Бесплатный фрагмент - Цена хлеба

Глава 1

Зажигание в катушке сбилось и в ближайшее время возвращаться, видимо, не собиралось. Приходилось снимать трамблёр, а такая перспектива энтузиазма отнюдь не прибавляла. Тем не менее, для реанимирования «Урала» никакой альтернативы не оставалось и Али, раздосадованно вздохнув, принялся за дело. Со стороны кухни потянуло вкусными запахами — приближалось время обеда. Полуденное солнце припекало всё сильнее, и вся домашняя птица, притихнув, сбилась в густой тени под навесом. По открытой части двора на трёхколёсном велосипеде с упоением нарезал круги сынишка. Ему давно надоело наблюдать за вознёй отца с непонятными железками и, оседлав своё транспортное средство, он что есть силы крутил педали, стараясь не упустить удирающую от него курицу. На крыльцо вышел его дед и, окинув внука ласковым взглядом, позвал сына:

— Заканчивай со своим мотоциклом, Али, время обедать!

— Я скоро! — отмахнулся тот и снова повернулся к своему железному коню, когда где-то недалеко загрохотали выстрелы и сразу же послышались женские крики.

С открытой веранды выглянула мать, прислушалась и вздохнула:

— Опять с русскими расправляются. Похоже, что совсем рядом, у Алябьевых.

В этот год стрельба на улице перестала быть редкостью — оружия у каждого было навалом, благо захватываемые воинские склады никогда пустующими не оказывались. Стреляли по каждому поводу и без такового: в день свадьбы, при возвращении из хаджа, при рождении сына или просто при распирающих душу чувствах. И, само собой разумеется, при расправах над ещё не сбежавшими из своих домов русскими. Таковых уже оставалось мало, но от этого аппетиты погромщиков отнюдь не уменьшались. Вот и сейчас, в этот погожий летний день, за пять домов отсюда повторялась старая как мир история — группа вооружённых особей глумилась над беззащитными людьми, коих к своей общности не причисляла. Процесс этот был безопасен и выгоден, так как попутно экспроприировалось всё, что с точки зрения удалых джигитов представляло маломальскую ценность. Алябьевы здесь выросли. Более того, эта фамилия в селе была известна с тех пор, когда оно ещё называлось станицей. Труп их зятя в прошлом месяце обнаружили на самой окраине, у арыка, и сейчас в доме оставались только чета вышедших на пенсию учителей, их овдовевшая дочь и восьмилетний внук. Каких-то особенно дружеских отношений Азимовы с Алябьевыми никогда не поддерживали, но и злых чувств не питали. В свою учительскую бытность те переучили половину села, в том числе и детей самого Магомеда, который сейчас стоял на крыльце и вслушивался в доносившиеся выстрелы и вопли.

— Обед стынет! — подала голос невестка — Если на каждый выстрел отвлекаться, то и покушать некогда будет.

Старик, словно очнувшись от наваждения, заторопился в дом, но тут же снова появился на крыльце с потёртым пиджаком в руках. Он одел его на ходу и, заметно прихрамывая, поспешил к выходу со двора.

— Ты куда, отец?! — окликнул его Али.

— Людей защищать … — начал было Магомед, но оборвал фразу и поковылял на улицу.

Али проводил его взглядом и, досадуя на порывистость отца, возвратился к прерванной работе.

— Сходил бы ты с ним, мало ли что! — попросила вскоре мать, подойдя к сыну и укоризненно заглядывая в лицо.

— Ну что с ним в нашем селе случиться может? — отмахнулся тот — К тому же, там, наверное, уже закончилось всё. Слышишь, стрелять перестали!

Но мать настаивала и сын, вытерев руки о валявшуюся рядом тряпку, отправился вслед за отцом.

А тем временем Магомед уже подходил к месту разыгравшейся трагедии. По всему пути его следования, выглядывая из ворот, гурьбой теснились селяне. Они бросали любопытные взгляды вдоль улицы, прислушивались, но тем и ограничивались. Когда старший Азимов добрался до двора Алябьевых, то понял, что действия незваных гостей подошли к завершению. Со двора уже вывели корову, козу и другую живность. Повсюду валялось оброненное в спешке тряпьё и прочий скарб, а у самой двери в дом лежало бездыханное тело Василия Игнатьевича, над которым, рыдая, склонились его жена, дочка и внук. Вокруг ещё сновали вооружённые мужчины, по большей части односельчане, а рядом, с горящими от возбуждения и любопытства глазами замер Апти — младший сын Сулейманова Усмана. Он впервые присутствовал при грабеже и убийстве, новизна щекотала нервы и побуждала учащённо биться сердце. Позабыв о сжимаемом в руках автомате, он всё глядел на лежавшего в крови Алябьева, застреленного у него на глазах, на беспомощных женщин и ребёнка, и на пришедших с ним селян, по хозяйски распоряжающихся доставшимся им имуществом русских. Сам он так ничего и не взял себе, только стоял рядом, глазея на всё происходящее, и ощущал незнакомую ему ранее волну возбуждения и гордость от того, что ему посчастливилось быть причастным к настоящему делу, достойному джигита и воспеваемых легендами горцев.

Старуха Алябьева наконец подняла заплаканное лицо и вперила вопрошающий взгляд в тащившего ковёр Цагараева Салмана.

— Ведь только недавно зятя убили! — надрывно закричала она — Что вам ещё надо? Чем вам старик мешал, чем?!

Салман отбросил ковёр и сорвал висевший на плече автомат. Прыжком преодолев отделявшее его расстояние, он ткнул стволом в лоб Надежды Ивановны и со злостью, сквозь зубы процедил:

— Заткнись, кляча старая! Вас, русских, всех перебить надо, чтобы ни одного в Чечне не осталось!

— Зачем всех! — задорно сверкнул белизной зубов Бициев Увайс.

Не обнаружив более ничего пригодного в доме, он только что вышел во двор и сразу же обратил внимание на молодую женщину, сидевшую рядом с бывшей учительницей.

— Кое кого и оставить можно. — продолжил чеченец — В хозяйстве пригодится и вообще…

Вокруг раздался громкий хохот, и все оставшиеся во дворе участники погрома поспешили сгрудиться над двумя женщинами и ребёнком.

— Пойдём в дом! — потребовал Увайс, потянув молодуху за руку.

Та, отпрянув, попыталась вырваться и свободной рукой схватилась за мать. Тут же резанул слух женский визг и пронзительный плач ребёнка, но они сразу перекрылись угрожающими криками их чеченских односельчан. К женщинам протянулось несколько крепких рук, но всех опередил Далаев Нуради. Юноша отбросил в сторону автомат и выхватил из ножен большой, блеснувший на солнце стальной клинок. Он быстрым движением приставил его к горлу молодой женщины и, обращаясь к обеим жертвам, прокричал, зло выпучив глаза:

— Убери руки, а то зарежу!

Сверкающая у горла сталь всегда была сильным аргументом — даже гораздо убедительнее, чем направленный в самое сердце ствол. Женщины в ужасе разжали руки и сразу же двое самых резвых оторвали дочь от матери и поволокли её к распахнутой настежь двери. За ними последовали и остальные, когда на пути горящих от вожделения односельчан встал Магомед. Он распростёр руки и что было сил, прокричал:

— Люди, опомнитесь! Что вы делаете!

Но его не стали слушать — просто оттолкнули в сторону так, что старик грохнулся оземь, разбив в кровь лицо и руки. Он упал рядом с разбросанными по двору рабочими инструментами. На земле, в двух шагах от растянувшегося Магомеда, лежал топор. Азимов приподнялся, вытер сочившуюся со лба кровь и потянулся к нему. В это время послышался истошный вопль оправившейся от страха Надежды Ивановны. Растрёпанная, она подбежала к обступившим её дочь односельчанам, оттолкнула Цагараева и мёртвой хваткой вцепилась в Сулейманова Апти. Тот отшатнулся в сторону и старуха, потеряв равновесие, завалилась на землю. Но, продолжая удерживать руку парня, она заглянула в его глаза и надорванным голосом прохрипела:

— Я же тебя учила!

На мгновение Сулейманова охватил стыд, но только на мгновение. Быстро справившись с оторопью, он холодно усмехнулся и оттолкнул старуху пинком ноги. Тут же подоспел обозлённый Салман. Он широко размахнулся и со всей силой опустил приклад автомата на голову Алябьевой. Та осела, сразу обмякнув, но Цагараев на этом не остановился. Он продолжал наносить удары ещё и ещё, пока не услышал бряцание оружия в руках своих же подельников. Удивлённый Салман поднял голову и увидел, что все они отскочили в сторону, повернув автоматы в одном направлении. Он взглянул туда и увидел приближающегося старика Азимова. Магомед шёл прямо на Цагараева, и правая рука его сжимала топор.

Салман выставил перед собой оружие, но старик продолжал идти, и когда он почти достиг обращённого к нему ствола, раздался выстрел. Словно невидимая преграда остановила Магомеда. Он выронил топор и опрокинулся навзничь. Воцарилось молчание, которое не прерывалось до тех пор, пока окончательно пришедший в себя Салман не протянул руку и, указывая перстом на мёртвого старика, громогласно объявил:

— Такая участь ждёт всех, кто связан с русскими! Всех, кто посмеет встать у нас на пути!

И всё же, несмотря на показную браваду, в глазах доморощенного оратора сквозил плохо скрытый страх, и слова его звучали скорее не обвинением, а неуклюжим оправданием содеянного. Он так и не дождался ответной реакции присутствующих: ни согласных с ним выкриков, ни спокойного одобрения — все продолжали молчать, переводя взгляды с него на убитого Магомеда. Никому из очевидцев последнего убийства не нужно было объяснять, что на сей раз убит не русский, а чеченец, и в ответ неминуемо последуют адекватные действия родственников. До сих пор среди ряда так и не ушедших в небытие обычаев чеченского народа, месть занимала далеко не последнее место и все, включая самого Цагараева, понимали, что сын этого самого Магомеда станет мстить. А это значило, что теперь убийце придётся каждый свой шаг делать с оглядкой, что вовсе не прибавляло красок в его совсем ещё не лишённой прелестей жизни.

За спиной едва слышно скрипнули ворота, и во двор вошёл запыхавшийся Али. Он не сразу разглядел труп отца и открыл было рот, чтобы спросить о нём, но взгляд его выхватил странное напряжение обращённых к нему лиц, скользнул по сцепившимся в объятиях молодой женщине и мальчику, по двум телам четы Алябьевых и упал на третье, лежавшее рядом. Али сразу узнал этот истасканный коричневый пиджак и отброшенную в сторону шляпу. В груди защемило и громко застучало в висках. Страшная догадка потрясла его. Он гнал её, гнал прочь, пока, растолкав вооружённых мужчин, не остановился перед неподвижно лежащим отцом. В слабой надежде сын припал головой к его окровавленной груди, но биения сердца не услышал.

— Он мёртв. — произнёс стоявший ближе всех Увайс.

Али поднялся с колен, оглядел каждого и только спросил:

— Кто?

— Я! — стараясь не отводить глаз, заявил Цагараев, прекрасно осознавая, что оправдываться теперь бесполезно.

Азимов ожёг убийцу взглядом, но больше ничего не сказал. Он взвалил на себя тело отца и пошёл, пошатываясь из стороны в сторону. «Убью его, при первой же возможности убью! — думал Салман, глядя на беззащитную спину Али — И ждать не буду, когда он мстить вознамерится!»

Али ушёл, но Цагараев всё смотрел на открытые ворота, пока не услышал обращённый к нему вопрос Бициева:

— С Светкой что делать будем? Мне вот и не досталось от них ничего. Может, отдадите?

Взоры всех обратились к ещё живым русским. И мать, и её сын, уже не в силах кричать и плакать, молча сидели на земле, глядя на вершителей их собственных судеб. Салман некоторое время рассматривал их, затем спросил:

— Кто её сейчас хочет?

Захлестнувшее было всех желание с последним событием как-то поубавилось, и стремящихся воспользоваться беззащитностью женщины сейчас уже не было. Цагараев оглядел своих поникших людей и, уже обращаясь непосредственно к Бициеву, объявил непререкаемым тоном:

— Ты, Увайс, бабу себе забирай. Попользуешься пока, но не больше месяца! Потом продашь, а вырученные деньги я уже поделю.

Такой расклад устроил всех и чеченцы, довольно гомоня, снова обступили русских.

— Отпусти его, — как можно мягче сказал Бициев, оттаскивая мальчика от своего приобретения — ему же лучше будет!

На лице матери в одно мгновение отразилась целая гамма чувств. Сказать, что она была подавлена — значит не сказать ничего. Она не питала иллюзий относительно своего будущего и уже смирилась с ним, но судьба сына ей не была безразлична. В её сознании возникла мысль, что может быть, ему-то удастся избежать смерти или даже рабства. Что, останься сын здесь один после ухода всех этих нелюдей, то он каким-либо образом выберется из этого ада, а там уже мир не без добрых людей… Она разжала объятия и сама оторвала вцепившиеся в неё руки сына, чем сразу не преминул воспользоваться Увайс. Рывком он отбросил женщину в сторону и поволок её к выходу на улицу, в то время как Салман удерживал молча рвавшегося к ней ребёнка.

— Щенок кому-нибудь нужен? — спросил он, так и не дождавшись, когда Бициев с вновь приобретённой рабыней пересечёт двор.

Не получив положительного ответа, он развернул мальчика к стене дома, достал пистолет и выстрелил ему в затылок. Струя крови вырвалась вместе с пулей через лоб, но рукав всё же забрызгало. Впрочем, его одежда и так была густо помечена темнеющими пятнами, и Цагараев вовсе не расстроился. «Хорошо, что в старое переоделся! — подумал он, отходя прочь — Вот только с Магомедом нехорошо получилось… Но что поделаешь: сам виноват — нашёл за кого заступаться!»

Они ушли, оставив после себя трупы, а ещё через двадцать минут открылась дверь одного из добротных домов, расположенных ближе к окраине села, и перед угрюмым взором хозяина предстал его младший сын.

У Усмана их было трое. Старший — до сих пор так и не женившийся Ибрагим, с пересекающим скулу белым шрамом от удара ножом, который ещё в юности получил во время драки в соседнем селе. Немногословный и на первый взгляд во всём покладистый, он тяготился однообразием, характер имел упёртый и долго на одном месте не засиживался. Ибрагим только две недели назад вернулся из Ставрополья, где с бригадой земляков шабашил с полгода. Внешне он походил на отца — такой же светло русый и сероглазый, чего нельзя было сказать о двух других — пошедших в покойную ныне мать. Оба черноволосые и смуглые, они, тем не менее, всё же разительно отличались друг от друга. Иса удивительным образом сочетал в себе импульсивность и рассудительность. В свои тридцать два он имел семью и растил дочь — самую младшую из Сулеймановых — Асет. Получив педагогическое образование, он до недавних пор работал по специальности в городе, и даже устроился преподавать в институт, но с его развалом был вынужден перебраться с семьёй в отцовский дом, и вот уже с год таксовал на своей старенькой «четвёрке». Младший — Апти, четыре года назад окончил школу, но так и остался в селе. Он легко увлекался и также легко к этому увлечению остывал. Апти быстро освоил трактор, но проработал на нём недолго — работа в поле быстро наскучила. Занялся было со школьными товарищами коммерцией, но вскоре забросил и её: прогорел или не сошёлся с партнёрами — Усман точно не знал. Пробуя себя то там, то здесь, младший нигде долго не задерживался, и вот теперь полтора месяца сидел без определённого дела, подолгу пропадая у своих новых друзей.

Сегодня он ушёл из дома с утра. Ушёл, прихватив один из приобретённых сыновьями автоматов. И как только в куяне, где проживали русские учителя, раздались выстрелы, Усман понял, куда ушёл сын.

Апти прошмыгнул в комнату как-то полубоком и сел за стол, пряча руки под ним. Следом со двора вошёл Ибрагим, оставив на огороде среднего брата. Усман молча разглядывал младшего сына, сидя на диване у стены, но тот не спешил смотреть ему в глаза. Наконец он собрался с духом и остановил блуждающий взгляд на отце.

— Убивал? — пробасил отец, сверкнув глазами и весь напрягшись в ожидании ответа.

— Не убивал! — выкрикнул младший и тут же поправился более спокойным тоном — Но если понадобилось бы, не остановился. Что они, русские, у нас забыли? Это наша земля!

Усман нахмурился пуще прежнего и, обдумывая ответ, некоторое время молчал.

— Для разборок с русскими такие идиоты есть, как Цагараев. Я же хочу, чтобы ты человеком был, а не убийцей. Настоящий мужчина за оружие берётся только в крайнем случае.

— Это когда же? — задал вопрос Ибрагим, усаживаясь рядом с братом.

В участившихся погромах и убийствах русских старший сын не участвовал. Однако отец видел, что события последних лет и на нём находят своё отражение. Сам вопрос был задан тоном, выдававшим в вопрошающем явные симпатии к поступку Апти. И Усман, не скрывая раздражения, наставительно продолжил, уже обращаясь к обоим сыновьям:

— Когда есть угроза тебе или твоим близким! Что, разве эти Алябьевы кого-то из наших родственников убили? Или, может быть, кто-то из других русских с нами в смертельной вражде? Кому они вообще мешали, эти люди, которых убивают и сгоняют со своих мест?

Младший сидел, не скрывая кривой усмешки и отведя взгляд. Ответил старший. Он вовсе не хотел спорить с отцом, скорее рассуждал, высказывая мысли, которых сам ещё до конца не воспринял.

— Русские мешают уже одним своим присутствием. — сказал он — Они проживают среди нас, и глядя на них, многие наши могут стать такими же: женщины — развязными шлюхами, а мужчины — пьяницами и безвольными бабами. Они позабыли обычаи своих предков и то же самое заставят проделать нас, нохчей. Так что, чем скорее русские уберутся с нашей земли, тем будет лучше!

— Ты говоришь словами тех, кто оправдывает ими свои грязные дела. Что, по твоему, все русские — никчёмные люди? И разве нет пороков среди самих нохчей?

— Есть, но гораздо меньше! — стоял на своём сын — Сколь редки у нас трусы, столь редки у них настоящие мужчины. Что до их женщин, то в присутствии наших о них вообще стыдно говорить!

— Нашли о чём спорить! — вмешался в разговор Апти — чем слабее русские, тем лучше нохчам! И вообще, среди этих овец ещё выгоднее проживать, чем здесь. Меня вот Вахидов Яха с собой в Москву зовёт. Брат у него там двоюродный, обещал пристроить.

Некоторое время все молчали. Известие было неожиданным, и Усман не сразу решил, что ответить сыну. Он ни разу не был в Москве и не знал, кем именно собирался устроить парней этот родственник Вахидова, но в его глазах вариант с Москвой был предпочтительнее дружбы младшего с Цагараевым и ему подобными. И старик согласился.

Через два дня в селе снова прогремели выстрелы. Но, против ожиданий многих, стреляли в самого Азимова Али, а не наоборот. Выстрелы раздались сразу по завершению похорон и поминок, когда Али показался на огороде. Судя по всему, стрелок с автоматом был на «Вы», да и залёг он совсем не рядом, так что его частая стрельба ровно никаких результатов не принесла. Азимов с первой же пулей упал на землю, но тут же приподнялся, пытаясь засечь противника. Уже вечерело, и в сгущающихся сумерках он смог различить только мелькнувший в кустах силуэт. Али вскочил на ноги и, не теряя времени, побежал в дом. Он снова выскочил через минуту, но уже с автоматом в руках, миновал огород и достиг чернеющий невдалеке кустарник, но в нём никого не было. «Салман! Он или от него, больше некому!» — пронеслось в голове и Азимов, не возвращаясь в дом и не прячась, с автоматом в руке направился к Цагараевым. Он не успел преодолеть и пятидесяти метров, когда за спиной, в направлении его дома, захлопали разрывы. Али что было сил, побежал обратно. В лёгких не хватало воздуха, ноги словно налились свинцом, а время остановилось. Ожидая худшего, он ввалился во двор, пересёк разделявшее крыльцо расстояние и за распахнутой дверью обнаружил семью. Все были невредимы, но сильно напуганы. На коленях жены ревел Аюб, а в обращённых к улице окнах выбиты стёкла. Али подошёл к зияющему пустотой проёму. Под ногой хрустнул осколок, лицо обдал тёплый вечерний ветерок. С появлением отца Аюб замолчал, и в комнате стало тихо. Стараясь скрыть волнение, Азимов повернулся к своим, и как можно спокойнее произнёс:

— Ничего, главное — все живы.

На следующий день он перевёз всех в город, к родителям жены, а сам вернулся тем же вечером. Али не стал тянуть время и сразу, с автоматом в руках, навестил Цагараевых, но Салмана в селе уже не было.

Вскоре о массовой расправе над русскими семьями все позабыли. Сами участники нападений, а их только из односельчан участвовало чуть меньше четверти, как ни в чём не бывало, продолжили заниматься прежними делами. Кто-то подался в Грозный, где, в отличие от сёл, жизнь просто кипела событиями, иные перебрались ещё дальше — в Москву и другие города центральной России. Вместе с другом, как и собирался, в Москву уехал и младший сын Сулейманова Усмана — Апти. О Цагараеве Салмане в селе не слышали несколько месяцев. Азимов свою семью обратно в село так и не привёз. Он сам часто наведывался сюда, ходил по оставшимся здесь членам своего немногочисленного тейпа, справлялся о предмете своего внимания, но никакой интересующей информации не получил. Недели текли одна за другой, складывались в месяцы, но выйти на след убийцы отца так и не удавалось. Апти несколько раз выезжал в Грозный, Гудермес, другие места, разыскивая Цагараева, но всё без толку.

Салман объявился лишь в начале осени. К этому времени во всех ключевых пунктах республики уже обжились подразделения и части Российской Армии, победно заявившие о себе минувшей зимой, когда восемнадцатилетние пацаны с боями загнали в горы и рассеяли подчас превосходящие численно бандитские формирования, сполна оправдав своё высокое звание — Русский Солдат. Цагараев пришёл поздним вечером с горсткой одетых в камуфляж вооружённых людей и имел вид побитой собаки. Он просидел в своём доме почти сутки, за это время успел прийти в себя, и пред очи односельчан предстал уже с важным и вполне воинственным видом. Быстро собрали сход, на котором Салман выступил с пространной речью, призывающей мужчин вступить в его ичкерийский отряд. В самом селе, как и в соседних с ним, до сих пор никаких боёв не было, да и военные эти места особо не жаловали — пару месяцев назад прошла одна воинская колонна, да и только. Тем не менее, возвращение Армии на утерянную было Россией территорию, доставило достаточно поводов для мести многим семьям, те или иные члены которых были уничтожены при ведении боевых действий. И хотя один из старейшин заикнулся о том, что такой же лихой джигит уже увёл желающих повоевать ещё в январе, и с тех пор копий на кладбищах прибавилось примерно на такое же количество, ему сразу же заткнули рот его же собратья по Совету, и в итоге Цагараев без труда набрал к себе в отряд полсотни добровольцев взамен безвозвратно потерянных. И всё же кровники едва составляли треть новобранцев, остальная часть таковых причин не имела совсем. Так, с Цагараевым ушли Сулейманов Ибрагим, только недавно поднявшийся на ноги после затяжной болезни, его сосед Дугаев Алихан, проживающий через дом, семнадцатилетний Далаев Нуради и многие другие. Каждый из них искал свою причину в том, чтобы уйти из дома и разделить судьбу с человеком, позвавшего их в дорогу, которую они представляли довольно смутно.

Глава 2

Наперекор ожиданиям многих, скорого боя не предвиделось. Битый месяц отряд слонялся от села к селу. Время от времени Салман пропадал на несколько дней или же встречался с какими-то людьми в их присутствии. Через неделю снова меняли насиженные места и всё повторялось снова, пока однажды их командир, вернувшись после очередной своей отлучки, не заявил:

— Завтра идём в бой, хватит нам без дела бродить! Дождёмся одного приезжего репортёра, и выступим!

Следующим утром, когда один из родственников Цагараева подвёз ожидаемого незнакомца, весь отряд уже был на месте засады — опушке леса, примыкавшего своим уступом к дороге. Дорога эта вела к месту дислокации подразделения, окопавшегося в восемнадцати километрах отсюда. По ней часто сновал воинский транспорт, причём без надлежащего охранения и абсолютного отсутствия инженерной разведки. Район считался благополучным, до сих пор нападений на воинские колонны здесь не случалось и армейцы вели себя беспечно.

— Хороший ракурс! — хмыкнул довольный репортёр, осматривая прилегающую местность.

Несмотря на его старания, он совсем не был похож на того, за кого себя стремился выдать. В нём совсем не замечалось той суеты, которая присуща журналистской братии, бросалась в глаза небрежность, допускаемая к камере, и вместе с тем цепкость во взгляде и скупость в словах. Впрочем, данное обстоятельство нисколько не тревожило чеченцев, с первого взгляда распознавших в нём украинца, чьи земляки давно уже не были редкостью среди защитников Ичкерии. Поэтому никто не удивился, когда Дмитро потребовал автомат.

— Зачем он тебе? — рассмеялся Салман, однако же выполняя просьбу прибывшего — Ведь видеокамера — главное оружие репортёра!

— Нехай под рукой будет! Я когда кацапов вижу, рука сама к оружию тянется!

— А успеешь сразу два дела делать: и стрелять, и снимать? — спросил Далаев Нуради, тоже отчего-то веселясь — Или, как Шварц, с одной руки палить будешь?

— Что я, дурак, в рост подниматься с оптикой перед русскими? Сначала вас, героически пуляющих, сниму, потом сам развлекусь. А когда всё закончится, тогда и трупы с разбитой техникой!

— Ну ты жук! — хохоча, сказал Нуради, вспомнив высказывание русской соседки, которую он же впоследствии продал перекупщикам из Турции.

— А я и есть Жук! — ответил Дмитро, довольно улыбаясь — Фамилия у меня такая, так что в самый цвет попал!

— Отснимешь нас, а потом кассету куда? — не отставал молодой чеченец — К себе в Украину отвезёшь?

— Что там в Украину! — ухмыльнулся Жук — Бери выше! Я на Штаты работаю, и Европа тоже заинтересована, между прочим!

— Ну хватит трепаться! — прикрикнул Салман, видя, что разговор затягивается — Расходитесь и выбирайте себе позиции для засады!

Они прождали половину дня, прежде чем из-за поворота дороги показалась БМП с пятью солдатами на борту. За ней тащились два открытых ЗИЛа, в кузовах которых никого не наблюдалось. Как только БМП поравнялась с воткнутой на обочине меткой, Цагараев резко взмахнул рукой, и подрывник прокрутил рычаг пульта. Импульс побежал по проводам и через секунду под самым днищем бронированной машины прогремел взрыв. Тут же к неподвижным уже целям устремились выпущенные из гранатомётов заряды, и вскоре от колонны остались три груды металлолома, густо поливаемых свинцовым дождём.

— Хватит, прекратите стрелять! — закричал Салман, стараясь перекрыть грохот автоматов и пулемётов.

Ему не сразу, но всё же удалось добиться выполнения команды и вывести своих людей из укрытия к недавним целям. Они шли, всё ещё дивясь той лёгкости, с которой досталась им победа. Казалось, что после такого шквального огня никто не может уцелеть, и чеченцы шагали в полный рост, хохоча и переговариваясь друг с другом, когда откуда-то из изрешечённого корпуса БМП раздалась очередь. Сразу же вскрикнул и осел на землю раненный в плечо Дугаев, и следом поспешили упасть в траву и другие, шагавшие с ним. Опять поднялась стрельба, за стрёкотом автоматов забухали пулемёты, и Цагараеву стоило большого труда прекратить ведение огня второй раз. Его люди долго вслушивались в тишину, но ответных выстрелов больше не раздавалось и они, не торопясь, осторожно приблизились к дороге.

Ибрагим подошёл к остаткам БМП первым. Сказать, что в ней зияли дыры, значило бы не сказать ничего. Её корпус словно весь состоял из распахнутых окон, метрах в десяти валялась перевёрнутая башня. Со стороны двигателя занимался огонь, и обгоревший труп механика издавал сладковатый, тошнотворный запах, что заставляло ускорить шаг. Он быстро обошёл два залитых потемневшей кровью трупа и, удерживая наготове пулемёт, подступил с другой стороны машины. Там тоже лежало двое. Лицо и грудь первого представляли сплошное месиво, второй лежал лицом вниз, головой в сторону леса. Правая рука бойца так и осталась на прикладе автомата. Разглядывая его, Сулейманов заметил сгущающуюся струйку крови из-под левой руки. Штанина в районе голени также пропиталась кровью, но она не засохла полностью, продолжая алеть у края пятна. Он склонился над телом, перевернул его и обнаружил, что солдат ещё жив. Чеченец снял с него каску и осторожно подложил под обритую голову, затем отцепил от пояса флягу и брызнул на лицо воду. Ибрагим брызгал до тех пор, пока солдат не пришёл в сознание и не открыл глаза.

— Что ты там копаешься! — услышал он крик Салмана, раздавшийся по ту сторону БМП.

— Тут живой! — привстав с корточек, сообщил Сулейманов и снова опустился, поднося флягу к пересохшим губам бойца.

Но через несколько секунд его оттянули в сторону, окружив полулежавшего солдата плотным кольцом. Подойдя, Цагараев с размаха пнул по залитой кровью ноге и, когда воздух огласился воплем, сразу же из нескольких глоток вырвался оглушительный хохот.

— Эй, Салман, я ещё одного нашёл! — донёсся со стороны переполненный ликования голос Далаева.

В ту же минуту часть глазевших на раненного бойца чеченцев бросилась к разбитым ЗИЛам и возвратилась, волоча абсолютно невредимого солдата. Его втолкнули в круг из живых тел, заставив сесть рядом со своим товарищем. Цагараев дал знак, и из-за сомкнутых спин с камерой в руках пробился украинский нацист.

— Снимай! — коротко бросил командир.

Он дождался, когда оператор изготовится, и только тогда приступил к наглядному допросу.

— Звание, фамилия, номер полка? — спросил он сурово второго бойца, стараясь придерживаться официального тона.

Солдат отвечал, испуганно глядя на вопрошающего и бледнея лицом с каждым произносимым словом. Его била мелкая дрожь и оттого речь его вышла прерывистой.

— Повтори! — потребовал Салман, нависая над допрашиваемым так, чтобы оставаться в ракурсе направленной на него камеры.

Солдат повторил с прежним заиканием, и Цагараев едва заметно усмехнулся.

— Что ты делаешь в Чечне? — продолжил он допрос после выдержанной паузы.

— Я солдат, мне что прикажут, то и делаю … — чуть не хныча, промямлил парнишка и, не находя больше слов, замолчал.

— Сколько мирных жителей убил? Признавайся! Это ты сейчас по нам стрелял?

— Я никого не убивал! — воскликнул пленный и совсем уже блеющим голосом продолжил — Я и сейчас ни разу не выстрелил, у меня все патроны на месте. Да вы сами мой автомат посмотрите — у него ствол до сих пор в смазке!…

— Не скули, урод! — зло оборвал его раненный солдат, с трудом разворачиваясь всем телом к сослуживцу.

Внимание чеченцев разом переключилось на него, и раздосадованный таким оборотом Цагараев с издёвкой протянул:

— Что, смелый, да?

Он снова с размаха ударил по раненой ноге, но боец стиснул зубы и вырвался лишь глухой стон.

— А ты сам стрелял?! — сорвался на визг Салман.

— Да.

— Ты нашего Алихана ранил?

— Не знаю. — искренне признался солдат и добавил — Надеюсь.

— Надеешься?! — в крике переспросил чеченец и в голосе его явственно проступили истеричные нотки — Посмотрим, каким ты героем через минуту будешь!

Он повернулся к одному из своих людей и, проведя ладонью у горла, кивнул в сторону другого, стоявшего на ногах, солдата. Бородач, к которому обратился командир, тут же достал из ножен внушительных размеров клинок, но с дальнейшими действиями замешкался. Его мигом опередил Далаев Нуради. Он одним прыжком подскочил со спины к впавшей в оцепенение жертве, потянул на себя взмокший от липкого пота подбородок и, довольно ухмыляясь, погрузил лезвие ножа в хрустящую плоть. Рядом продолжала работать камера, многочисленные соратники по борьбе с интересом глазели на бьющую из-под покрасневшего лезвия кровь, и только некоторые украдкой отводили взгляд.

— Смотри! Хорошо смотри, собака! — надрываясь, исходил в крике главарь, обеими руками вцепившись в голову раненного бойца, и развернув её лицом к происходящему действу — Смотри, это и тебя ожидает!

Нуради уже закончил и брошенное тело зарезанного, перестав биться в конвульсиях, лежало в луже собственной крови.

Тогда Салман рывком приподнял раненного с земли и насильно усадил его перед собой на колени. Тот мычал от боли, но Цагараев, продолжая давить на плечи, вынуждал его оставаться в таком положении. Насытившись причиняемой пареньку болью, он, раздельно чеканя слова, произнёс:

— Ну что, жить хочешь? Ты попроси, а я подумаю! Или слова от страха позабыл? Говори: «Я, грязная русская свинья…» Говори!

Салман встряхнул бойца и всем показалось, что голова его вот-вот сорвётся с тонкой шеи.

— Говори! — требовал чеченец, подставив нож к горлу солдата.

— Я человек. Русский! — прохрипел тот и толпу сразу же всколыхнули злобные выкрики.

Цагараев выпрямился, натужно рассмеялся и громко объявил:

— Что от него ещё ждать! Он же ранен, ему боль испугаться мешает!

Солдат с самого начала расправы не надеялся на великодушие своих мучителей. Догадываясь о следующем шаге чеченцев, он обвёл их коротким взглядом. Юноша ни в кого отдельно не всматривался и сейчас все они для него были на одно лицо, но Сулейманову почудилось, что глаза русского искали его. Ибрагим опустил голову и не поднимал её долго. Он не смотрел, как с двумя добровольцами Салман перерезал горло обнаруженному им раненному, как они выпускали из рук обмякшее окровавленное тело. Откуда-то доносились ликующие крики стоявших рядом людей, но доносились словно издалека. На душе было муторно, а к горлу подкатил такой ком, что невозможно стало дышать. Ибрагим всё же поднял голову и взглянул на лежавшие рядом тела. Взгляд выхватил юношеское лицо с припухлыми губами и чуть выступающими скулами. Прямо в упор, не мигая, смотрели голубые глаза.

Цагараев ещё попозировал перед продолжающим снимать украинцем на фоне остатков машин и трупов. Напоследок он произнёс перед камерой короткую речь, декламируя лозунги, уже неоднократно произносимые им ранее, и наконец отдал команду на выдвижение обратно в лес. Прошло уже достаточно времени и приходилось опасаться других колонн — на этот раз не только с одной БМП и двумя грузовиками, набитыми продуктами и прочим хозяйственных скарбом.

Глава 3

После успешного нападения на колонну общий настрой добровольцев явно изменился. Большинство их долго ещё ходили в приподнятом настроении и радовались, как дети. Их значимость в собственных глазах существенно возросла, они теперь не просто бродили по району, периодически отсиживаясь в том или ином селе — они участвовали в настоящем бою, и теперь на их счету было целых восемь солдатских жизней! Но прошло время, праздничная эйфория улетучилась, и отрядовцы вновь подступили к своему командиру, в нетерпении спрашивая: когда же снова в бой? Теперь атака какой-то тыловой колонны их не устраивала, они горели желанием участвовать в настоящем, масштабном деле, в котором будет возможность пролить не литры, а целое море русской крови. Они жаждали боя, о котором долго бы вспоминали во всей Чечне… Цагараеву по душе были такие вопросы, но он только загадочно улыбался и говорил:

— Успеете ещё. Скоро никто из нохчей без дела не останется!

Через неделю Салман действительно собрал всех и, придав своему лицу как можно больше значимости, объявил:

— Завтрашним утром покидаем село. В горах намечается крупная акция, наша задача — перекрыть ущелье и продержаться до полудня. Если всё получится в горах, то обороняться уже придётся самим русским.

— А если не получится? — озвучил вопрос Далаев Нуради, вертевшийся на языках у всех.

Цагараев снисходительно хлопнул его по плечу и решительным, не допускающим никаких возражений тоном, заявил:

— Должно получиться! Если же нет — отойдём по приказу, как подобает боевому подразделению армии Ичкерии!

— Что, одни будем ущелье удерживать? — уточнил один из ичкерийцев, стараясь придать своему голосу безразличие — И что это за ущелье такое?

Их главарь в ответ напустил на себя ещё больше важности и загадочности. Глядя куда-то в сторону от вопрошающего, он сквозь зубы процедил:

— Не одни будем.

Но, видя, что такой ответ не устраивает всех, добавил торопясь:

— Ещё Солтаханов Хусаин со своими подойдёт. У него людей много, вместе с нами полторы сотни наберётся. А о месте операции и других подробностях — завтра узнаете, перед самым отъездом.

— А почему сегодня нельзя? — возмутился Нуради.

— Потому что нельзя! — перешёл в крик Цагараев — Всё утром! Так спокойнее будет.

Он ушёл, но его люди не торопились расходиться. Они, разбившись на мелкие группы, ещё час обсуждали предстоящее завтра событие и гадали о том, что было недосказано их командиром. Как-то быстро наступил вечер, ветер утих и землю окутал туман. Ещё через час упали сумерки, всякое движение прекратилось, и село погрузилось в сон.

В заданном районе отряд собрался, как и планировалось, к девяти утра. Как обычно, все блок — посты миновали без происшествий и особых материальных затрат. Неожиданно сквозь свинцовую пелену облаков робко проглянуло солнце, но тут же скрылось и оттого небо над головой показалось ещё более хмурым, чем прежде. Высадившись из машин, люди шли по склону, сгибаясь под тяжестью боеприпасов, сминая высокую мокрую траву. Но, несмотря на крутость подъёма, устать они не успели, так как идти пришлось недолго. Через двести метров возвышенность плавно перешла в ровную площадку, в глубине которой ютилось село. За ним зеленел лес, который, словно пушистым покрывалом, ровным слоем окутывал нависающие горы. На краю площадки их уже ждали. Более сотни ичкерийцев уже расположились здесь, обживая удобные для ведения огня позиции. Навстречу Цагараеву вышел приземистый плотный мужчина с аккуратно подстриженной бородой. Они обменялись приветствиями и традиционно обнялись, после чего Солтаханов сразу же повёл Салмана к ближайшему выступу у дороги.

— Вот здесь и вправо, до самого конца площадки, места занимайте. Не возражаешь?

Цагараев осмотрелся. Внизу, в какой-то сотне метров петляла дорога. Отсюда просматривался довольно широкий её участок, и предполагаемые цели открывались бы полностью на обширном, насколько позволял сгущающийся на глазах туман, пространстве. Но в затяжном бою этот плюс запросто мог обернуться в жирный минус, так как огневые средства военных также имели возможность сосредоточить массированный огонь на этом участке местности. «Нечего сказать, удружил! — подумал он с неприязнью — Сам успел выгодные позиции занять, а мне места для смертников оставил!» Но в данной ситуации спорить не приходилось, и лицо Салмана расплылось в добродушной улыбке:

— Как скажешь, Хусаин! Мы этих собак с любого места бить привыкли.

Солтаханов спрятал в усы довольную усмешку, мгновенно посерьёзнел и протянул руку в сторону разросшихся у поворота грунтовки кустов.

— Вон напротив них фугас. Правее, через каждые пятьдесят метров, ещё два заложены. План простой: как появятся русские — подрываем фугасы и бьём из всего, что имеем. Я видел, у тебя гранатомётов хватает, да и пулемётов тоже! Я со своего края дополнительно ещё двумя агээсами поддержу, ну остальными стволами тоже, разумеется!

Он бросил ещё пару фраз и заторопился прочь, в то время как Цагараев уже приступал к расстановке своих людей вдоль отведённого ему рубежа. На самом уступе он решил расположить два крупнокалиберных пулемёта и ещё десяток стрелков, в распоряжении которых имелось четыре противотанковых гранатомёта, позволяющих вести вполне эффективный огонь по бронетехнике.

— Время советую не тратить, прямо сейчас начинайте окапываться! — посоветовал он отобранным им «счастливчикам».

Те, видимо, нисколько не догадывались, какое счастье им привалило на самом деле, и совет своего командира дружно проигнорировали. Чеченцев вообще весьма трудно укорить в какой-либо любви к процессу сооружения укреплений, в том числе земляных. Как правило, делать такую работу за них приходилось русским рабам или пленным, что фактически означало одно и то же. Но сейчас таковых поблизости не было, да в ближайшее время и не предвиделось. Подумав, за лопаты взялись только двое — Сулейманов Ибрагим и ещё один бородач, участвовавший уже в боях под Шали прошедшей весной. Ибрагим никогда не чурался труда и именно по этой причине Салман взвалил на него обязанности пулемётчика. Позировать с таким оружием перед объективом нравилось всем, но постоянно таскаться с этой ношей согласился бы не каждый. Нрав у Сулейманова был покладистый, и Цагараев об этом знал. И вот теперь он, отнюдь не богатырского сложения, стал неразлучен с «доверенным» ему тяжеловесом. Оба мужчины молча копали землю, не обращая внимания на насмешки своих товарищей, пока не вырыли вполне пригодные для стрельбы лёжа окопы. Ибрагим замаскировал бруствер срезанным дёрном, так, как его учили в срочную ещё при Союзе, установил пулемёт, и лишь тогда безмятежно развалился на траве. Миновал час, за ним второй, и цагараевцы успели изрядно продрогнуть, но русских всё не было.

Они появились ближе к полудню, причём появились оттуда, откуда их никто не ждал — со стороны гор. Сначала слева и чуть выше раздался приглушённый шум двигателей, затем из сгустков тумана показались боевые машины. Рота внутренних войск меняла дислокацию и, следуя на равнину, о приготовленной здесь засаде ровным счётом ничего не знала. Но, совершая марш, войсковики ни на минуту не забывали, что совершают его на фактически вражеской территории, а потому были настороже, чего никак нельзя было сказать о чеченцах. К этому времени тем давно наскучило ожидание и, не обнаруживая русских со стороны равнины, они восприняли приближающуюся с гор колонну как обещанное подкрепление. Едва заслышав шум моторов, ичкеры вскочили со своих мест и с восторженными криками сбились в отдельные группы. Стоя в полный рост, они всё ещё ошарашено глазели на выплывающую из тумана технику, когда башенные стволы уже разворачивались в их сторону. Ещё через мгновение, всего лишь отчасти открывшаяся их взору колонна, словно наткнувшись на невидимую преграду, остановилась, и с бортов боевых машин, образовывая ломаную цепь, посыпались бойцы. И только тут чеченцы, продолжая стоять в полный рост, словно очнувшись ото сна, открыли беспорядочную пальбу. В ответ сразу же заговорило русское оружие. Разрывы подняли комья земли, посылая в плоть воющие осколки, а летящий от дороги свинец заставил противника залечь и ползти, ползти прочь от убийственного огня.

— Взрывай фугасы, взрывай! — кричал вжавшийся в землю Цагараев, поднеся «Моторолу» к самому рту.

Внизу, под склоном, громыхнуло три взрыва, но когда Салман поднял голову, то увидел, что особого вреда они не принесли. Первый вздыбился как раз между головной и последующей машинами, оставив осколки в телах двух бойцов, другие вообще обозначились на пустых, так и не занятых военными местах. От цепи солдат донеслись команды, и русские пошли в атаку, с каждой минутой сокращая расстояние до устроившего засаду врага. Кто-то ещё пытался огрызаться редкими очередями, кто-то лежал, боясь поднять голову под прикрывающим бойцов огнём БМП, но всё больше и больше становилось тех, кому уже никогда не суждено было встать с земли. Когда атакующая цепь сократила расстояние вдвое, повстанцы побежали. Они бежали, как и подобает джигитам, с визгом и криками, неслись, словно неукротимая волна, неслись прочь, оставив в панике своих раненных товарищей. И в первых рядах, словно на крыльях, неслись оба их боевых командира. Оставалось всего несколько огневых точек, но и они под сосредоточенным огнём русских смолкали одна за другой.

Ибрагим лежал в вырытом им углублении, посылая короткие очереди в приближавшихся солдат. Рядом, в пятнадцати метрах, в своём окопе навсегда затих бородач. Вокруг стоял сплошной грохот от разрывов, над головой выли осколки, а разбитый бруствер всё чаще принимал на себя смертоносный свинец. Сулейманов видел, как к селу и дальше в горы бежали остатки обоих отрядов. Он не знал, оказывает ли ещё кто-нибудь сопротивление военным, или же ему последнему суждено умереть тут, на этом изрытом снарядами уступе. Но, несмотря на это, он снова и снова заставлял себя приподниматься и прижимать к плечу приклад пулемёта, всем телом ощущая его толчки при выпускаемых очередях. Он так и стрелял, пока сверху, по навесной траектории, не шлёпнулся рядом осколочный выстрел, выпущенный из подствольника. Коротко блеснул разрыв, и мгновенно обожгла резкая боль. В глазах помутилось и Ибрагим, теряя сознание, выпустил из рук оружие.

Глава 4

Рота преследовала остатки банд до самого леса. Те пытались было закрепиться в селении, но с ходу были выбиты и оттуда. Спаслись немногие. Сразу по окончанию боя населённый пункт был зачищен, благо отработка полусотни лепившихся к лесу домов большого труда не составила. Как и следовало ожидать, без сюрпризов не обошлось: в подвале одного из строений обнаружили двоих — мужчину и юношу. Здесь же, под их ногами, нашли прикопанное на скорую руку оружие, что говорило само за себя. Обоих доставили к командиру роты и после короткого допроса усадили на землю вместе с ещё одним пленным — тем раненным пулемётчиком, что до последнего сдерживал атаку. Ибрагим, продолжая сжимать окровавленное плечо, хмуро оглядел опустившихся на корточки Далаева и своего бывшего командира. Он окинул их внимательным взглядом и отвернулся, не сказав ни слова. Молчали и вновь прибывшие. Совсем рядом, в десяти шагах, также сидели на земле и лежали на носилках раненные солдаты. Боец — санитар заканчивал перевязку последнего, раненного в ногу, когда подошли двое — командир роты капитан Завьялов, и командир второго взвода — год назад выпустившийся из училища лейтенант Ивашов.

Подойдя к раненым упругой походкой, капитан приказал не медля грузить всех для отправки в медсанбат. Затем он повернулся к пленным и зло сузил серые глаза.

— Всё молчишь, паскуда? — обратился он к раненному чеченцу — Вот товарищи твои разговорчивее оказались!

Чеченец ничего не ответил, и капитан обратил широкое лицо к лейтенанту.

— Знаешь кто это? Тот пулемётчик, что нашего Ботова срезал. Про второго — Климова, не скажу, но Ботов — на нём! Третий взвод на обратном пути нашёл. И чего только с ним цацкались, надо было на месте добить!

Ботов был бойцом его, Ивашова взвода. Мало того — он был его земляком — из того же города, в котором вырос он сам, Александр. Васю убили на его глазах, когда он бежал в цепи в четырёх шагах от лейтенанта. Били из единственно тогда действующего пулемётного гнезда, и сражён то он был самой последней очередью, как раз перед тем, когда Шумов выстрелом из подствольника успокоил того пулемётчика. Как всем показалось, навсегда. Лейтенант, поднявшись тогда со своим взводом на площадку, мельком взглянул на окровавленного чеченца, лежавшего в окопе лицом вниз, но принял его за мёртвого. И вот теперь убийца его солдата сидел перед ним, со спокойным видом разглядывая травинки у скрещенных ног. Ивашов вспомнил лицо Василия, затем такой же пасмурный день в прошлую осень, когда он, возвращаясь со службы, у самого КПП услышал:

— А это мой командир взвода! Тоже из нашего города!

Слова эти произносил Ботов и обращены они были к неброско одетой женщине с простыми чертами лица и руками, выдающими знакомство с грубым физическим трудом. На самом деле у солдата и в мыслях не было желания хвастать перед матерью своим землячеством с Ивашовым. Просто он вот уже битых полчаса пытался убедить её, что служится ему хорошо, что все эти телевизионные ужастики об издевательствах в армии — сплошной бред, что с таким вот командиром взвода ему и вовсе будет не служба, а мёд, и что совсем не обязательно тратить свои скромные сбережения на поездки к нему в часть. Услышав, что говорят о нём и перехватив изучающий взгляд женщины, лейтенант замедлил шаг и ответил на отданную ему солдатом честь. Его мать тут же подошла ближе и, заглядывая в глаза, попросила:

— Вы уж присмотрите за ним, пожалуйста, чтобы сам он не натворил чего, ну и с ним чтобы…

Женщина запнулась, не зная, как уместнее выразить главное, но Ивашов и так понял то, что сейчас тяжёлым камнем лежало на её душе.

— Не волнуйтесь Вы за сына, — с улыбкой произнёс он и уже другим, серьёзным тоном заверил — вернётся он домой живым и здоровым!

Конечно, уверения лейтенанта не развеяли всех сомнений матери, но тревоги в её глазах поубавилось и Александр, не желая больше быть объектом её внимания, поторопился к выходу. Уже за воротами части его окликнул командир роты. Капитан Завьялов шёл следом и невольно оказался очевидцем только что произошедшего разговора.

— Не торопился бы ты таких обещаний давать! — посоветовал Леонид взводному — Сегодня в штаб разнарядка пришла — похоже, в ближайшее время придётся нам на юг податься. Но то там нашей роте будет не до загара.

И вот теперь, рядовой внутренних войск Ботов Василий возвращался к матери в свой и его, Ивашова, город, возвращался раньше срока и в цинке, в то время как его убийца сидел напротив хоть и раненным, но живым! Надо заметить, что из всех троих пленных, этот бросался в глаза в первую очередь. Первый — самый старший, глядел загнанным зверьком, примостившийся к нему юноша в страхе скулил, то и дело хлюпая носом, и только пулемётчик, стиснув зубы и зажав кровоточащую рану, сидел с отсутствующим видом. Капитан тоже задержал взгляд на раненном чеченце. Что-то переменилось в его лице и он, повернувшись к санитару, бросил:

— Закончишь с нашим — того урода перевяжи. Какой ни есть, а всё же раненый!

Офицеры отошли и санитар, перевязав последнего бойца, не торопясь, подошёл к Сулейманову. Он осмотрел его и обнаружил два осколочных ранения: одно в плечо, а второе — по касательной, в спину. Ни одно из них опасным для жизни не было, но, как и все раны, причиняло страдания. Солдат достал из сумки шприц и приготовился вколоть его содержимое Ибрагиму, когда услышал вопрос:

— Что это?

— Это промедол, наркотик такой. После него болевой шок не чувствуется.

И, видя, что чеченец не торопится убирать ладонь с раненного плеча, санитар в свою очередь спросил:

— Так что, колоть?

— Не надо! — твёрдо отказался тот.

— Ну как знаешь! — пожал плечами парнишка и спрятал шприц обратно — Давай хоть раны обработаю. Сейчас больней будет, так что придётся потерпеть.

Ибрагим согласно кивнул. Он терпел, стараясь не издать ни звука, терпел, пока боец обрабатывал раны, перевязывал их и фиксировал руку. Но когда он закончил процедуру, действительно стало намного легче. Скулёж Далаева к тому времени прекратился. Теперь Нуради молчал, бросая вопросительные взгляды то на Сулейманова, то на своего бывшего командира. Сам же Цагараев шнырял глазами на окружавших их солдат. Он переводил взгляд с их лиц на перекинутое за спину оружие и с досадой думал: «До чего идиотская ситуация! Вот подойдут сейчас молча, отволокут вон к тому кустарнику и пристрелят…» Салман старался гнать мрачные мысли, цепляясь за зыбкую надежду, что удастся выйти невредимым и в этот раз. Ведь каких-то четыре месяца назад уже приходилась вот так же сидеть со связанными руками и ждать своей участи. Смерть тогда придвинулась вплотную, протянула костлявые руки и заглянула в лицо пустыми глазницами. И всё же обошлось. Он выжил, выжил! Так неужели для того только, чтобы погибнуть сейчас! Главарь продолжал беспокойно вертеть головой и рыскать глазами, пока взгляд его не выхватил приближающийся к выставленному посту УАЗ. В глазах его вспыхнула надежда и неведомая сила, уже сжимавшая в холодных объятиях сердце, отступила прочь.

На подъезжающий к охранению автомобиль обратил внимание не только чеченец. Капитан Завьялов ещё издали заметил выкрашенные в белый цвет диски, и отдал команду вызванному сержанту:

— Пленных в бээмпэ, быстро!

Сержант заторопился выполнять приказ, в то время как недоумённый Ивашов спросил:

— Что случилось, товарищ капитан?

— Вон ту машину видишь? На диски внимание обратил?

Лейтенант кивнул и командир роты продолжил:

— Это прокурорский уазик, его ни с каким не спутаешь. Как думаешь, почему они одни, без всякого сопровождения разъезжают? Да потому что даром чехам не потребны! Те ведь прекрасно знают, что вот эти ребята — гарантия их неприкосновенности. Я здесь их встречу, а ты бойцов предупреди, чтобы рот на замке держали, иначе эти правоведы наших чехов на четыре стороны нагонят!

— Почему нагонят? — изумился командир взвода, искренне не понимая озабоченности ротного.

— За недостаточностью улик, как они говорить любят! — повысил голос Завьялов, явно раздосадованный непонятливостью подчинённого — Или ещё за что. Эти найдут, к чему придраться!

Тем временем прокурорский УАЗ остановился у выставленного охранения и из него, не спеша, выбрались двое. Первый — в погонах майора, хмуро проследил за заметным оживлением в расположении роты, и с неожиданной злостью накинулся на представших перед ним солдат.

— Почему на технике закрашены номера?! На каком основании дорогу из села перекрыли?! Вы знаете, что своими действиями лишили граждан свободы передвижения?!

К нему присоединился спутник помладше, и оба сотрудника прокуратуры, надрывая голоса, принялись выкрикивать обвинения в адрес военных, чем немало озадачили четырёх застывших перед ними солдат. К повышенным интонациям бойцам было не привыкать, удивляло лишь одно — адресация упрёков именно к ним, солдатам срочной службы. Ведь даже дремучей старухе известно, что в армии любое мало-мальски значимое действие осуществляется по приказу командиров, то есть офицеров, и соответственно, вопросы нужно задавать именно им. Конечно, все четверо знали, почему в действующих на Кавказе подразделениях предпочитали не оставлять о себе сведений в виде номерных знаков и прочих автографов, но ребята здраво рассудили, что если дядям сия причина до сих пор не известна, то объяснять её уже поздно, во всяком случае, не им. У охранения собралось уже два десятка глазеющих на представление чеченцев. Они с удовольствием созерцали происходящее до тех пор, пока прокурорские работники не вымотались в своих усилиях. Закончив гневные речи, они снова водворились в транспортное средство и продолжили путь, преодолевая последние десятки метров до расположения роты. У первого же БМП их ожидал капитан Завьялов. Прибывшие поздоровались и представились. После внимательного изучения протянутых удостоверений, командир роты коротко спросил:

— Что интересует?

Вопрос прозвучал довольно сухо, что незваных гостей явно покоробило.

— Интересует порядок применения оружия, и в первую очередь в населённом пункте! — заявил старший следователь, и после короткой паузы многозначительно добавил — И не только это.

Последнюю фразу капитан Завьялов пропустил мимо ушей, предпочитая осветить первый, обозначенный следователями вопрос.

— А что рассказывать? — недоумённо произнёс он — Применяли в обычном порядке. Дождались, как и положено, когда чехи из всех стволов по колонне прошлись, и когда убедились, что они не праздничный салют дают, открыли ответный огонь!

— Похоже, Константин Трофимович, нас здесь не за тех приняли! — возмутился следователь помладше — молодой человек лет двадцати пяти — Шутками нас повеселить захотели!

— Вот уж нет, товарищи прокурорские работники, такими шутками не мы, а скорее вы нас смешите, прямо до слёз иногда…

— Почему пушки в населённом пункте применяли? — сурово прервал капитана майор — Кто ответит за материальный ущерб?!

— А как без него, без ущерба этого, когда ичкеры в селе закрепиться пытались? Не сбей мы их огневые точки с ходу, так не то что пару зданий — полсела развалить пришлось бы!

— Полсела … — передразнил Завьялова молодой — Геноцид решил здесь устроить, десятки людей ведь без крова остались бы!

— Подожди, Евгений Николаевич, не горячись! — остановил своего товарища старший следователь и, уже обращаясь к командиру роты, упрекнул — Но вы тоже хороши… Могли ведь и мирных задеть. По-другому как-то надо было!

— Как именно? Как по-другому? — недоумевая, развёл руками капитан — Трупами солдат пулемётные гнёзда забрасывать? Героев России плодить? Так у меня и так к тому времени одних только двухсотых два насчитывалось!

Произнося последние слова, командир роты на глазах помрачнел, с досадой махнул рукой и зло продолжил:

— Подумаешь, дали пару выстрелов из башенного ствола, так у него калибр какой? Из него не то что их кирпичные хоромы — глиняную мазанку разрушить невозможно — не меньше пяти снарядов вколотить пришлось бы. Всего-то разрушений — угол дома да край забора! Какую теперь мне ответственность нести прикажете?

Последний вопрос, как впрочем, и все предшествующие, был обращён к старшему следователю. В запале командир роты уже перешёл на повышенный тон, что Константина Трофимовича если не злило, то раздражало безмерно. Он вообще болезненно относился к любому крику, но на первых порах стремился умерить пыл оппонента подчёркнутым спокойствием. Вот и теперь, видя всё возрастающую разгорячённость капитана, старший следователь, выбрав соответствующий тон, спросил:

— Как вас, по имени отчеству величать, товарищ капитан?

— Леонид Анатольевич!

— Так вот, Леонид Анатольевич! С таким ущербом, но при отсутствии жертв среди мирного населения, ответственность минимальная. Можно сказать, ничего серьёзного. Государство хозяевам убытки компенсирует и…

— А если эти самые жертвы присутствуют, тогда что? — перебил Леонид, блестя глазами от возмущения.

— Тогда тюрьма. Вам, товарищ капитан, и тем, кто непосредственно стрелял.

— Это что же получается? Моих пацанов как угодно убивать можно, а нам в ответ и не выстрели даже, а то чеха мирного заденешь?! И вообще, с чьих слов вы судите, что они мирные, жертвы эти? Чеченцы никогда нам правды не скажут, в любом случае своих выгораживать будут!

Пока Константин Трофимович молчал, собираясь с мыслями, не находя ответа на столь сложный вопрос, возникшую паузу заполнил следователь помладше.

— Все подробности при возбуждении уголовного дела узнаете! — заявил он многозначительно, стараясь не отрывать взгляда от прищуренных в усмешке глаз капитана — Если придётся, конечно. И вообще, кроме всего прочего, в Кодексе такая статья имеется, как незаконное лишение свободы. А у вас, если я не ошибаюсь, только что группу людей куда-то в сторону увели. Вы что, чеченцев у себя удерживаете? Может, на них законно добытые показания имеются или прочие улики?

Командир роты сник на глазах.

— Каких таких людей? — переспросил он, глядя куда-то в сторону — Раненных моих на отправку повели, больше никого не было…

— Не было, так не было! — поспешил согласиться Константин Трофимович, не давая своему товарищу озвучить следующий, готовый сорваться с его уст вопрос — Мы у вас осмотримся тут немного. Любопытно, знаете ли, не часто ведь в действующее подразделение заезжать приходится.

«Вот ведь, поди разбери этого лиса! — в сердцах подумал Завьялов, глядя на совершенно спокойное лицо старшего следователя — Говорит так, что не разберёшь: то ли он все вопросы оставил, то ли только копать начинает!» С такими сомнениями капитан угрюмо оглядел незваных гостей и, прекрасно понимая, что те вполне могут обойтись и без его согласия, выдавил:

— Ничего интересного здесь не найдёте, но если желаете, я вас провожу.

— Зачем же от дел отвлекаться, товарищ капитан! — возразил старший следователь — Мы и сами разберёмся.

Командир роты не стал настаивать. Он повернулся было к ожидавшим невдалеке командирам взводов, но задержался и уже в спину недавним собеседникам крикнул:

— Разрешите вопрос, товарищ майор! А что, уже поступили заявления чеченцев о жертвах?

Оба прокурорских работника оглянулись и старший, не меняя выбранного тона, всё тем же бесцветным голосом ответил:

— Мы успели переговорить с жителями. Сведениями о гибели мирного населения не располагаем.

Они прошлись немного в полном молчании, пока пребывающий в недоумении старший лейтенант не озвучил вертевшийся на языке вопрос:

— Почему Вы этого зарвавшегося капитана на место не поставили, Константин Трофимович? И вообще — мы совсем в противоположную сторону от тех машин идём. Там ведь движение было и группу людей именно туда солдаты тащили!

Майор повернул озадаченное лицо и в свою очередь переспросил:

— Ты о тех трёх, что до бронетехники сопроводили, пока мы на кэпэпэ надрывались? Видел я их тоже!

И, наблюдая полное удивление в глазах товарища, продолжил:

— Месяц назад, перед самым твоим приездом, наш Гриневич на похожее происшествие выезжал. Вот как раз на этой самой машине, да и водитель тогда тот же был. Себе в помощь Заболоцкого взял и ещё кого-то. Приехали они на место, а у военных пять чеченцев содержатся — едва в расход их пустить не успели. Один из задержанных, как оказалось, вдобавок ко всему ещё и раненным в ходе обстрела оказался. В итоге все они на свободе, офицер и два солдата под следствием, а на коллег наших представления на внеочередные звания ушли, и на прочие очень приятные мелочи. И то сказать — не зря ведь ребята потрудились… Как думаешь, Жень?

Евгений с ответом не спешил. Из услышанного прежде всего резануло слух то, что среди выпущенных коллегами чеченцев был раненный, и этот факт его немало заинтересовал.

— А что с раненным? — наконец спросил он — Военные то в ответ как оправдывались?

— Что ты, словно вчерашний, вопросами глупыми забрасываешь? Пытались они там доказать что-то, будто чеченцы эти в бою по ним шквальный огонь вели, что раненный ими в тот момент подстрелен был, когда из гранатомёта бэтээр пытался подбить, но кто их слушал! Они ведь заинтересованной стороной выступают, какая им с юридической точки вера! Зато из чеченцев полсела показания дали, что выпущенные Гриневичем люди во время боя чай с рогаликами попивали и никакого отношения к боевикам не имеют вовсе!

— А их показания, значит, непредвзятые?

— Получается так.

Константин Трофимович закурил сигарету, долго с хмурым видом рассматривал заметно посиневшую даль и наконец внимательно посмотрел в глаза своему младшему спутнику.

— В общем, сам решай, в какую сторону идти. — решительно подытожил он, и подчёркнуто равнодушным тоном продолжил — Может, и в правду окажется, что те люди — чеченцы. И весьма возможно, что улик на них у капитана никаких, только лепет о том, что они на месте боя взяты. В таком случае, кстати, признательность чеченцев нам обеспечена… Спроси у Гриневича, сколько у него готового к отправке багажа прибавилось?

Высказываясь, майор не отрывал взгляд от глаз старшего лейтенанта и, читая замешательство на его лице, предложил:

— Ну что, вернёмся?

Евгений судорожно пытался изобразить полное безразличие, но разгоревшиеся глаза его выдавали кипевшую в нём борьбу чувств. Он достал из пачки сигарету, нервно затянулся и выпустил клуб дыма. Раздумья длились недолго, всего в две глубокие затяжки. Когда старший лейтенант отбросил окурок, то в глазах его восстановились прежняя уверенность и спокойствие.

— Что нам шариться здесь без толку! — устало произнёс он — Поедем, что ли, Трофимович, а то стемнеет уж скоро.

Глава 5

Когда задержанных вывели из БМП и усадили на прежнее место, Цагараев понял, что надеяться на прокуратуру больше смысла нет. Он ясно представил свою судьбу в ближайшие ночные часы и, не испытывая больше никаких иллюзий, решился на последний шаг. Неожиданно для своих соратников, Салман вскочил на ноги и закричал:

— Мне нужно к подполковнику фээсбэ Снесарёву! Срочно доставьте меня к подполковнику Снесарёву, у меня для него важная информация!

Снизу на него удивлённо взирали две пары глаз, и главарь понимал, что сейчас открывается перед своими соучастниками отнюдь не с лучшей стороны, но теперь это было не важно. Всем существом его овладела лишь одна цель — выжить любой ценой, и он продолжал кричать, пока не увидел вызванного часовым командира роты.

— Что надрываешься, мерзавец? — спокойно спросил капитан, лучом выхватывая из сгущающихся сумерек фигуру пленного.

Салман повторил требование и добавил:

— Отвезите сейчас же, завтра поздно будет!

— Ещё чего! — возмутился Завьялов, переводя луч фонарика в лицо Цагараева — Переть тебя на ночь глядя не известно зачем! Ты мне скажи, что там у тебя, а я уже решу, стоит ли на того фээсбэшника выходить. Если такой в природе имеется, конечно.

— Имеется! — заверил чеченец и твёрдо заявил — Эти сведения могу сообщить только ему.

Командир роты ещё дважды попытался добиться содержимого информации, о которой так громогласно заявлял чеченец, но вскоре оставил попытки и приказал запросить командование, есть ли среди сотрудников ФСБ названный подполковник.

В итоге, через каких-нибудь полтора часа, Цагараев стоял в тускло освещаемой комнате с обшарпанными, неопределённого цвета стенами. А прямо перед ним, за единственным в помещении столом, важно восседал начальник отделения ФСБ Снесарёв. Судя по всему, Михаил Владимирович не спешил усаживать ночного гостя, хотя приставленных к стене стульев хватало в избытке. Он молча уплетал тушёнку, не забывая отхлёбывать из кружки им же налитую водку, и судя по всему, намерения прерывать поздний ужин не имел. Доставившие Салмана оперативники давно ушли, и ссутулившийся чеченец неподвижно замер на том месте, где его и оставили — перед самым столом в центре комнаты. В тягостной тишине слышалось только чавканье подполковника да стук ложки о стенки опустошаемой банки. Цагараев старался не смотреть в ту сторону, но глаза сами тянулись к уставленному закуской столу. Он облизнул пересохшие губы, сглотнул слюну и тут же вспомнил, что с раннего утра ничего не ел. Желудок стянули голодные спазмы, и без того незавидное его состояние стало вовсе невыносимым. Лишь тогда, когда чеченец натужно откашлялся и неуверенно поздоровался, Снесарёв, словно сейчас только вспомнив о доставленном, наконец оторвал взгляд от банки.

— Ты как в ущелье оказался, паскуда? — грозно спросил он и отставил в сторону остатки тушёнки.

Этого вопроса Цагараев ждал, и ответ на него уже давно был готов сорваться с его пересохших губ.

— Там отряд Солтаханова Хусаина на ваших засаду устраивал, меня позвали, и я не стал отказываться. Должен же я в курсе всего быть! Ты сам просил в прошлый раз, чтобы я помогал тебе!

Голос Салмана дрогнул и вид его стал настолько жалок, что, наверное, тронул бы любого душегуба, но только не видавшего виды подполковника. Снесарёв смерил согбенное тело неприязненным взглядом и поднялся со стула. Не говоря ни слова, он приблизился к Цагараеву и коротким тычком в лицо опрокинул того на пол. Затем, не дожидаясь, когда собеседник поднимется, прокричал:

— Ты что, сука, забыл, при каких обстоятельствах мы тогда встречались?! Забыл?!

— Помню! — не замедлил с ответом чеченец, всё ещё не решаясь подняться с карачек.

— Тогда какого ляда ты мне про просьбы бормочешь? Требовал я от тебя! Понимаешь разницу? Требовал! А ты наобещал с три короба и свалил на четыре месяца, ещё лажу какую-то напоследок прогнал!

— Не мог я на связь выйти, Михаил Владимирович… — едва слышно произнёс Салман, размазывая тыльной стороной ладони кровь с разбитой губы — Возможности не было.

— Не зли меня, Цагараев! — как-то буднично посоветовал Снесарёв, снова усаживаясь за стол — Басни свои для кого другого оставь.

Он отхлебнул из кружки, хрустнул маринованным огурцом, и словно в раздумье, проговорил с сожалением:

— Зачем я только ребят за тобой посылал? Вернуть тебя туда, откуда забрали, да и не парить себе мозги!

Салман понял, что перед ним снова загрезила отнюдь не радужная перспектива и, от волнения перейдя на полушёпот, устремил молящий взгляд на подполковника.

— Отпусти меня! — попросил он — А я тебе помогу ещё… Всё, что я узнаю, в этот же день ты знать будешь!

— Да сыт я твоими обещаниями! — взвился голос подполковника — С прошлого раза ещё сыт! Ты знаешь — мне проще тебя солдатам вернуть. Ведь из тебя помощник никакой. Понимаешь, никакой! Тебя сейчас одно может спасти — реальные сведения о таких же уродах, как ты. Причём те, которые в течение суток проверить можно. Но учти — сведения, а не та туфта, что ты мне прошлый раз подбросил! Иначе возиться с тобой не стану, даже к солдатам не повезём — сами завалим! Нацепим фугас и взорвём тебя где-нибудь у трассы. И ни один чинуша прокурорский не докопается: то ли ты под артобстрел случайно попал, то ли на своей мине при установке подорвался! Конечно, если при взрыве от тебя хоть что-то для опознания останется!

«Похоже, в этот раз так просто не отвертеться!» — с тоской подумал главарь и обречённо вздохнул, но тут же преобразился в лице и с открытой улыбкой поспешил заверить:

— Михаил Владимирович, когда я Вас обманывал?! Если сведения неверные тогда дал, значит, меня самого в заблуждение ввели!

И, торопясь высказаться ещё до того, как побагровевший лицом подполковник снова встанет из-за стола, зачастил:

— Я об одном отряде рассказать хочу. Он в нашем районе, совсем рядом базируется…