Бесплатный фрагмент - Маленький гарем

Гульнаре Ф.

       «Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему.»

(Иез. 16:15)

1

А начиналось все хоть и не самым целомудренным образом, но обычно для студентов-заочников, приехавшим из районного города в областной центр.

Работая на одном хлебокомбинате, семь сокурсниц и я пытались получить высшее образование по специальности «Технология хлебопечения».

Институт, где мы учились, был московским.

Впрочем — согласно нынешней терминологии — он назывался «академией» пищевой промышленности. На самом деле это была шарашкина лавочка, которая заняла здание бывшего детского сада, когда-то принадлежавшего военному заводу, тоже закрытому.

Здесь за все приходилось платить: от официальной суммы за учебу как таковую до неофициальных за каждый экзамен, каждый зачет, каждую курсовую и даже контрольную — изготовление которых тоже оплачивалось.

Правда, величина каждой взятки по отдельности была небольшой: преподаватели собирали их валом с потока, а не вымогали у двух-трех отдельных людей.

В обмен на деньги обещались дипломы «государственного образца». Его мы представляли с трудом, поскольку само государство то и дело меняло оскал.

Впрочем, нам это было безразлично: начальство приказало учиться волевым порядком, обещая в ближайшие времена избавиться от работников без высшего образования. Угроза не казалась пустой, а в нашем городе хлебозавод остался одним из последних работающих предприятий.

Правда, лично мне ничего не грозило: я находился на самой низкой ступени и начальственный глаз скользил поверх моей головы. Я учился по своей инициативе. Мне было двадцать два года и я еще не потерял надежду изменить жизнь к лучшему.

А с дипломом — любым — это могло получиться лучше, чем без диплома.

Тяготы заочной учебы известны многим.

Но в иные эпохи и в иных институтах имелись общежития. Наше «академия» была озабочена лишь выкачиванием денег, проблемы временного жилья ложились на самих студентов.

С учетом того, что сессия тянулась целый месяц, это создавало серьезную статью расходов.

Проблему все решали по-разному.

Нефтяники — которым для поддержания статуса хватало диплома кондитера — снимали гостиницу и жили лучше, чем дома.

Небогатые мужчины постарше, обладавшие опытом и хваткой, поступали иначе. Они находили одиноких женщин — каких в большом городе хватало — и весь месяц катались, как сыры в масле. То есть не только жили бесплатно, но отъедались, отпивались и до потери пульса занимались сексом. Таких хозяек именовали «невестами», по ним имелась база данных, переходящая из потока в поток и с курса на курс.

Решение было оптимальным со всех точек зрения, но его я узнал лишь сейчас.

На первой сессии я снял комнату в квартале «академии». Я только что окончил школу, еще не работал, своих средств не имел, а данных родителями хватало только на жилье. Я и в эту «академию» поступил лишь потому, что учиться там было дешевле, чем в более приличных местах. К последнему экзамену я почти умер от голода, но не догадался найти себе девицу хотя бы для кормежки.

На вторую сессию я не приехал: в учебе возник перерыв, обусловленный внешними, весьма неблагоприятными обстоятельствами.

Я потерял три года: два поневоле, один по инерции, когда вернулся к нормальной жизни и устроился на хлебозавод, но не мог решить, стоит ли возвращаться в «академию», поскольку жизненные ценности сместились.

А когда решил восстановиться к весне, то заранее прикинул жилищные планы.

Учились в шарашкиной академии люди, сильно ограниченные в средствах. На сессии коллеги по несчастью ездили вместе и снимали одну квартиру на всю компанию, поскольку так обходилось дешевле и по аренде и по еде.

Никого из своих новых сокурсниц с комбината я не знал.

Не обладая реальной специальностью, не умея ничего, кроме как обращаться с техникой, я смог устроиться туда лишь водителем складского погрузчика, управляться с которым могла дрессированная обезьяна. Склад работал с запасами и готовой продукцией, к производству отношения не имел, мы вообще на работу заходили со двора и ни с кем, кроме поставщиков и потребителей, не контактировали.

Для восстановления я съездил в «академию» перед новым годом. Само заведение было чисто заочным, большинство преподавателей приезжало из Москвы на быстрые заработки. Местные тоже не состояли в штате, а прирабатывали, официально числясь где-нибудь в другом месте. Перед В конце декабря бывший детский сад встретил пустотой, не было ни студентов, ни преподавателей, на местах сидела лишь учебная часть. Я провел там один день, оформил нужные бумаги и удостоверился, что меня внесли в приказ.

После всех процедур дома я познакомился с Ольгой.

Она работала на комбинате бригадиром смены в одном из цехов, а по академии была старостой учебной группы по нашей специальности.

Сокурсницы-коллеги жили за ней, как за каменной стеной: она решала все проблемы, им оставалось лишь приехать на сессию и сдать деньги по всем предметам.

Ольга была не просто энергичной женщиной, а очень ушлой. Еще перед первой сессией она навела справки среди тех, кто уже учился, и узнала контакты, по которым из года в год сдаются приемлемые квартиры.

Она нашла жилье, где все семь «хлебниц» жили осенью, сейчас собирались устроиться там же.

С точки зрения цивилизованного человека пристанище обладало комфортом общей камеры в тюрьме, но — согласно одной из тупейших цитат — «наши люди в булочную на такси не ездили» и мирились с чем угодно.

Квартира состояла из единственной громадной комнаты. То, что там не имелось отдельных кроватей, а стояла одна большая и два раскладывающихся дивана, никого не смущало. Пищевое производство накладывало жесткие гигиенические условия, перед сменой и после работницы комбината тщательно мылись, а душевые отделения представляли собой подвалы с потолочными лейками и без перегородок. Женщины привыкли ходить голыми друг у друга на глазах, их не напрягало спать по двое в одной постели.

Шесть из них размещались на плацкартных местах, для седьмой посреди комнаты ставили раскладушку. На ней, как я понял, устраивалась самая объемистая из всех, которой было тесно с кем-то вместе.

Когда в компании возник я, Ольга предложила присовокупиться к остальным, утверждая, что никто не станет возражать. Я согласился, экономические условия казались привлекательными.

Моя зарплата была мизерной, левых заработков на складе не имелось, и я экономил каждый рубль везде, где мог.

Ни старосту, ни меня не смущало, что вместе с женщинами предстояло поселиться мужчине. Студенты-заочники были вынуждены жить в походных условиях, упрощающих нравы до предела.

Кроме того, жилье имело щадящую планировку.

Видимо, дом проектировался одним образом, а строился другим. Или, возможно, эта квартира была вычленена из какой-то другой: единственная комната отделялась от внутренней стены коридорчиком, упиравшимся в стену соседней.

Ольга сказала, что если перегородить тупик занавеской — просто шторой для ванны — то оставшегося места хватит, чтобы я там спал.

Купить еще одну раскладушку было дешевле, чем снимать квартиру самому, и лучше, чем искать совместное жилье с кем-то совсем чужим.

Намереваясь жить с сокурсницами, под словом «жить» я подразумевал завтракать, ужинать и спать в закутке. Ничего большего я не задумывал.

Я был молод и полон сил, я наслаждался женщинами по мере возможности, но зацикленностью на сексе не страдал.

И прежде всего, умел видеть, что есть главное, а чего нет вообще.

На данный момент — на второй по счету сессии первого курса — главным было с минимальными денежными затратами получить все оценки и зачеты, без потерь перейти на второй курс.

Неожиданные сожительницы являлись коллегами-сокурсницами, рядом с которыми все могло получиться легко.

Учиться не по-честному, а на коммерческой основе было проще в компании, чем в одиночку. Ведь та же Ольга, насколько я понял, сама решала дела за всех и групповой вариант обходился дешевле.

А женщины как женщины, которых я оставил дома, от меня никуда не убегали, месяц я мог обойтись без них.

И ни я, ни кто иной, не предполагал, к чему все приведет.

2

Время сессии устанавливалось строго, но приезжали все в разное время.

Кого-то задерживала «производственная необходимость», у кого-то возникали проблемы в семье: внезапно болели дети или загружали родители. А еще чаще до последнего момента отъезду препятствовали супруги.

Ведь все знали, с какой целью некоторые студенты уезжают из дома на целый месяц, когда можно явиться в «академию» на два дня в конце курса и купить все результаты разом.

Многих парней не отпускали девушки, потом внезапно появлялись, чтобы уличить избранников в неверности, словно это могло помочь.

Я не имел ни семьи, ни постоянной подруги, на родителей не обращал внимания.

За нынешний год я понял, до какой степени надоели мне мать с отцом своими садами-огородами, картошкой и яблоками, мечтал ограбить банк, чтобы купить себе квартиру и видеть их не чаще раза в год.

Но банки слишком надежно охранялись, имело смысл получить диплом и найти работу в областном центре.

Во всяком случае, меня ничто не держало, я намеревался прибыть к началу сессии.

Но так получилось, что я отбыл даже раньше.

Примерно за неделю до срока на складе неожиданно появилась Ольга, дождалась перерыва в моей погрузке, подошла и объявила:

— Все люди — говно, даже если кажутся шоколадом.

С утверждением я был согласен, жизнь давно убедила, что шоколада нет.

Но все-таки спросил, в каком контексте оно звучит именно сейчас.

Улыбнувшись ласково, староста пояснила свою мысль.

В столице области обосновалась тьма контор типа нашей шарашки, съемные квартиры повышенной дешевизны пользовались большим спросом. Несмотря на договоренность, хозяйка запросто могла сдать ее кому-то другому, предложившему на пару тысяч больше. Поэтому стоило появиться в городе до начала массового приезда на сессию и «застолбить» жилье за собой.

Не вдаваясь в глубокие причины, Ольга добавила, что занимать квартиру лучше вдвоем, и предложила ехать вместе.

Я подумал чуть-чуть и согласился.

Мне предстояло обустроить спальное место, этим лучше было заняться в тишине и покое.

Вопрос я обдумал заранее: штору, толстую леску, забивные дюбеля и даже молоток решил прихватить из дома, а раскладушку купить на месте. В нашем городе наверняка можно было найти дешевле, чем в столице, но мне не хотелось везти ее на автобусе через пол-области, а потом еще на трамвае.

Но в любом случае процесс требовал времени и не терпел суеты.

На складе меня не пинали ногами, но и не считали незаменимым, без проблем отпустили на один день раньше обозначенного в «учебном» отпуске..

В академию мы с Ольгой ехали почти весело — как, вероятно, едут все современные студенты, знающие, что предстоит оторваться в большом городе без особых забот.

Наше веселье время от времени прерывалось прогнозами насчет нынешних расценок.

Я знал, что они поднялись в сравнении с моим первым курсом. Староста полагала, что весной они могут подняться и над осенними: после нового года повысилась коммуналка, а преподаватели были людьми, им приходилось платить за воду и за тепло без повышения зарплаты.

Но все-таки это нас не слишком омрачало, мы были молоды.

Правда, реально молодым из нас был только я.

Про Ольгу я знал, что она старше лет на десять, слышал краем уха, что у нее есть муж где-то на стороне и несколько любовников на комбинате. Один из них был главным технологом и сильно ей покровительствовал. Но это меня не интересовало.

Внешне Ольга была средней. Я не мог сказать, что она мне нравится, но и сказать, что не нравится, тоже не мог.

Впрочем, «нравится — не нравится» в отношении нас со старостой было неприменимо.

В обычной жизни я бы абстрактно хотел ее, как любое существо, обладающее нужными признаками.

А в учебной различия между полами стирались, нами двигала общая цель.

И не как мужчина и женщина, а как боевые товарищи три часа дороги мы провели в полном согласии. На самой большой станции, где автобус стоял двадцать минут, я даже угостил Ольгу пирожками с вишней.

Прибыв в областной центр и выгрузившись на автовокзале, мы не пошли на остановку муниципального транспорта, а взяли такси.

Это получилось само собой: мы были нагружены, как ослы, сумками с припасами, экономить несколько сот рублей на своих руках и ногах не хотелось.

Сессионное бытие в отрыве от привычного быта охмелило с первых минут, мы не сговариваясь решили чуть-чуть пошиковать.

Не мелочась, по пути на точку мы заехали в гипермаркет «Чудодом» и купили раскладушку. Выбирала ее Ольга — с таким видом, словно ищет нам двуспальную кровать.

Я смотрел на нее, мне было смешно, но мыслей не возникало.

Квартира, которую никто не успел занять, оказалась страшнее страха.

Та, которую я снимал на первой сессии, была чистенькой, с только что сделанным евроремонтом, располагала к размягчению души.

А глядя на эту обитель, я не представлял, как в такой грязи, в закопченной тесноте на облупленных половицах среди отваливающихся обоев, восемь человек смогут прожить целый месяц.

Ольга оставалась безмятежной. Вероятно, она живала и не в таких условиях.

Правда, квартира имела одно достоинство: в ней было тепло. То ли из-за того, что весна, придя по календарю, не успела прийти по-настоящему, март трещал морозами и ТЭЦ держала высокую температуру на подаче, то ли здесь недавно поменяли батареи — но войдя, я испытал желание раздеться.

Приняв у Ольги почти новую дубленку и определив на проволочную вешалку в передней, я осмотрел место, предназначенное мне.

Закуток налево от входной двери напомнил строчки из русской классики про комнату для слуги.

Узкую, темную, душную, заваленную какими-то картонными коробками.

— С этим что делать? — спросил я, без радости глядя на кучу хлама. — Это чье вообще? Хозяйское, или как?

— А черт его знает, — ответила староста, оказавшаяся довольно привлекательной в черном брючном костюме. — Не думаю, что хозяйкино, тут ее вообще ничего нет, кроме мебели и посуды. Наверно, жильцы накидали. В прошлый раз тоже лежало, мы собирались вынести на помойку. Хотели освободить место и перетащить платяной шкаф из комнаты, а то там воздуха мало. Только тронули — он развалился на куски. Сложили обратно кое-как, больше не двигали, до мусора дело не дошло.

— Тогда я все это выброшу, — сказал я. — А то сюда раскладушка не войдет.

— Выбрось, я пока тут приберусь, разложусь. Потом вымою пол, повесим занавеску, будет у тебя личная комната.

Вынос мусора занял гораздо больше времени, чем ожидалось.

Коробки разваливались точно так же, как шкаф, куда Ольга раскладывала свой сессионный гардероб. Из них что-то падало на ходу, сыпалась какая-то дрянь. Мне пришлось сходить на помойку три раза, потом еще прибрать на площадке: в самом подъезде, в отличие от вонючей берлоги, было довольно чисто.

Когда я совсем вернулся, Ольга уже переоделась из брючного в домашнее.

Теперь на ней красовался наряд «Кавказской пленницы».

Сам фильм я помнил плохо: он казался слишком наивным — но был солидарен с людьми из поколения родителей. А они — если верить россказням — ходили в кино по пять раз лишь для того, чтобы полюбоваться ляжками Натальи Варлей в фиолетовых колготках.

Правда, Ольгины, сияющие из-под клетчатой рубашки, были черными, но части тела, на которые она их натянула, могли дать сто очков форы легендарной актрисе.

Определенно, старостой стоило полюбоваться.

— Погоди ты со своей раскладушкой, — остановила она, когда я взялся за сверток, прислоненный к стене. — Успеешь, я еще в твоем бомбоубежище пол не помыла.

— Подожди мыть, — я поднял руку. — Сначала повешу занавеску. Эта квартира такая, что когда стану забивать дюбели, может отвалиться штукатурка.

— Тогда давай сначала чаю выпьем. Я что-то устала.

Ольга сдула со лба пепельную прядь.

Перебивая застарелую вонь разнообразной дешевой еды, въевшуюся в стены, от нее пахло свежим потом, хорошим дезодорантом и — сильнее всего — просто женским телом.

— А я кофе взял. Причем хороший, — сказал я. — Может, его, чтобы взбодриться?

— И его тоже. Только подожди еще минутку, я не все свое доразложила. Пока пиздюшки не приехали, надо занять козырные полки.

Кивнув согласно, я прошел в комнату — еще более ужасную, чем мой отсек. Там не было дневного света и убожество не било по глазам. А тут в окно ломилось морозное солнце, от него жилище казалось еще более неприглядным.

Подъезд выходил на улицу, помойка пряталась во дворе, с коробками приходилось обходить полдома, я тоже приустал.

И теперь с удовольствием сел отдохнуть.

Диван подо мной чуть не опрокинулся, заскрипел, воткнул какую-то пружину. Заскрипев сам, я передвинулся и посочувствовал женщинам. Моя раскладушка все-таки была новой.

Но сидеть оказалась лучше, чем стоять или мотаться взад-вперед.

Обшарпанная комната была пустой, не считая спальных мест и гробоподобного шкафа. Столов для занятий тут не имелось: заочники приезжали на сессию не с учебниками, а с деньгами, в свободное время не занимались, а развлекались.

Ольга возилась с нарядами, двигалась передо мной, как на сцене.

Я не знал, чем она тут занималась, пока я курсировал между квартирой и помойкой, но работы у нее осталось невпроворот. Никуда не спеша, она выкладывала в шкаф трусики и блузки, за каждым предметом нагибаясь к сумке, стоящей на полу.

Круглый зад, то и дело показываясь из-под рубашки, наполнял душу невнятной радостью.

Женщина, оставшаяся в одних колготках, не могла не казаться прекрасной.

А я был мужчиной, прежде всего им, а уже после — всеми прочими.

— Послушай, Ольга… — заговорил я, слегка отдышавшись.

— Слушаю, — ответила она, наклонившись еще ниже и сияя черным светом ярче солнца.

— Жопа у тебя классная.

— Только она?

— Не только. Еще ляжки.

— А еще?

— Больше ничего не вижу.

— Так посмотри.

— Посмотрю.

— Только я сначала губы сотру.

— Сотри.

Мы поднялись одновременно — Ольга распрямилась, я встал с дивана и шагнул к ней.

Под рубашкой подалось упруго, дразнило невидимыми кружевами.

— Только не рви, — сказала она, когда мои пальцы ощутили ее напрягшееся тело. — Лифчик совсем новый.

— Не буду.

— Просто расстегни.

— Расстегну.

— И еще у меня есть разные места. Говорят, хорошие.

— Тоже посмотрим, — пообещал я.

Будучи разумным, я не был дураком, который отказывается от того, что само падает в руки.

3

— Юрка, где ты был на той сессии?

— Где… — я погладил белый зад. — Прекрасно знаешь, где, ты же староста. На зоне.

— Где?!

Ольга, лежавшая на животе, попыталась подняться.

— Да пошутил я! В армии. Та же зона, только руки не за спиной. Закосить денег не хватило, на первом курсе перед весенней сессией забрали. Два года вычеркнуты из жизни. Восстановился на ваш курс, на своем сейчас бы уже думал о дипломе.

— Извини, — она повернула голову, взглянула через плечо. — Чудесный трах выбил остатки мозгов. Конечно знаю.

— Но, слава богу, оттоптал и освободился навсегда, — продолжал я. — Теперь больше не призовут, если не начнется война. А если начнется, я сразу сдамся в плен, не собираюсь ни за кого воевать.

— Я хотела сказать…

— У меня тоже с мозгами тяжело, — я перебил, не слушая. — Из армии выпустили еще год назад. И ты права, Ольга. Нам давно стоило познакомиться и попробовать раньше.

— Попробуем здесь, — просто ответила она.

— А твои… — я осекся но не стал делать вид, будто ничего о ней не знаю. — Мужья сюда не нагрянут?

— Не нагрянут. Они адрес не знают, а девчонки не выдадут. Если начнут звонить — отболтаюсь.

— Это здорово, — согласился я. — А жопа у тебя все-таки класснее всего. В ней можно утонуть.

— Это я знаю. Но совсем не тони, ты мне еще понадобишься.

Нагнувшись, я поцеловал ее около шеи.

— Я тебе не зажала?

— Нет, все в порядке.

— Так повторим? — спросила Ольга, напрягшись и расслабившись. — Или сначала кофе выпьем?

— Повторим. Потом кофе выпьем. Потом еще раз повторим. Потом чаю. Потом еще.

Я не врал, не переоценивал свои силы.

Я был молод и здоров, как обезьяна, а она — хоть и не юна, но опытна.

— Это радует, — она сопроводила слова выразительным движением. — Тогда постараемся. Я умею кончать несколько раз, почти подряд.

— Давай тогда отрываться, — сказал я. — Тем более, кровать всего одна, а завтра приедут остальные.

— Оторвемся по полной программе. Только давай перевернемся?

— Давай, — согласился я. — Сам хотел предложить.

Ольга скользнула с живота на спину, от нее запахло радостью существования.

— Слушай, — я спохватился, уже держа ее за грудь. — Забыл спросить, все так ураганно получилось… В тебя вообще можно было?

— Можно, — староста снисходительно улыбнулась. — Если б было нельзя, я бы сказала.

— Это радует.

— И вообще, Юра, о таких вещах должны заботиться сами женщины. Мужчина должен просто трахать, трахать и еще раз трахать, и больше ничего.

4

Завтра никто не приехал, послезавтра тоже.

Вечером староста, рассматривая себя в круглое зеркальце, сообщила, что все было прекрасно, но следующим утром наконец явятся сокурсницы.

Не дожидаясь вопроса, она пояснила, что разослала СМС, будто квартира занята по форсмажорным обстоятельствам и освободится лишь через три дня.

Признание поразило.

Для того, чтобы провести со мной время в постели, Ольга наврала коллегам, которые теоретически считались ее подругами и должны были стоить больше всех мужчин, вместе взятых.

Эти дни мы провели в постельном угаре.

Налюбившись до одурения в первый раз, мы не стали пить ни чая, ни кофе, уснули на единственной кровати, даже не застелив ее привезенным бельем.

Наутро мы сходили в академию, зафиксировали свой приезд и получили синие зачетные книжки с желтым тиснением на обложках: Ольга законную, я свою старую, лежавшую в архиве.

Я слышал, что в прежние времена зачетки были у каждого на руках, а в наши опасались фальсификации, выдавали перед каждой сессией, потом забирали. Смысла такой возни я не понимал: мой бывший одноклассник, учившийся в компьютерном колледже, за пару часов не только бы заполнил по-своему зачетную книжку, но и соорудил поддельный диплом со всеми печатями.

Ольга также отметилась в учебной части как староста, вяла новый групповой журнал и на вопрос о том, почему из нашей команды приехали только двое, тоже что-то наврала.

Контроль за посещаемостью был понятен. Преподаватели — насквозь нищие, как и вся российская интеллигенция — помимо левых денег получали еще «правые», по распорядку сессии. Каким образом им насчитывали, я не вникал, но мой бывший староста — хитрый татарин Альфат — говорил, что оплата зависит не только от часов, но и от количества студентов. Само собой, нормальному преподавателю надрываться не хотелось, каждый предпочел бы увидеть на лекции трех человек вместо тридцати, потравить анекдоты и разойтись. Но учебная часть отрабатывала свою зарплату и следила за тем, чтобы профессора не приписывали лишних студентов, считала нас по головам.

Но при всей внешней строгости, в первые дни царил бардак. Расписание не устоялось, по коридорам «академии» шатались похмельные после предыдущей сессии преподаватели и хмельные от нынешней студенты, никто ничего не знал, никто ни с кого не требовал.

Этим временем стоило пользоваться. Возвратившись в квартиру, мы разделись и больше не одевались.

Пол в моем отсеке Ольга так и не вымыла, штору я так и не повесил. И новенькая раскладушка, упакованная в полиэтилен, стояла нераспечатанной в передней.

Ничего этого не потребовалось, нам было хорошо и так.

Я время от времени прикладывался к сокурснице, она еще чаще приникала ко мне.

Мы попробовали все варианты: на кровати и на подоконнике, в ванной и в туалете и даже не кухонном столе — и все возможные способы, включая негигиеничные, нелюбимые мной, но обожаемые ею.

Никогда в жизни: ни в школе, во времена первых познаний, ни после армии, ринувшись обратно в развал гражданской жизни — я не «отрывался» так сильно.

Мы со старостой вели себя как пара животных, для которых не имелось ничего, кроме секса.

Но стыдно мне не было.

Все шло, как полагалось идти в такой ситуации.

Голова была мне дана, чтобы думать о жизни, а тело — чтобы жизни радоваться.

Тем более, что оргия для двоих длилась недолго, приезд одногруппниц ее прекращал.

5

Первой к нам явилась женщина по имени Валя.

Конечно, в тот момент я еще не знал, как ее зовут.

Да и вообще не было уверенности ни в чем. Явиться мог кто угодно — например, участковый по жалобе соседей на Ольгины стоны, три дня не прекращавшиеся даже ночью.

Дверной звонок — дешевый и противный — заверещал в минуты последействия, когда мы лежали, облепив друг друга собой и не имея сил разъединиться.

Я рванулся из комнаты в ванную, забыв прихватить одежду. Ольга накинула халатик и, пятная пол мутно-белым, побежала открывать.

Впустив кого-то, она пришла, приоткрыла щелку и вбросила мне рубашку с джинсами.

Я побрился, вымылся, вытерся еще чистым домашним полотенцем и стал одеваться, приплясывая босыми ногами на нечистому полу ванной комнаты. Спешить не имело смысла, но я спешил, ноги застревали в штанинах, рукава пытались порваться. Я боролся с одеждой, а сам тупо разглядывал прошлогодний календарь, пришпиленный к двери изнутри.

Огромный лист на сентябрь изображал девушку с очень маленькой грудью и довольно длинными ногами, вздумавшую пофизкультурничать. Турником служил рожковый ключ, надетый на гайку, торчащую из черной стены. Гимнастка любила все большое: даже мой штабелер обслуживался ключами меньшего размера.

Разумеется, девушка была совершенно голой, на календарях подобного рода иных не бывало.

За эти дни я видел ее тысячу раз, но сейчас впервые заметил, что лощеная бумага во многих местах покоробилась и заскорузла. Стало ясно, что квартира не пустовала, тут живали и парни — причем такие, которым не повезло найти реальную партнершу.

Когда я выскользнул из душной ванной, то услышал веселые голоса и прошел в комнату.

На одном из диванов сидела староста, рядом примостилась незнакомая женщина — маленькая и худенькая, в домашнем сером платье.

Голые ноги ее — в отличие от Ольгиных розовых — были желтовато бледными.

Обе сокурсницы держали щербатые кружки, в воздухе остро пахло бальзамом «Агидель». Наполовину пустая, бутылка с жидкостью цвета утренней мочи стояла на полу.

— Знакомьтесь! — сказала Ольга, все еще размягченная. — Валя, это Юрий, Юра, это Валентина, будьте своими.

— Уже свои, — ответила Валя и отсалютовала кружкой. — Бери стакан, приписоединяйся!

— Спасибо, — я покачал головой. — С утра как-то не пью. А такую дрянь, как «Агидель», не пью даже вечером.

Сокурсницы снисходительно улыбнулись.

Разница в возрасте на каких-то десять лет или около того давала им право на старшинство.

И, кроме того, я знал, что многие женщины любят это химическое пойло для горничных, от которого быстро дуреешь.

— Простите, девушки, — поправился я. — Могу ошибаться. Не хотел вас обидеть.

— Не ошибаешься и не обижаешь, — Валя и поправила серенький подол на желтых бедрах. — Худшей дряни, чем этот бальзам, не знаю…

Движение было безучастным, но меня пробило такое желание, что будь мы одни, я бы опять набросился на Ольгу.

Хотя, стремясь насытиться на всю оставшуюся жизнь, мы накувыркались так, что я еле стоял, а она еле сидела.

— …Но бьет по голове кувалдой и дает забыть обо всем.

— О чем? — поинтересовался я, почувствовав, что в мышеобразной Вале что-то есть.

— О том, что…

Она сдвинула колени, выпрямилась, выпятила грудь, которой не было, откинула свободную руку и сказала нараспев:

— «Человек, рожденный женою, краткодневен и многопечален!»

— Какой женой? — спросил я глупо. — Чьей именно, и вообще?

— Никакой. Ничьей. Просто женой.

— Классные стихи, — сказала Ольга и отпила «Агидели». — Сама сочинила?

— Это не стихи, — ответила Валя, тоже сделав глоток. — И не я. Из книжки.

— Из «Властелина колец»?

— Из Библии.

— Ничего себе! — вырвалось у меня.

Я не считал себя интеллектуалом, тем более эстетом и книгочеем. Но все-таки имел представления об этой стороне жизни.

Я знал, что женщины типа Ольги — приемлемые в житейском плане, но пустые внутри — обожают всякую чепуху. Сам я пробежал несколько страниц «Властелина», когда сослуживец хвастался новым «Киндлом», и понял, что такую чушь не стал бы читать даже школьником.

Услышать, что серая мышка читает Библию, было удивительнее, чем узнать, что мой начальник Гималетдин Акназарович Байдавлетов слушает трансляции из Венской оперы.

Я окинул Валю острым взглядом сверху вниз, потом обратно.

Образования я не имел, но дураком не был и понимал природу вещей.

— Ты читаешь Библию?

— Почитываю, — Валя усмехнулась. — В лаборатории у меня то аврал, то штиль, домой не уйдешь, просто так сидеть скучно, голову надо чем-то занять. Но уж точно не «Тремя мандотерами».

— Голову занять, да, — подтвердил я и быстро взглянул в сторону кровати.

Вонь бальзама перебивала запахи, но сбитые простыни с темным пятном говорили обо всем.

Мы с Ольгой опростоволосились выше крыши.

Ощутимо покраснев, я кинулся застилать ложе недозволенной любви.

— Да брось ты, — отхлебнув еще, Ольга махнула рукой. — Валька своя, дело житейское.

— Именно что житейское, — подтвердила та. — Более того, если бы вы тут три дня проспали через стенку, я бы подумала, что с вами что-то не так.

— С нами, конечно, все так, — ответила староста, не заметив, как Валя влёт раскусила ее вранье про занятую квартиру. — Но сама понимаешь, здесь это здесь, а там — это там. Здесь свобода, там контроль. В общем…

— Не учи ученую, съешь сову моченую, — перебила сокурсница. — Я могила, можешь не волноваться…

— Ты тоже, если что.

— …И вообще, ребята, я раньше всех приехала…

— Да, кстати! — теперь перебила Ольга. — Где эти пять звезд? Решили, что раз если на три дня задержались, то и на тридцать три можно? Я, конечно, с преподами договорюсь оптом, но должны понимать, что они не могут ставить всем «пятерки» если на парах весь месяц пустота.

— Они приедут через час, следующим автобусом. Так что, если хотите…

Валя сделала выразительное лицо.

— …Я не такая дура, прекрасно понимаю, что свалилась, как снег с горы, позвонить не додумалась, сломала вам кайф. Так что время есть, можете продолжить. Я на улицу выйду. Или спрячусь на кухню. Или тут посижу: никогда не видела, как трахаются в реале, посмотреть любопытно.

— Твое предложение завлекательно, — сказал я. — Но я не порноактер, на людях не смогу.

— И вообще времени нет, — Ольга покривилась. — Час пролетит — свистнуть не успеешь. И не час, а меньше, мы с тобой тут сидели, попивали, пока Юрка размывался. И мне, кстати, тоже надо душ принять, перед этим еще порядок навести, пол помыть, мы тут все уделали. Так что успевай поворачиваться.

— Иди мойся, — Валя махнула рукой. — Порядок тут наводить нечего, Юра кровать заправил лучше, чем в армии. Пол я по-быстрому протру, ничего вы тут не уделали, поимели друг друга скромно. Так что все в порядке, подруга. Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов!

Благодарно кивнув, Ольга побежала мыться.

Мы с Валей обменялись взглядами и одновременно подмигнули.

Кажется, что-то было впереди.

6

Вечером, после занятий, мы сели ужинать на кухне. Тоже грязной донельзя, но освещенной присутствием новых лиц.

Все семь женщин были на месте, за день я успел составить представление о каждой.

Всем, кроме одной, перевалило за тридцать.

И все были разные.

Ольгу я успел узнать, она раскрылась полностью.

Самой красивой была Алена.

На ее лицо вряд ли кто-то глядел, красота заключалась в теле.

Аленин бюст не был большим, но обладал такой соразмерностью, что упавший взгляд не перемещался ни на что другое. Вероятно, эту женщину мысленно раздевали так часто, как целой роте не выпадало по-настоящему за всю сознательную жизнь.

Впрочем, грудь бросалась в глаза первой, на самом деле у Алены идеальным было все.

И части ног и профиль фигуры и даже степень покатости плеч.

Эта женщина по всем параметрам была самим совершенством.

Но тем не менее не выходила из общего разряда.

Еще до армии, при всей послешкольной глупости, я уже понял, что счастливые женщины в студенчестве ведут себя иначе.

Приезжают на сессию ненадолго раза два, за нешуточные деньги шутя решают дела и возвращаются к своим мужчинам.

А несчастливые живут здесь по месяцу: пьют и погуливают, и — самое главное! — пытаются убедить окружающий мир, что они счастливы.

Алена при своем неземном совершенстве счастливой не казалась.

Коротко стриженная и старомодно завитая Татьяна была добропорядочна, как пластмассовая пробка.

Столов, которые на работе принято уставлять кактусами и прочей ерундой, тут не имелось. За неимением их она поставила на подоконник рамку с фотографией двух некрасивых детей.

Однако, дважды став матерью, она не испортила бюст. Татьянин торс украшала пара молочных желез, казавшихся небольшими мячами.

Глядя на нее, я раз думал о том, что судьба несправедлива, а к женщинам несправедлива вдвойне.

От Татьяны несло таким унылым целомудрием, что, выкормив отпрысков, она могла обходиться без украшений. А вот Вале, из которой струился огонь, хорошая грудь бы не помешала.

Вере едва исполнилось восемнадцать. Такие девицы — одновременно и отвязные и наивные — надоели мне еще в девятом классе, ее достоинства я не разглядывал.

Но все-таки отметил, что грудь у нее крепенькая, а ноги не длинны, но и не коротки.

В таких оценках не было ничего странного.

Если молодой мужчина, попавший в компанию женщин, с которым предстоит бок о бок провести месяц, не рассматривает прежде всего их тела, то он болен. А я был здоров.

Все шесть считали Веру дурой, с нею не церемонились, грузили мелкими поручениями, заставляли прислуживать на кухне.

Она изредка огрызалась, но в основном молчала, и я не мог понять, глупа Вера, или просто притворяется.

О возрасте Марии Геннадьевны не хотелось думать.

Ее сын был старше меня и учился в этой же академии, но по другой специальности.

Сама она отличалась от прочих — была не то чтобы объемистой, но солидной.

Про женщин такого типа ротный старшина — имев в виду продавщицу из Военторга — говорил, что она «титькой походя задавит и не обернется».

Самой располагающей из всех казалась Валя.

Небольшая и серенькая, она казалась замученной жизнью, но несла струю отчаянного веселья.

Она была начитана, как сто библиотекарей, сыпала цитатами и вворачивала остроты, не давала скучать ни секунды.

Я смотрел на нее часто и она мне нравилась.

Кроме Веры, все знали толк в жизни.

Несомненно, ни от одной не укрылась суть наших отношений со старостой. Мой опыт говорил, что близость мужчины и женщины накладывает отпечаток на мелочи поведения, которые легко распознаются со стороны.

Но это меня не волновало, и Ольгу тоже.

Дело, которым мы занимались, было именно житейским.

Жизнь под одной крышей с сокурсницами ему мешала, но не препятствовала.

После трех дней «отрыва» мы вышли на уровень стабильности. Продолжай жить вдвоем, через неделю мы бы наверняка надоели друг другу. Но сейчас, когда мне предстояло отселиться, отношения могли вернуть новую свежесть.

Спали бы мы врозь, но академия оставалась шарашкой и нам ничего не стоило каждый день опаздывать туда на час.

Быстрота сеанса пошла бы нам на пользу, вызвала неудовлетворенность и ожидание новой остроты.

Мы прожили бы эту сессию, как молодожены в доме у родителей.

Все бы так и случилось, не вмешайся еще один фактор.

7

Седьмой женщиной в компании была мать-одиночка по имени Ирина.

В каждой черточке ее лица звучала такая стервозность, что при иных обстоятельствах я бы не стал с ней общаться. Но сейчас я находился в вынужденных условиях, поэтому оценил ее, как и всех прочих.

Ирина имела красивые ноги и никакую грудь.

Вероятно, в чистом виде она представляла классические «уши спаниеля».

Говоря о «классических», я говорил теоретически, где-то прочитав выражение. Спаниелей я не видел, мода на них прошла.

Да и вообще в собаках я был слаб, безошибочно распознавал только шпицев.

С их остренькими ушками ассоциировались грудки Веры — небольшие и упрямые, не знающие ничего серьезного.

Но и это я бы сказал теоретически, с подробностями Вериного сложения было суждено ознакомиться кому-то но, не мне.

Рассматривая женщин, сидящих вокруг стола, я размышлял о том, что значимость бюста вычисляется по сложной формуле, где размер играет не самую главную роль.

Валю — как и Веру — я раздевать не собирался, но подозревал, что ее млечные бугры меньше моих и она обходится без лифчика. Но тем не менее Валины формы были соразмерны всему остальному. Она, кажется, ни капли не комплексовала.

А у Ирины спереди что-то выступало, но будь я женщиной и имей такую грудь, порвал бы всех в клочки.

Правда, сущность седьмой сокурсницы проявилась не сразу.

В компании четырех, приехавших следующим автобусом, она ничем особым не выделялась.

Честно говоря, весь день я периодически смотрел на Алену, пытался определить, что у нее красивей: грудь, ноги или зад.

В разговорах царила Валя, которая искрилась анекдотами, не слишком добро шутила над Верой, кидая вопросы и не давая времени на ответ.

На математике Ирина даже вышла к доске на задачу про квадратные матрицы — которую за нее решил сам доцент.

Вернувшись из академии, мы сели ужинать.

Каждая женщина привезла с собой кучу сухих припасов и пакет с домашней едой. Ее съедали в первый вечер, пока все свежее, а голова одурманена.

Дурман усилили алкоголем: сначала допили уфимский бальзам, потом принялись за еще боле мерзкий джин Белебеевского спирто-водочного завода. Полутора бутылок на семерых оказалось достаточно.

Я не пил, но думал, что если дело пойдет в том же духе, то стоит купить для себя хоть «Столичную», но не местного производства.

Вечер начался мирно.

На маленькой кухне кипела беседа, характерная для компании пьяненьких женщин, когда говорят все и не слушают никого.

8

— И вот, девчонки, представляете! — почти кричала Ольга. — Прихожу к Асылкужину, а у него уже сидит Юля-пиздуля!

— Что за пиздуля? — спросила Валя.

— И почему такое прозвище? — добавил я.

Асылкужин был начальником одного из цехов — видимо, того, где наша староста работала бригадиром.

— Да есть у нас одна, — Ольга махнула рукой. — А пиздуля — потому что такая и есть.

— Не выношу имя «Юлия», — заявила Татьяна. — Все, кого знаю, последние…

— Пиздули? — подсказала Валя.

— Ну да.

— Алеся — еще более противное, — вступила Алена. — Меня все время путают, терпеть не могу.

— А вот мой дядя Фарит говорил… — продолжила Валя.

— Подожди со своим дядей Фаридом, про него уже слышали, — оборвала Ирина. — Девчонки, у кого на мобильнике есть диктофон со всеми функциями?

— А зачем он тебе? — поинтересовалась Марина Геннадьевна.

— Надо.

Все замолчали.

Ирина сделала паузу, дожидаясь высшей точки внимания.

— Поставить на таймер, положить под кровать, все записать, потом дома дать послушать…

Взяв Верину недопитую стопку, она вылила в себя стерлитамакскую жижу и произнесла несколько фамилий, из которых мне была известна только «Завадский».

Главного технолога комбината не мог не знать даже водитель складского погрузчика.

— Что записать? — переспросила староста, не поняв сути.

— Твои оргастические вопли, — невозмутимо пояснила Ирина. — Говоря сермяжным языком, дать всем послушать, как ты кончаешь. Будет интересно.

Ольга вздрогнула, словно деревянная табуретка превратилась в алюминиевую на стальном полу и ударила током.

Никогда — даже в армии, где жизнь порой летела на грани смерти — я не видел, чтобы состояние человека менялось с такой быстротой.

Сначала староста побледнела.

Потом покраснела, по лбу потек пот, на меня пыхнуло жаром.

Затем краска схлынула, глаза провалились, Ольга повернулась к Вале и, не разжимая невидимых губ, выдохнула:

— Убью.

Я подумал о том, что в жизни этих женщин — развратных внутри, порядочных снаружи — все сложно.

Их мужья, любовники и партнеры не являлись дураками и прекрасно знали повадки своих подруг. В последних не содержалось ничего из ряда вон выходящего: если женщина не ограничивается одним мужчиной, то их круг неизбежно расширяется.

Но в игре изо всех сил поддерживается хорошая мина: все делают вид, что никто не знает о том, что все знают, что они делают вид, что не знают… И так до бесконечности, как в зеркальном лабиринте.

Зеркала все прятали, но легко бились.

Нескольких точных слов, брошенных где и кому надо, могли обвально разрушить все, что угодно.

— Не надо Вальку трогать, — на Иринином лице засветилась нехорошая ухмылка. — Убить тебе стоит себя. Она ничего лишнего не распиздела.

— А как…

— Ты не только блядь, но и дура. Думаешь, хоть кто-то, кроме Верки, поверил, что квартира была занята и вы с Юркой три дня кантовались на вокзале? Причем на разных: ты на авто, он на ЖД?

— Постой, Ира, — встряла в разговор Татьяна. — Разве…

— Не разве. А ты такая же дура, хоть и двух дочек родила…

— …Сыновей…

— Какая разница.

Ирина перевела дух, посмотрела на старосту и укоризненно покачала головой.

— Вы хотя бы перед нашим приездом распаковали Юркину раскладушку! А то как бросили в передней, так и проеблись тут три дня, о ней не вспомнили. И белье с кровати, которое можно сдать в донорский пункт, ты бы хоть в тазу замочила, а не оставляла на всеобщее оборзение!

— Я и не оставляла, — огрызнулась Ольга. — Это ты сучка недотраханная, обожаешь копаться в чужом белье, потому что своего нет.

— Я-то недотраханная, — с холодным ядом в голосе ответила Ирина. — А вот ты, перетраханная пизда, доживаешь последние дни своей жизни. Вернешься домой — все всё про тебя узнают. И муж и на комбинате. Прилетят пиздарики на воздушном шарике.

— Ты сука, — безнадежно повторила староста.

Мне стало ее жаль.

В личной жизни все ходили на лезвии ножа.

Понятие «женской солидарности» являлось мифом.

Впрочем, то же относилось к «мужской»: в армии я понял много и не узнал ничего хорошего.

— Конечно, а ты сомневалась? Причем такая, какой ты даже не представить не можешь. Но скоро представишь. Доживи до конца сессии, потом заказывай отходную.

— Девочки, вы уж слишком, — вступилась Марина Геннадьевна. — Все под богом ходим и никто не знает, как жизнь завтра повернется.

— Вот именно, — Ольга обрадовалась, ожила. — Весь гвоздь в том, что мы с Юркой приехали первыми.

— Бельгийскую женщину спросили, какую ночь она любит больше: новогоднюю или ночь с мужчиной, — задумчиво проговорила Валя. — Она ответила: «Конечно, новогоднюю, ведь она бывает чаще!»

— Ты это к чему? — меланхолично поинтересовалась Алена.

— Ни к чему, Так, вспомнился анекдот из французского фильма.

— А если бы на моем месте оказалась ты — точно так же трахалась бы с ним, — никого не слушая, продолжала Ольга. — И что бы ты сказала, если бы я потом настучала твоему бесценному Анатолию?

— Но оказалась не я, а ты, — парировала Ирина. — И, в отличие от тебя, я бы не упала на этот ходячий член без копейки за душой!

— А твой Анатолий, хоть ходячий — но без члена, — в голосе старосты звучало глубоко прочувствованное торжество.

— А то ты знаешь?

— Знаю. Все знаю. Как и то, что ему твоя пизда велика.

Удары наносимые женщинами друг другу ниже пояса, показались бы убийственными для слушательниц уровня школьных училок.

В нашем кругу это не выходило из нормы. Город был небольшим, хлебокомбинат — еще меньше, и там шла циркуляция интимных связей с периодическими возвратами на точку старта.

Но все-таки внешне все пряталось под тиной целомудрия.

Публичное заявление о знании относительно чужого любовника не могло остаться без ответа.

— Ты… — Ольга открыла рот и набрала побольше воздуха.

На следующие несколько минут все оглохли.

Стены грязной кухни дрожали от залпов еще более грязной брани. Отдельные слова разбирались с трудом; ругань шла огненным шквалом, как удар батареи реактивных минометов.

Староста сквернословила хлеще любого грузчика, Ирина — ядовито спокойная –вклинивала отдельные реплики и огонь вздымался с новой силой.

— Все, брэк! — в конце концов крикнула Валя, поднявшись за столом. — Ничья.

Активный ход со стороны серенькой мышки ошеломил соперниц, обе замолкли.

— В самом деле, девочки, хватит, — Алена помахала перед собой ладонью. — Голова лопнет от ваших споров.

— Математик нас сегодня укатал, вы решили до смерти доконать? — добавила Татьяна.

— Идите вон на улицу разбирайтесь, — подытожила Марина Геннадьевна. — Мы устали слушать.

Вера молча хлопала очень большими и очень глупыми глазами.

Она не успевала следить за диалогом.

Впрочем, даже я понимал не все Ольгины обороты.

— А что мне с ней разбираться? — староста провела рукой по лицу, стирая эмоции. — Вон сейчас нож возьму…

Она кивнула туда, где над плитой на грязной магнитной вешалке блестел мясницкий тесак.

— …Сделаю ей сиккир-башка, и вся недолга. Нет человека — нет проблем.

— Все-таки ты редкостная дура, — ласково сказала Ирина. — Хоть Юрка тебя и трахал тут, как Робинзон Пятницу.

— Почему Пятницу? — спросила Алена. — Разве Робинзон был геем?

— Ты бы тоже стала геем, когда прожила двадцать лет на острове среди одних мужиков, — ответила Валя. — Вопрос в другом: почему Ольга — дура?

— Да, почему? — с вызовом спросила староста.

— А потому что дело не во мне, — Ирина повела головой. — Я вообще останусь ни при чем.

— Как это — «ни при чем»?! А кто начал разговор? Не ты, что ли? Все остальным было пофигу, что я тут делала, с кем трахалась, а с кем не трахалась! Кто тогда при чем?

— Да, — едко усмехнулась Ирина. — Начала я, потому что другим дела не было. Но процесс пошел. Интерес к твоей эротической жизни возник. Я вообще буду молчать в тряпочку, о тебе по всему городу распиздят другие!

— Другие?

— Да, другие.

Ирина обвела сидящих нежным взором.

— Валька ввернет куда-нибудь ради красного словца, ей такое сболтнуть легче, чем пописить под кустом. Танька расскажет мужу, какая ты блядь, он погонит дальше.

— Не расскажу и муж не погонит! — возмущенно вскинулась Татьяна.

— Расскажешь, и еще как. Когда он тебя спросит, как прошла сессия, ты ответишь, что Ольга трахалась на потолке, а ты себя блюла. А когда мужик узнаёт, что какую-то женщину трахал кто-то, но не он — от зависти разнесет всем.

Я молча восхитился.

Эта женщина, конечно, была стервой, но мужскую психологию знала на «пять» с плюсом.

— Идем дальше по списку, — продолжала Ирина. — Аленка холодна, как белый амур, и поделится с кем-нибудь, что есть женщины, которые месяц не проживут без ебли. Дальше ниточка потянется, сама не заметит, как тебя сдаст.

— А я? — с непонятной улыбкой спросила Геннадьевна.

— А вы будете учить Борьку, ну то есть вашего сына, что такое хорошо и что такое плохо. И туманно намекнете на развратную Ольгу. А поскольку он учится в нашей же говённой академии, ему ничего не стоит из спортивного интереса разузнать, с кем вы жили на сессии. А потом методом исключения: не вы, не я, не Валька, и тэдэ, и уж точно не Верка. Все сойдется в точку.

Вера хлопнула ресницами. Она все еще не въехала в тему.

Одарив ее презрительным взглядом, Ирина завершила:

— А эта дура разболтает кому ни попадя просто так, потому что дура и этим все сказано.

Все молчали.

Каждая женщина примеряла сказанное на себя и, похоже, не находила возражений.

— В общем, сама видишь, Оленька, куда ни кинь, везде клин. Так что тебе самой надо делать сиккир-башка. Потому что дома это тебе сделают другие. Причем все по очереди.

Ольга не ответила.

— Выхода у тебя нет. Дверца захлопнулась. Копай могилу.

— Выход есть, — взглянув на меня, возразила Валя. — Но он единственный.

— Какой? — тускло спросила староста.

— Вы вообще детективы читаете? — вместо ответа спросила серая мышка.

— По телевизору смотрим, — сказала Марина Геннадьевна. — По кабельному.

— А при чем тут детективы? — поинтересовалась Алена.

— При том. Вы знаете, что такое круговая порука?

— Ну… — Татьяна пожала плечами. — Когда воруют друг у друга.

— Нет. Когда преследуют общую выгоду, убивают все вместе. Ну, то есть один берет нож и наносит первый удар, а все остальные бьют еще и еще. И никто никого не сдаст, потому что в убийстве участвовали все.

— И какое отношение это имеет к нам? — скептически поморщилась мать двоих сыновей. — Кого мы собрались убивать все вместе одним ножом?

— Робинзон трахал Пятницу по пятницам, — не обращая внимания на вопрос, продолжала Валя. — Потому что никого другого у него не было…

Похоже, она впервые вырвалась из своей лаборатории на оперативный простор, где все ее слушали.

И не собиралась отвлекаться по мелочам, слышала только себя.

— …А у Белоснежки было семь гномов. Ее трахал Понедельник в понедельник, Вторник во вторник, и так далее. Когда заканчивал работу Воскресенье, приступал Понедельник, и так текло неделю за неделей, месяц за месяцем. При полном удовольствии всех сторон.

— Хватит говорить загадками! — Татьяна взглянула раздраженно. — К чему все это — убийство и какие-то гномы?

— К тому, что у нас тоже семь гномов, только без пиписек. И чтобы не произошло убийство, мы должны устроить круговую поруку.

— Это как? — спросила Алена. — Говори яснее.

— Это так, что наша Белоснежка… ну, то есть Белоснежец должен трахать нас всех.

— Как в чешской порнухе, что ли? Ляжет на пол, мы будем по очереди садиться ему на член?

— И делать ставки друг на друга, — подхватила Ольга.

— Какие… ставки? — Марина Геннадьевна взглянула удивленно.

— В которую спустит.

— А что? — в Татьянином взгляде стояло еще большее удивление. — Разве в порнухе кончают?

— А разве нет? — Ирина усмехнулась. — Зачем тогда сниматься в порнухе вообще?

— Я думала, там не занимаются сексом, а только имитируют.

— Удивительно, что ты об этом думала, — язвительно сказала Ольга. — Мать Тереза, пальцем деланная! Ты наверняка и своих дочек…

— …Сыновей…

— …Таких же бесполых, как и ты! Родила непорочным зачатием!

— Хватит, девчонки, в самом деле! — Валя подняла худую бледную руку. — Галдите все разом, не даете договорить. А я хотела сказать, что сейчас придумала. Все устроим культурно, без порнушечных излишеств. Установим график. Юра будет иметь нас по очереди. Меня в понедельник, Ольку во вторник, Ирку в среду, Таньку в четверг…

— Белены объелась, — перебила Татьяна. — И башню у тебя снесло.

— Не снесло. Это единственный выход. Если мы все перетрахаемся, ни одна не разболтает про другую, потому что будет связана круговой порукой.

— Девочки, а ведь это идея! — Алена взглянула ясными глазами.

— Снесло, и еще как, — повторила мать двоих детей. — Выходит, по Валькиной указке я буду ложиться под этого еблана в день, когда назначат?!

— Будешь.

— Не буду.

— Будешь! — в Иринином голосе звякнул металл. — И еще как будешь. Откажешься — мы тебя свяжем и будем держать за руки и за ноги.

— Я уйду на другую квартиру.

— Не уйдешь, — холодно сказала Ольга. — Нам придется убить тебя. Ты все про всех знаешь и если останешься незамазанной, будешь представлять опасность. Уходить надо было раньше, а сейчас поезд уехал. Так что выбирай: четыре траха с Юркой или смерть. Правда, мы тебя пожалеем, убьем без мучений.

— Вы… — Татьяна задохнулась, не найдя слов.

— На самом деле Валя права, — опять заговорила Алена. — Ситуация зашла в тупик. И то, что она предложила — это единственный способ нам всем сохранить лицо, как говорят китайцы.

— Вообще-то японцы, — впервые за всю перепалку вступил я. — Но это неважно. Идея мне нравится.

— Еще бы тебе не нравилась, едрила с Нижнего Тагила! — со злостью сказала Татьяна.

На эпитеты в отношении меня она не скупилась, Валина идея не пришлась ей по душе.

Хотя говорить можно было о чем угодно, никто не собирался воплощать сказанное в жизнь.

— Я… — заговорила Вера и тут же смолкла.

— Что «ты»? — вскинулась Ирина. — Тоже не хочешь трахаться?

— Хочу. Но не могу. Я девственница.

— В чем тебе и соболезную, — комментировала Ольга. — В восемнадцать лет быть девственницей — лучше не быть вовсе.

— Ну и в чем проблема? — Ирина состроила кривую гримасу. — У тебя есть второй вариант.

— Какой?

— Все молодые татарки трахаются анальным способом. Куча удовольствий и девственны до замужества.

— Но это же, наверное, больно? — Марина Геннадьевна сдвинула брови.

— Больно без привычки. А потом хорошо.

— И даже лучше, — добавила Ольга. — Кончаешь быстрее и залёт не страшен.

— А что… — Вера потупилась. — Этим местом тоже… можно?

— Еще как. Можно и нужно.

— Но я не татарка, — возразила она почти жалобно. — И вообще.

— Что «вообще»?

— Ничего — запнувшись, Вера покраснела.

— Занимайся оральным, — посоветовала Ирина. — Чтобы не было проблем с тобой, мокрощелкой.

— Под номером «шестьдесят девять», — добавила Алена.

Вера уставилась непонимающе.

Как видно, ей не хватало словарного запаса.

— Оральный я люблю, — наконец ответила она. — Очень. Эту… в «Мартини» добавлять.

Татьяна бросила на Веру взгляд, полный уничтожающего осуждения.

Я подумал, что, вероятно, они с мужем занимаются сексом в пижамах, причем в позе миссионера.

— А у Юры хватит сил? — усомнилась Ольга. — Нас много, а он один.

— Что полностью соответствует российской демографии, — Валя усмехнулась. — На десять баб один мужик. Но никто еще не умер. Все здоровы и полны сил.

Меня за столом как будто и не было, это смешило.

— Будем по очереди покупать ему сметану, — сказала Ирина. — И кормить как следует, чтобы он не сидел на луковых колечках.

— Будем, — подтвердила Марина Геннадьевна. — Откормим так, что мама не узнает.

— Еще вопросы есть?

— Нет, — Алена покачала головой. — У матросов нет вопросов.

— Ну, так как мы все организуем? — спросила Ольга. — Ты там что-то про график сказала.

— Без графика никак, — ответила Валя. — Установим распорядок, очень жестко.

— Как в гареме, что ли? — подала голос Вера.

— Примерно так. Чтобы по справедливости, бросим жребий. Напишем список по номерам…

— …Вывесим на кухне, — подхватила Ирина. — И каждое утро будем записывать, сколько раз Юрка и сколько раз — его дежурная жена.

— Обойдемся без этого, — серьезно возразила староста. — Хватит распределения по номерам.

— А где мы… — Марина Геннадьевна осеклась и чуть порозовела. — Будем исполнять назначенную обязанность? В комнате на кровати?

— Нет, в коридоре на новой Юркиной раскладушке, — Ирина ухмыльнулась. — Херли он ее покупал!

— Но я ее обрушу!

То, что женщина, годящаяся мне в матери, не только без возражений согласилась на непристойный вариант, но и принялась выяснять подробности, удивило.

Но, судя по всему, тема «зашла» и мои сожительницы несли кто что ни попадя.

— Зачем на раскладушке? — возразила Валя. — Неудобно и скользит. Кровать большая, но диван поуже, его можно будет туда затолкать. И получится нормально.

— Мне кажется, не войдет, — сказала Ольга.

— А что гадать, надо измерить, — Алена пожала плечами. — У кого есть сантиметр?

— Откуда ему взяться? — с прежней злостью выпалила Татьяна. — Мы сюда не шить приехали!

— У меня у зарядки длинный шнур, можно им, — предложила Ирина.

— Зачем зарядка? — сообразил я. — У меня есть леска, на которую еще надо повесить занавеску.

— Леска — это самое то, — подтвердила Валя. — А занавески не надо. В этом застенке за ней задохнешься, а все равно все слышно.

— А новую раскладушку продадим на Авито, чтобы возместить Юрию убытки, — неожиданно предложила Вера.

— Ага, — Ирина согласно кивнула. — И ты будешь спать на полу.

— Почему на полу?

— Потому что нам надо восемь спальных мест. Те же кровать, два дивана, две раскладушки, как ни переставляй, — пояснила Марина Геннадьевна.

— Ух ты, а я и не сообразила…

— Потому что дура, — констатировала Ирина. — Поэтому и сидишь секретаршей у Мурсалимова. И то до тех пор, пока он не найдет более сговорчивую.

Алена нехорошо улыбнулась.

— Все, народ. Кончаем базар, — сказала Ольга и встала из-за стола. — Идем устраивать сексодром. Потом посчитаемся на график.

— Семь бельгийских женщин идут в новогоднюю ночь? — спросил я.

— Точно так, — Валя расплылась в улыбке и одарила меня теплым взглядом.

9

— Как ты сумела взять себе первый номер? — тихо спросил я.

Разложенный диван вошел в проем с минимальным допуском, с обеих сторон осталось по несколько сантиметров.

Сюда приходилось залезать с торца, словно космонавтам в капсулу, во время слияния мы несколько раз задевали обшарпанные стены, не привыкнув к тесноте. Но зато кривобокое ложе, качаясь на разболтанных ножках, не опрокинулось, поскольку опрокидываться было некуда.

Сейчас уже ничего не качалось, не тряслось и не трещало.

Вокруг покоилась тихая тьма, под нами было тепло и влажно, сверху серел давно не беленый потолок.

В ногах дивана стоял единственный на всю квартиру стул со спинкой, принесенный из кухни. Я его не видел, но знал, что там лежит Иринина одежда: домашний халат, трусики и лифчик.

Несмотря на неприличные приготовления, моя «дежурная жена» пришла пристойно, разделась тут и юркнула ко мне.

Впрочем, процесс раздевания я тоже не видел, только слышал: Ирина погасила желтое бра в передней, а другой лампочки не имелось. И голизну ее тела я тоже понял на ощупь, не успев привыкнуть к темноте.

Сейчас глаза адаптировались, я различал очертания стула и груду вещей на нем. Они наверняка успели остыть: соединялись мы долго и не спеша.

За диваном справа на стене виднелась оранжевая полоса. Сюда доставал свет фонаря, стоящего за окном. Комната не имела двери, но это не никого волновало. Все происходящее тут было узаконенным.

Из комнаты неслось теплое, уютное посапывание. Все спали.

— А ты видел? — так же тихо ответила Ирина.

— Не видел, но понял. Как именно?

— Как именно, неважно. Но то, что понял, хорошо. Ты не такой дурак, как я думала.

— Дураком меня еще никто не называл. Я не какой-нибудь футбольный фанат.

— А чем тебе не нравятся футбольные фанаты?

— «Кто болеет за „Зенит“ — у того всегда стоит?» За спорт болеют только идиоты.

Ирина хмыкнула.

— Но не о них сейчас речь.

Я погладил ее грудь, еще более жалкую, чем ожидалась.

— А ты — не такая стерва, какой казалась, — сказал я, желая взять реванш за дурака.

— Я и есть не стерва, — спокойно ответила Ирина, пропустив обиду мимо. — Просто жизнь остервенила.

— А что так? — невольно поинтересовался я.

— Да все вообще, — она вздохнула. — Например, сын у меня дебил. Хоть и не футбольный болельщик.

— Спустил кубики «Лего» в унитаз и засорил канализацию всему дому?

— Да нет, леги — это пройденный этап. Ему придурку четырнадцать лет.

— Четырнадцать?! — привстав, я заговорил в голос. — А тебе тогда сколько?

— Мне, представь себе, недавно стукнул тридцатник. Я сына родила в шестнадцать лет.

— Ничего себе, — я снова зашептал. — В шестнадцать! Во сколько же тогда…

— Во столько, когда еще не положено знать, как пиписька правильно называется, — Ирина невесело засмеялась. — И как пошла с тех пор пизда по кочкам, так они и не кончаются.

— Но почему у тебя сын придурок? У тебя все придурки — я дурак и Ольга с Верой дуры. Так не бывает.