Бесплатный фрагмент - Мама Нади Рушевой

Предисловие

Воспоминания Н. Д. Ажыкмаа-Рушевой — уникальное произведение. Это не только истории из семейного архива художников Рушевых — отца и дочери, но и мир Тувы — с 20-х годов XX века по наши дни.

Наталья Дойдаловна Ажыкмаа — первая тувинская балерина, вдова художника Николая Рушева и мама юной художницы Нади Рушевой, трагически ушедшей из жизни в 17 лет.

Свои воспоминания Ажыкмаа-Рушева создает в 87 лет, при абсолютной слепоте.

…Наталья Ажыкмаа-Рушева — ровесница века XX, её воспоминания — ценнейшие документальные свидетельства эпохи, уникальные рассказы о жизни тувинского народа, написанные искренне, с любовью к своей Родине.

Права истина, что человек проживает свою жизнь дважды, только второй раз — в воспоминаниях. В своих воспоминаниях о муже, о дочери, в беседах с теми, кто их знал, Наталья Дойдаловна заново прожила и свою, и их жизни.

Так рождалась книга, в которой хотелось передать любовь и память.

Марина Замотина,
заслуженный работник культуры России,
член Союза писателей России,

В родной юрте

В местечке Уш-Кожээ (Три каменные стелы) на берегу реки Биче-Баян-Кол, впадающей в Енисей, стояли дырявые, продымленные две юрты и три кожээ (каменные изваяния). Неизменным источником радости, единственным богатством арата — бедного кочевника было лишь ласковое осеннее солнце, увядающая, опаленная знойными ветрами зелень на деревьях, голубое бездонное небо да жухлые травы поблекшей степи. При заходе солнца отблеск солнечных лучей отражались на горах Танды-Уула.

В конце 20-х годов XX века свирепствовала страшная эпидемия оспы. Бабушка Дундуулак со своим братом Балдып пригласила двух лам для тяжелобольной младшей дочери Дойдал. Два дня назад она похоронила старшую дочь Билчит и внука Седипа — сына дочери Дойдал.

Ламы уселись в юрте и принялись читать священные книги, а когда прерывали чтение, то гремели медными тарелками, играли на музыкальных инструментах — конге, кенгирге, дамбыре, бубне. Они читали молитвы то скороговоркой, то растягивая слова, то пели хором. Были зажжены светильники, в чашах стояла скудная еда. Все молились, кланяясь до земли. Молились дети умершей от оспы Билчит: Матпа, Насыкпан, Курседи, Анайбан, Чысынмаа. Молились дети умирающей Дойдал: Кок, Ошку-Саар, Коргудар, Ажыкмаа. Особенно истово молились Балдып и бабушка, кланяясь много раз подряд…

За время болезни оспой Билчит, Седип, Дойдал ламы и шаманы много чего унесли: одежду, разные шкуры, меха, продукты. Увели скот…

— Ах, беда, беда! — причитала бабушка. — Ведь только вчера она говорила: «Мама, одна надежда на тебя. Единственный сын Седип отправился в божий мир. Воспитай, как следует моих дочерей». А теперь, гляди, кто подумал бы, кто во сне такое видел! За такое короткое время я потеряла двух дочерей и внука. Ах, лучше бы на их месте лежала я, сколько детей сиротами оставили!

— Так рассказывала о моем раннем детстве и о моей маме Дойдал моя бабушка, — вспоминает Наталья Дойдаловна.

Я сижу напротив мамы Нади Рушевой в доме в городе Москве, чтобы записать её воспоминания. В этой двухкомнатной крошечной квартире на пятом этаже «хрущёвки» на Кавказском бульваре в районе Царицыно находится мастерская Нади-художника. Здесь живет Наталья Дойдаловна Ажыкмаа-Рушева. Здесь жила ее знаменитая дочь Надя. Здесь жил ее муж — художник Николай Рушев. И вот передо мной невысокая энергичная женщина с восточными чертами лица, с седыми кудрявыми волосами, с полуопущенным взглядом. Я благодарна ее двоюродной сестре — Марии Сымыяевне Чымба, которая нас познакомила.

Рассказ о своей жизни мама Нади начала с тех давних пор, когда в Туве свирепствовала оспа и многие из ее родни умерли от этой болезни.

Чаще всего Наталью Дойдаловну просят рассказать о знакомстве с Николаем Рушевым, об их любви, о жизни ее дочери Нади, о том, как она росла, как увлеклась рисованием, в чем суть её человеческой души.

Когда позади 86 лет, любому человеку найдется, что вспомнить. Но не у каждого жизнь окажется столь насыщенной, как у Натальи Дойдаловны. Ее воспоминания — это не только истории из семейного архива художников Рушевых — отца Николая Константиновича и дочери Нади, но и мир Тувы — с 20-х годов XX века по наши дни.

Сейчас Наталье Дойдаловне 88 лет. Она абсолютно слепая. Эта, казалось бы, совершенно старая женщина, преображается, вспоминая себя в раннем детстве.

Я родилась 20 ноября 1926 года в местечке Уш-Кожээ арбана Биче-Баян-Кол (ныне сумон Сесерлиг Пий-Хемского района) Республики Тыва.

Мои родители рано умерли (отец до рождения, а мамы не стало, когда мне было 2,5 года). Меня вырастила моя бабушка по линии матери Дундуулак Чумаанчы. Об отце бабушка ничего не рассказывала, поэтому ничего о нем я не знаю. У бабушки были две дочери: моя мама Дойдал и её старшая сестра Билчит. У каждой — по пятеро детей. В те годы в Туве свирепствовала оспа: обе дочери бабушки и мой старший родной брат одновременно умерли от оспы. Бабушка осталась с девятью внучатами на руках.

В бедной черной юрте помощником бабушки и хозяином был наш дядя Балдып. С нами жил и его сын Курбу. С малых лет нас бабушка и дядя приучали к труду. На всю жизнь я запомнила бабушкину сгорбленную фигуру, невысокий рост и особенно её глаза: чёрные, с весёлым огоньком. Мне казалось, что они светятся. И светятся всегда. От них шло тепла столько, что вокруг всё расцветало. Помню, как её старые, дряхлые руки ласкали меня, когда я, обидевшись на кого-то, плакала. Бабушка была со всеми одинаково добрая, терпеливая, никогда никому ни на что не жаловалась, зато другим сочувствовала по любому поводу. Даже смерть дочерей и внука не изменила ее характера — она стала только печальнее. По вечерам бабушка или дядя рассказывали нам сказки или легенды, и когда мы с Курбу засыпали, бабушка, укутывая нас, склонялась над нами и вдыхала запах наших волос.

Тувинцы, желая выказать нежность, раньше не целовали, а вдыхали запах волос или кожи.

С Курбу мы почти одногодки, поэтому все время были вместе и, как все дети соседей, пасли ягнят, телят.

Под утро спалось сладко и крепко, но надо было вставать: бабушка детей будила, мы быстро вскакивали, почти на ходу пили хойтпак или молоко, выгоняли из кошары ягнят и телят, чтобы пасти их целый день. С шестилетнего возраста я с братом самостоятельно пасла овец. Целый день ели курут — кубиками высушенный творог, завязанный в поясе. Бараны летом паслись хорошо, поэтому мы успевали поиграть в сайзанак (детские игры).Зимой было труднее, но мы всё равно успевали построить снежные дворцы. Время определяли по солнцу, всегда вовремя пригоняли отару овец домой. Но изредка, особенно весной, путали время и возвращались раньше положенного срока, тогда получали нагоняй от дяди. Мы не обижались на него, потому что он был прав. На зимних пастбищах юрты ставились небольшими группами — по одной, по две, поэтому детям было не так радостно и привольно, как летом и весной. Зато на чайлагах дети резвились вволю –пели, танцевали и играли в спортивные игры.

Дядя Балдып был очень трудолюбивым. Мне кажется, он даже не болел. Легко ли было ему и бабушке прокормить нас всех, имея такое нехитрое хозяйство. Застать в аале дядю летом было трудно. Я никогда не видела, чтоб он был пьян или сидел просто так без дела: то сено косил, то выращивал пшеницу, то ходил на охоту. Заготовив дрова, он продавал их в *Кызыле, а на вырученные деньги покупал продукты и вещи первой необходимости, очень редко сладости. Я до сих пор помню его озабоченное, немного суровое лицо. Он был немногословен. О своей жене дядя Балдып ничего не рассказывал, видимо, она умерла очень рано, и он остался с сыном.

Пришло время и старшие братья и сестры покинули родной кров. Они отправились в Кызыл, где начали самостоятельно жить и работать. В юрте бабушки нас было четверо детей — моя родная сестра Коргудар, двоюродная сестра Чысынмаа, сын дяди Балдыпа — Курбу и я — Ажыкмаа.

— Наталья Дойдаловна, а как ваше имя стало вашей фамилией, а имя вашей мамы — вашим отчеством? — с удивлением спрашиваю я её.

— Имя Ажыкмаа мне дала хин-авам (пуповину отрезавшая) бабушка Барынмаа. Я из рода Салчак. При паспортизации — после вступления в 1944 году Тувинской Народной Республики в состав СССР — моё имя Ажыкмаа записали фамилией вместо моего тувинского имени Ажыкмаа написали новое русское имя — Наталья.

— Нас собрали тогда в большом зале театра и, толком ничего не разъяснив, сказали, что по документу у каждого из нас должны быть имя, отчество и фамилия.

В группе у многих были одинаковые фамилии — по названию рода, а нам сказали, что не все должны иметь одну и ту же фамилию. Итак, моя фамилия Салчак стала Ажикмаа, а имя моей мамы Дойдал стало отчеством — Дойдаловна.

Типичная для Тувы история: подобное при получении паспортов происходило и с членами других семей. Вот такая путаница. Так что по паспорту я стала — Ажикмаа Наталья Дойдаловна, а фамилия — Салчак вообще отсутствует.

В раннем детстве мне казалось, что моя бабушка никогда не спит: встаёт раньше всех, ложится позже всех. Я каждое утро видела, как бабушка брызгала чай тос-караком — девятиглазкой (деревянной ложкой) сначала в сторону обруча дымового отверстия, потом выходя из юрты в сторону восходящего солнца, гор, реки и произносила слова благословения:

«Помилуй нас, тайга моя! Помилуйте нас, девять небес моих!
Помилуй нас, солнце! О милости Вашей прошу вас!
Тос дээрим, Долаан Бурганым!
Всё плохое пусть покинет нашу стоянку раз и навсегда!

Пусть всё хорошее, доброе приходит к нам на счастье!».

После завершения молитвы бабушка, вернувшись в юрту, наливала чай в пиалу и подавала мне. Остальные её внучата часто сладко спали.

Мне вспоминается такая картина: вот я босиком выбежала из юрты. Вокруг горы: Чоолен, Эглип-Келген, Бай-Даг, Маа-Шашкан, а за ними высокие белоголовые хребты. Увенчанные никогда не тающими шапками льда, они, кажется, нависают над окружающим миром. С вершины Маа-Шашкана видны озеро Чедер и длинная цепочка гор Танды-Уула. Везде луга и пашни. Везде юрты. Журчит чистая прозрачная речка Биче-Баян-Кол, на берегу которой растет черная и красная смородина. А рыбы было тьма-тьмущая. Ребятишки рыбачили от случая к случаю, по настроению. При заходе солнца отблеск солнечных лучей отражается на горах Танды-Уула, как радуга. Затем я бегу мимо местечка Уш-Кожээ. Там есть действительно три каменных изваяний. Поляны здесь покрыты высокой травой, усеяны цветами и ягодами. Воздух насыщен незабываемым ароматом. Светит солнце. А небо такое голубое-голубое, высокое-высокое — аж дух захватывает. Даже облака здесь какие-то особенные: густые и гладкие, как сливочный крем. В предгорье пасутся овцы, козы, чуть в стороне от них ходит табун лошадей, телята. Где-то там, вдалеке, всадник мчится за табуном. Около отары овец, коз слышится горловое пение. Это поет Доржат-ирей. Дядя Балдып тоже что-то вдохновенно напевает, вспоминая о своей молодости, а высоко в небе — жаворонок. Какая красота! На такую красоту надо молиться. Теперь мне понятно, почему моя бабушка долго по утрам молилась. Именно около нашего сайзанака, почему-то мне вспомнился бабушкин наказ: «Ты ведь знаешь, Ажык, летом мы живём здесь — в местечке Уш-Кожээ, весной — в Хову-Аксы, зимой — в Одектиг-Ой, осенью — снова в Хову-Аксы, где жили мои предки. Внученька, бабушка твоя стареет, Коргудар, Чысынмаа они тоже скоро уедут работать в Кызыл, а ты — самая младшая — остаешься в юрте со мной. Мне одной трудно будет справляться с хозяйством, поэтому ты должна помогать мне. Ты ведь умница. Я в тебя верю». И я тогда твёрдо решила: всегда буду слушаться бабушку. Я научусь трудиться так, как она, буду пасти ягнят и козлят, варить обеды, помогать ей во всем.

Я всегда замечала, что в любой юрте встречают человека очень гостеприимно. И я знала, что каждому гостю обязательно нужно предложить традиционное тувинское угощение — чай, лепёшки или творог со сметаной, причем независимо от того, знакомый это человек или совсем чужой. Такая испокон веков у тувинцев традиция.

Я снова пришла в квартиру Рушевых. В комнате Нади почти ничего не изменилось, только на её кровати теперь спит Наталья Дойдаловна. На полке с любимыми книгами, на её рабочем столике — цветные фломастеры, карандаши, подарки. На тумбочке, на столе — её куклы, кактусы, цветы, радио, книги Наталии Владимировны Масловой «Графика Надежды Рушевой» и Николая Константиновича Рушева «Последний год Надежды», публикации в разных средствах массовой информации, поздравительные телеграммы, открытки с днём рождения. 20 ноября 2013 года Наталья Дойдаловна Ажикмаа-Рушева отметила своё 87-летие. В коридоре — книжные шкафы до потолка, а в соседней комнате, среди шкафов с рисунками — стеклянный секретер с книгами отзывов.

В Туве Надю Рушеву, по праву, считают своей землячкой. Её мама — Наталья Дойдаловна Ажыкмаа — одна из первых тувинских балерин, первая солистка танца «Звенящая нежность».

Н. Д. Ажыкмаа — хранительница дома, этого живого очага любви и светлой памяти. Именно она явилась тем организатором порядка и распорядка времени, который позволил создать дочери и мужу необходимую атмосферу для творчества в тех скромных условиях быта. До сих пор Наталья Дойдаловна хранит этот порядок, дом, который, по сути, стал музеем Надежды Рушевой. «Наша мамочка», «Наташенька» величали Наталью Дойдаловну дочка и муж. Она дважды пережила в этом доме печальные дни прощания с ними: 6 марта 1969 года — с Надей и 23 октября 1975 года — с мужем. Твердая духом, всегда идущая вперед, уравновешенная, скромная, мужественная Наталья Дойдаловна, потеряв дочку и мужа, ради которых жила, потеряв зрение, продолжает жить, где жили и творили они. И также безмерно любит их она.

Я слушала эти воспоминания мамы Нади Рушевой, и верила, что сильнее материнской памяти и материнской любви нет на свете силы. Я попыталась не пропустить ни одного слова Натальи Дойдаловны, и ещё, её рассказ мне был так дорог потому, что я сама — тувинка, и что я понимаю, какую генетическую красоту передала она душе своей дочери.

— Однажды, — продолжает рассказ Наталья Дойдаловна: — После полудня со стороны Ооруга начала подниматься темная туча. Затем подул сильный ветер, подняв вдоль степи густую пыльную завесу. И через несколько минут послышался громкий стук падающих на землю градин. «Октаргайда бызыр-бызыр, оът-сиген бызыр-бызыр, делегейде догдур-догдур, теве мыяа догдур-догдур. Тос дээрим оршээ! Долаан-Бурганым оршээ!» — молилась бабушка. («Во вселенной звёзд, созвездий — видимо-невидимо, трав-растений — видимо-невидимо, в целом мире звонко бьёт по земле град — дзень-дзень, глухо падает на землю верблюжий помёт — бух-бух. Девять небес моих, Большая Медведица — Чеди-Хаан — Семь Ханов моих! Пощади нас!»).

Гулкий грохот стоял такой, словно беспрестанно гремел гром.

— На всё воля бургана (Божья), Ажык, — успокаивала меня бабушка.

Мне было совсем не страшно, ведь рядом со мной бабушка, которая ничего не боится. Бабушка ко мне относилась ласково как к самой младшей и часто болеющей, и я в свою очередь на ласку бабушки была отзывчива. Она никогда не заставляла делать то, чего не хотят делать дети. Она спокойно мне говорила: «Всегда слушай старших, научись тому, что я делаю. Дорогая Ажык, человеком становятся с детства».

Двоюродный шустрый младший брат Курбу был озорным, непоседливым, очень подвижным, и этим отличался от сверстников. Иногда он давал мне подзатыльники. Тогда бабушка с Курбу была строже, требовательнее.

Когда нам было семь или восемь лет, в Доге-Баары впервые увидели грузовую машину. А когда нас покатали, мы так радовались, как будто побывали в космосе, и постоянно вспоминали об этом случае.

Я, и ростом маленькая, все равно как могла, помогала старшим, училась шить. Бабушкины пословицы: «Не привыкай к неге, а привыкай к трудностям» — я запомнила на всю жизнь. Бабушка знакомила меня с раннего детства с близкими родственниками: «Хотя у тебя нет мамы, отца, но от сиротства не умирают». Действительно потом я поняла, что связь с родней делает человека сильным, уверенным в себе. Поэтому я подробно расскажу о своих родственниках.

У моих родителей было пятеро детей. Это мой старший брат Седип, я его совсем не помню — он скоропостижно скончался от оспы вместе с мамой. Второй ребенок, самая старшая моя сестра Кок — это бабушка моего внучатого племянника Тайбына. Их семья — сестра Кок с мужем Бадарчы честей жили в Кара-Суге. У них, кроме юрты, был дом. Дети — Апын, Хандыжаа, Севээн, Барба, Каадыр-кыс, Доржукай. Кок угбай умерла в 1950 году, у нее остались шестеро детей, в том числе дочь Апын. В детстве я нянчила Апын, она всегда, как привязанная, ходила за мной. Чтобы не отстать от подруг, мне приходилось таскать её на спине. А она была крупной и крепкой, поэтому, ох, как было тяжело.

Третий ребенок — Ошку-Саар угбай. Она бабушка другого внучатого племянника Тимура — Тимур Кызыл-оолович Ховалыг работал начальником юридического отдела Управления Россельхознадзора, сейчас работает в Парламенте, у него трое детей. У сестры Ошку-Саар ещё есть дети Делгермаа, Лора (у неё муж русский, жили на Дальнем Востоке, как туда уехала, больше не знаю).

Четвертой в семье моих родителей была сестра Коргудар. Она работала дояркой на молочно-товарной ферме. У сестры была дочь, которая умерла в пять лет. Однажды Коргудар попала под дождь, сильно простудилась, после этого так и не оправилась — умерла от воспаления легких в 1950 году, в совсем молодые годы.

В нашей семье самая младшая — я. Из них, в настоящее время в живых осталась тоже только я.

Сейчас перечислю поколения моих родных сестер:

Дети Апын: 1) Галина (умерла); 2) Слава (умер); 3) Рая; У Раисы 3 детей — все мальчики, сейчас в живых один Игорь; 4) Фадей; 5) Тайбын — Бадарчи Тайбын Салчакович — бывший председатель сумона Сесерлиг, фермер в аратском хозяйстве; 6) Андрей — Бадарчи Андрей Салчакович — учитель труда в школе п. Сесерлиг, её жена — Бадарчи Светлана Бажиновна — завуч по воспитательной работе в средней школе Сесерлига (имеет два высших образования), вот она-то была на юбилее — 60-летии Нади. У них 4 детей: Буян, Маша, Айдын, Баян-Чыргал (один мальчик, остальные все девочки).

Никогда не забуду детей маминой сестры Билчит (второй дочери моей бабушки): 1) скромную, тихую Матпа; 2) самого аккуратного человека в работе среди них Насыкпан; 3) тщательного, внимательного Курседи; 4) немногословную, но с удивительной памятью Анайбан; 5) честную, добрую Чысынмаа (она же Рая, её муж Олег Карламович Сагаан-оол).

В Кара-Суге была вторая юрта — это юрта Сымыяа акый и Кимаа угбай. У них было много детей. Помню только старших — Марата, Доржу, Марию. Широкоплечий, высокий, светлолицый Сымыяа акый был хорошим плотником, одним из первых переехал в Сесерлиг, и многие первые дома построены им. А его жена смуглая, улыбчивая Кимаа была мастерицей, всегда что-то вышивала, особенно у нее хорошо получалась бопуктар — мягкая обувь для младенцев, и все женщины аала обращались к ней, когда их дети начинали ходить. В Сесерлиге они одними из первых стали разводить огород и выращивать овощи. Вот так мы жили в Биче-Баян-Коле.

В Сарыг-Сигене стояла юрта Чамзоо акыя — отца Ивана Салчака, заслуженного художника Тувинской АССР. У них кроме Ивана, были дети Арапчын, Дываа, Макар. Дед Чамзоо и Булаган — прославленные борцы республики. В местечке Даш-Оваа есть большой камень, который дед Чамзоо перетащил от подножия горы до её вершины. Его внук Эрес Иванович, ныне живущий в Америке, даже не знает об этом камне.

Я опять в доме Рушевых. Продолжаю нашу беседу. Я лично знаю Эреса — сына художника Ивана Салчака. Тут я вспомнила наше совместное первое восхождение с ним и с другими альпинистами во главе Маадыр-оола Бартыштаановича Ховалыг на Монгун-Тайгу в майские праздники 1996 года: выла вьюга, а мы с трудом поднимались и поднимались на гору…

Н. Д. Ажикмаа мне и говорит: «Зоя, ты всегда приходи, поговори со мной, я всё помню, меня не забывай, мне кажется, я совсем не изменилась, только ничего не вижу».

Иногда пытаюсь поставить себя на место Натальи Дойдаловны: закрываю глаза и пробую пройти по её квартире, ощупывая стены и мебель. Вроде бы, получается, ведь все знакомо. Но долго так выдержать трудно: глаза открываются непроизвольно, они хотят видеть свет. Психологически очень трудно, невозможно представить, что вот так — в полной темноте — можно просуществовать самостоятельно, надеясь только на самого себя. Я её спрашиваю:

— А вы, наверное, чувствуете, где и что находится?

— Конечно, Зоя — чувствую. Всё чувствую. Я взяла себя в руки — научиться выжить. Я снова учусь не просто ориентироваться в своей квартире, но и в жизни.

После такой оптимистической её речи улетучились мои грустные думы и, я с радостью продолжаю писать. Я рада, что общаюсь с ней, пишу её воспоминания…

Летом в Биче-Баян-Коле я в свободное время играла со своими подругами из соседних юрт Доспанай и Кашпык-Уруг. Мы кувыркались, делали гимнастические упражнения, скакали на лошадях. Однажды подруги прибежали ко мне и с радостью сообщили:

— Завтра мы поедем в школу учиться. Желающих учиться записывает дарга — чиновник в той юрте. Мы уже записались. Ажык, ты будешь учиться с нами?

— Бабушка, мне можно пойти в школу? — спросила я.

— Ты ещё маленькая. Школа находится в Даспы-Аксы (ныне село Кара-Хаак), это отсюда очень далеко. Если я тебя отправлю туда, то не смогу спать ночами. Подожди ещё год. Потом пойдешь учиться. Школа — не волк, в лес не убежит.

Я согласилась. А в школу пошла не через год, а через два года, так как после перенесенного какого-то желудочно-кишечного заболевания у меня был ослаблен организм. Помню, даже не могла ходить, только ползала по юрте, все думали, что я умру скоро. Только бабушка, несмотря ни на что, выходила меня с помощью отваров из каких-то лекарственных трав. Через два года бабушка всё же отпустила меня в Даспы-Аксынскую школу. Вот такая она была! Ничего не жалела для меня. Говорят, только благодаря ей я осталась жива. Она говорила: «Нет дороже мне человека, чем внучата. Мои внучата дороже, чем мои дети. Потом подрастёшь, поймешь, о чём я говорю, Ажык».

Жила там в интернате. Это было моей первой разлукой с родной юртой, с бабушкой, и, конечно, первое время было тяжело. В школе я хорошо училась. Тяга к знаниям, целеустремлённость, бабушкины советы и её воспитание помогли мне преодолеть все трудности. Я очень быстро догнала своих сверстников, но мне всегда не хватало бабушкиной чуткости и заботы.

В 1937 году бабушки не стало. Все сестры знали, что я была очень привязана к бабушке, поэтому решили забрать меня в Кызыл. В Даспы-Аксынскую начальную школу в командировку приехал дарга из Кызыла Момбужай акый (кажется, его фамилия Маады). Меня посадили на коня за ним.

Учителя попросили отвезти меня в Кызыл к сестре Ошку-Саар. И дарга довез. Сестры Ошку-Саар дома не было. А я, целый день ехавшая верхом, задремала. Проснулась я оттого, что кто-то нежно погладил меня по голове. Открыв глаза, я увидела перед собой сестру Ошку-Саар, глядевшую на меня с жалостью и нежностью. Затем она подогрела воду, сняла с меня кофту, далембовую юбку, на которой вместо резинки была веревка, грязное бельё, вымыла меня и сказала, что завтра купим в магазине новую одежду.

На следующий день Ошку-Саар выполнила обещание — купила мне всё: от панамки до сандалий. В новой одежде я совсем преобразилась и стала чувствовать себя увереннее. Каждый вечер я нюхала сандалики — от них хорошо пахло кожей. Сестра Ошку-Саар работала в аптеке №1. Недалеко от аптеки, на пересечении двух улиц, находился киоск, где каждый день продавали мороженое. Сестра мне давала немного денег на карманные расходы, на которые изредка я его и покупала.

Мне приехавшей из деревни, Кызыл показался огромным, шумным городом. Я начала учиться в Кызылской объединённой школе. Школа располагалась в двухэтажном деревянном здании. Учились на первом этаже, а жили на втором. Из педагогов помню учителя начальных классов Таисию башкы — в наше время так вежливо обращались к учителям, она в одном классе учила учеников сразу двух классов, тогда были малокомплектные классы. Башкы — учитель Таисия Спиридонова по национальности татарка обращалась к ученикам по-русски, поэтому у меня были большие проблемы с языком. Также Овус башкы преподавал историю. Он был всегда опрятно одет.

— Наталья Дойдаловна, потом когда-нибудь встретили своих башкы — учителей?

— В 1972 или 1973 году Овус башкы был у нас в гостях в Москве. Вместе с Николаем Константиновичем посетили Красную площадь, Мавзолей, побывали во многих исторических местах.

А в шестом или седьмом классе начали учиться в новом здании, сейчас это школа №2, так как старый корпус сгорел. В школьные годы я дружила с Лопсаной, Кашпык, Долумой, Янданмаа, Нанзалмой, Кок. Позже подружилась с Зоей. Она была лучшей ученицей школы, сейчас это Зоя Борандаевна Чадамба, одна из первых ученых Тувы. Жили интересно, не было скучно. Летом было, сколько работы, что даже дети не оставались без дела — стрижка и купание овец, заготовка войлока, сенокос. А женщины после утренней или вечерней дойки коров обучались письму. Все, кто интересовался музыкой, учился играть на мандолине, балалайке или на гармошке.

Помню, с каким трепетом мы ждали Наадым — праздника животноводов, каждый заранее думал, как оденется, а выбор-то был скудный. Заранее договаривались с взрослыми, кто посадит верхом позади себя, чтобы доехать до Кара-Суга (сейчас это часть Кызыла — район зверофермы на правом берегу Енисея). Во время Наадыма проводились различные соревнования, но больше всех привлекали скачки и борьба хуреш.

Жизнь Н. Д. Ажыкмыы-Рушевой оказалась очень тесно переплетена с судьбой страны и, в частности, с такими драматическими и переломными страницами её истории, как годы репрессий, Великая Отечественная война.

Через некоторое время в семье сестры Ошку-Саар случилась беда. Её мужа — молодого, красивого, очкастого Шавы арестовали в 1938 г., как родственника врага народа — директора банка Данчая, отправили в ссылку в неизвестном направлении, и он совсем пропал (тогда одиннадцать человек расстреляли, реабилитировали только в 1964 г.). Та же участь ждала и Ошку-Саар. Её выслали в Дзун-Хемчикский район. Дочь Данчая — Галина Сайзуу — была моей лучшей подругой. Её исключили из школы №1, русские учителя пожалели Сайзуу, направили учиться на швею.

Тогда из семьи Ошку-Саар меня взяла сестра Анайбан, затем сестра Рая. В 1941 году сестра Ошку-Саар снова приехала в Кызыл со вторым мужем Холчукпен, который работал в кожевенном заводе. Он оказался добрым, отзывчивым, трудолюбивым человеком. Дети Ошку-Саара: Лора и Делгермаа, а их дети — Света, Тимур до сих пор не забывают меня.

После каникул меня забрала сестра Чысынмаа, которая работала наборщицей в типографии в Кызыле. Сестра очень хорошо относилась ко мне. Я постепенно привыкла к городской жизни. Кроме основной учебы в школе с подругами я ходила в кино, клуб, активно участвовала в художественной самодеятельности школы, особенно любила танцы. Я с детства занималась спортом, особенно волейболом, танцевала, пела. Когда бывала в Кызыле, часто ходила в театр, с восхищением смотрела на артистов. По вечерам молодежь отдыхала: один играл на мандолине, другой — на балалайке, пели, танцевали. Время прошло как-то незаметно. В тот год, когда я перешла в 6-ой класс, я случайно натерла ногу. Появился нарыв, — рана долго заживала. Я ходила с трудом, из-за чего не смогла учиться и отстала на один класс. Во время летних каникул я часто приезжала на малую Родину — в Уш-Кожээ, в свой родной Баян-Кол. Там жили дядя Балдып с сыном Курбу и сестра Коргудар. Останавливалась я у тети Матпы.

Наталья Дойдаловна с нежностью говорит о бабушке

— Изредка я заходила в нашу опустевшую, осиротевшую юрту. Было очень тоскливо, сердце щемило, но жить там я бы не смогла. Теперь, уже вся седая, про себя каюсь и прошу у покойной бабушки прощения за причинённую (если она есть) ей боль на протяжении всей моей извилистой жизни, — с горестью сказала Наталья Дойдаловна.

22 июня 1941 года узнали о нападении немецких фашистов на СССР. Это в моей памяти остался навсегда. Вот как это было.

У нас в Сесерлиге шли спортивные состязания, когда в аал прискакал всадник. Это был партийный секретарь из Турана. Он велел срочно всех собирать, сказал, что будет особое сообщение. Все помчались туда, где услышали горькую весть. Он обратился ко всем аратам с просьбой с сегодняшнего дня работать и жить по-военному, всеми силами помогать фронту. Он говорил и призывал так горячо, что у нас захватывало дух.

С началом Великой Отечественной войны наша жизнь резко переменилась. Мы, дети, сразу повзрослели как-то. Тогда мне только исполнилось 15 лет.

В первый же день войны все араты начали помогать Красной армии. До сих пор не перестаю удивляться собранности, отзывчивости простых людей, которые с того дня стали работать очень с большой отдачей, чтобы хоть чем-то помочь. Клич военного времени: «Всё для фронта! Всё для победы!» — был святым для всех: и стариков, и детей. Скот тувинские араты отдавали безвозмездно. Каждая семья кроме скота отправляла в фонд помощи фронту полушубки, рукавицы, носки, мясо, топленое масло. Тувинские араты говорили: «Я знаю, что каждый конь, которого я отдам для фронта, повезет в бой смелого кавалериста, каждый пуд масла шерсти, мяса принесет тепло и силу бойцам, которые гонят сейчас с советской земли фашистов»; «Для того, чтобы быстрее и окончательно растоптать фашистскую гадину, я большую часть своего скота отдаю для Красной Армии». На производстве изготовляли лыжи, валенки, шапки и другие необходимые товары для фронта.

Мы глубоко переживали за города, которые заняли фашисты. До поздней ночи слушали по радио сообщение Совинформбюро. А за каждый освобождённый город радовались до слёз.

Каждый старался каким-то образом внести свою лепту в победу. И мы, ученики объединённой школы г. Кызыла, с июня 1941 года работали на заготовке дров в тайге, затем помогали в подготовке начальной школы села Сесерлиг к учебному году: парни чинили парты и стулья, а девушки красили мебель и классы. Многие из нас тогда остались работать в Сесерлиге, не вернулись в Кызыл для продолжения учебы. Я тоже осталась. Работы хватало всем. Зимой помогали школьному повару тете Черликпен пилить, колоть дрова, топить печь, таскать воду, месить тесто.

Когда выпал снег, из Красноярска приехали военные, чтобы выбрать лошадей на войну. Из разных аалов араты пригнали столько лошадей, что мы удивлялись: никогда раньше не видели таких больших табунов в одном месте. Военные измеряли лошадей, смотрели их состояние, выбирали. Оказывается, наши низкорослые кони очень подходили для работы зимой, не проваливались в снег. Пока военные выбирали лошадей, они жили у нас в селе, и мы кормили их.

Тогда очень активно работала женская организация. Многие девушки наравне с взрослыми женщинами шили, вязали варежки, носки. Жизнь села и начальной школы кипела — из районного центра приезжали культработники: читали лекции, вели агитационную работу и обучали новым военным песням, после них многим из нас хотелось на фронт.

Из Кызыла постоянно приезжали ополченцы и на окраинах села проходили военную подготовку, готовились к отправке на фронт.

В селе была создана ревсомольская ячейка, члены которой после собраний разучивали новые песни, подвижные игры, а затем под балалайку и мандолину танцевали. Хотя время было военное, люди умели, и работать, и веселиться. В то время обычно танцевали вальс, краковяк, плясовую.

Весной 1942 года я снова уехала в Кызыл.

В 1942 году сестра Рая вышла замуж за молодого писателя Тувы Олега Карламовича Сагаан-оола. Я жила в этой дружной семье. Рая и моя родная сестра Коргудар были эжишкилер — подругами. Человек добрейшей души Рая — самая любимая двоюродная сестра, которая сыграла большую роль в моей жизни, была и другом, и до конца своей жизни поддерживала меня. Мы часто вспоминали жизнь в бедной юрте, бабушку и дядю Балдыпа. Дядя был к нам очень добр, нас всех на ноги поставил. Бабушка и дядя Балдып передали мне свой жизненный опыт, я всегда помнила их наказы, советы. Благодаря семье Раи и Олега Сагаан-оолов я приобщилась к миру искусства, знала многих артистов, писателей, читала их произведения. В то время писатели жили в доме по улице Красноармейской.

Из писателей особенно запомнила Степана Агбаановича Сарыг-оола. Он выделялся своим весёлым нравом, разговорчивостью, со мной всегда шутливо здоровался: «Ну, как у тебя дела, угбай?» Мы его называли Сарыг-оол башкы, он был одним из интереснейших людей, поддерживал связь с театральным училищем, помогал в постановке пьес, принимал экзамены. В моей жизни был один курьезный случай, связанный со Степаном Сарыг-оолом.

Впервые в жизни тетя Рая купила мне белые туфли на каблуках. Они были такие красивые, в то время редко кто из моих ровесниц имел такие туфли. Как-то я пошла в них за водой, а колодец стоял за забором, чтобы не испачкаться, сняла их и оставила на сухом месте. В это время подошел писатель Сарыг-оол и, как всегда, с шуткой поздоровался со мной, помог набрать воды. Я, взяв свои ведра, от смущения забыла о туфлях, вспомнила о них только дома, а когда вернулась, их уже не было. Да-а!

Ажыкмаа в мире искусства

С осени 1942 года я начала учиться в седьмом классе школы №2 в Кызыле. В начале учебного года я прочитала объявление: «Театральная студия набирает для цирковой группы Владимира Оскал-оола юношей и девушек». Руководителем цирковой группы работал молодой, красивый, окончивший Государственное училище циркового искусства в Москве Владимир Базыр-оолович Оскал-оол — основатель тувинского цирка, народный артист СССР — жонглёр, эквилибрист на проволоке.

В это же время при муздрамтеатре организовывалось театральное училище со специальностями «хоровое пение», «оркестр народных инструментов» и «хореография».

В Туве тех лет самым ярким выражением народного искусства были национальные праздники с играми, борьбой хуреш. Театр был большой диковинкой, а про цирк и балет тувинцы вообще не слышали. Даже слова такого не было в языке.

Я очень хотела учиться дальше. Конкурс туда был сложным, трудным. После тщательного отбора в цирковой группе начали учиться три девушки: Кок, Намзалмаа и я. Мы были приняты с испытательным сроком — «до зимы посмотрим». Мы не ожидали этого, но были очень рады. Адаптационный период мощных, рослых, с сильными руками Кок и Намзалмыы прошел гладко, а у меня — не очень. Но я не сдавалась, сложные акробатические, гимнастические упражнения делала неплохо наравне с подругами. Я каждый день с замиранием сердца слушала приятную музыку, доносившуюся из помещения, где занимались балерины. Меня всё время туда тянуло. Во время перерывов, почти всё свободное время я убегала туда и наблюдала за каждым движением танцовщиц.

Я снова пришла в квартиру Рушевых. Как всегда Наталья Дойдаловна меня встретила с объятиями.

Наблюдение, сделанное мною десятки лет назад, и сейчас точно объясняет феномен массового восприятия тувинцами самых разных жанров искусства. Собравшись в зале на большой концерт, они с одинаковым энтузиазмом реагируют на все тонкости каждого номера, будь то выступление солистов классического балета, народного фольклорного ансамбля, оперной певицы, поэта, эстрадного исполнителя или мастера горлового пения. Цельность восприятия, идущая от сохранившегося в тысячелетиях единения с природой, — вот ключ к пониманию души тувинца.

Мне было очень интересно узнать о самых первых шагах молодой балерины Ажыкмаа в мир искусства. Хочу отметить, что при этих воспоминаниях Наталья Дойдаловна на глазах молодеет. Она начала работать в одном из старейших тувинских театров (ныне музыкально-драматический театр имени Виктора Кок-оола), где до сих пор сохранился тувинский язык в чистом виде.

За чашкой чая задаю вопросы и продолжаю записывать воспоминания Натальи Дойдаловны.

— Наталья Дойдаловна, как вы пришли в мир балета и стали одной из зачинательниц танцевального искусства Тувы?

Танцевать я любила всегда, поэтому решила попробовать поступить в балетную группу.

В 1943 году открылся Дом культуры советских граждан (ныне филармония). Около этого здания постоянно висели агитационные плакаты с фотографиями героев. Когда узнали о подвигах Николая Гастелло, Лизы Чайкиной, Зои Космодемьянской, Виктора Тополихина, каждый хотел быть похожим на них. Этих плакатов меняли каждый месяц-полтора.

Балетмейстер Анатолий Васильевич Шатин приехал в Туву 2 января 1943 года.

Однажды на меня обратил внимание балетмейстер Анатолий Васильевич Шатин. Он проверил, есть у меня музыкальный слух и склонность к танцам — гибкость, умение держать осанку. Но ведь я занималась в цирковой группе и имела прирожденный музыкальный слух, так что после экзамена меня зачислили в балетную группу.

В старом классе установили балетные станки. После ремонта класс стал светлым и уютным. Мои подруги — трепетная, талантливая Екатерина Кыдай, мягкая, добрая Галина Бады-Сагаан (Севилбаа), терпеливая Клава Веденеева, тонкая тростиночка Фаина Дубовская, целеустремленная Алла Селянова, умница, красавица Клара Намчак, решительная Екатерина Харлыг, с высоким духом Лариса Соловьёва, мечтательная Сай-Хоо Монгуш, скромная Лиля Севастьянова и я — Наталья Ажыкмаа с нетерпением ждали занятий с Анатолием Васильевичем.

В эти военные годы мы учились в 3—4, 5—6—7 классах средней школы. В театре была отдельная комната, где формировали посылки для фронта. Нам, школьницам, доверили складывать в мешки разные вещи: варежки, носки, носовые платки, кисеты, табак, мыло. Некоторые девушки постарше даже вкладывали в посылку письма, и ответы потом получали с фронта. После уборки урожая мы собирали колоски на поле. Ходили босиком, хотя было больно ногам. Но было жалко единственных ботинок, их берегли, надо ведь в чем-то на танцы ходить. Мы чувствовали себя взрослыми. Никто ни на что не жаловался, тем более — на питание. Всё время есть хотелось, но никто на это не обращал внимания, привыкли недоедать и недосыпать. В школьной столовой нам давали щи из подмороженных овощей, кашу. Хлеб был мокрый, его давали по карточкам.

Зимой, когда мороз достигал минус 40—50 градусов, мы часто выезжали на полустаночек в Германовке. Там в деревянном домике дежурили, топили печки, кипятили чай для добровольцев и призывников на фронт из Тувы. Отряды воинов делали остановки в пути до железной дороги, грелись, подкреплялись.

Анатолий Васильевич сам занимался подготовкой реквизита. Для девочек сшили хитоны (туники) нежно голубого цвета, а для мальчиков — белые майки и чёрные трусы. К своим хитонам мы относились очень бережно, сами стирали и гладили. Время-то было военное, поэтому о пуантах даже не мечтали и занимались босиком или в носках. Позже стали шить из толстой ткани тапочки, которые постоянно штопали.

В самый первый раз на репетицию я пошла с девочками в начале весны, ветер был пронизывающий, к вечеру ещё подмораживало. Тогда я наступала на подернутые льдом лужи около реки Енисей, хруст звучал так радостно! А перед тем как треснуть, тонкий лед ещё ноет…

Вот и пришел долгожданный день. Всё готово к занятиям.

Помню, что тогда я ведь пришла в танцкласс с морозца, взяла в руки носки, чтобы надеть, а они холодные! Поэтому я поднесла их ко рту и стала согревать своим дыханием. В чистом светлом классе мы в красивых хитонах в греческом стиле преобразились. Я с подругами чувствовала себя на седьмом небе от счастья!

Вокруг слышится шарканье ног. Девочки сидят рядами на полу в коридоре, натягивают носки. Преподаватель Анатолий Васильевич пробирается по коридору, переступая через наши ноги.

Вот и начинаем.

— Выше подбородок! Тяни носок! Носок! Спина прямая! Ноги должны быть прямые, как циркуль! Спина! Голова! Не высовывай язык!

Пять позиций — пять аккордов. Замерли в пятой позиции. Потом снова и снова повторяли те же позиции, те же движения.

Смотрела на своих подружек, и так жгуче захотелось стать маленькой, легкой и делать упражнения у балетного станка, снова начиная с азов, все позиции, плие, препарасьон! И снова повторять и повторять.

Особенно нам нравилось делать реверансы.

С первого занятия мы были буквально очарованы Анатолием Васильевичем. Когда он показывал нам первые несколько па, мы смотрели на него как на чудо. Было так красиво! Он очень быстро запомнил наши имена, называл нас очень нежно. Например, Севилбуу — Севильбушкой, Сай-Хоо — Сайхошей. От Анатолия Васильевича всегда веяло теплотой.

Одновременно с основами балета, я стала усердно заниматься русским языком. Вот так сбылась моя детская мечта: в 11—12 лет бегала в театр, смотрела на наших артистов завороженными глазами и мечтала попасть на сцену.

Пришло решение создать концертные бригады, отправить их в дальние районы и на местах отбирать способных молодых людей. В бригаду, которой руководил Миронович Ростислав Георгиевич, вошел весь его оркестровый класс: два певца, четыре танцора и чтец-декламатор.

Из руководителей хореографического отделения в эту первую гастрольную поездку вошли для набора кадров балетмейстер-педагог Елизавета Николаевна Чарова и очень способный юноша — танцовщик Николай Кысыгбай.

Жена Шатина Елизавета Чарова была танцовщицей. А Николай Кысыгбай не только обладал хорошими данными танцовщика, быстро схватывал и запоминал рисунок танца, но хорошо говорил по-русски, чем очень помогал в работе русским преподавателям. Кысыгбай стал впоследствии помощником Анатолия Шатина, потом — бессменным ассистентом, который быстро усваивал все тонкости танцевального искусства. Учащиеся плохо знали русский язык, и скромный, интеллигентный Кысыгбай был переводчиком. Он хорошо переводил идеи и задумки постановщика, и долгое время был предан коллективу.

Наша жизнь не ограничивалась учёбой, в свободное время участвовали в сборе вещей для фронта, зашивали посылки. Каждой осенью нас отправляли на сельскохозяйственные работы: собирали колосья, вязали снопы.

Шатин уделял большое внимание развитию нашей общей культуры: учил красиво ходить и сидеть, держать осанку, чувствовать ритм музыки, учил детей аратов высшей школе классического и народного танца, воспитывал у нас чистоплотность, умение общаться со старшими. Он даже давал советы кому, какую одежду носить, как правильно подбирать цвета. Одним словом, он формировал в нас чувство прекрасного, светлого через искусство. Мы ловили каждое его слово. Учитель знакомил нас с историей мирового и русского балета, рассказывал о корифеях русской балетной школы, прославивших её на весь мир.

Как только мы освоили хореографические азы, Шатин начал ставить для нас первые характерные танцы. Это были народные белорусские, украинские и молдавские танцы. Мы танцевали «Гопак», «Бульбу», «Поляночку». За ними последовали первые тувинские танцы. У тридцатилетних супругов Шатиных была дочка Женечка (Евгения), а вторая дочь Алена родилась позже, в 1946 году в Москве. Анатолий Васильевич искренне полюбил всех учащихся и опекал нас — совсем наивных детей, оторванных от семьи. Никто о нас так, как он, никогда не заботился.

Шатин свято любил свою работу и от учеников требовал такой же самоотдачи, той же увлеченности. «Войди незаметно в зал, найди укромное место и смотри внимательно за всеми актерами, изучай их возможности, подсмотри что-то новое в них, ранее никем не раскрытое, и постарайся в своей работе это использовать», — говорил Анатолий Васильевич.

Так формировался мой характер, вырабатывались воля и трудолюбие. От танцев я получала душевную радость, открывала для себя совсем новый, прекрасный мир. Музыка и пластичные движения пробудили меня, обогатили мою душу.

В 1943 году, весной, Шатин с женой и дочерью поехали на гастроли с артистами театра сначала в Эрзинский и Тес-Хемский районы, затем в Бай-Тайгинский, Барун-Хемчикский, Дзун-Хемчикский и другие кожууны. Ездили не только на машине, но и на лошадях, по крупицам собирая и изучая тувинский фольклор и народное творчество. В этом вопросе Шатину оказал большую помощь Александр Адольфович Пальмбах. Исключительная доброжелательность к новым людям в Туве, ненавязчивые советы, добрый мягкий юмор и вечный оптимизм помогали переносить все трудности дела, которое советские специалисты тогда начинали.

Несколькими словами нельзя описать деятельность А. А. Пальмбаха — ученого, энтузиаста Тувы, для которого она стала и родным домом, и раскрытой книгой. Роль его в становлении профессионального тувинского искусства, особенно письменности, его помощь в повседневной работе, в познании Тувы огромна. Специалисты во главе с Шатиным отбирали способных детей и молодежь для обучения. Он создавал тувинские национальные танцы, ставшие поистине народными, живущими до сих пор. Как известно, танца, как такового, в Туве не было. Были широко распространены песенные мелодии, по четкости ритмики они могли бы быть танцевальными. Но условия жизни в юртах, чумах, в вечной тесноте к танцам не располагали. Некоторые элементы хореографического искусства были в различных обрядах — камлании шаманов или монастырском богослужении «Цам».

С Натальей Дойдаловной продолжаю записывать её воспоминания.

Шатин приезжал из каждой поездки очень вдохновленный красотой тувинской природы. Его постоянно интересовали быт и манеры тувинцев, особенно обращал внимание на движения и походку тувинок.

«Танец орла» с древности стал традиционным в национальной борьбе «хуреш». Это — полный силы, восторга, радости танец, исполняемый победителем. Как и шаманские пляски, он вел свое начало от древних обрядовых танцев. Когда на тувинской земле буддийские ламы стали основывать свои монастыри, они начали одновременно устраивать массовые религиозные празднества под названием «Цам». Люди в устрашающих масках импровизировали действо, похожее на танец. С годами это исчезло.

А. В. Шатин впервые в 1943 году осуществил постановку тувинских танцев, подчеркнув их красоту и самобытность. В составе тувинской балетной группы была и мужская группа — Николай Кысыгбай, Доруг-оол, Дадар-оол, Сарыг-оол, Макар, Бадарчы, Кан-оол.

После каждой поездки в какой-то район, в танцах, поставленных Шатиным, появлялось что-то новое, оригинальное, характерное для тувинцев…

Галина Бады-Сагаан (Севилбаа), наша мягкая, добрая Севильбушка, солировала в первом танце «Декей-оо». Трудность этого быстрого и темпераментного танца заключалась в том, что танцовщица должна была танцевать и одновременно играть на флейте (лимби).

Сначала у Галины ничего не получалось, но она тщательно разучивала движения просто держа флейту на руках. Потом игра на флейте и движения соединились, и получился красивый стремительный танец. Это стоило большого труда, но в итоге Анатолий Васильевич остался доволен.

Помню, как на сцену с тувинской флейтой-лимби в руках выпорхнула юная смуглянка Севильбаа в ярко-синем хитоне и поплыла в такт музыке. Так родился летом 1943 года первый тувинский танец «Декей-оо». Тувинский зритель сразу полюбил его.

Анатолий Васильевич пытался вникнуть в жизненный уклад тувинцев, и внимательно изучал черты национального характера. Через некоторое время на музыку Аксёнова он поставил танец «Юность», где солировала умница, красавица Клара Намчак.

В третьем танце — в знаменитой «Звенящей нежности» солировала я. Я изо всех сил старалась исполнять свою партию выразительно и артистично. Прекрасная постановка под красивейшие мелодии в бережной обработке Аксенова и оркестровке Р. Г. Мироновича «Звенящая нежность» стал любимым танцем тувинского народа.

Нет в Туве человека, который не видел бы танец «Звенящая нежность», не наслаждался бы его необыкновенной красотой. «Звенящая нежность» — это особый танец. Его исполняли семь девушек. А почему именно семь?

О зарождении танца «Звенящая нежность» есть воспоминания Шатина: «Я ходил к ламам и увидел у них звонкий шан и попросил кузнеца сделать такие же, только маленькие, как тарелочки, для пальцев. Эти тарелочки поют разными нотами: до-ре-ми-фа-соль-ля-си. Отсюда родилась и мысль о семи девочках: они должны играть по нотам».

Анатолий Васильевич учил нас присматриваться к жизни своего народа, к его обычаям, традициям и ритуалам, к манере движения и характерной пластике тувинцев. Как они наклоняют и поворачивают головы, как у них движутся-взлетают руки. Он использовал для наблюдений каждую свободную минуту. Каждое движение рук девочек было взято из жизни: когда их руки закрывали лицо — значит, девушка стесняется и не хочет, чтобы на нее смотрели. А. В. Шатин видел, что тувинские женщины очень стеснительные, они движутся плавно, мягко, лирически.

В 1944 году летом нашу балетную группу увезли в лагерь за город для подготовки к большому празднику. Мы репетировали все танцы на открытом воздухе прямо на поляне. И там Анатолий Шатин всегда обращал наше внимание на природу. Движения танца «Звенящая нежность» здесь приобретали другое звучание. Они были так естественны! Ведь мы поднимали руки и головы к солнцу, к небу, как бы испрашивая хорошую погоду, хороший урожай. А нежными движениями рук как бы гладили цветы на поляне, любуясь ими. И всё это происходило под звуки народных мелодий, которые сливались с нежным звучанием маленьких тарелочек на наших пальцах.

На праздничном концерте мы выступили успешно. Затем начались гастроли по районам. И везде нас принимали очень тепло и восторженно. Мы, воодушевленные теплым приемом, старались показать всё своё умение, всё, чему учил нас Анатолий Васильевич. Может быть, именно под влиянием таких ощущений и возникла идея создания прекрасного танца, много лет живущего среди тувинского народа. Я счастлива, что была ученицей Шатина. За два с половиной года он научил нас очень многому. Мы окрепли физически, повзрослели. За очень короткое время создать такие необыкновенно красивые танцы может только человек талантливый и преданный своему делу.

Слова Н. Д. Ажыкмыы находят подтверждение в современной жизни. Вот уже многие годы знаменитый ансамбль «Саяны» включает в свой репертуар эти танцы под общим названием «Звенящая нежность».

А. В. Шатин — человек высокой культуры, навеянной духом своего времени, времени высокого хореографического искусства. Он навсегда оставил в Туве память о себе и внес в тувинскую культуру частицу своей души. Анатолий Васильевич заложил тот крепкий фундамент, который был крайне необходим в дальнейшей театральной жизни первых балерин Тувы.

А годы учебы шли, и, разумеется, приносили свои плоды, всё чаще в программах концертов театра.

Хотя минуло много лет, но я хорошо помню свое первое выступление. Я и мои коллеги-балерины были готовы к выступлению, ведь мы так старательно оттачивали движения у балетного станка. Наши плечи и руки блестели, придавая глянец натруженным мышцам. Я показывала то, чему учил в стенах театра Анатолий Васильевич Шатин.

Наша молодость и задор, передались в тот вечер всем зрителям. Это было прекрасно! После успешного выступления на наших лицах не было и следа усталости. Глаза Анатолий Васильевича блестели! Он был счастлив! И мы все тоже! Это невозможно передать словами!

Часто в полном составе балетная группа выезжала на гастроли по районам Тувы. Хороших дорог тогда не было, и мы переезжали с места на место, используя в качестве транспорта низкорослых гривастых лошадок, на которых издавна ездят по Туве.

Едем мы, а уже за пятьдесят километров знают: артисты едут. Ждут. Приезжаем и прямо в степи возле юрт начинаем концерт. Танцевали с таким вдохновением, мы таким вихрем вылетали. Удивляюсь, как мы не падали? Ведь не на сцене танцевали — в степи. А с каким восторгом нас принимали! Выступали прямо под открытым небом, выискивая безветренные уголки. Иногда ездили в маленьком автобусе, и то, как он вмещал в своем салоне 20 человек артистов, костюмы, декорации, рабочих сцены, осталось тайной. На таком же автобусе и в таком же количестве ездил оркестр национальных инструментов под руководством Мироновича Ростислава Георгиевича.

А сколько неожиданного и интересного встречалось нам по дороге. Однажды мы забрались на какой-то перевал, лошадей отпустили, чтобы они немного отдохнули. И вдруг смотрим: стоит огромный полупрозрачный человек. Силуэт угадывается. Одной ногой он стоит на одной вершине, другой ногой — на соседней. На нас смотрит, как на каких-то карликов. Мы все обомлели. Кто это? Что это? Кто-то объяснил: хозяин гор.

Смеясь и вздыхая, Наталья Дойдаловна вспоминает: «Однажды во время зимних гастролей, пока выступали в клубе, кто-то сказал: «На улице — буран». Ну, буран так буран, метелями нас не удивишь. В последний день гастролей мы обычно за полночь возвращались обратно. Но тогда метель оказалась всем метелям метель — вокруг всё превратилось в одно ровное белое полотно. Сначала на дорогах попадались не очень большие сугробы, но постепенно стало ясно, что дальше автобус не проедет. Кто-то сказал: «Может, полем попробуем проехать?»

Непонятно, почему все поддержали эту идею. То есть, конечно, понятно — поскорее хотелось вернуться домой. Но и не только: просто на замёрзшем поле сквозь косую позёмку просвечивала чёрная земля, и надо было только прорваться несколько метров!

И шофёр, недолго думая, — а лучше сказать, вообще не думая! — резко повернул вправо, попробовав выехать на поле. Наш автобус мягко и явно бесповоротно сел в глубокий сугроб. Все замолчали. Потом начали с надеждой оглядываться на дорогу, где скоро должен был показаться автобус с оркестром национальных инструментов под руководством Р. Мироновича.

Ура! Свет автобуса! Воспрянули духом. Выбежали, и … (воистину, иногда затмение находит на всех разом) вместо того, чтобы отправить автобуса обратно, за подмогой — за трактором — начали уговаривать шофёра, чтобы и он свернул на поле — а потом вывезет буксиром и нас!

И — о, чудо! — шофёр автобуса также поддался на уговоры, и этот автобус также мягко, грузно и бесповоротно сел, носом уткнувшись в снег — симметрично нашему автобусу, словно подчеркивая, что одна глупость обычно похожа на другую. Тут уж мужчины, откопав кем-то припасённую бутылку водки и распивая её на ходу, вместе с шофёрами отправились пешком в деревню, подгоняемые собственным смехом и колючим морозным ветром, раздевающим на ходу. Мы сидели в тулупах поверх пальто.

Кто не сидел зимой (минус 40 градусов) в промокшей от снега одежде всю ночь посреди поля в старом автобусе, тому этого не объяснишь. Мы настроились на многочасовое ожидание, и в автобусе воцарилась тишина. Тут наша самая талантливая, трепетная Екатерина Кыдай не выдержала и чуть ли не со слезами на глазах проникновенно выдохнула:

— Кээргенчиивисти аа! И-их, а нормальные люди в это время, вернувшись с работы, поужинав, уже спят. Гастроли лучше делать не на 24, а на 22 дня.

Все засмеялись. Её замечание было справедливо.

Говорят, после 22-го дня гастролей обязательно из ничего, на пустом месте возникает ссора, потому что 22 дня — это наш актёрский и человеческий предел, за которым неминуемо наступает срыв. Последний день гастролей — особенный день. Ты всё ещё будто на сцене, но — тебя уже нет! Только твоё бренное тело двигается, ловко огибая проваливающиеся доски и торчащие гвозди старого клуба — а душа! Душа уже въезжает в ночной Кызыл, где все спят.

Последний день гастролей — это такой день, когда на репетиции мы никак не можем ухватить нужный темп, Анатолий Васильевич подбрасывает нам подсказку: «Эту сцену играйте так, как вы играете в последний день гастролей». И всё становится ясно! Темп найден!..

Каждый раз Наталья Дойдаловна вспоминает эти поездки с нескрываемым удовольствием и радостью, ведь в них говорится и поётся о самом близком и дорогом для неё времени: «Актёры — это дети. Теперь я уже сомневаюсь — больше ли они дети, чем все остальные, чем люди других профессий? Может, они — дети, которые просто не умеют и не хотят этого скрывать?» Тут я вспомнила слова Фаины Раневской: «Беда не в том, что человек стареет, а в том, что он остаётся молодым…»

Сидели мы тесно, кто на сиденье, кто на ящиках и под монотонный гул слабенького мотора дремали долгие часы езды по бездорожью. Вот тогда и родилась песенка на мелодию «Вечера на рейде»:

В автобусе нашем легла тишина

Ребята вповалку все спят.

И в сладком их сне им снится лапша

и чая сто чашек подряд.

Прощай, любимый Тээли!

Мы едем еле-еле,

и с каждой верстой мечтаем с тоской:

скорей бы добраться домой.

А в юрте родной сметана с тарой

Что может быть лучше, друзья?!

Выступления иногда проходили на импровизированной сцене, которую отгораживали на поляне, выбранной на окраине населенного пункта. Ставились два автобуса по бокам площадки, между ними натягивалось полотно — задник, на фоне которого мы и показывали свое мастерство. Сидели и гримировались там же. Зрители, сидя на земле, в 4—5 метрах от «сцены», всегда на «ура» принимали наше выступление.

В этот день, закончив работу, мы с Натальей Дойдаловной спели старинные тувинские песни.

Молодой художник

Во время Великой Отечественной войны артистов, работников культуры направляли на сельскохозяйственные работы в разные районы Тувы.

9 мая 1945 года остался одним из самых ярких и запоминающихся дней в моей жизни. Правда, дул северный ветер, но мы холода не чувствовали.

Люди вышли на улицу, на лицах у всех улыбки и слезы радости, все поздравляли друг друга, обнимались. Звучала музыка, люди пели и танцевали, всюду были видны красные транспаранты.

Закончилась война, отгремел салют Победы. У всех появилась новая забота — восстанавливать хозяйство, восстанавливать города и села. А в 1946 году я и ещё одна девушка из балетной группы — моя подруга Екатерина Кыдай — получили медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Вручала эти медали за труд (нам тогда было в неполные двадцать лет) Хертек Амирбитовна Анчимаа-Тока. Мы очень гордились этой наградой, с удовольствием носили.

— Как вы познакомились с Николаем Константиновичем?

Она счастливо улыбнулась и дала мне почитать книгу Екатерины Тановой. «Судьба матери» на тувинском языке.

Осенью 1945 года нас отправили в Барун-Хемчикский район на уборку урожая. В колхозе сортировали пшеницу девушки из балетной группы: я, Галина Севилбаа, Катя Кыдай. Мы таскали снопы и вязали их. Вернувшийся из Кызыла наш бригадир Николай Олзей-оол, белозубый с черными кудрявыми волосами, радостно сообщил:

— Из Москвы приехали специалисты: режиссер и театральный художник-декоратор. Ой, совсем не узнать наших обветренных танцовщиц, как они будут танцевать на сцене в таком виде? Эх, парни, парни, куда вы смотрите, совсем распустились, за нашими дамами не ухаживаете.

— Они молодые? — интересовался Алексей Чыргал-оол.

— Совсем молодые, примерно нашего возраста. К тому же очень симпатичные, особенно художник. Он очень красивый, с большими круглыми глазами, высокий. Если наша Ажыкмаа рядом с ним встанет, то дотянется только до его талии. Смотрите, коллеги, не упустите наших танцовщиц, — пошутил Олзей-оол, улыбаясь.

— Да, у нас ещё одна работа сейчас нашлась — сторожить их от кавалеров, Алёш, — подмигнул Кысыгбай другу Алеше.

— Кому они нужны с такими обветренными, неухоженными лицами и руками? — полушутя ответил Алеша Чыргал-оол.

После уборки урожая все вернулись в Кызыл. В театре кипела работа. Слова Николая Олзей-оола подтвердились: занимался декорациями в театре высокий, статный, красивый, молодой художник Николай Рушев. Он часто приходил во время репетиций «Звенящей нежности», чтобы узнать, о чем этот танец, о характере каждой танцовщицы. Он делал эскизы. Когда он приходил, то обязательно в своем альбоме рисовал юных балерин. Николай создавал и мои портреты в разных позах и в различных костюмах.

— Новый художник рисует только нашу Ажык. Смотрите, вот здесь он изобразил танец Галины Улановой, а лицо танцовщицы — нашей Ажыкмыы. Это что-то значит. Неужели он влюбился в нее? Ажыкмаа, то есть Наташа, скоро ты будешь танцевать, как Уланова! — шутили Сагды и Кысыгбай.

Все артисты стали замечать, что Николай Рушев действительно влюбился в меня. Но мы тогда между собой ни разу даже не общались.

— Ты с Наташей разговаривал, Коля? — спрашивали друзья.

— Я очень стесняюсь с ней общаться, просто теряюсь. А может быть, у неё уже есть молодой человек-тувинец. Я чувствую, что её коллеги-артисты посмеиваются надо мной. Ревнуют что ли? — виновато ответил Николай.

— Мужчина должен быть смелым! Если разговаривать боишься, то хотя бы пригласи ее на танец.

После окончания балетной группы в 1945 году я начала работать в музыкально-драматическом тетре в качестве солистки тувинской балетной группы.

В канун ноябрьского праздника состоялся вечер. Николай наконец-то осмелился пригласить меня на танец. И весь вечер мы танцевали. А потом стали встречаться. Нас тянуло друг к другу. Стали вместе ходить в кино. Тогда демонстрировались фильмы «Большой вальс», «Сестра его Дворецкого». По вечерам стали танцевать под знаменитый оркестр Николая Хочукпеновича Красного. Мы счастливые кружились и кружились под волшебную музыку. Тогда я плохо знала русский язык, и стеснялась говорить по-русски, а Коля — по-тувински. Но мы друг друга понимали по глазам, по жестам. А если вдруг потребовалась бы помощь, то у меня была подруга Галина Сайзуу, хорошо говорящая по-русски. Скромная Галя и я — неразлучные подруги.

Наталья Дойдаловна рассказала мне забавный случай. Меня эта история тоже растрогала до слёз, и вместе с Натальей Дойдаловной я долго смеялась. От её озорного смеха на душе стало очень хорошо.

Помню один смешной случай. Как-то Коля меня и Галю пригласил в кино. Когда мы подошли к кинотеатру, то не увидели нашего Николая. Лишь рядом прогуливался и прищуривался какой-то старик в шапке-ушанке из тарбагана, в поношенном армейском полушубке, в старых подшитых валенках. Мы не обратили внимания на него. И вдруг этот «старик» окликнул нас: «Девчонки, это же я Николай. Вы что, не узнаете меня?». Мы опешили и расхохотались. Ведь он приехал в Туву летом, не готов был к суровым осенним ноябрьским холодам, а зарплату не давали месяцами, вот и пришлось ему надеть на себя то, что подарили ему знакомые. Николай только через месяц по лимиту купил пальто, обувь, шапку.

Во время гастролей Николай с альбомом и карандашом не отставал от артистов театра. Летом артисты со спектаклями и концертами выступали под открытым небом. Николай рисовал зрителей, когда они смотрели выступления артистов. Старался запечатлеть на бумаге особенности местного быта, и, конечно же, природу — прекрасные пейзажи Тувы. Первая наша поездка с Николаем была в Тес-Хемский и Эрзинский районы. Мы были на золотодобывающем прииске, в котором работники жили и работали в очень трудных условиях. Купались в озере Тере-Холь. Добрались туда и обратно верхом на лошадях. Однажды конь Николая споткнулся, наступив на нору суслика. Николай легко ушибся, падая на колени, а шляпа его покатилась вниз на землю. Все рассмеялись, а я очень переживала за него. Но Коля сразу встал, и потом даже не хромал.

Вскоре дружба между мной и Николаем переросла в настоящую любовь. Он всем нравился своей простотой, общительностью, жизнерадостностью. Работал с удовольствием, при этом всегда прислушивался к советам опытных артистов Максима Мунзука, Николая Олзей-оола. Николай помогал молодым тувинским художникам, следил за их ростом, радовался их успехам, сожалел, если что-то не получалось, подсказывал, советовал. Позже сблизился он с художником Иваном Салчаком.

Ближе к весне Николай мне предложил: «Давай отметим наше знакомство со всеми нашими друзьями, это по-русски называется помолвкой». И 21 мая 1946 года мы пригласили артистов, писателей на свою помолвку. После этого я чувствовала себя увереннее. О нашей связи узнали не только коллеги в театре, но и мои родственники.

— Наташ, говорят, у тебя есть русский жених, надо с ним познакомиться, — однажды сказала сестра Рая.

В одно из воскресений очень стесняясь, я привела своего Колю с друзьями в дом Раисы и Олега Сагаан-оолов. Олег Карламович с радостью побежал звать соседа — писателя Степана Агбаановича Сарыг-оола.

— Как увижу молодёжь, у меня сразу голова начинает кружиться. Не дай бог, упаду. До головокружения надо успеть познакомиться со всеми как следует, — с порога начал шутить известный писатель Тувы, упрекая сестру, — Рая, а почему не предупредила, что у них свадьба, я же с пустыми руками пришёл. А то хотя бы пиалы для подарка взял.

— Нет, нет, Степан Агбаанович, это не свадьба. Мы собрались, чтобы познакомиться. Присаживайтесь, пожалуйста, друзья, приглашаю всех, к столу, — сказала Раиса.

За столом все начали знакомиться и общаться…

— Вот и состоялось наше сватовство-знакомство. Надо сейчас готовиться к свадьбе. Жених — парень завидный, такой высокий, что из хараача (обруча дымового отверстия) юрты, видна его голова. Николая силу я сравниваю с мощью марала во время гона: «казыра дег боттуг, калчаа далай ыыттыг эр-дир бо — сам как двухгодовалый бычок-казыра, как бешеное море шумящий». Надо найти хотя бы малюсенький чум-шатер для них, — Степан Агбаанович всё время шутил.

Со стороны невесты из всех присутствующих по-русски эмоционально говорил с шутками-прибаутками только Степан Сарыг-оол.

Осенью 1946 года в Туву приехал новый балетмейстер Иван Алексеевич Карелин. Он поставил отрывки из знаменитых опер, балетные дивертисменты (они шли в Больших театрах СССР): «Вальпургиева ночь», «Щелкунчик», «Цыганская рапсодия», «Князь Игорь» из оперы «Бородина» (мы были невольницами хана, нас пригнали танцевать), восточный танец… В этих прекрасных танцах изящными пластичными движениями танцевали Севилбаа, Кыдай, Харлыг, Сай-Хоо, Клара Намчак и я. Больше всех я запомнила нашу умницу, красавицу Клару Намчак, она была маленькая ростом, с большими глазами, задорная, ей примерно сейчас больше 80 лет, её мама работала медсестрой в больнице.

Очень дорога мне книга Юрия Промптова «В центре Азиатского материка» (сам автор её подарил нашей семье), где написано:

«В августе 1946 года мы — группа альпинистов из Москвы 8 человек купили билеты на эстрадный концерт в Зеленом театре в парке г. Кызыла перед первым восхождением на Монгун-Тайгу. В тувинских песнях и плясках мы каждый раз находили новое очарование. В особенности любили мы выступления исполнительницы народных песен Кара-кыс Мунзук и несравненной исполнительницы национальных танцев — Ажикмаа.

Лучшими номерами этой танцовщицы, неизменно имевшими шумный успех у зрителей, были танцы «Звенящая нежность» и «Юность». Под мелодичный звук струн Ажикмаа создавала пластические поэмы, полные радости жизни и юности. Музыка и движения этого танца обращены к красивой природе Тувы. В её танцах ключом била молодость возрожденного к творческой жизни маленького народа, забывшего уже о тех временах, когда будущее представлялось ему лишь в печальном образе засыхающего и обреченного на забвение ручья…».

После концерта в Зеленом театре из парка впереди медленными легкими шагами шли мы: стройные, молодые Севилбаа, Кыдай, Харлыг, Сай-Хоо, Клара Намчак и я. Проходящие мимо нас молодые люди любуются, восхищаются нами. Сзади нас идущие артисты театра Кысыгбай, Сагды, Октябрь, Кан-оол им улыбаются: «Ну как наши девушки?».

Как вчера звучат в моих ушах наши задорные песни:

Баян тырткан Чорбаа,

Баштап унер Дугур-оол

ассистент Кыссыгбай,

артык тевер Ажыкмаа.

На баяне — Чорбаа,

Заводила Дугур-оол,

Ассистент Кысыгбай,

Танцовщица Ажыкмаа.

Айлан куш дег Хургулек

Амыр соглээр Намдараа,

Опан-чипен Монгалбии

Онза чараш Оюмаа

Соловей наш Хургулек,

Оратор наш Намдараа,

Шустрый клоун Монгалбии,

Красавица Оюмаа…

Русский жених и муж

Каждый раз, беседуя с Натальей Дойдаловной — ровесницей века XX, записывая её воспоминания — ценнейшие документальные свидетельства эпохи, уникальные рассказы о жизни тувинского народа, я горжусь ею и понимаю, что меня всё сильнее тянет к ней. Итак, снова пишу её воспоминания.

Отец Нади Рушевой — Николай Константинович Рушев, родом из Тамбова — приехал в Туву в 1945 году из Москвы. Работал в Кызыле в музыкально-драматическом театре главным художником-постановщиком. Молодой художник Николай Рушев не мог не заметить юную, красивую, стройную артистку из балетной труппы Наталью Ажыкмаа. В 1946 году в Кызыле они сыграют свадьбу, где было много друзей, поздравлений и веселья.

Однажды при луне Николай стал читать мне стихи Пушкина, а потом предложил руку и сердце. В конце августа 1946 года мы сыграли грандиозную, самую первую интернациональную свадьбу в Кызыле, где было много гостей, цветов, благопожеланий.

Из-за дефицита автотранспорта с трудом привезли барана из Биче-Баян-Кола. Тогда было не принято дарить подарки, а вот Николай нарушил традицию и преподнес мне коралловые бусы. Семья Саган-оолов уступили нам маленькую комнату в доме писателей на ул. Красноармейской 74, где жили известные писатели Тувы Сергей Пюрбю, Бай-Кара Ховенмей, Степан Сарыг-оол, Олег Сагаан-оол, ученый, языковед Александр Пальмбах.

После отъезда нескольких русских специалистов Николаю дали комнату на 2-ом этаже в доме Печати, где на первом этаже находились редакции: «Тувинская Правда», «Шын — Правда», «Тыванын аныяктары — Молодежь Тувы», «Сылдысчыгаш» — «Звездочка». В эту же осень срок командировки-контракта Николая заканчивался, и ему предстояло ехать в Москву.

Николаю было трудно расставаться с Тувой, потому что он здесь нашел себя как художник, полюбил и красивую природу нашего края, и трудолюбивый народ Тувы, и меня. Друзья тоже не хотели отпускать Николая. До сих пор его слова нежно звучат: «Представляешь, Натали, как мне жалко уезжать из Тувы, от её красоты, от тувинских друзей, коллег, особенно от тебя…». Но был приказ Министерства Культуры СССР о направлении его в Таджикистан. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Театру пришлось сначала распрощаться с уже опытным художником-декоратором, затем — со мной.

В конце войны из города Кызыла постепенно все специалисты стали уезжать в Москву, одним из последних — Анатолий Васильевич Шатин. Он уезжал, мне кажется в феврале 1946 года. Сначала его жена с дочерью уехала, а за неделю до отъезда Анатолий Васильевич принес в класс книги и каждой из нас подарил на память — с теплыми пожеланиями. Мне достался томик Пришвина.

Помню последнюю нашу встречу: в маленькой холодной комнате нашего театра он сидит уже с вещами. Я чайник вскипятила и его чаем пою. Он корочку чёрного хлеба макает и пьёт. Грустный такой, задумчивый. На другой день он уехал. Мы так грустили о нём. Сникли, пали духом. Словно осиротели с отъездом своего учителя.

Уехали и другие московские специалисты, к сожалению, к 1948 году оркестр, хор сократили, а в 1949 году и балета не стало, оставили в театре только драматическую труппу. Те, кто попал под сокращение, разошлись и избрали каждый свою дорогу в жизни.

— Наталья Дойдаловна, я вас тогда видела в Туве. Это было 15 мая 2004 года на вечере-концерте, посвященном столетию со дня рождения балетмейстера Анатолия Шатина. Там были и его дочери — Евгения и Елена. Об этом расскажите, пожалуйста.

— Для младшей — Елены Анатольевны Шатиной — это была первая встреча с республикой. А для старшей — Евгении Анатольевны Венгеровской-Шатиной — уже вторая. Первая была в годы Великой Отечественной войны. Маленькую Женю родители постоянно брали на репетиции, спектакли, целыми днями она была между актерами, пока кто-то не вспоминал, что ребенка надо бы покормить… Я тоже хорошо помню 15 мая, на этом вечере главным героем был танец « Звенящая нежность». Его исполняли несколько раз: и профессиональные, и самодеятельные коллективы, и взрослые, и совсем маленькие девочки. Каждый танец зрители воспринимали очень тепло, радостно, хотя и до этого видели его не раз. И это так растрогало нас с Евгенией, Еленой. Как только звенит музыка «Звенящей нежности», у всех слезы на глазах появляются: значит, жива в Туве память об Аксенове (Алексей Николаевич Аксенов написал музыку) и о Шатине А. В.

— И действительно «Звенящая нежность» Анатолия Шатина и сегодня продолжает звенеть в Туве, Наталья Дойдаловна.

Солнечный Таджикистан

В феврале 1948 года Николая вызвали в Министерство культуры в Москву, чтобы оформить документы для поездки в Таджикистан. В городе Сталинабаде он начал работать в должности художника-постановщика в русском драматическом театре им. Маяковского. Уже там он договорился с режиссёром театра оперы и балета С. Айни, о предоставлении мне места артистки балета. Поэтому я одна отправилась по маршруту Кызыл-Красноярск-Алма-Ата-Ташкент-Сталинабад (с пересадками). Наверное, это было 19 мая 1948 года. Я впервые полетела на самолёте из Кызыла. В иллюминатор я видела Енисей, Саяны, леса, города, облака. Пока летела, думала: «Мои предки никогда за пределы Тувы не ездили, а я после такого продолжительного полёта в незнакомом городе буду трудиться с людьми разных национальностей». Потом мы попали в облака, из-за которых стало ничего не видно. А мне уже не терпелось быстрей увидеть столицу Таджикистана. Казалось, очень много время прошло с тех пор, когда мы вылетели из Алма-Аты.

21 мая самолет приземлился в Ташкенте. Мне пришлось ночевать в аэропорту. На мне было драповое пальто, синяя фетровая шляпа, теплые чулки — я ведь прилетела из Сибири. Я с удивлением смотрела на провожающих и встречающих пассажиров, одетых во всё летнее. Мне показалось, что я попала в страну чудес. Пассажиры в свою очередь, конечно, тоже с удивлением меня разглядывали.

На следующий день я полетела в долгожданный Таджикистан. В салоне самолета сидели одни мужчины-таджики в национальном одеянии. У каждого на голове была чалма. Они все говорили на своем языке, причем не умолкая. Мне, единственной пассажирке-женщине, среди мужчин-таджиков было неспокойно: «Как будем жить и работать в незнакомом, совершенно непохожем на Туву крае? Что за народ — таджики? Какие национальные обычаи у них?» И тут стюардесса чётко и громко объявила:

— Уважаемые товарищи! Наш самолёт приземлился в аэропорту города Сталинабада. Вас приветствует столица солнечного Таджикистана. Температура воздуха +38 градусов…

Как только подали трап и пассажиры стали выходить из самолета, в салон самолета хлынул горячий воздух, и я почувствовала сильную жару. Надо же! Здесь, оказалось, в самом разгаре лето! А в Туве совсем недавно снег сошел, только распустились хек-даваны — цветы-подснежники.

А тут природа радуется теплу и солнцу, всё живое вовсю растёт и развивается, везде были розы и цветы, зелень и зелень. Этот контраст жизни бросался в глаза. Я издалека сразу заметила своего Николая. Загорелый, радостный Николай с букетом цветов давно поджидал меня.

Почти на каждом шагу продавали фрукты и овощи. Красивая разноцветная одежда сталинабадцев, непривычное многоголосье у меня вызывало любопытство и интерес, из-за чего я всё время оглядывалась и отставала от мужа. Ой, какая жара!

На следующий день нас тепло встретили работники искусств. Как во многих городах в послевоенное время, и здесь были проблемы с жильём. Дирекция театра нам выделила маленькую комнату в доме дедушки и бабушки русской национальности. Весь двор был покрыт решетками зелени из виноградной лозы, иначе было не спастись от солнцепека.

Первое время я ходила по городу как в тумане. Было от чего растеряться — из далекого, затерявшегося в бескрайних просторах Сибири села, я внезапно очутилась в столице Таджикистана.

Издалека видны очертания гор. Моё знакомство с городом началось с 500-летнего дерева — чинары. Николай как хороший экскурсовод ознакомил меня с достопримечательностями города. После работы мы с Николаем много гуляли, ходили в музеи, театры.