Бесплатный фрагмент - Музыка дождя на твоем окне

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

***

В просторном кабинете главного редактора «Вечернего Петербурга» стояла чудовищная духота. Туда-сюда шныряли младшие и старшие сотрудники издательства. Все до единого были одеты в строгие костюмы — они подчинялись неукоснительному правилу, введенному давным-давно, отцом главного редактора, хозяином всего, что здесь было — настоящей акулой журналистского и издательского бизнеса.

Артем был одет более неофициально — две верхних пуговицы на белой рубашке Gucci расстегнуты. Ему так хотелось уйти отсюда, но помощник, черт бы его побрал, коротышка с кривыми зубами, который работал на должности помощника главного редактора, слезно просил его остаться хоть еще ненадолго, чтобы отредактировать статьи завтрашнего выпуска.

Ну, как отредактировать… Просто посмотреть быстрым взглядом и поставить свою подпись. Или вернуть на доработку.

Взгляд Артема медленно проплыл от пышной груди светловолосой Анечки, вчерашней студентки, к окну, в котором медленно разливались вечерние сумерки. Недавнее лето обернулось дождем, и теперь все, что оставалось из развлечений — проехаться по проспектам, подцепить какую-нибудь девку, от которой хотя бы не будет тошнить. Это трудно, но пока что выполнимо.

— Артем Олегович, вы меня слышите?

Артем перевел взгляд к кривой извиняющейся полуулыбке. Мерзкой полуулыбке. Все они меня терпят, подумал Артем, рассматривая прыщ на его лице, потому, что мой отец для них все равно что господь бог. А кто такой я? Просто человек, с котором нужно уважительно общаться. Но не обязательно уважать. Да и это ни к чему. Просто показывай мне при личных встречах свою эту мерзкую полуулыбку, и все будет с тобой хорошо.

Жаль, что я разучился улыбаться своему отцу. Может быть, тогда он освободил бы меня от этой повинности ходить каждый день на работу и редактировать эти идиотские статейки. А еще — предоставлять отчеты.

— Ну чего тебе, Вася? — недовольно сказал Артем, влив в голос как можно больше раздражения. — Вася. Вася. Уже и справиться не можешь без меня. И зачем тебя только здесь держат? Надо бы пожаловаться на тебя отцу, — глаза помощника испуганно округлились, маленький пиджачок сгорбился, морщинистый лоб тут же покрылся испариной. — Ну вот скажи мне. Как ты думаешь? Тут у нас статья про феминизм. Ты, вроде, как мой помощник, должен уметь писать. Но, что это. Взять одну хотя бы фразу: «невозможно и неправильно ставить в один ряд в злополучном реестре нездоровья пропаганду насилия и феминизм». Разве ты не слышишь, насколько она тяжеловесна? Пока прочтешь, весь мозг сломаешь. У нас лучший журнал в Петербурге, а ты тут такой бред пишешь.

— Но как… Как же мне?..

Губы коротышки задрожали.

— А это уже твои проблемы, — теперь Артем и вправду разозлился. — Мне все равно. Переписывай. У тебя все ночь впереди. Если мне не понравится, я тебя уволю. Уволю тебя к чертям собачьим!

Артем и не заметил, какая тишина установилась в этом просторном кабинете. Будто все остановилось. Резко и неожиданно. Движение машин на потусторонней улице остановилось, птицы будто бы испарились, пропали из поля зрения. Внутренность помещения представилась Артему застывшей. И только один-единственный, громкий и грубый отзвук его голоса продолжал греметь в напитанном усталостью воздухе.

— Работаем, работаем, — громко сказал Артём. — Мне нужны хорошие статьи, а не это… Завтра выпуск журнала, а еще ничего не готово!

Хороший журналист должен быть голодным. Или уставшим. Или голодным и уставшим. Кто уж теперь разберет: каким, на самом деле, должен быть хороший журналист.

Как уж там отец говорил? Теперь не упомнишь…

Великий человек! Так окрестили его местные новостные издания. Нисколько не купленные статьи. Полностью объективные, как и вся журналистика.

Правда, уже старый становится. Совсем уже старик. Забывает, где оставил записную книжку. Иногда и вовсе забывает, кто он такой. Зачем он здесь. Застынет так посреди совещания. И молчит. А его молчание — режет, режет слух…

Да. Голиаф уже не тот, что был раньше. Но все равно страшен. Все равно еще может одним росчерком пера уничтожить, раздавить, стереть человека с лица земли. Честно сказать, и сам Артем его тоже побаивался. Даже если сын, он все равно время от времени попадал в немилость. А уж тогда точно не отвертишься. Приходилось выслушивать все эти старческие бредни под долг, работу, про то, как раньше все было тяжело, как он с самого нуля создал всю эту вселенную имени Олега Фролова. Да его по всей России знают, что и говорить! Что правда, то правда.

Победителей, как известно, не судят. И никто никогда не ругает их, если победителям вздумается немного преувеличить свои подвиги.

Артем встал, громко отодвинув стул. Тишина порвалась, и движения, быстрые, быстрые… мышиная возня продолжится до позднего вечера, и даже долго после того, как глава всего этого издания в одиночестве намажется кремом от морщин и отправится спать.

Каждый день. В одиннадцать часов. В это же время главный редактор, собственной персоной Артем Олегович, будет опять пропускать одну-другую порцию крепкого алкоголя.

Все в этом чертовом городе знали, птица какого полета, этот Артем Олегович. И мало ему мог в чем-то отказать.

Но… и Артем с недовольством и злостью постоянно думал об этом, боялись-то совсем не его. На него всем было плевать. Все боялись его отца. Вот кто настоящий гигант. Вот, кого на самом деле боялись. А Артем — это всегда тень. Невнятная посредственность, присосавшаяся к славе своего отца.

Черная грязь под ногами превратилась за сегодня в липкую топь. Осень нагрянула, нахлынула на Санкт-Петербург, превратила его в холодную тень. И теперь только дождь, пронизывающий ветер, слякоть, суета, чувство безысходности — вот единственные попутчики человека.

Артем с неприятным чувством, будто сейчас должно было случиться что-то нехорошее, вдохнул пропитанный сыростью воздух, резкий прогорклый воздух. Нева рядом, чуть ли не за поворотом, оставляла на рецепторах ощущение скорой болезни.

Артем решил не ехать сразу домой. Сейчас он не хотел одиночества. Да и что ему было делать сейчас дома, одному? Истинный мрак. Все дела, которые раньше нравились ему, такие как сесть и поработать над каким-нибудь рассказом, или чем-то подобным, творческим, уже не приносили совсем никакого удовольствия. А раньше он, что и говорить, раньше он даже подавал некоторые надежды… В 2011 году был удостоен всероссийской премии за полуфантастический рассказ «Территория истины».

Между прочим, довольно занятный рассказ. По сюжету молодой человек по несчастному стечению обстоятельств (и благодаря так и не объясненному природному феномену) попал в будущее, где из-за изменения полярности мельчайших частиц кислорода, воздух стал непригоден для дыхания. Всего пара часов жизни оставалась главному герою и его случайному визави, последним выжившим покинутой земли. В этом рассказе было нечто неуловимо философское и глубоко трагическое.

Но Артем давно уже не принимался за перо. Артем даже не помнил, куда делись все его юношеские рукописи, а старый ноутбук, за которым он раньше творил, валялся теперь под большой двуспальной кроватью, в коробке полузабытой памяти, где хранились еще фотографии из детства, со школы. Где парень с приглаженными волосами смотрел мимо камеры приглашенного в школу фотографа. Это время безвозвратно прошло. А что же есть сейчас у Артема?

Работа главным редактором в самом крутом издании Петербурга. Не его. Его отца. И еще. Темная память о жизни и смерти матери. Его. Только его. Пожалуй, единственное, что на самом деле его…

Все остальное — сделано, придумано, добыто, изобретено отцом. И только горечь потери, только это — единственное живое в нем. Девочки, развлечения, все наносное. Далеко не его.

Теплые меховые полуботинки стучали по мокрой брусчатке. Ноги и, конечно же, голод, разыгравшийся за несколько часов пребывания в одном кабинете с бесталанными людьми, привели Артема в одно из многочисленных кафе, раскинутых, распластанных, вплетенных в ДНК города. Сумрачного, смутного, блеклого, засыпающего города.

Артем остановился перед синей вывеской. Поднял взгляд на нее, но буквы будто бы расплывались перед глазами, и он ничего не смог прочитать. Взгляд прошел еще выше, уперся в серое бессмысленное небо. Именно бессмысленное. Почему-то именно этот эпитет пришел в голову Артему первым.

Артем оттолкнул прозрачную стеклянную дверь, на которой было написано «от себя» и окунулся в натопленное пространство набитой битком кофейни. Первой мыслью его было: а, может, найти какую-нибудь другую, менее заполненную кофейню, а то здесь и яблоку негде упасть. Но только стоило ему подумать о леденящем ветра за границей стекла, то он тут же отказался от мыслей о том, чтобы выйти из этого теплого залива.

Не так уж здесь и плохо. Вон, даже место в углу есть, свободное. Правда, за этим столом сидит какая-то девушка. Ну, хотя бы чуть-чуть симпатичная. Нос с небольшой горбинкой, большие голубые глаза. Лицо довольно миловидное, с впадинами ямочек на щеках. Брюнетка. Волосы собраны в пучок, клубком возвышающимся на затылке.

Артем двинулся к этому столу, протиснулся через толпу у прилавка и едва успел занять последнее свободное место в этом кафе. Молодой парень, который тоже метил на это место, перекосил разочарованное лицо.

Девушка, кажется, даже не обратила на Артема внимания. Как сидела в своем телефоне, просматривая что-то, так и продолжила. Склонила голову над старой яблочной моделью. Палец с маникюром цвета морской волны медленно прохаживался вдоль экрана как одинокий уставший путник.

Коротким жестом ладони Артем подозвал тонконогую официантку (ноги у официантки были обернуты в сладкую и привлекательную упаковку темных колготок, холеные, выточенные из камня щиколотки, будто бы врезанные в теплый напитанный чужим дыханием воздух). Шаги официантки были быстрыми и короткими. Шаг. Шаг. Шаг. Будто па какого-то резвого танца. Красиво.

— Латте, — сказал Артем; его случайная визави не обратила на него никакого внимания. — Без сахара.

— Какое молоко предпочитаете?

— Обычное. От коровы. Или я что, похож на хипстера? Да, и еще. Круассан с ветчиной и сыром. Только побыстрее.

Кивнул, отпуская официантку выполнять поручение. Ножки так же быстро удалились. Быстро. Быстро.

В ожидании кофе Артем прочитал несколько донельзя скучных сообщений, присланных по поводу завтрашнего выпуска. Завтра же пятница. Ну что ж. Это уже хорошо. Можно сдать выпуск до обеда, чтобы отец принял его и выпустил на блестящие страницы сайта. Конечно, это может быть не слишком-то и просто, но Артем надеялся, что часам к двум он уже будет свободен. Сможет укатить за город, в дом своего давнего и единственного друга…

Что-то долго не приносили кофе. Артем с нетерпением посмотрел на часы. Потом прошелся быстрым взглядом по лицу девушки напротив, которая даже ни разу на него и не взглянула. Артем уж хотел со скуки с ней заговорить, но быстро передумал. После этого взгляд его прошелся по нескольким спинам, нависшим над черной стойкой бара.

Сколько он уже работает на отца, подумал Артем. Прожиты долгие годы бесконечных редактур. А ему это даже не нравилось. Никакого хоть даже малейшего удовольствия от этой работы. Бесконечные правки, изменения, дополнения, сноски. Подковерные дрязги. Страх в глазах подчиненных. Отец, которому всегда все не так.

Блеклый поток мыслей был прерван пришествием все той же тонконогой официантки. Здесь Артем не сдержался, чтобы не выплеснуть свое недовольство прямо ей в лицо.

— Можно было бы и побыстрее работать, двигать своими красивыми ножками, — сказал он с недовольством. Вдруг большая лампа, висящая прямо над головой Артема, всадила в воздух свой последний вздох — последнюю искру, и умерла, погрузив пространство стола, за которым он сидел, в полутьму. — И, вообще, что у вас тут происходит! Вы тут что, совсем с ума посходили? Лампы перегорают у них! А что, если бы меня током ударило?

Девушка-официантка застыла, будто фаянсовая кукла в магазине кукол. Застыла, не в силах выговорить ни слова. И только маленький поднос, на котором возвышалась широкая кружка с кофе, дрожал, дрожал. Дрожь передавалась на поверхность подернутых ситцевым платьем бедер, медленно подбиралась к коленям. Быстрее, сильнее… И через несколько секунд красивые колени тоже задрожали.

— Ну, — сказал Артем, совсем уже выходя из равновесия; он устал, очень устал; надо было на ком-то сорвать свою усталость, хотя бы влить в горло этой девушке, которая тут ни при чем вообще; но Артему было все равно. — Чего молчишь? Язык проглотила? Давай сюда мой кофе. И можешь проваливать. И поменяйте здесь лампочку, — Артем всплеснул руками. — Что б вас! Что бы я еще раз сюда пришел!

Официантке в страхе убежала прочь. Артем усмехнулся и отпил пару глотков кофе.

Он и сюда принес это жуткое молчание. И здесь тишина разлилась полноводной рекой, предстала в темном обличии отстраненной ухмылки на лице Артема.

— Зря вы так, — сказала вдруг его случайная визави; честно говоря, Артем уже и забыл, что он находится за столом не один.

Голос у девушки был довольно тихий, но Артем прекрасно ее слышал, наверное, из-за высокого тембра. Пожалуй, сопрано. Ну или, по крайней мере верхняя граница меццо-сопрано. Нос при говорении едва заметно подергивался.

Артем хмыкнул и уставился на нее. Она даже не взглянула на него, а продолжала смотреть в телефон.

— Это еще почему? — сказал Артем.

— Девушка ни в чем не виновата, — сказала визави, наконец, подняв улыбающийся взгляд; Артем мельком обратил внимание на ее слегка неровные верхние резцы. — Я знаю хозяина этого кафе. Тот еще скупердяй.

Артем ухмыльнулся. Ей не шло это слово, и он почему-то сразу понял, что она и сама об этом знала.

— И что с того, — сказал он; не то, чтобы хотел вступать в перепалку, но делал это как бы по инерции. — Это ее работа. За эту работу ей платят, — он усмехнулся. — За меня бы кто заступился, когда…

Не договорил. Оборвался на полуслове, которое, незаконченное, лишенное звуковой основы, потерялось во всеобщем, резко возобновившемся, шуме.

Девушка коротко пожала худыми плечами, встала, медленно надела темную кожаную куртку, подбитую мехом, и направилась к выходу. Толпа будто расступалась перед ней. Волны черно-красных спин расходились в стороны, прочь с ее пути.

Артем поначалу только усмехнулся. Экая невидаль! Девушка даже свой кофе не допила. Да что с людьми сегодня такое? Все какие-то нервные? Что я ей, вообще, сделал?

Но потом. Вдруг. Что-то звякнуло у него внутри. Странное чувство. Не то, чтобы он понял то, что поступил некрасиво. Скорее, интерес к этой странной девушке подвигнул Артема бросить на стол тысячную купюру, оставить недоеденный круассан и быстрым шагом выйти на улицу. Он с большим трудом пробрался сквозь толпу и через минуту вывалился наружу, в холодный дождливый Петербург.

Только через пять или десять секунд он смог заметить черную, отливающую синим, спину той девушки. Завернута в куртку. Накрыта желтым зонтом. Желтый зонт был как отдельный грубый мазок на холсте холодного осеннего города.

Артем быстрым шагом подошел к ней. Ее испуганный взгляд встретился с его зелеными глазами. Что-то произошло в душе Артема; кажется, он и сам этого не заметил и не понял. Она, эта девушка, окутанная дождем и туманом, кого-то напомнила ему. И точно. Она напомнила ему его мать. Шелковистые волосы, ямочки на бледных щеках, тонкие губы.

Не совсем мать, но ее ближайшее подобие. Но так показалось только на долю секунды. Потом будто бы поволока сна слетела…

— Извините, я, — сказал Артем.- Я…

— Что, простите?

— Не хотел так резко.

Девушка едва заметно улыбнулась.

— Я понимаю.

— Давайте забудем об этом, хорошо? А то, и правда, некрасиво получилось…

— Странный вы, — сказала она. — Вам надо не передо мной извиняться. А перед официанткой… Хотя, что это я? Это ваше дело. Как общаться с другими людьми. Но не забывайте про закон бумеранга. Все возвращается к человеку. И плохое, и хорошее… Хоть, вы, наверное, и не верите ни во что подобное…

После этого Артем сел в машину и укатил к своему другу. Он направил новенький черный Ауди А6 за границу города, в очень элитное поселение, о существовании которого мало кто знает даже в самом Санкт-Петербурге, не говоря уж о жителях других городов и не-городов нашей великой страны.

В этом поселении жил единственный друг Артема. Артем ездил сюда, если не каждый день, то хотя бы два-три раза в неделю, чтобы спокойно выпить, вызвать девчонок, а потом… что получится, то получится.

Ворота призывно зашумели листовым металлом и раскрылись, Артем въехал на придомовой участок. В этом доме жил его холостой друг. Евгений. Женя.

Они были друзьями еще со школы. Веселое было время — прогуливать занятия и бегать курить в подворотню. Сигареты казались такими вкусными, такими взрослыми. Артему казалось, что вот он, в 12 лет, вот он-то уже точно смог понять смысл этого самого бытия. А смысл в чем? В том, чтобы жить полной жизнью. Не попасться в пучину обыденности, чертовой рутины. Сигаретный дым, смешанный с извечной осенней изморосью, кружил голову. И было так легко от осознания собственной значимости, собственной необыкновенности…

Было же время!

Когда еще мама была жива…

Женя ждал Артема на крыльце, как всегда — чтобы выкурить с ним сигарету и потом зайти в дом, где можно поговорить по душам, выпить и заняться другими вещами.

На друге было теплое серое пальто с капюшоном. На сером лице красовалась трехдневная щетина.

Женя никогда не работал. Его полностью обеспечивала семья. Но, что удивительно. Какая усталость была у него на лице. Как будто он совсем недавно отпахал двенадцать часов в шахте!..

Как только постоянная праздность может соседствовать с таким кислым выражением лица.

Нужно было срочно выпить. Бутылка хереса пришлась как нельзя кстати. Через полчаса приехали девчонки. Элитные проститутки. Дорогие. Очень дорогие. Один час стоил… впрочем, это не важно. Никогда не было важным.

Девочки были хороши, что тут сказать. Модельная внешность, ухоженные индивидуалки. Сделают все, что пожелаешь.

Девушка, которую Артем определил в свои спутницы на этот вечер, ему совсем не нравилась. Она болтала без умолку о своих подругах и парнях, с которым спала в последний месяц. Даже заниматься сексом с ней не хотелось. Но и выгнать нельзя — друг мог бы обидеться. Выбирал-то девочек он…

Самое главное — больше пить, подумал Артем, опустошая очередную рюмку хереса.

Тогда и жизнь не покажется такой банальной. Банальность, банальность, кругом эта банальность. И чем дольше проводишь времени в трезвости, тем сильнее давит на голову ощущение, понимание, осознание этой бесконечной банальности жизни. Секунды текут одна за другой, их так много, что натекает целый океан банальности.

***

В какую-то секунду, четко отграниченную от других секунд, друг Артема начал кричать на свою длинноногую спутницу. Артем попытался сфокусировать на них взгляд, чтобы понять, что происходит.

— Ах ты шлюха! — послышался хлесткий звук пощечины. — Куда ты пропала? Пятнадцать минут тебя не было! Ты думаешь, я не замечу?

— Я в туалете была, — сказала до смерти напуганная девушка.

— Что ты украла? Что ты у меня украла? Ну, показывай!

Он начал трясти ее, будто пытался вытрясти из нее украденное, как из свиньи-копилки. Маленькая голова с раскидистыми волосами болталась из стороны в сторону. Подбородок бился о грудную клетку.

Девушка разрыдалась. Длинными дрожащими пальцами она размазывала макияж по своему лицу.

Артем стоял в небольшом отдалении и смотрел на эту сцену. Может быть, он и хотел бы что-то сказать, вмешаться в ситуацию, но не сделал этого. Просто стоял и смотрел.

В руках его была зажата сигарета. Вдруг он почувствовал жуткое жжение, опустил взгляд, и увидел, что сигарета истлела до фильтра. Несколько секунд он просто стоял и смотрел на то, как догорающий уголек причинял ему боль, которая все возрастала и возрастала.

Артем как будто бы смаковал эту боль. Она становилась все сильнее и сильнее. Через несколько секунд она стала невыносимой, и Артем медленно разжал пальцы. Бычок упал на пол, распавшись на искры, которые на мгновение ярко вспыхнули, а потом растаяли в теплом воздухе барной комнаты.

Пьяный Женя, наконец, отстал от девушек и выпроводил их из дома. Они остались вдвоем. Сидели за длинной, отливающей серебром, стойкой. Перед их глазами выстроились в ряд десятки разноцветных бутылок. Артем потянулся к одной — серому стеклу, в котором булькала черная, тягучая, похожая на нефть, субстанция.

Артем налил себе рюмку и выпил. По горлу разлилось терпкое тепло.

У него теперь было такое неприятное чувство, будто сейчас должно было произойти что-то ужасное. Или уже произошло?

Вот в чем вопрос, подумал Артем. Всегда вопрос только в этом. Живешь, и никогда не понимаешь, произошло ли это ужасное уже или пока еще нет. И ждешь, ждешь, сгораешь в ожидании, хотя, на самом деле, уже и ждать нечего. Все прошло. Все уже уничтожено. И ничего ты уже не вернешь и не восстановишь…

Артем вспомнил вдруг совсем уж далекое детство. Теплые руки матери на своих плечах. Совсем мальчишкой еще был тогда, не понимал особо, что такое любовь. Не понимал, но чувствовал. Может быть, дети лучше чувствуют, и тем самым лучше понимают суть любви.

Сейчас нет никакого понимания. Ни в чем.

Только черная дыра, которая все растет, растет, множит себя, копирует себя саму, себя саму, себя саму.

Да что с ней не так!

Горячие городские джунгли. Солнце било в глаза, так, что приходилось жмуриться и отворачиваться. Они с мамочкой стояли на просторном балконе, где расположилась беговая дорожка (вычищенная до блеска, как и все вокруг, но не выточенными из мрамора материнскими руками), полное собрание сочинений И. Канта: красные обложки, которые расположились на темной буковой полке, примостившейся в углу — несомненно, отцовское занятие: усесться в кожаное кресло, взяв с вылизанной полки томик никому не понятного философа и часами сидеть, всматриваясь в ничего не значащие предложения и абзацы…

Материнская рука прикоснулась к окну.

— Холодное, — сказала она, глупо улыбнувшись и коротко пожав плечами; она всегда так улыбалась и всегда так пожимала плечами, когда говорила какую-нибудь банальность. Снег идет. Улыбка. Плечи. Солнце садится. Улыбка. Плечи. Песок мокрый… И так далее. Всегда такое постоянство, будто и не может быть никаких других реакций.

Могла ли она подумать, что два года спустя она начнет увядать… без шансов на спасение? Медленно и мучительно. Все на том же балконе, слившись с кожаным диваном в одно гнетущее постоянство, кашляющее, граничащее с безумием.

Спокойным безумием. Она всегда была спокойной. Никогда даже голос не поднимала. А болезнь совсем лишила ее сил. Артем видел, как она день ото дня угасала. Превращалась от рака гортани в тень. Вскоре она совсем перестала быть человеком.

Тень.

Бывало, прилипнет каменной стене, слившись с закатом, так и простоит несколько часов, пока совсем все не потемнеет…

Трудно бывает отпустить человека. Расстаться с памятью о нем. С надеждой на воссоединение. Человека нет, и никогда больше не будет в этой жизни. Приходится мириться с сыростью по утрам и больной головой в субботу, вплоть до обеда. Пока не поешь нормально. Покурить не получается даже сквозь жуткую тошноту.

Когда на свет появился Артем, мама сама еще была ребенком. Ей было девятнадцать. Отцу — сорок четыре.

Сойти с ума, какая пропасть прожитых лет!

Проклятых лет. И что теперь оставалось Артему, кроме этого недостижимого чувства, желания вернуться в то самое время. В ту самую вшитую в подкорку точку пространства и времени. Там и тогда. Не то, что здесь и сейчас. Будто два разных мира. Хотя мир этот один и тот же, просто разделен двумя десятками лет.

Лето. Отец остался в границах двухэтажного особняка. Потому что ему нужно было работать. И только они с матерью оставались теми, кого можно назвать счастливыми бездельниками. Итак. Артему девять лет. На нем твидовые штанишки в клетку, белая рубашка и кепка с эмблемой «Минессота Твинз». Эдакий мальчишка-куколка. И рядом мама.

Она была одета в легкое, совсем летнее, салатовое платье. Колени открыты, нежились под лучами солнца. Лицо у нее было такое живое и любознательное. Странное дело, если сейчас посмотреть (конечно, в то время Артему не могло прийти это в голову, но сейчас пришло, спьяну, от тошноты и усталости), как они с отцом, вообще, могли начать встречаться? Два человека совсем разных миров. Может быть, даже разных вселенных.

Но вместе… Ну, как сказать, вместе. Просто некоторое небольшое время вечера и ночи зачастую находились под одной крышей. Если отцу не надо было куда-нибудь уехать по служебной необходимости и оставить свою молодую жену в окружении невидимых и неосязаемых слуг (хороший слуга всегда должен быть таким) и слишком тяжелых, слишком давящих потолков и стен очередного особняка. Родовые гнезда менялись как перчатки. Не упомнишь, где кухня и где на этой кухне стоит холодильник. То он с одной створкой, то с двумя. Морозилка то наверху, то внизу.

Ленивое солнце нежно ложилось на изумрудный газон под ногами. Небо над головой чистое, как будто все облака стерли ластиком.

— Какое чистое небо, — сказала мама; потом, как всегда: улыбка, плечи.

Они лежали прямо на газоне, на ароматной пряной траве, и ничего больше не было важным в этой вселенной. Слишком много суеты за далеким и высоким забором. Где-то там, их не слышно, но маленький Артем точно знал, что они где-то там — катятся по ровному асфальту большие, серьезные, взрослые машины, в которых сидят большие, серьезные, взрослые люди с широкими, надвинутыми на глаза бровями и такими толстыми ручищами, которые умеют и могут причинять сильную боль, если разозлить их хозяина.

— О чем думаешь, малыш? — сказала мама.

Артем поморщился, но слишком наигранно. Ненатурально.

— Мне не нравится, когда ты меня так называешь.

— Я знаю, — она засмеялась. — Малыш. О чем ты сейчас думаешь?

— Не знаю, — Артем пожал плечами. — Хочу мороженого.

— Так попроси Кешу, — это был один из слуг, — съездить.

— Так не хочу. Хочу сам сходить.

Мама рассмеялась, кивнула головой и поднялась с газона. Отряхнула руки от прилипших травинок.

— Ну тогда пойдем…

Возвращение в реальность принесло Артему тошному и головную боль. Он сконцентрировался на том, что происходит вокруг: полутьма, невнятная музыка, громыхающая прямо в ухо, смутное лицо друга, который все еще злился на проституток.

Артем сказал то, что первое пришло в его голову:

— Ты все еще балуешься своими бандитскими вещичками?

Друг пожал плечами.

— А чем мне еще заниматься?

— Действительно, — сказал Артем. — Больше же заниматься, вообще, нечем!

— Ты просто не понимаешь, — сказал друг. — Все это, это такой кайф, когда воруешь что-нибудь, или так, немного избиваешь какого-нибудь совершенно незнакомого, или может с которым познакомился пять минут назад в баре, вы с ним выпили пару шотов и пошли покурить во двор. И вот ты даешь ему люлей. А он не понимает и спрашивает. За что. За что. Да ни за что, мой друг. Просто так. Преступления так и совершаются… Когда-нибудь я хочу ограбить банк. Это моя мечта.

— Но у тебя же все есть, — сказал Артем. — Зачем тебе грабить банк?

— В том-то и дело, что все есть. А это неинтересно. Что же еще прикажешь делать человеку, у которого все есть? Только добиваться преступного. Совершать все эти поступки, за которые можешь поплатиться свободой.

— Но никогда не поплатишься, ты же это прекрасно знаешь. Все знают, кто твой отец. Так что твоя игра — это игра краплеными картами.

— Ну так, если я решу с банком. Ты со мной? Прямо как на диком западе, представляешь! Вот это будет эпопея!

— Неужели, это настолько увлекательно? А если тебя случайно пристрелят?

— Так в этом и суть. Без риска не бывает эмоций. Не бывает удовольствия.

— А знаешь, что я насчет всего этого думаю? — сказал Артем. — Ты просто сошел с ума. Совсем шизанулся от безделья. Тебе бы делом заняться. Или девушку приличную, которая бы хоть чему-нибудь тебя научила, а не только тратила бы деньги твоего отца.

Наступила короткая пауза, и они выпили.

— И что ты со своими подельниками натворил на этой неделе? — сказал Артём.

Друг развалился в кресле, весь светясь от гордости.

— Обокрали вчера ночью маленький цветочный магазин. Вынесли с подельниками 23 тысячи из кассы.

— Цветочный магазин, говоришь? — Артем опрокинул рюмку виски.

— Слушай, может, вальнем кого-нибудь, прямо сейчас. Какого-нибудь бомжа, грязного, никому не нужного бомжа. Найти. Приставить к голове пистолет. Выстрелить. Бац. Представляешь, каково это? Мозги растекаются по кирпичной стене.

— Что ты несешь такое? — Артем напрягся.

Повисло долгое молчание. Артем опрокинул еще одну рюмку. Потом друг громко расхохотался.

— Да шучу я. Шучу.

Но по его глазам Артем видел нечто другое. Правда ли, что это шутка? Или его друг об этом время от времени задумывается?

Спустя короткое время, когда уже невозможно было пить алкоголь, они переместились на теплую террасу и пили черный чай в попытках остановить подступающую к горлу тошноту, и курили.

— А ты, приятель, как думаешь, есть такой, закон бумеранга? — сказал Артем; он сделал слишком глубокую затяжку и закашлял.

— Что это?

— Ну, как же, — сказал Артем, — как же можно не знать, что это такое? Что такое закон бумеранга… Это когда. Это когда ты делаешь что-то плохое, и потом, через некоторое время это плохое потом возвращается. Это и называется законом бумеранга, понимаешь. Потому что это и есть как бумеранг. Возвращается. Плохое плохим. Хорошее хорошим.

— Вот ты, конечно, — друг надул губы, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли. — Ну ты, конечно… Конечно, все это есть. Добро, зло. Все дела. Главное, не слишком много об этом думать. Не слишком много. А то, мне кажется, так можно и с ума сойти…

***

На следующее утро отец попросил зайти Артема в свой кабинет. Еще на подходе Артем почувствовал что-то неладное.

И, когда он увидел довольно улыбающееся лицо первого заместителя отца, по совместительству его внучатого племянника, Антоши, настроение Артема опустилось ниже некуда.

Этот молодой парень, которому и двадцати пяти не было, долгое время учился в Европе — Артем не помнил точно, в каком именно учебном заведении по направлению «журналистская деятельность». Выпустившись, и уехав из Лейпцига, Антоша приехал в Петербург. Отец Артема пригласил его поработать в своем издательстве на должности внештатного журналиста.

И стоит сказать, свою работу он выполнял талантливо и достойно, чего не скажешь про Артема…

Антоша был небольшого роста, с гладковыбритым лицом; у него был большой непропорциональный нос, которым он как бы бороздил окружающий воздух при ходьбе. Руки и ноги тонкие, обтянутые шелковым темно-синим костюмом.

В тот момент, когда зашел Артем, они (отец и Антоша) сидели вдвоем и о чем-то негромко разговаривали. Отец кивал, соглашаясь с тем, что говорил Антоша.

Старик так нежно, так по-отечески улыбался, как никогда не улыбался Артему. Артем даже специально в этот момент попытался вспомнить, был ли хоть один раз, когда вот так вот нежно, так по-доброму отец улыбался Артему, или маме… и не мог вспомнить.

— А вот и главный редактор подоспел, — сказал отец, повернув голову к своему сыну.

— Здравствуй, Артем, — сказал Антоша.

Артем молча кивнул и сел на большое кресло в большом дубовом кабинете отца.

— Перехожу сразу к делу, — сказал отец. — Традиционно у нас в журнале я пишу большую статью перед Новым годом, в которой подвожу итоги прошедшего года. Пора уже начинать писать ее, и вчера, при размышлении о ней, я понял, что хочу передать эту почетную обязанность.

— С чего бы это? — сказал Артем.

Отец пожал плечами.

— Банальная усталость… Поэтому, я решил, что Антон будет руководить написанием новогодней статьи. Тебе, Артем, я поручаю в полной мере помогать Антону.

— Думаю, он и сам справится, — усмехнулся Артем, почувствовав в этот момент себя уязвленным.

— И, все-таки, я попрошу тебя оказывать ему полное содействие… о чем бы он ни попросил, — сказал отец.

Артем чувствовал злость, но конечно же не показывал ее. Это не та игра, где можно было показывать свои эмоции. Так его только быстрее съедят и выплюнут.

— Хорошо, — сказал Артем, и повернулся к Антоше, — уже подобрал основную тему?

Антоша бросил неуверенный взгляд на своего престарелого наставника.

— Антоша, — сказал отец. — Выйди, пожалуйста, и подожди у двери.

Антоша, как самый послушный ребёнок в этом детском саду, вскочил со своего кресла и засеменил к выходу. Тяжелая дверь сначала открылась, потом закрылась за мальчиком-отличником.

— Значит, вот как, — сказал Артем. — Решил ударить меня по рукам? Не понимаю только, за что. За то, что я не выполнил твою злосчастную норму по статьям?.. Могу тебе сказать, что ее не выполняет никто, ни редакторы, ни журналисты, и я просто рисую показатели.

— Нет, дело не в этом, — сказал отец.

— А тогда в чем?

— Да ни в чем, Артем. Мне просто так захотелось. Я посмотрел на его работу. Мне она понравилась. Мне нравится, как он работает. Читал его последнюю статью про…

Артем нетерпеливо поднял ладонь.

— Да понял я тебя. Все. Можешь не продолжать.

— В общем, этот молодой человек мне очень нравится как журналист.

— Слишком серьезные слова, отец, — сказал Артем. — То есть, ты хочешь, чтобы я ему помогал… А что дальше? Оставишь ему издательство?

Отец промолчал, что еще более насторожило Артема. Послышался трескучий громовый раскат. Ветер ударил в обзорное окно отцовского кабинета. Отсюда был в полный рост виден Казанский собор. Темный и прекрасный монолит.

Артем обвел взглядом дубовые панели застывшего в ожидании кабинета…

Сколько неприятных вещей пришлось выслушать здесь Артёму. По его левую руку стоял книжный шкаф, жутко старомодный.

С возрастом, вдруг подумал Артем, почти неминуемо это стремление к старине. Как к чему-то более весомому, тяжеловесному во времени.

— Ты ушел в вчера рано вечером, еще даже шести не было, — со стариковским брюзжанием сказал отец. — Хотя ты должен был проверить редактуру выпуска.

— Я знаю.

— И что ты хочешь сказать в свое оправдание?

Артем усмехнулся.

— А я что-то должен говорить в свое оправдание? — сказал он. — Что я вообще должен говорить? Ты и сам знаешь, как мне все надоело… Ты знаешь, как тяжело бывает усидеть на месте.

— Это твоя работа, сын мой, — ох уж опять эти библейские выражения (Артем закатил глаза). — Твоя должность очень ответственна, и… Сам знаешь, что по-другому ты никак в этом мире не заработаешь.

Артем только отмахнулся.

— У нас самое лучшее издание по всему Питеру, — сказал он. — Зачем мне думать о заработке?

— Ты только и думаешь о развлечениях. Не понимаешь, что хорошая жизнь может однажды закончиться. А как ты будешь искать смысл жизни, если ты такой бестолковый?

— Давай пожалуйста без этого, отец. И так уже тошнит.

Отец подошел к нему поближе, заглянул в глаза. Склеры у него были совсем желтые, очень больные. Отцовские руки тряслись, но это только раздражало Артема. Ему поскорее хотелось отвертеться от этих нравоучений и уйти.

— Как ты будешь зарабатывать на жизнь, если… Это же все мое. Издательство. Ты здесь всего лишь редактор. Хоть и мой сын.

— Найду, как заработать, — Артему вдруг стало страшно — разговор принимал очень неприятный оборот.

— Творчеством своим?

Отцовские глаза посмеивались. Морщинистые губы растянулись в ухмылке. Артем решил промолчать, чтобы не продолжать разговор, но, кажется, его отцу этого было мало, отец еще не закончил свою язвительную речь.

— Творчество. Творчество! Что за ерунда. Надо было еще в самом детстве вбить тебе в голову, что все это бред сивой кобылы… Творчество! Ты же знаешь, что все эти так называемые талантливые люди всегда умирают в нищете и одиночестве? Они же не могут без одиночества. Отталкивают всех, кто смеет к ним приблизиться. Родные разбегаются. А откуда еще брать поддержку? Правильно, что я не позволил тебе тогда связаться с этим безбожником. Как его? — Артем смолчал — вопрос отца риторический. — Да разве вспомнишь сейчас. Знаю только, что помер он, оставив миллионные долги. И зачем, тогда, скажи, все это нужно? Зачем, тогда, нужен этот талант, если все так заканчивается? Наш талант — талант журналиста, редактора, вот настоящий талант!

— Красиво складывать словечки, да чтобы ФСБ маски-шоу не устроило, — сказал Артем. — Грамотно подлизать кому нужно, хвалебную статейку написать… Да уж. Большой талант нужен. Тут не поспоришь.

— Не увиливай, — морщинистое лицо отца приобрело грозное выражение; он встал, прошелся по кабинету.

Отец становится старым, подумал Артем, становится щуплым, хриплым… Иногда кажется, что кожа настолько истончилась, что просвечивает. Тонкий пергамент.

Но отец все еще силен. Невероятно силен.

А как долог был его путь!

Всю жизнь он шел к этому успеху. И теперь достиг его.

Что ж.

Наверное, он прав.

Он достиг всего возможного для себя. Построил, наконец, собственную империю стеклянных слов.

Что у него сейчас в мыслях, интересно? Наверное, что-то обо мне: «как я могу ему передать свою блестящую империю? что будет, когда я уйду? сможет ли он продолжить мое дело?» — отец задумчиво покачал головой в звенящем молчании.

— Мне не нравится, как ты стал работать, — Артем очнулся от отцовского голоса, который вдруг показался ему слишком трескучим.

— Ну а что ты прикажешь мне делать? Ты же и сам понимаешь, что… Ты тут играешься с сотрудниками, статьями, депутатами, рекламодателями. Тебе интересно. А мне что остается? Работа с текстами…

— Но тебе же это нравится.

— Нравилось. В этом вся и проблема. Нравилось. Нравилось. Когда-то. Но не сегодня. И не вчера. И не позавчера. И не на прошлой неделе. И не в прошлом месяце. И я тебе об этом постоянно говорю. Ты соглашаешься, говоришь, что нужно найти мне новое направление. Но время идет, и ничего не меняется. Я работаю. Понимаешь, я не против работать, я как можно более трудолюбиво отношусь к своим обязанностям… Но я выгорел. Я выгорел, и я уже не чувствую себя человеком… Я устал. Я не могу. Я каждый день правлю эти чертовы статьи… Если первый год было хоть сколько-то интересно. Задерживаться, отдавать всего себя этой работе. Но ничего не поменялось с того времени. Я все силы трачу на это. Вот статья. Я ее редактирую. И еще одна. И снова, и снова. Неужели. Неужели мне придется всю жизнь этим заниматься? И я больше ничего другого не увижу?

Он вспомнил, какие у него были большие планы на будущее, когда он был подростком. Когда познал первые радости минимального признания — признания небольшой аудитории. Маленькие мальчишки и девчонки его же возраста. Крохотный литературный конкурс…

Хлопали ему.

Или, может, это все была лишь сладкая ложь? Как теперь понять? Просто никто никого не хотел обижать… Каждый хлопал другому, подбадривал…

Отец вдруг остановился. Повернулся к Артему, к своему сыну. Морщинистые руки отца лежали на его плечах, и он больше всего был похож на древнеегипетскую мумию, захороненную под громадными каменными переплетениями узких проходов пирамид.

— Ты мне нужен, — сказал отец как можно более мягким голосом. — Мне нужна твоя… Поддержка.

Артем вскочил с кресла.

— Ты опять меня не понимаешь. Или понимаешь, но делать ничего не хочешь. Хорошо тебе держать меня на коротком поводке, — короткое молчание. — А я хочу уйти.

Отец рассмеялся.

— Ты и сам понимаешь, насколько это глупо. Ты не выживешь. На своих вшивых историйках много не заработаешь.

Артем и сам все это прекрасно понимал. Отец перекроет кислород, если его сынок перестанет быть хорошим мальчиком. И тогда тут будет только один путь, вниз, на дно. На самое грязное дно. Но это жгучее понимание собственной зависимости, собственной ничтожности еще сильнее распаляло Артема.

— Не думай, что это навсегда, — сказал он своему отцу. — Я могу идти? А то уже не терпится идти помогать твоему помощнику.

— Да, — сказал отец. — Только прошу тебя, не закапывай себя окончательно.

— Что это значит?

— Ты сам все знаешь. Нужно повышать показатели.

— Ты прекрасно понимаешь, что это невозможно. Показатели нереальные. Никто их не может выполнить.

— Ты мой сын. Ты должен их выполнять. Иначе мне придется в тебе разочароваться.

Артем встал и поправил пиджак.

— Я думаю, это уже давно произошло, — сказал он. — Знаешь, что я всегда хотел спросить тебя? Неужели, ты никогда к нам ничего не чувствовал? Мы для тебя были семьей, а ты все время возился с издательством… Ты по нам никогда не скучал.

— Скучал, конечно. Не понимаю только, почему ты постоянно сводишь все к одной теме?

— Если бы скучал… если бы на самом деле ты относился к нам с теплотой, то проводил бы с нами больше времени. Не уезжал бы постоянно на свою охоту. Почаще оставался с нами.

— Охота — это тоже была часть работы, — сказал отец. — Если бы не эта охота, то я и не стал бы таким, какой я есть сейчас… Дело не в том, что я не хотел проводить с вами время. Но я не мог… И ты не смеешь меня в этом попрекать. Потому что я делал все для семьи. И в том, что я проводил с вами мало времени, нет моей вины.

— Ты всегда мог выбрать что попроще. Чтобы на нас оставалось больше времени. А то, ведь, я тебя и не знаю, как человека-то. Кто ты? Тот человек, под маской моего отца, он хоть немного скучает по матери?

— Конечно, скучаю, — сказал отец слишком быстро, слишком нетерпеливо, слишком сухо, слишком холодно, чтобы это было правдой…

Но Артем, объятый искренним чувством стыда и возмущения, не мог остановиться:

— Но и это не так важно, — сказал он. — Для меня все стало окончательно понятно, когда ты приехал в больницу только после смерти матери. Ты даже не был рядом в этот момент, когда она умирала. Ты оставил нас. Бросил.

— Ты просто глупый озлобленный мальчишка, — сказал отец, не показывая ни единой эмоции. — Который так ничего и не понял… Но я тебе не буду в сотый раз объяснять…

— Ладно, я пойду, — сказал Артем. — А то, наверное, мальчик заждался.

На выходе Артема будто бы обдало холодом. Воспоминание о матери сжало его сердце.

Человек вспоминает, вспоминает, вечно вспоминает, и нет этому конца. Потому что весь разум зациклен на этом. Слишком болезненные воспоминания, которые…

Невероятным усилием Артем отстранился от этих мыслей и переключился на стоящего возле стены напротив молодого человека. Антоша. На самом деле, неплохой парень, если отбросить все эти пересуды по поводу работы.

Он просто хорошо исполняет свои должностные обязанности. Талантлив. Что и говорить. Конечно, Артем время от времени читал его статьи, некоторые из которых пробивались даже на первую полосу!

Что-то там про великую красоту, спесивую молодость, которая так и хочет показать себя во всей красе, во всеоружии, все эти блестки, блистательность, стрелки на глазах, стрелочки, такие острые, что можно порезаться, и каждое слово — как мраморная искра, вылетающая из-под резца скульптора-профессионала.

Именно что профессионала, хотя и такого молодого. Молодость и профессионализм — это очень редкое сочетание, практические невозможное. Ему было всего-то 23, а уже профессионал. Обычно в таком возрасте, если человек правда что-то может, то это — талант, ну или гениальность, которые в более позднем возрасте должны оформиться в профессионализм, который может как разжечь гениальность, так и наоборот все разрушить…

Но Артем чувствовал неприязнь к этому молодому профессионалу.

— Ну что, — сказал Артем. — Какая тема будет в этом году?

— Я хотел с вами посоветоваться.

Артем пошел в свой кабинет, и Антоша быстро засеменил за ним.

— А что со мной советоваться? — сказал Артем. — Я — это всего лишь тень редактора. Настоящий редактор — это ты. Я думаю, совсем скоро ты станешь самым главным в этом издательстве. Хочешь этого?

Антоша замешкался. Они шли сквозь людской поток, и Антоша еле поспевал за Артемом. Артем думал, как бы сбросить его с хвоста, но Антоша так и не отставал.

— Нет, — сказал Антоша, наконец.

— А что так?

— Я думал, что это ты станешь главным, после того, как…

— А может и я, — сказал Артем. — Ты бы хотел этого?

— Да, конечно.

— Мне кажется, ты меня обманываешь. Не поверю, что ты не хочешь возглавить эту махину.

Они зашли в офис Артема. Здесь было слишком душно. Артем подошел к большому окну и открыл его. Мокрый ветер ударил ему в лицо. Артем полной грудью вдохнул эту студеную сырость и едва не закашлялся.

— Я просто хочу расти как профессионал, и благодарен вашему отцу, что он мне предоставляет для этого все возможности.

— Да что ты говоришь! Неужели, ты думаешь, что я поверю во всю эту чушь? — скривился Артем.

Антоша растерянно пожал плечами.

— Но это чистая правда, — сказал он.

— Если честно, меня это не интересует, — сказал Артем. — Мне плевать, как ты работаешь. Просто не мешай мне жить. И не мешайся под ногами. Пусть мой отец к тебе и хорошо относится. Это не значит, что и я буду к тебе хорошо относиться. Здесь не такое место, где каждый получает по заслугам. А то мой отец давно бы уже горел в аду… Так что то, что ты хорошо пишешь, еще не значит, что я буду относиться к тебе с уважением, — он подошёл ближе и снизил громкость голоса на полтона. — Хочешь, я превращу твою жизнь здесь в ад? Я мог бы это устроить. Очень быстро. Так, что ты сам уволишься…

Антоша застыл, и с трудом протолкнул ком в горле вниз по пищеводу.

Артем рассмеялся. Очень громко. Потом похлопал Антошу по плечу.

— Да ладно, я же шучу… Чего ты так напрягся?

***

В Петербург как-то неожиданно пришел Хеллоуин. Ну, как сказать, пришел. Прокрался — более подходящее слово. Суровый и холодный антураж города послужил рамкой для тех немногих любителей нарядиться в смешные и страшные костюмы, пройти от одного кафе в другое, или из одного бара в другой, пропустить по стаканчику глинтвейна, или чего-то более крепкого…

По пути на парковку Артему встречались эти разукрашенные полу-счастливые люди, которые разговаривали друг с другом… Им всегда было, о чем поговорить. И не так важно, что это; может быть, они говорили о насущных делах, вроде завала на работе или насморке у детей, о холодной сырой погоде, о ветре, прошивающем насквозь, о неудобных туфлях… И Артем шел, пробираясь сквозь толпу, мешанину из равнодушных прохожих с серыми лицами и слабо веселящейся в основном молодежи, шел как бы в пику им. Задумался о матери. Вспоминал, вспоминал, и все никак не мог вспомнить то, что могло бы заставить его улыбнуться.

— Сладость или гадость! — прозвучал резкий возглас в глубинах толпы и почти сразу растаял в общем гуле.

Артем поморщился. Большей банальности не придумаешь. Или это традиция? Как отличить банальность от традиции?

Мокрые улицы несли на себе запах псины. Вообще, Артем испытывал раздражение от этого праздника, тем более, иностранного. Да и вообще от любого праздника. Он давно не ощущал себя живым. Если даже напивался или накуривался, то все равно чувствовал себя просто живым трупом. Он был как бы зажат этими гнетущими обстоятельствами, взят в окружение…

Вроде бы, кто мешает плюнуть на все, и делать то, что тебе хочется. Или, наоборот, отказаться от своих желаний, и посвятить себя целиком тому, что отец называет словом «долг». Посвятить себя этому хищническому созданию, этому франкенштейну человеческого бытия!

Долг. Столько раз уже оно вылетало из отцовского рта. Когда повторяется много раз, то теряет смысл. Кажется, раньше Артем понимал, ради чего работает в издательстве. Раньше долг имел какой-то смысл, какое-то выражение. В голове складывалась картинка. Для чего я работаю.

Но сейчас…

Сейчас ничего уже не было. Одна чертова пустота, пропасть. Смысла нет ни в чем. Разве можно рассмотреть жизнь в щелочку работы? Творческая сила взята в оборот. Отец всегда требовал этого. Поначалу просто обтесать талант, сделать из него эрзац таланта настоящего. А потом и вовсе заткнуть талант за пояс, превратившись в обычного редактора. Главного, конечно. Но какая разница…

Каменные истуканы обступили проспект. Сколько людей, и сколько бессмысленных жизней суетятся вокруг черной дыры, которая рано или поздно всех засосет!

Тёмные мысли преследовали Артема.

— А что, если уйти от отца, то… Артем сам себе усмехнулся. И что дальше? Ну уйдет с теплого местечка в редакции. Оттуда, где жизнь идёт своим чередом, и ни о чем не надо задумываться, кроме, разве что, этой черной дыры внутри души. А уйдет он… И что? Куда уходить? Сидеть и писать? А что, если ничего не получится? Что тогда?

Если я уйду, то отец перекроет мне кислород. Превратит мое существование в ад. Лишит меня всего.

Артем, погруженный в свои мысли, столкнулся вдруг плечо в плечо с некой девушкой.

Артем хотел просто пройти мимо, но в последнее мгновение поднял глаза и увидел ту самую девушку, с которой перебросился парой фраз вчерашним вечером. Сегодня на ней были надеты светло-голубые джинсы, черная кожаная куртка. На лице светилась белая маска. Она была похожа на мима из немого французского фильма.

— Извините, — сказал Артем, собираясь пройти мимо.

— Опять вы! — сказала девушка и засмеялась. — А вы почему не в гриме?

— Я? — этот вопрос на несколько мгновений ввел Артема в ступор.

— Да что вы все я да я, — сказала она. — Других слов, что ли, не знаете?

— Знаю, — сказал Артем. — Но, мне кажется, что мы не настолько близко знакомы, чтобы так разговаривать.

— Как?

Артем нахмурился.

— Так.

— Да ладно вам, — сказала она, еще шире улыбнувшись. — Сегодня же праздник. Не все же время быть такой букой…

Артем усмехнулся. Он кивнул и промолчал. Девушка скорчила рожицу. Совсем дурная, подумал Артем. И зачем я с ней разговариваю?

Но вместо того, чтобы закончить разговор и дойти, наконец, до парковки, он…

— Как вас зовут? — сказал Артем.

— Лиза.

— А меня Артем. Очень приятно.

— Мне тоже, — сказала она. — Ну что, Артем. Не хотите немного прогуляться по набережной?

— Мне кажется, мы этим и занимаемся…

— И точно! — сказала она и рассмеялась.

Так чисто, так звонко…

Тихий блеск Невы выступил из-за поворота. Здесь было не так много народа, потому Артём с Лизой вышли за границы исторического центра. Артем подумал, всего на секунду подумал, что Лиза сильно напоминала ему мать…

Все с этого и начинается. Сначала ловишь себя на мысли, что этот человек смутно тебе кого-то напоминает. Не понимаешь кого. Но потом, со временем, приходит это понимание. Мать. Родную, потерявшуюся во времени мать. И точно. Он смотрел на ее тонкие запястья, которые совсем не хотели оставаться в укрытии рукавов кожаной куртки, смотрел на ее большие голубые глаза, окруженные белой краской лица, и на темные волосы, придушенные шарфом. И все в ней напоминало Артему о матери.

Он попытался избавиться от этого чувства, но, чем больше он прилагал к этому усилий, тем сильнее на поверхность оно вырывалось.

— Кем вы работаете? — сказала она.

— Главным редактором, — Артем на секунду остановился, но потом решил продолжить, — «Вечернего Петербурга».

— А, — сказала она. — Слышала про вас.

— Не читали?

— А стоит?

Артем пожал плечами.

— Думаю, что нет.

— А вы кем? — сказал Артем.