Бесплатный фрагмент - Морские рассказы

Введение

В рубрике «Жизнь судового механика» автор коснулся необычной для читателя темы.

Эта тема для сухопутного человека немного чужда. Потому что не каждому приходится проводить дни и месяцы, а иногда и годы в открытом море, подвергаясь воздействиям стихии, с которой люди до сих пор ещё не могут справиться.

Для большинства читателей море — это место для отдыха и развлечений. А для некоторой категории людей это суровый труд. От результатов этого труда многое зависит. Для хозяина судна — целостность судна. Для фрахтователя — бесперебойная доставка грузов. А для самих моряков это успешное возвращение домой.

Но самое главное — это жизнь, сохранность которой и объединяет всех моряков в единое целое. Все на судне стараются сделать всё возможное, чтобы обеспечить безопасность судна и своих друзей. В какой-то степени это делают и судовые механики.

Их труд незаметен. Судно вовремя пришло в порт — заслуга механика. Его за это никто не похвалит и не ободрит. Это его обычная работа. Для этого и существует на судах должность судового механика, чтобы всё было исправно и судно шло без задержек.

Судно задержалось в рейсе или, не дай бог, потерпело аварию из-за поломок — виноват механик. И тогда его взгреют по полной программе.

И ещё одна особенность моряков — это то, что в море нет национальностей, которые порой разделяют многие государства. На море есть только одна национальность — это моряки. Они в любой ситуации протянут друг другу руку помощи и поделятся последней рубашкой, что испытал на себе и автор этих рассказов.

В некоторых рассказах этой серии книг события описываются от первого лица. Но это только оттого, что автору так было легче вжиться в образ героя очередного рассказа и ярче представить себе все события, которые были рассказаны ему его друзьями и знакомыми.

Да, отчасти это так и было. Но многое из того, что описано в рассказах «Жизнь судового механика», — обычная морская жизнь, эпизоды которой происходили не только с самим автором, а и со многими его друзьями и знакомыми. Пусть они простят автора этих рассказов, что он их истории передал от своего имени.

Автор очень рад, что вы прочли эти строки. Значит, вам не всё так безразлично в этом мире.

С уважением ко всем морякам и их семьям,

Алексей Макаров

Нельсон

Жизнь судового механика

Глава первая

Да, этот рейс оказался для меня одним из самых тяжёлых, которые были в моей жизни. Я чувствовал себя полностью вымотанным. Иногда создавалось такое впечатление, что я был отжатой тряпкой. Меня оставалось только повесить на ветру, и я бы болтался на нём без сопротивления и сушился.

Вот и сейчас, после того как «Кристина О» ошвартовалась в порту Ватерфорд, это поганое чувство меня не покидало.

После морского перехода, во время которого в проливе Святого Георга «Кристину» валяло, как ваньку-встаньку, она подошла к устью реки. Болтанка прекратилась, и до порта уже по глади реки надо было идти ещё полтора часа вверх по течению. Иной раз я выходил из машинного отделения и вместе с Кразимиром, нашим поваром, смотрел на берега реки, перекидываясь незначительными фразами о том, как изменился облик окружающих холмов по сравнению с осенними пейзажами.

С тех пор как я приехал на судно в декабре месяце и по сегодняшний день рейс так и оставался неизменным: Авенмаус — Ватерфорд.

И вот в этом самом Ватерфорде сейчас опять стоит ошвартованная «Кристина О». Я сидел в ЦПУ и ждал команды об окончании швартовки.

Володя, наш новый капитан, по громкой связи позвал меня:

— ЦПУ — мостик.

Я приподнялся с кресла и в тангетку ответил:

— Мостик — ЦПУ. На связи.

— Ну что, машине отбой! — бодрым и громким голосом скомандовал он. — Выводи главный. Приготовь всё к стояночному режиму. Продолжительность стоянки неизвестна.

— Понял, — вяло ответил я и отрепетовал: — Машине отбой, готовность суточная, — и в ожидании последующих указаний смотрел на тангетку.

Но в ответ ничего не последовало, и, подвесив тангетку на крючок, я пошёл останавливать насосы, обеспечивающие ходовой режим.

Поставил главный двигатель на обогрев и дождался, пока компрессор подкачает воздух в баллоны, прошёл к котлу и убедился, что он запустился в автоматическом режиме. И всё. Я могу спокойно покинуть машинное отделение. Контроль за работой механизмов в моё отсутствие будет осуществляться автоматикой.

В машине уже делать было нечего. Поднявшись в ЦПУ, я сел в своё знаменитое кресло и закурил. Немного передохнув, поднялся на две палубы выше и вышел на главную палубу.

Судно стояло у причала контейнерного терминала. Он был полностью огорожен колючей проволокой, и только вдоль причальной линии можно было выйти за его пределы. Все контейнеры стояли внутри этой колючки. Таким образом власти порта ограничивали доступ посторонних лиц к контейнерам.

Я посмотрел на небо. Погода была истинно английская. Низкие облака, из которых временами сыпал мелкий и противный дождик, а над гребнями ближайших холмов висел туман. Такая хмарь как раз была под стать моему паскудному настроению. На душе было муторно. Всё вокруг настолько опротивело, что я не знал, куда бы себя деть.

Но тут с мостика, грохоча по трапам ботинками, спустился Володя. Он, как обычно, был бодр и доволен.

— Что не весел? — по́ходя поинтересовался он.

А я, понимая, что вопрос задан просто так, для проформы, пропыхтел:

— А что тут веселиться? Встали и ждём неизвестно чего.

Но он так же весело, скалясь белозубой улыбкой, ответил:

— Сегодня никаких грузовых операций не будет. Суббота! Так что ждём завтрашнего утра. Оно-то нам точно принесёт какие-нибудь новости.

«Слава богу, — подумалось мне, — хоть этой ночью можно будет поспать спокойно в своей кровати».

Я посмотрел на Володю, а он уже и забыл, что только что говорил мне. У него были какие-то свои мысли.

Пройдя на противоположный борт, встали, оперлись о планширь фальшборта и тупо смотрели на серую гладь реки, по которой только что подошли к причалу.

На противоположном берегу виднелись какие-то разрушенные старинные строения, около которых плавали лебеди. Полюбовались на лебедей. Всё-таки какая это грациозная птица!

Немного помолчав, я поделился с Володей:

— Пойду я прогуляюсь по берегу. Тоска меня заела.

Он понимающе посмотрел на меня:

— Пошёл бы и я с тобой прогуляться, но есть другие дела, — и, немного подумав, добавил: — Ладно, иди один, а я займусь бумагами, чтобы хоть вечером немножко отдохнуть. Ты там с прогулкой не очень-то задерживайся. Я заказал агенту пузырёк. Он скоро его привезёт. А филины уже готовят барбекю. Так что посидим здесь под тентом, пропустим по надцать граммулек на зуб, — так же скалясь и улыбаясь, проинформировал он меня.

— Спасибо. Попробую не опоздать, — уже веселее ответил я и двинулся к трапу.

Филиппки как раз только что закрепили трап, который был вывален чуть ли не до самой колючей изгороди контейнерного терминала.

Выйдя на причал, я прошёл мимо колючки, затем вдоль старинных полуразрушенных строений, которым было лет по двести-триста. По всей видимости, это были когда-то очень хорошие дома состоятельных людей. А сейчас от них остались только полуразрушенные стены. Межэтажных перекрытий и крыш у них давным-давно уже не было, а внутри стен росли только крапива с чертополохом — и больше ничего.

Пройдя вдоль мрачных развалин, я направился к дороге, ведущей на трассу, по которой грузовики вывозили контейнеры с терминала.

Сегодня вечером, в субботу, машин не было, но ворота остались открытыми. Только за стеклом будки была видна голова охранника. Увидев меня, он махнул рукой, разрешая выйти с терминала, и я не спеша пошёл по дороге.

Куда надо идти, я не знал, потому что ещё не ходил по этой дороге, а только по карте видел, что до трассы тут было около пары километров. Подумалось: «Пройдусь до трассы, а там посмотрим, что делать дальше».

Окрестности вокруг терминала я исходил ещё в начале весны, когда деревья и кустарник были голыми, без листвы, а сейчас вдоль дорожного полотна пробивались даже цветочки, которые разноцветьем проглядывали сквозь густую зелёную траву.

За воротами порта сразу начинались поля и луга для выпаса животных. Все они были огорожены естественными насаждениями — терновником.

Терновник был высажен по периметру всех полей и лугов. Сейчас он цвёл нежно-жёлтыми цветами. Издали, посмотрев на эти естественные изгороди, можно было подумать: «Какое это красивое растение. Как оно похоже на женщину своей нежной расцветкой». Но когда подойдёшь ближе к нему и присмотришься к этим цветам, то поражаешься: а и в самом деле женщина. За невинностью и нежной красотой ярко-жёлтых цветов тебя подстерегала опасность. Изнутри, из-за каждого цветка, торчали громадные шипы.

Да! Через этот естественный забор из терновника вряд ли кто проберётся. Только внизу, где ветки не доходили до земли, можно было пролезть ползком, да и то не человеку, а мелкому животному.

Я шёл не спеша, глядя на зелёные луга и цветущий терновник. Дождь перестал. Я даже сложил зонтик и с удовольствием вдыхал тёплый влажный воздух, пропитанный запахом разнотравий.

За зарослями терновника проглядывала зелень лугов, а в просветах этого естественного забора можно было разглядеть пасущихся или лежащих коров, вяло жующих жвачку. На других лугах паслись овцы.

Неожиданно эту идиллию нарушило какое-то шевеление под кустами терновника. Я остановился и пригляделся, надеясь, что мне это показалось. Но нет. Из-под кустов выскочил заяц. Я застыл, чтобы не спугнуть ушастого. Заяц пошевелил ушами, повертел головой и вернулся обратно на луг, проскользнув под нижними ветками терновника. Вероятно, на лугу травка была вкуснее.

Слева от меня раскинулись распаханные поля, на которых уже что-то было посажено. Я перешёл на другую сторону дороги, чтобы посмотреть на пашню. А и в самом деле, на ней что-то было высажено. Или мне это только показалось?

На свежей пахоте были видны цепочки заячьих следов. Кто-то из этих длинноухих, наверное, пересекал дорогу, чтобы побегать и поноситься по просторам пашни, а потом вернулся обратно на правую сторону дороги, на луга.

Дорога пошла немного вверх, но я так же не спеша продолжил свой путь, не обращая внимания на начавшуюся морось. Но это уже был не дождь. Воздух был настолько пропитан влагой, что мельчайшие капельки воды так и висели вокруг меня в воздухе.

Комбинезон на мне был плотный и тёплый и надёжно защищал меня от влаги. Как я был в нём в машинном отделении, так и вышел с судна, не переодеваясь. В рабочих ботинках, в бейсболке, которыми нас снабжали бензовозы, и с зонтиком под мышкой.

У водителей бензовозов всегда можно было выпросить пару кепок, кружку для чая, какой-нибудь проспект, ручки — всякую мелочь, которую им то ли давали для рекламы, то ли она у них как хлам валялась в машинах.

Бензовозы бункеровали нас раз в месяц дизельным топливом. Иной раз интересно было поболтать с их водителями. Мужики они были самые простые и обыкновенные. Без всяких выкрутасов. Поэтому мы свободно говорили о политике, о личных переживаниях, о жизни страны. Вообще обо всём, что придёт на ум во время непродолжительной бункеровки.

Так что, идя вдоль дороги, я не чувствовал ни холода, ни мороси. Ничего. Шёл себе и шёл, ни о чём не думая.

Мне так хотелось побыть в тишине, мне так её не хватало! За последние месяцы я очень устал от постоянного шума работающих механизмов, вибрации и постоянной качки, что моей мечтой было спрятаться от всего этого.

А сейчас здесь, среди полей и лугов, меня радовало, что вокруг не было ни проходящих машин, никакого постороннего шума — ничего. Вокруг стояла тишина.

Я остановился и присел на придорожный столбик, который не знаю для чего торчал у обочины. Километровые столбы (здесь они отмеряли мили) стояли чуть поодаль, а это был обыкновенный столбик. Ну, обычный столбик, который неизвестно кем и неизвестно для чего был тут вкопан.

Он оказался очень удобным. Я сидел на нём и бесцельно смотрел по сторонам, выпуская дым от ароматной сигареты.

Вокруг была благословенная тишина и спокойствие. Душа как будто стала оттаивать. Затушив окурок, я поднялся и пошёл дальше. В обволакивающем меня тумане и сетке мороси слышался только хруст моих башмаков о гравий, которым была засыпана обочина дороги.

Я шёл, шёл и шёл. Ни о чём не думая, только наслаждаясь долгожданной тишиной и воздухом, насыщенным влагой и пропитанным ароматом разнотравья лугов.

Постепенно тишина стала пропадать из-за шума проезжающих по трассе машин. По мере приближения к ней гул проезжающих автомобилей становился всё громче и отчётливее. Пора было поворачивать назад. Не хотелось вновь возвращаться в цивилизацию. Хотелось хоть намного, но оттянуть встречу с ней.

И вдруг! Мне показалось или это было явью? Как будто сбоку от меня, чуть правее и сзади, раздался писклявый голосок:

— Ой!

У меня пронеслась мысль: «Что за хрень такая?» — но голос и в самом деле слышался сзади:

— Ой-ой-ой!

В испуге подумалось: «Ну, ничего себе! Что же это такое?» Я оглянулся по сторонам — никого нет.

Вновь подумалось: «Вот это да! Это точно крыша у меня уже едет. Как говаривал наш молодой старпом Валерка: тихо шифером шурша, крыша едет не спеша. Да… Что не спеша, так это точно, но что она у меня съезжает — однозначно».

Я остановился и осмотрелся. Что же это было такое?

Но вокруг никого не было. По-прежнему всё было так же тихо и спокойно. Я ничего не понял и попытался продолжить свой путь.

Но только я сделал первый шаг, как вновь послышалось:

— Ой! Ой!

Я вновь в недоумении остановился.

Странно, что это за «ой-ой» такое? И ещё раз осмотрелся. Под ногами ничего. Вдоль дороги ни спереди, ни сзади никого не было.

Тогда я перевёл взгляд на придорожные кусты терновника и, приглядевшись к зелени, неожиданно для себя среди жёлтых цветков одного из кустов, а точнее на его колючках, увидел небольшое жёлтое пятно.

Сосредоточив на нём взгляд, я неожиданно понял, что это не густое соцветие жёлтых цветков терновника, а какая-то жёлтая игрушка.

Сойдя с дороги и подойдя к кустам, я протянул руку и снял с иголок куста небольшого плюшевого медвежонка. Он был такого же жёлтого цвета, как и цветы терновника, и поэтому его невозможно было сразу разглядеть, он сливался с жёлтыми цветами кустов.

Откуда он мог здесь взяться? Я терялся в догадках, но, перепрыгнув через канаву, отделявшую кустарник от дороги, подошёл к кустам и с удивлением принялся разглядывать свою находку.

Действительно, это был плюшевый медвежонок. Он весело улыбался и, расправив толстенькие ручки, тянулся ко мне.

Полюбовавшись на свою находку, я полушутя поинтересовался у найдёныша:

— Чего кричишь?

А он, как будто в ответ на мой вопрос, кивнул головой и махнул мне в ответ ручкой.

От таких действий нового знакомого я опешил. Это что? Явь или глюки?

Поморгав и протерев глаза, я вновь посмотрел на странного незнакомца. Я никак не мог сообразить, слышал я его голос или нет. Правда это, что со мной происходит, или нет? Разговаривает этот зверь со мной или это уже у меня в голове точно что-то шуршит?

Но всё-таки мишка был, и он действительно застрял в иголках куста терновника, ветви которого под воздействием небольшого ветерка слегка шевелились.

Мишутка сидел на иголках. Это точно. Он не упал, а задержался на иголках терновника, когда кто-то его выкинул из проезжающей машины, поэтому и висел там.

Разглядывая свою находку, я непроизвольно подумал: «Вот это да! Если кому рассказать, то не поверят же. Точно посчитают, что у „деда“ крыша поехала».

Но чем больше я его разглядывал, тем больше он мне нравился. Какой же он был красивенький и хорошенький, но только весь мокрый.

Медвежонок весело улыбался мне. Глазки у него были весёлые и довольные, оттого что я нашёл его и он теперь не пропадёт, поэтому настроение у меня само собой приподнялось и хандра, которая последние дни не оставляла меня, куда-то исчезла.

Разглядывая свою находку, я непроизвольно заговорил с мишуткой:

— Привет. Ты что тут делаешь? Как ты тут оказался?

А он, как будто поняв меня, в ответ махнул лапкой.

— Привет-привет, — послышалось мне.

— Ты что, и в самом деле со мной разговариваешь? — как с самым настоящим существом, понимающим меня, заговорил я. — Ну, говори, говори.

От произошедшего мне как-то стало тепло и спокойно. Значит, с кем-то и в самом деле можно будет поговорить в трудную минуту.

— Да ты весь мокрый и холодный, — посетовал я. — Иди ко мне поближе. Погрейся. Друзьями с тобой будем.

Я расстегнул ворот комбинезона и положил мишутку к себе на грудь. Пусть согреется и обсохнет.

На трассу идти как-то сразу расхотелось. Не хотелось вновь очутиться в объятиях цивилизации, хотелось хоть немного оттянуть встречу с ней.

Заглянув за отворот комбинезона, я посмотрел в глаза спасённого мишутки. Вижу, а у него сбоку прицеплена какая-то бирочка с надписью. Надев очки, чтобы разглядеть надпись, я прочёл: «Нельсон».

— Ха! Так тебя что, Нельсоном зовут, что ли? — удивлённо спросил я.

Мишутка в ответ как будто даже подмигнул мне.

— Вот это да! Ну и нормально! — От изумления, что меня вновь поняли, я покрутил головой: — Ну, привет, Нельсон. Пошли назад, будем вместе куковать на нашей «Кристине». Будешь жить у меня, я тебя отогрею, высушу, и ты будешь у меня всегда в тепле. Будешь говорить мне хорошие слова. Утром будешь говорить «Доброе утро!», вечером — «Спокойной ночи!». Давай будем друзьями?

Мишутка, как бы согласившись со мной, опять подмигнул мне и утвердительно кивнул головой.

«Да, «дед», тебе точно пора домой, под бочок к жене, — вновь невольно подумалось мне.

— Но какой ты хорошенький! Какой замечательный! Я тебя тут не оставлю. Пошли домой. — И, застегнув поплотнее комбинезон, чтобы Нельсон смог согреться, я развернулся и пошёл обратно к порту.

Уже не обращая внимания на окружающий меня пейзаж, я снова подумал: «Вот это да! Надо же! Или мне это всё кажется, или Нельсон и вправду со мной разговаривает? Не понимаю».

Глава вторая

Но тут же мне вспомнился случай, который случился со мной на «Бурханове».

Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства, по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. Как-то раз он попросил меня:

— На стоянке во Владивостоке придёт к тебе на «Бурханов» мой сын. Я с молодой женой уехал впопыхах и все свои вещи оставил в Находке. Он привезёт тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит.

— Не затруднит, если там бомбы не будет, — полушутя пообещал я ему.

— Хорошо. Значит, я звоню сыну? — обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров приходит на борт парень и говорит:

— Я — сын Зайцева, и я вам привёз ящики для папы.

— Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? — удивился я его неожиданному появлению.

— Папа мне сказал, что я могу прийти к вам в любое время, — наивно смотрел он на меня.

Деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой и стоянка обещала быть в несколько дней.

— Хорошо, давай тащи сюда свои ящики, — поняв ситуацию, разрешил я ему.

Так он притащил не несколько, а пятнадцать больших ящиков из-под яблок. Наверное, там было по двадцать с лишним килограммов в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленные оказались эти ящики. Я забил ими всю ванную комнату в каюте. И плюс к тому же было ещё два свёрнутых ковра.

«Господи, — думаю, — вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать?» А потом решил, понадеявшись на русский авось: «Да ладно, может быть, пронесёт».

Таможня во Владивостоке особо нас тогда не трясла. Семён Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после выявления такого преступления несчастного морячка, который по пьяни забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно, и собирали их при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.

Ну, отошли и отошли. Обычно я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.

Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью оттого, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю: «Вот это да! Что у меня, крыша едет или я дурак какой-то?»

Я обошёл, осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной комнаты. Но она была забита злополучными ящиками и не было видно, откуда это нечто кукарекает. Думаю: мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул — и всё. Больше не слышал кукареканья.

На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы — на один час через два дня. Получается, что в первый раз оно закукарекало в два часа ночи, потом в три, потом в четыре часа.

А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент какой-то то ли сан-францисской, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски.

По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна — преподаватель английского языка.

Как она нас дрючила, бедных и несчастных! Она вычисляла, где мы можем находиться, ловила нас, и после этого мы минимум два часа проводили в её твёрдых, жёстких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П нулевое», невзирая на ранги и должности.

А тут ещё и американец был. Так что вбитые знания, что черпали мы от Галины Степановны, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох и любопытный был этот корреспондентик. В общении с ним иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.

И вот как-то утром, проснувшись от кукареканья, я пошёл на мостик. Поднявшись туда, я увидел американца, тупо уставившегося в лобовое стекло.

Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля, и метровые льды для него в полярных морях были что семечки. Но мы пока шли на одном, чтобы было экономичнее. Приближались мы к Алеутам. Штормило, баллов пять-шесть было, но качки практически не чувствовалось из-за солидных размеров судна. Длиной оно было около 180 метров.

Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:

— Майкл, ты живёшь в каюте прямо надо мной. Я — старший механик, если ты помнишь.

Тот утвердительно кивнул. Мы с ним уже не один раз вели различные беседы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский.

Поэтому, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:

— По ночам тебя ничего не тревожит? — На эти слова Майкл с удивлением приподнял брови. — Потому что расположение твоей каюты примерно такое же, как и моей. — Я постарался развеять его непонимание: — И туалет, и ванная у тебя находятся так же, как и у меня.

— Правда? А я и не знал об этом. Значит, мы по-настоящему соседи? — Майкл повеселевшим взглядом смотрел на меня.

— Конечно, соседи, — продолжал я. — Даже и вентиляция из туалета и ванной у нас одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, — мялся я, как бы покорректнее задать вопрос. — Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?

Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились. Он посмотрел на меня с удивлением:

— Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось?

— Да нет, ночью, то ли в два, то ли в три часа, там что-то начинает кукарекать.

— Нет, у меня в туалете ничего не кукарекает, — подозрительно глядя на меня, уверил меня Майкл.

Когда я узнал, что у него ничего не кукарекает в каюте, я попрощался с корреспондентом и вернулся в каюту.

Через полчаса забегает ко мне капитан:

— Дед, ты что, совсем сдурел, что ли?! Ты что к американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там, — он постучал себя кулаком по голове, — где-то ночью что-то кукарекает.

— Ты знаешь, Валерий Николаевич, на самом деле кукарекает, — попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.

— Да не может быть, чтобы кукарекало, — так же напирал он на меня.

— Хорошо, тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья. Давай приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора. Придёшь?

Он и точно пришёл в назначенное время.

Мы сидим, пьём чай, курим и ждём.

И в самом деле, вдруг послышалось: «Кукареку!» Услышав петушиный призыв, капитан подозрительно уставился на меня.

Тут уже пришла моя очередь отвязываться, и я с ехидцей интересуюсь:

— Ну что? Кукарекает? Слышишь?

— Точно! Кукарекает, — озадаченно покачал головой капитан и почесал в ухе пальцем. — Думал сначала, что показалось. А оно и в самом деле кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? — Он уже с интересом смотрел на меня, забыв про чай.

— Да вон там, в спальне, — махнул я рукой в сторону ванной комнаты.

А из спальни дверь шла в ванную комнату, и сейчас она была открыта.

Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет, и ещё там можно было бы и в футбол поиграть. Места было достаточно.

Капитан зашёл в ванную и остолбенел: там всё было забито ящиками.

— Откуда ящики?! — возмущённо завопил он.

— Зайцев попросил привезти. — Я наивно смотрел на бешеного капитана и хлопал глазами.

— Ты что, дед, дурак, что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня проверяла, пароход бы арестовали! Что ты натворил!

— Но ничего же не случилось… — с прежней наивностью пытался оправдаться я.

— Это тебе просто повезло, что они сюда не зашли, — зло сплюнул капитан. — Да… Ну, ты и дурак, дед! Ёлки-палки, вот это же надо! — От возмущения он потерял все слова.

Потом, немного успокоившись, он поглядел на стопу ящиков.

— Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то кукарекает? — предположил он.

— Да я вроде бы перебирал их — и ничего не нашёл, — оправдывался я.

Но кукареканье неслось именно откуда-то оттуда.

Он — бац, бац, бац, ниже, ниже… Простучал по ящикам.

— Да, — говорит, радостно поднимая лицо ко мне. — Вот из этого ящика и кукарекает.

И на самом деле. Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик кукарекал.

— Да там, наверное, сингапурский будильник. Кто-то нажал кнопку на нём — и он поэтому и кукарекает, — предположил капитан.

— Да ты что?! — Я был ошарашен простотой такого решения.

Вытащили мы с капитаном этот ящик, отнесли его в кладовку подальше и заперли там. До конца рейса я так его и не трогал больше, не заходил в кладовку, но кукареканье в каюте прекратилось.

А когда Зайцев пришёл в Сиэтле к нам на борт, я поинтересовался:

— Что у тебя в ящике там может кукарекать?

— Да, ёлки-палки, это моя жена, наверное, будильник положила, клавишу на нём нажала — вот он и кукарекает.

Ну, мы посмеялись. Но капитан говорит:

— Всё-таки одно нормально, что у тебя с башкой всё в порядке и крыша у тебя нормальная. Ты ещё не чокнулся и не дурак, хоть и в рейсе находишься больше полугода, но соображаешь ты очень хорошо.

И рассказал, что этот корреспондент пришёл к нему и говорит:

— С вашим стармехом проблемы — у него кукареканье в голове слышно. А по нашим законам если моряк находится в море больше четырёх месяцев, то этому человеку нужно отдыхать. А вы уже больше полугода в рейсе. Обратитесь в компанию, чтобы ему срочно предоставили отдых, а то его ни один суд не возьмёт свидетелем в случае какого-либо инцидента.

Капитан, спокойно выслушав озадаченного корреспондента, успокоил его:

— Да всё нормально, мы уже нашли кукареканье, устранили причину, теперь у него нет проблем в каюте.

Потом, уже перед подходом к Сиэтлу, корреспондент выбрал время, зашёл ко мне в каюту и поинтересовался:

— Ты меня, конечно, чиф, извини за такой вопрос, но я всё-таки хочу спросить у тебя: у тебя здесь, — он обвёл каюту рукой, — больше ничего не кукарекает?

— Да нет, — успокоил я его, — мы нашли этот ящик, из которого неслось кукареканье, там был будильник.

— Да, это был один из морских анекдотов, я его попытаюсь описать в своих очерках, — рассмеялся Майкл и попросил: — Если ты, чиф, будешь не против этого.

— Напиши, — разрешил я ему.

Мы тепло распрощались. Но описал ли этот случай Майкл, я не знаю.

Глава третья

И вот, пока я гулял с Нельсоном, этот случай непроизвольно вспомнился мне.

«Но чтобы медвежонок разговаривал со мной и я это слышал — вот что странно. Это тебе не ящик перетащить», — рассуждал я.

На судно я возвращаться не торопился и ещё долго гулял с Нельсоном по густой роще, расположенной рядом с портом. Хозяева засадили её различными деревьями, собранными со всех континентов мира, и, бродя по ней, я наслаждался их видами.

Хозяева ухаживали за рощей. Проложили многочисленные дорожки и тропинки для прогулок, по которым я долго бродил. Не знаю, нарушил ли я этим ирландские законы о частной собственности, но за прошедшие почти полгода меня никто не остановил и не сделал замечания по поводу моего несанкционированного проникновения на чужую территорию.

Когда я вернулся на «Кристину», никого, конечно, у трапа не было. Следов вечернего отдыха под тентом тоже не наблюдалось. Вахтенный матрос — филиппок сидел где-то в каюте. Ужин я прогулял. Кразимир оставил мне кое-что покушать. Я залез в холодильник, сделал себе бутерброд и разогрел в микроволновке ужин. Поужинал и поднялся в каюту.

Посадил на иллюминатор Нельсона со словами:

— Ну, Нельсон, всё. Теперь мы будем вместе с тобой путешествовать. Будем вместе работать. Теперь ты будешь моим товарищем. Постарайся всегда создавать мне хорошее настроение. Ты согласен?

Нельсон как будто вдруг моргнул глазами и кивнул головой: «Да, согласен».

Вот тут у меня и в самом деле непроизвольно вырвалось:

— Вот это да!

Сняв комбинезон, я принял душ и лёг в кровать. Наверное, это был один из тех редких случаев за последние почти полгода, когда я ложился раздетым в постель.

Обычно я спал не раздеваясь, на диванчике или в своём знаменитом кресле в ЦПУ.

                                        * * *

Первый месяц на «Кристине» был для меня самым настоящим кошмаром. Комбинезон я вообще не снимал. Спал где придётся. Комбинезоны я только менял. Один на мне, другой стирается, а остальные сушатся. Как-то раз старпом Валерка заскочил в ЦПУ и, увидев меня, скорчившегося на стульчике за столом, предложил:

— Дед! А не сделать ли нам для тебя достойное лежбище?

Я был не против его предложения.

— Но как это сделать? — Я был озадачен Валеркиным предложением.

— Не переживай. Всё сделаем быстро. — Валеркин энтузиазм меня всегда поражал.

При первой же стоянке в Авенмаусе Валерка попросили Майкла, чтобы тот отвёз его на ближайшую автомобильную разделку.

Майкл — пенсионер. Ему далеко за семьдесят. Он одинок и скрашивает свою жизнь тем, что ходит по судам и помогает морякам. Просто так, от души. Помогает — и всё. Я ему иной раз наливаю за его доброту по паре канистр дизельного топлива, которым Майкл заправляет свой «Лэнд Ровер». Денег у Майкла достаточно. Поэтому и машина у него очень даже приличная.

Майкл отвёз нас на разделку, на которой мы за несколько часов отыскали пару шикарных автомобильных кресел. Хозяин разделки — конечно не бесплатно, но по божеской цене — отдал нам эти кресла и привёз нас с ними обратно на судно.

У Валерки появилось занятие. Он несколько вечеров пилил и строгал постаменты для добытых кресел. Одно из них было установлено на мостике, а другое — у меня в ЦПУ.

Кресло и в самом деле было шикарное. Оно крутилось на триста шестьдесят градусов, регулировалось по высоте и по ширине. Его можно было поддуть и отрегулировать наклон спинки и подголовника. А можно было разложить, как кровать. Вот тут-то и наступили мои блаженные вахты. Можно было полностью разложить кресло и спать, спать, спать, находясь, как и прежде, в ЦПУ.

Иной раз Кразимир приносил мне еду прямо в ЦПУ, так как покинуть его не было никакой возможности во время длительных отходов из Авенмауса или подходов к Ватерфорду. Видя, как я мирно сплю в таком кресле от усталости, он не будил меня, а оставлял тарелки с едой на столе.

Из-за постоянных отходов и приходов я вынужден был большую часть времени проводить в машинном отделении, где осуществлял пуски механизмов и постоянно контролировал и обслуживал их.

В машине я был один. У меня не было ни моториста, ни механика, ни электрика. Всё приходилось делать самому. Самому всё мыть, красить и заниматься ремонтом. Так что в моём машинном отделении можно было ходить по плитам без обуви, в носках, не опасаясь их испачкать. Такая у меня в машине была чистота. Хозяин после двух месяцев моей работы посетил судно и, увидев такую чистоту, даже поднял мне оклад почти на двести долларов.

Но бывали и грязные работы, после которых приходилось всё заново перемывать. А если нужно было произвести какой-либо ремонт, то мне помогали или старпом, или Ромио.

Ромио работал со мной на предыдущем моём судне, балкере. Длина того балкера была 250 метров. Не чета этой «Кристине».

А если были ночные отходы из Авенмауса, да ещё и во время прилива, то моё нахождение в ЦПУ продлевалось часов на шесть, потому что отливы и приливы в Бристольском заливе достигают девяти метров. А против прилива «Кристина» ползла по девять узлов вместо девятнадцати по отливу.

А если ночью на ходу срабатывала какая-нибудь сигнализация, а я в это время находился в каюте, то приходилось стремглав лететь в машину для устранения причин этого срабатывания.

Поэтому-то и находиться большее время суток мне приходилось в этом знаменитом кресле в ЦПУ, а не в каюте. Я был очень благодарен Валерке за его заботу обо мне.

                                        * * *

А тут — в кровати, на свежих простынях — я моментально уснул, как будто провалился в глубокую и тёмную яму. Только утром сквозь сон услышал, что звонит будильник.

Неохотно покинув нагретую постель, я поднялся, протёр глаза и пошёл умываться. Нельсон так же, улыбаясь, сидел на иллюминаторе. Я помахал ему рукой и сказал:

— Привет, Нельсон! Как дела?

Он как будто меня понял и стал улыбаться ещё шире. Улыбка его была всё такой же, как и прежде, весёлой и обаятельной.

До конца контракта оставалось почти два месяца. В зависимости от того, как наше круинговое агентство пошлёт мне замену.

Надо было собрать силы и продержаться оставшееся время.

Глава четвёртая

Тяжело давался мне этот рейс. Ой как тяжело.

А начиналось всё очень хорошо.

Агентство купило мне билет до Москвы, а из Москвы в Лондон. С полётами всё прошло без задоринки, и я легко добрался до Лондона.

Выхожу в Лондоне из самолёта, тут же проверка. Таможня. Таможенник спрашивает:

— Вы зачем сюда приехали?

— У меня письмо есть от компании, я приехал на судно.

Я полез в портфель и достал сопроводительное письмо.

— Вы на работу приехали? — задал второй вопрос таможенник, прочитав письмо.

— На работу по контракту на судно, — подтвердил я.

— Понятно, — не меняя выражения лица зафиксировал таможенник и шлёпнул мне в паспорт печать.

Всё, допущен в Англию без права на работу на берегу, без права найма на работу.

---

Прочитав надписи на печати, мне только и оставалось, что поблагодарить этого невозмутимого таможенника:

— Большое спасибо, сэр, — забрать паспорт и выйти из здания аэровокзала.

Телефон агента мне дали ещё во Владивостоке.

Из первой же попавшейся на глаза будки я позвонил агенту и доложил, что я уже приехал и что в Хитроу.

На календаре было двадцать четвёртое декабря, головная боль по устройству какого-то старшего механика никому была не нужна, поэтому агент постарался отфутболить меня:

— Садись на автобус и езжай в Бристоль, — разобрал я из телефонной трубки, из которой в основном были слышны только детские крики и смех.

— А где тут автобус? — невольно вырвалось у меня. — Я первый раз в Англии. Ничего здесь не знаю.

— Не переживай, чиф, — попытался успокоить меня агент. — Всё будет в порядке, только ты выслушай меня, — и начал объяснять мне мои последующие действия: — Перейдёшь дорогу и иди направо, там увидишь автобусную остановку. Купи себе билет до Бристоля. До Бристоля и поедешь. В Бристоле возьмёшь такси и поедешь в Авенмаус. Там в порту тебя ждёт твоя «Кристина О». Понял?

— Понял, хорошо. Спасибо. — Я повесил телефонную трубку и озирался вокруг, стараясь найти, куда же мне всё-таки надо двигаться.

Но ничего. Разобрался.

Обменял доллары на фунты, потому что доллары в Англии не берут, только фунты. Поменял сто долларов. Купил за восемнадцать фунтов билет на автобус, который отходил минут через сорок. И у меня ещё оставалось около 50 фунтов. Сел в автобус.

Хороший, комфортабельный автобус. Со мной рядом сел парень, засунул себе наушники в уши и так два с половиной часа и ехал с этими наушниками.

А напротив сидели две женщины. Ну, я не знаю, что можно сказать про одесситок, их я видел в знаменитой Одессе, и мне прекрасно понятны сплетни и анекдоты про них, но тут я впервые услышал, что английские женщины мало чем отличаются от них.

Два с половиной часа они без умолку о чём-то говорили — наверное, у них был какой-то общий интерес. Они были так увлечены разговором, что вообще ничего не видели и не слышали вокруг.

А для меня была интересна сама дорога. Аккуратная, гладкая, с легко заметной разметкой и знаками и влажная от постоянного тумана и мороси. К этому мне было не привыкать. Во Владивостоке с мая по июль стоит точно такая же погода.

Интересно было то, что руль у всех машин английский и, естественно, движение не так, как у нас. Но и к этому мне не привыкать. Во Владивостоке почти все машины с правым рулём. И сам я езжу на такой же праворульной тачке. И не знаю даже, как бы я сел за руль леворульной машины…. Как бы я на ней поехал? Интересные разъезды, развязки, а дорожные знаки почти не отличаются от наших.

Я с интересом смотрел на дорогу, наблюдая, кто кого и как обгоняет и какие машины ездят здесь по дорогам.

Во Владивостоке мы ездили только на японских машинах, с таким же рулём, поэтому особо я не был удивлён этим, но чтобы движение такое… Ну, английское и есть английское движение. Хотя я и по Японии, и по Индии ездил — вернее, меня возили. Но всё равно быть первый раз в стране — интересно. Обязательно найдёшь что-либо интересное.

Два с лишним часа за этими наблюдениями пролетели незаметно.

И вот мы доехали до Бристоля.

                                        * * *

Я всегда вспоминаю тот случай, когда мы с Инной были в Одессе и спросили у одной женщины в трамвае:

— Скажите, пожалуйста, а где у вас здесь кассы, в которых можно купить билет в оперный театр?

Одесситка сразу так встрепенулась:

— А зачем вам оперный театр? — и с интересом уставилась на нас.

— Ну, мы хотим оперу послушать, — стушевался я от такого неожиданного вопроса.

— Вы хотите купить билеты в оперный театр? — начала подсказывать одесситка, видя наше смущение.

— Да, мы хотим купить билеты в оперный театр, чтобы послушать, что там, в этом оперном театре, у вас есть, вот и всё.

Я пожал плечами. Ведь вопрос не стоил и выеденного яйца. Ты только скажи, где кассы, и мы тебе скажем спасибо, но не тут-то было.

— Хе, граждане, вы посмотрите, они хотят купить билеты в оперный театр… — на весь трамвай, который шёл по проспекту Красной Армии, громогласно возвестила дама. — И они его хотят купить здесь, посреди улицы Красной Армии! Доехали бы до самого театра и купили их там. Это же так просто! Именно там эти билеты и продаются. Что, так трудно доехать до этого оперного театра? Тут и пересаживаться не надо. Ехай себе да ехай.

Я умоляюще смотрел на возбуждённую одесситку и пытался ну хотя бы ненамного снизить тембр её голоса:

— Женщина, — уже чуть ли не слёзно просил я разволновавшуюся одесситку, — вы можете говорить тише?

В разговор вступила и Инна, стараясь усмирить громогласную мадам:

— Но мы же просто хотим купить билеты. Вы только скажите, где это можно лучше сделать?

Тут я понял, что сейчас начнётся что-то странное и ужасающее.

Весь трамвай начал обсуждать, где нам лучше выйти и купить билеты в «ёперный» театр. Не выдержав столь экспансивных советов, я взял Инну за руку, и мы выскочили из трамвая, ошарашенные и обалдевшие от коллективных советов, которыми от всего сердца с нами делились все пассажиры трамвая, а может быть, ещё и пол-Одессы.

Трамвай тронулся, но, по-моему, одесситы ещё там и дальше обсуждали, как и где лучше купить билеты в оперный театр. Я тогда сказал Инне:

— Инночка, мы тут больше так никого не будем спрашивать, потому что здесь такие люди, которые всё хотят узнать от нас и во всём нам хотят очень сильно помочь. Давай лучше разберёмся сами, где купить билеты в оперный театр.

Но билеты в оперный театр мы тогда так и не купили. В тот год театр был на ремонте.

                                        * * *

А когда автобус остановился на автовокзале в Бристоле, чёрт меня дёрнул обратиться к этим двум женщинам, которые самозабвенно отдавались разговору всю поездку.

— Дамы, а вы не скажете, как мне можно пройти на остановку такси? — обратился я к ним с вопросом.

И тут же получил тот же самый ответ:

— А что вам надо на этой остановке такси?

Я был так ошарашен тем, что тут так чётко была проведена связующая линия между Одессой и Бристолем, которая крепкими узами братства связала два этих города навеки. У меня даже слов не хватило, чтобы передать моё удивление.

— Вообще-то, я хочу взять такси, чтобы доехать до Авенмауса, — как можно деликатнее постарался я передать им свою просьбу.

— А!.. Такси…. Послушайте! — Дамы громогласно обратились ко всем пассажирам автобуса. — Он не знает, где лучше взять такси! Что может быть проще в этом городе. Вам просто надо завернуть за угол, и там будет остановка такси.

Англичане — люди более скромные, чем одесситы, гвалта в автобусе не получилось, но сразу с помощью ко мне обратились ещё трое человек и парень, который сидел рядом со мной. Он снял наушники, и они все вшестером принялись объяснять мне, как мне повернуть за угол, как там выйти на соседнюю улицу, потом там ещё раз свернуть налево — и там будут стоять такси. Подойти к первому из такси, которые стоят в очереди, и что сказать этому таксисту, чтобы он отвёз меня по назначению.

Выслушав многочисленные советы, я поблагодарил всех своих советчиков и с облегчением вздохнул, когда наконец-таки покинул автобус.

Следуя чётким указаниям шестерых доброжелательных англичан, я прошёл к остановке такси. Там и правда стояло несколько машин. Подойдя к первой машине, сказал таксисту, как мне и советовали, куда мне надо ехать.

А попутчики в автобусе поняли сразу, что я иностранец и мне трудно будет сориентироваться в чужом городе. Поэтому, наверное, они мне так подробно и доходчиво всё объясняли. Но тогда мне показалось, что говорили они не со мной, а скорее между собой. Когда эти две женщины разговаривали между собой, то они так тарахтели, что из пяти слов можно было понять едва одно. А тут они разъясняли мне всё медленно, доходчиво, и я понял все их слова.

Шофёр, узнав, что мне надо ехать до Авенмауса, сразу поинтересовался, чем я буду платить.

— Наличкой, но мне нужен чек, — разъяснил я ему.

— Хорошо, поехали, — тут же согласился водитель такси, открыл багажник, забрал у меня сумку с вещами и уложил в багажник.

И вот мы поехали в Авенмаус. Времени это заняло не больше тридцати минут, может быть, чуть больше. Когда такси подъехало к проходной порта, то полицейские в красивых высоких шапках сделали отмашку, открыли шлагбаум, и на такси мы въехали в порт.

Это для меня тоже было интересным моментом, потому что в наш порт на такси просто так не въедешь. Для этого нужно специальное разрешение, в которое вписывается номер паспорта. К тому же надо было ещё заплатить деньги в кассе, чтобы въехать, взять пропуск и показать его охраннику на проходной. Процедура длилась бы минут пятнадцать-двадцать минимум, если не было очереди на проходной в кассу, где записываешься на получение пропуска.

А тут полицейский только махнул рукой, и таксист въехал в порт. Машина объехала почти всю бухту. Как потом оказалось, это был огромный док, который запирался специальными воротами, чтобы уровень воды в доке не зависел от колебания приливно-отливных течений.

Наконец-то подъехали к доку, в котором стояла моя «Кристина». Когда я впервые увидел её сбоку, то оказалось, что это небольшой пароходик на два трюма, метров сто длиной, с небольшой надстройкой на корме. «Кристина» стояла у контейнерного терминала.

Таксист подъехал к контейнерному терминалу, но не смог подъехать к судну — терминал был огорожен колючей проволокой. Он объехал терминал с другой стороны — и там не смог въехать в него. Там тоже была колючая проволока. Тогда я решил:

— Да ладно, тут весь терминал огорожен. К судну не проедешь. Я лучше сам вдоль причальной линии пройду к судну, спасибо, что довёз.

И таксист выписал мне чек, который точно соответствовал счётчику.

Всё. Мы попрощались, а таксист на прощание даже дал мне свою визитную карточку.

Я прошёл вдоль колючей проволоки, идущей вдоль причальной линии, к судну.

Подойдя к судну, я увидел спущенный трап. Только подошёл к трапу — господи боже мой! У трапа на вахте стоит Марио. Он на предыдущем моём судне был матросом.

— Привет, Марио, что ты тут делаешь? — не на шутку удивился я.

— Привет, чиф, — приветствовал не менее удивлённый Марио. — Только сегодня утром с Филиппин прилетел.

Мы с ним обнялись, как старые друзья, и я поинтересовался:

— А где капитан и стармех?

— Стармех в машине, он готовит её к отходу, потому что агент позвонил, что ты скоро приедешь. Сейчас будем отходить, капитан тебя уже ждёт на мостике. Я покажу тебе каюту, в которой ты будешь жить, а сейчас поднимайся на мостик к капитану.

Он подхватил мой чемодан и занёс его в малюсенькую каюту.

Каюта была палубой выше. До неё вёл трап в пять ступенек.

Каютка была малюсенькая. В неё можно было протиснуться только боком. Кровать и диванчик, на котором во весь рост не ляжешь. Я поставил чемодан и портфель на него и пошёл на мостик. Ещё пара таких же трапов наверх — и уже мостик.

Когда я вошёл на мостик, то навстречу мне вышел здоровенный бородатый мужичина ростом, наверное, больше, чем метр девяносто. На вид лет шестидесяти. Борода с проседью. Он на хорошем английском поприветствовал меня и попросил, чтобы я принёс ему все свои морские документы. Пришлось спустился вниз, открыть портфель и достать все документы, которые требовались. Вернувшись на мостик, я передал их капитану. Тот поинтересовался, как я доехал, устал или нет. Ну и рассказал мне перспективы работы на ближайшие дни.

А сегодня как раз было двадцать четвёртое декабря. Завтра будет Кристмас. Сегодня последний рабочий день во всём католическом мире.

— Ну а мы отходим, — с сожалением проговорил капитан и, сняв копии с моих документов, передал данные обо мне в порт-контроль.

Когда всё было оформлено, я спросил его:

— А стармех где? Как бы мне с ним встретиться и поговорить?

— Он в машинном отделении. Он уже готовит машину, мы сейчас будем отходить. — Капитан был уже озадачен другими проблемами.

А мне предстояло встретиться тут с другими.

Конечно, я от всего увиденного был расстроен.

У меня последняя зарплата была три двести, а тут из-за того, что якобы Питер пошёл мне навстречу и пообещал взять на одно судно со мной сына, мне назначили зарплату в две восемьсот пятьдесят. Тогда я, скрипя зубами, сказал в агентстве:

— Хорошо, я пойду на эту зарплату, но только чтобы со мной был мой сын.

А в итоге и Лёшки со мной нет. Вместо него прислали Марио, и зарплата 2850, и контракт шесть месяцев вместо четырёх, как прежде.

Ну, что делать? Работать всё равно придётся, контракт ведь подписан. Всё! Уже поздно кукарекать.

Спустившись в каюту, я переоделся в комбинезон, спустился ещё на палубу ниже — там стоял повар. Почему повар? Да потому что он был в белом халате, переднике и белой шапочке. Он приветствовал меня на русском языке. Но с каким-то твёрдым акцентом. Оказалось, что он болгарин и зовут его Кразимир.

— Кушать хочешь? — сразу поинтересовался кок.

— Пока нет. — Что-то из-за всех переживаний никакого аппетита не было.

— Ну, если захочешь — всё найдёшь в холодильнике. — Повар открыл большой холодильник и показал мне его содержимое.

— Хорошо, Кразимир, спасибо, но сейчас я пойду в машину, — поблагодарил я. — А куда идти-то?

— А вот сюда и иди. Иди вниз — не ошибёшься. Тут негде блуждать. Сам всё увидишь. — Кразимир рукой показал путь, куда мне надо было идти на мои ближайшие полгода.

Спустившись на пару трапов вниз, я открыл дверь и вошёл в помещение, ярко освещённое флуоресцентными лампами.

Это и было ЦПУ с пультом управления, но никого в нём не было. Стол с открытым машинным журналом, какой-то непонятный стульчик и открытая дверь в машинное отделение, из которого нёсся шум работающих дизелей. Двигатель ещё не запускался, а шум от вспомогательных дизелей был довольно-таки ощутим даже здесь.

Закрыв за собой дверь в ЦПУ, я спустился ещё ниже. Смотрю, там ходит какой-то мужик с небольшой бородкой, лет на десять старше меня. Как потом оказалось, ему было 58, а мне в то время — 48. Но ничего необычного в его виде не было. Механик как механик, одетый в немного испачканный, но выстиранный синий комбинезон.

Он посмотрел на меня исподлобья и продолжал заниматься прежними делами, как будто меня здесь вообще не было. Он закачивал балласт в танки и тут же параллельно готовил к отходу машину.

Закончив очередную манипуляцию, он протянул мне руку.

Немного напрягая голос, чтобы его было лучше слышно, он прокричал:

— Збышек.

Я ответил на рукопожатие, наклонился к его уху, защищённому наушниками, и тоже крикнул:

— Алексей.

А так как он работал, то руки у него были в перчатках, а у меня — нет. Поэтому я пожал его руку за запястье. Он вновь наклонился к моему уху:

— Пойди в ЦПУ, там в ящике стола возьми перчатки. А потом приходи сюда, и я тебе буду показывать, как готовить машину к отходу. — Всё это он прокричал по-русски, почти без акцента.

Я быстро сгонял в ЦПУ, где взял перчатки, и мы с ним продолжили готовить машину к отходу.

А машина-то, господи… слова доброго не стоит. До крышек можно было достать рукой. Как дизель-генератор с предыдущего моего балкера «Фредерике Зельмер».

Там главным двигателем был шестицилиндровый здоровущий дизель MAN, у которого поршень был диаметром девятьсот миллиметров, и высотой этот MAN был в четыре этажа жилого дома. Когда мы в Китае дёргали из него втулку, то китаец, который залез туда обмерять её, не смог оттуда вылезти без посторонней помощи.

Эта втулка могла стать хорошей тюрьмой тому, кто попал бы туда. Там можно было и умереть, если тебя там забудут, потому что из этой втулки просто так не вылезешь. Она была девяносто сантиметров в диаметре, и у неё были полированные до зеркального блеска поверхности. В дополнение ко всему и высота этой втулки была три с половиной метра.

А тут двигатель.… Одно название, что главный двигатель. Я смотрел на него с недоумением. Ну, обычный восьмицилиндровый дизель-генератор.

Вспомнилось, что ещё Питер Борчес допытывался у меня по телефону: «Ты когда-нибудь работал на MAКах? Ой, это такой двигатель! Он такой сложный! Ты сможешь с ними работать?» А сейчас я смотрел на этот дизелёк — господи, боже мой!.. И смех и грех — главный двигатель.

Я перед отъездом на судно просмотрел историю этих МАКов. На наших подводных лодках стояли точно такие же дизели, только содранные у немцев и сделанные русскими специалистами на балтийских заводах. Так что этот дизель был мне знаком от пяток до макушки и от переда до зада, и проблем с этим дизелем у меня не должно было возникнуть.

После того как мы подготовили главный двигатель к пуску, прокрутили его на воздухе и топливе и передали управление на мостик, только тогда мы поднялись в ЦПУ, где не надо было кричать друг другу на ухо.

Поляк вновь представился, уже сняв с рук перчатки:

— Збышек. Сейчас мы с тобой посмотрим, как двигатель запускается с мостика, и тогда уже поговорим обо всём, — на полном серьёзе начал он моё обучение.

Двигатель работал на винт регулируемого шага, и поэтому он после запуска работал постоянно при одних и тех же оборотах. Штурман же с мостика только регулировал разворот лопастей, чтобы придать судну передний или задний ход.

Для меня это тоже было не новостью, потому что на «Бурханове» у меня был такой же винт. Ничего сложного в его эксплуатации не было. И для меня это не стало открытием.

Меня больше всего удивляло только одно — что в машинном отделении я буду один.

На палубе были три матроса и боцман. В кают-компании только повар. Один старший механик в машине и капитан со старпомом на мостике. Всё — это был весь наш экипаж.

На предыдущем судне у меня было три вахтенных моториста, три вахтенных механика и два электромеханика. Электрик и два токаря-сварщика. Народу было достаточно. Но там и работы было много, на этом четырёхэтажном дизеле, да и на всём судне её там было выше крыши. Там я не знал, за что хвататься в первую очередь, потому что механизмы «сыпались» один за другим. Там вместо «доброе утро» всегда спрашивали: «Что сегодня сломалось?» Настолько оно было запущено. А тут я только один. Вот это меня больше всего и озадачивало.

После проверки и запуска главного дизеля в работу мы уже спокойно просмотрели все параметры работающего дизеля. Я надел наушники, обошёл машину и ещё раз всё осмотрел, чтобы лучше усвоить полученную только что информацию.

Ну что машина. Спустился по трапу вниз — и всё, ты уже у дизеля. По трапу поднялся — и снова уже в ЦПУ. Только было ещё и соседнее машинное отделение. Там стояли два дизель-генератора. В настоящее время они работали. Я заглянул в третье отделение — там была тишина. Разобранный дизель-генератор лежал вверх ногами.

После обхода Збышек рассказал мне, как он обнаружил неисправность в этом дизель-генераторе и заказал все необходимые запчасти. Их сегодня привезли. И нам с ним вместе в течение трёхсуточного рейса — а идём мы сейчас в Голландию на ремонт, потому что масло вытекает из дейдвуда — предстоит этот дизель собрать, поставить «на ноги» и запустить. И на всё это нам даётся только три дня. Столько же времени займёт и переход. И вот уже тогда Збышек уезжает на Новый год домой, а я продолжаю здесь работать в гордом одиночестве.

Так что в Голландии судну предстоит стать в док, где должны будут устранить утечку масла из дейдвуда. До тридцатого числа судно должно простоять в этом голландском доке и произвести все запланированные ремонтные работы. А тридцать первого будет отход из Голландии обратно в Англию, чтобы третьего января вновь стать под погрузку в Авенмаусе.

После отхода от причала пришлось ещё шесть часов сидеть в ЦПУ, обеспечивая безопасный проход в док, из дока и вдоль всего Бристольского залива. До выхода из всех зон разделения в свободные воды. Только тогда от капитана с мостика поступил приказ:

— Останавливать вспомогательные дизели. Вводить главный двигатель в ходовой режим.

Збышек показал мне, как всё это делается. И только тогда мы вдвоём уже вышли из машины. Было далеко за полночь.

— А где мне можно помыться? — поинтересовался я у Збышека.

— Вон там есть душ. Иди и мойся, — показал он пальцем на каюту за углом и важно добавил: — У меня в каюте есть свой душ. И он только для меня. А вот когда уже будешь стармехом вместо меня, то и будешь в нём мыться, а сейчас я буду в нём мыться только сам.

Что ж пришлось иди мыться в общий душ. Каютка, где мне предстояло ночевать, была настолько маленькой, что мимо стола и кровати можно было только боком, на диване — только сидеть, а спать на кровати — поджав колени.

Я воспользовался советом Збышека и помылся в душе, который был за углом.

На кровати лежали брошенная простыня и подушка с наволочкой. Одеяло я нашёл в небольшом шкафчике, прикреплённом над кроватью. Чемодан мой никак не помещался в этой миниатюрной каюте. Я бросил его на диван, лёг, скрючившись, на кровать и уснул.

Через несколько дней «Кристина» и в самом деле пришла в Роттердам и встала в док.

                                        * * *

Нельсон долго со мной путешествовал. Он перебывал со мной почти на всех моих судах. И всегда в трудную минуту он подбадривал меня своей улыбкой. А иногда, в особенно тяжёлые моменты, он мне дружески подмигивал, стараясь поддержать меня и придать силы для преодоления трудностей в жизни судового механика.

Он до сих пор всё время находится со мной. Правда, его место обитания сейчас не каюта моего очередного судна, а всего лишь шкафчик с парфюмерией. Каждое утро я открываю этот шкафчик, чтобы взять оттуда одеколон и протереть им лицо после бритья.

Открывая шкафчик, я всегда говорю своему старому другу:

— Привет, Нельсон.

А он задорно мне подмигивает и желает удачи на весь сегодняшний день. Я закрываю шкафчик, оставляя там Нельсона, а сам, подбодрённый его улыбкой, иду заниматься своими делами.

Владивосток, август 2014

Пожар

Жизнь судового механика

Глава первая

Будильник радостно возвестил, что начался новый день.

От этого звона Борзов проснулся, скинул с себя одеяло и встал с кровати.

По привычке он посмотрел в иллюминатор. Яркое утреннее солнце заглядывало в спальню.

«Леди Беллу» построили в Англии 27 лет назад, поэтому иллюминаторы в каюте старшего механика встроили круглые, с бронзовой окантовкой, такого диаметра, что в них смогла бы пролезть только голова. Это на современных судах они квадратные, позволяющие любоваться океаном в полной его красе.

На голубом небо не просматривалось ни единой тучки. Бирюзово-синий океан равномерно катил валы зыби, и «Леди Белла» отвечала ему лёгким покачиванием.

Слегка дрожа корпусом, она шла на северо-восток. Таким образом, по дуге большого круга ей проложили курс до Перу.

Борзов прислушался к работе цилиндров главного двигателя. Они находились где-то там, внизу, но отвечали равномерными басовито-мягкими ударами. Хорошо! Не зря поработали на стоянке. Теперь на месяц точно гарантирована надёжная работа «Зульцера». А когда судно придёт в порт, двигатель они вскроют и осмотрят.

Осталось всего-то двадцать дней до Кальяо.

А там, в порту, Борзов знал, где есть телефон. Он сразу же позвонит своей любимой жёнушке. Ведь целый месяц он не услышит её голоса.

На «старушке» «Леди Белле» хозяин не установил телефона, сэкономил. Инмарсат «С» предусматривал для связи только телекс. Жаль, что отсутствовала возможность позвонить, чтобы услышать свою единственную и неповторимую. А так бы хотелось перекинуться парой слов.

Борзов прошёл в туалет и открыл холодный кран, который только фыркал жёлтой водой, пока не сойдёт весь воздух, потому что вода подавалась только по два часа утром и вечером из-за жёсткой экономии.

Подождав, пока вода приобретёт нормальный цвет, Борзов вымылся под душем, побрился и набрал ведро, чтобы ополоснуться днём.

Надев свежий летний костюм, он спустился в кают-компанию.

Кэптин Брэдли уже курил свою ароматную сигарету.

— Доброе утро, мастер, — приветствовал Борзов капитана.

— О! Чиф. Рад тебя видеть, — услышал Борзов стандартный ответ. — Как ты себя чувствуешь? Как прошла ночь?

Борзову только и оставалось ответить:

— Прекрасно. Смотри, какая сегодня отличная погода. — Он показал на иллюминаторы кают-компании.

— Да, — кивнул капитан в ответ. — Я уже был на мостике. Мы выбрали хороший путь. Погода благоприятствует нам.

***

Капитан пришёл на судно только месяц назад, но своей обходительностью и вежливостью покорил Борзова. Это был настоящий бритиш. Всегда вежливый, обходительный, подчёркнуто уважительный к собеседнику. Капитану слегка за семьдесят, но выглядел он бодро и находился всегда в движении.

Его интересной особенностью оказалось, что он с утра выкуривал несколько сигарет, много говорил, а потом замолкал на несколько часов.

Чуть позже Борзов понял причину его молчания. Капитан всегда во рту держал глоток пива. Если он его проглатывал, то спускался с мостика к себе в каюту, набирал в рот новый глоток пива и так ходил ещё полчаса, наблюдая за действиями помощников.

Он полностью отличался от предыдущего, филиппинского капитана, который в рейсе просыпался в десять утра и звал к себе на доклад старпома и старшего механика. А потом до обеда бегал по мостику, создавая видимость работы. Он чувствовал себя царьком на судне.

Кэптин Брэдли явился полной противоположностью предыдущему капитану. Обстановка на судне изменилась. Нервозность прекратилась.

Первое время Борзову очень трудно пришлось с филиппинским «царьком».

Хотя Борзов прекрасно читал и переводил с английского, но разговорный язык у него не получался. Как только требовалось что-то произнести, тут у него наступали муки в произношении и выражении мыслей и чувств.

В один из таких утренних докладов «царьку» тот беспричинно начал кричать на Борзова.

Из-за ограниченного количества слов Борзов не мог ответить «царьку» на его претензии. Но тут что-то переключилось в нём. Он, в бешенстве от своего бессилия, ухватился за спинку бамбукового стула, стоявшего перед капитанским столом, и переломил её пополам. Держа в руках обломки спинки стула, подошёл к этому недоноску, ростом чуть больше ста шестидесяти сантиметров, потряс ими перед жёлтой мордой «царька» и с хрипом выдавил из себя:

— Больше никогда на меня не кричи.

От неожиданности «царёк» только лупал глазами, а Борзов, бросив обломки стула к его ногам, вышел из каюты.

После этого инцидента «царёк» больше никогда не орал на Борзова. А если возникала необходимость отдать очередной приказ, то он передавал его через начальника рации, преданного своего слугу. И вплоть до своего списания он больше никогда не повышал голос на Борзова.

Это случилось четыре месяца назад, а сейчас обстановка кардинально изменилась и почти каждый вечер Борзов беседовал с кэптином Брэдли.

***

Стюард принёс Борзову омлет и чай и он, намазав плавленный сыр на кусочек хлеба, с удовольствием его откусил.

Капитан откинулся в кресле и сквозь завитки дыма ароматной сигареты посмотрел на Борзова.

— Как прошла ночь, чиф? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Я думаю, что нормально, — оторвался Борзов от омлета. — Есть одна небольшая проблема, но второй механик с ней до обеда справится.

— Что за проблема? — капитан с интересом посмотрел на Борзова.

Тот, обдумывая ответ, помолчал, пережёвывая омлет и начал объяснять:

— На расходной цистерне тяжёлого топлива стоит термостат. По всей видимости, он неисправен и не позволяет топливу в расходной цистерне нагреться выше шестидесяти градусов, хотя установлен на восемьдесят пять. Из-за этого топливо не может перед двигателем прогреться до ста двадцати градусов, а греется только до ста десяти.

— А… — протянул капитан. — Понятно. Сгорание стало хуже.

— Конечно, — подтвердил мысль капитана Борзов. — Даже дым из трубы стал идти более чёрный, и расход топлива немного увеличился.

— Понятно, понятно, — продолжал капитан выпускать кольца дыма к подволоку. — А это не сложно — поменять термостат?

— Сложности особой в этом нет, — спокойно отреагировал Борзов на новый вопрос капитана. — Сейчас подберём термостат, и второй механик с электромехаником его заменят. Там надо только открутить пластиковую гайку и вынуть чувствительный элемент из стакана, а потом вставить новый. Это займёт не больше часа.

— Хорошо, — одобрил капитан предложение Борзова. — Меняйте.

Они одновременно встали из-за стола и вышли из кают-компании.

Капитан сразу поднялся на мостик, а Борзов остановился у открытой двери кладовой, в проёме которой стоял электрик Бармеджо.

— Доброе утро, чиф, — поздоровался он со стармехом, вытянувшись в струнку и «съедая» Борзова глазами.

— Доброе утро, Бармеджо, — вежливо ответил Борзов.

Хотя Бармеджо и являлся только начинающим электриком, Борзов обращался к нему так же вежливо, как и к остальным филиппинцам.

Вадик, второй механик, сидел где-то в глубине кладовки.

Борзов показал Бармеджо жестом, что он хочет войти в кладовку, и тот освободил ему проём двери. Войдя в кладовую, Борзов посмотрел на занятого Вадика.

Тот что-то старательно перебирал в огромном ящике.

Увидев стармеха, Вадик, как всегда, со миллион первым вопросом вместо приветствия встретил Борзова.

— Владимирыч, какой из этих термостатов ему дать?

— РТ-107. У нас же он полетел? — удивился непониманию Вадика Борзов.

Отстранив Вадика от ящика, Борзов выбрал нужный термостат и вложил его в руки Вадика.

— На держи. Его поставите, — добавив при этом.

Вадик повертел коробку с термостатом и, убедившись, что находящийся там термостат соответствует маркировке на коробке, предал его Бармеджо.

Получив коробку с термостатом, тот сразу же исчез.

— Как прошла вахта? — поинтересовался Борзов. — Температура в расходной держится? Не падает?

— Так же держится, — пожав плечами, неохотно ответил Вадик. — Куда ей деваться. Перед двигателем по-прежнему сто десять.

— Хорошо. Когда поменяете термостат, подрегулируй температуру в расходной цистерне.

От такого совета у Вадика перекосило физиономию.

— Что они, сами не справятся, что ли? — недовольно пробурчал он, имея в виду филиппинского электромеханика с Бармеджо.

— Справятся, не справятся — это другой вопрос. Но ты должен быть там, — Борзов ткнул пальцем в сторону машинного отделения, — и всё проконтролировать лично. Понятно? — Это Борзов спросил у Вадика уже повышенным тоном.

— Да, всё ясно, — по-прежнему недовольно бубнил Вадик. — Сейчас позавтракаю и пойду к этим недоделкам.

Состояние Вадика Борзов понимал полностью. Ведь он только что отстоял вахту с четырёх до восьми утра. Конечно, ему хотелось и спать, и есть. Но эту работу с термостатом требовалось сделать в первую очередь, поэтому Борзов не обратил внимание на недовольный вид Вадика, а бодро хлопнул по плечу:

— Давай, давай!

А сам, напевая себе под нос «На границе тучи ходят хмуро…», быстро поднялся в каюту и переоделся в комбинезон.

Машина встретила его жарким дыханием, воздухом горячего железа и нагретого масла.

На крышках всё оказалось в норме, турбина свистела, как и положено ей на этих оборотах. Четвёртый механик Бакаланко уже принял вахту и, улыбаясь, приветствовал Борзова взмахом руки и лёгким поклоном.

Борзов прошёл к пульту управления, вынул черновой журнал и проверил его. Механики за ночь в журнале ничего лишнего не написали.

Валентино, электромеханик, что-то уже колдовал у распредщита. Борзов вспомнил, что вчера дал ему задание почистить контактор насоса пресной воды.

Внизу Фортич с Бангсалом начали красить борт. С виду они сосредоточенны, в наушниках, не спеша делали свою работу. Впереди ещё двадцать дней перехода. Эту работу, по их понятиям, требовалось сделать качественно, то есть как можно подольше, растянуть время до её завершения.

Они, весело скалясь, макали катки в бадью. Бангсал уже успел мазнуть Фортича по спине катком. Он вечно что-нибудь чудит. Но Фортич не обижался. Он всегда говорил, что без шутки за год контракта у любого крыша съедет. И в этом он был где-то прав.

Убедившись, что в машине всё нормально и все заняты своими делами, Борзов стал подниматься по трапу, на выход из машинного отделения.

У выхода из машины в тамбур, где располагались рефкамеры, повар Ромио выносил из них продукты. Вернее, работали два стюарда, а он, как начальник, руководил ими.

— Как дела, Ромио? — приветствовал Борзов кока. — В камерах температура нормальная?

— Доброе утро, чиф, — приклонив голову, вежливо ответил кок. — Всё нормально. Видишь, как это мясо заморожено? Думаю, до Кальяо оно не растает, — пошутил он, показывая на замороженные брикеты, которые со звоном бросали на палубу его помощники.

Вообще-то, филиппинцы со стармехом такой фамильярности себе не позволяли, но кок важная персона, и ему это негласно позволялось. Он таким образом демонстрировал перед подчинёнными свою значимость.

Борзов перекинулся с коком ещё парой слов и прошёл в рулевую, а из неё, повернув налево, в углекислотную станцию. В ней стояли рефкомпрессоры.

Проверив работу рефкомпрессоров и рулевой машины, Борзов вновь спустился в машинное отделение.

Он подошёл к неисправному датчику и осмотрел его. Пластиковую гайку чувствительного элемента покрывал толстый слой краски.

«Долго же ты, родной, тут стоишь», — невольно подумалось ему, и он осмотрелся.

Метром ниже площадки, с которой механики и мотористы наблюдали за температурой в расходной цистерне и могли оперировать быстрозапорными клапанами, располагался первый цилиндр главного двигателя. Выше этой площадки располагался выхлопной коллектор главного двигателя. От его торца шёл ощутимый жар, ощущаемый даже в районе площадки.

И немудрено, термометр на торце коллектора показывал больше трёхсот градусов, а до него было не более двух метров. Несмотря на такую высокую температуру, торец коллектора оставался не заизолированным. Борзов, вообще-то, не придавал этому большого значения.

Двадцать семь лет судно работало так. Ничего же не произошло ни с топливными цистернами, ни с коллектором. Зато его удобно открывать при осмотрах. Никто не обсыпался асбестом, и грязь от этой изоляции не летела вниз.

Борзов ещё раз осмотрел датчик, убедился, что работы по его замене не вызовут трудностей, и вновь поднялся к пульту управления. Внимательно осмотрев приборы и убедившись, что все показания в норме, взглянул на часы.

Ого! Почти десять часов. Наступало время кофе-тайма.

Краем глаза он увидел поднимавшихся по трапу Фортича с Бангсалом. Мимо пробежал Вадик и по трапу противоположного борта спустился вниз, чтобы проконтролировать работу Бармеджо, который в это время подошёл к датчику.

Борзов постоял на платформе крышек, обошёл их, проверяя температуру выхлопных газов по цилиндрам и вышел из машинного отделения.

Поднявшись на палубу камбуза, он по коридору левого борта прошёл к трапу, ведущему к его каюте.

Проходя вдоль переборки машинного отделения, он невзначай слегка ударил кулаком по его неизолированной переборке. Переборка глухо отреагировала на удар, потому что с противоположной её стороны полностью отсутствовала изоляция. Её с постройки там не установили.

Когда Инночка находилась у него на судне во время стоянки в Тяньцзине, она удивилась слышимости из машинного отделения.

Вадик кувалдой отдавал гайки на одной из крышек главного двигателя. И каждый удар кувалды отчётливо слышался в каюте, как будто Вадик орудовал кувалдой в паре шагов.

— Ой! Что это такое? Что там ломают? — тогда удивлённо воскликнула Инночка.

Борзов успокоил жену:

— Это Вадик отдаёт крышку. Сегодня будем дёргать поршень. Изоляции на переборках нет, поэтому и слышимость такая, — а потом невесело пошутил: — Случись пожар в машине, тут через десять минут всё судно сгорит.

Инночка испуганно посмотрела на него:

— Ты не пугай меня. Пусть у вас рейс будет спокойный. Без всяких пожаров.

— Не беспокойся. Всё будет в порядке. — Борзов нежно привлёк к себе жену и поцеловал.

Это воспоминание почему-то само-собой невольно возникло в памяти Борзова, когда он кулаком ударил по переборке.

Кофе-тайм. Святое дело. В каюте Борзов ополоснулся из ведра заранее припасённой водой и переоделся в свежую футболку и шорты. На босую ногу надел тапочки.

Это у филиппинцев в норме. Никаких носков. И со стаканом ароматного чая, принесённого стюардом, устроился за столом в кресле.

Начальник рации уже положил ему на стол несколько телексов из офиса.

Что-то Пол, этот дотошный суперинтендант сегодня прислал ему? Вечно ему что-то надо. Сидит себе в Гонконге и от безделья только бумажки шлёт.

«Ну, ничего, отпишемся, не впервой», — невольно подумалось ему.

Неожиданно всё стихло и наступила необъяснимая тишина. Перестала ощущаться вибрация корпуса судна, прекратился звук равномерного «уханья» поршней главного двигателя. До каюты доносились только их последние «вздохи». Исчезло тарахтение работающих дизель-генераторов. Замолчал только что включённый магнитофон.

Вот это новость!

«Что там Бакаланко натворил?» — пронзила возмущённая мысь.

Борзов подскочил с кресла и кинулся к двери каюты. Не успел он её открыть, как чуть не сбил с ног Вадика, пытающегося открыть дверь каюты.

— Владимирыч! Горим! — запыхавшись, чуть ли не выкрикнул он.

Глаза Вадика широко открыты, и в них чувствовался ужас от того, что он только что увидел.

Борзов оттолкнул Вадика и кинулся к трапу, ведущему на нижние палубы. Палубой ниже располагалась станция быстрозапорных клапанов топливных танков.

Две недели назад, в Корее, Борзов сам лично предъявлял их инспектору порт-контроля. Их они тогда подрегулировали и отладили.

Подбежав к щиту станции, Борзов увидел третьего механика, закрывающего их.

Сняв с предохранителей несколько ручек клапанов, он дёрнул за них. Где-то внизу, на цистернах, они должны обязательно закрыться. В этом Борзов не сомневался. Топливо из этих цистерн уже никуда не выльется.

Убедившись, что все клапана закрыты, он отбежал от щита станции и повернул налево, в коридор, в конце которого находился трап, ведущий к входу в машинное отделение.

Дым уже плотной завесой приклеился к подволоку. На не заизолированной стальной переборке в машину пучилась краска.

«Ну, ничего себе, — проскочила моментальная мысль у Борзова. — Какая же там температура?!»

Отскочивший от лопнувшего пузыря кусок краски неожиданно обжёг щеку и левую руку. Не ощущая боли, Борзов стряхнул его и помчался дальше, вниз, к входу в машинное отделение.

Подбежав к двери, он увидел, что самодельная деревянная дверь из тамбура начала открываться и в приоткрывшуюся щель на четвереньках вылезал Бакаланко. Его начало выворачивать, и он надрывно кашлял.

Борзов заглянул в приоткрывшуюся дверь в надежде спуститься вниз и что-то предпринять для тушения пожара.

Но тут же отшатнулся от проёма двери. Внизу от дыма виднелась только сплошная чернота. Дым едкими клубами заполнил маленький тамбур перед помещением рулевой машины и рефкамерами. Такого чернющего дыма Борзов ещё никогда в жизни не видел.

Всё! К углекислотной станции путь отрезан! Оставался единственный вариант — это отрыть углекислотные клапана в машину со щита, расположенного в коридоре главной палубы с противоположного борта.

В коридорах уже стояла темнота. Ни одна лампочка не горела. Вспомогательные дизели встали. Свет везде отсутствовал. Почему-то в сеть не подавалось питание от аварийных аккумуляторов.

— Вадик! — проорал Борзов. — Бегом на правый борт, к пульту СО₂! Открывай газ в машину! Я — на кап. Там его закрою! — и бросился к двери из надстройки на палубу.

Вадик от самой каюты бежал следом за Борзовым.

Услышав приказ, он только утвердительно кивнул головой и скрылся за углом.

Борзов помчался наверх по наружным трапам к капу машинного отделения.

Там уже находился фиттер Серёга. Он пытался подойти к капу и отдать трос быстрого закрытия.

Но это у него не получалось! Вырывающиеся из капа клубы чёрного дыма с пламенем сносились небольшим ветерком в его сторону и не давали подойти к утке, на которую накидывался трос, удерживающий кап в вертикальном положении.

Гидравлика, которая должна это делать, давным-давно вышла из строя. И вместо неё кто-то давным-давно сделал приспособление, обеспечивающее быстрое закрытие капа. Инспектор в Корее проверил его и остался доволен таким закрытием.

Но сейчас люк невозможно было закрыть. Пламя с дымом отрезали подход к нему. Осознав безвыходность ситуации, Борзов прокричал Серёге:

— Всё! Бесполезно! Сгорели! Погнали плоты сбрасывать!

Ещё одна мысль клокотала в мозгу Борзова: «Как бы не взрывалось топливо. Ведь переборки дизельных танков в машине не заизолированы! А в них семьдесят тонн топлива. Только в расходной цистерне пять тонн газойля».

Каюта Борзова находилась палубой ниже, по левому борту, и он непроизвольно бросился к двери, ведущей к каюте, но тут вспомнил, что на ней замок испортился уже неделю назад и её закрыли на защёлку изнутри. У боцмана всё не доходили руки, чтобы отремонтировать его, поэтому с палубы дверь не открывалась, а открывалась только изнутри.

Пронеслась мысль, что надо хотя бы взять жилет да документы из каюты. Но для этого пришлось бы спуститься вниз на палубу, пробежать по коридору и подняться по трапу. Поэтому Борзов кинулся к двери правого борта палубой ниже и нырнул в неё.

Чёрный дым в коридоре опустился уже до пояса, и из-за него вокруг стояла абсолютная темнота. Борзов глубоко вдохнул и, как можно ниже нагнувшись, побежал по коридору.

Требовалось пробежать прямо восемь метров, потом повернуть налево за угол и по трапу подняться наверх. Там, в метре от трапа, располагалась дверь его каюты. В ней, может быть, ещё нет дыма.

Борзов почти добежал до трапа, но дым нещадно разъедал глаза, и из-за него вокруг он ничего не видел.

«А если и там, наверху, дым, — проносится мысль. — Добежать назад дыхания не хватит».

«Да чёрт с ним, с жилетом», — махнул рукой на свою затею Борзов.

Он тут же развернулся и, выбежав на палубу, глубоко, полной грудью вдохнул свежий воздух.

«Да! Назад бы воздуха не хватило», — опять пронеслась мысль.

Если бы он продолжил бежать за документами, которые находились в спальне в шкафу, дыхания бы точно не хватило на обратную дорогу.

Ветер сносил дым с пламенем на правый борт. К шлюпке и плотам правого борта уже было не подойти. Они горели. Но ниже, на главной палубе, лежал ещё один плот.

Серёга выбежал из двери своей каюты с жилетом, ящиком лапши и одеялом. Его каюта как раз находилась у входной двери.

— Только и успел взять, — возбуждённо, блестя глазами, прокричал он.

— На главную палубу! Там плот! Давай его скидывать! — крикнул ему в ответ Борзов, и они кинулись к плоту на главной палубе.

Навстречу им из коридора выбежал Вадик:

— Какая-то падла открыла дверь из машины, и весь коридор в огне и дыму, — в бешенстве орал он. — Я не смог добраться до ящика дистанционки!

— Давай плот скидывать, — не обращая на его крики внимания, прокричал Борзов в ответ Вадику. — Сейчас может топливо взорваться. Большая температура в машине! Смотри! Уже из иллюминаторов бьёт пламя. — И Борзов выкинул руку в сторону иллюминаторов правого борта.

А там они разглядели, как пламя красно-чёрными языками вырывалось из пустых глазниц иллюминаторов кают.

Рядом оказался моторист Вадика. Он, плача навзрыд, умоляюще протягивал руки к Борзову:

— СО₂. СО₂. Чиф, включи, пожалуйста, СО₂.

— Да пошёл ты… со своей СО₂. Где твоё место? — Зло прокричал на него Борзов.

— У шлюпки, — прервав поток рыданий, скулил филиппинец.

— Так иди и помогай её спускать. — Это уже Борзов крикнул ему, видя, как остальные филиппинцы, с капитаном во главе, все в жилетах и с личными вещами, начинали спускать шлюпку.

А они втроём кинулись к плоту.

Инспектор в Гонконге заставил капитана перевязать узел вытяжного троса на прессостате вместе с его слабым звеном. И сейчас плот было невозможно сдвинуть с места.

К тому же в нарушение всех правил его привязали к леерам капроновым кончиком.

Борзов попытался развязать узлы на задубевших кончиках, но это у него не получилось. За прошедшие после проверки два месяца узлы капроновой верёвки окаменели, и узел не поддавался. Ну не грызть же его зубами! Борзов лихорадочно окинул взглядом палубу, пытаясь найти что-нибудь железное.

Вон! Кусок шпильки от крышки главного двигателя! Он его давно хотел выкинуть за борт! Но всё руки не доходили. Теперь спасение здесь! В этом куске железа. Борзов схватил шпильку и принялся бить ей по треклятому кончику.

Он быстро перебил узел, крепящий плот к леерам, и они вместе освободили плот от паутины верёвок и, поднатужившись, выкинули его за борт. Плот смачно плюхнулся на зеркальную гладь воды. Вытяжной линь держал его за судно, и плот начал раскрываться.

Слава богу! Один есть! Борзов захотел погладить крест на шее. Но его там не оказалось. Тут он вспомнил, что снял его, когда мылся! Вот невезуха! Золотой крест с золотой цепью остались в каюте.

«Надо же! Да чёрт с ним! Главное — выжить», — мелькнула мысль, и он крикнул Вадику и Серёге:

— Погнали на бак! Там есть ещё один плот!

Пробегая вдоль надстройки, Борзов наступил на пожарный шланг, валяющийся на палубе. Обнажённую ногу обожгло кипятком из шланга. От неожиданности он чуть не взвыл, но, не обращая внимания на боль, побежал вслед за Вадиком и Серёгой на бак.

Плот находился на фундаменте при входе в подшкиперскую.

Дверь в неё оказалась открытой. Борзов заглянул в неё, но там стояла кромешная темень, и только раздавался рокот дизеля аварийного пожарного насоса.

«Дизель работает, но почему нет воды в магистрали?» — удивился Борзов.

Он огляделся. Аварийного фонаря на переборке подшкиперской он не обнаружил, но перед её дверью стояли баллоны с кислородом и ацетиленом. Как ни долбал Борзов Серёгу, но тот, предвидя завтрашнюю работу, никогда не отсоединял от них шланги. Вот и сейчас эти шланги оказались прикрученными к баллонам.

Увидев спасительную картину, Борзов радостно крикнул:

— Серёга! Зажигай горелку!

Серёга, ничего не поняв, быстро размотал шланг, открыл баллон и зажёг горелку.

Борзов, не дожидаясь, пока Серёга отрегулирует пламя, выхватил у него горелку и бросился внутрь подшкиперской, подсвечивая ею себе путь.

Так и оказалось, как он думал. Дизель работал, и муфта насоса оказалась соединённой с ним.

Дизель запускался отлично. Месяц назад Борзов сам поменял на нём форсунки с топливным насосом.

Но на приёмной магистрали насоса располагалось два клапана. Один из форпика, а другой из-за борта. Клапан из форпика покрашен зелёным цветом, а который из-за борта — красным. Открытым оказался зелёный клапан.

Воду из форпика откатали после окончания погрузки, и он сейчас был пустой.

Кто-то при запуске дизеля перепутал клапана. Ведь в темноте цвета клапана не разглядишь. Что тебе красный, что зелёный — в темноте всё чёрное.

Насос, который находился ниже, на уровне ватерлинии, из-за отсутствия воды перегрелся, заклинил, и его привод, ведущий наверх, к дизелю, срезало. Поэтому в пожарную магистраль вода не пошла. Насос только выкачал небольшой остаток воды из форпика, который и поступил в пожарную магистраль. Вот этими остатками воды Борзову и обожгло ногу.

Пока Борзов осматривал дизель, Серёга с Вадиком освободили плот от креплений, а потом они втроём также выкинули его за борт. Проследив за плотом, Борзов с удовлетворением увидел, что и он начал раскрываться.

Они все вместе прошли к трюму номер два, где столпились филиппинцы, спустившие через фальшборт штормтрап и ждущие, когда к нему подойдёт шлюпка. Все они возбужденно о чём-то горячо спорили.

Экипаж шлюпки собрал три выкинутых плота и подволок их к штормтрапу.

Капитан отдал приказ:

— Экипажу покинуть борт судна!

И экипаж по штормтрапу начал спускаться в подошедшую шлюпку, а часть его стала перебираться в плоты.

Большинства филиппинцев с собой прихватили даже личные вещи. Они не боролись за живучесть судна, с пожаром. Они спасали свои шкуры.

Капитан, дождавшись, когда последний филиппинец спустится в шлюпку, встал на штормтрап и, оглядев опустевшую палубу, тоже спустился в неё.

Борзов с разочарованием посмотрел на свою одежду, ту, в которой ему придётся неизвестно сколько «куковать» на этих плотах.

На нём оказались только старая футболка с шортами, резиновые тапки на босу ногу, часы и обручальное кольцо. Это так он покинул борт судна. Остальные вещи остались в каюте и сгорели.

Вадик был одет так же, а вот Серёга оказался немного прозорливее.

Его каюта находилась первой от входа. В рейсе, конечно, в ней было не очень-то комфортно жить. Потому что каждый входящий и выходящий на палубу хлопал дверью. Иногда среди ночи Серёга от ударов «броняшки» просыпался и матерился на «разных недоделков». А вот сейчас ему повезло с расположением каюты. Он прихватил с собой одеяло, куртку, ящик сублимированной лапши и даже пластиковую электронную карточку, на которой у него в каком-то американском банке лежали деньги.

Со всем этим богатством они втроём перебрались на крайний плот.

Глава вторая

Погода стояла отличная, безветренная. Только метровая океанская зыбь равномерно то опускала, то поднимала плоты.

Плоты по своей конструкции имели повышенную остойчивость, поэтому их сильно «валяло» на зыби.

Перебравшись на крайний плот, Борзов скомандовал Вадику и Серёге:

— Так, ребята! Это наш плот! Возьмём сюда только капитана! Осмотритесь. Над входом в российских плотах должен быть нож. Серёга, посмотри! А в этом он есть там?

Серёга, преодолевая болтанку, пролез к входу и, повозившись, показал Борзову заветный пакет с ножом.

— Вадик! Смотри, вон контейнер со снабжением, — Борзов указал Вадику на объёмный свёрток из прорезиненной ткани, находящийся у одного из надувных бортов плота, к которому тот оказался плотно привязанным.

Борзов, отсоединив свёрток от борта, раскрыл его и убедился, что содержимое этого пакета ничем не отличалось от того, по которому они проходили обучение в тренировочном центре.

Очки Борзов оставил в каюте и поэтому, доставая очередной предмет из контейнера, показывал его Вадику, который читал этикетки.

Конечно, Вадика с английским не особо-то и дружил, но из прочитанных букв Борзов составлял слова, и становилось понятно, что находится в пакетах и упаковках.

Но на пакетах с водой ничего не надо пришлось читать. И так было ясно, что там вода. Вода находилась в пакетах и в запаянных банках. Борзов сразу же решил:

— Воду никому не давать! По воде будет строгий режим!

Вадик с Серёгой непонимающе посмотрели на него.

— Чего это вдруг? — В их голосах чувствовалось недовольство полученным приказом.

— А вот почему, — попытался объяснить Борзов. — Сигнал с аварийного буя только что пошёл в эфир. Его, конечно, сразу же обнаружат. Но пока его обсудят и решат, что делать, — пройдут сутки. До Гавайских островов пятьсот миль. До Мидуэя — триста. Чтобы добраться до нас, буксирам потребуется суток двое, а чтобы найти нас — ещё столько же. Нас же отнесёт и ветром, и течением. Значит, ещё пара суток. Итого — пять. А по закону подлости накиньте сюда ещё парочку. Вот тебе и получается — неделя. Так что эту воду надо растянуть на неделю для четверых человек.

— А кто четвёртый? — недоумённо посмотрел на Борзова Вадик.

— Кто, кто? Да капитан. Не будет же он с филиппками сидеть в их плотах! Он будет у нас, — уже решительно подытожил Борзов.

Возражений по этому поводу не последовало. Из контейнера достали галеты, пакетики с концентратами, рыболовные принадлежности и даже гелиограф.

Всё это Борзов аккуратно разложил по отдельным пакетам и закрепил у бортов плота.

А Вадик похвастался:

— И курево тоже будем экономить. Я перед пожаром только раскрыл новую пачку.

Он достал из кармана шортов пачку «Мальборо» и повертел ею.

— Ну, а это уж как получится, — пробормотал Борзов.

Курить хотелось не на шутку. Он посмотрел на часы. Было уже начало первого.

— Ну, если начинать экономить, то давай сейчас и закурим, — делано весело предложил он Вадику.

Вадику ничего не оставалось, как вытащить из пачки сигарету и протянуть её Борзову.

Они с Вадиком закурили и смачно пускали дым в отверстие входного лаза.

Выкурив сигарету, Борзов ощутил сильную жажду. Во рту всё пересохло, и нестерпимо хотелось пить. Но он сдержался и только старался выдавить из щёк слюну, чтобы смочить ею рот.

Увидев его страдания, Серёга посоветовал:

— Владимирыч, а ты забортной водой прополощи рот.

— Ты что? — взвился Борзов. — Ни в коем случае не пить и не употреблять морскую воду. Отравитесь и сдохнете.

Конечно, все они об этом знали. Только в данный момент Серёга почему-то об этом забыл.

Нестерпимо саднила обожжённая нога. Борзов уселся на борту плота и опустил в чистую тёплую воду ногу. Температура воды была двадцать пять градусов. Это он сегодня видел на термометрах в машинном отделении. А у поверхности она была, наверное, немного выше. На какое-то время боль прекратилась, и он огляделся.

Плоты матросы связали между собой и привязали к шлюпке. Шлюпка отвела их метров на сто от борта судна.

«Леди Белла» уже начала проседать на корму. По всей видимости, резиновые прокладки на трубопроводах охлаждения механизмов в машинном отделении прогорели, и забортная вода из них начала поступать в машинное отделение.

Из иллюминаторов надстройки всё ещё виднелись открытые языки пламени, и оттуда валил густой чёрный дым. Чувствовалось, что в надстройке продолжал бушевать пожар.

Из капов машинного отделения выход языков пламени уже прекратился, но оттуда также валил чёрный дым, хотя он уже не такой густой, как из надстройки. По всей видимости, вода, поступавшая через сгоревшие прокладки трубопроводов забортной воды, способствовала прекращению пожара в машинном отделении.

Это было и хорошо, и плохо.

Хорошо, что от пожара в машинном отделении не перегрелись и не взорвались танки с дизельным топливом. Плохо то, что машинное отделение затапливалось. Естественно, сейчас уже ничего невозможно сделать для его восстановления, но это уже не главное. Главное — останется ли судно на плаву после затопления машинного отделения.

Хотя груза по весу судно взяло в Корее и Китае не очень много. В Китае во все трюма́ загрузили парафин. А в Корее на твиндеки и палубу загрузили различные автомобили. На первом трюме, поперёк крышки, даже стоял шикарный катер.

Так что имелся минимальный шанс, что судно не утонет.

Борзов на всё смотрел как со стороны. Как будто это всё происходит не с ним. Как будто он смотрит фильм или ему снится сон. Ему казалось, что если он немного напряжётся, то проснётся, и весь этот кошмар исчезнет, и он окажется в своей каюте на мягком тёплом диване.

Это состояние его как-то отвлекло от действительности. Он погрузился в него в ожидании чуда. Немного напрягся, потряс головой, чтобы прогнать кошмарный сон и проснуться, но сон не проходил.

Перед ним также находилась «Леди Белла», глубоко просевшая на корму, а из иллюминаторов надстройки то здесь, то там вырывались зловещие языки пламени и валил чёрный дым.

Скинул с себя оцепенение, навеянное предполагаемым сном, Борзов огляделся и увидел в шлюпке капитана. Помахал тому рукой, он прокричал:

— Кэптин Брэдли! Иди сюда. Нас тут только трое!

Капитан услышал Борзова, повернулся к нему и прокричал в ответ:

— Спасибо, чиф. Я приду немного позднее.

Плоты нещадно мотало на зыби. В них можно было находиться, если только распереться. То есть пришлось раскинуть руки и ноги, таким образом увеличивая площадь своего соприкосновения с резиновым днищем плота, и попутно руками держаться за внутренние леера.

Вода оказалась тёплая, так что на днище можно было комфортно лежать.

Вадик выглянул в дверь плота и повернулся к Борзову:

— Владимирыч, смотри, что творится с филиппками!

Борзов на четвереньках подполз к двери и выглянул наружу. С соседнего плота свесились два филиппка. Их не на шутку полоскало. Рвотные движения следовали одно за другим, но из их нутра уже ничего не выходило. Они в бессилии лежали, свесившись с мягкого борта, и только стонали:

— Воды, воды….

Вадик, увидев такую картину, обречённо проговорил, покачивая головой:

— Да, не жильцы они, если ещё недельку мы здесь проболтаемся.

Из двери соседнего плота высунулась голова четвёртого помощника:

— Чиф! Дайте воды! Мы умрём без воды! — в панике орал он.

— А ваша вода где? — в ответ прокричал Борзов.

— Мы её уже выпили, — истерично продолжал вопить четвёртый помощник.

— Как выпили?! У вас же на плоту был запас воды на десять дней для двадцати человек. А вас-то всего двенадцать! Вы что наделали?! Прошёл же только час! Что вы будете делать дальше?!

Но филиппинец ничего не слушал и не понимал. Он только истерично кричал:

— Воды… Воды…

— Воды им не давать, — крикнул по-русски внутрь плота Борзов. — Если отдадим её, то сами через пару дней будем такими же. Панике не поддаваться!

Он вновь сел на борт плота и опустил обожжённую ногу за борт. Вода ласково приняла её, и боль от ожога значительно снизилась, хотя в некоторых местах на ступне проступали пузыри от ожогов.

Вскоре капитан перебрался к ним на плот. Ему, как и любому обычному человеку, требовалось поговорить.

Борзов вскрыл банку с водой и предложил капитану отпить первым. Капитан сделал небольшой глоток, посмаковал воду во рту, а потом и второй. После этого он передал банку Борзову со словами:

— А пиво было бы лучше. — И они невесело рассмеялись.

— Пожар уменьшается, — стал рассуждать капитан. — Опасности взрыва нет. Значит, через час можно будет подойти к борту и подняться на него. В машинах мы сможем переночевать и спрятаться от солнца и ветра. Там будет теплее. Таким образом мы сможем дождаться спасательных судов.

Он это говорил, как будто рассуждая сам с собою, но чувствовалось, что ему нужна поддержка в его правоте.

— Ты абсолютно прав, капитан, — согласился с ним Борзов. — Надо подойти к борту и высадиться на судно. Там не так будет качать. — И, кивнув на соседний плот, продолжил: — И они останутся живы.

Наверное, этих слов и не хватало капитану.

Они вместе с Борзовым смотрели на просевшую на корму «Леди Беллу» и на закопчённую надстройку, из иллюминаторов которой выходил дым. Судя по его цвету и интенсивности пламени, можно было предположить, что пожар в надстройке подходил к концу.

Но тут из рации, которая висела на груди капитана, раздался далёкий скрипучий голос:

— «Леди Белла», «Леди Белла»! Это «Алика». Если вы меня слышите, ответьте мне. Приём. — Так монотонно и скрипуче вещал далёкий спасительный голос.

Капитан тут же стал отвечать:

— «Алика», «Алика»! Это «Леди Белла». Я слышу вас хорошо. Приём.

Голос из рации оживился:

— «Леди Белла»! Это «Алика»! Как ваши дела? Вы где находитесь?

Капитан тут же стал описывать ситуацию:

— «Алика»! Я капитан Брэдли. Вместе с экипажем нахожусь на трёх плотах и шлюпке в сотне метрах от судна. Пожар в надстройке уменьшился, и я планирую высадиться вновь на борт судна.

— «Леди Белла»! Говорит капитан. Есть ли у вас пострадавшие или погибшие? — продолжал голос из рации.

— «Алика»! Говорит капитан. Бог был к нам благосклонен, погибших нет, только у старшего механика обожжена нога.

— «Леди Белла»! Говорит капитан. Ждите меня. Я через несколько часов должен подойти к вам.

— «Алика»! Говорит капитан. Спасибо, мастер! Мы будем вас ждать на борту судна.

— «Леди Белла»! Говорит капитан. До встречи, кэптин Брэдли. — И рация замолкла.

Капитан высунулся из плота и прокричал:

— Чиф! Ты где?

— Здесь я. — Из соседнего плота высунулась взъерошенная голова старпома.

— Запускайте мотор шлюпки, — скомандовал капитан. — Мы идём к борту судна и будем туда высаживаться.

— Я всё слышал! — радостно завопил старпом, высоко над головой подняв точно такую же рацию.

Мотор шлюпки запустили, и шлюпка медленно пошла к борту несчастной «Леди Беллы», таща за собой караван из трёх плотов.

На палубе филиппинцы преобразились. Среди них уже не оказалось страдающих и умирающих. Они быстро рассосались по палубе и по-хозяйски принялись устраиваться в машинах, которые являлись грузом. Дверцы у машин почему-то в рейсе держались не запертыми, и залезть внутрь каждой из них не составило труда.

Матросы и в предыдущем рейсе повытаскивали из таких же машин магнитофоны с колонками. Поэтому вечерами в районе кают филиппинцев всегда было весело — изо всех щелей грохотала музыка.

Боцман вежливо подошёл к капитану и предложил ему место в небольшом автобусе, стоящем на крышке третьего трюма.

С капитаном туда прошли и Борзов с Вадиком и Серёгой.

Посидев в автобусе и немного отдохнув от качки, Борзов решил обследовать обстановку с пожаром. Он перебрался на крышку четвёртого трюма и с опаской подошёл к лобовой надстройке.

От неё пахнуло жаром и вонью от сгоревшей резины и пластика. Через разбитые иллюминаторы виднелись раскалённые угли догорающих остатков интерьера помещений.

Борзов с волнением смотрел на них. Ведь прямо под надстройкой находились два танка с дизельным топливом. «Крыши» этих танков были также не заизолированы. И только с трудом представлялось, какая температура образовалась внутри этих танков. К тому же они не были герметичны. Их воздушники выходили на главную палубу тут же, у углов надстройки. Так что пары топлива могли выходить из них, а при поднесении к ним открытого огня, могло произойти их воспламенение и тогда… Борзов откинул невольно пронзившую его мысль и продолжил обследование палубы.

Что не позволило топливу взорваться в этих танках? Борзов не мог и предположить. Температура самовоспламенения дизельного топлива в танках, согласно паспортам, была в районе трёхсот градусов. Значит, пожар не нагрел топливо в танках до температуры, чтобы солярка закипела, поэтому и не произошло её самовоспламенение.

«Слава богу, что он затих, — подумал о пожаре Борзов и перекрестился. — Бог и тут к нам благосклонен. Но долго ли это будет продолжаться?»

Невесёлые мысли бродили в его голове. И он, чтобы прервать их, ещё немного побродил по палубе и вернулся в автобус.

На сиденьях автобуса он увидел разложенные галеты, шоколад и красовалась белая пятилитровая канистра с водой.

— Откуда такое богатство? — удивился Борзов, вопросительно посмотрев на Вадика.

Тот хитро подмигнул Борзову.

— Филины полезли в катер и раздербанили его. Пришлось их заставить поделиться с нами. А это тебе, Владимирыч. — Вадик протянул Борзову спасательный жилет. — Ведь мы с тобой остались безжилетными. — И он весело рассмеялся.

Видно, ощутив под собой твёрдую палубу и зная, что помощь прибудет через несколько часов, он избавился от стресса.

Вадик расслабился и, развалившись на одном из диванов автобуса, похрустывал галетами, запивая такое богатство водой.

В автобус зашёл капитан.

— Смотрите! Уже видно «Алику», — указал он в сторону правого борта.

Борзов посмотрел на капитана и коротко рассказал ему о том, что он только что видел в надстройке.

— Пока всё нормально. — Борзов криво усмехнулся. — Пожар в надстройке почти прекратился. Остались только незначительные очаги горения, но они идут на убыль. Если всё будет продолжаться так же, то опасность взрыва дизельного топлива в танках исчезнет.

Капитан внимательно выслушал Борзова и перекрестился:

— Наверное, Бог сегодня с нами.

— Мне тоже так показалось, — согласился с ним Борзов, непроизвольно перекрестившись.

Выйдя из автобуса, он увидел, как на крышках трюмов прыгали и вопили от радости филиппинцы. Они махали руками и что-то бессвязно кричали. Хотя «Алика» только появилась на горизонте. Её надстройка едва показалась над водой. Конечно, радостных моряков «Леди Беллы» с «Алики» никто не видел, но это никому не мешало выражать свой восторг.

Ожидая подхода «Алики», Борзов с капитаном и парнями вновь вернулись в автобус.

Перекусив, капитан осторожно начал:

— Если «Алика» возьмёт весь экипаж на свой борт, то как же «Леди Белла» останется без охраны? Кто-то же должен остаться на борту?

Услышав такое вступление, Борзов сразу же ответил капитану:

— Я не останусь! У меня совсем другие планы. Слава богу, мы живы, а испытывать судьбу вновь я не хочу.

Капитан с пониманием посмотрел на Борзова. Скорее всего, он и сам не хотел испытывать судьбу во второй раз. Хотя в судьбе капитана было немало различных ситуаций, когда приходилось рисковать жизнью. О них он несколько раз рассказывал Борзову.

Но Вадик, поколебавшись, выдавил из себя:

— Если мне оставят достаточное количество воды и пищи, я бы остался. Я же ничего ещё не успел заработать. А мне надо выплатить много долгов. — Он в нерешительности посмотрел на окружающих.

— Я не останусь, — так же твёрдо заявил Серёга.

— Но это ещё не окончательно, — продолжил капитан. — Нужна ли будет охрана или нет — всё это решит хозяин. Это только мои предположения. Но спасибо вам за правдивые ответы, — и прибавил: — Когда будем на «Алике», то позвоним хозяину. Он тогда скажет своё окончательное решение.

После этого разговора они вышли на палубу и смотрели, как «Алика» подошла на траверс «Леди Беллы» и остановилась в полумиле от неё.

Сразу же из рации послышался голос капитана «Алики»:

— «Леди Белла», «Леди Белла». Говорит капитан. Как вы слышите меня? Как ваши дела? Приём.

— «Алика»! Это «Леди Белла». Говорит капитан. Слышу вас хорошо. Пожар пошёл на убыль. Опасности взрыва топлива нет! Пострадавших, кроме старшего механика, нет. Приём.

— Мастер, — продолжал капитан «Алики». — Я предлагаю вам перевезти экипаж на борт моего судна. У нас для всех найдутся помещения, вода и пища. Это надо сделать, пока не наступила ночь. Приём.

Капитан Брэдли помедлил с ответом и посмотрел на окружающих его моряков. В глазах каждого из них сквозила только просьба: «Капитан! Не отказывайся!» — но все молчали, ожидая, какое же решение примет сам капитан.

— «Алика»! Говорит капитан! Я полностью с вами согласен, мастер. Сейчас же начнём пересадку первой половины экипажа. Приём.

— «Леди Белла»! Говорит капитан. Я благодарен вам за ваше решение. С нетерпением ждём ваш экипаж на борту. Приём.

— «Алика»! Говорит капитан. Спасибо, мастер. Начинаем посадку в шлюпку. Приём.

Рация ещё потрещала и замолкла, поэтому капитан скомандовал:

— Чиф! Проконтролируй, чтобы все матросы и мотористы первыми уехали на «Алику»! Господа офицеры и механики поедут вторым рейсом.

Филиппинцы дружно кинулись к штормтрапу и под руководством старпома начали посадку в шлюпку. Никакой паники и ажиотажа не наблюдалось. Первоначальный страх и стресс прошли, поэтому посадка в шлюпку прошла спокойно, и вскоре та отвалила от борта.

Когда шлюпка отошла, капитан скомандовал старпому:

— Чиф! Заведи моторы на всех машинах на палубе. Включи на них фары и аварийные огни. Таким образом мы обозначим себя, и нас будет видно издалека.

Старпом с боцманом пошли выполнять приказание капитана, и вскоре все машины стояли заведенными и на них на всех горели фары и мигали жёлтые аварийные огни.

Понемногу начало смеркаться, поэтому четвёртый помощник, который оставили у штормтрапа на вахте, не сразу разглядел подходящую шлюпку.

Она шла от ярко освещённой «Алики», поэтому её топовый огонь едва оказался различимым. Когда четвёртый помощник увидел топовый огонь шлюпки, он радостно прокричал:

— Капитан! К борту приближается шлюпка!

Капитан с Борзовым, Вадиком и Серёгой вылезли из автобуса и прошли к штормтрапу.

Все офицеры, уже не спеша, спустились в шлюпку. Последним спустился в шлюпку капитан и скомандовал:

— Отходим.

Третий механик прибавил газу, а третий помощник вывернул руль. Когда шлюпка отошла от борта, он направил её в сторону спасительной «Алики», сияющей яркими огнями палубного освещения.

Не спеша шлюпка приближалась к борту «Алики». С борта до воды спустили парадный трап. Шлюпка подошла к нему, а четвёртый помощник кинул матросу, стоящему на трапе фалинь. Тот поймал его и, быстро поднявшись на палубу, закрепил его там.

Борзова поразили борта «Алики». Они оказались идеально гладкими. На них не просматривалось ни единой выбоины и царапины. Борта сияли свежей краской, как будто её нанесли только вчера. Не то что на «Леди Белле», где на бортах отобразились все следы её долгой жизни. У неё борта были изъедены глубокими язвами и покрыты в несколько слоёв шелушащейся краской. Разница почувствовалась сразу. «Алика», наверное, только недавно сошла со стапелей.

Борзов следом за остальными поднялся по трапу на палубу. Обожжённая нога давала о себе знать. На неё он едва ступал.

Палуба оказалась тоже идеально чистой, выкрашенной в зелёный цвет, с обозначенными жёлтым цветом дорожками для прохода, ведущими к самому баку.

Борзов только поднялся на палубу, как к нему сразу подошёл высокий филиппинец:

— Чиф, пройдёмте со мной в лазарет. Я второй помощник. Я вам помогу там устроиться. Там для вас приготовлена кровать, и там я вам сделаю перевязку.

Борзов не сопротивлялся. Силы как-то сами оставили его. Он с трудом оперся на руку филиппинца и вошёл в надстройку.

Там он увидел стоявших в нерешительности Вадика и Серёгу и махнул им рукой:

— Идите за мной в лазарет. Я думаю, там места для всех хватит.

С трудом преодолев два трапа, он поднялся ещё на одну палубу.

— Чиф, поворачивайте налево, — предупредил второй помощник. — Там в конце коридора находится лазарет.

Из угловой каюты, расположенной так же, как и у Борзова на «Леди Белле», выглянул полноватый небритый мужчина в чалме. Он вежливо обратился к Борзову:

— Добрый вечер, чиф. Как ты себя чувствуешь? — и, не дождавшись ответа, продолжал: — Рад приветствовать тебя на борту нашего судна. Проходи в лазарет, там тебе всё приготовлено. Если что тебе или твоим друзьям понадобится, — он посмотрел на Вадика и Серёгу, — обращайтесь ко мне. Я старший механик. Не стесняйтесь. Мы вам во всём поможем.

Борзов прошёл в лазарет и в бессилии опустился на прикреплённый к переборке топчан.

Второй помощник тут же достал со стола заранее приготовленные медикаменты и принялся обрабатывать обожжённую ногу.

Вскоре с забинтованной ногой Борзов устроился на кровати и полностью расслабился. Нога после обработки и перевязки уже так сильно не болела.

Второй помощник, убедившись, что с Борзовым всё в порядке, обратился к Вадику и Серёге:

— Пойдём со мной. Я вам покажу, где можно будет взять переносные кровати и постельное бельё.

Они ушли, и Борзов остался в лазарете один.

Вокруг всё сияло чистотой и пахло свежестью. Кондиционер гнал прохладный воздух. Всё было новым. Вокруг стояла тишина. Это так разительно отличалось от той обстановки, где несколько часов назад находился Борзов.

Неожиданно постучали в дверь, но она не открылась. Зная, что так всегда поступают филиппинцы, Борзов крикнул:

— Войдите!

В лазарет вошёл старший механик.

— Чиф, — вежливо обратился он к Борзову, — я тут принёс тебе зубную щётку, пасту, мыло и бритву. Ты уж прими их, пожалуйста. Это я тебе принёс от всего сердца. Не отказывайся.

Борзов поразился такой вежливостью индуса.

— Спасибо, — пролепетал он, стараясь подняться на кровати. — Посмотри сам, куда их поставить.

Стармех прошёл в душевую кабину, совмещённую с туалетом, и вернулся.

Из пакета он вынул рубашку с длинным рукавом и брюки.

— А это тебе на первое время, до Японии, — объяснил он.

— Так вы что, в Японию идёте? — Тут уже пришла пора удивляться Борзову.

— Да, — подтвердил стармех, — в Японию. Через неделю будем там.

Тут в лазарет вошли Вадик с Серёгой. Они принесли раскладушки, матрасы и постельное бельё.

— А теперь, — обратился стармех уже ко всем, — прошу вас пройти в столовую. Там повар приготовил для вас ужин. Вы, наверное, уже давно ничего не ели…

Серёга помог Борзову слезть с кровати. После перевязки нога уже не так сильно болела, и он сам, своим ходом доковылял до столовой.

Экипаж уже сидел за столами и поглощал пищу. Один из столов оказался свободен. За ним сидели капитан со старпомом. Капитан махнул рукой Борзову:

— Проходи к нам, чиф! У нас тут свободно.

Борзов устроился за столом, а стюард принёс ему тарелку с макаронами и кусками обжаренного мяса с луком. На столе стоял соус к мясу, от которого во рту возник чуть ли не пожар. Так что пришлось его срочно гасить из поставленного тут же на столе кувшина с соком.

Посмеявшись и закончив ужин, капитан сообщил:

— Я сейчас пойду на мостик и позвоню хозяину. Узнаю, что нам делать дальше, а вы пока располагайтесь. Как вы устроились?

— Мы втроём поселились в лазарете. Там всё хорошо, — успокоил его Борзов.

— А меня вы сможете найти в каюте лоцмана, — проинформировал Борзова капитан. — Ну, я пошёл. Что передать хозяину?

— Передай ему, что мы сделали всё возможное, но пожар оказался сильнее нас. — Борзов развёл руками.

— Хорошо. — Капитан поднялся и направился к выходу из столовой команды.

Борзов с парнями поблагодарили повара за сытный ужин и поднялись в лазарет.

Он лёг на кровать и молча лежал, глядя в потолок и вспоминая события прошедшего дня. Постепенно мысли стали путаться в голове, и он начал проваливаться в глубокий и спасительный сон.

***

Борзов подскочил на койке и ухватился за ногу. Наверное, он неловко повернул её во сне.

— Что, Владимирыч, опять тушишь пожар? — участливо спросил Вадик, — Сейчас сходим на завтрак, потом возьму бинты. Сделаем тебе перевязочку. Не волнуйся. До Японии пять денёчков осталось-то. А там и доктора рядом. Не переживай. Хотя и меня кошмары одолевают чуть ли не каждую ночь.

— Не говори, Вадя. И мне всякая хренотень по ночам жить не даёт, — как всегда, спокойно подтвердил проснувшийся Серёга.

«Алика» мерно переваливалась с борта на борт. Двигатель работал мощно и ритмично. Что ж, она новая. Ей только шесть месяцев. Не то что было «Леди Белле» — двадцать семь лет. У «Алики» всё впереди.

А «Леди Белла» осталась одна в океане, в пятистах милях к северу от Гавайских островов, глубоко осевшая в воду кормой из-за затопленного машинного отделения, сгоревшая и брошенная на произвол судьбы.

Затонет ли она от первого же циклона? Или будет месяцами бродить по океану, как летучий голландец, пока её не найдут и не отбуксируют в порт на разгрузку и дальнейшую разделку. Ведь весь груз остался цел. Топливо в дизельных цистернах из-за затопления машины не взорвалось, поэтому она не сгорела и осталась на плаву.

Когда «Алика» уходила с места аварии, Борзов вышел на корму, и долго смотрел вслед этой частичке своей судьбы, брошенной в океане жизни. Слёзы сами наворачивались на глаза. Но их сдувало ветром надвигавшегося циклона. Всё-таки как много хорошего его связывало с ней, с «Леди Беллой».

А сейчас пора ковылять на ужин. Их повар, чилиец, изумительно готовит.

Владивосток, январь 2019

«Шатура»

Жизнь судового механика
(начало)

Глава первая

После четвёртого курса Лёньку направили на практику на теплоход «Шатура», который ходил на линии Находка — Магадан.

***

«Шатура» представлял собой четырёхтрюмный лесовоз польской постройки примерно двенадцатилетнего возраста, экипаж которого в основном состоял из проштрафившихся моряков. Или тех, кто по каким-то причинам что-то нарушил в таможенном законодательстве при пребывании за границей, то есть где-то и когда-то напился и попался нашим доблестным органам, но только по милости администрации оказался не уволенным из пароходства. Таким «залётчикам» только прикрывали визу. То есть они потеряли право выходить в заграничные рейсы.

А чтобы вновь открыть визу, приходилось целый год отрабатывать в каботаже и проявить себя с лучшей стороны. Это с точки зрения командно-политического состава судна, а если яснее, то помполита.

Помощниками капитана по политической части становились, в основном, неудавшиеся штурманы, электромеханики, начальники радиостанций и те, кто прошёл курс обучения на специальных политических курсах в Одессе или Хабаровске.

Администрация судна, в лице капитана и партийной организации судна, только ходатайствовала о новом открытии визы молодому моряку или «залётчику», то есть мотористу, матросу, механику или штурману перед пароходством. Она писала бумаги, собирала собрания, утверждала решение этих собраний и… отправляла всё это куда-то наверх. А там уже какой-то божественный дядя решал ничтожную судьбу очередного грешника: ходить ему за границу или не бывать там никогда.

Ну а, курсантам, после нескольких лет учёбы тоже открывали визу.

Лёньке визу ещё не открыли, потому что после перевода из МВИМУ в ДВВИМУ, по мнению командира роты Геннадия Гавриловича Сысоева, он ещё не созрел для того, чтобы с честью представлять Советское государство за границей, из-за многочисленных «залётов», произошедших в его курсантской жизни.

Вот поэтому визу Лёньке ещё не открыли, даже несмотря на то, что учился он хорошо. За сессию в его зачётке иногда бывали и тройки, но в основном, её заполняли отметки повыше. Но вот с дисциплиной у Лёньки постоянно возникали проблемы. А вот если бы его уличили во всех «самоволках» и остальных проступках, которые случались с ним очень часто, то, наверное, его давным-давно бы выперли из училища.

Но, слава богу, он уже окончил четвёртый курс и был направлен на индивидуальную практику. Это явилось только результатом его учёбы. Те, кто учился только на тройки, проходили коллективную практику на учебных судах «Профессор Ющенко» и «Меридиан». А везунчики, то есть отличники и даже те, кто не являлся отличником, проходили индивидуальную практику на судах загранплавания. Им визу открывали заранее. У некоторых из них родители находились у «власти», то есть начальниками в администрации края, города или каких-нибудь райкомах и парткомах.

***

Вот если рассуждать с сегодняшней точки зрения о результатах обучения, то на учёбе в училище, которая рождает истинных моряков, Леонид Владимирович оставил бы только троечников. Потому что все отличники, хорошисты и дети влиятельных родителей вскоре после окончания училища ушли на берег и на пароходы смотрели только с высоких строек коммунизма.

Морю они не отдали ни капли своей души, да и жили только для себя. Для них главной целью являлось получение диплома, открывающего им дорогу в светлую и счастливую жизнь. А остальное их не касалось. Лишь бы мне дорогому оказалось хорошо и — никакой романтики. Да и какая романтика в жизни механика? Грязь, постоянные нарекания за невыполненный ремонт, переживания, постоянно грязная роба, замазученные руки и тело, которые свели в могилу не одного из его друзей, истинных троечников. Недаром судовых механиков штурманы пренебрежительно называют «маслопупами». И они же пренебрежительно бросают в их адрес: «Жопа в масле, грудь в тавоте, но служу в торговом флоте». Иногда это писалось и на стенках туалетов «замазученными» пальцами уставших пацанов.

***

После несложного оформления документов в отделе кадров Дальневосточного пароходства Лёнька выехал в Находку. Ночной поезд доставил его в этот необычный морской город, вытянувшийся вдоль берегов бухты Находка.

Погода, когда он утром сошёл с поезда, оказалась самая что ни на есть приморская: туман, морось и слякоть.

Лёньке ещё в отделе кадров Мария Александровна рассказала, как добраться до судна, которое стояло на мысе Астафьева. Так что пока он доехал до проходной порта на Астафьева, то промок до нитки, но цели достиг.

На проходной он узнал, где стоит «Шатура» и без труда нашёл её на контейнерном терминале.

Приняли его на судне хорошо. Вахтенный матрос сразу отвёл его в каюту второго механика, осторожно постучав об косяк открытой двери:

— Степаныч. К вам нового моториста прислали, — известил он хозяина каюты.

Из глубины небольшой каюты вышел полный, похожий на колобка, лысоватый мужичок с пронзительным взглядом.

— И кого это в очередной раз прислало нам наше родное пароходство? — как бы с издёвкой произнёс он.

Матрос протянул ему Лёнькины документы.

Степаныч напялил на внушительный нос очки и уставился в бумажки, переданные ему матросом.

— А, студент, — протянул он разочарованно. — Ну что ж. Иди вниз. Вань, — обратился он к матросу, — покажи ему Колькину каюту. Там он пока будет жить.

И, сквозь очки вновь пронзив Лёньку обжигающим взглядом, проговорил:

— Устроишься, пообедаешь, а потом уже, после разводки, поговорим о твоей работе.

Второй механик сразу окрестил Лёньку студентом. Это название так и прилипло к нему на всю практику.

Поселили Лёньку в каюту с мотористом, который в данный момент спал после ночной вахты. Поэтому, чтобы не тревожить сон своего соседа, Лёнька прошёл в столовую команды и сидел там, перебирая газеты и дожидаясь обеда.

Вот уже после обеда и началась его трудовая деятельность.

На послеобеденной разводке его определили на работу к третьему механику.

Им оказался высокий худой дядька, от которого за версту несло перегаром. Видимо, перед обедом он слегка «подлечился», поэтому работать ему не очень-то и хотелось.

Посмотрев на выделенного ему помощника, он оценивающе окинул Лёньку взглядом сверху донизу, а потом наоборот и, почесав в затылке, пробубнил:

— Пошли. Будем динамку разбирать. За стоянку надо её сделать.

Спустившись на нижнюю платформу машинного отделения, он подвёл Лёньку к трёхцилиндровому дизель-генератору, установленному на левом борту, который уже частично разобрали.

— Вот его и будем курочить. Снимешь лючки и выкатаешь масло. — Прокричал он Лёньке на ухо.

Хотя дизель-генератор, вырабатывающий ток для судовых нужд, работал на правом борту, за главным двигателем, но для Лёньки с непривычки здесь было очень шумно. Однако через час он привык к этому шуму и почти его не замечал.

— Вот ключи, — кивнул третий механик на ящик. — Бери их и начинай снимать лючки картера. Не забудь масло из картера выкатывать. Когда всё будет готово, позовёшь меня.

Прокричав всё это Лёньке на ухо и обдав его неповторимым амбре, он ушёл наверх.

Посмотрев на ключи, Лёнька подобрал нужные и принялся за работу. С непривычки ключи то не подходили к головкам болтов, то неожиданно соскальзывали с них. При таких манипуляциях он даже ободрал в нескольких местах кожу с рук до крови.

Колупался Лёнька с дизель-генератором чуть больше часа. После снятия лючков и откатки масла, он пошёл искать третьего механика.

Найти его он нигде не смог, но из одной каюты левого борта неслись громкие голоса, по которым легко определялось, что там пьют. Громко постучав в запертую дверь, он распахнул её.

За столом сидели несколько человек. Среди них находился и третий механик. Каждый из присутствующих держал в руках стакан, частично наполненный прозрачной жидкостью. На столе, накрытом газетой, горками валялась накромсанная селёдка, лук и корки судового белого хлеба.

Когда Лёнька вошёл, то жаркий спор, звуки которого он слышал в коридоре, прекратился, и все в недоумении уставились на него.

— Ты кто такой? — слегка заплетающимся языком спросил его одетый в грязную робу кучерявый моторист. — Чё те тут надо?

— Третьего механика ищу, чтобы сказать ему, что работу я сделал. — Пояснил Лёнька, но увидев третьего механика среди сидящих на диване, обратился к нему. — Что дальше делать-то?

— Так это же наш студент! — заплетающимся языком начал объяснять третий. — Он динамку разбирает. Лючки надо вскрыть да масло с картера выкатать. Щас. — Он пьяно мотнул головой. — Обожди. Вот допью — и пойдём. — Осоловевшим взглядом он оглядел окружающих и поднёс стакан ко рту.

— Нет, — прозвучал абсолютно трезвый голос. — Так не пойдёт. Парень только что приехал. Ещё ничего не знает. А вы тут его нагружаете. Завтра будете его нагружать. А сейчас надо познакомиться. — И парень протянул Лёньке руку. — Вадим. Токарь.

Лёнька пожал его неширокую, шероховатую, сильную ладонь.

— Леонид.

— А-а, — понимающе протянул кучерявый моторист в грязной робе. — Это ты мой сосед, что ли? — И, увидев утвердительный кивок, представился: — Колян, — и пожал Лёньке руку. — Будем, значит, вместе кантоваться, — весело подмигнул он.

Широкоплечий, плотный мужик, сидевший у стены на диване, протянул Лёньке свою… нет, не ладонь, а лопату:

— Сергей. Сварной. Давай садись, — и указал на свободный стул-раскладушку, прислонённый к переборке.

— Нет, — упрямо долдонил третий механик, размахивая одной рукой. Второй он виртуозно держал стакан, не расплескав из него ни единой капли. — Он должен сегодня работать. Надо масло выкатать…

— Да хорош тебе, Васильич, — перебил его сварной. — Завтра все вместе всё и сделаем. Даже если и не будем успевать, то чуток задержимся после рабочего дня. — За подтверждением он обратил взгляд на Вадима.

— Точно так и будет. Так что Васильич, не переживай. К отходу соберём мы твою динамку, — уверил третьего механика Вадим.

Тот что-то невнятно промямлил, но в знак согласия вновь мотнул головой и допил содержимое стакана. Потом, тупо посмотрев в его донышко, отвалился на спинку дивана.

— Готов, — констатировал Колян. — А ты садись. На. Вот тебе стакан. — Он протянул Лёньке пустой стакан. — Завтра будет вся твоя работа. Сегодня никак ничего не получается. — Он приподнял плечи и немного развёл руки в расчёте, что Лёнька его поймёт. — Только вахта.

— Ну, ты и вахтенный! — ехидно усмехнулся Вадим. — А ты, Лёня, не стесняйся. — Он плеснул Лёньке в стакан из бутылки. — За знакомство.

Знакомство продолжалось ещё долго. Но к вечеру все угомонились и разошлись по каютам.

Утром ребята взялись за динамку, а к отходу её уже собрали и обкатали.

Вот с такими парнями и пришлось Лёньке начинать свою индивидуальную практику.

А теперь «Шатура» опять подходила после очередного рейса к тому же самому контейнерному терминалу, плотно уставленному рыжими трёх и пятитонными контейнерами.

Пограничники его не охраняли. Они охраняли только иностранные суда, приходившие за лесом. Лесные причалы находились левее. И, чтобы пройти к проходной или на рейдовый катер, приходилось всегда проходить мимо них. Молодые пограничники подозрительно косились на проходящих моряков, а они, в свою очередь, с интересом рассматривали суетящихся на палубе иностранных моряков, наблюдая за их непонятной жизнью, о которой им рассказывали так много чёрных сказок.

Судно быстро ошвартовалось. На безлюдном причале стояла тишина по которой чувствовалось, что «Шатура» здесь никому не нужна.

На судне было установлено правило, что после каждого рейса желающие могли съездить домой. На это существовала особая очередь. А «бездомным», к которым относился и Лёнька, приходилось все стоянки куковать на судне. Поэтому, как только судно приходило в порт, половина экипажа разъезжалась по домам, а остальные имели возможность выйти в город после рабочего дня. Только об этом обязательно ставился в известность старший помощник или второй механик.

Мотористы отпрашивались у Ивана Степановича, а если Степаныч давал добро на сход на берег, то надо было сразу смываться, а то он мог и передумать через пару минут.

А так как Лёнька был ещё совсем зелёный, то мечты о посещении города и сходе на берег ему пришлось напрочь выкинуть из головы. Перед ним стояла только одна задача — посвятить себя изучению машинной установки и работать под руководством двух его начальников: Вадима — токаря и Серёги — сварщика.

Вадим, парень лет тридцати, уже отслужил армию, работал на заводе, женился, а потом развёлся. И вот сейчас он отрабатывал год, чтобы ему открыли визу.

Вадим — токарь. Он всегда понимал Лёньку и никогда не отказывался прийти ему на помощь. В токарку он содержал в идеальном порядке. Станок отлажен как часы и любые вещи, которые заказывал ему Иван Степанович, Вадим мог выточить виртуозно.

Серёга, коренастый крепкий мужик, примерно такого же возраста, что и Вадим числился мотористом-газоэлектросварщиком, но, кроме этого, занимался ещё и лекальными работами с топливной аппаратурой главного двигателя. На вопрос, как он оказался на «Шатуре», Серёга только махнул рукой:

— Будет время, расскажу. — Лёнька заметил, что такой разговор ему неприятен, поэтому больше подобных вопросов не задавал.

Серёга был неразговорчив, но дело своё знал отменно. Было чему у него поучиться. Он оказался классным лекальщиком. То есть умел так притирать форсунки на главный и вспомогательные дизели, что после его ремонта ни один цилиндр не дымил и все цилиндры на двигателях работали ровно, без излишнего разброса температур.

В лекалке у него всегда чистота и порядок. Дело своё он любил и хорошо знал. Лёньку он окрестил студентом и гонял так, как положено старослужащему, хотя поначалу он обижался на это, но потом к этому привык, а когда уже приобрёл небольшой опыт, то Серёга даже стал уважительно относиться к нему, ведь Лёнька же в перспективе должен стать механиком.

А сейчас у Лёньки заканчивался второй месяц практики, и он уже ощущал себя оперившимся птенцом, который уже всё может и всё умеет, но вот летать самостоятельно ещё не научился.

Особенно после того, как он работал с четвёртым механиком. Тот только в прошлом году закончил ДВВИМУ, но ходил по судну с профессорским видом. С Лёнькой он разговаривал только через губу, постоянно пытаясь чем-нибудь поддеть, подчёркивая, что он старше, умнее и опытнее салаги Лёньки. А когда Лёнька называл его Женей, то он подчёркивал, что он не Женя, а Евгений Михайлович.

Но, после того как они поработали на одной из грузовых лебёдок, Евгений Михайлович перестал задирать нос и остался для Лёньки просто Женей.

Ивану Степановичу показалось, что одна из грузовых лебёдок как-то шумно работает, и он выделил Лёньку четвёртому механику в помощь.

Надо было вскрыть лючки картера редуктора, чтобы осмотреть шестерни. Конечно, вскрывать пришлось их Лёньке, а его начальник Евгений Михайлович только подавал ключи, забирал открученные болты и лез с советами, какой болт надо открутить в первую очередь.

Когда лючки вскрыли, четвёртый механик Евгений Михайлович принялся вставлять свинцовую проволоку в зубья шестерён, чтобы снять выжимку для определения зазоров и обнаружения места предполагаемого «странного» шума. Конечно, всё это делалось согласно учебнику по судоремонту профессора Меграбова, лекции которого все курсанты с удовольствием слушали.

А Лёнька, в нарушение всех советов профессора Меграбова, взял обычную проволоку, опустил её до дна и померил уровень масла в корпусе редуктора. Мерное стекло оказалось разбитым и заглушенным, и уровень масла в редукторе в нём не просматривался. Оказалось, что масла в редукторе очень мало. Ведущая шестерня его только-только захватывала. Да и то это масло оказалось обводнённым. Хорошо, что лебёдками пользовались очень редко. Их использовали только для подъёма стрел, но не для выгрузки и погрузки. И поэтому шестерни ещё не заклинили и зубья на них не повылетали.

По-хорошему, этому Жене за такое содержание лебёдок требовалось сделать прокол в талоне рабочего диплома. Но на «Шатуре» это не профилировалось.

Масло слили. Картер Лёнька промыл и вытер насухо, а потом заполнил свежим маслом. Лебёдка стала работать без «странного» шума, который слышал Иван Степанович, а Лёнька об этом случае никому не рассказал. Вот четвёртый механик Женя после этого перестал задирать нос передо Лёнькой.

Всё равно, несмотря на все свои пролёты, Женя строил из себя опытного и умелого механика. Когда он заступал на вахту в восемь утра, то он имел такой важный вид, что впору было орать:

— Раздайся, грязь, кишка ползёт!

Зато с токарем и сварщиком, с Вадимом и Серёгой, Лёнька подружился. А с Коляном, кучерявым, высоким и разбитным парнем, даже завязались приятельские отношения.

Сам Колян занимал нижнюю койку, а Лёнька, как молодой, пришлось занимать койку на верхнем ярусе. Может быть, для кого-то это решение Коляна показалось бы и обидным, но Лёнька от этого чувствовал себя только лучше. Потому что, когда он учился два года в Мурманске, то тоже спал на втором ярусе и привык, что мало кто видит, что он там делает и не тревожит его сон. У Лёньки там спал на койке с продавленной сеткой. Так что если он в неё ложился и прикрывался одеялом, а потом разравнивал его, то только с трудом можно определялось, что он там находится, и то если нагнуться и посмотреть на провисшую сетку. А спать во время полярной ночи хотелось постоянно. Так что эта койка частенько держала Лёньку в своих объятьях. Вот и сейчас он с удовольствием занял второй ярус.

Койка закрывалась шторкой. Свет от ночника не тревожил соседа, так что Лёнька спокойно читать книги или учебники, даже когда Колян отдыхал после вахты.

Колян стоял вахту со вторым механиком, поэтому ложился спать часов в девять вечера. Перед полуночью его поднимали на вахту и только после четырёх утра он возвращался в каюту и спал до одиннадцати часов. Так что Лёнька с ним почти не виделся. То он спит, а Лёнька на работе, то наоборот. В каюте почти всегда стоял полумрак. Броняшки на иллюминаторах всегда держались в полуприкрытом состоянии, что создавало необходимую атмосферу для расслабления и отдыха.

Каютка у мотористов небольшая — только койка в два яруса справа от входа, диванчик под иллюминатором, небольшой столик, тумбочка и шкафчик. В углу уместился небольшой умывальник и в этом заключалась все удобства.

Душ и туалет находились в коридоре на противоположном борту, а так как Лёнька в подобных условиях прожил уже четыре года, то ко всему этому был приучен и для него это не представляло особых неудобств.

Здесь, на судне, хоть в кранах была горячая вода и можно было каждый день после работы принимать душ, тогда как в училище из кранов текла только холодная вода. Но Лёнька и к этому привык, а ополоснуться из-под крана или помыть ноги в умывальнике ему труда не составляло. Хотя зимой, когда в помещении умывальной температура составляла около плюс десяти градусов, это было не очень-то и комфортно. Зато баня в училище проводилась каждую субботу. Вот там курсанты уже по-настоящему «отрывались».

Рабочий день для рабочей бригады, куда определил Лёньку Степаныч, начинался в восемь часов утра и без десяти восемь все обязаны приходить на разводку.

Она проходила в небольшом выделенном помещении в коридоре, с парой скамеек у переборок и урной для курильщиков по середине. Мотористы с электриками садились и чинно ждали восьми часов. Кто-то закуривал, а в остальном всё сводилось к тому, что по прочтении приказаний второго механика из потрёпанного журнала все расходились по выделенным работам.

На утренних разводках присутствовал электромеханик, который всё-всё знал. Он обязательно рассказывал на каждой разводке какой-нибудь интересный случай из жизни или случаи из морской жизни. Особенно он любил задавать заковыристые вопросы, на которые трудно найти ответ.

Наверное, он читал энциклопедию, потому что вопросы, задаваемые им, очень походили на энциклопедические, так что иногда даже трудно было сообразить, что можно ответить на них.

Электромеханик в подчинении имел электрика тоже курсанта из ДВВИМУ. Его, как и Лёньку, на «Шатуру» прислали на практику. Лёнька его знал по училищу. Нет, он не был с ним знаком, но много раз видел этого небольшого росточка невзрачного пацанёнка. Глазки всё время опущены, слова от него не добьёшься. Коляном его звали.

Рота электромехаников находилась на этаже выше роты, где обучался Лёнька, поэтому этого Коляна Лёнька частенько видел идущим в строю. Он всё время замыкал строй со своим ростом метр пятьдесят с кепкой.

Колян всегда сидел на разводке тихо и всё слушал, ни на один вопрос электромеханика не отвечал, а электромеханик задавал эти вопросы только мотористам, надеясь, что кто-то проявит мудрость и сообразительность.

Особенно он донимал Лёньку:

— Ну что, студент? — обычно он обращался к нему.

Хотя Колян-электрик тоже студент, вернее, курсант, но его студентом никто не называл. Он себя вёл как-то обособленно, и кличка «студент» к нему не приклеилась. А к Лёньке сразу пристала. «Студент» так «студент», да и ладно. Лёньку это особо не напрягало.

Электромеханик всегда начинал так:

— Ну-ка, студент, подумай, я тебе сейчас задам очень интересный вопрос. Такой, что ты не сможешь на него ответить, — и задавал очередной провокационный вопрос.

Часто Лёнька отвечал, а иногда нет, даже несмотря на свою начитанность. Когда Лёнька не отвечал, электромеханик оставался настолько довольным, что они вдвоём с четвёртым механиком — четвёртый тоже без десяти восемь мимоходом спускался на разводку, чтобы переодеться, уличали Лёньку в невежестве. Ну что ж. Уличили так уличили, Лёнька от этого сильно не страдал и воспринимал все эти придирки с юмором. Иногда со всеобщим смехом он с мотористами так и спускался в грохочущее машинное отделение на работу.

Лёнька числился в рабочей бригаде, работал с восьми до пяти часов вечера. С двенадцати до часу был обед. Так что жизнь вошла в своё русло, и он за прошедшие два месяца практики уже так вписался в коллектив и в морскую жизнь, что ему это нравилось.

Глава вторая

В тот день, когда «Шатура» подходила к причалу, в городе стояла мерзкая туманная погода. Шла морось, и было неприятно выйти даже на минуту из надстройки.

Выскочив на палубу, Лёнька с любопытством смотрел, как судно заходит в бухту Находка и швартуется. Матросы уже раскладывали швартовные канаты по палубе, выкладывая их ровными шлагами.

Швартовка, за которой он наблюдал, была не первая, но всё равно он с интересом посмотрел, как матрос, размахивая выброской, точно кидает её на берег. Береговые швартовщики на берегу ловили её и вытягивали с её помощью швартовочные канаты на берег, укладывая их на причальные тумбы.

Дождавшись, когда судно полностью будет привязано к причалу и на палубе делать будет нечего, Лёнька спустился в курилку. Там уже сидели Вадим, Колян и Серёга.

Колян чего-то сегодня рано проснулся. Лёньку это даже удивило, ведь на вахту ему надо к двенадцати. При появлении Лёньки он кивнул ему:

— Садись, дело есть. — показывая на свободное место на скамейке рядом с собой, а когда Лёнька устроился, то задушевно начал: — Слышишь, Лёня, у Вадима сегодня день рождения и надо бы кое-что прикупить. — Он выразительно щёлкнул себя тыльной стороной ладони по горлу. — Так что тебе придётся ехать за водкой, — как бы с сожалением произнёс он, но вместе с тем подчёркивая, что без Лёньки они никак не смогут обойтись в таком серьёзном мероприятии.

Ещё не отошедший от швартовки Лёнька, даже не знал, что и ответить, а только промямлил:

— Степаныч-то не отпустит, рабочий день ведь идёт. Он хочет, чтобы и ресивер главного двигателя почистили и главный вскрыли для осмотра.

Но Колян, озадаченный только одной идеей, не обратил внимания на Лёнькин лепет и успокоил его:

— Не переживай. Со вторым я сам договорюсь, — и, сорвавшись с места, чуть ли не побежал куда-то наверх.

Лёнька же остался сидеть в курилке и смотрел, как пришедшие после швартовки матросы рассаживались для перекура.

Через некоторое время Колян с Вадимом подошли к нему. Колян поманил Лёньку пальцем, чтобы матросы не обратили внимания на его уход и жестами показал, чтобы он шёл в каюту Вадима.

Зайдя в каюту токаря, Лёнька увидел, как Вадим пересчитывает деньги. Отсчитав сорок рублей, он передал их ему со словами:

— Пойдёшь и купишь водки. — Это он произнёс так, что Лёнька понял: никакие возмущения с его стороны категорически приниматься не будут.

От такого приказания, да ещё и от того, что столько денег сразу попало к нему в руки, он обалдело бормотал:

— Ты что? На все эти сорок что ли?

— Да нет, не на все сорок, а на сколько получится. Тебе просто не дадут столько, — вальяжно усмехнулся Вадим.

— Да и куда ехать? Я же тут, в Находке, вообще ничего не знаю. — попытался отвертеться Лёнька от такого необычного задания.

— Чё тут ехать? — нервно вмешался Колян. — Вышел на причал — и чеши прямо. Дойдёшь до забора. Там дырка, пролезешь в неё. — Колян даже плечами показал, как надо в неё пролезать. — Сядешь на катер, — продолжил он, — доедешь до Морвокзала, а там, у Якорей, гастроном есть, — объяснял он простоту такой элементарной задачи. — Вот там уже ты какого-нибудь ханыгу или бича возьмёшь, там их навалом около магазина шарахается. С ними и возьмёшь столько, на сколько денег хватит.

Лёнька в нерешительности смотрел на мужиков:

Находку Лёнька не знал. Обе предыдущие стоянки он просидел на судне, изучая схемы и системы для будущего отчёта по практике и в город не ходил, а только выскакивал на Астафьева в гастроном, чтобы купить всякой мелочёвки да посмотреть, что находится возле порта.

Но тут уже Вадим, видя все Лёнькины сомнения, дружелюбно похлопав по плечу, проникновенно посоветовал:

— Да что тут ехать? — заглянул он Лёньке в глаза. — Вышел на причал, прошёл вдоль берега, сел на катер, и он тебя отвезёт к Морвокзалу. Катер ходит каждый час, так что ты быстренько туда и назад обернёшься, — повторно объяснил он.

Дорогу то до рейдового катера Лёнька понял, а вот всё остальное внушало ему смутные сомнения:

— Мужики, ну а как, просто так бичи возьмутся мне помогать водку покупать? — попытался он их передать друзьям.

— Как не возьмутся? — удивился Вадим. — Да ты любому стакан налей, и он тебе за стакан всё что хочешь сделает. — уверенно подвёл он итог объяснениям.

В Лёнькиной голове, с громадным скрипом от такого предложения стали укладываться шарики за ролики:

— Ну, ладно, хорошо. Всё! Не орите. Пойду я. — Но тут же очередная мысль пронзила Лёньку. — А как насчёт того, чтобы отпроситься у Степаныча?

— Да всё уже сделано, не переживай. Договорились мы с ним. Степаныч знает, что у Вадима сегодня день рождения и что ты сейчас пойдёшь в город. Не мозоль ему только глаза, а просто двигай. И давай, исчезай побыстрее и не попадись Степанычу на глаза, — напутствовал Колян, — а то у него всегда семь пятниц на неделе. Не дай бог, передумает.

Лёнька переоделся и с сумкой через плечо спустился на причал.

Интересно пройтись по причалам после двух месяцев пребывания на судне. Ведь он только пару раз за эти два месяца сходил на берег, да и то по полчаса.

Вспомнились морские рассказы Джека Лондона и Биля Белоцерковского, но таких ощущений, как там описывалось, он в себе не ощутил. Он спокойно, даже не покачиваясь, как настоящий моряк, о которых писали эти авторы, шёл вдоль причалов, зевая по сторонам. Земля у него под ногами не качалась, а ноги при ходьбе он широко не расставлял.

Поглазел на бдительных и грозных пограничников, которые стояли на вахте у японских лесовозов. Не дай бог, если какой-нибудь шпион спрыгнет с них на нашу советскую землю. Они бережно охраняли нерушимые границы Родины от всяческих врагов и шпионов, поэтому все эти молодые ребята в зелёных фуражках с автоматами были очень сосредоточены на объектах повышенной опасности, а на бесцельно бредущего по причалам пацана не обращали никакого внимания.

Лесовозами оказались маленькие, обшарпанные судёнышки намного меньше «Шатуры», рассчитанной на перевозку пяти тысяч кубометров леса. На них полным ходом шла погрузка с вагонов и с причала.

Пока Лёнька дошёл до забора, где находилась проходная к катеру, он насчитал пять таких судёнышек.

В заборе он нашёл дыру, о которой ему рассказал Колян и выводившую его прямо к проходной на катер. Он пролез через неё и вышел на причал, а минут через пятнадцать подошёл катер.

Вместе с группкой отъезжающих Лёнька сел на катер, который быстро пересёк бухту и подошёл к Морвокзалу, где он и вышел.

Лёнька вообще не представлял, как ему идти к этим общеизвестным Якорям, где находился заветный магазин с водкой. Но мужики, сошедшие вместе с ним с катера, объяснили, что надо идти наверх, к железнодорожному вокзалу, выйти на дорогу, сесть в автобус и через остановку выйти у этих самых Якорей.

Так Лёнька и сделал. Сел в подошедший автобус, заплатил кондуктору пять копеек и вышел у Якорей.

Мужики объяснили ему, что от Якорей надо перейти на левую сторону аллеи, ведущую к ДКМу (Дому культуры моряков). А там, метров через пятьдесят он найдёт тот долгожданный гастроном с водочным отделом. Около него справа всегда толпятся бичи, которые за бутылку всё что хочешь могут сделать.

Водка стоила то 4,12, то 4,42. На те деньги, что дал Вадим, можно запросто купить девять бутылок. Но одному ему столько не дадут, поэтому надо искать помощников.

Лёнька быстро нашёл вожделенный магазин, зашёл в него и осмотрелся. Водки на полках стояло достаточно. У Лёньки для этих целей прихватил с собой сумку. В неё запросто можно помещалось девять бутылок. А так как у него были и свои деньги, можно было и ещё кое-что купить.

Мама с папой присылали ему 15 рублей в месяц, да и стипендия он получал 12,50. Так что на танцы-шманцы-обжиманцы, девочек и мороженое с плодово-выгодным вином всегда хватало. Так вот и приходилось выкручиваться на полном государственном обеспечении. А пока первую свою получку на судне Лёнька ещё не получил. Какая-то задержка оказалась с выплатой. Хотя на судне все её уже получили. Говорили, что на этой стоянке, может быть, и выдадут деньги. Ну и ладно. Деньги у Лёньки ещё оставались, а так как на берег он последние два месяца не сходил, то и особой нужны у него в них не было.

Осмотрев содержимое витрин гастронома, он вышел на улицу. У угла магазина кучковалась группка подозрительных мужичков. Вид у всех потрёпанный и очень выразительно, на фоне благопристойных граждан, проглядывались опухшие и кирпичные физиономии.

Оглядевшись по сторонам, Лёнька подошёл к ним и, интуитивно определив, кто из них главный, обратился к нему:

— Помощь нужна.

— И чем это тебе, касатик ты мой, помогать-то надо? — хитро прищурившись воззрился на него глава группки страждущих.

— Водяры мне купить надо, бутылок десять, — сразу выложил Лёнька цель своего обращения, — но мне же столько не дадут, сами знаете, — с пониманием посмотрел он на босса шайки. — Поэтому без вас мне, ну никак не обойтись. Понимаешь?

— Да нет проблем, дорогой, — заулыбались мужички, предчувствую поживу. — Но ты же знаешь таксу? Пузырь нам, а остальное распределим. Тебе даже в очереди не придётся стоять, — заверил Лёньку старший. — Твоя задача только денежки нам дать. А потом получишь всё остальное.

— Добро, — согласился Лёнька с этими условиями бартерной торговли и полез за деньгами.

— Ребятки, — обратился «старшой» к своим дружбанам. — Берём по три. А тебя как звать-то?

— Ну, Лёнькой и зови. — Лёнька с интересом смотрел на пропитые физиономии бичей ожидая, чем может закончиться этот процесс. Или они его тут же грохнут, или выхватят деньги и «сделают ноги».

— А Лёня берёт одну, — не обращая внимания на его нерешительность, продолжил «старшой», — но бабки гони сразу. — И «старшой» с пониманием усмехнулся. — Не бзди горохом, сдачу мы тебе вернём. Только один пузырь наш! — поднял он указательный палец. — Ты понял?

— Да понял я всё, понял, — согласился Лёнька, поняв, что процесс пошёл. — Пошли.

И, отсчитав мужикам деньги, они двинулись в сторону открытых дверей гастронома. Но перед самыми дверями «старшой» обернулся ко Лёньке:

— Но одна бутылка будет нам, — ещё раз напомнил он.

— Да будет тебе пузырь, будет. Чего пургу гонишь? — Лёнька сделал нарочито недовольный вид. Вадим же предупредил, что бичи возьмут с него бутылку.

Весь процесс прошёл без особых проблем. Бичи на троих взяли по три бутылки. То есть получилось девять бутылок. Десятую Лёнька брал уже сам. Каждый из бичей с важным видом протягивал продавщице свои, вернее, чужие деньги.

Продавщица тётя Маша — это было нечто. Щеки намазаны помадой, аж прямо лоснятся, красные, как спелые яблоки. Глаза намазюканы какой-то чернью. На всех пальцах кольца понавдёваны (не надеты), сама чуть ли не лопается от счастья. Глазастая — ужас, аж передник чуть ли не трескался на ней в районе немного выше предполагаемой талии.

Она с презрительным видом осмотрела своих клиентов-пациентов:

— Деньги-то откуда взялись?

— Не твоё дело, Машуля! Ты только давай водочку-то. Вот они — бабосики-то. — «Старшой» помахивал купюрами. — Всё тут есть!

Каждый из этих «джентльменов» важно рассчитывался, бутылки складывал в авоську, сдачу в карман, а потом неспешной, важной походкой выходил из магазина. После такого респектабельного выхода он сразу же заворачивал за угол и ждал остальных подельников.

Как только Лёнька не боялся, что бичи его грохнут из-за бутылок или удерут вместе с ними? Наверное, только молодость и безрассудство спасало его от таких неприятностей.

Когда Лёнька последним вышел из магазина, то «старшой» важно изрёк:

— Вот тебе твои пузыри, а этот будет наш. Давай, давай сюда бутылочку, не ныкай.

Он передал Лёньке авоськи с бутылками и вернул сдачу, а бутылку, которую купил Лёнька, чуть ли не вырвал у него из рук.

— Ну и чего же вы делать будете с этим пузырём? — задал вопрос Лёнька «старшому», после того как уложил бутылки в сумку. — Надо же вмазать где-то по этому поводу.

Такое предложение компании понравилось.

— Не волнуйся, сейчас мы всё организуем, — прозвучал однозначный ответ. Тем более, когда они увидели, что в руках у Лёньки находится «закусон».

Пока бичи покупали водку, Лёнька купил пирожков. Они оказались холодные и, скорее всего, вчерашние. Пирожки или, как все их тогда называли, «тошнотики»: холодное слипшееся тесто с чем-то непонятным внутри. То ли с ливером, то ли ещё с чем, но это нечто сейчас оказалось ещё и с рисом. Мерзость приличная, но закусывалось ими практически всё.

Такое предложение всех «дружбанов» устроило, и они дружно прошли в соседний двор.

Тут же завернули за угол, зашли в ближайший подъезд и «старшой» постучал в дверь на первом этаже.

— Васька, открывай! — громко потребовал он.

Через некоторое время из-за запертой двери раздался полусонный голос:

— Чего надо? Чего долбишься? — Но дверь не открывалась.

— Стакан гони, — нахально потребовал «старшой».

— А для чего стакан-то тебе? — Поинтересовался тот же голос, но уже более осознанно.

— Да вот нам тут парень водку предлагает распить. — «Старшой» снизил тембр голоса и уже говорил в щель двери.

— О! — Из-за двери раздался радостный вопль. — А мне сто грамм нальёте?

«Старшой» вопросительно глянул на Лёньку.

— Ну, не знаю, — ответил тот на его взгляд. — Бутылка ваша. Хотите — наливайте, хотите — нет.

— Нет, — решительно произнёс «старшой». — Тебе ни хрена не будет. Давай стакан. Потом с тобой рассчитаемся.

Васька вышел, недовольно осмотрел компанию, но стакан дал.

Стакан оказался фирменный — гранёный, с ободком. Галота жаждущих вышла во двор и зашла за ближайший сарай. В таких антисанитарных условиях положили на сумку «тошнотики» и тут же по очереди стали наливать друг другу. Этим заправлял «старшой».

Он наливал чётко. Бутылки хватило точно на четверых. Как выпили, то сразу хватанули по «тошнотику».

Выпитое Лёньке как-то сразу врезало по башке, но потом, когда он прожевал тошнотик, это состояние прошло.

А бичи смотрят на него с непониманием. Тут-то до Лёньки и дошло.

«Дай им ещё водки и делай отсюда ноги побыстрее, а то тут тебя с твоей же водкой и закопают», — пронеслась у него мысль.

Вздохнул поглубже, Лёнька предложил:

— Ну что, мужики? Ещё по одной? — и полез в сумку за очередной бутылкой.

У бичей морды расцвели.

— Вы уж давайте сами тут управляйтесь, а то меня там дрУги мои заждались. — Махнул он рукой в сторону порта и попрощался: — Ну, давайте. Бывайте здоровы. Всё. Пока.

Лёнька снял с сумки остатки «тошнотиков» и, передав их бичам, перекинул сумку через плечо.

Довольные мужики, вцепившись в предложенную бутылку, только доброжелательно бросили ему вслед:

— Если деньги будут, приходи, мы ещё что хочешь для тебя возьмём!

Лёньке тут же подумалось:

«Пока не „развезло“, надо быстренько чесать на пароход, а то я точно где-нибудь тут в этой Находке потеряюсь».

В Находке недалеко от Якорей находилась так называемая «аллея смерти», где моряков раздевали и разували. Правда, она «работала» только в ночное время. Но сейчас в дневное время суток Лёнька не пошёл по ней, а сразу двинулся через виадук на Морвокзал.

Кое-как он допёрся до Морвокзала, сел на скамеечку и стал ждать очередного катера. Катер скоро подошёл минут, и Лёнька минут через двадцать оказался уже на Астафьева, но за это время он успел даже заснуть, присев в тёплом пассажирском салоне.

Очнулся он от того, что кто-то толкнул его в плечо:

— Слышь ты, молодой, вставай, приехали.

Лёнька обалдело покрутил головой и, подскочив со скамейки, на которой прикорнул, подхватил сумку. Бутылки в ней издали неповторимый перезвон ксилофона. Присутствующие в салоне катера понимающе смотрели на него.

— Смотри, — предостерёг Лёньку один из пассажиров. — Осторожнее, когда через проходную будешь идти. Могут не пропустить.

— А что такое? — Лёнька всё ещё не мог понять всю серьёзность ситуации, в которой невольно оказался.

Только много позднее он это осознал. Ведь охрана могла сдать его в милицию, если бы обнаружила у него спиртное, а та бы написала письмо в училище — и тогда… Прощай родные стены училища и мечты о море — и да здравствует армия! Некоторым из его однокашников из-за таких случаев пришлось пройти по этой тропинке.

— Да ты их хоть заверни во что-нибудь, бутылки-то свои, — посоветовал Лёньке кто-то из попутчиков.

Перед выходом с судна из-за утренней прохлады он надел две футболки. А сейчас солнце палило не на шутку. Пришлось зайти за доски, сложенные рядом с забором и раздеться, оставшись только в майке. Мозгов у Лёньки хватило ещё на то, чтобы перемотать все бутылки снятыми футболками.

Вот так, со своей честной юношеской мордой, он и пролез в долгожданную дыру забора. То есть в пограничную зону и на охраняемый доблестными пограничными войсками суперважный объект под названием порт.

Уже подходя к трапу, Лёнька почувствовал, что его валит с ног и, из последних сил, вскарабкавшись на трап и каким-то образом спустившись с главной палубы в свой коридор, он завалился к себе в каюту. Там никого не оказалось, что не вызвало у Лёньки никаких эмоций и, аккуратно поставив сумку на диван, он упал на него, сразу провалившись в сон. Сил, чтобы взобраться на второй ярус койки, у него уже не оставалось.

Колян потом рассказывал:

— Захожу после вахты, смотрю, а мой студент дрыхнет. Но сумку в руках держит крепко. Попытался взять, а он за неё держится и никому не отдаёт.

Ну а когда Лёньку растолкали, то все смеялись над ним и над рассказом Коляна.

Вечером Вадим решил:

— Всё. Давай готовиться. Скоро приедет жена. С наливанием давай пока подождём, — охладил он пылкие взгляды друзей в сторону сумки. — Мы вчера с Серёгой налепили пельменей по поводу моего дня рождения.

— Ну, хорошо, пельмени так пельмени. Сейчас и начнём их варить, — ввязался в приготовление Колян.

Башка у Лёньки дурная, ничего не соображает и он пошёл следом за Коляном в каюту Вадима.

Только пришли в каюту, как услышали крик вахтенного:

— Вадим! Иди к трапу, к тебе тут пришли!

Глава третья

Радостный Вадим тут же выскочил из каюты. Через некоторое время он вернулся с женщиной примерно его же возраста, а может быть, чуть моложе. Красивая девица — в меру накрашена, хорошо причёсана, одета в модное платье. В руках она теребила болоньевый плащик.

— Людмила, — скромно представилась она.

Вадим, который пропустил её в каюту, втиснулся за ней следом и, показывая пальцем на каждого из присутствующих, представил их.

Колян, оказавшийся самым галантным, тут же забрал у женщины плащик, повесив его в шкаф.

Вадим усадил Людмилу на один из свободных стульев у стола. Ну а остальные расселись уже на привычные места, готовые есть и пить всё, что сейчас появится на столе.

Усевшись, Людмила подозрительно посмотрела на Вадима:

— Ну что, опять начинается прежнее?

О прежнем парни ничего не знали, но Вадим развёл руками:

— Ну а что делать? Ведь день рождения же у меня.

Людмила, поднявшись со стула, сделала шаг в сторону Вадима и, прижавшись к нему, крепко поцеловала:

— Ну, вот ради него я и приехала.

Она подошла к своим сумкам, которые Вадим оставил у порога, поставила их на стол и начала вытаскивать различные пакеты.

В них оказались овощи — помидоры, огурцы, какие-то салаты в баночках и жареная курица. Курица — это было нечто! Особенно если это домашняя курица.

Вынув курицу, Людмила посмотрела на Вадима:

— Может быть, разогреть её?

Вадим только замахал руками:

— Ни в коем случае! Не надо! Холодная она будет ещё вкуснее.

Картошка, отваренная с чесночком и свежим укропом! Вкуснотища!

Вся каюта заполнилась прелестными запахами домашней еды. Даже стало страшно, что этот чудный запах заполонит всю надстройку. Тогда сюда сбегутся матросы, и присутствующим так ничего и не останется от этих прелестей.

Ну а пельмени, которые скромно лежали на нескольких досочках, надо было срочно варить, а то они могли прилипнуть к ним и тогда из них уже получилось бы только тесто с мясом.

Колян принёс плитку и поставил на неё огромную кастрюлю. В неё набрали воды и принялись ждать, когда она закипит.

Пока вода закипала, Вадим налил всем по стопке, а потом покосился в сторону Лёньки:

— Студенту не наливать, он пельмени будет есть. Сегодня он уже выпил свою дозу.

На такую наглость у Лёньки едва хватило сил возразить:

— Да вы что? В самом деле издеваетесь? Хоть чуть-чуть-то можно? Я же ходил за ней, за этой водкой, — Лёнька в отчаянии смотрел на окружающие его смеющиеся морды.

— Ладно, — смилостивился Вадим. — Хорошо. Но только пять капель, — и налил Лёньке грамм пятьдесят.

Гранёные стаканы в ознаменование такого радостного события, как день рождения, подняли и все чокнулись «камушками». Это чтобы помполит не слышал. Хотя со вчерашнего дня его и дух простыл. Он одним из первых свалил во Владивосток, якобы на доклад в партком.

Ну а дальше стаканы поднимались один за другим. В основном за день рождения Вадима.

На судне за главных командиров остались только второй механик, старпом и второй помощник, следивший за погрузкой. Ну и матросы с мотористами, которых тоже наполовину распустили.

Проверяющие сюда не приедут. Тем более в Находку. На контейнерные каботажные причалы?! Куда тут переться?! Только по специальному заданию кто-то из пароходства мог появиться с проверкой. Да даже если бы и приехал кто-то, то экипаж об этом уже бы известили за три дня до подхода в порт. Этому же проверяльщику надо выписать командировочные, а в бухгалтерии у капитана работала жена, которая всё и обо всех знала. Так что маловероятно, что кто-нибудь неожиданно появится с проверкой. Находка — это же другой край света! Это же другая страна!

Тут закипели пельмени. За их варкой строго следил Колян.

Люда стала хозяйкой кастрюли, достала шумовку и всем начала раскладывать на тарелки горячие, аппетитные пельмени.

Вадим с Серёгой и Коляном взяли и жахнули ещё по стопочке. Считай, по полстакана они уже выпили и разговор у них стал добросердечный и доверительный. Ну просто замечательный. Они начинали всё больше и больше любить друг друга.

Места за столом мало и присутствующие расположились так: Люда на диване около стола, рядом с ней Вадим, а Лёнька с Коляном и с Серёгой с другой стороны стола. Посредине стола поставили кастрюлю с пельменями. Около неё бутылки, курица и всё остальное. Стол же не банкетный и места на нём мало даже для стаканов. Их приходилось всё время держать в руках.

И тут Вадим широким жестом потребовал у Серёги:

— Дай-ка мне уксус. Я хочу пельмени с уксусом!

Серёга протянул руку к шкафчику над столом и, открыв его, достал бутылочку с уксусной эссенцией, а затем широким жестом протянул её Вадиму.

— На тебе твой уксус. — Язык у него начал заплетаться, а движения рук сделались размашистыми. — Вот этот уксус я сейчас и налью тебе в тарелочку, — приговаривал он при этом.

Серёга открыл пробку на бутылочке с уксусной эссенцией. Рука у него слегка отклонилась от предполагаемой траектории к тарелке, а тарелку Вадим держал в руке в районе живота.

И вот этой эссенцией Серёга обильно принялся поливать тарелочку с пельменями. Эх, лучше бы это сделал Лёнька, самый трезвый из всей компании! Но у Серёги получилось всё совершенно по-другому.

Пока он выписывал траектории с бутылкой эссенции в попытке налить её в тарелочку Вадима, рука его промахнулась, и белая прозрачная жидкость попала Вадиму на живот.

Уксусная эссенция начала стекать у него в промежность. Вот тут-то каюту и потряс невообразимый вопль:

— Ой-ой, ты что творишь?! Паскуда ты замазученная!

От таких криков народ застыл, а Серёга, глядя на свою руку, так и продолжал выливать из небольшой бутылочки её содержимое на живот Вадима.

Осознав произошедшую трагедию, со своего места подскочила Люда и выхватила из рук Серёги злосчастную бутылочку. Тут все неожиданно начали носиться по маленькой каюте. Один Вадим сидел, раздвинув ноги и от того, что ему в промежности невероятно пекло, орал:

— Что вы сделали со мной, суки?! Что делать? Ой, падлы, поубиваю всех!

Серёга, образумившись от содеянного, во всю глотку как закричит:

— Воду, воду давай!

Лёнька подскочил со своего места, а в руках у него оказался стакан с водкой и, быстро опрокинув его содержимое в себя (не пропадать же добру), подставил стакан под кран умывальника, а когда стакан наполнился, то плесканул воду Вадиму на живот. Вода с эссенцией затекла ему ещё глубже. У Вадима от этой дозы воды ещё больше запекло, а он ещё сильнее заорал, посылая все известные ему матюги уже в Лёнькин адрес.

Тут вмешалась в кавардак, стоящий в каюте, Людмила. Она спокойным голосом скомандовала:

— Ну-ка, все отвернулись!

Парни отвернулись, а она — бац! — снимает с Вадима трусы и тут же льёт ему в промежность воду, которая стояла рядом в банке, приготовленная для следующей варки пельменей.

— Так! Балбесы! Заткнулись! — властным голосом прекратила она вопли с суетой в каюте и спокойно приказала Лёньке: — Неси сюда соду, да побыстрее.

Лёнька помчался на камбуз, зная, где лежит сода и, схватив пачку, вернулся в каюту.

Вадим уже лежал на диване с распростёртыми ногами.

Да… Причинное место у него оказалось такое, что на него бы собралось посмотреть (ну, может быть, и не только посмотреть) уж очень много любопытных женщин. Оно бы стало шедевром в любом из музеев мужской красоты. Одной из ценительниц этой красоты и являлась Людмила. Она постоянно лила воду на эту неописуемую красоту.

Увидев соду в руках Лёньки, она выхватила у него пачку и принялось обильно посыпать то, что ей принадлежало по праву.

— Ой-ой! — орал и стонал Вадим. — Всё сожглось! Не могу больше! Ой-ой-ой. Печёт!

Приглашённые на день рождения зрители, от его воплей только покатывались со смеху. Это же надо! Вадим представлял, что у них с Людой будет такая бурная ночь…

Он даже как-то говорил об этом с Серёгой:

— Вот приедет Людка — ой, не слезу с неё вообще. Буду всю ночь её мучить. Спать не дам ни минуты. Ты только утром меня не буди рано. Понял?

Серёга на его просьбу с пониманием кивал, соглашаясь с Вадимом:

— Да ладно, ладно. Что ты переживаешь? Сделаю как ты хочешь.

А теперь невольные зрители — Серёга, Лёнька и Колян стояли перед раскорячившимся Вадимом и невольный смех душил их при виде страданий несчастного Вадима.

Тот, видя ехидные пересмешки друзей, взбеленился:

— Вы чего, сволочи, смеётесь? Что? Поиздеваться надо мной решили?! — и попытался встать.

Но Серёга, как всегда, как будто ничего не произошло, успокоил его:

— Ну всё, Вадик, не будет у тебя ночной работы, — и попытался уложить Вадима на диван. — Побереги себя, отдыхай.

Но тот, не слушая уговоры Серёги, орал в прежнем экстазе:

— Да пошёл ты! — изрыгая ругательства и мат на Серёгу и всех, кого видел перед собой. Видать, от боли он и сказать-то толком больше ничего не мог.

Какой уж тут день рождения праздновать?! Вадима с Людмилой оставили лечить раны на причинном месте у виновника торжества, а сами, прихватив бутылку водки с половиной курицы, картошкой и остатками пельменей вернулись к Коляну с Лёнькой в каюту.

Какими методами происходило дальнейшее лечение столь важного мужского места, Лёнька предположить не мог. Да не до этого ему и было.

А в каюте они сели, посмеялись и уговорили прихваченную бутылочку. Ближе к вечеру, когда разговор пошёл на убыль и парни уже собирались мирно разбрестись по шконкам, их поднял вахтенный матрос, с бешеными глазами забежавший в каюту:

— Спасайте Васильича! Тонет!

От такого неожиданного сообщения у Лёньки с Коляном стаканы чуть не выпали из рук.

— А ты что здесь делаешь? Что ты сам его не спасаешь? — заорал на матроса Лёнька.

— Да я ему уже круг кинул, и он с ним так и барахтается в мазуте. Как я его оттуда один вытащу? — орал обалдевший от страха матрос.

Откуда тащить? Как Васильич оказался в воде? На расспросы времени не оставалось. Ясно только одно: надо спасать Васильича. И парни, вывалившись из каюты, бросились на палубу.

Был поздний вечер, причал окутали сумерки, и вахтенные уже включили палубное освещение. Поэтому, свесившись за борт, куда указывал верещащий матрос и присмотревшись, Лёнька увидел между бортом и причалом барахтающееся тело.

— Выброска у тебя где? — проорал Колян офонаревшему матросу.

— Так вот же она, — растерянно протянул её Коляну парень из Манзовки.

Колян выхватил у него выброску и, распутывая её, побежал по трапу вниз на причал. Лёнька с Серёгой кинулись вслед за ним.

Между бортом и причалом вместо воды простиралось месиво из мазуты, палок, щепок и различного мусора. Среди этого срача виднелся спасательный круг и в середине него просматривалась голова человека.

— Держи кончик, — прокричал Колян голове и бросил гашу в месиво.

Увидев, что за гашу ухватились руки утопающего, парни начали тянуть его.

Хоть и худой оказался этот Васильич, но дерьма в нём содержалось приличное количество. Это в полной мере ощутили три «спасателя» еле-еле вытянувшие его на причал.

Когда замазученное тело выбралось на край причала, то все бросились к нему. Но не тут-то было. Тело оказалось скользкое и мерзкое от облепившей его мазуты. Руки непроизвольно с омерзением сами отстранились от него, а осклизлое тело только и делало, что мычало:

— Б…я… Суки… Вы где шляетесь? Так и сдохнуть можно. — Откуда-то из-под слоя мазуты неслись невразумительные междометия.

Тело еле-еле поднялось и, шатаясь, побрело к трапу. «Спасатели», онемевшие от такой неблагодарности, только смотрели ему вслед. А оно, оставляя за собой дорожку мазута, начало карабкаться вверх по трапу.

Колян только прокричал вслед Васильичу:

— Смотри, с трапа ещё не навернись, — но тело Васильича разразилось в ответ благим матом.

Парни ещё постояли на причале, очистили от мазута выброску и разошлись по каютам.

Вот так и прошёл тот знаменитый вечер, ознаменовавшийся спасением третьего механика и празднованием дня рождения Вадима.

После того как Лёньку в семь часов поднял вахтенный моторист, проснулся и Колян. Он со стоном перевернулся на своей кровати:

— Ой, башка что-то болит! Просто раскалывается.

Хотя он с нуля до четырёх стоял вахту, но вид имел такой, как будто вообще не спал.

— Не могу больше, — стонал Колян. — Башка точно лопнет! Надо что-то выпить. Иначе сдохну.

Он выбрался со стонами из кровати, вышел в коридор и постучался в соседнюю дверь, к Серёге. Вскоре послышалось, как тот вышел и недовольно пробурчал:

— Чего надо? — по голосу чувствовалось, что Серёга очень недоволен.

— Надо вот. Голова болит, — заискивающе, со страдальческими нотками в голосе канючил Колян.

После недолгого молчания послышалось:

— Сейчас.

Дверь хлопнула, а через минуту разговор продолжился:

— Всё, иди, я тут занят. — Голос Серёги стал уже добрее.

Колян ехидненько поинтересовался:

— Ну и как работалось этой ноченькой?

Серёга уже со смехом выпроваживал не в меру любопытного Коляна:

— Иди уже, иди. Я тут ещё немного поработаю и приду на разводку. Если Степаныч что-нибудь спросит, то прикроешь меня, — уже попросил он Коляна.

— Не боись! — Бодро ответил тот и через секунду вернулся в каюту с початой бутылкой.

— Вставай, — толкнул он Лёньку и гордо потряс добычей перед его лицом.

Делать нечего. На работу всё равно бы пришлось вставать. Они уселись за столом и посмеялись, как это Серёга умудрился «проработать» всю ночь.

Ну, ладно, не их это дело. Разлили водку по стаканам и, морщась от отвращения, выпили и закусили вчерашними остывшими пельменями. После чего Лёнька начал собираться на работу.

Иван Степанович, посмотрев на опухшие физиономии «работничков», сакраментально изрёк:

— Чё, уже успели нажраться? Смотрите у меня, чтобы сегодня работа была! После обеда будем начинать чистить ресивер, а пока идите и вскрывайте его! Подготовьте весь инструмент для чистки.

Чтобы утихомирить разбушевавшегося Ивана Степановича, пришлось рассказать ему о «травме», полученной вчера Вадимом. Иван Степанович был человек с понятиями, поэтому постучался к Вадиму в каюту в полуоткрытую дверь сказал тому, чтобы тот сегодня отдыхал, а с остальных членов рембригады ответственности не снял и погнал их в машину.

Вскрыть горловины на ресивере не составило особого труда. На каждой горловине по двенадцать гаек. Открутив их, парни притащили вёдра, скребки, робу и сели в ожидании Ивана Степановича, что он им ещё прикажет. Лезть сейчас в ресивер, или не лезть, или сделать всё это после обеда? Вот в чём был главный вопрос. А лезть в него страшно не хотелось.

Двигатель после закрытия обогревающей воды со вчерашнего вечера ещё полностью не остыл. Обычно на стоянке температура на нём поддерживалась около шестидесяти градусов, а сейчас она оставалась ещё в пределах сорока.

Лёнька засунул голову в открытую горловину. Ой-ой-ой! Сколько грязи там находилось! Ой-ой-ой! Вид такой «красоты» напрочь отбил у него желание о посещении столь «прекрасного» места, а особенно с бодуна.

Парни поднялись в курилку и, понурясь, ждали дальнейших приказаний, потому что сейчас лезть в ресивер не было никакого желания.

— Что это мы тут сидим? Пошли. На палубу выйдем. Воздухом подышим. Да и прохладнее там. — Неожиданно предложил Серёга.

Вышли на палубу. Солнышко светит. Тепло. Ни ветерка. Хорошо! От такой погоды настроение начало устанавливаться на рабочие рельсы, а душа разворачиваться, готовясь к новым подвигам.

Вдруг — мама дорогая! На причале возникло непередаваемое видение в виде трёх девушек неописуемой красоты, которое приблизилось к трапу и начало подниматься на борт судна. Брюнетка, блондинка и рыжеватенькая пампушечка.

Что понадобилось этим девчонкам на судне? Зачем они здесь? Эти мысли пронзили сознание трёх повреждённых голов, и они с интересом наблюдали за поднимающимися феями.

Девчонки, поднявшись на палубу, скромно обратились к вахтенному матросу:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, девушки, — ответил вахтенный, раздувшись от важности.

Нечасто это Ваньке из Манзовки приходилось встречать таких прелестных созданий. Его так раздуло от важности, что он гоголем, что глухарь на току, начал дефилировать перед девчонками.

— Чё это вы к нам пожаловали? — Важность из Ваньки, пёрла, что забродившее тесто из опары.

— Мы бы хотели увидеть старшего механика, — скромно, бросая томные взгляды на вахтенного, произнесла одна из девчонок, первой поднявшаяся на палубу.

— Но его сейчас нет на судне. Он уехал во Владивосток, — важно изрёк Ванька, несмотря на обворожительные взгляды брюнетки.

— Тогда нам нужен тот механик, который его заменяет, — не отставали от вахтенного матроса девушки.

— Это у нас второй механик, — так же важно выдал матрос. — Вот он-то сейчас и здесь. — Лёня, — крикнул он в сторону мотористов, стоявших метрах в дести и увидев их любопытные физиономии. — Отведи-ка девчонок ко второму механику!

Лёнька тут же услужливо подскочил к визитёршам.

— Пойдёмте, девушки. Я покажу вам каюту второго механика, — услужливо предложил он, прикрывая таким вежливым обращением своё любопытство к девушкам.

Войдя в дверь надстройки, он поднялся по небольшому трапу вверх на одну палубу и прошёл к каюте второго механика. Девчонки следовали за ним, и, постучав костяшками пальцев о косяк открытой двери, Лёнька осторожно поинтересовался:

— Иван Степанович, вот девчонки пришли к нам. И очень хотят вас видеть.

Из глубины каюты раздался удивлённый голос Ивана Степановича:

— Да? Какие такие девчонки?

Послышался звук отодвигаемого стула и на пороге каюты появился Степаныч. Он внимательно осмотрел визитёрш, толпившихся за Лёнькиной спиной.

— Ну, если пришли, то пусть тогда заходят. — И, отступив вглубь каюты на пару шагов, пропустил их.

Иван Степанович был невысокого роста. Если рост Лёньки составлял метр семьдесят, то второй механик был на полголовы ниже его. Маленький, кругленький, толстенький, лысенький, как шарик. Он «катался» по машине и всё знал про неё, родимую. До малейшего винтика. На любой вопрос, с каким бы Лёнька ни обращался к нему, он всегда давал исчерпывающие, обстоятельные ответы. Машину он знал досконально.

Своим особенным взглядом механика, которым определяют готовность механизмов к работе, Иван Степанович окинул девчонок:

— Ну и что это вы, девушки тут делаете? Хотите поработать, что ли? Или по какому другому вопросу прибыли к нам?

Стройная брюнетка, самая бойкая из девчонок, пылко начала:

— Вы знаете, мы студентки кораблестроительного факультета политехнического института, который находится во Владивостоке. У нас сейчас началась практика.

Иван Степанович внимательно, не перебивая брюнетку, смотрел на девчонок, но когда заметил Лёнькину любопытную физиономию, всё ещё торчащую в проёме двери, то скомандовал:

— Ну-ка, Лёня, исчезни мигом! — и, уже вежливо продолжил ворковать девчонкам: — А вы, девушки, проходите, садитесь. Сейчас мы с вами побеседуем и решим все ваши проблемы.

Лёнька вышел, а девчонки, пройдя в каюту, уселись на указанный им диванчик. Каюта второго механика не ахти какая огромная, но всё равно там можно было хоть спокойно разойтись трём человекам.

Лёнька вышел в коридор, но из любопытства остался стоять возле двери.

***

По морской традиции моряки двери в каюту никогда не закрывают. Ни в море, ни на стоянке, если они находятся на судне. Это потом уже стали закрываться двери, когда появились пираты, а в портах воры. А тогда, в те спокойные советские времена, двери в каютах вообще ни у кого не закрывались.

Проснулся — дверь открыл, значит, можно заходить. Если дверь закрыта — значит, спишь или на берегу — не заходи.

***

Дверь в каюте Иван Степановича оставалась открытой. Поэтому Лёнька сделал вид, что вышел, но сам остался около двери, чтобы послушать, как будут развиваться дальнейшие события.

Одна из девушек — судя по голосу, брюнетка — продолжила свой рассказ:

— У нас сейчас началась практика.

— Ну и что же это за практика такая для девушек? — послышался вкрадчивый голосок Ивана Степановича. Как будто это кот мурлыкал после съеденной сметаны. — А бумаги об этой практике у вас есть?

— Да вот они. — Послышался шорох разворачиваемых листов бумаги. — Практика у нас на целый месяц, — продолжала брюнетка. — Вот и направили нас из пароходства к вам. Вот наши паспорта, вот документ о том, что мы направляемся из пароходства к вам на практику.

— Ну да. Да-да-да. — Послышался скрежет пальцев по коже. Иван Степанович всегда так зверски чесал лысину, когда начинал интенсивно думать о пришедшей проблеме, которую необходимо срочно решить.

Он что-то мычал и ходил по каюте, а потом загадочно произнёс:

— Девушки, но вы, вообще-то, знаете, что такое море?

В каюте воцарилась небольшая пауза, которую прервал сам Степаныч:

— Ну как же вы на целый месяц пойдёте с нами в рейс? Это же будут шторма, морская болезнь, нехватка воды. Да мало ли что может произойти в море? Может быть, даже и кораблекрушение.

На такую проникновенную речь брюнеточка нежным голоском прервала Степаныча:

— А вы знаете, может быть, мы с вами как-то договоримся об этом, чтобы избежать таких приключений? Вы нам напишите, что мы эту практику тут у вас проходили, а мы тогда в рейс и не пойдём.

— Каким образом вы это себе представляете? — уже не на шутку возбуждённо переспросил её Иван Степанович. — Вы же должны отработать свою практику! — повысил он голос.

— А Вы напишите нам такую бумагу, что мы прошли у вас такую практику, и печать поставьте, а потом и распишитесь, — мило упрашивала его брюнетка.

— Так я же не капитан, чтобы расписываться, — выставил контраргумент Степаныч, чтобы отвязаться от девчонок.

— Но печать-то у вас есть? — настаивала на своём брюнетка.

— Печать есть, — подумав, согласился с таким доводом Иван Степанович.

— А у нас в институте капитанскую подпись никто не знает. Так что какая разница, кто подписал? Лишь бы печать была, — наивно подытожила свои рассуждения собеседница Степаныча.

От таких слов и интонации, с которой их произнесли, Лёнька даже представил себе огромные, широко раскрытые глаза брюнетки и её томный взгляд, прерываемый опахалами ресницы. От такого взгляда он бы сам ни в жизнь не устоял.

Но из каюты послышался скрежет пальцев на затылке Ивана Степановича, который долго молчал, расхаживая по каюте, отчего-то тяжело вздыхая, а потом уже решительно выдал созревшее решение:

— Так, девочки, я, вообще-то, с этим согласен, но только с одним условием.

— С каким условием? — уже дружно, в один голос, чуть ли не выкрикнули девчата.

— Вот если вы почистите ресивер главного двигателя, то я подпишу все ваши бумаги. Стоять мы здесь у причала будем ещё неделю. Может, за неделю и управитесь. Работы там много. Работа, конечно, не ахти какая сложная, но грязная, — честно сознался он. — И её надо обязательно сделать в течение стоянки, — подытожил Иван Степанович.

— Да сделаем мы, сделаем эту работу, — принялись в один голос заверять его девчонки.

— А если мы её сделаем, то вы потом подпишите нам бумаги? — Это опять послышался голос брюнетки.

— Потом всё вам подпишу, родные вы мои, — уверенно подтвердил Иван Степанович.

Неожиданно из каюты послышался хлопок ладони по столу, а Иван Степанович громко прокричал:

— Лёня, заходи! Я слышу, что ты там сопишь. А ну подь сюды!

Лёнька зашёл в каюту, а Иван Степанович полез в свой заветный ящичек с ключами.

— Вот, девчонки, это моторист Лёня. Он отведёт вас в каюту. Вы там переоденетесь, а потом он вам покажет всё, что вам предстоит сделать. — И обратился к Лёньке: — Вот тебе ключ от запасной каюты. Покажи девушкам, где им раздеться и что им предстоит сделать. Дайте им робу, сапоги и всё остальное, чтобы они почистили ресивер. Вас, охломонов, на сегодня я прощаю, а вот девчонки пусть поработают. Но! — Он грозно посмотрел на Лёньку. — Смотрите, чтобы за ними был постоянный контроль. Не дай бог, что-нибудь случиться с ними! В льялах сгною. — В этом можно было не сомневаться, если Степаныч пообещал такое наказание, то оно обязательно будет выполнено и, уже более мирным тоном, продолжил: — Электрики пусть организуют им безопасные лампы, а вы им выдайте ветошь, и пусть они всё почистят, — повторил он. — Когда после чистки вы всё проверите, то позовите меня. Вот тогда я уже сам осмотрю этот наш прекрасный ресивер.

После такой продолжительной речи, от которой у Степаныча даже пот проступил на лбу, он вновь обратился к девушкам:

— А вот уже после этого я подпишу вам всё, что вы хотите. И что вы у меня месяц отработали, и что ходили с нами в рейс и всё остальное. А сейчас распишитесь в журналах техники безопасности, что вы были проинструктированы при поступлении на судно и перед работой. Такой у нас порядок, — важно добавил он.

Девчонки обрадовались, что они остаются на судне и, не глядя в журналы, расписались в них. Глаза у них сияли, и они восторженно смотрели на Ивана Степановича. Но тот, как будто ничего особенного не произошло, так же спокойно, как и прежде, пропыхтел:

— Ну, всё, всё. Идите уже, идите. Не мешайте мне заполнять инвентаризацию, — и, строго посмотрев на Лёньку, напомнил ему: — Так, Лёня. А ты веди их в каюту. Чего пнём застыл, как на поляне? Пусть они там переодеваются. На камбузе скажи, чтобы повар и на них тоже готовила еду, — и вручил Лёньке ключ, после чего он с девчонками вышел в коридор.

Глава четвёртая

Спустились вниз. У всех встречных на лицах неподдельное любопытство. Это же надо! На судне из женщин были только буфетчица, повариха да уборщица. Но всё это тёти Моти лет сорока пяти и даже под пятьдесят, старые морячки, у которых папироса изо рта никогда не вынималась. Они могли покрыть и обложить любого чем только хочешь и не хочешь. На пьяной козе подъехать к ним страшились даже старые мореманы. А тут девчонки-одуванчики. Платьица развеваются. Юбчонки коротенькие, волосы аккуратно уложенные. У матросов челюсти отвисали. А Лёнька, гордый собой, шёл впереди девчонок и вёл в каюту, всем своим видом показывая, что эти девчонки машинные, и не вам, матросне, с ними общаться.

Подведя девчонок к запасной каюте, Лёнька открыл дверь и отступил на шаг в коридор:

— Вот, девочки, это будет ваша каюта. Сейчас вы пока тут размещайтесь, а я сбегаю за постельным бельём и скажу тёте Маше, чтобы она вам его приготовила. Нужно вам бельё? — Лёнька с интересом рассматривал слегка ошарашенных девчонок, заходя за ними следом в каюту.

— Конечно, нужно. И полотенчики нам нужны, вообще всё нам нужно, — уже более свободно ответил кто-то из красавиц.

Лёнька уже собрался выходить из каюты, как в неё заглянул Серёга.

— Серёга, — не ожидав его появления, Лёнька начал оправдываться перед ним, — вот Степаныч направил этих девчонок к нам на работу, — и хитро посмотрел на сварного: — Он хочет, чтобы они почистили нам ресивер.

У Серёги округлились глаза.

— Да ладно! — удивлённо произнёс он, но проглотив комок удивления, и через секунду сурово обратился к девчонкам: — Пойдёмте, девоньки, я вам покажу, что вам придётся делать.

Видя, что девчонки засобирались с Серёгой и Лёньке не придётся вести их в машинное отделение, он успокоил их:

— Да-да. Вы идите с Серёгой, ну а я пока пойду за постельным бельём.

Поднявшись наверх, Лёнька нашёл буфетчицу, тётечку очень внушительных размеров:

— Тёть Маш. Там девчонок к нам прислали. Степаныч сказал, что им постельное бельё надо выдать. Выделите, пожалуйста, бельецо для девчонок.

— Какие такие девчонки? Не те ли, что надысь к Степанычу в каюту прошли?

— Вот-вот. Именно они, — закивал головой Лёнька. — Так вот Иван Степанович и сказал, чтобы вы им выдали полотенца, наволочки и простыни.

Тётя Маша что-то пробурчала и, как всегда недовольная и, достав ключи и подняв своё грузное тело с кресла, двинулась в свою богадельню, где долго копалась, но в конце концов собрала три комплекта постельного белья. После долгих и красноречивых выражений по поводу кобелячьей жизни современной молодёжи, она выдала их Лёньке на руки. В напутствие она сурово пообещала:

— Иди, иди и смотри! — грозно погрозила она ему пальцем. — К девкам не приставать! Я сама приду и всё проверю. А то вы там, кобели чёртовы, ещё чего сотворите с ними.

Подхватив бельё в охапку, Лёнька поспешил покинуть недружелюбную буфетчицу, предварительно оправдавшись:

— Да ну, тёть Маш! Что творить-то? Иван Степанович там всем руководит. Он уже выдал нам все инструкции, как с ними обходиться.

— Ладно уж тогда. — Голос у тёти Маши подобрел. — Тогда я пойду и скажу поварихе, чтобы она обед готовила ещё на трёх человек.

Тётя Маша пошла на камбуз к поварихе Ольге. Та была тоже красивенная, всеобъёмная и необъятная женщина. Такие женщины встречаются только на судах. Повар есть повар. Но в тёте Оле души было так много и готовила она так вкусно, что все моряки в ней души не чаяли. Многие из них даже говорили, что и дома их жёны так готовить не умеют.

С кипой белья Лёнька спустился вниз. Около закрытой двери каюты, где поселились девчонки, понуро стоял Серёга.

— Что такое? Чего не заходишь? — Лёнька попытался пройти в каюту.

— Девчонки сказали — не заходить, — преградил ему путь Серёга. — Я им робу дал, они её взяли и сказали, чтобы я не заходил.

Лёнька остановился около него и, поудобнее перехватив кипу с бельём, поинтересовался:

— Но ты хоть показывал им, что делать-то надо?

— Конечно, — хмыкнул Серёга. — Я спустился с ними вниз и показал, куда им предстоит лезть и что делать, — и, ехидно посмотрев на Лёньку, добавил: — А мы будем стоять у ресивера и принимать у них вёдра.

— Ну, ладно. Принимать так принимать, таскать так таскать, — согласился с ним Лёнька и прислонился к переборке, ожидая, когда же откроется дверь.

Ждать пришлось недолго. Девчонки вышли из каюты цепочкой. Вот тут Лёнька точно чуть не сел на пятую точку. Девчонки вышли только в трусиках и в бюстгальтерах. На головах они повязали какие-то тряпки, которые им дал Серёга для того, чтобы они протирали ресивер после того, как он будет зачищен скребками от мазута, гудрона и всего прочего, что могло оказаться внутри него.

— Девочки! Вы что? Так собрались чистить ресивер, что ли? — непроизвольно вырвалось у Лёньки.

— Мы подумали, что можем испачкаем всю вашу робу, — попыталась объяснить свой вид брюнетка, — поэтому мы полезем так, а потом отмоемся.

Лёнька с Серёгой молча смотрели на них, потеряв дар речи.

— Девочки, но вы именно так решили лезть в ресивер? — для верности уточнил Серёга.

— А что? Мы сейчас быстренько всё сделаем. Уж полы-то мы мыть умеем. Не волнуйтесь. Всё протрём, промоем. Будет идеальная чистота, — за всех заверила его брюнетка.

«Ну-ну-ну, — подумалось Лёньке. — Давайте, давайте, давайте. Посмотрим, что будет с вами через часик».

От решительности девчонок Серёгу чуть ли не согнуло от смеха, который он еле-еле сдерживал. Он уже не мог от него сдержаться и отошёл за угол, где как краем глаза увидел Лёнька, тряслись от смеха его огромные плечи.

Занеся бельё в каюту и положив его на диванчик, Лёнька вышел в коридор. Девчонки нерешительно мялись перед входом в машинное отделение. Тогда Лёнька открыл дверь-броняшку и первым вошёл в неё, знаками предлагая девчонкам следовать за ним.

Спустившись к ресиверу, Лёнька показал на открытую горловину:

— Ну, вот, смотрите. Я буду тут, снаружи, а вы давайте лезьте туда. Начинайте чистить. Возьмите скребки, вёдра. Я их тут у вас принимать буду.

Девчонки как были в трусиках и в бюстгальтерах, так и полезли туда — в эту преисподнюю, из которой раздавался только смрад перегоревшего масла и всего того, что остаётся от сгорания топлива.

Лёнька успел им только посоветовать:

— Слышь, девчонки. Там на коленях придётся ползать. Вы хоть возьмите ветошь да на колени намотайте. А то поранитесь — там всё-таки всякой пакости полно.

Хоть тут они его послушались и, обмотав колени ветошью, полезли внутрь ресивера.

Лёнька уселся около горловины, не зная, что ему делать дальше. Что он им скажет? Ничего сказать он им не мог. Сами так захотели.

Через некоторое время пришли Серёга с Коляном, который готовился заступать на вахту. Ради любопытства они заглянули в ресивер.

— Ну что, чистят? — поинтересовались они у Лёньки.

— Чистят, чистят, — отмахнулся он от них.

Каждая из девчонок взяла отдельный фонарь и по ведру и скребку на длинной ручке. Через горловину Лёнька видел, что внутри ресивера лучи света метались из стороны в сторону. Через некоторое время парни стали забирать у них вёдра. Содержимое вёдер они переливали в вёдра побольше, а маленькие опять отдавали девчонкам. Большие же вёдра таскали в бочку, стоявшую на корме.

Девчонки вообще не вылезали из ресивера на перекуры. Если бы это чистили мотористы, то точно раза три бы вылезли. Ох и упёртые попались девки!

В конце концов Лёнька не выдержал и прокричал им внутрь ресивера:

— Девчонки, давайте вылезайте, хоть немного передохните.

— Нет. Нам тут немного осталось. — Прокричала в ответ одна из красавиц. — Вот быстренько закончим, а тогда уже и вылезем, — донеслось из ресивера.

А что делать? Хозяин — барин. Лёнька с Серёгой пошли, попили чаю, оставив Коляна обеспечивать девчонок.

Лёнька задержался на палубе, но когда спустился к ресиверу, то увидел, что Серёга с Коляном умирают со смеху.

— Что ещё случилось? Что такое? — Лёнька никак не мог понять причину их смеха.

А они, корчась от смеха, показывали на ресивер:

— Ты посмотри на них!

Лёнька заглянул туда, в эту преисподнюю. Мама родная! Если ресивер стал внутри жёлтого цвета, то девчонки чёрного, как будто они вытирали его всеми фибрами своего тела. Хотя грязи Лёнька вынес уже вёдер пять, да Серёга ведра три-четыре.

Тут спускается Вадим. С бодуна он выглядел страшно. Ноги враскорячку, морда распухшая, волосы взъерошены. Видать, причинное место уж очень сильно его донимало всю ночь.

— Что делаете? — еле-еле выдавил он из себя.

А что ему ответить? Лёнька со смехом кивнул в сторону открытой горловины ресивера:

— Да вон, видишь. Девчонки чистят, а мы тут сидим, вёдра таскаем.

— Какие девчонки? — Вадим в недоумении посмотрел на него.

— Да те, которые на практику пришли, — Лёнька беззаботно ткнул пальцем в ресивер.

— Вы что, ребята, вообще чокнулись, что ли? — зло посмотрел Вадим на чистеньких обеспечивающих.

Подойдя к ресиверу и с трудом нагнувшись, он посмотрел в горловину. Потом выпрямился и разразился громоподобным матом:

— Как вы вообще решились девок загнать туда? — Он в бешенстве показывал пальцем на горловину ресивера. — В ресивер! Вы что? Вообще ополоумели? Мозги у вас есть?! Или вы их вчера все пропили? Пусть бы они тут сидели, а вы бы там сами корячились! Вы чё натворили?! — Вадим от злости чуть ли не слюной плевался.

— Но Степаныч сказал, чтобы они его чистили, — Лёнька пытался хоть как-то успокоить разбушевавшегося Вадима.

— Этот Степаныч — старый балбес, ни хера не знает, как дела делаются. Ему лишь бы только следить, чтобы все работали! А у вас-то, где мозги были? — всё так же орал он на начинающих понимать свою оплошность, Лёньку, Коляна и Серёгу. — Сейчас, подождите, — и, поохав, он вновь подошёл к ресиверу.

С трудом нагнувшись, Вадим заглянул внутрь ресивера и, распрямившись, злобно глянул на Лёньку. Не найдя необходимых слов, он размахнулся и врезал Лёньке по башке подзатыльник! Но тот, отреагировав на жест Вадима пригнулся и его ладонь только задела кончики волос на голове.

— Серёга! — уже чуть ли не орал Вадим. — Понятно, что студент дурак, а ты? Ты-то где был? Что вы с девками сделали? — Возмущению его не знало предела.

— А что сделали? Сами они туда полезли. Никто их туда силой не гнал, — оправдывался смущённый Серёга.

Вадим вновь нагнулся к горловине и прокричал:

— Девчонки! Вылезайте! Шабаш! Начистились!

Фонари перестали метаться и из горловины начали вылезать девчонки. Но это уже были не прелестные создания в трусиках. Вместо них вылезли три негра.

Мама родная! Лёнька грязнее людей в жизни не видал! Вадим взял и пальцем провёл по спине одной из них. Но на спине даже следа от пальца не осталось. Так глубоко мазут впитался в кожу этих невинных созданий.

Вадим вытер палец куском ветоши и горестно вздохнул:

— Девчонки, что же вы это с собой натворили? — Он с жалостью смотрел на каждую из них. — Это же надо так себя ухайдакать! Что же вы робу-то не взяли?

— Но мы же робу бы испачкали, — оправдывались «негритята».

— Да чёрт с ней, с этой робой! — искренне сокрушался Вадим. — А как же вы теперь отмоетесь?

— Ну, сейчас вот закончим и пойдём помоемся. — Девчонки на удивление ещё могли шутить и улыбаться, а на их чёрных лицах сверкали только белые зубы и озорные глаза.

— Никаких «закончу»! Ничего больше не делать! — В ответ на их заявление прокричал Вадим, указывая им рукой к выходу. — Всё! На выход! Идите мыться!

Девчонки одна за другой медленно пошлёпали наверх по трапу. Мазут с них чуть ли не капал, с бедных. После того как они прошли, Лёнька ещё долго затирал их мазутные следы на ступеньках и покрашенной поверхности палуб. Взяв соляру, он протёр все трапы, потому что ничем больше эти мазутные следы не отмывались. Девчонки же в ресивере босиком работали.

— Господи боже ты мой! Какие же мы балбесы, что загнали их туда! — только и корил себя Лёнька, отмывая пятна мазута от оставленных девчонками следов.

Вадим отвёл девчонок в душевую, Серёга побежал за растворителем.

Растворитель, если им с нормальной кожи что-то стирать, обожжёт всю кожу, а тут девчонки. Бензина на судне не было — не положено. Его хранили только для аварийной шлюпки в специальной кладовой.

Поэтому Лёнька принёс банку с чистой соляркой. Она хоть и будет сушить кожу, но хоть что-то отмоет, а не обожжёт, как растворитель. Потом принесли им мягкой ветоши, мочалки, порошок и мыло.

— Вы тут мойтесь, — советовал им Вадим. — А мы рядом будем. Если что надо будет, то кричите. Мы всё вам принесём.

И девчонки принялись мыться.

Вадим подозвал Лёньку с Серёгой:

— Ну вы и балбесы! Вы что с ними сотворили? Что с ними будет потом? Сейчас им соляра всю кожу сожрёт. Вы представляете, что с ними станет? — Он всё никак не мог прийти в себя от увиденного.

— Но волосы-то они закрыли! — попытался оправдаться Серёга.

— Ну и что, что волосы? Ты посмотри на них. Им по восемнадцать-двадцать лет. Они же полнейшие дуры. У них вообще мозгов нет. Как же они попёрлись туда? — Вадим всё не мог успокоиться, даже забыв о своей «травме».

— Как попёрлись? Ну, вот так и попёрлись, никто их не заставлял лезть в ресивер. Сами они захотели так отработать свою практику, — оправдывался Серёга.

Лёнька вообще молчал. Если бы он сказал хоть слово, то ему бы досталось ещё больше.

— Эх вы! — Вадим только махнул рукой и, оставив парней караулить девчонок возле душа, ушёл к себе в каюту.

Девчонки вышли из душа часов в семь вечера. Лёнька не знал, сколько тонн воды они там выпустили, но плотник на следующее утро бегал и орал:

— У нас в танке дыра! Куда делось почти десять тонн воды?

Пресная вода. Это для каждого судна проблема в море. Но тут судно стояло у причала, вода набиралась прямо тут же с берега без всяких счётчиков. Надо было только кинуть шланги на причал и подсоединиться к береговой водяной магистрали. Потом уже плотник набрал в танки воду. И ничего страшного не случилось от того, что девчонки помылись.

Когда девчонки вышли из душа, Лёнька не видел, потому что он с Серёгой взяли ещё бутылку водки у Вадима, остатки закуски и сидели у Серёги в каюте, обсуждая проблемы сегодняшнего дня, а потом завалились спать.