Бесплатный фрагмент - Маньяк, похожий на меня

Предисловие ко второму изданию

Дорогой читатель!

Сборник детективных рассказов и повестей, который вы сейчас держите в руках, впервые был опубликован в петербургском издательстве «Нева» ровно четверть века назад — зимой 1996 года. Иначе говоря, он был придуман и написан в самый разгар лет, для которых в последующем сочинено немало броских эпитетов, вроде «лихие» или даже «проклятые девяностые». Видимо, предчувствуя эти ещё не вошедшие в обиход определения, автор оговаривался в аннотации: «в этой книге нет автомобильных погонь и виртуозного мордобоя», имея в виду, что предлагает читателю именно детективные рассказы — истории о борьбе добра со злом, о раскрытии преступлений, о том, что разум человека побеждает или, по крайней мере, способен победить преступный умысел…

Всё это не очень похоже на теперешние представления о «лихих девяностых». И сегодня, вновь обращаясь к читателю, автор надеется, что время и герои, изображённые в этой книге, окажутся не совсем такими, как принято изображать «лихолетье, которое лучше забыть». Практически все персонажи книги — люди молодые, а когда человек молод, эпоха для него не помеха. Это истина остаётся справедливой независимо от конкретного года на календаре. И даже от личного возраста.

Вряд ли по этой книге можно изучать историю, и тем не менее, читатель, родившийся уже после первого её издания, может удивиться мелким деталям, которые так важны в детективной интриге. Почему герой ищет по карманам монетки, а то и жетоны на метро, чтобы позвонить с улицы по телефону? Почему он просто не достанет телефон из кармана? Почему бутылку с лимонадом нужно искать в каких-то «ларьках у метро», а не купить в гипермаркете? Почему девушка мечтает выйти замуж за бармена или «торговца овощами»? Почему скалолаз своими руками шьёт страховочную обвязку, а не поищет её в спортивном магазине?

Может статься и так, что второе издание сборника «Маньяк, похожий на меня» попадёт в руки читателю, уже знакомому с сюжетами включённых в сборник произведений. Такой читатель удивится, ознакомившись с оглавлением книги. Хотя второе издание, как обычно и бывает, можно назвать «расширенным и дополненным», вместо десяти произведений в сборник входят восемь, а некоторые названия вообще покажутся незнакомыми тем, кто читал книгу много лет тому назад. Это не случайность и не недосмотр — все те рассказы, что поместились в переплёт, стали немного другими. Нет, в них рассказаны те же истории. Но, будем надеяться, рассказаны чуть понятнее, чем четвертью века раньше. Если так прозвучит интереснее, можно считать, что многие из историй рассказаны «так, как оно на самом деле было».

Но если такие вопросы у читателя вообще возникнут, это уже добрый знак. Если второе издание «Маньяка» на базе издательской системы «Ridero» послужит читательскому интересу, эта книга станет первой в серии книг того же жанра. В эту серию предполагается (если всё сложится удачно) включить несколько романов из цикла «Студент» и несколько сборников рассказов разных лет. В один из таких сборников, под условным названием «Убить убийцу», и войдут те несколько рассказов первого «Маньяка», которые «не уместились» в этот переплёт.

П. А. Некрасов

О возрастном рейтинге этой книги.

На обложке значится 18+, и поделом, ведь на 8 сюжетов тут приходится два-три десятка убийств, нередко довольно жестоких. Занятно, что 25 лет назад на обложке под портретом молодого автора значилось примерно следующее:

Я не сошёл с ума! Каждому из нас приходится повторять себе эти слова, и каждый из нас, поглядев в зеркало, может однажды увидеть «маньяка, похожего на себя».

Один из читателей, помнится, сказал: «Ну вот то, что написано на обложке, — точно неправда». И это был ещё терпимый отзыв по сравнению с другим: «Книга — сериал про весёлую компанию, участники которой время от времени убивают друг друга». Дадим слово и третьему, самому объективному критику — торговцу лотка с книгами, какие можно было в те времена найти у любой станции метро. Когда автор с деланным равнодушием спросил этого незнакомого парня: «Ну как книжка?» — тот ответил нараспев и загадочно: «Смерть… одна только смерть крылатая… летает…».

Что делать! Больше всего к страшным историям тянет как раз тех, кого от них принято оберегать, — подростков и молодых людей. И теперь, сам сделавшись старше, автор, пожалуй, догадывается, что случаются беды страшнее, чем, поглядевшись в зеркало, увидеть маньяка. Но это не значит, что «на обложке — точно неправда». Сегодня, может, и неправда. А тогда, в двадцать лет — ещё какая правда!

Мы добавили в книжку иллюстрации помрачнее. Но надеемся, что теперешнему читателю она не покажется такой уж «чернухой про крылатую смерть из лихих девяностых».

…

Первое издание этой книги предваряло довольно длинное и путанное обращение на форзаце, суть которого сводилась к обычному утверждению, что «все персонажи книги вымышленные, а любые совпадения — случайны». Это утверждение по-прежнему справедливо.

На том же форзаце были указаны благодарности близким и соратникам автора. По множеству причин список этих достойных людей выглядел довольно таинственно: кто-то упоминался с намёком, кто-то под загадочными инициалами, кто-то и вовсе многозначительно не упоминался. Такое уж было это время — загадок и приключений. Сейчас, годы спустя, хочется и этот список представить в «переработанном и дополненном» виде. Итак:

Автор благодарит за помощь в создании этой книги

Георгия Эдуардовича Кобиашвили — соавтора, единомышленника, консультанта и автора художественного оформления;

Алексея Всеволодовича Некрасова — моего отца, первого наставника в литературе, «любезного дядюшку Л.» и знаменитого литературного героя — легендарного Алёшу Почемучку;

Людмилу Дмитриевну Добродомову — мою милую матушку, от которой я в детстве вечно прятал сочинённые мною детективы;

Эрика Борисовича Мартюкова — некогда печатавшего мои рассказы на пишущей машинке, а ныне — профессионала;

Дмитрия Леонидовича Стрелкова — автора идеи переиздания сборника;

а также:

Катю Павлову — для которой и написана эта книга;

Алексея Лавреева — моего друга;

Дмитрия Лаврова — с которым мы вместе зубрили фармакологию;

Дмитрия Михеева («Грибника») — лучшего читателя в истории книгоиздания;

А. Б. Скакальскую — мою добрую фею;

Арама Шалджяна — помогшего больше, чем догадывается;

Алину Сидько — имеющую собственный взгляд на вещи;

Д. Э. Тейбер-Лебедева — который когда-то был просто Митей Лебедевым;

Сашу Бугрова — который за эти годы ничуть не изменился.

ДЕТЕКТИВНЫЕ РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ

СТУДЕНТ

В деканате медицинского института, как всегда, не протолкнуться.

Уж такое это место — деканат: там всё бурлит и кипит, даже когда весь институт забывается летаргическим сном зимнего семестра. Сейчас — лето. Нерадивых студентов-медиков трясёт, как в лихорадке. И сам институт, кажется, подрагивает вместе с ними. Сессия на носу, зачётная неделя в разгаре. Но мало того — о сокурсниках пишут в газетах, а обшарпанные двухэтажные домики, громко называемые «деканатом» и «учебными корпусами», даже пару раз показывали по телевизору. Хорошего в такой известности мало. Аккурат к нынешней сессии институт оказался втянут в дикий криминальный скандал.

Здания института выстроены ещё при царе, тогда эти домики среди деревьев считались новейшего типа больницей. Вокруг всей огромной территории тянется невысокий кирпичный забор, покосившийся, но всё ещё внушительный, давным-давно выкрашенный в мрачно-бордовый цвет. Деканат приютился в нежно-розовом двухэтажном флигеле, прячущемся в кустах у самого забора. Коридор тут узенький, а студентов много. А как же? Кто из них не прогулял хоть раз за семестр лекцию или семинар? Теперь извольте явиться за разрешениями на отработку пропущенного учебного материала. Подождите в очереди, подумайте над поведением. Студенты думать не желают: собираются у стендов, делятся впечатлениями, новостями. Говорят, кричат, орут. Очень много шума, очень много ног. Если вам ещё не наступили на ногу, значит вы сами человек пробивной, значит, и сами, пробираясь, куда вам надо, наступили ног на пять.

Костя Лесовой тоже прошёл, куда ему было надо, и теперь сидел на шатком столике, который чья-то мудрая рука поставила именно так, чтобы пройти по коридору стало ещё труднее. Уселся на стол Костя с видом отрешённым, но высокомерным. Студент третьего курса Костя откровенно не любил толкающуюся и орущую толпу, а, по его мнению, именно это его сейчас и окружало. Можно бы и неделькой пораньше прийти за этими разрешениями, или в апреле, скажем. Нет же! — Костя не жалует своими посещениями деканат, именно потому, что там бывает толпа. Он вроде как выше этой суеты и спешки. Ну вот, пожалуйста, и сиди теперь здесь со своими долгами по фармакологии.

На коленях у Кости учебник, раскрытый на главе «Ангиотензивные средства», но что он там видит, понять невозможно. Костя носит тёмные, точнее сказать, солнцезащитные очки, совершенно ненужные, раздражающие всех сотоварищей на курсе, носит всегда и везде. Он их не снимал на лекциях, он пялился через эти синие, как у кота Базилио, и большие, как у Черепахи из мультика, очки на лекторов, отчего лекторы нервничали. В довершение зол Костя носит длинные волосы, и это не гладкие причёсанные локоны, аккуратно спадающие на плечи. Отнюдь. Длинные лохмы, светлые, в точности, как у болонки, свешиваются ему на очки, и, казалось бы, должны полностью заслонять поле обзора и делать всякое чтение невозможным. Но Костя всё равно читал учебник. Когда ему надоедало угадывать слова в тексте, он прямо под очками прикрывал глаза и откидывался спиной на шаткую стену. И тут сами собой включались уши Кости, обладавшие удивительной способностью угадывать в болтовне нескольких десятков голосов отдельные слова. Кругом шёл трёп, обычный студенческий трёп, высокой, почти опасной для человеческого мозга интенсивности. Но поскольку Костя считал ниже своего достоинства в этом трёпе участвовать, ему не оставалось ничего иного, как слушать.

За спиной Кости, отгороженная пресловутым столом, в стене располагалась ниша, вроде бы для двери, только дверь сделать забыли. Туда и забирались те, кто в этом бедламе искал какого-то уединения. Там оговаривали предстоящие свидания, каялись в грехах вроде вчерашней попойки или сообщали о внезапной беременности. Старосты, получив 25 числа очередного месяца стипендию для группы, шарахались в этот закуток и отсчитывали деньги с таким видом, как будто раздают долю золота команде пиратского корабля. Сейчас эту нишу занимал, почти целиком, опасный Коротенко — громадный, как культурист, неуравновешенный, как алкаш с похмелья, и заросший чёрными жёсткими волосами, по крайней мере, от макушки до воротника. Может, по природе своей он и не был злобным человеком, но зато всегда таким выглядел, особенно когда на глаза ему попадались Костины тёмные очки и светлые патлы. Впрочем, сейчас ему явно не до Кости. Коротенко выискал где-то симпатичную второкурсницу, маленькую, точно воробышек, усевшийся на зубы к крокодилу. Где-то он умел выбирать и находить таких воробышков, и все они оказывались симпатичные, и все они к нему липли, цеплялись за руку, стараясь прислониться к правому бицепсу. Может, он действительно культурист? — подумал Костя, пытаясь разобрать что-то в металлическом рыке за спиной. Даже с симпатичными воробышками и даже на мирные темы Коротенко умел говорить только хрипло и только злобно. Девушкам нравилось и это.

Разговор, однако, Коротенко вёл о скучных, уже известных каждому студенту в институте вещах. О том, что в институте людей убивают. Да, в апреле, когда всё началось, это было страшно, тогда об этом говорили шёпотом. Но ведь на дворе уже май, сессия. И всё-таки бородатый жлоб Коротенко не нашёл ничего интереснее, чем в сотый раз пересказывать старую песню на не слишком новый лад. Возможно, его новая подружка свалилась с луны или только что перевелась в питерский вуз из московского, но, скорее всего, ахала и охала только из вежливости, вернее, из той симпатии, которую вечно вызывают в девушках здоровенные бородатые жлобы с твёрдыми бицепсами.

В сотый, наверное, уже раз Лесовой выслушал описание того, как Виноградов с параллельного потока как-то апрельским вечером назначил свидание на семь часов у павильона глазной хирургии. Глазная хирургия — это там, за столовкой, сама не знаешь, что ли? И пришёл бедный Виноградов на это свидание, и как пень торчал там до восьми, а потом заметил под кустами косметичку, куртку и зонтик девчонки, которую так ждал. Всё мятое и в крови, а куртка, кроме того, ещё и изрядно покромсана ножом.

Виноградову не поздоровилось. Его сразу забрали, а все в институте дружно стали вспоминать грехи бедолаги. Виноградов, правду сказать, ангелом никогда не считался, но и людей, вроде, покуда ещё не убивал. Коротенко подробно и хрипло расписал, как примчалась, а вернее, притащилась в институт милиция и привезла с собой двух экспертов. Напрасно привезла-то — на месте уже копошились пятеро преподавателей с кафедры судебной медицины, до которой идти два шага, институт-то у нас медицинский, верно? Не нашли девушку ни те ни другие. Когда Виноградов, помятый и тихий, но свободный от подозрений следствия снова появился на занятиях и обсуждать его прошлое стало неинтересно, принялись вспоминать сгинувшую. Первокурсница и правда пропала без вести, из деканата специально звонили и домой, и в милицию, и всем возможным знакомым. Пропал человек. И тут какая-то умная голова вспомнила историю, когда бедняжке ещё в конце первого семестра некий доцент сказал, что не может поставить за ответ «удовлетворительно», так как не полностью удовлетворён. Студентка усмотрела в этих словах тайный и подлый смысл, которого, возможно, там и не содержалось, и кинулась жаловаться. Доцентов называли разных — Коротенко уверял, что это был физиолог Оганесян, ну ещё бы: у Коротенко незачёт по физиологии, а людей с кавказскими фамилиями он терпеть не может. Этот Оганесян (если верить Коротенко) якобы после исчезновения первокурсницы стал таиться, дичиться, от всех шарахаться и иными способами навлекать на себя подозрения. Тут бородач принялся совсем уж увлечённо рассказывать своему воробышку о том, какой вообще разврат могут творить доценты с неопытными студентками. И Костя догадался, что до второго случая исчезновения людей в институте речь уже не дойдёт. И это, по-своему, логично. Второй случай, можно сказать, спасал Оганесяна или любого другого охочего до студенток доцента от всяких подозрений.

Во-втором случае, насколько помнилось Косте Лесовому, картина исчезновения оказалась похожа на предыдущую, если можно так сказать, с точностью до наоборот. Тоже свидание — в спортгородке за стадионом, там, где стоят турники и висят кольца, чтобы студенты могли поразмяться между лекциями. Никто там обычно не разминается — гораздо чаще курят толпой или целуются парочками. На сей раз ситуация оказалась гораздо типичнее: на встречу опоздала девушка. Что ж, девушкам положено опаздывать, это их святое право. Только вот бедняжка, когда всё-таки явилась, никого в спортгородке не нашла. То есть вообще никого. Она, конечно, обиделась и ушла, но через пару дней припомнила своё несостоявшееся свидание. Потому что на сей раз пропал молчаливый и неразговорчивый Спирин, сокурсник Лесового. Именно этот довольно бесцветный парень родом из Минска пригласил девушку на свидание в спортгородок. С самыми серьёзными намерениями. Костя лично мог засвидетельствовать, что, влюбившись, впервые за три года учёбы, Спирин стал хоть с кем-то разговаривать, и исключительно об этой своей девушке. И не прийти на встречу, огорчив таким образом любимую, просто не мог. Так же, впрочем, как не мог он не вернуться ночевать в общагу или не явиться на дежурство по хирургии, где подрабатывал через две ночи на третью.

Он не пришёл. Он пропал. Институт встряхнуло уже серьёзно. Хотя история с Виноградовым оставалась у всех на слуху, но в институте, где слухи распространяются быстро, точно в деревне, никто, конечно, не предполагал какого-то продолжения. Продолжение — это уже не странно. Это уже плохо.

Ещё не успели в деканате решить, вызывать или нет второй раз милицию, а студенты уже бродили по спортгородку. Костя тоже пошёл посмотреть. Нашлось немного — кто-то откопал из песка под турником несколько жетонов на метро, вроде как выпавших из чьего-то кармана. Да ещё многозначительно тыкали пальцами в бурые потеки на двух ступеньках шведской стенки.

Костя чисто для прикола вечером сходил в институтскую аптеку, принёс пузырек с перекисью водорода и, дождавшись, когда площадка опустела, вылил перекись на погнутую, будто от удара кувалдой, железную ступеньку, найдя бурое пятнышко, уцелевшее после визита милиции с экспертами. Пятнышко покрылось белой пеной. Если учебник не врёт, может быть и кровь. А может быть и ржавчина.

Но это были всё цветочки, и институт по телевизору тогда ещё не показывали.

Ягодки начались позавчера, когда и без того дрожащие перед сессией студенты обнаружили уже несколько милицейских машин перед институтским спортзалом. И в тот же день между корпусами стал ходить омоновский патруль. Ну, то есть, два мужика и одна женщина, все трое в милицейском сером, в форменных кепках и с дубинками на поясе. Студенты испытали что-то вроде гордости — теперь в институте (он же медицинская клиника, он же много бордовых домиков между деревьями) было аж две самоходные достопримечательности. Первой считался старый рыжий конь-тяжеловоз, неспешно таскающий тележку по территории. Таким древним гужевым способом перевозили здесь бидоны с молоком, грабли для мусора и матрасы из больничных палат в стирку.

А спортзал, он же место происшествия, так и не открыли, навесив большой амбарный замок. Благо, время года тёплое, зачёты по отжиманию и прыжкам, если кому ещё надо, можно сдавать и на стадионе. Официальных объяснений от преподавателей никто из студентов не дождался. Неофициальные сведения гласили, что в спортзале ночью встретились, с понятной целью, двое студентов — парень и девушка. С какого курса? Куда они делись? Что там такое вынесли из спортзала и погрузили в кузов серенькой машины с красным крестом на дверцах, куда потом сел заведующий кафедрой судебной медицины и уехал?

Этого не знал Костя. И Коротенко, судя по всему, тоже не знал.

— У нас, слава богу, резать-то есть кому, — зловеще прорычал он за Костиной спиной, — у нас одних хирургий три штуки! И ещё морг, патанатомы…

Девушка что-то испуганно пропищала. Всё, грустно подумал Костя, она готова вручить себя в лапы этого питекантропа. Который знает, что во всём виноваты доценты, но даже не помнит, сколько кафедр хирургии в институте, где он получает благородную профессию врача. Коротенко посчитал полостную, факультетскую и глазную. А есть ещё сосудистая, не говоря уж о травматологии.

Костя Лесовой, как и все, наверное, в институте, относился к происходящему философски. Может, кого-то у нас и убили. Тех, у кого хватает ума пробираться ночью в спортзал, чтобы заняться сексом, вполне могли и убить. Вот я собираюсь заниматься сексом ночью в спортзале? Нет. У меня назначено свидание на спортплощадке? Тоже нет, мне бы фармакологию сдать до экзамена. Ну так чего мне бояться? Это вот пусть Коротенко боится, которого перепуганная второкурсница уже к себе прижимает, чтобы спас и защитил от невидимых убийц.

Костя слегка сам перед собой лукавил. Вообще-то, он не занимался сексом в спортзале совсем не потому, что трудно или опасно попасть ночью в институтский спортзал. Его единственный на курсе приятель, Димка Лавров, имевший обыкновение каждый семестр затевать, развивать и завершать очередной роман, полагал, что дело в природной застенчивости, но эти домыслы Костя Лесовой решительно отвергал.

— С кем? — спросил он как-то ещё в прошлом году, когда Лавров невзначай поинтересовался у Кости, почему тот редко знакомится с девушками в институте. — С кем, с Синдереллой? Где? В этом вонючем морге?

При этом Лесовой смотрел на приятеля свысока. Он вообще смотрел на всех свысока, что делал без особого труда, будучи длинным, хотя и довольно тощим. Разговор происходил на кафедре анатомии, там, где справа анатомический театр, а слева дверь с окошком, откуда студентам выдают препараты, то есть отсечённые кости или, скажем, печень на эмалированных подносах. Студенты берут препараты и смотрят на них, набираясь ума-разума. Синдереллой же кликали одну из студенток с их курса — наглую, курящую и даже по меркам мединститута бесстыжую. У неё были морковно-рыжие волосы и странно-тёмный цвет лица, как будто Синдереллу совсем недавно задушили. Жутенькая внешность, вообще-то.

А нелепость Костиного ответа заключалась в том, что эту Синдереллу давно отчислили, после первой же сессии, за то что слегла в наркологическую клинику. Если б по беременности, в деканате пожалели бы будущую мамочку, а так чего уж, сама напросилась. Выходит, Костя оказался достаточно высокомерен, чтобы презирать Синдереллу, но недостаточно внимателен, чтобы заметить, что уже год вместе с ней не учится.

— Это не Синдерелла, — только и сказал тогда Лавров. — Та, на кого ты сейчас показал, это лаборантка с кафедры, а никакая не Синдерелла. Нет больше с нами Синдереллы. А лаборантка не виновата, что тоже рыжая.

— У меня отвратительная память на лица! — немедленно ответил Костя Лесовой с такой нечеловеческой гордостью, как будто ему только что орден за это вручили. И, не моргнув глазом, пошёл получать у заочно униженной лаборантки из вонючего морга препарат позвоночного столба.

Костя без тени смущения вспомнил эту историю сейчас, увидев, как по деканатской толчее к нему пробирается сам Димка Лавров: волнистые волосы, обаятельная улыбка, курносый нос уточкой — лучший в мире староста группы. Ура-ура, будет с кем перекинуться парой слов, подумал Костя. Слез со стола, выпрямился во весь немаленький рост и замахал над головой учебником фармакологии:

— Димка!

Тут-то его Коротенко наконец и заметил. А заметив, немедленно стал злобным. Продолжая обнимать одной рукой свою второкурсницу, свободной он чувствительно пихнул Костю в плечо.

— Чего орёшь-то над ухом?

Плечи у них были примерно на одинаковом уровне, а вот масса тела преобладала у бородатого культуриста. Костя бы полетел по коридору пушинкой, будь тут народу поменьше. А так он, пытаясь не упасть, просто нежно приобнял какую-то девицу в джинсовом костюме. Девушка смотрела на стенд «форма заполнения бланков на отработку» так внимательно, как будто надеялась прочесть там свою предстоящую судьбу. Даже когда Костя не по своей вине вцепился ей в плечо, девица не оглянулась, только брезгливо отстранилась. Настолько уж в деканате все привыкли к внезапным конфликтам и мимолётным объятиям.

Когда Димка Лавров добрался до приятеля, тот уже снова высился над бессмысленной толпой. Блеск солнцезащитных очков Лесового ясно выражал, что в драку с неотёсанным Коротенко он не полезет, перед случайно обнятой девушкой извиняться не намерен, а фармакологию, знакомую до тонкостей, открывал лишь потому, что староста группы где-то изволит долгое время шляться.

— Привет! — добродушно сказал Лавров и стал ждать, чем сегодня Костя ответит на приветствие. Костя почти никогда не здоровался ни сам, ни в ответ. Ну точно.

— Почему я вспомнил про Синдереллу? — спросил Костя строго, как будто экзамен у сокурсника принимает.

Лавров только плечами пожал.

Костя Лесовой повёл глазами над макушками студентов. Где-то у выхода промелькнул джинсовый костюм, туда же увлёк свою трепещущую добычу и Коротенко, бормоча ей нежно-рокочущее:

— Сегодня вечером!

Это он, значит, ещё одну уговорил вечером где-нибудь на скамейке попить пивка. Казанова из тренажёрного зала.

— Ты что, заснул? — поинтересовался Лавров, в четвёртый раз дёргая Костю за рукав.

— Отнюдь, — медленно проговорил Лесовой. Он никогда не говорит «да» или «нет», если смог вспомнить словечко позамысловатее. — Дим, как ты думаешь, почему я сейчас вспомнил про Синдереллу?

— Нету больше твоей Синдереллы! — прочувствованно сказал Лавров. — И к лучшему. Теперь у нас её точно бы зарезали. Видал нас вчера по Пятому каналу?

— Я не смотрю телевизор! — величественно сказал Лесовой, подумал и добавил для пущего величия: — У меня нет телевизора!

— «Возбуждено уголовное дело по факту исчезновения четырёх студентов медицинского института»! — процитировал Лавров и для верности показал на пальцах: — Четырёх!

Лесовой посмотрел на Лаврова в упор, как худая рослая болонка, нацепившая тёмные очки. Убрал волосы с глаз и умозаключил:

— В спортзале, значит, тоже никого не нашли. Оба исчезли.

— Кровь там нашли, — легкомысленно, но со знанием дела отмахнулся Лавров, — много крови.

Весёлый и симпатичный Дима Лавров занимается на СНО кафедры судебных медиков. Откуда он знает про кровь, спрашивать бессмысленно — скажет: знаю, и всё.

— Тебе, холостяку, хорошо, тебя не убьют, — весело продолжил Димка, словно отвечая на Костины мысли, — а мне завтра Наташку после лекции ждать. Как думаешь, выживем?

Костя молчал. Казалось, легкомысленное отношение Лаврова к вопросам жизни и смерти его глубоко шокирует. На груди Костиной футболки — когда не холодно, Лесовой почти всегда одет в не первой свежести футболку — красовался похожий на маленькую тарелку значок с Фредди Крюгером. Такие продают в ларьках у метро. И Фредди тоже глядел на легкомысленного Лаврова осуждающе. Ишь ты. Выжить он собирается…

Димка Лавров решил сменить тему:

— Слушай, Костик, ты умный, ты всё знаешь, — бодро сказал он. — Вот ты объясни: если два занятия у меня пропущены по справке медицинской, вроде как по болезни, а остальные я просто гулял, то это два разных разрешения на отработку брать нужно?

Даже если бы девятнадцатилетнего Димку Лаврова внезапно поразил старческий склероз, Костя мигом напомнил бы, с кем Димка разговаривает. Как бы ответил на простой вопрос простой смертный? Он сказал бы «нет», или «да», или «конечно». Но Костя Лесовой не является простым смертным и не пользуется простыми ответами. Несколько секунд он разглядывал своего старосту группы сквозь синие стёкла очков, как бы недоумевая, есть ли предел человеческой тупости, а потом не ответил — нет, не ответил даже, а снисходительно фыркнул:

— Ф-р-разумеется!!

Фармакологию Костя попробовал почитать на следующее утро, в автобусе. Ему повезло сесть на тот автобус, который довозит не до проходной института, а до дыры в заборе. Бордовый забор тянется километра на два, отгораживая территорию от жилых кварталов и пустырей. Но в нём есть заветные дыры, где можно выбежать прямо к тому корпусу, где у тебя сегодня занятия. За забором, среди кустов, валяются бутылки, а иногда и незадачливые алкаши, которые, чтобы эти бутылки опустошить, забрели на территорию медицинского вуза и там упали.

Но и в автобусе учебник почитать не удалось, хотя Костя и сидел на удобном месте у окна. Сквозь шум мотора и воркотню пассажиров пробивался взволнованный девичий шепот:

— Дома не ночевала! Я говорю тебе, дома не ночевала!

Щебечут, подумал Костя. Это девчонки из общаги. Они всегда ездят стаями.

— У неё микробы сегодня, последний день!

Микробы — это занятия по микробиологии. Значит, второй курс.

— Я вчера спросила: ночевать-то придёшь? Она говорит: у меня микробы, конечно, приду, учить надо. Пива только выпью и приду.

— И не пришла?

— Я говорю тебе, дома не ночевала!

Девчонки-второкурсницы из общаги называют общежитие «домом». Звучит трогательно и грустно.

— Я ей говорю, ты не боишься? Здоровенный парень и красивая девчонка. Она засмеялась…

— А по телевизору, вы видели?

— Ой… Четыре человека!..

— Так я говорю, дома не ночевала. Может, сказать кому-то? Может, в ректорат?

— С ума сошла?

Здоровенный парень и красивая девчонка, подумал Костя Лесовой и, закрыв учебник, запихал его в сумку. Здоровенный парень и красивая девчонка…

Он вылез из автобуса за две остановки до конечной, вызвав у пассажиров много нареканий по поводу того, что спать надо меньше и локтями не пихаться. В двадцати метрах от автобусной остановки бордовый забор расселся, образуя секретный лаз для самых длинноногих. Обшарпанные корпуса за кустами под утренним солнцем казались нежно-лазоревыми и смотрелись заброшенным городом инков, который давно поглотили девственные джунгли.

На занятия Косте надо было идти налево. Но он повернул направо, туда, где розовел ректорский флигель, а над кустами торчали девятиэтажные корпуса ещё одного общежития. Несчастные русскоговорящие студентки ездят из дальней общаги, на автобусе. А поудобнее, поближе к институту селят иностранцев — студентов из дружественных арабских стран. Они платят золотом.

Метров через пятьдесят Костя без труда нашёл то, что искал. Прямо среди кустов стояли составленные неровным четырехугольником скамейки, обычные садовые скамейки на бетонных ножках, какие бывают в парках, детсадах и больницах. Скамейки были старые, грязные — садиться тут принято на спинку, а подошвы упирать в сиденье. Вокруг на вытоптанной среди кустов полянке валялось множество окурков, надбитых бутылок, упаковок от нехитрой закуски и даже пустые флаконы одеколона. Это так называемый «Квадрат», сюда уходят пить пиво и базарить. Тусовка, распивочная и студенческий клуб. Только такой питекантроп, как Коротенко мог назначить здесь девушке свидание. Именно так он вчера и поступил.

Сейчас тут не было никого, дело понятное — утро, зачёты, все зубрят, сдают или сидят в деканате.

Красивая девушка и здоровенный парень, сам себе повторил Костя, стараясь не зацепиться значком с Фредди Крюгером за ветки кустов. Где-то здесь должна остаться кровь — может быть, даже много крови. Это глупая, дурацкая мысль, но лучше один раз увидеть…

На листьях, соре и осколках стекла — вроде бы стакан растоптали между четырьмя скамейками — бурели подсохшие пятна. Пятна, полосы и потёки крови были на спинках и сиденьях двух скамеек. Если не думать, что здесь кого-то убивали, могло бы показаться, что здесь кого-то просто избили. А если бы Костя Лесовой проходил тут случайно, он и вообще внимания бы не обратил.

Но теперь Костя совершенно точно знал, что вчера Коротенко отвёл своего воробышка сюда, пить пиво и говорить о любви. И что воробышек этот к себе домой в общагу уже не вернётся.

Абдулгамид Аликович Алиханов был студент из Дагестана. Большой и очень добрый, он даже Косте обрадовался. Белый халат сидел на его упитанной фигуре как маскировочный. В институт Абдулгамид поступил после службы в десантных войсках и относился к худосочному Косте Лесовому как к заблудившемуся в горах путнику, которого надо прежде всего обнять и накормить.

— Братан! — вполголоса поприветствовал Костю дагестанский собрат, с размаху хватив широкой ладонью по плечу. Ухватиться кругом было не за кого, Костя едва не упал. — Слушай, как дела?

Вопрос был формой приветствия и ответа не требовал. Судя по тому, что сам Абдулгамид Аликович сидит не на занятии по английскому языку, а в коридоре возле аудитории, у него самого дела неважнецки.

— Слушай, я не списывал! — стал он доказывать Косте, с такой горячностью, словно тот заведовал кафедрой иностранных языков. — Я её в руке только держал. Так же увереннее. Гораздо увереннее, когда шпора в руке. Понимаешь, братан?

Шпора — это шпаргалка. Братан — это, вообще-то, двоюродный брат, но дагестанцы считают, что это ласковое название брата, друга и вообще хорошего человека. В группе Абдулгамида сегодня зачётный тест. Абдулгамида с теста выгнали, он рискует отчислением. Абдулгамида жаль.

— А Коротенко пишет? — спросил Костя о том, зачем сюда пришёл.

Несчастное выражение исчезло с лица студента Алиханова и сменилось возмущением.

— Слушай, братан, о чём парень думает? — воскликнул он, снова нацеливаясь стукнуть Костю по плечу. — О чём этот Коротенко думает? У него долгов больше, чем у меня, слушай, честно говорю! А тест зачётный, и он не приходит сегодня! Вот когда парень пересдавать думает, когда, а?

Костя уже попрощался и ушёл, а Абдулгамид Аликович всё еще рассуждал о возможном чёрном будущем студента Коротенко, горестно покачивая головой.

За сутки в деканате обстановка не улучшилась. Освещение казалось ещё более тусклым, воздух — ещё более спертым, столик — ещё более расшатанным. На столике сидел Димка Лавров и читал фармакологию. У двери теперь торчал маленький милиционер с дубинкой и в серой форме. Это никого не удивляло, потому что все проходили мимо ректорского флигеля и видели там три или четыре милицейские машины. Кого-то опять ищут. Вроде бы девчонку с младших курсов, но их тут никого нет, у них сегодня экзамен по микробам.

Костя Лесовой появился на полчаса позже, чем договаривались. И не только в тёмных очках, но и в чёрной перчатке. В одной чёрной перчатке на правую руку, как будто хотел, чтобы его сразу арестовали как опереточного убийцу.

— На фига перчатка? — спросил Димка Лавров, поняв, что друг-приятель здороваться за руку не собирается. Лесовой вместо ответа хлопнул себя по груди. Типа, Фредди Крюгер носит перчатку, так что уж тут объяснять.

— Ты в кино, что ли, идёшь? — догадался Лавров.

— Бемби в кино попросилась, — сказал Лесовой, доверительно понизив голос, чтобы не подслушала окружающая толпа. — Я взял билеты. В «Факел». На «Бэтмена».

— Фашист! — не одобрил Лавров. — Девушки не любят ужасы. Они любят про любовь.

— Бемби любит ужасы! — сказал Лесовой тоном, не терпящим возражений.

Про эту фантастическую, обладающую массой достоинств девушку по прозвищу Бемби Костя рассказывает нечасто, примерно раз в год. Например, когда месяц не ходит на лекции. Или когда заявляется к Лаврову в гости глубокой ночью накануне Восьмого марта и просит разрешения позвонить по телефону. Если верить Лесовому, Бемби ещё учится в школе, но читает книги, не курит, не ругается матом и не пользуется косметикой… Короче говоря — умная, симпатичная девчонка, что в устах Лесового звучит полной фантастикой. Теперь вот она ещё и в кино его позвала.

— Она что, на оленя похожа? — спросил на всякий случай Лавров.

Лесовой подумал и сказал с искренней нежностью, которую студенты-медики испытывают только к вымышленным, платоническим образам:

— У неё уши оттопыренные. Лопушки.

Лаврову стало неловко, как всегда бывает, когда тебе наивно лгут в глаза. Он захлопнул свой учебник и честно признался:

— Ни фига не помню я этих ангиотензинов.

Костя молча протянул руку за учебником. Сейчас, мол, я тебе, Дима, всё объясню, если только сам разберу.

— Как ты читаешь в своих очках? — удивился Лавров. — Зрение же портишь.

— Я его тренирую, — упрямо возразил Костя. И попытался, не снимая перчатки, перевернуть страничку в учебнике — перевернулось сразу шесть. Костя громко чертыхнулся. И вдруг забыл про учебник, уставился на милиционера у двери.

— Мента поставили, — сказал Лавров. — Скоро у каждого павильона будут, чтобы нас всех до экзамена не перерезали. А мне сегодня Наташку после лекции ждать. Ну, чего?

Лесовой медленно-медленно перевёл взгляд на приятеля, как будто собирался спросить нечто безумно важное, да вот забыл, что именно. Облизнул губы и медленно переспросил:

— Почему я вчера думал про Синдереллу?

— Да достал ты меня своей Синдереллой! — рассердился Лавров. — Потому что рыжая!

— И что? — честно не понял Лесовой.

— А ты вчера тут обнимался с этой. С которой ты её спутал, потому что тоже рыжая.

— Я обнимался? — в голосе Лесового послышалось возмущение аристократа, заподозренного в мезальянсе.

— Вот тут стояла, господи ты боже мой! — воскликнул Лавров, отбирая свою «Фармакологию» обратно и тыча учебником в сторону стенда. — Костюм на ней джинсовый был ещё.

— Да какая же она рыжая-то? — удивился Лесовой.

— Да ты на лицо-то смотри! Ты лицо-то помнишь или нет? Ах, да, у тебя плохая память на лица!

— Плохая! — с гордостью подтвердил Лесовой. — Это лаборантка что ли? С анатомии?

— Бывшая лаборантка с анатомии, — повторил Лавров устало, как отец, втолковывающий задачку сыну-балбесу. — Сейчас на судебке работает, я её там пару раз видел, когда СНО. Там эпатажа не любят, но ты смутно помнишь, что она в прошлом году красилась в рыжий цвет. Ты её увидел, ты её не узнал, потому что вообще никого никогда не узнаёшь. Но по аналогии подумал про Синдереллу, которая тебе нравилась, пока не выгнали. Прикладная психология, второй курс, элементарно! Доволен? О, Наташка идёт!

— Я вам помешаю? — галантно осведомился Костя.

— Да иди ты куда подальше, помешает он! — огрызнулся Лавров. — Ну что, Наташ? Сдала тест? Сколько осталось зачётов?

— Четыре, — сказала Наташка Филонова. Она предпочитает носить розовые куртки, туфли на каблуках и является приятельницей Димки Лаврова с самого начала этого курса. Разговаривать с ней Косте Лесовому, как правило, не о чем.

— Фашистка ты! — улыбаясь и приобнимая за плечо, ласково обозвал её Лавров. — У нас с Костей — по девять штучек не сдано! Учись, салага!

Наташка зарделась и вежливо улыбнулась Косте. Ей нравится, когда обнимают за плечи и обзывают разными нежными словами, но нужно сделать вид, что сюда она пришла не за этим, а чтобы спросить, например:

— Ребята, не знаете, где Майя?

— В институте, думаю, — веско сказал Костя, размышляя о чём-то другом. От другого человека такой ответ Наташка сочла бы издевательством, но с Лесового-то что возьмешь? Тяжёлый и занудный парень, постоянно делает вид, что о чём-то думает.

— Здесь вот, в деканате, сейчас вот Майи не было? — уточнила она уже только у Лаврова. — Нет? Тогда я бегу на латынь. Ну, где сегодня пересечёмся?

Последний вопрос адресован Димке, и этот вопрос, разумеется, самый важный, за ним Наташка и пришла.

— За котельной. В восемь.

Этот ответ означал, что карманных денег после стипендии у Димки не осталось, у родителей он просить не считает возможным и, следовательно, из всех развлечений сегодня предполагается только прогулка домой. Наташка хочет, чтобы Димка встречал её после лекции, чтобы подружки видели и завидовали. Но Лавров и это не считает возможным. Лавров вообще парень с принципами. А Наташка влюблена в Димку, но не станет уговаривать его в присутствии Кости Лесового. Она считает Димкиного приятеля чучелом лохматым, тяжёлым и занудным типом. Костя об этом догадывался.

— За котельной? — спросил он, чтобы поддержать беседу — А почему не в виварии?

Наташке шутка вообще не понравилась. Она молча обняла Лаврова и постояла так несколько секунд, как бы утверждая свои на него права.

И тут Косте вдруг стало страшно. Какая-то волна тревоги прошла по телу, от солнечного сплетения к голове, зацепив цепкими пальцами миокард и как будто оранжевой плетью хлестнула по глазам. Он смотрел на обнявшихся студентов, на Наташку с Димкой, а вокруг бурлил деканат. Толпа.

Опасность, подумал неожиданно для себя самого Костя. Очень опасно. Красивая девушка и здоровенный парень. Лавров не такой уж здоровенный, просто крепкий, но меня пониже. И я повторяю, «красивая девушка и здоровенный парень». Я смотрю на Наташку с Димкой. И ещё кто-то на них смотрит.

— За котельной очень мило, — сказала Наташка, оторвавшись от своего милого и вызывающе глянула на лохматого и занудного типа. — Там целоваться не мешает никто.

— Я пойду? — предложил Костя.

— Нет, это я пойду.

Её розовая куртка замелькала среди белых халатов.

— Чего с тобой, Костя? — участливо спросил будущий врач Лавров. — Опять у тебя давление скачет?

— Нет, ничего, — пробормотал Лесовой и, запустив руку в карман выудил пару билетов, — только поход в кино сегодня накрывается. Бемби обидится, билеты пропадут. А у меня сегодня по травматологии последний день зачёта. Я только что вспомнил.

Лавров с удивлением посмотрел. Это действительно оказались билеты в кинотеатр «Факел», на сегодняшний вечер. Если бы Бемби существовала в природе, по этим билетам Костя Лесовой вполне мог бы провести её в тёмный кинозал на проспекте Просвещения.

— Ты уже сдавал травматологию, — неуверенно напомнил Лавров.

— Сдавал, да не сдал! — Костя говорил раздражённо, как отвечают, когда и без того всё плохо, а тебе ещё и не верят. — Слушай, идите вы с Наташкой на этого «Бэтмена» тогда. Классный фильм.

— Тут же в семь, — сказал Лавров. — А у Наташки лекция до восьми.

— Органика? — спросил Лесовой так пренебрежительно, как будто презирал органическую химию даже больше, чем серую толпу. — Да уйдёт Наташка с этой органики. Экзамен на следующий год только.

— Как уйдёт? — не понял Лавров. — С чего она уйдёт, когда у неё сейчас латынь, потом лекция, а мы тут сидим и ждём?

— Это ты тут сидишь и ждёшь, и берёшь все разрешения на двоих, — уточнил Лесовой, — а я сейчас захожу на её латынь, предупреждаю Наташку, потом прусь на свою травматологию, прошу пересдать и пересдаю до победного. Держи билеты!

И соскочил со стола.

— Погоди, — сказал справедливый Димка. У Димки принципы, и Димка плохо воспринимает ситуацию, когда приятель, известный своим эгоизмом и мизантропией, внезапно превращается в благодетеля и верного слугу-организатора чужого свидания. Но, очевидно, превращение это длилось не дольше секунды, потому что Костя внезапно зашипел, вроде бы тихо, но вполне различимо:

— Да достало меня здесь сидеть просто! Понимаешь ты или нет? Не могу я тут, меня тупость их раздражает! Стипендия, справки, зачёты! Стипендия, справки, зачёты! И треплются, и треплются с умным видом! Масса сырковая! Быдло!

Лавров обиделся и замолк. А вот сырковая масса, то бишь студенты, совершенно не обратили внимания на то, сколь их невысоко ценит придурковатый лохматый тип в тёмных очках, пробирающийся к выходу. Костя Лесовой при этом так яростно махал обеими руками, как будто увяз в болоте и из последних сил кролем гребёт к берегу. Выглядело это довольно забавно.

Лавров усмехнулся, покачал головой и ещё раз посмотрел на билеты. Удостоверился, что они на сегодняшний вечер, на фильм «Бэтмен», и спрятал в карман.

А Костя Лесовой, выбравшись из деканата, успел разглядеть на дорожке между кустами розовую куртку Наташки Филоновой. За Наташкой шёл ещё один человек. Костя сбежал по ступенькам крыльца и тоже пошёл следом…

…Ещё через десять минут дверь в кабинет латинского языка приоткрылась, и туда просунулась кудлатая голова в тёмных очках.

— Наташка Филонова, — невозмутимо произнесла голова. — Димка билеты в кино достал. Не ходи на органику, ищи его в деканате.

— Лесовой, — утомлённо проскрипела, не оборачиваясь, латиничка Виолетта Генриховна, — выйдите и закройте дверь. С той стороны.

Голова скрылась. Дверь плотно затворилась…

Из вестибюля он позвонил. Автомат нагло сглотнул монетку. Да не монетку даже, жетон для метро, всё дорожает, и разговор с любимой — тоже.

Костя порылся в карманах и достал ещё пару жетонов. Один был тот, что Костя откопал на спортплощадке. Улика…

Со второй попытки автомат соединил.

— Бемби? — очень бодрым тоном спросил Костя.

— Называй меня по имени, пожалуйста, Лесовой, — сказала девушка голосом, каким просят не в первый раз.

— Извини, Катюша, — сказал Костя и даже снял очки, хотя этого никто в полутёмном вестибюле учебного корпуса не увидел. — Сегодня ничего с «Бэтменом» не получится.

— С чем не получится?

— С тем, чтобы в кино пойти. Я билеты купил. Но я учусь. Зачётов много не сдано.

— Так, — сказала Катюша и замолчала.

— Нет, правда, — сказал Костя покаянно и снова надел очки. Волосы попали под них и лезли ему в глаза. — Ты представить себе не можешь, что такое институт. Ты счастливая.

— Представить не могу, — согласилась Катюша, — я счастливая.

— Ну, я тебе вечером ещё позвоню?

— Ага, — сказала Катюша.

— Ты не обиделась?

— Нет, абсолютно, — сказала Катюша и повесила трубку.

Лесовой постоял в полумраке. Вздохнул и последовал примеру собеседницы.

Получить анатомический препарат для изучения — это здорово звучит. Но это погано выглядит. Студент склоняется к окошку, прорезанному в двери, похожей на обычную дверь в туалет. Оттуда выглядывает лаборант или лаборантка. Даже не выглядывает, а руку высовывает. Студент кладёт в эту руку свой студенческий билет. Это как бы залог.

Потом студент стоит, переминаясь с ноги на ногу, и нюхает. Чем здесь всегда так воняет? Вы думаете, так пахнут покойники? Ничего подобного, это ядрёная химия, запах тяжёлый, он перебивает все остальные, даже неприятные ароматы.

Потому что здесь не мертвецкая. И даже не секционная и не прозекторская. Здесь анатомический театр — помещение уникальное, существующее только в институтах, где учат врачей. Здесь никого не интересует, отчего умерли эти люди, лежащие на каменных столах, — здесь смотрят, как эти люди устроены и из чего сделаны. Смотрят студенты. Показывают преподаватели. А препараторы, они же лаборанты — режут. Режут тщательно и до конца, пока человеческое тело не распадётся на детали.

В секционной у судебных медиков, например, дело другое. Трупы там, конечно, тоже мёртвые, но похожи на людей. На страшных, мёртвых людей, над ними хочется плакать, их хочется жалеть. Их вскроют, зашьют, оденут в похоронный костюм и отдадут родным.

В анатомическом театре совсем другая цель. Если труп попал сюда, то это надолго. Хороший препарат, на котором видны мышцы, кости, нервы и внутренние органы может научить не одну группу студентов, а целый курс. Человеку свойственно ошибаться. А трупам свойственно разлагаться, и чтобы этого не случилось, перед тем, как приготовить препарат, труп кладут в каменную ванну, отделанную дешёвым кафелем. На неподготовленного посетителя всегда производит сильное впечатление вид этой ванны, откуда торчат закоченевшие серые руки и ноги. Синевато-серый цвет кожа приобретает после обработки, эта же обработка лишает труп сходства с человеком, приучая будущего врача к хладнокровию, рациональности и отчасти к цинизму. Вообще-то, всё это врачу весьма необходимо.

Кто попадает в такую ванну? Не волнуйтесь, не вы. Там окажется только тот покойник, за которым никто не пришёл и точно уже не придёт. Лица без определенного места жительства и занятий. Те, кого родственники отказались хоронить и дали в том подписку. Таких в большом городе всегда найдётся достаточно, чтобы обеспечить пособиями студентов-медиков. Грустно, но рационально.

Студенческий билет, по-простецки говоря, «студень» у Кости Лесового этой весной снова был в наличии. Один раз он его терял, ещё один раз «студень» отобрали у Кости злобные контролёры в автобусе. Но друг и товарищ Лавров, как староста группы, каждый раз шёл в деканат, и билет восстанавливали.

Костя постучал в дверь с окошком и протянул тёмно-синюю книжицу, не открывая. Чего там особенно рассматривать, если это залог? Если человек вместо того, чтобы вести прекрасным майским вечером в кинотеатр «Факел» девушку Катю по прозвищу Бемби, припёрся посмотреть анатомические препараты в вонючий коридор, то что с этого человека взять?

За окошком прошаркали шаги. Сейчас в корпусе занятий быть не должно, и дежурный препаратор, конечно, работает там, рядом со своими зловещими ваннами. Работы у препаратора всегда хватает. И выдавать студентам руки-ноги-черепа он не горит желанием.

— Вечерний, что ли? — спросил он ещё издалека, ополаскивая руки водой из шланга.

— Да, — весело сказал Костя, — второй курс вечернего факультета.

Враньё. Костя Лесовой и Димка Лавров студенты третьего курса дневного отделения. Анатомию оба сдали на честные четвёрки ещё в прошлом году. Здесь Косте делать сегодня нечего. Да и «вечерники» во время сессии сюда не заглядывают, они приходят с января по апрель и после семи часов. И кажется, препаратор к этому привык.

— Чего так рано-то?

— Рано — не поздно! — голосом вечного раздолбая отчеканил Костя, решив не вдаваться в объяснения. — Мне сухожилия кисти повторить. А ещё…

Это было волшебное слово. Когда препаратору говорят «а ещё…», он пугается и рад отделаться от спрашивающего одним подносом.

— Обойдёшься, студент, — мрачно пообещал парнишка за дверью. Ну, может лет на пару старше Кости, но зато маленький и лысоватый, как жокей. Лесовой в жизни своей не встречал жокеев, но почему-то именно так их себе и представлял.

Костя заглянул в окошко и увидел, как ему выбирают руку пострашнее. Таких жутких рук нет нигде, ни в одной другой мертвецкой, разве что разложившийся труп привезут. При желании сквозь руку-препарат можно смотреть насквозь, потому что кожа снята. Вот этим препаратор, скорее всего, там в своём анатомическом театре и занимается — кожу снимает. Дело это тонкое.

Жокей-препаратор принёс алюминиевый поднос торжественно, как икону, и, передавая, взглянул в упор. Костя совсем не боялся, что его узнают, он поступил очень хитро, заблаговременно сняв тёмные очки и спрятав их в карман халата.

Только сердце забилось побыстрее. Препаратор смотрел на Костю, а Костя — мимо него, оглядывая комнатёнку. Ага. Переодеваются они, очевидно, прямо тут. Во всяком случае, на спинке стула Костя разглядел серую форменную куртку и кепку. Дубинки или, тем более, кобуры видно не было — оно и понятно, оружие просто так не бросают.

— А ты чего, мент что ли? — совсем разухабистым, себе же противным голосом осведомился Константин.

— В охране работаю, — нехотя сообщил похожий на жокея препаратор. Он злился, а значит, не особенно думал над ответом.

Ну конечно, подумал Костя, — частная контора, охранник. Форменная одежда, дубинка, может быть и пистолет. Такому человеку никто на территории института, особенно сейчас, не удивится. Я же не удивился, когда час назад принял его за милиционера в деканате.

— И что, прилично платят? А чего ты тут сидишь, в трупаках ковыряешься?

Костя наспех корчил полного идиота и сам уже начинал тревожиться, что при своём-то колоссальном интеллекте роль эту играет из рук вон плохо. Маленький препаратор, он же охранник, он же Жокей покосился на него исподлобья и сказал только:

— Иди, студент, учись. Любая аудитория.

Аудиториями здесь назывались отделанные до потолка кафелем клетушки, где даже дверей не повешено, как будто камеры в психлечебнице. В каждой — десяток стульев, чтобы хватило группе студентов, и стол, куда Костя поставил свой скорбный поднос. Пошлый электрический свет он включать не стал. За окном майский вечер, солнце сияет, но в окна первого этажа корпуса, спрятавшегося под ивами, света попадает мало.

В интригующем полумраке пустой аудитории чья-то чужая, лишённая кожи рука лежала на подносе перед Костей Лесовым. Учись, студент, недаром же ты пришёл в анатомичку. От любого мертвеца тут получают по максимуму. Сначала водят студентов, чтобы те осмотрели целиком: как в покойнике всё устроено, как в нём одна мышца с другой связана. Когда труп отработает своё, из него готовят препараты — проще говоря, режут на кусочки, раскладывают по подносам внутренности, потом доходят до костей. Препаратов всегда дефицит. Студенты к ним относятся со студенческой бережливостью: портят, теряют, из баловства тыкают авторучками. Парочку черепов за год обязательно крадут — должно быть, утаскивая домой на сувениры. Препараторы студентов не жалуют.

Хотя в прошлом году здесь работала препараторша с волосами, крашеными в рыжий цвет. Так она Косте однажды улыбнулась. И кокетливо сказала, принимая «студень» в залог:

— Я тут прыгаю с подносами, как рышь!

Как рысь. Она немного шепелявит, когда говорит. Правый угол рта не двигается. У неё парез лицевого нерва, подумал Костя, вспомнив полгода изучения невропатологии. Такая уж работа — препаратор, что всегда сюда берут каких-то психов. То рыжая шепелявая тётя, кокетничающая со второкурсниками. То маленький охранник, который шатается с дубинкой по деканатам, перед тем как потрошить трупы.

Костя снова вышел из аудитории в коридор. Заглянул в окошко препараторской. Там ни души. Справа стеллаж с подносами для мертвечины. Слева шкаф с бутылями. Тут они хранят формалин. Или формальдегид? Болван, это же одно и то же. Формалином-то тут и воняет.

Раз тут никого нет, значит, парень, подрабатывающий и в морге, и в охране, трудится в анатомическом театре. Там его и искать.

— Тебе чего, студент?

Похожий на жокея препаратор оказался, и правда, сильно занят. Он сидел на высокой табуретке и сосредоточенно снимал скальп с чьей-то головы. За полтора года занятий в институте к подобным зрелищам претерпевались даже самые нервные студентки, но Костю неожиданно замутило. У меня слишком густые волосы, неожиданно подумал он, меня будет трудно препарировать.

— А где тут у вас работала… — спросил Костя, стараясь, чтобы комок в горле не мешал казаться идиотом, — такая… ну такая… — он показал руками изгиб талии и соблазнительный бюст. — Такая рыжая…

Препаратор положил чужую голову и скальпель на каменный стол, но на Костю не взглянул.

— Уволилась, — ответил он, не переспрашивая о ком речь, и глядя перед собой. Кажется, вопрос получился бестактным.

— А куда уволилась? — настаивал Костя с видом бывалого ловеласа.

— Не знаю, студент, — мрачно сказал препаратор. Белый короткий халат он надел на рубашку, а серые форменные штаны и ботинки, похоже, менять не стал. И на поясе у него что-то висит. Ну очень крутой охранник. Все покойники его боятся. Костя поспешно сменил тему.

— Слушай, дело на сто рублей. Думал, с кем договориться. Можно сюда девчонку привести?

Препаратор даже тут на Костю не посмотрел, только устало прикрыл глаза. И так же, с закрытыми глазами, на столе перед ним стояла жуткая, заросшая густой щетиной голова.

— Какую ещё девчонку? — стиснув зубы, спросил крутой охранник, которого Костя уже иначе как Жокеем мысленно не называл.

— Катей зовут! — бодро пояснил Костя, как будто обо всём остальном уже договорились. — Она посмотреть трупы хочет, ей интересно. Ну я обещал.

— Посмотреть… — повторил препаратор и слез с табурета. Что-то звякнуло у него на поясе под халатом. — Посмотреть-позырить… И чего ты с ней тут сделать хочешь, со своей девчонкой, студент?

— Ну это, как пойдет! — самодовольно хохотнул Костя. Надо бы ещё подмигнуть, но раз этот Жокей отводит взгляд, какой тогда смысл? — А у тебя тут есть где? Если что?

— С какого курса девчонка? — спросил препаратор, как будто прикидывая, не сдать ли, в самом деле, одну из аудиторий под любовные утехи.

— Школьница ещё! — гордо сказал Костя. — Одиннадцатый класс.

— Ты чего, спятил, студент?

— А чего? — не понял Костя. — Я же заплачу. Тебе что, деньги не нужны?

Маленький препаратор с кафедры анатомии, по совместительству где-то охранник, наконец-таки взглянул на Костю, снизу вверх, мельком, но с ненавистью. И быстро пошёл к своей комнатке с окошком. Это у него наручники на поясе, сообразил Костя. На поясе наручники и баллончик с газом — обычная экипировка охранника. А дубинку и пистолет он в комнатке где-то прячет, в шкафу рядом с формалином.

Костя достал из кармана тёмные очки, надел их и пошёл следом, стараясь не сильно отставать от Жокея в белом халате…

…Котельная в институте работает всегда. В январе или в мае, это без разницы. И работает одинаково плохо, только это мало кто видит. Сюда, наверное, не заходит даже тот милицейский патруль, который важно прогуливается по главной аллее института между корпусами. Шутка ли сказать, чтобы дойти сюда, скажем, от анатомички, нужно обойти два заброшенных одноэтажных барака, за каждым из которых вроде бы нет ничего кроме кустов. Потом ещё теплицу, и тогда среди торчащих из почвы веток увидишь окутанный паром домишко, где из окна выходят стальные трубы и втыкаются прямо в землю. Одна обязательно подтекает, пар вырывается с ревом и свистом — это так отапливается институт, все его сорок шесть учебных и клинических корпусов. Если починить одну трубу, обязательно тут же прорывает другую, так что на них давно махнули рукой.

Зато, если знаешь эту лазейку, здесь можно быстро пройти к столовке. Или — в другую сторону, к двадцать шестому корпусу, где аж четыре этажа и шесть кафедр. Ещё на первом курсе Костя Лесовой сказал Димке Лаврову, что наверняка скоро запишется на СНО судебной медицины. Это же страшно интересно. Там на стенах в специальных витринах развешаны ножи и кастеты, там есть страшный музей, там же вообще учат раскрывать преступления! Легкомысленный Димка Лавров с иронией покосился на приятеля, который больше ничего не говорил. Но всё равно по лицу Кости было сразу заметно, что именно раскрытие страшных преступлений и есть единственная задача, сопоставимая с огромным умом Лесового, колоссальной проницательностью Лесового и знанием жизни Константином Лесовым.

Костя, правда, никуда так и не записался. Зато на СНО, то есть в студенческое научное общество кафедры судебщиков, через пару месяцев пришёл Димка Лавров. Через полгода весёлый второкурсник был уже на хорошем счету, ещё через год его вписали в соавторы статьи в одном научном журнале. Косте Димка об этом не говорил, чтобы особенно не расстраивать. Костя узнал про статью сам, читая журнал в библиотеке. Неделю потом не разговаривали.

Лавров назначает свидания у ревущей и свистящей дырявыми трубами котельной не из оригинальности, а потому что из окон кафедры судебной медицины видно, пришла уже Наташка Филонова или ещё опаздывает.

Сегодня Наташка не придёт, они с Димкой смотрят кино. А Костя, похоже, скоро тут оглохнет, если не отойдёт подальше.

Костя подошёл поближе к стене котельной, так, чтобы никаких окон не было видно, и прижавшись спиной к ободранной штукатурке, осторожно потрогал сквозь футболку заткнутый за пояс пистолет. Я ведь не умею стрелять из пистолета, подумал Костя. Точнее сказать, я никогда раньше из пистолета не стрелял.

Наручные часы Костя как-то не привык носить, но по всем прикидкам оставалось не больше десяти минут до восьми вечера, то есть до срока, когда Димка Лавров назначил тут свидание Наташке Филоновой. Если сюда кто-то ещё заявится, то вот сейчас. Костя посмотрел сквозь клубы пара и ветки кустов.

Она шла со стороны двадцать шестого корпуса. Конечно.

На ней надет джинсовый костюм. Не такая уж идеальная фигура, но в общем, можно было бы при желании обвести руками изгибы тела. К сожалению, она заметно прихрамывает на левую ногу.

Она лет на пять меня старше, некстати подумал Костя. Плосковата грудь, толстоваты бёдра. Это ещё не беда по сравнению с тем, что перекошен угол рта, она шепелявит, она хромает. Чем она болела? Инсульт? В двадцать пять? Тогда энцефалит в детстве? И так ли важно сейчас об этом размышлять?

Костя отлично понимал, что, если просто попадётся навстречу, она невозмутимо пройдёт мимо. Что тут такого, если сотрудница кафедры решила пойти перекусить в институтскую столовую? Правда, столовский корпус давно закрыт, но сотрудница может миновать и его, выйти через дыру в заборе на пустырь и прогуляться до автобусной остановки. Пусть уж она остановится. Пусть оглядится. Так вернее.

Костя дождался, пока она остановилась, но оглядываться не стала. Ей не пришло в голову, что кто-то другой спрятался за клубами пара. Не все же так любят театральные эффекты, как Костя Лесовой. Она теперь просто ждёт своего Жокея. Нет, не просто ждёт. У неё в кармане что-то.

Стараясь ступать твердо, Лесовой вышел из за трубы. Шагов не слышно, всё учтено. Женщина стояла к нему спиной, держа руки в карманах джинсовой куртки.

Как только Костя вытащил из кармана пистолет, она обернулась. Их разделяло шагов десять. Костя подумал, что окажется полным идиотом, если сейчас женщина поступит естественно. Так, как должна поступить женщина, у которой за спиной вдруг вырос из-под земли, лохматый психопат в тёмных очках, футболке и единственной чёрной перчатке, а в перчатке зажат пистолет. И происходит это в институте, в где за последнюю неделю убили и разрезали на куски уже шесть человек или больше. Нормальная женщина заорёт и бросится бежать, пока не встретит милицейский патруль. Получится глупо и банально.

В глубине котельной что-то клацнуло, свист прервался, и белое облако возле труб стало с тихим стоном оседать на землю. Восемь часов. Котельная медицинского института закончила свою полезную работу.

Женщина не кричала, не падала на колени, умоляя о пощаде, не бежала никуда. Глядя на Костю, она дождалась, пока станет тихо, и спросила:

— Ты отобрал у него?

— Да, я отобрал пистолет у твоего приятеля, — сказал Костя. — Что он охраняет?

— Банк, — сказала она.

— Там что, стволы после смены на руки сотрудникам выдают?

— Это не его ствол.

«Шьтвол». Дефект речи никуда не делся, угол рта всё так же перекошен, как будто женщина всё время тонко и иронично улыбается. Зато когда начинает говорить, левая сторона лица остается неподвижной, мёртвой. Парез лицевого нерва женщину не красит.

— Ты был вчера в деканате, — наконец вспомнила она, — ты сидел на столе и читал учебник.

— А ты стояла у стенда, — кивнул Костя, — и слушала, как двое договариваются о свидании. Что бы девушке, работающей на кафедре судебной медицины, делать в деканате посреди сессии?

— Доктор, вы мне льстите, я давно не девушка, — сказала она, и Костя вспомнил, что это цитата из пошлого анекдота. «Льштите». И мертвоватая кривая улыбка на женском лице.

— Что бы охраннику банка и препаратору из морга делать в деканате? Вам туда обоим ходить незачем. Что ж вы там торчите, через день, по очереди?

— Типа ты на нас пару раз посмотрел и сразу догадался? — «пошьмотрел» она произнесла с максимальным презрением. Всё-таки Костя её младше. Даже не на пять, а лет на десять.

— Я догадался, когда понял, у кого из вас может быть пистолет. Институт не пустырь и не трущоба. Исчезали все тихо, никто не кричал, не звал на помощь. Значит, вас было двое, и значит, у вас был ствол. Чтобы сказать: «Стой, не ори, не дёргайся».

Она усмехнулась и вытащила руку из джинсового кармана. Костя, к своему стыду сразу понял, а вернее, почувствовал, что значит «трясутся поджилки». Нож у неё в руке оказался не перочинный и не складной, а что-то вроде десантного тесака. Где она такой взяла? Ну конечно, на своей кафедре, из любой витрины с оружием. На минуточку.

— А потом ты подходила и била ножом, — сказал Костя, чтобы что-то сказать, а не пялиться на блестящее лезвие. — На спортплощадке так не вышло, Спирин попытался рыпаться. Был один выстрел. Пулю, наверное, подобрали менты, но остался след от неё на железной ступеньке.

Она завертела головой, словно ожидала ещё уйму народа и удивлялась: где все?

— Твой приятель лежит в анатомичке, — пояснил на всякий случай Костя, — на нём его собственные наручники, их я зацепил за батарею. Ключ выбросил.

— Ты ему так врезал? — недоверчиво поглядывая на Костю спросила она.

— Хлороформ. В шкафу там же. Он, этот твой потрошитель трупов, лёгкий и мелкий, с ним даже я справился без особого труда. Очень уж он растерялся, когда не нашёл в ящике стола своей пистолет.

— То есть ты шёл за ним от самого деканата?

— Он шёл за Наташкой, а я шёл за ним. Сначала до кафедры судебки, куда он зашёл предупредить тебя, потом до его морга. Кто может убить так, чтобы не осталось следов? Судебный медик. Кто может кинуть труп в ванну с формалином, а потом порезать на кусочки, и никто слова худого не скажет? Препаратор в анатомическом театре. Ты же его сама туда вместо себя устроила, когда твоя карьера в гору пошла, правда?

— Ты умный такой? — в этой фразе не было шипящих звуков, и поэтому она прозвучала вполне кокетливо. — А зачем всё это?

— Зачем вы убиваете? — переспросил Костя и предположил: — Наверное, потому, что это вас двоих заводит. Он — ещё и потому, что охранник бандитов и сам бандит. Потому что снимал с трупа всякие там часы, бумажники, если повезёт, золотые зубы. Правда? Наверное, правда. Я, когда ему денег предложил, думал, он расхохочется, денег-то у него хватает. Он не здесь убивать начал, и не с тобой познакомившись. Он этим зарабатывает. Ему это нравится.

— А я? — спросила она с интересом.

— А ты убиваешь людей, потому что хромая, — жестоко сказал Костя, чтобы прервать это неуместное взаимное кокетство за котельной. — У тебя в детстве был энцефалит, и лицо теперь перекошено. Потому что ты уродина, потому и убиваешь.

Она сразу шагнула ближе, Костя поднял пистолет, но вспомнил, что стрелять-то не умеет, и отступил на пару шагов. От хромой девчонки с ножом я уж как-нибудь убегу, успокоил он сам себя. У неё оранжевая губная помада и сиреневые тени под глазами. Это не безвкусица, это специально так намалёвано. От злости.

— Потому что тело у тебя молодое и любви хочется, а она проходит всё мимо, мимо. Потому что ты истеричка и нашла себе этого придурка, бандита и подонка, но тебя это заводит. Потому что когда ты видишь, как целуются здоровенный парень и красивая девчонка, тебе хочется их обоих убить. Потому что они быдло, серое тупое быдло, но они будут счастливы, точно будут, хоть кто-то из них, да будет — их же много, кому-то повезёт. А мимо тебя счастье пройдёт, потому что ты слишком умный и не такой, как все. Потому, что ты урод.

Костя заговорил зло и яростно. Как будто всё ещё стоял в полутёмном вестибюле и разговаривал с любимой девушкой, но уже знал, что голос в трубке телефона-автомата вот-вот скажет «Нет, абсолютно», а потом будут слышны только короткие гудки.

У неё навернулись слёзы, но почти сразу высохли. Интерес в её зеленоватых глазах стал острее.

— Ты меня убьёшь? — спросила она негромко.

— Тебя — нет.

— А хочется?

— Попробовать интересно, — Костя отвечал сразу, стараясь не думать. На пистолетах бывает предохранитель, вдруг вспомнил он. Я же с него не только не снял, я даже не знаю, как он выглядит.

— Попробуешь? — она уже подходила. Она уже была рядом, и Костя уже не мог целиться, разве что ткнуть в упор и попытаться негнущимся пальцем нажать на спусковой крючок. Но этого он делать не стал, просто отвел пистолет в сторону и вверх, как это делают памятники героям войны. Она спрятала нож или нет? — попытался спросить он сам себя, прижимая к себе женщину и гладя свободной рукой. Она меня сейчас под лопатку острием ударит, или в затылок, так я даже боли не почувствую. И на могиле напишут: «Идиотом жил, идиотом и помер».

Она тоже прижималась, всё крепче и крепче, и тоже гладила по футболке, по кудлатому затылку, обеими руками вцепилась, когда поцеловались. Кажется, нож уже куда-то успела подевать.

Потом оттолкнула, тоже обеими руками.

— Врёшь ты всё! — сказала она, переводя дыхание. — Тебе не хочется. Никого ты не убьёшь! Студент!

«Шьтудент».

— Тебя что, на экзаменах провалили? — злорадно спросил Костя. Она взглянула на него, как собака, которую ударили сапогом под брюхо, и он расхохотался, не от злорадства, а просто от нервов. Она тоже усмехнулась, но криво.

— Не была бы рожа кривая, с первого раза поступила бы. Не была бы рожа кривая, ничего бы не случилось.

— Врёшь ты всё, — ехидно сказал Костя.

И она кивнула согласно, с какой-то даже охотой, соглашаясь. Подумала немного и уточнила:

— Тех двоих здесь не будет? Ты их предупредил, правда?

— Те двое ушли в кино. Я им билеты достал, но ничего не объяснял.

— Ну и я пойду тогда, — сказала она безразличным голосом. Прямо таким же точно голосом, как Катюша по телефону.

Отвернулась и хотела пойти по тропинке, но не обратно к двадцать шестому, а направо, между заброшенными корпусами, к анатомичке, где лежал прикованный наручниками к батарее охранник-Жокей. А может, к закрытой столовой — перекусить, кто её, психопатку, поймёт?

— Эй, — позвал Костя. — Ключ от наручников я выбросил, ты не найдёшь. Ствол менты подберут там, где я его кину. Пулю со спортплощадки примерят. Труп, который вы притащили ночью с «Квадрата», опознают в анатомичке. Я же опознал. Это мой сокурсник Андрей Коротенко, жлоб и культурист, я его вообще-то не очень любил. Но он ещё недостаточно вымок в формалине и недостаточно лишен скальпа. Твой любовник — бандит, его арестуют, и когда он поймет, что не выкрутится, то тебя обязательно сдаст. Ты не выплывешь.

Она выслушала его внимательно. А потом, не оборачиваясь, пошла прочь. Она хромала и сутулилась. Жалко был на неё смотреть. Но она неплохо смотрелась среди покорёженных труб, ржавых лестниц и луж битума на грязном песке. Была в этом какая-то дикая гармония.

Костя ещё раз посмотрел на пистолет. Ну, так и есть: затвор взведён, а предохранитель — это ведь предохранитель? — не передвинут. Аккуратно, нестриженым ногтем левой руки — зря, что ли целый день в перчатке ходил? — Костя коварный рычажок переставил. Медленно поднял руку, пока не совместились мушка, целик и подпрыгивающие при каждом шаге женские плечи под джинсовой курткой…

— Эй! — снова позвал он…

Все назначенные на завтра экзамены и все занятия отменят. Зачёты поставят автоматически тем, у кого пропущено не больше двух лекций. Всю ночь и весь завтрашний день по институту станут ездить и ходить уже не три и не десять, а гораздо больше человек в милицейской форме и штатском. К полудню появятся журналисты, через два часа дождутся сурового майора, с лицом и голосом закоренелого язвенника, который скажет, с ненавистью глядя в телекамеры:

— Пока обнаружено несколько тел, проводится проверка.

Ещё через неделю тот же майор, но уже благодушнее, объявит с экранов телевизоров:

— Сотрудниками правоохранительных органов раскрыто преступление и пресечена деятельность серийного убийцы.

У ректора будет микроинфаркт, и бедолагу госпитализируют на кафедру кардиологии. Две другие кафедры института ожидают внеплановые переаттестации. Они пройдут удачно. Дверь в анатомичке обобьют жестью и поставят на ней кодовый замок, как на сейфе с драгоценностями. У студентов там станут проверять не только билеты, но и паспорта. Много хлопот. Но сокурсников Лесового они уже не затронут. Они перейдут на старшие курсы, где анатомия — пройденный этап.

Костя и Лавров, получив неожиданную фору, сдадут сессию на твёрдую четверку. Абдулгамид Аликович Алиханов сдаст сессию на твёрдую тройку и очень этим удивлённый уедет к родным в город Моздок, чтобы, горестно покачивая головой, рассказывать, как «у них в институте всех убили». Доцент Оганесян защитит докторскую и станет профессором. Виноградова отчислят, он так и не осилит зачёт по латыни.

Димка Лавров вскоре расстанется с Наташкой Филоновой и закрутит роман с её подругой Майей.

Бемби перестанет подходить к телефону, когда её спрашивает Костя. Навсегда.

Котельную починят.

Но всего этого Костя Лесовой, конечно, ещё не знал, когда пролезал сквозь дыру в заборе. Это была уже другая дыра, до остановки здесь гораздо дальше, но зато рядом стоит телефонная будка. Костя энергично за­шагал к ней, нашаривая в кармане последний оставшийся жетон. Надо позвонить Бемби, поговорить с ней по-человечески, пообещать, что всё будет хорошо. А потом взять себя в руки и перед завтрашним зачетом, дома, в спокойной обстановке, хотя бы ориентировочно, в общем и целом, посмотреть — что же всё-таки написано в главе «Ангиотензины» учебника фармакологии…

СЖИГАТЕЛЬ МУРАВЕЙНИКОВ

Костёр получился на славу. Он, во-первых, горел, во-вторых, был большой, в-третьих, всем своим видом внушал полное доверие: лесного пожара не будет. Костёр разжигал умеющий ходить в турпоходы Саша Брославский. Чуть поодаль стояли унылая Таня Таволгина, прижимая к груди охапку сухих веток, и юный Брюс с ещё парой веточек в руке. В глазах обоих отражались языки пламени и читалось восхищение. Костёр удался.

Чего совершенно нельзя сказать о палатке.

Те, на чью долю выпала её установка, взялись за дело на редкость энергично. Витя Светлов, а правильнее сказать, Виктор Сергеевич Светлов, как и положено ответственному за всё здесь происходящее, давал ценные указания, сдвинув длинный козырёк джинсовой кепки на самые глаза. Одетый в шуршащий адидасовский костюм Миша Левин с ироничным видом вколачивал алюминиевые колышки в усыпанную сосновыми иголками почву. А могучий бородатый Толя старался удержать вертикально две палочки, которые вроде как должны подпирать крышу палатки. Тщетно. То есть, палочки Толя удержал, удержать что-либо ему не стоило ни малейшего труда. Но вот он ослабил хватку, и вроде как натянутая палатка сделала попытку завалиться одновременно вправо и влево, да так и застыла в нерешительности.

— Ой! — сказал Толя и озадаченно поправил очки с мощными диоптриями.

«Нет, с ними каши не сваришь», — в сотый раз подумал Саша Брославский. И тут же инстинктивно поглядел туда, где на поляне беспорядочно свалены рюкзаки. Котелок не забыли, это прекрасно. Не такие уж идиоты. Это я идиот, что сюда с ними попёрся.

Сосновый лес обступал поляну и сбегал к реке. Ещё один участник турпохода, Марецкий Вадим, сидел под одинокой сосной, прислонившись к её рыжему стволу рыжей башкой в огромных наушниках, и слушал обожаемый «Наутилус Помпилиус». Светлов, как лицо ответственное, уже не раз к Марецкому и подходил, и втолковывал, и кричал сквозь наушники, что, выехав на природу, слушать магнитофон неразумно в высшей степени, это и в городе, дома на диване можно делать с не меньшим успехом. Но Вадя Марецкий пропустил все доводы разума мимо заткнутых любимой музыкой ушей. Один лишь раз, переворачивая кассету, он возразил:

— Это не магнитофон, а плеер! Это во-первых! — и вывернул громкость до отказа. Гитару свою пресловутую он прислонил к той же сосне с другой стороны, а в ствол несчастного дерева демонстративно вонзил крохотный туристический топорик. По всему видно, что рыжий Вадя Марецкий страшно обижен, причём на всех. Он не разжигает костёр, не ставит палатку, даже не моет посуду — он слушает музыку и калечит деревья. Да ещё и ждёт: может, кому это всё не понравится?

«Он умрёт первым, — по привычке подумал Саша Брославский. — Его найдут утром под откосом, башкой в реке. В спине у Вади будет торчать этот самый топорик. И от кого же он, Вадя Марецкий, схлопочет топором по спине? Да от кого угодно. От той же Тани Таволгиной, если не отстанет от неё со своим „Наутилусом“».

— Танечка, а песню «Ворота» вы слышали? Или вас, филологов, такому не учат?

Таня уныло отвернулась. В отличие от всех остальных ребят, облачённых в банальные кеды, она зачем-то обула в поход тяжёлые, чуть ли не альпинистские ботинки и уже страшно устала. Присесть на траву, как остальные, Таня тоже не решалась, чтобы не испачкать безумно красивый комбинезон тёмно-жёлтого цвета. Таня оделась для вылазки в лес, должно быть, руководствуясь фотографиями из журнала мод какой-нибудь соцстраны, изданного лет десять назад. И теперь страдала, таская в лапках смолистые прутики на растопку костра и чувствуя на себе взгляды присутствующих.

«Фигура хорошая, — подумал Брославский сочувственно, — но сутулится она напрасно».

Вообще-то, чего Таня хотела — всеобщего внимания, — того она и добилась. Юный Брюс ходил за ней как привязанный, делая вид, что помогает, а на самом деле страшно мешая своей беззаботной болтовнёй. Даже бородатый Толя пару раз вздохнул, покосившись на жёлтый комбинезон. Миша Левин наоборот — старательно отводил взгляд. Миша жутко порядочный и ни за что не посмотрит на посторонних девушек в отсутствие своей Майи. А его Майя сейчас как раз моет тарелки в реке.

«Таня погибнет второй. Просто уйдёт за хворостом в чащу, и никто её не сможет найти. Будучи неприспособленной к жизни кисельной барышней, Таня умрёт в лесу от жажды».

И лишь один человек словно бы не замечал Таню Таволгину — её сокурсник Витя Светлов. Сам же позвал в лес, сам обещал, что будет интересно, под гитару и у костра: «Я спою новую песню». Даже не так: «Я покажу свою новую песню». И вот он стоит, скрестив руки на груди и сдвинув козырёк кепки почти до кончика носа. Он уже никакой не Витя, он Виктор Сергеевич, ответственный за всё происходящее. Губы беззвучно шевелятся, должно быть, напевая «свою новую песню», которую намерен «показать».

— Ты куда колышки вбил? — саркастически осведомился Виктор Светлов. Стоящий на четвереньках Левин немедленно поднял голову, став похожим на умную, язвительную таксу в «адидасе» и задал не менее резонный вопрос:

— А вы куда сказали вбивать, Виктор Сергеевич? Куда сказали, туда бедный еврей и вбил.

Могучий бородатый Толя после этих слов вновь вздохнул, закатил глаза под толстыми стёклами очков и, наверное, помолился бы христианскому Богу, если бы не держал на весу всё шаткое сооружение. Лишённый духовной поддержки, он ограничился тем, что почесал бороду о собственное плечо. Дай ему волю — всю ночь Толя так простоит, лишь бы дорогим друзьям спалось хорошо и удобно.

Саша Брославский попытался, но не смог представить, как погибнет Толя, которому от рождения достались мягкость характера, близорукость и физическая стать. К вере в то, что «русский мужчина должен носить бороду», Толя пришёл своим умом, а тяжёлой атлетикой, по его собственным словам, занимается, чтобы «совсем не потолстеть».

«Нет, — ожесточённо подумал Брославский, теперь уже в сто первый раз, — с этими людьми каши не сваришь. Надо бы мне, пока светло, идти на шоссе и ловить попутку до города. Ладно. Пусть Толя пока живёт. Третьим погибнет малыш Брюс».

Таня Таволгина уныло сложила свои веточки у костра и потопала за новыми. Брюс устремился следом, не умолкая ни на секунду:

— А когда с парашютом прыгаешь, знаешь, что главное? Главное — правильно затянуть ремень между ногами!

Брюс познакомился с Таней всего несколько часов назад, но за это время уже успел ей объяснить, как «правильно лазать в пещеры», как «бить по кадыку расслабленной ладонью» и как «танцевать танго, чтобы и тебе, и партнёрше было максимально приятно». Таня — студентка, а Брюс ещё не закончил школу, стало быть, он младше девушки года на два. Но Брюс не смущается. Он вообще не из стеснительных мальчиков.

«Третьим погибнет Брюс, — уже с большей уверенностью додумал свою страшную мысль Брославский. — И между ног у Брюса обнаружат правильно затянутый ремень от парашюта».

Снизу от речки по песчаному откосу, переходящему в пляж, наконец-то вылезла Майя со стопкой мисок в руках. Вот Майя выглядела настоящей туристкой: она изначально ходила по траве босиком, глазки никому не строила, громко не хохотала, а с лица её не сходило озабоченное, даже немного хмурое выражение общей мамы, которая должна обо всех позаботиться. Ей и Мише Левину по семнадцать и эта сладкая парочка — такие же школьники, как и Брюс. Но, что называется, «почувствуйте разницу!». Майя собирается окончить школу с золотой медалью, учится в специальном классе при мединституте, твёрдо решила сделаться врачом-кардиологом. Миша Левин на медали не претендует, но всё же заканчивает математическую гимназию, увлекается компьютерами, не менее твёрдо намерен, достигнув совершеннолетия, ехать в Израиль на «пэ-эм-же», желательно увезя с собой и Майю.

— Ну, как водичка? — осведомился Левин.

— Мокрая, холодная, — сообщила Майя. — Купаться не стану, да и тебе не советую.

— А зачем ты тарелки моешь, если мы ещё не поели?

— Русский человек от природы чистоплотен! — сообщил Толя, растягивая в руках брезентовое полотнище. Голос, которому он силился придать назидательности, ухал, как у филина. — В Европе ещё в набедренных повязках бегали, а русские уже в банях мылись!

Миша Левин, возившийся у самых его ног с колышками, задрал голову. Хотел что-то уточнить. Но предпочёл молча перекреститься двумя перстами.

— А ты напрасно иронизируешь над чужой историей, Михаил! — немедленно отреагировал Толя и наконец-то уронил палатку на землю.

Саша Брославский попытался представить себе, как могучий бородатый Толя вздёргивает школьника Михаила на берёзу по религиозным соображениям. Получилось неубедительно: Толя не казался злым человеком, а берез в сосновом лесу не росло. Тем не менее, прервать дискуссию показалось явно на пользу.

— Эй! — окликнул спорщиков Саша, — вы что же с нею, бедной, сделали?

Уже вернувшаяся с хворостом Таня чуть вздрогнула, огляделась и только потом поняла, что речь о палатке, и подсказала негромко, как постыдную семейную тайну:

— Она всё время падает. У неё прутики не держатся.

— Там не нужны никакие прутики. Да положите вы её на землю, товарищи!

Саша, а вместе с ним и Таня дошли до рухнувшей палатки, вокруг которой в скорбном молчании стояли те, кто потерпел с ней полное фиаско.

— Ого! — восхитился Саша, вытаскивая из руин тоненькую хворостину, предназначенную для поддержания тяжёлой брезентовой крыши. — Это кто же это принёс?

— Брюс! — хором ответили Толя, Светлов и Левин.

Все посмотрели на склонившуюся над рекой ольху, куда знаток парашютных премудростей пытался в данный момент залезть «за ветками посуше».

— Дров больше не нужно, — предупредил Брославский. — Вон вы их сколько уже натаскали. Когда Брюс слезет с дерева, передайте ему это. Теперь насчёт палатки…

Майя потрошила рюкзаки в поисках съестного. Светлов стоял, скрестив руки и спрятав глаза под козырьком кепки, шевелил губами — повторял текст своей новой песни. Таня уныло кивала. Марецкий слушал плеер, а Брюс всё-таки оседлал нижнюю ветвь ольхи и размышлял, как бы вернуться на землю, не покалечившись. Левин просто лёг на траву, раскинул руки и закрыл глаза, очевидно представляя, что уже доехал до Израиля.

И только Толя стоял и слушал объяснения, почему важно, чтобы брезент палатки был туго натянут. Если бы не Толя, Брославский давно бы взял и сделал всё сам.

«Хреновый из меня наставник молодёжи, — думал Саша. — Толю я убью сам. Справиться с бородатым силачом будет непросто, но я позову его полазать по скалам и перережу страховочный трос. А потом пойду на шоссе и всё же поймаю попутку до города».

Дослушав объяснения, Толя поправил очки, вытащил топорик из дерева и отправился в лес искать для палатки такие подпорки, чтобы не гнулись, словно удочки.

— Соли нет, — упавшим голосом объявила Майя. — Лев, ты куда соль подевал?

И Вадя Марецкий тут же сорвал наушники с рыжей головы. Всё он прекрасно слышит, оказывается, никакой «Наутилус» этому не помеха.

— Как это — соли нет? — возмутился он. — Я для чего пять кило картошки на горбу тащил? Это во-первых…

— Как-нибудь без соли покушаешь, — сказал Виктор Сергеевич Светлов с видом человека, ответственного за всё, и за непозволительное поведение Вади Марецкого в том числе.

— Как-нибудь не покушаю! — Марецкий задрал рыжую голову, продолжая сидеть на земле, оглядел стоящих кругом и потряс наушниками с торжествующим и даже угрожающим видом.

— Может, нам теперь в город за твоей солью обратно съездить, Вадя?

— А что хочешь, то и делай! Только я картошку без соли — не могу! Я человек нездоровый, меня без соли вытошнит! Это во-первых…

Майя поморщилась. Таня спросила с видом трезвомыслящей, хотя и унылой лошади:

— Зачем же в город, Витя? Можно сходить в посёлок, где ты в детстве на даче жил.

В голосе обутой в тяжелые ботинки девушки неожиданно послышались нотки, которыми совсем уж взрослые женщины обращаются к бестолковому мужу в присутствии многочисленных гостей. Когда он, допустим, забыл купить для праздника майонез.

— Я из-за него вот, — Светлов кивнул козырьком своей кепки на сидящего под сосной, и казалось, что аист примеривается, как бы продырявить клювом ничтожную лягушку, — в поселок не потащусь! Чего тебе ещё, Вадя, принести? Горчицы, может быть?

— А я тебя и не просил ни о чём! — вконец обиделся Вадим. — И я тебе не Вадя, уважаемый Виктор Сергеевич!

Оба смолкли, тяжело дыша. Светлов играл желваками так, что кепка шевелилась на голове. Марецкий скоблил ногтями ствол сосны, рискуя уронить гитару, принесённую в лес, чтобы петь песни про искры над костром, про рассветы в лесу и, главное, про крепкую мужскую дружбу.

Настоящий бард никогда не ударит соратника гитарой по голове — инструмент пожалеет. Но если Виктор Сергеевич Светлов склонится ещё чуть ниже, Вадим Марецкий вцепится ему в горло зубами. Труп ответственного за поход обнаружат страшно изуродованным.

И на здоровье! — мысленно прибавил Брославский. Мне-то это всё зачем?

Выручила умница Майя, очевидно, привыкшая к выходкам старших товарищей. Она спросила здравым голоском отличницы, просящей разрешения выйти из класса во время контрольной:

— В этой деревне есть магазин? Лев туда сбегает, вы ему только объясните, как идти… Мотанёшься, Лев?

— Куда ж деваться бедному еврею? — философски заметил Миша Левин, отрываясь от созерцания дорожки муравьёв, найденной в траве. Миша поднялся на ноги, отряхнул шуршащие адидасовские штаны и вытянулся перед Майей по стойке «смирно». Отрапортовал: — В нашей, деревне, барыня, всё есть, вона как оно! Куды итить-то? Мы шли-то сюды откель? Там мы шли?

Для пущего смеха Левин указал в глухую чащу, где километров на двадцать не найдёшь ничего, кроме болота. Светлову это понравилось. Когда спутники не забывают, что он тут самый умный и ответственный, да ещё и за солью бежать придётся кому-то другому, это приятно, это правильно.

Виктор Сергеевич Светлов взял нерадивого школьника за плечи и слегка развернул:

— Вот тропинка. От дзота надо повернуть налево…

— Не дзот, а дот, — эхом отозвался из под сосны Марецкий. — Это во-первых… Дзот — это когда из земли и брёвен…

— Кто, простите, из земли и брёвен? — спросил Левин и посмотрел на окружающих с истинно еврейским простодушием. Это понравилось Светлову ещё больше.