Бесплатный фрагмент - Мой сын Брут

Глава 1

Поздней осенней ночью, когда в Риме было на редкость промозгло, у самого дома Марка Лициния Красса толпился народ. Все эти взволнованные возбужденные люди хотели лично высказать влиятельному полководцу свои просьбы, рассчитывая, что он передаст их сенаторам. В прошлом Красс неоднократно отстаивал интересы римлян, кои считали его теперь патроном и даже антипатия, питаемая к нему известным философом Катоном, не уменьшила любовь к нему со стороны горожан. Впрочем, Красс был одним из самых богатых людей в республике, поэтому в качестве своей милости мог озвучить просьбы настойчивых горожан в Сенате. Он делал это не ради них, а ради своей славы.

Прислонившись к двери, Красс лениво внимал орущей толпе. Атриум его дома слабо озарялся несколькими полыхавшими факелами. В дальнем углу, недалеко от его собственной статуи, раб сириец разжигал благовония.

— Толпа — страшная силы, Валтазар. — сказал он рабу и усмехнулся.

— Но ты сумел обуздать эту силу, — молвил находившийся в атриуме коренастый человек в белой тоге.

— Так же, как и ты, Помпей, — ответил Красс. Он был худым, смуглым, с крупными чертами лица. Его голова аккуратно выбрита наголо, подбородок он тоже предпочитал гладко брить. Сейчас тонкие губы Лициния Красса сложились в презрительную улыбку. Он знает, что граждане Рима — простолюдины, солдаты, патриции — обожают его собеседника Помпея, и то, что несколько дней назад им удалось заключить триумвират, радует всех.

— Цезарю мы обязаны нашим союзом, Красс, а вовсе не толпе, — сказал Помпей. — Именно Цезарь примирил нас с тобой, а ведь еще недавно мы были истинными соперниками.

Вновь усмехнувшись, Лициний Красс поднял свои серые холодные глаза к высокому куполу, тонувшему во мгле.

Цезарь! Ну конечно! Несколько лет назад он, Красс, разбил восставшие отряды рабов под предводительством Спартака. А еще раньше он поддерживал войны, которые вел со своими врагами диктатор Луций Сулла. Впрочем, своим богатством он завладел благодаря проскрипциям. Уже тогда началась его вражда с Гнеем Помпеем. Они были лучшими полководцами в то время!

Происходя из плебейского рода Лициниев, Красс приобрел могущество и любовь войска. Перед ним трепетали сенаторы. А Помпей всегда оставался его врагом, невзирая на то, что в открытую они не выставляли друг против друга армии.

Подобно Крассу, Помпей одержал уже множество побед. В основном он прославился своими походами на восток, в том числе — в Сирию. Эти земли он присоединил к республике и недавно потребовал у Сената официально признать за его соратниками права на полученные от него царства, деньги и земли. Как и Лициний Красс, Помпей происходил из плебейского рода. Отец его был полководцем и свою службу Риму Помпей начинал под его командованием. После гибели отца, Помпей жил в провинции, но затем решил присоединиться к Сулле, ведущему войну с мятежниками. Сулла к нему благоволил даже больше, чем к Крассу.

А сейчас Сулла мертв. За плечами Помпея войны в Умбрии, Галлии, в Африке- и триумф… Но ему хочется большего. Ему хочется стать диктатором на подобии Суллы.

— Если Цезарь нас примирил, значит ему есть от этого выгода, — молвил Помпей. — Он говорил мне, что собирается выставлять свою кандидатуру на должность консула. Я его поддержу.

— Цезарь отсутствовал в Риме много времени, — заметил Красс. — Но находясь в своих походах он, как я полагаю, преследовал цель не только расширить республику, но и добиться военной славы. Теперь она у него есть. А благодаря тебе будет и должность консула.

— Неужели ты боишься его, Красс? — хмыкнул Помпей.

Внешность его весьма непривлекательна и лишена изысканности, присущей нобилитету. Манеры Помпея просты, подчас грубы. Он обладает широким лицом, на котором сверкают раскосые черные глаза. Густые темные волосы всегда находятся в беспорядке. Однако, он приветлив и умеет вести себя с достоинством. В нем присутствует странное, непонятное обаяние. Его осанка выдает солдата — он с юности ведет войны, и благодаря одержанным победам он удостоился прозвища Magnes.

— Я боюсь Цезаря?! Отнюдь! — возразил Лициний Красс. — Но он честолюбив и очень талантлив. Тем не менее у него пока есть лишь шанс стать консулом, но не более того. Даже в триумфе ему было отказано.

— При Сулле, когда мы с тобой получали всевозможные похвалы и милости, Гай Юлий Цезарь находился в изгнании, — вдруг вспомнил Помпей. — Враг Суллы, Марий был рожден от тетки Цезаря. К тому же Цезарь всегда обладал неуступчивым нравом.

— Как бы там ни было, я не думаю, что он захочет надолго остаться в Риме! Его влекут военные походы. Он хочет затмить тебя своими победами, — и Красс саркастически рассмеялся.

— Пусть старается! — улыбнулся Помпей.

Сжав руку Крассу, он повернулся к выходу.

— Мне пора уходить, Красс… Мои слуги ждут меня во дворе, я уже велел им вывести лошадь из стойла, — сказал он.

— Будь острожен, — холодно ответил собеседник. — Люди очень взволнованы. Я провожу тебя до ворот.

Набросив на плечи плащ, Помпей первым вышел на улицу. Воздух показался ему сырым и очень холодным. Было темно. У ворот толпились горожане, озаряя пространство горящими факелами.

Вскочив на коня, Помпей, в сопровождении Красса и своих слуг направился к воротам. Заметив их приближение люди завыли!

— Красс! Красс! Внемли нашим просьбам! — послышались голоса.

Ворота открылись. Помпей сквозь напиравшую толпу стал продвигаться к ближайшей площади. Некоторые из горожан пытались и к нему обратиться с просьбами, но он лишь жмурился и молчал.

— Граждане Рима! Я готов рассмотреть те ваши просьбы, что непосредственно связаны с ситуацией в армии, ведь я всегда был полководцем, — громко произнес Красс, желая успокоить людей. — Остальные просьбы я не могу разбирать. Прошу вас отослать их к сенаторам.

— Нет! Ты всемогущ, Красс! Все в твоей власти! — вопили люди.

Помпей, не обращая на них внимания, продолжал ехать к площади. Внезапно сквозь толпу к нему протиснулся худой юноша среднего роста. Слуги не успели его остановить.

— Это тебе за убийство моего отца! — воскликнул он и, выхватив из-под плаща кинжал, хотел вонзить его в живот Помпею, но тот ловко увернулся и лезвие проткнуло бедро.

Тем не менее, из раны сразу же хлынула кровь. Ощущая острую сильную боль, Помпей застонал, зажав рану рукой.

Слуги тотчас схватили юношу за руки. Вырываясь, он гневно сверкал глазами и выкрикивал оскорбления.

— Мой отец Марк Юний Брут был убит из-за тебя, подлый негодяй! — вопил он. — Для тебя ничего не значит человеческая жизнь. И зто по твоей вине гибнут тысячи римлян!

Кровь продолжала хлестать из раны. Морщась от боли, Помпей мрачно взглянул на юношу.

— Передайте его городской страже! Бросьте его в тюрьму за покушение на меня!

— Вспомни Марка Брута! — процедил сквозь зубы юноша. — Ты отдал приказ о его казни!

Конечно, Помпей помнил Марка Брута. Этот человек был одним из яростных противников диктатуры Суллы. Он сражался в числе других мятежников против возрастающей тирании. А все потому, что он происходил из рода знаменитого Брута, убившего несколько столетий назад царя Тарквиния и положившего начало республике.

Впервые пристально взглянув на юношу, ударившего самого Помпея Великого кинжалом, полководец смутно вспомнил его отца. Между яростным противником тирании и юношей, которого удерживали слуги, внешнего сходства не просматривалось. Юноша был красив, слишком утончен и даже хрупок. Зарево факелов выхватывало из тьмы его продолговатое лицо с тонким прямым носом, чувственными губами, на которых сейчас кривился кровожадный оскал, и короткие рыжие локоны волос, спадавшие на лоб. Огромные голубые глаза его горели яростью. Кожа была очень белой, но в веснушках.

— Я не знал, что у Брута есть столь отважный сын, — проговорил Помпей и, тронув узду, поехал к площади.

Красс тоже видел все, что произошло у ворот его дома. Как и многих его взволновало покушение на Помпея, хотя если бы юноше удалось устранить полководца, для его карьеры это было бы лучше, чем триумвират.

— Подведите мальчишку ко мне! — приказал он слугам Помпея.

Толпа горожан расступилась. Отчаянно сопротивлявшегося юношу волоком протащили по грязному тротуару.

— Кто тебя послал к Помпею Великому, недоумок?! — резко осведомился Красс.

— Никто, — холодно ответил юноша. — Я сам решил убить его! Он поддерживал диктатуру Суллы, так же как и ты. Но в отличие от тебя, он повинен в гибели моего отца. Узнав, что ты принимаешь его в своем доме, я присоединился к толпе просителей, чтобы подобраться к нему. Но, увы, я не смог нанести ему серьезную рану. Так, простая царапина…

Юноша поморщился.

Красс с возрастающим удивлением его разглядывал. Теперь, когда взрыв бурных эмоций был позади, юноша выглядел очень сдержанным и хладнокровным, а его манера вести беседу была даже изысканной. По всей вероятности, его обучали хорошие ораторы.

— Как твое имя? — просил у него Красс.

Тяжело вздохнув, юноша поднял на него свои большие глаза. В них остутствовал страх-, хотя все понимали, что впереди ему предстояла заслуженная кара.

— Меня зовут Марк Юний Брут, — негромко произнес он.

Толпа вокруг возмущенно зашумела. Подняв руку, Красс потребовал тишины и всновь заговорил с юношей:

— Почему ты хотелу убить Помпея Великого, одного из самых известных людей республики?

— Мой отец, Брут, считал его сторонником диктатуры! Сражаясь с тиранией Суллы, батюшка был убит по приказу, который отдал Помпей. После того, как отец сдал ему город Мутину, рассчитывая на милость победителя, Помпей коварно обманул его и казнил, — пробормотал Брут.

— Это война, мальчик мой, — усмехнулся Красс. — Ты юн, но должен понимать, что на войне гибнут тысячи солдат, подобных твоему отцу. На моей совести, как и на совести Помпея, множество челвоеческих жизней, но повинны мы в гибели людей лишь потому, что командуем.

— Неважно, — хмуро ответил Брут. — Я совершил покушение на Помпея Великого и готов ответить за преступление. Не буду просить у вас или у него помилования.

— Что ж! тебе придется отвечать перед судом, а не перед нами, — кивнул Лициний Красс. — Будем справедливы!

В то же время к Бруту подошли стражники и он, больше не сопротивляясь, позволил заковаться свои хрупкие запястья в железные кандалы. Щурясь от холодного ветра, Красс сматрел, как юношу повели в строну от его дома. Помпею он не сочувстовал, но защищать дерзких убийц, желающих удовлетворить свою кровожадность, он тоже был не намерен.

Через минуту Красс, приказав толпе расходиться, стремительно скрылся за воротами. Но горожане еще долго толпились возле его дома, шумно обсуждая случившееся происшествие.

Глава 2

Брута втолкнули в грязную мрачную камеру Маментинской тюрьму. Она располагалась возле Капитолия недалеко от Форума. Потолок был низкий, а единственное оконце располагалось выше головы заключенного. Оно выходило в тюремный двор.

В помещении царила духота и сырость. Испытывая боль в руках от тяжести оков, Брут опустился на пол, прижавшись затылком к стене.

Ночь. За оконцем мрак. Глубоко вздохнув, Брут закрыл глаза. Покушение на Гнея Помпея не выходило у него из головы. Вот он стоит в двух шагах от Помпея… Вот заносит руку с кинжалом…

— Ловкий! — прошептал Брут, подумав о том, что Помпей успел уклониться от опасного удара и благодаря этому кинжал поразил его в бедро, а не в живот.

Впрочем, ловкость Помпея не удивляла Брута. Как и все в Риме он знал, что Помпей уже много лет считается лучшим полководцем в республике и является великим солдатом. В прошлом в ходе битв, Помпей неоднократно удачно уклонялся от нападения врагов.

Раскаяния Брут не чувствовал, равно как и жалости к Помпею. Его воспитывали в строгих республиканских традициях. К тому же его отец действительно погиб из-за приказа Помпея в годы диктатуры Суллы. Брут тогда был еще маленьким ребенком. Но взрослея, он слышал вокруг слишком много разговоров о героизме отца.

В Риме Брут отсутствовал несколько лет — в годы отрочества его мать Сервилия послала его учиться в Грецию. Он вернулся неделю назад и сразу же оказался в городе, охваченном грандиозными событиями — давние враги Лициний Красс и Гней Помпей заключили, благодаря Юлию Цезарю, триумвират, тем самым избавившись от длительного соперничества.

Многие с недоверчивостью отнеслись к их союзу. Было очевидно, что долго он не продлится, потому что каждый из этих государственных мужей обладал кипучим темпераментом и неординарной натурой. Брут мало думал о том, во что выльется в будущем триумвират. Его волновало то, что Помпей получает от жизни все блага, в то время как его отец был убит лишь потому, что отстаивал идеи свободы.

Внезапно, Брут подумал о своей матери. Ему стало жаль Сервилию. Теперь, когда ему грозил суд, она будет горько скорбеть.

— Нужно было вспомнить о тебе до того, как я занес кинжал над Помпеем, — прошептал Брут и ощутил, как по его щекам потекли слезы.

Он очень любил Сервилию. В его жизни не было человека, которого бы он ценил более, нежели ее. Но сейчас уже нельзя ничего изменить… Его, Марка Юния Брута, ждет суд и суровая казнь за покушение на самого влиятельного человека в республике.

«Если мне суждено пострадать во имя того, во что я верю, ты будешь мной гордиться, матушка» — подумал Брут, возведя взор к потолку.

После смерти его отца, Сервилия еще раз выходила замуж, ибо была знатной и красивой женщиной. Однако, для нее всегда главное место в жизни занимал сын. Ночь в камере, где находился Брут, прошла для него в смятении. Не раскаиваясь в том, что он совершил покушение на Помпея, Брут, тем не менее, очень жалел Сервилию. К тому же само покушение было неудачно.

Едва взошло солнце и в темницу стало проникать бледное сияние с улицы, дверь камеры распахнулась и вошел стражник.

— Ты свободен, — глухо сказал он.

Не веря своим ушам, Брут в недоумении вскинул на него свои огромные голубые глаза.

— Но кто подарил мне свободу?

— Я подарил, — раздался решительный голос и порог переступил высокий великолепно сложенный человек средних лет.

Он обладал белой кожей, продолговатым худым лицом с крупными чертами и осанкой солдата. Его темные волосы заметно поредели, и было видно, что он уже давно начал лысеть. Черные блестящие очи словно пронзали насквозь собеседника.

— Я подарил, — повторил он, взяв у стражника ключ от кандалов, в которые заковали Брута.

— Гай Юлий Цезарь, — улыбнулся Брут, узнав любовника своей матери.

— Ты же знаешь, мальчик мой, что я предпочитаю, чтобы меня называли просто Цезарь, — ответил он и, подойдя к Бруту, стал расстегивать кандалы.

В последнее время о Цезаре в Риме было много разговоров. Медленно, но верно, он становился такой же значительной фигурой, как Помпей или Лициний Красс.

Был период, когда он находился в изгнании из-за той антипатии, которую питал к нему, юноше из знатного патрицианского рода, диктатор Сулла. Лишь спустя время он, вернувшись в Рим, смог начать свою карьеру, сначала в должности понтифика, а потом эдила. Тогда по его распоряжению в Риме состоялись самые великолепные гладиаторские игры за прошедшие сто лет. Позже он отличился в военных походах, которые вел против варваров, а теперь, объединившись в Триумвират с Крассом и Помпеем, он планировал стать консулом.

— Твоя матушка не спала всю ночь, — говорил Цезарь, освобождая тонкие руки Брута от оков. — Она, узнав о твоем аресте, немедленно послала за мной, и я счел своим долгом вмешаться в происходящее.

— Ради нее? — спросил Брут.

Он был рад видеть Цезаря. В детстве и ранней юности Цезарь много времени проводил в доме Сервилии. Сколько себя помнил Брут, он находился рядом с ним за исключением тех лет, что Цезарю пришлось провести вдали от Рима.

— Не только, — возразил Цезарь и вернул ключи стражнику. — Я постарался освободить моего Брута ради себя. Ты ведь знаешь о том любви, что я всегда к тебе питал.

Брут промолчал. Конечно, он знал, что Цезарь с молодых лет обожал Сервилию. В дальнейшем ни его, ни ее браки не мешали их любовной связи. Отцом Брута был лучший друг Цезаря. Тем не менее, это не помешало отношениям Цезаря с Сервилией.

— Скажи мне, как тебе удалось добиться моего освобождения? — осведомился. Брут.

В черных колких глазах Цезаря вспыхнуло лукавство.

— Это было нелегко. После того, как ты ранил Гнея Помпея, он вернулся к себе, и лекари наложили ему повязку на рану. Он лежал в постели и не желал принимать меня, когда я его побеспокоил. Я пришел к нему ночью. Гнев его ужасен, мальчик мой! Он грозил, что добьется от судей твоей казни. Мне с трудом удалось убедить его смягчиться и не отдавать тебя под суд. В итоге, я пообещал ему руку моей единственной дочери Юлии, хотя он старше ее более чем на двадцать лет. Лишь после этого Помпей согласился тебя простить. Я пришел, чтобы проводить моего Брута домой.

Голос Цезаря обычно решительный, низкий и громкий, звучал на редкость мягко. С сомнением взглянув на него, Брут пожал плечами.

— Я совершил покушение на одного из руководителей Римской республики, Цезарь… Мне странно, что Помпей, который всегда к тебе относился очень прохладно, вдруг согласился меня простить.

Возникла тишина. Сурово взглянув на стражника, Цезарь велел ему подождать за дверью. Брут пристально глядел на давнего любовника своей матери, пытаясь понять, что он скрывает.

— Итак, Цезарь, ответь, что заставило Помпея смягчиться?

— Когда-нибудь я расскажу тебе это, — загадочно улыбнулся Цезарь. — У меня вещи, кои я предпочитаю раскрывать лишь в самые ответственные моменты. Но я обещаю, что наступит час, когда ты услышишь от меня все, что я сообщил нынешней ночью Помпею.

— Хм! Мне бы хотелось услышать обо всем сейчас, — настойчиво произнес Брут.

— Наберись терпения! — строго сказал Цезарь и шагнул к двери. — Идем со мной, Брут. Я отведу тебя к Сервилии.

— Что ж! Я подожду пока ты сам наберешься духу и расскажешь мне о причине, по которой Помпей пошел тебе навстречу. Однако, сомневаюсь, что он поступил так из-за Юлии! — хмыкнул Брут и, поднявшись с пола, направился к выходу.

— Ты прав! Причина вовсе не в Юлии, — сдержанно отозвался Цезарь и, положив руку на плечо Бруту, вышел с ним в коридор.

Вместе они миновали полутемный тоннель и оказались во дворе. Был пасмурный полдень. У ворот их ждал кортеж Цезаря — паланкин в сопровождении рабов и небольшой отряд стражи.

Когда они сели внутрь паланкина, Цезарь задернул полог, чтобы горожане не видели Брута. В Риме до сих пор бурно обсуждалось покушение на Помпея, поэтому появление в городе Брута было способно вызвать волнения.

— Необходимо дать народу успокоиться, — усмехнулся Цезарь. — Через пару месяцев ты вновь сможешь ходить по нашим улицам без опасений, но пока тебе стоит скрыться. Поступи, как поступил я, когда Сулла гневался на меня из-за моего нежелания разводиться. Я уехал на восток. И тебе советую временно уехать.

— Но я только что приехал из Греции! — воскликнул Брут.

— Кто же виноват, что ты устроил это глупое покушение?! Поезжай на восток. Потом вернешься.

Опустив голову, Брут рассеянно разглядывал свои длинные тонкие пальцы. Цезарь внимательно наблюдал за ним.

«У Брута руки ученого, а не солдата! Однако, сколько в его душе пламени», — подумал он.

— Когда я был маленьким ребенком, то любил ездить с тобой в паланкине, — вдруг улыбнулся Брут, подняв взор на Цезаря. — Полог был поднят. Мы смотрели на толпы людей, идущих по улицам, на то, как вода искрилась в фонтанах, слышали отголоски песен и звуки музыки, а однажды видели закат солнца, разливавший свет над Форумом.

— Я тогда всего на неделю прибыл в Рим, — кивнул Цезарь. — Мне хотелось как можно больше времени провести с тобой и с Сервилией.

— Скажи, почему мужья не ревновали к тебе мою матушку?

— Они меня боялись!

Цезарь не удержался от хохота.

— Боялись? — засмеялся Брут.

Конечно! Ни Сулле, ни Цинне, Ни Марию не удалось сломить меня! Куда уж им было со мной тягаться! — и Цезарь весело хлопнул Брута по коленке.

Через полчаса кортеж достиг дома Сервилии. Она жила в богатом квартале Рима, недалеко от Палатина. Со всех сторон ее дом огражден был густым садом и забором. Двустворчатые ворота заперты. С наступлением сумерек в уключинах по обеим сторонам ворот зажигались факелы. Сквозь зелень абрикосовых, персиковых и сливовых деревьев проглядывал изысканно отделанный барельефами каменный фасад.

Как только паланкин Юлия Цезаря оказался возле ворот, рабы Сервилии впустили его во двор. Все многочисленные слуги хорошо знали того, кто долгие годы был возлюбленным их госпожи.

Глава 3

Сервилия вышла встретить прибывших, едва ей сообщили об их появлении. Забыв о сдержанности, она выбежала на крыльцо и с сияющим взором устремилась к Цезарю и Бруту.

— Сын мой! Дитя мое!

Смеясь от счастья, она покрывала поцелуями лицо Брута. В ее огромных голубых очах сверкали слезы радости.

Цезарь с довольным видом стоял рядом. Он знал, что Сервалия будет ему благодарна за освобождение сына.

Внешнее сходство между Брутом и его матерью становилось очевидно каждому, кто видел их вместе. Она обладала редкой стройностью, белизной кожи, которую не портили бесчисленные веснушки, тонкими чертами продолговатого лица, прямым узким носом истинной патрицианки и гибкостью изящных рук, украшенных перстнями. Рыжие густые локоны Сервилии сейчас спадали вдоль плеч. Обычно, принимая у себя гостей или бывая в домах знатных горожан, она предпочитала собирать волосы в узел на затылке.

Одетая в синюю тунику и легкие сандалии она с нежностью взирала на сына и на Цезаря.

— Ты спас его, — шепнула она любовнику.

— Я еще не поблагодарил тебя за то, что ты вытащил меня из темницы, — сказал Брут, повернувшись к Цезарю. — Спасибо…

— Если бы не ты, он был бы казнен! — воскликнул Сервилия, сжав пальцы Цезаря.

Но Цезарь лишь лукаво улыбался.

— Я позабочусь об угощении, — молвил Брут. — Прикажу рабам подать обед в трапезную.

— Ах, Брут! Я всегда был безразличен к лакомствам, но мне очень хочется провести в вашем доме этот вечер, — сказал Цезарь.

Брут скрылся за дверью дома, а Сервилия уже не в силах сдерживать слезы, заплакала.

— Я так волновалась за нашего мальчика, — пробормотала она.

— Не плачь, любовь моя, — ответил Цезарь, запустив руку в густую копну медных кудрей Сервилии. — Неужели ты могла допустить, будто я позволю Помпею предать его казни! Нет! Теперь Помпею известно, что сына ты родила именно от меня. Его приемный отец Марк Брут был моим другом. Я рассказал Помпею, что просил Брута взять тебя в жены и усыновить ребенка, которого ты ждала.

— Так значит, Помпей знает… — глухо произнесла Сервилия и сдвинула брови.

— Да.

— О, Сервилия! Бруту давно пора сообщить о том, что он мой сын. Я выбираю подходящий момент для признания, — хмыкнул Цезарь. — А потом я открыто, официально признаю его своим дитя. Мне надоело скрывать от него истину. Я боюсь, что враги будут настраивать его против меня.

Опустив голову, Сервилия тяжело вдохнула. Они стояли на крыльце вдвоем, окруженные ароматами трав и шелестом ветра в саду. Сюда почти не проникали звуки города — грохот строек, людские голоса, конское ржание.

— Я тоже считаю, что Брут должен знать правду, Цезарь, — сказала Сервилия. — Если хочешь, то я могу обо всем ему рассказать.

— Нет, я сам расскажу, — возразил Цезарь, прижав возлюбленную к груди. — К тому же он давно подозревает, что я его отец… Я вижу это. Он ведь умен и очень проницателен, как и ты… Вы так похожи с ним, Сервилия! Поэтому я люблю его столь пылко!

— Но сейчас Бруту все еще угрожает опасность? — тревожно осведомилась Сервилия.

— Не от Помпея, а от его сторонников. Брут совершил покушение на знаменитого полководца, у которого есть шанс стать в будущем диктатором, у которого власть в Сенате и множество поклонников среди солдат.

— Но ведь ты же защитишь его от опасности, любовь моя, — прошептала Сервилия.

— Ему нужно на время уехать, — ответил Цезарь. — Когда страсти улягутся, он вновь сможет вернуться.

— Но ведь он только приехал!

— Да, и уже успел попасть в ужасное положение. Поверь, ему нужно уехать… Когда-то и я уехал из Рима, спасаясь от гнева Суллы. Мне пришлось служить при дворе финикийского царя Никомеда… По возрасту я был лишь немногим моложе Брута.

И Цезарь, погладив Сервилию по гладкой, как у юной девушки щеке, нежно поцеловал ее в губы.

Вечером в трапезной состоялся ужин, на котором Цезарь предпочитал больше не обсуждать серьезную ситуацию, в которой находился его сын. Цезарь возлежал рядом с Брутом, который занимал место хозяина дома. Цезарь был весел, пил разбавленное вино и развлекал Сервилию и ее сына различными историями из своей жизни.

Во время службы на востоке с ним происходило множество интересных случаев, которые он умел не менее интересно пересказывать своим слушателям, потому что обладал превосходным талантом оратора.

Рабы подавали жареных цыплят, поздние фрукты и нежные, тонкие лепешки. Просторный зал тускло озарялся факелами, горящими на стенах, украшенных яркими фресками. В высоких каменных чашах курились благовония.

Прежде Брут часто ужинал с Цезарем, который любил оставаться на ночь у Сервилии. В такие вечера время летело быстро, с Цезарем было легко общаться. Превосходный собеседник, он умел заставить тех, кто находился рядом, смеяться или горевать, рассказывая свои истории. Даже в те вечера, когда Сервилия принимала у себя гостей — поэтов, философов и государственных деятелей — Цезарь с любым из них мог найти общий язык и поддержать любую беседу.

Он был сыном проконсула Азии, который затем стал претором. Однако, сам Цезарь появился на свет в Субуре, предместье Рима, недалеко от Форума. Его род вел происхождение от легендарного троянского старейшины Энея, который считался сыном богини Венеры. Имя — Цезарь- имело этрусские корни, и происходило от старого города Цере.

Положение знатного патриция позволило ему получить великолепное образование, он ценил науку и искусство. Он проявлял склонность к литературе, иногда записывая те события, что происходили вокруг него и называя это «летописью».

После того, как ужин закончился, Брут предпочел оставить трапезную и удалиться в свои покои. Он понимал, что Цезарь хочет побыть с его матерью наедине.

Пока рабы убирали со стола утварь, цезарь с улыбкой разглядывал давно знакомое ему прекрасное лицо Сервилии.

— Помпей обещал мне поддержку Сената, — вдруг молвил он. — Я буду избран в этом году консулом.

— Великолепно! — улыбнулась Сервилия и пересела со своего дивана на вышитое серебром ложе Цезаря.

Он обнял ее за талию и крепко прижал к себе.

— Я не остановлюсь на должности консула, — шепнул он. — Мне этого мало. Хочу большего.

— О, я знаю, — хмыкнула Сервилия. — К тому же ты гораздо более талантлив и энергичен, чем Помпей или Красс! А это значит, что ты способен сделать более великую карьеру, чем они.

— Помпей по характеру человек нерешительный, но у него есть хорошие солдаты, — ответил Цезарь. — И поэтому он всегда будет мне опасным соперником. А Красса римляне почитают после громкой победы над Спартаком. Раньше они оба не воспринимали меня как серьезного противника, поэтому и заключили со мной триумвират. Но сейчас Красс подозревает, что я не остановлюсь на должности консула.

— Неужели ты хочешь стать диктатором? — осведомилась Сервилия, прикрыв глаза.

— Я расскажу тебе о том, что я хочу… Мне желанно, чтобы территория Римской республики распространилась на весь мир, чтобы она расширялась, сметая все границы, чтобы цари стали нашими вассалами и чтобы у римлян появилось величие, которое вознесет их над всеми покоренными народами…

— Неужели ты считаешь, чтобы это возможно?

— Почему бы и нет? Мы уже присоединили к республике часть соседних земель. Расширение территорий должно продолжаться, Сервилия. А возглавить римлян предстоит не триумвирату, а единственному человеку.

— Rex? — спросила Сервилия.

— Не совсем, — усмехнулся Цезарь. — Все, что связано с царями и периодом их правления вызывает у римлян негодование. Пусть это будет диктатор с властью, ограниченной Сенатом…

— Не забывай, что я всегда готова отнестись с пониманием к твоим идеям, — повернувшись к Цезарю, Сервилия поцеловала его.

— За это я особенно пылко люблю тебя, — ответил он.

Сервилия Цепиона обладала живым умом и образованностью. Римский трибун Марк Юний Брут взял ее в жены после того, как стало известно, что она, девушка из знатного патрицианского рода Цепионов, ждет от Цезаря дитя. Чуть позже Брут погиб при взятии Мутины Помпеем, а Сервилия вторично вышла замуж за Децима Юния Силана, но продолжала свои отношения с Цезарем. Когда Силам умер, она больше замуж не выходила. К их связи окружающие относились с осуждением. За спиной Сервилии часто звучали презрительные смешки, но она знала, что многие в Риме ей завидуют. Никакую другую женщину Цезарь не любил так, как ее, невзирая на свои частые измены.

Ночи, которые он проводил у Сервилии, были наполнены для них искренней страстью. Нынешняя ночь не стала исключением. Лишь когда забрезжил восход солнца, Цезарь оставил ее опочивальню. Перед тем, как уйти, он погладил длинные рыжие волосы любовницы и, склонившись к ее обнаженной груди, сказал:

— Не забудь о моем предупреждении. Брут должен уехать.

Она молча привлекал его к себе и горячо поцеловала. В губы. Как и Цезарь, она понимала, что сын находится в огромной опасности.

Глава 4

Постепенно становилось светло, и за окном наступило утро. Впервые за прошедшие несколько суток небо было безоблачным.

Проснувшись за час до рассвета, Брут слышал, как Цезарь покидал дом Сервилии. Сквозь открытые окна в спальню юноши доносились голоса рабов и стражи из сопровождения гостя. Лежа на постели, Брут внимал веселым разговорам и звону оружия.

Его комната имела террасу, выходившую в мраморный перистиль. С детства Брут занимал эту опочивальню, расположенную недалеко от комнат Сервилии. Он помнил, как она приходила к нему и перед сном рассказывала захватывающие легенды о героях прошлого в те годы, когда он был еще маленьким. Из ее уст он услышал о подвигах Геракла и о судьбе Трои. Иногда Сервилия напевала ему детские песенки, дожидаясь пока он заснет. Для нее он по сей день оставался ребенком, а ведь он уже юноша. В дальнем углу спальни находились двери в божницу, где хранились фигурки Лары, возле которых слабо горел жерственник.

Поскольку Брут особенно интересовался Ахиллом, вдоль стен его комнаты были изображения сцен из жизни греческого героя. Со временем эти фрески потускнели. На столе Брута лежали книги и дощечки с философскими трактатами, которые он любил. Постель его стояла на небольшом возвышении. Высокий купол зала был отделан раковинами. В стенной нише располагалась статуя Луция Юния Брута, человека, свергнувшего царя Тарквиния и сделавшего Рим республикой. Сын Сервилии считал себя его потомком, но в глубине души уже давно подозревал, что не имеет в себе ни капли его крови.

Закутавшись в простынь, босиком, Брут подошел к скульптуре далекого родственника и остановился, внимательно изучая его красивое тонкое лицо. Свет солнца просачивался сквозь окна и террасу, искрился на мозаичном полу и ярко озарял статую.

— Я — не ты… — прошептал Брут.

Он много раз думал о том, что Цезарь мог быть его отцом. Слишком теплой была забота Цезаря о сыне Сервилии! Но Цезарь пока не считал нужным раскрывать сыну правду, а Брут не настаивал.

В дверь поскреблись, и спальный раб доложил Бруту о том, что его хочет видеть Сервилия. Невзирая на ранний час она искала встречи с сыном.

— Перед тем, как ты приведешь себя в порядок и мы позавтракаем, мальчик мой, я бы желала поговорить с тобой о покушении на Помпея, — сказала она, приблизившись к сыну.

Брут холодно пожал плечами. Он продолжал рассматривать статую.

— Должен ли я гордиться тем, что веду свое происхождение от знаменитого республиканца? — вдруг громко спросил он,

— Твои предки были великими людьми, — уклончиво ответила Сервилия.

Саркастически усмехнувшись, Брут вскинул голову.

— Я не сомневаюсь, матушка! Почему Цезарь уехал так рано?

— Ты же знаешь, что он занят государственными делами. Ему предстоит выдвижение на место консула.

— А потом что будет? Прежде ходили слухи, что Красс станет диктатором, но поскольку про него до сих пор говорят, что он был душой заговора Катилины, столь высокая должность ему не достанется! Значит, место диктатора займет Помпей или… Цезарь! — и Брут улыбнулся.

— Stultitia! — поморщилась Сервилия. — В твоей голове роятся странные подозрения. И все же, возвращаясь к теме покушения, скажу тебе, что невзирая на прощение, подаренное Гнеем Помпеем, ты в опасности! У Помпея влиятельные друзья. Они не остановят тебя в покое, пока страсти не улягутся.

— Что же ты предлагаешь? Уехать?

— Да, — подойдя к чаше с потухшими благовониями, Сервилия воспользовавшись огнем масляной лампы, принялась их разжигать. — Мой брат, твой дядя Катон, собирается посетить Кипр, а затем Киликию. Почему бы тебе не составить ему компанию?

Повернувшись к Сервилии, Брут с удивлением взглянул на нее.

— Но Катон всегда недолюбливал Цезаря, матушка! Почему же ты хочешь, чтобы я уехал с ним? Мы ведь можем сблизиться, он станет наставлять меня и…

— Ты достаточно умен, мой милый Брут, чтобы внимая разглагольствованиям Катона, сделать справедливые выводы. Он не сумеет повлиять на тебя, если ты сам не захочешь. Катон действительно не любит Цезаря, ибо подозревает его в стремлении к диктатуре. Однажды Цезарь, находясь на собрании патрициев, получил личную записку от меня. А Катон при всех стал обличать его, как заговорщика. Но Цезарь вместо оправдания передал Катону мою записку, и брат узнал об истинной глубине моих чувств, — Сервилия не удержалась от смеха. — Бедняга Катон! Должно быть ему стало очень стыдно!

При воспоминании об этом происшествии Сервилия покачала головой. Разожженные ею благовония начали чадить, испуская терпкие запахи.

— Но если я уеду, мы снова окажемся в разлуке, матушка, — пробормотал Брут.

Вновь приблизившись к нему, Сервилия нежно заключила его в объятия. Закрыв глаза, он положил дрожащую руку поверх ее пальцев.

— Ты уже взрослый, — шепнула она. — Я очень люблю тебя, но сложившиеся обстоятельства вынуждают нас на время расстаться! Как только в Риме все успокоится — я напишу тебе, и ты вновь сможешь вернуться. Видят боги, я буду пылко тосковать о моем сыне!

— Да будет так. Я уеду, — вдохнул Брут. — В конце концов, я сам виноват в том, что случилось.

Сжимая его острые худые плечи в объятиях, Сервилия испытала желание рассказать ему о том, кем в действительности был для него Гай Юлий Цезарь. Но не смогла. Она боялась, что Брут станет презирать ее за то легкомыслие, с которым она когда-то будучи девственницей отдалась молодому воину, ненадолго прибывшему в Рим, а затем вновь отбывшем на восток, где он служил.

«У Брута нет ни собственного состояния, ни денег! Я не могу допустить, чтобы он жил за счет Катона!» — подумала она.

Ее посетила мысль попросить Цезаря в очередной раз облагодетельствовать сына, но внезапно у нее появилась другая идея. Она поняла, как можно достать денег для Брута без вмешательства Цезаря.

В Азии жил еще один брат Сервилии — Цепион, не имеющий детей. По слухам он был болен. С Цепионом Сервилия не виделась уже много лет, но часто посылала ему подарки и послания, рассказывая подробности жизни в Риме.

Ей пришло в голову, что добавив яд в вино, которое она пошлет брату вместе с очередным посланием, можно будет избавиться от него. Рабы не станут пробовать вино, учитывая то, что Цепион доверяет любимой сестре. А к ее сыну впоследствии перейдет все огромное богатство Цепиона, ибо Брут — единственный наследник.

— Все у тебя будет хорошо, мой бесценный мальчик, — задумчиво прошептала Сервилия, погладив локоны волос Брута. — Верь мне! Ты рожден, чтобы стать великим.

Сервилии хотелось добавить «…как твой отец», но она воздержалась. Для всех станет лучше, если Цезарь сам расскажет Бруту о том, что является его родным отцом.

Спустя час она написала Цепиону послание, в котором подробно сообщила о государственных событиях и новостях. Затем, отложив послание, она достала бутылку вина и вскрыла ее. Вытащив из золотого ларца с украшениями маленький пузырек с темной жидкостью, она вылила содержимое в вино. Потом, кликнув раба, она приказала вновь тщательно запечатать бутылку.

Тем же вечером к Ципиону был отправлен ее слуга, которому она приказала доставить брату подарок и свиток с посланием. Теперь оставалось ждать результата.

Глава 5

Всего через несколько дней Цезарь получил звание консула. Сенаторы дружно одобрили его кандидатуру. Впрочем, Брут не смог поздравить его с этой должностью, потому что оставил Рим, отправившись на Кипр вместе с дядей. Сервилию очень огорчил отъезд сына, невзирая на то, что она прекрасно понимала необходимость временно отдалить Брута от жизни в Риме. Тем не менее, она почти не покидала дом, и Цезарь каждую ночь проводил с ней.

— Почему ты не расскажешь Бруту, что являешься его отцом? — спросил Помпей, проходя с Цезарем по коридорам Сената.

Только что они вместе покинули курию и следовали к вестибюлю. Встречные сенаторы приветствовали нового консула и склоняли перед ним головы. В белой тоге Цезарь шел мимо скульптур героев прошлого и изваяний великих государственных деятелей. Уже много лет в этом большом здании заседает Сенат — люди, вершащие судьбы римской республики. Цезарь испытывал удовлетворение — наконец-то он занял должность консула и был преисполнен стремления двигаться дальше к желанной власти.

— Я собрался это сделать перед его отъездом, — сказал он Помпею. — Но все последнее время с ним был Катон, который всегда не любил меня.

— А ты не боишься, что Катон настроит Брута против тебя? — осведомился Помпей.

Он все еще хромал из-за раны, нанесенной ему Брутом. Цезарь не сомневался, что Помпей в глубине души не простил его сына.

— Брут умен, невзирая на юность, Помпей! Он сам решит, что для него лучше — быть сторонником Юлия Цезаря или его противником.

— И все же Катон увез твоего сына на Кипр, и в ближайшее время они будут близко общаться, — хмыкнул Помпей.

— Ты злорадствуешь? — ровным тоном произнес Цезарь.

— Отнюдь. Но за своих солдат я не отвечаю — они злы на Брута!

— Сейчас злы! Но мы ведь дадим страстям утихнуть прежде, чем позволим моему мальчику вернуться в Рим!

— Конечно! — засмеялся Помпей. — Но к тому времени ты рискуешь потерять место консула.

— Возможно, что Венера, которая покровительствует всем Юлиям, пошлее мне другую, более значительную должность.

Остановившись, Помпей с ухмылкой придержал Цезаря за локоть.

— Скажи мне откровенно, чего ты добиваешься после создания триумвирата, Цезарь? Быть может, ты считаешь, что я или Лициний Красс уступим тебе право в будущем стать диктатором?

— Неужели вы еще не оставили своих идей стать диктаторами? Я-то полагал, что наш союз удовлетворил не только римлян, но и вас, -вкрадчиво ответил Цезарь.

— Ты думаешь, что триумвират будет существовать всегда?

— Ничто не вечно.

— Народ негодует против Красса. Оратор Цицерон постоянно обличает его с трибуны и считает участником давнего заговора Катилины.

— Участие Красса в заговоре было не доказано.

— И все же мы не друзья, Цезарь! Мы соперники. И я чувствую, что со временем наше соперничество будет лишь острее! — молвил Помпей.

Но Цезарь лишь презрительно и громко расхохотался. Его черные колючие глаза вспыхнули игривым блеском, словно борьба за власть доставляла ему удовольствие. Положив руку на плечо Гнею Помпею, он стремительно вышел на широкое полукруглое крыльцо, ярко озаренное солнцем. Отсюда лестница вела к площади. Стражники дежурили у подступов к зданию Сената, с трудом сдерживая огромную толпу горожан, пришедшую чтобы поприветствовать Цезаря. Его слава все возрастала. Медленно, но верно он затмевал собой Помпея. Этому способствовали не только военные походы Цезаря, но и его государственная деятельность. Будучи понтификом, он заложил новый храм Венеры, который со временем должен был превратиться в великолепное творение зодчих. Позже, став эдилом он устраивал для горожан масштабные гладиаторские игры, выставив триста пар атлетов.

Нынче он занял должность консула, и в нем чувствовался яркий энергичный лидер, способный объединить не только Красса и Помпея, но и весь римский народ.

Увидав вышедшего Цезаря, толпа взорвалась бурей оваций.

— Слава Гаю Юлию Цезарю! Слава Риму! — восклицали люди. Многие бросали на крыльцо цветы или пестрые ленты. Взоры людей горели надеждой и восхищением.

Обняв Помпея, Цезарь стоял на крыльце и театрально раскланивался пред горожанами. Испытывая глубокое удовлетворение, он ощущал, что власть способна подарить ему истинное счастье. К тому же ему была желанна слава. Он бы хотел, чтобы его любили и превозносили не только те, кто пришел на площадь, чтобы его поздравить, но и все остальные римляне, населявшие просторы республики.

Помпей тоже осознавал, как сильно возрастает влияние Цезаря. Это его не радовало. Прежде ему приходилось соперничать лишь с Крассом, а теперь у него появился противник более серьезный, ибо Цезаря любила толпа. В свою очередь Помпей, невзрачный, лишенный актерского таланта, нерешительный, заметно проигрывал Цезарю.

Оставив здание Сената, Цезарь сразу же отправился домой, чтобы встретиться с сирийским торговцем, который ждал его уже в течении нескольких часов. О своем визите торговец договорился с Цезарем еще накануне, встретив его на Форуме.

По утверждениям сирийца у него была великая драгоценность, в прошлом принадлежавшая жене вавилонского царя Валтасара. Это оказалось большая красивая жемчужина, восхитившая Цезаря с первого взгляда. Он тотчас принял решение купить ее и преподнести той, кого страстно любил. Даже стоимость, которую потребовал торговец, его не остановила. Приобретя жемчужину за шесть миллионов сестерциев, он в ту же ночь подарил ее Сервилии, желая утешить ее.

Сервилия, пришедшая в восторг от столь изысканного и ценного подарка, на время забыла свою печаль. Обрадованный Цезарь, желая всеми силами поднять ей настроение, позаботился еще и о том, чтобы поместья, конфискованные у мятежников, достались Сервилии. Постоянная боль от разлуки с сыном утихла в ее сердце, а мысли о его непременном возвращении внушали ей надежду на лучшее.

Глава 6

Причалив к берегам Кипра, Брут и Катон узнали печальную новость. Их встретил раб, служивший у Цепиона., и поведал о его внезапной смерти. Говорили, что старик, который был слабого здоровья, вдруг почувствовал себя очень скверно, у него начались полос и рвота, а спустя несколько суток непрекращающихся мучений, его и вовсе не стало. Причиной могло бы стать отравление, но ни у кого из тех, кто окружал старика Цепиона, не было доказательств для столь жестоких обвинений.

Катон жалел умершего брата, но не высказывал предположений о том, кто мог подать Цепиону яд. За время плавания и в дни жизни на Кипре, Брут много общался с Катонном. Как и следовало ожидать, Катон не уставал критиковать Цезаря, считая, что он рвется к царской власти. Осыпая Цезаря гневными насмешками, Катон полагал, что если тот придет к управлению государством, это будет означать крах республики. В глубине души Брут был с ним согласен. Раньше Катон неоднократно восхищал племенника своим стремительным умом и проницательностью.

Внешне брат не был похож с прекрасной Сервилией. Невысокого роста, тощий, с узким гладко выбритым лицом, огромным крючковатым носом и черными жесткими волосами, Катон не обладал привлекательностью, но умел расположить собеседника мудрым замечанием или добрым советом.

На Кипре, среди кедровых лесов и бескрайней лазури моря, Брут и его дядя поселились на одной из римских вилл, принадлежащих Аппию Клавдию, знатному человеку. Там, среди размеренного ритма жизни, среди неторопливых философских бесед и прогулок у побережья, Брут провел несколько лет, не появляясь в Риме.

У Аппия Клавдия была дочь на выданье. Хотя Брут не испытывал к ней влечения, но ради защиты влиятельного Аппия, он вступил с ней в брак. Теперь Брут владел состоянием Цепиона и вполне мог стать главой семьи. В качестве наследника он взял себе имя Сервилий Цепион Брут.

Клавдия, дочка Аппия, не обладала умом или красотой. Обычная провинциальная девочка с темными кудрями и глупой ухмылкой. Поэтому Брут, едва ему представилась возможность ее покинуть, оставил Кипр и вместе с Катоном отбыл в Малую Азию. Дело в том, что Аппий получил в Киликии должность проконсула и Брут предпочел уехать туда, чтобы быть в центре событий.

Более всего ему хотелось вернуться в Рим. Он скучал по Сервилии и к собственному удивлению осознавал, что скучает по Цезарю. Однако, Катону он не рассказывал о тоске, что мучила его едва он вспоминал любовника своей матери. А между тем, из Рима в Малую Азию стали пребывать тревожные новости. Сначала стало известно о распаде триумвирата.

Узнав об этом, Катон ворвался в комнату Брута, потрясая свитком.

— Читай, читай, мой мальчик! Союз между Цезарем, Помпеем и Крассом не выдержал испытаний властью! И вот.. Красс отбыл на восток в Сирию! Цезарь получил назначение наместником в Галлию, а Помпей остался в Риме под предлогом забот о хозяйстве города! О, нет! Я не верю в его заботливость! В Риме назревает великая смута!

— Признаться, я волнуюсь за свою мать, — хмуро молвил Брут.

— О ней не нужно волноваться! — Сервилия всегда умела себя защитить! — пылко возразил Катон.

За прошедшие несколько лет Брут совсем не изменился внешне. Это по-прежнему был хрупкий молодой человек среднего роста с белой веснушчатой кожей и короткими медными локонами волос. Лишь в его огромных голубых глазах появилась странная твердость. Жизнь вдали от Сервилии, которая смягчала его своим нравом, научила его быть жестким.

Следующее известие ошеломило всех в окружении Катона. Оказалось, что Красс убит в Месопотамии варварами. Способ расправы шокировал каждого римлянина — Крассу влили в горло расплавленное золото. Затем его отрубленная голова и правая рука были доставлены в Армению.

Убийство Красса превращало Цезаря и Помпея в двух основных кандидатов на желанное место диктатора. Теперь их соперничество становилось открытым. К тому же умерла Юлия, дочь Цезаря, на которой был женат Помпей, а это означало, что их больше ничто не связывает.

Сенат, контролируемый Помпеем, приказал Цезарю снять с себя полномочия наместника Галлии и, распустив войско, вернуться в Рим частным лицом. Конечно, это был вызов, который Помпей бросил своему давнему сопернику. Как и все в республике, Помпей понимал, что Цезарь не только сплотит вокруг себя вверенные ему войска, но и выступит в поход на Рим.

За время своего наместничества слава Цезаря и его влияние в армии лишь увеличились. Против его власти не вспыхивало мятежей, а всю добычу, полученную в ходе стычек с варварами, он отсылал в Рим. К нему благоволили патриции и плебеи. Помпей затевал опасную игру, пытаясь с ним соперничать.

Слушая все эти тревожные новости, Брут понимал, что ему следует быть в Риме, в центре событий. Он хотел бы принять участие во вспыхнувшей борьбе и поддержать Цезаря. Но мысль о том, что Цезарь, несомненно, преследует цель получить власть равную царской, останавливала Брута. Поэтому он по-прежнему находился в Киликии, нервничая и мучаясь сомнениями.

Катона события в Риме волновали ничуть не меньше, чем его племянника. Сначала он радовался, думая, будто распад триумвирата и убийство Красса положат конец могуществу Цезаря, но теперь, осознавая, что римской республике грозит война, перестал злорадствовать.

— Почему ты так не любишь Цезаря, дядя? — спросил у него Брут, как-то вечером, когда они вдвоем сидели на окраине мыса, далеко выдвигающегося в бухту, и наблюдали за тем, как волны с грохотом разбиваются о берег.

Катон, налив вина в кубки из бутылки, которую он принес с собой, усмехнулся.

— Это лев, который растерзает республику на куски, съест ее и не подавится, мой мальчик! Мы с ним враги, знаешь ли… Давние враги!

— Но он любит твою сестру! Почему бы вам не забыть о разных взглядах на государственные дела?! — воскликнул Брут.

— Любит ли он Сервилию? Возможно! Но поверь, что Рим не видел таких страстных развратников, как он! В твое отсутствие, он вступил в очередной брак с патрицианкой Кальпурнией! Она у него третья или даже четвертая жена… прости, Брут, я сбился со счету… Так вот! Быть может он и любит нашу Сервилию, но это никогда не мешало ему делить ложе с Постумией, женой Сервия Сульпиция, Лоллией, женой Габиния, Тертуллой, женой Красса даже с бывшей женой Помпея, Муцией!

— Неужели ваши противоречия с ним настолько непримиримы! — процедил сквозь зубы Брут, взглянув в сторону горизонта.

— Он погубит республику! Это я знаю точно! — фыркнул Катон. — и ты должен быть на моей стороне, ибо напомню, что по линии Сервилии в тебе течет кровь Гая Агалы, убившего претендента на диктаторскую власть Спурия Мелия!

В бешенстве швырнув кубок, полный вина, на землю, Брут вскочил и крикнул Катону:

— Не нужно напоминать мне о том, кто я! Я за республику, но и Цезарь мне дорог! Понимаешь, дядя?! Дорог!

В ярости сверкнув своими огромными голубыми глазами, он побежал вдоль мыса в сторону особняка проконсула Аппия. Задумчиво усмехаясь, Катон проводил его долгим взглядом. Хрупкий тонкий силуэт Брута стремительно следовал по взморью. и волны разбиваясь о камни, обдавали его сверкающими фонтанами брызг.

— Когда-нибудь тебе придется сделать выбор между долгом гражданина и долгом сына, любезный Брут! Поверь, что я тебе не завидую, — прошептал он.

Взрыв бешенства не удивил Катона. Он прекрасно знал, что племянник очень вспыльчив. Осушив свой кубок вина и дождавшись, когда фигура Брута исчезнет вдали, он вновь повернулся к бескрайнему морю, с улыбкой подставив смуглое лицо свежему ветру.

Глава 7

Уже час стражники из отрядов Цезаря пересекали ночной лес. Факелы в их руках озаряли переплетение дорог и тропинок. Всего несколько человек двигались на юг, сопровождая наместника и покидая пределы Галлии. Здесь находились лучшие из преданных Цезарю солдат.

Основная часть его людей — римская когорта ждала его у границы Северной Италии, возле реки Рубикон. Цезарь ехал в повозке, запряженной двумя мулами. Приказав намеренно путать следы, чтобы избавиться от возможных соглядатаев Помпея, он велел своим слугам ехать к Рубикону через дебри леса.

Было промозгло. Близился рассвет. От сырости факелы гасли. Кто-то громко кашлял.

Одетый в панцирь, украшенный золотыми бляхами и короткий хитон, Цезарь кутался в плащ. От дыхания шел парю

Едва над голыми вершинами деревьев начало бледнеть небо, он отдал приказ ехать к берегу реки.

За прошедшие годы Цезарь почти не изменился. Он был превосходно сложен и крепок, но взор его черных глаз словно стал еще более колючим, чем прежде, а волосы на голове еще больше поредели. Все то время, что он находился в Галлии, он не переставал думать о своем соперничестве за власть. Убийство Красса в Месопотамии заставило его вступить в борьбу с Помпеем, чье могущество сильно взросло в Риме.

— Сейчас или никогда… Возможно, что мне суждено будет погибнуть в кровавом жернове войны, но я готов рискнуть ради шанса возглавить Рим, — прошептал он, крепко зажмурившись.

Невзирая на прохладную погоду, ладони его рук стали влажными. Сердце бешено стучало в груди. Он бросит вызов Помпею! Он сразится за власть!

В обозе лежали лишь необходимые вещи, которые Цезарь взял с собой в дорогу: запасы еды, вино во флаге, оружие и его дощечки, на которых он записывал свои воспоминания. Больше ничего. Цезарь предпочел покинуть Галлию внезапно, чтобы избежать преследования. И все же следуя через лес к ожидавшим его на берегу Рубикона солдатам, он старался быть осторожным.

Восход принес густой туман. Он клубился среди могучих стволов деревьев и словно пелена висел над мерно текущей серой гладью реки.

Цезарь в очередной раз вспомнил Помпея. После того, как умерла Юлия, их больше ничего не связывало. Узнав о гибели дочери, Цезарь горько ее оплакивал. Но через короткое время он понял, что потерял не только дитя, но и звено, скрепляющее его союз с Помпеем.

Он хотел было предложить Помпею руку своей юной племянницы Октавии, но та уже была замужем за стариком Марцеллом, который, судя по всему, не собирался с ней разводиться. В итоге Цезарь приобрел себе нового врага в лице Марцелла, а Помпей отказался от очередного союза с семейством Юлиев.

Теперь их ждала война. Цезарь не сомневался в том, то Помпей настраивает против него Сенат и народ Рима, говоря, будто он планирует государственный переворот. Тем не менее, Помпей не ошибался. Цезарь действительно собирался взять власть над республикой.

В тумане его кортеж достиг Рубикона. Повозка остановилась. Здесь, среди холмов, Цезаря ждет его войско.

— Еще не поздно избежать смуты, — рассеянно проговорил он. — Еще не поздно вернуться, но стоит перейти этот мосток и все будет решать оружие.

Он вышел из повозки и огляделся по сторонам. Слуги робко держались рядом с повозкой, ожидая его приказов. До острого слуха Цезаря долетало громкое фырканье лошадей и позвякивание железа — поблизости находилась стоянка когорты.

Туман рассеялся — подул холодный ветер, подняв рябь на воде. Грязный мокрый снег прилипал к ботинкам. В глади реки отражались могучие кроны деревьев.

Цезарь взглянул на противоположный берег — там начинался его путь в Италию. Он тяжело вздохнул, борясь с собственными сомнениями.

— О, если бы я твердо был убежден в том, что не потерплю поражение, — прошептал он. — Ведь если моя попытка осуществить государственный переворот потерпит крах, не только я или мои солдаты, но и все те, кто дорог мне и кого я люблю, окажутся в опасности!

И все же, сжав кулаки, он зашагал к стоянке. Издали ему были видны серебряные орлы легионов. Железные леммы римских солдат тускло поблескивали в сиянии дня. Цезарь убрал с головы накидку. В ту же минуту он был узнан теми, кто не побоялся рисковать собой ради него.

— Приветствуем тебя, о, Цезарь! — громко произнес один из командиров.

Солдаты, устремившись к наместнику, дружно поддержали его своими приветствиями. Некоторые из них прежде участвовали в его недавнем походе в Британию и Германию, а так же в подавлении незначительных мятежей галлов.

Пошел снег. Густые белые хлопья падали в серую гладь Рубикона.

— Если я не перейду реку, это будет плохо для меня, но если перейду — это будет плохо для всех, — пробормотал Цезарь.

— Мы готовились к твоему прибытию, о, Цезарь, — молвил кто-то из центурионов. — В лодки погружены запасы продовольствия и оружия. Остается разместить в них лошадей и можно переправляться на ту сторону реки…

— Итак, решено! — Цезарь вскинул голову и обвел обступавших его легионеров суровым взглядом. — Настал час перейти Рубикон! Жребий брошен!

— Да здравствует Цезарь! — грянул нестройный хор голосов.

Тотчас на воду стали спускать первые лодки. Цезарь в окружении нескольких преторианских командиров переправился на противоположный берег. Он уже не чувствовал былых сомнений. Теперь ему оставалось лишь одно — идти вперед к намеченной цели, которой была великая власть над Римом.

Снег, подхваченный порывами ветра, сыпался ему в лицо, заставляя жмурить глаза. Potestatem. Оно было слишком заманчиво, чтобы Цезарь мог переступить сейчас через свое эго и остановиться, думая о тысячах человеческих жизней, которыми он заплатит за свою власть. Представляя, что не ему, а Помпею достанется то желанное влияние, к которому он стремился и что не он, а Помпей получит должность диктатора, он чувствовал, как его охватывает паника. Гнев, зависть, ярость начинали одолевать его душу. Ради того, чтобы не позволить Помпею завладеть властью над Римом, Цезарь был готов пролить кровь не только своих солдат, но и собственную.

Сжимая кулаки, он вышел из лодки и окинул всех этих легионеров, всадников и наемников долгим пристальным взглядом. Когорта обступила его. Люди ждали дальнейших приказов.

— Там, на юге, — заговорил он и при звуках его голоса, солдаты умолкли. — решится участь республики… Вы, сыны Рима, вы патриоты своего отечества, и поэтому знаете, что всегда, во все времена главной отличительной чертой римлянина была его любовь к родине. Любовь, ради которой ему не жаль пожертвовать собой. Но я не хочу вам лгать, о, соратники мои, римляне! Я не хочу вводить вас с заблуждение и обманом заставлять рисковать собой! Вовсе не ради интересов государства, а ради моих собственных интересов я зову вас в нынешний поход! Власть Помпея или власть Цезаря — вот что предстоит нам определить, пустив в ход оружие! Я — жесток, и я преследую цель встать во главе римского государства. Поэтому сейчас в сердцах каждого из вас так же, как и в моем собственном сердце, возникнут сомнения!

Если кто-то из вас испытывая страх, сочтет для себя правильным покинуть меня, человека, который рассчитывает на вашу поддержку, не стану его осуждать! Для многих из вас я простой командир, которому вам пришлось служить из-за обстоятельств вашей жизни. Но для многих я лидер! Единственный лидер, за которым будущее нашего великого государства!

Сорвав с себя панцирь и плащ, Цезарь стоял перед солдатами в хитоне, не обращая внимания на холодный ветер и снег. Взор его черных глаз сверкал огнем страсти, голос резкий и громкий, пронзительно чеканил слова. Окружавшие его легионеры не могли не почувствовать перед ним преклонение. Он словно разжигал в их сердцах ту страсть, что горела в нем самом.

Разорвав хитон на груди, Цезарь простер руки к своим легионерам.

— Соратники мои, римляне, в прошлом вы сражались за Цинну, Мария или Суллу! Но я желаю затмить их своей славой и несокрушимостью! Служа мне, вы вершите историю! Я брошу вас против армий моих врагов, и многие погибнут в жестоких схватках с людьми Помпея! Но наши потомки будут говорить, что это вы создавали римское государство, это вы были опорой Цезарю, это вы стали истинными героями!

Прошу вас о верности! Будьте мне преданы, и каждый получит свою награду, ибо лучшая награда — это не деньги, а слава! А ваша слава переживет нас всех!

Легионеры взорвались бурей оваций. Искренность, ярость, гнев Цезаря не оставили равнодушным никого из тех, кто присутствовал на берегу Рубикона.

— Вперед! На Рим! — звучали их вопли.

— Не в силах сдержать подступавшие слезы, Цезарь внимал их дружным крикам. Кто-то подал ему панцирь, сброшенный им в порыве чувств. Он осознавал, что солдаты любят его больше, нежели Помпея! Для них он стал лидером. Он сплотил их, а его прямолинейность, воодушевляла их больше, чем лживые обещания о богатстве, расточаемые прежними полководцами.

От берега Рубикона пятитысячное войско двинулось к городу Аримин, в котором Цезарь предварительно разместил своих центурионов. Это был первый из городов в Северной Италии, который сразу же перешел под власть Цезаря.

Из Аримина отряды выступили на Рим. Это было начало кровавой войны, победителю в которой предстояло править самым великим государством мира.

Глава 8

По дороге на юг Цезарь постоянно получал новости о событиях, происходящих в республике. Сначала ему рассказали, что Гней Помппей имеет от Сената разрешение собрать войско в сто тридцать тысяч человек, где кроме наемников — варваров должны находиться ветераны, опытные в военном деле. Это сообщение не испугало Цезаря. Он знал, что бросая вызов Помпею, приобретает сильного соперника. Впрочем, его воодушевляло то, что не всегда число противников гарантировало победы, ибо преимущество было за стратегическим талантом полководцев. А в собственных талантах Цезарь не сомневался.

Понимал всю опасность своего положения и Гней Помпей. Когда стало известно о приближении когорты Цезаря к стенам Рима и город охватило смятение, он одним из первых поторопился спастись бегством. Его сопровождали лучшие командиры и центурионы.

Поступок Помпея привел не только горожан, но и сенаторов в недоумение. На улицы Рима не были выставлены солдаты для того, чтобы как планировалось ранее, дать Цезарю отпор. Достигнув города, он беспрепятственно следовал через площади и мосты, двигаясь в центре своей кавалькады.

— Помпей трус! Помпей сбежал! — говорили римляне, с осторожностью наблюдая за продвижением войска человека, которого они давно знали как яркую личность и талантливого государственного деятеля.

Гай Юлий Цезарь следовал по Риму как победитель по захваченному городу, а ведь война еще впереди. Он ехал на великолепном белом скакуне, обладавшем редкой особенностью — конские копыта были расчлененные, как пальцы ног у человека. Говорили, что когда этот скакун только родился, гадатели предсказали его хозяину власть над всем миром. Узнав об этом, Цезарь сам его объездил и никому не разрешал на него садиться.

Возле здания Сената его встречало несколько государственных мужей, прежде поддерживавших Помпея, а теперь решивших искать расположения более сильного претендента. Но Цезарь даже не взглянул на эту толпу сенаторов, кутавшихся в белые тоги и дрожащих от резкого ветра. Он проследовал дальше к зданию, где находилась казна Рима. Каждый солдат в его войске понимал, что для продолжения войны армии понадобятся деньги.

Юлий Цезарь был склонен к расточительности. Владея богатой добычей, во время своих походов, он щедро делился с солдатами. Ему нравилась роскошь. Но сейчас он собирался без дозволения Сената выкрасть государственную казну Рима и пустить ее содержимое на войну с Помпеем.

Никто не вставал на пути его легионеров пока они поднимались вместе с ним на крыльцо. Солдаты, находившиеся в распоряжении сената, не рискнули атаковать людей Цезаря, а сенаторы предпочли не отдавать приказы, остановить дерзкого полководца.

— Где ключ от дверей в казну? — строго спросил Цезарь у одного из стражников.

Тот робко взглянул в глаза Цезарю.

— Консулы прячут его от вас, господин…

— Что ж! Придется действовать грубо и жестко, — ответил Цезарь и повернулся к своим легионерам. — Ломайте!

— Подождите! — раздался взволнованный голос. К Цезарю выступил народный трибун Метелл. Прежде они не были знакомы.

— Подождите, — сказал Метелл. — Вы собираетесь самовольно, без одобрения Сената, вскрыть государственную казну Рима?

— Верно, — холодно ответил Юлий Цезарь.

Метелл был еще молод, но много слышал о вражде, вспыхнувшей между наместником Галлии и Гнеем Помпеем.

— Оружие и законы не уживаются друг с другом! Если тебя это не устраивает, уходи, а я продолжу сражаться. Позже, когда я сложу оружие, ты вернешься, и мы заключим мир. Но сейчас и ты и весь народ Рима находитесь в моей власти, — твердо произнес Цезарь.

Легионеры, повинуясь его воле, принялись крушить мощную, окованную железом дверь. Возле лестницы, ведущей на крыльцо, начали толпиться любопытные. Все понимали, что Цезарь уже стал владыкой Рима, невзирая на вражду с Помпеем.

— Прекратите! — Метелл попытался вступить в драку с солдатами, но те легко отбросили его.

Схватив юношу за рукав тоги, Цезарь негромко молвил ему:

— Прочь, наглец! Иначе я убью тебя! И поверь, что сказать это тебе сейчас мне гораздо сложнее, чем сделать!

Вырвавшись из цепких пальцев Цезаря, Метелл отступил к толпе любопытных горожан. Между тем, дверь в казну с треском упала, поддавшись натиску легионеров.

Цезарь первым зашел в душное помещение, запалив факел. Теперь все золото и богатства Римской республики всецело принадлежали ему. Он мог собрать большое мощное войско и выступить против Гнея Помпея.

Через несколько дней до Цезаря дошли первые новости о враге. Стало известно, что оставив большую часть войска в Испании, Помпей скрылся в Греции. Узнав об этом, Цезарь немедленно объявил сборы в поход. Прежде всего, он хотел нанести врагу поражение в Испании. Лишь после этого он планировал получить, наконец, титул диктатора и разбить Помпея в Греции.

Ночь накануне отъезда он провел с законной женой Кальпурнией, вместо того, чтобы встретиться с любимой Сервилией. На Кальпурнии он женился ради ее состояния и родственных связей. Впрочем, ни одну из жен Цезарь не любил так как Сервилию. Однако она предпочитала сохранить свою независимость, невзирая на многолетнюю связь с Цезарем.

И все же к Сервилии он в ту ночь не пошел. В глубине души он знал, что она осуждает его за совершенный им государственный переворот. Сервилия всегда его хорошо понимала, но она была сторонницей законной передачи власти.

В отличие от нее Кальпурния не обладала острым умом и пр дпочитала не вмешиваться в государственные дела мужа. Внешне она была привлекательной смуглокожей женщиной.

Утром, едва взошло солнце, Цезарь выступил в поход. По пути к его войску присоединились сторонники — Курион и Кассий Лонгин.

В Испании отрядами Помпея командовали три легата — Афраний, Петрей и Варрон. Как только им были нанесены серьезные поражения, они сдались Цезарю. Курион преследовал врагов до самой Африки и там погиб.

Неся потери, Гней Помпей отступил в Грецию. Цезарь ринулся в преследование. Война продолжала разгораться.

Глава 9

Все то время, что Цезарь вел свои бои с врагами и укреплял позиции в Риме, Брут находился со своим дядей в Сицилии. Катон, будучи давним врагом Цезаря, теперь намеревался вступить с ним в открытую борьбу.

— Я еду к Помпею, — решительно заявил он Бруту, разыскав молодого человека на берегу моря. — Хочу присоединиться к его войску со своими сторонниками. Скажи, ты поедешь со мной?

Брут дерзко расхохотался и покачал головой.

— Ну, уж нет, — молвил он. — Я едва не убил Помпея, живя в Риме, и из-за него стал изгнанником!

— Мне очень не нравится Помпей, но в сложившейся ситуации он менее опасен, чем Цезарь, — пробормотал Катон. — Ибо нашей республике грозит крах, а всех нас ждет царская власть.

Подобрав горсть гладких камней, Брут бросал их на воду, глядя как они прыгают по сверкающим лазурным водам.

— Марк Антоний, этот пьяница и наглец едет сейчас через Иллирию, чтобы примкнуть со своими когортами к войску Цезаря, — продолжил Катон. — А Помпей встал в Фессалониках, его войско в Перэе, а запасы в Диррахие. Он, вероятно, двинется к Диррахию в ближайшее время. Мы успеем к нему присоединиться.

— Но я не хочу! — крикнул Брут, гневно повернувшись к дяде. — Я ненавижу Помпея! Он виноват в гибели моего отца!

Устало покачав головой, Катон не удержался от усмешки.

— Ты в этом уверен, Брут?!

— Что ты имеешь в виду?!

Положив руку ему на плечо, дядя подался вперед.- Марк Юлий Брут не был твоим отцом, мой мальчик! Следовательно, и Помпей, убив его, не сделал тебе ничего дурного. Я не хотел тебе это говорить, ибо дал обещание твоей матери. Но обстоятельства сложились таким образом, что я вынужден сообщить тебе правду о Бруте. Сервилия забеременела тобой не будучи замужем, а Брут согласился взять ее в жены и усыновить тебя. Поэтому поддержав Помпея, ты не совершишь поступка недостойного или скверного.

Оттолкнув Катона, Брут сверкнул глазами.

— Ты лжешь, Катон! Ты лжешь, чтобы я поддался твоим уговорами и поддержал Помпея! — воскликнул он.

В испуге отпрянув от него, Катон побледнел. Вновь толкнув дядю в грудь, Брут сбил его с ног. Он возвышался над Катоном, страстный, жестокий, пылкий, и очень напоминал своим поведением Юлия Цезаря.

— Я не лгу! — Катон отполз на животе в сторону. — Все, что ты услышал из моих уст — истина! Если хочешь, напиши Сервилии и спроси у нее сам о том, был ли Марк Брут твоим батюшкой.

— Лучше я поеду в Рим и поговорю с ней! — губы Брута дрожали, в голубых очах сверкали слезы.

— Поговоришь, но позже! Сначала мы должны поддержать Помпея! Если выступим в дорогу завтра, то успеем его нагнать…

Но Брут был настроен выяснить у Катона и другой вопрос, который вызывал у него мучительные подозрения всю его жизнь. Склонившись к лежавшему в полосе прибоя Катону, он глухо осведомился:

— Кто мой настоящий отец тебе тоже известно?

— Нет! — солгал Катон.

— Не может быть! — закричал Брут. — Ты знаешь кто он!

— Нет, не знаю! Сервилия не называла мне имя своего любовника!

Трясущимися руками Брут провел по лбу.

— Это Цезарь? — прошептал он.

Но Катон, сумевший не утратить самообладания, лишь пожал печами.

— Если Цезарь — мой отец, я,, тем более не могу обнажить против него оружие!

— Никто не знает имя твоего отца, — огрызнулся Катон.

Уговаривая Брута участвовать в войне против Цезаря, он не испытывал сожалений. Зная, что Брут был сыном его злейшего врага, он решил, что не раскроет племяннику имя его отца.

— Всегда было очевидно, что Цезарь относится ко мне с большой теплотой. Я подозревал, что он был тем, кто дал мне жизнь, — пробормотал Брут.

— Его отношение к тебе ничего не доказывает, — возразил Катон. — просто ему нравится Сервилия, и через тебя он пытается удержать ее любовь. Только и всего… Никто, за исключением Сервилии, не ведает, кто был твоим отцом, и я очень сомневаюсь, что она станет рассказывать тебе это в письмах.

— Тогда я тем более должен ехать в Рим! — твердо произнес Брут.

— Но Катон в отчаянии схватил его за полу хитона. В глазах дяди вспыхнула тревога.

— Неужели ты бросишь меня и тех, кто мне верен, Брут? У меня есть отличные солдаты. Я поведу их к Помпею. Теперь, когда тебе известно, что он виновен лишь в гибели человека, тебя усыновившего, ты можешь присоединиться к нему!

— Но если Цезарь окажется моим отцом, я буду презирать себя за то, что воевал с ним.

— А если не окажется, ты будешь презирать себя за то, что бросил своего дядю без поддержки.

— Ах, Катон! Я глубоко преклоняюсь перед твоим умом и перед силой твоего духа, но меня мучают сомнения, — сказал Брут.

Взяв его за руку, Катон крепко сжал длинные тонкие пальцы.

— Поедем со мной к Помпею, мой мальчик, и сразимся за республиканское будущее Рима — прошептал дядя.

Вырвав у него руку, Брут поморщился. Он воспитывался в строгих республиканских традициях, и ему очень не нравилось то, что Цезарь совершил государственный переворот и стремитгся к царской власти. Раньше он гордился тем, что в его роду по линии отца был Луций Брут, человек свергнувший Тарквиния и сделавший Рим из царства — республикой. Теперь выяснилось, что в нем нет ни капли крови Луция Брута. Однако, убеждения его остались прежними

В то же время, он не переставал испытывать к Цезарю самые теплые чувства и восхищался его непреклонностью и отвагой. К тому же Брут всегда подозревал, что Цезарь был его отцом. Тем не менее, не имея доказательств своего родства с Цезарем, у него не было причины, позволявшей ему уклониться от участия в войне. Ему было жаль Катона. К дяде он всегда чувствовал расположение.

Это было время, когда люди действительно умели искренне верить в идеи человеческой свободы. Подчас стремление сохранить существующий государственный строй, и боязнь возврата к царской власти становились смыслом жизни. Философ-стоик Катон презирал царей. Лишь республику он считал единственной приемлемой формой управления для Италии.

— Я поеду с тобой к Помпею, — проговорил Брут решительно. — И присоединюсь к его войску. Если Цезарь хочет быть диктатором, то ему придется столкнуться с потомком Гая Агалы!

Взор его пылал суровой твердостью. Наблюдая за ним, Катон испытал радость.

— Я счастлив, мой мальчик, что ты принял верное решение! — воскликнул он, вскочив и желая заключить Брута в объятия.

Но племянник, отстранившись, предпочел покинуть берег моря. В душе Брута бушевали страсти. Желание бороться за сохранение республиканских традиций соперничало с глубокой привязанностью, которую он питал к Цезарю.

В последующие дни Катон усердно занимался сборами солдат, верных идеям свободы. Спустя неделю он выступил во главе собранных им отрядов и двинулся к Фессалоникам. Брут его сопровождал.

Раньше проходя обучение в Греции, Брут, как и многие римские юноши из знатных семей, постиг воинское искусство. Сейчас ему предстояло проявить свои навыки в ведении битв на деле. Оставив берега Сицилии, отряды Катона следовали в сторону Греции.

Глава 10

Расположенный на слоне горы лагерь Юлия Цезаря издали привлек внимание солдат трех мощных римских когорт, которые возглавлял Марк Антоний. Стояла жара. Воздух был раскален от зноя.

Пестрые шатры, серебряные орлы легионов, шлемы, украшенные плюмажами, тонули в мареве света. Следуя в центре кавалькады своих солдат, Марк Антоний с досадой смотрел в небо, где не было ни единого облака. Греческая жара мучила его в первую очередь потому, что он был толстяком, и к тому же ехал, одетый в прочный военный панцирь.

Длинные черные волосы Антония грязные, но густые и прямые, спадали на плечи и спину. По лбу, щекам и жирному, гладко выбритому подбородку ручьями стекал пот. Иногда он щурил свои большие темные глаза и бормотал сквозь стиснутые зубы ругательства. Крупные черты его красивого, еще молодого лица были не лишены привлекательности. Его кожа была смуглой, пальцы рук полными, густые брови срослись на переносице, но, в тоже время, во всех его манерах чувствовался человек знатный и изысканный.

В юности Антоний, сын Марка Кретика ничего так не любил, как пьянствовать и развлекаться с друзьями в самых грязных лупанариях Рима. От его безобразных выходок в те годы нередко страдали встречные прохожие. По пришествии времени Антоний не изменился. Он, как и прежде, обожал пьянство и любовные утехи. Он заслужил репутацию развратника, но к этому прибавились еще и его заслуги перед Римом, ибо он с возрастом превратился в одного из лучших и самых талантливых полководцев.

Когда Цезарь вторгся в Рим, объявив собственную власть, в Сенате появились недовольные. Некоторые из государственных мужей предлагали объявить Цезаря преступником, однако вмешательство Антония, в ту пору народного трибуна, спасло будущего диктатора от происков врагов.

Несколько лет назад Антоний отличился в походе против иудейского царя Аристобула II. Потом он побывал у Цезаря в Галлии. Теперь, во время закипевшей смуты, он поддержал Цезаря, который стал для него кумиром. В свою очередь, Цезарь, оценив прыть и отвагу молодого полководца, доверил ему сосредоточенные в Италии войска. Сейчас Антоний привел к Цезарю три когорты в качестве военного подкрепления.

Приближение его отрядов сразу же заметили в лагере. Навстречу легионам устремились толпы преданных Цезарю воинов, встречая солдат Марка Антония радостными приветствиями.

Спешившись и кинув поводья слуге, Антоний перевел дыхание и осмотрелся вокруг.

— Где Цезарь? — спросил он у одного из встретивших его легионеров.

Тот указал ему в сторону большого пестрого шатра, разбитого в центре лагеря. Кивнув, Антоний поморщился. От пота у него слезились глаза.

Неторопливо подойдя к шатру, он подожда, пока раб доложит Цезарю о его визите. Наконец, полог поднялся, и Антонию было позволено войти.

— А-а-а, Цезарь! Я провел десятки дней в этом ужасном утомительном путешествии от Иллирии! — воскликнул он и улыбнулся. — Но я не жалею о том, что нам пришлось вкусить множество трудностей, ибо я смог привести к тебе свое жалкое подкрепление.

— И ты его привел! — весело хмыкнул Цезарь. — Поэтому я тебе благодарен. Хочешь выпить?

— Не откажусь! — усмехнулся Антоний. Кроме Цезаря в шатре находился худой высокий человек в синем подпоясанном хитоне.

— Здравствуй, Антоний, — сдержано произнес он.

— Приветствую, — ответил полководец. Он был хорошо знаком с народным трибуном Кассием Лонгиным, который тоже поддерживал сторону Цезаря.

— Не думаю, что нашему войску есть прок от твоего подкрепления, — сказал Кассий, прищурив холодные серые глаза. — У Помпея огромное войско и поэтому у него преимущество над нами.

— Не всегда преимущество заключается в численности! — резко возразил Антоний.

Цезарь сам наполнил кубок прохладным вином из стоявшего на столе кувшина и протянул Антонию. Поблагодарив, тот залпом осушил кубок.

— Я всегда считал, что преимущество у тех командиров, которые лучше осведомлены в стратегии, — молвил Цезарь. — Кстати, Антоний… ты уже знаешь, что лагерь Помпея находится всего в двадцати минутах езды от нас?

— Но дождавшись меня, вы дадите ему бой?

— Да, потому что по слухам, Помпей тоже ждет подкрепление. Он никак не решится атаковать нас первым, зная о моих талантах стратега. Однако, если к нему подойдут новые легионы и он будет уверен в собственной победе, нам придется трудно.

— Но у тебя ведь есть план действий, Цезарь?! — воскликнул Марк Антоний, вернув ему кубок.

Цезарь лукаво улыбнулся. Он вертел кубок в своих тонких длинных пальцах.

— Есть…

— Я бы хотел с ним ознакомиться, Цезарь… И Кассий, я полагаю, тоже заинтересован!

— Что ж, я вам расскажу, как мы поступим, — ответил Цезарь и. поставив кубок на стол, развернул тонкую папирусную карту. — Я решил заблокировать основную часть войска Помпея в ущелье. А разрозненные остатки его армии атаковать своими когортами.

— Но Помпей может прорвать блокаду, — заметил кассий Логин задумчиво.

— Может, — кивнул цезарь. — Но это ему будет непросто сделать, учитывая то, что его стоянка расположена среди скал.

— Кому ты поручишь командование блокадой? — спросил Марк Антоний.

Взор его больших черных глаз засверкал весельем. Глядя на него, длинноволосого неряшливого толстяка, обливавшегося потом, в запыленном панцире и грязных ботинках, Цезарь не мог не проникнуться к нему теплотой, ведь он знал, как преданно служит ему Антоний. Если и был на свете человек, которому Цезарь доверял, то таким человеком для него оставался Антоний. Пьянство и склонность к разврату стали слишком частыми пороками в обществе, и Цезарь не придавал им значения. — Кому поручишь? — повторил Антоний, кровожадно улыбнувшись.

— Тебе, — сказал цезарь.

— Я уже столь счастлив, будто переспал со всеми вакханками из свиты Дионисия! — громко расхохотался Антоний и всплеснул руками. — Будь уверен, Цезарь, что я докажу тебе свою верность и с удовольствием поведу легионеров на отряды Помпея! Если бы ты захотел просто сделать мне подарок, то лучшего подарка я не смог бы ожидать!

— В таком случае через два дня. после того, как твои солдаты отдохнут, совершим атаку, — ответил Цезарь. — Трудно предположить, на чьей стороне будет перевес.

— А если все же мы получим поражение? — молвил Кассий угрюмо.

— В этом случае мы отступим в Фессалию и соединимся с располагающейся там армией моих союзников, — холодно проговорил Цезарь. — А потом вновь дадим бой Помпею.

Воцарилось молчание. Сквозь щель в пологе в шатер врывался горячий ветер и отголоски разговоров которые вели солдаты.

— Здесь неподалеку расположен город, называется Диррахий, — вдруг сказал Кассий. — Кода-то он носил греческое название Эпидамн, что в переводе значит «поражение». Но римляне дали ему название Диррахий…

— Неужели ты суеверен, Кассий?! — фыркнул Антоний, хлопнув соратника по плечу.

— Я не суеверен, но мне невольно приходит в голову, что мы со своими отрядами способны потерпеть громкое поражение.

— Если мы его потерпим, Кассий, то это будет значить, что Помпею повезло. Недавно мы разбили Домиция Агенобарба, а потом сокрушили Афрания, Петрея и прочих соратников Помпея Великого. Поэтому мне бы не хотелось проиграть. Для меня после череды побед проигрыш станет еще более неблаговидным. И все-таки предпочту рискнуть. Если Помпей нас оттеснит, мы соединимся с фессалийским подкреплением и снова дадим ему бой. Но ждать. пока к нему прибудет поддержка, я не намерен, — молвил Цезарь.

— Почем бы вам с Помпеем не заключить перемирие? — спросил Кассий.

— Нет таких условий, которые бы одинаково устроили и его и меня. Ибо то, что хорошо Помпею, плохо для Цезаря.

Этот ответ заставил Кассия Лонгина замолчать. Как и все он понимал, что в душе Цезаря живет тиран, желающий власти и преследующий лишь собственные интересы. Но, в то же время нельзя было не преклоняться перед его яркостью и сложностью его характера. Именно поэтому Кассий, как и другие сторонники Цезаря, поехал с ним в поход против Помпея. На фоне Цезаря, Помпей выглядел жалким ничтожеством. Даже былые победы, благодаря которым он получил прозвище Великий, забывались рядом с кипучим темпераментом Цезаря.

В течение двух последующих суток легионеры тренировались с оружием, готовясь нанести удар по силам Помпея. Никаких сомнений Антоний не испытывал — он намеревался честно выполнить приказ своего главнокомандующего. И атаковать врагов у подступов к городу Диррахию, не придавая значения суевериям.

Глава 11

Первым в шатер Помпея вошел Катон. Брут последовал за ним, испытывая волнение. Долгие годы прошли с тех пор, как Помпей пострадал от напавшего на него юноши. Однако Брут не сомневался, что Помпей его не забыл.

— Мы прибыли два часа назад, — проговорил Катон, поприветствовав Помпея. — Тем не менее, ваши солдаты велели нам ждать, пока вы закончите собрание своих командиров и сможете нас принять…

— Простите меня, достопочтенный Катон, — ответил Помпей. — Я огорчен тем, что мне пришлось заставить вас ждать. Поверьте, я глубоко ценю вашу неожиданную поддержку и то, что вы прибыли к Диррахию, доставив с собой собранную вами когорту.- Я поддержал вас потому, что не хочу, чтобы нами правили цари! — процедил сквозь зубы Катон. — Я всегда знал, что Цезарь ведет нас к тирании.

Он покачал головой, а его черные глаза гневно сверкнули.

Брут робко стоял в отдалении, отступив в тень.

Внешне Помпей великий сильно постарел за минувшие несколько лет. На его широком простом лице плебея появилось множество морщин, густые волосы в беспорядке падали на плечи, он растолстел и утратил прежнюю великолепную осанку солдата, которая была у него с юности. Победы Цезаря заставили его утратить самоуверенность. Он и раньше не обладал большой решительностью, а сейчас постоянно жил в смятении.

— Вы думаете, что я не привел бы римлян к тирании? — насмешливо спросил Помпей.

— Я думаю, что вы бы ограничились властью диктатора, — резко произнес Катон. — но Цезарю нужно больше… — Он жаждет вернуть нас к царской власти, забыв о сотнях лет республиканского правления! Я оказался дальновиднее многих, и еще в то время, когда он был обычным патрицием, стремящимся укрепить свое положение в Риме, чувствовал/, во что выльется его власть! Поэтому я, не будучи прежде вашим сторонником, воспринял вас, как меньшее из двух зол, и хочу вас поддержать.

— О, я очень вам признателен! Для меня лестно, что такой человек, как вы, решил встать на мою сторону, — подойдя к Катону, Помпей с теплотой сжал его руку.

Взор главнокомандующего скользнул по Бруту.

— Это мой племянник Сервилий Цепион Брут, — торопливо проговорил Катон. — Он прибыл вместе со мной, а поскольку у него есть военная подготовка, как у каждого знатного юноши, получившего хорошее образование, то я решил, что во время сражения он будет вам полезен.

Помпей продолжал с улыбкой изучать Бурта. Под его взглядом молодой человек смутился. Прибыв со своим дядей к Диррахии, он был, как и прочие командиры, одет в панцирь, украшенный серебряными бляхами, короткий хитон и плащ.

— Раньше ты называл себя Марком Юнием Брутом, — заметил Помпей.

Подняв на него свои большие глаза, Брут кивнул.

— Да. Это имя человека, который меня усыновил. Теперь, после гибели моего дяди, я унаследовал состояние и право называться родовым именем своей матери, ибо возглавил нашу семью.

— Но несколько лет назад ты еще не знал того, что Марк Юний Брут не был твоим родным отцом и поэтому неустрашимо бросился на меня с кинжалом, — молвил Помпей. — О, Катон! Я до сих пор вспоминаю вашего племянника и, поверьте, вспоминаю о нем не только потому, что шрам от удара его кинжала болит у меня во время непогоды. Он отважный и очень страстный человек!

— И сейчас я приехал, чтобы поддержать вас в войне с Цезарем, — резко произнес Брут. — Я был воспитан в строгих республиканских традициях и презираю царскую власть, к которой он нас ведет.

— Хм! Мне очень странно слышать подобные речи из твоих уст, Брут, — молвил Помпей. — Неужели твои республиканские взгляды сильнее той любви, что ты, несомненно, питаешь к Цезарю?

Подумав несколько секунд, Брут возвел взгляд к куполу шатра.

— Цезарь всегда относился ко мне с нежностью, Помпей, и всем это известно. Я очень люблю его и преклоняюсь перед его умом и отвагой. Но мне больно из-за того, что он своими руками рушит все то, к чему стремились наши предки. Лишь поэтому я сегодня здесь, а не в лагере Цезаря. У меня всегда были республиканские убеждения, которые трудно поколебать даже таким великим людям, как он.

Внимая Бруту, Помпей продолжил удивляться. Он понял, что молодой человек, узнав о том, что не является сыном Марка Юния Брута, до сих пор не знает имя отца. Возможно, что у него есть подозрения в отношении Цезаря, но он, не ведая точно о своем родстве с ним, не отступится от борьбы.

Помпей решил, что не будет говорить Бруту правду. По сути, Помпею все равно, будет или нет какой-то Брут поддерживать его в грандиозной войне за власть над Римом. Он предпочел, чтобы Цезарь сам рассказал сыну правду.

Брут пришел к Диррахии, чтобы выступить на стороне республиканцев и Помпей предоставит ему такой шанс.

— Давно ли ты знаешь о том, что Марк Юний Брут, вероломно убитый моими людьми возле Мутины, человек, из-за которого ты совершил на меня покушение, тебе не отец? — осведомился он.

— Нет, — сказал Брут. — Я узнал эту новость несколько дней назад, когда дядя убеждал меня поддержать вас. Признаться, я считал вас негодяем и глубоко презирал, но ради борьбы с тиранией, которая угрожает Риму, согласился примкнуть к вам.

— Вот видишь! — грустно хмыкнул Помпей. — Цезаря ты любишь как человека, а меня презираешь. И все же ради того, во что ты веришь, ты встал на мою сторону, а не на его. Много сложностей в нашей жизни, не правда ли, любезный Брут?

— Это так, — вздохнул Брут. — если бы вы знали, как я был бы рад, если бы все сложилось иначе.

Помпей слушал Брута с большим интересом. Этот стройный молодой человек среднего роста, с мягкими чертами лица был сыном Цезаря, которого Помпей так давно и близко знал, которого боялся и которому завидовал! Ему было любопытно пообщаться с отпрыском своего врага. Теперь он понимал, что, невзирая на то, что Брут внешне ничем не напоминал Цезаря, сила характера, твердость и яркость души он, несомненно, унаследовал от отца.

— И конечно, ты не знаешь, чьим сыном ты являешься? — спросил Помпей.

Вздрогнув, Катон хмуро взглянул на полководца.

— Нет. А вам это известно? — сдержанно произнес Брут.

— Я плохо знаю Сервилию, — покачал головой Помпей. — Тебе лучше расспросить об отце ее саму после того, как вернешься в Рим.

— Вернусь ли я когда-нибудь в Рим?! Я уже давно живу вдали от города, где родился. Мое положение ничуть не лучше положения изгнанника. Но я всегда с большой теплотой вспоминаю Рим и людей, которых мне пришлось там оставить.

— Увы, я чувствую себя неловко, ибо ты из-за покушения на меня ты был вынужден уехать, — смущенно пробормотал Помпей.

Ему все больше нравился искренний и прямой сын Цезаря.

— Да, я уехал из-за покушения, — ответил Брут. — И с тех пор мое сердце кровоточит, потому что я отрезан от родины. Живу на чужбине. Письма, посылаемые мне из Рима, дарят лишь незначительное утешение.

— Даже Цезарь не добился твоего возвращения, ибо не смог защитить тебя от моих сторонников. Он отсутствовал в Риме несколько лет, будучи наместником Галлии.

— Мне это известно. Я на него не в обиде.

— В таком случае, я принимаю тебя на службу и доверяю тебе командование Пятым Легионом, — добродушно хмыкнул Помпей. — Сегодня же ты будешь представлен им в ранге нового командира.

— Благодарю вас, — сдержанно произнес Брут. И хочу принести вам свои извинения за то, что будучи яростным глупцом я нанес вам рану.

— Я принимаю твои извинения, — весело молвил Помпей и повернулся к Катону. — Ах, Катон! Вы великий человек, но сердце ваше полно злобы и коварства. А племянник у вас оказался очень честным и правдивым! Я им восхищен!

Бледные щеки Брута вспыхнули от смущения. Хрипло засмеявшись, Катон крепко сжал свой жилистый кулак и поднял его кверху.

— Чистым оружием да сокрушим тиранию! — произнес он. — Брут, как истинный огонь, обжигает, но умеет греть! Я горжусь, что у меня такой замечательный племянник.

— Я расскажу вам о действиях моих когорт, — сказал Помпей. — В Диррахии находятся мои запасы продовольствия. Со дня на день я жду прибытия большого подкрепления. Как только оно прибудет, я намерен дать Цезарю бой. Но есть сложности. Дело в том, что войско Цезаря расположилось на склоне горы всего в получасе езды от моего лагеря, Наши часовые, конечно, зорко следят за его людьми, но он неглуп и понимает, что ему выгоднее атаковать нас, пока к нам не прибыло подкрепление, поэтому мы ждем нападения легионеров Цезаря в любой момент. Вы должны быть готовы к этому. Особенно ты, Брут, потому что я доверяю тебе своих солдат.

— Мы сразимся ради нашей республики! — воскликнул Катон.

Он получал истинное удовольствие от того, что ему наконец-то предстоит наблюдать то, как люди с оружием в руках отстаивают идеи свободы. Но Брут, которому в отличие от дяди, предстояло принимать непосредственное участие в сражении, вел себя более сдержано. Обычно страстный и яростный, он неожиданно проявил хладнокровие.

— Если Цезарь атакует нас, мы отразим его атаку, — сказал он, пожав печами.

— В его армии есть молодой, но уже известный полководец по имени Марк Антоний, — сказал Помпей. Но_ будь осторожен, если придется вступить в схватку с его людьми. Он очень предан Цезарю и к тому же неплохой стратег.

— Я буду осторожен, — улыбнулся Брут.

Через час Помпей, собрав возле своего шатра солдат Пятого легиона, торжественно представил им нового командира. Молодость Брута и его неопытность в ведении битв, конечно, заставили многих легионеров презрительно усмехнуться, но они были честными солдатами и, повинуясь приказу Помпея, приняли нового командира.

В течение нескольких дней он присутствовал на тренировках вверенных ему солдат и принимал участил в собраниях военначальников Гнея Помпея. То, что его дядей был яростный республиканец Марк Порций Катон, придавало ему вес в их глазах

По прошествии нескольких дней после прибытия Брута в лагерь Помпея, ему представилась возможность впервые принять участие в сражении.

Глава 12

Приближение легионов Марка Антония заметили сразу. Прозвучавшие сигналы тревоги заставили солдат Помпея приступить к боевым построениям.

Полуденные лучи ярко блестели на серебряных орлах легионов и сверкали на шлемах и бляхах.

Брут вывел своих людей к скалистому утесу. Он щурился от солнечного зарева, пытаясь понять, действительно ли у Антония было превосходство над противником.

— Почему ты сам не приехал, Цезарь? — прошептал он нервно. — почему не возглавил своих солдат?

Ответ неожиданного прозвучал из уст стоявшего рядом с Брутом командира варваров- наемников:

— Цезарь выступил против наших солдат, сосредоточенных на подступах к Диррахию. Пока мы будем вести бой с Антонием, он вместе с Кассием Логином и другими союзниками сойдется в схватке с прочими нашими людьми.

Дрожащей рукой Брут провел по лбу.

— А что будет делать Помпей? — спросил он.

— До тех пор, пока Антоний находится возле стоянки, Помпей, как и мы, не сможет ее покинуть. Мы в блокаде, Брут…

Вновь посмотрев на обступившие лагерь когорты Антония, Брут ощутил всю опасность сложившейся ситуации. Стоянка была окружена.

Брут не почувствовал страха. По своей натуре он был отважным человеком, и опасности никогда не внушали ему трепета. То, что когорты, окружившие лагерь Помпея, состояли под командованием Антония, а не Цезаря, даже обрадовало его. Менее всего Брут бы хотел вести свои легионы против легионов Цезаря — человека, которого он любил.

— А что если Цезарь — мой отец? — пробормотал он. — Нынче я счастлив, что мне не придется обнажить против него оружие.

В строго отделанном серебряными бляхами панцире, коротком зеленом плаще и того же цвета хитоне, Брут ждал приказа Помпея атаковать врагов. Помпей в битве не участвовал, но каждое принимаемое командиром решение должно было получить его одобрение.

Повернувшись к лагерю, Брут видел Помпея, сидящего верхом на лошади в панцире и шлеме.

— Попросим богов о заступничестве? — спросил у Брута кто-то из центурионов.

— Нет, — сказал Брут. — Я не верю в богов. К нему подвели взнузданного коня, вскочив на которого он надел свой шлем.

В одежде, даже находясь в походе, Брут предпочитал сдержанность и строгость. Он знал, что многие центурионы, полководцы и даже простые солдаты обожают украшать панцири и шлемы орнаментами и стремятся к яркости и роскоши в одежде. В отличие от них, Брут всегда выглядел скромно, невзирая на значительное состояние, которое перешло к нему после смерти Ципиона.

Помпей поднял кверху руку, отдавая приказ легионам начать бой. Зазвучали команды полководцев, громко запели трубы.

Находившийся вблизи расположения легиона Брута Марк Антоний со смехом взирал, как вражеские отряды, словно водные потоки, устремились по горному ущелью навстречу его людям.

— Вперед! — крикнул он своим солдатам. — Не дадим врагу прорвать оцепление! За Цезаря! За Рим!

Когорты Помпея ударили в отряды Антония сразу в нескольких местах по кругу оцепления. Началась жестокая схватка. Орудуя мечами и копьями, конные и пешие воины сошлись друг с другом в кровавой драке.

Марк Антоний в пурпурном плаще и панцире, отделанном золотом, сражался верхом на коне. Из-под его шлема, украшенного ярким плюмажем, выбивались на плечи длинные темные волосы. Битвы всегда доставляли Антонию наслаждение. Он не был столь утончен, как многие римляне, и подчас его пристрастия и манеры были способны ужаснуть соплеменников.

Сейчас он видел, что сам Помпей в бою не участвует. Тем не менее, вражеские отряды продолжали свой мощный натиск на кольцо блокады. Кровь, ярость, гнев царили повсюду. В воздухе звучали вопли, сливавшиеся в единый гул, словно рев прибоя. На солнце ослепительно вспыхивали лезвия мечей и наконечники копий.

Брут, едва был отдан приказ атаковать кольцо блокады, повел своих людей в той части войска врагов, где сосредоточились основные силы Антония. Его взор горел страстью. Предательская дрожь, которая возникла у него в руках перед сражением, исчезла, едва его люди врезались во вражеские ряды. Теперь он сражался в гуще боя, рассекая лица и шеи тех солдат Антония, что оказались рядом.

Этот пример бесстрашия, пример поданный человеком с незначительным военным опытом, воодушевил солдат Помпея. Они ринулись следом за Брутом в атаку на легионеров Марка Антония, круша их мечами.

Под столь мощным натиском когорта Антония дрогнула.

— Это Марк Юлий Брут! — с удивлением воскликнул один из центурионов, служивших у Цезаря.

— Что он здесь делает?! Почему Помпей доверил ему командовать? — пробормотал Антоний, наблюдая за тем, как его легионеры терпят поражение от оружия солдат Брута.

Он наблюдал за тем, как сплоченные когорты, прежде словно прочная стена державшие строй, редеют от яростной атаки Брута. Метатели пилумов уничтожившие первые ряды легионеров Антония, пустили в ход мечи. Повсюду слышался звон железа.

В лагере Помпея тоже стало известно о жестокости и отваге, проявленной Брутом. Щурясь от солнца, Помпей отыскал взглядом вверенный молодому человеку легион и усмехнулся:

— Он истинный сын Цезаря…

Конечно, все понимали, что Бруту пока не достает военного опыта. Однако он обладал качествами лидера, был храбр и умел вести за собой людей. Многие воспринимали его раньше как худого бледного мятежника, единственным достоинством которого было его происхождение потомка Луция Брута. Но сейчас те, кто еще недавно лишь безразлично пожимали плечами, услышав о нем, чувствовали удивление. Огня и бесстрашия в нем было не меньше, чем в Цезаре.

Впрочем, Помпей первым из всех, кто находился возле Диррахия в тот жаркий день, узнал об истинной сущности Брута. Решительность, с которой Брут нанес ему когда-то рану, свидетельствовала о его жестокости и храбрости.

Тем временем, легионы Антония отступали. Крах блокады начался с атаки людей Брута, которым удалось обратить врагов в бегство. Антоний мрачно наблюдал за тем, как его легионеры, прежде пытавшиеся отразить наступление Брута, потеряли позиции и устремились к соседней горе. При виде бегства соратников, остальные солдаты Антония следовали их дурному примеру. Теперь каждый из них понимая, что поражения уже не избежать, стремился оказаться как можно дальше от места схватки. Осознавая, что блокада прорвана, и невозможно сдержать натиск солдат Помпея, Антоний присоединился к своим людям. Они возвращались к лагерю Цезаря разбитые, уничтоженные, пострадавшие от ярости врагов.

Брут в панцире, забрызганном кровью, с окровавленным мечом в руке, видел отступление сил Антония. Крепче сжав рукоять, он приказал легионерам преследовать врагов. Его неожиданно выросший авторитет заставил солдат беспрекословно ему повиноваться и ринуться в погоню за людьми Антония. Желая возглавить преследование, Брут, однако, был остановлен прорвавшимся к нему центурионом из личной охраны Помпея.

— Гней Помпей требует вас к себе, господин Брут!

— Но я хочу быть с моими соратниками! — воскликнул он.

И все же ему стало понятно, что он не имеет права уклониться от исполнения приказа Помпея. С сожалением посмотрев в сторону отступавших логинов Марка Антония, он развернул своего коня и поскакал в лагерь.

Помпей встретил Брута добродушной улыбкой.

— Только что пришли новости от моих легионеров, стоявших у Диррахия… Юлий Цезарь, заметно потеснил их, но, узнав о разгроме Марка Антония, был вынужден отступить. Судя по всему, теперь он двинется в Фессалию на сближение с основной частью собственного войска. Я решил, что мы не позволим ему этого сделать. Мы выступим в Фессалию следом за Цезарем и перехватим его во время пути…

— Я буду рад вновь поддержать вас своим оружием, — ответил Брут.

— Нынче мы выиграли, благодаря тебе! Увидев, с каким бесстрашием и страстью ты крушишь легионеров Антония, солдаты следовали твоему примеру, — одобрительно произнес Помпей, и его маленькие глаза засияли теплотой.

Смутившись, Брут пожал плечами.

— Мне пока недостает опыта, Помпей, — сказал он.

— Опыт ты приобретешь со временем. Но яркость души приобрести нельзя, если она не имеет эту особенность с момента рождения человека, — молвил Помпей. — Ты отличился сегодня. Я хочу выразить тебе свою признательность. И мои люди тоже глубоко восхищены тобой. Ответь, ты счастлив?

— Да, — кивнул Брут.

По его губам скользнула улыбка. В голубых очах сверкало торжество.

Подъехав к нему, Помпей протянул руку:

— Слава Риму!

— Слава Риму, — молвил Брут и сжал его широкую шершавую ладонь.

Ряды легионеров охватило ликование. Солдаты были воодушевлены победой, одержанной над людьми Антония. Но Брут чувствовал, что битва при Диррахии не определила еще судьбу Римской республики. Главное сражение ожидало соперников впереди. Однако, для Брута, впервые познавшего вкус военной победы, будущее в те часы виделось радужным и прекрасным. Ничто не могло омрачить его радость или лишить его уверенности в себе..

Глава 13

Вернувшись в лагерь Цезаря, Антоний сразу же увидел, что легионеры заняты сборами в дорогу. Через час стоянка должна опустеть — такой приказ отдал Цезарь, едва узнал о разгроме отрядов, взявших Помпея в блокаду.

Антоний, с трудом оторвавшись от вражеских солдат, которые продолжали следовать за его отступающими отрядами, испытывал бешенство. Взгляд его черных глаз сверкал яростью. Сняв шлем и сорвав с себя забрызганный кровью врагов плащ, он пересек озаренный факелами лагерь и потребовал, чтобы Цезарь принял его.

Войдя в шатер, Антоний остановился на пороге. Слуги Цезаря убирали вещи, оружие и книги в большие сундуки. Цезарь склонился над столом, бережно складывая в ларец свои дощечки с написанными им текстами и карты с обозначениями.

— Умей проигрывать достойно, Антоний, — произнес Цезарь. — Мы едем в Фессалию. Через несколько дней нам предстоит соединиться с основной частью моего войска, и тогда уже ничто не спасет Гнея Помпея от поражения.

— Вы бы не были так хладнокровны, если бы узнали то, что я знаю! — взревел Антоний.

Закрыв ларец, Цезарь твердо взглянул на него.

— Я внимаю тебе, Антоний.

— Человек, который привел отряды Помпея к победе — Марк Юний Брут! Ваш любезный Брут, сын Сервилии Цепионы, которую вы обожаете, — закричал Антоний. — Он командовал легионом, который первым прорвал окружение и своим примером воодушевил соратников. Пока вы стремились стать нашим диктатором, Брут присоединился к Помпею!

— Этого не может быть, — озабоченно молвил Цезарь, проведя пальцами по лбу. — Брут, конечно, придерживался республиканских традиций и вряд ли одобряет то, что я хочу получить право единоличной власти, но… Он не мог примкнуть к Помпею!

— Почему?! — воскликнул Антоний.

— Потому что из-за покушения на Помпея он превратился в изгнанника. Я знаю, что Брут страстно ненавидит Помпея, ибо обвиняет того в гибели своего отца. Хотя…

Замолчав, Цезарь опустил голову. Он находился в недоумении.

— Если кто-то рассказал моему мальчику о том, что я являюсь его отцом, то как он посмел поднять против меня оружие? Это не похоже на него. Он всегда восхищался мной. Впрочем, возможно, что сторонники Помпея всего лишь поведали ему, что первый муж Сервилии, Марк Брут, не был его настоящим отцом и поэтому он может без угрызений совести встать на защиту республиканских интересов. А о моем родстве с Брутом сторонники Помпея предпочли умолчать! — рассуждал Цезарь.

Все те годы, что он провел в Галлии, он не переставал вспоминать о Бруте. До него доходили сведения о жизни сына на Кипрее и в Киликии, о его неудачном браке с дочерью проконсула Аппия. В каждом письме, посланном Сервилии в Рим, Цезарь расспрашивал о сыне.

Среди трофеев, захваченных во время походов против варваров, Цезарь всегда выбирал самые необычные и интересные вещицы, сохраняя их для Брута. Когда-нибудь он подарит их сыну. Возвращаясь в Рим, он тоже думал о Бруте и о тех традициях, в которых был воспитан его отпрыск. Цезарь понимал, что Брут осуждает его за захват власти и стремление к диктатуре, но он не ожидал, что услышит об отваге сына, позволившей силам Помпея разгромить блокаду.

— Брут проявил себя великолепным солдатом, — прошептал Цезарь, чувствуя, как от нервного напряжения у него начинается один из тех припадков, которым он был подвержен в течение жизни. Эти припадки случались с ним вследствие сильных эмоциональных переживаний, и он всегда очень стыдился их, невзирая на то, что не мог их побороть.

Язык с трудом ворочался у него во рту. Жилистые руки затряслись. Через минуту он на глазах Марка Антония, упал на землю и, издавая громкие хрипы, стал выгибаться в чудовищных конвульсиях. Слуги, уже знакомые с его припадками, бросив сундуки, подбежали к нему и схватили за запястья и лодыжки.

Антоний впервые наблюдал приступ. Сначала он испытал страх и удивление, глядя на то, как его кумир корчится в судорогах и издает нечленораздельные звуки. Потом, наслышанный о подобных припадках Антоний взял себя в руки и, подавив отвращение, опустился на колени возле Цезаря.

Удерживая голову своего главнокомандующего, чтобы тот не разбил себе лоб, он встретился взглядом с одним из слуг.

— Давно с ним такое? — спросил Антоний.

— Припадки случаются очень редко, — словно оправдываясь ответил тот.

Постепенно Цезарь успокоился и затих. Его обессиленное, усталое тело обмякло. Тяжело дыша, Антоний склонился к нему. Губы Цезаря приоткрыты, на них засыхает рвота, веки сомкнуты. Кожа бледная, грудь медленно вздымается.

— Воды! — приказал Антоний рабам.

Приоткрыв глаза, Цезарь посмотрел на него тусклым взглядом. Узнав Антония, громко застонал.

— О-о-о, ты видел мою худшую сторону, любезный Марк, — произнес он. — Иногда я превращаюсь в подлинного безумца, который способен причинить вред себе и другим. Прости меня за то, что я заставил тебя присутствовать при моем приступе.

— Ты очень напугал меня. улыбнулся Антоний, взяв у раба оловянный стакан с водой и протянув его Цезарю.

— Приступы, которые мучают меня в течение жизни, способны отвратить даже самых преданных соратников, ведь ничего люди не боятся так, как безумия, — ответил Цезарь и взял трясущейся рукой стакан.

Ему было очень стыдно. Находясь сейчас рядом с ним, Антоний понимал, что увидел ту часть его жизни, что была сокровенной.

— Самое ужасное то, что я не в силах себя обуздать, — горько прошептал Цезарь. — Припадок находит на меня, словно волна… Словно ураган… А я бессилен против его силы и натиска.

— Я никому не расскажу о том, что с тобой происходит, — сказал Антоний глухо.

— Об этом и так все шепчутся за моей спиной, — смущенно улыбнулся Цезарь. — Рабы, стражники, солдаты болтливы… Сплетня о том, что Цезарь страдает припадками давно блуждает по Риму. Просто тебе не приходилось слышать о моем недуге.

— Из-за недуга ты вовсе не стал менее великим, — ответил Антоний. — Ты по-прежнему мой герой, человек, которому я во всем хочу подражать.

— Благодарю тебя за эти слова, ибо знаю, что ты никогда не льстишь.

Цезарь все еще чувствовал себя неловко. Поднеся стакан к губам, он сделал несколько глотков.

— Известие о том, что Брут примкнул к армии Помпея, настолько сильно тебя взволновало? — спросил Антоний.

— Да, — Цезарь кивнул. — Я очень люблю Брута, потому что… потому что…

Он замолчал, опустив взор.

— Потому что он сын Сервилии? — предположил Антоний.

— Теперь уже нет смысла скрывать. Он и мой сын тоже. Брут — моя кровь. Он, как и я, Цезарь. Но от него скрывалось его происхождение, потому что Сервилия опасалась за свою репутацию. Однако нет смысла более это скрывать. Брут — частица меня самого. То, что он примкнул к Помпею, глубоко огорчило меня. Я оправдываю его лишь потому, что догадывась, — человек, сообщивший ему то, что он не сын Марка Юния Брута, намеренно умолчал о том, что он — сын Цезаря.

В гневе сжав стакан, Цезарь поднял на Антония горящие черные глаза. Антоний не был удивлен тем, что Цезарь оказался отцом Брута. Эту сплетню, в отличие от сплетни о припадках Цезаря, ему приходилось слышать.

— Как ты думаешь, кто рассказал Бруту про первого мужа Сервилии? — спросил Антоний.

— Есть один подлец, заинтересованный в разжигании между нами вражды. Он был моим противником все минувшие годы. И он знал о том, что Сервилия ждала от меня дитя, когда выходила замуж в первый раз. Еще бы! Он же ее родной брат!

— Ты имеешь ввиду Катона?

— Да. Негодяй Катон — мой яростный враг. Он с самого начала подозревал меня в том, что я стремлюсь к единоличной власти! И он знал, что причинит мне боль, если Брут станет сражаться против меня! Я очень сомневаюсь, что Катону удалось приобрести влияние на Брута, учитывая сложный характер моего сына. Но Катон, по-видимому, сумел уговорить его принять сторону Помпея, как наименее опасного для республики человека. И вот теперь я слышу, что сын нанес мне поражении при Диррахии. Спасибо Катону! Поверь, Антоний, что я ничего бы не хотел так, как встретиться с Брутом. Но мы, увы, уезжаем отсюда и возможно, что в следующий раз ему придется пострадать от моих солдат! Filius meum! Filius meus pretioso! Sanguis meus!

Швырнув стакан в угол, Цезарь закрыл лицо руками и глухо застонал. Антоний сочувствовал ему, но изменить ситуацию не мог и ощущал собственное бессилие. Тем не менее, Цезарь, решив больше не скрывать от окружающих то, что Брут является его сыном, испытал облегчение. Произносить слова filius meum, думая о Бруте, доставляло ему радость и одновременно боль. Катон добился своего — он сильно ранил душу Цезаря. Но зная, что рано или поздно Брут услышит правду о своем отце и возможно согласится примириться с Цезарем, не могло не будить в сердце будущего диктатора предвкушение счастья. Что стоит болтовня Катона? Обычная клевета озлобленного республиканца. Она, возможно, сразу же забудется, едва Брут услышит, что человек, который любил его всю жизнь, был его родным отцом!

Теперь Цезарь желал увидеться с сыном. Он желал этого столь же сильно, как своего торжества над армией Гнея Помпея.

Ночью его войско покинуло стоянку и двинулось к Фессалии, чтобы соединиться с находившимися там легионами. Впрочем, его путешествие было остановлено через несколько дней. Оказалось, что Помпей, снявшись со своей стоянки сразу же после ухода Цезаря, направился за ним, начав его преследование.. Как и многие, Помпей понимал, что Цезарь, объединившись с отрядами, разгромившими Варрона, Петрея и Афрания, способен окончательно сокрушить своего главного противника. Поэтому Помпей делал все, чтобы помешать Цезарю достичь своих союзников через просторы Фессалии. Он настиг Цезаря на подступах к городу Фарсалу.

Глава 14

Два враждебных лагеря находились по соседству друг от друга. Часовые настороженно следили за приготовлениями, опасаясь внезапной атаки. На обеих стоянках царило напряжение. Зарево факелов трепетало во мгле ночи.

Накануне битвы Помпей собрал у себя в шатре командиров, чтобы рассказать им свой план предстоящих действий. Брут, недавно отличившийся при Диррахии, тоже находился среди тех, кто участвовал в собрании. Он стоял в дальнем углу, не вливаясь в обсуждение стратегии, и был погружен в собственные раздумья.

Дрожащее пламя масляных ламп выхватывало из темноты простое широкое лицо Помпея. Склонившись над картой, он показывал командирам план местности.

— Равнина здесь подходит нам для ведения боя. Особенно выигрышна позиция конницы, — говорил он с воодушевлением. — К тому же мы вовремя настигли Цезаря и не дали ему соединиться с основной частью армии. Это радует. У нас перед ним превосходство. Цезарь располагает тридцатью тысячами солдат, а мы шестьюдесятью тысячами.

— Если бы все решало лишь число противников… — хмыкнул Брут.

Все присутствующие сразу же повернулись к нему. Никто не ожидал, что он вступит в обсуждению.

— У тебя есть предложения по поводу ведения битвы, Брут? — спросил Помпей.

«Перемирие!» — подумал Брут, но, зная, что это невозможно, сказал:

— Нет.

— В таком случае, я хочу назначить тебя одним из командиров моей конницы. Ты будешь находиться под руководством Тита Лабиена, — Помпей кивнул в сторону стоявшего в двух шагах от Брута высокого стройного человека с мужественным лицом. — Я очень рассчитываю на своих всадников в предстоящей битве. Пехоту я буду держать в оборонительном положении, расположив ее в сомкнутом порядке в две линии. Всадники должны рассеять слабый конный ряд Цезаря и атаковать его с тыла и с фланга. На моем правом фланге, который упирается в Енипэй, будут расположены сирийские наемники и киликийский легион.

Нахмурившись, Брут дерзко вскинул голову.

— Почему вы ненавидите Цезаря, Помпей? По той причине, что он более талантливый стратег или из-за того, что он сумел завладеть столь желанной для вас властью в Риме? Или вы ненавидите его потому, что он делил ложе с вашей собственной женой?! Конечно, вы не хотите перемирия с ним! Вы жаждете его уничтожить! — воскликнул он и стремительно вышел из шатра. Воцарилась тишина. Командиры испытали смущение при виде той боли, что съедала изнутри Брута. Все знали, что Цезарь всегда относился к нему с теплотой и поэтому понимали, как тяжело ему будет завтра выйти на поле боя. Понимал это и Помпей. Чтобы устранить неловкость, он всплеснул руками и, улыбнувшись, проговорил:

— Такие войны мне очень нужны — прямые и искренние, но жестокие!

Обстановка разрядилась, зазвучали насмешки. Но Катон, тоже присутствовавший в шатре, не почувствовал себя спокойнее. Выбежав на улицу, он догнал Брута и остановил, схватив за рукав. — Зачем ты дерзишь Помпею, глупец?! Он единственный человек в нашем государстве, который способен победить Цезаря, а Цезарь, если ты не забыл, ведет нас к царской власти!

— Когда я дрался с Антонием, я дрался с боевой мощью Цезаря, его самого не было на поле боя.. А завтра он будет смотреть на то, как я проливаю кровь его людей. И хотя я знаю, что нет разницы в том, присутствует он или нет на месте сражения, при мысли о нем меня охватывает трепет. Возникает чувство, что я наступаю на горло всему, что мне дорого, — признался Брут, печально глядя на Катона.

— Значит, твоя привязанность к Цезарю по-прежнему горячая? — спросил Катон.

Брут кивнул и обвел взором простиравшуюся вокруг равнину. Вдали чернели неровные уступы Енипэя. У склона мерцал огнями лагерь Цезаря. Огонь костров отражался в глади ручья.

В стороне от расположившихся здесь армий находился небольшой греческий город Фарсал, стоявший здесь с эпохи правления македонских династий. В небе сияла огромная яркая луна, заливая все пространство вблизи Фарсаал своим холодным сиянием. Было душно. Возле пламени факелов кружили мотыльки. Цикады громко стрекотали в невысоких кустах акации.

— Я люблю Цезаря как человека, — прошептал Брут. — Если бы ты знал, дядя, как тяжело мне будет завтра вести с ним сражение. Есть какая-то невидимая нить, что существует между мной и им… И это заставляет меня страдать.

«Знал бы ты, что это за нить!» — мрачно подумал Катон.

— И, тем не менее, я выступлю завтра против него ради того, во что верю, — продолжал Брут. — Слишком большое значение для меня имеет великая идея человеческой свободы. Рим должен остаться республикой. А Цезарь… Цезарь ведь не остановится на должности диктатора. Ему нужна великая единоличная власть. Он тиран.

— Я рад услышать справедливые речи из твоих уст, — одобрительно сказал Катон.

— И все же, дядя, ты ненавидишь Цезаря, а мне твоя ненависть к нему причиняет боль, ибо мне он дорог. Прошу тебя, ради Сервилии, которую мы оба любим, впредь не пытайся влиять на меня или внушать мне свое мнение. Я ценю тебя как мудрого человека, как философа и государственного деятеля, но в дальнейшем нам лучше не видеться. После сражения поезжай на Кипр или возвращайся в Рим. В противном случае, если ты будешь искать со мной встречи, я попрошу у Помпея назначение в какую-нибудь дальнюю провинцию, где еще есть верные ему солдаты.

Слова Брута прозвучали для Катона настолько неожиданно, что он в первую минуту не знал, что ему ответить.

— Брут… — пробормотал он, дотронувшись до руки племянника.

— Покинь меня, — негромко произнес Брут и зашагал в сторону шатров.

Его била нервная дрожь. То, что ему пришлось разорвать отношения с дядей, чей авторитет имел для него значение, мучило его. Будучи стратегическим врагом Цезаря, Брут не переставал испытывать к нему любовь и преклонялся пред его выдающимися качествами. Поэтому Бруту было нестерпимо слушать то, как Катон поливает Цезаря грязью.

Но еще более тяжело Бруту было выйти на поле боя. Тем не менее, он понимал, что завтра решится, за кем из двух могущественных лидеров будет власть в Риме. Именно поэтому Брут не собирался уклоняться от участия в сражении. Помпей доверил ему совместное с Титом Лабиеном командование конницей.

— Я буду сильным… Очень сильным! — шептал Брут, сжимая кулаки и глядя в небо. — Я сокрушу тебя, даже если это меня убьет…

До начала сражения оставалось всего несколько часов. Брут понимал, что как и многим в лагере, ему не сомкнуть очей этой ночью.

Глава 15

В отличие от Брута, Цезарь ловко скрывал от окружающих собственные эмоции. Годы службы в армии научили его хладнокровию.

За час до восхода он велел разбудить всех солдат и приказал собрать и уничтожить лагерь.

— Я это делаю для того, чтобы вам некуда было отступать в случае вашего поражения, — с усмешкой сказал он командирам.

Накануне он, как и Помпей, разработал план стратегических действий. Правый фланг, которым он собирался руководить в ходе битвы, был выдвинут на равнину, как и левый фланг. Помпея. У Цезаря было малочисленное войско, но он намеревался прикрыть фланг конницей и легковооруженной пехотой. Левый фланг, выходящий к подступам Енипэя, он отдал под командование Марка Антония.

Своих воинов Цезарь построил в три линии.

Антонию он собирался поручить два легиона, понесших потери при Диррахии. На правом фланге должен находиться Десятый Легион, благодаря котором у Цезарь в прошлом не раз одерживал победы.

Когда обе армии занялись боевым построением, солнце уже поднялось над линией горизонта.

Замечая, что Цезарь сдержан и даже весел, у многих возникала странная уверенность в победе. Он обдал талантом актера, умел заставить людей поверить в собственную несокрушимость в то время, когда внутри его души кипели страхи и сомнения.

В пурпурном плаще, изящном панцире, отделанном золотым орнаментом, с мечом в ножнах и сияющими перстями на жилистых руках, Цезарь вызывал преклонение и трепет у каждого солдата, который находился в тот жаркий день у Фарсала. Лишь немногие люди и, в том числе Марк Антоний, догадывались, что Цезаря мучает смятение. Тридцать тысяч человек против войска, вдвое большего по численности! Это вызывало волнение в рядах солдат. Они боялись. Они сомневались в своих силах. Но стоило им увидеть Цезаря, как в их сердцах вновь пробуждалась твердая убежденность в грядущей победе.

Он — человек, бросивший вызов всем! Он осуществил дерзкий переворот. Он сметает былые традиции, уничтожая республику. Гай Юлий Цезарь был для тех, кто стоял под его командованием при Фарсале, фигурой поистине грандиозной, яркой, дерзкой, как все новое. Многие поддерживали его в том, что он хотел восстановить власть царей, но он всегда говорил, что не будет царем. Однако кем он собирался стать для римлян в будущем, если не царем, они не знали. Но то, что он создал свое собственное государство и собирался править им, понимали все.

— Антоний, — проговорил он, вскочив на коня и повернувшись к Марку Антонию. — Я предвижу поражение нашей конницы. Хочу выстроить позади всадников на правом фланге две тысячи лучших солдат, возведя четвертую линию фронта.

— Это будет весьма необычное построение, ты ведь любишь применять неожиданную тактику как, например, твоя идея с использование пилума, в качестве обычного копья, — засмеялся Марк Антоний, одевая на голову шлем.

Кивнув, Цезарь поехал вдоль линии построения своего войска. Его встречали громкими приветствиями, гулко разносившимися над равниной.

— Ave Caesar! — кричали легионеры, сжимая копья.

Придержав коня, он остановился возле правого фланга и, щурясь, поглядел в лазурное безоблачное небо. Золотой диск уже высоко поднялся над кряжами гор, поросших кипарисовыми лесами. Цезарь думал о Бруте, который находился сейчас среди людей Помпея.

— Ты где-то здесь, мой любезный сын… дитя мое, — прошептал он. — Я точно знаю, что ты прибыл в Фессалию за своим главнокомандующим. Нынче нам предстоит сойтись с тобой в кровавой жестокой битве.

Он не удержался от тяжелого вздоха. Как и Брут, он не спал всю минувшую ночь, размышляя о несправедливости судьбы.

Потом Цезарь резко повернулся к ждущим его приказов легионам и мрачно усмехнулся. В его черных глазах появился яркий блеск.

— Соратники, друзья мои, братья! Нынче решится участь Римского государства и лишь от вас зависит, каким станет наше будущее: мы можем вновь жить по законам республики, а можем принять Помпея в качестве диктатора, а еще можем идти дальше к той новый эре, куда я вас поведу! Я никогда не буду вашим царем, ибо царская власть оставлена в прошлом. Но я желаю подарить вам другую систему управления страной, которая останется в Риме на сотни лет.

— Наши враги не хотят этого. Все новое пугает их жалкие республиканские сердца. Старые традиции держат их в цепях. Но вы находитесь со мной при Фарсале потому, что вы поддерживаете меня. Не Рим, а Гая Юлия Цезаря. Ради одного человека и ради будущего человечества вы прольете здесь реки крови. Многие останутся лежать на здешней равнине, но многие будут гордиться тем, что принимали участие в сражении при Фарсале и стали творцами новой эпохи!

Не бойтесь! Пока душа способна чувствовать, она сумеет победить живущий в ней страх. Вы — моя армия. Вы сокрушите врагов, невзирая на то, что их вдвое больше. Победа зависит от доблести легионов. Мы здесь для того, чтобы одержать ее.

Помпей великий всегда был достойным противником, поэтому мысли о сражении с его армией внушают всем вам страх. Я не осуждаю вас за это, а молю ради создания нашего нового будущего, где я буду dominabitur tui, преодолеть трепет. Partum decus, {} проливая кровь, — участь всех наиболее достойных сынов отечества. Но каждый человек- кузнец своей судьбы. От вас, а не от меня, зависит, встретите ли вы здесь свой позор или сумеете opinionem capere {} {}. Я ваш лидер, но без вашей поддержки — обычный солдат! Лишь силой вашего оружия я могу свергнуть кумиров прошлого. Помпей тянет нас назад, не давая познать новизну и яркость того будущего, что желаю дать вам я. И все же каждый из вас верит, что за нами, а не за ним есть надежда на подлинное величие Рима! Мы поступились традициями, убеждениями и сомнениями. Теперь надо победить страх. Это самый сильный и опасный враг. Но, сокрушив его, мы придем к истинному торжеству и истинной победе!

Поэтому я говорю вам, мои братья, идите в бой! Он определит судьбу нашей родины, а это значит, что вы сами ее определите! Отныне участь Рима в ваших руках и лишь от вас зависит все то, что нас ждет!

— Да здравствует Цезарь! Слава Риму! — дружно закричали солдаты.

Их взоры горели непреклонной твердостью и отвагой. Предвкушая сражение с врагом, желая отстоять то, во что они искренне верили, они испытывали стремление сойтись в схватке с людьми Помпея и победить их. От речи Цезаря у некоторых из этих суровых, жестоких людей на глазах выступили слезы. Под командованием такого человека, как он, им не жаль было погибнуть.

Одевая шлем, Цезарь заставил свою лошадь встать на дыбы. Накануне Помпей присылал к нему своего человека, который передал Цезарю право первому начать сражение из-за того, что у него было вдвове меньше солдат.

Ряды воинов плотно сомкнулись. Люди Помпея тоже завершили построение — когорты, всадники, сирийские наемники замерли в ожидании приказа главнокомандующего. Помпей предпочел не участвовать в сражении, ограничившись основной стратегией. Он сидел на коне, одетый в тяжелый плащ и панцирь, и наблюдал за ходом событий.

В отличие от Помпея, Цезарь собирался вести в бой правый фланг. Он знал, что легионеры ценят его за то, что он всегда рискует собой в битвах наравне с ними.

Подняв правую ладонь, Цезарь повел солдат в атаку. Началось фронтальное сражение.

Глава 16

Командир конницы Помпея Тит Лабиен, во главе всадников устремился к правому флангу противника Следуя в центре своего подразделения, Брут видел, насколько сила и мощь конницы Помпея превосходит ту, что была у Цезаря. Словно огромная яростная стихия, готовая все снести на своем пути, конница Тита ударила по вражеским отрядам.

Брут сразу же оказался в гуще событий. Со всех сторон окружаемый сражающимися людьми, он сразу же забыл о своих прежних сомнениях Орудуя мечом, он сходился в жестоких схватках с врагами, заставляя своего коня вставать на дыбы, и закрываясь круглым щитом от ударов. Сжав зубы, не чувствуя страха, он дрался со всей страстью, что была столь присуща его душе. Шлем, украшенный пурпурным гребнем, скрывал его голову и верхнюю часть лица, но каждый их тех, кто оказался рядом с ним, видел, каким огнем горят его огромные глаза.

Ни боли. Ни страха. Ни сомнений. Тит Лабиен теснил конницу Цезаря, продолжая вести атаку, нащупав слабое место врага. В то же время, Марк Антоний на левом фланге яростно отстаивал позиции. Там ситуация оказалась более благоприятной, чем на правом фланге.

Замечая превосходство всадников Тита, Цезарь, сражавшийся всего в двадцати шагах от своего сына, мрачно усмехнулся. Помпей его недооценивал. Помпей забыл про то, что Цезарь всегда был не только великолепным солдатом, но и великолепным стратегом. И сейчас он, Цезарь, готовил для конницы Помпея опасную западню.

Еще накануне он разработал план боевых действий, который позволит вывести из строя ту часть вражеского войска, на которую Помпей особенно рассчитывает. После этого, Помпею будет очень трудно победить немногочисленную армию Цезаря.

— К отступлению! — крикнул он и поднял вверх руку.

Запели трубы. Конница Цезаря дрогнула, и всадники начали разворачивать лошадей. Отбиваясь от выпадов врагов, они, еще недавно столь самоуверенные, обратились в бегство. Пыль, поднятая копытами скакунов, висела в раскаленном воздухе.

— Они отступают! — раздались взволнованные голоса рядом с Брутом.

Он нахмурился. В отличие от Помпея, он высоко ценил стратегический талант Цезаря и сразу же заподозрил, что тот замышляет какую-то хитрость.

— Цезарь отступает, — хмыкнул Помпей, издали наблюдавший за бегством конницы на правом фланге. — Но я не удивлен. Этого стоило ожидать.

— Пока еще рано праздновать победу, — угрюмо ответил ему кто-то из полководцев, но он пропустил эти слова мимо ушей.

Тем временем, конница Цезаря действительно покидала поле боя, теснимая отрядами Тита Лабиена. Повсюду звучали взволнованные вопли и пение боевых труб.

— Преследовать трусов! — распорядился Тит, но Брут, подъехав к нему, умоляюще воскликнул.

— Прошу тебя, Тит! Не преследуй их! Я хорошо знаю Цезаря и чувствую, что он ведет нас в ловушку!

Холодно взглянув на него, Тит Лпбиен натянул уздцы свой лошади.

— Сегодня ты находишься под моим командованием, Брут, и не тебе отдавать мне приказы! Я решил, что мы будем преследовать конницу Цезаря, чтобы нанести ей значительное поражение. Помпей очень рассчитывает на нас. Поэтому не мешай мне! Следуй за мной и выполняй долг!

И, взмахнув обнаженным мечом, Тит поскакал за отступающими всадниками Цезаря. Брут проводил его долгим мрачным взглядом. Однако бой все еще шел и Брут был обязан принимать в нем участие. Тяжело вздохнув, он поскакал за Титом Лабиеном в числе остальных участников великолепной конницы Помпея.

Возглавивший отступление Цезарь, придержал лошадь у края правого фланг. Наблюдая за тем, как вражеские всадники ринулись в преследование, он не удержался от смеха.

— Когорты в битву! — воскликнул он и вновь поднял руку.

— Из-за правого фланга сомкнутыми плотными рядами выступили шесть когорт пехоты. Сплотив щиты, сверкая шлемами, они маршем двинулись к коннице Помпея, которая попала в ловушку, устроенную в тылу противника.

Обычно когорт в каждом легионе было не более десяти. Состав ее равнялся пятистам пятидесяти пяти пехотинцам и шестидесяти шести всадникам. В первой когорте всегда находились лучшие солдаты. Каждый из рядов когорты — acies — составлял шеренгу. На правом краю передней шеренги находилась первая когорта, за ней — шестая. На левом краю — пятая когорта, позади — десятая.

Во все времена римские когорты считались самой мощной и сокрушительной частью армии. Благодаря использованию когорт, римляне осуществляли самые грандиозные победы.

Цезарь, придумавший для конницы Помпея коварную засаду, теперь мог превратиться в наблюдателя и взирать на то, как его когорты вступили в схватку с врагами. По его приказу вместо копей у пехотинцев были пилумы, а эти короткие тяжелые пики позволяли одним ударом сбивать всадников с лошадей.

Повсюду началась паника. Брут, находившийся в гуще схватки, с трудом отбивался от атакующих. Его охватило отчаяние и гнев. Он видел, как пилумы, вонзаясь во всадников, пробивают насквозь их тела, выворачивая наружу кишки, и сносят головы. Кони, получая ранения, подали вместе с наездниками. Отражая вражеские выпады мечом, Брут понимал, что в этой драке мало кому посчастливится выжить. Его панцирь, лицо и руки были забрызганы кровью. Он утратил самообладание. Сердце бешено стучало у него в груди.

— Командиров не убивать! Взять в плен! — холодно напомнил Цезарь одному из центурионов и тот поторопился отдать его приказ остальным.

Накануне Цезарь несколько раз говорил своим полководцам о том, что хочет чтобы все вражеские командиры остались в живых. Он это делал ради Брута, боясь как бы сын не погиб во время сражения.

Между тем, согласно плану Цезаря, за когортами в бой вступили отряды лучников и пращников, чтобы окончательно разгромить самый сильный отряд Помпея. Кидая камни из пращей и выпуская стрелы, воины овступили в битву. Следом за ними в сражение вошли находившиеся в запасе войска Третьего легиона. Фронтовая атака была усилена. Град стрел, обрушившийся на конницу Тита Лабиена, привел в ужас Помпея. Развернув свою лошадь, потрясенный гибелью своего лучшего отряда, бледный, напряженный он торопливо покидал поле боя. В лагерь ему не было смысла возвращаться. Теперь он хотел одного — оказаться как можно дальше от места своего поражения. Вслед ему смотрели воины и слуги из его окружения, понимая каким чудовищным потрясением была для него неожиданная победа Цезаря. Пехоте Помпей не доверял, поэтому осознал, что его армия потерпела крах.

Уход Помпея не остался незамеченным, как среди его союзников, так и среди врагов. На левом фланге, в отрядах Марка Антония это вызвало бурную радость.

Но всадники, угодившие в засаду, уже не могли последовать примеру Помпея, ибо их со всех сторон взяли в кольцо враги — пехота, лучники, пращники… Покинуть бегством поле боя уже никому не удастся. Цезарь верно рассчитал свои военные действия.

Закрываясь щитом, Брут видел, как пилум проткнул бедро Титу Лабиену. Тот взвыл, кровь хлынула из раны. Это лишило Тита бдительности и его стащили с лошади. Но ситуация была опасна, и хотя Цезарь не велел убивать командиров, невозможно оказалось уследить за происходящими кровавыми событиями. Стрела вонзилась Титу в горло, и он погиб на руках своих врагов.

— А-а-а, Помпей! Ты спасаешься бегством в то время, как твои верные солдаты гибнут в западне! — завопил Брут, сверкая глазами.

Считая что уже ничто не спасет его от гибели и, решив принять свой конец достойно, он крепче сжал рукоять меча и ринулся на врагов, кромсая пехоту мечом словно не замечая опасность, Брут обрушил на них собственный натиск.

Кто-то взял его скакуна под уздцы. Истошно закричав, Брут пронзил человека мечом. Но в тоже время сзади его схватили чьи-то крепкие руки. Он хотел повернуться и встретить атаку, но его уже снимали с коня.

— Нет! Прочь, негодяи! — воскликнул он, пытаясь освободиться.

Из его мокрой от чужой крови руки вырвали меч. Запястья крепко стянули веревкой.

Он понял, что его взяли в план. Лежа на земле среди поверженных, мертвых или раненых солдат, он все еще продолжал сопротивляться врагам. А над ним склонились четверо легионеров из когорт Цезаря, намеревающихся доставить его к военачальникам.

— Перевес на нашей стороне! — громко произнес один из них. — Конница Помпея разбита, он отступил! Цезарь велел сохранить жизнь центурионам. Сохраним ее и нашему пленнику. Бросим его под надзор часовых в тыл, а потом вновь вернемся в бой.

Остальные были согласны. Закрываясь от стрел и камней щитами, пехотинцы волоком потащили вопившего от отчаяния Брута за линию правого фланга, в тыл, где находились те, кому было доверено следить аз пленниками.

Брута передали в распоряжение нескольких солдат. Здесь он должен был ждать решения свой участи.

В то же время когорты Цезаря разделились — одна добивала жалкие остатки конницы, вторая ринулась к лагерю Помпея, чтобы уничтожить все, что осталось от стоянки вражеского войска.

Марк Антоний, успевший обратить своих противников в бегство, присоединился к ним.

Легионеры Цезаря, охваченные ликованием, следовали к опустевшим шатрам, занимая оставленные врагом позиции. Победа их была бесспорна и поистине сокрушительна. Помпей утратил не только войско, но и свой незыблемый прежде авторитет. Теперь у него пропали все шансы получить власть в Риме.

Глядя на торжествующее, вопящее от радости войско, на слезы восторга в глазах солдат, на блеск оружия в их руках и полет серебряных легионных орлов в раскаленном от зноя воздухе, Цезарь улыбался. Он привел своих людей к победе, а для него не было большего счастья, чем чувствовать себя героем, добившимся славы.

Глава 17

Вечером началось празднование. Встав в лагере Помпея, солдаты Цезаря пользовались его шатрами и его запасами. Все, оставленное врагами после бегства, превратилось в трофеи.

Во мгле жарко поднималось пламя костров, возле которых все те, кто уцелел в жестоком сражении, пили неразбавленное вино, играли на бубнах и авлосах, смеялись. Разговоры солдат тоже сводились к одному — обсуждению личности Цезаря. Для каждого из них он превратился в подлинного кумира. Прежде его любили лишь как солдата, но теперь перед ним преклонялись как пред царем. Он и сам это понимал. Сейчас уже ничто не могло помешать ему получить единоличную власть в Риме, и он собирался это сделать после возвращения туда. Но он не хотел провозглашать себя царем. Для того чтобы быть единственным владыкой ему вовсе не требовалось возвращаться к прошлому и восстанавливать царство. Он намеревался выполнить свое общение и дать народу новую, прежде неизвестную систему управления. По его мнению, она должна стать властью будущего.

Следуя через лагерь, он наблюдал за веселящимися солдатами. Когда кто-нибудь замечал его, то громко приветствовал и поднимал стакан вина за его здоровье.

— Слава Цезарю! Слава Риму! — кричали ему вслед солдаты.

Из сумерек к нему вышел Марк Антоний. В руках он держал два полных кубка.

— Возьми, Цезарь! Я знаю, что пьешь ты мало, однако нынче особенная ночь.

Улыбнувшись, Цезарь задумчиво взял у Антония один из кубков.

— Что слышно о Помпее, Антоний?

— Бежал. Скрылся в горах с остатком своих людей. Тем не менее, я считаю, что он еще попытается собрать войско. Хотя авторитет его погиб вместе с его конницей.

— Да, гибель конницы была страшной, — самодовольно хмыкнул Цезарь и отпил из кубка вино.

Обняв Цезаря за плечи, Антоний отвел его в сторону от компании солдат, громко хохочущих, подавшись вперед, произнес:

— Брут взят в плен легионерами твоих когорт. Он был в числе всадников той конницы, что ты уничтожил. Их главнокомандующий Тит Лабиен убит.

— Брут здесь? — прошептал Цезарь, пропустив все остальное мимо ушей. — Он в лагере?

— Его час назад привели в лагерь часовые. До этого он содержался в тылу. Кроме него в плен взято еще несколько командиров.

— О, боги! Мой мальчик мог погибнуть во время битвы, — поморщился Цезарь и вернул Антонию кубок. — Но он в безопасности. И он рядом со мной. Я немедленно с ним встречусь.

— Он в крайнем шатре под присмотром людей кассия Лонгина. — кивнул Антоний и вместе с Цезарем пошел через лагерь.

Подчас Антония удивляло, что такой твердый, самоуверенный и эгоистичный человек, как Юлий Цезарь, способен испытывать столь горячую привязанность к сыну. Многие отцы, которых знал Антоний, да и сам он в их числе, не умели быть такими внимательными, как Цезарь.

Шагая рядом с Цезарем, Антоний видел, что он нервничает. Встреча с Брутом имела для него ничуть не меньшее значение, нежели сражение при Фарсале.

Резко приподняв полог, Цезарь вошел в слабо озаренный факелами шатер. На земле расположилось несколько обезоруженных командиров Помпея. Часовые при виде Цезаря выпрямились и сжали копья.

— Слава Риму! — отчеканили они.

Цезарь не обратил на них внимания. — Он устремился в угол шатра, где во мгле сидел худой молодой воин в панцире без украшений. Красивое веснушчатое лицо воина было бледным, на щеках засохли следы вражеской крови. Тонкие запястья крепко стянуты веревкой.

— Брут! — дрогнувшим голосом молвил Цезарь и опустившись возле молодого человека на колени, заключил его в объятия. — О, Брут!

Потрясенные той нежностью, с которой Цезарь встретил Брута, часовые и пленники удивленно наблюдали за ними. Марк Антоний, желая оставить их наедине, приказал страже вывести пленников на улицу. Те, невзирая на то, что подчинялись кассию, не смели возражать.

Антоний покинул шатер последним. Он не был чувствительным по своей природе, но поведение Цезаря глубоко его тронуло.

Крепко зажмурившись, Брут прижался к груди Цезаря.

— Прости меня… Я сражался протии твоих легионов…

— Это уж не неважно, — горячо прошептал Цезарь, погладив рыжие волосы Брута. — Главное, что ты здесь. Ты в безопасности. Помпей бежал. Больше никто не должен встать между нами. Ах, Брут! Te amo, Brutus meum! Brutus meus pretioso!

По лицу Брута текли слез. Цезарь тоже плакал, не желая выпускать сына из объятий.

— Я не видел тебя так долго, Брут… Но ты совсем не изменился! В этом конопатом рыжем солдате, что мои часовые держали в плену, я безошибочно опознал моего мальчика, — отстранившись, Цезарь достал из ножен кинжал и перерезал веревку на запястьях Брута.

— Ответь, почему ты так любишь меня, Цезарь?

— А ты не догадываешься? — молвил он.

— Потому что… потому что ты мой отец, — прошептал Брут и посмотрел в глаза Цезаря.

— Да, — тихо проговорил Цезарь.

— Я подозревал это еще с детства… ты ведь всегда любил меня. Потом, когда Катон решил присоединиться к Помпею, я отказывался поддерживать их, но он сказал мне, что Марк Юний Брут не был моим отцом. Катону неизвестно его имя.

— Катон лгал тебе.

— Лгал? — пробормотал Брут, опустив взор. — Он знал, что мой отец — ты? Значит, он не сообщил мне это, чтобы я отправился вместе с ним к Помпею. Несмотря на то, что я любил тебя, я всегда защищал республиканскую власть. Но против Цезаря — отца я бы не пошел в бой.

— Тебя мучили сомнения, верно? — осведомился Цезарь.

— Да.

Они сидели друг напротив друга в слабо озаренном шатре. Сюда проникали взволнованные голоса солдат, хохот и музыка, но для Цезаря, как и для Брута не существовало сейчас ничего, кроме окружавщих их стен.

Брут вновь горько заплакал, закрыв лицо ладонями.

— О, я так раскаиваюсь, что сражался против тебя! Ах, Цезарь! Мне так больно!

— Брут, называй меня отцом, а не Цезарем. Это доставит мне радость. Поверь, то, что мы с Сервилией столько лет скрывали от тебя правду, вовсе не означает, что я не хотел заботиться о тебе! Я все душой стремился к esse patrem!

— Отец! — воскликнул Брут, заключив Цезаря в объятия.

Сейчас для него не было различий во взглядах на государственную власть. Он чувствовал счастье.

Закрыв глаза, Цезарь прижал к себе Брута.

— Когда Сервилия забеременела, я не мог на ней жениться, потому что уже состоял в очень выгодном для моей семьи браке. Тогда я попросил Марка Брута усыновить тебя. Потом он погиб. Мы не рассказывали правду из-за того, что Сервилия, воспитавшая тебя в строгих правилах, боялась, что ее репутация пошатнется в твоих глазах. Ты ведь очень скромный. Но я все равно собирался обо всем тебе поведать.

Я не хочу больше скрывать от окружающих то, что ты мой сын. Пусть об этом узнают все.

— Я вовсе не осуждаю матушку за то, что она принадлежала тебе, не будучи в браке, — вдохнул Брут. — Но теперь все между нами будет иначе. Все, кроме…

— Он замолчал.

Цезарь видел, что его взор помрачнел.

— Ты имеешь в виду свои республиканские убеждения, Брут?

— Да. Я воспитан в жестких республиканских традициях и кому, как не тебе, это знать.

Глупости! Через пару лет республиканские традиции станут частью прошлого! Я дам народу Рима совсем другую систему власти.

— Царскую?

— Нет.

Тогда что ты можешь предложить народу Рима вместо республиканской системы управления, — в голосе Брута проскользнуло отчуждение.

— Я обо всем расскажу тебе позже, дитя мое, — ответил Цезарь. — Мне не хочется говорить сейчас с тобой о власти.

— Хорошо. Тогда поговорим о богатстве Помпея. Я считаю, что он поступил, как трус и предатель, покинув поле боя! Ты будешь разыскивать его?

Непременно. Но сначала нам предстоит побывать в Риме, где я наконец удостоюсь триумфа и войду в город, как диктатор. Ты поедешь со мной. Отныне я желаю разделить с тобой свою славу. К тому же теперь в моих руках есть огромное могущество, и ты можешь просить у меня все, что тебе угодно! — в глазах Цезаря вспыхнуло веселое лукавство.

— О, я не знаю даже что просить, — смутился Брут и опустил взор.- Мне известно, что ты скромный и стеснительный, — сказал Цезарь. — Но я действительно очень хочу воплотить в жизни не только свои, но и твои желания.

— Предложи что-нибудь сам, — улыбнулся Брут.

Цезарь игриво подтолкнул его локтем.

— Так и быть! Отцы всегда хотят, чтобы их сыновья сделали хорошую карьеру, верно? Вот и я хочу этого. Поэтому предлагаю тебе должность проконсула Цизальпийской Галлии. Что скажешь?

Очень лестное назначение, но я долго не был в Риме и хотел бы провести на родине некоторое время.

— Проведешь! Тем более, что главное назначение ждет тебя именно в Риме. Я желал бы дать тебе звание претора.

— О, вот за претора я тебе был бы очень признателен, — молвил Брут.

— Отлично! — воскликнул Цезарь, довольный тем, что угодил сыну. _ Поедем в Рим. Как только решится участь Помпея, ты получишь в управление Галлию, проведешь там год, наберешься необходимого опыта, а вернувшись в Рим, получишь назначение претором!

Щеки Брута вспыхнули от волнения.

— О, отец, боюсь, что я недостоин всех этих благ, — пробормотал он.

— Мне лучше знать, достоин ты их или нет! Ты моя кровь! Мой сын! У тебя будет все, что только может пожелать человек! — и, схватив руки Брута, Цезарь с силой сжал их.

Прошлые сложности, омрачавшие их отношения, рассеялись. Теперь Цезарь всеми силами хотел одного — сохранить ту любовь, что испытывал к нему сын. Однако предчувствие подсказывало ему, что республиканские взгляды Брута еще не раз встанут между ними. Впрочем, в те часы, что Цезарь провел беседуя с Брутом наедине в походном шатре Помпея, вернули ему надежду на то, что впереди их обоих ждало прекрасное будущее. По своей натуре Цезарь не был склонен к унынию и поэтому считал, что со временем его разногласия с Брутом прекратятся. Он верил в это всем своим пылким сердцем.

Глава 18

Спустя несколько суток, легионы Цезаря двинулись в сторону Италии. Они покидали Грецию и направлялись в Рим, где их главнокомандующий должен был официально принять единоличную власть.

Брут ехал вместе с отцом. То, что Цезарь перед отбытием из Фессалии велел освободить всех пленных солдат армии Помпея, произвело на молодого человека большое впечатление. Раньше он знал Цезаря лишь как человека, но сейчас он узнавал его как солдата, и все больше восхищался им.

По пути в Рим Цезарь охотно рассказывал сыну о своих планах в отношении будущей власти.

— Я уже являюсь диктатором, но меня этот титул не устраивает, дорогой мой Брут. Для меня важно удержать власть в течение жизни и передать ее потомкам, как поступали цари. Но я не хочу быть царем. Народ Рима почитает сенаторов, а Сенат представляет интересы граждан. Поэтому я решил в ближайшем будущем создать новую систему власти, при которой останется Сенат, но он должен разделить управление государством с пожизненным диктатором.

— Это все равно тирания, невзирая на то, что ты отдашь часть власти Сенату, — пожал плечами Брут.

— Да, тирания! Но подобная власть станет более передовой, нежели власть царя, в руках которого сосредоточено все могущество! — ответил Цезарь.

Тяжело вздохнув, Брут печально посмотрел на него.

— Ты великий человек, я горжусь тем, что я твой сын. Но ты ведешь нас всех в пучину деспотизма.

— Многие будут говорить обо мне то же, что и ты, Брут! Но я войду в историю человечества не только как воин, но и как правитель, предложивший новую структуру управления нашей замечательной римской республикой! — сказал Цезарь.

Спустя две недели, войска приблизились к Риму. Недалеко от подступов к городу легионы встретила делегация сенаторов, преподнесшая диктатору венок из веточек лавра. Одев венок на голову, Цезарь покинул повозку, в которой совершал путешествие, и велел запрячь колесницу. Позаимствовав у Марка Антония пурпурный плащ, он закутался в складки и встал в колесницу позади высокого смуглого возницы.

— В Риме готов мой триумф! Так пусть же граждане встречают меня, как победителя, — прошептал он, возведя взор к безоблачному небу.

Кавалькада продолжила путешествие, приближаясь к въезду в Рим.

По случаю триумфа нового диктатора, улицы, площади и мосты были заполнены любопытными. Люди толпились и у въезда в город, веселые, взволнованные, приветствующие человека, которому суждено было отныне властвовать над ними.

Первыми в Рим вошли солдаты Марка Антония. Они несли серебряных орлов и маршем следовали через все наиболее большие кварталы города. В центре их кавалькады ехал Антоний в панцире, украшенном золотыми бляхами и в белом плаще. Его черные волосы спадали на плечи, по смуглому самодовольному лицу скользила улыбка.

Появление Антония, одного из лучших полководцев республики, было встречено бурными овациями. Он кивал горожанам головой и помахивал ладонью.

За его легионерами появились отряды Цезаря. Он, следуя в колеснице, внимая рокоту толпы, эхом отражавшемуся от стен зданий. Его сердце бешено стучало в груди.

Начало новой эры! Эры Гая Юлия Цезаря! Он — триумфатор! Он — владыка! Закрыв глаза, он вслушивался в гул людских голосов. Подданные приветствуют его! Сколько долгих лет, исполненных страданий, сражений и борьбы с подобными себе, он шел к столь желанной ему цели. И вот он достиг ее, Рим склонился перед ним, а если перед ним склонился Рим — это значит, что склонился весь мир. Ведь Римское государство самое великое на земле. Цезарь это понимает. Он счастлив.

Подняв руку, он отвечает на рев толпы и улыбается. Сейчас в его черных глазах пылает торжество. С высоты мостов, под которым следует его кавалькада, под ноги его легионеров и под колеса его колесницы горожане бросают пригоршни лепестков. Цветов, украшавших фасады, так много, что их аромат терпко чувствуется в воздухе во всех частях города.

— Да здравствует Цезарь! Ave Caesar! — звучат отовсюду взволнованные крики.

Никогда прежде ни Красс, ни Помпей не удостаивались столь пышных триумфов. Следуя за колесницей отца, рядом с Кассием Лонгином, Брут, как и все, ощущал царящее вокруг ликование. Даже те люди, что порицают Цезаря за его стремление к тирании, сейчас хотят веселиться. Подобная атмосфера праздника не была при триумфах других великих героев, которые видел Брут.

— Ave Caesar! Слава Риму! — Вопили горожане.

Недалеко от здания Сената какой-то простолюдин, протиснувшись к кортежу Цезаря сквозь толпу, упал на колени и вскинув руки прокричал:

— О, царь!

— Я не царь, Я — Цезарь! — строго ответил диктатор и, как ни в чем не бывало, последовал дальше.

Взглянув на Кассия, Брут заметил, что серые глаза боевого соратника Цезаря горят завистью. Этот холодный блеск неожиданно испугал Брута.

— Ты не рад триумфу своего полководца, Кассий? — осведомился он.

— Рад, но ты должен радоваться сильнее, нежели я, ведь он твой отец, — резко произнес Кассий.

— В отличие от тебя, я не отстаивал его интересы в Сенате, а позже на поле боя, — сказал Брут.

— Верно! Есть люди, которые внезапно получают от жизни все готовое, без усилий… Просто приходят и берут! Ты был противником Цезаря, а он не только признал свое отцовство, но и осыпал тебя милостями! — огрызнулся Кассий.

— Я не виноват, что Цезарь оказался моим отцом! Неужели ты попрекаешь меня за то, что я не хочу воевать с человеком, подарившим мне жизнь?!

Поморщившись, Кассий ничего не ответил и, придержав лошадь, поехал позади Брута, чтобы не продолжать начатый разговор.

Описав полукруг по площади, колесница Цезаря остановилась возле здания сената. На крыльце нового диктатора ждали все участники курии, кроме тех, что встретили его на подступах к Риму. Легионы выстроились ровными рядами вдоль площади. Солнце клонилось к закату, играя на плечах и оружии солдат.

Сойдя с колесницы, Цезарь в сопровождении Антония, Брута и Кассия поднялся по ряду длинных ступеней на полукруглое крыльцо.

— Рим приветствует вас, о, диктатор, — молвил один из сенаторов.

Улыбнувшись, Цезарь обвел собравшихся внимательным взглядом.

— Я своим собственным оружием покорил эту республику, но придет день, и весь мир будет покорен нами, — произнес он и положил руку на плечо Марку Антонию. — Но я всегда останусь благодарным тем, кто стал мне поддержкой в моей трудной борьбе, ибо я не забываю людской верности.

Сенаторы с трепетом внимали ему.

— Отныне вы все в моей власти, невзирая на то, что я не намерен восстанавливать царскую власть. Но пока Гней Помпей скрывается от меня на просторах востока, я не смогу быть уверенным в сохранении своего могущества. Он продолжит подстрекать граждан к мятежам и чинить раздоры. Поэтому я вновь объявляю сборы в поход. Как только до меня дойдут слухи о местонахождении Помпея, мы выступим из Рима.

Брут молча слушал Цезаря. Твердость этого самоуверенного тщеславного тирана нравилась сыну. Если бы Брут не был столь убежденным республиканцем, то, несомненно, стал бы самым пылким поклонником нового диктатора.

В тот вечер в курии Цезарь впервые участвовал в заседании сенаторов на правах единственного руководителя Рима. Ему внимали все те государственные мужи, что еще недавно называли его с трибуны врагом отечества. Теперь они робели под его суровым взором. Власть в Риме отныне принадлежала лишь ему, хотя сенаторы еще располагали некоторым могуществом. И все же он не хотел становиться царем. Он стремился к новой передовой системе правления, которая устроила бы народ Рима.

Глава 19

По окончании заседания сената, где впервые Цезарь председательствовал как единоличный правитель, Брут отправился к Сервилии. Он с нетерпение ждал, пока сенаторы начнут покидать курию, и Цезарь позволит ему отправиться домой.

— Передай Сервилии, что я нанесу ей завтра визит, — шепнул Цезарь, поймав Брута за рукав, и лукаво улыбнулся.

От его слов Брут смутился, а Цезарь, заметив это, весело засмеялся.

На улице уже стемнело. Повсюду еще толпились горожан. До слуха Брута, покинувшего здание Сената и следовавшего на лошади к дому Сервилии, доносились обрывки разговоров, которые вели римляне. Ему хотелось раствориться в ночи, среди людей, которые не знают его в лицо, почувствовать атмосферу родного города, ловя его запахи и звуки. На миг, закрыв глаза, Брут подставил лицо потоку воздуха.

Вот он Рим! Столько лет Брт не был здесь. Город, который невозможно не любить. Даже чужаки, случайно оказавшиеся в нем, попадают во власть его необъяснимого очарования. А те люди, которым посчастливилось родиться в Риме, навеки держат его в своем сердце.

Приблизившись к воротам, ведущим во двор дома Сервилии, Брут ощутил сильное сердцебиение. На здешней площади оказалось безлюдно. В уключинах на заборе горело два факела.

Брут постучал в ворота. Через минуту ему открыл незнакомый раб- сириец.

— Я — сын Сервилии Цепионы, — прошептал молодой человек, заметив каким испугом вспыхнули глаза раба при виде всадника в военном панцире.

— Госпожа! Госпожа! — пронзительно закричал сириец и побежал к дому.

Въехав во двор, Брут спешился. Высоко над его головой колыхались от ветра кроны абрикосовых деревьев. Под ногами лежали опавшие плоды. В кустах акации стрекотали цикады.

— Здесь ничего не изменилось за то время, что я отсутствовал, — прошептал Брут и улыбнулся.

Он нашел взглядом окна покоев, которые ему принадлежали. Наконец-то он будет спать в комнате, где вся обстановка знакома ему с детства, где каждый изгиб барельефов на стенах хранит воспоминания о прожитых годах.

— Брут! — на крыльцо быстро вышла Сервилия и, смеясь, простерла к -нему руки. Ее силуэт ярко озаряли факелы.

— Ах, матушка! Как я счастлив, что вновь вижу тебя! — весело молвил Брут и заключил Сервилию в объятия. Сжимая плечи сына, она нежно целовала его в щеки, не пытаясь сдерживать переполнявшие ее чувства. Невзирая на то, что они часто посылали друг другу письма, их одолевала тоска и сейчас они были рады вновь увидеться.

— О, ты совсем не изменился, мой дорогой Брут, — воскликнула Сервилия.

— И ты тоже, — молвил он.

— Это было правдой — за прошедшие годы Срвилия не постарела. Ей удалось сохранить стройность и необычайно прекрасную внешность.

— Ты приехал с Цезарем? — спросила она и, взяв сына за руку, повела в дом.

— Да, матушка.

— Неужели он сумел изменить твои взгляды на систему власти? Я в это не верю.

— Не сумел. Он разбил Помпея при Фарсалии, тот бросил войско и сбежал. Я попал в плен к Цезарю, а он помиловал меня и привез в Рим.

— Странно, что ты сражался на стороне Помпея! Ведь из-за него ты провел несколько лет в изгнании и это он повинен в убийстве твоего отца, — хмыкнула Сервилия и отдала распоряжение рабу подать ужин в трапезную.

— Ты знаешь, что Помпей виноват в гибели Марка Юния Брута, который не был моим отцом, — строго произнес Брут и остановился.

Вздохнув, Сервилия опустила глаза.

— Кто рассказал тебе это, сын мой?

— Катон. Но он намеренно умолчал, что моим отцом был Гай Юлий Цезарь, чтобы я участвовал в войне на стороне Помпея.

— Это похоже на Катона, — грустно усмехнулась Сервилия. — говорят, что он скрывается где-то в Африке после победы Цезаря.

— Я не хочу больше видеть его, хотя по-прежнему восхищаюсь его твердостью во взглядах на государственную власть. Но он пытался превратить меня во врага Цезаря. Поэтому я выкинул Катона из своей жизни.

В голосе Брута прозвучала суровость. Прижав его пальцы к губам, Сервилия зажмурилась.

— Цезарь был тем, кто сообщил тебе о том, что ты его сын?

— Да. В плену.

— О, боги! Ты вел сражение против собственного отца! Как это ужасно! — Прошептала Сервилия с горечью внимая сыну.

— Я не знал, что он мой отец, хотя всегда это подозревал. Почему ты сама не поведала мне правду? — настойчиво осведомился Брут и положил ладони ей на плечи.

Нервно задрожав, Сервилия вздохнула.

— Я боялась, что ты станешь плохо думать обо мне, ведь я всегда растила тебя в глубокой нравственности. Но в итоге все обернулось самым отвратительным образом. Ты сражался против отца…

— Не вини себя, — ответил Брут.

Ему стало жаль Сервилию, и он вновь привлек ее к себе.

Между тем в трапезной накрыли ужин. Здесь, как и в былые годы, слуги подавали разнообразные лакомства и вина. Как и Цезарь, Брут пил мало. Он любил оставаться трезвым.

Наблюдая за ним, Сервилия с интересом подмечала его схожие с отцом манеры.

— Я хочу, чтобы ты знал, Брут, что я не одобряю захвата власти Цезарем и его стремление к тирании, — сказала она.

— И все же ты продолжаешь любить его, — заметил Брут, отпив разбавленное вино из кубка.

— Да. Ничто не способно встать между мной и твоим отцом. Такие связи, как наша, длятся всю жизнь. За то время, что мы вместе, и он и я неоднократно вступали в барки. Он сейчас женат на Кальпурнии, женщине очень знатного происхождения. А я все равно знаю, что он вновь будет приходить в мою опочивальню и любить меня. Потому что, невзирая на многочисленных женщин, он всегда останется моим Юлием Цезарем!

И Сервилия не удержалась от самодовольной улыбки.

— Разве можно разлюбить такую женщину, как ты! — усмехнулся Брут. — Но я, к сожалению, до сих пор не познал этого великого чувства… Любовь. Ее у меня не было.

— Ты ее обязательно встретишь, ведь ты молод, — снисходительно покачала головой Сервилия.

— Я бы очень хотел познать такую любовь, как у вас с отцом. Истинную любовь, связывающую людей на долгие годы.

— Любовь это еще и страдания… Сомнения… А иногда страх, — молвила Сервилия. — Но радость, которую она изредка нам дарит, затмевает все те муки, через которые мы проходим по ее милости. И поэтому ради одной минуты этой любовной радости, люди готовы пойти на тысячи долгих часов боли. Потому, что когда эта радость посещает твое сердце, ты становишься самым счастливым на свете.

Слушая ее, Брут ласково улыбался. Находиться в доме Сервилии, смотреть на нее, есть из нее утвари, быть рядом с ней дарило ему огромное наслаждение.

После трапезы он поднялся в спальню, которую занимал в годы детства и юности. Как он и предполагал, ее обстановка тоже не претерпела изменений. Рабы постелили на его кровать свежие шелковые простыни. Сквозь распахнуты окна слышалось потрескивание цикад.

Неторопливо подойдя к каменному изваянию первого консула Луция Брута, молодой человек остановился, задумчиво рассматривая это суровое лицо. Теперь он знал, что человек, свергнувший Тарквиния, не был его родственником.

Тем не менее, он вдруг поймал себя на мысли, что никогда не сможет принять тот строй власти, который Цезарь планирует создать вместо республики. Брут оставался в душе убежденным республиканцем и чувствовал, что не сумеет изменить свои взгляды даже ради той любви, что он питал к Цезарю.

Всю ночь ему не спалось. Лежа на постели, он внимал звукам ночи, проникавшим в спальню через окно. Он вспоминал годы, прожитые в доме Сервилии. Нынче тут все было как прежде, и это утешало Брута.

Глава 20

Находясь в Риме, цезарь часто посещал Сервилию, принося ей ценные украшения. Сыну он делал подарки, которые могли бы вызывать у того любопытство — варварские браслеты, фигурки кумиров из далекой Германии, и всегда с этими безделушками были связаны разнообразные истории. Иногда Цезарь преподносил Бруту ценные перстни, лошадиные упряжи или панцири с золотой отделкой. Даже заметив, что Бурт равнодушен к роскоши, Цезарь продолжал дарить ему вещи, стоявшие состояние. Тем самым он хотел выразить сыну всю глубину своей любви.

Прибыв в Рим, Цезарь подготовил указ о назначении Брута наместником Цезальпийской Галлии. Однако пока Помпей представлял для Цезаря угрозу, диктатор не торопился подписывать указ, боясь, что в случае собственного свержения, сын поплатится головой лишь потому, что принял от отца эту должность. Если диктатор утратит могущество, его ставленников никто не пощадит.

Часто по вечерам Цезарь устраивал у себя пиры, на которые приглашал людей, в чьей поддержке был заинтересован. Теперь он приобрел особняк возле Священной дороги, и окружил себя богатой обстановкой. Внутри дом Цезаря потрясал воображение не только изысканными фресками на стенах, мозаиками на полу и фонтанами в залах, но и множеством диковинных вещиц, привезенных им со всего света. Британские, германские и галльские трофеи стояли возле сирийских и греческих скульптур, изваяний персидских быков и золотых фигурок Ахура — Мазды. Были у него и редкие книги по философии и религиям разных народов. Особенно интересными он считал летописи зароастрийцев, привезенные им в ранней юности с востока.

Но ко всем религиям Цезарь всегда относился как к частицам культуры. Он с любопытством изучал их, но сам никогда не разделял веры в богов. В этом Брут был с ним очень похож. Как и Цезарь, он не верил в высшие силы, предпочитая рассчитывать лишь на свои собственные.

Трапезная Цезаря удивляла своим почти восточным великолепием — потолок был куполообразный и украшенный раковинами. На стенах длинный барельеф изображал сцену пира Бахуса, пол украшала мозаика с вакханками. В углах рабы по вечерам разжигали благовония.

Возлежа на серебряном ложе в белой тоге, Цезарь принимал гостей, подобно владыке.