Бесплатный фрагмент - Молчаливый голос

Прелюдия

Шёпот из мрака велел: «Не дышать!»

Едва различимый металлический шорох вонзился в уши Дикена Надсон-Нарбута, заставив кладоискателя выставить факел вперёд насколько возможно.

«Anima absorber Johannes Sjöberg», — послышалось из расступившейся пред пламенем тьмы.

Перед Дикеном праздно восседал на своём троне безголовый скелет. Под тяжестью короны черепушка истлевшего монарха давно покинула плечи и лежала теперь в пыли веков вместе с символом власти. Костяные фаланги скелета сжимали эфес клинка. Именно он своим лезвием исполнял пробирающую мистерией песнь.

Тени плясали в такт дуновениям ветра, который впустили в склеп вторженцы. Старая входная дверь из чёрного дуба своим скрипом не попадала в ритм танца. Звуки ржавых петель и заунывный вой рождали какофонию. Лишь поющий клинок на несколько мгновений отвлёк от омерзительного дуэта, вдохновлённого холодным ветром. Поймав на себе свет факела, меч монарха остановил свою молчаливую мелодию, блеснув серебристыми рунами.

Оружие давно почившего короля было невообразимо чёрным, будто испивало и сам свет, и тепло от огня.

— Бу! — от этого возгласа Дикен Надсон-Нарбут выронил светоч и подпрыгнул. Ещё через пару секунд кладоискатель выругался, сплюнул и поднял свой пламенник.

— Негораздок, кого угодно в могилу загонишь, — приводя в порядок дыхание, дрожащим голосом Надсон-Нарбут глушил ехидное хихиканье Ларса Хольма, своего напарника.

— Дружище, тебя мне ещё ни разу не приходилось загонять в подобные места. Ты сам тянешься к богатым схронам, курганам ярлов и усыпальницам королей, — Ларс почесал косматую голову. Дикен в такие моменты радовался, что на его лысую башку от приятеля вши не переселятся.

Напарники титуловали себя великими кладоискателями, но Надсон-Нарбут никогда не забывал, что он и Хольм — простые расхитители гробниц. Большую часть добра, добываемого в походах по действительно забытым всеми могильникам, Дикен и Ларс продавали, всем, кому только могли. Встречались порой такие вещицы, что одним своим видом отпугивали любого. Оба расхитителя гробниц называли их «старыми гоблинами» и оставляли на память.

— Ты чего так перепугался? — Хольм хмыкнул. — Как дитя на похоронах.

— Смотри, какой клинок, — разжав кисти скелета короля, Надсон-Нарбут освободил шептавший ему во тьме меч.

Ларс присмотрелся, в очередной раз усмешливо хмыкнул и отмахнулся:

— Ещё один старый гоблин.

— Да ладно, вещь достойная! Это он меня напугал.

— Меня пугает только то, что почерневший от времени кусок ужасной по качеству стали с какими-то каракулями и бронзовая корона, — Хольм поднял вместе с черепом символ монаршей власти, — это, возможно, всё, с чем мы вернёмся отсюда.

Дикен и Ларс обыскали весь склеп и не нашли более ничего мало-мальски ценного. Худшие догадки подтвердились.

— Мне клинок, тебе корона? — Надсон-Нарбут скрестил пальцы, в ожидании кивка согласия. Плут заметил, что камень, украшающий эфес, скорее всего, рубин или даже гранат.

— Бери свой ржавый ножик. Про свою добычу я хотя бы байку смогу сочинить: «Корона короля нищих, убогая, но символичная!» — Хольм пропел мини-оду своему трофею.

«Anima absorber», — ледяным шёпотом клинок монарха пропел вслед за расхитителем гробниц. Дикен выронил оружие. Лишь для него одного замедлившееся течение времени и волнующееся рябью пространство наполнились звоном ужаса. Ларс схватил за руку компаньона:

— Пыли надышался?

— Ты слышал?

— Даже черепушка пустая слышала, как ты уронил этого старого гоблина.

— Нет, Ларс, я про пение.

— Так плохо пою? Буду работать, а если не станет лучше, то предел мечты — выступать в корчме с бочонком пива.

— Королевский меч тебе подпевал, — Дикен понял по взгляду, что приятель держит его не только за руку, но и за идиота.

— И что подпевал?

— Anima absorber.

— Видать не в ноты, а где и в ноты, то таких и нот-то нет. Ты его решил наказать поцелуем с пыльным полом? Если так, то разочарую. Ножичек тут привык ко всякой мерзости. Его владелец рядом гнил, но вот из рук не уронил, эх ты, — Хольм потянулся к рукояти меча и коснувшись, одёрнул руку. — Уф, горячо!

Подавив разгулявшийся страх, Надсон-Нарбут сам поднял клинок. Никакого жара при этом не ощутил.

— Как?! — Ларс потянулся к лезвию, и в этот раз его рука отринула ещё быстрее. — Ась, дьявол!

— Anima absorber, это переводится примерно как «пьющий души», — Дикен проигнорировал возглас компаньона и поднёс клинок к уху.

— Значит, эта железяка не только поёт на забытом языке и обжигает руки, но ещё и души пьёт? Надсон-Нарбут, не беси меня, моя фантазия тоже разыгрывается в подобных местах. Но я не сочиняю небылицы. Или ты жути хочешь нагнать на друга в отместку за испытанный испуг? — снаружи донёсся приглушённый звук от раската грома. — Слышишь, гроза вот-вот начнётся, и это не игра воображения. Неудивительно, что так ветер стонет.

Всё было некстати. Дикен и Ларс частенько ночевали в усыпальницах и склепах, особенно когда их заставала непогода. Но сейчас, когда не унимающийся страх гулял по телу, странный меч издавал зловещие звуки, а любые скрипы входной двери отдавались в мозгу арбалетными выстрелами, Надсон-Нарбут предпочёл бы лечь спать в канаве.

— Чего застыл-то? Давай расстилать матрацы. Хорошо, что в этом склепе есть сухая деревяшка.

Дикен не заметил при обыске могильника ничего подобного. Стулья и столик, служившие когда-то для поминальных нужд, прогнили от сырости.

Ларс был расторопен и внёс ясность в свои слова. Компаньон сбросил с деревянного трона останки древнего короля, достал топор:

— Рубить этот королевский поджопник я тоже один буду? — тем не менее, Хольм не стал дожидаться Надсон-Нарбута.

Дикену опять слышался шёпот, расхититель гробниц поднёс свой трофей к уху:

— Non audeo! — несколько раз повторённые слова разобрал Надсон-Нарбут. Что они обозначают на забытом языке, он не знал, но инстинктивно замер, не смея участвовать в разрушении трона.

— Негораздок всё-таки ты, а не я, — Ларс порубил в мелкие щепки один из подлокотников, сложил над ними шалаш и пустил в дело факел. Сиденьем Хольм подпёр входную дверь так, чтобы воздух поступал снаружи в количестве достаточном для костра. — Чтобы не просквозило лучше лечь у восточной стены.

Ларс прилёг на бок, вытянув одну руку к огню, Дикен последовал примеру компаньона. Глухой шум дождя, перебивающий ветер, и контраст тёплого очага рядом и холодного воздуха за пределами склепа сделали своё дело, убаюкав напуганных кладоискателей.

Час крысы скрёбся в застенках с поверхностными быстрыми снами, час быка унёс на могучей спине в глубокую дрёму, час тигра прикоснулся клыками, тогда Дикен вздрогнул по пробуждении. Дождь прекратился, кострище исходило тонкой ниткой дыма в едва уловимом лунном свете. У западной стены что-то шелохнулось, скрипнув. Сердце Надсон-Нарбута сжалось.

«Спокойно. Это просто тушканчик или крот, зашедший спрятаться от непогоды», — Дикен пытался нащупать огниво, чтобы разжечь факел, руки заметно дрожали.

Что-то вновь скрипнуло, топнуло и замерло. Расхититель гробниц судорожно схватил искомое кресало с кремнем. Едва не выронив его, Дикен всё же смог поджечь свой пламенник, взяв его в правую руку, левой нащупал рукоять королевского клинка. Медленно выставляя факел вперёд, одновременно вставая, Надсон-Нарбут почувствовал, как холодный пот тонкой струйкой потёк меж лопаток, выступил на лбу и увлажнил ладони. Тишина бездонной тьмы, поедающей свет, прошептала: «Donec sitis mea exstinguitur sanguine hominis sine honore, nullus relinquet ultimum refugium meum», — и резко обратилась в симфонию пляшущих костей. Безголовый скелет короля из колючей тьмы бросился прямо на Дикена.

Расхититель завопил от ужаса, бросившись к двери. Она закрылась! Надсон-Нарбут отчаянно дёргал за ручку, пока крик проснувшегося Ларса Хольма не привёл его в чувства:

— Угомонись!

Дикен, задыхаясь, медленно развернулся. Напарник стоял с двумя факелами, своим и выроненным испуганным компаньоном. Кости короля лежали у его ног.

— Скелет напал на меня!

Ларс рассмеялся, успокоившись, плюнул:

— Ладно. Бери свой ржавый ножик и давай двигать отсюда, раз гроза унялась.

— Думаешь, я спятил?

— Ну, напал на тебя скелет, хорошо. Я ж так понял, ты победил, — Хольм вновь закатился смехом.

— Ерохвост, негораздок и чужеяд ты! — Дикен подошёл к останкам короля. Ничего не намекало на то, что груда полуистлевших костей могла на самом деле атаковать его.

Ларс свернул матрацы, напялил на свою вшивую голову корону и пнул меч под ноги Дикену. Надсон-Нарбут подобрал королевский клинок. Эфес на секунду блеснул кровавым камнем.

— Ты что с дверью сделал? — Хольм безрезультатно дёргал за ручку.

— Теперь ты прикалываешься? — Дикену дверь тоже не поддалась.

Напарники пробовали высадить дверь ногами, плечом с разбега, пытались рубить топорами, Надсон-Нарбут пускал в ход трофейный меч, Хольм даже короной дубасил — тщетно.

Дикен вспоминал шёпот из тьмы, пытаясь разобрать забытый язык и перевести его: «Sanguine hominis… кровь человека, sine honore… без чести, человека без чести, nullus relinquet… никто не уйдёт, sitis… жажда, утолить жажду… крови». Чёрный клинок вновь запел, едва уловимо. Расхититель гробниц поднёс его к уху: «Johannes Sjöberg sitit» — прошипело оружие короля. Дикен понял, что от него требуется, он закрыл глаза и напоил меч кровью напарника. Клинок был остр, как и думал Надсон-Нарбут, Хольм не рассмотрел его гротескную красоту, манящую силу и таящееся величие. Ларс надсмеялся над наследием древнего короля, обозвав загадочное оружие ржавым ножиком и старым гоблином. Теперь чёрный металл лезвия смеялся над опрометчивым плутом, исполнявшим предсмертный хрип, заглушая его и какофонию сквозняка и скрипучей отворившейся двери своим молчаливым голосом.

Песнь первая

«На струнах головы висели,

И ветер музыку играл,

И крысы в подполе засели,

Пока стучала смерть в бодран…»

1

Гнилые кишки вывалились из брюха, как разматывается колодезный трос под тяжестью ведра. Опарыши рассыпались по растрескавшейся осенней почве. Их было полно и вокруг, и на самом трупе, покачивающимся как маятник. Дерево, не отличимое от мёртвого из-за облетевшей листвы, усеял целый урожай висельников. Не меньше десятка тел стали домом для могильных червей.

Смрад, разносимый ветром, пронзающим ветви и гниющую плоть, не вызывал тошноты у ветерана, насмотревшегося на войне на отсечённые части тел, разлагающиеся на полях сражений.

Не это надеялся увидеть Волэн Надсон-Нарбут на входе в родной посёлок.

Когда молодой боец отправился на войну, был белокур и голубоглаз, его некогда любимый Кроссвинд слыл мирным плодородным приютом для путников.

Точно так же, как очи ветерана тронула дымка серого хрусталя, а волосы серебро лунного отблеска, так и его родина покрылась бороздами неухоженных огородов и пылью старых курганов. Нравы, очевидно, у жителей Кроссвинда вконец испортились, так же как зачерствело некогда мягкое сердце Волэна.

Две плешивых собаки грозно рычали, борясь за кусок человечьей плоти. Надсон-Нарбут поднял камень и бросил в одну из них. Та, не ослабляя хватки, лишь дёрнула задней ногой и хвостом.

«Они вкусили людскую плоть, их нужно прикончить», — решил ветеран.

Подойти к занятым разделом добычи псинам не составило труда, кроме усиления рычания они не предприняли ничего по отношению к чужаку. Волэн достал фамильный меч, Пьющий души, занёс его над ближней собакой и отрубил ей голову одним резким и уверенным движением. Вторая псина, обрадованная победой в борьбе за кусок полуразложившейся плоти, стремительно бросилась прочь от ветерана войны, отсечённая голова соперницы закрепилась с другой стороны челюстями, сведёнными посмертным спазмом. Волэн точно метнул Пьющего души, пронзив сбоку удиравшую собаку.

Наземный переполох заставил встрепенуться многочисленное вороньё, клюющее глаза и открытые раны висельников. Во время взлёта птицы проронили множество кусков человечины, а также обрушили на землю и Волэна град из помёта.

Небрежно вытерев рукавом то, что попало на лицо, ветеран подошёл к трупу пса и достал из него меч, вызвав вялое течение крови и кишечных масс из бока животного. Рывком руки Надсон-Нарбут стряхнул с лезвия багряную жидкость и убрал чёрный клинок с серебристыми рунами в ножны из алой кожи. Эфес Пьющего души блеснул гранатом в тусклом свете осеннего солнца, грустного и блёклого, как и весь Кроссвинд.

Красивый, мистический и поистине острый фамильный меч достался Волэну Надсон-Нарбуту от покойного деда. Старик Дикен всегда лелеял этот трофей, добытый во время вылазки в могильники Затопленного леса. Ныне уже почивший родственник бесконечное число раз демонстрировал диковинный клинок, рассказывая всё время новую байку.

Детали историй о Пьющем души полярно разнились из года в год и от настроения к настроению Дикена. Дед то был один, то со своим компаньоном Ларсом Хольмом, порой старик путался и вообще менял в повествовании место находки. Могильники Затопленного леса превращались в Дол Высоких Курганов, перевал Зелёного солнца, а иногда и в железную башню на острове средь Чёрного озера. Королей на их ролях заменяли то ярлы, то простые самопровозглашённые бароны. Общим, а также подтвердившимся с годами, было только одно: сокровище расхитителя стало старым гоблином.

Таинственные руны на лезвии, выкованном из неизвестного никому металла, никто так и не перевёл. Острие клинка не нуждалось в заточке, не коррозировало со временем, было прочным и бритвенно-острым.

Имя Пьющий души придумал Дикен. Дед любил попугать и домочадцев, и соседей страшным сказом о песнях меча, пробирающих душу насквозь своей загробной таинственностью и мистикой. Однако ни в годы жизни старика, ни после его смерти, когда Волэн стал обладателем уже фамильной реликвии, чёрный клинок с бордовым самоцветом не произнёс ни звука.

На вопросы любопытного совсем юного внука о том, почему оружие больше не поёт, Дикен отвечал: «Оно спит, но ещё проснётся, непременно пробудится и оглушит своими воплями и мертвенными стонами всех врагов, что окажутся рядом».

На южном фронте войны с королевством Заспиан, в крепости Врорк, что близ гористого Клейта, Волэн Надсон-Нарбут, воин Скайсдора, десятки раз оказывался буквально окружённым неприятелем. Каждый раз, когда смерть подкрадывалась столь близко, боец свободного северного государства мечтал, чтобы предсказание деда сбылось, но нет. Разящий возглас фамильного меча оставался химерой. Пил ли клинок души сражённых воителей Заспиана? Волэн не знал, как и то испытывало ли оружие жажду крови и человеческого духа. Сам Надсон-Нарбут, несмотря на личную трагедию, толкнувшую пойти на войну добровольцем, лютой ненависти к врагу не нашёл. Впервые оказавшись на полях сражений, нынешний ветеран увидел, что бойцы южного королевства Заспиан не злобные мары и не коварные хульдры, враги Скайсдора — люди из плоти и крови. Пусть и воспитанные на ненависти к северянам и убеждённые в дремучести варваров самого северного из королевств, жители юга наверняка выступили на войну лишь по приказу своего короля. И как бывает в череде затянувшихся засад, штурмов и неистовых битв, человек устаёт от сражений, крови и тяжёлой маски ненависти, без которой нельзя показываться противнику на глаза.

Волэн теперь тоже устал. Вернувшись в свой небольшой посёлок, оставляя жестокие битвы в памяти, что никто не украдёт, воитель ждал покоя и отдыха, соскучился по знакомым городским улочкам и приветливым жителям. Кроссвинд на распутье дороги от Клейта до Фолпура и Железного тракта всегда охранял от невзгод путешественников, а своих уроженцев и подавно лелеял под благодатью Радогоста — бога щедрости, урожая и гостеприимства.

И что же теперь? Куда попрятался местный люд, почему хозяйства разорены, а вместо гордого приветственного постамента на главном въезде Волэна встретило дерево висельников?

Война не коснулась напрямую земель выше Клейта, кто же зверствовал здесь?

Надсон-Нарбут думал по возвращении первым делом зайти в корчму «Горячего быка», пропустить пару кружек лучшего эля на всём Железном тракте, прежде чем обрадовать родителей, но теперь хотел проверить домочадцев, как можно скорее.

Новый порыв ветра мотивировал воронье развернуться, пролетев над головой ветерана с оглушительным хлопаньем крыльев и диким карканьем. Надсон-Нарбут пригнулся, защищая лицо и голову руками: «Гнусные падальщики!»

— Столь же гнусные, как и расхитители чужих могильников.

Волэн резко обернулся к дереву. Трупы покачивались в унисон со скрипами ветвей, как метрономы, дробя музыку дерева на выверенные такты. Ветеран приблизился к злополучному памятнику смерти: «Неужели всё показалось? Война развила во мне извращённое воображение?»

— Нет, Надсон-Нарбут, потомок старого плута, никчёмного труса, убийцы и вора. Клинок твой пресытился кровью врагов, и теперь хочет пить души твоих земляков! — Мертвец, висящий со вспоротым животом, сгнивший наполовину, без глаз, без волос и без рук, шевелил нижней челюстью с едва сохранившимися зубами и языком. — Напои его! Johannes Sjöberg sitit! Dormit, sed adhuc exregiscimini. Он спит, но ещё проснётся. Evigilabit certe et obsteret clamoribus suis et gemitu omnium inimicorum moruorum, quis prope erit. Непременно пробудится и оглушит своими воплями и мертвенными стонами всех врагов, что окажутся рядом. И вернётся сын в дом своего отца. Et filius revertetur ad domum patris sui. И успокоятся души тех, кто был проклят на веки вечные. Et animas maledictorum in secula seculorum requiescent.

Объятый животным страхом, несравнимым ни с чем, Волэн упал, выронил меч, схватился за голову, зажмурив в панике глаза. Отвратительное видение, рождённое израненным войной и незабытым горем разумом, ушло с последними отголосками слов мертвеца. Надсон-Нарбут открыл глаза, тело висельника едва шевелилось ветром, он был мёртв, как и положено трупу. Не успев выдохнуть с облегчением, Волэн зажал уши, спасая барабанные перепонки от продолжительного звона, закончившегося падением мёртвых птиц на землю вокруг ветерана.

Надсон-Нарбут судорожно поднялся, наклонился за Пьющим души, стиснул дрожащей ладонью клинок и со всех ног помчался к отчему дому. Коричневая пыль, вздымаемая яростным движением рук и ног ветерана да ветром всё не унимающимся, щипала глаза и заволакивала вид на здания магазинов, трактиров и покосившиеся фермерские хаты. К удивлению Волэна, его ноги помнили путь, и, чисто интуитивно, он остановился прямо у жилища родителей. За облаком едва ли оседающей пыли стоял небольшой, но ухоженный дом. И синяя дверь из крашеного кедра была на месте, и манила скорей войти внутрь.

Калитка оказалась не заперта, как и вход в сам дом. Волэн насторожился, шагнув в слабо освещённую пристройку. Стало душно от спёртого воздуха, ударившего в нос сильной смесью запахов сушёного лука, чеснока и острого перца. Типичный аромат от заготовок на суровую зиму. Во мраке за дверью в кухню-прихожую среди смутных силуэтов домашней утвари первой бросилась в глаза печь, не работающая и, очевидно, остывшая. «Родители всегда мёрзли, а тут…» — Надсон-Нарбут рассмотрел почти пустую бутылку на столе: «самогон». Отец завязал после смерти деда. С каждой деталью, робким шагом, запахом и взглядом по сторонам становилось всё тяжелее на душе. Внутреннее напряжение, с которым Волэн примчался к дому, только нарастало. Предвкушение от встречи с родными не могло перебить этого, как и знакомые с детства запахи очага. В доме было не много комнат. Ветеран не стал никого звать. Поймал себя на позитивной мысли, что хочет сделать сюрприз, а потом на пугающей, что просто боится, что никто не ответит. Ни матери, ни отца дома не было. В комнатах никто давненько не убирал. Рой новых мыслей штурмовал разум: могла ли мать уйти от отца в развязке? А что же он тогда? Отправился за новой порцией алкоголя? Нет, самогон ещё был, и на столе, и возле родительской кровати. Волэн споткнулся о бутылку, пролив содержимое.

Лучше всего было выйти на улицу и вдохнуть свежий воздух.

Яркие лучи солнца ослепили. Надсон-Нарбут сощурился, поднял левую ладонь и разглядел приближающийся силуэт. Мужчина, низкий и щупленький, шёл прямо к дому, Волэн узнал его, это был местный аптекарь — Андерс Хольм, пожилой брат старинного друга дедушки Дикена, Ларса Хольма, пропавшего в одной из своих экспедиций.

— Что Вы здесь забыли, уже достаточно с нас! Оставьте в покое Кроссвинд! — прохрипел аптекарь, ветерану даже показалось, что он готов бросить в него камень.

— А как же местное гостеприимство, о котором слух разносится по всей протяжённости Железного тракта, а также от Великаньих островов до самого Клейта?

— До Клейта?! Слава Кроссвинда не останавливается на границе Скайсдора. Чтоб меня, — старец покачал головой, и у него на глазах навернулись слёзы. — Волэн, как ты возмужал.

— Здрав будь, Андерс.

Аптекарь подошёл ближе, вытянув свои трясущиеся руки к лицу Надсон-Нарбута:

— Не только возмужал. Снег тронул твою голову пуще, чем тогда…

— Не стоит, — Волэн убрал руку старца от головы. — Что здесь происходит? Откуда висельники? Почему их не хоронят?

— Многое изменилось с тех пор, как ты ушёл на войну.

— Где мои родители? — ветеран был твёрд, как скалы Мидлкроуна, дразнившие его на заставе Врорк своими платиново-золотыми отблесками. — Мне нет дела до сантиментов. Я вернулся домой и не встретил тепла, на которое рассчитывал. Моя родина словно вывернута на изнанку. Я защищал её от войск юга, от кого я не смог сберечь отчий дом?

— Волэн, повторюсь, многое изменилось, я понимаю твоё настроение. Тебя не было очень и очень долго. Уверен, что твоя жизнь на заставе неслась вперёд стремительно, но здесь время текло медленно, и было насыщенно событиями. Кроссвинд всегда был приютом для странников и не только. Когда стало известно о нескольких поражениях у заставы Голдвэйн, многие жители Дирпика бежали на север. Большинство проходило и здесь. Они сеяли панику, не останавливались, уходили всё дальше. Даже местные пугались такой расстановки сил. Никто не ожидал, что Заспиан обретёт подобную мощь, — Надсон-Нарбута потрясли такие известия. Жители Скайсдора отличались мужеством и силой, патриотизмом, верой в богов, дарующих вечную жизнь храбрым. А тут такое. — Да, я вижу, как ты поражён и раздосадован. Однако удивляться нечему. Конунг Уве Хедлунд проявил слабость, заразив свой народ малодушием. Он остался греться в чертогах Айскреста, пока вероломный юг грезил о том, чтобы топтать нашу землю. — Это было правдой, верховный вождь всех ярлов не выступил к границе, вместо него командование принял его брат — Одд «Ледяная Ладонь» Хедлунд. Слухи бродили среди воинов разные, поговаривали, что возможно после войны не быть Уве конунгом. Но Волэн не знал, что это настолько серьёзно ранит народ. Ветеран и в самом деле черствел с каждым месяцем войны. — Так потихоньку и пустел Кроссвинд, огороды, фермы, всё приходило в негожее состояние, пока не осталось горстки людей верных этой земле.

— А мои родители, они тоже ушли?

— Нет. Твоя мать скончалась следующей весной после твоего ухода. Перхуй, да грудная жаба. Но отец твой остался не только из-за неё. Он не мог покинуть землю, где похоронено столько Надсон-Нарбутов.

«Я чёрств, как земля, укрывшая кости моих родных, — Волэн заметил, как Андерс смотрит на его реакцию. — Даже не выдавить слезу! Стоит ли этого стыдиться? Хотя перед кем?!»

— Что с деревом, кто повесил этих людей?

— Их убили прежде, чем повесить. Я расскажу всё тебе подробно. Кроссвинд не прекратил принимать путников. Трактир «Горячего быка» и по сей день управляется Йоэлом с орехового холма. Несколько раз постояльцы не хотели платить и угрожали работникам, но то, что произошло месяц назад, стало настоящим потрясением для горстки наших оставшихся земляков.

«Ветер на улице громко выл, собаки вторили ему, обращаясь к полной луне. Начало осени предзнаменовалось чересчур резким похолоданием. Вечер так и просил, чтобы его утопили в пряном эле, да согрели жарким из оленины. Йоэл порадовал патронов таверны и тем, и другим. А для того, чтобы порядком сдобрить посетителей, хозяин «Горячего быка» договорился с группой заезжих менестрелей, остановившихся у него постояльцами.

Банда Солёной Инги исполняла похабные песенки, делая перерывы на перекус и выпивку. Флейтистка, трубадурка, ложечница, деваха с лютней и три солистки заводили местных стариков и женщин, отвлекая от горестных дум о войне и бойцах, которых на неё пришлось отпустить. Были с ними и два мужчины. Не сказать, что старые, но видать ущербные. Скоморохи какие-то, одним словом.

Посреди сабантуя, нежданно-негаданно дверь таверны распахнулась и, то ли от испуга, то ли от любопытства, все замерли, развернули свои головы к выходу. А в дверном проёме стояла высокая тень в капюшоне, окружённая ореолом лунного света. Незнакомец вошёл внутрь, шагал тяжело и громко, медленно двигаясь к стойке Йоэла, прогромыхал своими сапогами мимо столика менестрелей. Солёная Инга тогда уже хорошо надралась, не смогла сдержаться от того, чтобы не затронуть путника:

— Я родом с Джайиндова удела, самого севера, но и в нашем суровом климате люди моются, а по твоему шлейфу я могу угадать не только масть твоего коня, но и его возраст.

Путник в накидке, полностью скрывающей лик, никак не отреагировал. Это только раззадорило Ингу и музыкантов.

— Солёная северянка со сладким голосом обращается к тебе, куча, — ложечница ткнула пришедшего мужчину вяленой рыбой. Тот снял капюшон и распахнул накидку.

Бритая голова, лицо полностью вытатуированное, глаза полыхали пламенем, нет, не отражали светочи обеденного зала, но источали свой собственный свет. Мужчина достал меч, мало кто мог заметить откуда, он взмахнул им, и ложечница сложилась на полу, как разрезанная бумажка. Инга завопила, как и добрая часть собравшихся, все ломанулись к выходу. Вперёд остальных бежали скоморошьи менестрели. Но незнакомый никому путник обозначил, что хочет, чтобы все остались внутри, он метнул меч, воткнувшийся во входную дверь. Естественно народ попятился, развернув головы на мужчину. У того в руках был ещё один клинок! Откуда он их брал, кто ж ответит. Из воздуха будто ткал.

— Кто здесь вместе с солёной девицей? — голос путника скрежетал, как лёд о сталь.

Инга собрала волю в кулак:

— В этих краях не принято так реагировать на шутки.

— Откуда тебе знать, что здесь принято? Выходи на улицу и собирай свою пьяную компанию. Остальные могут остаться.

Несколько безрассудных кроссвиндцев попытались оглушить иноземца, убившего ложечницу, но результатом стало лишь то, что и они пали от руки оскорблённого путника. В итоге Солёную Ингу и её труппу вытолкнули из таверны наружу. И лишь твой отец, Волэн, отправился на воздух с менестрелями. Прошёл час, иноземец вернулся.

— Тот, кто дерзнёт мне, — объявил он присутствующим, — будет висеть у входа в посёлок рядом с остальными. Тот, кто посмеет снять тела с виселицы — навлечёт на себя моё проклятие.

Убийца ушёл».

Волэн плюнул в сторону, хотя ему хотелось сделать это прямо в лицо аптекарю, а также всем, кто был в ту ночь в «Горячем быке»:

— Пойдём со мной, Андерс.

— Куда?

— Будешь искупать своё прегрешение.

Аптекарь с трудом поспевал за Волэном, превозмогающим шквал эмоций. Надсон-Нарбут двигался уверенным со стороны шагом к дереву висельников. Мыслей о видении, посетившим ветерана по прибытии, не было. Желание покончить с памятником кровавого беспорядка всецело лидировало.

— Что ты хочешь сделать?

— Мой отец не будет более пищей для воронья, довольно. Боишься навлечь на себя проклятие иноземца? Не бойся, я сниму все тела собственноручно, но ты поможешь мне их похоронить.

— Ох, до кладбища мы…

— Мы построим курганы под деревом, — перебил Андерса Волэн, остановившись. — Пусть этот обиженный путник вернётся, как обещал, и ответит за то, что огорчил меня. Только вот, мы-то знаем, что никто сюда не вернётся. А жаль.

Надсон-Нарбуту показалось на секунду, что на лице старика, обогнавшего его, проскользнула гримаса несогласия. Ветеран предпочёл это проигнорировать, пока.

— Не думал, что ты вернёшься, — пробормотал Андерс.

— Неужели? Думал, сгину на войне?

— Вотан с тобой! Я молился о здравии и твоём, и всех воинов. Волэн, ты выдвинулся к крепости Врорк, когда войска Заспиана только стягивались к Ниглертоновской заставе. Военного положения с поднятием знамён и призывом к мечу по Скайсдору ещё не было. Совет ярлов лишь набирал добровольцев для усиления позиционных районов, чтобы повысить готовность сдержать первый удар, если он будет. Я прекрасно понимаю, что всё из-за твоей дочери, и жены конечно. Все судачили о том, что тебе противен теперь сам Кроссвинд, как напоминание. Были те, кто говорил, что ты не оставишь память…

— Начинай копать, лучше, пока я снимаю тела.

Надсон-Нарбуту казалось, что он уже привык ко всему. Прикасаться к разлагающимся телам было… нормально. Волэн снял тело отца, потому что он снял их все, какое принадлежало отцу? Вороны постарались, не узнать никого. Надсон-Нарбут оглядел землю. Птиц, замертво падавших под дикий звук после слов мертвеца, не было: «Мне и в самом деле привиделось».

— Как?.. Как там было? — неуверенно спросил Андерс, когда они с Волэном перетаскивали тела в подготовленные секции под курган.

— На войне? Не так как себе представлял. Мой дед, отец, мать, даже мальчишки, что были постарше, рассказывали о бравых воинах — берсеркерах и рыкарях. Говорили, что они впадают в лютую ярость на поле боя, не испытывают боли, жалости, поражают врагов одного за другим в неистовом адреналиновом буйстве. Я думал, что вся злость, что копилась во мне, эмоции, не вышедшие наружу, всё это взорвётся, когда я впервые встречу врага, и я заблуждался в своих представлениях. Как и все, кто не был на войне. Дед Дикен учил меня, что война — это не только плохое: страдания, лишения, потери. Он воспевал доблесть воинов, любовь к родной земле, говорил о милости богов к смелым и безрассудным бойцам. Дед заблуждался. В войне нет и не может быть ничего хорошего ни для одной из сторон. Когда заспианские войска впервые подступили к заставе Врорк, мой отряд послали, чтобы уничтожить группу фуражиров врага. Заспианцы охотились в одном из небольших лесов на южном склоне Мидлкроуна. Нас возглавлял бравый опытный воитель, в отряд собрали две дюжины бойцов, включая меня. Настигнув группу охотящихся солдат, которые даже разведчиков не могли толково выставить, мы были обязаны убить врага. Ни о каком плене и речи быть не могло. А ведь фуражиры оказались группой из десятка крепких юнцов. В момент расправы над ними я видел только растерянные глаза, полные испуга, и лица, искажённые внутренней мольбой.

— Они вторглись на нашу землю.

— Формально тогда ещё нет.

— Глупо было бы ждать.

— Сама война дело «глупое». Я могу винить только короля Заспиана с его притязаниями на Скайсдор, — Волэн наблюдал за выражением лица Андерса, которое будто коробило от недовольства. — Старик, биться с агрессорами это не травки в аптеке смешивать. Я бывал в окружении врага, когда, пытаясь оглянуться по сторонам в оглушительной буре лязгающего металла, не видишь ничего хорошего. В лежащих на земле истошно воющих грудах шкур, металла и мяса при рассмотрении узнаёшь товарищей. Тебя окатывает обильными брызгами крови. Пот и грязь фонтанами бьют во все стороны. Люди ссутся, испражняются, рыгают. Временами над головой или перед лицом пролетает отрубленная рука или голова. И когда всё стихает, стоя в окружении своих братьев, пересчитывая живых и мёртвых, пытаешься понять: а жив ли ещё ты? Или пора отправиться пировать в чертоги Вотана.

Андерс затих, простоял в повисшей тишине секунд десять и вернулся к возведению насыпи. Когда аптекарь и ветеран заканчивали накрывать захоронение дёрном, солнце приготовилось скрыться за горизонтом.

— Я до сих пор никого не увидел, — Надсон-Нарбут сказал это тихо, но всё же не удержался от того, чтобы не сказать.

— Я не шутил в своих рассказах, как и ты, Волэн. Кроссвинд опустел. Те, кто остался, живут с другим ощущением посёлка и самих себя после всех горестей. «Горячий бык», однако, своих клиентов не растерял, несмотря ни на что. Если хочешь с кем пообщаться, направляйся туда. Йоэл, наверняка, скоро будет подавать ужин. И Пьющего души бери, патроны таверны будут только рады, что уроженец Кроссвинда, ветеран войны, будет рядом.

Волэн поймал себя на том, что усмехнулся, подумав: «Никого здесь я защищать не собираюсь». Но зайти к Йоэлу стоило. Выпить желанную кружку, а главное растрясти местных пьяниц в попытке выяснить что-нибудь об убийце отца. Надсон-Нарбут достал из алых ножен свой чёрный клинок, как и прежде завораживающе мерцающий рунами:

— Значит, помнишь его имя?

— Разумеется. Мой брат, Ларс, отправился с твоим дедом в путь, а обратно Дикен вернулся с этим старым гоблином, так они называли подобные находки, но без Ларса.

— Так это правда? Мой старик путался в мыслях, рассказывая историю клинка. А что стало с твоим братом?

— Не знаю. Дикен утверждал, что он исчез в ночи. Может, медведь или волки постарались.

— Незавидная судьба.

— С твоей не сравнить, — Андерс грустно приподнял один уголок рта, после чего похлопал Волэна по плечу. — Мне пора готовиться к ночлегу. А ты, уверен, найдёшь места, которые следует посетить в первую очередь.

— Моя мать, — Надсон-Нарбут окликнул уже отошедшего аптекаря Хольма. — Где её похоронили?

— Рядом с твоими девочками, — Андерс, задав первое направление для Волэна, направился в сторону дома, сделав несколько шагов, обернулся. — Ах да, забыл сказать, травки смешивать не так уж и просто.

2

Волосы Ханны солнечными лучами щекотали лицо мужа, ласково целуя и обдавая ароматом аниса и чёрного перца. Волэн запускал пальцы в золотое пшеничное поле, возбуждающее и податливое. Сладкие губы любимой обжигали дрожащим вожделением, её язык дразнил разрастающуюся бурю внутри мужчины. Мягкий хлопок белоснежных простыней сминался под ритмично двигающимися разгорячёнными телами. Любовники тонули в нарастающем звуке стонов, пока их не разразило волнами конвульсивного восторга. Яркие вспышки под веками медленно рассеивались с синхронными выдохами Волэна и Ханны.

Он прижал её к себе крепко-крепко, опутал объятиями сильных рук и негой безмятежности. Жена целовала его шею, ключицы, мурлыкала: «Я люблю тебя, я твоя навсегда. И я хочу много-много детей».

Ханна забеременела весьма скоро. Волэн приобрёл дом. Его родители помогли, продали почти весь скот, больше материальной помощи было неоткуда появиться, жена Надсон-Нарбута была сиротой. В ожидании пополнения супруга занималась исключительно очагом, а Волэн охотился и помогал отцу на ферме.

— Ох, — встав с постели ранним утром Ханна схватилась одновременно за поясницу и за низ живота.

— Что случилось, душа моя?

— Всё в порядке, слегка прихватило.

— Уж не…

— Нет, мне ещё рано рожать.

Волэн со свойственным всем мужчинам волнением, возникающим в ожидании ребёнка, несмотря на отговорки жены, как можно скорее обратился за советом к родителям.

— Определённо, милый, это схватки. Тебе следует ехать за повитухой.

Кроссвинд не мог похвастать наличием толковых знахарей и уж тем более акушерок. Кроме аптекаря Андерса Хольма за советом целителя обратиться было не к кому. Женщины посёлка рожали, в основном, под присмотром опытных родственниц и подруг, но если вдруг на горизонте предвещались сложности, необходимостью становилось отправляться за повитухой. По дороге в Фолпур вела скромное хозяйство в одиночестве старица Ингрид.

Снарядившись в путь, Волэн направился к конюшему. За два ведра репы и кусок солонины Надсон-Нарбут арендовал лошадь, запряжённую в сани.

Первый снег, медленно таявший в лучах утреннего солнца, позволял легко скользить полозьям, облегчая кобыле задачу. Одинокие сосны, наряженные в зимнее серебро, провожали готовящегося стать отцом Волэна к Голубому озеру.

Хижина Ингрид стояла на западном берегу, разумно было объехать водоём с юга или с севера, но первый путь казался слишком холмистым для саней, а второй отнимал много времени. Волэн остановил лошадь, слез со своего транспорта и принялся искать камень покрупнее.

Был найден весомый булыжник, Надсон-Нарбут бросил его на лёд. Даже трещины не пошли.

— Вот и славно, — мужчина вернулся в сани и скомандовал лошади двигаться вперёд по замёрзшей глади Голубого озера.

Успешно перебравшись на западный берег, Волэн остановил кобылу и слез в размокающий от солнца снег. Воздух и земля активно прогревались улыбающимся светилом, и Надсон-Нарбуту это было не на руку.

Повитуха скоро отворила дверь, сощурив глаза от яркого света:

— Здравствуй, молодец.

— И ты будь всегда крепка здоровьем, Ингрид. Нужна твоя помощь в Кроссвинде, моя жена вот-вот родит. У неё ребенок лежит не совсем правильно, без твоего опыта не обойтись.

— Встреча новой жизни — дело святое. Мне нужно будет собрать необходимые приспособления, обожди малость.

Волэн несказанно нервничал. Его уже успели напугать кроссвиндские женщины о возможных осложнениях в ситуации Ханны. Руки подрагивали, и не только они. Ингрид собиралась очень неспешно. Будущий отец изводился с каждой секундой, подогревающей рост внутреннего напряжения. Надсон-Нарбут нервно постучал в дверь, в попытке ускорить немолодую повитуху.

— Не шуми, — раздался её возглас. — Уже иду.

Ингрид надела громоздкую фуфайку и валенки, в руках держала целый мешок своих инструментов. Тихонько ступая по всё сильнее размокающему снегу, повитуха добралась до транспорта и неуклюже плюхнулась в сани.

— Но! — скомандовал Волэн и, развернув кобылу, пустил её мчаться через озеро.

— Милок, ты с ума сошёл! Тает всё, куда галопом по воде мчишь?

— Не бойся, бабуля, я сюда этим же путём прибыл.

Полозья скользили ещё быстрее, по инерции слегка нагоняя лошадь. Сани ритмично дёргались, когда животное рывками нагоняло темп. Преодолев треть водоёма, Надсон-Нарбут услышал треск, кобыла заржала и остановилась, повитуха охнула.

— Всё в порядке, Ингрид. Лошади боятся трещин, — Волэн достал из-под подстилки льняной мешок. — Немножко притормозим.

Мужчина накинул бурдюк на голову кобыле, взял за поводья и, легко поглаживая по загривку, повёл её по треснувшему льду. Старица в санях нервно ворочалась.

Когда повреждённая зеркальная гладь осталась позади, Надсон-Нарбут убрал завесу с глаз животного и вернулся на своё место в санях. Отдав команду лошади двигаться дальше, Волэн почувствовал жар, окативший его с макушки до пят, лёд стремительно трескался, погружая транспорт в воду. Мужчина обернулся назад, Ингрид запаниковала, принялась ёрзать в попытке покинуть сани.

— Прекрати! — старица не отреагировала. Её хаотичная активность только ускорила неизбежное. Нацепившая на себя чересчур громоздкую одежду, не выпускающая свои «драгоценные» инструменты, повитуха погрузилась в озеро с головой за считанные секунды.

Волэн и сам уже по пояс окунулся в ледяную воду, осознавая температуру скорее разумом, чем кожей. Адреналин бушевал, не давая морозу сковать своей хваткой мышцы и кости. Надсон-Нарбут нырнул, глубоко. Мужчина пытался настигнуть Ингрид под водой, освободить её от фуфайки и постараться вытянуть на поверхность. Холодящее глаза озеро быстро поглощало в свой омут сани и лошадь. Повитухи не было видно.

Волэн погружался всё глубже, наконец, он увидел тёмный силуэт. Но внезапные судороги в обеих ногах протрезвили рассудок: «Двоим нам не всплыть».

Надсон-Нарбут отчаянно грёб руками, стараясь расслабить нижние конечности, в надежде на то, что спазм отпустит. Жадно глотнув воздух, вынырнувший мужчина цеплялся за ледяной край. Зеркальная кромка крошилась. Волэн не сдавался. Когда от озёрной глади отделился приличный по площади кусок, Надсон-Нарбуту удалось подмять его под себя. Оказавшись на плоте из застывшей воды, мужчине удалось выбраться на более-менее целый участок льда. Вставать на ноги Волэн не решался. Он полз, изо всех сил старался делать это как можно скорее.

«Ханна, моя любимая, мой малыш, что же теперь будет?» — лютые переживания не позволяли сдаваться, расслабляться и думать хоть о чём-то другом. Бестолковая Ингрид, утонувшая в голубых водах, лошадь и сани, всё это было безразлично Волэну. Добравшись до берега, Надсон-Нарбут вскочил на ноги и, обретя ещё одно дыхание, бегом пустился в Кроссвинд.

Небо заволокло седой пеленой, солнце готовилось укрыться за горизонтом. Ступив на землю родного посёлка, Надсон-Нарбут почувствовал, как ноги подкашиваются. Черпая последние силы из внутреннего резерва, мужчина добрался до дома. Отец, мать и несколько её подруг были с Ханной. В воздухе висело нечто пугающее, недоброе и непреодолимое.

— Я не смог привезти старицу.

Мать Волэна, Астрид, спокойно и молча помогала сыну снять ставшую колом промокшую одежду.

— У тебя родилась дочь, дорогой. Сейчас она спит.

— Ханна, — Надсон-Нарбут ощутил, как по левой щеке покатилась слеза, — какая же она молодец. Как любимая себя чувствует?

— Роды были очень тяжёлыми. Она потеряла много… очень много крови…

— Ханна жива? — в глазах матери Волэн прочитал ответ. Он оцепенел, сердце пронзили ледяные осколки. Холод разливался по венам, гася душевный огонь.

Звуки исчезли, картинка в глазах застыла морозным стеклом. Мерзкие трещины беззвучно расходились во все стороны, рваными кусками рушился мир. Умирало пространство и время, только колючая тьма вздымалась из бездны. Голова сильно кружилась.

На смену пустоте медленно приходили ростки золотой пшеницы. Они колосились, разрастались в бескрайнее тёплое море. С голубого ясного неба на Волэна смотрели любящие глаза. Дуновениями ласкового ветерка, несущего ароматы аниса и чёрного перца, дух Ханны прощался с ним. Навсегда.

Если бы не осознание того, что теперь он отец, Надсон-Нарбут не вернулся бы назад, он бы отправился за любимой. Только плачь родной крови требовал, чтобы сердце исцелялось и билось. Крохотная ручка обхватила палец Волэна. Астрид поднесла новорождённую внучку сыну.

Звуки, краски и запахи медленно возвращались. Мир был ранен, но выжил, как и Надсон-Нарбут.

Дочь мило вздыхала, жмурилась и причмокивала ртом. «Она голодна», — Волэн вдохнул неповторимый детский запах, взяв малышку на руки. И он тоже был голоден. Ощутил вновь проснувшийся голод до жизни.

Топот от маленьких пяточек мягким ритмом бодрана зазвучал из детской комнаты. Непоседа Бритт уже проснулась, она вбежала в кухню, где её бабушка Астрид пекла ароматный хлеб с льняными зёрнышками. Пожилая женщина тепло улыбнулась, погладила малышку по спинке и поцеловала в макушку.

— Снегу намело йо-ху-ху сколько! — звонкий детский голос довершил уют скромной семейной кухни. — Хочу скорей пойти погулять.

— Конечно, милая, только позавтракай и умойся. Я подготовила тёплую воду для тебя.

— А где папа и дед?

— Проснулись пораньше и отправились в Кроссвуд. Вернутся вечером.

— Будут охотиться? — Бритт отломила краюху свежеиспечённой булки и намазала тонким слоем масла.

— О да! — Астрид подвинула внучке миску с мёдом. — Я рассчитываю на упитанного кабана, раз уж твой отец отправился с дедом.

— Папа может показать, где тюлени зимуют, кому угодно, хоть кабану, хоть лосю, а даже и медведю! Ха! — Бритт вскочила и продемонстрировала несколько приёмов фехтования деревянной ложкой.

— Не балуйся. Ешь спокойно. Побереги силёнки для игр с детворой.

— Ну, бабуля, ты и кулёма. У меня целый мешок этих силёнок, для всего хватит.

— Будете лепить снежную бабу? — Астрид налила внучке козьего молока.

— Ещё чего! Это для детей. Я построю крепость, наделаю снежков и буду охранять своё ледяное королевство. А вот мальчишки, если захотят задобрить своего гордого ярла Бритт Надсон-Нарбут, пускай слепят пять снежных баб.

Астрид покачала головой, одновременно с гордостью и некой опаской:

— Иди умываться, снежная королева, да смотри не растай.

— Я не снежная королева! Бабушка, царица зимы — ужасно злая. Она проносится по городам и посёлкам, поражая холодом и несметной грустью сердца людей. Только чудо может растопить лёд, оставшийся глубоко внутри её жертв.

— И правда, ты не снежная королева, солнышко, ты наша благодатная весна. Вымывай кислуши, а я принесу полотенце.

Бритт в тот день построила крепость, а соседские мальчишки слепили несколько снежных баб, Волэн с отцом были впечатлены ледовым городком, сотворённым детворой. Охотники вернулись поздно. Без добычи. Плоды детских забав отвлекли от собственных промахов.

— Завтра отправимся вновь, отец.

— Да, Волэн, — сын услышал скрипящее недовольство в голосе. Оно теперь часто сопровождало чужую речь. Череда неудач преследовала вдовца со дня смерти Ханны. И никто так не старался укоризненно уколоть мужчину, как его отец.

Дочь встретила папу и деда радостными детскими объятиями, болтала без умолку, хвасталась своими дневными достижениями, вспоминала сказки, расспрашивала о матери.

Когда Волэн укладывал Бритт спать, та спросила:

— Почему мама умерла?

— Она…

— Нет, не говори, папа, — дочь приставила к губам отца крошечный пальчик. — Просто пообещай, что я не умру так рано.

— Обещаю.

Волэн стоял на коленях возле семейного кургана. На его лице застыла гримаса скорбного сожаления. Глухая ночь окутала участок насыпи, ставшей последним пристанищем для Астрид, Ханны и… Бритт. Волэн обещал дочери, что она будет жить долго и счастливо. Надсон-Нарбут снова облажался.

Проклятие, в которое никто не верил, свирепствовало, потешаясь над Волэном, вспомнившим яркую картину из собственного детства.

Дедушка Дикен беспокойно спал после обеда, то и дело переворачивался с боку на бок. Внук прислушался к едва различимым словам, перемежающимся с хрипами:

— Будете, будете помнить королевскую кровь. Сын сына твоего утолит вновь жажду, раздразненную тобой. Я есть оружие моё, я есть голос королей зимы. И вернётся сын в дом своего отца. Et filius revertetur ad domum patris sui. И успокоятся души тех, кто был проклят на веки вечные. Et animas maledictorum in secula seculorum requiescent.

Пронзительный звон, точь-в-точь такой же, какой Волэн слышал у дерева висельников, вынудил снова заткнуть уши. Этот омерзительный звук вернул ветерана в реальность.

«Я восстановлю справедливость, — Надсон-Нарбут поднялся на ноги. — Клянусь именем матери, жены и моей дочери! И первым делом я отыщу того, кто зверствовал здесь, убивая невинных людей. Я отомщу за Кроссвинд, за моего отца!»

3

Тихими фитилями в тёмной ночи светились окна таверны «Горячий бык». Волэн привык называть её корчмой. Пиво здесь подавали отменное, но крепкий алкоголь явно производился по самым никудышным рецептам. Кроссвиндские пьяницы не слепли от самогона корчмаря, но уже от пары бутылок начинали терять способность к связной речи. Впрочем, Надсон-Нарбут не собирался дегустировать подобную сивуху. За парой кружек пива ветеран собирался пообщаться с завсегдатаями, дабы выяснить хоть какие-то подробности резни месячной давности, резни, ставшей следствием наглых выпадов заезжих музыкантов, резни, унесшей жизнь отца.

На вошедшего Волэна обратил внимание лишь мужчина за стойкой, очевидно, тот самый Йоэл, о котором говорил Андерс Хольм. Официантка беседовала с молодым менестрелем, судя по пёстрому шёлковому наряду неместным.

— Хороший клинок, — по пути к корчмарю Волэн получил комплимент от заросшего темноволосого мужчины за столиком у деревянной подпорки.

— Ржавый, — Надсон-Нарбут освободил Пьющего души от ножен. Дедушка Дикен в подобной манере нелестно отзывался о клинке, когда хотел понизить градус оказываемого внимания.

— Вижу, что это не так. Скорее, сплав метеоритного железа и серебра, — мужчина встал и протянул руку. — Скьялль Оберг, местный кузнец.

Представившись в ответ и пожав крепкую руку, Волэн внимательней рассмотрел невероятно мощного высокого парня, именно парня, когда кузнец встал, его лицо с пушком на щеках лучше осветили огни таверны, и теперь Надсон-Нарбут был готов поклясться, что Скьяллю не больше двадцати лет.

— Я родился здесь и не видел раньше тебя, Оберг.

— Прибыл после войны, ковал мечи и топоры на заставе Голдвэйн. Был наслышан о Кроссвинде, сделал ставку на то, что такой посёлок, раскинувшийся вокруг перекрёстка, станет удачным местом для торговых заказов.

— Не ты один удивлён местными переменами после войны.

— Поделишься своими наблюдениями? — Скьялль жестом пригласил за стол.

— Если ты готов потолковать о своих предположениях касаемо моего хорошего клинка, — Волэн присел, оторвал грудастую официантку от флирта с менестрелем, попросив пива и две порции жаркого. Музыкант наконец-то понял, что его задача играть мелодии для всех, а не только для колоритной девахи. Ветеран передал меч кузнецу. — Ещё никто не удосужился сказать ничего путного ни о металле, ни о рунах на нём.

— Символы — не моя специализация, но вот о ковке и материалах мне известно достаточно. В сплаве точно присутствуют те металлы, что я перечислил, возможно, ещё что-то в меньшей степени, — Скьялль приблизил острие к глазу, поводил лезвием в воздухе, вызвав тихое пение меча. — Примеси остаются даже при лучшей технике ковки.

— Это уже фамильное оружие. Меч стал трофеем моего покойного деда из экспедиции в могильники Затопленного леса.

— Это многое объясняет. Мой учитель неоднократно восхвалял таланты кузнецов королей зимы некогда правивших этими землями. Может быть, руны простая гравировка на мёртвом языке, только вот к чему делать их столь броскими и значительными?

— По крайней мере, ты выдвинул предположения касательно сплава. Наш старый кузнец, Кроггерд, вечных ему пиров в чертогах Вотана, ничего не смог сказать. Но почему метеоритное железо?

— Уверен, меч не требует заточки и не коррозирует. Такими свойствами его могли наделить только звёзды.

— А ты показался мне смышлёным парнем. Веришь во всякую чепуху, вроде упавших осколков неба, волшебства или ещё какой чертовщины?

— А ты нет, Волэн? Тогда откуда подобные чудеса?

— Никаких чудес тут нет. Для всего находится объяснение.

— А как же боги?

— Боги это боги. Для них и их дел не нужны объяснения, только вера.

— И нет никакой возможности допустить, что и для волшебства одной веры достаточно?

— Магию, по суевериям, творят люди, Скьялль. Простые смертные, как мы с тобой. Я повидал много людей в своей жизни, людей, которые уже мертвы. На войне не встретил я ни одного колдуна, ни одного чародея-целителя, только воинов и знахарей. Для меня этих аргументов достаточно, чтобы не быть суеверным.

— Боль от потерь не даёт развиться суевериям, — прошептал кузнец Оберг.

— Да. Слишком много близких людей я потерял. И никакое колдовство не пришло на помощь, не сработало, не вмешалось. Вся моя семья лежит в земле этого посёлка. Не все умерли своей смертью. И поэтому я жажду ответов, в первую очередь на вопрос: «Кто убил моего отца?» Для этого я сегодня пришёл сюда.

— Его убили здесь?

— Да. Как сказал мне наш аптекарь, произошло это здесь, точнее, за порогом «Горячего быка», но началась заваруха в этих стенах.

— Прости, Надсон-Нарбут, но с этим сейчас я тебе помочь не могу. Зато остальные, вполне. Оглянись вокруг. Посетителей не так много, но всё же. Троица за овальным столом — типичные местные старикашки, привыкшие с утра до ночи наполнять свои кружки элем, а головы сплетнями, похуже баб всяких. А вон та четвёрка в углу — каменщики из Бэрбелла. Не помощники в сборе слухов и сведений. Отсиживались всю войну в тылу, как конунг Уве Хедлунд. Теперь держат путь в заставу Врорк, а потом и в Голдвэйн. Ремонтными работами руководить.

— Руководить? — Волэн усмехнулся.

— Меня тоже это забавляет. Бойцы, оставшиеся в пограничных крепостях, поднимут на смех таких прорабов.

— Устроят им крещение огнём, и всё уладится. Мои сослуживцы прошли через пекло, но с соотечественниками примирятся.

— Должно быть так. Тем более, вроде как по указу ярла Одда Хедлунда по прозвищу Ледяная Ладонь они на работы направляются. Брат конунга завоевал авторитет у каждого северянина.

Официантка принесла жаркое. Скьялль проводил её задумчивым взглядом:

— Эта красавица здесь каждый день работает, наверняка была и в роковой вечер на посту, как и Йоэл. Он с собой притащил девушку с орехового холма. Не спрашивал, но подозреваю, что она родня ему.

— С этими двумя я потолкую, но вот с пожилыми пьяницами, не знаю, стоит ли тратить время на сплетни?

— Со мной же не поленился лясы точить.

— Просто меня и в самом деле заинтриговал твой комплимент фамильному клинку.

— Если хочешь, я и о рунах на нём постараюсь что-нибудь выяснить. В Кроссвинде мне сейчас действительно нечем заняться.

— Так зачем оставаться здесь?

— Бэрбеллские каменщики поведали, что Одд Ледяная Ладонь будет возрождать Скайсдор, начнёт с укрепления границ, потом займётся торговыми маршрутами и постами, вроде Кроссвинда, — Скьялль Оберг поднял кружку. — За военных героев, за тебя.

Волэн поддержал, но, поставив кружку, спросил:

— С чего ты взял, что я герой?

— А хочешь сказать с таким клинком ты в кузне сидел, как я?

— Обычный клинок, прекращай.

— Это ты заканчивай отнекиваться, Надсон-Нарбут. Вижу я, что этот меч тебя волнует не меньше, чем семейные трагедии. Так что приходи, помогу, чем смогу, если не умру со скуки. Постараюсь разгадать и надписи, и тайны ковки этого… у него ведь, наверняка есть имя?

— Пьющий души, — сурово произнёс Волэн.

— Вот видишь, попил, значит, мечишка душонок заспианских, — молодой кузнец хлопнул ветерана по плечу, Оберг уже слегка захмелел.

— Попил, хоть баллады слагай, — Надсон-Нарбут перевёл взгляд на менестреля. — А певец давно здесь устроился?

— Да. Уже был здесь, когда я с заставы прибыл. Вполне возможно, твой клиент, — Скьялль тяжело вздохнул. — И откуда столько мужиков берётся, что на войне не были? Не старые, не ущербные, я ж не говорю всем в бой идти, но даже в тылу не трудились!

— У всех свои задачи, Оберг. Не суди никого. И… отправляйся лучше домой.

— Эх, Надсон-Нарбут, прав ты, и в одном, и в другом. Жду тебя в гости, тебя и его, — Скьялль погладил Пьющего души, крепко обнял Волэна, будто они сто лет знакомы, выровнялся и с гордым видом трезвого добропорядочного северянина уверенно проследовал к выходу.

Ветеран, оставшись один за столом, подозвал официантку, попросил ещё эля. Когда красавица вернулась с напитком, Надсон-Нарбут попросил её присесть на секунду.

— Не могу. Йоэл не обрадуется.

— Это не так страшно, как отвлекать от работы менестреля.

— С «Быком» разговаривай, если хочешь, а меня оставь в покое, — официантка хмыкнула и удалилась на кухню.

Волэн догадывался, что «Быком» девушка назвала Йоэла, хотя корчма и без него носила это имя. В свои дни на заставе Врорк Надсон-Нарбут слышал много новостей о своих земляках, отправившихся на войну. Старый корчмарь Гар, кузнец Кроггерд, простые фермеры Дилли, Авалунг, Заррош, Аскель, Хофар и многие-многие другие отправились воевать с Заспианом и не вернулись домой.

Надсон-Нарбут приблизился к «Быку», твёрдо вбивая каблуки в пол при ходьбе:

— Йоэл с орехового холма?

— Волэн, ветеран войны, уроженец Кроссвинда, как я понимаю.

— Раз знаешь, кто я такой, то и отца моего не забыл.

Корчмарь побледнел:

— Не забыл.

— Я вернулся на родную землю, и что увидел? Дерево висельников. Ни одна живая душа не удосужилась похоронить людей на нём, оставили тела на пир собак и воронья. Аптекарь Андерс Хольм рассказал мне свою версию событий, произошедших в твоём трактире, Йоэл. Но у меня не укладывается в голове, как жители Кроссвинда могли позволить такому случиться.

— Это всё треклятые менестрели начали. Долбанная Солёная Инга! Бренчали здесь на своих дешёвых инструментах, жрали, пердели и рыгали в перерывах между своими похабными песенками, — Волэн усмехнулся от слов корчмаря. Кого же он надеялся увидеть в своём трактире? Пятна крови и выбитые зубы здесь были на полу постоянно, и оставались они не от благородных девиц, а от жрущих, пердящих и рыгающих фермеров, да от заезжих любителей выпить. Йоэл продолжал: — Может быть, всё и обошлось бы, если б этот странник не припёрся.

— Вот о нём я бы хотел подробней узнать. Как выглядел, откуда родом, куда держал путь, зачем сюда вообще пришёл?

— Башка бритая, рожа вся каракулями покрыта, весь неприятный, даже зловещий немного. Глаза у этого мясника странными показались, до жути. Откуда и куда путь держал, не знаю. Он ведь не остановился на ночь, — Йоэл наклонился вперёд. — Мне думается, что этот урод намеренно напросился на ссору.

— Певуны из шайки Инги ведь сами полезли с оскорблениями, что значит, сам напросился?

— Он столик их толкнул, я сама видела, — отозвалась официантка, не желавшая до того говорить.

— Занимайся патронами, Улла, — трактирщик оскалился на девицу, та опустила голову и подошла к компании пожилых завсегдатаев.

— А ты видел это?

— Видел, но не догадался, во что может вылиться, — Йоэл помотал склонённой головой. Волэн увидел в жесте сожаление, но об искренности его судить не спешил.

— Андерс говорил, что этот сраный мясник здесь мечами кидался вовсю.

— Да, швырял, как ножи. Но забрал всё своё добро, если ты об этом, Надсон-Нарбут. Я догадываюсь, зачем ты выспрашиваешь всё это. Хочешь найти и наказать поддонка, за отца, за земляков, но только следа своего этот гад не оставил.

— Наследил он знатно, Йоэл. Так, что Вы даже убрать не удосужились. Побоялись проклятий, угроз? Почему не предали земле павших в тот день, повешенных этим скотом?! Я похоронил несчастных. Посмотрю, сдержит ли своё слово убийца, — Волэн заметил искру испуга, промелькнувшую в глазах корчмаря.

К стойке подошёл менестрель:

— Йоэл, плесни пива, глотку промочить. Что это вы любезные шумите так? — вместо ответа Надсон-Нарбут лишь обжог трубадура взглядом. — Ух, какие глазища! Я Филип, странствующий, ну до поры до времени, сейчас вот тут застрял, певец. Так что стряслось?

Корчмарь наполнил деревянную кружку пивом, протянул трубадуру, после чего удалился на кухню. Волэн в любом случае не надеялся получить в данный момент больше информации от Йоэла.

— И давно застрял ты здесь, Филип?

— Сколько, сейчас посчитаю, — менестрель задумчиво загибал пальцы на руках, бубнил под нос и щурился. — Раз, два, семь, пятнадцать… второй месяц уже идёт. А ты, уважаемый, не представишься?

— Здесь живёшь?

— Тут, конечно. Каждый день глухих выпивох пытаюсь музыкой своей поразить. Шучу, конечно. Пытаюсь насобирать деньжат на дальнейшее путешествие, да встретить попутчика ладного. Что-то после войны совсем в Скайсдоре бандюг развелось.

— Был в «Быке», когда труппа Солёной Инги выступала?

— А ты, я так понимаю, представляться не собираешься?

— Волэн Надсон-Нарбут, здешний убийца певунов и скоморохов, — процедил сквозь зубы ветеран войны.

— Чувство юмора есть, это класс. Был я тут в злополучный вечер. Ох и дрянным он выдался! И сразу было понятно, что звёзды не фартят. Сначала Йоэл, сволочь, запретил мне выступать, отдав предпочтение Инге и её безухой труппе. Потом отказал бедолаге Филипу в добавке, жмотился всё, хотел приберечь для дорогих гостей. Только вот гости этого не оценили. Нарвались на этого лысого громилу, сами попередохли, да ещё и других под меч подставили.

— Йоэл с Уллой утверждают, что труппу Инги спровоцировал этот иноземец.

— Ну да, говорят, видели, что он стол пихнул. Ну и что? Какого чёрта заявлять путнику, что от него конём и потом воняет? Он же с дороги, чем от него пахнуть должно, тюльпанами? Инга, ложечница её, да и остальные дуралеи виноваты.

— Ты рассмотрел этого мясника?

— Там было конечно, что рассматривать. Морда татуированная вся, но какими каракулями, разве в таком свете разглядишь?

Волэн печально выдохнул, плюнул на пол. Следа всё-таки не было, как подметил Йоэл.

— Почему никого не похоронили, побоялись?

— Проклятий дешёвых? Я нет, только вот зачем мне это? Не по силам мне одному было. А остальные… остальные инициативу не выразили, — менестрель сделал паузу, глотнул пива, начал внимательней вглядываться в серые глаза ветерана. — Это твой отец был, да? Я имею в виду мужика, что вышел с Солёной Ингой и её труппой.

— Правильно догадался.

— Хочешь мести, значит, найти и наказать убийцу. Так, попытаюсь напрячь память. На ножнах у мясника была символика странная, червивое яблоко. Это вероятно всё, чем помочь смогу, — Филип помедлил. — А нет, ещё кое-что подскажу. Лисбет в тот вечер была здесь. Я видел, что она внимательно этого кровожадного гада рассматривала.

Лисбет, Лисбет, Волэн знал только одну Лисбет, травницу.

— Это девочка-знахарка, что ли?

— Да, она. Только вот так её здесь уже давненько не кличут. Ведьмой всё больше называют. Андерс постарался. Так что, поселилась теперь Лисбет в Кроссвуде, подальше от деревенских дуралеев. В неё однажды камнем кинули, так она с тех пор старается пореже наведываться в посёлок.

— Ну и весть. И где ж она, в лесу живёт?

— В хижине какой-то заброшенной, тебе наверняка лучше знать, раз ты местный.

Волэн сразу подумал на охотничий домик. С начала войны он пустовал. «Андерс, проходимец старый, устроил девушке жизнь весёлую. Наверняка всё ради того, чтобы за помощью лишь к нему обращались», — Надсон-Нарбут рассуждал с уверенностью в этом.

— Бывай тогда, Филип.

— Ты что, в лес собрался? На ночь глядя?

— А кого мне бояться, волков диких, или бандитов? А может ведьму страшную?

— Нормальная она девушка. Я не верю в эти сплетни от аптекаря. Я про другое, ты же напугаешь Лисбет, если вот так в ночи припрёшься. Она и так натерпелась от местных неблагодарных.

— Подумаю.

Волэн не собирался думать. Не хотел он тревожить знахарку ночью, да и устал совсем. Ноги подсказывали голове, что утро вечера мудренее.

Сквозняк с хлопком закрыл дверь трактира за Надсон-Нарбутом. В наступившей следом тишине, ветеран услышал ровное дыхание позади себя. Ладонь автоматически оказалась на рукояти Пьющего души, Волэн достал из ножен клинок, резко обернулся, заставив меч пропеть четвертную ноту.

Незнакомец, побудивший своим дыханием ветерана к действию, поднял руки. Кожа его была невероятно смуглой, и её краски тонули в ночном мраке, лишь белёсые татуировки выныривали из черноты за светом звёзд. В глазах парня отражались отблески граната в эфесе Пьющего души.

— Ты кто ещё такой?

— Друг.

— У меня нет друзей. И ими никогда не станут те, кто крадётся за мной в ночи. Скажи спасибо, что я не разрубил тебя пополам.

— Спасибо.

— Мне нравится твоё многословие. Имя есть?

— Юханнес, — парень широко улыбнулся, и Волэну почему-то показалось, что это уместно.

— Так ты за мной крался?

— Я только подошёл, не успел окликнуть. Я слышал твои разговоры в корчме, с Йоэлом и Филипом. Я снимаю в «Горячем быке» комнату. Хотел вот, поделиться своими соображениями.

— И что же не присоединился к разговору внутри, если есть что добавить?

— Ждал на лестнице, пока ты выйдешь. Не хотел говорить при посторонних.

— Мы одни, выкладывай.

Юханнес простужено посмеялся:

— Что же ты собираешься делать, Волэн?

— Если ты хочешь диалога, вопросы буду задавать я.

— Тебя этот диалог интересует больше меня, — Юханнес подловил Надсон-Нарбута. Естественно ветеран был заинтересован в том, чтобы получить как можно больше информации об убийце отца.

— Пойду потолковать с Лисбет.

— Логично, но я не об этом. Я о более далёких планах. Думаешь найти убийцу своего отца и отомстить, так?

— Логично, как ты говоришь, Юханнес.

— Что, если убийца уже далеко-далеко отсюда?

— Знаешь где?

— Мне показалось, что ты отдал мне прерогативу задавать вопросы.

— Лучше бы тебе располагать нужной мне информацией. Мне не нравятся подобные игры, Юханнес. Я настигну убийцу отца, где бы он ни был.

— И оставишь Кроссвинд на растерзание стервятникам?

— Это ты о ком?

— Почти обо всех тех, кто не покинул посёлок.

— Говори яснее. А ещё расскажи мне, будь добр, кто ты всё-таки такой, и главное: что должно остановить меня от того, чтобы не отделить твою голову от тела. Я устал от загадок, недоговорок и прочей чепухи. Если есть что сказать, выкладывай, если нет — проваливай, или я свою угрозу воплощу в жизнь.

Юханнес вновь поднял руки вверх, наверняка думал, что подобная демонстрация внушит Волэну терпения и милосердия.

— Я простой путешественник, картограф. Прибыл в Кроссвинд потому что здесь всегда был важный торговый центр, расположение подходит для удобного изучения большого количества локаций и нанесения на карты важных географических ориентиров. Я поражён посёлком, приятно, а вот его жителями, отнюдь наоборот. Один только Андерс Хольм чего стоит, да и Йоэл далеко не ушёл. Я знаю, что ярл Одд Хедлунд планирует возродить это место, слыхал от бэрбеллских каменщиков. Посёлок опустел, но, скорее всего, это ненадолго. Пришлют сюда рано или поздно кого-то. Будут ярлы думать, кого сделать местным управленцем. Наверняка и Андерс, и Йоэл метят на это место, а может и не одни они. И на многое пойдут ради достижения цели, уже на многое пошли. Возьми хотя бы Лисбет, девушку вынудили покинуть Кроссвинд, потому что она не глупышка совсем, под ногами крутилась со своей мудростью и умом.

— Даже если и так. Мне-то что? Мои родные оставили этот мир. Политика меня не интересует.

— Уверен в этом? Вернёшься в Кроссвинд навестить курган жены и дочери, а тут… — Юханнес присвистнул. — И дерево висельников ерундой покажется. И если даже ты хочешь отомстить за отца, убийца его никуда не денется, раз уж он такой великий воин.

— Все люди смертны, и этот ублюдок тоже. Поэтому я не хочу, чтобы эту гнусную падаль размазал о землю и обоссал кто-то кроме меня.

— Отчасти прав ты, Волэн. Но пока у тебя нет никакой информации об убийце, и мне нечего тебе больше рассказать сегодня. Подумай лучше о том, чтобы навести порядок в родном посёлке. Глядишь, и всплывёт что-то об убийце, оттуда, откуда и сам не ждёшь.

Юханнес развернулся и, не прощаясь формально, отправился в таверну. Надсон-Нарбут не стал его останавливать. Картограф, возможно, был прав. Слишком много всего случилось сегодня. Чересчур для первого дня для ветерана, вернувшегося с войны.

Вести о смерти матери, похороны отца и дюжины других людей, павших от руки иноземца, воспоминания о покойных жене и дочери, новые знакомства, приятные и не очень, загадки, попытки манипуляций, неприятные разговоры, странные видения… «Johannes Sjöberg sitit, — эти слова, — Johannes… Юханнес! Не может быть, это шутка?» — Волэн ворвался в корчму, подбежал к Йоэлу:

— В какой комнате остановился картограф?

— Не знаю таких.

Надсон-Нарбут схватил трактирщика за грудки:

— Смуглый парень с белыми татуировками, Юханнес!

— Кроме Филипа и каменщиков постояльцев у меня сейчас нет, — Йоэл смотрел недоумевающе. Он сглотнул слюну, на лбу выступила испарина.

— Только что вошёл сюда.

— Волэн, — менестрель коснулся локтя ветерана. — Никто сюда не входил.

Надсон-Нарбут плюнул в сторону, развернулся и, молча, быстрым шагом покинул «Горячего быка».

Неужели снова видения, галлюцинации? Если Юханнес — плод воображения, почему он знает то, чего не знает Волэн? А может, знает? Он знал о Ханне и Бритт. Вопросы. Вопросы сто раз помноженные на другие вопросы. Родная земля цепкими объятиями загадок хочет пленить блудного сына. Стоит ли ей поддаваться? Лучше подумать завтра. Утро вечера мудренее.

4

Очаг, должно быть, угас от дуновения ледяного ветра, ворвавшегося через неплотно закрытое окно. Хускарл Ивара — сына конунга Уве Хедлунда, явно, не удосужился проверить его с вечера, когда растапливал камин. Пламя уснуло, а Ивар пробудился под одеялом из шкур. Он быстро вернул раскрытую ногу под пушистое покрывало и приподнялся, чтобы засвидетельствовать свои предположения. Всё так и было. Воздух сделался совсем холодным, колючим и недружелюбным. Сын конунга зевнул, взглянув на оленью голову над кроватью, ему представилось, что она должна была уже покрыться инеем.

— Ян! — на зов своего бонда явился жилистый темноволосый юноша, на вид заспанный, но не выспавшийся.

Этот парень вызывал у Ивара искреннее сочувствие, вынуждающее прощать оплошности. Ян родился в Коллуне, что южнее Валенвуда, в двенадцать лет он был вынужден покинуть отчий дом, бежать прочь из консервативного Заспиана. Парень слышал, что «северные варвары» Скайсдора не принижают человеческих достоинств из-за топорной ксенофобии. Свободный люд холодных равнин верен зову сердца и уважает сильную волю.

Совсем юный Ян добрался до самого Айскреста своим умом и находчивостью, а уже удача помогла ему приблизиться ко двору конунга.

Уве с сыном проверял эффективность работы столичных рынков, объезжая их с дружиной. Ян служил подмастерьем кузнеца. Когда конунг с Иваром осматривали товар оружейника, уроженец Заспиана эффектно демонстрировал ассортимент мастера, между словом нахваливая собственные способности. Сына Уве заинтересовала необычная для северян внешность Яна, так Ивар узнал короткую предысторию парня и выпросил у отца позволение взять его в оплот конунгов.

И вот теперь, этот молодец, служащий сыну Уве Хедлунда хускарлом почти десять лет, стоял перед постелью своего бонда и лениво потирал зелёные глаза с лицом провинившегося ручного щенка.

— Пользуешься тем, что я не прикажу тебя высечь за погасший очаг? Всё может измениться в один момент.

Ян вместо ответа потянул вниз один уголок рта, Ивар удовлетворённо вздохнул.

— Хочу согреться и помыться. Займись этим, найди себе кого-нибудь в помощь.

Ян поклонился и приступил к исполнению поручения. Ивар плотнее укутался в меха, ожидая свою горячую купель. Пока хускарл с двумя сыновьями конюха и дочерью поварихи, которых он призвал помочь, растапливал камин и носил воду, сын конунга размышлял о том, насколько может быть доволен своей жизнью Ян ныне, здесь на севере.

Наверняка привыкать к климату было не так уж и просто. На юге в цветущем Заспиане солнце поднимается высоко, греет не сдерживаясь, а ветры не обжигают ледяными прикосновениями. Сам Ивар Хедлунд любил Скайсдор, Айскрест, со всеми их плюсами и минусами, но не мог знать, что на душе у южанина. Хотя, очевидно, погода не главное. Ян бежал из тёплого климата и от холодного общественного порядка своей страны. Ивар беспокоился за душевное состояние своего хускарла, когда началась война. Слова Яна, сказанные в один из вечеров за непринуждённой беседой, уняли это беспокойство:

— Заспианцы обзывают скайсдорцев варварами. Дремучие ублюдки юга понятия не имеют о прогрессе и просвещении, если ставят материальное выше духовного.

Безусловно, Ян был верен такому манифесту. Ивар сомневался в отсутствии меркантильности у себя самого. Души и нравы важны, но что с ними делать, если нет тёплого дома, сытного обеда и мягкой постели? Не было в его величественной и любящей уют натуре тяги к приключениям и высоким стремлениям.

— Ванна готова, — сказал Ян.

«Ванна готова, парень называет её привычно для своей покинутой родины», — Ивар улыбнулся. Помощники хускарла удалились восвояси, сын конунга снял бельё и погрузился в наполненную купель. Вода объяла расслабляющей лаской. Это было несказанно приятно. Ивар нежился несколько минут, потом подозвал Яна, чтобы тот потёр ему спину. Еловый аромат мыла с примесью берёзовых и пихтовых нот тонизировал и в купе с ярым трением мочалки возвращал из неги к повседневной действительности.

Сын конунга успел одеться в свой болотный кашемировый кунтуш поверх льняной белуги, прежде чем ему сообщили о том, что отец и дядя зовут его на завтрак в длинный зал.

— Значит, Ледяная Ладонь вернулся.

— Война завершилась, было бы странно, если б ярл Одд Хедлунд остался на заставе Врорк, — в словах Яна на первый взгляд не было абсолютно ничего настораживающего, но это лишь на первый взгляд.

Дядя Ивара вернулся в Айскрест, он уже здесь, в оплоте конунгов. Уве Хедлунд не возглавил объединённые силы Скайсдора, вместо него выступил родной брат, отец Ивара укрылся в столице.

Ветер не мог шептать и переносить сплетни и разговоры, но в этом не было необходимости. О том, что отец не оправдал ожидания народа, Ивар и сам догадывался. Вот у него самого был законный повод остаться в безопасности. Он единственный сын Уве, не бороться же в случае его смерти за северный трон сёстрам?

— Да, Ян, твои земляки и мои, наконец, вложили в ножны мечи и топоры, а павшие на поле боя пируют в чертогах Вотана. И это хорошо, — Ивар не сдержался, чтобы не вздохнуть как-то судорожно, чересчур беспокойно, что не осталось незамеченным Яном.

— Вы беспокоитесь о том, что теперь предпримет Ваш дядя?

Мысль и логика у этого бывшего подмастерья оружейника могли похвастать своим полётом. Ледяная Ладонь был в своё время назначен хранителем Джайиндова удела. Одда такая должность не прельщала. Ивар давно подозревал, что дядя дышит совсем неровно в сторону престола конунга. В его словах и поведении постоянно проскальзывало едва уловимое пренебрежение к Уве, смешанное, скорее всего, с завистью.

Теперь, когда скальды во всю глотку могут трубить о подвигах предводителя скайсдорских берсеркеров, а простой народ шептаться о трусости их законного владыки, Одд мог замахнуться на желанный северный трон.

— Я и в самом деле думаю обо всём этом дерьме, — подтвердил Ивар. — А ведь меня ждёт лишь завтрак с отцом и дядей. Не стоит заставлять их ждать.

Длинный зал встречал сына Уве Хедлунда ароматами лука, запечённой форели, свежего хлеба и острого перца. В его центре на накрытом столе исходила дымком огромная рыбина с золотистой корочкой. Янтарная — любимая порода Одда. Ледяная Ладонь сверкал глазами и расплывался в улыбке. Ивар и на миг не мог подумать, что причиной этому послужила форель. Дядя просто лишился сил, способных сдерживать рвущееся наружу коварство. В контраст этому угрюмое лицо отца-конунга с замершими в задумчивости мускулами не реагировало даже на похлопывания по плечу брата, неумело изображающего дружелюбие.

— Мой дорогой племянник! — Одд даже встал, чтобы поприветствовать Ивара.

— Дядя, — сухим рукопожатием дело не обошлось, Ледяная Ладонь крепко обнял племянника. — Отец, — Ивар поклонился.

Троица заняла места за столом. Слуги внесли свежевыпеченный хлеб и бочонок эля. Сын конунга в угоду традициям не отказывал себе в хмельных напитках за завтраком. Отломив приличный ломоть от буханки и положив себе щедрый кусок форели, Одд озаботился о том, чтобы наполнить кружки брата и племянника:

— За твои будущие подвиги, — Ледяная Ладонь хлопнул по плечу Ивара, тот посмотрел на отца и, вежливо улыбнувшись, пригубил эль. Во взгляде Уве Хедлунда сын увидел лишь снежную стену.

«Подвиги из далёкого и маловероятного будущего», — хотел бы ответить на это Ивар, но дядя дал понять, что произнёс этот тост не ради красного словца:

— Война завершилась. Мы отбросили напыщенных южан далеко от своих границ. Не без добычи вернулись славные дружины домой, да и для всего Скайсдора мы заставили заспианцев пожертвовать дань. Отныне наши Ниглертоновская застава и земли с запада и востока от неё: южные склоны Шипов ярлов и Мидлкроуна, а также пастбища, прилегающие к ним. Так что вероломство не осталось безнаказанным. Но, несмотря на мир, добытый доблестью наших берсеркеров и тактиков, страна изменила свой облик, — Одд осушил до дна кружку и громко поставил на стол. — Внутренние земли пострадали сильнее, чем границы. Мерзкие мародёры, разбойники и дезертиры нанесли ущерб своей родине. Сильно пострадал Кроссвинд.

О посёлке на перекрёстке Железного тракта и широкого пути от Клейта до Фолпура Ивар знал не больше, чем любой в Айскресте: торговый пост, гостеприимный приют для купцов и не только.

— Как же так вышло?

— Хотели бы мы знать, сын, — Ивар уже думал, что отец не очнётся от своего уныния.

— Посёлок значительно опустел из-за слухов о поражениях в первых боях на заставе Голдвэйн. Но потом там случилась резня, которая уменьшила население ещё сильнее.

— Резня?

Уве Хедлунд нахмурился:

— Я не очень-то представляю, как на родине славных военных героев, многие из которых отправились пировать в славные чертоги богов, могло произойти что-то подобное. Ясно лишь одно: Кроссвинду нужно помочь вернуть репутацию надёжного пристанища для путников и торговцев.

— Да, брат. Бродячие скальды поют скорбные элегии по канувшему в прошлое благополучию посёлка на перекрёстке. Нужно, чтобы толковый человек расследовал происшествия Кроссвинда и разобрался во всём. Я подумал, что также нужно назначить нового тамошнего управленца, желательно кого-то из местных, — Ивара покорёжили слова «я подумал». Думать и решать здесь вправе только отец-конунг, но Уве смолчал.

— Не безопасней ли будет назначить ярлом столь важного поселения кого-то из Айскреста, надёжного и грамотного человека?

Одд рассмеялся, на первый взгляд добродушно, но Ивар чётко слышал ноты коварства:

— Племянник, ты мудр и дальновиден. И мы с твоим отцом как раз выяснили, что так и следует поступить, — Ледяная Ладонь вновь наполнил кружки элем. — Мы решили, что нет более достойной кандидатуры, чем твоя. Это станет хорошим опытом в управлении, ведь когда-то тебе предстоит править Скайсдором. Нужно начинать с чего-то. Кроме того, ты заслужишь уважение у северян, восстановив важный торговый пост, столь неожиданно пострадавший во время войны.

— Отец? — Ивар не верил в происходящее.

— Мы так решили. Сегодня длинный зал примет дружину Одда, будет грандиозный пир, мы должным образом отметим окончание войны, нашу победу и твоё назначение.

Ледяная Ладонь скалился, сверкая взглядом бледно-голубых глаз из-под густых пшеничных бровей. Ивар залпом осушил ещё одну кружку пряного эля, но напиток не смог избавить его от кома, ставшего в горле.

После семейной трапезы сын конунга вернулся в покои. Ян поддерживал пламя в камине, Ивар попросил хускарла оставить его одного. Назначенный ярл Кроссвинда присел на низкий табурет, накрытый шкурой морозного волка, и подкинул полено в очаг. Пламя жадно приняло жертву, треск превращался в прожорливое чавканье огня. Дерево безжалостно поглощалось пылающим цветком, греющим, поддерживающим жизнь, но опасным при неумелом обращении.

Ивару подумалось, что его точно также желает пожертвовать дядя, отдать стихии, но сын Уве не полено. Он холоден и погасит пламя, если соприкоснётся с ним. Хотя, может, и нет корысти в решении, нашёптанном Ледяной Ладонью отцу? Куда там! Одд, наверняка, задумал хотя бы отослать племянника подальше от оплота конунгов, чтобы распространять здесь и дальше своё влияние. Стоит намекнуть отцу, что и в Джайиндовом уделе порядки навести стоит.

Ивар всматривался в очаг, пока не скормил огню все заготовленные поленья. Ян принёс новых, оторвав своего бонда от занятия, способного длиться вечность.

Хедлунд переместился на кровать, погрузившись в новый виток размышлений. Белёный потолок цеплял взгляд узорами от мазков маляра. Закорючки и полосы рисовали в воображении картины столь разнообразные, сколь позволяла фантазия на них смотрящего. Не один час Ивар заставлял побелку собираться в абстракции, сцены битв, в лики богов, пирующих за гранью жизни.

Сегодня и он будет пировать в длинном зале, не в чертоге Вотана. Стоит насладиться теплом родного дома и яствами придворных поваров, прежде чем отправляться в опустевший Кроссвинд.

Поварёнок сообщил Яну о готовности банкета, а тот передал своему бонду. Поправив слегка помявшийся кунтуш, Ивар крепко зажмурил глаза, отпуская все злые думы, и выдохнул, извергая из себя все возможные фантомы предрассудков.

Длинный зал заполнился членами дружины Ледяной Ладони, их приближёнными и лакеями, хускарлы тоже были приглашены. За главным столом, где придержали место для Ивара, уже сидели: отец, дядя и сёстры.

Первой брата увидела Фрея. Она высунула язык и показала неприличный жест руками. Старшая сестра всегда отличалась мальчишеским характером. Искусная в стрельбе из лука и фехтовании Фрея с детства дразнила Ивара: «У отца был сын», — она указывала на себя, — «и две дочери», — обводя руками брата и Ирис. На это Ивар отвечал ей, глядя сестре ниже пояса: «Жаль сыну член не дали боги».

Ирис в противовес Фрее мило улыбнулась и приветственно подняла ладонь.

Ивар, садясь за стол, ударил ногой по стулу старшей сестры.

— Член мешает быть ловким?

— Может быть, но благодаря нему конунгом суждено стать мне, а не тебе.

— Маме, вечных ей пиров под баллады Бояна, его отсутствие не помешало править.

Альвейг «Молния Запада» Хедлунд, жена Уве и мать Фреи, Ивара и Ирис, по мнению многих, действительно правила Скайсдором, диктуя свою волю через уста супруга-конунга. Альвейг была не только сильной воительницей, но и мудрым дальновидным политиком. Вполне возможно, что именно её смерть от стремительного недуга выбила из отца Ивара остатки доблести и героизма. Молния Запада когда-то яростно сражалась со всеми, кто открыто обвинял Уве в малокровии, и поставила на место ярлов Бэрбелла и дола Высоких курганов, получив своё грозное прозвище.

— Ваша мать была самой сильной и достойной женщиной из всех, что я встречал, — дядя услышал слова племянницы и поднял свой рог за Альвейг. Ивар и сёстры поддержали Одда. Они пили мёд, напиток истинных повелителей севера, обжигающий и заставляющий содрогаться.

Ледяная Ладонь отозвался о матери Ивара искренне. Молния Запада была ещё одной причиной полагать, что Одд давно завидует Уве. Из двух братьев Альвейг выбрала старшего. Возможно, Ледяная Ладонь строил надежды, что это был лишь расчёт, и после свадьбы с братом его супруга будет спать с ним, но нет. Родители Ивара любили друг друга.

Слуги принесли закуски: рульку, салат из хрена и репы, заправленный горчицей, и чесночный хлеб. Рога, кубки и кружки на столах наполнились мёдом, элем и билком. За столом дружины застучали кулаками. Бородатый воин встал, конунг кашлянул, и все замолчали, слушая тост:

— Война закончена! Весь север объединился, чтобы показать южным гордецам, что суровые земли Скайсдора никогда не топтать надушенным дуралеям в шёлковых халатах. Пусть будет здоров наш конунг Уве Хедлунд!

— Да! — нескладно выкрикнули ему в ответ хускарлы и члены дружин.

— И пусть будет также доблестен наш воевода Ледяная Ладонь! — на восхваление дяди собравшиеся в зале отреагировали куда бодрее и сплочённее.

Ивар вместе со всеми поддержал тост, осушив свой рог, он содрогнулся, но не от мёда, от похвалы Одда.

— Тебя вгоняет в краску алкоголь или внутренний гнев? — шепнула Фрея.

— А я уж испугался, что буду весь вечер обсуждать с родной сестрой собственный член, — также тихо ответил Ивар.

— Находи различия между сестринскими подколками и настоящим негодованием. Меня не меньше твоего волнует то, как дядю превозносит народная молва и поддержка дружины. Он заслужил комплименты, но мы ведь оба знаем, что ему мало простого одобрения. Отцовская задница на скайсдорском троне ему не мила. Чтобы там кто ни говорил и ни думал, Уве наш родитель.

— Рад слышать. Значит, в оплоте конунгов останется хотя бы один человек поддерживающий отца. Меня дядя решил отправить подальше.

— Куда и зачем?

Ивар подождал, пока слуги не уберут блюда, заменяя их луковой похлёбкой с копчёной олениной и картофелем, прежде чем ответить:

— Кроссвинд.

— Не так уж и далеко.

— Зато надолго. Быть мне там ярлом, пока отец коней не двинет. Хотя, вполне возможно, дядя всё подстроит так, что я первым отъеду на тот свет.

— Он не сделает мне такого подарка, — Фрея на взгляд Ивара приняла это за попытку пошутить.

— А ты, сестрица, думаешь, что станешь конунгом в случае моей смерти? Никогда Скайсдором не правили женщины. Ярлы были, но не более. Если даже наша мать избрала путь жены и матери с её-то силой и отвагой, то тебе и подавно стоит усмирить гордыню и честолюбие.

Фрея поджала губы, едва уловимо. Держалась, молодец. «Она и в самом деле хороша, — поймал себя Ивар. — И данный момент для осознания этого самый подходящий».

За похлёбкой свои кубки поднимала ещё дюжина дружинников, отец и дядя. Они не только хвалились, отдавали почести, но и делились своим мнением о минувшей войне, наиболее значимых сражениях и победах. Не все решались намекать на перевес вклада, сделанного Ледяной Ладонью над прочими. Большинство воителей ставило на первое место сплочённость и патриотизм. Ивар, правда, для себя делал неутешительный вывод о том, что заслугу за боевой дух всё же приписывают Одду.

Дядя поднялся из-за стола:

— Справить нужду, — краем уха услышал племянник. Вместе с Ледяной Ладонью вышел член его дружины. Ивар до этого не обращал на него внимания, но теперь не мог понять, отчего не заприметил среди воителей дяди иноземца.

Впрочем, появился подходящий момент, чтобы поднять собственный рог:

— За нашего великого конунга! Его мольбами боги посылают народу удачу, воинам силу, а матерям и земле плодородие. Под его эгидой рождаются полководцы и вожди, способные объединять мужчин для противостояния врагу. За моего отца, великого Уве Хедлунда!

То ли из-за отсутствия в длинном зале Одда, то ли от разгулявшегося в жилах алкоголя, и дружинники дяди, и хускарлы громогласно одобрили сказанное. Только Фрея шепнула:

— Не убедишь ты их словами. В Скайсдоре ценят силу поступков, а не дуновения ветра. На твоём месте я бы радовалась отправлению в Кроссвинд. Наведёшь там порядок и заслужишь славу и почёт.

Может быть, сестра и была права, может, только вот Ивара прошибало морозом от предстоящего приключения:

— Каждому своё дело мило.

— Да, только вот, если ты и в самом деле хочешь занять когда-нибудь отцовский трон, тебе должны стать милыми походы и опасности. Ты не в Заспиане, чтобы бросать людей в пекло и при этом не покидать своего дворца. Жаль, что отец этого не понимает.

По возвращении Одда и члена его дружины в длинный зал произошла очередная смена блюд. Принесли горячее: жаркое из лесных вепрей.

Ивар постарался как можно внимательней рассмотреть иноземного воителя, он толкнул Фрею и Ирис, обращая жестом и их внимание на дядиного побратима.

Лицо бритоголового покрывали витиеватые татуировки. Он пришёл на пир в кольчуге под кожаным камзолом, это насторожило больше всего.

— Как вам дядин дружинник?

— Не местный, — начала Фрея. Ивар призвал сестру быть тише, дядя занял своё место за столом. Его разделял с племянниками лишь Уве. — Не знаю, где он его откопал. Покидал Айскрест Ледяная Ладонь исключительно с земляками. Скорее всего, воин из провинций, показал себя на поле брани и заслужил расположение Одда.

— На его ножнах символика: червивое яблоко, — подметила Ирис.

— Она тебе знакома?

— Читала о чём-то подобном. В Кугруге века назад существовал орден Вамматары — богини смерти и разложения.

— Кугруг вымер сотни лет назад, его земли до сих пор непригодны для жизни. Ты ничего не путаешь?

— Я не Знич, всезнающий бог, конечно, я могу ошибаться.

Мёртвое королевство. Ивар вспомнил, что и сам когда-то читал о Кугруге, который вымер в результате ужасных эпидемий. И почва, и воды его обратились в ядовитые рассадники смерти и гнили.

— Дядя, — племянник решил закончить шушуканье с сёстрами. Проще было спросить у Одда напрямую. — Откуда в твоей дружине столь экзотичный воитель?

Ледяная Ладонь ухмыльнулся:

— Наверное, оттуда же, откуда у тебя твой темноволосый хускарл Ян.

— Этот парень умён, силён и покорен. У него были поводы покинуть свою родину. Я могу ему доверять.

— А я могу доверять своему человеку, — Одд уклончиво подвёл этот разговор к финалу. Уве молча пил, не то что, не вступив беседу, но даже бровью не поведя.

Ивар встал из-за стола, сославшись на природу, как и Ледяная Ладонь до этого, и вышел во двор.

Уже стемнело. Лунный свет отражался от срывающихся снежинок, тающих при падении. Земля ещё не остыла. Помочившись у облысевшей ольхи, Ивар услышал шаги. Это был отец:

— Ты недоволен, я полагаю.

— Отец, я лишь волнуюсь…

— В твои обязанности это не входит.

— Я только хотел…

— А они у тебя есть. Обязанности. Твоя жизнь не может состоять из праздных пиров, горячих купелей, чтений книг и походов по девкам. Ты — мой наследник. Ты видишь на моём примере, сколь важны любовь и уважение скайсдорцев.

— Поэтому ты идёшь на поводу у дяди и отправляешь меня в глухомань?

— Кроссвинд — одно из самых важных мест на всём севере. Поселение в упадке. Ты не лишён мудрости, полон идей, умён и отважен, хоть и отрицаешь последнее, наведи порядок на перекрёстке Железного тракта и дороги из Фолпура в Клейт. Это может перевесить даже победу над Заспианом.

— Брось, отец. Ледяная Ладонь жаждет власти.

— Одд сказал, что отправится в Джайиндов удел завтра. Тебе не стоит забивать голову ерундой.

Эта новость должна была утешить сына конунга, но только в том случае, если оказалась бы правдой. Подозрения и дурные предчувствия не давали Ивару возможности принимать слова дяди за чистую монету.

— А сейчас, возвращайся на пир.

Сын послушал отца. К его появлению в длинном зале подали рыбу, запечённую с лимонами, помидорами и перцами. Одд жадно уплетал любимое блюдо и притопывал ногами под звуки лютней, бодранов и свирелей.

Сёстры, похоже, уже наелись. Ирис лишь медленно потягивала мёд, а Фрея что-то нацарапывала своим кинжалом на деревянной столешнице. Когда со двора вернулся конунг, менестрели запели оду Альвейг Молнии Запада:

«Как блестят под луной

Купола древних гор,

Так зовёт за собой

Окунуться в фольклор

Эта песня о той,

Что зажгла в нас костёр,

Увела за мечтой

Каждый меч и топор.

Альвейг Молния Запада — ночь,

Что на крыльях летит за тобой.

Альвейг Молния Запада — дочь,

О которой мечтает любой.

Героиня, затмившая с лёгкостью день,

Да и солнце отвагой своей.

Героиня, что стёрла сомнения тень,

У любого, кто смел плохо думать о ней.

Как бежит ручеёк

Среди снега и льда,

Как летит мотылёк

На ветру без труда,

Так один паренёк

Или воинов орда

Станут сразу сильней,

Если рядом она.

Альвейг Молния Запада — ночь,

Что на крыльях летит за тобой.

Альвейг Молния Запада — дочь,

О которой мечтает любой.

Героиня, затмившая с лёгкостью день,

Да и солнце отвагой своей.

Героиня, что стёрла сомнения тень,

У любого, кто смел плохо думать о ней».

Ивар заметил, как Фрея вытерла проступившую слезу. Она смутилась, поймав взгляд брата. Реакция Ирис была прозаичной, отец и дядя оба загрустили.

Пироги с айвой, бузиной и морошкой немного отвлекли от ностальгии.

— Мы расширили свои границы: Заспиан отдал часть своих земель в знак извинений за вероломство, — Фрея обращалась к отцу и дяде. — Кто будет управлять новыми территориями, и что с укреплением границ? Ниглертоновская застава — слабый форт.

— Фрея, — в голосе Уве прозвучала долгожданная уверенность. Однако дальнейшие слова вновь напрягли Ивара. — Одд уже назначил тех, кто будет руководить постройкой новых фортов и застав.

— Разве это должен был сделать не ты? — на вопрос сына конунг не ответил, но ударил по столу кулаком.

Ледяная Ладонь неодобрительно помотал головой:

— В своё время будешь решать такие вопросы, если, — дядя многозначительно улыбнулся, — удосужишься.

— А что их король? — Ирис вторглась в растущее за столом напряжение и заставила его дать трещину и постепенно осыпаться мелкими льдинками. — Что он сказал, подписывая мир? Что побудило их вторгнуться на северные земли?

— Глупость, — Уве и Одд произнесли это синхронно и убедительно, вот только и дураку было ясно, что это не ответ. Хотя Ледяная Ладонь и добавил: — Сказали, что не по своей воле топтались по нашей родине, но лихие дни миновали. На самом же деле они усрались. В самом деле гадили кровавой дриснёй, когда мы гнали их, разрушая мобильные форты и лагеря. В итоге они были готовы на жертвы в угоду нового мира, и это главное.

Слуги подали тёплое вино с пряностями.

— Гадость, — пробурчала Фрея. — Я буду и дальше пить мёд.

И она пила. А вот Ивар, осушив чашу сладкого напитка, радовался, что пир подходит к концу. Ему предстояло выспаться перед завтрашним отправлением в Кроссвинд.

Час крысы промчался в застенках вместе с короткими снами, час быка глубоко дышал, расслабляя уставший мозг, час тигра стал часом пробуждения.

В комнате было жарко. Ивар раскрылся и приподнялся в постели. Камин умеренно потрескивал, форточка была плотно закрыта. Ян, должно быть, хотел исправиться, но переусердствовал. Сын конунга подошёл к окну и впустил в комнату свежий прохладный воздух.

Вернувшись в постель и забравшись под шкуры, Ивар попытался уснуть. Час тигра с рыком забрал его сон, как добычу. Молодой Хедлунд уснул лишь, когда на мягких лапах в оплот конунгов примчался час зайца. И та недолгая нега ускользнула в длинных тенях часа дракона. Пора было вставать.

Ян, разбудив своего бонда, посмотрел с некой вопросительностью, ждал благодарности за исполнение обязанностей? Ивара это только разнервировало. Парень выглядел отдохнувшим, очевидно, не пил много на вчерашнем пиру, знал, что перед дорогой не стоит. Ивар же не смог отказать в таком удовольствии, он хотел унести с собой хоть какие-то крохи домашнего уюта.

Времени на купание не было, сын конунга ограничился умыванием тёплой водой. В дорогу Ивар надел кожаные бриджи поверх утеплённой шерстяной белуги, лёгкую кольчугу под меховой дублет, высокие сапоги и стёганые перчатки. В поклажу он упаковал расписной каштановый кунтуш и камзол из светло-голубого кашемира. Ивар не собирался расхаживать по отведённому ему в управление посёлку в лохмотьях.

Ян экипировался аналогично. Хускарл вооружился коротким мечом и лёгким арбалетом, подготовив для своего бонда полуторный меч и короткий лук.

«Тяжёлая железяка, — Ивар оценил вес клинка, который давно не брал в руки. — Фрею бы мои мысли обрадовали».

Во дворе оплота уже суетились люди. Конюхи, повара, все поднялись ещё раньше обычного. Тормозки в дорогу готовили не только Яну, Ивару и их провожатым, в числе четырёх воинов, но и всей дружине Одда. Сам Ледяная Ладонь уже общался со своим братом, родственники говорили громко, но неразборчиво.

Ирис выкрикнула имя брата. Ивар поспешил к младшей сестре для прощания. Она ни свет, ни заря была причёсана и разодета, утончённо, как и всегда.

— Я уезжаю не навсегда, — Ивар обнял сестру.

— Знаем и сожалеем, — ироничный голос, вышедшей во двор Фреи слегка хрипел с утра на холоде.

— Иди сюда, «брат», — Ивар обнял старшую сестру, расчувствовался. — Береги отца, Ирис и оплот конунгов.

— Береги член, «сестричка», — Фрея легонько пнула брата ниже пояса.

Дядя Одд прошёл мимо, криво ухмыльнувшись, и направился к своим людям. Отец, провожал сына последним.

— Ты справишься, — Уве был немногословен в напутствиях. За его спиной стояло четверо воителей. — Это Элиас, Хуго, Теодор и Густав. Они будут твоей дружиной в Кроссвинде. Запомнил имена? — вопрос отец задал шёпотом, обняв сына.

— Я знаю, как их зовут, главное, чтобы они не забыли моё имя.

Четвёрка воинов поклонилась.

— Ну что ж, Густав, Элиас, Теодор и Хуго, седлайте коней. Важный-преважный посёлок с красивым названием Кроссвинд ждёт своего нового ярла, мудрого и смелого, способного вернуть ему процветание и славу.

Первым за ворота внутреннего двора оплота конунгов выехал Одд с дружиной, и только за ним следовал Ивар с Яном по правую руку и своими воителями, двумя по бокам и двумя сзади.

«Дорогу!» — голосил запевала из людей Ледяной Ладони, и народ расступался, кивал головами и провожал взглядами процессию Хедлундов и их приближённых. Над улицами Айскреста начинал кружить первый снег, столь символично провожающий в зиму детей севера. В Скайсдоре раннее начало холодов всегда считалось хорошей приметой, символизировало обновление. Только вот народная молва умалчивала, что обновление не всегда приводит к добру, рискуя променять привычный порядок на неопробованный хаос.

Беспорядочное цоканье десятков копыт прокатилось по центральной аллее Айскреста, кони со своими всадниками покинули столицу Скайсдора, а массивные деревянные ворота затворились за спинами Густава и Теодора.

С возвышенности, занятой столицей самого северного из ныне существующих королевств, открывался вид на бурый простор. У подножия к югу от Железного тракта начинались медно-серебристые предлески Чарвуда. А по левую руку, к северу, циановой сетью журчали ручейки, сливаясь впадающие за обозримой границей в Зелёную реку.

Ивар со своей дружиной проводит Ледяную Ладонь до соколиного холма в пяти верстах от пригорода Айскреста, где дядя развернёт своих людей на север к броду, уводя их в Джайиндов удел через перевал Зелёного Солнца.

Племянник Одда мечтал, чтобы прощанье с дядей произошло как можно раньше. Может тогда он выкинет из головы свои тёмные мысли, навязчивые подозрения и погрузится в размышления о своей собственной миссии.

Лёгкий снежок, припорошивший тракт и обочину, от каждого дуновения ветра вздымался призрачными парусами, колющими глаза. Ивар неоднократно зажмуривался, и когда открыл глаза после очередной защитной реакции век, вздрогнул. Он увидел, что Одд Хедлунд намеренно отстал от головы и выровнялся с племянником и его хускарлом.

— Ян, верно?

Парень кивнул.

— И вы ребятки, вчетвером, давайте-ка не отставайте от моей дружины. А мы с ярлом Иваром немного притормозим.

«Что он хочет? Поговорить по душам? С чего бы?» — сын конунга подозрительно прищурился, его дядя заметил:

— Снежинки колют глаза, — оправдался Ивар.

Ледяная Ладонь причмокнул и отвернул голову на пару секунд, он точно сбросил настрой от неудачной прелюдии и начал разговор заново. В этот раз без вступлений, и хорошо, сэкономил время и нервы:

— Не буду утверждать, что вижу тебя насквозь, Ивар. И не рискну оценивать по внешним проявлениям твои мысли. Но я вижу, что ты недоволен своим назначением в Кроссвинд.

— Мне не по душе менять родные стены на захолустье. Я даже не знаю, где буду жить. У посёлка на перекрёстке никогда не было ярла.

— Всё так. Им управляли старейшины, избранные из ремесленников. Знахари, кузнецы, каменщики, конюшие, домовладельцы и хозяева гостиниц. Как оказалось, совет — плохая идея. Северянам нужна крепкая хватка.

«Ледяная?» — Ивар мог теперь даже в этом отыскать подтекст.

— Постараюсь схватить там всех за яйца и всё наладить. Хочу скорее вернуться. Волнуюсь за отца и за Айскрест, — племянник бросил на Одда свой самый суровый взгляд, но не пронял его. Дядя только улыбнулся, словно до сих пор не воспринимал Ивара всерьёз.

— Молодец, хороший настрой.

Даже похвала с нужной интонацией может принизить, заставить усомниться в себе и разувериться в правильности поступков. Одд постарался, Ивар замолк и мысленно ткал вокруг себя кокон, который защитит от острых снежинок, колющих глаза и лицо, и от слов, вызывающих зуд где-то там, в голове, ближе к затылку.

Ледяная Ладонь с довольной физиономией нагнал дружину, вновь заняв место в голове. Ивар импульсивно скомандовал Яну, Элиасу, Густаву, Хуго и Теодору следовать за ним галопом. Их шестёрка обогнала людей дяди как раз на изломе тракта. Остановившись, Ивар провожал взглядом Одда и его дружину, сворачивающую на север.

Новая тревога закралась и начала копошиться в груди сына конунга. Он не увидел среди людей Ледяной Ладони иноземца с татуировками с символом Вамматары.

Песнь вторая

«Кипел котёл, варились кошки,

Тёк яд рекой, и ветер выл.

Костлявой кистью стук в окошко

Лесную ведьму разбудил…»

1

Невыносимая сухость во рту с горьким привкусом открыла день Волэна. Вернувшись вчера из корчмы «Горячего быка», Надсон-Нарбут выпил отцовский самогон из запылившейся бутылки на кухонном столе. Голова гудела.

Поднявшись на ноги и на автомате проследовав на кухню, с каждым шагом ветеран вспоминал себя. Я — Волэн, вдовец, убитый горем отец, сирота. Я — воин, ветеран, безжалостный убийца. На восьмой шаг пришлось — и у меня похмелье.

На кухонном столе стоял ковш с колодезной водой, почёрпнутой вчера вечером.

«Как в сухую землю», — Волэн жадно осушил посудину, пролив не меньше четверти на грудь.

План навестить Лисбет отлагательствам не подлежал. Надсон-Нарбут заглянул в корчму Йоэла, где в одиночестве позавтракал луковой похлёбкой с гречкой и сухарями. Уходя, он встретился взглядом с Филипом, менестрелем, плотно поселившимся на втором этаже «Горячего быка». После вчерашнего происшествия, когда Волэн вбежал с требованиями сообщить ему о Юханессе, можно было догадываться, что теперь о нём думают. Пусть. Чем безумней человек, тем больше страха нагоняет на окружающих.

Лёгкий снежок начинал кружить над кроссвиндскими домами и улицами. Земля за ночь промёрзла, сухая почва покрылась студёной коркой, местами виднелся иней. Зима всерьёз готовилась прийти в посёлок на перекрёстке.

Горячая еда помогала телу с лёгкостью принять приход мороза и сосредоточиться на важном деле, а не на погоде.

Улицы, как и вчера, пустовали. Проходя мимо аптеки, краем глаза Волэн заметил, что Андерс Хольм уже мельтешил в окнах. Следуя дальше, увидел, как из дымохода кузницы Скьялля Оберга начинали рождаться бледно-серые облачка. Ноги сами развернули ветерана к мастерской оружейника. Скьялль открыл весьма быстро:

— Меч и могучая длань!

— Хотелось бы верить, что именно я держу в руках оружие, а не наоборот.

Кузнец Оберг нахмурился, Надсон-Нарбут пока не собирался рассказывать о своём диалоге с Юханессом.

Скьялль жестом пригласил внутрь, и Волэн окунулся в пышущий жаром дом стали и калённого железа. Новенькие кузнечные меха мягко нагнетали воздух в пламя горна. Огонь притягивал взгляд и завораживал.

— Мне пришлось научиться отвлекать своё внимание от алых языков. Иначе, я бы с утра до вечера кружился в мысленной пляске с пламенем, вместо того, чтобы ковать оружие и броню.

— Это не просто, — Волэн оторвался от гипнотического хоровода искр. — Но я, разумеется, зашёл не на огонь глазеть.

— Решил разузнать у меня больше про фамильный клинок?

— Верно. Скьялль, я бы хотел узнать всё о нём. Только вот, он мне сейчас может понадобиться, направляюсь в кроссвудскую чащу.

Кузнец многозначительно улыбнулся:

— Я рад, что ты заглянул просто поздороваться.

— Да нет, я не… — Оберг сбил Волэна с мысли. — Может, ты сможешь пока что-нибудь о символах на лезвии выяснить?

— Я смогу их перерисовать, но ведь я говорил, что это не моя специализация. Разве что, могу отправить почтового ворона в Дирпик своему учителю, — Скьялль подбоченился и, прищурившись, цокнул языком. — Что-то случилось ночью. Приснилось что?

— Ты о чём? — реакция кузнеца вызвала у ветерана странное чувство, Оберг быстро располагал к себе.

— Ещё вчера ты не верил в чертовщину и колдовство, тайные смыслы рун, мистические металлы.

— Я хочу, чтобы ты вновь помог мне во всём этом разувериться, — Надсон-Нарбут достал из ножен Пьющего души. — Если хочешь, расскажу тебе страшилку, но не сейчас. Как-нибудь ночью.

— Ловлю на слове, — Скьялль потянулся к клинку и через мгновение одёрнул руку. — Блин, горячо!

Волэн мог бы списать это на то, что в кузнице очень жарко, и металл здорово греется, но когда коснулся чёрного лезвия, холодного как зимняя ночь, слова с разъяснениями застряли в горле. Тяжко сглотнув слюну, Надсон-Нарбут сказал лишь:

— С ним такое бывает.

Оберг сходил в горницу за холстом и пером с чернилами. Стараясь не приближать ладони близко к Пьющему души, Скьялль вырисовывал аккуратные витиеватые символы, усеявшие лезвие фамильного клинка Надсон-Нарбутов. Волэн перевернул меч, когда кузнец закончил с одной стороной. Ловкими движениями могучих рук оружейник точно скопировал ещё два ряда древних рун:

— Теперь будем надеяться, что мастер располагает нужными знаниями о королях зимы.

— И о том, что ворон не попадёт в метель.

Поблагодарив Скьялля, Волэн вернулся на Железный тракт и по нему покинул Кроссвинд через восточные ворота. Ветер усиливался, а снежные хлопья становились крупнее, слова о метели едва не приобретали статус пророческих.

Прилегающее к посёлку предлесье высокими столбами сосен медленно уводило в чащу. Когда Надсон-Нарбут свернул с тракта на юг, вспоминая тропы, неоднократно исхоженные с отцом, шуршащие кусты приветствовали его маханием веток. Кто-то юркнул в сухую траву, промчавшись под ногами. Можно было подумать на зайца, если бы не близость к дороге. Скорее это был уж. Ушастые зверьки прячутся в дебрях Кроссвуда, хозяйства посёлка на перекрёстке обеднели. А раньше зайцы ещё могли поживиться неснятой капустой нерасторопных фермеров.

Хлопанье крыльев хищных птиц в вышине застывших крон отражалось ледяным эхом в венах ветерана. Стараясь не петлять в сгущающейся паутине покрытых инеем ветвей, Волэн нашёл охотничий домик. В нём в былое время находили приют и Надсон-Нарбуты. Тогда Кроссвуд не казался таким угрюмым и диким.

У покосившейся голубой изгороди за широкой колодой девушка в вороной меховой накидке что-то раскладывала, доставая из мешочка. Она напевала гармоничную, едва различимую мелодию. Это была Лисбет. Волэн узнал травницу по длинным каштановым волосам, раскачивающимся в такт движениям хозяйки. Сделав несколько шагов, Надсон-Нарбут замер, поднял согнутые в локтях руки вверх. Лисбет оставила своё занятие, охнула, услышав хруст ветки под сапогом ветерана.

— Я с добрыми намерениями прибыл.

Лесная дева вытянула тонкие бледные губы, сощурилась и покачала головой:

— Очень на это надеюсь. Мне не тягаться с вооружённым воином, прошедшим заспианскую войну.

— Значит, ты помнишь меня?

— Не жалуюсь на память, Волэн. А ты думал, если я старше, то уже в маразм могла уйти? — травница подбоченилась. — Отвечать не нужно. Прости, я совсем лишилась манер в этой глуши. Поддержание беседы — не мой конёк. Я общаюсь только со зверьками лесными, шумными ручьями, травами, да кустами с целебными плодами.

— К зиме собеседников и того меньше становится, — Волэн сам несколько сконфузился, потерявшись в словах. Со смерти Ханны у Надсон-Нарбута не было женщины, а от Лисбет веяло невероятными флюидами очаровательной загадочности. Волосы травницы даже в тусклом свете, застревающем в сплетениях ветвей ольх, осин и дубов, благородно переливались тёмным золотом, притягивая взгляд. Восприятие красоты, вторящей магии поздней осени, усиливалось с каждым движением вьющихся прядей. — Заготавливаешь травы?

— Плохой бы я была знахаркой, если б сейчас этим занялась, — Лисбет улыбнулась и прикрыла рот изящной кистью, когда убрала её — на губах не осталось следа легкомысленной смешинки. — Собрала грибы. Целебные. Здесь у меня и трутовик, и опята, и несколько белых даже.

— Я знаю о пещерах в этой местности. Мы с отцом много времени провели на охоте в Кроссвуде.

— А причём здесь пещеры?

— Уже здорово похолодало, должно быть, грибы остались только в пещерах.

Лисбет в этот раз не сдерживала смех:

— Это огромное заблуждение: полагать, что грибы могут расти в пещерах. Это не так, почему люди так думают?

— Наверное, им проще представить ведьм, собирающих волшебные светящиеся мухоморы размером с кабана где-то под землёй.