Бесплатный фрагмент - Москва купеческая

КАМЕННЫЕ ПАЛАТЫ И ТЁПЛЫЕ СЕРДЦА

Дорогой читатель,

Перед вами — не учебник по экономике, а приглашение в московский купеческий театр, где: — лабазы пахнут трюфелями и керосином, — счётные книги соседствуют с театральными афишами, — а «толстосумы» в поддевках творят историю, поплёвывая на усы интеллигентской спеси.

Эта книга родилась из парадокса: Москва звала купцов «тёмным царством», но именно они —

— вымостили улицы камнем вместо грязи, — возвели Художественный театр на деньги от «колониальных товаров», — а в голодные годы кормили города, когда казна опустела.

Вы встретите здесь: • Григория Елисеева, превратившего гастроном в дворец барокко — «чтобы мужик ананас потрогал и мир узнал»; • Константина Станиславского, которого клеймили стихами за «похороны Мельпомены», а он ответил «системой» гения; • Монахиню Иеремию (в миру — Евгению Лукашёву), чьи слёзы по семи детям стали елеем для тайного пострига в купеческом селе.

Почему их не любили? — Петербургский чиновник брезговал: «Торгаш!»; — Иностранные путешественники сочиняли небылицы о «врождённом жульничестве»; — Собственные писатели выводили их Кабанихами, забывая, что Савва Морозов спонсировал революцию тот самый Горький.

Но правда — в московском булыжнике, что помнит: — как купеческие обозы спасали город от чумы, — как в подвалах Елисеева рождалось русское шампанское, — как «бесчестный торгаш» Архип вернул англичанину три золотых, потому что «чужая копейка жжёт карман».

Эта книга — антидот против мифов. Она докажет:

«Русский купец — не Островский, не Уоллес, не Майерберг. Он — тот, кто, продавая сардины, строил театры. Кто, хороня детей, вышивал кресты на рубахах дочерям-учительницам. Кто отвечал на клевету не памфлетом — а честным словом и полновесным рублём».

Перелистните страницу — услышите звон елисеевских витрин, спор в клубе «аграриев» и тихий плач Иеремии над могилами. Москва купеческая ждёт. Она ещё пахнет апельсинами и совестью.

Редактор серии,

Зигфрид фон Бабенберг

Москва Купеческая

Звон Монет и Шум Пиров

Ступая по брусчатке Кузнецкого Моста, под сенью неожиданно густых лип («рощи», что наперекор Думе высадил упрямый хлеботорговец Елисеев — деньги-то свои!), ощущаешь дух старой купеческой Москвы. Не чопорный Петербург, а именно московское раздолье, где удаль, расчет и благочестие причудливо сплетались.

Где жили Боги Коммерции:

Особняки Морозовых громоздились в Замоскворечье и на ул. Воздвиженке. Рябушинские — на Пресне да на Мясницкой. Аренда в самом сердце, скажем, на Тверской? Пожалуйста!

Диалог в конторе Домажного ряда (управляющий — молодому приказчику): «У Подсосенском переулке, в доме Перлова, чаеторговца, освободилась анфилада. Шесть комнат, потолки лепные, печи изразцовые… Тысяч восемь в год просят. Не по карману нашему брату, а купцу первой гильдии — сущий пустяк! Вот ежели на Сретенке — там и за три тысячи сыскать можно, да уж вид попроще».
Приказчик (вздыхая): «Эх, Иван Потапыч, мечтается мне на Тверской пожить…»
Управляющий (усмехаясь): «На Тверской? Там графья да князья селятся! Али ты наследство тайное получил? Там и пятнадцати тысяч мало будет! Купец там — либо как Морозов Савва, театр себе выстроивший, либо с векселями в кармане, да с долгами по уши. Лучше в доходном доме угол сними, на Пятницкой, за пятьсот целковых — и то роскошь!»

Бани, Балы и «Золотая Молодежь»:

Помимо легендарных Сандунов, славились Центральные бани (на Неглинной) и Китаевские (на Сретенке). Конкуренция была жаркой!

Диалог двух купцов после бани (Центральные бани): *Купец 1 (пыхтя, растирая паром покрасневшее тело): «Ну что, Сидор Карпыч, как парилка? По-моему, нынче парок слабоват. Не то что в Сандунах! Там, сказывают, в «Императорском» номере мраморный бассейн с фонтаном!«*
Купец 2 (бодро окачиваясь из таза): «Брось, Терентий! Сандуны — для франтов да актеров этих. Шум, гам, цены — купцам не пристало. А здесь — чистота, парок духовитый, мужик свой, без затей. И полотенце пушистее! За свои пять гривен — самое то. Китаевские, конечно, дешевле, тридцать копеек, да уж больно тесно, простонародье…»
*Купец 1: «А сынок-то мой, Петруха, только в Сандуны и рвется! Говорит: «Там и бильярд, и ресторан, и видимость какая!» Видимость… Эх, молодежь!»*

Эта «золотая молодежь» — сыновья богатеев — задавала тон. Одни, как Щукин или Морозовы-младшие, картины собирали да театры спонсировали. Другие же:

Диалог в ресторане «Яръ» (два молодых купеческих сына, «кутилы»): Первый (развалившись, звоня бокалами): «Ну, Степка, что надумал? После устриц — в „Стрельну“? Там цыгане нынче — огонь! Али в клуб Английский? Бильярд перекинем?»
Второй (несколько навеселе): «Бильярд? Скучища! Поедем-ка лучше на бега! У меня тройка Орлова-Чесменского в закладе стоит… Дюжину шампанского на стол — и махнем!»
Первый (хохоча): «Отчаянный ты! Батя-то узнает — опять в лавку за прилавок поставит, „дурь выбивать“!»
Второй (махнув рукой): «Плевать! Деньги-то его — наши будут! Сегодня гуляем! Эй, половой! Еще „Клико“! И цыганский хор сюда! Пусть споют „Черные глаза“!»

Рестораны и Клубы — Дела и Тщеславие:

Дела вершились не только в конторах, но и за столиками «Эрмитажа» Оливье, «Праги», «Тестова». В Купеческом клубе (ныне Театр Ленком) или Английском клубе решались судьбы контрактов и браков.

Диалог за обедом в «Эрмитаже» (два солидных купца-промышленника): Купец 1 (отхлебывая уху): «Слушай, Гаврила Семеныч, насчет поставки сукна для армии… Твой мануфактурный двор мощности наращивает?»
Купец 2 (отрезая кусок стерляди):

— Наращиваем, Петр Алексеич, наращиваем. Новые станки из Манчестера ждем. А ты как с подрядами на железную дорогу? Слышал, Рябушинские метят?»
*Купец 1 (понижая голос):

— Метят… Но у нас, стариков, связи покрепче будут. Намедни у генерал-губернатора в Английском клубе в вист перекинулись… Дело, думаю, сладится. Главное — вовремя «благодарность» нужным людям оказать. Не то что нынешние молодчики — театр Мамонтова разорили своими «эстетическими затеями»! «*
*Купец 2 (кивая):

— То-то! Бизнес — он на расчете стоит, а не на оперетках этих. Хотя… (оглядывая роскошный зал) обед у Люсьена Оливье — это тоже дело! Партнеру приятно, статус виден. Закажи-ка лучше нам его фирменный салат да рябчиков «по-боярски»!»

Традиции и Перемены:

Старая патриархальность (бороды, кафтаны, строгий домострой) уходила. Молодые купцы брили бороды, носили европейские костюмы, жертвовали на искусство, заводили автомобили. Но фундамент оставался:

Диалог в доме у купчихи-старообрядки (разговор с дочерью): Купчиха (строго):

— Машенька! Опять в это «благотворительное общество» собралась? Модно стало? А молебен дома отстоять? Белье приданое досмотрела?»
Дочь (робко):

— Маменька, я ж сиротам помогаю… Платья старые раздаю…»
Купчиха:

— Богоугодное дело, не спорю. Да только смотри, чтоб без фамильярности! Ты — купеческая дочь! Помни, чья ты роду-племени! Не то что нонешние… вон, дочь Рябушинских, слышала, в университет ломится! Уму непостижимо! Барышня — и вдруг студентка! Позорище! Дом — ее университет. Муж да дети — ее диплом. И чтоб я больше не слыхала про эти ваши «собрания» без присмотру!»

Наследие в Камне:

Идя по улицам, видишь доходные дома — настоящие «фабрики квартир», приносившие баснословные доходы (как дом Строгановского училища на Рождественке). Видишь чудо техники — дом-холодильник Берга на углу Кузнецкого Моста и Рождественки, где глыбы льда хранили тонны провизии. Видишь театры, построенные на купеческие деньги — от Частной оперы Мамонтова до Художественного театра, которому помогали Морозовы.

Скандалы и Сплетни:

А уж истории ходили сочные! Как купеческий сын проиграл в карты целую лавку с товаром за одну ночь в «Яре». Как разорившийся фабрикант прыгнул с колокольни Ивана Великого. Как одна купчиха подала на развод, уличив мужа в связи с цыганкой из хора. Эти сплетни шептались на рынках, гремели в судах и услаждали посетителей все тех же бань и ресторанов.

Так и жила Москва купеческая — между богомольем и кутежом, лавкой и театром, строгим обычаем и дерзким новаторством, оставляя после себя не только капиталы, но и ту самую неповторимую архитектуру, дух и легенды, что до сих пор манят нас на экскурсии по ее старым улицам. Кажется, вот-вот завернет за угол нарядная колядка, запряженная орловским рысаком, с молодым купчиком, спешащим то ли в контору, то ли на свидание к актрисушке…

Лорд, Купец и Три Бочки Вранья

Подзаголовок: Почему Майерберг ошибался, а сапожник Архип был честнее всего «Таймс»

СЦЕНА 1. КАБАК «У ЯКИМА» (1676 год)

(Австрийский посол Майерберг тычет пером в свиток, сидя на бочке с квасом)

Майерберг (бормоча по-латыни):

— «Mercatores… fraudulent!» То бишь: «Купцы русские — плуты!»
Пьяный купец Сидор (подбоченясь):

— Барин, а коли я тебе за медный грош соболью шубу продам?
Майерберг (оживляясь):

— Якобы дешёво? Да!
Сидор (хохоча):

— Вот и врешь! Не продам. У нас на Руси первое правило: «Не обманешь — не продашь, а соврёшь — совесть зазрит!»

(Вываливается под стол. Майерберг пишет: «Подтверждаю: жульничают даже пьяные!»)

СЦЕНА 2. ГАСТРОНОМ ЕЛИСЕЕВА (1890 год)

(Англичанин Уоллес, корреспондент «Таймс», щупает ананас)

Уоллес (продавцу):

— Сколько?
Продавец Иван:

— Пять целковых, сэр!
Уоллес (в блокнот):

— «Типичная бесчестность! В Ливерпуле — вдвое дешевле!»
Иван (подмигивая):

— А пароход до Ливерпуля — сто целковых. Экономия!

(Вдруг из-за прилавка вылезает мальчишка-рассыльный:)
Мальчишка:

— Дядя Ваня! Барин забыл сдачу — три золотых!
Уоллес (роняя пенсне): — Но… зачем возвращать?!
Иван (пожимая плечами):

— Чужая копейка — жжет карман. Второе правило: «Обмануть можно, но стыдно».

СЦЕНА 3. ЛАВКА САПОЖНИКА АРХИПА (1910 год)

(Тот же Уоллес, постаревший, примеряет сапоги)

Архип:

— Десять рублей, барин! Кожа — сафьян, подмётка — вечная!
Уоллес (подозрительно): — Правда?
Архип (крестясь):

— Божусь — коровья. Но… ежели на дождь — промокнут. Уоллес (смеясь):

— Почему не солгал?
Архип (чешет затылок):

— Третье правило: «Врать немцу — грех. Он ж книжки про нас пишет!»

(Уоллес рвет старые заметки. Пишет телеграмму в Лондон:)

«СТОПТИРАЖ. РУССКИЙ КУПЕЦ ЧЕСТНЕЕ АНГЛИЙСКОЙ ГАЗЕТЫ. ПРОДАЙТЕ АКЦИИ ИНДИИ — ПОКУПАЙТЕ РОССИЮ. УОЛЛЕС»

Мораль в стиле Посошкова:

«Не ведись, купец, на крики,

Что ты плут и что ты дикий.

Лучше честно продай спички,

Англичанам в рот затычки!»

Дом-холодильник Берга!

Дом-холодильник купца Берга! Не дом, а чудо инженерной мысли XIX века на самом людном перекрестке Москвы. Забудьте про электрические «холодильники» — здесь царствовал вечный лед, а атланты держали не небо, а тонны столичного гастрономического шика! Читайте историю, пахнущую стружкой льда, дичью и трюфелями…

Сцена: Москва, 1889 год. Угол Кузнецкого Моста и Рождественки. Толпа глазеет на новостройку: 4 этажа в стиле «русский модерн» с витражами, лепниной… и гигантскими чугунными трубами, дымящими, как драконы.

Купец Сысой Прокофьич (толкая локтем приказчика): — Гляди-ка, Терентий! Франт Берг опять чудит! Говорят, ледяной дворец выстроил! Аль снежную бабу в палатах держать собрался?
Приказчик Терентий (втягивая воздух): — Не бабу, а прохладу, батюшка! Чуешь? Сквозь щели морозцем тянет! Слыхал я — подземные пещеры вырубил, да глыбы льда с Москвы-реки возами таскают! Для дичи заморской, трюфелей… да балыка астраханского!

Внутри: Царство Вечного Января
Вестибюль. Мрамор, дуб. Надпись золотом: «Складъ замороженныхъ товаровъ. А. А. Бергъ». За железной дверью — исполинская лестница вниз.

Смотритель Арсений (в тулупе и валенках, выдает посетителям тулупы):

— Не извольте, судари, без шубы! Внизу — как в Вологодской губернии на Крещенье! Минус 12 градусов по Реомюру держим! Ледяные стены — в три сажени толщиной!

Спуск. Гул шагов. Воздух сизый от холода. Гигантские сводчатые камеры, где на полках из лиственницы:

Горы окороков — вепрь, лось, медвежатина, инеем поросшие.
Батареи пузатых бочек — икра зернистая, кетовая, паюсная.
Ряды туш — рябчики, глухари, тетерева с застывшей кровью на клювах.
Ящики с «черными алмазами» — трюфели из Перигора!
Блистающие пирамиды — стерлядь, нельма, белорыбица — вмёрзшие в глыбы прозрачного льда!

Повар ресторана «Эрмитаж» (тычет тростью в стерлядь):

— *Вели, Арсений, энту стерлядину на возок грузить! Да гляди — жабры алые, лед чистый! А то графу Петру Александровичу подам — осерчает… как в прошлый раз, когда семга «с душком» пришла!
Арсений (строго):

— У насъ, сударь, не протухнетъ! Ледникъ вентилируемый — воздух гуляетъ! Сырость в дренаж уходит! Товар — яко в Сибири на зимнике!

Технология Чуда: Как это работало?

Ледозаготовка: Зимой крестьяне с Пивной (ныне Большой Пироговской) улицы пилили глыбы со льда Москвы-реки. Возы, обернутые рогожами, тащили их к Бергу.
«Начинка»: В подвалах складывали ледяные блоки между кирпичными стенами и деревянными перегородками. Соль + селитра (как в старинных мороженицах) усиливали холод.
Вентиляция: Чугунные трубы вытягивали теплый воздух наверх. Летом из них валил пар — москвичи шутили: «Берг пельмени варит на весь Кузнецкий Мост!»
Логистика: Лошади с ледяными «гривами» (иней от дыхания) вывозили товар. Термосы XIX века: ящики, выложенные пробкой и овчиной!

Кризис: Лед Тронулся! 1918 год. Дом реквизирован. Надпись: «Народный Холодильникъ». Комиссар в кожанке (тычет накладной): — Гражданин завсклад! Сию буржуазную стерлядь — в детдом №7! А трюфели… на экспорт! Для мировой революции!
Бывший смотритель Арсений (плача): — Да трюфели-то… без французского вина — как сапоги без сала! Дети их жевать не станут!

Через месяц. Лед тает. Вода хлещет по лестницам. В подвалах — запах тлена. Мальчишка-беспризорник (выбегает с окороком, покрытым плесенью): — *Ха! «Народный» холодильник! Теперь тут «народный» погребок с крысами! Берг-то смылся… а лед растаял, как царская власть!»

Дом Берга стоит и сегодня (Кузнецкий Мост, 19/5).

Атланты у входа уже не держат лед — лишь призраки былого величия.
В роскошных залах — офисы да магазины.
Но если приложить ухо к стене подвала… слышен скрежет ледяных пил да ржанье обмерзших лошадей. И чудится крик:

— Осторожно! Лед бьется! Несите соль — осетрина оттаивать начинает!

Финал с иронией: Так и стоит дом-парадокс: снаружи — архитектурный изыск, внутри когда-то — пещера Снежной Королевы для ветчины. Москвичи любили, ругали, но объедались его запасами. И пусть техника ушла в прошлое, а легенда осталась: единственный в мире дворец, где атланты держали на плечах не небо… а эпоху замороженного изобилия.

Толстосум, Мельпомена и Три Клеветы

Почему московский купец честнее петербургского чиновника, умнее славянофила и культурнее парижского маркиза

СЦЕНА ПЕРВАЯ: КЛУБ «АГРАРИЕВ»

(Москва, 1898 год. Дым сигар, звон рюмок)

Князь Оболенский (размахивая газетой): — Опять Алексеевы театр открыли! Константин Сергеич… то бишь «Станиславский»! Срам! Купец да в лицедеи?! Землю пахать надо!

Профессор-славянофил (икая от квасу): — Истинно, князь! Петр Первый нас с пути сбил… Завел фабрики, аки фараон пирамиды! Чистое наваждение!

Молодой поэт (подражая Блоку): — «Сколько их? Куда их гонят?.. Мельпомены труп хоронит наш московский толстосум!» Ха! Угодил в яблочко?

В дверях появляется сам «толстосум» — Константин Алексеев. Все замолкают.