Бесплатный фрагмент - Магия Джона Диксона Карра

Серия «Пестрая лента»

Вышли

Стэнли Эллин: гений детективного рассказа

Дэвид Гудис

Эдгар Уоллес

Лестер Дент

Патриция Корнуэлл: судмедэксперт в литературе

Джордж Хиггинс

Ю Несбё, Харри Холе и другие принцы из Норвежского королевства

Бабушки детектива

Сыновья Рэймонда Чандлера

Кровавая Шотландия: Иэн Рэнкин и Вэл Макдермид

Магия Джона Диксона Карра

Мастер головоломок

Джон Диксон Карр остается проблематичной фигурой в истории детективного жанра, несмотря на свой несомненный авторитет и славу мастера самых изощренных головоломок и автора самых запутанных историй об убийстве в закрытой комнате.

Во-первых, он был коренным американцем, хотя большинство его произведений воспринимаются как работы английского мастера. Даже сами англичане нередко включают его работы в один ряд с работами британских мастеров жанра. Во-вторых, из-за прямо противоположных оценок его творчества, расходящихся от скупых оценок «скучно» до восторженных «гений!». Например, некоторые исследователи жанра, среди которых Жак Барзун и Робин Уинкс, склонны считать его работы бесплодными упражнениями в создании головоломных задачек, с интерлюдиями, наполненными утомительными от фарса сценками. В то время как другие весьма уважаемые критики, в числе которых Энтони Баучер и романист Кингсли Эмис, видят Джона Карра в пантеоне лучших представителей детективного жанра, где-то между Гилбертом Честертоном и Артуром Конан Дойлем.

Подобно другим авторам Золотого века детектива, Карр оставил после себя большое творческое наследие: порядка 70 романов и десятки радиопередач на детективные и криминальные сюжеты. Но в отличие от многих других классиков детектива, его творчество включает в себя работы очень разнообразные по жанру и стилю, чем мы обычно ожидаем найти у автора идеального преступления.

Одна из первых и ключевых его работ — «Убийство сэра Эдмунда Годфри» — представляет собой образец подлинного детектива классического типа. Отметим и очень важную для исследователей и блестящую по объему рассмотренного материала биографию Артура Конан Дойла («The Life of Sir Arthur Conan Doyle»). Среди произведений есть и несколько исторических романов, лучшим из которых следует признать «Дьявол в бархате», а также отличные критические работы, к примеру, знаменитая глава о Запертой комнате из книги «Три гроба». Среди более поздних работ Карра есть также и триллеры, которые, безусловно, опрокидывают принципы Детективного клуба с ног на голову. Здесь «Сжигающий суд», который, подобно роману Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда», написан с нарушением канона. И более спокойный детектив «Окно Иуды», в котором Карр умудряется свести все сюжетные линии к судебной драме; критики, кстати, считают этот роман лучшим образцом детектива в запертой комнате.

Поклонники этого писателя до сих пор спорят между собой, обсуждая, какая из книг Карра является лучшей в его творчестве. Например, С. Т. Джоши в своей критической работе «Джон Диксон Карр: критическое исследование» называет роман «Убийства арабских ночей» «величайшей чистоты детективом из когда-либо созданных». Роберт Брайней же указывает на роман «Кривая петля» как лучший в коллекции. Историк и романист Лилиан де ла Торре выбрал в качестве образцового романа и вовсе «Убийство сэра Эдмунда Годфри». А многие российские поклонники называют лучшим романом — «Табакерку императора», возможно, из-за высокого качества перевода. Но большинство читателей, которые знакомы с произведениями Карра, наверняка сойдутся во мнении, что расцвет творчества этого писателя относится к 30-м годам прошлого века, на которых мы и сосредоточим свое внимание.

Краткая биография

Самоучка

Джон Диксон Карр (John Dickson Carr) родился 30 ноября 1906 года в городе Юнионтаун (Uniontown) в Пенсильвании. Его отец, Вуда Николас Карр (Wooda Nicholas Carr) был обеспеченным адвокатом, который, занявшись политикой, был даже избран в Конгресс. Мать, Джулия, очень эмоциональная и несдержанная женщина, к которой сын испытывал спокойное, ровное сыновнее чувство. Его настоящей страстью были книги, любовь к которым привил ему отец, когда Джону было всего четыре года. Джон читал запоем и не мог остановиться, с легкостью он проглатывал романы Александра Дюма, Роберта Луиса Стивенсона, рассказы о Шерлоке Холмсе, но поскольку первой книгой была сказка Фрэнка Баума о стране Оз, именно это детское впечатление магии и волшебства, которое должно господствовать над реальностью, осталось с писателем на всю жизнь. Тайны и романтика детектива также оставили свой глубокий след в юной душе, среди его любимых произведений были рассказы Жака Фатрелла, Роберта Юстаса и других писателей.

В школе учеба его почти не привлекала, хотя родители и надеялись, что мальчик, наконец, возьмется за ум и сможет поступить в университет и стать, подобно отцу, адвокатом. Чтобы встряхнуть Джона, родители отправляют его учиться в Высшую школу (Hill School), престижное частное учебное заведение с упором на литературе. Здесь Джон также не делал особых успехов, разве что в изучении английского и латыни, но провалил все экзамены по математике. Уже во время обучения в школе Карр начал писать свои первые серьезные истории. Среди этих сочинений была приключенческая история о Великом Гиньоле (Grand Guignol), которая позднее превратилась в первый роман.

Из-за плохой успеваемости Джона родители отказались от надежды отправить сына в Гарвард, ему пришлось довольствоваться Хаверфордским колледжем, где молодой писатель продолжал строчить свои рассказы. Его увлечения и привязанности, сохранившиеся с ним на всю жизнь, были ясны с ранней юности, с его первых работ. Так, его всегда привлекали тайны, приключения и романтика, а еще больше он любил комбинацию из всего перечисленного. Несмотря на свои не очень большие успехи в учебе, но благодаря его неиссякаемому энтузиазму, его работы публикуют в журнале колледжа, а спустя два месяца он становится его редактором.

Уже в годы обучения в колледже Карр создает своего первого детектива — Анри Бенколена (Henri Bencolin) — французского префекта полиции (сродни Огюсту Дюпену у Эдгара По и месье Лекоку у Габорио). Карр посвящает своему герою порядка полутора десятков рассказов и пять романов, в которых много художественных красок тратит на создание атмосферы, напоминающей его более поздние «Арабские ночи», слегка приторной от сверхъестественного, угрожающей и нарядно-карнавальной. Критики отмечают, что в этих историях о таинственных исчезновениях, крылатых кинжалах, привидениях из старинных замков, написанных очень эмоционально, а порой с использованием парадокса между восприятием преступления и его реальным исполнением, чувствуется сильное влияние Гилберта Честертона.

Джону не удалось закончить колледж, но он каким-то образом сумел убедить родителей в необходимости совершить поездку в Париж, где и написал свой первый роман «Дьявол Кинсмер» (Devil Kinsmere, 1934), который был опубликован много лет спустя. Роман был написан в жанре исторических приключений и опубликован под псевдонимом Роджер Фэйрбэрн (Roger Fairbairn). Возможно, Карр мечтал стать сочинителем исторических романов, подобно Рафаэлю Сабатини, ведь именно на эти годы приходится не только расцвет детективного романа, но и время великих исторических приключений, выходивших из-под пера Сэмюэла Шеллабаргера (Samuel Shellabarger), Кеннета Робертса (Kenneth Roberts) и Маргарет Митчелл (Margaret Mitchell).

После возвращения домой в возрасте двадцати трех лет Карр отказывается на время от исторических романов и публикует свой первый детектив — «Оно ходит по ночам» (It Walks by Night, 1930). На фоне жуткого убийства автор разворачивает свою первую историю невозможного убийства. Книга была хорошо принята критикой, отметившей, что страшная история словно «пародирует самое себя». Эту черту мы найдем и во всех последующих романах Карра, в которых ужасные истории рассказываются на фоне уютного кафе, с немного игривой интонацией, от чего становятся совсем не страшными, ведь по-настоящему автора занимает только игра с читателем в прятки.

Следующие три романа из серии о детективе Бенколене также повторяют эту жуткую атмосферу, о которой автор рассказывает, словно удобно усевшись в кресле и попивая свой любимый грог. Романы «Потерянная виселица» (The Lost Gallows, 1931), «Замок „Мертвая голова“» (Castle Skull, 1931) и «Убийство в музее восковых фигур» (The Corpse in the Waxworks, 1932) богаты также фольклорными и историческими мотивами, а убийства при этом происходят в символических местах, словно усиливая необычность происходящего, но в итоге все колдовство, проклятия, нежить разрушаются под напором логики.

Как мы уже упоминали, честертоновская манера изложения повествования, поведение сыщика и целый ряд других признаков указывает на подражание или очень сильное и заметное влияние на романы Карра со стороны английского писателем Г. К. Честертона. Подобно знаменитому отцу Брауну, сыщик, нарисованный Карром, расследует дело, не собирая улики или опрашивая свидетелей, Бенколен восстанавливает все детали преступления в своем воображении, погружаясь в атмосферу случившегося.

Истории Карра всегда поражают своей зрелостью, но больше всего удивляет его стремление рассказать обо всем сразу, как пишет автор в своем письме к Фредерику Даннэю, одному из братьев писавших под псевдонимом Эллери Куин, от неистового желания новичка втиснуть максимум сюрпризов, насколько это возможно в скромных пределах романа, от чего произведения раннего периода обнажают стыки и авторские уловки.

Ужас и загадка

Какова причина создания жуткой атмосферы в произведениях Джона Диксона Карра? Когда критики задаются этим вопросом, они забывают о первом, и, пожалуй, наиболее правдивом ответе: Карру просто нравилось воспроизводить в своих книгах подобную атмосферу и погружаться в эту ужасную романтику. Это будет понятнее, если мы станем на место молодого человека из Пенсильвании, которого мало привлекали события реального мира, ведь гораздо интереснее участвовать в приключении, когда сердце колотится от адреналина, или если тебя окружают узкоглазые красавицы, тайные общества, а по пути на работу ты сталкиваешься со сверхъестественным уродливым убийством.

Американское общество 30-х годов — благодатная почва для подобных приключений, смешивающих смелость и уродство. Ведь именно в эти годы в комиксах впервые появляются Капитан Марвел и Фантом, выходят романы о капитане из Кастилии и коварном и ужасном докторе Фу Манчу. Великая депрессия и серые, невзрачные будни исторгли из окружающей реальности соблазнительные чудеса «Арабских ночей».

Поиски невозможного преступления можно отнести к этой же серии. Ведь когда женщина лежит на пустом пляже задушенная, а к ее телу ведет только одна цепочка следов, читатель невольно погружается в жуткую атмосферу сверхъестественного и необъяснимого. Или же человек прилюдно ныряет в бассейне и не выныривает, а полиция не может найти даже тела. С литературной точки зрения, подобное развитие сюжета не более чем продолжение традиционного английского преступления, обычно совершаемого на закрытой вилле, это своего рода выход из сюжетного тупика. Многие невероятные преступления включают в себя точное расписание, подробное описание механизмов, до минуты расписанные алиби. Весь этот набор инструментов сравним с инструментами фокусника или мага, но, в отличие от фокусника, который скрывает разгадку фокуса, показывая нам в финале живую ассистентку, конечной точкой романа является логическая и вполне жизнеподобная схема, раскрывающая секрет этой загадки, иначе бы мир сошел с ума. Эти ужасы и таинственность и создают неповторимый стиль детективов Джона Диксона Карра. Мы словно наблюдаем за представлением во время шоу, которое перед нами разыгрывает писатель.

После успешной публикации своего первого романа Джон Диксон Карр переезжает в Нью-Йорк. В конце 20-х годов у него постепенно формируется писательский стиль, который останется с ним на всю жизнь. Он терпеливо и сосредоточенно работает над каждой книгой, просиживая над печатной машинкой до 12 часов в день, иногда несколько недель, а порой и несколько месяцев. После завершения очередной книги он бурно, с друзьями и шумными попойками, празднует окончание работы над нею. Надо сказать, что с женой Карру очень повезло: после нескольких безуспешных попыток изменить его стиль жизни, она отказалась от своего намерения и просто приняла все как есть, обильно курящего и пьющего в моменты между работой над очередным романом.

Карр познакомился с Кларисой Кливз (Clarice Cleaves) в 1930 году во время возвращения в Америку из Лондона. Молодой писатель возвращался из отпуска, а девушка направлялась в США с целью найти там работу. Корабельный роман расцвел, а в 1932 году они поженились, не пригласив на свадьбу ни родных, ни друзей. Вскоре после свадьбы молодые решили съездить ненадолго в Лондон, а после приезда остались там на шестнадцать лет. Это были лучшие годы в творчестве детективного писателя. В одной из своих радиопостановок «Бритва на Флит-стрит» (A Razor in Fleet Street, 1948) автор устами своего персонажа, молодого американца, влюбленного в английскую девушку, говорит: «Лондон является также и моим домом, в некотором смысле. Он околдовал меня еще когда я был мальчишкой. Ведь здесь жили Шерлок Холмс! Фу Манчу! а сквозь туман доносится стук хендомского экипажа…». В отличие от Америки, где основной национальной чертой, по словам Карра, было накопительство, в Англии сохранился дух рыцарства и чести, поскольку традиция здесь была превыше всего.

Уже в следующем году выходит очередной его роман «Логово ведьмы» (Hag’s Nook, 1933), в котором автор представляет на суд читателей нового детектива знаменитого доктора Гидеона Фелла. В целом атмосфера этого романа мало чем отличается от детективов с Бенколеном, сохраняя европейские черты: семейное проклятие, древняя рукопись, разрушенная тюрьма, злая ведьма и, конечно, невероятное преступление. На смену удалому Анри Бенколену приходит детектив, внешне напоминающий Гилберта Кийта Честертона, знаменитого автора рассказов об отце Брауне.

Приложение №1

Фрагмент из романа «Человек-призрак»

Для убийства профессора Гримо, а позже — равно невероятного преступления на Калиостро-стрит, подойдут самые фантастические определения. И для этого есть все основания. Те из друзей доктора Фелла, кто любит загадочные ситуации, не смогут найти в своих записных книжках более жуткой истории. Итак, дано: совершены два убийства, причем таким образом, что убийца должен быть не только невидимкой, но еще и легче воздуха. Согласно показаниям свидетелей, этот убийца расправился со своей первой жертвой и буквально испарился. Затем он совершил второе убийство посреди пустынной улицы, в обоих концах которой находились прохожие, но ни одна живая дуга не видела его, а на снегу не осталось отпечатков его ног.

Естественно, старший полицейский офицер Хедли никогда не верил в колдовство или привидения. И он был прав — не считая тех чудес, которые в нужный момент получали вполне земное объяснение. Но кое-кто уже начинал задумываться: а не является ли таинственная фигура, участвующая в этом деле, призраком, бесплотной оболочкой? Им начинало казаться, если снять с него шляпу, черное пальто и детскую карнавальную маску, то под ними ничего не окажется, как у Человека-невидимки из знаменитого романа Герберта Уэллса.

Выше было использовано выражение «согласно показаниям свидетелей». Нам следует быть очень осторожными в отношении этих показаний, особенно, если они получены не из первых уст. И в этом деле читатель в самом начале должен быть поставлен в известность, на чьи показания он может абсолютно положиться, дабы избежать ненужных заблуждений. Так сказать, должно быть заранее известие, что кто-то говорит правду — иначе не будет настоящей тайны, да и самой повести.

Таким образом, необходимо сообщить, что мистер Стюарт Миллз, секретарь профессора Гримо, не лгал, ничего не убавил и не прибавил от себя, а описал все события именно так, как он их видел. Также необходимо отметить, что трое независимых друг от друга свидетелей на Калиостро-стрит (господа Шорт, Блэквин и полицейский констебль Уизерс) говорят чистую правду.

В силу этих обстоятельств одно из событий, предшествующих преступлению, должно быть освещено более подробно. Это была заявка, толчок ко всем последующим событиям. Мы пересказываем его по записям доктора Фелла так, как мистер Стюарт Миллз описывал его самому доктору и старшему полицейскому инспектору Хедли.

Это случилось за три дня до убийства, в среду вечером, шестого февраля 193… года, в отдельном кабинете «Уорвикской таверны» на Мьюзеум-стрит. Доктор Шарль Берне Гримо жил в Англии около тридцати лет и говорил по-английски без акцента. За исключением живой жестикуляции, когда он бывал возбужден, и привычки носить старомодную черную шляпу и черный галстук на резинке, доктор казался большим англичанином, чем его друзья. Никому не было известно о годах его молодости. Он был состоятельным человеком, но продолжал преподавать, выступать с лекциями и писать статьи. Но последним он занимался мало, а кроме того, исправлял какую-то общественную должность в Британском музее, которая открывала ему доступ к тому, что он называл «манускриптами по прикладной магии» «Прикладная магия» была его страстным увлечением, и на ней он создал себе научный капитал: любая чертовщинa — от вампиров до «черной мессы» — вызывала его живейший интерес. Но в итоге, за все свои труды в этой области он получил пулю в грудь.

Он был рассудительным человеком. Сверлящий взгляд, манера говорить быстро и таким образом, что слова, казалось, сами, без участия губ, выскакивали из горла, смех сквозь зубы. Среднего роста, с мощным торсом, физически очень сильный. Все в округе Музея знали его черную бороду, чечевицы пенсне, прямую спину и семенящую походку.

Профессор жил в массивном старом доме на западной стороне Рассел-сквер. Вместе с ним проживали его дочь Розетта, экономка мадам Дюмон, секретарь Стюарт Миллз и разорившийся экс-учитель по фамилии Дрэймен, которого Гримо держал в качестве помощника в своей библиотеке.

Но настоящей компанией Шарля Гримо были члены своеобразного клуба, учрежденного в «Уорвикской таверне» на Мьюзеум-стрит. Друзья собирались четыре-пять раз в неделю в отдельном кабинете, зарезервированном специально для них. Хотя кабинет и не являлся официально отдельным, случайные посетители не осмеливались заходить в него, если только не были специально приглашены. Завсегдатаями клуба были: шумный и лысый коротышка Петтис, знаток историй о привидениях, Мэнгэн, газетчик, и Барнэби, художник. Руководителем и душой компании был профессор Гримо.

Почти каждый вечер (кроме субботы и воскресенья) Гримо отправлялся в «Уорвикскую таверну» в сопровождении Стюарта Миллза. Там с кружкой горячего грога в руке он садился в свое любимое кресло, чтобы уже весь вечер не вставать из него. По словам Миллза, споры часто бывали жаркими, хотя никто, Кроме Петтиса и Барнэби, никогда не давал бой профессору всерьез. Несмотря на свою интеллигентность, он был страстной натурой. Обычно они просто слушали его неисчерпаемые истории о колдовстве — настоящем или поддельном, когда простаков дурачат мистификациями. Сам по-детски обожал запутанные истории и, поведав очередное предание о средневековом колдовстве, в резюме кратко разоблачал его тайны, как автор детективного романа. Друзья наслаждались атмосферой таких собраний, напоминающих старомодные вечера в провинциальной гостиной. Это продолжалось вплоть до вечера шестого февраля, когда ужасное предзнаменование ворвалось в их круг неожиданно, как порыв ветра, распахивающего дверь.

— В тот вечер дул порывистый ветер, — рассказывал Миллз, — и обещали снегопад.

Кроме самого Миллза и Гримо, у камина сидели Петтис, Мэнгэн и Барнэби. Профессор Гримо, дымя сигарой и жестикулируя, излагал легенду о вампирах.

— Откровенно говоря, — сказал Петтис, — меня удивляет ваше отношение к этому вопросу. Сейчас я читаю книгу историй о привидениях, которых на самом деле, разумеется, не было. Тем не менее, я сам верю в привидения. А вы, специалист по всем этим загадочным явлениям, не верите ни одному из фактов, О которых сами же нам рассказываете… Это все равно как если бы издатель «Британской Энциклопедии» написал в предисловии, что не ручается за достоверность статей.

— A почему бы и нет? — сказал Гримо, как обычно почти не разжимая губ и не отводя взгляда от огня в камине.

— Я — человек, который знает слишком много, — продолжил он после паузы, — И потом, нигде не сказано, что настоятель храма должен быть верующим. Впрочем, все это не важно. Я занимаюсь этими вещами только для того, чтобы в итоге популярно объяснить всем, как возникают те суеверия и легенды. Например, вампиры. Предание, о котором я говорил, вышло из Венгрии, где возникло между 1730 и 1735 годами. Но вот вопрос: каким образом венгры получили доказательства, что мертвецы могут вставать из гробов и появляться среди людей?

— Так, значит, доказательства были? — спросил Барнэби.

Гримо самодовольно выпятил грудь.

— Они эксгумировали на кладбищах трупы и видели, что некоторые покойники оказывались перевернутыми и скрюченными, а на лицах и руках были кровь и ссадины. Это и послужило для них доказательством… Но если мы вспомним, что как раз в это время в Венгрии разразилась эпидемия чумы…. Подумайте о беднягах, которых похоронили заживо, решив, что они скончались. Представьте, как они бились в гробах, прежде чем умереть по-настоящему. Вот так, джентльмены. Именно это я и имею в виду, когда говорю о корнях суеверий. И это представляет для меня главный интерес.

— И для меня, — раздался чужой голос, — это представляет большой интерес.

Миллз рассказывал, что не услышал тогда, как вошел этот человек в комнату, хотя ему и почудилось движение воздуха от открывающейся двери. Вероятно, все были главным образом поражены именно вторжением постороннего в их компанию, куда практически не допускались чужие, и никто никогда не встревал в их разговоры. Или же их удивил голос того человека, низкий и хриплый, с иностранным акцентом и оттенком торжества, явно звучащим в нем. Как бы то ни было, от неожиданности все просто онемели.

— В нем не было ничего примечательного, — рассказывает Миллзз. — Он стоял в стороне от света пламени, в поношенном черном пальто с поднятым воротником, в низко надвинутой шляпе с опущенными полями. А ту небольшую часть лица, которую они могли бы видеть, он прикрывал рукой в перчатке.

Кроме того, что он был худым и длинным, Миллз ничего не мог сообщить. Но в голосе незнакомца, в его манере держаться, в жестах было что-то неуловимо знакомое.

Он заговорил. И его речь звучала так, словно он пародировал профессора Гримо.

— Вы должны извинить меня, джентльмены, — сказал он, — сказал он, и торжество в его голосе росло, — за вторжение в ваше общество. Но я хотел бы задать знаменитому профессору один вопрос.

— Никто и не думал возражать ему, — рассказывает Миллз. — Мы все внимательно слушали, словно завороженные. Даже Гримо, продолжая неподвижно сидеть с сигарой во рту, был весь внимание. Он только коротко произнес: «Ну?»

— Вы не верите, — продолжал незнакомец, убрав руку от подбородка и подняв указательный палец, — что человек может встать из гроба, что он может невидимым проникать повсюду, что четыре стены для него — ничто? А главное, что он опасен, как всякое исчадие ада?

— Я не верю, — резко сказал Гримо, — а вы?

— А я сделал это! Но это еще не все! У меня есть брат, который может еще больше, нежели я, и он очень опасен для вас, профессор. Мне не нужна ваша жизнь. Но он разыскивает вас.

Присутствующие постепенно начали приходить в себя. Молодой Мэнгэн, бывший футболист, вскочил с кресла, а коротышка Петтис нервно заерзал.

— Послушайте, Гримо, — сказал Петтис, — этот тип явно ненормальный. Может быть… — он сделал движение в сторону колокольчика, но незнакомец вмешался:

— Взгляните на профессора Гримо, — сказал он, — прежде чем вы решитесь звать людей.

Гримо взирал на пришельца с нескрываемым ужасом.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Оставьте его. Пусть расскажет о своем брате и о гробах…

— О трех гробах, — добавил незнакомец.

— О трех гpo6ax, — согласился, — если вам так угодно. Сколько вам угодно, ради бога! Теперь, вероятно, вы представитесь нам?

Левой рукой неизвестный вынул из кармана пальто и бросил на стол замусоленную визитную карточку. Вид этой обыкновенной визитки каким-то образом вернул всех к действительности, и дело, казалось, готово было обернуться шуткой, а сам странный посетитель — в чудака-артиста, потому что Миллз взял карточку и громко прочитал: «Пьер Флей, иллюзионист», В одном из углов было напечатано: «2В, Калиостро-стрит», а в другом нацарапано от руки: «Или Академический театр». Гримо рассмеялся. Петтис выругался и позвонил в колокольчик официанту.

— Итак, — сказал значительно профессор, постучав указательным пальцем по карточке, — я не сомневался, что этим все закончится. Вы — фигляр, не так ли?

— Разве в карточке написано так?

— Ах, простите, если я понизил ваш профессиональный статус, — продолжал Гримо. — Не соблаговолите ли продемонстрировать нам один из ваших фокусов?

— С удовольствием, — неожиданно согласился Флей. Его движение было таким быстрым, что никто не успел среагировать. Это было похоже на нападение. Он наклонился к Гримо через стол и руками в перчатках опустил воротник своего пальто. И прежде, чем кто-либо из сидевших вокруг смог увидеть его лицо, он вновь поднял воротник. Миллзу показалось, что он заметил ухмылку. Гримо, казалось, остался невозмутимым, но его нижняя челюсть слегка отвисла, а лицо заметно побледнело машинально продолжал постукивать пальцем по визитке.

— A теперь, прежде, чем уйти, — произнес Флей, — я задам знаменитому профессору последний вопрос. В один из ближайших вечеров кое-кто собирается к вам. Я тоже в опасности, когда появляется мой брат, но я готов взять риск на себя. Кто, придет к вам. Угодно вам, чтобы это был я — или мне прислать моего брата?

— Присылайте своего брата! — зарычал, вскакивая, Гримо. И будьте прокляты!

Прежде, чем кто-либо успел шевельнуться или что-нибудь произнести, дверь за Флеем захлопнулась. И вместе с этой дверью захлопнулась крышка лабиринта загадок, сопровождающих трагедию, произошедшую в субботу вечером, 9 февраля. В описанный нами вечер, б февраля, человек-призрак уже ступал неслышно по темным, заснеженным улицам Лондона, и три вещих гроба уже маячили на горизонте.

Доктор Гидеон Фелл

Доктор Гидеон Фелл (Doctor Gideon Fell) — персонаж Джона Диксона Карра, который автор продолжал использовать на протяжении почти 25 лет, чьи характер и привычки, как у истинного англичанина, остались неизменными, прототипом для которого послужил литературный кумир самого Карра — Гилберт Кийт Честертон.

Доктор Гидеон Фелл, «тучное тело которого едва умещалось в глубоком кожаном кресле, набивал свою трубку… слегка задыхался, утомленный даже таким ничтожным усилием, как набивание трубки. Он был тучен и ходил опираясь, как правило, на две трости. В лучах света, падавшего из передних окон, его длинные густые темные волосы, в которых, словно пышные белые плюмажи, сверкали седые пряди, развевались, как боевое знамя. Эта грозная копна как бы двигалась впереди него, прокладывая ему путь. Лицо у него было большое и круглое, покрытое здоровым румянцем, и на нем то и дело возникала мимолетная улыбка, появляясь откуда-то снизу, из-под многочисленных подбородков. Но что сразу обращало на себя внимание, так это чертики у него в глазах. Он носил пенсне на широкой черной ленте, и его маленькие глазки сверкали над стеклами, когда он наклонял вперед свою крупную голову; он мог быть свирепо-воинственным, и хитро-насмешливым и каким-то образом умудрялся сочетать в себе то и другое одновременно».

Огромный живот, непослушные волосы — все эти приметы напоминают нам великого английского автора, создателя популярных рассказов об отце Брауне.

Он откинулся в кресле, приятно разогретый вином, и слушал своего собеседника. Рэмпол не взялся бы выступать в роли знатока по поводу совместимости разных напитков, однако был слегка ошарашен, видя, как Фелл наливает в бокалы вино после портера, а потом, в конце обеда, завершает все это пивом. … Красный от выпитого вина, он все говорил и говорил, раскачиваясь на своем стуле, роняя пепел от сигары на галстук, то и дело принимаясь смеяться. Только после того, как официант начал ходить возле их столика, почтительно покашливая, удалось его уговорить уйти из ресторана. Громко ворча, опираясь на две свои палки, доктор Фелл с трудом двинулся из ресторана, сопровождаемый Рэмполом.

Подобно Честертону и другим его друзьям из Детективного клуба, доктор Фелл -большой любитель засесть в баре и наслаждаться беседой, потягивая английский грог.

Как и большинство других приключений доктора Фелла, эта история также начинается в баре. Интрига закручивается вокруг того, что на лестнице ворот Изменников в лондонском Тауэре оказывается труп молодого человека в костюме для гольфа и в совершенно не соответствующем костюму головном уборе. В этом видится нечто крайне нелепое и даже жуткое. Невинная история с кражей шляп, которой в последнее время забавлялись лондонцы, начинает представляться в ином, более зловещем свете.