Бесплатный фрагмент - Моему другу

Моему другу

Эта книга написана вместо письма,

потому что за окнами снова весна,

даже если зима, или осени ржавь,

или лета жара — неизменно представь,

закрывая глаза, иль зашторив окно,

что на нашей Земле это время одно,

проникая ладони и лица,

словно сердца биение длится.

***

Свойственна людям потерянность.

Разум наш в поисках мечется.

Небо готовит к потерям нас

И к обретению Вечности.

Небо готовит нас к лучшему,

Нет в нём причины неравенства:

То, что в итоге получим мы,

Нами навек избирается.

08.01.2021

Первый снег

Александре Одриной

Мы ждём перемен

Цой

Липнет небесное крошево к каблуку.

Чуешь подошвой: пророком был Цой в подземке.

Город похож на нугу, на рахат-лукум,

сладко припудренный тонкой пыльцой позёмки.

Лебеди белых акаций — аркады шей.

В сумерки города парк убегает пего.

Почерком сна приснежится на душе

светлобезмолвная сказка первого снега.

Ни колдовства бубенцов, ни следов подков —

шум новогодний не вносится резво в зиму.

Сумрачной стражей дородных снеговиков

не охраняется праздник, в страну ввозимый.

Только у дома на входе — снежинок шлейф,

шелест, вихрящийся ворох, шальная нега

лёгких касаний — и каждому по душе

светлобезмолвная сказка первого снега.

Как по небу, по земле

По осенним городам, по бульварам и садам,

по серебряной листве, мною виденной во сне,

по холодным мостовым

с одиноким постовым,

я иду-иду к тебе,

как по небу, по земле.

То ли крылья у меня

вырастают среди дня,

то ли ветер за спиной

заодно теперь со мной,

То ль от вешнего тепла

эта улица светла,

сердцу весть передала

то, что ты меня ждала.

ПРИПЕВ:

Где-то там, где весна цветёт,

где сияющий дождь идёт,

где шагаешь навстречу мне

только ты по земле,

тёплой земле,

знаю сердцем, что где-то там,

где — пока что не знаю сам,

небо кончится,

очень хочется —

прикосновением к тебе.

Хрупкий иней на листве,

так недолгий по весне,

станет тонкою росой,

не небесной, а земной.

А по небу облака

всё плывут издалека,

те, что в дымке голубой

прежде встретились с тобой.

ПРИПЕВ:

Где-то там, где весна цветёт,

где сияющий дождь идёт,

где шагаешь навстречу мне

только ты по земле,

тёплой земле,

знаю сердцем, что где-то там,

где — пока что не знаю сам,

небо кончится,

очень хочется —

прикосновением к тебе.

Азбука Брайля

Пальцами чуткими над бугорками событий

Память скользит, запинаясь за каждую малость.

Сколько неведомых скоро случится открытий,

Сколько на эти открытия меры осталось

Времени, сил, любопытства по-детски простого,

Доброжелания ближних, терпения козней.

Нет ничего, кроме Лика начального Слова,

Как ни читай, хоть дурашливей будь, хоть серьёзней.

Слеп книгочей, оттого шевели́т он губами,

Не замечая ответной реакции присных.

Жизнь нескончаемо пишет на Азбуке Брайля

Слепорожденно от зрячих сокрытые смыслы…

***

Берег моря. Край материка.

Шторм — в пяти шагах не докричаться.

А Земля не так уж велика,

Чтобы нам с тобой не повстречаться.

На пути — не гжель, не хохлома,

Грохот волн обрызгивает плечи.

Знай, что сердцу крепкие шторма —

Слабое препятствие для встречи.

Будет день ярчайшей тишины,

Пусть не завтра, пусть не слишком скоро,

Потому что люди рождены

Не для битвы, а для разговора.

Для простых бесед сотворено

И до срока спрятано когда-то

Неба земляничное вино

На столе лучистого заката.

Прошлое изгладится тогда,

И для сердца вспомнится едва ли,

Для чего мы долгие года

Вновь и вновь упрямо затевали

С морем не шутейную игру,

Шли на рифы, миновали мели,

Как гудели снасти на ветру,

Как валы о палубу гремели.

Верь в круговороте будних дел

Празднику с усталостью во взоре,

Ведь без веры в этот дальний день

Непреодолимо жизни море.

Бриз

Позабудь отношения и дела,

Перейди на словарик от «Брось!» до «Брысь!»

Прогуляйся по берегу дотемна

Там, где волосы треплет солёный бриз.

Там, где в море подался высокий мол,

Где песчаною пеной вода шуршит,

Где кораблик, несомый по воле волн,

Так похож на собрата твоей души.

Крики чаячьи сорваны на ветру

Словно спелые смоквы в саду времён.

Так поймай же отчаянье налету,

И пойми: это счастье сдано в ремонт.

Шестерёнки почистят, маховики,

Весь от копоти выморочный стимпанк,

И опять ты увидишь из-под руки

Чудо-солнце, похожее на тимпан.

Белый парус окажется под рукой,

Всё, что было вдали, шевельнётся близ.

Хочешь — выбери бурю, хочешь — покой,

О себе не напомнит солёный бриз.

Но его, неприметного, выбирай,

Пусть он мягок и скромен, почти что нем.

Так и всякий, кто нам возвращает рай,

Ничего для себя не просит взамен.

06.01.2021

***

До пробужденья птиц — такая тишь

Перед рассветом в середине лета.

Роса на травах. На крыльце стоишь,

И кажется: коньки далёких крыш —

Вулканы берегов над бездной светлой.

Ты — капитан в безвестности морской,

В ладонях у седого океана.

Не пробуждённой местности покой

Лоскутья солнца силой колдовской

Преображают в жар событий рьяно.

Уже скрипит просёлком колесо,

Далёкий лай и кнут пообочь стада

Разъяли тишину. Ну вот и всё.

Умытый день благую весть несёт:

Трудись как прежде, а мечтать не надо.

Такое аниме

Ни бе, ни ме, такое аниме,

Душа скорбит и клонится к испугу.

А будущее вяжет макраме

Или стучит коклюшками по кругу.

Мережки тянет, вышивку крестом

Сменяет хитроумным оригами.

Вы — не о том, а я опять о том:

Мы понапрасну мним себя богами.

Нет, не взойдёт картошка в борозде,

Где сорняки не полоты от века.

Спасенье человечества — в труде,

И творчество — отрада человека.

Ассоциации к Ты

Ты — это Крест Иисуса,

и двое при нём:

со щитом римский сотник,

и любимый Христа ученик Иоанн.

Ты — это столик под тентом

ночного кафе, возле столика — двое,

и кто-то уходит,

а кто-то, привстав, остаётся.

Ты — это устье колодца в пустыне,

и ковш,

и верёвка,

чтоб чистой воды почерпнуть.

***

Зажигаются бакены на реке

По ночному фарватеру фонари.

Хорошо путешествовать налегке.

Если грустно, с рекою поговори.

Где на отмелях сонных шуршит троста,

Где на берег песчаный бежит волна

У закатного русла душа проста,

Не замедлит послушать тебя сполна.

Разбегаются кольца из-под руки

У законов невидимости в плену,

И водою колеблемые мальки

Фейерверком метнутся на глубину.

Неподъёмная тяжесть канет с плеча.

Проскользнёт нехорошее вдоль виска.

Утопает бесследно твоя печаль,

Утопает навечно твоя тоска.

Нам такая отрада дана — смотреть

На текучие воды ночной реки,

В ней горят, словно искры в степном костре,

Зажигаемых бакенов огоньки.

От волны до волны — тишины концерт.

Понимаешь: не вечны и боль, и гнёт.

Шорох волн — словно древняя вязь в кольце

Соломона-Царя: «И это пройдёт!»

***

Душистый чай из закопчённой кружки,

Стреляющие сполохи костра

На свявшем мхе, на высохшей опушке,

Где до утра гундосит мошкара, —

О, юности растраченные пряди,

Вы зрелой сединой наделены

Не будете. И записи в тетради

Не дорастут до голоса страны.

Но для души, что канула с разбега

В мерцающий времён водоворот,

Жива навеки та ночная нега,

И песня та, что указует брод.

То мокрым лугом, то по стылым плавням,

То отмелью, где коротки шажки,

Выходим мы к раздумию о главном,

К родным сердцам, которым мы близки,

К приятному рассвету без похмелья,

С чириканьем и писком первых птах,

К тем облакам, что стелятся куделью

Над миром наших прав и наших плах.

Так пусть стихи, которые мы правим,

Сгорят, подобно юности, в костре,

Вершина жизни — привыкать к бесправью,

И петь с листа, подобно мошкаре,

Восславить час прихода и ухода,

Когда, непостижима и стара,

Останется лишь мудрая природа

Лечить и нежить раны от костра.

***

Не жалей догоревших творений,

Пусть листы будут снова белы́:

Нам достанет костра озарений,

Да простого тепла от золы.

Если сердцем слова не хранимы,

Пусть убогая их нагота

Невесомо проносится мимо,

Ткань живого огня напитав.

Эта ночь — очищения ради,

Эта блажь — не охота на ведьм,

Если собственной страсти тетради

Будут в пламени ясном гореть.

Инквизитора доля сурова:

Разделяя с землёй небеса,

За чужое неверное слово

Из растения чурку тесать.

Жизнь поэтов по сути другая —

Жить, земное в небесном любя,

Никого, ничего не сжигая,

Кроме части фальшивой себя.

Плиоцен

Давай себя переоценивать

Шкалою строгой плиоцена,

На пепел слов себя нацеливать:

Не всё, что пишется, бесценно.

Бесценно только то, что полностью,

Наперекор свинцу и стали,

Живою памятною порослью

В душе вседневно прорастает.

Что ввечеру по ставням стукает

Вишнёвой веткою расцветшей,

Но не докукою, не скукою —

Непобедимой силой вешней.

Что позабудется, да вспомнится,

Как забытьё ни укрывает,

Всё, от чего светлеет горница,

И горечь сладкою бывает.

Не фраза, выловлена ситечком

Из густоты словесных сливок —

Порою хриплое, осипшее,

Порою вовсе молчаливо,

Такое слово не кончается

Витиеватым дымом печки.

Такое слово не прощается,

В котомку брошено за плечи.

Таких даров нельзя отцеживать,

В них живо всё, легко и цельно.

К чему себя переоценивать?

Не всё, что пишется — бесценно.

Дом моего отца

Отец, прости меня, если можешь,

В небесном, далёком твоём далеке.

Ты больше рыбы не потревожишь

Удою в крепкой твоей руке.

Твой дом не сдержать надёжным запорам

От разграбленья запойных душ,

И твой топор, украденный вором,

Ушёл от дел в дремучую глушь —

Не срубит сруба, не сладит баньки.

И где-то теперь гармошка твоя?

Душа, подобная самобранке,

Свернулась, взошла в иные края.

Твой сад зарос, и для яблонь школа

Заглохла в споре диких ветвей,

И не тревожат с пасеки пчёлы

Цветы окрестных росных полей.

Твой старый кот без догляда сгинул,

Тропа к крылечку позаросла,

И нет прощального взгляда в спину,

Совета нет в делах ремесла.

И только ласточки копошатся,

Всё так же смотрят из-под стрехи,

И сердце помнит рукопожатье

Твоей широкой, сильной руки.

Как ходили леного

Гдовский район, по старинке — Ленобласть,

нет здесь теперь ни своих, ни чужих.

Помнишь, в деревне «ходили леного» —

в танце цвела деревенская жизнь!

Супрядки, пахота, сев и зажинки —

всё представляет собою танцор!

Не современного танца ужимки —

перед глазами стоит до сих пор!

Пусто в деревне. Но снова и снова

вижу, как в центре села на кругу

матушка с батюшкой «ходют леного»,

а повторить ничего не могу…

Пора сенокосов

Пора сенокосов. На небе обилие радуг.

То ливни, то вёдро. Вольготная жизнь без оглядок.

Пора сенокосов. И пар от нагретого тела

По росному лугу, по речке, по стёжке растерян.

Пора сенокосов. Любовь, словно в давнем Эдеме

Помимо рассудка, помимо великой идеи.

Пора сенокосов. И в каждой травинке — по солнцу.

Ковёр сеновала душицей и клевером соткан.

Пора сенокосов. Не сон ли, не бегство из яви

Величит земное, цветными рассветами славя?

Край неба с востока то бледно-сиренев, то розов.

Застывшее время. Святая пора сенокосов.

Две липы

Июль ураганами умалишёнными

Чертил на дорожной пыли.

Две липы гигантских цветущими кронами

Устало коснулись земли.

Две липы столетние, будто бы вечные,

Каких не увидишь вокруг,

Светильники светлых цветов многосвечные

Склонили в ромашковый луг.

Был ливень с грозой, и в бору корабельная

Под ветром сгибалась сосна.

В лишайниках лешие белыми бельмами

Глазели на мир дотемна.

Но бор отшумел под грозою и выстоял,

Под елью и я переждал

Высокого грома раскаты и выстрелы,

Потоками плещущий вал.

Я вышел к опушке. Парило и жарило.

От луж и ручьёв духота.

Дышала земля воспалёнными жабрами

И глинилась пеной у рта.

Умчалась стихия, почти что бесследная,

Её извинить я готов.

Осталось поверженным облако светлое

Вчера недоступных цветов.

Должно быть, под почвою время немалое

Гудел колокольный удар.

Шмели осмелевшие в липовом мареве

Искали напрасно нектар.

Но я оборвал в свою торбу заплечную

Душистую лёгкую кладь.

От неба упавшее солнце беспечное

Едва ли грешно собирать,

Чтоб после, в оконце морозное выглянув,

От чая вдохнув медовей,

Увидеть себя в этом облаке липовом

Ещё не умерших ветвей.

Грибы с картошкой

Священнодействие августа:

Жарить с картошкой грибы.

Жирно-сметанные нагусти

Слизывать с жадной губы.

Блюдо с лучком и морковкою,

Маслицем, солью — чуть-чуть,

Пробовать ложкою ловкою

Так, что нельзя отдохнуть.

Шляпки от маленьких беленьких,

Жёлтых картошек пласты,

Пуговки рыжиков меленьких

Светятся из темноты.

В тёмных тонах — подосиновик,

Веер лисичек кудряв.

Блюдо, к столу подносимое,

Веет шептанием трав,

Мхов кропотливой опекою,

Пряностью прелой листвы.

Чудо с запёкшейся пенкою

Разве не кушали вы?

Из-под изысков зажаренных —

Повар, искусством гордись! —

Сковорода обнажается —

Чёрный Малевича диск.

Далёкое от зноя

Бабье лето — словно бы расплав

Застывает стонущим кристаллом,

Отразился мир в щемяще малом,

Паутинок нити распластав.

Словно солнце плачущей весны

Повернула камера обскура:

Так же стылым ветром сводит скулы,

Так же тени в небо влюблены,

Но вблизи — не майская жара,

Не садов цветение хмельное:

Бабье лето далеко от зноя,

Бывшего незыблемым вчера.

Там, за горизонтом, снег зимы,

Скачущие всадники метели,

И пьянящий дух смолистой ели,

Что с мороза в дом приносим мы.

Вроде бы к предзимью на путях

Вдосталь для души тепла и света,

Но снежинкой прожитого лета

Бронзовеет зябнущий сентябрь.

Сливовая осень

Подобен сливе запотевшей

Остывшей осени бокал.

Сентябрь сизые бока

Листвой опавшей запотешил.

Повсюду яркий карнавал,

Засилье масок паутинных.

Ночной мороз в размокших глинах

Хрустальный сон наколдовал.

Довлеет бледно-сизый цвет

Осенне-зябкого тумана.

Туман в диковинные страны

Размытый устремляет след

По колеям дорожных складок,

По хрусталям застывших вод,

И цвета сливы небосвод

Слегка горчит, но больше сладок.

Лето уходит

Травы в канавах сохнут.

Лето идёт на убыль.

Катится к лесу Солнце,

словно червонный рубль,

выроненный неловко

старческою рукою.

Веток чугунных ковка,

выгнутая у кровель

домиков на закате —

ржавчиною задета,

памятью о расплате

за безмятежность лета.

Речки живые струи

зябких ветров студёней,

омутная остуда

день ото дня бездонней.

В прошлое нет отмычек —

взвесить венком на водах.

Ропщет пугливый сычик

в чаще о непогодах.

Нынче едва отыщешь,

хмель разводя руками,

сумрачное кострище

с мокрыми угольками.

Папоротник поблекший

никнет к дороге торной.

В лиственной сказке бреши

день ото дня просторней.

Мокнут у троп звериных

частенькие берёзки,

тоненькие рябины.

В сосенках светят броско

рыжики медью красной.

В нитях древесных кросен

гаснет дневная ласка.

Лето уходит. Осень.

День осени

С утра легла холодная роса,

свернувшись в капли в листиках манжетки.

К восходу дня проснувшихся блаженных

приветствовали птичьи голоса.

Скрипели петли, звякало ведро,

сухой голик шуршал по доскам пола,

а небо было сумрачно и голо,

единственное облако-перо

начало буквы тщилось написать,

но замерло, не разбирая литер;

студёный ветер слёзы ночи вытер,

просохла серебристая роса.

Обабком словно гвоздиком прибил

октябрь мох под старою берёзой.

Мы вместе, по-осеннему серьёзны,

отправились с лукошком по грибы.

А там, в лесу, такая тишина —

затихла даже сказка листопада,

и нам была за поиски награда —

чащобная таинственность одна.

Мы принесли с опушки горсть маслят,

пожарили в чугунной сковородке,

а за окном пиарил день короткий

с ушедшим летом сумрачный разлад.

Осенние утра

По осени рассветы молчаливы,

Все голоса сентябрь унёс на юг.

В саду холодном свяли листья сливы,

Остался нам один печной уют,

Остались только отсветы отрады —

Смотреть, берестяной плетя букет,

Как огненные пляшут саламандры,

Отбрасывая тени на буфет,

Следить в окно сквозящие по кронам

Лучи лениво движимого дня,

Края которых ловит неуклонно

Широкого заката западня.

Не ждать зимы, не вспоминать о санках,

Поставленных в заснеженную клеть,

Шагая вдаль притихшими лесами,

О летней кутерьме не сожалеть.

Сквозь стёклышко заглядывать всё реже

Туда, где в дымке — детства острова,

И сливовое свежее варенье

С высокой полки редко доставать.

Под драку

По мехам, а потом — в скулу!

Заиграй, гармонист, «под драку»!

Пусть развеется по селу

Грусть-тоска земляков поддатых!

Кто в крапиву, кто в бузину,

Кто с моста в бурливую реку.

Эту Родину помяну —

Как пропоицу и калеку,

Эту Родину обойму,

Словно камень кладки без стыка,

Сам упав под ту бузину,

Ненапившийся горемыка.

Буду видеть зов облаков

В неизбывной июльской сини,

Без простынок, без тюфяков —

Пусть душа от земли простынет,

Ноги — в сено, башка — в росу,

И не так, как Авелю — Каин,

Сам себе я в дар поднесу

Моей Родины вещий камень,

Тот, что там, на сердце, болит,

Будь ты трезвый, или поддатый,

Тот, что так, без уст, говорит,

Словно голос Бога: «Где брат твой?»

Русским за границей

Замечательное явление:

В эмигрантский опыт дерзаний

Армянин привносит Армению,

И еврей привносит Израиль.

Но венцом не избушки — терема,

Будь то Брайтон или Тирасполь,

Неподъёмно России беремя

Для отдельных русских диаспор.

Эмигрантской души спокойствие —

Если племя твоё под боком,

Только нам без России свойственно

Ощущать себя одиноким.

Если даже род соплеменников

Населяет сто десять улиц,

Это — луг с цветением временным,

А Россия — наш вечный улей.

Так повсюду о нас заметили:

С именами, только без отчеств,

Рассыпаемся по планете мы

Многоточием одиночеств.

Без рубахи ли, с капиталами

Уезжаем, — везде с дороги

Ощущать ночами усталыми

Принадлежность к стране далёкой.

Мы всегда — не часть человечества,

Нераздельная часть России.

Выносимо всё из Отечества.

Без России — невыносимо.

На Жёлтой реке

На Жёлтой реке желтолицых людей миллионы,

Вода в беспокойном потоке мутна и желта,

А ночью Луна через тучи стучит воспалённо,

Как будто цыплёнок, явившийся в свет из желтка.

Я так же стучал бы: «Впустите обратно в Россию!» —

Заклятие это в среде эмигрантов старо.

Но жёлтые руки теряют последние силы —

Не то что винтовку, не в силах сдержать и перо.

Я старый поэт, мне до неба осталось немного,

И жёлтые буквы дождями стекают в строке,

Чтоб кануть безвестно вдали от родного порога —

Близ хижины бедной на жёлтой реке Хуанхэ.

Издалека

Я спросил эмигранта, седого, как лунь, старика,

аккуратно прикрывшего строгим начёсом плешины:

«Хорошо вам любить нашу родину издалека

и указывать нам, где в любви мы своей согрешили?

Хорошо вам смотреть через озеро прожитых лет

на чужих берегов позабытую райскую сказку

и судить — от чужих поражений до чуждых побед —

всё, из наших краёв получившее в мире огласку?»

Но спросил я не в голос — зачем обижать простеца,

под опекой детей целовавшего землю у трапа —

простеца-пришлеца с молодящимся цветом лица,

с белозубой улыбкой отменно весёлого Трампа?

А потом он уехал — ведь наша страна широка! —

на мосты в три версты, на высокие башни дивиться.

И всё так же над ней к Абакану плывут облака,

оттеняя зарницами наши землистые лица.

Был — и не был как будто у трапа седой эмигрант.

Отдохнула земля от шагов напряжённых и шатких.

Из далёких краёв вся любовь — это только игра,

ни к чему осуждать и судить о её недостатках.

Сакартвело

Моим друзьям в Грузии,

საქართველო

Не частично, а всецело

Погружаюсь в звоны полдня.

Колокол о Сакартвело

Возвещает мне сегодня.

Там диктаторская злоба

Угашает дух народа,

Но и всё же — гамарджоба,

Строгость гор и рек свобода,

Ты, что песней одарила —

Глубже слова, дольше эха,

Солнцем ярче мандарина,

Звонкой радостью — без смеха.

Мир, где шире века — сердце,

Зависть душу не занозит,

Где старик святое детство

Сердцевиной сердца носит.

Край, в котором спят святые,

С другом истинным не страшно

Пить из глиняной бутыли

Светлый опыт дней вчерашних…

Что могло б, когда б мы в силе

Изменять реальность были,

Статься? Мы гмадлобт-спасибо

Столько лет не говорили!

Право древнее присловье:

«Рац магига Давитао…»!

Но одной Христовой Кровью

Наши связаны составы,

Нас одно Христово Тело

На века соединило,

Оттого мне Сакартвело

Словно имя брата мило.

2009

О чём умолчал Александр Сергеевич

Для чтения с эстрады

Было все и празднично, и просто.

Детская мечта — что сон целебный.

Мальчик строил терем из берёсты,

Девочка была его царевной.

Терем оказался не по чину,

Но стучал топориком упрямо,

Строил дом из дерева мужчина,

А жена готовила и пряла.

Только дом тот многих покоробил:

Не в свои невежа метит сани! —

Рос из-под топорика корабль

Под берестяными парусами.

Коли зависть в душу забёрется,

Семь змеиных шкур сползают с тела!

Загорелся парус из берёсты,

Вспыхнули бревенчатые стены.

Всю-то жизнь одну тянули лямку,

И не те под старость стали руки.

Выстроил старик себе землянку,

Выстругал корыто для старухи.

Все как прежде: не было корысти,

И глядел он молодо и дерзко,

И качалась лодочка в корыте

С парусом берёзового детства.

У больничных палат

1.

У больничных палат на нагретый подсолнечный склон

Из надувшихся почек весна хлорофиллом плеснула,

Перебив хлороформа унылый казённый канон,

Оживив на прогулке твои пожелтевшие скулы.

Здесь негромки часы. В них по тихому часу печаль.

Умирать, засыпая — почти засыпать, умирая.

Посмеёшься невольно над тем, что когда-то мечтал,

Вместе с Богом присев на завалинке вечного рая.

Для того и мечты, чтоб когда-то отречься от них,

И сквозь все наслоения главные вызнать приметы

Неудавшейся жизни, единый билет для двоих

Выдававшей на кассе до Стикса, и дальше — до Леты.

Ты себя проводил, провожая в бессмертье друзей.

Ты уже попрощался на тризнах и в письмах с собою.

Отчего же весна неизбывностью светлой своей

Возвращает тебя, словно после контузии, к бою?