Бесплатный фрагмент - Меря

ВЛАДИМИР ЧЕРЕПКИН

МЕРЯ

Издание второе, переработанное.

Некоторые названия объектов, а также все действующие лица в выделенных частях глав данного и первого издания вымышлены. Возможные совпадения имён с именами реальных людей случайны.

Знала ли что, или в бога ты верила?

Что там услышишь из песен твоих?

Чудь начудила, да Меря намерила

Гатей, дорог да столбов верстовых…

А. А. Блок

«Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться»

ОТ АВТОРА

Бывает, случается человеку иметь в своей жизни целый ряд памятных событий и мест, связанных с какой-то одной, очень значимой и интересной для него, темой.

Это могут быть чьи-то, встреченные им на перекрёстках судеб, черты, напомнившие ему давнюю его любовь и наполнившие её неожиданной новой силой.

Или, увиденный где-то, яркий природный пейзаж, заставивший вспомнить и другие яркие природные картины, и неодолимо увлекший его в чудеса этой пленительной стихии.

Или же столкнётся кто в жизни с чем-то загадочным и необъяснимым и всплывёт в его памяти череда каких-то других загадочных событий. Порой же встанет и неодолимое желание к этому загадочному постараться приблизиться и в какой-то мере его понять…

Для меня одна из самых интересных цепочек таких памятных событий и мест связана с очень интересным и загадочным народом, проживавшим когда-то на нашей верхневолжской земле и с давних пор привлекавших внимание не только учёных-специалистов, но и многих энтузиастов-любителей…

С кратким комплексом общих знаний об этом народе и моими взглядами на его проблемы вы встретитесь на страницах этой книги…

ВСТУПЛЕНИЕ

Чуть выше Ярославля примыкает своим, круто изогнутым, руслом к Волге речка Ить.

Когда, уставший от долгих скитаний в поисках рыбных мест, подбираешься к Волге, открывается село Устье, неподалеку от которого селище древнего племени.

Ветер раскачивает жухлый травостой над останками бушевавшей здесь когда-то жизни.

На ложбине большой коряги присаживаешься у края заросшей ямы, с проглядывающими на дне её, сквозь бурую травянистую массу, валунами. Отвлечёшься от безрезультатных спиннинговых забросов, малость отдохнёшь, вспомнишь о древностях, — и видишь эти валуны в тех временах, когда были они сложенным очагом, а над ямой вырастет четырёхугольный, с двускатной кровлей, бревенчатый дом, напоминающий привычные нам избы северорусских деревень, как, например, в том вон селе Устье.

А вот и обитатели тех давних домов, — меряне привиделись в нарядах уходящего лета. Мужчины в шерстяных да льняных рубахах. У пояса нож, огниво, кремень. Женщины в длинных шерстяных да льняных рубахах, подпоясанные кожаными да полотняными поясками. На голове каждой ремешок с прилаженными височными кольцами, на плече, подвешенный, в виде конька или уточки оберег. У особо нарядных на шее ожерелье из бус, монет, на груди бронзовые подвески, у пояса подвески, гребень, нож…

Забудешься — всё здесь уносит в вековые дали: трепет ветра, шум деревьев, плеск под берегом волжской воды. Слышится в них шелест древних летописных сказаний, скрип вёсел, шум канатов и парусов, чьи-то, чужого роду-племени, голоса.

Об этом народе, называвшемся мерей, знали в IX — X веках скандинавы. Их военно-торговые караваны останавливались и

имели базу в этих краях.

А ещё в VI веке знали о мере причерноморские готы. Их знаменитый историк того времени Иордан упоминает в своих трудах мерю под именем merens.

Под именем mirri упоминает её и другой древнегерманский учёный Адам Бременский уже в XI веке.

Русские же летописи говорят на счёт этого народа следующее: «На Белоозере сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере меря же»… И ещё: «Новгородские люди рекомые Словене и Кривичи и Меря. Словене свою волость имели, а Кривичи свою, а Меря свою».

Другие же летописные страницы упоминают мерю в делах её и отношениях с другими народами. Так «В лето 859-е имели дань варяги из заморья на чуди и на словенах, на мере и всех кривичах». Но «встали Словене и Кривичи и Меря и Чудь на Варягов и изгнали их за море».

Однако, якобы, приглашены были варяги этими народами вновь. И «В лето 862-е… принял власть Рюрик и раздал людям своим грады, кому Полоцк, кому Ростов, другому Белоозеро… а первые насельницы в Новгороде словене, в Полоцке кривичи, в Ростове меря, в Белоозере весь, в Муроме мурома».

А «В лето 882-е пошёл Олег имея много воинов, варяги, чудь, словене, весь, кривичи и пошёл к Смоленску… и посадил мужей своих, оттуда пошёл вниз,… начал города ставить и установил дани словенам, кривичам и мере».

А «В лето 907-е идёт Олег на греков,… взял же множество варягов и словен и чудь, и кривичей, и мерю и древлян и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов и дулебов, и тиверцев»…

Как видим, география взаимоотношений и действий мери с другими народами довольно велика.

И всё же исторические данные о ней очень скудны. И потому внесли свою солидную лепту в знания о ней лингвисты, антропологи, этнографы, просто энтузиасты и в первую очередь, конечно, археологи, открывшие многие мерянские памятники. Вот и на волжском этом берегу в призрачном шуме былой суеты, как будто бы послышатся вдруг их далёкие звуки, — шелест блокнотных листов, скрип носилок, скрежет лопат, удивлённые голоса на какую-то очередную находку или открытие. И на толику пополнится знание об исчезнувшем вдруг со страниц исторических документов, загадочном народе меря….

ЗАГАДОЧНАЯ МЕРЯ

Какие в древностях глубоких

Сокрыты тайные истоки?

С. Гор.

Самые первые сведения о мере получил я в раннем школьном детстве. Учился я тогда, как помню, в первом классе. Случилось так, что к исходу весны у меня довольно серьёзно разболелись уши. Я почти полностью оглох и лишь отчаянным криком люди могли донести до меня хоть какие-то слова.

В школу я ходить перестал, и во мне поселились два противоположных чувства: с одной стороны была лёгкость и блажь от внезапно нахлынувшей свободы, с другой — некая скука от пропавшего общения с одноклассниками.

Они, конечно, ко мне приходили, показывали в учебниках проходимый в классе материал, но меня наглухо отделяла от них стена беззвучия.

Я перестал общаться с деревенскими ребятами и, постепенно к этому привык, замкнулся в себе, погрузившись в какой-то отдельный от остальных людей мир.

В разгаре была посевная. Отец и мать вставали до рассвета и потом до зари же пропадали на колхозной работе.

Старшая сестра, как мне казалось, так же незаметно и беззвучно исчезала, уходя в школу. Я же, достав из-за печной заслонки сковороду с, оставленной для меня, жареной картошкой и налив из пузатого жёлтого самовара кипятку, неторопливо трапезничал. Если не наедался, то отрезал ещё на дорогу корку хлеба и, подлив на неё из бутылки подсолнечного масла, уходил, жуя на ходу, в излюбленные мной деревенские места. Частенько это были сенные сараи с остатками, недокормленного зимой скоту, пахнущего прелым духом, сена.

Там я прыгал и кувыркался, время — от времени выглядывая сквозь щели в брёвнах, чтобы, в случае, заранее унести ноги от увесистых пинков деревенского бригадира.

Ещё одним привлекательным для меня местом была деревенская конюшня. Можно было зайти в никогда не запираемое её помещение, угостить с рук сахаром или хлебом лошадей, получая невероятное удовольствие от прикосновения к ладошке мягких, тёплых лошадиных губ.

Рядом с конюшней было ещё одно привлекательное место, — большой навес со сложенными под ним штабелями старых телег и саней.

Внутри этого огромного свала были созданы такие замысловатые закоулки и туннели, что даже бригадир был не в силах оттуда прогнать. В тех проёмах я увлечённо лазал, воображая их таинственными пещерами, или строениями, иногда просто отдыхал, задумавшись о чём-то своём.

В случавшемся, особо меланхоличном настроении я лазил по заросшему пространству огорода, наблюдая за суетой, бегающих по грядкам, муравьёв, да бесконечными хлопотами пчёл у улья в соседнем огороде.

Но самыми любимыми мною местами были, затянутые осокой и ряской, деревенские пруды. Они притягивали меня буйной зарослью берегов, да таинственной подводным миром, откуда удочкой можно было выудить золотистого карликового карасика, или желтобрюхого тритона. Над водой летали, особо восхищавшие меня стремительностью и красотой, большие стрекозы с изящными зеркальными головками.

Иногда, в особо светлый и безветренный день, я ложился на мосток и, свесив голову до самой воды, разглядывал проплывавших там жуков да ползающих по дну, каких-то таинственных для меня насекомых…

Но однажды отец принёс из сельского медпункта, вместо изрядно надоевших мне пилюль и капель, какую-то сложенную вчетверо бумажку и, торжественно развернув её да помахав ею перед моим носом, докричал до меня, что завтра мы поедем на лечение в Ростов.

Наутро, усадив меня в кабине меж собой да грузчиком Володей — наша поездка была совмещена с рейсом колхозной машины в город за посадочными семенами — отец тронул машину в путь…

В маленьком кабинете, куда отец привёл меня по приезду, как помню, сидели за столом две очень улыбчивые женщины в белом.

Поговорив о чём-то с отцом и прокричав мне с улыбками, что сейчас будем в мячик играть, женщины прикрепили к моему носу и рту какое-то резиновое приспособление в виде полушара и трубок.

То, что случилось в следующую секунду мне не забыть никогда, — мою голову потряс такой внутренний удар, какой не мог присниться и в самом кошмарном сне, — так, наверное, как представлялось мне, могла взорваться в голове гигантская бомба. Не успев опомниться, я получил ещё один такой же удар и с криком отскочил от стола.

— Всё, больше не будем, всё хорошо, — успокаивающе говорила женщина, подозвав меня к столу и отсоединяя трубки от моего лица, — давай поправляйся…

С невообразимой горечью и обидой я шёл от больницы позади шагавшего к машине отца.

— А поедем, Вовка, я тебе озеро покажу, — обернулся вдруг отец, — он знал, как поднять моё настроение.

— Поедем! — обрадовался я и только тут понял, что стал слышать…

Казалось, какими-то бесконечными улицами и дорогами мы ехали по Ростову Великому к озеру, но ощущение приближающегося счастья захватывало дух и переполняло меня…

— Вон оно, озеро, — вытянув над баранкой ладонь, показал отец, — там серебристой полоской блестела меж кустов и деревьев вода…

— Ну вот, приехали. Пошли, — отец глушит мотор, и я выпрыгиваю из кабины вслед за соскочившим на берег грузчиком.

То, что возникло в тот момент перед моими глазами, мне невозможно уже забыть никогда, — до дальней дали, почти до горизонта лежала ровная, без малейшей зыби голубая вода и, свисающие с неба, пухлые белые облака идеально чётко отражались в её зеркальной глади…

И ещё какое-то удивительное ощущение необъятной тайны витало здесь.

Я молчал, восхищаясь такой картиной, — кроме нашей маленькой речки Кутьмы да деревенских прудов я никаких других водоёмов тогда ещё не видал.

Ко всему тому, грузчик Володя, после общей молчаливой паузы сказал, что когда-то на этих берегах проживал некий, не нашего роду-племени народ…

Имя этого народа я узнал позже в школе.

Тот незабываемый день отложился во мне солнечно-яркими красками ранней осени, блеском свежевыкрашенных школьных парт, стен, полов и новым прикосновением к тайне, о которой я узнал тогда на ростовском озере.

Тогда, на одном из первых после летнего перерыва уроке мы изучали начальный курс истории нашей страны.

— Здесь, в нашем крае, — говорила, прохаживаясь перед рядами парт, учительница, — проживали когда-то люди финно-угорского народа меря.

Да — да, — заметив мой вопросительный взгляд, продолжала она, глядя на меня, — а несколько севернее проживали люди другого финно-угорского народа — весь. В нашей же области — меря.

Особенно много поселений этого народа было на берегах ростовского озера Неро…

У меня перехватило дух, — я вспомнил удивительную гладь озера и даже увидел, множество древних людей среди буйных трав на берегу.

— А можно я про название этого озера легенду расскажу? — перебила учительницу бойкая ученица Танька с первого ряда.

— Ну, расскажи, — согласилась та.

— Там была в древнее время война, и местное племя стало скрываться от врагов на лодках в озере, а те стреляли по ним из луков стрелами. И вождь этого племени хотел что-то крикнуть своим, но успел прокричать только начало слова — «Неро…» и был убит. Так и стали называть после этого озеро…

На глазах учеников появилась грусть и в классе воцарилась пауза…

— Ну, это только легенда, — оживила настроение ребят учительница и продолжила свой рассказ уже о другом народе, о заселении нашего края славянами.

Это тоже было интересно и мысли о том древнем времени не отпускали меня и после урока.

Я медленно шёл после занятий домой в свою деревню. Дорога вела через сжатое поле с золотистой стрижкой жнивья среди, золотистых же буханочек — скирд, расставленных по всему обозримому пространству.

В небольшом отдалении на поле опустился журавлиный клин, и большие птицы бродили возле скирды, серебрясь на солнце лоснёными боками.

В другое время я бы побежал туда, чтобы приблизиться и рассмотреть удивительных этих птиц поближе, но тогда просто остановился и смотрел на всё в простой детской задумчивости.

Я представлял, как вырубали, выжигали, выкорчёвывали наши предки здесь дремучий, непроходимый лес, засевали и убирали потом поле, с оружием отбивались от чужаков — грабителей.

Наверное, также красиво были убраны осенью их поля, подлетали и опускались, чтобы подкормиться просыпанным где-то зерном журавли, не спеша струился по разрезу оврага вон тот безымянный ручеёк.

— А как же меря? — нет-нет да уводил к другому племени, вспыхивающий короткой искоркой, вопрос. Этот народ казался мне недоступно затаившимся, как бы растворённым где-то в туманах местных оврагов и болот, в шелесте ветра, в небесных кликах, пролетающих над полями журавлей…

Журавли поднялись и, выстроившись в клин, медленно погружались в синеву неба и, казалось, уносили вдаль тайну древнего народа. Она приятно щемила душу, и всё же хотелось как можно быстрей знать её.

На другой день я спросил у учительницы на первой же перемене: — А тот народ — меря, куда делся после всего этого?

— Ответ на этот вопрос не совсем ясен и теперь, — сказала она, — есть мнение, что он соединился со славянами, но точно пока ещё не знают; исследователи работают, изучают жизнь мери и, может быть, когда-нибудь узнаем всё точно…

…эта местность более всех прочих должна

содержать памятники важные в отношении

искусств и истории…

А. С. Уваров. Из письма А. А. Перовскому.

Исследования по изучению культуры мери, как я значительно уже позже узнал, к тому времени действительно были проведены большие.

Археологические работы на её памятниках начались ещё в XIX веке. На берегах ростовского озера Неро состоялись и одни из самых первых таких работ. Однако, самые первые раскопки были проведены в несколько другом, хотя и в близком к ростовской округе месте. Началом этой деятельности была, не менее древняя, владимирская земля, после чего процесс охватил соседние и близлежащие земли, вовлекая в это интересное дело всё новых и новых исследователей.

Перечень, хотя бы вкратце, их самих и основных деталей их жизни и деятельности в этой области, довольно большой и может кому-то показаться несколько утомительным. Но думаю, — всё же миновать его здесь совсем, будет неправильно, и краткое прикосновение к этой теме необходимо. А я постараюсь не утомлять вас совсем уж излишними подробностями.

Итак, первым в этом списке, безусловно, должен быть граф А. С. Уварову.

Именно ему по праву принадлежит слава первооткрывателя мерянских древностей.

А дело начиналось так. В 1850 году А. А. Перовский, бывший в ту пору министром внутренних дел с полномочиями следить за археологическими раскопками, предложил графу провести исследование каких-нибудь русских памятников, например, в районе Новгорода.

Уваров ответил, что там раскопки велись не раз, и всегда безуспешно и в свою очередь сделал другое предложение. Вот что он писал по этому поводу Перовскому: «… Я принял смелость предложить окрестности Суздаля для начала изысканий, потому, что по всем выводам и собранным сведениям, эта местность, едва ли ещё тронутая, обещает обильную жатву к открытиям русских древностей всякого рода»…1

Графу ли Уварову — уроженцу владимирской земли, да любителю археологических древностей и нумизматики, к тому же имевшему богатый опыт в археологических изысканиях, было не знать о местных памятниках и перспективах работ на них. Поэтому предложение было с успехом принято, из казны было выделено 2500 рублей — солидная по тем временам сумма. И в 1851 году раскопки начались.

В первый сезон исследователи раскопали более 700 курганов в Суздальском и Владимирском уездах. В следующем, 1852 году работы велись в Юрьевском и Суздальском уездах и было раскопано свыше 3400 курганов.

В следующие два года экспедицию, по представлению того же А. А. Перовского, возглавлял П. С. Савельев — близкий друг А. С. Уварова. Выбранные им для работ земли Клязьминской возвышенности, с древности привлекательные для обитания, сулили в той деятельности обильный успех. Тем более что велись работы в сторону Переславля-Залесского и Плещеева озер, где согласно Повести временных лет находилось одно из главных мест мерянского расселения.

И ожидания с лихвой оправдывались, — предметы языческой культуры успешно пополняли первоначальный их запас.

А около самого Плещеева озера, как и ожидалось, было встречено обилие памятников языческого времени. По возвышенным берегам водоёма исследователи открыли более 2000 древних курганов, в основном к северу от Переславля, около села Городище.

Курганы большей частью относились к дохристианскому времени, некоторые к началу христианства. Хронология, определяемая по найденным в них монетам (а П. С. Савельев был отличным нумизматом) выглядела так:

восточные дирхемы, — Арабских Халифатов и Бухарских Саманидов указывали на период 772 — 984 годы, западноевропейские монеты — Англосаксонские и Германские — на 950 — 1090 годы.

Исследователи обнаружили также множество вещей, указывающих на быт, хозяйственную деятельность, вооружение дохристианского местного населения.

Около упомянутого села Городище был исследован, обнесённый валом, древний городок, что по преданию являлся первоначальным городом Переславлем Залесским и затем был перенесён на берега Трубежа.

На месте же, возвышавшейся неподалеку от городка, отдельной искусственной насыпи, называемой Александровой Горой археологи обнаружили бытовые вещи, подобные найденным в курганах.

В целом работа была проделана огромная. За пять месяцев исследователи раскопали в общей сложности более 3000 курганов, и было найдено более тысячи древних вещей.

Ну а в мае 1854 года, после традиционной зимней описательной работы, исследователь продолжил раскопки, ориентируясь на другое летописное место мерянского обитания. «Я поставил себе целью проследить направление с курганов от М. Нерли к Ростову, чтобы таким образом связать Переславские курганы с Ростовскими. Под Ростовом также открыты курганы, по-видимому, норманнские, с европейскими Х в.», — писал он известному историку и литератору М. П. Погодину в августе 1854 года.

В тот летний период были исследованы территории в районе валов Переславля-Залесского, несколько курганных групп в Переславском, Ростовском и Угличском уездах, и ещё очень значительное, как потом оказалось, городище на берегу р. Сары, неподалеку от Ростова Великого.

Там была раскопана центральная часть поселения и четыре кургана в расположенном неподалеку могильнике.

В зимний период 1854—55годов А. П. Савельев занимался составлением отчёта о раскопках, который затем был опубликован частично в Журнале Министерства народного просвещения, частично в местной ярославской печати.

Получилось, что за четыре сезона было исследовано около 8000 курганов и несколько поселений. Казалось бы, — огромная работа, однако многие современники, да и более поздние учёные отнеслись к такой деятельности довольно прохладно. В вину исследователям вменялась несовершенная методика работ и плохая документация. Как писал по этому поводу в 1905 году авторитетнейший учёный того времен А.А Спицын «грандиозные раскопки 1851—1854 гг. в Суздальской области будут долго оплакиваться наукой»

Тем не менее, Уваров был доволен проделанной работой.

В 1872 году вышла в свет его знаменитая книга «Меряне и их быт по курганным раскопкам», в которой он представил раскопанные курганы как мерянские. И хотя вскоре выяснилось, что большинство курганов принадлежало не мере, а ассимилировавшим мерю, славянам, и А. С. Спицын продолжал остро полемизировать по тем раскопкам с Уваровым, всё же ряд исследователей высоко оценили труд учёного и его соратников.

Голоса в их защиту раздавались и в современном научном мире. «Не было чертежей и планов? — говорили их защитники, — но тогда этого не делал никто. Другая же документация, о которой всё же имелись свидетельства, могла быть утрачена при хранении экспонатов, часто при этом перемещаемых по различным музеям»

К достоинствам же тех первых исследователей отнесена была добротная их программа, использование при этом летописей, известий арабских путешественников, материалов былых раскопок на других территориях.

Определённым вкладом их в изучение мерянской культуры отмечено было ещё и правильное определение ими как мерянских, главных, этноопределяющих украшений женской части этого народа, — втульчатых височных колец и треугольных подвесок…

К положительному моменту, пожалуй, стоит ещё отнести сам факт открытия мерянских вещей и привлечение внимания учёного мира к проблеме мерянских древностей, до того бывших как бы тайной за семью печатями.

Тот же А. С. Спицын, скептически смотревший на перспективы изучения культуры мери в её летописных землях, полагавший, что меря покинула их, отступая перед славянскими переселенцами и задерживаясь на время лишь небольшими группами, также внёс свой определённый вклад в полевое изучение финно-угорского наследия.

В 1895 году он произвёл раскопки предполагаемого мерянского могильника напротив слободы Холуй, на реке Тезе под Ивановым. И хотя позже он всё же отнёс этот памятник к другому исчезнувшему народу — муроме, недооценивать такой поступок, очевидно вызванный, разгоревшимся в спорах, интересом к проблеме, никак нельзя.

Поисками следов мери в XIX веке занимался ещё К. Н. Тихонравов. В 1862 году им было раскопано 172 кургана в районе города Иванова, а в 70- 90 годах ещё 730 курганов и несколько десятков могил в Костромском Поволжье и окрестностях Иванова.

В 1870 году А. И. Кельсиевым и финским археологом И. Аспелиным были начаты раскопки Тимеревских курганов под Ярославлем. О тех работах сохранился краткий отчёт и, частично, археологический материал.

В конце XIX начале XX века раскопки в Тимереве проводил И. А. Тихомиров.

В начале ХХ века работы на Сарском городище продолжил известный художник и археолог Н. К. Рерих. Коллекция найденных им вещей (25штук) хранится в Государственном Эрмитаже. В Петербургском институте материальной культуры хранится отчёт о работе этого исследователя.

Примерно в то же время исследовал это городище и ростовский краевед А. А. Титов.

Особых подвижек в изучении мерянской культуры эти исследования уже не внесли. И в 1924 году в одной из своих работ А. С. Спицын писал, что меря по-прежнему остаётся для нас совершенной загадкой…

Однако, процесс изучения культуры мери в ту, советскую уже, эпоху вспыхнул с новой силой. И начался он сразу же после пессимистических заявлений А. А. Спицына.

Первые в этой подвижке работы провёл Э. Эдинг.

Уроженцу города Ростова Великого — одного из центров мерянского расселения, видимо, самой судьбой было дано стать виднейшим знатоком культуры сего загадочного народа. С детства познавший прикосновение к его тайне он с увлечением взялся за это дело. К тому же поддержка ему была огромной — крупнейшие российские и иностранные учёные, среди которых был и А. А. Спицын, выступили с одобрением задуманных работ.

И в 1924 году силами Ростовского музея он начал раскопки Сарского городища — самого знаменитого и значительного из известных поселений мери.

Энтузиазм населения при этом был также немалый. Члены Ростовского Научного общества по изучению местного края, студенты Ярославского университета и местные школьники приняли активное участие в этом деле.

Результаты тоже оказались весомыми. Не смотря на затрудняющие работы старые раскопы за два года исследований, были определены характер самого городища и характер деятельности его жителей, расположение поставленных в разное время валов, проходов в них, наличие прочих защитных сооружений.

Результаты тех работ были им опубликованы в монографии «Сарское городище», изданной Ростовским музеем Ярославской области в 1928году.

Ну а затем эстафету изучения культуры центральной мери подхватил ещё более авторитетный в будущем учёный П. Н. Третьяков. И с ним уже связаны новые по отношению к летописным мерянским землям, места.

Уроженец Костромской земли, также, как потом оказалось, имеющей связи с народом меря, этот человек в школьные ещё годы увлекался самостоятельным изучением древностей своего края. А дальше был факультет языка и истории материальной культуры, Ленинградского университета, где он воспитывался на лекциях таких маститых учёных того времени, как А. А. Спицын, А. А. Миллер, П. П. Ефименко и многих других.

Особенно близким среди них Третьякову стал Ефименко — крупнейший специалист, как в области древнейших периодов истории, так и в области культур средневековых славян и поволжских финнов, — человек со своими особыми на историю, взглядами. Он-то во многом и повлиял на взгляды самого Третьякова.

В1930 году, начинающий учёный получил диплом археолога и музееведа. А к 1933 году он приобрёл ещё и неплохой опыт археологических работ на Дону и в Чувашии. Ну а затем молодой специалист был приглашён возглавить руководство археологических разработок на больших участках верхневолжских земель, намеченных под затопления и создания там водохранилищ.

И как потом выяснилось, в местах тех находились многие очень интересные, в том числе и связанные с мерей, археологические объекты.

Первым делом были проведены разведочные раскопки ряда верхневолжских селищ V — VII веков. В их числе оказался и очень характерный памятник позднедьяковской, и, в какой-то степени, также мерянской, культуры — Попадьинское селище под Ярославлем.

В 1934 — 1935 годах исследователи полностью раскопали позднедьяковское городище у деревни Березняки, также имевшее некоторое отношение к культуре ранней мери.

По результатам тех работ П. Н. Третьковым была выдвинута интересная, хотя и не совсем на то время новая, идея о приходе мерянского населения на Верхнюю Волгу из иных мест (впервые же её озвучил преподаватель Третьякова Ефименко). Это, на взгляд молодого учёного, исключало картину происхождения мери от местных дьяковцев.

Ну а дальше полевое изучение мерянских древностей было связано с исследованиями Е. И. Горюновой — очень разносторонним учёным, специалистом, как в сфере археологии, так и в смежных дисциплинах: палеоантропологии и этнографии. С её именем связано распространение поиска следов мери на волжское левобережье, где до этого проводились лишь незначительные разведочные работы. В середине ХХ века она несколько лет занималась раскопками Попадьинского селища под Ярославлем и Дурасовского городища под Костромой. А ещё она известна как непримиримый защитник традиционного взгляда на происхождение мери, т.е. вывода мерянского населения непосредственно из местной дьяковской культуры.

Оппонировал же ей, как нетрудно догадаться, П. Н. Третьяков — приверженец новых идей в этом непростом вопросе, видевший мерю в качестве пришельцев из более южных районов.

По результатам своих работ П. Н. Третьяков и Е. И. Горюнова изложили доводы в, опубликованных ими, отдельных монографиях, где авторы доходили в своих рассуждениях до очень острых споров.

В 1938 — 1939 годах Я. В. Станкевич провела раскопки курганных комплексов у сёл Тимерево, Михайловское, Петровское около Ярославля, привлекавших внимание учёных ещё с XIX века, но серьёзных исследований там в то время не проводилось.

Результаты её работ затем проанализировала и обобщила М. В. Фехнер в сборнике «Ярославское Поволжье X — XI века», изданном Ярославским Музеем — заповедником в 1963 году.

В 70-х годах в том же районе, у д. Б. Тимерево раскопками смешанного меряно-славяно-скандинавского поселения занимался И. В. Дубов.

В 60-х — 80-х годах разведку и раскопки славяно-мерянских и мерянских поселений проводили В. П. Глазов, В. А. Лапшин, И. В. Исланова, А. Е. Леонтьев.

Особенно яркой была работа А. Е. Леонтьева, занимавшегося культурой ростовской части центральной группы мери. В70-е — 80-е годы, с небольшими перерывами, он вёл раскопки, уцелевшей после прежних исследований, части Сарского городища. Результаты всех предыдущих работ и личных раскопок были обобщены им в отдельных статьях и, в вышедшей в свет в 1996 году, монографии «Археология мери». Этот учёный также защищает новый взгляд на её происхождение.

Материалами Костромской и Ивановской группы мери примерно в это же время успешно занимался уроженец Ивановской области, видный финно-угровед Е.А.Рябинин. Его книга «Костромское Поволжье в средние века», где были обобщены многолетние работы автора, увидела свет в 1986 году.

Свой вклад в изучение мерянского наследия внесли и лингвисты. В 1985 году в киевском издательстве «Наукова Думка» вышла книга О. Б. Ткаченко «Мерянский язык», в которой автор с определённой долей успеха попытался показать отдельные элементы и характеристики этого, несуществующего уже языка, определить степени связей его с языками ныне живущих финно-угорских народов.

Большая работа проведена в области мерянской топонимии. Ей в той, или иной степени занимались многие исследователи. Среди них такие известные лингвисты, как финский учёный Я. Калима, М. Фасмер, Е. М. Поспелов, А. И. Попов, А. К. Матвеев, финская исследовательница А. Альквист.

Здесь, как и в археологическом деле, не обошлось без серьёзной полемики, весьма оживившей исследовательский мир. А именно, двое последних в этом списке учёных провели на страницах нескольких номеров журнала «Вопросы языкознания» бескомпромиссную и очень полезную для выяснения характерных мерянских топонимов дискуссию. Позднее к ней присоединился ещё один очень авторитетный лингвист А. М. Шилов.

Всем этим учёным и их плодотворной деятельности мы в первую очередь и обязаны сведениями о мерянской культуре, речь о которой пойдёт в следующих главах.

Поселения, связанные с мерей

Солнце светит золотое

Блещут озера струи…

Здесь величие былое

Словно дышит в забытьи.

Ф. Тютчев.

Всё первое, остаётся в памяти, как правило, прочней и полней обычного. Вот и первый мой теплоход, и первый мой судовой рейс и особенно начало его я вспоминаю всегда в самых, почти точных, подробностях.

Шли первые дни июня, и пух тополей плыл лёгкой позёмкой по ленинградскому асфальту. Пух ложился мне на фуражку, белым кружевом стелился на фланельку и гюйс, цеплялся за материю брюк.

Торопливо стряхивая его одной рукой, а другой — схватив чемодан, я вбежал в раскрывший гремучие двери автобус и плюхнулся на свободное поблизости место.

— Не на 151-й Волго-Балт? — спросил, оглядев меня с сиденья напротив, рослый черноусый парень в белом плаще.

— Да! — удивился я.

— Я оттуда, ждём мы рулевого-моториста, сказали, что практиканта с училища пришлют…

Мы вышли у  Александро- Невской Лавры, познакомились.

Мой неожиданный попутчик и будущий коллега — Альгирдас (он был литовцем) повёл меня к причалу, блестевшей уже неподалеку, Невы.

Под берегом открылись, стоявшие рядами, суда.

— Альгирдас, к нам курсант? — крикнул, перегнувшись за леер мостика, со стоявшего ближним корпусом теплохода, в форменной кремовой рубашке полноватый человек.

— Да, — откликнулся мой спутник, добавив тихо в мою сторону, — капитан.

— Хорошо! — улыбнулся капитан, — уважаю курсантов, поднимайтесь оба сюда.

Мы поднялись в судовую рубку…

Сияние капитанского лица слегка поблёкло, когда он узнал, что это первая моя штатная практика и в транзитных рейсах я ещё не бывал.

— Ладно, — сказал он после паузы, — рулевого-моториста мне всё равно надо, научишься. Ты вот что, — повернулся он к Альгирдасу, — веди его к старпому, пусть устраивается — и, хлопнув меня по плечу, подтолкнул к двери…

Наутро, после вечерних любований, играющими в иллюминаторах, береговыми огнями и почти бессонной с непривычки ночи от дрожи переборок и шума моторов, спешащего в рейс теплохода, я стоял на руле, получая навыки судоводительского дела.

Судно резало штевнем, играющую светлым серебром, водную рябь. Перед глазами в ширь и даль, распахивало просторы Ладожское озеро.

Я, начинающей уже привыкать к ответственному делу, рукой нажимал на румпельный рычаг, полным вниманием старался опередить неожиданные перемещения компасной картушки прочь от курса, и под бдительным оком, несущего вместе со мной вахту, старпома, постигал азы судоводительской профессии.

Процесс мне нравился, и захватывал, и скоро судно весьма устойчиво шло по своему курсу, оставляя за кормой, почти безукоризненно ровный, кильватерный след.

— Курить здесь можно, если куришь, вон пепельница, — показал старпом на блестевшую чистотой, миниатюрную металлическую чашечку рядом с компасом.

Я достал из кармана сигареты, спички, закурил.

— Кури, да на курс-то гляди, — поучал старпом, — вон опять рыскать пошёл. Не отклоняйся. Сколько там у тебя?

— Всё как надо, пятьдесят пять.

— Ну-ну, так и держи. Здесь-то в озере ничего особо опасного пока нет, но всё же аккуратней будь.

— Стараюсь.

— Ладно, тоже закурю, — извлёк он из своей пачки сигарету, — раньше, как ты, «Аврору» курил, а теперь вот помягче, «солнце» пробую…

Закурив, он надолго задумался…

— Дальше, каналом тяжелей, наверное, будет? — попытался я втянуть его в разговор.

— Да, — как бы спохватившись, быстро заговорил он, — там Свирь, на ней не соскучишься, а дальше шлюза Волго-Балта, это уж не фунт изюма. Сам увидишь, — сложный путь! Богат он своими участками…

Да и своей историей, — добавил он, многозначительно задумавшись, как бы ожидая моего заинтересованного вопроса.

Я не замедлил его задать: — И какая же у этого пути история?

Старпом снова неторопливо закурил, с минуту подумал, уставившись в озёрную даль и начал, как бы издалека, задумчиво: — Вот мы этим рейсом весь путь пройдём от Балтики и до Каспия, от моря и до моря. А этот путь, эта соединённая водная система существует ещё от Великого Петра…

Старпом долго рассказывал про петровские в этом деле начинания, про мариинскую водную систему, про создание Волго-Балтийского пути… Слушать его было интересно и не замечалось время, летящее на долгом озёрном пути…

— Вот так, такие были дела, дела были такие, — наконец как-то уже отвлечённо забормотал он, вглядываясь в горизонт и потом строго скомандовал: — Право руля, курс — 172, — и после короткой паузы вполголоса спокойно добавил — На Свирский маяк будем выходить…

— Да что мариинская система? Планы Петра? — продолжал он, когда судно вышло на новый курс, — ещё скандинавские викинги задолго до того освоили этот путь, с Балтики на Волгу без всяких каналов проходили на своих ладьях.

— Это как?

— А так, где ходом, где волоком от водоёма до водоёма суда на катках перетаскивали, с Невы в Ладогу, с Ладоги в Свирь, со Свири на Онегу, оттуда в Белое озеро, а там по Шексне в Волгу, а там до Булгарии и дальше до Каспия и по морю тому. Сей маршрут тогда «Путём из варяг в персы» назывался…

Старпом примолк, медленно закурил, встроил взгляд в горизонт, из которого по курсу вырастал полосатым конуском дальний Свирский маяк…

— Да что викинги? — вскоре продолжил он, — и более древние народы здесь ходили. Как-то тут, давненько уже, стояли мы в Старой Ладоге, там за Волховской губой, — махнул он вправо рукой, — случилось встретиться мне с археологами, так вот они порассказали много интересного. Например, в том районе кроме памятников известных славянских и скандинавских, как сама Старая Ладога, известны и более древние объекты истории — сопки — курганы такие погребальные. Так вот, в них обнаруживали по многу захоронений. Самые поздние захоронения — средневековые славянские, а ранние — это VI — VII века — прибалтийско-финские и ещё какие-то. То есть до славян ещё — предков наших, они сюда спускались. А эти сопки, как ни говори, по псковским да новгородским землям идут и дальше по Мологе, аж до Рыбинского водохранилища. Дьяковская, как они сказали, культура. А до прибалтов тех и более древние народы странствовали этим путём. Например, очень загадочный, как они сказали, народ бронзового века — «фатьяновцы». Где же они могли проходить такие расстояния?.. Конечно по рекам, на плотах, челнах, по свободным от зарослей берегам. Здесь и более удобный им проход и условия для жизни, — вода, рыбный да охотничий промысел для пропитания.

— Вот такие дела, — завершил эту тему старпом и круто перешёл к делам профессиональным. — Сейчас в Свирь будем заходить, — говорил он, подойдя к окну, — там нужны осторожность и внимание. Вести судно по реке на ориентир с одной стороны как бы вроде и легче, чем в большом водоёме по компасу, — легко улавливатся начало отклонения, с другой — намного трудней из-за узости судового хода и резких свалов от всевозможных течений, — вёл он необходимые наставления. Я старался им внимать, всё ещё погружённый в предыдущий его рассказ, который не даст мне быть равнодушным к истории этих мест ещё очень долгое время.

По окончании же того рейса порылся я в библиотеке, да ещё кое что узнал об истории тех земель, да и наших приволжских, того давнего времени, вспомнив, кстати, заодно и о мере и пристрастившись к знаниям о ней.

…были ли эти северные страны населены до

пришествия финских племён? В последнем

можно сомневаться.

А. С. Уваров Меряне и их быт по курганным раскопкам.

…Скифия находилась рядом. С лесными областями

Восточной Европы её соединяли многочисленные

речные пути…

П. Н. Третьяков. Финно-угры, балты и славяне на Днепре

и Волге.

Древние времена отличались значительными перемещениями народов. Племена передвигались в новые незаселённые и малозаселённые земли в поисках удобных для промыслов и земледелия мест, шли в захватнических целях, уходили от агрессивных соседей и нашествий.

Расстояния таких перемещений могли быть огромными. Те же, проживавшие на Верхней Волге в бронзовом веке, и, очень отличные от финно-угров, фатьяновцы? Откуда-то они пришли на эти земли? Для учёных до сих пор это загадка. Но по наиболее распространённой версии, пришли они с северо-запада, из Прибалтики.

Принято считать, что скифы, придя в Причерноморье, победили там киммерийцев и те, как-то незаметно как бы, иссякли. Но древнегреческий философ начала нашей эры Плутарх, в своё время писал, что скифы, придя в Северное Причерноморье, застали там не всех киммерийцев, а лишь малую их часть, большая же часть обитала дальше к северу.

Плутарх, как известно, не отличался оригинальными идеями, но был добросовестным переписчиком более древних знаний, — не верить ему у нас нет оснований. Значит, киммерийцами были освоены ещё и северные земли. Как далеко они туда заходили?

В различных источниках, например, в Википедии, говорится, что некоторые исследователи полагают название города Кимры произошедшим от имени киммерийцев. Такая точка зрения не лишена оснований. Я бы только уточнил, что оно произошло от имени реки Кимера, на которой был построен город. Гидроним этот впоследствии был превращён сначала в Кимерка, а затем в Кимрка (Поспелов Е. М. Географические названия мира: топонимический словарь). А уж древнее имя реки Кимера идёт, вероятно, от имени киммерийцев. Названия, как видим, более чем схожи…

Однако, среди учёных находится много скептиков в вопросе подобных перемещений народов. То есть, сами-то перемещения людских масс они не отрицают, им хорошо известно, например, об эпохе великого переселения, охватившей множество древних племён, но когда дело касается конкретных народов, тут их они, в большинстве своём, считают чуть ли не извечными насельниками своих географических мест…

К чему я это всё говорю, — узнаем позже. Ну, а сейчас познакомимся с поселениями, которые, как бы, не совсем мерянские, но имеющие к мере определённое отношение.

Оговорюсь, что не совсем мерянские они условно. Таковыми мы будем считать их по причине до конца не решённого вопроса о родстве мери с дьяковцами, так как часть исследователей, как нам известно, не считает мерю прямыми предками этого населения. В противном случае такие поселения тоже можно считать мерянскими…

Итак, как мы уже знаем, такие поселения располагались в основном на Волге. И первым из них по значению несомненно является Березняковское городище.

Городище расположено на мысе коренного берега Волги, при впадение в неё речки Сонохты.

Вдающийся в русло Волги, небольшой, но довольно возвышенный этот мыс, размерами около 80 на 40 метров, соединён с волжским берегом узким перешейком.

В действующем виде (начало действия П. Н. Третьяков относил ко II — III векам, позднее дату начала сдвинули на IV — V века), городище представляло собой небольшое поселение из нескольких домов.

В какое-то время, вероятно, не сразу, оно было обнесено с напольной стороны валом и рвом. На гребне вала была установлена двурядная стена из горизонтально уложенных плах в стояках, по периметру — подобная ей однорядная изгородь.

Поселение стояло до VI — VII веков, (отдельные исследователи отодвигают конечную дату дальше, аж до IХ века, что вряд ли соответствует действительности), и затем, по каким-то обстоятельствам, было полностью уничтожено пожаром.

Исследователями обнаружено 11 построек, из которых 6 отнесены к жилым домам. Они представляли собой прямоугольные, почти квадратные в сечении срубные строения с углублённым земляным полом и каменным очагом внутри. Площадь строений — 15—25 метров.

Отмечается как бы разделение жилища на правую мужскую и левую женскую половины.

Постройки располагались «улицей» в два ряда, параллельно берегу Волги.

По предположению П. Н. Третьякова, наиболее крупные строения носили общественный характер. Среди них самая крупная постройка — «общинный дом», площадью около 40 кв. метров, с большим очагом и нарами вдоль стен и с примыкавшей к ней небольшой постройкой — «кладовой», а также ямой, вероятно, служившей для хранения припасов.

Вторая по величине постройка с очагом, где найдено много глиняных пряслиц, два льячка и глиняная формочка для литья металла, охарактеризована как «дом для женских работ».

На поселении обнаружена также постройка с зернотёрками и пестом внутри — вероятно, место переработки и хранения зерна.

Обнаружена также кузница.

И ещё одна очень интересная постройка — так называемый «домик мёртвых» — место для захоронения кальцинированных костей и погребального инвентаря…

В 40 километрах ниже по течению, на том же правом волжском берегу известно селище Попадьинское (название по речке Попадьинке, впадающей здесь в Волгу). Это второй позднедьяковский памятник на территории ярославской группы мери.

По данным исследований П. Н. Третьякова, проводившего здесь раскопки в 1933 и в 1935 годах, культурные остатки прослеживались на площади, представляющей овал, вытянутый вдоль берега Волги, размером 50х100 метров.

Площадь, занятая самими постройками — более 1200 кв. м.

Обнаружены остатки 12 строений, выставленных так же «улицей» в два ряда вдоль берега Волги.

Е. И. Горюновой постройки определены как срубные бревенчатые, прямоугольные, с земляным, несколько углублённым, полом и с двускатной крышей, опущенной почти до земли. Большинство домов было площадью до 25 кв. метров, с одним каменным очагом и вероятно были односемейными.

Один длинный дом, площадью около 120 кв. метров, с обнаруженными пятью разновременными очагами, вероятно, был местом для коллективного проживания или принадлежал очень большой семье. Размер жилищ составлял от 4 до 5 метров в поперечнике.

На поселении найдено много предметов позднедьяковской культуры, по характеру и соотношению которых, а также по соотношению найденных костных остатков определён характер хозяйственной деятельности жителей.

Основным занятием здесь было домашнее скотоводство. Подсобное значение отводилось охоте и рыболовству. На последнем месте оказалось земледелие. Его, на взгляд исследователей, представлял лишь один предмет — железный серп, очень схожий с серпом, найденном на Березняковском городище.

Хотя всё же предмет этот может также относиться и к домашнему скотоводству, как орудие заготовки травяного корма для скота.

Время существования поселения по П. Н. Третьякову — III — V века, согласно современным исследователям — VI — VII столетия.

Это поселение также погибло от пожара.

В тот же временной период П. Н. Третьяковым были исследованы остатки ещё одного волжского поселения, расположенного почти напротив Попадьинского, — чуть ниже, на левом берегу. Селище получило название Устьянское, по селу Устье, расположенному неподалеку.

Исследователь обнаружил здесь остатки наземной деревянной постройки, погибшей от пожара. Длина, сохранившейся в остатках, стены определена в 5 метров. Около одной из стен находился очаг из валунов. Найдены хозяйственные предметы — ножи, железное шило, наконечник стрелы, прясла для веретён, небольшие бруски, каменные песты, обломок льячка.

Время действия этого поселения исследователь отвёл на VI — VII века, т.е., по его хронологии, на период чуть более поздний, нежели для первых двух и нашёл в нём некоторые отличия. Так, железные ножи здесь выполнены с параллельным лезвием и спинкой. Наконечники стрел также отличны от более ранних типов. И, наконец, здесь не были встречены «грузики дьякова типа», хотя они и представлены всё же в виде деградированных уже экземпляров по сравнению с соответствующими находками первых поселений.

Это позволяло исследователям относить поздние периоды обитания в них уже к другой культуре.

А. Е. Леонтьев, не связывающий дьяковскую культуру с культурой мери, объясняет находки мерянских вещей на месте Березняковского городища, в частности, тем, что мерянское поселение там существовало позже, оно возникло на месте гибели этого дьяковского городища и было уничтожено позже распашкой.

В этом есть свой резон, потому как мерянские вещи, найденные там, имеют более поздний временной показатель (IX—X в.), малый же культурный слой Березняковского городища не позволяет относить его до такого времени.

Разделяясь во мнениях по частностям, тем не менее, специалисты в большинстве своём выделяют дьяковскую культуру позднего периода из культуры собственно дьяковской, называя её позднедьяковской.

И о той вот, ранней дьяковской или просто дьяковской культуре также здесь надо несколько рассказать. В исследовательской среде принято было считать, что дьяковская культура погребальных памятников не имеет, за редким исключением нескольких, так называемых, «домиков мёртвых», в частности, на городище Березняки и городище около Звенигорода. Главенствовало мнение, что у дьяковских племён существовал обычай поверхностного захоронения умерших, — их развешивали на деревьях, что до весьма недавнего времени практиковалось, например, у мордвы и у некоторых других народов Поволжья и Севера. В последнее время «домики мёртвых» были обнаружены в достаточно большом количестве в Молого — Шекснинском междуречье в районе Верхневолжья, поэтому взгляды на эту проблему несколько изменились.

Дьяковская культура — типичный представитель или, так сказать, один из подвидов обширной культуры сетчатой керамики, распространившейся с конца бронзового века до первых веков нашей эры на огромных пространствах от устья Камы и среднего течения Оки до Балтии.

Сама дьяковская культура охватывала районы Верхней Волги, Костромского Поволжья и Средней Оки.

В отличие от погребальных памятников, поселения этой культуры достаточно давно археологам хорошо известны.

Одно из таких поселений, давшее имя и самой культуре, располагалось в районе бывшего села Дьяково (теперь территория музея-заповедника Коломенское, в пределах современной Москвы).

Поселения дьяковцев были, как правило, небольших размеров, редко превышали по площади 200 кв. метров, но имели мощные оборонительные сооружения.

Обнесённые валами и рвами по периметру, а иногда и несколькими рядами валов и рвов, они представляли собой настоящие крепости своего времени.

Иногда валы предварительно обмазывались глиной, после чего обжигались с помощью костров, что делало их очень устойчивыми во времени. По гребню же валов устанавливался ещё и тын.

Среди болот, на островах существовали ещё более недоступные для врагов, болотные поселения.

Деревянные поселения часто выгорали от бытовых пожаров, или вызванных набегами врагов, и потом постепенно отстраивались заново.

Характерны большие многокамерные постройки, разделённые внутри перегородками на холодные отсеки (сени) и тёплые жилые помещения.

В центральной части жилого помещения находился очаг с глиняными бортиками.

Полы покрывались песчаной подсыпкой, иногда обмазывались глиной, устилались травяными изделиями в виде циновки.

Существовали и более мелкие, однокамерные строения, — дома из прямоугольных срубов, округлые землянки…

В изделиях дьяковцев характерными чертами были отпечатки сетки на глиняных сосудах, — так называемый, сетчатый орнамент и так называемые, грузики «дьякова типа» — изделия неизвестного назначения, по разным предположениям: грузики для ткацкого станка, рыболовные грузила, нагрудные украшения, культовые предметы и др.

Эти черты долгое время и считались основными признаками дьяковской культуры. Однако, как оказалось, и сетчатая керамика и грузики дьякова типа встречаются гораздо шире этой культуры, включая низовья Камы и Прибалтику, к тому же сетчатая керамика на дьяковских городищах исчезает намного раньше самой культуры.

В последнее время признаками дьяковской культуры принято считать отдельные виды грузиков Волго-Окского междуречья, существующие от начала до конца использования местных дьяковских городищ.

К характерным дьяковским предметам часть исследователей относит также бронзовые умбоновидные (круглые с выпуклиной в центре) подвески. Хотя они более характерны всё же для последующего мерянского времени. Характерны также квадратные бляшки, бронзовые и железные пряжки, булавки со спиральными головками, поясные кольца. Исследователи отмечают также миниатюрные глиняные зооморфные фигурки и костяные поделки с изображением животных, несущие отпечаток влияния, так называемого, «скифского звериного стиля». Отмечается также южный «звериный» орнамент и костяные стрелы, подражающие по форме скифским бронзовым.

Вообще, среди находок, особенно раннего периода, очень много предметов из кости. Это наконечники стрел, гарпуны, булавки и другое. Железные же изделия более присущи позднедьяковскому времени.

Но и в ранний период они не были большой редкостью.

Металл для их изготовления получали сыродутным способом, используя в основном болотные руды. В специальные печи слоями загружалась руда, и внутрь нагнетался горячий воздух. Продуктом плавки была крица, — застывшая масса, которую затем отделяли от шлака. При этом почти половина металла уходила в шлак.

Из железа сначала делали полуфабрикаты, обычно в виде железных колец диаметром около 10 сантиметров, из которых затем изготовлялись различные изделия.

Границы дьяковской культуры, определяемые по характерным её признакам, приблизительно выглядят так: на юге — Ока, на западе — река Протва и водораздел рек Москвы и Ваузы, дальше к западу — верховья рек: Западная Двина и Ловать, где дьяковские племена граничили с родственным им населением Городецкой культуры, на северо-западе граница доходила до юго-восточных районов Ленинградской области и до западных районов области Вологодской. Северная граница проходила приблизительно в районе Вологды и Костромы, восточная — по Нижней Оке и Волге.

Основной долей в хозяйстве дьяковских племён принято считать оседлое скотоводство и земледелие. Но при этом несомненно, что не малая доля приходилась также на рыболовство и охоту в традиционно близких к дьяковским поселениям водоёмах и лесах.

Выращивались зерновые растения, содержались свиньи, крупный и мелкий рогатый скот, а также лошади, которые служили главным образом для верховой езды.

Для посадок распахивались речные мысы, участки коренного берега, склоны свободных от леса оврагов и пойменные луга…

На этом с дьяковской культурой, пожалуй, закончим и вернёмся к, интересующей нас здесь больше, культуре позднедьяковской, как к более близкой по времени, культуре нашей мери.

В позднедьяковский период заметно увеличивается число железных изделий — наконечники копий, дротиков, булав, гарпуны, рыболовные крючки, серпы, инструменты для обработки железа и дерева.

Увеличивается и количество поселений. П. Н. Третьяков связывает позднедьяковскую культуру с приходом балтского населения и смешением его с местными финно-угорскими племенами.

На дьяковских поселениях позднего периода обычны находки керамики,

отличной от керамики раннего дьяковского времени. Это широкогорлые гладкостенные горшки с расширенной верхней частью тулова, часто, с насечкой по венчику. Такая посуда напоминает сарматскую посуду более раннего времени.

Чёрное лощение керамической посуды, встречаемое на многих дьковских, в том числе и на Березняковском, городищах — черта, также хорошо известная в артефактах более южных, лесостепных и степных земель.

Также, на некоторых позднедьяковских городищах известны бронзовые пластины и грузики дьякова типа с рисунками, знакомыми археологам по древностям степных сарматских племён.

К какому же населению относится этот предмерянский период волжских поселений?..

Березняковский погребальный памятник — «домик мёртвых» схож с погребальным памятником одновременного березняковскому городища под Звенигородом, оставленного, по мнению ряда специалистов, балтским населением. Поэтому и Березняковское городище, да и всю позднедьяковскую культуру исследователи склонны относить к балтскому, или какому-то другому, не финно-угорскому, населению.

В позднедьяковский период, как мы знаем, у дьяковского населения произошла смена керамики с сетчатой на гладкостенную. Керамика — очень важный этнический показатель и быстрая смена её почти наверняка означает коренную смену населения.

Известный исследователь культур железного века М. Г. Гусаков по этому поводу пишет следующее: «Кому принадлежала «заглаженная» посуда, если «сетчатая» считалась финно-угорской? Заглаженная керамика могла быть либо «балтской», либо «иранской». 2

К слову сказать, и сами балты того времени распространялись далеко к югу и к востоку от своих нынешних территорий и в условиях хаотичных племенных перемещений эпохи великого переселения, очевидно, имели неоднородный, разноэтничный состав, ещё не оформившегося в современном понимании, народа. В их среде, вероятно, были и иранские племена, проживавшие как чересполосно меж ними, так и влившиеся в какой-то степени в их этническое пространство. Материальная культура, обычно относимых к балтам, милоградской и юхновской археологических культур левобережного среднего поднепровья и смежных с ним от восточной стороны земель носила, по мнению их исследователя — Мельниковской, явные «скифские», т.е. древнеиранские черты.

В этой связи не лишне вспомнить отголоски сведений о легендарной чуди — народе, когда-то повсеместно обитавшем в ареале финно-угров. В северных областях существует легенда, об ушедшей под землю, белоглазой чуди. Есть воспоминания о «чуди заволочской», обитавшей когда-то в северо-восточных районах европейской России. На севере встречается много топонимов, восходящих к этому этническому имени: Чудское озеро, Чудиново, Чуди, Задние Чуди и т. д.

Чудью, вплоть до начала XX века официально называли северо-западные народы водь и вепсов

Чудью иногда обобщённо называли всех финно-угров. Так в Ростове Великом был известен Чудской Конец — место компактного проживания мерян в этом городе. Однако сами финно-угры иногда называли чудью какой-то другой, не финно-угорский народ, о котором сохранились лишь легенды.

Хотя в некоторых легендах коми-пермяков чудь упоминается как один из предков этого народа, а для части вепсов сей этноним служил до весьма недавнего времени самоназванием.

Старожилы отдельных районов Марийской республики помнили, дошедшие до них, рассказы далёких предков о, пришедших когда-то в их места, людях, носивших необычно высокие головные уборы. По предположению некоторых исследователей, это и была историческая чудь.

В истории известны случая, когда, пришедший на новые земли народ, полностью ассимилирует местное население, но принимает название этого народа и элементы его культуры. Так, обитавший когда-то в Сибири, европеоидный, светловолосый и голубоглазый народ кыргызов, полностью ассимилировали и растворили в себе тюркские племена, которые переместились потом в юго-западном направлении и теперь обитают в Средней Азии под именем киргизов. (Кызласов Л. Р.).

Вероятно, что было и происходившее несколько наоборот, когда, пришедший на чужую территорию народ, давал местному, менее развитому в культурном плане, населению организующее начало, элементы своей культуры и своё племенное имя и затем полностью исчезал, растворившись в том, более многочисленном населении.

В ряде легенд чудь характеризуется как внешне смуглый и темноволосый народ. И потому в исследовательской среде есть взгляд на чудь как на давних пришельцев южного индоиранского населения, постепенно влившегося в финно-угорскую среду и растворившегося в ней.

Возможно, эту давнюю чудь и представляло дьяковское, или, точнее, позднедьяковское население.

Вопрос же связи этого населения с мерей очень сложен. Некоторые элементы культуры мери (домостроительство, керамика) схожи с культурой поздних дьяковцев. И всё же, на общем основании материальных культур, исследователи склоняются к тому, что между дьяковскими племенами обширного волго-окского пространства и последующими обитателями этих мест существовал весьма продолжительный временной зазор.

Хотя есть и существенное «но» — финно-угорская топонимия дьяковского времени сохранилась на этой территории, значит, всё же кто-то передал её для использования последующему населению. И это очень интересная загадка.

Быть может, ответом на неё будет всё же некая родственная близость этих двух, хотя, в какой-то мере, возможно, и разделённых временным отрезком, народов.

Каковы же черты сходства материальной культуры мери с предыдущей местной культурой и каковы их отличия? Об этом поговорим в следующей главе.

Поселения мери

Языческий город, — гора с теремами.

Кудесник пророчит судьбу наперёд.

Ю. Галкин.

Когда едешь по ярославской шоссейной дороге со стороны Москвы, то на подъезде к Ростову Великому, впереди и чуть справа открывается удивительный пейзаж, где над озёрным блюдцем белеет и золотится цепь древних башен, стен, церковных куполов. Веет величием и глубиной веков…

Но далеко не все знают, что по другую сторону от шоссе, где заметен лишь лес, тихо притаился в нём более древний и не менее значимый, хотя и не столь сохранившийся, исторический и археологический памятник.

ам в лесу сохранились остатки предшественника славного города Ростова Великого, — хорошо известное исследователям и любителям истории Древней Руси, бывшее мерянское поселение — Сарское городище…

Спустившись по ступенькам с крутого откоса и перейдя за луг и железную дорогу, попадаешь в, завораживающее бодрым сосновым духом, лесное царство.

В его пьянящем плену не замечаешь, как углубляешься в плотную чащу и уже думаешь, что идёшь не туда, но тут слева, из открывающегося там пространства ворвётся вдруг свет, обдав охру сосновых стволов золотым блеском.

Внизу, под крутым берегом, меж обильных осок, блеснёт река. А дальше, за обрывающимся сосняком, там, где круто поворачивает влево её русло, выделится, покрытый молодыми деревьями, взгорок…

Вот оно, Сарское городище — место одного из самых значительных мерянских поселений, увлекательной работы знаменитых учёных и центр притяжения многих любителей истории, краеведения, исследователей финно-угорского мира!…

Однажды оказался там и я, — стоял у подножия завороженный.

Возвышенность действовала магически. Виделся не просто природный холм, ощущалось что-то более цельное, связывающее его с людьми. И уже почти виделись призрачные стены и крыши, почти слышались, оттуда сверху доносившиеся, голоса.

Приблизившись и частично обойдя и оглядев возвышение, я поднялся вверх, — и чувства той таинственной древней жизни как-то неожиданно сникли и сошли на другой план. Было трудно представить в открывшемся вновь пространстве, покрытом бурьяном, ямами раскопов, порослью деревьев и кустов, упорядоченный быт древнего народа. Скорей виделись многочисленные его исследователи, орудующие лопатами, кирками, снующие с тетрадями, записными книжками, перебирающие руками эту, напитанную прошлой жизнью, землю…

А копали здесь многие. Археологи. Просто любители древностей. Кладоискатели в поисках, якобы, зарытых здесь когда-то сокровищ. Строители, забирающие грунт для каких-то своих объектов…

Картина на время сильно удручала. И всё же удовлетворение потом оказалось намного выше.