Бесплатный фрагмент - Маленькие боги

Подполковник и его котён

Любовь не щадит никого. Даже людей в погонах.

Как-то ехала я в командировку на поезде. Зашла в купе, поздоровалась, со звуком задвинула ногой чемодан под полку, протиснула себя и свой рюкзак ближе к окну и уставилась в темноту.

Неловко повисло молчание — так неловко висят последние яблоки осенью. Морщинистые, иссиня-черные — они крепко держатся за ветку и как будто назло не падают. И висеть им одним вот именно что неловко — ну все остальные упали давно, сорваны, съедены в шарлотках или закручены в компоты, а эти висят — такие некрасивые, нагие, позорные. Яблокам этим покраснеть бы от стыда, да никак, время вышло, поезд ушел.

Да, поезд.

Я все ещё ехала в Воронеж в купе и осторожно разглядывала соседей. Точнее, соседа (вообще этот текст не появился, если бы не он).

А этот Он был в военной форме — суров, насуплен, лыс, и пышно, предельно громко дышал.

Он был такой важный, что даже Он хотелось нарочито писать с прописной буквы.

Разговор не клеился, но его никто и не клеил: ни тебе обсуждений стоявших погод, ни флуда про комфорт купейного вагона, ни праздного любопытства о том, кто и куда едет. Все устало уткнулись в телефоны и вынужденно ждали, когда можно будет лечь спать (вроде как через пять минут после отправления рано, ещё проводница должна зайти, про билеты спросить; через полчаса тоже, вдруг кто захочет выпить стакан чая или переодеться, а через час-полтора — самое оно) — словом, мы все тяготились присутствием друг друга.

Пассажир в военной форме снял пиджак, и мой взгляд упал на две звезды на погонах. Не разбираясь в званиях, я тут же загуглила и удивилась про себя — вау, подполковник.

Зазвонил телефон. Подполковнику звонила молодая жена. То, что она молодая, стало понятно из разговора.

Разговор очень личный, очень интимный, но до того душный для окружающих, что хотелось открыть окно и деться куда-нибудь.

Подполковник таял на глазах и растекался по всей площади купе.

— Ты у меня фантазёр, — кокетливо сказал Он и постучал обручальным кольцом сначала по столу, а потом по экрану телефона. — Слышишь?.. Понимаешь, что это значит?..

Она ему что-то лепетала долго, Он кивал и отворачивался к окну, как будто отгораживаясь от всех, и вдруг смущенно заулыбался:

— Ну, я знаю, что я красавчик… Да… Плюс ты замуж вышла за военного москвича! Ладно бы просто за военного, или за москвича, а тут за военного москвича — два в одном!

«Вау, подполковник», — вяло повторила про себя я.

— Да ещё и красавчик! Три в одном! — Он аж прихрюкнул от своей значимости, красоты и чувства юмора.

Потом слушал внимательно голос в трубке, теребил круглыми пальцами салфетку на столе и неожиданно изменился в лице:

— А ты хорошо подумала?… М?… Ты подумала хорошо?.. Это называется «испортить». Это называется «капание на мозги»… Может, кто-то и простит, но не я…

Кажется, речь шла об измене, и мы с соседями переглянулись.

— Какая правда открывается?.. — продолжал он и старался быть ласковым. — Вот что ты начинаешь иронизировать? Твои слова мне всерьез принимать?.. Алё?.. Подожди, мне звонят…

Подполковник «переобулся», сменил лицо — звонили по работе, и он снова был суров, чёток, собран.

Я мысленно выдохнула и понадеялась, что продолжения разговора с молодой женой не будет или будет, но за дверями купе.

Но Он, никуда не выходя, снова набрал ее номер и снова растекся.

Я невольно закатила глаза.

— Алё?.. Ну все, проехали… Ну что ты такая грустная?.. Котён… Мы с тобой пошли и дали обещание… клятву… а ты мне такое задвигаешь… я помню, что ты у меня есть. И будешь… Не грусти, я скоро приеду… С подарком и сюрпризом, — и положил трубку.

Мне кажется, что в воздухе даже стало как-то легче, что ли, без этой томленой взвеси любовной маеты, которая расплескивалась на окружающих.

Подполковник собрался, достал свои домашние сланцы (хоть в купе и дают одноразовые тапочки) и, пыхтя, неуклюже натянул их на ноги.

…Я радовалась и колдовала почти, чтобы котён больше не звонила.

А подполковник уснул себе, проснулся и на крыльях любви прям с поезда полетел к молодой жене. И я прям вижу, как Он снимает в коридоре свою суровость вместе с подполковничьим пиджаком и становится липким и бесформенным безобразием. И всем хорошо. Потому что у них любовь.

Майки три раза в день

Сын болел, пришли в поликлинику за справкой и выписываться.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— О! — подняв голову, отреагировал врач. — Мама — журналист, а сын рисует?..

— Помните еще?

— Да-да.

— Я вызывала скорую, потому что была высокая температура, — и шепотом, — И случайно вызвала врача не из детской, а из взрослой поликлиники.

— Ну дядечка такой у вас уже, — осматривая сына, говорит врач, — заслуженный, так сказать, художник РСФСР, ему можно уже и из взрослой вызывать. Я, конечно, паясничаю. Ты в каком классе?

— В восьмом.

— Нормалист? Дети сейчас так говорят. Не отличник, не ударник, а нормалист. Кем будешь?

— Врачом-терапевтом, — троллит сын, потому что этот врач всегда спрашивает одно и то же, решил ответить не так, как в прошлый.

— Уау! Психотерапевтом? Охота быть врачом?

— Просто увидел у вас табличку и решил.

— И в память врезалось, да?.. — мечтательно говорит врач и прищуривается. — Ты артист, наверное? Сейчас такая мода на артистов пошла… Работа непыльная, в цементном цеху не работать, на металлургическом комбинате тоже. Хотя падать на сцене или какие-то трюки делать — да… Вот Боярский шпагой себе нос проткнул на «Трех мушкетерах»? Знали?..

— Мы за справкой пришли, — сын суров, он врачей-болтунов не любит.

— Не торопись, пока эта справка вылезет… Тебя мама лечила? Медом, булками, малиной? — и ко мне, — Антибиотик давали?

— Давали, — говорю. — Взрослый врач-терапевт, которую я случайно вызвала и которая приходила, назначила амоксиклав.

— Всех излечит, ис-це-лит до-брый док-тор… из взрослой поликлиники. Проблем не было с животом после антибиотика?

— Нет, ну мы же еще спецпорошок принимали, — со знанием дела говорю я.

— Да я не к тому! Живот не болел, аллергии не было — значит ваш антибиотик.

И к сыну:

— Пойдем, врач-терапевт, посмотрим тебя, — берет лопаточку, смотрит горло, а сам мне говорит, — Так, следите вот за чем. Парни после физкультуры пьют воду, как кони, потому что у них обмен веществ, пусть запас воды с собой всегда будет, чтобы бутылки в школе с холодной водой не покупал. Горло — это наше все. А оно пока… среднее.

Задирает кофту, чтобы послушать, а под кофтой — ничего. Врач нахмурился:

— Этот ваш парень раздетый ходит… Вы сейчас пришли к врачу — это все пустое. Пошли на улицу, застыли, и опять придете ко мне. Поняла, мама, да? Ноги у всех сырые, посмотрите, что на улице! День не выписной.

Возвращается к справкам:

— Смотрите, выписываю вам маечку хэбэшную, по одной майке три раза в день. Будете не слушать — будете болеть. Видели цены в аптеке?.. Воот. И запоминайте: а-мок-сик-лав.

Горло болело?

— Угу, — угукает сын.

— Раздетый потому что. Майки выписываем? — и не дожидаясь ответа. — Выписываем. В «Смешных ценах» продаются майки, фирмы «Богатырь», Узбекистан. У них хлопок хороший такой, — и ко мне поворачивается. — Амоксиклав записали?.

— А нас прикрепили теперь не к вам… — говорю я, — через госуслуги.

— Как это? Вы наши. Хронически наши. Это гон компьютерный. Вы были нашими, нашими и остаетесь. Поэтому я вам так майки и советую, потому что наши.

Дохленькие тряпочки

Звонит как-то мама и говорит, что нашла рецепт оладьев, лови в вотсапе. Мол, пышные получаются 100 процентов, делай.

Я откладывала долго.

И наконец созрела.

Недели через две заставила себя купить кефир, хотя это со мной случается редко — не люблю кефир. Но тут же оладьи как дамоклов меч — надо сделать, чтобы отчитаться потом перед мамой.

И знаете что. Я все-все соблюла: ингредиенты, пропорции, видео с каким-то мужиком несколько раз посмотрела, который обещал, что у меня все получится. Сделала все, как он сказал, а главное — сильно не вымешивала, якобы это и есть самый главный секрет пышности.

И что у меня получилось?

Дохленькие тряпочки, а не оладьи!

С такими не поучаствуешь в конкурсе, их не покажешь в соцсетях, не похвастаешься перед подругами, не угостишь гостей.

На них можно только обреченно смотреть и есть на завтрак с очень унылым выражением лица, потому что другого выражения они не заслуживают.

И да, это тот самый момент, когда встал не с той ноги, руки — не оттуда, в голове — каша. И вот еще — глаз видит, да зуб неймёт.

И я ведь теперь долго не буду готовить оладьи. Блины, сырники — пожалуйста, с ними промахов не бывает. Но оладьи — да еще и пышные — увольте.

Если, конечно, не запатентую рецепт под названием «Дохленькие тряпочки». Тогда держитесь! Сначала буду ходить по кулинарным форумам и рассказывать, как делать оладьи не как у всех, типа новый тренд, спроси меня как, ага. Пойду в «Пусть говорят», поспорю там с кем-нибудь по этому поводу, может, подерусь даже для фана, соберу сторонников (есть ощущение, что нас много), быстро раскручусь на хайпе, у меня появится куча подписчиков, которые будут ставить лайки, заглядывать в рот и задавать вопросы: ну как, как это у вас получается?.. А я такая, смотрите и учитесь, дилетанты. Записывайтесь на марафон по приготовлению дохленьких тряпочек.

Да.

…Но сегодня я королева драмы. Мне нужно пострадать.

Почта России — зло, люди и стрелки — добро

У меня на Почте России в отделении, к которому я отношусь по индексу, работают какие-то невероятные девочки. Все-все. Без исключения. Прям как будто они созданы не для почты России, а для чего-то более приятного.

Они улыбаются, здороваются, не орут и не выясняют отношения с клиентами.

Они даже знают, как меня зовут. Хотя тут все понятно: я мозолила им глаза с сентября, потому что пыталась получить одну посылку, которую почтой, так ее, России отправили через EMS (а не через то, что вы подумали), потом сделали вид, что доставили, но не доставили, и посылка кочевала от одного сортировочного пункта к другому, а однажды даже была где-то рядом с Кремлём, отчего всему почтовому отделению было весело, а мне не очень. И я решила во что бы то ни стало бороться за нее. Звонила на горячую линию, писала в соцсетях, оставляла жалобы, отправляла бумажные письма-претензии в разные инстанции, приходила к девочкам, советовалась, они обнадеживали, подбадривали, извинялись, предлагали варианты решения, уточняли у руководства, лично мне перезванивали, ждали вместе со мной и каждый раз встречали меня словами: «Опять вы? Ну прям к нам как на работу!» и улыбались, и снова подбадривали, как родные стали.

И вот одна из них уходит. Ибо на почте ни карьерного роста, ни развития. Иначе не уйдет никогда, говорит она. Да, идеальный коллектив, чудесная атмосфера, людей любит. Но — пора.

А еще эта девочка всегда восхищалась тем, как я рисую стрелки на глазах. Вот и сегодня — тоже. Красивые, говорит, у вас стрелки, безупречные.

Посылка, кстати, пришла через 4 месяца. Слегка измученная и потрёпанная, но со всем содержимым.

Как раз эта девочка мне ее и вручила, и я не могла поверить, что это правда. Та самая посылка.

Е Джей как зонтик, а дальше набор цифр.

P.S. Вывод такой: Почта России — зло, люди и стрелки — добро.

Тоска по людям во времена пандемии

Жил бы Горький в наше время, он бы роман «В людях» именно про это написал.

И я иду в магазин (это же самый-самый рассадник людей), хожу между прилавков, забрасывая что-то вкусное в корзинку, продолжаю удивляться пустым полкам, где должна стоять гречка, но тут же успокаиваю себя: я не люблю гречку, зачем она мне. К тому же у меня сегодня другие приоритеты.

Выкладываю на ленту все, что насобирала, бережно двигаю мои любимые печенья с льняными семечками (их все время перекладывают с места на место, устраивая мне магазинный квест, а я убеждаю себя, что это не проделки мерчандайзинга, и они не специально, просто ну откуда им знать, что это мои любимые печенья), а сама уже мыслями дома, открываю их, ставлю чайник.

Кассир еще нарочно сегодня уютная, теплая такая, что к ней сразу в гости хочется: пить чай из блюдца, вот этими печеньями с льняными семечками угощаться и говорить про погоду. Она по классике спрашивает про пакет и, увидев, что я кивнула, начинает складывать туда мои продукты. И я такая — ой — удивляюсь, потому что в магазине еще никто до нее так не делал.

А она, пока складывает, успевает между пик-пик рассказать, что из Туркменистана, приехала с семьей в Подмосковье, потому что на родине пик-пик совсем маленькие зарплаты. И дочку устроила на работу, и сама устроилась, а у мужа пик-пик не получается, проблемы с документами. «Может, хоть этим заслужу удачу», — говорит она и улыбается грустно.

И я стою, согреваюсь в ее туркменистанских лучах и искренне хочу, чтобы все у ее семьи получилось с документами с этими, будь они неладны, видно же, что человек хороший.

А потом иду на на почту за посылкой из Китая (хаха, мама, не бойся, вирус не стали паковать специально для меня в коробочку с патчами для глаз) и вижу ту самую сотрудницу, с которой попрощались уже, она же собиралась уходить с этой Почты России, но осталась: девочки-коллеги уговорили. И я как-то особенно рада этому, потому что она такая вроде чужая, но совсем своя: с ней можно и про жизнь поговорить, и про сериал, и про стрелки.

Ну, вы знаете эти мои стрелки.

Плюшки и сигареты

Самоизоляция, я скажу вам, такое творит с людьми. Некоторые прям с ума сходят на почве готовки — что-то вечно варят, жарят, пекут, лепят. Понятно, что мужья-дети дома, и они просят есть. Но не до такой же степени.

Короче, почувствовав себя ущербной на фоне этих кулинаров, я тоже решила слегка тронуться.

Дернул меня черт сделать плюшки. Прям по-взрослому, из настоящего теста. Честно говоря, с детства тесто я больше люблю есть, а не возиться с ним. Оно липнет противно к рукам и требует особого отношения. А еще там дрожжи, а дрожжи для меня это апогей поварского искусства. То есть человек, умеющий колдовать с дрожжами, прям бог, я считаю.

В поисках этих самых дрожжей и в надежде побыть немножко богом я заглянула на полку со специями. Разрыхлитель, ванилин, мускатный орех, корица, кунжут, кунжут, корица, мускатный орех (говорят, повышает потенцию у мужчин — зачем я об этом знаю?), ванилин, разрыхлитель. Я перебрала пальцами пакетики слева направо и справа налево — нет дрожжей.

Я не удивилась: мир однозначно решил делать мне препятствия, наверняка в гороскопе какая-нибудь хрень сложилась. Сто процентов, если бы я вдруг не задумала испечь эти чёртовы плюшки, у меня бы дрожжей этих было — завались и с горкой. Но тот счастливый день, когда дрожжи лежат штабелями и есть не просят, — по календарю выпал не на сегодня. Марс определенно залез на территорию ретроградного Меркурия.

Я надела маску и перчатки и вышла в магазин. Вернулась с кучей всего (с вином, например, очень полезным на карантине — зря его в аптеках не продают), разобрала сумку и поняла, что дрожжи-то я и не взяла…

Я снова надела маску и перчатки.

Пришла в магазин. Взяла дрожжи и… на кассе вдруг что-то на меня нашло, и я сказала:

— А подайте-ка мне коричневых сигарет со вкусом шоколада — как из моего сна. И чтоб вы знали, мне достаточно лет, я вообще-то не курю, но эта работа на дистанте и предстоящие плюшки (дрожжи-то как раз для них) создают стресс, — как бы оправдываясь, что в случае неудачи я буду пытаться себя успокоить сигаретой на балконе.

Закисший кефир (ой, я написала кефир вместо кассир?), видимо, еще задолго до меня тренировал покер фейс, поэтому с невозмутимым спокойствием просто пробил то, что я просила.

А дома все завертелось в девять вечера.

Сначала дрожжи 15 минут дружили с теплой водой. Потом 30 минут смешивались с мукой и лежали. Потом тесто надо было «обмять», как было в фейсбучном рецепте, и подождать 40 минут. Потом раскатать, помазать, посыпать, скрутить, разрезать и вывернуть наружу, выложить на противень и ждать еще 25 минут. Потом отправить в духовку и выпекать 20 минут.

А потом, пока весь мир готовился ко сну, а кто-то уже спал, я смотрела на эти плюшки — они же, черти, красивые получились, — и одну все-таки съела, несмотря на после шести. И необходимость курить отпала.

Я открыла пачку с сигаретами, покривлялась перед зеркалом в ванной, случайно уронила сигарету в раковину, она, разумеется, размокла и плохо лезла обратно в пачку, расталкивая своих коричневых коллег.

И мне вдруг стало почему-то стыдно перед собой — за эти шоколадные сигареты, за внезапные ночные плюшки, за то, что пришлось два раза в магазин, за какой-то не нужный никому подвиг, про который режиссер Джармуш вряд ли снимет фильм.

Магазин с лучиками

Совсем разучилась я писать. Меня вон уже люди перестали понимать. Это все оттого, что пишу мало, отвлекаюсь на работу и всякую жизнь.

А она у меня, между прочим, не только домашне-карантинная.

Я.

Хожу.

В магазин.

Кажется, я так это написала, как будто поход в магазин — это событие, которого я с нетерпением жду и которое наполняет меня смыслом.

Ну, как театр.

Или музей.

Или, на худой конец, какой-нибудь кружок макраме для рукодельниц (нет, не дай бог, сплюньте через левое плечо; в детстве я, конечно, одно розовое кашпо связала, и цветок там даже какое-то время болтался, но дальше — как отрезало от вязания).

Но вообще — да, событие.

Как там пелось у Митяева: лето (и магазин) — это маленькая жизнь.

Сегодня я зашла в одну такую жизнь недалеко от дома. В этом магазине я обычно беру творог для сырников. 140 рублей за кило. Рассыпчатый, некислый, правильный творог. И там работает моя продавщица.

Как-то зимой между творогом и докторской колбасой из Владимира мы разговорились. Она говорит: «Ох, эти мужчины… заходит один на днях и говорит: а можно батон пощупать? Я ему: что его щупать? А он мне: а вас можно? А я ему: разочаруетесь!» И смеётся, аж щеки краснеют.

Сегодня у нее щеки были спрятаны в маску. Маска, конечно, съехала немного, оттопырилась, нос виден, щеки красные, но глаза в лучиках — вижу, рада мне.

«Что-то вы давно не заходили», — говорит она мне и улыбается.

«Ага», — отвечаю я ей и тоже улыбаюсь сквозь маску. И думаю: я же в прошлый раз зачем-то взяла творог в «Пятерочке». В заводской упаковке, с напечатанными буквами и котом Матроскиным в полоску. Это сейчас я понимаю: нельзя экспериментировать, если ты знаешь, где продается лучший творог для сырников и где отношение к клиенту и сама продавщица — с лучиками. А главное — расстояние до «Пятерочки» и до вот этого магазина — примерно одинаковое.

К тому же до пятерочкинского творога так и не дошли руки. И срок годности вышел два дня назад. И кальций вот тоже не поступил в мой организм.

А потом подруга прислала фотографию с приемом пищи в 1500 калорий, и там среди этой пищи белела тарелка с творогом.

Если бы меня спросили (сейчас модно спрашивать об этом), мол, что послужило триггером, так вот это оно.

Да, я в магазине и прошу взвесить мне сколько-то творога.

В итоге сошлись на 700 граммах.

На сырники чтоб и поесть.

«Я с вареньем люблю его, очень вкусно», — говорит продавщица и лихо закручивает пакет в узел.

«А еще, докторской отрежьте мне во-от столько», — и пальцами показываю сколько.

«Ну, — говорит продавщица, — что ж так мало берете, только зубы пачкать!».

И лучики, лучики, лучики.

Я собираю все в сумку, иду домой и вспоминаю, что у меня на балконе есть варенье — какое хочешь, в разных банках. И хотя бы одну надо открыть и начать, потому что, если приедет мама и обнаружит, что мы даже не притронулись к варенью, она очень обидится.

Как я узнала, что такое факс

Дело было давно, уже 20 лет прошло.

Я только пришла работать в редакцию газеты, у меня было место за компьютером, безлимитный проводной интернет и море новостей.

Иногда в офисе я оставалась одна, и мне приходилось отвечать на телефонные звонки.

Так и случилось в этот раз.

Трррр!

Женский голос в нос, очень хмуро и неласково на той стороне провода протянул:

— Девушка, примите факс!

— Хорошо, — говорю я и жду.

Тут надо сказать, что я не знала, как принимать факс. Я вообще не знала, что такое факс. Ну, представление было, что это какой-то аппарат, похожий на телефон, откуда выползает особо важная бумажка.

И вот сижу я с трубкой и тупо (хотя почему тупо, пусть будет талантливо) жду, что он придет. Сам. Тут важно уточнить, что наш телефон факс не принимал. То есть представляете ситуацию?.. Я жду факс на телефон, который не принимает факс.

Мне волнительно. Я, как раньше модно было говорить, на измене. Я замерла, слушая, что происходит на другом конце провода. Спросить-то неловко, да еще и эта девушка неприветливая охоту отбила спрашивать.

И вот я жду, жду. И девушка ждет.

Пока вдруг раздраженно не произносит:

— Ну! Стартуйте! Чего ждете!

И я такая про себя думаю: какова наглость, вот так со мной, с незнакомым человеком, который ничего ей плохого не сделал! И вообще, что за интонация! Почему столько хамства? Ишь, «стартуйте»! Все равно если бы она сказала: дуй, девочка, за факсом! Грубиянка какая!

Я внутри прям закипела… но стартанула, как сказали. То есть натурально так стартанула, подорвалась, встала из-за стола, бросила трубку рядом с аппаратом и побежала что есть мочи по длинному узкому коридору к секретарю, потому что факс стоял только у нее.

Запыхавшаяся, я возмущенно, насколько это возможно, говорю ей:

— Представляете, мне… позвонили… сказали… «стартуйте», вот же, да?.. ну!.. и я сразу к вам… где факс?..

Междометий, конечно, было больше, чем слов, но вы поймите мое состояние!..

Секретарь, надо сказать, женщина была грубоватая, колючая и похожа на Людмилу Гурченко. Сидит себе такая эта Гурченко и увлеченно подпиливает ногти. Ей не до меня, не до факсов, не до земных дел. У нее ногти! Она богиня. А я — да что я, мельтешу и роЮсь — мошка!..

Она вяло подняла на меня глаза с выражением «ну чего тебе, девочка?» и сказала, что никакого факса (кто бы сомневался) у нее для меня нет, потому что ей никто не звонил.

И снова погрузилась в маникюр, доводя себя до совершенства, а меня — до белого каления.

Пф! Семен Семеныч! Так значит, чтобы отправить факс надо было позвонить секретарю?!

Тут я уже по своей воле стартанула по длинному коридору в свой кабинет, чтобы сказать девушке, что ей надо звонить по другому номеру телефона… Но — увы и ах — там меня коварно поджидали короткие гудки.

Вот так я узнала про факс: что он такое и как его принимают. И что «стартуйте!» это вовсе никакое не обидное слово для человека, которому его говорят, а всего лишь команда нажать на заветную кнопку «старт».

Курточка с капюшоном

Каждому из нас, наверное, хочется жить долго и счастливо (про умереть в один день — не будем). Другое дело, что «долго и счастливо» бывает очень редко. Но иногда встречаются люди, которые, кажется, это умеют.

Шел дождь, противный, мелкий, холодный, сентябрьский дождь. У меня не было зонта, я бежала по мосту и очень хотела успеть на электричку.

Передо мной торопливо шли Он и Она.

Она осторожно спускалась по лестнице, держась левой рукой за мокрые перила, а в правой — палка, на которую она опиралась. Зонт лежал на левом плече и мог вот-вот упасть.

Он шел на пару шагов впереди, через несколько ступенек обернулся, и поднялся обратно, подошел к ней, выхватил зонт, открыл его, взял ее под руку. Понимаю: торопятся, как и я, на электричку.

Я пошла за ними, чувствуя, что здесь должна быть какая-то история, и мы сели в один вагон. Успели.

Устроившись на твердых скамейках из синего потасканного кожзама, они то и дело заводили разговоры, которые, как рельсы, то шли параллельно друг другу, то сходились в какой-то точке.

— Прислонись ко мне, — ласково попросила она. — Холодно.

— Неприлично, — сказал он и оглянулся. В вагоне, кроме меня, было человек пять. Я сделала вид, что читаю что-то в телефоне.

— Ну и что, что неприлично. Прислонись! — хитро улыбалась она и подталкивала его локоточком.

Он не реагировал, ему было неловко от ее «прислонись» на людях.

В вагоне было холодно.

— Ты чуть парня палкой не огрела, пока мы заходили в вагон, — зашебуршал он. — Кого-нибудь двинешь однажды автоматически!

Она засмеялась и прижалась к нему сильнее. Он хохлился как петух в холодную ночь, и куртка у него тоже хохлилась, поднимаясь в плечах.

— Рельсы не туда идут, — бурчал недовольно он, как будто выискивая тему для разговора в окне.

— Смотри: то электричка удалялась, а то приближается вроде, — искренне удивлялся он.

А она — опять льнет:

— Можешь обнять меня рукой?

— Тебя — рукой? — он как будто удивился, но обнял ее.

— Рука тё-о-плая, — любовно заметила она и продолжила уже деловито, — Сейчас зайдем в магазин… Хлеб надо купить, картошечку.

— Смотри, какой домик хороший. Почему строят у дороги? — он все еще петух.

— Удобно потому что, — пожала плечами она.

— Но, представь, из окна — все время поезда… Ты мне зонтиком, кстати, штаны намочила, — заворчал он, снова войдя в образ.

— Извини, — виновата сказала она, а сама стала его осматривать, — чего уж там намочила… капелька…

Электричка раскачивалась из стороны в сторону, где-то в тамбуре что-то тарахтело, и ухала сломанная дверь, впуская осенний холод.

— Листья желтеют, — констатировал с грустью он, продолжая смотреть в окно.

Но она не обращала внимания на листья. Она смотрела перед собой и причитала:

— Что же я наделала?.. Если бы я была в рыжей курточке с капюшоном, мне было бы тепло, — и снова прижалась к нему.

— Какой дом большой, смотри! — он показал на пролетающую мимо многоэтажку.

— Ремонт телевизора тысяч 10 будет, — рассуждала она.

— Да-а-а… Домик, я тебе скажу, — продолжал он о своем, сворачивая голову, чтобы еще раз посмотреть на дом, пока тот не скроется за деревьями.

— Слышишь? — говорит она. — Ремонт телевизора тысяч в 10 обойдется!

— Да ну нет! Не больше 3—5 тысяч, я уверен.

— Тогда малина, — засияла она.

— Никогда не будет ремонт в стоимость телевизора! — чеканя каждое слово, произнес он. — Могла бы зонтик, кстати, посушить. Пока едем, высох бы!

— Тише, лап, тише! — сказала она, почти баюкая.

И вдруг суетно подскочила:

— Ой, Кратово! Может, мы от Москвы едем? Мы ж вроде Кратово проезжали…

— Кратово… — он был спокоен и мечтательно добавил, — Тут был лагерь, озеро должно быть…

— Я согрелась, — сказала она и сняла его руку с себя.

— Видишь, там брызги на окне, а тут — нет, — он наблюдатель, ему нравится, что происходит и за окном, и на окне, да и хохлится перестал, успокоился. — Смотрю вон, люди по погоде одеваются, а ты…

Потом обнял ее, заулыбался и оттаял:

— А ты не надела курточку с капюшоном…

И мне стало так тепло. От этих разговоров про желтые листья, про дома за окном, про непочиненный телевизор, про хлеб и картошечку. От того, что он такой мнимый суровец и от того, что она называет его «лапой» и не скрывает своих чувств.

Они вышли на Отдыхе. Подскочили — зонт, палка, все на месте — и устремились в уличную осень.

Им было, наверное, лет 70—75.

Бездна, пучина и хлябь: кое-что про районные библиотеки

Районные библиотеки — бездна, пучина и хлябь.

Сначала тебя засасывают автоматические двери, и ты такой удивленный, заходишь и думаешь: я быстро, мне только книжки сдать, а бдительность, между тем, теряешь.

Не успеваешь опомниться, на тебя гардеробщица-ундина из недр выплывает и говорит: «Вы разденьтесь, а то там людей много — в очереди придется стоять, вспотеете», — заманивает, заманивает в глубины.

Я путник покорный: снимаю пальто, сдаю, получаю номерок. Вроде правила есть правила, а чувство почему-то такое, как будто меня обманом будут держать здесь до самой турецкой пасхи.

Осторожно прохожу внутрь.

Тишина.

Ищу много людей, заглядываю за стеллажи, под ковер, за цветы.

Нет людей в библиотеке. Нет очереди. Стоять не за кем. Потеть некогда.

Один только мужичок весь с концами утонул в российском шансоне — криминал, бандиты, разборки.

И всё.

В библиотеке за стоечками — три библиотекаря как три богатыря.

Налево пойдешь — жену найдешь.

Направо пойдешь — коня потеряешь.

Без коня иду к той, что справа.

Стою. Книжки демонстративно кладу наверх. В глаза пытаюсь заглянуть.

— Здравствуйте, — говорю вежливая я, — хочу книжки сдать.

— А взять? — не поднимая глаз, говорит правая библиотекарша.

— А взять — нет.

Голова правой библиотекарши тут же недовольно запокачивалась, как у болванчика. Через пять секунд к ней присоединилась голова левой библиотекарши.

— Идите во-о-он туда, прямо! — и правая показывает правой же рукой направление, за стеллажи…

Прямо пойдешь — ой, мама…

Стоп. Почему туда? Зачем туда, если никого нет и если мне просто сдать?..

Мысли свои вслух не озвучиваю — это ж библиотека — тишина в библиотеке — и просто послушно иду вперёд. Там стол с компьютером. И они там не одни, с ними — третья библиотекарша, которую я не заметила, когда вошла. Я ж людей искала.

— Здравствуйте! Я только сдать.

— Минутку, — говорит эта третья библиотекарша, не отрываясь от журнала.

Она делает вид, что сильно работает, пишет какие-то цифры и как бы намекает всем своим видом, что мне надо подождать.

А я жду.

Жду, жду.

У меня же дел по воскресеньям ни капельки нет, да и пальто спрятано в недра гардероба.

Сжимаю красный номерок в руке и нащупываю на нем цифры: два и два.

Жду.

Тут библиотекарша в очках словно просыпается, зовёт коллегу и небрежно так говорит:

— Прими тут, — и на меня показывает, — книги сдать хочет.

— Здрав-ствуй-те, — снова говорю я, как будто больше ничего и говорить не умею.

На меня не смотрят, со мной не здороваются, меня не существует.

У них тут работы — выше крыши, я для них помеха, толпу создаю, понимаете?..

Воображаемый народ уж вспотел небось.

Коллега той, что в очках, мигом нашла меня в компьютере, и вычеркнула одну книжку.

— А вторая не на вас записана! — уткнувшись в компьютер, говорит она.

А я все в глаза заглядываю, неуёмная.

— Ну, конечно, вторую записали на сына! — а про себя думаю: это для того, чтобы в библиотеке была видимость круговорота читателей, как будто все читают и книги берут.

Нашли. Вычеркнули.

Народа так и не прибавилось.

Я скорей к гардеробщице — работу давать, без меня у нее работы не будет.

Достаю красный номерок, она медленно идёт к цифре 22, медленно снимает пальто, медленно идёт ко мне и отдает.

А потом стоит и пристально смотрит, как я одеваюсь.

Аж пальто соскальзывает от ее взгляда. А у меня вообще-то пальто никогда не бывает скользким.

Наскоро застегнув молнию и не застегнув кнопки, выскакиваю из библиотеки, как растревоженный Чацкий.

Несусь куда-то, а воспалённое воображение рисует в голове шабаш библиотекарш, которые обговаривают, как бы побольнее меня сжечь на костре за то, что я просто сдала книги, а новые почитать не взяла…

Декабрьский, значит

Мы, взрослые, иногда удивляемся детям, когда они из всей поездки по какому-нибудь яркому городу, в который многие мечтают попасть, но не могут (в Рим или Париж, например), запоминают только сильный дождь, который настиг внезапно, или невыносимую жару, или какой-нибудь чупа-чупс из магазина, которого в наших магазинах нет. Или, чтоб еще понятнее, мы, взрослые, удивляемся, что дети из похода в театр, приходя домой, рассказывают про антракт и самые вкусные в мире бутерброды с колбасой.

Короче, поехали мы с подругой в Суздаль, и землю почти ели и клялись друг другу, что обязательно про поездку надо написать, чтоб уж наверняка запомнилась, ну, чтобы потом перечитывать спустя годы, вздыхать и говорить «вот время-то было, ездили же мы куда-то», слезу ронять и погружаться в атмосферу былого путешествия.

То есть намерения были самые что ни на есть праведные, в головах зрели фразы (нет) о том, какой Суздаль распрекрасный и святой город, как в нем хорошо дышится, что на каждом шагу история и бла-бла.

Прошло уже немало времени, и ни одна из нас так ни слова не написала про ту поездку.

Но, созваниваясь, почему-то все время вспоминаем один эпизод, который даже не в Суздале случился.

К тому эпизоду мы с подругой уже приехали из Суздаля во Владимир, прошли больше 24000 шагов, устали как черти и решили зайти в привокзальное кафе.

Взяли еду.

Сидим.

Едим.

Молча.

Не шевелимся почти.

Ну реально устали. Устали так, что ни на движения, ни на эмоции сил нет никаких.

Сидим, значит, водим глазами по помещению, жуем.

И было в этом во всем какое-то равнодушие, что ли, отрешенность, безразличие. Как будто и не мы это вовсе: что воля, что неволя — всё равно, всё равно.

Подруга сидит, ест задумчиво и смотрит в одну точку перед собой.

Тут, надо сказать, мог бы произойти любой бытовой диалог: про погоду или про то, что на улице темнеет. Или что в кафе нет посетителей и очень тихо. А произошел следующий.

Подруга вдруг ни с того ни с сего задает вопрос, безучастно:

— А у сына твоего когда день рождения?

Главное ведь даже не смотрит на меня, не моргает. И ест.

— 3 декабря, — отвечаю я, слегка внутренне удивляясь, но сил на удивление нет, и я как бы внутри пожимаю плечами и внутри лицом удивляюсь, опуская уголки губ, и обводя глазами помещение: мол, чего это она вдруг про день рождения моего сына, когда мы сидим во Владимире. И только что посетили жемчужину, простигосподи, золотого кольца. Нет, спасибо, конечно, что вопрос не о смысле жизни, да.

Подруга прерывает мои размышления своим умозаключением, достойным какого-нибудь философа, и отсутствующе так говорит:

— Декабрьский, значит, — а сама в точку продолжает смотреть.

Тут мне стало очень смешно, я стала объяснять почему (читайте выше описание ситуации и нашего состояния), и мы стали смеяться вместе, и как будто даже сил набрались от этого смеха, и успели за 40 минут до поезда очень быстро погулять по Владимиру.

Но, как вспомню ее взгляд и вот эту фразу «декабрьский, значит», до сих пор смешно.

А потом оказалось, что всё было совсем не так, как увиделось мне тогда. Но это и не важно.

Важно, что из поездки в Суздаль в памяти отпечатался, казалось бы, очень неприметный эпизод.

А это значит, что хоть мы и взрослые, детское в нас еще живет, и рассказывать про бутерброды из антракта и быть детьми — круто.

Эмоциональное закрепление

Не знаю, как бы помягче сказать, но мы с подругой… с придурью, что ли, потому что с какого-то перепугу решили, что в Суздале непременно надо курить.

Что? Вы ездите в Суздаль не за этим? Ну вы ханжи, господа, потому что я считаю так: в Суздаль любой человек волен ездить за чем угодно: хоть на голове постоять на кремлевском валу, хоть ворон посчитать возле дома Бальзаминова, хоть заглянуть в окна к актрисе Яне Трояновой, которая живёт там напротив цветной церкви, хоть чехонь понюхать в торговых лавках или даже, к примеру, не подняться на колокольню — хорошему человеку дозволено всё, даже частица не.

А мы с подругой, несмотря на то что с придурью, всё-таки хорошие люди.

Некоторые вводные: я не курю, подруга тоже, а пачка сигарет в моем доме образовалась еще во времена плюшек и первой самоизоляции. Тогда я вышла в магазин за дрожжами, и приволокла вместе с ними шоколадные сигареты: нашло.

Но курить не стала: не сложилось, да и потом как-то случай не представился.

А тут — теплый сентябрь, из дома ещё можно выйти более, чем на 500 метров, — и поездка в Суздаль замаячила на горизонте.

Но мы-то знаем эти путешествия — доктор Курпатов, голубчик, подтверждает — они требуют эмоционального подкрепления, чтоб уж наверняка в память врезаться. И вот таким подкреплением должны были стать сигареты.

Упущу момент с дорогой, тем более что дорога туда в целом состоялась так, как и планировали. Поезд до Владимира, автобус, — и мы уже в Суздале на автостанции, откуда до центра города с его церквями еще идти сколько-то километров, но людей на подъеме и в предвкушении не пугают расстояния.

И вот мы идём, все равно что ёжики с узелками-рюкзаками за плечами. Идём по тропинке, и вдруг слева — поле. Ахнули. А на поле — лошадь. Белая. А мы — ёжики. Ахнули дважды. Я про себя вспомнила Норштейна, и с радостным криком «Лоша-а-а-адь», понеслась сквозь бурьян и колючки к ней. Человек городской считай дикий, нам ведь этих лошадей только в памятниках показывают или на картинках. А тут — живая.

К тому ж вокруг поле, небо, счастье, красота… лошадь опять же.

Мы неминуемо решили: быть пикнику на обочине зачеркнуто на поле. Расстелили плед (подруга у меня предусмотрительная), сели трапезничать: лошадь пасётся, мы едим — всё по совести.

Едим и удивляемся: как же все-таки ладно получается — и день погожий, и Суздаль вот-вот откроется во всей красе, и мы. Хорошие, говорю подруге, мы люди.

И достаю сигареты — мол, давай курить, пора эмоционально Суздаль закреплять.

Подруга согласилась и жидко потрясла коробком спичек.

Тут должна быть мхатовская пауза, потому что спичек предусмотрительная и очень оптимистичная подруга взяла штук 10.

То есть, конечно, для продвинутых пользователей — за глаза, а для «чайников», которые никогда не курили и не знают, что значит «дать прикурить» в прямом, так сказать, смысле, затея могла накрыться медным тазом.

Лошадь жевала траву и, кажется, закатывала глаза, то ли от удовольствия, то ли от недоумения, глядя на нас.

А подруга входила в раж: рьяно зажигала одну спичку за другой, но каждый раз вмешивался ветер. Зажигала снова — и снова безрезультатно.

Пробовала и я — всё впустую.

10 спичек были истрачены в пару минут, а скилы так и не прокачены и компетенции не освоены.

Если бы это была сцена из фильма, лошадь непременно должна была бы на последней, десятой, спичке заржать. Ну, чтобы как по Чехову: только у него про ружье на стене, а у нас — про лошадь, и раз уж она появилась в тексте, то могла бы и заржать.

Но ржали мы. Можно даже добавить — как кони, чтобы до конца отыграть появление лошади.

А потом, успокоившись, подумали, что «если есть в кармане пачка (бом!) сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день».

В том смысле, что целая пачка — всяко лучше, чем пустая.

Тем более, что у нас ещё много необъезженных городов, а значит, и шансы покурить тоже теоретически есть.

В следующий раз подруга грозится даже взять спичек побольше.

Мешок картошки

Мама на днях звонит и говорит: занесите, мол, картошку с балкона, иначе она там замёрзнет и пропадет. Я, говорит, смотрела прогноз погоды, у вас будет -13 ночью. И повторяет: за-не-си-те.

Я закатила глаза как подросток (хорошо, что мама этого не видела) и дала задание сыну: зря я его нарожала, что ли.

Пошел, занес.

Мешок встал довольно под стол, обмяк, как пьяница, который в тепло попал после мороза, и стал преть в квартирно-батарейном раю. Вот-вот станет глупости нести.

Мама позвонила на следующий день. Проконтролировать,

Спросить про мешок.

Говорю, занесли, конечно. Вон, лежит, под столом. И, проходя мимо, пнула его для убедительности.

Мешок нехотя подвинулся, раздался вширь, расплылся, теряя форму, и сделал вид, что картошки в нем больше, чем есть на самом деле — пускал, шельма, пыль в глаза, причем натурально.

Два дня я продержала мешок дома. Почти привыкла к нему. А что, думаю, у кого-то собачки, а у меня мешок с картошкой, который ни кормить, ни выгуливать не надо. Знай себе, заноси с балкона и терпи его несовершенство в интерьере.

Мама тем временем держала в курсе погодных изменений. Градусник за окном у меня есть.

Но

мама

знает

лучше.

На улице стало -5, и я снова попросила сына выдворить мешок на балкон, чтоб не привыкал.

«Ну и развлечения у тебя», — подумал сын, но вслух не сказал. Хороший сын, хоть снова рожай.

Вечером по традиции звонит мама с метеорологическими сводками.

Начинает издалека: как мол, у вас дела, что делаете, чем ужинали, гуляли ли, как на работе, что в холодильнике. А потом выдает: у вас морозы обещают, вы картошку занесли?

Да занесли, говорю, но потом опять вынесли. (Закатываю глаза, вздыхаю и неслышно хлопаю себя по лбу.)

Она говорит: заносите обратно, пропадет.

Всё повторяется: я зову сына, сын заносит мешок, я наблюдаю это безобразие в комнате, мама довольна, мешок намекает на прописку.

И вдруг

слу-

чай-

но

в одном забытом ящичке

на кухне

я нахожу электронный градусник, проводок которого обычно за окно выкидывают, а экранчик оставляют в комнате, чтоб наблюдать.

Я несу градусник на балкон, и через какое-то время вижу, что на балконе температура +5. То есть мешку вместе с картошкой там самое прямо купе и лимпопо, как говорит мой брат.

Радостно зову сына. Он послушно выносит мешок на балкон.

Мешок упирается, выворачиваясь, картошку предлагает качестве взятки.

— Место! — кричу я ему, — плохой, плохой мешок, сидеть!

И он присмирел,

затих,

перестал сопротивляться.

Живёт теперь на балконе и радостно встречает, когда я прихожу к нему за картошкой. Тапочки вот только не приносит.

Мама, конечно, все равно переживает: а вдруг градусник врёт и не то показывает, а вдруг света много, и надо б прикрыть, иначе картошка позеленеет, но заставить затащить мешок в комнату не может. Ну как заставить на расстоянии 600 км? Как проконтролировать взрослую дочь?

Мне даже кажется, что она успокоилась и отпустила ситуацию. Иногда, правда, спросит для проформы: на балконе все так же тепло? не сели ли батарейки в градуснике? а ты проверяла?

Или как будто невзначай заведет тему про вчерашний ужин: и какое ж милое дело эта вареная картошка в мундире с селедочкой, а пюре какое рассыпчатое получается! а пожарить если?!.

А между строк: как там мешок с картошкой на балконе, не замерз ли?..

Хэппи нюь иэр

Предновогодние магазины многолюдны. А многие люди в магазинах в преддверии праздника озабочены и сосредоточены на списках: салаты и подарки.

Сегодня в «Пятерочке» наблюдала, как две женщины на расстоянии 1,5 м застыли в раздумьях у стеллажа с кофе — словно они в Третьяковке, а там дают Репина, например.

Одна женщина выгуливала шубу и держала в руках два пучках укропа и переводила взгляд с одного на другой: сравнивала, какой лучше, больше, свежее.

Другая остервенело рвала пакеты возле фруктов и овощей (надо ж еще немного домой взять!). А потом пыталась их открыть, чтоб им пусто было: палец слюнявить нельзя из-за эпидемиологической обстановки, маску снять, чтоб плюнуть на палец, тоже. Драма — не меньше!

Бабушка в шапке из облезлой и видавшей виды ондатры напряженно, наклонившись под углом 80 градусов, вглядывалась в ценники. «Они ж обмануть могут: поставят одну цену, а на кассе вдруг окажется другая», — бормотала она.

Из динамиков, между тем, сыпался и звенел хэппи нюь иэр.

«Хэппи нюь иэр, хэппи нью иэр, мэй уи ол эве вижнс нау энд вен ов ве уорлд уэа эври нейбориз э фрээээнд».

Только мужики качались у алкогольных полок, изучая ассортимент и скрестив за спиной руки: как будто в этот новый год нельзя войти трезвым.

Я пошла к кассе, и мне вдруг стало невыносимо грустно от того, что лежало на ленте передо мной от предыдущего покупателя.

5 банок скумбрии, томатная паста и пакет со свеклой.

Как поехать в Суздаль, попасть в Ковров и чуть не уехать в Красноярск

Сколько, по-вашему, стоит приключение?..

Нам обошлось в 1200 рублей на человека — столько стоил билет на поезд в Москву, на который мы не сели.

Но обо всем по порядку.

Так получилось, что поездка в Суздаль оказалась богатой на разные приключения.

И, наконец, дошли руки написать про самое главное.

Нагулявшись по Суздалю, мы четко рассчитали время до поезда и успели быстрым шагом пройтись по ночному Владимиру.

На вокзал пришли без опозданий, с билетами на руках и с паспортами наготове, и заняли выжидательную и весьма ответственную позицию на правильной платформе.

Тут подъезжает поезд. По времени — наш. Из поезда выходит кондуктор и начинает у всех проверять билеты. Очередь выстроилась длинная, и я как человек, с трудом переносящий любые ожидания, вдруг запрыгиваю в вагон, минуя людей и кондуктора и рассуждая примерно так: мы не зайцы, мы с билетами, сядем себе спокойно, а билеты — потом проверят.

В общем, я вперед — а подруга за мной без лишних слов.

Нашли свои места, сели, откинулись на спинку кресла, выдохнули. Поезд дернулся. Слышим по громкой связи: «Следующая остановка — Ковров».

Мы с подругой посмотрели друг на друга сначала с некоторым сомнением. Ну, мало ли, ошиблись они там в объявлении, такое бывает, когда кассету на другую сторону переставить забыли. Но, на всякий случай, стали интересоваться робко у соседей — мол, куда поезд-то едет. А они все как один уверенно: до Нижнего Новгорода. Через Ковров.

В этом самом моменте у нас сделались глаза побольше имеющихся, но верить до конца мы все равно отказывались. «Точно?» — переспрашивали мы, как будто целый вагон людей решил нас разыграть. Нам-то надо в Москву!

Стали прокручивать, проговаривая вслух, как же так получилось. Я, понятно, виню себя, это я заскочила в вагон и сбила подругу с толку. А если билеты проверят? У нас же не на этот поезд билеты! Продуманная тетка слева тут же предложила занять позицию нападающего и винить во всем кондуктора, если тот подойдет: мол, это он нас пропустил в вагон, а если б не пропустил, мы бы точно в него не сели!

Что самое интересное — места ведь наши оказались свободны. А если бы они все-таки были заняты и на них плотненько сидели бы люди, мы бы, конечно, заподозрили неладное, достали бы билеты и обнаружили, что сели не в тот поезд, и вполне вероятно, даже успели бы выскочить из вагона.

Полчаса до Коврова казались невероятно долгими. Мы по-прежнему сидели друг напротив друга, пучили глаза и качали головами, удивляясь тому, что произошло. Я судорожно мониторила, как нам уехать из Коврова в Москву. Нашла, что ближайший поезд в 21.12, но едет он три с лишним часа до Москвы, и у нас не так много времени в Коврове, чтобы купить билеты.

Пока ехали, вспомнили, как на вокзале во Владимире увидели автобус до Коврова и подруга в шутку спросила: «А нам в Ковров случайно не надо?»

Словом, Ковров был неизбежен.

Время, между тем, было около 9 вечера. Как только поезд остановился, мы ринулись в здание вокзала. Кассы на втором этаже — хорошенькое такое препятствие для тех, кто прошел 27 тысяч шагов.

Касса — одна. Перед нами семейная пара берет билеты на какое-то там дальнее число, а кассир-ленивец по форме, как ее учили, медленно по три раза рассказывает про места, номер вагона и время отправления.

Можно было уже вспотеть от ожидания — так она долго и тягуче говорила. Или просто мы волновались и очень хотели успеть на поезд до Москвы.

Наконец, оформили билеты. Кассир опять три раза повторила про места, номер вагона и время отправления, как будто испытывала наше терпение, а может, хотела упорядочить нас, а заодно разложить наши мысли и тела по полочкам плацкартного вагона.

Получив билеты на руки, довольные, мы вышли на улицу. Мол, теперь точно сядем в ту сторону.

Подходит поезд. Мы пулей к нему — какая разница, на какой он стоит платформе. Ну и что, что наш на первую подойти должен. У нас рефлекс: видим поезд, надо сесть. Хорошо хоть близко подошли табличку посмотреть.

Поезд ехал в Красноярск.

Дождались нашего по расписанию, загрузились в вагон, заняли свои законные верхние полки у туалета, упираясь головами в потолок, посмеялись в кулачок, потому что пассажиры спали, и я, приняв горизонтальное положение, вырубилась и уснула сном праведника.

Сбитой с толку подруге не спалось.

Эпикфейл

Был в моей жизни, как сейчас модно говорить, эпикфейл. Или сокрушительный провал.

Дали мне задание взять интервью у одного важного старичка. По телефону он не захотел разговаривать, позвал домой, дал адрес. Вроде договорились.

В назначенный день я поехала из своего далекого-далекого королевства Подмосковья в Москву.

Приехала, нашла дом-хрущевку, нашла квартиру, нажала на звонок.

Долго никто не открывал (уже на этом моменте можно было развернуться и уйти), я позвонила снова, а потом для убедительности своих намерений постучала.

Послышались шаги, и дверь открыла премиленькая старушка, в кудрях и в халатике, с недоумевающим и очень вопросительным взглядом. Мол, расписаться надо где? Выборы какие? Письмо пришло? Телеграмма? Квартирой ошиблись? Чего хотите-то?

Я говорю: у нас интервью с Иван Иванычем, договорились, мол, на 12.00. И вот она я, пришла.

— А он мне ничего не говорил, — лепетала старушка, пожимая плечами, — я сестра его. Он спит…

У меня началась тахикардия. Как спит? Почему спит?

Но я смогла только произнести:

— Эээ….

И снова:

— Э-э-э-э.

— Вы погуляйте часа два, — предложила мне премиленькая старушка, — а потом приходите. Может, проснется.

Ее неуверенность меня насторожила.

Но я послушно пошла гулять и два часа убеждать себя в том, что интервью с выспавшимся собеседником должно получиться качественнее, чем с невыспавшимся.

Погода, надо сказать, вовсе не располагала к гуляниям: на дворе был мокрый противный февраль со снегом в лицо и грязной кашей под ногами.

Я приняла решение идти в торговый центр заедать стресс: там для этого фуд-корт существует. Ем, а сама думаю: ну подожду, старый ведь человек, может, уснул неспециально, может, ночью труды какие писал для потомков да задремал.

А потом: да как он мог, договорился же, время сам назначил, зачем позвал, почему не отменил.

Два часа не быстро, но прошли. Я надеялась, что старичок давно встал, рисовала в голове, как он бегает по дому, переживает, что не проснулся вовремя, представляла, как он извиняется передо мной, а старушка наливает чай, я ведь даже зефир купила на всякий случай!

Звоню в дверь.

— Он так и не проснулся… а я не стала его будить, все-таки поздно лег, — сказала старушка извиняющимся тоном. — Может, приедете в другой раз?..

Память моя вытеснила, что было дальше.

Нет, я совершенно точно не стала уговаривать старушку его разбудить, не стала врываться к нему в комнату и вопить диким криком, что он ирод окаянный (слова-то я тоже, на всякий случай, подобрала, пока гуляла).

Я просто ушла. Что тут поделаешь — спит человек.

А главное — помню, что ничего страшного тогда с этим старичком не случилось. То есть он ни капельки не умер, а вполне себе благополучно проснулся.

Про меня, правда, не вспомнил даже.

Шесть килограммов весны

На улице пахнет пикниками, сырой землёй, дачным детским смехом, книгами (почему-то), солнцем.

Потягивается прошлогодняя упрямая трава, осенние листья проснулись после затяжного сна, отряхнулись от снега и хаотично кружатся в одиноком пыльном танце.

Дети наперегонки занимают качели, громко играют в дворовой коробке в футбол, гоняются друг за другом, фантазируют, представляя, что ветка — этот волшебный трезубец («двузубец», — тут же спорит сам с собой мальчик в красной курточке) — и кажется, как будто прежняя жизнь возвращается: в прошлом году все детские площадки были опечатаны.

Я сижу на скамейке и слушаю рассказ о тонкой, прозрачной, призрачной, ускользающей, непостоянной любви, дарующей недолгое (по секундам сосчитать) счастье, и хочется плакать.