Бесплатный фрагмент - Меняла

Предисловие автора

Когда совершаешь ошибку, особенно остро чувствуешь, какой непреодолимой субстанцией является время. Расстояние все-таки более милостиво к нам. Человека, которого от тебя отделяет метр, можно окликнуть, догнать, схватить за плечо.

Человека, которого отделяет от тебя секунда, уже не окликнешь, не догонишь, не схватишь. Кажется: вот же оно, только что случилось, я сейчас все исправлю! Но — нет.

Эта крохотная трещинка — секунда — тут же неизбежно превращается в две, три, пять… минуту… час… Она разрастается, становясь бездонной пропастью, и ты ничего не можешь поправить там, на другом краю, который теперь все дальше и дальше.

Однако иногда судьба все-таки дает второй шанс. Для этого нужно всего лишь…

Глава первая. Старуха

Ярославу, симпатичному, чуть полноватому блондину с умными глазами чайного цвета, только-только исполнилось пятнадцать лет, когда он купил менялу.

Случилось это июньским утром 1985 года в городском парке. Там в дальнем углу была асфальтированная танцплощадка, огороженная со стороны входа — беленой кирпичной стеной, а с боков и тыла — металлической сеткой. Субботними летними вечерами тут гремела музыка, и культурно отдыхала молодежь, а по воскресеньям с утра собиралась совсем другая публика, более спокойная, и при этом очень разная по возрасту: от октябрят до пенсионеров.

Площадка в это время еще хранила следы вечернего веселья: под ноги попадались растоптанные цветы и окурки, грязно-бирюзовые билеты с оторванным «контролем», обрывки газет и прочий мусор. Под сценой поблескивали в полумраке пустые пивные и винные бутылки. Уборка ожидалась только после обеда.

А до того площадка принадлежала городскому клубу коллекционеров. Его члены проходили по специальным пропускам, но войти мог и любой желающий, купив билет за десять копеек. Сразу за входом на площадке толпились модельщики с их разнокалиберными танками, самолетами и машинками, так что остальные коллекционеры были вынуждены протискиваться к своим местам сбора сквозь это игрушечное царство.

Место в глубине, на деревянной сцене, традиционно занимали нумизматы, самая солидная публика, посматривающая на прочих свысока. Свысока в прямом смысле, так как сцена возвышалась над площадкой метра на полтора, и на нее приходилось подниматься сбоку по деревянным ступеням. И свысока в переносном смысле, поскольку коллекционеры монет считали свое увлечение делом не в пример более серьезным по сравнению с собиранием всякой чепухи.

Значимые экземпляры коллекций они держали, как правило, в самодельных альбомах из целлофана, простроченного на швейной машинке. Фабричные кляссеры для монет были в большом дефиците. Битая дешевка демонстрировалась насыпом в круглых коробочках из-под леденцов.

Справа от входа, под беленой стеной ютилась горстка торговцев разным хламом. Их было немного, и само их присутствие особо не поощрялось. Всякий раз они осторожно просачивались сюда мимо остальных коллекционеров и разворачивали на асфальте тряпицы, в которые были завернуты старые и пыльные бронзовые лампы и подсвечники, фарфоровые статуэтки с отбитыми носами, гнутые и исцарапанные серебряные ложки и вилки разных времен, пожелтевшие растрепанные книги, затертые лупы, куски магнитных колец от динамиков и прочие товары подобного сорта.

В ожидании покупателей торговцы беспокойно оглядывались, готовые мигом свернуть свои «прилавки» при малейшей тревоге. Милицейские облавы изредка случались. Власть опасалась деградации клуба коллекционеров до блошиного рынка. Такое сугубо буржуазное явление никак бы не вписалось в социалистическую действительность.

Перестройка, как потом стало ясно, к этому времени в стране уже началась, но пока об этом никто не догадывался, и даже само слово такое: «перестройка», — еще не было придумано. По центральному радио и телевидению что-то говорилось об «ускорении», а на местах все текло по-старому.

Согласно официальной версии, члены клуба собирались исключительно для обмена экспонатами своих коллекций, и деньги в этом процессе не участвовали. Конечно, на деле все происходило совсем иначе, но это никого не смущало. В стране развитого социализма было так привычно говорить одно, а делать совсем другое.

Остальное пространство площадки делили этикеточники, значечники, пробочники, и, конечно, самая многочисленная братия — филателисты. К последним как раз и принадлежал Ярослав. Приходил он сюда не первый год, знал в лицо почти всех, со многими здоровался, как со старыми знакомыми, причем не только с коллегами-марочниками, но и другими коллекционерами.

Однако старуху, остановившую его, когда он только вошел на площадку, окунувшись в пестрое, возбужденно гудящее море коллекционеров, Ярослав видел впервые.

— Купи менялу. Недорого, — сказала она таким низким скрипучим голосом, что мальчишка почувствовал странный холодок в спине.

Он машинально поправил круглые очки, которые носил по настоянию окулиста, хотя видел, в принципе, неплохо. Однако врач год назад сказал: «Лучше походить в очках сейчас, пока глаза растут, чем не снимать их потом всю жизнь».

Извинившись перед старухой при помощи неловкой улыбки, Ярослав хотел, было, побыстрее пройти дальше, к своим, но торговка настойчиво преградила ему путь и, глядя прямо в глаза, повторила, уже почти как приказ:

— Купи.

— Какого менялу? — не понял Ярослав. Он беспомощно оглянулся по сторонам. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Старуха стояла крайней в ряду торговцев и, видимо, только что пришла. Никаких товаров перед ней не лежало. Вида она была довольно жалкого: драная линялая кофта, растрепанная седина… Но глаза! Глаза светились каким-то уверенным насмешливым превосходством. Словно внутри убогой старушонки сидел совсем другой человек, убежденный в своей силе и воле.

На вопрос Ярослава торговка не ответила. Вместо этого она просто протянула ему какую-то статуэтку, на вид — бронзовую. Однако, взяв ее в руки, Ярослав сразу понял: это не металл. Не было приличествующей бронзе холодящей тяжести и звонкости.

Статуэтка изображала пузатого китайского божка или буддийского монаха в складчатом одеянии, сидящего в позе «по-турецки». Ярослав видел похожие восточные статуэтки — лысоголовые, с длинными мочками ушей, но эта отличалась. В правой руке сидящий сжимал кругляшок, похожий на монету, а левую протягивал вперед, держа ладонь «ковшиком», словно ожидал, что в нее что-то положат.

Ярослав невольно всмотрелся в лицо статуэтки. Круглое, толстощекое, оно, тем не менее, не походило на азиатское. Нос крючком, толстые кустистые брови. Глаза — круглые, чуть навыкате, с большими мешками под нижними веками.

Тонкость работы была такова, что результат преодолел ту грань, когда слепое и бездушное скульптурное лицо вдруг приобретает черты живого и одухотворенного, вызывая у зрителя какое-то двойственное ощущение: не то восторга, не то испуга. Глаза менялы поблескивали хитрецой, а морщинки на щеках, казалось, вот-вот были готовы углубиться и разъехаться в стороны, растягивая губы в плутовской улыбке.

— Н-нет, спасибо, — почему-то запинаясь, сказал Ярослав, возвращая статуэтку старухе. — Мне это не нужно.

— Сегодня не нужно, а завтра — пригодится! — твердо сказала торговка своим низким скрипучим голосом.

«Это ж сколько „Беломора“ надо выкурить, чтоб так каркать!?» — невольно подумал мальчишка, а вслух сказал:

— Как это он может мне пригодиться?

— Очень просто. Надо будет что-нибудь поменять, попросишь — он поменяет.

— Что поменяет?

— А что попросишь — то и поменяет. Только ему тоже надо что-то предложить взамен. Подходящее. А то не согласится.

— А как можно узнать — согласился он или нет?

— Увидишь.

Шипящее «ш-ш» в конце слова «увидишь» получилось у старухи долгим и каким-то змеиным. То ли из-за особой формы острого языка, которым она то и дело облизывала скукоженные губы, то ли из-за мелких желтоватых зубов, на фоне которых выделялись крупные, такие же желтоватые клыки. Вообще, в ее облике и повадках было что-то от кобры, хотя кобру Ярослав никогда вот так близко, конечно, не видел.

— Только смотри. Болтать про это никому нельзя, — от низкого сиплого голоса старухи внутри мальчишки все замирало.

— А то — что? — как-то машинально спросил он, хотя казалось бы: какая ему разница? Никакого менялы он покупать не собирался.

— А то засмеют ведь, — торговка осклабилась, и желтоватые клыки зловеще блеснули в черной пропасти рта. Ее сиплое горло весело хохотнуло. Но тут же старуха разом посерьезнела и уже совсем другим, мрачным и завораживающим тоном добавила:

— Да и беду накликать недолго…

«Она — сумасшедшая!» — осенило мальчишку. Он снова оглянулся по сторонам, высматривая путь для отхода.

Но старуха вдруг резко шагнула вперед и положила свои холодные костлявые ладони поверх рук Ярослава, словно помогая ему покрепче сжать статуэтку.

— Не возьмешь — жалеть будеш-шь! — опять эти змеиные «ш-ш»! — Недорого ведь отдаю. Всего четыре пятьдесят.

Ярослав вздрогнул, как бывает, когда соприкасаешься с чем-то нереальным, необъяснимым, чужим, не из нашего мира. Дело в том, что названная старухой сумма была именно той самой, которая лежала сейчас у него в кармане.

Сложенная зеленоватая «трешка» и полтора рубля мелочью. Треть денег он скопил, откладывая со школьных завтраков — родители давали ему каждое утро по сорок копеек, — а «трешку» вчера на день рождения подарила бабушка.

Поэтому Ярослав и пришел сегодня в парк, хотя, по-хорошему, следовало бы сидеть над учебниками. Завтра — первый в его жизни экзамен. Позади восьмой класс. Но очень был велик соблазн попытаться выменять, наконец, у Алексея, известного в клубе филателиста, красивейшую серию парагвайских марок, посвященную космической программе «Аполлон» и высадке американцев на Луну.

Алексей просил за серию девять рублей. Таких денег у Ярослава, конечно, не было. Надежда, что на день рождения подарят нужную сумму, растаяла, когда отец с матерью гордо вручили ему шикарный кожаный портфель. Престижная, конечно, вещь, и родителей он постарался не расстроить, поэтому, как мог, изобразил на лице радость и счастье.

Но, честно говоря, уже несколько ночей Ярослав подолгу не мог заснуть, все перебирал варианты: что можно предложить Алексею за желанную серию. Кто никогда не собирал коллекций, вряд ли поймет и разделит эту страсть, когда вдруг западает в душу какой-то клочок бумаги с зубчиками, и ты не можешь уже думать ни о чем другом, — так хочется заполучить его, любоваться им, наслаждаться владением этой прелестью.

Ярослав даже готов был расстаться со своей гордостью — любимыми марками Бельгийского Конго и Испанской Сахары, колоний, которые больше не существуют и уже не выпустят новых марок. Но Алексей и слышать ничего не хотел! Деньги — и все! Дело в том, что он сам собирал на покупку какой-то редкой коллекции латиноамериканских стран, причем, как он рассказывал, марки в основном еще девятнадцатого века! Один оболтус за приличные деньги обещал спереть у своего парализованного деда.

Можно представить, как забилось сердце у Ярослава, когда приехавшая из деревни бабушка, добрая душа, не подвела, сунула ему в ладонь вот эту самую трешку. Появился шанс уломать неуступчивого Алексея, заплатить половину деньгами, а остальное — уж как-нибудь сторговаться на обмен!

И тут — совершенно некстати — эта старушенция со своим истуканом! Нет, меняла — классный! И, наверное, вполне стоит таких денег, но — не до него! Не терпелось хотя бы взглянуть, благоговея, на желанные марки. Серия — удивительно красивая. Их шесть. За основу взяты реальные космические фотографии, но они уменьшены и отпечатаны с немыслимой четкостью. Полиграфия — высший класс! При этом черный космос вокруг астронавтов заменен художником на глубокий карминно-красный цвет и обведен золотой рамкой. Получилось очень эффектно! И все это под шелковистым лоснящимся лаком. Красота — неописуемая! Негашеные! Чистенькие!

— Спасибо, бабушка, — как можно вежливее сказал Ярослав, — но я, извините, спешу.

Он отступил назад, освобождаясь от захвата костлявых старушечьих пальцев, и протянул торговке менялу.

— Ты только глянь на него! — злобно каркнула старуха, и Ярослав не понял: то ли она требовала, чтобы он глянул на менялу, то ли призывала кого-то посмотреть на неразумного покупателя, не понимающего своего счастья. Мальчишка машинально опустил взгляд на статуэтку и поразился, каким дьявольским блеском сверкнули металлические глаза. Или это просто солнце так упало? Ярослав всмотрелся повнимательнее и вдруг почувствовал, что не может оторвать взгляда от посверкивающего бронзового лица.

Шумевшая вокруг толпа будто утихла и отдалилась, все поплыло, заклубилось, и уже не было ничего, кроме этого, крючковатого носа и живых выпуклых блестящих глаз…

…Очнулся Ярослав оттого, что его круглые очки двинулись вниз, сползли на самый кончик носа, сжали ноздри и защекотали кожу.

Он сидел на скамейке в уединенной боковой аллее метрах в ста от танцплощадки. Ярослав не помнил, как здесь оказался, и сколько времени провел тут, скрючившись в полудреме и оцепенении, склонив голову и неотрывно глядя на тряпичный сверток, стиснутый в ладонях, зажатых между колен.

«Марки! Где марки?» — вспыхнула первая ясная мысль. Ярослав поправил очки указательным пальцем и тут же ощутил тяжелый кляссер, до этого надежно зажатый подмышкой, а теперь соскользнувший и глухо стукнувший корешком о дерево лавки, многократно крашеное облупившейся коричневой краской.

Положив сверток рядом с собой, Ярослав осторожно с тревогой открыл альбом и вздохнул с облегчением: все марки были на месте.

«А деньги?» — перехватив кляссер в левую руку, он сунул правую в карман. Увы! Денег там не было и в помине. Вот тебе и на! Прощай, Парагвай!

Ярослав отложил кляссер на лавку, взял сверток, осторожно развернул старую застиранную материю, и внимательно осмотрел менялу, пытаясь вспомнить, как же так вышло, что покупка все-таки состоялась. Память рисовала какую-то смутную картину, как он, действительно, доставал деньги, отдавал их старухе, и как та заботливо обматывала тряпицей статуэтку, передавая ее новому владельцу.

«Непонятно, — подумал Ярослав. — Может, гипноз такой?» Соседка по лестничной площадке рассказывала однажды, как ее вот так же цыганка обобрала. Предложила погадать, потом больно дернула за волосы, напугала какой-то порчей, и дальше — как во сне.

— Все деньги ей отдала, представляете? — жаловалась соседка. — До сих пор не могу понять, что на меня нашло! Такая у них сила! Десятой дорогой их обходить надо!»

«Но, если старуха меня обокрала, зачем она дала мне этого истукана? — подумал теперь мальчишка. — Нет, тут что-то не так!»

Он покрутил менялу в руках, осматривая со всех сторон. Ничего особенного. Ну да, работа тонкая. Но — какая тут мистика? Статуэтка, да и все. Что с ней делать? Бабушке подарить, пусть на комод поставит, к слоникам? Хотя бабушке может и не понравиться. Чужой все-таки божок, нехристь. Она такого не одобряет.

Из чего он все-таки сделан? Отполирован так, что по виду от металла не отличишь! Но — точно не металл. Какая-нибудь глина, облитая специальной глазурью под золото? Нет, из глины так тонко не слепишь. Наверное, гипс. Однако даже донышко так залито — не подкопаешься. А царапать жалко.

«Однако жальче всего, что деньги впустую выбросил», — раздосадованно посетовал про себя Ярослав.

Он так надеялся, что парагвайские марки перекочуют сегодня в его альбом! Даже место освободил на первой странице. Очистил все прозрачные кармашки, чтобы ни одна другая марка рядом не стояла, вида не портила. И все прахом!

«Ну, что вылупился? — мысленно обратился Ярослав к пучеглазому меняле. — Говорят, ты меняешь что угодно на что угодно? Вот и попробуй теперь без денег, выменяй мне Парагвай! Не можешь? То-то! Давай, даю Бельгийское Конго и Испанскую Сахару! Слабо? Ну и не пялься тогда, басурманское отродье!»

Он уже намерился завернуть статуэтку обратно в тряпку, как произошло нечто, заставившее его снова оцепенеть, но уже не от гипноза, а от испуга. Ярослав явственно увидел, как морщинки на щеках менялы дрогнули, и по губам бронзового лица на мгновение пробежала едва заметная, но абсолютно явственная улыбка.

Мальчишка со страху чуть не выронил статуэтку, однако взял себя в руки, набрался храбрости и еще раз всмотрелся в лицо менялы. По полированным щекам истукана блуждали тени и блики. Ярослав поднял глаза и увидел в ветреном небе быстро несущиеся облака. «Так вот в чем дело! — он облегченно вздохнул. — Оказывается, дождик намечается, а я и не заметил!»

«Мерещится же иногда всякая чертовщина», — успокоил он себя, укладывая менялу на тряпку. Руки после пережитого страха предательски дрожали.

И тут его, наконец, прошибло! «Погоди! Что ж это я тут расселся? Сколько сейчас времени? Мне же на консультацию! Завтра экзамен, а я так и не разобрался с девятнадцатым билетом!»

Он посмотрел на часы — без десяти двенадцать! А консультация была в одиннадцать. «Ни фига себе! — оторопел Ярослав. — Что ж теперь делать?» И сам себе ответил: «Делать нечего. Надо идти домой и повторять остальные билеты. В конце концов, один вопрос в одном билете — ну, какая вероятность, что он попадется?»

Ярослав торопливо замотал менялу и, подхватив кляссер, быстро зашагал по направлению к главной аллее.

На площадку он заходить не собирался. Некогда теперь, да и коллекционеры к этому времени, небось, все уже разбрелись. Однако по пути к главной аллее Ярослав все-таки не удержался, сделал небольшой крюк и заглянул в открытую дверь в беленой кирпичной стене.

Внутри почти никого не было. Старухи, конечно, давно и след простыл. Но, к своему удивлению, Ярослав увидел Алексея. Высокий, спортивного телосложения, в полосатой футболке, он стоял в компании нескольких знакомых ребят и сосредоточенно просматривал чей-то альбом. Находиться в курсе: у кого что есть в коллекции, — это для него было первое дело. Его прямые волосы медового цвета, четко разделенные на пробор, упали на лоб, и он поправил их растопыренной ладонью.

«Ну, поздороваться с ребятами все-таки надо! — сказал себе Ярослав. — А то невежливо получится».

Он, конечно, лукавил. На самом деле ему ужасно хотелось хоть одним глазком еще раз взглянуть на парагвайскую серию. А то же — не заснешь!

Ярослав поправил очки и решительно шагнул в дверной проем.

— О! Кого мы видим! — улыбнулся, увидев его, Алексей. Вернув альбом владельцу, коллекционер поздоровался за руку с Ярославом, тряхнув медовыми волосами. Другие ребята следом тоже протянули руки по его примеру. Ярослав со всеми поздоровался, добродушно улыбаясь.

— Ты что так поздно? Я уж думал, не придешь, — спросил Алексей.

— Да тут… — запнулся Ярослав, — рассказать — не поверишь…

Он уже хотел выложить историю про старуху, как вдруг в голове явственно прозвучали ее слова, сказанные тем самым, мрачным и завораживающим тоном: «Да и беду накликать недолго…»

Алексей, увидев растерянную задумчивость на лице мальчишки, засмеялся и участливо спросил:

— Что? Встретились старые друзья: приключения и жопа?

— Ага, — медленно, отходя от наваждения, ответил Ярослав. — Типа того.

— А я тебя сегодня вспоминал, — продолжил Алексей. — У меня тут появился покупатель на освободившиеся колонии. Так что, если твое предложение по Конго и Сахаре в силе, я согласен. Забирай свой Парагвай!

Ярослав не поверил собственным ушам. Он может прямо сейчас забрать и унести домой свою мечту? Вот так просто? Не может быть!

Все еще сомневаясь, ожидая какого-то подвоха, он сунул подмышку тряпичный сверток, раскрыл кляссер и позволил Алексею пинцетом вынуть из прозрачных кармашков обмениваемые марки. Потом покосился на хмурое небо, откуда вот-вот мог политься дождь, и, затаив дыхание, открыл первую, пустую страницу альбома.

Парагвайская серия заняла свое почетное место. Ярослав бережно пригладил к маркам полупрозрачный лист кальки, чтобы лак и краска на них, не дай Бог, не потерлись. А то ведь кляссер приходится таскать туда-сюда, и плотные картонные страницы трутся друг об друга и портят марки.

Пожав руки ребятам, прижимая к груди альбом и тряпичный сверток, Ярослав пошел, а вернее, побежал домой под первыми крупными каплями летнего дождя.

Глава вторая. Экзамен

— Где ты ходишь? К экзамену готовиться кто будет? — встретила его мама возмущенным тоном.

— Я на консультации был, — обиженно соврал Ярослав.

— С марками? — язвительно спросила мама.

— По пути зашел в парк. На одну минутку.

— Не о том ты думаешь! — огорченно упрекнула мама и, увидев, сверток, спросила с подозрением. — А это что такое?

— Меняла.

— Что?

— Ну, статуэтка, в общем. На марку выменял.

В памяти Ярослава опять всплыли слова старухи, сказанные тем самым, мрачным и завораживающим тоном: «Да и беду накликать недолго…»

Он моргнул, сбрасывая наваждение, развернул тряпку и протянул менялу матери. Но та отстранилась:

— Не хочу пачкать руки. Я готовлю. Она же грязная, небось. Зачем она тебе нужна? Она из чего? Может, она дорогая? А вдруг краденая?

— Да нет, она гипсовая. Пусть будет. Поменяю потом на что-нибудь.

— Ох, уж эти ваши обмены! Вы там самих себя променять готовы! Не нравится мне все это. Давай, не теряй времени, иди, мой руки — и за стол. Обедать пора.

— А потом сразу сядешь заниматься! Больше никаких гулек и марок! — услышал Ярослав уже сквозь дверь ванной комнаты, куда зашел, все еще держа в руке статуэтку. Открыв воду, он подставил менялу под струю и взял на полочке мыло.

Вечером, перед сном, Ярослав все-таки улучил момент полюбоваться парагвайской серией. Но едва он раскрыл альбом, как…

— Хватит валять дурака! Ложись спать, завтра экзамен, не выспишься! — донесся из кухни мамин голос.

Ярослав убрал кляссер на полку и лег в постель, перебирая в памяти события прошедшего дня. В голове вертелся один и тот же вопрос: неужели этот обмен с Алексеем состоялся благодаря меняле?

«Нет, ерунда. Бабка — обычная сумасшедшая. Мало ли всяких ненормальных! А то, что я впал в какой-то транс — ну, говорят, такое бывает, когда смотришь на блестящие предметы. Перезанимался перед экзаменами, вот и повело в загогулины. Поэтому, кстати, и померещилось, вроде меняла улыбнулся. На самом деле — облака, тени, блики.

А обмен тут вообще ни при чем! Алексей ведь ясно сказал: нашелся покупатель на освободившиеся колонии. Такое многие коллекционируют. Кое-кто вообще только с надпечатками собирает, которые новые правительства делали на старых марках, когда колонии освобождались…»

Ярослав рассудительно беседовал сам с собой, стараясь унять свои страхи и найти всему логическое объяснение, но на душе было неспокойно.

— Ярик, гаси свет! — донесся требовательный голос мамы.

Потушив бра над кроватью, он уже в темноте бросил последний тревожный взгляд в сторону менялы. Тот, вымытый с мылом, гордо маячил на книжной полке. Лунный свет от окна упал точно на статуэтку и выпуклые глаза блеснули живой ртутью. Ярослав перекрестился, вздохнул и отвернулся к стенке.

Но сон не шел. Вспомнился невыученный девятнадцатый билет. Тут была отдельная история. Случилось это в феврале. Ярослав тогда загрипповал и пропустил неделю в школе. Такое, конечно, бывало и раньше. Но обычно, возвращаясь на занятия, он быстро включался в работу класса и никогда не чувствовал себя отставшим.

А тут как раз в его отсутствие на математике прошли какую-то мудреную тему, и он впервые банально не мог понять, что они там решают на доске. Даже троечники участвовали в обсуждении хода решения, а он, отличник, сидел, совершенно выключенный из процесса.

Гордость не позволила ему тогда задавать вопросы, обнаруживая свое незнание. Вернее, это была не гордость, а самая настоящая гордыня — один из семи смертных грехов. Ну — как же! Чтобы Ярослав, лучший в классе, самый способный, самый сообразительный, который всегда все схватывал на лету — и вдруг стал бы просить, чтобы ему объяснили, разжевали! Ни за что!

Он тихо пересидел занятие и был несказанно рад, когда на следующем уроке начали совершенно новый раздел. Тут он сразу почувствовал себя, как рыба в воде, и был опять самым-самым. А та непонятая тема так и осталась белым, а, вернее, темным пятнышком в его знаниях. Ярослав бы и забыл об этом постыдном случае, но вот вдруг обнаружил теорему из того самого пропущенного материала в экзаменационном билете №19.

Пытался разобраться сам по учебнику — и не понял! Бывает же так! Не давалась ему эта теорема, и все тут! Как заколдованная! Тогда он решил смириться и спросить на консультации перед экзаменом. В конце концов, для того они и проводятся, чтобы спрашивать о том, что непонятно. Но вот — пропустил эту самую консультацию. Из-за какой-то сумасшедшей старухи. Блин! Попробуй тут засни!

— Ярик, просыпайся! На экзамен опоздаешь! — мамин голос, звучавший из кухни, вытащил Ярослава на яркий свет из глубокого колодца сна.

— Да-да, мама, уже встаю, — отозвался он, чувствуя себя поплавком, то всплывающим над пучиной дремы, то снова ныряющим в ее блаженные теплые воды.

— Вставай! — настойчиво повторила мама, — Завтрак стынет!

Сделав над собой волевое усилие, Ярослав рывком поднялся и пошел умываться. В день первого экзамена у него было какое-то нехорошее предчувствие.

Через несколько лет, когда Ярослав будет уже студентом истфака МГУ, на вечеринке в общежитии один из гостей, студент физфака Серега, расскажет про тахионы.

— Есть такая гипотетическая частица, — проговорит он, хотя слово «гипотетическая» дастся ему с трудом. Ребята к тому моменту уже не по разу выпьют за здоровье именинника. — И вот она летит быстрее скорости света! — Это же невозможно! — возразит гуманитарий Ярослав, помнивший из школьного курса физики, что скорость света — самая большая во вселенной, и ничто не может двигаться быстрее.

— Вот сразу видно, что ты историк! — припечатает Серега. — Вы, историки, смотрите только в одну сторону: назад. Кто кому чего сказал, написал, кто на кого напал — это вы знаете хорошо. Но только в прошлом! А что будет даже завтра — ничего же не можете сказать!

— Никто не может! — попытается возразить Ярослав, удивленный таким обвинением.

— А вот тахионы — могут! — убежденно парирует Серега. — Потому что они летят против хода времени!

— В смысле?

— Они движутся из будущего в прошлое! — нетрезвый физик назидательно поднимет палец, заостряя внимание на излагаемых фактах. — Да, ты прав: ни одна частица не может двигаться быстрее скорости света в вакууме! Потому что если такое подставить в уравнения теории относительности, то они не сходятся! Белиберда получается! Но если поменять ход времени, все складывается!

Ярослав не будет знать, что сказать. Как гуманитарию, ему останется только поверить на слово башковитому Сереге, тем более что тот — ленинский стипендиат. Эта стипендия скоро уйдет в прошлое вместе с Советским Союзом, но как раз незадолго до этой вечеринки ее повысят до 210 рублей! Приличные деньги! А главное — престиж!

— Мальчики, — со снисходительной улыбкой скажет одна из девушек. — Ну, хорошо. Даже если такие частицы существуют. Даже если они летят из будущего в прошлое. Нам-то как они могут это будущее показать? Ну, летят и летят, что с этого?

— А как мы видим настоящее? — обернулся к ней Серега. — Частицы света, фотоны, тоже летят и летят. Но наши глаза их ловят, мозг эти сигналы обрабатывает, и у нас в голове складывается картина настоящего! Всего, что мы видим вокруг!

— Ой, правда, даже как-то не думала с этой стороны… — смутится девушка.

— Древние греки считали, что у нас из глаз растут тонкие невидимые щупальца, которыми мы всё трогаем, и таким образом видим, — рассмеется Ярослав. — Непонятно только было: почему, стоит солнцу зайти за горизонт, и наши щупальца куда-то деваются, а при зажженном факеле опять высовываются.

Он снова обратится к Сергею:

— То есть ты хочешь сказать, что, если бы у нас был орган, улавливающий тахионы, мы могли бы также видеть картину будущего, как видим глазами картину настоящего, улавливая фотоны?

— Именно! Хотя, возможно, такой орган у нас и есть, просто мы не умеем им пользоваться. Иногда только. Бывает же интуиция…

— Сравнил: интуицию и зрение!

— Ну, может, тахионы мы ловим хуже, чем фотоны… Или их меньше…

— Ребята, а давайте проведем научный эксперимент, прямо сейчас, здесь! — предложит Ярослав.

— Какой?

— Идея такая: сажаем вот тут испытуемого и кладем перед ним на стол игральную карту рубашкой вверх.

— То есть он не знает, какая это карта?

— Нет, не знает. И мы предлагаем ему угадать ее. Как только он называет карту, пусть сам ее тут же переворачивает, причем, как можно быстрее, и видит: угадал или нет.

— И в чем суть?

— Получается, что момент угадывания карты от момента ее вскрытия отделяет буквально мгновение, доля секунды. То есть очень тонкий слой времени. Если, как говорит Серега, тахионы существуют и прилетают к нам из будущего, и мы способны воспринимать от них информацию, то сквозь такую тонкую пленку, как доля секунды, они, наверное, надежнее донесут нам что-то. И эта будущая карта должна как-то нарисоваться в нашей голове!

— Ерунда. Ничего ты не увидишь, — скептически скривится один из ребят.

— Может, и не увижу, а, может, и увижу. Или по-другому как-то почувствую… Не попробуешь — не узнаешь!

— Я согласен! Эксперимент — критерий истины! — горячо и авторитетно поддержит Серега. — Если мы увидим, что процент угадывания карты будет выше, чем одна тридцать шестая… ну, то есть простая вероятность… Значит, что-то есть! И мы найдем эту суку корявую, основу всех предсказаний, гаданий и интуиции! И тогда под магию в очередной раз можно будет подвести строгую научную базу! Физика — рулит!

Для чистоты эксперимента в качестве испытуемых будут привлечены лица с разных факультетов, разного пола и даже разной степени опьянения. Последнее, правда, получится само собой, так как опыт продолжится почти до утра параллельно с празднеством. Счетная комиссия из девочек с мехмата будет вести строгий учет получаемых результатов. Наука!..

Однако все это будет через шесть лет. А пока Ярослав, волнуясь, протянул руку, чтобы взять первый в своей жизни экзаменационный билет. И в момент, когда он поднял со стола плотный листок бумаги, но еще не перевернул его текстом вверх, он вдруг понял, что знает: какой там номер. И увиденная спустя секунду цифра «девятнадцать», написанная размашистым почерком математички, стала всего лишь подтверждением уже состоявшейся догадки.

Это был крах. Ярослав тупо смотрел на единицу с девяткой и не знал, что делать.

— Какой номер билета? — спросила напудренная седая завуч, Алевтина Николаевна, которая возглавляла экзаменационную комиссию из двух человек — ее и математички. До того, как стать завучем, Алевтина Николаевна тоже вела математику.

Ярослав, запинаясь, выдавил из себя ненавистную цифру.

— Проходи, садись за парту и готовься.

«Что же делать?» — мысли в голове Ярослава смешались. У него пока вообще не было опыта сдачи экзаменов, и он не знал, например, что можно попросить второй билет с понижением оценки на один балл. В конце концов, это была бы верная четверка: весь остальной материал он твердо знал на «пять».

Но Ярослав просто поплелся к свободной парте, кляня себя за то, что не использовал вчера возможность, в конце концов, просто вызубрить теорему, не понимая ее, как это делают многие девчонки, даже отличницы. Ну, или заготовил бы шпаргалку или «медведя». Об этих способах он знал, хотя никогда не прибегал к ним.

Но кто мог подумать, что так получится? Ведь всего один вопрос! Из пятидесяти шести! И — на тебе! Угораздило. Ему хотелось просто выбежать отсюда вон и забиться куда-нибудь подальше от всех, оплакивая свою невезучесть.

У него даже очки запотели, пришлось снять и протереть их. Завуч тут же бросила в его сторону настороженный взгляд. Она всегда безжалостно пресекала любые попытки списать, и каждое движение экзаменуемых мгновенно привлекало ее внимание.

«Эх, менялу бы сюда! Сейчас бы раз — и поменять этот билет на любой другой! Я б многое за такое отдал!» — от этой неожиданной мысли стало еще обиднее. Сказки кончились. Вот она, взрослая жизнь. Со всей ее несправедливостью, к которой надо привыкать, если не хочешь весь век прожить нытиком-правдоискателем.

«Возьми себя в руки, — прозвучал в голове твердый мамин голос. — Будешь рохлей — куры загребут!»

Ярослав перевел дыхание и сосредоточился на билете. Вспомнилось настояние отца, который всегда говорил: «Не получается что-то — не зацикливайся, иди дальше, а к закавыке вернешься в конце». Следуя этому правилу, Ярик сначала выполнил задания из второй части билета, а уже потом взялся за ненавистную теорему, которой не понимал. Но — увы! Сколько он ни мучился, доказательство не вытанцовывалось. Пришлось идти на ответ с тем, что есть.

Математичка сразу поняла, что у него нелады, и конечно, готова была помочь всеми силами. Однако седая завуч, женщина сурового склада, с истрепанными за долгую карьеру нервами, смотрела холодно и беспощадно.

— Так-так, — засуетилась математичка, беря со стола его листок с решениями. — Второй пример у тебя решен правильно… Молодец. А что с теоремой? Давай, начинай, рассказывай.

— Я не знаю, — угрюмо, как двоечник, пробубнил Ярослав. Он понимал, что выглядит жалко, но ничего не мог с собой поделать.

— Как — не знаешь? — ужаснулась математичка. — У тебя же тут почти все написано! Формулировку помнишь?

— Помню.

— Говори.

Ярослав прочел формулировку и, подбадриваемый математичкой, начал доказательство, понимая, что вот-вот упрется и остановится. Завуч сидела молча и, не дрогнув напудренным лицом, переводила холодный взгляд с ученика на учителя и обратно.

И тут Ярослава осенило. Он ясно увидел весь путь доказательства. Ничего сложного! Просто затмение какое-то было, а теперь прошло. Быстро и легко он завершил ответ.

— Ну, вот! — обрадовано заключила математичка. — Ты все знал, а говоришь… Правда же, Алевтина Николаевна?

Завуч не разделяла ее оптимизма.

— Как сказать… — с недовольным вздохом проговорила она, кривя накрашенный рот, — «хорошо», я думаю, поставить можно. Но это, конечно, был не ответ отличника.

— Ну, ладно, — ободряюще улыбнулась Ярославу математичка. — В конце концов, четверка — тоже неплохая оценка.

«Ладно… В конце концов, четверка — не самая плохая оценка! — вторя математичке, успокаивал себя Ярослав, идя домой. — Еще и нормально отделался, могло быть и хуже».

Однако мама рассудила совсем иначе.

— Четверка? — как-то испуганно спросила она. — К тебе — что? Придирались?

— Да, нет, мама. Просто… ну, так получилось.

— То есть — что значит: «так получилось»? Как это оно могло так получиться? Ты что такое говоришь?

— Ну, в конце концов, четверка — тоже неплохая оценка… — процитировал учительницу Ярослав.

— Что? Что ты там мямлишь? Ты в своем уме? Четверка у него хорошая оценка! Нет, вы такое видели? — мама всегда, ругаясь, возмущенно обращалась к воображаемым свидетелям. — Нет, дорогой мой сын! Четверка для тебя — вообще не оценка! Заруби это себе на носу, если хочешь чего-то достичь в этой жизни и быть достойным моего уважения. Я не представляю, что ты скажешь отцу. Уж он такого точно не ожидает! Для него это будет просто удар! Просто удар!

Конечно, отцом мама только пугала. Ярослав прекрасно понимал, что никаким ударом для родителя это не будет. Скорее, наоборот, узнав о четверке, тот буркнет что-нибудь типа: «Ну, четверка — так четверка…» И тогда весь огонь маминой артиллерии перенесется и обрушится на голову супруга: «Тебе — что? Все равно, кем вырастет наш сын? Это вот так ты меня поддерживаешь? Я тут бьюсь…» И что бы ни отвечал отец, каждое его слово будет порождать новый поток гневных обвинений. Такой уж у мамы характер.

Как говорит мужская мудрость, даже если вам очень хочется поругаться с женщиной, делать этого все-таки не стоит. Потому что вам скоро надоест ругаться, а ей — нет. При этом — если ссору затеяли вы, какое-то время продержаться на равных еще можно. Но уж если уж вы вообще не были настроены на скандал, то ваша позиция проигрышна с начала и до конца.

На душе у Ярослава было на редкость скверно. Он понимал, что, действительно, всех подвел. Сестренка приедет, тоже не обрадуется. Бабушка расстроится. Дед — тот вида, конечно, не подаст, но глянуть может сурово. Это именно от него у мамы такая твердость в характере. Хотя люди они все, в общем-то, неплохие.

«Да! Стыдно! — терзал себя Ярослав. — И, главное, обидно: весь материал ведь знал. Только один этот вопрос! И надо же было ему попасться! Мама тысячу раз говорила: нельзя надеяться на случай. А я все-таки понадеялся! И влип!»

Остаток дня прошел ужасно. Родители за ужином разругались в пух и прах, и Ярослав понимал, что это из-за него. А потом мама сильно обожглась, уронив горячую сковородку, и плакала на кухне, никого к себе не пуская. Она всегда, когда нервничала, то как будто нарочно искала травмы. И находила. А потом обвиняла в них близких, доведших ее до такого состояния.

Короче, вечер вышел один из самых гадких в жизни. Когда Ярослав укладывался спать, его просто разрывало от жалости к матери, от стыда перед отцом и от обиды на самого себя. Сколько еще предстоит сдать по жизни разных экзаменов, и, конечно, досадно, что эту цепочку он начал не лучшим образом. Как там пословица? Береги рубаху снову, а честь смолоду.

Ярослав никогда не искал виноватых в своих неудачах на стороне, он всегда обвинял самого себя — такая натура — и теперь, ворочаясь с боку на бок, изгрыз себе упреками все нутро.

— Кажется, полжизни бы отдал, лишь бы не было этого дня. Эх, если бы можно было поменять…

Он вдруг осекся, и, обернувшись, опасливо посмотрел на менялу.

— Смотри, ты этого не слышал, — строго сказал Ярослав, обращаясь к истукану. — Полжизни я тебе не предлагал. Жирно будет, понял?

Вспомнились недавние слова мамы: «Ох, уж эти ваши обмены! Вы там самих себя променять готовы!»

Он лег в постель, выключил свет и продолжал рассуждать уже в темноте.

— Ну, один день я, может быть, и отдал бы…

Ярослав покосился на менялу. Тот невозмутимо стоял на полке, освещенный лунным светом.

— Ну, может быть, два…

Никаких перемен.

— Ладно. Три.

Стоило ему это произнести, как что-то случилось. Словно легкий ветерок пробежал по комнате, и возникло странное ощущение, что все стало другим. Ярослав приподнялся на локте и огляделся в полумраке, стараясь понять: что изменилось? Вроде бы, ничего. Он снова взглянул на менялу.

И мог бы поклясться: в этот момент на бронзовых губах играла та самая, довольная плутовская улыбка.

— Ярик, просыпайся! На экзамен опоздаешь! — мамин голос, звучавший из кухни, вытащил Ярослава на яркий свет из глубокого колодца сна.

— Да-да, мама, уже встаю, — отозвался он и тут же вскочил, как ошпаренный. «Какой экзамен? Он же вчера был!»

— Вставай! — настойчиво повторила мама, — Завтрак стынет!

— Мам, а экзамен разве не вчера был?

— Вчера, дорогой мой, ты вместо того, чтобы готовиться, шлялся по барахолкам! — начала мама привычные упреки, но, увидев ошарашенный вид сына, стоявшего в дверях кухни, сменила тон на встревожено-озабоченный. — Тебе — что? Приснилось что-нибудь? Как ты себя чувствуешь?

«Приснилось… — подумал Ярослав. И, вспоминая случившееся, еще раз повторил про себя это слово, но уже с вопросительной интонацией. — Приснилось?..»

— Что ты молчишь? — мама внимательно посмотрела сыну в глаза и, подойдя, потрогала ладонью его лоб.

— Все в порядке, мама, — машинально ответил Ярослав, не выходя из задумчивости.

— Ну, если все в порядке, тогда — шагом марш умываться, и быстро за стол. Не хватало еще опоздать на первый экзамен!

Свой девятнадцатый билет он увидел сразу, едва вошел в класс. Вон он, голубчик, лежит на том же самом месте! Ярослав спокойной походкой подошел, взял билет, перевернул его и, не дожидаясь вопроса завуча, объявил номер.

— Проходи, садись за парту и готовься, — строго посмотрела на него Алевтина Николаевна.

— Да я, в общем-то, готов, — улыбнулся Ярослав. Уверенность в своих силах разом изменила манеру его поведения. Радость от того, что все так удачно повернулось, прямо-таки распирала его изнутри. В улыбке и взгляде появилась веселость, граничащая с развязностью и смелость, граничащая с наглостью.

— Ты хочешь отвечать без подготовки?

— Да, наивные вы мои, хочу именно без подготовки! — ликуя, мысленно ответил Ярослав, но вслух все-таки ограничился простым «Да».

Он подсел к столу перед экзаменаторами и с некоторой небрежностью в движениях быстро набросал на листке решения обоих вопросов билета. Математичка не сводила с него восхищенного взгляда. Ей было, конечно, очень лестно, что ее ученики могут вот так эффектно демонстрировать свои знания перед строгим завучем. И вообще, грешным делом, когда она смотрела на умных и уверенных в себе мальчиков, ее щеки всегда заливал румянец возбуждения.

Алевтину Николаевну немного покоробила та вальяжность, чуть ли не фамильярность, которая сквозила в манерах юноши, но его знания, безусловно, вызывали уважение. Завуч наблюдала за ответом Ярослава, откинувшись на спинку стула, словно хотела подчеркнуть дистанцию между нею и учеником, но к концу его ответа пудра на ее щеках пошла мелкими сухими складочками, означавшими одобрительную улыбку.

— Ну, что же, — сказала Алевтина Николаевна, — молодец. Вот таким и должен быть ответ отличника.

Ярослав переживал подлинный триумф.

В этот вечер он ложился спать совсем с другим настроением. День прошел великолепно. Мама объявила, что будет торжественный семейный ужин и испекла чудесный пирог. Она была такой счастливой, что на папу совсем не наезжала. Ну, так, по мелочи — это не в счет.

«Забавные они все-таки зверьки, эти родители, — подумал Ярослав. — И так приятно видеть их дружными».

Мама вообще любила всякие торжества, даты. Праздники превращали ее в маленькую девочку, ожидавшую чуда. Вот и в этот раз она объявила, что такое событие, как первая в жизни пятерка на экзамене, не должно отмечаться на кухне. Ужин был накрыт в зале, на белой скатерти, с тарелками из сервиза Дулевского фарфорового завода и чешскими хрустальными бокалами. Ярославу как виновнику торжества впервые в жизни дали попробовать шампанского. Вкусно! Хотя кола лучше.

А потом на маму вообще нашло романтическое настроение, она потребовала потушить люстру и зажгла свечи на старинном бронзовом канделябре, подаренном ее отцом, дедом Ярослава. Канделябр был торжественно водружен на стол, и чаепитие проходило в таинственном полумраке. Давно у них в семье не было такого замечательного вечера.

Вернувшись к себе в комнату, Ярослав улыбнулся глядевшему с полки меняле:

— Слушай, а ты неплохой малый! Когда постараешься.

Честно говоря, за такой день отдать три было не жалко. В конце концов, жизнь — это не то, что прожито, а то, что запомнилось.

Ярослав положил в футляр свои круглые очки, лег в кровать и потушил свет. Однако взбудораженный мозг засыпать не желал.

Как круто все изменилось! Сколько возможностей появилось! Только надо правильно ими воспользоваться. А то растренькаешь грядущие деньки по пустякам и во цвете лет, как дурак, загнешься! Впрочем, многие и без всяких менял именно так и поступают.

«Что же мы имеем? — размышлял Ярослав. — Выходит, у меня теперь всегда есть вторая попытка. А это вам не хухры-мухры! Это, я вам скажу, фора немалая! Тут — такие вещи клеить можно! Известно ведь, что самый лучший экспромт — тот, который тщательно подготовлен. А теперь есть возможность подготовиться к чему угодно. Кроме смерти, конечно. В этом вопросе надо быть осторожнее, а то некому будет к меняле обратиться.

Кстати, вот интересно. Этот меняла — он что? Единственный во всем мире? Не может такого быть. Но тогда, значит, есть кто-то, кто тоже пользуется подобными вещами? Делает всех вокруг, как котят, и улыбается втихомолку? Хотя цена такая, что не до улыбок. Деньки-то приходится отдавать! Неужели такое возможно?

А, с другой стороны — что мы знаем о других людях? Кто каким способом и какой ценой достигает успеха? Это ведомо только им самим. Со стороны-то всегда кажется, что другим все с неба прямо в руки падает. А бесплатно ведь ничего не дается.

Возьми вундеркиндов. Почему они большей частью быстро сходят на «нет»? Может, просто, вырастая, понимают, что дороговато им обходятся успехи и вовремя соскакивают?

А гении? Не случайно же они, как правило, долго не живут? Как там обычно пишут в некрологах: «жизнь его была яркой и короткой, как вспышка молнии!»

Нет, вот нам такого, пожалуйста, не надо. Как говорил опытный бык молодому бычку: «Успокойся! Мы не побежим за этой телочкой! Мы пойдем медленно-медленно и перетрахаем все стадо!»

Жизнь еще только начинается, и теперь, я уверен, она будет особенно увлекательной!»

Ярослав с удовольствием потянулся, перевернулся на живот и обнял подушку. Но тут же снова крутанулся на спину.

«А если все-таки мне это просто приснилось? Можно же и с этой стороны глянуть!»

В его голове как будто подключился второй собеседник.

«Да-да, — сказал он, снисходительно улыбаясь. — Ты, дорогой мой, слишком эмоционально переживал все вчера перед сном, думая о меняле и о девятнадцатом билете, вот они тебе и приснились вместе, на пару!»

Этот собеседник явно был скептиком и ни в какую мистику не верил.

«Тогда откуда взялось решение теоремы?» — возразил первый, прежний внутренний голос. Ему было ужасно жалко расставаться с мечтой о чуде.

«Как раз во сне и пришло, — логично объяснил скептик. — Такие вещи случаются сплошь и рядом, ты же знаешь. Менделеев вон свою таблицу тоже во сне увидел! Есть даже такая шутка, вроде бы поначалу эта таблица приснилась Пушкину, но тот в ней ни хрена не понял».

«Ладно, шутник, ты еще скажи, что, если б великий русский химик не экспериментировал с водкой, то никакая таблица ему вообще бы не привиделась! — сказал мечтатель, делая вид, что пошел на попятную. — В конце концов, если истина на твоей стороне — я сэкономил три дня жизни. Но у нас еще будет возможность проверить, кто из нас прав».

«Что ты предлагаешь?»

«Пока ничего. Как говорят генералы: война план покажет!» — мечтатель был весь в ожидании грядущих чудес.

«На этот счет есть и другая пословица: весна покажет, кто где гадил!» — угрюмо парировал скептик.

«Ладно, я вижу, ты не в настроении. Давай лучше спать».

«Согласен»…

Глава третья. Дед

На остальных экзаменах помощь менялы не потребовалась. Во-первых, у Ярослава и так, без всякой мистики, были хорошие знания. А во-вторых, молва о его блестящем ответе, о том, как он не спасовал перед грозным завучем, мигом разнеслась в учительской, и преподаватели уже смотрели на него как на «записного» отличника и будущего претендента на золотую медаль. Можно сказать, гордость школы! Такому ставить четверку уже как-то и неудобно.

Так что через десять дней Ярослав, теперь ученик уже девятого класса, паковал вещи — ехал погостить к старикам в деревню.

Он еще разок полюбовался на парагвайскую серию и убрал кляссер в ящик стола. Брать марки с собой не имело смысла — меняться там все равно не с кем.

А вот истукана, улучив момент, все-таки незаметно для мамы в рюкзак сунул. Во-первых, мало ли что со статуэткой может случиться здесь, никто же не знает, что это за штука! А во-вторых, с подстраховочкой — оно как-то спокойнее.

Автобус, пропылив по обочине, высадил Ярослава посреди холмистых полей. От трассы до деревни было еще около часа ходьбы. Конечно, в сухую погоду. В дождь, по жирной вязкой грязи, засасывающей сапоги на каждом шагу, можно было не дойти и за день.

Но сегодня день был погожий и уже по-летнему теплый. Ярослав легко шагал, вдыхая аромат трав, слушая заливистого жаворонка в вышине и окидывая взглядом необычайное множество разных облаков в бескрайнем небе, которое можно увидеть только здесь, вдали от города.

Слева густо зеленело широкое поле яровой пшеницы, за которым вдали темнел лесок, а справа дорога, петляя по лугу, спускалась к деревне. Домики там выглядывали один из-за другого, утопая в пышных кронах садов. В балке светлел пруд, с которого ласковый ветерок доносил детский смех и гоготание гусей.

Все тут было знакомо, все тропинки исхожены, а на глинистых берегах пруда, помнится, так всегда здорово было лепить с мальчишками игрушечные неприступные крепости и потом самим же их штурмовать, разбивая и размывая в пух и прах.

Дед Ярослава по материнской линии был, хотя и с крестьянскими корнями, но человеком образованным, прожил интересную жизнь, много поездил.

Сложение имел сухопарое, тут Ярослав явно пошел не в него, а в отцовскую линию, где народ фигурировал сплошь полноватый. Густые волосы деда хотя и побелели от седины, но сохраняли завидную густоту, в глазах всегда проглядывало лукавство, а руки, хотя и натруженные, хранили отпечаток неизвестно от кого унаследованного аристократизма: спокойные жесты, длинные пальцы, аккуратные ногти.

Характер он, правда, имел сложноватый, неуживчивый. Может, из-за этого больших успехов не достиг, высоких должностей не занял, учеными степенями не обзавелся. Хотя — и с худшими характерами люди выбивались.

С возрастом дед смягчился, успокоился, приобрел философское отношение к жизни и, рано выйдя на пенсию, осел в этой деревеньке на берегу пруда. А что? Пенсия у него была приличная, продукты, считай, все свои.

Так что жил он тут, можно сказать, в собственное удовольствие. Рыбачил, охотился, одно время даже собак специальных держал, за что и получил в деревне прозвище «Троекуров». Читал все-таки народ классику! Ну, или, хотя бы кино смотрел.

Единственное — с медициной в селе, конечно, был полный швах. До города, в общем-то, рукой подать. Скорую всегда можно вызвать. Но в распутицу даже «УАЗик-буханка» добирался сюда с великим трудом.

Однако на вопрос о самочувствии дед неизменно отвечал:

— Сказать, что, как перед женитьбой, — наверное, не поверишь. А так — грех жаловаться.

Ежедневный труд, свежий воздух и домашние продукты уберегали его и бабушку от хвороб. О медицине же дед отзывался так: «На докторов надеяться — до срока помереть».

В семье его считали чудаковатым и немного заумным. Частенько он говорил вещи вроде бы правильные, но такие тоскливо-сложные, что нагонял скуку на всех окружающих. Вот и Надя, старшая сестра Ярослава, в деда пошла.

Как начнет какую-нибудь азбучную истину занудно талдычить да разжевывать, сразу, во-первых, по голове ее стукнуть хочется, а, во-вторых, так и тянет поступить наперекор всем ее советам.

Хотя послушать деда Ярослав любил, и самые приятные детские воспоминания были связаны именно с приездами в деревню. Причем не только летом, но и зимой.

Внук, помнится, всегда с благоговением смотрел, как в снежный январь накануне охоты дед достает двуствольное тульское ружье и тяжелый брезентовый, простроченный грубой ниткой патронташ, вставляет в зеленовато-желтые латунные гильзы красные медные капсюли, отвешивает на ручных аптечных весах порции пороха и дроби и рассыпает их по патронам, перекладывая слои картонными прокладками и войлочными пыжами.

При этом дед всегда что-то рассказывал. Память его хранила неимоверное количество притч. На каждый повод, к каждому случаю находилась подходящая притча. Где уж он их нахватался, сам ли сочинил — бог весть.

Но, как рассказывали, еще в бытность Ярика совсем несмышленышем, дед любил после ужина посадить внука на колени и серьезно спросить:

— Ну, что ты сегодня хочешь? Сказку или притчу?

И внук, к всеобщему восторгу и удивлению, неизменно отвечал:

— Притчу! — вызывая этим довольную улыбку деда:

— Моя порода!

С охоты старик возвращался по большей части без добычи. Но бабушка на это не сетовала, потому что с дичью возни больше, чем еды. Того и гляди, дробь на зуб попадет, попробуй уследить, особенно, если бекасин!

Зато для Ярика возвращение деда из лесных угодий всегда означало удивительные и вкуснющие подарки: то горстка душистого терпкого терна, то веточка прихваченной морозцем калины, а то даже просто — хлебная горбушка. Конечно, если бы ему такое предложила бабушка или мама, он бы и не глянул.

По правде говоря, терн был кислый и вязал во рту, калина — горьковатая и отдавала лекарством, а хлеб — вообще какой-то замусоленный. Но дед говорил, что это подарки от зайчика.

И маленький Ярик живо представлял себе этого доброго зайчика, который живет в холодном заснеженном лесу, где бродят злые серые волки, но который никогда не забывает передать гостинец своему другу. И Ярик в ответ тоже старался переслать с оказией то морковку, выпрошенную у бабушки, то листик капусты.

Зайчиковы подарки удивительно пахли: немножко лесом, немножко дымом и немножко снегом.

Подходя к деревне, Ярослав прибавил шагу: не терпелось увидеть своих, — и вдруг услышал:

— Ярик! Приехал? Привет!

Это был Олег, его товарищ. Рослый и стройный, он имел темные кудрявые волосы и черные глаза, зрачки которых нельзя было разглядеть: терялись в смоляном блеске. Видимо, в число его предков затесались люди каких-то южных кровей, но кто в СССР, особенно в провинции, обращал внимание на национальности? Ярославу и в голову не пришло бы интересоваться.

Ребята встречались тут каждые каникулы: Олег тоже приезжал погостить к своим старикам. Жил он в Москве. Отец его работал в каким-то столичном НИИ и был человеком интеллигентным и высокограмотным.

Он тоже приезжал, но изредка. Всякий раз дед непременно зазывал его в гости, и они засиживались вдвоем до глубокой ночи, обсуждая не всегда понятные вещи.

Ярославу же было очень интересно общаться с Олегом, потому что тот знал много такого, о чем мальчишка-провинциал даже понятия не имел и слушал, раскрыв рот.

Олег был на год старше, закончил уже девятый класс, никаких экзаменов у него в этом году не было, поэтому уже больше недели он тут оттягивался на полную катушку.

— Рад лицезреть тебя, дружище! — обнял он Ярослава. — С зимы не виделись! Кстати, вы знакомы?

Олег обернулся, подзывая симпатичную девушку, которая, улыбаясь, вышла из-за высокого густого куста.

— Это — Света. А это — Ярик, мой дружбан.

— Мы знакомы, — ответила Света и, подойдя к Олегу, прижалась к нему плечом. Тот привычным жестом обнял ее и по-хозяйски притянул к себе.

Ярослав посмотрел с невольной завистью: у него пока еще не было таких отношений ни с одной девочкой, чтобы можно было вот так, запросто обнять. Дальше, чем донести портфель из школы и чинно проститься у подъезда — не заходило.

«Целуются уже наверняка, — подумал он, — А, может, и, вообще… Везет Олегу — взрослый, смелый и девчонкам всегда нравился. Они еще в прошлом году за ним тут табуном бегали».

Эту Свету он помнил. Год назад большой компанией ходили в лес за земляникой. Она тоже была. Но тогда выглядела невзрачнее, а сейчас изменилась, выросла и прямо красавица.

Дед говорит, что в жизни каждой женщины наступает такой момент, когда природа как бы готовит ее к замужеству. Даже самая что ни на есть дурнушка, и та в этот период приобретает некое притягательное обаяние.

Ее обычные недостатки, как внешние, так и душевные, на время словно тонут, скрываются под магией чудесного преображения. У кого-то такой период растягивается на годы, а у кого-то он совсем коротенький, буквально несколько месяцев.

И женщине надо обязательно использовать предоставленный шанс, чтобы обустроить свою жизнь, потому что таких возможностей, как в это чудесное время, природа не даст ей больше никогда.

Если все, действительно, так, то Светлана явно только-только вступила в свой благословенный сезон. Загорелая, синеглазая, со светлой челкой и пухлыми розовыми губками, она дышала свежестью и напоминала пирожное, которое хотелось немедленно съесть.

Ярик, посмотрев на нее, невольно съехал глазами на округлившиеся под легким платьицем грудки и, смутившись, отвел взгляд в сторону.

— Ты надолго? — спросил тем временем Олег.

— На пару неделек, — ответил Ярослав. — А там посмотрим.

— На рыбалку завтра с утра пойдем?

— Давай, с удовольствием. Заходи за мной, — улыбнулся Ярик и, еще разок взглянув на Свету, заторопился, — Ну, ладно, побегу. Я же своих пока еще не видел.

— Давай! — хлопнул его по плечу Олег. — Старым привет передавай!

Увидев дедов дом, который выделялся в конце улицы высокой шиферной крышей, Ярослав сразу представил, как обрадуются ему сейчас старики, как бабушка всплеснет руками от неожиданности. Ладони у нее вечно в муке — то хлеб печет, то пирог затеет. И она торопливо оботрет их о фартук, чтобы обнять внука. А дед скажет:

— Ну-ка, ну-ка, покажись! Подрос, молодец!

Кстати, тут ведь никто не знает, что он объявится именно сегодня. Окончательное решение ехать было принято только вчера, когда в школе вывесили сроки трудовой практики.

Наши дети, скорее всего, уже и не поверят, как оно было тогда, до изобретения сотовой связи. Когда нежданные гости были уверены, что им будут рады. И не ожидавшие их хозяева, действительно, были рады.

И никто не говорил: «Что ж вы не позвонили, ведь нас могло не быть дома!» — имея в виду: «Какая бестактность: заявиться без предупреждения, словно снег на голову», — как это имеет место теперь, даже если речь идет о самых близких.

И, вроде бы, и спорить глупо. Все, как будто, правильно. Но сердце не принимает. Потому что помнит, как оно было тогда, до изобретения сотовой связи.

Все произошло именно так, как и ожидал Ярослав. И бабушкин переполох, и сдерживаемая радость деда. Как хорошо, что есть в жизни вещи, которые не меняются! Пусть бы они не менялись никогда!

Устраиваясь в своей комнате, Ярослав припрятал менялу на полке за книгами. Деду он решил об истукане даже не заикаться. Начнет старик расспрашивать — не удержишься, сболтнешь лишнего.

Но вечером за чаем внук все-таки спросил:

— Деда, а вот, если бы у тебя была возможность поменять что-то в своей жизни? Все, что хочешь! Ты бы что поменял?

Старик воспринял вопрос серьезно и ответил не сразу. Он сперва налил себе стопочку водочки, настоянной на травах по собственному рецепту, которую любил пропустить вечерком. Но — только вечерком и только одну. Выпивохой дед не был.

Подняв стопочку, он посмотрел ее на свет, как бы примериваясь, потом пригубил, словно дегустировал редкое вино, и лишь после этого смачно выпил, театрально скривившись.

— Тьфу, проклятущая! — сказал он, качая головой и занюхивая ломтем ноздреватого домашнего хлеба. — И как ее только коммунисты пьют?!

Завершив этот ежевечерний ритуал, дед вернулся к теме, предложенной внуком:

— Знаешь, есть такая древняя индийская притча. Как-то одного очень старого монаха его ученики вот примерно так же спросили: «Учитель! Если бы тебе снова дали жизнь, как бы ты прожил ее? Что бы в ней поменял?»

И тот ответил: «Если бы я получил возможность прожить жизнь еще раз, я бы, пожалуй, смолоду стал расчесывать волосы на прямой пробор. А то мой отец не разрешал мне этого делать, а, когда он умер, волосы уже привыкли лежать по-другому, и я не смог расчесать их, как хотел».

Услышав это, ученики удивленно рассмеялись: «Как, учитель? И ты не желал бы поменять ничего, кроме этой мелочи?» «Не смейтесь! — ответил тот. — Это сейчас вам кажется, что вы поменяли бы все. Но, когда дело дошло бы до реального выбора, мало кто решился бы на серьезные перемены.

Не зря говорят, что, если собрать у людей их болезни, свалить в одну кучу и предложить выбирать, то каждый в итоге выбрал бы свою. Вы вот сейчас смеетесь, а подумайте: как далеко идут ваши желания? Вряд ли дальше красивой жены и богатого дома. А это все — такие же мелочи, как прямой пробор».

— И ты, деда, согласен с этим монахом?

— В общем-то, да. Понимаешь, если ты решишь что-то поменять, ты же будешь делать это в соответствии со своими желаниями, так же?

— Ну, конечно.

— А вот в этом-то и заковыка. Ведь все базовые желания заложены в нас не нами. И заложены очень жестко: голод да любовь запросто могут в бараний рог скрутить. С ними лучше не шутить. Следуя своим желаниям, мы следуем чьей-то воле, пускай даже высшей. И никакие вторые, третьи и даже сотые попытки по-другому прожить свою жизнь не позволят нам выйти за эти рамки. Мы можем только следовать обозначенному пути, пытаясь подправить малые нюансы.

— Какую-то ты тоскливую картину нарисовал, дед!

— Извини, я не хотел тебя огорчать. Наверное, ты просто попал на мое грустное настроение. Не обращай внимания. Конечно, у тебя сейчас такой возраст, когда все пути открыты. Это прекрасное время. Столько еще нереализованных желаний, неиспытанных ощущений, непережитых радостей. Это и вправду — здорово. Но я не случайно так обстоятельно обсуждаю с тобой данную тему. Меня насторожило желание менять, стоящее за твоими словами. Я недавно как раз об этом думал.

Понимаешь, я сам был таким. Стоило мне ошибиться, как я горел желанием начать все заново, с чистого листа, без помарок. А в жизни не бывает чистых листов. Мы живем среди последствий собственных ошибок. И искусство жизни не в том, чтобы их не совершать. Это невозможно. Человеку, как известно, это свойственно.

Не надо бояться ошибиться, иначе трусость заведет в тупик. При этом из каждой ошибки нужно извлекать урок, правильно оценивать риск ее повторения и иметь мужество исправлять ее последствия. Есть такая пословица: опыт — это то, что позволяет нам узнавать ошибку после ее очередного совершения. Шучу.

Самый беспокойный возраст в этом плане — около пятидесяти. Это такой перевал, с которого дорога хорошо видна как назад, так и вперед. И силы еще есть, и ум уже начал потихоньку приходить. И впервые ощущаешь конечность жизни. Знаешь-то ты об этом с детства, а вот чтобы ощутить, прочувствовать — это вот именно тогда.

Ты в эти годы впервые ясно видишь, что вот эта жизнь, которая лежит двумя кусками: один сзади, а другой впереди, — она твоя. И другой не будет. До этого будущее — оно как бы в тумане. А тут вдруг этот туман рассеивается. И оказывается: других дорог — их нет!

И невольно оглядываешься на прожитое, и становится видно, как на ладони: сколько глупостей за жизнь натворил. Как начнешь вспоминать, особенно если среди ночи пробудишься… Ночью-то оно все страшнее мерещится, беспросветнее. Ой, тогда — святых выноси! И там ты себе жизнь порушил, и тут шанс упустил. А сколько времени впустую, на ерунду потратил! Мог бы черти-что успеть сделать! Дурак-дураком, короче.

И думаешь: вот бы прожить всё заново! Задора-то еще хватает! Вот бы, думаешь, со второго раза я-то уж промашки бы не дал! Все возможности использовал бы, все ловушки обошел.

Но миновал я этот перевал, прошел еще десяток годков под горочку, и скрылось прожитое за холмом. Теперь уже оно, а не будущее — в дымке. И былые ошибки больше не ранят душу, не гложат.

И сам говорю себе: нет, так и надо было. Господь лучше видит, как управить. Не дай я тогда маху — у-ух, в какую беду мог попасть! Небось, уж и на свете меня давно бы не было! Мы же всегда просим у Господа: «Помоги, чтобы получилось!» Но если бы он нас всегда слушал, всегда помогал, вышло бы, что мы умнее него!

А это не так. Я теперь ясно вижу: все случилось так, как надо, — не только тогда, когда получилось, но и когда не срослось, не вышло! В эти моменты рука и разум Господа даже виднее. Только понятно мне все это стало лишь сейчас, в старости. А прежде по несмышлености да горячности своей — локти кусал! И потом сколько лет переживал, пока не поумнел и не успокоился.

И недавно поймал себя на том, что расхотелось мне второй раз жить. Может, конечно, просто сил поубавилось. Как представлю, что всю жизнь заново обустраивать придется, — думаю: нет, пусть уж лучше, все как есть, как положено. Да и что нового я увижу в новой жизни? Ничего. Этот раз бы дожить достойно, чтобы не стыдно к Богу в гости отправляться.

А, кроме того, ведь если бы я этих ошибок не совершил, если б не переживал о них, не томился, — наверное, и сам бы совсем другим был, не собой. Нужно ли оно мне? Я тебе расскажу еще одну притчу, а ты подумай.

Один монах в молодости молил Бога, чтобы тот дал ему силы изменить мир. Молодому монаху казалось, что очень многое повсюду требует перемен. Но, став старше, он понял, что мир изменить невозможно.

И тогда он стал просить у Бога ума и терпения, чтобы изменить хотя бы небольшую часть мира вокруг себя. Однако, достигнув преклонных лет, монах убедился, что, увы, и это не в его силах.

И тогда он обратился к Всевышнему с последней молитвой: «Господи, я все понял. Ко мне, наконец, пришла мудрость. Я знаю: мне не суждено изменить не только мир, но даже его малую часть. Поэтому я решил изменить самого себя! Помоги мне!»

И тогда Бог ответил: «К сожалению, у тебя уже не осталось времени. Ты должен был начинать с этого».

— Но эта притча уже совсем о другом!

— Как сказать… — старик улыбнулся и прищурил глаз. — Эти две притчи перекликаются друг с другом. Если тебе удастся что-то поменять в себе, тогда и перемены в жизни имеют смысл, а без этого — все впустую. Но надо помнить: как бы ты ни менялся, все равно ты — это ты. И всегда останешься собой. И какого бы будущего ты ни пытался достичь, оно будет всего лишь продолжением твоего прошлого. Я ответил на твой вопрос?

— Ты нашел, кого спрашивать! — вмешалась бабушка, убирая со стола. — Дед — он же старый и хитрый. Только туману напустит, да запутает тебя своими притчами.

— Ничего-ничего! — рассмеялся старик. — Ты, Славка, главное, запоминай, пока память цепкая. Осмысливать будешь потом, по ходу жизни.

Дед почему-то упорно не желал называть Ярослава Яриком, как все остальные, — звал только Славой.

«Что значит: потом, по ходу жизни?! — внуку стало обидно, что его здесь по-прежнему держат за несмышленыша. — Эх, вы! Ни фига вы не понимаете! Это вам бы пришлось осмысливать, если бы узнали про менялу!» — заносчиво подумал он.

Его так и подмывало все рассказать, но, припомнив сиплый гортанный смех старухи-торговки, Ярослав все-таки сумел сдержаться.

Глава четвертая. Пикник

Следующим утром Ярик с Олегом лежали на берегу речки, разложив на газете поверх травы захваченную из дому провизию. Удочки были воткнуты в глинистый берег, потому что уже больше часа поплавки стояли на воде, как вкопанные.

— Невезуха сегодня с клевом, — вздохнул Олег, прикрывая ладонью от солнца кудрявое темя.

— Может, надо было у моего деда бредень попросить? Прошлись бы под камышами, глядишь, сазанчик, а то и сом…

— Ну, это можно и после обеда. В жару рыба как раз в ил заляжет. Знаешь, кстати, анекдот про двух рыбаков?

— Нет. Какой?

— Короче, просыпаются утром два рыбака на берегу. Смотрят: вся земля вокруг них перепахана, и сети кругом стоят. Один другому и говорит: «Ух, ты, Федька, вчера и нажрался! Гляди-ка, где сети поставил! На берегу!» А второй в ответ: «Это я-то нажрался?! Где ты греб, там я и ставил!»

— Молодцы, здорово управились! — рассмеялся Ярослав.

— Ну, а что ты скажешь по поводу Светки? — резко переменив тему, спросил Олег, очищая от скорлупы сваренное вкрутую яйцо. — Классная девочка, правда?

— Отличная! — с восторгом отозвался Ярослав, жуя бутерброд. — Везет тебе! У тебя как с ней? Ты ее уже — того?

— Естественно! — ухмыльнулся Олег. — Только не говори никому, ладно? А то тут же село, сам понимаешь. Я, кстати, у нее — первый!

— Не жалко?

— Она сама предложила. Вообще, очень здравомыслящая девчонка. Говорит: «Я посчитала: пока высшее образование не получу, замуж я выходить не собираюсь, а до двадцати двух девушкой все равно не дотерплю. Любопытная слишком. Так лучше уж нагуляться, как следует! Семь бед — один ответ. Тем более, неизвестно еще, какой там муж будет, стоит ли ради него себя беречь. Попадется такой козел, как мой отец, — никакой радости по жизни не будет! Хрен ему, а не невинность!» Видишь, умница какая!

— Думаю, ты с ней не потому, что она умница…

— Ну, зря ты так! Брательник мой, знаешь, что по этому поводу говорит? «Даже глупостями интереснее заниматься все-таки с умненькими девочками!»

— Брат у тебя — супер! Умеет сказать. Как он там, кстати?

— Сессию сдает. Весь семестр баб протрахал, а теперь, наоборот, его имеют по полной! — Олег поднял голову и посмотрел на звенящего в небе жаворонка. — Вот заливается! Ну, а ты — как? Так до сих пор никого ни разу?

— Нет, ну почему… Было разок, с одноклассницей…

— Я тебе один совет дам, — серьезно сказал Олег. — Ты, когда врешь, то лоб вот так не морщи, пожалуйста!

Показывая, как не надо делать, он сдвинул брови и захватил пальцами кожу у себя на лбу. Ярослав, глядя на него, тоже машинально потрогал свой лоб.

— А я — что? Морщил? — спросил он.

— А ты — что? Врал? — рассмеялся Олег.

Ярослав понял, что дешево попался, и залился краской:

— Да, ну, тебя, Олежка! Вечно подловишь на слове…

— Просто надо, чтобы слово с делом не расходилось! Тут, кстати, на другом конце улицы такая девочка живет! Супер! Я весь слюнками изошел! Светка это дело, конечно, засекла и сказала, что мигом глазки выцарапает — и мне, и ей. Так что я — пас! А ты — дерзай! Мы со Светкой подыграем! Они — подруги! Девочка эта, правда, послезавтра уезжает к родственникам на море. Но два дня — немалый срок!

— Да, ну! Скажешь тоже, «немалый»! Что же я за два дня успею? Только познакомиться? — недовольно пробубнил Ярослав и услышал в своем голосе те самые нотки двоечника, которые звучали при первой сдаче первого экзамена.

— Ярик! Запомни одну простую вещь! — назидательно произнес Олег. — Если ты не уложил женщину в постель в первый же вечер, то потом — это уже не ты, а она тебя уложила! И ты после этого никогда больше не вернешь себе инициативу. И она уже никогда не будет считать тебя настоящим мужиком. Женщина в самом начале должна почувствовать себя беспомощной перед тобой. Это как лошадь объездить! А иначе всадником будет она, а ты пойдешь в кони. А что говорит народная пословица?

— Что?

— «Кто в кони пошел, тот и воду вози»! Вот так-то, друг мой! Кстати, всадники из них, я тебе скажу, — чистое говно! И коня загонят, и себя замучат. Потому что не в этом их бабье предназначенье. Нет, ну я, конечно, не имею в виду «позу наездницы» — то, понятно, другой разговор.

Олег явно пересказывал услышанное от кого-то из старших. Скорее всего от брата или его друзей-студентов, в кругу которых он общался. Самостоятельно в его возрасте до таких вещей додуматься невозможно. Но куда менее искушенному Ярославу друг в этот момент казался образцом настоящей взрослости, мудрости, смелости и мужественности. Что такое «поза наездницы», Ярик не знал даже теоретически, но спросить постеснялся. Между тем, Олег продолжал:

— Брат мой, знаешь, какую теорию мне развил? Говорит: «Олежка, пользуйся моментом. Пока на девчонок не давит возраст, они готовы трахаться из любопытства и не будут тебе морочить голову всякой хренью. А через пару-тройку лет мысли у них повернутся в сторону замужества, и смотреть они на все будут уже под этим углом. Тогда секс для них станет не самоцелью, а средством решения абсолютно других задач. И мороки с этим будет — выше крыши. Так что: лови момент!»

— Ладно! — с неожиданной решимостью вдруг заявил Ярослав. — Давай, сегодня же попробуем объездить эту лошадку!

— Вот это я уже слышу речь не мальчика, но мужа! — с энтузиазмом поддержал его Олег. — Только — чур! На взлете не тормозить! Запомни! Тут: либо «полный вперед», либо «полный пердец»! Третьего не дано! Как говорит мой братан: взялся за грудь — делай что-нибудь!

— Заметано! — отважно заверил друга Ярик.

На самом деле, уверенности ему придавала не столько поддержка Олега, сколько то, что, в конце концов, в запасе-то теперь всегда есть вторая попытка! А это вам — не дули воробьям крутить! Если что не так, ну, в конце концов, переиграем заново и подготовим все, как по нотам!

— Кстати, имя у нее интересное, — сказал Олег набитым ртом, тыча в горку соли белой головкой молодого лука с длинными темно-зелеными перьями. — Олефа.

— Не понял? — озадаченно посмотрел на него Ярослав.

Тот проглотил еду и уже разборчиво повторил:

— Олеся.

— Имя красивое… — мечтательно улыбнулся Ярик.

— А девочка — еще красивее! — засмеялся Олег. Он бодро поднялся, смахивая с себя крошки. — Все! Время не ждет! Сматываем удочки. По просьбам трудящихся рыбалка заменяется охотой!

Света с удовольствием взяла на себя роль сводни. Во-первых, ей хотелось отвести соблазн от Олега, а, во-вторых — что же, получается: она одна тут такая развратная, а эта Олеська вся из себя прямо дева непорочная? Фигушки!

Пока ребята готовили все необходимое для пикника, Света вдохновенно «присела на уши» подруге, применив полный арсенал аргументов, который у всех женщин имеется для подруг на такой случай. Тут были и комплименты в адрес Ярослава, и намеки на прелести взрослого полового общения, и насмешки над инфантильностью и трусостью Олеси, и призывы к женской солидарности, и упреки в предательстве вкупе с угрозами смертельной обиды до гробовой доски.

Короче, к четырем часам, на которые был назначен пикник, Олеся была максимально, насколько только возможно, подготовлена к моральному разложению.

Мужская и женская часть коллектива, чтобы не возбуждать лишнего любопытства соседей, встретились в условленном месте за деревней недалеко от лесной опушки. Знакомясь с Ярославом, Олеся залилась стыдливым румянцем. Света с Олегом тут же понимающе переглянулись, отметив это, как хороший знак. Все шло по плану.

Внешне Олеся совсем не походила на свою подругу. Да и внутренне тоже. Может, живи они в городе, вообще бы, не подружились. Просто в небольшой деревне и выбора-то особого нет — как для дружбы, так и для любви. В больших городах, правда, тоже, бывает, видишь двух подруг, да и не обязательно подруг — супругов, например — и настолько они выглядят несовместимыми, что поначалу недоумеваешь: как они могли выбрать друг друга? Что их связало? Потом, конечно, при ближайшем рассмотрении все проясняется. У них обязательно обнаруживается что-то общее — и, к сожалению, в этих непонятных случаях таким общим чаще оказывается не достоинство, а порок. У кого-то — тайная слабость к выпивке, у кого-то — неуемная страсть к злословию. Бывает, людей объединяет дремучий снобизм, бывает — скрываемая от других безнравственность, — да, мало ли на свете пороков!

Но в случае с девочками все было просто. У Светы отец руководил местной МТФ — молочно-товарной фермой, а у Олеси работал главным агрономом совхоза. Дружили отцы — дружили и дети. Прослойка молодой интеллигенции в деревне была крайне тонка, так что две умненькие начитанные девочки были обречены на общение: в остальных подворьях дети интеллектом совсем не блистали.

Правда, мамы были очень разные. У Олеси она работала единственным учителем деревенской начальной школы, где местные ребятишки обучались первые четыре года, прежде чем продолжить образование в районе.

У Светы мама высшее образование так и не получила. Закончила только техникум, да и то заочно, потому что очень рано вышла замуж, а старшую дочь Ларису родила и того раньше, на третий день после своего совершеннолетия.

Была она с крепким характером, категорична в суждениях, могла и выпить, и матерное словцо вставить, но при этом мечтала, чтобы дочери не повторили ее ошибок молодости, а выросли порядочными и культурными.

Поэтому в доме имелась неплохая библиотека и даже пианино. Лариса, которая больше походила на отца, выросла послушной, освоила игру на фортепьяно, специально ездила на уроки в райцентр, очень долго носила длинную темную косу и в целом выросла примерной девушкой, хотя немного и не от мира сего.

А вот младшая, Света, внешне — точная копия матери, от которой и заслужила прозвище «выдра», потому что с детства была полной противоположностью сестре. Боевая и не в меру самостоятельная, она вечно шкодила, влипала в какие-то истории и сызмальства изрядно портила жизнь Ларисе.

Сестру она ни в грош не ставила, считала недотепой (отчасти справедливо), любила пошпынять ногой под столом, свалить на нее какие-нибудь свои проделки, да и просто обсмеять ни за что.

Над подругой Света взяла шефство с самого знакомства, когда их вместе посадили играть в куклы, пока взрослые выпивали за знакомство. Олеся с ролью ведомой сразу легко смирилась, на этом и сошлись.

У Светы были волосы цвета соломы и вопреки обычному представлению о волосах блондинок, довольно жесткие. Честно, хотя не так долго, как сестра, относив толстую косу, только пшеничного цвета, этой весной Света решительно постриглась «на каре», что говорило о жажде перемен и обновлений.

Чуть грубоватая, но здоровая и блестящая веснушчатая кожа, крепкие зубки и спортивная фигурка дополняли внешний облик Светланы. Характер она имела веселый и напористый.

Олеся, если и желала перемен, то только не в прическе. С детства всех, кто ее знал, она восхищала длинными вьющимися волосами, удивительно мягкими на ощупь. И в целом Олеся, с ее тонкой кожей, стройной фигуркой и теплыми карими глазами, смотрелась живым воплощением нежной податливости и кроткой безответности.

Подобное впечатление, кстати, иногда оказывается ложным. Именно у таких миниатюрных созданий в их нежных маленьких головках с красиво распущенными или аккуратно уложенными волосами, таится порой такая твердость, такое упорство в достижении поставленных целей, что любой мужик позавидует.

Прочность характера в данном случае как бы компенсирует телесную хрупкость. И забавно смотреть со стороны, как такая аккуратная миниатюрная головка легко управляет не только изящным телом своей хозяйки, но, заодно, и другими, куда более крупными и грубыми телами попадающихся, а, вернее сказать, попадающих, мужчин.

Конечно, такое имеет место далеко не всегда. В большинстве случаев, мягкие вьющиеся каштановые волосы, как и теплые влажные карие глаза, честно свидетельствуют о добром и отзывчивом нраве их хозяйки. И Олеся служила ярким тому примером.

Была в семьях девочек и общая беда. Оба отца крепко выпивали. Матери ужасно стыдились этого и прилагали массу усилий, чтобы никто вокруг ничего не знал. И, хотя считается, что в деревнях утаивать что-либо от соседей бесполезно, но, как говорится, камушек легче всего спрятать на берегу моря, среди таких же других. На фоне всеобщего пьянства прилично выглядевшие отцы девочек слыли едва ли не трезвенниками.

Когда в семье есть беда, дети взрослеют быстрее. Девочки рано привыкли мыслить и действовать самостоятельно, не полагаясь на родителей, увязших в своих разборках. Обе подруги страстно мечтали поскорее уехать в большой город и никогда больше не возвращаться в родное село.

По инициативе Светы девочки вместе составили довольно детальный план, который следовало выполнить, чтобы подготовить себя к взрослой городской жизни. Он содержал целый ряд очень достойных задач, таких как, например, отличная учеба по всем предметам с прицелом на поступление в вуз. И в этом, кстати, девочки преуспели: обе были примерными ученицами.

Имелся в плане и перечень книг и прочего чтива, которое следовало непременно проштудировать в ближайшее время. У искушенного читателя подбор этой литературы, возможно, вызвал бы снисходительную улыбку, но в целом — идея, безусловно, здравая. Например, такая позиция, как: «Перечитать в журнале „Здоровье“ все статьи о половой жизни и как не забеременеть».

В то время по этим вопросам сведений было катастрофически мало, и журнал «Здоровье» служил практически единственным более или менее достоверным источником. Подшивки за несколько лет в школьной библиотеке имелись.

Но вот уже следующий пункт плана, «потерять невинность» — тут, как говорится, без комментариев. Аргументация у девочек, в основном, конечно, у Светы, в данном случае была такой: ну, вот приедем мы в город целками, и сразу будет видно: плужня неотесанная пожаловала! Городские-то мигом засмеют!

Это довольно странное для девочки суждение появилось в голове Светы после того, как однажды старшая не очень умная приятельница ее сестры, вернувшись на каникулы с учебы в техникуме, рассказывала ахающей подруге об удивительной и манящей городской жизни, как она ее понимала. И неосторожно ляпнула глупую фразу.

А младшенькая оторва, которая вечно подслушивала, приняла все за чистую монету, как непреложную истину. Такие ложные идеи, бездумно подхваченные в детстве, порой очень долго потом не выветриваются, ускользая от контроля уже созревшего разума.

Все бы ничего, да вот только Олеся все время тормозила с выполнением некоторых из намеченных пунктов. Стричься она не хотела, с мальчиками встречаться отказывалась. Свету, решительно шедшую по пути реализации поставленных задач, робкая подруга все больше и больше раздражала.

Возникла, правда, еще одна проблема. Местные ребята не очень-то годились на роль первого любовника. Мало того, что — никакие, так еще и языки как помело! Света одному поцеловать только себя дала — так и то: через два дня уже вся школа знала.

Классная руководительница после уроков на беседу оставила. Пришлось клясться, что это было всего-навсего в щечку, и в первый и последний раз. Поверила, наивная старушенция! Даже матери обещала не говорить. А то — этого только не хватало: в семье и так скандал за скандалом!

Когда появился Олег, Светлана, едва взглянула на него, сразу поняла: вот ее шанс. Парень городской и сразу видно, что опытный. Отдалась она ему в первый же вечер — а чего тянуть кота за хвост? И не пожалела. Олег оказался таким внимательным и аккуратным! Все прошло почти без боли, и крови практически не было.

Потом, правда, выяснилось, что, вопреки ее ожиданиям, «первый раз» растянулся на несколько довольно болезненных встреч, но в конце концов, все женщины через это проходят. Ничего страшного. Лучше же сейчас через это пройти, чем потом, когда любовь придет, а ничего не готово.

При этом Олег сразу спросил про ее женский цикл — так естественно, как бы само собой. Такая забота Свету прямо подкупила. Она сама только недавно узнала, что забеременеть, оказывается, можно не каждый день, а всего раз в месяц! Ну, там, плюс-минус пара дней.

Увы, как назло, они с Олегом сразу попали как раз на опасный период. Но парень повел себя так уверенно, что она успокоилась и полностью ему доверилась. И он не подвел: головы не потерял, все сделал, как надо. Еще и пошутил:

— Ты, — говорит, — у меня сегодня — невменяемая женщина.

— Почему невменяемая?

— Ну, та, которая говорит: «Только, пожалуйста, не в меня!»

Никаких особых ощущений Света в первый вечер не испытала, просто терпеливо дождалась, пока все закончится. Олегу про их с Олеськой план она, конечно, ничего рассказывать не стала, проехалась ему по ушам, что, вроде бы, решилась на все просто из любопытства. Поверил!

Но потом случившееся вызвало в ней целую бурю эмоций, причем не совсем тех, что она ожидала. Вроде бы все внутри должно было петь, она же добилась своего, решилась, сделала! Теперь она — женщина! Все пути открыты! Но было немного страшновато, что она совершила такой непоправимый шаг.

Против ожиданий, какое-то напряжение и боязнь неизвестности вошли в ее душу вместе с саднящей болью. Она почувствовала себя беззащитной, и Олег, которого она до этого рассматривала только в качестве инструмента для реализации своих планов, неожиданно стал вызывать совсем другие чувства.

Она вдруг потянулась к нему сердцем, поняла, что надеется на него, ждет от него защиты, верит в него. В конце концов, это же он сделал с ней такое. И теперь ей было страшно остаться со всем этим одной.

Даже захотелось поклясться любовнику в верности, но это уж было бы в данной ситуации совсем глупо. Свете потребовалось напрячь все силы, чтобы убедить себя: все хорошо, все по плану, она — молодец!

Нежно поцеловав кавалера в небритую щеку на прощанье, Света запретила провожать себя до дома. Во-первых, конспирация. А во-вторых, по пути она решила все-таки заскочить к Олеське и похвастаться. Заодно, кстати, и алиби себе обеспечить. Если мать спросит: «Где была так поздно?», — ответ готов: «У Олеси».

— Неплохой пацан. Для начала лучшего и желать нельзя, — подытожила про себя Света, подходя к дому подружки.

Олесю новость, конечно, повергла в полный шок! «Ничего, пускай завидует», — снисходительно и удовлетворенно подумала Света. Она и прежде разговаривала с подругой тоном превосходства, а теперь и вовсе смотрела на нее свысока. Заодно и свои страхи этим заглушала, продолжая убеждать себя, что она на правильном пути.

Важным было и то, что она таким образом одержала победу и над сестрой-недотепой. Та-то все еще в девках ходит! Так что, дорогая сестричка, осталась ты теперь далеко позади!

«Вот они какие, городские мальчики! Не то, что местные „плуги“! Никакого сравнения! — думала Света, вернувшись домой и лежа в постели, не в силах заснуть. Она снова и снова переживала случившееся и прислушивалась к своему новому, теперь уже женскому телу. — А ведь таких ребят у меня будет — сколько захочу! Вот это — жизнь! Аж дух захватывает!»

Когда Олег понимающе переглянулся со Светой, отметив стыдливый румянец Олеси, Ярослав тоже уловил смущение и интерес в ее глазах. Природа учит нас подмечать такие вещи на уровне инстинкта. Дело в том, что, когда человек смотрит на того, кто ему нравится, его зрачки рефлекторно расширяются. Это невозможно скрыть, и, наверное, поэтому люди говорят, что глаза никогда не лгут.

Все то время, пока Света обрабатывала подругу, а ребята собирали снедь для пикника и ходили в сельмаг за вином, Олег подробно инструктировал друга, что и как надо делать с женщиной. Помнится, год назад старший брат вот так же детально наставлял его самого. И Олег тогда не сплоховал. Его первая девчонка даже не догадалась, что она у него — первая. Он был с ней таким взрослым!

И только потом, когда ворвался к брату и выпалил, задыхаясь от восторга: «Представляешь, я там сейчас Ленку!..» — осекся, наткнувшись на снисходительную улыбку, и почувствовал себя совсем мальчишкой. «Ладно-ладно, молодец! — приободрил тогда его брат. — Поздравляю».

В сельмаг в тот день завезли портвейн «777». Это был последний завоз, о чем пока еще никто не знал, даже продавщица. Дело в том, что как раз с начала следующей недели до этой тихой деревеньки докатится разворачивающаяся по всей стране знаменитая горбачевская антиалкогольная компания. Постановления о борьбе с пьянством были уже приняты месяц назад, но, конечно, никто не ожидал, что за их выполнение власть возьмется с таким азартом.

Сухой закон в нашей стране до этого уже однажды вводился. Это сделал последний русский царь Николай во время Первой мировой войны. В результате: самодержца невзлюбили, правительство обанкротилось, и, как следствие, случилась Великая октябрьская социалистическая революция. Хотя, конечно, в учебниках ее причины излагались несколько иначе.

В СССР в начале восьмидесятых годов ситуация с пьянством стала критической. Годовое потребление спирта на душу населения, которое ни в Российской Империи, ни в эпоху Сталина никогда не превышало пяти литров, зашкалило за десять, а с учетом самогоноварения цифру можно было увеличивать еще раза в полтора. Это означало: на каждого взрослого пьющего мужчину — примерно сто бутылок водки в год. Ну, то есть, без просыха.

На этот раз за отрезвление страны государственная машина возьмется с невиданным размахом. На выполнение задачи будут мобилизованы не только производители спиртного и предприятия торговли, но и милиция, прокуратура, профсоюзы, вся система образования и здравоохранения, все общественные организации и даже творческие союзы писателей и композиторов.

Государство впервые пойдет на снижение доходов от продажи спиртного, которые до этого были едва ли не основой бюджета, принося в него около четверти всех поступлений.

Станут пропагандироваться безалкогольные свадьбы, где народ за столом будет недоуменно таращиться на соки и газировку. Под такую «выпивку» и закуска в горло не полезет, и музыка в пляс не позовет. Даже «Горько!» будет кричаться вяло и недружно, без вдохновения.

Кончится все полным извращением здравой идеи: вырезанием эпизодов из любимых фильмов, порубками уникальных виноградников, появлением повсюду левых перегонных заводов, сверхдоходами водочной мафии, ростом коррупции, массовыми отравлениями ядовитым алкоголем, недовольством населения и, в итоге, революцией. Только на этот раз в обратную сторону, к капитализму. Видимо, в подобных ситуациях — не так важно, куда. Главное, чтобы не так, как было. Что-то же делать надо!

Но это все будет позже, а пока двое ребят в жаркий полдень стояли за углом сельмага, советуясь. Ярославу внутрь магазина лучше было не соваться: сразу видно, что несовершеннолетний, спиртное могли не отпустить. Поэтому рослый Олег вернулся из разведки и докладывал:

— Есть «Три топора» — убойная вещь! Только тара какая-то нестандартная — по 0,5. Огнетушителя бы, я думаю, хватило, а полушки на четверых, боюсь, маловато…

— Три топора — это что? — переспросил Ярослав.

— Портвейн «Три семерки». Может, возьмем два пузыря? — предложил Олег. — Не волнуйся, деньги у меня есть!

— Да, нет, не надо, — испугался Ярослав. — Двух многовато будет. Бери один. Хватит.

Его опыт употребления алкоголя пока исчерпывался бокалом шампанского на своем пятнадцатилетии. И сейчас Ярик побаивался: если старики застукают его выпившим — мама потом даст прикурить!

Место для пикника выбрали на поляне у края леса, в укромной низинке, которую от пустынной проселочной дороги отделял густой кустарник. Долгий июньский день был все еще жарким, поэтому расположились в тени прямо под копной свежескошенного сена. Пока девочки деловито распаковывали и раскладывали на газетах еду, ребята соорудили небольшой костерок — еду дымком подкоптить, да и комаров вечером отгонять.

Ярослав украдкой поглядывал то на копну сена, то на Олесю. Неужели именно здесь и именно сегодня все и произойдет? И вот эти симпатичные коленки, которые так соблазнительно выглядывают сейчас из-под ее легкого платьица, когда она, сидя на траве, режет хлеб — неужели эти коленки он уже сегодня сможет развести руками? У него перехватывало дыхание.

— Ну, что? За знакомство? — предложил Олег первый тост. Все засмеялись, как будто он сказал что-то очень веселое. Радостное волнение буквально перехлестывало через край. Еще бы! Они одни, без взрослых, сами взрослые, пара на пару, с вином, и — то ли еще будет!

Ярослав поднес ко рту граненую водочную стопочку с портвейном и посмотрел на Олесю. Она тоже держала стопочку у губ и, поймав его взгляд, озорно улыбнулась.

Чтобы показать свою взрослость, Ярослав уверенно выпил портвейн, по-молодецки крякнул и потянулся к закуске. Олеся, слегка пригубив, поставила стопку обратно на газету.

— Э, нет! Так дело не пойдет! — вмешался Олег. — Хотя бы один хороший глоточек — надо!

— Ты чего, Олеська? — подключилась Света. — Ну-ка, давай, без выпендриваний!

Олеся смутилась и посмотрела на Ярослава, словно прося защиты. Он увидел испуг в ее глазах и заступился:

— Ребята, не приставайте к девушке, пусть пьет, сколько хочет!

Наградой ему был теплый благодарный взгляд карих глаз. Олег же, напротив, посмотрел в сторону друга крайне неодобрительно и, чтобы этот взгляд не был перехвачен Олесей, сделал вид, что вспоминает анекдот, который тут же и рассказал:

— Две женщины беседуют. Одна спрашивает: «У тебя бывает такое, что муж поздно домой возвращается?» Другая отвечает: «Нет, не бывает. Отучила». «Как?» «Пришел он разок поздновато, а я кричу из спальни: это ты, Петя?» «Ну, а он?» «А что — он? Он — Боря».

— Правильно, вот так вас, мужиков, надо! — раскрасневшаяся Света игриво толкнула Олега кулачком в бок. Тот улыбнулся ей в ответ, взял бутылку и разлил по второму кругу:

— Ну, что? Как говорил Гитлер, затевая Вторую мировую войну: «Между первой и второй — перерывчик небольшой!»

Олег поднялся на ноги и пафосно провозгласил:

— Было бы глубоко неправильно не поднять второй тост за присутствующих здесь дам! Мужчины пьют стоя, женщины — до дна!

Ярослав тоже встал. Дождавшись, пока выпьют дамы, оба кавалера опрокинули свои стопки, после чего церемонно поклонились подругам. Олеся, правда, опять едва пригубила, но к ней больше не цеплялись.

— А что это мы такое пьем? — Света сосредоточенно рассматривала этикетку на бутылке, кокетливо хмуря бровки.

— О, это легендарный напиток! — ответил Олег. — С богатой историей. Появился он так. В средние века Англия владела обширными землями на территории нынешней Франции. Называлось это «Герцогство Аквитания». Красивое название, правда?

— Это где?

— Это, если можете представить себе карту Европы, левый низ Франции, у самого Атлантического океана. Бискайский залив, слышали?

— Вроде бы, слышали. Англия, я помню, это же где-то возле Канады?

Несмотря на сплошные пятерки в школе, в географии девочки, судя по всему, не разбирались. Ярослав уже, было, открыл рот, чтобы внести ясность, и, если бы это сделал, то не только испортил бы всем настроение, но и навеки заслужил репутацию зануды. Однако не успел. Олег опередил друга. Тактично не высмеивая познания дам, он вовремя ввернул комплимент:

— Я ж говорил, что вы — умницы!

И, поймав самодовольную улыбку Светы, продолжил:

— Сегодня на этом месте провинция Бордо, где делают одни из лучших вин в мире. Но даже и в те далекие времена виноделие там было развито. Поэтому англичане не испытывали никакого недостатка в собственных винах.

Однако после кучи всяких войн французы англичан с материка выперли. И те остались без своего вина. А покупать его у противника было западло. Что делать? Пить-то надо!

— Надо?

— Ну, а как же без этого? Особенно с их промозглыми туманами. И вот английские купцы нашли неплохое вино в Португалии. Это там, чуть южней. Но португальское вино оказалось кисловатым, а, пока доплывало до Альбиона, и вовсе до уксуса скисало.

— Альбион — это что такое? — спросила Света.

— Это древнее название Англии. Слово, кстати, родственное названию «Альпы». Горы, короче.

— Откуда ты столько знаешь?

— Мужчина должен много знать, потому что ему приходится по жизни принимать много решений. А решения без знаний — тыканье пальцем в небо.

Ярослав с завистью увидел, какой восхищенный взгляд послала Света своему кавалеру. Тот продолжил:

— Неизвестно кто: то ли виноделы, то ли сами купцы, — догадались добавлять в перевозимое вино — бренди. И вино перестало скисать!

— Бренди? — переспросила Света. Девочки не знали такого слова.

— Да. Это такой крепкий напиток. В переводе — «жженое вино». На самом деле, разновидность самогона. Но, кстати, даже самые благородные напитки — коньяк, арманьяк, виски — это ведь тоже, фактически, самогоны, только очищенные и выдержанные в дубовых бочках.

— И водка?

— А вот водка — нет. Водка — принципиально другой продукт. Не буду вам пудрить мозги, но суть в том, что водка — изобретение химии. Спирт, необходимый для ее изготовления, производится в ректификационных колоннах, в промышленных условиях. Водка изобретена уже в девятнадцатом веке, и поэтому, вопреки распространенному мнению, исконно русским продуктом считаться не может.

— Олег, ну, ты что-то на водку съехал, — вмешался Ярослав. Его настолько заинтересовала история портвейна, что он даже от дамы отвлекся. — Мы так совсем далеко от портвейна уйдем.

— Намекаете, молодой человек, что пора налить? — встрепенулся друг. — Горячо поддерживаю это ваше предложение!

Он взял бутылку, огорченно скривился, дескать, маловато топлива взяли, и разлил вино по стопкам.

— За что будем пить?

— За любовь, конечно! — предложила Света.

— Вот это — золотой тост! Умница! — похвалил ее Олег и обратился к Ярославу. — Я тебе говорил? Чудо, а не девчонка! Это, знаешь, как девушка парня спрашивает: «Я тебе говорила, что ты у меня самый классный?» Он: «Нет, пока не говорила». Она: «Черт! Кому ж я это вчера говорила?..»

Олег выпил и, хватая одной рукой огурец, второй рукой притянул к себе Светлану и смачно чмокнул ее в щеку. Потом, хрустя огурцом, потребовал аналогичного действия от Ярика. Тот немного стушевался, но все-таки потянулся к Олесе, несмело приобнял ее и ткнулся губами ей в щеку. Олеся сидела, не шелохнувшись, не глядя на Ярослава, и только в момент поцелуя как-то наряжено съежилась и наклонила голову.

Оставив девушку в покое, Ярик прилег на траве, опираясь на локоть. После третьей стопки в его голове приятно зашумело, словно к уху поднесли морскую раковину. Все происходящее немного как бы отодвинулось в сторону, и он разомлел, прислушиваясь к этому тихому внутреннему шуму, похожему то ли на дальний морской прибой, то ли на легкий ветерок где-то в листве.

Олег тем временем продолжал:

— А потом, уже в девятнадцатом веке, португальские виноделы догадались добавлять бренди не в уже готовое вино, а еще в ходе брожения, пока не весь сахар превратился в спирт. Брожение от этого сразу прекращается, так как крепкий бренди убивает все живое, и вино в итоге получается в меру сладким. К нам его название пришло из немецкого языка от сочетания слов «Порту» — город в Португалии, через который вывозился этот напиток, и «wein», что по-немецки как раз и есть…

Олег, как школьный учитель, сделал выразительную паузу и вопросительно посмотрел на Свету.

— Вино! — угадала та.

— Умница! — в очередной раз подытожил Олег. — Но, конечно, к тому напитку, который мы с вами сейчас пьем, вся рассказанная история не имеет ни малейшего отношения.

— Как это?.. — разочарованно посмотрели на него девочки.

— Потому что мы с вами пьем не просто портвейн, а «Три топора», он же «Три кочерги», он же «чернила», он же «шмурдяк», латинское наименование: «бормотуха вульгарис»! Чисто советское изобретение. Пьется только в хорошей компании, исключительно для создания праздничного настроения. Технология изготовления и вкусовые качества значения не имеют. А теперь, чтобы слово у нас не расходилось с делом…

Он разлил остатки вина по стопкам.

— Давайте! За ум и сообразительность!

Последний тост был выпит. И только у одной Олеси так и осталось больше половины стопки.

— Кстати, девчонки, хотите, я задам вам городскую загадку? — предложил Олег.

— Городскую? Это как?

— Слушайте. Отгадайте, что за зверь такой: хвост длинный-длинный, глаза злые, горят, а яйца — маленькие и грязные.

— Фу, гадость какая! Это у вас в городе такие водятся?

— Да, именно там. В деревне их точно нет!

— Крыса?

— Неправильно.

— Хвост длинный-длинный… — задумчиво повторила Света. — Ящерица?

— Откуда у ящерицы яйца?

— Тогда не знаю.

— Говорить?

— Говори.

— Очередь за яйцами по семьдесят копеек!

— Да, ну, тебя! — Света снова ткнула Олега кулачком в бок.

— Подожди, подожди! — шутливо отбиваясь, сказал тот. — Я еще про яйца вспомнил! Короче, встречаются две курицы. Одна спрашивает: «Ты почем яйца несешь?» Вторая отвечает: «По семьдесят копеек». Первая: «Что ж так слабо? Я, например, по восемьдесят пять!» А вторая: «Да, ну! Стану я из-за каких-то пятнадцати копеек жопу рвать!»

День тем временем клонился к закату.

— Ну, что, ребятки, мы пойдем за копну, немножко пошалим, — сказал Олег. — И вы тут тоже не скучайте.

Он подмигнул Ярославу, и, обняв Свету, повел ее за копну. Ярик и Олеся остались вдвоем.

Однако сказать, что это уединение немедленно бросило их в объятья, значило бы сильно погрешить против истины. Они даже стеснялись взглянуть друг другу в глаза, не то, что прикоснуться. Все наставления Олега в голове Ярослава спутались в узел, развязать который не было никакой возможности.

Мальчишка ждал, что, может быть, Олеся подаст ему какой-нибудь сигнал, но она вместо этого, наоборот, отсела чуть подальше, подобрала под себя ноги и даже натянула подол платьица на те самые коленки, которые так притягивали взгляд Ярика. Вот и как теперь к такой подступиться?

Стремясь заполнить неловкую паузу, особенно заметную после прекращения безудержного словесного потока Олега, Ярослав начал рассказывать о себе, о своей жизни, о школе, о марках.

Все бы ничего, но он переживал, что у него не получается говорить так свободно и интересно, как выходило у друга. Тем не менее, поймав заинтересованный взгляд Олеси, Ярик воодушевился и сам не заметил, как его, что называется, понесло.

Войдя во вкус, он начал хвастаться, приписывать себе подвиги всех мальчишек, которым завидовал, и довольно быстро заврался. На вопросы Олеси стал отвечать сбивчиво и неуверенно, путаясь в деталях.

Восторженное удивление, возникшее было в глазах собеседницы, быстро сменилось выражением сомнения и недоверия. А потом и вовсе пошли откровенно критические переспрашивания и покачивания головой, уже даже с оттенком насмешки. Олеся и вправду оказалась неглупой девочкой, и в жизненных вопросах была явно впереди Ярослава, четко отличая вранье от правды.

Мальчишка чувствовал, что блекнет в ее глазах. Он растерялся, запаниковал, не знал, что делать, пытался все-таки удивить собеседницу, несмотря ни на что, — и врал еще больше. Через какое-то время только природная тактичность мешала Олесе выказать явное разочарование.

Тем временем смех, то и дело доносившийся из-за копны, сменился явственным ритмичным сопением и оханьями. События по ту сторону сена не оставляли никаких сомнений в их трактовке. Неловкость и напряжение между Олесей и Ярославом достигли предела. Они сидели, как каменные, и подавленно молчали. Мальчишке казалось, что весь мир слышит, как стучит кровь в его висках.

— Ну, что, ребята, нас там уже комары загрызли, — влюбленная парочка, наконец, вернулась к костру. — Что-то вы какие-то невеселые!

Света переводила взгляд с Олеси на Ярослава с любопытством, быстро переходящим в разочарование.

— Я ж говорил, два пузыря надо было брать! — еще раз высказал сожаление Олег. — Сейчас бы на брудершафт выпили, с поцелуями!

— Может, теперь мы, в свою очередь, у костра посидим, а вы прогуляетесь? — предложила Света.

— Да, нет, мне уже домой пора, — ответила подруга.

— Ну, что ты, Олеська, какая-то — как мертвая! — раздраженно возмутилась Света. — Еще подруга, называется!

— При чем тут «подруга, не подруга»? — обиделась Олеся. — Просто уже пора.

— Не ссорьтесь, девочки, — вмешался Олег и, вопросительно взглянув на Ярослава, добавил. — Все в порядке. Возвращаемся домой.

На обратном пути Света с Олегом все время отставали: они целовались. Олеся и Ярослав ушли далеко вперед.

— Может быть, увидимся завтра? — робко, не надеясь на положительный ответ, спросил Ярик.

— Да, нет. Я собираться должна. Послезавтра утром уезжаю на море.

— Да-да, конечно. Я понимаю.

Какое-то время они опять шли молча. Солнце уже село, и бескрайний закат над широким полем переливался перламутровыми тонами.

Ярослав этих небесных красот не видел. Уходящий день уносил с собой его мечту сделаться сегодня мужчиной. Он погрузился в такую сосредоточенную задумчивость, что даже, кажется, забыл о своей спутнице.

«Почему у меня не выходит так, как у Олега? У него все как-то весело, легко, словно само собой! А тут стараешься, думаешь — и ни фига не получается! Полный провал!»

Он вспоминал события сегодняшнего вечера, и испытывал стыд и досаду. Вот тут он сплоховал, вот тут глупость ляпнул, а вот здесь пришла хорошая мысль, но уже было поздно. А уж расхвастался, вообще, как позорник! Эх, если бы заново!..

— Стоп! — чуть не сказал вслух Ярослав. — Что значит: если бы? Конечно, заново! Завтра же! Меняла-то у меня на что?!

Он очнулся от своей мрачной задумчивости и поймал себя на том, что стоит на месте, пораженный этой пришедшей в голову мыслью, и молча шевелит губами. Олеся тоже остановилась и смотрела на него с опаской, как на человека, не вполне нормального.

Ярослав улыбнулся и ободряюще подмигнул девушке.

«Точно! — подумал он. — Я же могу, о чем угодно сейчас с ней говорить! Потому что с этой Олесей больше никогда не увижусь! Сегодня же меняла заменит ее на другую, еще более классную!»

Осознание безнаказанности придало Ярославу смелости. Смятение и робость, которые только что сковывали его, отступили.

«Не бойся! — напутствовал он себя. — Какую бы кашу ты сейчас ни заварил, тебе ее расхлебывать уже не придется. Поэтому надо просто скачать с этой Олеси как можно больше информации, чтобы потом применить ее к той Олесе, другой».

— Я сегодня хвастал тут не по делу и наврал тебе с три короба, — неожиданно признался Ярик, чего, конечно, ни в жизнь не сделал бы в обычной ситуации.

Олеся бросила на него удивленный взгляд. И он, набрав в легкие воздуха, в лоб спросил:

— Но, вот скажи, только честно, почему у нас сегодня ничего не получилось?

Такая прямолинейная откровенность подкупила девушку. Она остановилась, глядя ему в глаза. Ярослав стоял, как подсудимый в ожидании приговора.

— Ну что же, — сказала Олеся. — Честность — так честность.

На самом деле, с ней сегодня тоже произошла метаморфоза. На поляну Олеся шла испуганной девочкой. Она знала Олега и боялась, что его друг окажется таким же взрослым и решительным. И что тогда делать? Она совсем не была уверенна в правильности принятого ими со Светой решения, но при этом стыдилась трусить и отступать.

Олеся чувствовала: то, что они затеяли — неправильно. «Так нельзя, надо остановиться», — звучало у нее в голове, но события развивались как-то независимо от нее, и она растерянно продолжала повиноваться их ходу.

Однако, общаясь с Ярославом, девушка понемногу снова обрела почву под ногами. Он ей понравился с первого же взгляда. Мальчик симпатичный, даже очень. В шестнадцать лет остальные достоинства второстепенны. И поначалу ее, действительно, залила краска стыда: неужели вот с этим парнем она сегодня… Но потом Олеся безошибочной женской интуицией поняла: он — неопасен.

Этот мальчик волнуется и дрейфит еще больше, чем она! Олеся успокоилась и почувствовала себя старше и даже в чем-то выше Ярика. Ничто так не повышает самооценку женщины, как робость мужчины перед ней! Олеся осознала себя хозяйкой ситуации, поняла, что непредсказуемого и неуправляемого хода событий не будет. Да и, вообще, скорее всего, ничего не будет. Не тот случай!

Когда Ярик расхвастался и заврался, она смотрела на него, как на глупого ребенка, и было даже немножко досадно, что он оказался таким зеленым. Неужели кто-то мог думать, что у нее с этим малышом что-то может быть? Да над ним шефство в пору брать, а не в любовники записывать!

И теперь, когда Ярослав в лоб задал свой вопрос, она вполне смогла ответить на него спокойно и рассудительно:

— Наверное, сегодня, действительно, все могло случиться, не знаю… — сказала Олеся, неосознанно подражая тону своей любимой учительницы литературы, отчего в ее голосе зазвучали наставнические, покровительственные нотки. — Ну, был бы ты хоть чуточку старше, вот, например, как Олег… Хотя — дело не в возрасте. Ты знаешь, у нас, точно, уже ничего не получится. Второго шанса не бывает, это я давно поняла.

Она говорила о любви, как женщина, пережившая немало романов. У Олеси, действительно, было их уже несколько, правда, с воображаемыми мужчинами, героями прочитанных книг.

Ярослав сделал шаг и попытался обнять ее, но она мягко отстранилась:

— Не надо. Понимаешь, любовь — она, как музыка. Либо захватывает душу, либо нет.

«Как я хорошо сказала! — отметила про себя Олеся. — Пусть он запомнит меня и мои слова на всю жизнь». Она была уверена, что так и будет.

— И у меня сегодня эта музыка сперва будто бы зазвучала, а потом затихла. Спичку-то ты, вроде бы, зажег, а к костру так и не поднес. Нет, правда. Мне и самой жалко, что так вышло. Вроде бы чуть-чуть — но не то! А просто так, без чувств, я не могу. Извини. Вот тебе честность за честность.

И добавила по-доброму, как старшая сестра:

— Это хорошо, что у нас ничего сегодня не случилось. А то вышло бы гадко и пошло. У тебя будет другая женщина, с которой все замечательно получится. Единственный мой совет: будь с ней немножко посмелей. И все будет хорошо.

Она была очень довольна собой.

«Вот такой я теперь буду всегда. Взрослой, умной, загадочной и неприступной», — решила Олеся.

Проводив девушку, Ярослав долго еще бродил один по окрестностям села, под ясным звездным небом, обдумывая прошедший день и строя планы — нет, не на завтра, а опять на сегодня. Он был уверен, что меняла не подведет.

Когда мальчишка вернулся домой, старики уже легли. В деревне ложатся рано. Однако, как ни тихо он пробирался в свою комнату, чутко спавшая бабушка окликнула его в темноте:

— Слава, ты? Вернулся? Кушать будешь?

— Нет, бабуля, я не голодный. Ты спи, — полушепотом ответил Ярослав.

— Там ножки в тазике помой, я оставила воду, мыло и тряпочку.

— Я уже помыл, бабуля, спасибо!

«Зря боялся, что застукают пьяным. Можно будет и больше выпить, ничего страшного!» — отметил про себя Ярослав.

В своей комнате он, не зажигая света, тихо разделся и сел на кровати. Потом поднялся и осторожно, почти на ощупь, достал с полки менялу и поставил его на стол. Выделяясь черным пятном на фоне белой кружевной скатерти, тот поблескивал в темноте бронзовой лысиной и выпуклыми бронзовыми щеками.

— Ну, что? — одними губами прошептал Ярослав. — Давай, даю три дня. Закрути это все заново, как ты умеешь!

Никакой реакции.

— Что? Мало? Ладно, возьми четыре.

Глухо.

«Я ж тебе говорил? Выдумки это все, и больше ничего!» — торжествующе заключил тот самый скептик, опять заговоривший в голове Ярослава. Этот внутренний собеседник по-прежнему напрочь отметал всякую мистику.

— Пять дней… Шесть! — Ярик не хотел верить в свою неудачу.

— Неделя!

Нет.

Ничего.

Ни фигушечки.

«Не надо бросаться днями, — посоветовал второй собеседник, мечтатель. Он, оказывается, тоже наблюдал за происходящим. — Тем более, это не поможет. Надо добавить что-нибудь еще. Что-то такое, что тебе дорого. Подумай».

«Парагвай? — догадался Ярослав. — Нет!»

«Ну, тогда — как знаешь. Нет — так нет. Жадина», — мечтатель был явно разочарован нерешительностью мальчишки.

А память тут же услужливо нарисовала соблазнительные коленки, выглядывающие из-под легкого платьица.

— Ладно! — прошептал Ярослав, глядя на менялу — неделя и Парагвай в довесок! Идет?

«Молодец! Вот это по-нашему!» — восторженно закричал внутри мечтатель.

«Да, ну тебя!» — тряхнул головой Ярик и бросил взгляд на менялу.

И содрогнулся. Потому что привыкнуть к улыбке истукана было невозможно.

С трудом отведя глаза от завораживающего зрелища, мальчишка откинулся на постель и вздохнул с облегчением.

«Ладно, не будем жалеть. Что сделано, то сделано. Теперь главное: правильно распорядиться полученным шансом. Надо меньше болтать и больше действовать. Олег прав. В любви мы — как собаки. Каждый раз менжуемся: то ли нападать и гнать, то ли поджать хвост и просить о пощаде. И середины тут нет. Либо ты, либо тебя. Ничего, она же сама сказала: совсем чуть-чуть не хватило. Так что завтра все получится».

Он мечтательно закрыл глаза, представляя, как все это будет, и снова вздохнул, теперь уже в предвкушении.

Глава пятая. Подстраховочка

— Славка, просыпайся!

Ярослав не сразу понял, где он. Глубокий сон не хотел отпускать. Незнакомый потолок. Стены не его комнаты. Незнакомые звуки. Куры где-то кудахчут. Протяжно замычал теленок.

«А, ну да! — вспомнил мальчишка. — Я же в деревне!»

Солнце только что встало, и косые розоватые лучи пронизывали маленькую комнатку насквозь.

— Славка! — опять донесся бабушкин голос. — К тебе Олег пришел. На рыбалку зовет!

И, видимо, уже обращаясь, к Олегу, бабушка добавила:

— Ты, наверное, проходи, буди там его сам. А то так мы не дозовемся. Спит, как кутенок!

Заскрипели половицы.

— Ярик, привет, ты проснулся? — спросил вошедший Олег. — На рыбалку пойдем?

«Опять?» — чуть не спросил в ответ Ярослав, но тут память к нему окончательно вернулась. Он бросил беглый взгляд на менялу и сразу же отвел глаза, чтобы не привлекать внимание друга к статуэтке.

— Давай не пойдем, — сказал он, потягиваясь. — Клева сегодня все равно не будет.

— С чего ты взял? Это ты просто спать хочешь!

— Нет, уже не хочу. Все. Видишь, встаю, — Ярослав сел на кровати. Какой там сон, когда сегодня такой день! — Нет, Олежек, дело не в этом. Предчувствие просто такое…

— Предчувствие? — усмехнулся Олег. — Скажешь, тоже! Зря ты. Впрочем, хочешь, давай, не пойдем. А делать что будем? Я своим старикам вчера по хозяйству помог, так что весь день свободен.

— Что делать, говоришь? — Ярик почесал голову, сладко зевая. И тут же стряхнул с себя остатки сна и решительно, по-деловому спросил: — Девчонки еще нормальные в деревне есть, кроме твоей Светки?

— Есть! Я как раз хотел тебе рассказать! На другом конце улицы такая девочка живет! Супер! Я весь слюнками изошел! Светка это дело, конечно, засекла и сказала, что мигом глазки выцарапает — и мне, и ей. Так что я — пас! А ты — дерзай! Мы со Светкой подыграем! Они — подруги! Девочка эта, правда, послезавтра уезжает к родственникам на море. Но два дня — немалый срок!

— Достаточный! — убежденно заверил друга Ярослав. — Ты же знаешь, в этом деле — либо ты ее чпокаешь в первый же день, либо это уже она тебя чпокает! А кто в кони пошел — тот и воду вози!

— При чем тут кони?

— Не важно!

«Точно! — подумал Ярослав. — Что-то я про коней не туда спросонок приплел!»

— Мой брательник примерно то же самое говорит! — сказал тем временем Олег.

— Ну, вот видишь! Как он там, кстати? — Ярослав намеренно задал вопрос, чтобы проверить: совпадет ответ или нет? Олег ответил, как по писанному:

— Сессию сдает. Весь семестр баб протрахал, а теперь, наоборот, его имеют по полной!

«Прикольно все-таки! Слово в слово!» — улыбнулся Ярик и предложил:

— Давай организуем сегодня пикник и пригласим эту принцессу.

— Давай! Ее, кстати, интересно зовут: Олеся.

— Имя — подходящее, — улыбнулся Ярослав.

— А ты как-то повзрослел за эти полгода! — с удивлением посмотрел на друга Олег.

— Это я за полдня повзрослел.

— За полдня?

Ярослав запнулся. «Опять палюсь! Что-то я разговорился не по делу». И сказал:

— Да, с дедом вчера интересно потрындели.

— О чем?

— О жизни. Притчи мне рассказывал. Про монахов.

— Дед у тебя классный.

День неторопливо разворачивался, обрастая событиями в соответствии с намеченным планом, а Ярославу все не терпелось поскорее добраться до заветной поляны.

К полудню, как и ожидалось, Олег вернулся из разведки за угол сельмага и доложил стоявшему там Ярославу:

— Есть «Три топора» — убойная вещь! Только тара какая-то нестандартная — по 0,5. Огнетушителя бы, я думаю, хватило, а полушки на четверых, боюсь, маловато.

Ярик, не задавая лишних вопросов, сказал:

— Конечно, надо бы взять два пузыря. Только у меня с деньгами…

— Насчет этого не волнуйся, — обрадовался Олег. — Деньги у меня есть!

— Отлично, — улыбнулся Ярослав. — Ты настоящий друг.

И, подмигнув, хлопнул Олега по плечу и добавил:

— Потом поквитаемся.

На пикник выдвинулись даже чуть раньше, чем в первый раз. Но погода почему-то была совсем другой. Небо хмурилось, того и гляди — дождик лупанет. Только этого и не хватало!

Когда мужская и женская часть коллектива встретились в условленном месте за деревней недалеко от лесной опушки, и Олеся, знакомясь с Ярославом, залилась стыдливым румянцем, он в ответ только снисходительно улыбнулся. И взгляд его был по-хозяйски оценивающим.

Еще бы! Она ведь его видела в первый раз, а он-то — нет! Он-то ее уже изучил и знал, как облупленную! Света с Олегом понимающе переглянулись, отметив Олесин румянец, как хороший знак. Все шло по плану.

Но спесь быстро слетела с Ярослава. На этот раз девушка показалась ему даже красивее, чем при первом знакомстве. Эта красота обезоруживала, заставляя любоваться каждым жестом, каждым взглядом Олеси. Ярослав понял, что вчера он смотрел на нее просто как на новую знакомую, а теперь уже успел влюбиться по уши!

Вот косой лучик солнца, убегающего за тяжелую сизую тучу, скользнул по ее волосам, и они озарились теплым сиянием. Девушка грациозно поправила их нежной рукой, и Ярослав не мог оторвать взгляд от этой руки, которая казалась ему самим совершенством. Вот Олеся взглянула на него и по-детски беззащитно улыбнулась. И волна заботливой нежности захлестнула душу Ярослава.

Он, конечно, желал эту девушку, даже больше, чем прежде, но нынешнее желание не имело ничего общего с той удалой бравадой, когда он решительно брякнул Олегу: «Ладно! Давай, сегодня же попробуем объездить эту лошадку!» Ему хотелось просто быть рядом с ней, любоваться ею, оберегать и защищать ее.

В городе Ярослав уже несколько лет дружил с соседкой по дому. Вечерами они порою, когда позволяла погода, подолгу переговаривались, специально выходя для этого на балконы, которые располагались совсем рядом. Но то было другое. Она намного младше, и там можно было говорить, скорее, о первом пробуждении отцовских чувств.

А здесь в Ярославе впервые боролись мужчина и самец. Первый говорил: «Что-то не то мы задумали. Нельзя пользоваться ее беззащитностью». Второй пер буром: «А для чего же они тогда, девчонки? Будешь сопли жевать — опять ничего не получится, и эта нимфа снова ускользнет из твоих объятий! Ты хочешь, чтобы она досталась другому? Ты мужик или нет?! Не дрейфь! Все получится. Все будет нормально. Ну, ты что же — в конце концов? Совсем никакой?»

Он опять посмотрел на Олесю, теперь уже как охотник смотрит на ничего пока не подозревающую добычу. Девушка заметно смутилась под его этим откровенно-настойчивым взглядом, однако было видно, что его внимание ей лестно. Ярослав приободрился.

Расположились на теперь уже знакомой поляне. Копна душистого свежего сена тоже была на месте. Олеся резала хлеб, и Ярослав снова не мог оторвать взгляда от гладких загорелых коленок под легким светлым платьицем. Он будто бы не проживал все это снова, а участвовал в спектакле, где все движения и реплики расписаны и отрепетированы до мелочей.

Вот и первый тост «за знакомство». Все старательно исполняют свои роли. Вот и озорная улыбка Олеси с поднесенной к губам стопкой. А вот девушка уже ставит ее, почти полную, обратно на газету.

— Э, нет! Так дело не пойдет! — точно по сценарию вмешивается Олег. — Хотя бы один хороший глоточек — надо!

— Ты чего, Олеська? — произносит свою реплику Света. — Ну-ка, давай, без выпендриваний!

И вот карие глаза смущенно смотрят на Ярослава, словно прося защиты.

Пора.

Ваш выход, маэстро!

— Нехорошо обижать компанию друзей, — осуждающе покачал головой Ярослав.

И Олеся, как будто загипнотизированная его строгим взглядом, снова взяла стопку, и, доверчиво смотря Ярику прямо в глаза, выпила до дна.

— Вот это другое дело! — одобрительно кивнул он.

— Умница! — со своей стороны поддержал Олег. — А теперь слушайте анекдот!

Ярослав уже приготовился еще раз внимать байке про Петю и Борю, но друг неожиданно начал рассказывать что-то совсем другое, причем с украинским колоритом.

Олег, хотя и не имел большого запаса украинских слов, но произношением этого языка владел в совершенстве, потому что с раннего детства слышал его от бабушки-украинки. Не то, что, бывает, люди из центра или севера России наивно полагают, что, если в русских словах все «и» заменить на «ы», то как раз и получится украинская речь.

Или выучивают одну украинскую фразу и тулят ее к месту и не к месту, безбожно коверкая слова и лишая этот язык его самобытного смака. В анекдотах Олега к лексике, может быть, и можно было придраться, но для русских слушателей так было даже понятнее, а вот что касается произношения — тут и самый, что ни на есть, украинец позавидовал бы.

— Короче, Оксана потеряла девичью честь, — начал он.

Света испуганно глянула на рассказчика, дескать, что за тему ты подымаешь? Но того было уже не остановить:

— Да. Ну, мать, конечно, распекает ее, почем свет стоит: «Я ж тоби казала, що хлопци — воны ж таки и е! Казала?» «Ка-за-ла…» — плачет Оксана. «Що йим тилькы цэ и трэба! Казала?» «Ка-за-ла…» «А що гордой трэба буты, казала?» «Ка-за-ла…» «Що впыратыся трэба, казала?» Тут дочка начинает оправдываться: «Я впыралася!» «Як ты впыралася?» «Головою… в забор!»

Анекдот, хотя и вызвал смех, но это был, скорее, смех облегчения, что миновали опасную тему.

Когда после второго тоста «за присутствующих здесь дам» Света заинтересовалась этикеткой на бутылке, и Олег решил поведать историю портвейна, Ярослав подключился, небрежно продемонстрировав немалые познания в данном вопросе, чем поразил даже друга, который сам только недавно прочел все это в библиотечной подшивке журнала «Наука и жизнь».

А про ректификационные колонны Олег вообще узнал от брата-химика. Пришлось лезть в переданный ему по наследству учебник и в Большую советскую энциклопедию. Органическая химия-то проходится в десятом классе, в который он только еще перешел.

Олеся смотрела на Ярика во все глаза и улыбалась беззащитно и расслабленно. Она даже не сразу услышала обращенный к ней вопрос Олега:

— А ты куда едешь-то на море?

— Под Туапсе.

— Хорошие места. Я отдыхал там пару раз в пионерском лагере. Классное было время. Жалко, что ушло.

Все горячо согласились. Воспоминание о пионерском возрасте, как о чем-то далеком, хотя ребята не так недавно его покинули, добавляло им ощущения собственной взрослости.

— А у меня, вообще, смешно получилось, — сказал Ярослав. — Я ездил в лагерь только один раз. И мне там так понравилось, что я даже стеснялся просить родителей отправить меня еще. Ну, думаю, это же, наверное, дорого, раз так классно! А они недавно мне признались, что отказывались от практически бесплатных путевок, потому что боялись, что я обижусь. Ну, вроде как они меня сбагрить хотят. Представляете? Дед, когда про это узнал, рассказал одну древнюю притчу.

— Слушай, ну у твоего деда, я смотрю, на каждый пук притча найдется!

— Это точно, — сказал Ярослав, хотя слово «пук» его покоробило. Деда он уважал. «Ладно, спишем на портвейн», — подумал он и продолжил.

— Вот послушайте. Прожили муж и жена вместе тридцать лет. И каждый день все эти годы жена пекла к завтраку булку, разрезала ее вот так, — Ярослав показал ладонью, как по горизонтали резалась булка, — и мазала маслом обе части. Верхнюю, более вкусную, подавала мужу, а донышко оставляла себе. И в день юбилея она сделала так же. Но в последний момент захотелось ей хоть раз самой съесть эту румяную и вкусную верхнюю часть. И она неожиданно подала мужу донышко. И испугалась: что же будет? Она ведь нарушила традицию! А муж, получив донышко, сказал: «Какой роскошный подарок ты мне сегодня сделала! Тридцать лет я стеснялся попросить у тебя эту мою любимую часть булочки, потому что считал, что она по праву принадлежит тебе!»

— Красивые притчи твой дед рассказывает! — восхитился Олег. — Действительно, надо иногда не бояться выйти за привычные рамки! За это предлагаю и выпить!

К удивлению Ярослава, Олесю уговаривать больше не приходилось. Она осушала стопки наравне со всеми. Глазки у нее поглупели, улыбка не сходила с губ. Первая бутылка уже подошла к концу, и Олег открыл вторую.

Интеллектуальный уровень беседы, поначалу необычно высокий для такой юной компании, стал постепенно скатываться к среднему уровню.

— Девчонки, отгадайте загадку: каких камней в море не найти?

— Алмазов? — предположила Света.

— Нет. Думаешь — что? За все времена никто в море алмаза не уронил?

— Булыжников! — весело рассмеялась Олеся.

— Нет. Уж булыжников там точно полно.

— Тогда не знаем, — переглянувшись, сдались девочки. — Каких?

— Сухих.

— Сухих булыжников! — опять рассмеялась Олеся. Ей, видимо, просто понравилось произносить это слово.

На «ура» пошли шутливые диалоги типа: «Девушка, это, случайно, не вы были на обложке журнала?» «Какого?» «Крокодил!»

Или, например: «Девушка, а можно вас?» «А можно не вы?»

Олег поведал, что если, как говорят, женщина любит ушами, то лучшая любовница — чебурашка.

Чем больше чепухи они говорили, тем веселее им становилось.

— А теперь я предлагаю тост — на брудершафт! — провозгласил Ярик.

— С поцелуями? — уточнил Олег. Видно было, что идея ему понравилась.

— А разве бывает по-другому? — с видом матерого знатока шутливо удивился Ярослав.

— Никак нет, товарищ генерал! — выпятил грудь и отдал честь Олег. При чем тут «генерал», было непонятно, но Ярику такое присвоение высокого звания польстило.

— Прикажете налить? — продолжал дурачиться Олег к всеобщему восторгу. Он взял в руку бутылку.

— Приказываю! — весело подыграл Ярослав.

— Разрешите исполнять?

— Разрешаю!

— Разрешите бегом?

— Быстро! Одна нога тут, а другая…

— Там? — подсказала Олеся.

— Нет! Уже — тут! — сказал явную чушь Ярик, вызвав взрыв бурного смеха.

Кроме Олега, никто на брудершафт до этого ни разу не пил, поэтому правильное взаимное расположение тостующих удалось не сразу, особенно учитывая их хмельное состояние.

Целоваться Ярослав тоже не умел и никогда не пробовал. В предыдущем инструктаже Олег эту тему упустил, поэтому сегодня днем, до пикника, Ярик, чтобы не слушать одно и то же по второму кругу, сам дал направление беседе, детально выспрашивая тонкости процесса поцелуя. Друг, как мог, рассказал ему и свой опыт, и все, что слышал от брата. Улучив момент, Ярик уединился за курятником и старательно потренировался на собственной руке.

Олеся, судя по всему, в этом деле была искушена еще меньше, но от девушки меньше и требуется. Когда Ярик решительно притянул ее к себе и смело схватил губами то одну, то вторую ее губку, его поразила их нежность и податливость. В тот же момент он ощутил такое раздувание плоти под ширинкой брюк, что, казалось, молния вот-вот лопнет.

Олег, по-видимому, столкнулся с тем же явлением, потому что, оторвавшись от Светы, рассказал анекдот:

— Девушка едет в троллейбусе. А давка ужасная. И ее валят прямо на сидящего рядом парня. Он говорит: «Извините, я бы с удовольствием уступил вам место, но, вы же видите, даже встать не могу. Вы, наверное, садитесь ко мне на колени, а то вас совсем затолкают». Девушка благодарит, садится, они едут дальше. Тут парень просит ее: «Вы не могли бы на одну секундочку приподняться, я поправлю портсигар — в кармане неудобно лежит». А рядом сидит старик и с доброй улыбочкой предлагает: «Девушка, пересаживайтесь, наверное, ко мне. Я уже некурящий».

Света смеялась от души, тыча кулачком в бок рассказчика, а Олеся, судя по всему, уже не очень хорошо понимала то, что говорилось. Она смеялась, просто переводя взгляд с одного лица на другое, а потом и вовсе откинулась на сено и хохотала, глядя в хмурое небо.

Ярослав, не теряя времени, лег рядом и стал целовать ей шею, оглаживая ладонью небольшую грудку под плотным бюстгальтером. Олеся сначала, вроде бы, пыталась отталкивать его, но потом закрыла глаза и затихла.

Вдохновленный этим, мальчишка удвоил свои усилия. Он представлял, как она прислушивается сейчас к своим ощущениям, и не спешил, стараясь доставить ей как можно больше удовольствия. Ему и в голову не приходило, что на самом деле его партнерша просто отключилась.

Он стал постепенно спускаться, целуя и гладя ее тело сквозь легкую ткань. К сожалению, никаких застежек спереди на платье не было, и как проникнуть внутрь — Ярик не знал.

Вот, наконец, и они. Вожделенные коленки. Он, как и мечтал, сперва положил на них ладони. Потом, сместил руки немного вверх, бережно поцеловал каждую коленку по очереди и, оглаживая бедра, стал аккуратно, понемногу подбирать подол платья, расправляя складки, прижатые ногами девушки. К его радости и удивлению, Олеся сама слегка согнула колени, и подол легко скользнул, обнажив бедра до самых трусиков.

С трудом переводя дыхание и не веря до конца в реальность происходящего, но уже пытаясь представить себе картину, которая ему сейчас откроется, Ярослав скользнул руками по бедрам Олеси и, зацепив кончиками пальцев резинку трусиков, стал тихонько тянуть их вниз.

И в этот момент девушка открыла глаза. Взгляд их был испуганно-непонимающим.

— Ты что делаешь? — какой-то скороговоркой спросила она. Молниеносным движением рук Олеся вцепилась в трусики и подтянула их вверх. Потом схватила и с неожиданной силой отбросила от себя руки Ярика, после чего суматошными движениями оправила подол платья.

— Я… — растерялся Ярик. — Я… я люблю тебя!

— Нет, нет! Ты что? Нельзя!

Судорожно упираясь руками и ногами, скользящими по сену, девушка стала отодвигаться от Ярослава, затравленно озираясь по сторонам.

Ее взгляд упал на вторую пару участников пикника. Там дело продвинулось не в пример успешнее. На этот раз Олег и Света не стали утруждать себя походом за копну, а стартовали прямо тут, рядом. Сняв со Светы трусы и задрав ей подол, парень приспустил до колен свои джинсы и приступил к делу. Партнерша, хотя и была вовлечена в процесс, но все-таки уловила, что у соседей нелады.

— Подожди, стой! — попросила она Олега.

Тот не останавливался. Тогда Света уперлась локтями любовнику в грудь, сильно напряглась, закусив губу, и отпихнула парня, свалив его куда-то вбок, за себя. Она села на траве, застегивая блузку неуверенными и неточными движениями, и при этом гневно набросилась на Олесю:

— Что случилось? Что ты тут из себя строишь?

— Светка! Как ты так можешь?..

— Ты хочешь, сказать, что я — потаскуха?

— Света, я ничего не хочу ска…

— Нет, ты не стесняйся. Скажи: «Светка, ты — потаскуха!» Вот скажи! И я тебе тогда морду твою подлую раскорябаю и никогда об этом не пожалею! Потому что сука ты, а не подруга!

Позади Светы неожиданно вырос вставший нетрезвый Олег, который неловко пританцовывал, поддергивая на себе тугие джинсы. Он пытался затолкать в них огромный непослушный член, но тот вырывался и победно взмывал вверх, раскачиваясь из стороны в сторону, контрастно оттеняемый густой шапкой угольно-черных волос лобка. Олеся онемела, уставившись на это зрелище. Даже Ярику, несмотря, что парень, и то было как-то не по себе. Он раньше никогда не видел Олега в таком состоянии, и тот почему-то напомнил ему коня. А уж Олесю ужас поверг в полную невменяемость. Вскочив, она неожиданно метнулась в лес, не разбирая дороги.

— Ярик, догони ее! Она же пьяная! — закричала Света. — Сейчас влезет куда-нибудь! Вот же дура сумасшедшая!

В этот момент сверкнула молния, близкий гром разорвал небо, и тотчас начали падать крупные холодные капли дождя.

Ярослав неуверенно вскочил на ноги и, пошатываясь, заспешил следом за Олесей. В лесу было гораздо темнее, чем на поляне. Дождь усиливался на глазах.

— Олеся! Олеся! Где ты? Отзовись!

Слава Богу, она убежала недалеко. В шуме дождя Ярик каким-то чудом расслышал всхлипы и, продравшись сквозь кусты, увидел девушку. Олеся сидела на корточках, сжавшись, припав к облезлому стволу засохшего дерева, и судорожно, прерывисто рыдала.

— Вот ты где…

— Я тебе доверилась, а ты… а ты…

— Олеся, я разве что-то?..

— Ты думаешь, я не видела, как ты меня спаивал? Все я видела! — она рыдала, задыхаясь от обиды, размазывая слезы по мокрому лицу, и дождь летел из вышины сквозь голую крону мертвого дерева и падал прямо на ее красивые разметавшиеся волосы.

— Олеся, пойдем, спрячемся под нормальным деревом, дождь ведь!

Она как будто не слышала. И, вообще, обращаясь к Ярику, казалось, говорила сама с собой.

— А почему ты так делал? Потому что тебе от меня нужно было только одно! А я так не могу. Должны быть чувства, понимаешь?

— Олеся, поверь, я…

Он не успел ничего сказать.

— Ой, мне плохо!.. — странным изменившимся голосом вдруг как-то вымученно произнесла Олеся. — Ой, мамочки!..

В следующую секунду из ее рта вырвался мощный желтовато-розовый фонтан с кусочками еды, обливший траву и ветки куста.

— Что со мной? — испуганно спросила она, утирая губы мокрой ладонью. — Я умру?

— Нет, не умрешь. Такое бывает. Это не страшно, — пытался успокоить ее Ярик, хотя от вида и запаха рвоты его самого стало мутить.

— Олеся! Ярик! Где вы? — послышались голоса ребят.

— Вставай, не надо тут сидеть, — Ярослав заботливо обнял девушку, чувствуя, как сильно она дрожит всем телом.

Они побрели сквозь лес и дождь на звук голосов.

Обратно в деревню все четверо, насквозь мокрые, шли в холоде и темноте, босиком по раскисшей дороге, и тяжелая глинистая грязь, продавливаясь под ступнями, щекотно проскальзывала вверх между пальцев ног на каждом шаге.

— Ощущение: как будто черви между пальцами пролазят! — сказал Олег. Общее настроение было подавленным. У Олеси затихающие всхлипы перешли в икоту.

— Придешь домой — съешь ложку сахара, — посоветовал ей Олег.

— Зачем? — тихим голосом спросила девушка.

— От икоты — первое дело! Сразу пройдет.

И только Ярослав, незаметно для всех, несмотря ни на что, был почти счастлив. Олеся так доверчиво прижималась к нему всю дорогу, что его переполняла нежность. Обнимая спутницу, он ощущал ее мокрую голову, утыкающуюся ему в плечо, ее гибкую спину и стройную талию под своей рукой, и тепло разгорающейся в душе влюбленности пересиливало всю сырость и весь холод окружающего мира.

В деревне парочки разошлись. Соблюдать конспирацию не стали: в такое время, да еще в такую погоду на улице не встретишь и собаки, не то, что прохожего. Поэтому ребята решили проводить девушек до их дворов.

У самой калитки Олеся опять расплакалась. Но уже тихо, без рыданий. Только носиком прерывисто шмыгала, вызывая в Ярославе новые приливы жалости и нежности.

— Нет, ты — классный, — сказала она на прощанье. — Такой уверенный, умный. Но, я же вижу: тебе нужно только одно.

— Олеся…

— Не говори ничего. Не надо. Я не ханжа, ты мне понравился, и я, в общем-то была не против… Но… Так нельзя, понимаешь? В общем, у нас, наверное, ничего уже не получится. Завтра я должна собираться, потом уеду, и неизвестно — увидимся ли мы еще. Извини, что так вышло. Я, видимо, не та женщина, которая тебе нужна. Не спорь. Ты хороший парень и найдешь себе еще не одну. Но… Не надо поступать так, как сегодня. Не спеши. И будь немножко понежней. И все будет хорошо.

«Фиг поймешь их, этих женщин. То — смелей, то — не спеши. Сами не знают, чего им надо! — думал Ярик, идя в потемках от дома Олеси. — Неделю жизни отдал и Парагвай в придачу. И что?»

Ему было досадно до тошноты, съедала обида на самого себя. Со второй попытки, имея такую фору, — и он опять не допрыгнул до планки! А Олеся каким-то немыслимым образом снова оказалась умнее и взрослее его. И как эти девчонки успевают так нахвататься житейского опыта?

Подходя к своему подворью, Ярослав с удивлением увидел, что пара окошек в доме горит.

Обмыв ноги от комьев грязи сначала в луже, а потом под водосточной трубой, он, как можно аккуратнее, по присыпанной песком дорожке дошел до крыльца, где был приготовлен тазик с водой, мыло и старенькое полотенце.

В дом Ярослав вошел нетвердой походкой и остановился, щурясь на яркий свет и переминаясь босыми ногами.

— А вы чего не спите? — спросил он, увидев бабушку.

— Да у деда что-то сердечко прихватило… — объяснила та. И добавила, оглядев Ярика. — Ты весь мокрый, простудишься! Где вас под таким дождем носило? Давай, помогу снять майку, и надень сухую.

Она подошла к внуку и вдруг всплеснула руками.

— Ой, Славка, да ты пьяный! Боже мой, иди, пока дед не видел, ложись спать, горе ты мое! Не дай Бог, мать прознает, нам с тобой тогда несдобровать!

Укладываясь, Ярослав повернул хмельное лицо в сторону менялы и с чувством оскорбленного достоинства, как умеют только выпившие люди, произнес:

— За что я отдал неделю и Парагвай?! А? Говнюк ты паршивый!

О том, чтобы запустить этот день по третьему кругу, нечего было и думать.

«Во-первых, этот подлый жлоб не согласится, — сказал себе Ярик. — Предложить мне ему уже нечего, отдал самое дорогое. А, во-вторых, неизвестно, как оно выйдет. Может, еще хуже, чем было. Хватит. Наигрались. Если вот так разбрасываться неделями — никакой жизни не хватит».

Он отвернулся к стене, но напряжение и перевозбуждение двух последних дней, а, вернее одного дня, пережитого дважды, гнали сон прочь.

«Слушай, а что, если попросить истукана поменять меня местами с Олесей? На денек».

Ярик порывисто перевернулся на спину и заложил руки за голову.

«Представляешь, оказаться сейчас в ее теле… — азартно зашептал в его голове мечтатель, и губы Ярослава невольно растянулись в улыбке. — Рассмотреть все, потрогать, почувствовать. Как она там, интересно, все это ощущает? На себя ее глазами взглянуть. А потом — обратно».

«Ага! — отозвался вечный оппонент мечтателя, скептик. — А если откажется этот мерзавец возвращать тебя обратно? Так ведь можно и на всю жизнь в девчачьем теле застрять! Ты этого хочешь?»

«Нет, — испугался Ярик. — Этого я не хочу!»

«Ну, вот и не дуркуй! Повезло родиться мальчишкой — так и будь им! А то, вишь, чего удумал! — последнюю фразу скептик явно бросил в сторону мечтателя. — Нет, в девчоночьем теле бывать, конечно, надо, но не целиком и не насовсем!»

«Это ты удачно сказал! — рассмеялся Ярослав.

«Что там удачного? — кисло отмахнулся мечтатель. — Ты просто трус. И всегда был трусом. И девчонки это чувствуют, поэтому у тебя с ними и не выходит ничего».

Улыбка сразу пропала с лица Ярика.

«Ладно, — вздохнул мальчишка. — Давайте спать. Утро вечера мудренее. Пусть все успокоится, а там видно будет».

Однако утро вместо упокоения принесло скандал. Мама Олеси пришла к Ярикову деду и рассказала, что ее дочь вернулась домой выпивши, измазанная и исцарапанная, после вечера, проведенного с его внуком.

Оказывается, матери девочек, после возвращения дочерей, устроили им допрос с пристрастием. И, как ни пытались те отпираться, дескать, были только вдвоем, но объяснить, откуда у них взялось спиртное, не смогли. В конце концов, как пишут в криминальных сводках, «под давлением неопровержимых улик обвиняемые сознались в содеянном».

В семье Олеси этот случай запустит целую цепь событий. Напуганная тем, что дочь может, как тогда любили говорить, «пойти по наклонной», ее мать решится на шаг, который задумала уже давно, но вряд ли бы когда-то сделала ради себя. А вот ради спасения единственной дочери, ради того, чтобы оторвать ее от этой распутной подруги, и, еще важнее, чтобы у девочки не стоял перед глазами пример отца-пьяницы, измученная женщина решится уйти от мужа.

Пока Олеся будет отдыхать на море, мать подаст на развод, соберет их с дочерью пожитки, отвезет к своим старикам в далекий уральский городок, а потом съездит в Туапсе и заберет оттуда дочь. Ярослав Олесю никогда больше не увидит. Его только-только разгоревшееся чувство первой влюбленности останется без объекта применения.

Светлана, несмотря ни на что, со своим первым любовником все-таки будет встречаться. И в этом году, и в следующем. Потом она уедет учиться, окунется в желанную городскую жизнь, и их с Олегом пути тоже разойдутся навсегда.

Дед Ярослава оказался штучкой еще той. Он терпеливо выслушал мать Олеси, но ответил ей не очень-то ласково. Пообещал жестко поговорить с внуком, потому что алкоголь — это, конечно, недопустимо.

— Если по отношению к девушке было проявлено насилие — внук будет строго наказан, — пообещал дед.

Но, зная обстоятельства дела, соотношение «двое на двое» и характер внука, он выразил большие сомнения в возможности насилия. А вот, что касается всего остального, старик довольно прозрачно намекнул, что, как говорится, «сучка не захочет — кобель не вскочит». Какие с пацана взятки? За девкой надо лучше смотреть! Короче, ушла жалобщица, не солоно хлебавши.

Разговор деда с внуком состоялся. Старик не потребовал полного отчета и не стал выспрашивать детали. Он ограничился несколькими вопросами, отвечая на которые Ярослав почувствовал себя просвеченным насквозь внимательным взглядом суровых глаз.

— Не спеши, — сказал старик в завершение беседы. — В жизни много желанных вещей. Но и сама жизнь — штука не короткая. Если ты будешь пытаться проглотить все вкусное и сладкое сразу, ты его только понадкусываешь, перепортишь и даже аромата и вкуса толком не разберешь. Еще и несварение желудка заработаешь. И останется потом долгая горькая жизнь без сладкого. Не волнуйся. У тебя будет все, о чем ты мечтаешь. Поверь, оно не убежит. И постарайся распределить его по годам так, чтобы хватило надолго. В жизни всему свой срок. Запаздывать — нельзя, но и вперед забегать — не дело.

Домой Ярослав вернулся отдохнувший, загорелый, накупавшийся в речке и в пруду, напившийся вволю парного молока, но так и не вкусивший запретных плодов плотской любви.

В родной квартире его встретил полный кавардак. Шкафы и столы стояли сдвинутые и укрытые газетами, на диванах громоздились стулья, стопки книг и снятые со стен полки, поверх которых были наброшены старые, дырявые и местами прожженные утюгом покрывала. Повсюду стоял запах свежей краски.

— Да вот, сынок, пока тебя не было, решили с отцом ремонт сделать, но, видишь, к твоему приезду немного не уложились, — объяснила открывшая дверь мама. — Работаем же, отпуск только в августе. Ничего, как раз и поможешь расставить все обратно по местам. Проходи пока на кухню, мой руки, сейчас покормлю. Потом твои вещи в стирку разберем.

Когда Ярослав с аппетитом уплетал котлету с картофельным пюре, мама, замявшись, произнесла:

— Тут, не знаю, как и сказать. Отец наделал дел. Ты ему не напоминай, пожалуйста, он сам сильно переживает.

— Что случилось? — спросил Ярик.

— Да, решил он лак на паркете наконец-то обновить, ты же помнишь, старый местами совсем попротирался. Купил какой-то на строительном рынке, ему посоветовали… Всё ничего, но запах был — чудовищный! Ночевать к соседям ходили, а тут все настежь открывали. Отец, видимо, когда работал, угорел. У него потом голова болела и тошнило… Два дня отойти не мог…

Было видно, что мама никак не решается сказать.

— В общем, он, когда из комнаты выходил… Когда только закончил… Задел ящик из твоего стола, мы же всё повынимали, чтобы легче было мебель туда-сюда передвигать… И из этого ящика, прямо сверху, выпал твой альбом с марками…

— И что? — испуганно спросил Ярик, перестав жевать.

— Ты ешь, ешь. Там все не так страшно. Все марки целы. Только первая страница… Альбом раскрылся и упал прямо в свежий лак первой страницей. И там такие красные марки про космос… Куда ты? Доешь сначала! Ну-ка, давай без истерик!

Ярослав вскочил из-за стола и, пробежав через коридор в свою комнату, отыскал там альбом и открыл первую страницу. Зрелище было ужасным. Лак растворил на марках краску, позолота рамок размазалась, а сами марки скукожились и склеились с листом альбома и замятой калькой-прокладкой.

— Новый кляссер мы тебе уже купили! — донесся из кухни голос мамы.

Но Ярослав ее не слышал.

«Вот оно, значит, как…» — только и звучало у него в голове.

До этого момента он все-таки не совсем верил. Хоть и ругался на менялу, но подспудно убеждал себя, что никаких дней жизни и никаких дорогих сердцу вещей тот у него не заберет. И вот оно — доказательство.

Значит, и десять дней он тоже отдал.

«Никакая ты не душка, как показался мне тогда, после экзамена, — мысленно сказал Ярослав, обращаясь к меняле, упрятанному где-то там, среди вещей в рюкзаке. — Не зря тебя та старуха продала. Как она еще до таких лет с тобой дожила!.. Хотя — откуда я знаю, сколько ей было на самом деле?»

Последняя, неожиданно пришедшая в голову мысль заставила Ярослава выйти в прихожую и посмотреть на свое отражение в висевшем там зеркале. Вроде бы, никаких признаков преждевременного старения не обнаруживалось.

«Ну, да, — подумал Ярик. — Всего десять дней. Какое тут старение! Но, вообще-то, лучше: ну его на фиг! Увлечешься — и не заметишь, как жизнь профукаешь!»

— Что ты там себя рассматриваешь? — спросила выглянувшая в коридор мама. — Иди, доедай, я второй раз греть не буду!

«Давай, все обдумаем, не спеша, — рассудил Ярослав вечером, когда мебель была расставлена по местам, и он, уставший, смог, наконец-то, улечься на свою кровать. — То, что у меня есть этот меняла… и, вообще, то, что такая штуковина существует… Это не просто интересно, это важно для понимания всего! Это значит, что время — оно не такое, как нам рассказывают. Оно не просто течет, а может отскакивать назад. И мир устроен по-другому. И управляют им не только всякие законы Ньютона, жэ тэ квадрат пополам! Есть и еще какие-то вещи, про которые даже самые большие ученые и не подозревают!

Что в этом меняле? Что там у него внутри? Может, какая-нибудь инопланетная штучка? Кто знает, сколько ему лет? Кто его забросил к нам на Землю?

А если там, внутри, дьявол? Но тогда он должен был предложить мне продать душу, а про душу никто ничего не говорил. Если это — дьявол, зачем ему мои дни? И, тем более, марки? Уж марки-то дьяволу точно ни к чему! А если он просто потихоньку меня заманивает?

Тогда — что? Может, лучше пойти и продать эту дрянь от греха подальше? Жалко. Чудо в руки попало, а я его отдам за копейки! Сколько там за него выручишь! Нет, лучше пока его припрятать, пусть лежит. По пустякам не трогать. Мало ли, когда-то по-крупному пригодится! И главное: рот на замок! Потому что дело, видать, и вправду, серьезное. И бабка-торговка ясно сказала: беду накликать недолго».

Глава шестая. Бизнесмен

— Ярослав Борисович, — секретарь Танечка вошла в кабинет и остановилась, держась за ручку двери. — Звонил Олег Иванович, просил напомнить, что вы сегодня вместе обедаете. Они с Патриком уже выезжают.

— Хорошо, Танюша, я пойду минут через сорок. Им как раз хватит времени доехать. Спасибо.

Дверь за секретарем закрылась, и Ярослав остался один в тишине большого кабинета. Он посмотрел в окно, где падал ранний московский снег.

«Вот и зима, — подумал Ярослав. — Не успеешь оглянуться, как Новый год. Уже две тысячи пятый. Кажется, только что встречали миллениум, а вот и половина первого десятилетия в третьей тысяче отщелкала. Или нет. Это же с две тысячи первого надо считать, а не с двухтысячного. Ладно. Тогда только четыре. Год в запасе. Сколько у меня этих лет в запасе? Кто знает?»

Уже почти два десятилетия прошло с того июньского дня, когда он купил менялу. Тогда Ярославу было пятнадцать, а в наступающем году стукнет тридцать пять. Не юбилей, конечно, но цифра не рядовая. Уже не мальчик. Что говорить? Дочке скоро будет десять!

Чем старше он становился, тем неотступнее преследовали его мысли о предстоящей расплате за услуги истукана. Жизнь и без того, как говорят, похожа на супермаркет: бери, что хочешь, но помни, что впереди касса, где за все придется платить. А уж у него и подавно. Как это все будет? Просто смерть, или отданные дни окажутся скукоженными и размазанными, наподобие тех парагвайских марок? Как там сказал тогда дед? «И останется потом долгая горькая жизнь без сладкого», — так, кажется.

Хотя — утверждать, что прожитые годы были прямо такими уж медово-сладкими — тоже неправда. Успешными — да. Интересными — очень. А вот, чтобы сладкими — не скажешь.

Словно какой-то огромный меняла взял, да и заменил ту страну, в которой прошло детство, к которой только успел привыкнуть, на совсем другую, с иными правилами жизни, иными ценностями, иными возможностями.