Бесплатный фрагмент - Люди с функцией отмены

Глава 1. Первая ошибка

Марк проснулся не в себе.

Не метафорически — буквально. Его рука тянулась к браслету раньше, чем сознание успело собрать осколки вчерашнего дня. Квантовый металл холодил запястье, и в этом холоде была обещанная милость: ещё можно вернуть. Ещё можно отменить.

Комната дрожала. Или это дрожал он — разницы больше не было.

«Папа?»

Голос Лизы. Живой. Настоящий. Вчера в 16:47 этого голоса не стало. Грузовик, перекрёсток, секунда невнимательности. Его невнимательности.

«Я здесь, солнце».

Слова вышли автоматически, как будто их произнёс кто-то другой. Кто-то, кто ещё помнил, как быть отцом. Марк посмотрел на браслет — индикатор показывал 99.7%. Первое использование забирает меньше всего. Так говорил продавец с чёрного рынка. Худой, с глазами утопленника.

— Души у вас много, хватит на сотню откатов. Может, больше. Зависит от того, насколько глубоко копнёте.

Марк тогда не понял. Теперь — начинал.

Лиза вошла в комнату, и мир снова стал целым. Восемь лет, русые косички, щербинка между передними зубами. Живая. Дышащая. Та самая, которую он вчера… которую он сегодня ещё не потерял.

— Мам сказала, чтобы ты не опаздывал. Мы же в парк идём?

Парк. Да. Они собирались в парк, потом за мороженым, потом… потом был перекрёсток.

— Пап, ты какой-то странный.

Странный. Марк усмехнулся. Если бы она знала, насколько. Он только что украл сегодняшний день у вселенной. Отмотал плёнку назад. Стёр смерть, как опечатку.

Но что-то внутри — тихое, почти неощутимое — исчезло вместе с откатом. Словно выдохнул и забыл вдохнуть обратно.

«Это нормально», — вспомнил он слова продавца. — «Плата. Без неё функция не работает. Вы же понимаете — бесплатный сыр только в мышеловке».

Марк встал. Ноги держали, но казались чужими. В зеркале напротив отражался знакомый незнакомец: те же черты, та же щетина, те же серые глаза. Только в глубине зрачков мерцало что-то новое. Пустота размером в 0.3%.

— Идём завтракать, солнце. И в парк. Обязательно в парк.

Но не через тот перекрёсток. Никогда больше через тот перекрёсток.

Лиза убежала на кухню, а Марк остался стоять посреди комнаты. Браслет пульсировал в такт сердцу — или сердце подстраивалось под него? Инструкция обещала: функция отмены работает только на последние 24 часа. Дальше — необратимо.

Он спас дочь. Это главное. Это единственное, что имеет значение.

Тогда почему в груди росла эта странная пустота? Словно вместе с концом дня он отменил что-то важное. Что-то, без чего Марк перестал быть полностью Марком.

«Всего 0.3%», — повторил он про себя. — «Незаметно».

На кухне Анна жарила блинчики. Обернулась, улыбнулась — и замерла.

— Что с твоими глазами?

— В смысле?

— Не знаю. Показалось… будто ты смотришь сквозь меня.

Сквозь. Да. Именно так. Он смотрел сквозь этот день в тот, который отменил. Видел два временных контура одновременно: в одном Лиза смеялась за столом, в другом…

— Всё нормально. Не выспался.

Анна кивнула, но в её взгляде мелькнуло беспокойство. Она всегда чувствовала ложь. Даже такую необходимую.

Марк сел за стол. Блинчики пахли детством, но вкус… вкуса почти не было. Будто рецепторы потеряли 0.3% чувствительности.

«Мелочи», — сказал он себе. — «Главное — она жива».

Но где-то глубоко, в том месте, где хранятся невысказанные истины, Марк уже знал: это только начало. Первая отмена — как первая доза. Она никогда не бывает последней.

Браслет на запястье потяжелел. Или это его рука стала легче — на те самые неощутимые проценты, которые делают человека человеком?

Завтрак тянулся вечность. Каждое движение Лизы — взмах ресниц, смешок, капля варенья на подбородке — Марк впитывал как последнее причастие. В отменённом вчера этих движений больше не было. Там была тишина скорой помощи и белизна больничного коридора.

— Пап, а почему ты не ешь?

Марк заставил себя отрезать кусочек блина. Поднёс ко рту. Прожевал. Картон с сиропом.

— Ем, видишь?

— Ты жуёшь, но не ешь, — Лиза нахмурилась той серьёзной складкой между бровей, которая делала её похожей на Анну. — Это разные вещи.

Восемь лет. В восемь лет она уже различала оттенки неправды. Что будет, когда ей исполнится шестнадцать? Двадцать? Будет ли он вообще для неё существовать к тому времени?

— Умная у нас дочь, — сказала Анна, но в голосе звучала тревога.

Она поставила перед ним кофе. Их пальцы соприкоснулись на секунду — и Марк почувствовал, как она вздрогнула. Словно ток прошёл. Или наоборот — словно тока не было там, где он должен быть.

— Ты холодный.

— Кондиционер, наверное.

Но кондиционер был выключен. Июльское утро лилось через окно медовой патокой. Только Марк больше не чувствовал тепла. Не полностью. На 99.7%.

Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера:

«Первый раз самый лёгкий. Дальше будет больнее. Если нужна помощь — приходите. Кафе „Нулевой километр“, столик у окна. Мы все там бываем. Рано или поздно».

Марк удалил сообщение. Потом восстановил. Снова удалил.

— Что там? — спросила Анна.

— Спам.

Ещё одна ложь. Маленькая. Необходимая. Как и все остальные, которые последуют.

— Так мы идём в парк? — Лиза допила молоко, оставив белые усы.

— Идём. Только… давай другой дорогой.

— Почему?

Потому что на привычной дороге есть перекрёсток. Тот самый. С грузовиком, который вылетит из-за поворота в 16:47. Которого не будет, потому что они пойдут другой дорогой. Потому что Марк отменил вчерашний день ценой 0.3% души.

— Просто хочется прогуляться подольше.

Лиза пожала плечами. Для неё это был обычный день. Первый и единственный. Она не помнила, как умирала вчера. Не помнила скрежет тормозов, крик отца, темноту.

Благодаря браслету.

Марк поднялся из-за стола. В движении было что-то механическое, словно он управлял телом на пульте. Шаг. Ещё шаг. Поворот. Всё правильно, всё как надо. Только чего-то не хватало. Той лёгкости, с которой человек движется, не думая о движении.

0.3% — это же почти ничего.

Почти.

В прихожей он помог Лизе завязать шнурки. Его пальцы дрожали, но не от волнения. От чего-то другого. От ощущения, что он завязывает шнурки призраку. Или сам является призраком, который пытается удержаться в мире живых.

— Пап, ты слишком туго.

— Прости.

Он ослабил узел. В отменённом вчера эти кроссовки остались на асфальте. Розовые, с единорогом на липучке. Один был в крови.

Не думать об этом. Это больше не существует. Не произошло. Отменено.

Анна вышла последней, заперла дверь. Повернулась к нему:

— Марк, что происходит?

— Ничего. Всё хорошо.

— Не ври мне.

Он посмотрел ей в глаза. Карие, с золотыми искрами. Сколько раз он терялся в этих глазах? Сколько раз находил?

— Я просто… плохо спал. Кошмар приснился.

Это было почти правдой. Вчерашний день действительно был кошмаром. Только не сном.

Анна прижалась к нему, и Марк обнял её. Через тонкую ткань платья он чувствовал тепло её тела, но словно через стекло. Словно между ними появилась невидимая плёнка толщиной в 0.3%.

— Мам, пап, вы идёте? — Лиза нетерпеливо переминалась у лифта.

Они пошли. Новой дорогой. Безопасной. Той, где не будет грузовика.

В лифте Марк смотрел на отражение семьи в зеркальных дверях. Отец, мать, дочь. Полная картина. Правильная. Только что-то в ней было не так. Словно фотография, где один из людей моргнул в момент съёмки.

Браслет под рукавом рубашки пульсировал ровно, размеренно. Как второе сердце. Или как паразит, присосавшийся к вене.

Когда двери лифта открылись, Марк знал: он сделает это снова. Когда понадобится. Когда не будет другого выхода. Когда ошибка станет слишком большой, чтобы с ней жить.

Он не знал только одного — сколько процентов души нужно потерять, чтобы перестать быть отцом. Мужем. Человеком.

Сколько отмен отделяют его от пустоты?

Утреннее солнце било в глаза. Лиза взяла его за руку, и Марк почувствовал — её ладошка горячая, живая, настоящая.

Пока ещё настоящая.

Для него.

Глава 2. Контуры дня

Другая дорога оказалась длиннее на километр. Марк считал шаги, фонари, трещины в асфальте — всё, что отличало этот маршрут от того, который вёл к перекрёстку. К 16:47. К скрежету тормозов.

Не думать.

— Пап, а почему люди забывают? — спросила Лиза, перепрыгивая через лужу.

Вопрос ударил под дых. Марк остановился.

— В смысле?

— Ну, вот я помню, что вчера мы хотели в парк. А позавчера ходили за продуктами. А что было год назад в этот день — не помню. Почему?

Анна рассмеялась:

— Философ растёт.

Но Марк не смеялся. Он смотрел на дочь и думал: а что, если она начинает чувствовать? Что, если отменённый день оставляет следы — не в памяти, но где-то глубже?

— Мозг не может хранить всё подряд, солнце. Он оставляет только важное.

— А кто решает, что важное?

— Мы сами.

Лиза задумалась, потом кивнула. Побежала вперёд, к голубям у фонтана.

— Она сегодня странные вопросы задаёт, — сказала Анна. — И ты странный. Что вообще происходит?

Марк хотел ответить. Хотел рассказать всё — про браслет, про отмену, про 0.3% души, которые он потерял. Но слова застревали в горле. Потому что как объяснить то, чего не было? Как оплакивать смерть, которая не случилась?

— Просто… берегите себя сегодня. Ладно?

Анна нахмурилась:

— Марк, ты меня пугаешь.

Он взял её за плечи. Сквозь ткань блузки чувствовал тепло — приглушённое, будто через фильтр.

— Просто пообещай. Никаких рисков. Никакой спешки. Смотри по сторонам на переходах.

— Господи, да что с тобой? Ты как будто…

Она не договорила. Но Марк знал, что она хотела сказать: «как будто знаешь что-то». И он знал. Знал слишком много. Знал вкус больничного кофе из автомата. Знал, как выглядит Лиза под белой простынёй. Знал тишину после последнего писка монитора.

Всё это было. И не было. Существовало в отменённом вчера, которое помнил только он.

— Мам, пап, смотрите! — Лиза махала им от фонтана. — Голуби из рук едят!

Момент разбился. Анна покачала головой и пошла к дочери. Марк следовал за ними, чувствуя, как браслет пульсирует под рукавом. Не больно. Просто напоминание: я здесь, я работаю, я слежу.

В парке было людно. Субботнее утро выманило половину района на прогулку. Дети, собаки, велосипедисты — нормальная жизнь нормальных людей. Людей со стопроцентной душой.

Марк сел на скамейку, наблюдая, как Лиза кормит птиц. В отменённом вчера они так и не дошли до парка. Не успели.

Телефон вибрировал. Снова неизвестный номер:

«Видите женщину в красном у карусели? Она на 12%. Мужчина с собакой — 34%. Ребёнок на качелях — 67%. Мы узнаём друг друга. Приходите в кафе».

Марк поднял глаза. Женщина в красном действительно была у карусели. Худая, с потухшим взглядом. Смотрела на детей так, словно пыталась вспомнить что-то важное.

Мужчина с собакой шёл странной, механической походкой. Пёс тянул поводок, но хозяин будто не чувствовал.

Ребёнок на качелях…

Марк вгляделся. Мальчик лет десяти раскачивался всё выше и выше. Его мать кричала: «Осторожнее!» Но он не слышал. Или не хотел слышать. В его движениях было что-то отчаянное, словно он пытался взлететь. Оторваться. Отменить притяжение.

«Мы узнаём друг друга».

— Пап, хочу на качели!

Лиза дёрнула его за рукав. Марк встрепенулся.

— Конечно, солнце. Пойдём.

Но качели были заняты. Тем самым мальчиком, который раскачивался с яростью камикадзе.

— Подождём немного, — сказала Анна.

Мальчик взлетал всё выше. Цепи скрипели. Мать закрыла лицо руками.

И тут Марк увидел: на запястье ребёнка поблёскивал знакомый металл. Браслет. Детский размер.

«Господи, — подумал он. — Они и детям продают».

Качели достигли критической точки. Мальчик на секунду завис в воздухе — и отпустил цепи.

Время замедлилось.

Марк видел, как ребёнок летит. Как мать вскидывает руки. Как Анна прижимает к себе Лизу. Как весь парк замирает в ожидании удара.

Рука сама потянулась к браслету. Можно отменить. Откатить эти секунды. Спасти чужого ребёнка, как спас свою дочь.

Всего минус ещё процент. Может, полтора.

Может, два.

Мальчик упал на песок. Неловко, но не страшно. Перекатился, сел. На лице — разочарование. Словно он ожидал чего-то другого.

Мать подбежала, начала ощупывать, искать повреждения. Мальчик отмахивался, показывал на качели — ещё, ещё раз, выше.

Марк убрал руку с браслета. Не сегодня. Не за чужого. Не за того, кто сам ищет край.

— Вот псих, — выдохнула Анна. — Зачем так рисковать?

«Затем, — подумал Марк, — что на 67% уже всё равно».

Лиза молчала. Смотрела на мальчика с качелей тем особенным взглядом, каким дети смотрят на что-то одновременно пугающее и притягательное.

— Не хочу больше на качели, — сказала она тихо.

— Давай тогда на горку?

— Давай.

Они пошли к детской площадке. Марк оглянулся: мальчик снова карабкался на качели. Мать не сопротивлялась — сидела на скамейке с пустым взглядом. Наверное, отменяла эту сцену уже не раз. И каждый раз он делал это снова.

Потому что некоторые не хотят быть спасёнными.

На площадке Лиза играла осторожно. Словно помнила — не умом, но телом — что мир может быть опасным. Что один неверный шаг, секунда невнимания, случайность размером с мгновение — и всё.

Конец.

Если никто не отменит.

Анна села рядом с Марком:

— Расскажешь, что случилось?

— Ничего не случилось.

— Марк.

В её голосе звучала та особая интонация, которая означала: я знаю, что ты врёшь, но готова подождать правды.

Он взял её за руку. Кожа к коже. Пульс к пульсу. Только между ними — невидимая плёнка в 0.3% отчуждения.

— Если бы ты могла… исправить что-то плохое. Но за это пришлось бы заплатить. Ты бы стала?

Анна прищурилась:

— Смотря чем платить.

— Частью себя.

— Это метафора?

— Это вопрос.

Она подумала. Посмотрела на Лизу, которая съезжала с горки с восторженным визгом.

— За неё? За тебя? Не задумываясь.

— А если бы с каждым исправлением ты становилась… меньше? Если бы близкие начали тебя терять?

— Марк, ты меня пугаешь. Это из-за того сна?

Сон. Да. Пусть будет сон.

— Наверное. Просто… думаю о всяком.

Лиза подбежала, раскрасневшаяся:

— Мам, пап, можно мороженое?

— Конечно, — сказал Марк быстрее, чем Анна успела напомнить про обед. — Пойдём выберем.

Нужно было двигаться. Делать что-то. Не давать мыслям застаиваться. Потому что в тишине он начинал слышать: тиканье браслета, шёпот отменённого времени, эхо несуществующего вчера.

У киоска с мороженым стояла очередь. Марк встал в конец, Лиза рассматривала картинки с сортами. Анна отошла к клумбе — сфотографировать цветы.

— Клубничное! — решила Лиза. — Нет, шоколадное! Нет…

— Выбирай спокойно, никуда не спешим.

Никуда. Особенно не к 16:47. Не к тому перекрёстку. Не к скрежету тормозов.

Очередь двигалась медленно. Марк считал людей перед собой. Пять. Четыре. Три.

И тут он почувствовал: кто-то смотрит.

Обернулся. В трёх метрах стоял человек в сером худи. Капюшон скрывал лицо, но Марк видел глаза. Пустые на процентов восемьдесят. Или девяносто.

Человек поднял руку. На запястье — браслет. Потом указал на Марка. На его запястье.

«Мы узнаём друг друга».

— Папа, ты чего? — Лиза дёргала его за руку. — Наша очередь!

Марк повернулся к киоску. Заказал мороженое. Расплатился. Все движения — на автомате.

Когда он снова посмотрел назад, человека в худи не было. Словно растворился. Или отменил своё присутствие.

— Держи, солнце.

Лиза взяла стаканчик, лизнула. На лице расцвела улыбка:

— Вкусно! Хочешь?

— Спасибо, не хочу.

Он не чувствовал вкуса с утра. С момента первой отмены. Но Лиза была жива, держала мороженое, улыбалась — и это стоило любых процентов.

Любых?

Телефон завибрировал в третий раз:

«Кафе „Нулевой километр“. Через час. Не бойтесь. Мы все прошли через это. Первый день самый трудный. Дальше вы научитесь жить с функцией. Или функция научится жить вами».

Марк удалил сообщение.

Но адрес запомнил.

Глава 3. Продавец с глазами утопленника

Кафе «Нулевой километр» пряталось между ломбардом и магазином ритуальных услуг. Марк прошёл мимо дважды, прежде чем заметил выцветшую вывеску. Словно место само себя отменяло — существовало только для тех, кто знал, куда смотреть.

Он стоял у двери, не решаясь войти. В кармане телефон молчал — больше никаких сообщений. Только адрес и память о человеке в сером худи. О пустых на девяносто процентов глазах.

Дверь открылась сама. Изнутри пахнуло кофе и чем-то ещё — озоном, как после грозы. Или как от работающей электроники.

— Заходите уже, — сказал женский голос. — Нечего мёрзнуть на пороге.

Марк шагнул внутрь.

Кафе было почти пустым. Три столика у окна, стойка с облупившейся краской, тусклый свет сквозь грязные жалюзи. За первым столиком сидела женщина лет сорока. Та самая, в красном, из парка. Вблизи её лицо казалось размытым, словно плохо отретушированная фотография.

— Садитесь, — она указала на стул напротив. — Первый раз всегда страшно.

— Я не…

— 99.7%, — перебила она. — Свеженький. Вчера отменили?

Марк сел. Ноги сами принесли его к столу, сами согнулись, усадили. Тело действовало отдельно от сознания.

— Откуда вы знаете?

Женщина усмехнулась. В улыбке не хватало чего-то важного — искренности? Тепла? Или тех двенадцати процентов души, которые она уже потратила?

— Мы все светимся. Для таких же. Чем меньше осталось — тем ярче свет. Парадокс, правда? — Она протянула руку. — Вера. Вера Сергеевна, если официально. Но тут все просто по именам.

Марк пожал протянутую ладонь. Холодная, сухая, почти невесомая. Как пожать руку манекену.

— Марк.

— Марк-который-спас-дочь? Или Марк-который-исправил-ошибку?

— В смысле?

— У каждого своя причина первой отмены. Своя цена входа в клуб. Кто-то отменяет смерть близких. Кто-то — свои слова, сказанные в гневе. Кто-то — чужую боль, которую причинил. А некоторые… — она махнула рукой в сторону бара, — некоторые просто не могут жить с несовершенством.

Только сейчас Марк заметил: у барной стойки сидел мужчина. Спиной к залу, ссутулившись над стаканом. На шее виднелась татуировка — цифры. Проценты?

— Это Олег, — пояснила Вера. — Начал с разбитой чашки. Любимая чашка жены, подарок от покойной матери. Отменил. Потом отменил грубое слово. Потом опоздание. Потом…

— Сколько у него осталось?

— 4.3%.

Четыре целых три десятых процента души. Марк попытался представить — каково это? Существовать на грани исчезновения. Быть почти функцией.

— Но вы спрашивали не об этом, — Вера налила ему кофе из термоса. — Вы хотите знать, как оно попало к вам. Как вообще началось. Правильно?

Марк кивнул. Кофе пах нормально, но вкус… вкуса не было. Горячая вода с оттенком горечи.

— Расскажу, как сама узнала. Правда или миф — решайте сами. Тут все истории наполовину выдумка. Приходится додумывать то, что отменили.

Она откинулась на спинку стула. В полумраке кафе её лицо казалось ещё более размытым.

— Говорят, первый браслет создал отец, потерявший сына…

Три дня назад. За сутки до отмены.

Марк сидел в приёмной детской реанимации. Белые стены, запах хлорки, тиканье часов. 23:47. Лиза в операционной уже четыре часа.

«Множественные травмы, внутреннее кровотечение, отёк мозга».

Слова врача крутились в голове, как заезженная пластинка. Марк пытался не думать о шансах. О статистике. О том, что «делаем всё возможное» часто означает «готовьтесь к худшему».

Анна дремала на его плече. Плакала, пока были силы, потом провалилась в тревожный сон. Иногда вздрагивала, шептала имя дочери.

В коридоре появился мужчина. Худой, изможденный, с глазами утопленника. Сел напротив, достал термос. Налил что-то в крышку, протянул Марку:

— Выпейте. Поможет.

— Спасибо, не надо.

— Надо. Поверьте. Я тут… частый гость.

Что-то в его голосе заставило Марка принять крышку. Глотнуть. Обычный чай. Сладкий, с лимоном.

— У вас тоже ребёнок?..

— Был. — Мужчина смотрел в пустоту. — Три года назад. Лейкемия. Полгода в этих стенах. Знаете, что самое страшное?

Марк молчал.

— Не смерть. А бессилие. Стоишь рядом, видишь, как угасает — и ничего не можешь. Никак не изменить. Не отменить.

Слово «отменить» прозвучало странно. С нажимом. Как пароль.

— Но теперь можно, — продолжил мужчина. — Если готовы платить.

— О чём вы?

Мужчина полез во внутренний карман. Достал что-то, завёрнутое в чёрную ткань.

— Не здесь. Камеры. Выйдем покурить?

Марк не курил. Но встал. Оставил Анну спать на стуле и пошёл за странным человеком. Потом долго корил себя — почему поверил? Почему пошёл? Может, от отчаяния. Может, от той особой безнадёги, когда готов поверить во что угодно.

На больничной парковке было темно. Фонари мигали, создавая островки света в океане тьмы.

— Меня зовут Кирилл, — сказал мужчина. — Кирилл Игоревич, если официально. Но это неважно. Важно вот что.

Он развернул ткань. На ладони лежал браслет. Тонкий, металлический, с едва заметным дисплеем. В темноте он словно светился изнутри.

— Что это?

— Шанс. Единственный настоящий шанс что-то изменить. — Кирилл повертел браслет, и цифры на дисплее мелькнули: 100.0%. — Квантовый откат. Отмена последних двадцати четырёх часов.

— Вы что, сектант?

— Я продавец надежды. — В голосе не было иронии. Только усталость. — Вы же программист?

Марк напрягся. Откуда он знает?

— Неважно. Просто объясню на вашем языке. Представьте — реальность это код. Постоянно исполняемый, постоянно записываемый. А это, — он поднял браслет, — команда Ctrl+Z. Откат к последней сохранённой версии.

— Бред.

— Конечно, бред. Пока ваша дочь жива. Пока есть надежда на операцию, на чудо, на мастерство врачей. Но если… — Он не договорил. Не нужно было. — Тогда вспомните про бред. И про меня.

Кирилл сунул браслет обратно в карман. Достал визитку без имени — только номер телефона.

— Это не бесплатно, — сказал он, уже уходя.

— Сколько?

— Не в деньгах дело. Плата… другая. Но когда прижмёт — цена покажется смешной. Поверьте. Я заплатил бы в десять раз больше. В сто. В тысячу.

— Почему тогда ваш сын…

Кирилл остановился. Обернулся. В свете фонаря его лицо казалось маской.

— Потому что узнал слишком поздно. Когда прошло больше суток. Когда откатывать было уже некуда. — Пауза. — Не повторяйте моей ошибки. Если что — звоните сразу. В первые двадцать четыре часа.

Он ушёл, оставив Марка с визиткой в руке. С безумной надеждой. С ощущением, что мир треснул, и в трещину просочилось что-то невозможное.

Марк вернулся в приёмную. Анна всё ещё спала. Часы показывали 00:15. Новый день. Последний день, в котором Лиза…

Нет. Не думать так. Операция пройдёт успешно. Врачи знают своё дело. Всё будет хорошо.

Но визитку он спрятал. На всякий случай. Как последний патрон. Как запасной парашют.

Как проклятие, которое ждёт своего часа.

— …и так оно распространяется, — закончила Вера. — От отчаявшегося к отчаявшемуся. От того, кто не может смириться — к тому, кто ищет выход. Никакой рекламы. Никаких объявлений. Только шёпот в больничных коридорах. Только номера телефонов на визитках без имён.

Марк смотрел в остывший кофе. История казалась правдоподобной. Даже слишком. Та особая правдоподобность городских легенд — когда неважно, было ли на самом деле. Важно, что могло быть.

— А Корпорация? «Чистый лист»?

Вера пожала плечами:

— Кто знает? Может, и есть. Может, просто так мы называем тех, кто за всем стоит. А может, браслеты сами себя создали. Пришли из будущего, где отменили своё несуществование. — Она хмыкнула. — Тут столько теорий, сколько процентов потеряно.

— Но как оно работает? Технически?

— А какая разница? Работает — и ладно. Вы же не спрашиваете у антибиотика, как именно он убивает бактерии. Просто пьёте и надеетесь.

Она была права. И Марк это знал. Знал ещё тогда, на парковке, когда взял визитку. Когда позвонил через день. Когда передал деньги — смешную сумму за воскрешение дочери.

Дверь кафе открылась. Вошёл человек в сером худи — тот самый, из парка. Сел за дальний столик, не снимая капюшона.

— А, Денис пришёл, — сказала Вера. — 89.4%. Почти рекорд среди ходячих.

— Ходячих?

— Ну, тех, кто ещё может передвигаться самостоятельно. После девяноста пяти обычно… — Она не договорила. — Хотя бывают исключения.

— Что с ними происходит?

Вера налила себе ещё кофе. Руки слегка дрожали — от холода? Или от воспоминаний?

— Видели когда-нибудь человека в коме? Тело есть, функции работают, а личности нет. Вот примерно так. Только наоборот. Личность вроде есть, но… пустая. Функция без содержания.

— И что потом?

— Потом они исчезают. Не умирают — именно исчезают. Однажды утром кровать пуста. Вещи на месте. Браслет лежит на подушке. Показывает ноль. И всё. Человека больше нет.

— Но куда…

— Если узнаете — расскажите. — Вера встала. — Мне пора. Дочь из школы забирать. Та, которую я отменила три года назад. Точнее, отменила её смерть от менингита. 12% души — справедливая цена, не находите?

Она ушла, оставив Марка с остывшим кофе и множеством вопросов. За барной стойкой Олег-4.3% так и не пошевелился. Денис в капюшоне сидел неподвижно, как статуя.

Марк достал телефон. Три пропущенных от Анны. Пора возвращаться в нормальный мир. В мир, где Лиза жива, где не нужно больше ничего отменять, где можно научиться жить с дырой в душе размером 0.3%.

Но сначала он подошёл к Денису.

— Простите…

Человек поднял голову. Лицо под капюшоном было молодым — лет двадцать пять, не больше. Но глаза… В глазах плескалась вечность. Пустая вечность человека, который отменил почти всё.

— Чего хотел? — Голос скрипел, как несмазанная дверь.

— Узнать. Стоило ли?

Денис долго молчал. Потом достал телефон, показал фотографию. Молодая женщина с ребёнком на руках. Оба улыбались.

— Жена. Сын. Пожар. Я на работе был. Приехал — только пепел. — Он спрятал телефон. — Отменил. Не поехал на работу. Остался дома. Вывел их до возгорания.

— И они живы?

— Они живы. — Денис натянул капюшон ниже. — А меня для них больше нет. При восьмидесяти процентах становишься невидимым. Могу стоять рядом — не замечают. Могу говорить — не слышат. Могу трогать — не чувствуют.

— Но…

— Стоило ли? — Денис встал. Движения были плавными, текучими, нечеловеческими. — Каждый день смотрю на них в окно. Живые. Счастливые. Без меня. Так что да. Стоило.

Он направился к выходу. У двери обернулся:

— Совет новичку. Не начинайте отменять мелочи. Только смерть. Только катастрофы. Иначе… — Он махнул рукой в сторону Олега. — Иначе однажды проснётесь с четырьмя процентами. И не вспомните, на что потратили остальные девяносто шесть.

Дверь закрылась. Марк остался в полупустом кафе. С браслетом на руке. С 99.7% души. С дочерью, которая ждёт его дома.

Живая дочь.

Это стоило любых процентов. Любых.

Но почему тогда слова Дениса звучали не как утешение, а как приговор?

Марк вышел из кафе. Солнце било в глаза, и он прищурился. Мир казался слишком ярким после полумрака «Нулевого километра». Слишком настоящим.

Слишком хрупким.

Телефон зазвонил. Анна.

— Ты где? Мы уже дома. Лиза спрашивает.

— Еду. Минут пятнадцать.

— Марк… с тобой всё в порядке?

Нет. Ничего не в порядке. Он носит на руке устройство, ворующее душу. Общается с полулюдьми. Знает вкус несуществующей смерти.

— Да. Всё хорошо. Просто встретил старого знакомого.

— Ладно. Не задерживайся. Я пирог испекла.

Яблочный пирог. Любимый. Раньше от одного запаха слюнки текли. Теперь…

Теперь Марк знал: он не почувствует вкуса. Как не чувствовал вкуса кофе, мороженого, утренних блинчиков. 0.3% души — кажется, мелочь. Но именно в этих трёх десятых процента жили простые радости. Вкус. Запах. Тепло прикосновений.

Мелочи, из которых состоит жизнь.

Он сел в машину. Браслет мигнул под рукавом — напоминание? Предупреждение? Или просто отсчёт времени до следующей отмены?

«Не начинайте отменять мелочи».

Но что считать мелочью? Разбитую чашку — да. А грубое слово, после которого любимый человек уходит, хлопнув дверью? А маленькую ложь, которая разрастается в большой обман? А секунду невнимательности на дороге?

Где граница между «стоит отменить» и «проживи с этим»?

Марк завёл двигатель. В зеркале заднего вида мелькнула тень — кто-то в сером. Денис? Или другой член клуба потерянных процентов?

Не оборачиваться. Не думать. Просто ехать домой. К жене. К дочери. К яблочному пирогу без вкуса.

К жизни на 99.7%.

Глава 4. Вторая отмена

Марк проснулся в три часа ночи от звука, которого не было. Анна спала рядом, подложив ладонь под щёку. В детской было тихо — Лиза видела третий сон.

Но что-то его разбудило. Что-то неправильное.

Он встал, прошёл на кухню. Налил воды. И увидел: на столе лежала разбитая чашка. Та самая, из сервиза свекрови. Анна собирала этот сервиз по блюдцу — антикварные лавки, интернет-аукционы, пять лет поисков.

Осколки лежали аккуратной кучкой, словно кто-то пытался собрать, но бросил. Рядом — записка почерком Анны:

«Случайно задела. Утром выброшу. Прости».

Прости. За разбитую чашку. За пять лет коллекционирования, уничтоженные одним неловким движением.

Марк взял самый крупный осколок. На белом фарфоре — синие цветы, тонкая золотая кайма. Красиво. Было красиво.

«Только катастрофы», — вспомнил он слова Дениса. — «Только смерть».

Но ведь для Анны это маленькая смерть. Смерть мечты о полном сервизе. О семейной реликвии, которую она хотела передать Лизе.

Марк сел за стол. Осколки отражали лунный свет из окна. В каждом — фрагмент узора. Как фрагменты души в процентах на браслете.

Всего одна отмена. Маленькая. Вернуть несколько часов, предупредить Анну, убрать чашку в безопасное место. Сколько это? Половина процента? Треть?

Он почти не спал сутки. После кафе вернулся домой, играл с Лизой, ужинал безвкусным пирогом, смотрел мультики. Нормальный вечер нормальной семьи. Только внутри росла пустота — маленькая, размером в 0.3%, но ощутимая.

А теперь чашка.

Глупость. Мелочь. Не стоит души.

Но утром Анна проснётся и увидит осколки. Расстроится. Будет корить себя за неуклюжесть. Потом — искать замену годами. И каждый раз, доставая сервиз, вспоминать.

Марк поднял руку. Браслет холодил запястье. Дисплей: 99.7%.

«Не начинайте отменять мелочи».

Но это же не для себя. Для неё. Чтобы не видеть грусти в глазах. Чтобы не слышать вздохов над неполным сервизом.

Палец завис над кнопкой активации.

Одно касание — и последние шесть часов исчезнут. Он проснётся вечером, пока чашка ещё цела. Предупредит. Спасёт. Исправит.

Всего минус ноль-целых-сколько-то.

— Марк?

Он вздрогнул. Анна стояла в дверях, сонная, в халате.

— Что ты делаешь?

— Воды попить вышел.

Она подошла, обняла сзади. Тепло её тела просачивалось сквозь футболку. Почти как раньше. Почти без плёнки отчуждения.

— Видел чашку?

— Да.

— Я такая растяпа. Локтем задела, когда посуду мыла. — Голос дрогнул. — Мама так радовалась, когда я нашла последнее блюдце. Говорила — теперь сервиз как у её бабушки. Полный.

— Найдём другую.

— Такой больше нет. Я проверяла. Довоенная работа, ручная роспись. Мастер умер в блокаду. — Анна уткнулась лбом в его спину. — Глупо так убиваться из-за посуды. Но я же для Лизы хотела сохранить. Семейная история и всё такое.

Марк развернулся, обнял её. В темноте кухни они стояли, как два призрака. Один — потерявший часть души. Вторая — потерявшая часть мечты.

— Может, склеить получится?

— Ты же видел осколки. Половина в пыль. — Она подняла голову. — Прости, что разбудила. Иди спать.

— А ты?

— Посижу ещё. Попрощаюсь.

С чашкой. С мечтой о полном сервизе. С частью семейной истории.

Анна села за стол, взяла осколок. Повертела в пальцах, разглядывая узор. На лице — та особая грусть, которая бывает при расставании с важными мелочами. Не трагедия. Но утрата.

Марк вернулся в спальню. Лёг. Закрыл глаза.

И не смог уснуть.

Перед глазами стояла Анна с осколком в руках. Такая потерянная. Такая грустная. Из-за чашки. Дурацкой антикварной чашки.

Которую можно вернуть.

Одно движение.

Один откат.

Минус сколько-то там процентов — и утро будет добрым. Сервиз целым. Анна счастливой.

«Только катастрофы».

Но разве грусть любимого человека — не катастрофа? Маленькая, личная, но катастрофа. Разве 0.5% души — большая цена за её улыбку?

Марк смотрел в потолок. Браслет пульсировал в такт сердцу. Или наоборот.

В четыре утра он сдался.

Встал. Прошёл в ванную — подальше от спальни. Запер дверь. Сел на край ванны.

Поднял руку. На дисплее всё те же 99.7%.

«Прости меня, Денис», — подумал он. — «Но я не могу смотреть, как она грустит».

Нажал.

Мир вспыхнул белым. Потом — чернота. Падение сквозь себя. Разворачивание времени, как киноплёнки задом наперёд.

И —

Марк открыл глаза. Лежал в постели. За окном — вечерние сумерки. На часах 20:00.

Шесть часов назад.

Он вскочил. Анна удивлённо подняла голову от книги:

— Что случилось?

— Я… задремал?

— Полчаса всего. Устал, наверное. — Она отложила книгу. — Пойдём ужинать? Я пирог разогрею.

Пирог. Ужин. Всё как было. Только теперь он знает: через пять часов Анна пойдёт мыть посуду. Зацепит локтем чашку. Разобьёт.

Если он не вмешается.

— Иду. Только в туалет схожу.

В ванной Марк посмотрел на браслет. 99.2%.

Минус половина процента. За шесть часов. За спасение чашки.

«Того стоило», — сказал он отражению в зеркале.

Отражение смотрело с сомнением.

За ужином Марк следил за сервизом. Красивый, действительно. Синие цветы на белом фарфоре. Золотая кайма. Двенадцать предметов идеальной сохранности.

— Мам, а почему эти чашки особенные? — спросила Лиза.

— Это прабабушкин сервиз. Очень старый. Я собирала его по кусочкам, чтобы тебе передать. Будешь пить чай и вспоминать нас.

— А если разобью?

Анна улыбнулась:

— Будешь аккуратной.

Марк отметил время. 20:47. Через четыре часа…

— Давайте я сегодня посуду помою, — сказал он.

— С чего вдруг?

— Просто хочется. Ты пирог пекла, устала.

Анна посмотрела странно, но кивнула. После ужина Марк встал к раковине. Аккуратно помыл тарелки. Потом чашки. Особенно осторожно — ту самую, с маленькой трещинкой на ручке.

Убрал сервиз в шкаф. Подальше от края. Закрыл дверцу.

Готово. Изменено. Исправлено.

— Спасибо, — Анна обняла его сзади. — Ты сегодня какой-то особенно заботливый.

Если бы она знала.

Остаток вечера прошёл как обычно. Мультики с Лизой. Чтение сказки на ночь. Поцелуй в лоб.

— Пап, а ты меня любишь?

Странный вопрос.

— Конечно, солнце. Больше всего на свете.

— На сколько процентов?

Марк похолодел.

— Что?

— Ну, учительница говорит, что любовь можно измерить. Кто-то любит на сто процентов, кто-то на пятьдесят. А ты?

Детская логика. Обычный вопрос. Не знает она про браслет, про души, про проценты на дисплее.

— На все двести.

Лиза хихикнула:

— Не бывает двести!

— Для тебя бывает.

Она обняла его. Горячие детские руки. Запах шампуня и молока. Живая. Настоящая. Спасённая ценой 0.3%.

— Спокойной ночи, папа.

— Спокойной ночи, солнышко.

Марк вышел из детской. В коридоре проверил браслет. Всё те же 99.2%.

Вроде немного. Вроде почти незаметно.

Но он знал: это только начало. Вторая отмена. За ней будет третья. Четвёртая. Десятая.

Потому что мир полон разбитых чашек. И всегда найдётся что-то, что захочется исправить.

В спальне Анна уже легла. Отложила книгу, похлопала по одеялу рядом:

— Иди сюда. Расскажи, что случилось.

— Ничего не случилось.

— Марк. Я же вижу. С утра ходишь сам не свой. Потом куда-то уезжал. Вернулся ещё более странный. Теперь вот посуду моешь, хотя терпеть не можешь.

Он лёг рядом. Потолок в полумраке казался бесконечным.

— Если бы ты могла что-то изменить в прошлом — изменила бы?

— Опять твои философские вопросы?

— Просто ответь.

Анна подумала.

— Нет.

— Совсем ничего?

— Ну… может, не покрасила бы волосы в зелёный в институте. — Она засмеялась. — Или не пошла бы на свидание с Мишей-качком. Но это всё ерунда. Если бы что-то пошло иначе — не встретила бы тебя. Не было бы Лизы. Так что нет. Ничего бы не меняла.

— А если бы речь шла о жизни и смерти?

— Марк, ты меня пугаешь.

— Просто гипотетически.

Она повернулась к нему. В темноте глаза блестели:

— Смерть — это часть жизни. Больно, страшно, несправедливо — но часть. Если начать выдёргивать смерть из ткани мира… что останется? Иллюзия?

Мудрая женщина. Слишком мудрая.

— Я люблю тебя, — сказал Марк.

— И я тебя. — Она прижалась ближе. — Но ты всё-таки расскажешь, что происходит?

— Завтра. Обещаю.

Ложь номер сколько-то. Маленькая. Необходимая. Как все остальные.

Анна уснула быстро. Марк лежал без сна, считая её вдохи. Думал о разбитой-неразбитой чашке. О спасённой дочери. О 0.8% души, которых больше нет.

В три часа ночи телефон тихо вибрировал. Сообщение:

«Вторая отмена — самая опасная. После неё уже не остановиться. Добро пожаловать в клуб».

Номер был незнакомый. Марк удалил сообщение.

Но слова остались. Жгли изнутри. Обещали.

Вторая отмена.

Самая опасная.

Потому что первая — по необходимости. А вторая — по выбору.

И выбор уже сделан.

Глава 5. Цена исправления

Три дня после второй отмены Марк держался. Не трогал браслет. Не смотрел на дисплей. Жил обычной жизнью — работа, дом, семья.

Почти обычной.

Потому что теперь он видел моменты-кандидаты повсюду. Анна порезалась, готовя салат — можно отменить. Лиза упала с велосипеда, разбила коленку — можно отменить. Сам Марк сказал резкость начальнику — можно отменить.

Мир превратился в черновик, где каждую помарку хотелось стереть.

— Пап, ты опять странный, — сказала Лиза за завтраком в четверг.

— Почему странный?

— Смотришь на меня, как будто прощаешься.

Восьмилетняя мудрость. Дети чувствуют фальшь острее взрослых.

— Просто любуюсь. Растёшь быстро.

— Мам говорит, ты в последнее время часто любуешься. И грустно как-то любуешься.

Марк отложил бутерброд. Вкуса всё равно не было — пресный хлеб с пресным сыром.

— Лиза, если бы ты сделала что-то плохое… сильно плохое… ты бы хотела это исправить?

— Смотря что.

— Ну, например, разбила бы что-то важное. Или обидела друга.

Лиза задумалась, накручивая локон на палец — точь-в-точь как Анна.

— Если разбила — склею или куплю новое. Если обидела — извинюсь. Но исправить… — Она покачала головой. — Что сделано, то сделано. Так бабушка говорит.

— А если бы была волшебная кнопка? Нажал — и всё как не было?

— Это нечестно.

— Почему?

— Потому что тогда можно делать что угодно. Разбил — отменил. Обидел — отменил. Украл — отменил. — Лиза посмотрела серьёзно, не по годам взросло. — Если всё можно отменить, то ничего не настоящее.

Из уст младенцев.

— Пап, а почему ты спрашиваешь? Ты что-то натворил?

— Нет, солнце. Просто думаю о всяком.

— Взрослые слишком много думают, — констатировала Лиза и вернулась к хлопьям.

Марк взял чашку с остывшим кофе. Обычная чашка из обычного сервиза. Не антикварная. Не семейная реликвия. Если разобьётся — купят новую.

Но в соседнем шкафу стоял полный сервиз с синими цветами. Двенадцать предметов. Все целые. Благодаря второй отмене.

Телефон зазвонил. Номер работы.

— Строганов? Где отчёт по проекту? Вчера ждал!

Начальник. Марк похолодел — он забыл. Полностью забыл про квартальный отчёт. Дедлайн был вчера в 18:00.

— Я… извините, Виктор Павлович. Сегодня вышлю.

— Сегодня? Ты в своём уме? Клиент ждёт! Презентация через два часа! Из-за тебя весь отдел подставляешь!

Марк молчал. Что сказать? Что последние дни он думал только о браслете, процентах, отменённых реальностях?

— Это последнее предупреждение, Строганов. Ещё один прокол — и ищи новую работу. Понял?

— Понял.

— И чтоб через час отчёт был у меня на столе!

Гудки.

Марк сидел с телефоном в руке. Отчёт. Минимум шесть часов работы. За час не успеть никак.

Если только…

«Нет», — сказал он себе. — «Это мелочь. Рабочий косяк. Не стоит души».

Но работа — это не просто работа. Это зарплата. Ипотека. Обучение Лизы. Стабильность семьи.

Если уволят…

Марк встал. Быстро поцеловал Лизу:

— Мне на работу надо. Срочно.

— Пап, сегодня же твой выходной.

— Форс-мажор. Вечером поговорим.

Он выскочил из квартиры. В лифте проверил время — 8:47. Если отменить последние 15 часов, вернётся во вчерашний вечер. Успеет сделать отчёт. Отправить. Спасти работу.

Минус процент? Полтора? Два?

Какая разница. Работа важнее.

«Только катастрофы», — эхом звучал голос Дениса.

Потеря работы — разве не катастрофа? Для семьи с ипотекой и ребёнком — вполне.

Марк вышел на улицу. Утренний город жил своей жизнью — спешащие люди, машины, голуби у метро. Нормальная реальность. Которую он собирался отменить.

Нет. Не отменить. Исправить. Это разные вещи.

Разные?

Телефон вибрировал. СМС от Виктора Павловича: «Жду. 1 час».

Марк зашёл в ближайший сквер. Сел на скамейку. Поднял руку с браслетом.

99.2%

Вторая отмена ничему не научила. Он снова здесь. Снова перед выбором. Снова ищет оправдания, чтобы нажать кнопку.

«Если всё можно отменить, то ничего не настоящее».

Но работа настоящая. Ипотека настоящая. Ответственность перед семьёй — тоже.

Марк закрыл глаза. Попытался вспомнить вкус кофе. Запах яблочного пирога. Тепло прикосновения Анны.

Всё размыто. Приглушено. Словно через толстое стекло.

Это после 0.8%. Что будет после 2%? 5%? 10%?

Что останется от него?

Телефон зазвонил снова. Марк не ответил. Знал — начальник. Проверяет, работает ли нерадивый сотрудник над отчётом.

Которого нет. И за час не будет.

— Красивое утро, правда?

Марк вздрогнул. На скамейке рядом сидела женщина. Молодая, симпатичная, с выгоревшими на солнце волосами. На запястье — знакомый металлический отблеск.

— Мы знакомы?

— Теперь да. Алина. 23.7%. — Она протянула руку.

Марк пожал. Ладонь тёплая. Живая. На 76.3%.

— Марк. 99.2%.

— О, свеженький! Вторая отмена? — Она не дождалась ответа. — По глазам вижу. У всех после второй такой взгляд — потерянного щенка. Хочется отменить, но страшно. Правильно?

— Откуда вы…

— Все через это проходят. Момент выбора. Остаться человеком с ошибками или стать функцией без промахов. — Алина откинулась на спинку. — Знаете, что помогает?

— Что?

— Подумать о тех, кого уже нет. О нулевых. Они ведь тоже начинали с мелочей. Пролитый кофе — минус процент. Опоздание — минус два. Ссора — минус три. А потом бац — и ты уже тень с десятью процентами души.

— Но у меня работа…

— У меня был ребёнок. — Голос Алины стал тише. — Дочка. Утонула в бассейне, пока я болтала по телефону. Отменила. Потом отменяла каждый её плач. Каждую истерику. Каждое «не хочу». Идеальный ребёнок. Идеальная мать. Только вот…

Она замолчала.

— Что?

— На двадцати процентах дети перестают тебя видеть. Физически ты рядом, но для них — пустое место. Моя Катя смотрит сквозь меня. Зовёт папу, когда я стою рядом. Рисует семью — мамы там нет.

— Но она жива.

— Да. Жива. И не помнит меня. — Алина встала. — Совет, Марк. Не трогайте браслет. Научитесь жить с ошибками. Иначе ошибкой станете сами.

Она ушла. Марк остался сидеть. Телефон разрывался от звонков. Начальник. Коллеги. Снова начальник.

В голове крутились цифры. 99.2 минус сколько? Минус достаточно, чтобы сохранить работу. Дом. Стабильность.

Но плюс достаточно, чтобы потерять ещё часть себя.

Марк встал. Медленно пошёл к метро. Не домой — на работу. Опоздает. Получит выговор. Может, уволят.

Но это будет настоящее увольнение. Не отменённое. Его.

В вагоне он стоял у дверей. Смотрел на отражение в чёрном стекле. Обычное лицо. Уставшее. С морщинками у глаз.

Настоящее.

На работе его ждал разнос. Крики. Угрозы. Марк слушал молча. Извинился. Сел за отчёт.

К обеду документ был готов. Кривой, сырой, но готов. Начальник проворчал что-то про последнее китайское предупреждение и ушёл на презентацию.

Марк сидел в опустевшем офисе. На экране — отчёт. Тот самый, который можно было сделать вовремя. Если бы отменил утро.

Если бы потратил ещё процент души.

Телефон вибрировал. СМС от незнакомого номера:

«Правильный выбор. Оставайтесь человеком. Ошибки — это шрамы души. Некрасиво, но честно. А честность — единственное, что нельзя отменить».

Марк улыбнулся. Впервые за последние дни — искренне. Пусть криво, пусть с горечью, но искренне.

Вечером он пришёл домой уставший, но спокойный. Анна встретила в прихожей:

— Как всё прошло?

— Нормально. Получил нагоняй, но справился.

— За что нагоняй?

— Отчёт забыл сделать вовремя.

Анна нахмурилась:

— Это на тебя не похоже.

— Бывает. Я же человек, а не машина.

Человек. С правом на ошибку. С правом на исправление — но не отмену.

— Точно всё хорошо? — Анна смотрела внимательно. — Ты в последнее время сам не свой.

— Всё хорошо. Честно. Просто… учусь жить с несовершенством.

— Философ, — фыркнула она. — Мыть руки и за стол. Лиза пирог испекла. Свой первый. Кривой, подгорелый, но очень старалась.