Бесплатный фрагмент - Лютевилль

«ЛЮТЕВИЛЛЬ»

Автор — Лина Ди;

Редактор — Елена Бородина;

Иллюстратор — Monaskrel’ art;

Обычный, хотя и немного странный город «Лютевилль» соткан из тайн, невидимых неосведомлённому наблюдателю, который, скорее всего, отметит, что от его умиротворённости веет каким-то лютым присутствием…

Каждый живущий здесь — необычен, и играет в жизни города свою особую роль.

В то же время, всем здесь — как и в любом другом уголке мира — свойственны пороки, всех мучают страхи, и всеми движут сильные чувства.

Жизнь кажется вполне размеренной, когда внезапно необычные способности словно покидают людей — никто из них не ощущает приближение беды, что стучится к ним в день ежегодного праздника города…

«Лютевилль» — это сборник из 9 рассказов-зарисовок о жизни выдуманного города в Западной Европе первой половины ХХ века:

1. Её рука жила отдельной жизнью;

2. Гном в коробке;

3. Старуха в серой шляпе;

4. Принцы Лютевилля;

5. Жук скарабей и особый список;

6. Горящие кружева;

7. Мямля;

8. Всему своё время;

9. Лютевилль: День города;

Её рука жила отдельной жизнью

Она медленно вытянула руку вперед таким образом, что выплывающая кисть распустила веером пальцы, начиная с указательного.

Длинные, ухоженные пальцы с красным маникюром в тон губной помаде щекотнули воздух и вернулись в исходное положение вместе с остальной частью руки, замирая в неопределённом жесте.

«Кукла», державшая в собственности свою самостоятельную руку, любила Голливудский шик. На это указывало её элегантное платье в пол серебристого цвета, светлые завитые локоны в виде волн, ниспадающие с плеч, дугообразная форма бровей, эталонно совпадающая с формой верхней губы, и точно очерченные стрелки, выглядывающие из-под густых ресниц и приковывающие внимание ко взгляду. Прекрасница была похожа на фарфоровую статуэтку, прикреплённую к музыкальной шкатулке, потому что часто любила стоять у окна или сидеть в одной и той же позе, в ожидании чего-то или кого-то, возможно, своего кукловода, пока её кружила жизнь.

Девушка часто молчала и слушала тиканье часов, наблюдая за движением золотых стрелок. Ей казалось, что это занятие определённо наполнено глубинным смыслом, правда, суть которого она уже долгое время разгадать не могла. Её белоснежная кожа вот уже много лет не покрывалась морщинами, ссадинами или синяками и была безупречна.

А, подходя к гримёрному зеркалу, она смотрела на себя, как будто на кого-то другого: надменно, горделиво и всегда одинаково, точно понимая, что знает что-то очень важное, чего не знают другие.

В дверь постучали. «Голливудская кукла» развернула голову и медленно вытянула руку таким образом, что выплывающая кисть распустила веером пальцы, начиная с указательного, чтобы открыть дверь, но замерла в нерешительности…

Гном в коробке

В море начался сильный шторм, ветер разогнался не на шутку, и волны, обрушивающиеся друг на друга, достигали нескольких метров в высоту.

С берега не было видно ни кораблей, ни судов, ни лайнеров — лишь огромные голодные волны поглощали мерцающий маяк.

Ветер гулял и вдоль побережья, унося с мокрого песка оставшиеся следы. Семья, оставившая их, спешила домой — укрыться от разыгравшейся стихии.

Впереди взрослых наперегонки бежали две девочки. Их свободные комбинезоны болтались на ветру, надуваясь, как паруса; волосы «танцевали».

Мама в облегающем трикотажном сиреневом платье бежала за ними. Её длинные волнистые волосы были сплетены в косу. Игриво догоняя дочерей, она смеялась от радости, ведь им наконец-то удалось провести выходной всем вместе.

Позади быстрым шагом шёл задумчивый отец. Он был пилотом дирижабля, и любил свою работу. Даже сейчас он был одет в синюю форму, украшенную золотыми нашивками и пуговицами. Голову покрывала форменная фуражка. Он вспоминал детство и любовался женой и детьми.

Пилота звали Петр, его жену — Стефания, а детей — Роза и Вера.

Ветер не унимался. Они уже начали подниматься по склону вверх, как вдруг синяя фуражка отца сорвалась с макушки, покружилась в воздухе и улетела в кусты.

Вздрогнув, Петр схватился за голову руками, а дочери уже мчались за фуражкой, перегоняя друг друга.

Где-то вдали прогремела гроза, и пролетающая над ними чайка истерично прокричала в темнеющее небо.

Несмотря на приподнятое настроение, всем хотелось поскорее вернуться в уютный, тёплый дом.

Мокрые брызги с моря уже не облизывали шею, руки и другие открытые части тела холодными каплями, но начался дождь, который в любую минуту мог превратиться в ливень.

Трава пропиталась влагой мгновенно, и бегущая восьмилетняя Роза неуклюже поскользнулась и растянулась на траве, выставив руки вперёд, пытаясь ухватить фуражку. Она сильно поцарапала локоть и чуть было не расплакалась, поднимаясь с земли с фуражкой в руке — но внезапно заметила грязную коробку, лежащую на боку чуть поодаль в кустах.

Поднявшись с земли, Роза медленно подошла к невзрачному предмету. Ей стало вдруг очень любопытно, что там. Она села на корточки, и, взяв коробку в руки, приоткрыла ее. В коробке лежал игрушечный пластмассовый гном.

— Гномик! — радуясь находке, воскликнула девочка, позабыв о свежей ссадине на руке и об отцовской фуражке.

Некогда яркого гнома, теперь измазанного глиной и тиной, очевидно, принесло море — но как он оказался так далеко от берега?

— Возможно, его притащила какая-нибудь большая собака, — подойдя, предположила её сестра, которая была старше Розы на целых два года. Вера заботливо отряхнула сестру и тоже стала рассматривать гнома, пытаясь угадать, откуда он мог появиться в этих кустах, и кому принадлежал раньше.

В игрушечном гноме было что-то необычное, и сёстры это почувствовали.

Если бы не сильный ветер, сгущающаяся тьма и надвигающийся грозовой шторм, девочкам, скорее всего, не удалось бы уговорить родителей разрешить им взять гнома домой. Тем идея не нравилась — наверняка тот, кто выбросил игрушку, просто поленился донести её до мусорной свалки. Впрочем, отец рассудил, что, если утром девочки отмоют гнома и выбросят коробку, он может остаться и жить на полке в их комнате, раз уж им так хочется.

Добравшись до дома, насквозь промокшие, замёрзшие и уставшие дети поставили коробку в углу у себя в комнате, чтобы с утра привести гнома в порядок.

Перед сном Роза и Вера по несколько раз проверили, на месте ли он, словно он мог убежать без надлежащего присмотра, как какой-нибудь непослушный котенок.

Через несколько часов ветер начал успокаиваться. Гроза прекратилась, море затихло, и теперь на чёрном ночном небе сияла полная кровавая луна.

Вера что-то проскулила во сне, и повернулась на другой бок.

Прошло ещё некоторое время.

Коробка зашуршала, засветилась янтарно-красным светом, крышка поднялась, и оживший гном выскочил наружу. Поправив свою шапочку орехового цвета, маленький сказочный человечек бодро прошёлся по дому, вернулся в детскую спальню и торопливо направился к окну, постукивая об пол своими грязными миниатюрными башмачками. Дойдя до стены, гном чихнул и, стряхнув с себя пыль и остатки тины, вскочил на подоконник.

Справился с фрамугой, и лениво зевнув, открыл окно и выпрыгнул в сад. Ему как можно скорее нужно было вернуться к берегу, пока кровавая луна еще висела в тёмном небе, ведь именно в эту ночь он мог переплыть огромное море и вернуться на свой корабль, чтобы поквитаться с молодым юнгой, выбросившим его за борт.

Наступило утро.

Первые лучи солнца коснулись детских кроватей и осветили стены.

Проснувшись первой, Роза сразу же подбежала к коробке. Но гнома в ней не оказалось. И тут она заметила следы крошечных башмачков, ведущие к подоконнику, и разбросанную тину.

Роза горько заплакала, прижав коробку к себе, тем самым разбудив Веру.

— Мы будем ждать твоего возвращения! — сказала Вера, подходя к окну и обнимая сестрёнку за плечи.

— Мы будем оставлять окно приоткрытым, обещаю! — тихо добавила Роза.

Роза и Вера стояли у окна, приветствуя новый день. Родители, видимо, еще спали — никто не звал их к завтраку, не было привычного запаха какао и сладких булочек с корицей. Утро пахло морем.

Старуха в серой шляпе

Я слышал о ней самое разное. Кто-то говорил, что она старая ведьма, злая тёмная колдунья, насылающая проклятья на целые семьи — другие же, напротив, уважительно величали её знахаркой и травницей, рассказывали, как однажды она помогла исцелиться от разных недугов. Но все же, жители Лютевилля не наведывались без повода в её старый домик, что стоял совсем на окраине, близ леса.

Пожилую женщину в любое время года можно было узнать даже издали по большой серой шляпе с потрёпанными полями, из-под которой небрежно торчали седые кудри. Иногда показывающийся взгляд был тяжёлым, карие глаза слезились — скорее всего, от старости — а худощавое тело и лицо покрывали морщины, собираясь в области щёк, под тонкими губами, и на руках. Неизменные тёмные платья старухи, растянутые вязаные кофты и шерстяные платки были изрядно изношены. На одежде и в волосах часто болтались веточки, листики, и даже репей. Улыбку на её лице видели редко — но говорили, что зубы у неё кривые, жёлтые и страшные.

Старуха вела малоприметную жизнь. Она подолгу бывала в лесу со своей плетёной корзинкой, собирала стебли и корни растений, ягоды и грибы, подбирала перья птиц, и, как говорили, даже трупы погибших зверюшек, ковырялась в огороде или варила новые зелья.

В людных местах она появлялась лишь изредка, по необходимости — я, бывало, видел её на продуктовых рынках по субботам — мои родители продавали там лучший в округе козий сыр и молоко. Она покупала все это у нас, мясо — у старого Альберта, а потом шла в другие ряды, где тоже что-то покупала — и всегда у одних и тех же торговцев. Я убегал из лавки и следовал за ней, как загипнотизированный, но держался на приличном расстоянии или делал вид, что иду по своим делам — я знал, как важно оставаться незамеченным. Взгромоздив покупки на багажник видавшего виды велосипеда она спешила покинуть рынок до того, как он наполнится людьми.

***

То, о чём я хочу рассказать, случилось в середине сентября, после затяжного дождливого лета. Вернувшись после каникул у тёти в Добродоле, проведенных, по большей части, за книгами в её уютной гостиной, я понял, что соскучился по нашему мрачному городку — и по старухе в серой шляпе… Я не мог знать, пережила ли она лето — по моим подсчетам, она должна была быть невероятно старой — но ранним утром в субботу, по пути на рынок, я увидел знакомую растрёпанную фигуру, катящую скрипучий велосипед в сторону моста, после которого начиналась дорога к лесу. Я был рад. Мне тут же захотелось побольше разузнать о ней. Наверное, потому что, как и она, я был одинок, и у меня не было друзей, которые были рады моему возвращению. Мне стало любопытно, как она колдует, как насылает порчу.

В школе я никому не нравился и, наверное, поэтому, собираясь наведаться к старухе, я в первую очередь подумал, что надо бы попросить её научить меня различным заклинаниям. Я устал быть странным, никому неинтересным. Вдруг колдовство поможет мне казаться совершенно нормальным — или даже кому-нибудь понравиться? А может, старуха знает что-то такое, о чем я даже не догадываюсь, что сможет облегчить мое существование?

Мои родители много работали на небольшой ферме, что издавна принадлежала нашей семье, и им некогда было особенно следить за мной. Они знали, что Оскар — то есть я — мог бродить по Лютевиллю часами, когда не помогал им. Я знал о родных окрестностях практически всё. Не разрешалось мне уходить только к берегу моря, что находился на противоположной стороне от леса. Хотя и там я бывал, особенно по выходным. Мне нравилось уходить из дома совсем рано, и встречать там рассвет. Моя жизнь состояла из изучения всего вокруг. Я запоминал каждый куст, каждый дом, каждую могильную плиту на кладбище, шпалы на железной дороге, трещинки и сколы в причудливом каменном орнаменте фасада школьного здания, строгие контуры фабрики, дом семьи ювелиров, казавшийся мне дворцом… я заходил даже в больницу и наблюдал за выпиской пациентов. Я бродил и в других местах…

Но моим самым любимым местом был пруд, где я ощущал себя совсем безмятежно. Там я полностью успокаивался, глядя на тихую гладь воды, проплывающих мимо уток, и камыш, который можно было срывать, и, растерев пальцами его тёмно-коричневый бархатный кокон, пускать по ветру белый пух.

Вечером, прихватив простой дорожный рюкзак из плотной ткани, в котором лежала подаренная мне тётей плитка шоколада, старый фонарик и раскладной перочинный ножик, я направился к лесу.

Осенние листья покрывали холодную землю, а прелый запах вселял надежду на перемены к лучшему. Очень хотелось остановиться и попинать листья ногами, или повозиться в грязной земле палкой в поисках забавных улиток и червей. Но мой план, которым я был одержим со вчерашнего вечера, не давал мне свернуть с пути.

Темнело быстрее, чем летом, и нужно было спешить. Где-то через час я увидел целый горизонт из желтеющих деревьев.

Я размышлял, хватит ли мне вообще смелости заговорить со старухой — или же она нашлёт на меня какое-нибудь проклятье, не дав мне сказать ни слова.

Было немного жутко. Впрочем, Лютевилль — вообще немного необычное место, и тут, скорее всего, жутко и страшно бывает не мне одному.

Изгородь вокруг дома старухи была ветхая, и я без труда нырнул на территорию колдовского пространства, спрятался за яблонями, и, затаившись, стал наблюдать за огородом. Время шло, но никто не появлялся. Урожай был богатый — на грядках лежали тяжёлые кочаны капусты, крупные оранжевые тыквы, и другие поздние овощи. В лучах вечернего сентябрьского солнца всё казалось нарисованным. Я присел на корточки и задумался — есть ли душа у тыкв, или у капусты? Может, она заключена в кочерыжке? Я наклонился к капусте, будто видел кочан впервые в жизни. И в этот момент, что-то мягкое коснулось моей ноги, да так нежно, что я даже не испугался. Об мою ногу тёрся кот — наверняка именно тот, что жил со старухой в серой шляпе. Про него тоже говорили всякое. Кот оказался очень красивым. Песочный оттенок его шерсти завораживал. Живот и шея были белыми, а мордочка, лапы и хвост — с золотинкой. Над розовым носиком был тёмно-рыжий островок, похожий на крупную веснушку, и кончики ушей тоже были темнее — как у рыси.

Он смотрел на меня своими круглыми голубыми глазами, и я внезапно понял, что никогда прежде в своей жизни не видел кота милее. Я погладил его, и он, словно в ответ, провёл своим пушистым хвостом по моей руке. Это сделало меня очень счастливым.

Осмелев, я взял его на руки, и мы вместе заглянули в окно дома. Зелёные шторы были слегка отодвинуты, но свет в комнате не горел, и было уже слишком темно, чтобы что-то можно было рассмотреть. Входная дверь была заманчиво приоткрыта, да и я с котом на руках чувствовал себя храбрее, так что мы тут же вошли в дом. Только кот вошёл к себе домой, а я был незваным гостем. Первое, что я ощутил в темноте, был запах. Он не был жутким, похожим на запах разлагающегося трупа, а, напротив отрезвляющим: пахло разными травами и лекарствами. Я включил свой фонарик, но где-то наверху, на чердаке, что-то хрустнуло. Мне и до этого звука было не по себе, но теперь я резко выключил фонарь, и, так и не успев ничего толком увидеть, кроме старинного сундука в прихожей, побежал прочь, что было сил. Мне казалось, что у выхода я услышал приближающиеся шаги, но я выскочил, не оборачиваясь, и, врезавшись в низко висящую ветку яблони, резко вылетел на дорогу и утонул в осеннем листопаде. Прилипшие к лицу листья мешали смотреть, но я бежал, как угорелый. Хотя вслед мне никто не кричал. Я оказался трусом.

Я вернулся домой.

Усталость навалилась на меня и придавила к кровати. Соседские собаки выли, не давая мне спать, как и смотрящая прямо мне в окно огромная бледная луна. Я постоянно ворочался, и не помнил, когда сон наконец принял меня в свои объятия…

***

…В этот раз кот не вышел поддержать меня, и мне ничего не оставалось, кроме как постучать в закрытую дверь. Я и сам был себе не рад.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверь, наконец, отворилась с приглушенным стоном. Старуха взглянула на меня из-под серой шляпы настороженно. Но затем, молча открыв дверь до конца, заковыляла в комнату — я зашёл следом за ней.

Старомодный абажур да керосиновая лампа высвечивали яркие пятна в полумраке. Высохшие половицы скрипели, как и моя душа. Из гостиной мы, не останавливаясь, прошли на кухню. На деревянных полках стояли баночки, пузырьки, и даже колбы с жидкой яркой консистенцией.

Она не задавала мне вопросов, и взгляд её уже не был озадаченным, точно она и так поняла, зачем я пришёл. Может, ей накануне рассказывал про меня кот, или же она прочла мои мысли — подумал я. И понял, что болен.

Согнутая старуха, крякнув, взяла прозрачный стакан и насыпала в него пару ложек изумрудного порошка. Цвет порошка показался мне каким-то неестественным. В доме было холодно, и я поёжился.

Пробормотав что-то, она добавила в стакан горстку какой-то измельченной травы. Я хотел было спросить её, что это, но передумал. Какая разница, если это может мне помочь. Затем она вскипятила воду в алюминиевом чайнике на старой газовой плитке с двумя конфорками, и залила ею смесь в стакане. Над ним поднялся пар, а кухню заполнил приятный аромат…

Рассматривать её дом можно было бесконечно.