений, озаряемых Светом, и состоит жизнь человечья. Богиня Среча расцвечивает этими яркими нитями ковер наших судеб, внося в них искрящуюся радость бытия. Я почувствовала, как кто-то смотрит мне в спину. Хозяйка вышла из дома и, стоя на крыльце, наблюдала за мной. Я поздоровалась с ней подобающим образом со всем уважением. Без удивления встретилась с уже знакомым взглядом ее серебристо-серых глаз, указующих на принадлежность к Роду д, Арийцев, к коему и я принадлежала сама. Именно она являлась ко мне в моих виденьях, именно она оберегала меня от преждевременного ухода в иную жизнь. Звали ее Феодосьей. Странное имя, со странным значением, в странном времени. Впрочем, истинное имя кто ж сразу незнакомцу открывает? Но она вызывала у меня доверие. Не тем, что помогла мне выбраться из Навьего мира. Она хранила Грань. Значит, была сродственной мне душой, была Знающей. К тому же, Родич Родичу зла никогда не сделает. Феодосья мне поведала, что я оказалась в другом времени, прорвав Грань. И не просто прорвав, а разрушив ее. Судьба отроков, оставленных в Скиту, меня волновала до крайности. Но из обрывков своей памяти я знала, что вороги, посягающие на Скит, скорее всего были уничтожены энергией прорванной Грани. И еще, матушка Феодосья поведала мне, что я теперь не могу вернуться назад, в свое время, так как после выброса энергии, которая увеличилась во сто крат напитавшись моей кровью, дорога в мое время для меня теперь закрыта. Я не стала впадать в отчаянье от услышанного, но решила все проверить сама. Попыталась объяснить Хранительнице, что сделать это хочу вовсе не из-за того, что не доверяю ей. Была надежда, что, уж коли Грань напилась моей крови, то признает сродственницу и пропустит меня, сместится в нужном мне месте.

Быстро облачившись в свою одежду, с благодарностью приняла овчинный полушубок. Посмотрела с сомнением на беленькие катанки, и отказалась от них. Уж больно они были неуклюжи. Матушка Феодосья только неодобрительно головой покачала, а я, почему-то, почувствовала себя виноватой. Нельзя ведь от дареного-то отказываться, особенно, если дарят от чистого сердца. Но для моего дела они не годились. А что холодно, так это беда небольшая. Зато копытца вязанные внутри были из теплого мягкого пуха. Заткнув свой топорик за ремень и проверив на месте ли нож, я выскочила из дома. Тучи все же разродились крупными хлопьями снега, но метели пока еще не было. Впрочем, и метель мне была бы не помехой. Матушка Феодосья, выскочив вслед за мной, с отчаяньем в голосе проговорила:

— Лыжи-то хоть возьми, неуемная!!! Снег в тайге убродный… Пока дойдешь, умаешься. А тебе еще беречься надо после такого-то!

Я с удивлением глянула на хозяюшку.

— Мало ли, что убродный. Когда убродный снег Знающим был помехой?

Феодосья только беспомощно развела руками:

— Ох, дитятко… Многие знания мы за прошедшие лета утратили…

Мне стало жаль старушку. Она ведь обо мне печется, волнуется. Я вернулась к крыльцу, и глядя ей ласково у в глаза, тихо проговорила:

— Не волнуйся за меня, матушка Феодосья… А утраченное всегда возвернуть можно, я помогу. Только вот одним глазком гляну, что там с Гранью, мигом обернусь…

Хранительница закивала головой:

— Ну, коли так, ступай, дитятко. Род тебе в помощь…

На мгновение я склонила голову, и тут же решительно направилась к лесу.

Снег, и вправду, был глубокий. Сугробы намело большие. На несколько минут я задумчиво смотрела на них, вспоминая уроки Световлада. А потом, выпрямилась, расслабив все члены, прикрыла глаза и представила, как воздушные волны, несущие Свет и идущие с Небес, пронзают мое тело, проходят сквозь него. Тут же почувствовала небывалую легкость. Открыла глаза, сохраняя это ощущение, и сделала несколько шажков вперед, взбираясь на сугроб, словно на малый холм. Снег под ногой даже не примялся, ну разве что, только самую малость, оставляя легкий следок, словно соболек проскочил. От нахлынувшего на меня чувства свободы, тихонько рассмеялась. Надо же, не забылось учение Старца! И, больше не тратя времени на собственные восторги и раздумья, быстро побежала в сторону горы, туда, где на вершине виднелись разрушенные скалы. Снег падал крупными хлопьями, скрывая от меня окружающий мир, заглушая все звуки, и мне казалось, будто могучие деревья расступались с моего пути, отводя от лица колючие ветки, пытаясь облегчить мой путь.

На какое-то время я даже позабыла, что нахожусь в другом мире, так здесь все было похоже и знакомо. Мне показалось, что вот, сейчас взберусь на склон и оттуда увижу дымы, вьющиеся из печных труб нашего Скита. Треск, словно тысячи неведомых громадных птиц вдруг забили крыльями, стал наползать на меня с неба из-за горы. Я остановилась, присев за большой выворот, глядя наверх. Что еще за напасть такая? Вайтманы летают почти бесшумно, а тут что-то другое, чужое, несущее в себе какую-то угрозу. То, что это другое было не живым, я почувствовала сразу. Но из-за белого марева, накрывшего снежной пеленой окружающий мир, рассмотреть, что же это такое, не было никакой возможности. Шум приближался, и вскоре стал почти оглушающим. Утратив сосредоточенность единения с воздушными потоками Небес, я провалилась почти по пояс в глубокий сугроб и там затихла до поры. Когда трескочущие звуки стали затихать, удаляясь на восток, принялась выбираться из снега. Требовалось опять обрести легкость, иначе, до вершины мне быстро не добраться. Вернуть прежнее состояние почти полета быстро не получилось. Чувство тревоги не покидало меня, мешая сосредоточиться на главном. Надо будет спросить у матушки Феодосии, что же это такое летает здесь с таким шумом. Если враги, то они же должны подкрадываться тихо, незаметно. А это… За несколько верст слыхать. Нет, здесь что-то другое. Но во мне с каждой минутой крепла уверенность, что эта трескотня ведет за собой беду. Пока не очень большую, но… В общем, нужно быть настороже.

До середины склона добежала довольно быстро, а вот дальше пошли курумники, по которым нужно было идти осторожнее. Я уже подходила к вершине, когда из ближайших низких зарослей колючего молодого ельника выскочил, окутанный снежным облаком, волк. От неожиданности я слегка шарахнулась в сторону, выхватывая из-за пояса топорик. Но вовремя узнала его. С некоторой долей обиды проговорила:

— Ты чего, волчок? Напугал-то как… А если бы я в тебя топориком метнула, а? Чтобы с тобой тогда было? — Волк мотнул головой, будто отгоняя мои слова, и уставился мне в глаза, тихонько поскуливая. — Ты чего, серый брат? Ты меня пропусти, мне наверх надо.

Я сделала несколько шагов по направлению к зверю. Но он не ушел с дороги, а напротив. Растопырив все четыре лапы, приседая слегка на передние, словно готовясь к прыжку, он чуть опустил голову вниз и приподнял верхнюю губу, обнажая клыки. В его горле заклекотал сдерживаемый рык. Я с сомнением посмотрела на волка. А потом, легко, легко, чтобы не напугать зверя, прикоснулась к его разуму. Тревога, опасность, пока еще далекая, но вполне ощутимая. Связана она как-то со звуком, пришедшем недавно с неба? Скорее всего, но не напрямую. Опасность здесь, совсем рядом. Исходит от разрыва грани. Отдернув свою мысль от разума волка, я призадумалась. Снег засыпал нас своими хлопьями, превращая в белоснежные изваяния. Видя, что я остановилась и не предпринимаю попыток идти дальше, волк уселся на задние лапы и уставился на меня в ожидании моих действий. Его взгляд говорил: «Ну что, неразумное дитя человеческое, поняла свое безрассудство?»

Я усмехнулась.

— Спасибо, серый брат, за предупреждение. Но идти все одно потребно. Как избежать беды, непоняв ее истоков? Мне самой нужно глянуть… — И стала осторожно пробираться по камням, следуя по-прежнему к вершине.

Волк тяжело вздохнул, и, неспеша, потрусил рядом. Вскоре мы добрались до места. Серый стал настороженно принюхиваться, и медленно пошел по большому кругу, старательно огибая развалы из битого камня. Я стояла и с каким-то отчаяньем глядела на эти развалины. Перед моим мысленным взором стояли три огромные скалы, гордо вздымающиеся над вершиной горы, головами своими упираясь в самые Небеса. Горько было на сердце. Ведь все случилось по моей вине!! Но самоедством я не стала заниматься. Вспомнила, как Старец говорил, что самоедство — это одна из граней гордыни, а гордыня ведет человека книзу, перекрывая ему доступы к развитию, к совершенствованью собственной души, стремление к которому изначально заложено в каждом человеке самим Творцом. Вместо пустых сетований, решила внимательно осмотреть все вокруг. Что-то здесь было не так. Понятное дело, все здесь было не так! Три столба, удерживающих грань, рухнули по моей вине! Но дело было не только в этом. А вот в чем, я пока понять, увы не могла. Нужно было отрешиться от всего внешнего, чтобы увидеть суть того, что произошло. И, возможно, тогда, я и смогу найти решение, как все это исправить.

Я уселась на ближайший большой обломок скалы, и постаралась отрешиться от внешнего мира. Волчок, осторожно приглядываясь и принюхиваясь, неспешно подошел ко мне и улегся почти у самых моих ног, положив голову на передние лапы, и изредка, без особого одобрения, поглядывая на меня снизу вверх. Я усмехнулась.

— Эй, серый братец… Да ты, никак меня охранять взялся? Спасибо тебе… Охранение в таком деле потребно очень. Не ровен час, какое зло прицепиться может в такой-то момент. Мне так спокойнее будет. — И я протянула руку, собираясь погладить мокрую шерсть. Волк, не меняя позы, опять приподнял верхнюю губу, тем самым давая понять, что охранять-то он взялся, но панибратства и вольного отношения с собой не потерпит. Уважая его чувства, руку убрала, и, покачав головой, проговорила. — Гордый, значит… Это хорошо. Есть у меня уже один такой, остался в Скиту Матушки-Йогини. Кстати, тезка твой, тоже Волчком кличут. Так тот, не позволяет по вихрам себя потрепать или еще как ласку высказать. Говорит, я тебе не маленький… — Я тяжело вздохнула.

При воспоминании об отроке, взяла меня опять тоска-тоскища, да такая, что впору хоть самой волком выть. С трудом умерила я свои грустные мысли, стараясь переключиться на дело. Но не успела я расслабить мышцы и прикрыть глаза, как почуяла, что кто-то приближается. Волчок тоже это почувствовал. Голову поднял, и посмотрел в ту сторону, откуда шел человек. Но тут же, опять положил ее на лапы. Хотя я и без него уже поняла, что матушка Феодосья не утерпела, сама пришла. Сила ее, разводящая волны текучих энергий пространства перед собой, была сродни энергии дровокола. Тот легко, не сжимая крепко древко топора, делает замах вверх над головой, скапливая на острие энергию, вкладывая в нее только одно желание — расколоть стоявший перед ним чурбак. А потом, вот оно, пошло плавное и все время ускоряющееся движение вниз, по большой дуге. И только в самом конце, когда лезвие топора уже почти касается твердого дерева, человек вкладывает всю эту скопленную энергию в один единственный удар. И все — чурбак разлетается на две части. Тако же и в бою: нельзя рукоять боевого оружия перед ударом крепко сжимать, иначе, вся сила на это держание и уйдет.

Холодные, ярко-голубые волны Хранительницы, способные в бою ослеплять врага своей мощью и светом, раздвигали пространство плавно, почти играючи, как замах древокола. Я опять усмехнулась. Ну вот… А говорила, что мастерство и мудрость наших Пращуров в этом времени почти забыта. Лукавишь, Хранительница… Если что тобой и подзабыто, то совсем немногое.

Я поднялась на ноги, ожидая, когда она приблизится. Вскоре, из-за снежной пелены показалась ее небольшая фигурка. Она шла без лыж ступая по камням замерзшего курумника, словно по тесанным досточкам в горнице, и вид имела не запыхавшийся, только, отчего-то, встревоженный. Увидев меня, с некоторым облегчением выдохнула.

— Слава Роду, я успела…

Ее тревога передалась мне. И даже волчок вскочил на ноги, опять настороженно принюхиваясь.

— Случилось чего? — Я не сумела скрыть своей обеспокоенности.

Феодосья только рукой махнула и уселась на камень, словно ноги ее не держали.

— Пока ничего не случилось. Но вертолет разлетался, да в такую погоду. Значит, добра не жди. А я опасалась, что ты одна тут возьмешься Грань прощупывать. А разве ж такое дело одной-то можно творить? Без защиты всяк может беды наделать, а ты и не почуешь. — Женщина посмотрела на волка, и усмехнулась. — Только я гляжу, у тебя тут уже и защитник выискался. Добро, Лютый, помощь твоя лишней не будет. — Волчок на ее слова среагировал весьма странно. Отошел на несколько саженей, да запрыгнул на большой валун, присыпанный сверху шапкой снега. Покрутился там на месте, да и улегся, внимательно вглядываясь вокруг. Феодосья головой кивнула, и повторила: — Добро, Лютый, добро…

Я с интересом тихо спросила:

— Так у него и прозвание есть?

Феодосья усмехнулась, и с легким прищуром посмотрела на меня:

— А как же… Как не быть, свое прозвание каждый имеет. Даже вон и деревья, и камни. Тебе ли не знать?

Я несколько смутилась под ее взглядом.

— Знать-то знаю, только вот он мне своего прозвания не сказал. Вот я его Волчком и кличу. — И, неожиданно для самой себя, с горечью прибавила. — В скиту у меня был отрок, так же звали. Да не знаю, сумел ли он тогда до Скита добраться да всех малых упрятать в потайном ходу. Потому и рвусь обратно. Да и место мое там, а вовсе не здесь. — И, чтобы хоть как-то отвлечься от своих грустных мыслей, спросила. — Так, поведай мне, матушка Феодосья, что тебя так встревожило? Нешто шум, да стрекот, с небес раздававшийся?

Феодосья взглянула на меня как-то странно. Чего больше было в ее взгляде, тревоги или жалости — я понять не могла.

— Этот стрекот, дитятко, от машины крылатой, наподобие стрекозы. Только во сто крат больше, и из железа. Люди придумали. — Она облизала внезапно пересохшие губы, и продолжила тихо. — Наши места тихие, глухие… Мало кто из сторонних людей сюда захаживает. А коли уж этот вертолет здесь залетал, то жди беды от его появления.

Я слегка удивилась.

— Неужто вороги так вот, в открытую пожаловали?

Женщина горько усмехнулась.

— В наше время вот так слету и сказать трудно: то ли ворог, другом прикидывающийся, а то ли и вправду друг. Перемешалось все в мире, как в котле с варевом. И отличить одно от другого, ой, как непросто бывает! Кащеевы выкормыши часто попадаются, а бывает и так, что наши, из Рода посулами вражьими затуманены. Ну, и, конечно, предатели, кои во все времена случались. Поэтому, нужно быть всегда настороже. — Она опять вздохнула, и заговорила о другом. — Ну, коли, я уж сюда приплелась, то давай подмогну, сколь сил хватит. Ты ведь проверить хочешь, насколько прорвана грань, да нет ли какой лазейки назад, так али нет? — И не дожидаясь от меня ответа, совершенно другим, каким-то жестким голосом, каким Жрицы в Скиту отроков к порядку призывали, добавила. — Можешь не отвечать. Знаю, что правильно угадала. Но прежде, чем ты сунешься незнамо броду, да не накличешь на свою буйну головушку беду еще более горшую, дай-ка, дитятко, я сперва подходы проверю. — Она сделала несколько шагов вперед, как бы отгораживая меня от площадки, где разметаны взрывом лежали остатки Сторожевых столбов.

Я не противилась. Интересно было посмотреть на ее искусство. Да и не только посмотреть, а и подмогнуть чем, если понадобится. Феодосья стояла в расслабленной позе несколько минут. Губы ее шевелились. Хранительница ниспрашивала разрешения вторгнуться туда, куда простым смертным вторгаться и не полагалось.

— Мать — cыра Земля на северну сторону,

Агидель-водицу на западну сторону,

Стрибога-буйна ветра на южну сторону,

Семаргла огненны на восточну сторону…

Произнося каждую из сторон света, Феодосья кланялась земно в ту сторону. Я с удивлением слушала ее шепот. Надо же! Ну точь-в-точь — наша Жрица Любомира, которая в Скиту владела всеми четырьмя Стихиями! Может старица неправа, и наши миры не такие уж и разные? Но подумать об этом как следует времени у меня не было. Хранительница опустила руки вольно вдоль тела, и начала плавно двигать кистями по кругу, словно собирала на веретено напряденную нить. Снег у ее ног и, впрямь, стал струиться вверх тонкими струйками к ее пальцам. И вскоре, возле каждой из ее рук клубилась маленькая метель. Снег полз от самого центра площадки к стоявшей Хранительнице, постепенно вырисовывая знак Велеса, который Жрецы называют Велесовик. Знак этот имеет форму диковинного цветка с четырьмя лепестками, загнутыми противосолонь. Снег струился по линиям, послушный воле Хранительницы, и я невольно залюбовалась эдаким дивом, на несколько мгновений позабыв, зачем вообще сюда пожаловала. Но любовалась я недолго. Вдруг, из центра этого предивного цветка, стали выползать сероватые струйки. Почти едва заметные, и еле уловимые непривычному глазу. Но я их угадала своим чутьем, наверное, потому что ожидала чего-то подобного. А вот Хранительница их увидела не сразу. И когда, я сделала несколько быстрых шагов к ней, только с удивлением глянула: зачем? Ее недоумение было мне понятным. Никто не может прерывать Знающую, когда та творит ворожбу. Но времени уже не было, для того чтобы объяснять мой поступок. Серые нити становились все толще. Теперь и Феодосья их заметила, и стала быстро стряхивать с рук снежные клубочки. А я, не тратя времени, быстро заговорила:

— Именем Сварога-Отца, Небесного Кузнеца,

Именем Даждьбога, Трисветлого Солнца

Именем Перуна Громовержца!

Ты, Сварог, борони Правду от Кривды,

Ты, Даждьбог, борони день от ночи,

Ты, Перун, борони Явь от Нави!

Силою Огня Небесного, Силою Огня меж Небом и Земью,

Силою Огня Земного- заклинаю!

С этими словами, я выхватила из ножен свой нож из харлужной стали, освященный Огнем Небесного Кузнеца Сварога, и метнула в самую середину распускающегося, словно цветок Велесовика. Столб голубоватого снега взметнулся вверх из самого центра аршина на два, и тут же опал белыми хлопьями вниз. Феодосья покачнулась, прижав руки к груди. Я подхватила ее за плечи не дав упасть. В ее серо-серебристых глазах плескался страх. И в этот миг позади нас жалобно завыл Лютый.

Усадив старицу на ближайший камень, я присела перед ней на корточки. Лицо ее посерело, став землистого цвета, глаза запали, утратив свой всегдашний блеск.

— Как ты, матушка? — И виновато добавила. — Прости, ворожбу прерывать опасно, знаю, но по-иному поступить не могла…

Ничего другого я ни говорить, ни спрашивать у нее не хотела. Она только едва качнула головой, и бледные губы дрогнули, силясь улыбнуться. В тот момент, когда я, почти не осознавая своих поступков, начала шептать слова заклятия, а рука выхватывала из-за пояса нож, я все поняла. И Феодосья, глядя на меня с тревогой и болью, знала об этом. Такое от Знающего утаить трудно. Она сдавленно, чуть охрипшим голосом жалко пробормотала:

— Что же теперь, дитятко…?

Я попыталась ее утешить.

— Соберемся с силами и закроем прореху…

Она от моего утешения только рукой отмахнулась.

— Это-то само собой! Закрыть не проблема. Но ты же знаешь, что такие разрывы сами собой не получаются. И не твой проход через Грань их сделал, не твоей кровью открыты. В этом месте множество миров сходится. Чтобы сотворить такое нужно время, и немалое! Я уж не говорю о том, что кто сие сделал, обладал и силой, и знанием. Не в одночасье это было исполнено. Месяцы, не дни, на это были потрачены! А я ничего не почуяла!! — Отчаянье Феодосьи было настолько велико, что она закрыла ладонями лицо, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Она все время повторяла: — Не уберегла… Не доглядела…

Поняв, что утешить Хранительницу сейчас можно только одним — правильным решением этой ситуации, я поднялась с корточек, и, осторожно ступая, прошла к месту, где был центр Велесовика, и где сейчас торчал мой нож, раздробив своим ударом твердый камень на мелкие кусочки. Вынула его и осмотрела лезвие. Нож в этом броске не пострадал, только вот рукоять из рога тура покрылась сеточкой мелких трещин. Какая же энергия была сюда вложена, чтобы совершить такое?! Очистив нож от снега, и тщательно вытерев его полой рубахи, я воткнула его на место. Задумчиво посмотрела себе под ноги, где совсем недавно был знак Велеса.

Велесовик — символ простой, означающий гармоничное взаимодействие с окружающим миром, а также, способствующий поиску своего предназначения, своего места в этом мире. Но в его простоте крылась большая мудрость и скрытые возможности. Серые нити, выползшие из его центра во время ворожбы Хранительницы, могли означать только одно. Кто-то весьма могущественный и сведущий в черной ворожбе, пытался открыть грань всех миров в этом месте. Чем это грозило — было даже страшно представить! Разрушение границ приведет к полному хаосу во всех мирах. Сама мысль о возможности уничтожения грани была кощунственной. Даже самые злобные Кащеи на это вряд ли бы решились по одной простой причине, что тогда и их Пекельному проклятому миру тоже придет конец! И представить себе кого-то способного на подобное действие не хватало всего моего воображения.

Я знала, что существуют темные знания, принесенные Кащеями, но даже и в их племени эти знания считались запретными, доступными только для главных иерархов. Тут я сама себя остановила. Погоди-ка… Мысль, внезапно пришедшая мне в голову, требовалось обсудить с Хранительницей. Пускай в этом времени многие знания и утрачены, но ее прожитые лета и накопленнаямудрость с лихвой заменяла во многом все мои знания. Я подошла к Феодосье. Женщина немного уже успокоилась и сумела взять себя в руки. Глаза ее были сухими, а губы упрямо сжаты. Скорбная складка залегла между бровей. Я не успела ничего сказать, как она заговорила первой.

— Не все еще потеряно. Сдается мне, что тот, кто все это сотворил, вовсе не хотел разрушить Грань, как мне показалось поначалу. Уж больно те «щели», которые ОН сделал расположены в системном порядке, и произведены с очень точным расчетом. Конечно, времени, чтобы как следует это разглядеть было у нас немного. Всего лишь какие-то мгновения, но я успела это почувствовать. — И она вопросительно посмотрела на меня, ожидая, как видно, моего подтверждения своих слов. Я не ответила, все еще пребывая в раздумья и пытаясь сложить вместе разрозненные фрагменты мыслей. Тогда Феодосья нетерпеливо спросила: — Что скажешь, Варна?

Я подняла на нее взгляд и задумчиво проговорила:

— Ты права… наши мысли сходятся. Тот, кто затеял сие непотребство, вовсе не желал разрушить Грань. Он, скорее всего, создал для себя лазейки, через которые может черпать из других времен силу, невостребованную там энергию, а также, может в любой момент призвать себе на помощь любых существ, ныне пребывающих в иных временах. И думается мне, что все это — не для доброго дела. — Потом посмотрела в задумчивости на то место, где в мое время высились скалы, и проговорила: — Залатать мы эти прорехи сейчас сможем. Только вот…, — я замолчала, думая, как вернее высказать свои мысли. Наконец, приняв решение, продолжила. — Опасаюсь, матушка Феодосья, что тот, кто это все создал, сразу и почувствует наше вмешательство. А мы, пока не разобрались кто это такой, да какой силой обладает, можем сами себя выдать. Ведь сумел этот незнамый без твоего ведома здесь черные дела творить. Значит силы у него есть на это. Думаю, пока нужно оставить все как есть, и понаблюдать за этим местом. А поможет нам в этом Лютый. — Я обратилась к волчку. — Правда, серый брат? Поможешь чужака обнаружить? — Волк обнажил немного клыки и зарычал. Я усмехнулась. — Погоди, погоди… рвать нам его пока непотребно. Наперво — разобраться надо бы, кто он такой есть, а уж потом и думу думать будем, что нам с ним делать, да как беду эдакую отвести.

Волк, очень хорошо поняв мои слова, а даже, скорее всего, и мысли, развернулся, и, неспеша, потрусил к ближайшим зарослям ельника. Скрылся из вида под еловыми лапами, не шелохнув ни единой иголки.

Глава 7

Глеб только вышел из деревни, когда у него над головой прогрохотала винтами железная туша вертолета. Он задрал голову, провожая его взглядом. Вертолет пронесся над деревней, и скрылся за стеной леса по направлению районного поселка. Ну вот, и поисковая группа пожаловала. Значит, завтра нужно было ждать Ивашова с его командой. Почему-то, появление вертолета вызвало у него неясную тревогу. Хотя, это была, скорее, дань привычке, укоренившейся за годы, проведенные в армии. В то время, вертолет для него служил, как символом спасения, так и символом смерти. Он подбодрил себя, отгоняя беспокойные мысли. Сейчас здесь мирное время, и не стоило возвращаться к прошлому. Сейчас все по-другому. И вертолет — это просто вертолет, он перевозит грузы и людей, не более того. К тому же, это был не боевой вертолет, а обычный, гражданский. Но в глубине его сознания, все же, мелкой занозой заворочалось беспокойство. Он, по всегдашней своей привычке никогда и ничего не оставлять без «разбора полетов», пока не докопается до самой сути, до самой причины возникновения тех или иных эмоций, попытался понять, что его встревожило. Скорее всего, сложившееся за последние годы ощущение определенной закрытости и относительного покоя, которые он так усиленно искал в родных местах после того, как ушел в отставку, несколько притупило те инстинкты и навыки, которые он приобрел в армии. Словно раненый зверь, которому требовалось зализать свои раны, он забился в эту глушь, стараясь забыть, и навсегда вычеркнуть из жизни то прошлое, от воспоминания о котором, он до сих пор просыпался посреди ночи в холодном поту. Глеб усмехнулся сравнению себя с «раненым зверем». Да, наверное, тогда так и было. Но прожив несколько лет среди обычных простых людей в деревне, стоявшей в крепи лесов, он постепенно успокоился, пришел, что называется, в норму, и уже все реже и реже ему по ночам снились кошмары и лица его погибших друзей. И вот теперь, пролетевший вертолет, что-то такое-эдакое зацепил в его памяти, пытаясь вытащить наружу из позабытых глубин памяти того, другого Глеба.

Он отмахнулся от этих мыслей, как медведь отмахивается от роя диких пчел. К черту!! Та жизнь ушла в прошлое, и забыта, забыта прочно и навсегда. Как некую мантру он повторил последние слова шепотом несколько раз, уже прекрасно понимая, что это не поможет. И если тревога зародилась в душе, то это неспроста, и ему следует прислушаться к своей интуиции. Глеб поддернул ремень карабина на плече, покрепче перехватил палку, завернутую в старые газеты, и легким скользящим шагом вошел под полог леса. Путь был знакомым, можно сказать, хорошо проторенным. Правда, его прежнюю лыжню уже засыпало снегом, но это было и не важно. Он бы мог здесь пройти и с закрытыми глазами. Деревья стояли хмурые, какие-то насупленные, укрытые белыми шапками, словно разведчики в засаде, высматривающие врага. Глеб усмехнулся. Теперь он во всем будет видеть некие предостережения, намеки на предполагаемую опасность. Возможно все это было как-то связано с неожиданным появлением незнакомки. А тут еще Ёшка со своей дубиной! Все одно к одному!! И игнорировать эти события он не мог. Возможно, незнакомка уже пришла в себя, и тайна ее появления как-то разъяснится?

Он прибавил шагу, мягко скользя меж заснеженных деревьев, срывая на бегу подмороженные кисловато-горькие рубиновые кисти калины, и заталкивая их себе в рот. Почему-то именно это простое и обычное действие привело его душу к некоему равновесию. И он, усмехнувшись, громко проговорил, обращаясь то ли к самому себе, то ли к притихшему лесу:

— Все будет хорошо…

Подходя к дому бабы Феши, Глеб сбавил скорость. Что-то его насторожило, что-то было не так. Обычно бабушка уже встречала его на крыльце, чувствуя приближение внука. А сейчас дом стоял тихий, будто покинутый своей хозяйкой. У Глеба ёкнуло сердце. Неужто с незнакомкой случилось самое страшное, и она не выжила. От этой мысли у него внутри все похолодело. Это чувство было каким-то странным, почти нереальным. Ведь он не знал эту девушку совсем, для него она была чужой. Так откуда тогда взялась эта холодящая душу и сжимающая сердце тоска? Скинув лыжи, он быстро взбежал на крыльцо, отворил дверь и, предчувствуя самое нехорошее, влетел в дом с криком:

— Ба…!!! Ты здесь?

Тишина. Только кот Фома вылез из-за печки и приветствовал Глеба коротким мяуканьем. Быстрым шагом, не разуваясь (что было небывалым в доме бабушки), он прошел в спальню, где на кровати оставил незнакомку. Кровать стояла пустой, аккуратно заправленной лоскутным покрывалом. На старом венском стуле лежала старая большая доха. Ни следа пребывания девушки, как и хозяйки дома. Куда же они все подевались-то?! Не могла же раненая сама уйти!! А бабуля? Он вышел на крыльцо и только тогда заметил отсутствие бабушкиных лыж, и ведущую к лесу, уже чуть припорошенную снегом лыжню. Неужто они вернулись на гору?

Не раздумывая особенно долго, он положил свою ношу в угол сеней, а сам, опять встав на лыжи, решительно отправился по едва заметному следу. Но не успел он отойти далеко, как услышал характерный хруст снега под чьими-то лыжами и тихие голоса. Сердце у него учащенно забилось, и он ощутил себя маленьким мальчиком, который на утро нового года заглядывал под елку, ожидая неведомого чуда. Глеб остановился, дожидаясь, когда лыжницы выйдут к нему из леса. Но к его удивлению, на небольшую прогалину, в буквальном смысле этого слова, выпорхнула та самая незнакомка, которую он уже считал чуть ли не умершей. Причем, девушка была без лыж, но при этом, не утопала в снегу, а плавным шагом будто скользила по его поверхности! Это было настолько удивительное зрелище, что он совершенно позабыл о своих недавних страхах, и стоял, глядя широко распахнутыми глазами на незнакомку. При этом, он не мог не обратить внимания, что девушка была очень красива. Разрумянившись на морозе, ее личико сияло каким-то небывалым светом. Серые глаза лучились, словно внутри них сияли звезды. Черные брови были слегка нахмурены, а розовые губы плотно сжаты. Толстая, в руку толщиной коса была переброшена вперед, спускаясь золотистой змеей ниже пояса. Она могла бы показаться совсем молоденькой, почти девочкой, если бы не какая-то скорбная складка озабоченности возле рта, да сурово нахмуренные брови. Ну и конечно, натренированное гибкое тело, и повадки бывалого воина. Все ее четкие, и в то же время, плавные движения и хорошо скоординированные и рассчитанные жесты выдавали в ней опытного бойца Такие вещи Глеб видел сразу. Чувствовалось, что это, на первый взгляд, хрупкое создание, было очень опасным противником в бою.

Она первая заметила Глеба, и ее рука потянулась к боевому топорику, заткнутому за пояс. Глаза слегка сощурились, будто у дикой кошки, приготовившейся к прыжку. Глеб замер, не смея пошевелиться, чтобы не спровоцировать незнакомку на активные действия. Он почти физически ощутил опасность, исходящую от нее волнами. Вслед за девушкой показалась баба Феша. Она мгновенно оценила ситуацию, и проговорила, решительно положив свою руку на плечо незнакомки:

— Спокойно, Варна… Это мой внук, Глеб. Он помогал мне вытащить тебя раненую с горы.

Девушка, которую бабушка назвала диковинным именем Варна, слегка расслабилась. Пальцы разжались на древке топорика, но взгляд по-прежнему оставался таким же напряженным и недоверчивым. Словно она даже теперь не до конца доверяла Глебу. А баба Феша, обошла Варну, и приблизилась к внуку.

— Глебушка, я не ждала тебя так рано… Али случилось чего?

Глеб, наконец, оторвал взгляд от юной воительницы и ответил бабушке:

— Пока ничего страшного не случилось. Но мне нужно тебе кое-что рассказать. Да и совет твой нужен в одном деле.

Баба Феша, слегка успокоившись, кивнула головой.

— Ну что ж… Пойдемте в дом. Чего на морозе разговоры разговаривать. — И со значением посмотрела на Варну.

Та коротко кивнула, и осторожно обойдя Глеба по широкой дуге, направилась своей невероятной скользящей походкой к дому. Глеб с удивлением заметил, что она почти не оставляет следов на снегу, так, только одни легкие, едва заметные касания, будто здесь не человек прошел, а маленький легкий зверек прошмыгнул. Он про себя усмехнулся. Чувствовалось, что он станет свидетелем еще множества удивительных вещей, исходящих от этой таинственной незнакомки со странным именем Варна.

Придя домой, баба Феша первым делом принялась хлопотать, собирая на стол, Варна кинулась ей помогать. Глеб с удовольствием заметил, что девушка ловка не только с боевым топориком, но и в роли хозяйки у печи. Она сновала от плиты к столу и обратно, изредка косясь на Глеба. Чувствовалось, что ей хотелось его рассмотреть получше, но, наверное, в тех местах и в том времени, откуда она явилась, это считалось неприличным. И поэтому, когда он иногда ловил ее взгляды, она тут же опускала глаза и заливалась румянцем, что шло ей необыкновенно.

Наконец, с трапезой было покончено, на столе оставались только чашки с чаем, да небольшая плошка с медом. Глеб поднялся из-за стола, и принес из сеней свою палку. Развернул старые газеты и, скомкав их, кинул к печке, пойдут для растопки. А вот кусок ветки положил на лавку, и обратился к бабушке:

— Вот, ба, погляди, какую штуку мне сегодня утром, ни свет, ни заря, Ёшка приволок… — И рассказал историю, услышанную от охотника.

Баба Феша склонилась над лавкой, рассматривая палку. Вид при этом имела весьма озадаченный.

— А ну-ка, девонька, глянь-ка на это…

Варна легко поднялась со скамьи, и подошла к женщине. Затем взяла палку в руки и принялась ее внимательно рассматривать, а баба Феша задумчиво проговорила:

— Ну и загадку ты нам загадал, Глебушка… Я бы могла сказать, что отметины эти волот оставил, да нету в наше время волотов, сгинули они давным-давно, только одни скелеты и остались от них, да и те в запретных местах захоронены. К тому же, почто у него нужда возникла дерево грызть? Волоты — они разумные, да и добрые были. Не дятлы, чай, ветки долбить. Так мне мой дед рассказывал, а ему его дед говорил.

Потом посмотрела на Варну, все еще державшую палку в руках.

— Ну а ты чего скажешь, девонька?

Девушка, хмуро глядя на палку, медленно проговорила.

— Это не волот… Права ты, матушка Феодосья. Волоты — они все равно, что мы с вами. Слыхом не слыхала, чтобы они палки грызли. Если только… — И она с испугом посмотрела на бабу Фешу.

Женщина замерла, ожидая, что девушка скажет дальше, но та замолчала, а потом тихо, словно сама себе проговорила:

— Но этого же не может быть…

В доме повисла тишина. Слышно было только как за печкой возится Фома. Баба Феша с Глебом во все глаза смотрели на Варну, ожидая от нее разъяснения последней загадочной фразы. Но девушка, опустив голову, будто совсем не замечая их повышенного внимания, углубилась в свои мысли, а может воспоминания. Баба Феша решила дать ей немного времени, не желая вынуждать ее рассказывать того, что, возможно, она говорить и не собиралась. Просто обратилась к внуку:

— Глебушка, а чего это у нас тут вертолет разлетался? Случилось чего? Или может какая комиссия пожаловала?

Глеб, с трудом оторвав взгляд от гостьи, проговорил с легкой ноткой досады:

— Да какая там комиссия, бабуля! Слыхала небось, что не так давно в наших краях люди пропали?

Баба Феша печально вздохнула и закивала головой.

— Как не слыхала, конечно, слыхала. Только, вроде быони пропали не у нас, в соседнем районе. И искали их уже, да не нашли. — Она тяжело вздохнула. — Жалко людей. Но, сам знаешь, места у нас глухие, есть и чащи непролазные, есть и болота гиблые. Да и зверья дикого хватает. Не зная тайги, в нее чужакам лучше не соваться. А то ишь, возомнили себя «царями природы», а природы-то так и не понимают. А главное, что горько, и понимать не хотят. Думают, с наскока все преодолеем, все решим. А вот видишь, что из этого получается… — И она тяжело вздохнула. Посидела молча с минуту, а потом опять спросила: — Так, неужто, опять на поиски пожаловали?

Глеб кивнул головой.

— Пожаловали. И не просто, пожаловали, а аж с самой Москвы из Службы Безопасности поисковую группу прислали. Думаю, этот вертолет их и привез. Решено начинать поиски с нашей деревни. Но тут такое дело. Наши тоже будут искать. Ко мне вчера Ивашов заезжал, звал в группу проводником. Ты же помнишь Серегу? — баба Феша опять кивнула головой, мол помню. А Глеб продолжил. — Я согласие дал. И еще я по собственной инициативе Ёшку нашего позвал. Он-то тут каждый пенек знает.

Баба Феша с воодушевлением проговорила:

— Это правильно, внучек. Людей, какими бы они не были бестолковыми, грех на произвол судьбы бросать. Что поделаешь, если люди стали слепыми и глухими, но они ж все же люди, живая душа. — Она опять вздохнула, словно сожалея о неразумности людского племени, и вдруг попросила: — А ну-ка, Глебушка, расскажи-ка мне еще раз, как Ёшка-то в лесу заплутал? Да слово в слово, как он тебе рассказывал.

Глеб внимательно посмотрел на бабушку. Просто так, ради пустого разговора, она бы его просить повторить рассказ о заблудившемся Ёшке, точно не стала. Поэтому, наморщив лоб, стараясь припомнить в точности все повествование охотника до мельчайших деталей, Глеб принялся пересказывать горькие мытарства несчастного заблудившегося Ёшки. Не забыл упомянуть и странное, почти небывалое, поведение собаки охотника. Баба Феша слушала внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. А Глеб заметил, что Варна тоже прислушивается к его рассказу. Когда он закончил, женщины обменялись между собой понимающими взглядами, что вызвало у Глеба некоторое раздражение. Он, почему-то, почувствовал себя деревенским дурачком, способным только гукать вместо чего-то более вразумительного. А уж о том, чтобы что-то понять, и речи не было. Наверное, поэтому, он, с плохо скрываемым раздражением, спросил:

— Ба, а может, ты мне, бестолковому, коротенько объяснишь, что происходит?

Баба Феша с некоторым удивлением от подобного тона, глянула на внука.

— Глебушка, тут, чтобы все объяснить и жизни не хватит. А ты хочешь чтобы «коротенько»…

Но тут, к его удивлению, вмешалась Варна.

— Матушка Феодосья, твой внук — воин. А как воин может защищать неведомое? — И прямо посмотрела в глаза Глебу.

У того от ее взгляда холодок побежал по спине и, затем, взорвался жаркой бомбочкой где-то в затылочной части головы. Вот это взгляд! Да таким взглядом можно роту вражеской армии наповал уложить! Да что там, роту, дивизию с ног сшибить можно! А их таинственная гостья меж тем продолжила:

— Про временной портал ты слыхал от своей бабушки… — Не спрашивала, а скорее утверждала. Глеб коротко кивнул головой, не вдаваясь, так сказать, в детали. То, что он до конца все еще не верил в эти рассказы, он предпочел не говорить. Но девушке его сомнения были без надобности. Похоже, она читала его, словно открытую книгу, причем, написанную незамысловато и очень крупными буквами. На ее губах мелькнула едва заметная усмешка. — Ты не веришь в то, чего не можешь постичь своим разумом, чего не можешь пощупать руками или увидеть воочию. Это небольшая беда. Но только, если не поверишь, все мои слова будут словно вода, налитая в решето. — Она посмотрела на него с легким прищуром, чуть склонив голову набок. — Ну так что, рассказывать?

Глеб трудно сглотнул под ее насмешливым взглядом, и просто молча кивнул головой в ответ. Варна посмотрела на него очень серьезно и принялась объяснять.

— Ну, хорошо… Тогда слушай. Ты знаешь о том, что расположено на вершине этой горы. Там проходят Грани нескольких миров. Порой эти грани истончаются, и люди, или другие живые существа могут проходить через них без особого для себя ущерба. Но, подобные путешествия опасны другим. Проходя сквозь грань в иной мир, мы меняем его реальность. Это все равно, что в выпущенную из лука стрелу выстрелить камнем из пращи. Тогда стрела не попадет в назначенную ей цель. Под воздействием камня, она изменит свой путь. И тогда, только боги ведают, что может случиться. В моем времени волоты еще живы. Это громадные великаны с добрым и спокойным нравом. Но они очень хорошо умеют себя защищать, не используя грубую физическую силу. Они могут навести морок на живую тварь, могут внушить человеку любую, угодную одному ему мысль. При этом, человек будет продолжать думать, что эта мысль его собственная. Но волоты так делают очень редко, и никогда ради пустой забавы, а токмо, чтобы защитить сои дома и селенья от чужаков. Они чураются людей. И даже в мое время они живут высоко в горах, строят свои дома среди могучих деревьев подальше от наших крепостей и Скитов, стараясь как можно меньше попадаться на глаза. То, что ты описал случившееся с твоим другом со смешным прозвищем Ёшка, очень похоже на забавы волотов. Правда, так еще может делать Леший. Но сейчас зима. А лешие вэту пору очень ленивы и не расторопны для подобных игрищ. Кто-то напустил морок на твоего друга охотника. Но в этом нет смысла, да и волотов в вашем времени уже не осталось, если я правильно поняла. Значит, остается предположить только одно — кто-то из них прошел сквозь Грань. Хотя, и тогда непонятно, зачем ему или им напускать морок на охотника. Этому может быть только одно объяснение. Но это настолько невероятно и чудовищно, что я пока не буду вам об этом говорить, пока сама все как следует не проверю. — Она замолчала, глядя с сомнением на Глеба, будто хотела убедиться, понял ли он ее.

Глеб сосредоточенно слушал девушку, пытаясь переварить все услышанное. Поверить в ожившие сказки? Невероятно! Но, похоже, другого объяснения, и впрямь, не было. И он задал вполне логичный вопрос:

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.