Бесплатный фрагмент - Мавки и Русалки. Ивана Купала

Вступление и слова благодарности

Новый сборник серии “К западу от октября”  — livelib.ru/ pubseries/ 1967128-k-zapadu-ot-oktyabrya — появился благодаря двум девушкам: ещё когда публиковали приглашение на отбор в первую русскоязычную книгу о лепреконах, Лидия Платова предложила историю о русалках, а чуть позже Тамара Львова, только про Ивана Купала — так и появилась идея собрать на соответствующую тематику целую антологию. Сначала, вдохновившись "Утопленницей" Тараса Шевченко и "Лісовой піснею" Лесі Українки, решил провести отбор среди наших авторов, но тема вышла далеко за пределы конкурсного паблика. Вообще очень приятно, что получилось привлечь так много внимания, при чём на связь вышли люди для которых русалки и всё связанное с ними являются главным увлечением — например у Анастасии Эйвазовой бренд SeaCrown с украшениями по морским мотивам. В связи с чем выражаем благодарность друзьям, кто делился приглашением и очень круто нас поддержал, а именно: Парфёнов М. С. (создатель культовой "ССК", легендарного веб-альманаха Darker и сайта Horror-Zone); Олег Хасанов (основатель и главный редактор "Хоррорскоп"); Николай Романов (выдающейся творец сплаттерпанка); Эдуард Мухамедьяров (создатель паблика litcontest); Станислав Соловьёв ("Клуб 11999"); Регина Малина (главный администратор сообщества посвящённого творчеству Рэя Брэдбери); Екатерина Беляева (создатель самой большой интернет-энциклопедии о русалках vk.com/rusalki, её реклама вышла самой адресной); сообщество фестиваля "Волжские встречи", альманах "Аконит" и Андрей Миллер.

* * *

Меня эта тема тоже заинтересовала, особенно после просмотра фильма "Маяк". А ещё в детстве пару раз присутствовал на праздновании Ивана Купала в деревне Вісичі у бабушки Веры. Она же когда-то давно научила меня читать (по заголовкам из газеты "Зоря Полтавщины") и писать (печатными буквами). Сейчас в связи с этими навыками проявил в литературе талант. К слову, ждали праздник с трепетом а затем устраивали с вечера до полночи настоящее шоу. Хоть у организаторов и не было никакого оборудования, даже микрофона, происходящим все оставались довольные. Пруд в овраге накануне окружали факелами и с наступлением темноты начиналось представление. Вся деревня собиралась на склоне у пруда и перед тем как зажечь праздничный костёр несколько человек переодетых в русалку и водяного театрально приветствовали собравшихся. Девушки плели венки, чтобы затем пустить их на воду, парни готовились к прыжкам над костром. Кто-то даже собирался в посадку за папоротником. А ещё на таком праздновании познакомился с очаровательной старшеклассницей, которая приехала с родителями из Полтавы на дачу. Точно мавка, сразу меня очаровала. Когда слушал речи водяного и русалки, лёжа на склоне, она проходила рядом и чуть задела. Познакомились на второй день, а встречались-общались только по выходным; когда связь оборвалась, стал со временем воплощать её иногда в образах. Девочка из "Безмолвной тьмы" например на самом деле Некрасова Н., а в повести лишь только часть наших приключений.

Также адресую пару слов тем, кто впервые взял нашу книгу: выходят сборники с 2016 года по лицензии Rideró коллекционными тиражами. Сначала собирались только осенью на Хэллоуин. После чего решил, что будет круто отмечаться также на день святого Патрика и Вальпургиеву ночь, а параллельно авторским сборникам выпускать самостоятельные авторские повести и романы. Сотрудничал с издательствами Дальиздат и Перископ. А ещё провели перспективные презентации "₪ Избранное ₪" и "~ Плоды осени ~" на высоком уровне, участвовали в ярмарке интеллектуальной литературы Non-fiction №22 (Москва, март 2021) и выставке XVI Международный Книжный Салон, где кроме читателей собрались четыре человека из творческого коллектива (Санкт-Петербург, май 2021). Серия-то по-прежнему остаётся некоммерческой, но знают о ней уже далеко за пределами России — она продолжает расти и развиваться. За что огромное спасибо Марии Рявиной, Натальи Мингалёвой, Евгении, Михайловской, Наталье Холмогоровой, Оксане Чистяковой и Анастасии Урман, сотрудницам замечательного коллектива, способствующих продвижению независимых авторов.

P. S. За очаровательную мавку на обложке благодарим Alex Sablin.

P. P. S. Специально для ММКЯ-2021 из ранее опубликованной коллекционным тиражом книги "Мавки и Русалки. Ивана Купала", объёмом 620 страниц, выбрали 400 - лучшее из лучшего. Скорее всего вам понравится :)

С уважением, Артур Коури.

2 июня, 2021

Александра Рахэ — Берег не для слабых

— Ты из наших.

Семен немного косил левым глазом, отчего казалось — за спиной кто-то есть.

— Скажешь тоже, Сеня. Да все ханты и остяки хвастаются, что дедушка шаман был.

— Ты — не хантах. Да и народ это ничего. Ты наша.

Анджела вздохнула. Всего-то зашла проверить старика, и то, не собралась бы за ягодами, не дошла бы до его «дачи». Раньше хотя бы по полгода жил в лесу, а теперь совсем одичал, совсем в деревню не выбирается.

— Попросить хочу. — Семен наклонил голову и пригладил белые волосы. — Когда умру, похорони меня на старом кладбище.

— У Мутной что ли?

— За ней, у Чернушки. Я вот и заявление написал, чтобы там. Будет в доме, за зеркалом.

— Совсем сдурел! Сам же знаешь, сейчас так не хоронят, — Анджела махнула рукой и подняла свой рюкзачок. До темноты бы в деревню успеть.

— Да ты хоть волосы мои, хоть прядку туда отнеси. Большего и не надо.

И теперь, спустя год, Анджела стояла перед его телом. Сначала испугалась — убили! Убили и на деревья затащили, надругавшись! Озираться начала, ища между берез страшные силуэты. Откуда-то поднялось успокаивающее воспоминание — так и хоронили встарь, сперва на дерево, а потом в землю и под лодку. И все равно кровь бешено билась в висках и бежать хотелось без оглядки. Анджела собрала волю в кулак и осмотрела мертвого Семена.

Между двух деревьев, на высоте поболее двух метров, меж раздвоенными стволами лежала широкая доска как раз по ширине тела. Тело вытянулось вдоль доски, а руки со скрюченными пальцами остались у груди. Мертвец был обмотан полосками бересты и веревками, у ног плотно-плотно, у живота поменьше, кое-как на груди и шее. Руки Семена лежали поверх бересты — сам себя привязал, сам себя подготовил ко смерти, сам глаза закрыл. Из-за наклона досок казалось, что смотрел вперед и ждал.

«Недавно ведь помер! Может, даже несколько часов назад…»

Анджела ощутила новую волну страха, но теперь перед неведомым. Какой черт ее понесло в лес именно сегодня, именно в этот час! Почему так совпало!

Рядом с деревьями валялась лестница, опрокинутая Семеном. Дрожащими руками, не совсем понимая, что делает, Анджела прислонила лестницу к дереву и поднялась к голове шамана, чтобы срезать прядь волос.

«На реке опять обвал. Жители села Смирное проснулись от грохота, ряд домов у берега затопило. На место выслана группа спасателей с палатками и продуктами…»

Ей слышались тяжелые всплески. Чьи-то огромные лапы или плавники тяжело били по воде. Она ощущала, как через ее старый дом течет река и где-то далеко от него воду раздвигает большое плотное тело, бросая на дно величественную тень. Тень, в которой ничего не живет. Анджела проснулась, не понимая, где верх, а где низ, но в голове билось лишь одно.

Косар.

Косар идет.

Надо что-то делать.

Новый человек в Матвеевке — всегда новость, а об этой приезжей говорили особенно много. Сняла дом на краю деревни, поближе к лесу, на работу устроиться не рвалась, по деревне особо не ходила, только рано утром отправлялась в лесные кущи, а возвращалась назад поздно вечером, а то и на следующее утро. Иные думали — по грибы да по ягоды, но уходила она почти налегке и возвращалась пустая, только загар прибавлялся. Лавочным собранием решили — городская приехала загорать. А вскоре стали ходить и другие слухи — мол, приезжая может нагадать или предсказать скорое будущее, да и не столь чужая здесь эта Яна, ее предки жили в соседней Сергеевке. Как известно, сергеевские часто женились на матвеевских, и наоборот, а значит, все одно — земляки. А еще говорили, что шаманили ее предки, вот и Яна, стало быть, немного умеет.

Анджела не сразу рискнула зайти во двор к приезжей. Но вон и Ирка, и Любка Войнич ходили погадать, пусть и про нее так думают!

Гостье повезло — Яна сидела на крыльце и вязала узел на короткой веревке. Лет сорока, поджарая и загорелая, она была одета в широкие джинсы и клетчатую рубашку. Из интересного только то, что смоляную косу подвязала не резинкой, а тесемкой с серебряными подвесками вроде монеток.

— Вы правда умеете шаманить? — без обиняков спросила Анджела.

Яна без спешки отложила свое непонятное рукоделие и долгим взглядом посмотрела под ноги Анджеле. От ее черных глаз Анджеле стало не по себе. Да и в лице Яны было что-то такое, суровое и чужое, словно жила она не среди людей и к ним не привыкла. Анджела решила — эвенкийская кровь, вон, и глаза раскосые, а потом спохватилась — сама-то остячка, хоть и не полностью.

— Умею, — наконец ответила Яна и указала ладонью на дверь. Во дворе хозяйка говорить не собиралась. Когда Анджела ступила на порог, Яна за ее спиной дважды взмахнула невесть откуда взявшимся ножом, отсекая что-то невидимое.

В доме пахло дымом. Анджела заметила блюдечко с пеплом и несколько сухих веточек от разных растений, узнала лишь можжевельник и рябину.

— Садись, — пригласила Яна и накрыла стол черной скатертью. С полки над кроватью шаманка взяла мешочек из грубой ткани, завязанный шнуром с необычным плоским узлом. Анджела хотела начать свой рассказ, но Яна остановила ее жестом. Шаманка взяла мешочек и, закрыв глаза, запустила в него руку. Содержимое немного испугало Анджелу — мелкие кости птиц, рыб и животных. Яна просыпала их над скатертью, открыла глаза и начала изучать костяной рисунок.

— Ты произошла из воды. Мелкая рыбешка, да. Хотя могла быть большой. За тобой охотится крупный зверь. Он не из средних миров, но и не совсем из нижних. У тебя нет крыльев, чтобы улететь от него, но ваша встреча неизбежна. Ты пришла за этим?

Анджела кивнула.

— Теперь объясняй.

И гостья начала свой рассказ.

Возможно, ее род стоило считать самым старым на этой земле. Еще до того, как столыпинские переселенцы основали здесь Матвеевку, к реке примостились летние юрты Кураковых и Сяполовых. Был и еще один дом в стороне — шаманская юрта, а шаманом непременно назначался кто-то из Кураковых или Сяполовых. Умрет старый кам, и ждут, кто же новым станет, ребенок или взрослый, мужчина или женщина — всякое случалось. С приходом русских местные влились в Матвеевку, а при Советах работали в артелях да колхозе, а иные и в города уехали. Шаманское место все равно не пустовало — правдами и неправдами выбранный духами бегал в лес и камлал потихоньку. Семен Сяполов уже вовсе не скрывался — построил себе избушку и отселился. Хорошо ему было одному. Непонятно как узнавали о нем люди и приезжали за помощью — русские, селькупы, ханты, тувинцы даже, лечить просили или рыбацкую удачу привлечь. Но Сеня не оказался вечным. Он ушел, и в Матвеевке из старых семей осталась лишь Анджела. Она часто думала уехать — деревня умирает потихоньку, да и страшно, вдруг семейные предания окажутся правдой, но что-то держало ее тут. Как подумает — не увидеть больше этого леса, этой реки, покинуть родительский дом, такая тоска берет, хоть в петлю лезь. Как начались страшные сны, пыталась уехать, да в автобусе заснула и такое приснилось, что Анджела тут же обратный билет взяла. Кружились вокруг нее мертвецы с клыками длинными и тонкими, родители тоже в страшных чудищ превратились и пытались ее достать. Самое страшное — звали ее предательницей и обещали проклясть так, чтобы любая земля дочку погубила.

— И теперь с весны, — Анджела понизила голос, — идет косар. За мной идет. Есть у нас семейная легенда, сказка даже. Когда медведь или щука не хотят умирать, они приходят к особому месту и превращаются в косара — злобное чудовище, живущее в реке. Оно грызет берега и спускает обвалы. И… ест слабых шаманов.

— Ты не шаманишь, — ответила Яна, прищурившись. — Ты бежишь от себя.

— Я никогда этого не хотела! Если бы не Сеня! Если б он не попросил меня похоронить его волосы…

— Все было бы так же. Это не он выбрал тебя, а духи. Иначе бы косар не пришел за тобой. Ты не успеешь стать сильнее, и духи не заступятся за тебя. Они уже немного разозлились. Это духи являлись тебе под видом предков. Но выход есть.

— Какой?

— Уйди из рода. Уйди из рода, и то, чего ты боишься, не увидит тебя. А так… в твоем роду уже были утопленники? Те, кто вдруг ушел к реке ни с того ни с сего и утонул там, где, казалось бы, нельзя?

Анджела побледнела.

— Это ваш косар, — пояснила Яна. — И тебя тоже поманит река.

— Поможешь мне? — пересохшими губами спросила Анджела.

— Помогу. Взамен ты отдашь мне кое-что из своего дома. Вряд ли оно тебе нужно.

— Что это?

Анджела тут же начала перебирать в уме ценные вещи, но не угадала.

— Может быть, старая куколка, а может, старая подвеска или ржавый нож. Я не знаю, что звенит у тебя на чердаке. Принеси мне все, что найдешь старого и мелкого, я выберу. Иди.

Анджела поднялась, чувствуя легкое головокружение то ли от дыма, то ли от тревоги, и решилась задать еще один вопрос:

— Что ты знаешь о косаре?

Яна помолчала и улыбнулась так, что мурашки по коже.

— Он придет в будущее полнолуние. У него красивый голос, а его ночи слишком прекрасны, чтобы не сойти к реке.

Анджела принесла все, что нашла необычного на чердаке, и разложила на платке перед Яной. Та провела ладонью над предметами и резко накрыла узкий замшевый мешочек. В нем лежала костяная полоска пыныра, костяного варгана. Яна чуть пошатала язычок пальцем — работает ли? — и улыбнулась.

— Это он звучал. Его беру.

— Хорошо, — кивнула Анджела, вспоминая, как в детстве бабушка любила поиграть на пыныре. Сядет на крылечко, всмотрится в небо сизыми глазами и играет сама себе. Стало немного жалко его отдавать, но столько лет пылился, чтоб не сказать, валялся в углу, пусть лучше уйдет к тому, кому действительно нужен.

— У тебя будет четыре задания, — произнесла Яна.

— Не три?

— Четыре, ты разозлила духов. Сначала их нужно успокоить. Это самое простое. Три дня по утрам будешь заваривать свежий чай и первую чашку выливать во дворе под деревом. Непременно с чувством почтения, благодарности. И так говори: «Моим хранителям и хранителям земли и воды». Вечером так же лей алкоголь, сама можешь не пить.

— И все?

— И все. На четвертую ночь помойся, надень чистую одежду и приходи на западную окраину кладбища. Я знаю, там твои родственники похоронены. Это хорошо. Возьми какую-нибудь стеклянную посуду, из которой пьешь или ешь часто.

Больше всего Анджела боялась, что ее заметят соседи. Но деревня уснула, будто кто-то намеренно погрузил ее в сон, даже ни одна собака не залаяла, пока Анджела шагала вниз по дороге, к кладбищу.

Взошла желтая луна. С ее темного неровного края наползали темные облака, пытающиеся стереть источник света из этого мира. Безветрие тревожило Анджелу. Тишина кладбища пугала, будто все мертвые внимательно следят за каждым шагом. Никак не удавалось рассмотреть, где стоит Яна, и когда шаманка поприветствовала ее, Анджела вздрогнула — та словно вышла из из ниоткуда.

Никаких особых, волшебных предметов Анджела не заметила, и оделась колдунья по-будничному: джинсы да спортивная кофта. Сама Анджела почему-то вырядилась — в плиссированную юбку с мелкими цветами, лиловую блузку и шерстяной платок, чтоб не подмерзнуть. Яна кивнула, удовлетворившись ее видом, и протянула вперед ладонь, на которой лежал белесый шарик.

— Проглоти его, не разжевывая. Не бойся, это не яд и не дурман.

Анджела взяла шарик — тесто. Яна налила в принесенную Анджелой кофейную чашку воды, чтобы запить. Тесто оказалось пресным и скользким. Глотать было страшно — мало ли, что там.

— Ложись и молчи. Ни слова. И глаза не открывай.

Яна указала рукой на землю, с которой заранее аккуратно сняла дерн. Анджела испугалась — по форме могила, только неглубокая. Не ослушалась, легла на прохладную землю, в последний раз взглянула на желтую луну и темный силуэт спокойной Яны и зажмурилась посильнее.

Звук шагов. Яна пошла по кругу и завела заунывную песню. Анджела даже не понимала, были ли у нее слова, но потом стала различать русское «умерла, ушла, переправилась». Вдруг Яна сделала какое-то резкое движение, и прямо рядом с Анджелой раздался звук удара и звон.

«Чашку разбила!» — догадалась Анджела и едва не раскрыла глаза, но стиснула зубы и сдержалась. Сдержалась она, и когда Яна начала бросать на ее чистую одежду горсти земли, приговаривая «земля внутри и снаружи земля, совсем мертвая». Жутко было, ведь Яна произносила это разными голосами — то женским, то мужским, то детским, то старческим. А потом замолчала — лишь легкий ветер шелестел в траве и сдувал землю с похолодевшего тела Анджелы.

— Глаз не открывай, поднимайся, — тихо произнесла Яна, беря ее за руку и помогая встать. Отряхнула и повела, постоянно петляя. Послышалось собачье ворчание — они приблизились к деревне.

— Можно смотреть, — разрешила Яна и пояснила, — мы похоронили тебя прежнюю. До полнолуния на кладбище не ходи. Я сделаю там маленькую лодку. Ты умерла и похоронена. Но это еще не полностью отрывает тебя от рода. Приходи завтра, как стемнеет, в мой дом, также омывшись. Сегодня же не умывайся и не ешь ничего до рассвета. Твое тело считается мертвым.

Всю ночь Анджела не могла согреться и утром всерьез раздумывала — не бросить ли все это? Что за глупости на старости лет, к шаманам лезть! Но вечером снова стало страшно, в каждой тени мерещилось приближение косара, и Анджела пришла к шаманке вновь.

В доме Яны уже пахло дымом. Шаманка посадила Анджелу на пол, велев скрестить ноги. Яна разложила небольшие округлые камни, на которых яркой краской были нарисованы разные символы. Всего восемь камней, и в получившемся круге Яна села напротив Анджелы. Шаманка зажгла между их ногами свечу, нашептала огню заветные слова и обратилась к Анджеле:

— Молчи. Не вставай.

Яна медленно раскачивалась из стороны в сторону, напевая тихий мотив. Голос ее набирал силу и уходил в низ, пока не перестал походить на человеческий — скрип камней да рычание зверей. В том была своя красота, и ритм напева против воли овладел телом Анджелы. Она сама теперь покачивалась, а кровь внутри повиновалась приливам и отливам пения Яны, даже когда шаманка замолчала.

Яна подалась вперед и большим пальцем мазнула Анджелу по лбу.

— Появился новый человек! — объявила шаманка. — Пришел в наш мир совсем один и ищет защитника. Кто придет? Кто станет защищать? Подходите по одному!

Яна отшатнулась. Лицо ее окаменело, глаза закатились, она зашлепала губами, но выглядело это не смешно, а страшно, слишком натурально, по-рыбьи. В довершение от живота Яны пошел глухой звук, как рокот из глубины вод. Яна резко качнула головой, возвращаясь своей душой в тело:

— Нет, дух-рыба средних вод, нет! Ты не станешь хранителем.

Глаза Яны снова закатились. Губы выпятились, рот сложился в овал, Яна загудела, загремела, как горный обвал, и будто бы выросла в плечах, отяжелела, даже пол под ней натужно заскрипел. Но вновь шаманка качнула головой в отказе:

— Нет, дух-великан, нет! Ты не станешь хранителем.

Пришел черед следующего духа. Яна заклёкотала как хищник небес, в горле ее забился комок, она наклонила голову набок по-птичьи и посмотрела на Анджелу — посветлевшими до желтизны глазами.

— Да, дух-лунь, да! Тебя подпускаю к новому человеку. Ты будешь хорошим хранителем. Ты унесешь ее от беды.

Яна раскинула руки крыльями и резко хлопнула в ладоши прямо перед носом Анджелы. На женщину накатило волной жара, а сзади захлопали огромные крылья, обдувая ее тело прохладным воздухом. Анджела обернулась и увидела лишь пустоту.

— Даю тебе новое имя, — торжественно произнесла Яна. — Лана, дочь Луня! Сестра воды и друг воздуха.

Огонь свечи, подтверждая ее слова, ярко вспыхнул и погас сам собой. Яна встала и собрала камни в той же последовательности, что и разложила, и подала Анджеле знак вставать.

— Осталось последнее задание. Ты оторвана от предков. У тебя новые имя и воздушный защитник. Но у тебя осталась душа кама, пусть и слабая. Косар идет на ее запах, хочет ее, узнает ее.

— Ты же шаманка. Почему он не идет к тебе?

— Моя душа — не вода, а подземное пламя. И я ему не по зубам! — рассмеялась Яна и тут же посерьезнела. — А ты — плоть от плоти воды, пусть я и позвала тебе птицу. Слушай меня внимательно. Тебе нужно убрать из дома всю воду: в бутылках, стаканах, еде, лекарствах, духах. Никакой жидкости. Собери в один ящик и выстави за пределы двора, за забор. Можешь закопать или временно спрятать, потом заберешь. Второе — тебе нельзя спать в следующую ночь, когда взойдет полная луна. Можешь выпить кофе или что-то еще бодрящее, как стемнеет — никакой воды в доме. Делай, что хочешь, но не спи и из дома ни ногой. Если все же заснешь, не иди к воде и держись подальше от всего, что будет привлекать. Ты должна отказаться от души кама. Только так ты спасешься от голода косара.

— Тебя не будет рядом?

— В доме — нет. Это поединок на одного.

С невеселыми мыслями Анджела отправилась назад. Ей не хотелось засыпать, но со сном пришел покой, а темноту ночи рассекли два пестрых крыла. Огромный лунь сел рядом с ней на болоте, окруженном сверкающим туманом, и поднял на спине в воздух. Анджела-Лана летела с ним над тайгой и ее речными рукавами и чувствовала себя птицей. В ее пестрых крыльях сияли перья из воды и воздуха. Однако, когда они пролетали над широкой рекой, вдали Анджела увидала тень с плавниками, заслонившую почти все русло, и ее собственные водные перья потемнели, отзываясь на присутствие косара. Анджела очнулась вся в поту, хотя и с чувством ускользающей надежды. Всего одну ночь пережить. Всего одну.

Пока Анджела хозяйничала в доме, она никак не могла взять в толк: раньше дом пах домом, навевал воспоминания о родителях да дедах а теперь раздражал запахом старости и затхлости, плесени и пыли, а главное — чужих людей. Не осталось в доме анджелиного духа. То же ощущение исходило от старых вещей.

Злясь на эту странность, Анджела безжалостно избавилась от всех запасов воды. Она немного боялась, что сказать соседям при встрече. К счастью, ей снова никто не попался. Отправились в ящик соленья с компотами, масло и простокваша, пакет с лекарствами, всего по мелочи, а ящик Анджела спрятала в соседнем покинутом доме, подписав на всякий случай «Не брать. А. Куракова». Закончив с приготовлениями, пару часов она бродила по дому, припоминая, не избежало ли что-то еще участи изгнания, кроме турки для кофе с заранее набранной водой. Заварив покрепче, Анджела отправила за забор и эмалированную турку за один только пейзаж с рекой. Тут и стемнело как раз. Анджеле хотелось, чтобы небо заволокло тучами и луна не взошла, может, и косар тогда не найдет дороги… Как назло, ночь пришла ясная, а воздух уже напитался предчувствием яркой луны.

Анджела засела за вышивку. Два года лежали пяльца с натянутой тканью — розочки да бабочки, да еще перепутанные в один ком мотки мулине. Добив пару мелких цветков, женщина с надеждой поглядела на часы. Вредные стрелки едва перевалили с одиннадцати на двенадцать. Вздохнув, Анджела затянула песню, потом другую, продолжая тыкать иголкой в кремовую ткань. Вдруг позабылись слова в общем куплете, и тишина показалась страшной. Затянув другую песню погромче, Анджела взяла в руки кочергу и обошла весь дом — никого! В окна выглядывать побоялась и вернулась к вышивке, но пальцы не слушались, только пальцы исколола. Сначала порадовалась, от боли не уснет точно! А потом испугалась, не считается ли кровь за воду?

«Лицо бы ополоснуть…» — подумала она и снова спохватилась — вот и мысли полезли глупые! А сонливость тем временем давала о себе знать, веки тяжелели, и Анджела поняла — будет сидеть, точно уснет. Делать нечего, пошла гулять из комнаты в комнату, напевая по второму кругу песни, притворяясь беззаботной. На ходке десятой осенило — можно же переложить все вещи в шкафу и холодильнике, работа повеселее вышивки. С вещами скоротала еще час, а в холодильнике снова решила перебрать лекарства, да тут и наткнулась на коробку парацетамола. Качнула ее в руках — а там не таблетки стукнулись о картон, а что-то другое. Анджела без раздумий открыла упаковку и обомлела — зеленка! Про зеленку совсем запамятовала!

— Вот дура! — воскликнула она, но в следующее мгновение взглянула на бутылёк по-новому. Зеленая жидкость переливалась в тусклом свете чарующей красотой, как жидкий минерал, как заключенное в бутылку живое море.

Сидя на коленях, Анджела долго всматривалась внутрь, и мир окрасился удивительными синими и зелеными цветами, и вот она уже не в доме, а на изумрудном лугу с не по весне пышными цветами, белоснежными да такими дивными, каких Анджела никогда не видала. В темно-зеленом небе беспрестанно мигали крупные звезды. Ветерок нес сочный запах травы и живительный аромат речной воды. Анджела и себя ощутила посвежевшей, помолодевшей. Стройной и босоногой она зашагала по мягкой траве и теплой земле, вбирая в себя чудесный воздух. Впереди катила чернильные воды река.

Анджела узнала место — у старого шаманского кладбища, где она похоронила волосы Сени, чуть в сторону и вниз, на пригорке, где старая сосна наклонила ветви и корни над быстрой водой, осыпая ее иголками-стрелами.

Анджеле смутно, как сквозь туман, вспомнилось — не ходить к воде, не тянуться… к чему?.. Анджела поглядела на свои белые, светящиеся по краям девичьи руки, и память раскрыла перед ней вычеркнутые страницы прошлого.

Вот в детстве маленькая Анджелка собирала с бабушкой ягоды, отошла в сторонку и наткнулась на медведицу с детенышем. Тот лизнул ее, как свою, мир вспыхнул яркими красками, и медведица ушла прочь, не обидев маленькую. А вот в юности мальчишки притопили Анджелу у моста. Она пошла на дно, но вместо страха пришло восхищение: блики и тени поверхности сменились другими узорами, похожими на темные и светлые волосы, и две речные сестры, светлая и темная, с удлиненными и невыразимо прекрасными лицами подняли ее вверх, улыбаясь и говоря без слов — не твое время, не твоя погибель. Пока мальчишки трясли Анджелу, испугавшись, что девчонка без сознания, она видела чудесный мир духов — видела и не шла к нему, хотя уже тогда могла…

Теперь впереди текла черной лентой река, источник жизни, источник силы, и травы на берегах звенели тихой музыкой, как не бывает в реальности. Да и сама вода пела, пела для Анджелы, приглашая к себе. Анджела увидела сразу два мира — ночной тайги и волшебной ночи, правым и левым глазом, душой человеческой и душой шаманской. Отказаться от этих чудес? Нет! Слишком долго она бегала от себя, еще не поздно взять свое! Не раздумывая, Анджела побежала к реке, опьяненная ночью, молодостью и свободой.

Прозрачная вода ласково коснулась ее ног, берег остался за спиной, и вот уже хотела Анджела нырнуть в воду, отдаться ей полностью, как вода забурлила, ударила вверх темными копьями-струями, все выше и выше, закрыв другой берег и приветливый лес, закрыв дружелюбные звезды.

В этой водяной стене Анджела различила огромную неподвижную тень.

Косар.

Косар пришел.

Его тело сужалось книзу, нельзя было понять, стоит он на хвосте или на лапах или вовсе врастает глубоко вниз, во тьму вод и земли. На широких передних плавниках отросло по четыре бритвенно острых когтя. Плоскую голову венчали два костяных нароста, отдаленно напоминающих медвежьи уши, а нижняя, вся растрескавшаяся челюсть сильно выдавалась вперед. По ее краю вздымались разбросанные в разные стороны зубы, как черные камни. Все тело покрывала каменная чешуя, местами заросшая черными склизкими водорослями. Глаза косара Анджела не различила, он казался слепым. На горле же его, открытом от каменных щитков, виднелась уходящая внутрь, поперек шеи открытая бледная гортань, из которой при каждом долгом выдохе косара доносилась та чарующая мелодия, которую Анджела перепутала со звучанием реки. И даже видя перед собой омерзительную тварь, Анджела не могла преодолеть магии этого голоса.

Косар манил ее. Невозможно отступить, невозможно замереть. Анджела, не веря в происходящее, наблюдала, как поднимается собственное колено навстречу косару.

Справа раздался протяжный волчий вой.

Звук, окаймленный пламенем.

Анджела едва повернула голову и увидела, как на нее в прыжке несется волчья тень — еще чернее, чем у речного чудовища. Но тень эта сияла своей тьмой, как черное пламя, мощное, неугасимое, древнее, и этим пламенем женщине обожгло горло.

Боль пронзила все существо Анджелы. Она ощутила, как лопается пузырями кожа, вскипает кровь и трескаются, почернев, кости, разлетаясь искрящимися обломками в стороны. Конец!

В следующий миг видение поблекло и рассыпалось пеплом.

Анджела выронила из рук склянку с зеленкой. Пальцы свело, колени затекли, а вокруг высились стены родного дома, пахнущие чужой плесенью.

В сердце спорили меж собой облегчение, что косар исчез, и сожаление, ведь что-то исчезло в душе, больше его не вернуть.

Яна сама пришла к ней с первыми рассветными лучами. Увидела зеленку на столе, цокнула языком, поняв причину ночных событий.

— Косар умер. Не придет за тобой больше.

— Умер? Почему? — вяло переспросила Анджела.

— Я съела твою шаманскую душу раньше, чем он.

Анджела уставилась на Яну. Теперь в лице шаманки появилось что-то волчье, ранее ускользавшее от внимания. И, хотя шаманка исполнила просьбу Анджелы, той вовсе не хотелось благодарить. Яна усмехнулась:

— Не жалей. Тебе эта душа принесла бы одни неприятности. Живи и радуйся, как человек среднего мира, — сказала она и вышла.

А Анджеле на глаза попалась свежая трещина, протянувшаяся по штукатурке потолка. Дом отжил свое.

Через месяц Анджела уехала в город.

Над водой тихо звучал костяной пыныр. Земля помнила его звук, но играющий был новым для нее. Яна изредка касалась костяшками пальцев пластинки. Она не камлала, а вплетала мелодию в шум природы, пока наконец не взошла луна.

Яна налила себе чая в термосную кружку, оперла голову на ладонь и залюбовалась проступающей картиной иного мира.

Между двух крутых берегов наливались голубым цветом костяки и черепа косаров, из века в век заканчивающих свой путь в этой реке. Над их костями роились светлячки и носились малые речные духи. Звенели папоротники и кувшинки, выросшие на остатках жизненных сил этих величественных и страшных созданий. Луна освещала кладбище чудовищ, смешивая свой небесный белый свет с голубым светом воды. Переменчивая хозяйка ночи словно смеялась — у каждого свой срок, даже у созданий, не желающих умирать.

Анастасия Хабарова — Обряд выбора

На аллее Тоня остановила Ниночку за рукав, осторожно осмотрелась по сторонам и затащила подругу в ели.

— Ай! Ты что?

— Тише, я спросить хочу, — девушка выглянула из-за веток, еще раз проверяя, нет ли никого поблизости. — Как проходит обряд?

— Ты же знаешь, нельзя рассказывать. Вдруг узнают?

— Не надо подробностей. Просто объясни, как ты поняла, что Рома — тот самый? Узнала его?

— Ну ты смешная, — тихо захихикала Ниночка. — Нельзя на обряде никого «узнавать». На то он и обряд — нужно просто довериться и выполнять указания старейшин.

— Хорошо, но как… как это было? Ты что-то почувствовала?

— Эмм… Это невозможно не почувствовать. Вначале все кажется игрой, перед тобой одна за другой проносятся маски, и ты вообще ничего не понимаешь. Потом начинаешь замечать, что он появляется рядом все чаще, совпадений все больше. В следующий раз внутри уже разливается какое-то тепло, а прикосновения будоражат. И ты… просто начинаешь чувствовать. А потом сама хочешь, чтобы совпадение было с ним, хочешь снова дотронуться до него, — девушка зарумянилась и опустила лицо от смущения. — Я не знаю, как это происходит.

— Как бы мне узнать, под какой маской Лешка…

— Дурная, брось ты это, — одернула подругу Ниночка. — Если он — это он, то когда все снимут маски, ты увидишь именно его. Но нельзя нарушать обряд и пытаться определить именно Лешку.

Тоня фыркнула одновременно недовольно и огорченно, оторвала от ели пару иголок и, уже не скрываясь, вышла обратно на аллею.

* * *

Когда розовая полоса заката стерлась о горизонт, около главного костра на берегу пруда встретились одиннадцать девушек и одиннадцать парней.

На девушках были белые платья с красными или золотистыми вышивками, на парнях — такие же рубахи, и на всех — маскарадные маски.

Тоня, прикусив губу в нетерпении осматривала каждого — плечи, руки, позу, но все сливались друг с другом в полумраке.

Зазвенел колокол и Глава совета старейшин вышел к главному костру. Он напомнил о том, что важно придерживаться правил и добросовестно выполнять ритуалы — даже незначительное намеренное нарушение влекло за собой отстранение от обряда.

— Хоровод —

Старейшина вышел из круга, музыканты заиграли на гуслях и трещотках, все участники взялись за руки. После первого оборота вокруг костра велено было остановиться и занять любое место круга между лицами противоположного пола. Девушки и парни водили хоровод, то ускорялись, то замедлялись, то подходили ближе к огню, то максимально расширяли круг. По велению старейшины вновь перемешивались и вновь хороводили.

Тоня пыталась рассмотреть парней рядом, оценить их телосложение, но сосредоточенность полностью уходила на то, чтобы выдержать темп и не упасть. Все, что она успела заметить — парни в бело-золотистой и зеленой маске оказывались рядом дважды.

— Сбор трав и цветов —

Кто-то принес Тоне пучок Иван-да-Марьи, и она взволновалась — показалось, что это один из знаков. Только увидеть маску не успела — он тут же развернулся и пошел собирать другие травы. Оборачиваясь, Тоня заметила рядом с собой раскидистые листья. «Папоротник!» — воскликнула она про себя и потянулась к растению. Одновременно она дотронулась и до листьев, и до чьей-то руки, от чего вздрогнула. Рука сорвала несколько вай и протянула ей. Вновь белая с золотом маска.

Тоня пыталась понять, мог ли это быть Лешка. Похоже ли это на его движения? На его руки? Ах, жаль она никогда не дотрагивалась до его рук!

— Нет! — раздался женский вопль недалеко от Тони. — Мы ничего не делали! Оставьте нас!

Из темноты вышли двое старейшин — один вел под руку девушку, второй — парня.

— Я предупреждал, — разочарованно произнес Глава совета. — Юноша с девицей подавали друг другу тайные знаменья и общались, понадеявшись, что сумрак скроет их заговор. Но мы все видим. Обряд должен быть чистым. Не стоит повторять ошибок этих глупых юнцов.

Тоня поняла — какими бы веселыми и простыми не казались ритуалы, все действительно серьезно.

— Плетение венков —

Венки плели под игру парней на инструментах — ксилофоне, свирели, дудочке, гуслях, балалайке, — и девичьи припевы:

«Сделаем венчик из свежих цветов,

Доплыл чтоб до милого и не утоп.

К воде все пойдем венчик бросать,

Кто мужем станет, будем гадать.

Узнаем, кто счастье свое обретет

В эту купальскую ночь».

— Игра в горелки —

Задача участников была простой — взяться за руки со своей парой, а задача горельщика «решающей» — не дать им этого сделать и запятнать хотя бы одного, пока они пробегают мимо.

Тоня не пыталась понять обрядового смысла игры, но заметила, что с парнем в бело-золотой маске ей удалось создать пару. Впрочем, как с парнями в зеленой и красной масках. Волновало ее лишь одно — под какой из них мог быть Лешка. И был ли он вообще хотя бы под одной из них…

— Прыжки через костер —

Тоня никогда прежде не прыгала через костер. Подруги часто баловались, а она боялась. И вот наступил момент, когда выбора не было…

Первый парень взял ее за руку, они разбежались, но от страха девушка невольно выхватила руку и подалась в сторону от костра. Так было и в следующий раз, и затем, и потом.

Другие смеялись, прыгали с легкостью, многие не отпускали друг друга.

А потом парень в бело-золотой маске протянул ей руку. Взял ее ладонь и сжал вначале аккуратно, с нежностью, а потом крепко, но не больно. И Тоня утонула в ощущениях его тепла. Он разбежался — она за его рукой. Он прыгнул — она просто последовала за ним. А потом поняла: она стоит с ним, переплетая пальцы, а за спиной — костер и одобрительные рукоплескания.

— Ловля венков —

Где-то далеко небо стало светлеть. Парни сели в лодки и отплыли от берега. Девушки сняли с себя венки и стали отпускать их по воде со словами:

«Трипуття-трипуття!

Расли вы при пути,

Видели и пешего и конного,

И видите мужа моего законного».

А Тоня еще тихо добавила:

«Плыви к Лешке и с ним мне вернись».

Вскоре один за другим на берег стали выходить парни с венками, и девушки шли снимать маски со своих теперь уже женихов.

Тоня даже не чувствовала, как больно впиваются ее ногти в ладони.

На берегу стояло уже пар семь, но без Лешки.

И вот он вышел на берег. На несколько секунд она замерла, пытаясь дышать спокойно, а затем подошла, смущенно забрала венок и положила на землю.

Парень неторопливо снял с нее маску. В свете костра золотая краска завороженно блистала.

Скорее, скорее! И в то же время — подожди еще секунду.

«А что если под ней все-таки не Лешка? А кто это будет? Вдруг у него ужасная бородавка над губой, и я не смогу с ним целоваться… А вдруг взгляд злой? А вдруг я его знаю и на дух не переношу? Это точно мой выбор? Если обряд не прав?»

Стаей ворчливых ворон мысли выклевывали ей сознание. Он взял ее ладони и положил на свою маску, намекая, что уже пора.

Тоня почувствовала от его рук одновременно и жар, и шелк, и внутри все задрожало. Вся ее решимость скорее увидеть его лицо осталась где-то там, две минуты назад. Она осторожно сняла бело-золотую маску.

Это был не он… Но ее внутренний голос, ее сердце, ее тело уверено кричали, что это он.

Анастасия Эйвазова — Городская русалка

Ходить по земле — больно. С людьми говорить — трудно. И хочется снова в омут, но в омуте черт-те что. Пусть добрый волшебник Время совсем непростые будни одной городской русалки просеет сквозь решето.

Останется только свежесть, пьянящая спозаранку. Останутся лишь восторги да вечная детвора. А маленькая русалка замажет зеленкой ранки и тихо потрет ушибы — такие же, как вчера.

Повсюду чужие мысли в пугающем рассинхроне, когда говорят не сразу, не с нужными и не так. Но — солнечный свет сквозь пальцы. Но — птицы в весенней кроне. Но — столько смешных и разных историй и передряг.

Протянуты над асфальтом по небу электросети. И скоро случится дождик с потоками серых вод. А девочка в синем платье, забыв обо всем на свете, мелками рисует море и мысленно в нем живет.

Анастасия Эйвазова — Затерянный пляж

Море кажется безграничным, огибающим шар земной…

Все поступки его логичны, ум пытливый и прикладной.

Крепко сбитый, одетый просто, не гуляка, не домосед,

Он на завтрак готовит тосты и вареники — на обед.

Море злилось, вливалось в небо, гнулись пальмы на островке…

Он развозит песок и щебень на потертом грузовике.

День по плану. На ужин пицца. Дел вечерняя череда.

…И она ему снова снится, обнаженная, как вода.

Море было почти горячим, пахло фруктами и вином.

Он касался ее незряче, плыл за ней и нырял на дно.

И над ним проплывали рыбы, фантастичные, как душа.

Он вжимался в ее изгибы и совсем не хотел дышать.

Море прятало их в пещерах — там, где краски приглушены…

Он услышал и вдруг поверил: «Море — это не только сны.

Море — это твой шанс и выход. Море сможет тебе помочь…»

Он проснулся. Темно и тихо. Встал, оделся и вышел в ночь.

…Море стало таким далеким, чтобы снова его вернуть:

Он следит за пустой дорогой и старается не уснуть.

Анастасия Эйвазова — Лесное озеро

Девки-то волнуются, не спят:

У русалок волосы до пят,

У русалок дивные глаза,

В сердце проникают голоса.

Парни-то тайком ночами ведь

Ходят на русалок посмотреть:

Каждый, кто постарше, не впервой

Прячется усердно за листвой.

Ждут, когда появятся — вот-вот! —

Бледные красавицы из вод…

Анастасия Эйвазова — Мы вечны

Вот говорят мне, что мир не обязан и прочее «се ля ви»,

Что перед бурей ветрам положено становиться злее…

…Но я — русалочка, плавающая в океане твоей любви,

И значит, точно я все на свете преодолею.

Пусть невозможен, да и не нужен тут вечный штиль,

А шторм по сути и хаотичен, и беспощаден…

…Твои объятия сказкой сделают эту быль,

Сотрут следы моих взрослых слез, моих детских ссадин.

И станет утро таким воздушным, таким большим,

И будет вечер неизъяснимо тобой наполнен…

…Укрывшись тьмою, разъять объятье мы не спешим —

Мы тоже вечны, как этот ветер и эти волны…

Анастасия Эйвазова — О чём поёт прибой

Море обнимет, море тебя поймет,

Будет баюкать, будто свою малышку.

Кажется, море знает все наперед:

Что бы там ни было, не погружайся слишком.

Что бы там ни было прежде и впереди:

Водовороты, гибель морских империй…

Больше не бойся, просто учись ходить,

Словно русалочка, вышедшая на берег.

Анастасия Эйвазова — Родная вода

Мне только волшебная палочка

Мгновенно смогла бы помочь…

Пока же я — просто русалочка,

Из дома уплывшая в ночь,

Упавшая утром в бессилии

На розовый галечный пляж…

А в море берутся флотилии

Пиратами — на абордаж.

А в море творится безумие…

И море меняет сюжет —

Там худшие, кажется, умерли.

Меня, правда, тоже там нет.

И — это мое наказание,

Мой жгучий коралловый риф:

Вне моря я — просто сказание,

Легенда, предание, миф.

Вне моря я — что-то запретное,

Как магия или инцест;

Как жажда уплыть в кругосветное,

Ведь «точно потом надоест»;

Как жить для себя и любимого

И парочки серых котят;

Как быть до конца нелюдимыми,

Когда никого не хотят…

…И солнце взрывается искрами,

Лаская, целуя, разя…

Вернуться обратно — немыслимо.

И здесь оставаться нельзя.

Но нет никакого решения.

И смотрит оттуда сюда

Серьезная, как прегрешение,

Такая родная вода.

Андрей Миллер — Мертвецы православные

Жизнь у Сеслава, сколько Христу-Господу ни молись, давно уж не складывалась: а по правде сказать, так под откос пошла — хоть ложись да помирай.

Когда-то было иное время: служил Сеслав дружинником князю, на полях ратных с ним стоял плечом к плечу и в полюдье ходил от его светлого имени. Видать, с тех походов что-то в судьбе и сломалось: когда приходишь к людям за данью, всякое случается. С кого взять нечего — от недоброго года, набегов вражеских или просто по бедности; но брать-то надо, таков уклад жизни. А кто как сыр в масле катается, да только платить князю по-хорошему не желает.

Словом, разные истории выходили на той службе, и многие Сеславу не то что рассказывать кому — вспоминать-то не хотелось.

Только дружинником он давно уже не был и в город сделался не вхож: потому как старый князь хворал-хворал, да и повелел долго жить, а у брата его — свои дружинники. Не ладили братья сызмальства; а как старшего не стало, так умные люди из его приближённых сразу же подались кто куда. От греха подальше. Что с менее умными сделалось, Сеслав понятия не имел. Но догадывался, что ничего хорошего.

На пятом десятке лет всё, что у Сеслава осталось — шрамы на теле и душе да больная нога. Летом и зимой она беспокоила не сильно, но по весне и осенью — хоть вешайся, иной раз и ходить-то толком делалось невозможно.

Раз не в городе свой век доживать, а к другому князю проситься здоровья уже нету — значит, надо идти в деревню. В каком-нибудь чужом селении Сеслав точно никому нужен не был. Ремесла он толком не знал, кроме военного, потому как с младых ногтей только обращению с оружием и обучался. И характер нажил не из приятных. Выходит, пора к отчему порогу.

Но и в родной деревне Сеславу не обрадовались, а причина была всё та же: прошлое его подле князя, который не у всех любовь снискал. Земляка не прогнали, конечно — но и с распростёртыми объятьями, хлебом-солью, никто старого воина не встречал. Тем более что родных давно не осталось: сестрица старшая, как выяснилось по прибытии, год назад померла, а прочие и того раньше Богу души отдали. Дома отцовского тоже нет: сгорел.

— Ну и что ж мне теперь поделать? Я вам, люди добрые, пусть не родной — но и не чужой. Креста на вас нету, что ли?

— Крест носим, в Господа веруем. А чего с тобой, неродным, делать…

Вроде и прогнать Сеслава людям добрым было жалко, но и жить с ним рядом никому особенно не хотелось. В результате поселился старый дружинник на отшибе, откуда деревню еле разглядишь: в старом доме с убогим подворьем, чьих хозяев пару зим назад забрала какая-то лютая хворь. Понятно, что никому такой дом не нужен. А Сеславу что? Стрел по молодости не боялся, грудь и грудь с ворогом сходиться — тоже, а хворь ему всяко не страшнее степняка или варяга. Выбирать всё равно оказалось не из чего.

Кое-как, несмотря на больную ногу, хозяйство Сеслав наладил. В обмен на доброго коня — какой-никакой скотиной обзавёлся. Подворье его прямо у опушки леса стояло, да и река недалече; рыбачить дело нехитрое, к охоте быстро привык. Уж чему-чему, а стрельбе из лука Сеслава учить было не нужно, и прыткость в ногах этому ремеслу не требуется. С посевами только складывалось скверно. Но, с Божьей помощью, Сеслав дважды перезимовал. После чего понял: голодной смертью не помрёт, пока ходить может.

Деревенские нового соседа сторонились. Всё шептались, никак винили бывшего дружинника в чёрных делах князя: будто Сеслав при нём человеком был не подневольным. А на третий год задумал Сеслав свататься к одной деревенской девице — уж точно не завидной невесте, но бобылем жить тяжело.

Да и как-то бессмысленно.

Сватовство, как ожидать и следовало, не сложилось. Чудное дело, конечно: что же, лучше дочке Ивана до старости в девках ходить? Притом Сеслав-то пусть не красный молодец уже и хромой — но мужик ещё по-своему видный. Всё ж ответ ему был простой:

— Шёл бы ты, Сеслав, на… на отшиб к себе. И добрым людям тут не докучал. Слава у тебя дурная, в бане не соскоблишь её.

Плюнул Сеслав, да и пошёл куда послали — дальше жить тем укладом, коим уже попривыкнуть успел. Так и дожил до Семика — или Троицы Умерших, как ещё в народе этот день кличут. Тогда-то всё и началось…

Это зимой человек всё больше у печи греется: весной, летом и осенью работы — хоть отбавляй, а хромому любое дело — что здоровому два. Но Сеслав не жаловался. Характер не тот, да и некому было сетовать, если бы захотелось. Редко с ним кто говорил не по делу. Да и по делу нечасто: обменял плоды охотничьего промысла на насущное — и хорош. Иди восвояси…

На Семик девушки по полям гуляют, чтобы урожай был добрым. Кому кумление, кому — гадать, а кому поминать умерших дурной смертью. Словом, каждому занятие находится по душе: если, конечно, ты не на отшибе живёшь, от всего белого света подальше.

Сеславу, ясно дело, не до таких глупостей было. Пошёл он тем днём в лес: силки поставить, а может и подстрелить дичь какую: на то лук с собой взял и стрел колчан. Но не довелось поохотиться.

Перебирался Сеслав в лесу через речку: можно было до брода дойти, но туда далече. Нога-то не болела пока, вот охотник и рассудил: коли хромая слушается, проще по поваленному на тот берег дереву перебраться. Но не перебрался. Подвела нога всё-таки, поскользнулся да в воду и упал. А там ногу совсем свело, так что почувствовал: тонет. Вроде и неглубокая речка, но до дна не достать, и бежит она быстро.

Помирать таким образом глупо вышло бы, и Сеслав решил повременить с тем, чтобы отдавать Богу душу. Уж как мог, старался выплыть — даром что нога не слушается, да и со здоровой плавать умел плохо. Помог бы кто: но тут уж кричи, не кричи… на Семик обыкновенно боятся люди к воде ходить. Говорят в народе, будто злые духа воды и леса в это время являются.

Вот и положение… день ясный, солнце светит, яркими бликам на воде играет; на ветвях птицы лесные поют, речка журчит весело — что девичья песня. А в той реке человек погибает, и помочь ему решительно некому. Разве что через год помянут, вместе с другими, чтобы душа покой обрела — а иной помощи не дождёшься.

Не сдавался Сеслав; уж к берегу подобрался, но всё равно глубоко, а берег высокий. Воды наглотался, сил всё меньше. Вынырнет на мгновение, воздуху вдохнуть — а потом тянет его снова ко дну.

Так и не выбрался бы, но подхватили его чьи-то руки. Сильные, должно сказать: Сеслав ростом-то вышел, а в плечах — считай, как иной степняк по макушку. Других в княжескую дружину не брали. Но вытащил спаситель его на берег будто безо всякого труда.

Сеслав едва опомнился, как глядит: девушка спасла его. Видать из тех, которые не боятся на праздник в лес ходить, хоть лес на Семик — дело лихое. Плохо успел он её рассмотреть: увидал только, что девица пригожая, кожей бела, простоволоса — и волосы чёрные у неё да длиннющие.

— Как зовут-то тебя?.. — кое-как прохрипел Сеслав, а другие вопросы в голову и не пришли.

Ничего ему девица не ответила. Рассмеялась звонко да упорхнула в лес: будто не было её. Пока отдышался Сеслав, поблагодарил мысленно девицу-спасительницу да Господа Бога, перекрестился — куда уж бежать, искать? Тем более на больной ноге. Только смех её будто звучал в ушах до сих пор. Так и побрёл домой: мокрый и без добычи.

А девушку вспомнил позже, греясь у очага прохладной ночью. Во-первых, даже не поблагодарил спасительницу толком: не по-христиански это. Во-вторых, девица хороша была собою, это единственное, что запомнил о ней Сеслав: а женщины-то давно у него не было. Как ни крути, а тяжко без того самого, даже если ты немолод уже.

Но мало имелось времени размышлять. Надо о хозяйстве заботиться, а то летом лениться будешь — зимой с голоду помрёшь. В деревне всё праздники шли, но то деревенским отрада: когда люди вместе живут, все их заботы легче становятся. А одному, на отшибе — не до отдыха и веселья. Уже скоро Сеслав почти позабыл о девице: работал с рассвета до самого вечера, а когда темнело — без сил падал.

Но седмицы не минуло, как опять привычный круг жизни — от зари до зари, прервался. Тут уж гадай, кому такое угодно было: но жизнь поменялась, и не сказал бы Сеслав, что не был этому рад.

Собрался вскоре он снова в лес, потому что малочисленной скотиной сыт не будешь, а всходы богатые — явно не его ума дело, это уж давно понятно стало. Чтобы земля была щедрой, надо с детства с ней обращаться учиться: а Сеслав всю жизнь потратил на другое.

Так что зверь лесной — главное его пропитание, это аки Божий день ясно. За реку ходить не собирался больше без особой нужды: до брода далече, а второй раз тонуть уж точно не хотелось. Два раза так не спасут, глупо искушать судьбу. Лучше уж смириться, что былой прыти да ловкости не осталось.

Шёл Сеслав по лесу, на крепкий посох опираясь. Благодать там летом: запах — лучше ладана церковного, солнышко тенями играет, и кругом звуки — слаще музыки при княжеском дворе. Тут птица запела, там ветерок тронул листву: шелестит, самую душу ласкает. Иной раз ветка захрустит под ногой — и то в радость. Деревья давно за спиной сомкнулись, опушки и хижины своей не видать: но Сеслав ясно представлял, куда идёт и где находится. Не занимать ему было опыта в лесных делах — это степняки проклятущие, окаянные нехристи, терялись в них. Для него-то лес свой, русский, родной.

И тут почувствовал Сеслав: смотрят на него.

Это чувство, что знакомо каждому — а уж воину многоопытному тем паче. Взгляд такой пристальный, словно на затылок давит. И уж верно, что не звериный: зверя в лесу по-другому совсем ощущаешь. Даже самого лютого, вроде волка или медведя. Но уж коли не кличут его и по голове не огрели — должно обернуться, посмотреть.

— Кто тут, покажись! Я человек добрый, в лес пошёл за промыслом христианским, зла не замыслил тебе!

И с этими словами обернулся. Позади липа стоит: высокая, старая, могучая. И трава вокруг неё не растёт. С ветвей и смотрели на Сеслава, глазами странными — цветом как яшма. Девицу, что его спасла, Сеслав сразу узнал.

Волосы чёрные всё так же не заплетены, сильно перепутаны — а свисают ниже ветви. Кожа белая-белая: и не на молоко похожа, а больше на свет лунный. По первости показалось, будто девушка вовсе нагая: но пригляделся, нет — сарафан на ней, только драный весь. Но главное-то, как она смотрит.

Ничего Сеслав не боялся никогда. Ни зверей в лесу, ни стрелы половецкой, ни доброй схватки с ворогом. А вот это — боязно. Потому как не бывает такого взгляда у людей смертных, чтобы даже не прямиком в душу — а насквозь чрез неё, как копьём на скаку. Смотрит и молчит. И сам Сеслав тоже ни слова ни молвил, не пошевелился: будто всё тело свело ему в один миг.

Может, так только мгновение одно прошло — а может, дольше. Понял Сеслав уже, кто перед ним: как раз ведь неделя после Троицы заканчивалась, недавно Русальская Пасха была. Вот хочешь — верь, не хочешь — не верь, но недаром говорят в народе, что ходят русалки в это время по земле. Хороводы вокруг деревьев старых водят — так траву и утаптывают. А чего ждать от них, от русалок, тут уж каждый рассказывает по-своему: сходятся только обычно на том, что уж всяко не добра.

Хотя, как бабка Сеславу говорила — иной раз, утопающего спасти могут. Верно так и вышло с ним на Семик: а теперь-то что будет? Пытался Сеслав бабкины рассказы толком припомнить: говорила-то она много ему в детстве, но не больно мальчишка слушал. Всё воинское ремесло постичь желал, не верования народные. А теперь вот как сложилось: тут от крепкой руки да меткого глаза толку, как с козла молока. Соображать нужно.

Пока соображал — русалка вдруг рассмеялась. Смехом жутким, как в воде тонущий булькает, и при том в лице совсем не переменилась. Так, смеясь, с ветвей и соскочила; в тот же миг кругом листва зашелестела и ветки затрещали. Знамо дело, не ходят русалки по одной.

Вот тут-то Сеслав действительно перепугался, совсем не на шутку. Это тебе не половцы, и не разбойники, и не дружина ворожья: с теми-то знамо как сладить — невелик секрет. А тут? До того ужас взял, что сразу и в голове прояснилось: бабкины рассказы вечерние вспомнились, как-то сами собой. Быстро — будто мечом взмахнув, провёл Сеслав посохом вокруг себя, на земле сделав круг, а в кругу этом начертал крест животворящий.

Кругом — кутерьма. Русалки повыскакивали отовсюду, их не пересчитать: может, дюжина? Али того больше… Все растрёпаны, кто в чём мать родила, кто в драном и мокром. Закружились вокруг старого воина, мельтешат — только волосы их развеваются перед глазами: чёрные, русые да белые. И хохочут.

— А ну, отвяжитесь! — гаркнул Сеслав, аки на дружину в строю. — Господь меня бережёт, с вами мне не водиться! Ступайте в реку к себе, али к хозяину лесному, а крещёной души не видать вам!

А русалки знай хохочут себе: руки к Сеславу тянут, но за круг ступить боятся. Увидел это дружинник и осмелел: вытащил крест из-под рубахи, стал им грозить девицам. А другой рукой, для пущей убедительности, посохом потрясать принялся.

— Брысь, нечистые!

Поскакали вокруг него русалки, покричали голосами нечеловечьими — и вот, сначала одна в чаще сокрылась, затем две других, так все и разбежались. Будто не было никого: тишина настала, снова только птичек слышно да шелест лесной.

И только та русалка, что с дерева спрыгнула, никуда не ушла. Сидит на корточках против Сеслава, да глазами своими яшмовыми снизу вверх глядит. Не смеётся больше, не кричит и не двигается: только взгляд всё тот же. Но показалось дружиннику, что она от сестриц своих отличается и зла ему не желает.

И вот тут — гадай: то ли Дьявол науськал, то ли Господь подсказал, или вспомнились бабкины советы. Но Сеслав совсем страх прогнал: вдруг, сам для себя неожиданно, схватил девицу за руку и втащил к себе в круг. А потом снял крест с себя и ловко его русалке на шею накинул. И точно, слышал где-то поверье такое… может, и правда — от бабки родной. А может, кто из дружины, за костром сидючи, рассказал. Или батюшка в церкви.

Это не важно. Главное, что поверье правдивым оказалось: мигом русалка ослабла, голову опустила. Присел Сеслав рядом, попытался ей в глаза заглянуть, да только она лица не кажет больше: отворачивается или волосами закрывает.

— Как зовут-то, ну? — постарался он голос помягче сделать. — Я ж тебя и не поблагодарил с того раза. Меня самого Сеславом величать. А тебя?

Без толку: молчит. Ни звука, ни движения. Уж не зря ли Сеслав поверье старое решил испытать — про то, как русалку ловят? Ну вот, изловил: а теперь-то что с ней поделать? Лучше бы с остальными в чащу убежала…

Но характер у дружинника простой сложился за долгую жизнь, зато твёрдый: если уж дело начал — не отступай, слово молвил — назад не бери, а коли что содеял — не жалей.

— Молчишь… речью, что ли, славянской не владеешь? Ладно… на липе, значит, сидела. На том и порешим: будешь Липкой.

Посидели ещё немного — да и пошли вместе с Липкой из лесу. Домой.

Уж почти ночь пришла, а Липка так и не молвила ни слова. До дому шла понуро, а когда её Сеслав в избе усадил — сидела на месте, голову склонив. Иной раз глянешь, будто бы и неживая. А воин старый всё припомнить силился рассказы о русалках: клял себя на чём свет стоит за былую невнимательность к подобным разговорам. Расспросить бы кого о подробностях… да некого.

Печку растопил, зажёг лучины: свечей в доме не осталось. Полумрак в избе. Луна в окно не показывается, только еле-еле огонь избу освещает, тенями по углам играется. А кожа у Липки в этом свете — краше, чем при дневном: уже не луной, а серебром больше отливает. Застыла русалка, словно изваяние искусное.

Подумалось Сеславу, что крестик-то у неё забрать нужно. Во-первых, самому он потребен: как православному без креста? Во-вторых, раз уж русалок таким способом ловят, то выходит, что Липка с крестиком на шее — как в колодках. А это нехорошо.

И снял с неё крест.

Тотчас лучины в избе будто ветром задуло, хотя не было никакого ветра. А русалка сиганула в сторону, в угол: только глаза её яшмовые оттуда сверкают страшно. Вся сжалась, и Сеслав тоже напрягся: что ж теперь будет? Неужто бросится на него?

Зашипела и бросилась. Вцепилась Сеславу пальцами в горло, а силищи-то в них — ни у одного ратного человека сколько не бывает. Ни вздохнуть, ни вырваться: перед взором плывёт уже всё, только и видно, что злющие глаза русалки да лицо оскалившееся. Весь Сеслав напрягся, но никаких сил не было её побороть. И за что она так? Не желал ведь старый дружинник русалке зла.

Пытался он что-то свободной рукой нашарить: одну-то русалка придавила, на него навалившись. И, как назло, ничего рядом. Вдруг что-то почувствовал пальцами: мелочь какая-то, да вроде из железа. Точно: булавка от фибулы.

И тут, когда уж впору было душу Богу отдавать, вспомнилось ещё одно поверье из бабкиных рассказов. Как есть: говорила она про булавки. Ничего уже толком не соображая, куда-то Сеслав русалку булавкой и ткнул.

И она вмиг обмякла. Выпустила Сеслава, упала рядом, свернулась калачиком — и плачет. Слышно в этом плаче явственно, что не от обиды он: Липке самой страшно сделалось. И будто бы совестно. В первый миг хотелось Сеславу огреть её чем-нибудь, пока не поздно — али самому из избы прочь бежать. Но глянул он на Липку и передумал.

Как-то сам для себя совершенно неожиданно. Поднял её с пола и обнял: русалка вся на ощупь холодная, словно неживая, но дышит. Волосы Липки к его щеке прижались: вроде сухие на вид, но к коже — как будто мокрые. Чудно.

Так сидели недолго. Сарафан на Липке драный весь — считай, что голая: а телом-то вышла, как русалке и полагается. Стройна, никакого изъяна в фигуре: грудь небольшая, но ладная. Как раз, как Сеславу всегда было любо. Как-то по-дурацки всё. И страшная она, и красивая. И жалко её почему-то. И себя тоже.

Сам не понял Сеслав: то ли это он Липку первым поцеловал в губы, то ли она его. Всё само собой получилось. Вот только что душила его русалка, а теперь гладить принялась мягкими руками и к себе прижимать нежно. Тут уж не стал Сеслав тушеваться: под себя Липку подмял, прямо на полу, ну а дальше — известно, что делать. Невелика наука.

Так и стали они с Липкой жить вместе. Сразу быт на отшибе наладился: русалка всю работу женскую на себя взяла и выполняла на её совесть. От зари и до сумерек работает: чистоту наводит любо-дорого посмотреть, каждый угол выскребет; за скотиной да курами ухаживает, пищу нехитрую готовит — из чего Бог послал. Надо сказать, не только от труда русалки расцвело подворье на отшибе: определённо, тут и силы какие-то благосклонность оказали. Козы доиться стали лучше, а куры нестись: где толком не росло ничего теперь, гляди, колосится. Сеслав поначалу размышлял: то от Бога вспоможение или от Нечистого? Но потом бросил такие мысли. Какая разница?

Ну и по ночам при нём была Липка всякий раз, куда уж без этого. Недаром столько сказаний ходит о русалках, что молодцев заманивают да с ума сводят. Мало красоты одной, так ведь и умелой в этом деле Липка оказалась, и стеснений никаких не знала. Что иной раз творила — это приличной девице только расскажешь, так уже со стыда сгорит, а то и огреет наглеца чем потяжелее. Ну так Сеслав и рад охоте русалки до всяких утех любовных — кто ж тут не обрадуется? Тем более столько одному прожив.

Только так слова ни одного и не молвила, хотя понимала Сеслава. Он по этому поводу особо не горевал. Так уж если поразмыслить: жена в доме умелая да пригожая, днём работяща, ночью нежна — да ещё и молчит! За одно это многие полюбили бы.

К тому же, хоть молчала Липка всегда, а вот слушать мужа очень любила. Обо всём Сеслав вечерами своей русалке рассказывал: про детство своё, про службу при князе, про походы ратные. И о том, как трудно на отшибе без неё жилось. Сядут, бывало, при лунном свете: заведёт Сеслав историю очередную, а она вся навострится, слушает внимательно, да глядит неотрывно — только ресницами длинными хлопает. Или голову склонит к плечу, возьмёт гребень костяной, и волосы свои — что до земли почти длиною, расчёсывает. Красивая — глаз не оторвать, иной раз и с рассказа от того собьёшься.

Только однажды довелось дружиннику услышать песню русалью: из лесу вернулся раньше обычного, Липка его и не заметила. Сидит на крыльце, рубаху старую перешивает, да напевает что-то протяжно. Вроде и не по-человечьи вовсе: не то как кошка, не то птичьим голосом. Как Сеслава заметила, так застеснялась вся, в хлев побежала.

Со двора Сеслав русалку, конечно, старался не пускать — да она и не стремилась. Опасался отшельник, что у деревенских вопросы появятся ненужные: что за девица такая, откуда взялась, почему не венчались. Да и вид у Липки был, что уж говорить — странноватый. Тут любой что-то нечистое заподозрит.

Жили, можно сказать, душа в душу — хоть кто ведает, если ли русалок эта самая душа. Даже если нет, всё одно Сеслав только добро знал от Липки, хотя природа её и нечистая. Переживал поначалу, гадал: не в тягость ли ей самой такая жизнь? Но русалка никакой тоски не выказывала.

Только ясно, что вечно всё хорошо продолжаться никак не могло. Долго ли, коротко — поползли в деревне слухи. А слухи деревенские, они ведь какие: на одном дворе ветру пустишь — так на другом скажут, что обгадился. Не вела эта болтовня ни к чему хорошему. Сеслав всё отмахивался от разговоров, но постепенно понимал: рано или поздно вопрос ребром поставят.

И поставили, пусть нескоро: успели Сеслав с Липкой счастливо перезимовать. А по весне начались в деревне всяческие несчастья.

Заморозки бьют, не дают толком землю засеять. Скотина по всей деревне дохнет — а у Сеслава на отшибе только жиреет. Наконец, дети стали болеть, причём хворью лютой. Ясное дело, люди шепчутся, да в сторону дома на отшибе зло смотрят. В итоге явились к Сеславу гости: первые за всё время, что он жил тут. Трое разом.

Вид у них был недобрый, хоть и не то чтоб угрожающий. Пусть. Могли бы сразу с дубьём да вилами явиться, если уж так подумать. Двое стоят мрачно, помалкивают: а слово Иван взял, тот самый, к дочке которого Сеслав когда-то сватался.

— Здрав будь, Сеслав! Потолковать бы…

Сеслав велел Липке со двора уйти, в избу: она тотчас и упорхнула. А сам опёрся на косяк, невзначай топор в руке держит: будто только работал им. Рука-то ещё хорошо помнила, что при случае с топором делать. Не дай Бог, что — придётся грех на душу брать, а Сеслав и возьмёт, не стушуется. Мало ли у него грехов… дураком меньше, дураком больше.

— И тебе, Иван, не хворать. Что же у вас ко мне за беседа, люди добрые? Сколько тут живу, слова лишнего не услыхал ни от кого…

— О девице твоей, вестимо. Что же ты её в дом прогнал? Нам представил бы, как полагается. Живёт-то уж сколько с тобой, скоро год будет… а не разглядел её толком никто, не поговорил. Откуда она взялась-то, чудная такая?

Говорил Иван мягко, да щурился хитро. И друзья его зыркают — у иного холодок бы по спине пробежал. Но Сеслав-то, знамо дело, был десятка не робкого. Что ему эти взгляды?

— Взялась и взялась. Приблудилась кое-как, если угодно. Вам-то, люди добрые, что с того? Сколько жил один, никто по моей судьбинушке незавидной не кручинился. А теперь, как же: счастье моё деревенским не в радость?

Да уж по лицам было понятно, что совсем не в радость. Иван отвечать не стал на вопрос: вместо того опять свои заладил.

— Девицы-то молодые и пригожие, они не ведь не грибы лесные и не ягоды. Просто не берутся, чтобы ниоткуда.

— Дело ясное, что не с куста её сорвал. Тебе поведать, Иван, откуда люди на земле грешной берутся? Из тех ворот, откуда весь народ, знаешь ли…

Молодцы, что с Иваном пришли, заворчали: не по нраву им пришлась дерзкая речь. Но Иван мигом их осадил: это они молодые, силой богаты — умом бедны. Им-то всё легко. Иван же жизнь прожил, а жизнь прожить — не поле перейти. Хорошо он понимал: с такими, как Сеслав, на рожон лезть неразумно.

— Да что ж ты всё за неё говоришь?

— А не любит Липка лишних разговоров. Кабы уродилась нраву весёлого, так в деревне бы прижилась. Ей же тут, со мною на отшибе, приятнее. Не желает людей видеть. Ты бы, Иван, не ходил вокруг да около. Говори прямо, будь добр.

— Я-то скажу… да ты сам ведаешь, какие по деревне разговоры. Болтают, будто ты, Сеслав, ведунью злую у себя приютил. Ну а что людям добрым помыслить ещё, сам рассуди? Откуда все беды? Липка твоя странная. Взялась невесть откуда, нелюдима да в церковь не ходит.

— Так и я не хожу. Что, скажешь, я сам колдун? Во, глянь: и хромой, аки чёрт…

— Это уж, Сеслав, не мне судить. Я к тебе пришёл с добрым словом, остерёгся бы ты…

— С добрым?.. — прервал его Сеслав, вперёд подавшись. — Хорошо же твоё доброе слово! Жену мою ведуньей клеймишь! Да и явился-то не один, а вона с какими мордоворотами. Мне, Иван, как это понимать прикажешь? Помню, я к тебе ходил сам с добрым словом, свататься к дочке твоей. Послал ты меня… куда половец на бешеной собаке не скакал. А теперь вот оно как!

Молодцы пуще прежнего напряглись — да и Иван сам тоже. Не к добру разговор пошёл, это уж ясно. А Сеслав попускаться-то не собирался.

— Вот тебе, Иван, моё слово доброе: ходил бы ты отсюда подобру-поздорову и ребятушек своих прихватил. А то ну как — не сдержуся. Кто мою Липку обидеть вздумает, я тому голову с плеч в один миг сниму. Так народу честному и передай, да добавь ещё, что грех это смертный — счастью моему завидовать. Дайте век спокойно дожить. Я за землю русскую, за нашего князя кровушку лил на полях ратных и живота не щадил своего. Поимейте уважение.

Пожал Иван плечами и пошёл восвояси: а что ему было возразить? Сеслав душой не кривил: так дорога ему Липка сделалась, что какое уж в обиду её дать — за слово злое любого бы ответ держать заставил. Не видал он ничего хорошего от деревенских, и вообще давно уж ни от кого не видал: с тех самых пор, как старый князь помер. Только от неё одной, от русалки…

Ушли гости незваные. Но с того дня другие начали в дом на отшибе захаживать: один другого дивнее.

Первый гость на третью ночь явился. Не спалось тогда Сеславу: так умаялся за день, что и лёгкая дрёма не берёт. Лежал, грелся: с одного боку печка угольками остывает, с другого Липка во сне сопит.

Лежит он и слышит: кто-то ходит круг дома. Тихо ходит, скрывается, но ухо-то дружинник востро держать привык. Сразу заподозрил недоброе. Тихонько выбрался из постели, чтобы Липку не потревожить, взялся за топорище да из дверей и выглянул.

И точно: стоит кто-то. Ночь безлунная, темно — хоть глаз выколи, еле-еле силуэт виднеется. Стоит гость незваный, весь кривой какой-то, без движения.

— Кто таков?

Молчит. И не пошевелился даже. Видит Сеслав — гость один-одинёхонек: а с одним, если что вдруг, он-то уж всяко сладит. По башке тюк — и поминай как звали. Стал осторожно подходить к незнакомцу, топор наготове держа: тот лицом к нему повёрнут, а будто и не беспокоится. Шаг сделал воин, ещё шаг: вот-вот уже разглядеть сможет толком. А как разглядел, так и душа в пятки ушла.

Истинный крест: покойник стоит. Бледный, тленом уже пошедший, с глазами — что стекло. Скрючился, глядит очами мертвецкими прямо на Сеслава, челюстью туда-сюда поводит. Дружинника всего свело со перепугу, как тогда, в лесу. Но оправился быстро. Осенил себя крестным знамением и давай молитву читать святую.

А мертвецу хоть бы хны. Только чуть скребёт зубами да глядит на Сеслава пристально. Ни креста не боится, ни молитвы — а топора и подавно: впрочем, хозяин двора и не грозил ему. Для себя о защите просил у Господа.

Постояли так, поглазели друг на друга. А потом Сеславу вдруг спокойно сделалось. Понял он, что вреда ему от неупокоенного — не больше, чем от русалок. Пришёл и пришёл. Кто его знает, зачем? Простой человек мёртвых боится, а надо-то живых… Обратился тогда к нему воин:

— Ты смотри, хочешь круг двора ходить — так и ходи. Только в дом ко мне не кажись, Липку мою не пугай и никакого вреда хозяйству не сделай. У меня с живыми все счёты, а с мертвецами делить нечего.

Так и оставил упыря во дворе одного. Тихо вернулся в избу, лёг, топор поближе положив: Липка во сне повернулась, обняла его ласково. Так и заснул Сеслав вскорости.

Наутро рассказал Сеслав всё жене. Та выслушала внимательно и, конечно, не сказала ничего: но по глазам яшмовым видно было, что не беспокоится. А самому Сеславу что изводиться? Уж скоро год, как живёт с русалкой. Ну пришёл ко двору мертвец… мало ли, какие дела под небесами делаются. Значит, так оно надо было.

Седьмица минула, как случилась новая встреча. Удивила она более предыдущей.

Шёл Сеслав вдоль дороги, вязанку хвороста на плечах тащил к дому. Уже видна изба: дымок над ней поднимается, видать — Липка трапезу скромную готовит. Деревня далеко, её толком отсюда и не разглядишь. Идёт себе Сеслав, песенку насвистывает воинскую, которую с молодости полюбил: лихую да похабную. И тут видит всадника на дороге.

Всадник-то непростой. Конь вороной у него, здоровый, бока на солнце лоснятся. Сам в чешуе пришивной, с наручами новёхонькими, при доброй сабле и луке степном, в шеломе с личиной. И откуда ж такой пожаловал, да ещё в одиночку? Что ему надобно в глуши? Любопытно сделалось Сеславу, вот он всадника и откликнул:

— Здравия тебе, воин православный! Дозволь спросить, какими тут судьбами? Заплутал ненароком али отстал от ратников? Ежели что, чем смогу — окажу вспоможение…

Тот обернулся и молвит:

— Не заплутал я, Сеслав. Тебя искал.

И личину поднял. Глянул Сеслав на его лицо да обомлел: это ж Василий, старый друг его. Лет десять, как сложил голову в бою: Сеслав тогда сам его на руках выносил с поля, сам хоронил. А теперь гляди-ка: сидит в седле перед ним, доспехом ладным сверкает, улыбается сквозь густую бороду. Как живой, даже лучше.

Ну да чему уж теперь удивляться старому дружиннику, после всего виданого? Одного мертвеца уже встретил. Этот хоть разговаривает, в отличие от упыря да от Липки.

— Ба… и чего ж ты, Василий, искал меня? Неужто покоя тебе нет на том свете? Ты ведь верой-правдой народу православному служил, в Господа веровал, с товарищами был честен и щедр, с ворогом суров. Как же так?

Василий жест рукою сделал: мол, успокойся ты, не переживай.

— Славно у меня всё в посмертии, тот свет-то краше этого. Выдался случай тебя повидать: скажи, как самому живётся? Говорят, тяжко тебе было, а нынче жену завёл? Да не простую, а племени русальего?

— Ну завёл… уж не жалуюсь.

— Добро. Ты, Сеслав, знай: на том свете хорошо славным воинам вроде нас с тобою. Как час придёт али устанешь средь людей злых жить — мы тебя в дружину старого князя примем сотенным головою.

— Ажно сотенным? — удивился Сеслав. — Это ж какое у покойного войско?

— Рать несметная у него на небесах. Каждый из наших, кто голову сложил — там, да и другие воины. Добрая у нас служба.

— Добрая служба, Василий, это всегда хорошо… только ты уж не серчай: не тороплюся я к вам пока. Мне с моей Липкой хорошо. Трудная, конечно, жизнь — но иначе какой в ней интерес? А как час придёт, гляди — я весь ваш. Хоть сотенным головой, а хоть и простым ратником…

Так и расстались: Василий коня в бок толкнул да поехал себе по дороге, прочь. А Сеслав в другую сторону пошёл, к дому. И даром что покойника встретил, а на душе тепло как-то стало. Ужели и правда: лучше на том свете будет, чем на этом? Что Василий описал, конечно, мало на речи попов про жизнь загробную походило. Но с другой стороны — они и не рассказывали, что русалка с человеком может душа в душу жить. А она может.

Есть, о чём задуматься… может, вовсе это всё не взаправду? Ума лишился, мерещится всякое? Ну, так Липка-то точно настоящая, её вона — потрогать можно… чудеса.

Задумывался Сеслав пару дней ещё, размышлял. А затем третья встреча у него случилась: совсем уж особенная.

День был воскресный, а в воскресенье не грех и отдохнуть хорошенько. С вечера умаялся Сеслав, потому как крышу латать потребовалось в избе: так устал, что аж Липку приласкать сил не нашлось. Всё ж не мальчик уже… Уснул как убитый, а проснулся — дело к полудню: солнце высоко-высоко.

Натянул рубаху свежую, русалкой постиранную, намотал обмотки ножные, подпоясался да вышел из дому. Слышался шум какой-то со двора; Сеслав тому значения на придал, но вдруг видит чудное.

Сидит его Липка на траве свежескошенной: венок себе из цветов полевых справила, волосы ладно расчесала, пригожа — слов нет. Глазищи яшмою так и сверкают, да ещё смеётся звонко. А рядом с нею — другая женщина. Не то чтоб молодая, но и не старая, да чем-то на Липку похожая: сразу видно, что не человек. Вроде всё в ней как в живой, но чего-то не то проглядывает. Может, это Сеслав уже нюх навострил на всякие чудеса — как знать…

Статная женщина, красивая: кабы не красивее русалки. И если Липка-то босая да в сарафанчике простеньком, то эта — аки княгиня. Платье у неё серебром расшито, бусы с малахитом да янтарём, волосы шёлковыми лентами перехвачены. Шепчутся они с Липкой о чём-то: видать, не по-человечьи. И о своём, нечеловеческом. А как увидала гостья Сеслава — замолка, насупилась, серьёзной сделалась. Липке знаком указала: мол, брысь — и русалка тут же подол подобрала да поспешила к дому. Только улыбнулась мужу тепло, с любовью сердечной.

— А ты кто такова? — Сеслав уж ничему не дивился, сразу к делу разговор повёл. — Как звать? Ты-то речью русской разговариваешь?

— Разговариваю. А как величать меня, это тебе, смертному, ни к чему. — голос у гостьи льётся, словно ручей журчит. — Берегиня я. Явилась посмотреть, как это так чудно человек с русалкой ужился. Да остеречь тебя…

Почесал Сеслав затылок и присел с гостьей рядом.

— Экие дела делаются… Ну, берегиня так берегиня. Раньше б не поверил, а теперь — всякого навидался. От чего же ты меня остеречь желаешь? Не томи, рассказывай.

Та приосанилась, руки важно сложила, брови чёрные свела. И давай рассказывать:

— От лиха, от чего ещё остерегают… Знаешь ты, Сеслав, кто такие русалки? Откуда они есть берутся? Русалки — это покойницы заложные: кто дурной смертью помер да на тот свет добраться не сумел. От того по земле грешной и блудят. Кто по полям полуденицей, кто по рекам, кто в лесу подле леших. Вот и Липка твоя из них: из тех самых, кого на Семик поминают. Утопленница. Потонула в речке, когда бабка твоя ещё в девках ходила.

Тут, конечно, иному худо бы стало: бок о бок с неупокоеннной живёт, ложе с ней делит. Но Сеславу-то давно безразлично сделалось до таких вещей. Он всё как есть и отвечал берегине:

— Ну, а мне какая печаль? Пусть и утопленница, пусть неживая, пусть бабки моей старше. А тепла от неё поболее, чем от всех живых скопом. Люблю я её. Да и она меня вроде…

— Это славно, конечно. Тут одна беда: покойники заложные, они ведь по одному-то не живут, как и люди смертные. Друг к дружке всегда тянутся. Вот твоя Липка к деревне и притягивает всяких: умертвий да духов. Правду тебе Иван сказал: от Липки все беды в деревне. А точнее если, от тех, кто вокруг завёлся из-за неё. Оно ведь как устроено: вы отдельно живёте, мы отдельно. Если межу порушить, людям добра не будет.

Вот оно, оказывается, как. Вот почему и упырь приходил ко двору, и Василий с того света на коне прискакал. Приоткрыла, выходит, ненароком Липка ту дверь, что обыкновенно затворена плотно: лишь по праздникам некоторым открывается.

А берегиня, промеж тем, знай себе продолжает:

— Тебя-то племя наше не обидит. Все, кто за чертою незримой живёт не-жизнью, видели: добр к одной из тридевяти сестрениц. И она в тебе, выходит, нашла чего-то. Уж не мне судить, чего: и тем паче не людям смертным. Только народу честному, к коему ты принадлежишь, от того зло выходит. Всей твоей земле родной. И народ на это зло ответит, сам понимаешь. Раз уже пришли, поговорили с тобой: второй раз придут — говорить не станут. Скоро это случится.

Уж об этом Сеслав сам догадывался. Давно думал, что лучше бы и с отшиба уйти, вовсе от людей далеко: но куда? Совсем отшельником не проживёшь, ему нынче и землянку-то не по силам выкопать — не то что дом построить.

— Ну и что ж мне делать?

— А это ты сам решай, Сеслав. Тут я тебе не советчица. И ни людям деревенским, ни духами окрестным не начальница. Коли желаешь, так дождись Семика и Липку восвояси отпусти: не пропадёт. А коли не желаешь, то твой грех будет.

Дружинник недолго размышлял. Бросил взгляд сначала на деревню. А потом — на дверь избы, где Липка крутилась за какой-то работой. Ветерок волосы чёрные шевелит, из-под подола стройные ножки выглядывают: тонкие-тонкие. Суетится с чем-то, старается.

— Нечего мне тут решать. Сто лет добра я от людей не видал, а от этих — и вовсе отродясь… Мне их беды, госпожа берегиня — я б сказал, до какого места, да не при тебе. Хоть гори они все огнём, синим пламенем… с голоду да хворей помирай, не моя это забота более. Что мог, сделал уже для людей. И чего получил от них? Я тебе вот как скажу. Если уж выбирать, так мне нынче мертвецы православные ближе. А грех… коли Господь Бог справедлив да мудр, простит мне его. А если не можно человеку простить, что полюбил он на старости лет всею душой и счастье обрёл, коего не знал прежде — тогда на что такой боженька потребен?

Вот так и молвил, от чистого сердца. Об Иване ему, что ли, беспокоиться? Али о дочке его? О бабах злых, что шепчутся меж собой да мужиков против них с Липкой науськивают? Знавал Сеслав людей добрых, да те все нынче на другом свете: что старый князь, что Василий, что все прочие.

Берегиня только головой покачала. Сеслав отвернулся на миг, на русалку любимую глянуть, назад поворотился — а всё, нету гостьи. Как растаяла. Перекрестился Сеслав да пошёл дрова рубить.

А вскорости и год минул с того времени, как впервые Сеслав повстречал Липку. Снова вот-вот Семик настанет.

Видно было по Липке, что она беспокоится: сама не своя сделалась. Ясное дело, и ей поведала берегиня в тот день, что к чему. Сеслав тоже стал смурным, потому как чуял: недоброе случится, и очень скоро. Это он перед берегиней бахвалился, что сомнений никаких не имеет: но были, конечно, в душе сомнения.

Всё ж деревня родная, пусть не любят в ней Сеслава. Уйти некуда, да видать и не поможет это: человек, как ни крути, принадлежит родной земле. Кабы иначе, то берегиня бы иной совет дала, кроме как или Липку отпустить — или брать тяжкий грех на душу.

Думал-думал. Меж тем, накануне Семика шум в деревне начался: издалека видно — собрался народ, спорит. Не иначе как к дому на отшибе идти собираются. И уж точно не с добрым словом. Слышал дружинник краем уха, что в селении совсем плохи дела стали, нет никакой мочи более это терпеть у людей. И что Липку открыто уже злой колдуньей клянут, а про Сеслава говорят — будто это он, от обиды на честной люд, её подговаривает на козни.

Ясное дело, чем такое закончится. Но страха не чувствовал Сеслав, и тому были причины.

Во-первых, знал он этих людей. Хлебопашцы да ремесленники: нету в них того духа, что у воина имеется. Боязно им самим идти на Сеслава: знают, что коли придут — он хоть на хромой ноге, а многих приголубить успеет. Во-вторых, было чувство, что и за топор браться не придётся: не дадут заложные покойники в обиду ни его, ни Липку. Горе людей деревенских ждёт, если вдруг решатся. Горе и погибель. Ну, а в-третьих… помрёт, и что? В дружину к старому князю пойдёт, плечом к плечу с Василием встанет. Разве ж это плохо? Смерти бояться — глупее нет.

Ко всему прочему, зародилось в душе у Сеслава ещё одно сомнение. А что, коли не мерещатся ему чудеса всякие — а просто-напросто потонул в реке тогда? И сам уже год как покойник заложный? А всё, что кругом творится, так то в посмертии — проверяют его силы неведомые да испытывают? Решают, куда душу грешную определить? Пустые, конечно, размышления: истины не изведаешь. Но если всё это не взаправду, так и жалеть вовсе не о чем.

Ночь уже почти настала. Сидел Сеслав на пороге, глазел на деревню: огни там горят, никак факелы — точно, дураки, к нему наведаться надумали. Липки подошла, обняла его за плечи, к спине прижалась да дышит у уха: хоть говорить не умеет, но тут без слов всё понятно. Руки мягкие, запах от волос её — родной уже. Неживая, да лучше всякой живой.

Сплюнул на землю Сеслав, лаптем растёр и сказал:

— Нет, Липка. Никуда я тебя не отпущу, не бывать этому. Уж как сложится, вот так пусть и сложится.

Русалка только поцеловала его нежно. Устроилась сбоку от него, голову положила Сеславу на колени. Он ей волосы приглаживать стал. Всё такие же: на вид мягкие, на ощупь будто мокрые. Липка дышит тихо, сама холодная — но другое тепло от неё чувствуется. Изнутри. Может, и нету души в ней, а тепло есть.

В деревне между тем переполох начался. Тени какие-то мелькают, издалече не разберёшь: но люди кричать начали, сначала злыми голосами. А потом — страшными. Баба воют, а мужики — ещё пуще них. Загорелось что-то тут и там, а вон уже и на крыши перекинулось. Смотрел Сеслав на это, но никакой горечи уже не испытывал. И русалка его, видимо, тоже.

Видывал Сеслав в бытностью свою дружинником, как деревни вырезают да палят. Всякое случалось: иной раз набег степной, а иногда — сами дружинники брали на себя грехи тяжкие, потому что так оно надо было. Но никакой ворог из мира живых таким жутким не бывает. Как ты там, Иван? Как молодцы твои, коими грозил хромому воину? Супротив мертвецов православных пойти — это не Сеслава стращать… Сами не ведали деревенские, какие силы прогневали.

Умертвия шли нынче против живых: навроде того покойника, который к дому давеча приходил. Сеслав тогда думал, что живые всяко хуже мёртвых: но кто знает, он-то с мёртвыми не сражался. Деревенские пытались. Видел он, как мужичьё с вилами да оглоблями отогнать ворога старается. Хоть и боязно им, но на бой лютый вышли, головы очертя: куда деваться, ежели родной дом защищаешь?

Только всё пустое. Понимал Сеслав: пришёл родной деревне конец. Что с ним да Липкой деревенские сотворить хотели? Небось, прямо в доме на отшибе и сжечь. Или на соломе, как это издавна водилось на Руси. Только вот бабу жечь, в ворожействе обвинённую, али боярина неугодного — это одно. Легко совесть успокоить: не человека погубил, но сатанинского слугу. А теперь… теперь люд с настоящими тёмными силами схлестнулся. С тёмными, да не со злыми. За их с Липкой любовь да счастье радела Тьма, хоть это и странно как-то…

Вон, глянь: другие фигуры, кривые да страшные, от реки ковыляют к деревне. Водяные али утопленники вроде Липки — только позлее? Хотя кабы полез тогда Иван с молодчиками своими в драку — может, и русалка показала б силушку загробную. Не занимать ей было силушки, даром что руки тонюсенькие: это Сеслав ведал хорошо. Испытал.

Народ беснуется, кругами бегает — позабыли уже про дом на отшибе. А после и всадники на дороге показались: может, былые товарищи Сеслава? А быть может, совсем иное воинство. Кто его знает… чего об этом думать? Другого мира сделался Сеслав, уж пора было в том самому себе признаться чистосердечно.

Это ведь как на войне. Если не могут соседи мирно ужиться по какой-то причине — пусть от них не зависящей, то выбор невелик. Тогда кому-то одному остаться придётся. Ты только сторону выбери, на которую станешь, да не ошибись. Полагал Сеслав, что он не ошибся.

Посидели ещё немного — да и пошли вместе с Липкой в лес. Домой.

Анна Зорина — Там, где ветви полощет ива

Там, где ветви полощет ива

В тихой заводи над обрывом,

Ранней ночью под месяц яркий

Танцевать поспешат русалки.

Хороводят, морочат, кружат:

Кто же станет русальим мужем?

И кого же со смехом звонким

Зацелуют в воде девчонки?

«Приходи в эту ночь, красивый,

С нами в круг танцевать под иву.

Только помни, лишь встанет солнце,

То вода над тобой сомкнётся.

Будешь с нами навек, любимый,

Под корнями плакучей ивы.

Но, как месяц рогатый всходит,

Мы опять спешим хороводить.

Там, где ветви полощет ива

В тихой заводи над обрывом,

Спать не сладко русальим мужем.

Зацелован. Забыт. Не нужен.

Артур Коури — Похищение

1.

Если честно, не стоило мне ввязываться в эту историю, но я не мог оставить лесную девицу на растерзание киборгам. На пенсии то и дело занимался выкатыванием подаренного руководством джипа по бездорожью. Иногда заезжал в реально диковинные места, туда где редко ступала нога человека. И вот занесло меня в глушь, где старый лес кто-то обнёс высокой сеткой с колючей проволокой. Раньше такого не приходилось видеть. Стало интересно.

Тишину пронзил треск сухого дерева. Порхнули сидевшие на заграждении птицы. Подъехав ближе, взял раскладную лесенку и аккуратно перебрался на ту сторону. При мне револьвер. Дикое животное не страшно. Если их конечно не стая. Но лестница на подстраховке. Успею выскочить. Кстати, револьвер для меня не только оружие, ещё и увлечении — я их коллекционирую.

2.

По мягкому сосновому ковру начал углубляться, пока не услышал голоса. А затем сквозь просвет между деревьями увидел парня в чёрных джинсах и балахоне, из-под капюшона свисали длинные чёрные волосы. На пальцах блестели серебряные кольца, издали не видел, но наверное с черепами. Не смотря на отстранённый и зловещий вид с хищной походкой, было в нём что-то привлекательное. Достав пачку сигарет, он закурил и потащил куда-то дальше длинный еловый ствол. По оставленному на сосновому ковру следу я пришел к лесной хижине.

3.

Возле лесной хижины лежала целая куча сухих стволов. Парень с серебряными кольцами достал из-за пояса молоток и начал обламывать ветки. На крыше показался второй.

— Бог в помощь, — сказал вместо приветствия, выходя на поляну. Окольцованный прищурился и начал сверлить меня пронзительным взглядом. Пальцы забегали на длинной ручкой молотка. Второй отшельник спрыгнул вниз, подняв облако пыли, и взял бейсбольную биту в конец которой заколотил гвоздей. Тоже в джинсах, курточке с поднятым воротником. В отличии от окольцованного курил самокрутку. И выглядел ещё страшнее, со шрамом пересекающим переполненное презрением небритое лицо.

— Неп'ошеный гость! Ответь как ты здесь оказался и уби'айся.

— Успокойтесь. О том, что встретился с вами никто не узнает.

Из крепости (так они её величали) прозвучали статические помехи радио. Вечернее солнце скрылось за свинцовыми тучами. Вдалеке прогремело.

— Парни, у меня тоже есть оружие, — достаю револьвер, — но я вам не угрожаю, — прячу обратно. — Давайте начнём из доверия.

— То, что нам надо, — сказал окольцованный.

(Подул холодный ветер, вдали зашумел дождь).

— Значит, ты но'м, и к нам с д'ужескими наме'ениями?

— Конечно.

— П'иехал на машине?

Кивнул.

— У тебя там найдётся к'епкая ве'евка?

(До нас долетели первые холодные капли).

— В багажнике. Ключи на скате.

— Дове'яешь, значит?

— Само собою.

— Хо'ошо. Сбегаю, надо зак'епить па'у стволов.

— Строим второй этаж. Ладно, заходи, — окольцованный пригласил внутрь. Хижина оказалась просторной. — Присаживайся.

Пахло хвоей, воском, сырой землёй. Загремел гром, ветер начал свирепствовать, а в домике было уютно. Я сел на раскладушку.

— Неплохо вы здесь обустроились, — говорю. — А припасы откуда?

— Приходится налетать иногда на супермаркет. Ходим по очереди.

— К супермаркету километров двадцать.

— И что?

— Как вы здесь оказались?

Окольцованный развёл в пристройке огонь и поставил чайник.

— Здесь есть лесное озеро, но питьевую воду берём с заброшенного поселка. Рядом здесь. Там ещё выращиваем разное. Дождь похоже на всю ночь.

— Откуда любезность?

— Нам нужен твой револьвер.

— Машину вам тоже оставить?

— Нет. Без шуток. Вчера кое что произошло.

(Прогремело ближе. Окольцованный выключил радио).

— Это конечно прозвучит дико, но… киборги похитили мавку.

— Кто она?

— Наша сестра. Ну, мы не родные. Просто, мавка очень хорошо относится к нам. И мы присматриваем за ней. Она дух леса, хоть брат считает её просто дикой девкой. Её дом недавно сравнили с землёй, ей тоже досталось. Она ведь до последнего противостояла машинам. И оказалась здесь. А вместе с ней и возрождение. Старый лес ожил, здесь снова появились птицы. А на озере белые лилии. Всё к чему она прикасается оживает. Мы просто скитальцы, искали убежище от цивилизации. Обычные парни. А вот мавка — необычная. Дочь каких-то богинь, или что-то в этом роде. Не веришь?

— Ну. Бабушка когда-то рассказывала мне истории. О том как один человек защитил священный вековой дуб, и природа долгие годы всегда была к нему благосклонна. Говорят, даже дождь мог вызвать, или остановить. Наверное эта мавка ему помогала. Они ведь вечные?

— Пока жива природа. Но заточить её не сложно. А без неё здесь снова всё усохнет. Завянут лилии на озере, улетят птицы, и всё. С ней у нас появилась цель. Смысл. Понимаешь?

— Я помогу вам.

— Только не обращайся к правительству. Они с этими киборгами заодно. Попросят их вести себя более бдительно и отпустят. А их надо уничтожить. И о мавке им нельзя знать.

— Что предлагаешь?

— Пойти к ним и расстрелять всех к чертям. У них там что-то вроде лаборатории.

— А они с ней не улетели?

— Нет. Капсулы сильно гудят, словно триноги из того фильма с Томом Крузом. Вода закипела, сделаю чай.

Парень волновался, но был твёрд и полон решительности в поставленной перед собой цели.

— Она спала сначала на чердаке. Просто на матрасе. Но мы хотим сделать ещё этаж. Чтобы у неё появилась своя комната.

Я сидел напротив дверного проёма и видел как удалилась грозовая туча. Но дождь продолжил барабанить по плёнке на крыше. Наступала ночь.

— А вы не боитесь?

— Нет! — парень встал с кровати и прислонился к окну. — Брат едет.

— А из чего ты решил, что они киборги?

— Пришил одного прочёсывающего после похищения лес. Снёс ему башку лопатой. Шея заискрила. Из гортани вытекла ртуть.

— Сколько их?

— Около восьми.

Парень со шрамом припарковал Тойоту и заглушив мотор выбежал с верёвкой через плечо. А зайдя в дом отдал мне ключи.

— Хо'ошая машина.

— А как ты проехал?

— У нас есть во'ота.

4.

Я пил из чашки, которой касались губы мавки. Хоть она и дочь Богини, в компании киборгов веселья не больше чем в списанном автобусе. Парням о похищении поверил потому, что и сам когда-то стал свидетелем необъяснимого.

5.

— Смотри что нашла!

Мы шатались с подругой на свалке и наткнулись на странный след — отпечаток на экране лампового телевизора. Символ расплавил толстое стекло кинескопа. Мы спрятали его в кустах. А когда побежали к нему на следующий день, тот транслировал какую-то дичь. Даже не помехи, а что такое… потустороннее. Мы закопали его под деревом. Потому что возникло чувство, что на экране сейчас появится лицо и увидит нас. Дерево очень скоро пропало, стало похожее на огромную лапу со скрюченными пальцами торчащую из земли.

6.

— Это могло быть уст'ойство кибо'гов.

— Не сомневаюсь. — Я допил чай. — Ладно ребята. Спасибо за угощение. Думаю, нам не стоит терять время. Поеду за оружием. У меня ещё есть.

— А ты точно вернёшься?

— Вам оставить залог?

На минутку окольцованный задумался.

— Не надо залог. Давай. Отк'ою во'ота.

— Давай, друг, до скорого, — протянул руку окольцованному. — И сними их. Чтобы удобнее держать револьвер.

На пути к хижине парень со шрамом где-то зацепился и оставил на кузове пару царапин, но я не стал сердиться. Мысли мои занимала сейчас девушка. Представлял, как она выглядит. Высокая, стройная, с длинными распущенными зелёными волосами?

Перед тем как вернуться в пригород, я решил издали посмотреть на лабораторию. Парням конечно поверил, но хотелось увидеть и доказательства.

7.

Ехал медленно, пристально всматриваясь вдаль. После дождя в этой части чащи начал клубиться туман. С одной стороны стволы деревьев, с другой стороны стволы деревьев — никаких ориентиров. А затем увидел на деревьях упомянутые парнями отметены. Здесь стоило остановиться, но решил проехать ещё сотню метров. Нырнул в поворот и сразу же выключил фары, потому что впереди возвышалась та самая база из рассказа отшельников. Конусообразная конструкция с двумя антеннами-иглами, чьи верхушки пульсировали фиолетовы светом, а рядом посадочная площадка с парою капсул. Увидел более чем достаточно. Начал разворачиваться. И когда снова включил фары, посреди лесного проёма стоял киборг. Заревел мотор Тойоты, джип рванул прямо на пришельца. Ему не получилось меня остановить, хоть от столкновения машину и подкинуло. Всё таки тварь я раздавил. Но появилась ещё. Один огромными прыжками догнал джип не набравший достаточную для отрыва скорость и запрыгнул на крышу. Под его нешуточным весом та прогнулась. Машина закачалась на амортизаторах. А затем он проткнул крышу лапой с когтями и начал рвать метал, словно зверь бумагу. Подняв револьвер разрядил всю обойму, и оглушил себя на какое-то время. Но что поделаешь. В салон потекла ртуть, а затем начала рассыпаться на шарики. О том, чтобы избавиться от ртути подумаю позже. Двух киборгов пришил. Вот так вот! Зажав револьвер между колен заряжал барабан дрожащей рукой. Пара пуль упала на пол, к катающимся по резиновому коврику блестящим шарам. Третий киборг догнав джип оторвал заднюю дверцу, но не успел заскочить. Дорога стала ровнее. Я ускорился и выехал с глухой чащи на грунтовую дорогу.

8.

Конечно, после такой встречи я не смог уснуть: собирал, чистил и смазывал револьверы. Сидел возле открытого окна, слушая шум автомобилей, и когда он утих, где-то в четыре утра поехал на старую квартиру подруги, которую так и не смог продать. С заржавелым замком пришлось повозиться. Найдя её “Классификатор Ларисы Мусоновой”  долго шуршал страницами. А в памяти воскрешали уже покрытые пылью и паутиной образы. С ними подруге оказалось пришлось столкнуться незадолго до исчезновения. Она посвятила им целую главу в самом конце.

9.

Остановившись перед поворотом вышел из разбитой Тойоты с двумя парами револьверов. Капсулы охраняли два киборга. Я их прямо издали расстрелял. Из конуса выбежали ещё. А я словно в вестерне достал вторую пару, чтобы не терять время на перезарядку.

Проникнуть внутрь оказалось не сложно. На входе стоял сенсор. Чтобы открыть дверь надо было всего лишь отсечь одному из учёных лапу. Внутри фактически всё пространство занимали комнаты с прозрачными стенами. А на стенах висели разные мониторы и пульты.

Мавка сидела на полу комнаты по обстановке напоминающую гостиную. Видимо с одним единственным цветком, что был там. Она склонилась над ним так, словно слушала, или нашептывала ему свои секреты. Даже будучи пленницей она оставалась умиротворённой. Излучала исключительно позитивную энергию.

Спустя мгновение она уже стояла у стены, с комбинацией кнопок нарисованной на форзаце какой-то книги. Нажав их я открыл хрустальный лабиринт.

10.

— Ты в порядке?

— Да.

— Что здесь происходило?

— Они исследовали меня. Изучали буквально на клеточном уровне. Но то, что искали, мою связь с природой, не покажет никакая аппаратура.

— А для чего?

— Видимо хотят сделать что-то противоположнее и загубить последние зелёные островки на планете. Нам пора в хижину. Лес тоскует без меня.

11.

Только мы подъехали к вратам, как Мавка побежала в лагерь.

— Нет! — крикнул, — возьми револьвер! — но она не слышала. Я побежал следом.

В лесу было тихо, а затем раздался такой душераздирающий крик, что вороны взлетели и закружили над лесом тёмной тучей.

Мавка в истерике билась о землю перед кольями с нанизанными на них головами отшельников. Тела парней так и не нашли. Только на столике у раскладушки остались кольца…

Мавка долго не покидала чердак. Но однажды таки спустилась и пошла к озеру воскрешать цветы.

По чертежам парней я достроил второй этаж. С тех пор прошло несколько лет. В лесу появились ягоды и грибы, а на озере утки.

* * *

Из рукописного авторского сборника, 2011 год.

Артур Коури — Изгои

"Мавка прислоняется к нему. Они стоят в паре. Лунный свет начинает ходить по лесу, стелется по поляне и закрадывается под берёзу. В лесу раздаются соловьиные трели и все голоса весенней ночи. Ветер порывисто вздыхает. Из сияющего тумана выходит Русалка и тихонько подглядывает за молодой парой" — Леся Українка.  “Лісова пісня”

• Мальчик-бродяга

Мальчик-скиталец тем летом приехал в Полтаву на поезде и поселился сначала недалеко от железнодорожного Южного вокзала, под мостом. Он не попрошайничал возле переходов, чем занимались другие бездомные, наоборот, работал: подметал двор книжного рынка по утрам и разбирал тысячи старых книг по жанрам. Те, что массово начали списывать из областных библиотек. Платили ему конечно копейки, но их хватало на продукты. Лучшим местом обитания вскоре стал автовокзал, где он носил сумки одиноким пассажирам. Там же можно было вечером в удовольствие почитать, не жмурясь на страницы при лунном свете. А вот метро в Полтаве нету, хотя катакомб, тех что другие используют в роли тоннелей достаточно. Но о входах в подземелья к 2020-м годам уже практически никто не знал. Разве что несколько местных краеведов. Иногда продавцы потрёпанных книг дарили помощнику что-то за труд. В основном приключения, часто на морскую тематику: "Остров сокровищ" Роберта Льюиса Стивенсона; "Одиссея капитана Блада" и "Морской Ястребь" Рафаэля Сабатини; "Королева Карибов" и "Чёрный Корсар" Эмилио Сальгари, "Таинственный остров" Жюля Верна; а также "Моби Дик или Белый Кит". Почти во всех романах персонажи бороздили моря, искали сокровища, а ещё пираты обычно то и делали, что занимались грабежом. Эти книги в затёртых обложках с желтой от времени бумагой являлись его развлечением и отвлечением от суровой неутешной реальности. Сам по себе в целом мире, словно выброшенный в океан. Когда задумаешься, то становится грустно. Поэтому мальчик не погружался мысленно в своё состояние, а ловил мимолётные радости. А под мостом он прятался от пиратов, так он назвал банду закладчиков про себя. Однажды компания сорванцов намного старше забрали его сбережения. Он запомнил их наркоманские лица и решил больше не попадаться.

Владельцы книжных киосков недавно сообщили ему, чтобы искал другую работу. Потому что книжный рынок, священное место обладающее особой атмосферой, решили закрыть. С первого сентября 2021 начнут ставить супер-маркет. Хоть в политике и всём таком мальчик особо не разбирался, понимал — единственная цель кощунственной стройки — деньги. Чёрт. Приходилось ли этим бизнесменам ночью смотреть на звёзды и предавшись мечтам улыбаться? Нет, они только то и делают, что крутятся-вертятся не знают спокойствия и гармонии. Уличные пираты мальчику не нравились. Но эти политики… Они ведь гораздо хуже. Являясь воплощением настоящего хаоса сеют вокруг себя бессмысленный беспорядок в поисках прибыльного бизнеса. Он часто слышал на автовокзале от водителей про опасный мост. Ремонтировать его стоило начинать ещё несколько лет назад, но денег не нашлось. Зато вместо Ленина установили украинский флаг за двенадцать миллионов. Флаг. Что он должен вызвать у людей с чьими интересами никто не считается? Они ведь уже примотали скотчем к позолоченному Орлу на Обелиске Славы в Корпусном парке целых два. А будучи в том самом Корпусном парке (где за деревьями век никто не ухаживал) он лично видел монументальный Кадетский Корпус без крыши. Там уже густые кусты на верхнем этаже растут. И что примечательно, под видом наметившейся реставрации с 2019 по 2021 год, сняли остатки перекрытия! Господи, одержимые, что с ними творится? А напротив Кадетского Корпуса Дворянское собрание без крыши. Тоже часть известного античного архитектурного ансамбля Круглой (Александрийской) площади. Эх! А мемориальную доску посвящённую выдающемуся краеведу, историку, профессору Вере Жук зачем сняли? Видимо за то, что основательно исследовала катакомбы. Этот город разваливается и его обитатели не в состоянии противостоять хаосу. Город у Ворсклы принял его, но скоро надо будет двигаться дальше. Единственная хорошая новость того лета заключалась в приобретение некоторым предпринимателем изысканного дома Бахмутского в старом восточном стиле. Он приобрёл его, чтобы сохранить. И скоро откроет там музыкальные классы. Хотя, какие на самом деле планы у нового владельца на дом, неизвестно. Лет десять тому назад предприниматель был вовлечён в скандал как раз таки связанный с Книжным рынком. Одна сторона заявляла, что Бажан хочет рынок якобы отнять, а Виктор в свою очередь рассказал о том, что Книжный стоит частично на его земле. Даже предлагал показать документы. Сложная ситуация. Чиновники делят землю, территории. А о порядке и духовности они не слышали. Мальчик много не знал, но так происходило не только в Полтаве. Изысканную античную архитектуру целенаправленно заменяют бетонными коробками по всему миру.

* * *

Ночью на Ивана Купала автовокзал оккупировали цыгане. Они не приставали к нему, однако мальчик не мог спокойно уснуть, поэтому решил уйти в своё тайное место. Там хоть и не очень уютно, зато безопасно. Вряд ли его там обнаружат. Общественным транспортом он не пользовался, не нравилось, когда другие пассажиры таращились на его лохмотья. А приличную одежду он пока что не мог позволить. Другое дело, когда с метлой и никто на тебя даже не смотрит. По пути из Шевченковского района на Подол он делал передышку на Ивановой горе. Заходил возле дома Котляревского в Успенский собор и притаившись где-то в углу отдыхал пару минут. Не то, чтобы верил в Бога, просто ему нравилось там. Обычно в таких местах, где стоят старые церкви и храмы особая энергетика.

Затем он спустился под Альтанку, Ротонду дружбы народов (а местные ещё называют её Ариадной) и по Мазуровской улице (названной в честь бастиона старой Крепости) шел на улицу Небесной сотни, и вдоль каменки спускался до самой улицы Мира. Там где Ворскла полноводная таилось его укрытие. Перед сном если не читал списанные книги, то предавался мечтам о друге. Мечтал с кем-то поговорить, рассказать о том, что заботит.

• Утопленница

Женщина ненавидела свою внебрачную дочь, потому что из-за неё муж обеспечивающий её ушел, безвозвратно. Женщина привыкшая жить в роскоши за чужие средства продолжила встречаться с другими мужчинами, потому что любила получать удовольствие. А ещё деньги. Прикрываясь статусом брошенки, она за втречи брала пожертвования. Затем плата за интим стала традицией. А ещё позже в дом заглядывали не только знакомые, а всё под ряд, кто мог позволить себе её услуги. Девочку в таком случаи она закрывала в отдельной спальне на ключ. Девочка росла в страхе. С ровесниками ей не позволялось общаться, гулять на улице тоже. Она только и делала, что стирала простыни и убирала мусор взаперти. Кроме отвращения к существу держащему её в заложницах она больше ничего не испытывала. А мать просто ненавидела её и издевалась при случаи, рассказывая, что девочка глупая и ни на что не способная.

Всё изменилось когда у неё началась менструация. Её больше не закрывали в комнате и девочка видела мать и мужчин, без одежды.. Она уже не смущалась мужчин, но и влечении к этим вонючим уродам не испытывала. Чувства появились, когда на неё по настоящему обратили внимание. Она пахла уже по взрослому, и этот запах привлёк самцов готовых инстинктивно отдаться на волю зову. Её иногда хлопали по заднице, или зажимали в углу и лапали, запускали руки под платья. Когда чья-то рука оказалась у неё на узкой промежности, по всему телу волною прошлось тепло, и между ног стало влажно. Девочке нравилось, когда к ней так прикасались. Она расцветала на глазах и уже все клиенты начали заглядываться на неё. Сосед, чья дочь могла ходить с ней в один класс, склонил её к близости. Девочка сначала боялась, но снова ощутив забвение от прикосновений жадно присосалась. Второй раз сосед решил ответить взаимностью и сняв с девочки заношенное платье, положил её на постель, а затем страстно начал играть с ней языком, пока его старания не отозвались в юном сочном теле возбуждённым стоном. Тогда сосед вошел и когда начал двигаться, то находился полностью в её власти. Она даже на мгновение подумала, что может его склонить избавиться от матери. Его, или кого-нибудь другого. Ей всё равно перед кем раздвигать ноги. Клиенты к ней просто хорошо относились. Но мать не стала долго терпеть соперницу. Застала её в спальне скачущую верхом на соседе. С распущенным растрёпанным волосом, закинув голову, с закрытыми от блаженства глазами, словно ведьма, а тот гладил её прелести, скользил руками по гладкой коже. Ворвавшись в спальню мать приказала соседу немедленно убираться, а девочку схватила за волосы и потянула в ванную. Противостоять здоровой разгневанной тётке оказалось бесполезно. Старая потолстевшая шлюха утопила её, а тело на второй день сбросила в Ворсклу. Подумаешь, проблема, скажет девка сбежала. А до реки рукой подать. Надо только камень к телу привязать.

• Превращение

Мёртвое тело с камнем быстро ушло на дно. И со временем начало гнить, а внутри гнили рождалась новая жизнь, только более совершенная. Точнее древняя. Настолько, что большинство считали эту силу мифической. Из мёртвой девочки родилась юная русалка. Чуть старше и намного мудрее. Первые секунды всё вокруг казалось непостижимым, приглушенным и расплывчатым, а затем сквозь воду начали проступать какие-образы. Линии моста и яркий серебряный серп в июльском небе. Вместе с образами появилось знание и память о прошлом. Но прошлое её больше не волновало. Даже к смерти матери она относилась равнодушно. Она наконец-то обрела свободу. Прикрываясь мужчинами девочка какое-то время чувствовала себя желанной и защищённой, только длилось удовольствие недолго. А сейчас… Она может наслаждаться жизнью и новым телом со всеми его удивительными способностями вечно. И уйдя в океан радоваться свободе.

Подплыв к берегу русалка осматривалась, запоминая детально место где родилась. Прислушиваясь к звукам, которые становились всё чётче. И уже собиралась обратно нырять, чтобы плыть по Ворскле к Днепру, но заметила под мостом настороженного и крайне удивлённого мальчика.

• Встреча

Однажды одинокий мальчик-бродяга обитающий под мостом в лунную ночь Ивана Купала услышал плеск. Смех. А затем увидел в воде по пояс стройную обнаженную девушку с круглой грудью и плоским животиком. Соблазнительный взгляд раскосых глаз искушал, так и манил к себе. Она позвала его к берегу.

— Не бойся. Я не кусаюсь, — девушка снова рассмеялась.

— Я не боюсь.

— Тогда почему спрятался?

— Откуда ты взялась? На этом пляже по вечерам никто не плавает, да и днём здесь нету людей. Заброшенный он. Но принадлежит сейчас какой-то фирме и охраняется. Здесь нельзя так просто находиться, — неуверенно шагает русалке навстречу.

— И что ты здесь делаешь?

— Ночую здесь.

— Где?

— Там, под мостом…

— Почему?

— Сейчас нету другого места. На автовокзале слишком много людей. Не хочу, чтобы вызвали проверяющих документы. — Мальчик не ответил, только смущённо спрятал руки глубоко в карманах.

— Я тебе не нравлюсь?

— Ну…

— Что?

— Ты очень красивая.

— Спасибо.

— Ты здесь одна?

— Здесь да. Но вообще нас много.

Бродяга всё понял. Разве обычная девушка стала бы с ним разговаривать, ещё и выставив на показ свои прелести? Когда он шел с Книжного рынка по базарной улице в толпе, то девки от него отворачивались. Конечно они ему нравились, куклы. Словно сошли все с витрины.

Когда он вышел из подземного перехода на улице Шевченко (где хипстер играл на акустической гитаре “Nothing Еlse Matters” Metallica), возле часовни его встретил бездомный сиамский кот. Симпатичный. Кто такого выбросил? И зачем было тогда заводить?

— Привет, друг, — бродяга погладил кота по спине, за ушами. Тот довольно потянулся потёрся о кроссовки.

* * *

— А у тебя есть девушка?

— Конечно нету.

— А почему конечно?

— Ну, у меня ничего нету. Только там, — он показал в сторону моста, — несколько книг. И всё.

— А жаль.

— Почему?

— Ты такой симпатичный. Иди, обниму.

— Намокну.

— Давай, не бойся. Намокнешь, ну и что? Ночь тёплая. И вряд ли ты сейчас уснёшь. Успеешь к утру просохнуть.

И он как-то не задумываясь (чувствуя себя в безопасности, словно главным героем книги) пошел. Вода была тёплая. А девушка холодной, но такая соблазнительная. Очень походило на то, что это всего лишь сон.

— Поцелуй меня, — попросила русалка.

И он покорно потянулся к её губам.

Девушка рассмеялась снова.

— Не так, — и обняв мальчика запустила ему в рот длинный язык. Сначала он казался ему мерзким, но вскоре от поцелуя по всему телу его разлилось тепло. Он чуть дрожащими руками обнял её за мокрые бёдра с блестящей чешуей и начал подниматься вверх, к груди. На изгибах талии пальцы попали в жабры, но он уже не испытывал отвращение, обнимая её. Прикасаться к русалке оказалось приятно. Хотел поднять руки к груди, но кто-то из моста посветил, навёл на них мощный луч прожектора. Мальчик увидел у русалки зелёные глаза с вертикальными зрачками. От таких не уйдёшь. Взглядом может приковать к месту, полностью подчинив волю. Но когда охранник крикнул, чтобы они немедленно убирались с территории, русалка отпустила его.

— Встретимся завтра, — сказа она и нырнув скрылась в воде. Он тоже скрылся. Побежал вдоль проспекта в Приречный парк, чтобы снова зайти в логово, только с другой стороны.

• Близость

На второй день вечером она снова попросила его зайти по пояс в реку и приподнявшись на хвосте показала ему свою щель. Клоаку. Анус и влагалище одновременно. Выглядела она мягкой, скользкой и сочной.

— Хочешь?

— Да.

— Мне надо выбраться на берег.

Русалка обняла его за плечи. Он её за талию. И вынес, положил аккуратно на песок. Она шлёпнула его хвостом.

— Ну. Давай. Пока нас снова не заметили. И без воды я начну сохнуть.

Луска на её хвосте блестела и переливалась перламутровым цветом. А щель начала раскрываться, словно бутон, только с лепестками из плоти. Она помогла ему спустить джинсы. А когда бродяга лёг сверху, снова рассмеялась. Клоака оказалась словно пневмоничной. Буквально втягивала и отпускала член. Может она ней тоже дышала? От таких глубоких проникновений толчками верхом на женщине лизавшей его шею у мальчика скоро случилось бурное извержение. Он хотел прийти в себя после умопомрачительного контакта, завалиться набок рядом с русалкой. Но речная искусительница не желала останавливаться.

• Торчки

Спустя несколько дней мальчик по уши влюбился в водяницу, шальную девицу и чувствовал себя счастливым от встреч с ней. Он хотел друга, но о том, что им станет девушка, даже не мечтал. А ещё думал, у них настоящие отношения. Русалка рассказала ему, что скоро ей надо плыть в Днепро. А осенью и вовсе в Чёрное море. Мальчик сначала загрустил.

— Не печалься. Я не брошу тебя. Но здесь не могу рожать.

— А как ты…?

— В заброшенных Крымских пещерах. Их много у моря. Иди ко мне.

Она направляет его поцелуй ниже, пока лицо мальчика не оказывается на её бутоне. Он открывает бутон языком.

— Что это здесь? — спрашивает знакомый задиристый голос.

— Похоже наш друг нашел себе спутницу, — отвечает второй.

Торчки смеются.

— Ну и уродка.

— А воняет от неё, фу!

Мальчик встаёт, подняв рядом лежащий кусок стекла.

— Не называй её так.

— А то что? Она разве не мёртвая?

Ответа не последовало. Бродяга просто полосонул задиру по горлу. Секунду ничего не происходило, а затем он молча упал мордой в песок.

Второй нарик убежал.

— Ты в порядке?

— Завтра он приведёт остальных. А ещё полицию. Что будем делать?

— Плыви в Крым.

— А ты?

— А я за тобой, только поездом.

— Встретимся под замком «Ласточкино гнездо», запомнишь? Или под священной горой Аю-Даг.

Мальчик кивнул.

На том они и разошлись. Точнее русалка нырнула в Ворсклу, а он из-под моста поднялся наверх, оставив мертвеца на берегу. Только книги взял с собою. Дочитает кое-что по пути.

Виолетта Карпова — Утопленница

Морана выбросила Рунгерд на окраину. Грязную и забитую местность на выезде из города. Старые многоэтажные домики (довольно большое девятиэтажное здание можно назвать «домиком» по сравнению с небоскребами, что строили в центре) выглядели нежизнеспособными, с потекшими стенами и кривыми крышами. Но в них все же жили.

Рядом с бывшим сквером, который больше напоминал место боевых действий, протекал небольшой канал. Вода в нем была мутно-ржавая с черными и серыми потеками. Разноцветные точки мусорных упаковок как по замыслу неведомого художника оживляли скудную палитру водоема.

Рунгерд совершенно не нравилась эта картина. Она ужасно беспокоилась за экологию истончавшей свои ресурсы планеты. Ей казалось, что только ее одну это волнует. Она обращалась за помощью к своей богине, но та отмахивалась со словами: «Сами решайте свои людские проблемы». И немного забавно, что несмотря на непосредственное отношение к богам, девушка не могла обратиться к местным властям.

Она аккуратно шла вдоль берега к переправляющему на другую сторону мосту. За камнем она заметила большой серо-зеленый хвост. Рунгерд испугалась. Она никогда не видела в живую таких огромных рыб. Да и цвет чешуи не вызывал воспоминаний с картинками учебника по биологии. Если вспоминать его, а не бестиарий…

Она прошла правее, чтобы увидеть верхнюю часть рыбы. И когда увидела продолжение, изумилась еще больше. Дальше от хвоста оказалось тело молодой девушки.

Русалка лежала без сознания. Рунгерд приблизилась к ней, приподняла, чтобы разглядеть лицо. Ее длинные светло-русые волосы спутались, туловище и лицо были в грязи, и сама она едва дышала. Жабры внизу ребер медленно поднимались, а серо-зеленая чешуя потрескалась и шелушилась.

Как жрица Мораны, Рунгерд имела свою способность. Телепортацию нельзя было использовать помимо миссий богов, но сейчас был исключительный случай. И Рунгред перенесла их в свою квартиру.

Она быстро налила ванну и осторожно окунула русалку в теплую воду. Рунгерд заметила, как активнее заработали жабры на боках талии, а чешуя приобрела более ярко-зеленую окраску. Спасенная открыла глаза через несколько минут.

Она совсем не удивилась, что находилась в незнакомом ей месте с незнакомой ей девушкой. Русалка широко улыбнулась и восхищенно посмотрела на Рунгерд.

— Ты ведь знаешь, что русалки не любят женщин. Но спасла меня. Кто ты? — высоким голосом спросила она.

— Меня зовут Рунгерд. Я жрица Мораны, богини жизни и смерти.

— Что ж, спасибо тебе, Рунгерд. И богине твоей. За спасение, — она проговаривала это задорным голосом, будто не понимала опасности, которой была подвергнута ее жизнь.

— Как зовут тебя? — спокойно спросила жрица.

— Маргарита.

— И как же с тобой все это случилось?

Русалка глубоко вздохнула:

— Человеком я была влюблена в одного мужчину. У нас все было хорошо. Но в какой-то момент он просто исчез. Я не смогла пережить нашу разлуку, — она сделала паузу, — И бросилась в реку. А после проснулась с хвостом вместо ног.

— Ну, вообще-то… — Рунгерд замялась, — я вообще-то про то, как ты оказалась в грязном канале.

Маргарита негромко засмеялась. Но смех ее звучал необычно, будто эхом отзывался в каменной бухте.

— Я никогда не уплывала дальше реки, в которой…, — она вновь умокла, глядя на движение воды, которую тревожила резкими взмахами кистей, — утопилась, — спустя несколько секунд задумчивого молчания она прямо посмотрела на Рунгерд. — Но в прошлый вечер образовалось сильное течение. И я не сумела с ним справиться. Я еще не умею управлять хвостом. И понеслась вместе с рекой. А после оказалась на засушливом берегу не в силах сдвинуть себя. Хвост очень тяжелый. И смирилась с тем, что умру без воды.

Рунгерд посочувствовала:

— Мне так жаль, что существа и животные страдают от развития цивилизации.

— Ты такая чуткая, — с жаром произнесла русалка и взяла жрицу за руку. Капли, стекающие с нее, соприкоснулись со своим первоисточником, создавая небрежный звук. — Такая добрая и мягкосердечная. Я бы никогда не подумала, что девушка захочет спасти русалку.

Рунгерд почувствовала неловкость и опустила голову. Существует много историй, где русалки, питая сильную неприязнь к женщинам, топили их в реках. И сами женщины не любили половинчатых существ за то, что они соблазняли их мужей.

Жрица встала с корточек, чтобы размять мышцы. Маргарита с любопытством разглядывала ее ноги. Выражение лица русалки сменилось на грустно-завистливое.

— У тебя есть ноги… Очень красивые ноги. Да все равно, какие они. Длинные, толстые, кривые… Главное, что они вообще есть…

Рунгерд молчала. Это была грустная история, ведь стать обратно человеком русалка не могла.

— Глупая любовь! Превратила в монстра, — с жаром произносила Маргарита, разглядывая свой хвост. — А я ведь просто хотела быть любимой. И до сих пор хочу… Но для меня уже все потеряно.

Жрица перестала слушать разгоряченный монолог русалки и думала о том, куда ее можно погрузить. Ее размышления и словесный поток Маргариты прервал звонок в дверь.

Рунгерд вспомнила, что к ней должен был зайти Мстислав, чтобы обсудить совместную миссию. Она выругалась про себя и поспешила открыть дверь. Ярко-голубые глаза пронзительно смотрели на девушку, замечая ее нервные движения. Жрица смутилась и опустила голову, чтобы не встретить взглядом вопрос, который немо задавал новый гость. Голос ее звучал не так твердо и уверенно, как в разговоре с Маргаритой:

— У меня возникла проблема.

И она рассказала ему, как нашла русалку, принесла сюда и что хочет делать дальше.

Мстислав неотрывно смотрел на Рунгерд во время ее речи. Его взгляд стал глубже и внимательнее, а цвет глаз более насыщенным и темным. Брови почти что сомкнулись, отчего лицо стало выглядеть грубоватым. Эта миниатюра вызывала в жрице страх, притупляемый восхищением мужественной внешностью.

— Так что пока я буду искать подходящее место и готовить портал, ты посиди с ней, пожалуйста.

— Конечно, — спокойно ответил Мстислав.

— Еще она любит поговорить…

— Не беда. Делай, что должна.

Они прошли в ванную и увидели, что русалка опустила хвост на кафель, голову положила на руки и грустно смотрела в пол. Но когда заметила Мстислава, она сразу выпрямилась и широко улыбнулась. Блеск в ее глазах можно было сравнить с неспокойной поверхностью воды, в которой она сидела. Рунгерд не понравилась ее реакция. Желая не показывать своих чувств и поскорее закончить со всем этим, она представила гостя:

— Это Мстислав, жрец Радегаста, супруга Мораны. По их воле мы покровительствуем вместе.

— А разве так можно? — удивилась Маргарита, обращаясь взглядом, голосом и всем телом к молодому человеку, будто он говорил с ней.

— Тяжелые времена, Маргарита. Даже боги вынуждены идти на компромиссы.

Жрица заметила полное безразличие к ее присутствию со стороны обоих гостей и с искусно скрываемым бешенством ушла воплощать задуманное. На картах она искала большой водоем, который бы находился далеко от городских агломераций. Лесистая местность, уходящая к востоку большой зеленой равниной, располагала большим количеством чистых рек и озер.

Она нашла Велесову реку, которая находилась в более трех тысячах километрах от них. Рунгерд глубоко вздохнула, осознавая, как долго ей придется готовить портал. Она плотно закрыла глаза, окунаясь во внутреннее состояние тела, старалась поймать кусочки серебристо-белой материи, которую ей пожертвовала Морана. Как только своим сознанием она касалась частички магии, тут же упускала ее, услышав возвращающие в действительность диалоги жреца и русалки.

Диалоги, пропитанные интересом, желанием и влечением. Диалоги, от которых Рунгерд стало досадно и больно.

— Ты такой хороший. Как жаль, что я не встретила тебя человеком. С хвостом у меня гораздо меньше шансов.

— Я принял бы тебя и такой, — низким нежным голосом вторил Мстислав.

При таких обстоятельствах жрице было трудно сосредоточиться. Но ее мотивировало нежелание слушать приторные разговоры, вызывающие в ней неприятные эмоции. И она, наконец, поймав за хвостик внутреннюю материю, распространила ее по всему телу, а после создала длинный серебристый путь.

С радостью она побежала в ванную, где увидела, что Мстислав сидит на мокром кафеле и снизу смотрит на Маргариту, которая тянулась к нему из-за бортика ванны.

Рунгерд снова почувствовала надвигающуюся злость, но спокойным голосом оповестила:

— Все готово. Маргарита, ты отправишься на Велесову реку.

— Это почти Сибирь! — запротестовала русалка, резко выпрямляя туловище. Она со злостью смотрела на Рунгерд.

— Да, но это прекрасное место. Вокруг леса и луга, а река глубокая и широкая. А еще она кишит русалками, так что там ты не соскучишься.

Маргарита замолчала, будто оказалась в родной стихии, а Мстислав усмехнулся, наблюдая за ее реакцией.

— Тогда в путь, — он встал с пола и аккуратно взял русалку на руки. Она вмиг забыла о своем раздражении и охотно обвила его шею чешуйчатыми ручками. Мстислав не стал их убирать.

Рунгерд замахала пальцами рук и постепенно возникала серебристо-белая воронка, манящая войти в нее.

Когда они вышли на песчаный берег, воронка сзади них мгновенно исчезла. Стояла глубокая ночь. Река неторопливо текла к своим притокам, блеклая луна мягко отражалась на ее беспокойной поверхности. Берег был покрыт камышом, лишь в небольшой части оказался крутой спуск, где зеленая трава сменялась мокрой песчаной дорожкой.

Мстислав направился к ней, неся в руках Маргариту, а Рунгерд шла за ними. Молодой человек аккуратно опустил русалку в реку. В ней оказалось глубоко, и Маргарита, соскучившаяся по родному дому, окунулась в его водянистые объятья. Когда река и русалка успокоились от долгой разлуки, Маргарита вылезла из нее, обращая внимание на своих спасителей.

Ее взгляд остановился на Рунгерд. Русалка состроила виноватое лицо, но в глазах виделась глубокая благодарность.

— Я буду вам должна. Благодарю еще раз.

Издалека послышался шум, напоминающий многочисленный хор нежных и высоких голосов. Жрецы осмотрелись и увидели на самой глубине около двух десятков высунувшихся наполовину русалок. Они поманили за собой Маргариту, а та беспрекословно поплыла к ним. Оказавшись со своими подругами, она обернулась и помахала спасителям. Русалки, одна за другой, будто ожидая своей очереди, уходили под воду. А их широкие хвосты погружались со звонким всплеском воды. Маргарита немного задержала взгляд на Мстиславе, бесстыдно подмигнула ему и нырнула самой последней.

Жрецы направились к бывшему порталу, который по ходу их приближения появлялся снова. Рунгерд, больше не имея сил негодовать про себя, резко спросила у Мстислава:

— Скажи, чем она тебе понравилась?

— Что? — парень удивленно, но спокойно посмотрел на нее.

— Я заметила кое-что в вашем общении, и мне это не понравилось, — она говорила это самым безразличным голосом, на который была способна. — Ты ведь знаешь, для чего русалки соблазняют мужчин. Ты действительно проникся к ней?

— Если честно, то да, — тихо отвечал парень, смотря себе под ноги, будто чувствовал себя провинившимся.

Жрица содрогнулась.

— О, интересно узнать, чем же она тебя заинтересовала? — Рунгерд отчаянно пыталась сохранить невозмутимость, но каждая ее реплика была эмоциональнее предыдущей.

— Не поверишь.

— Ну а ты скажи.

— Когда ты ушла в комнату… В общем, вместо Маргариты в ванне оказалась ты.

Рунгерд остановилась. Мстислав немного прошел вперед, прежде чем заметил ее замешательство.

— С длинным хвостом и страшными жабрами? — удивленно спросила жрица.

— Да. И тебе очень даже шло, — парень нежно улыбнулся и потянул ее за руку, когда они входили в серебристый портал.

Галина Евдокимова — Змея подколодная

1

Гай засвистел — громко, пронзительно. Конь его закрутил головой, подставляя ухо под звук, и помчался по выбеленному ромашкой полю. Высоко в небе звенел невидимый жаворонок. Сильно пахло травами, разогретыми зноем.

Нагайя стояла рядом с Гаем, всматриваясь в его лицо — с восхищением, обожанием — и никак не могла налюбоваться.

— Любовь моя к тебе, как смерть необратима, — сказала она ему.

— Это Дый застилает тебе очи, затмевает разум, — хмуро ответил Гай.

Конь подбежал к нему и покорно остановился рядом. Гай накинул ему на шею повод, сунул ногу в стремя, рывком сел в седло и сказал, натягивая поводья:

— Знаешь ведь, что сосватали меня. Против отцовской воли не пойду.

Ухватившись за стремя, Нагайя попросила:

— Останься со мной.

Гай подхлестнул коня и крикнул:

— Ступай прочь, отродье блуда!

Конь рванулся, пришпоренный. Нагайя упала.

Долго рыдала, лёжа на остывающей земле. Кровь из носу хлещет, а ей вроде и не больно. Понемногу успокоилась.

— Что же ты наделал, Гай! Ты сам всему виной. Будет тебе тоска, будет тебе маята.

Ночью Нагайя снова плакала, а в самый тёмный час перед рассветом вышла из дому. Над дальним лесом висел лунный серп — прозрачный, лёгкий, белый — кажется, дунет ветерок, он тронется и улетит. Побрела Нагайя, сама не зная куда. Обогнула заросший тёрном и татарником овраг, осторожно ступая босыми ногами по ушедшей в быльё тропе, прошла вдоль извилистого ручья, ведущего в самую чащу леса и остановилась посреди папоротников, возле древнего явора.

— Мать Сыра Земля! — позвала она, прильнув к прохладной чешуйчатой коре. — Оберни ты страсть кипучую в смолу горючую!

И послышался вдруг тихий гул — будто ответила ей земля.

Тогда Нагайя решилась.

— Дай мне щит, Мара! — попросила она. — Открой стези незримые, в ночи хранимые!

А в самом перекрое луны, на исходе третьего часа ночи у самого лица со свистом рассекли воздух крылья Огненного Сокола Рарога. Высоко в небе над топями болотными, над лесом праведным полыхнул дух огненный, а под ногами вспыхнул цветок, как звезда багряная.

И казалось, в небе пожар, и кончается белый свет.

А под утро стало заносить небо облаками, и Сида — провожатая в мир Нави — указала путь…

Вечером следующего дня Нагайя вывела во двор двухнедельного козлёнка, затолкала его в мешок и отправилась к заповедному озеру. Знала, если в нужный час оказаться возле жертвенного камня да принести Великому Змею кровавый дар, то можно просить о самом тайном, и исполнится желание.