Бесплатный фрагмент - Молчание гор

Детям войны и Чеченскому народу посвящается!

«Горы никогда не забудут, они молчаливо столетиями будут оплакивать самые черные дни нашего народа». 

⠀

Марьям Нашхоева

---

Об авторе

Марьям Нашхоева — член Союза писателей России, член Союза женщин России, член NATE — Национальной ассоциации преподавателей английского языка, Амбассадор Евразийской Творческой Гильдии ECG London.

Номинант на Всероссийскую национальную литературную премию «Писатель года — 2017» в номинации «Дебют» за рассказ «Спой колыбельную, папа!». Номинант на литературную премию «Наследие — 2017» за рассказ «Запах счастья». Номинант на Всероссийскую национальную литературную премию «Писатель года — 2019» за рассказ «В тени Сидрата». Номинант на Всероссийскую национальную литературную премию «Писатель года — 2020» в номинации «Дебют» за рассказ «Ослепительный разум». Номинант на Всероссийскую национальную литературную премию «Писатель года — 2021» в номинации «Дебют» за рассказ «Медальон».

Рассказы Марьям Нашхоевой опубликованы также в сборниках «Каталог ММКВЯ-2021», «РСП. Проза 2021» и в «Антологии русской прозы 2022». Рассказ «Запах счастья» вошёл в молодёжный литературный альманах «Дебют — Созвездие слов и красок» молодых писателей и художников Чеченской Республики в 2020 г.

Марьям Нашхоева награждена медалями Нобелевского лауреата И. А. Бунина «Иван Бунин 150 лет», Ф. М. Достоевского «Федор Достоевский 200 лет» и А. А. Ахматовой «Анна Ахматова 130 лет» за вклад в развитие русской литературы Президентом Российского союза писателей Д. В. Кравчуком, медали имеют статус общественных наград.

Также автор награждена медалью «Союза женщин России» на презентации книги «В тени Сидрата» в Московском доме национальностей в г. Москве. Медаль вручается в исключительных случаях избранным женщинам за достигнутые успехи в творчестве и профессиональной деятельности.

Книга «В тени Сидрата» переведена Марьям Нашхоевой на английский язык. Презентации книги прошли в следующих городах: Грозный, Москва и Дубай.

---

«Ушедшие никогда не вернутся, но их души будут тосковать по родине даже после смерти».

Марьям Нашхоева

---

Повесть «Молчание гор» посвящена памяти жертв депортации чеченского и ингушского народов.

Основана на рассказах моих родных.

---

Повесть «Молчание гор»

Горы никогда не забудут, они молчаливо столетиями будут оплакивать самые черные дни нашего народа. Сердце никогда не предаст память об умерших от холода и голода, брошенных в далеких бескрайних степях Казахстана детей, женщин и стариков, и не затянутся те глубокие зияющие раны, нанесенные людям в те страшные дни выселения. Ушедшие никогда не вернутся, но их души будут тосковать по родине даже после смерти.

Каждый год 23 февраля я закрываю глаза и мысленно пытаюсь пройтись по тонкой нити прошлого, как по тонкому лезвию, в далекий 1944 год, когда были высланы чеченцы и ингуши, делаю ничтожные попытки прочувствовать все те ужасные события, которые произошли с нашим народом: что на самом деле пережили люди, которым дали около десяти минут на сбор имущества, накопленного десятилетиями? Когда вам сказали брать только самое ценное, но что может быть ценнее человеческой жизни и родины?

Ведь человек не может жить без родины так же, как не может жить без сердца, ссылка равнозначна смерти. И каждый высланный чеченец или ингуш до конца своих дней будет носить в своем сердце то большое кладбище, где были похоронены все те, кого он любил.

23 февраля 1944 года народ был обречен на долгие годы смертельной разлуки с родиной, людей погрузили в вагоны и депортировали в незнакомые бескрайние степи. Они умирали от холода, голода и тяжелых болезней. Целая нация в одночасье лишилась всего: родных и близких, жилья и имущества, бесценных архивов и реликвий. Несмотря на то, что тысячи чеченцев и ингушей были защитниками нашей страны, такую страшную цену они заплатили за бесстрашие, отвагу и преданность родине.

На рассказах о выселении было воспитано целое поколение, в том числе и наше, бабушки и дедушки со слезами на глазах, задыхаясь от боли каждого прожитого момента, делились своими воспоминаниями. Вероятно, мы никогда не смогли бы по-настоящему прочувствовать ту боль, если бы сами не примерили на себе огненные доспехи войны, на которых выжжена живая память, обжигающая душу пламенем бесконечных потерь. И сколько бы раз ни пересказывались события тех страшных дней, каждая история, разрывая душу на мелкие куски, выворачивает ее наизнанку:

«Когда нас выселяли, мне было всего девять лет, но за всю свою жизнь я ни на секунду не забывала ужасные дни депортации нашего народа. Долгие годы мне снились кошмары, крики детей и женщин, тихие слезы мужчин. Запах вагонов преследует меня по сей день, запах трупов, которые несчастные люди прятали в укромных местах, чтобы их не выбросили конвоиры в заснеженные степи, что практически никому не удавалось.

Я помню старика с белой бородой, как он вышел по необходимости на очередной станции, и поезд тронулся. Старик не успел подняться в вагон. Помню, как он кричал, чтобы мы не уезжали без него, бежал за поездом, но снег мешал ему ускорить шаг, он спотыкался, падал, поднимался и вновь бежал за вагоном в надежде успеть, махал нам руками, помню, как в его глазах застыла безысходность. Затем его обессиленный силуэт становился все меньше и меньше и, наконец, растворился в холодной заснеженной февральской дымке.

Прошло много лет, но старик иногда снится мне, машет рукой и просит остановить поезд, помочь подняться в вагон, но у меня ничего не выходит, и я просыпаюсь в слезах.

Я помню маленького двухмесячного Мухаммада, который был с нами в вагоне с матерью. Он умер от холода и голода на вторые сутки после выселения, и мать еще несколько дней держала его маленькое тельце на руках, как живого, чтобы довезти до неизвестного места назначения и похоронить, прочитав молитву. Не довезла. Пришли конвоиры и выбросили его в снег на очередной станции так же, как и многих других. В те черные дни люди умирали целыми семьями.

Я помню плач молодой женщины из соседнего вагона, который с каждым днем становился все тише и тише. Через некоторое время и вовсе стих. Сердце матери не выдержало разлуки с ребенком, оставленным в детской колыбели, не дали время даже на то, чтобы она смогла взять своего ребенка на руки. Печаль по своему ребенку поглотила измученную душу женщины, и ее сердце остановилось навсегда.

Несмотря на то, что прошло много лет, достаточно тяжело об этом говорить, слова застревают комом в горле, не желая превращаться в звуки. Эти дни словно ужасные мгновения, затерянные во времени в паутине прошлого.

Но все же мне становится легче, когда делюсь воспоминаниями, и моя бесконечная боль немного притихает. Я пытаюсь представить своих родителей, братьев и сестер живыми и здоровыми, их улыбки и смех, теплые объятия, добрые и искренние слова, ведь человек — это не только семь букв, он соткан из сотен мыслей, чувств и череды бесценных воспоминаний. И наша жизнь состоит из слез горечи и радости, которые со временем высыхают, оставляя после себя только воспоминания.

В далеком 1944 году мой отец был на фронте, защищал нашу родину. В то время к нам подселили молодых солдат под предлогом ознакомления с местностью, и мама выделила им отдельный домик у нас во дворе, там было две комнаты.

Она кормила их, отдавая последнее, что у нас было, жалела, приговаривая, что они совсем еще молодые и им надо хорошо питаться, они ведь на чужбине, мы должны позаботиться о них, это наш долг.

Помню, как за несколько дней до выселения один из солдат, Евгений, который называл мою маму «мамой», предупредил ее о том, что нас скоро выселяют. Когда мама очередной раз готовила им обед, он постучался в дверь, и она вышла на крыльцо. Затем Евгений тихо ей что-то сказал, отводя глаза в сторону и боясь, что кто-то услышит его. Несмотря на свой возраст, я немного знала русский язык и понимала, что он говорил. Стоя за дверью, я услышала разговор, который запомнился мне на всю жизнь.

— Мама, ты знаешь, как я к тебе хорошо отношусь. Ты для нас ничего не жалеешь, отдаешь последний кусок хлеба. Я должен тебе кое-что сказать, но, если ты выдашь меня, нам всем не поздоровится. Никому не говори, пожалуйста, — нервничая, сказал дядя Женя. Мы его так называли, он был молоденьким девятнадцатилетним парнем, хотя и казался нам, детям, достаточно взрослым.

— Что случилось?! — удивленно повернувшись к нему, ответила мама.

— Вас завтра выселяют, — шепотом произнес дядя Женя.

— Как выселяют? За что? — со слезами на глазах ответила мама.

— Пожалуйста, не спрашивай. Я ничего не знаю. Нас подселили заранее, чтобы мы освоились здесь и готовили вас к долгой дороге, — ответил дядя Женя, отводя в сторону мокрые от слез глаза.

— Но мы ведь защищаем родину? Мой муж и единственный брат на фронте, они рискуют собственными жизнями ради нашего будущего, — ответила мама, пытаясь подавить в себе вселенское горе от услышанного.

— Мама, если бы только я это решал, мне запрещено говорить об этом, прости меня, если сможешь. Если я уйду на фронт и погибну, хочу, чтобы моя совесть была чиста, — промолвил тихо дядя Женя.

— Что же нам делать?! Дети еще совсем маленькие, куда нас отвезут? — задыхаясь, ответила мама.

— Вы поедете туда, где очень холодно. Я помогу тебе собрать необходимые вещи… хотелось бы отблагодарить тебя за твою доброту и заботу, — сказал дядя Женя.

— Сынок, неужели это правда? Как же нам быть? — все еще не осознавая всего предстоящего ужаса, ответила мама.

— Мама, все будет хорошо, ты ведь всегда говоришь, что все в руках Всевышнего, и нас этому учила, — сказал дядя Женя и быстро ушел.

— Да хранит тебя Всевышний, — крикнула мама ему вслед и схватилась за голову.

В этот момент я убежала в другую комнату и спряталась под кроватью, испугавшись, что дядя Женя узнает, что я все слышала. Затем в комнату зашла мама, медленно опустилась на железную кровать и горько заплакала. Я тихонько вылезла из-под кровати, села рядом с ней и крепко обняла ее. Мама поняла, что я все слышала, и сказала:

— Селима, все будет хорошо, не переживай.

— Мама, но куда мы поедем? Это же наш дом.

— Не знаю. Дочка, если в дороге со мной что-то случится, будь сильной и береги своих братьев и сестер.

— Мама, но как же так…

— Выслушай меня до конца.

— Как мы оставим дом и уедем отсюда? Может быть, это какая-то ошибка?

— Селима, я бы очень хотела верить, что это неправда.

— А как же папа и дядя? Они вернутся с фронта, а нас здесь не будет.

— Ты не переживай, они найдут нас, где бы мы ни были. Понимаешь?

— Я не хочу уезжать, я хочу жить у себя дома.

— Послушай меня, Кавказ будет всегда в нашем сердце! Всевышний везде с нами, куда бы нас ни отвезли, и с нами наша безграничная вера! Ты должна всегда это помнить!

— Да, мама. Хорошо.

— Помни, что мы родом из Чечни, мы чеченцы, тайпа Дишни, чтите свои обычаи и традиции, не предавайте себя и своих предков, знайте, кто вы и откуда! Относитесь с уважением к людям, какой бы они ни были национальности, это завет Всевышнего! Не копите в сердце ненависть и злобу, распространяйте лишь добро и взаимоуважение! И тогда вы станете достойными людьми! Достойными своих предков и отцов, достойными своей родины, Кавказа!

— Хорошо, мама. Я буду это помнить, я не подведу.

— Селима, ты всегда была умной девочкой, главное, береги своих братьев и сестер! Будьте опорой и крепостью друг для друга, которую никто не сможет сломать.

— Мамочка, я все поняла, не переживай! Я все сделаю, как ты сказала.

— И мы обязательно вернемся домой!

Затем мама крепко обняла меня, и я заплакала. Тем временем мы видели из окна, как дядя Женя на заднем дворе собирает для нас в мешок кукурузную муку, немного вяленого мяса, теплое одеяло и фуфайку. После того, как все было готово, он подошел к окну и сказал:

— Мама, я сделал все, что мог. Собрал для вас в дорогу кое-что из еды и одежды. Пожалуйста, прости меня. Я вернусь на рассвете за вами. Заранее одень детей в теплую одежду. Это может вас спасти от холода в дороге.

— Хорошо, спасибо! — ответила мама, и дядя Женя ушел.

В семье нас было четверо, я самая старшая, затем Арби, ему было семь лет, Хутмат было четыре года и Харону два года. Эта ночь была самой длинной на моей памяти, мы собрали все самое необходимое, приготовили детские теплые вещи, затем мама молилась и крутила четки до рассвета, взывая к Всевышнему с мольбой о помощи.

На рассвете к нам во двор забежала соседка Забу с заплаканными красными глазами. Увидев ее через окно, мама быстро завела ее в дом. Забу, вытирая слезы, сказала:

— Асма, ты слышала, что нас выселяют?

— Откуда ты узнала?

— Ко мне вчера приходила медсестра Полина, она живет у нас, сказала готовиться. Но она не знает, когда это случится.

— Да. Это правда. Я сама узнала ночью.

— Так, значит, это правда. Когда?

— Сегодня.

— Всевышний, помоги нам.

— Забу, послушай меня внимательно, быстро возвращайся домой, сейчас же одень потеплее мальчика и приготовь побольше еды в дорогу.

— Надо взять себя в руки, и это переживем.

— Забу, беги домой. Мало времени.

— Асма, только будь с нами рядом, ради Всевышнего. У меня только один сыночек маленький, ему ведь только два месяца, Мухаммад мой, а муж на фронте.

— Я буду рядом, выходи сейчас через сад, чтобы тебя не видели со двора, если вдруг кто придет.

Только Забу вышла из дома, как постучали в дверь. Мамы вышла на крыльцо и увидела солдат, среди которых был дядя Женя.

— Собирайтесь, вас выселяют. Даю вам ровно десять минут на сборы, — сухо сказал один из них.

Мама молча зашла в дом, разбудила детей, мы оделись, и затем наступил судный день для всего народа, «къемат-де». Людям разрешили взять только самое необходимое, в домах царила паника, на улице были слышны крики женщин и плач младенцев. Всех погрузили в грузовики и отправили на вокзал. Никто не знал, куда нас везут.

Женщины плакали, а мужчины еле сдерживали слезы. Затем один из них крикнул, пытаясь всех успокоить:

— Все по воле Всемогущего, и куда бы нас ни отвезли, с нами будет Всевышний! Мы должны покориться Его воле и с достоинством принять свою судьбу! Никогда не показывайте своих слез!

После этих слов люди немного притихли.

Доехав до вокзала за несколько часов, всех погрузили в вагоны, в каждом из которых было по несколько семей. Люди с высохшими слезами на глазах и разбитыми вдребезги сердцами, но не сломленные духом попрощались с родиной на долгих и мучительных тринадцать лет, а кто и вовсе навсегда.

Не оставили даже тех, кто сражался за родину, их демобилизовали и отправили в ссылку. Родины лишили всех без исключения.

Помню, что в вагонах не было никаких условий, люди умирали в дороге на каждой станции от голода, холода и тифа. Их трупы оставляли прямо на снегу без возможности захоронения.

В нашем вагоне в основном были дети. Маленький Мухаммад, его белоснежные ручки до сих пор у меня перед глазами, и тот страшный момент, когда конвоир отбирает у матери его бездыханное маленькое тельце, укутанное в одеяло, и выбрасывает в белый снег на очередной станции. После этого Забу обезумела от горя и долгое время была без сознания, она бредила, звала своего мальчика и мужа, на следующий день ее тоже не стало. Мама пыталась укрыть ее тело от солдат, не получилось.

На протяжении всего адского пути мы боялись даже словом обмолвиться, боялись, что и нас выбросят в снег, как Забу и Мухаммада. Ведь самым страшным был момент, когда вагоны останавливались, и мы понимали, что будут выбрасывать тела умерших, они не будут преданы земле и останутся забытыми в холодных бескрайних степях. Но нам невероятно повезло, никто из нашей семьи не умер, и мы ни живые, ни мертвые доехали до неизвестного места назначения.

Помню, как в первых числах марта вагон остановился и нас высадили в пустой местности на снегу. Было очень холодно. Затем, посадив на сани, отвезли в неизвестном направлении. Никто не знал, куда мы направляемся и где будем жить. У меня на руках был Харон, он не плакал, только лишь один раз тихо прошептал «хи», хотел пить.

Его маленькие ручки были холодными, как льдинки, а красные щечки говорили о том, что он еще жив. Взяв немного снега в руки, мама растопила его и протерла лицо и губы Харона. Он был все так же спокоен, и я лишь изредка проверяла его дыхание. Затем, потрогав его лоб, я почувствовала, что у него сильный жар. Испугавшись, я ничего не сказала маме, чтобы не расстраивать ее.

Помню, как позади нас было очень много трупов, белый снег окутывал их своей белоснежной пеленой, как будто хотел спасти в своих объятиях от земного ада.

Через некоторое время нас высадили на пустыре, и издалека виднелась маленькая изба, но от холода и голода мы не могли сдвинуться с места.

Арби и Хутмат крепко обняли меня с обеих сторон, пытаясь хоть как-то согреться. Харон все так же молчал, и, когда я посмотрела на него, поняла, что у него пропал румянец и глаза его были закрыты. Холодный, пронизывающий ветер трепал нас и сбивал с ног, как будто пытался разорвать на части и без того полуживых детей. В моей детской голове перемешались крики матерей, плач маленьких детей, и я не понимала, почему мы здесь, наяву ли все или во сне.

— Селима, вон там виднеется изба и нам надо дойти до нее, — с трудом выговорила мама.

— Мама, Харон посинел, у нег закрыты глаза.

— Дай-ка его мне.

Затем мама взяла на руки Харона и громко закричала:

— Харон, проснись! Проснись, родной! Мы выжили! Мы доехали! Ты должен открыть глаза! Я обещала отцу, что буду беречь вас даже от самой себя! Проснись!

Слезы, не успев покатиться по ее лицу, превращались в маленькие холодные льдинки, у нас не было сил даже плакать, мы обняли маму и так простояли на морозе несколько минут, не зная, что нам делать. За все это время я впервые увидела маму в безграничном отчаянии. Затем Хутмат упала без сознания, и в этот момент мама поняла, что, если мы не найдем убежище, можем все погибнуть. С трудом добравшись до той избы, мы на ходу забежали внутрь и упали без сил на пол. Было холодно, и, несмотря на это, дети сразу заснули, а мы с мамой молча смотрели друг на друга и на Харона, чье маленькое бездыханное тельце лежало рядом, и в тот момент нас согревали только горячие слезы, которые ручьем потекли по нашим замученным и замерзшим лицам. Пытаясь меня немного подбодрить, мама тихо прошептала:

— Селима, закрой глаза и представь наш дом, Кавказ! Его величавые горы, кристальные реки, ниспадающие каскадами, образуя мерцающие прохладные водопады, наши бескрайние горные долины с отвесными неприступными скалами. Наш уютный дом, в котором мы все рядом. И Харон. Ему теперь не холодно. Он рядом со Всевышним. Мой маленький мальчик.

После этих слов мама его поцеловала в ледяную щечку и, сильно прижав к себе, как будто пытаясь согреть, запела нашу любимую колыбельную:

Дижалахь, жиманиг,

Мерзачу набарца,

ГIатталахь, жиманиг,

КIоргечу хьекъалца.

Мерза наб кхетийла

Жимачу кIорнина.

Спи, маленький,

Сладким сном,

Вставай, маленький,

С глубоким умом.

Пусть сладкий сон приснится

Маленькому птенчику.

Затем тихонько взяв на руки Харона, мама вышла на улицу; она похоронила его в одеяльце в снегу, и, вернувшись обратно, легла рядом с нами, обняла нас и тихо прочитала молитву за Харона и всех ушедших. Так и завершился наш путь в неизвестность и началась ссылка длиною в бесконечность.

Каждый раз я с ужасом вспоминаю тот страшный морозный день. Мама, несмотря на все тяготы жизни, держалась стойко и всегда нас успокаивала: «Везде есть Всевышний! Где бы мы ни находились, запомните это! Он всегда с нами!».

Мы безропотно приняли свою судьбу.