Бесплатный фрагмент - Люди из шкафа

Внимание!

Внимание!

Эту и другие книги на выгодных условиях вы можете посмотреть и купить на сайте автора по ссылке https://lyudiizshkafa.ru/ либо через поисковую систему по запросу «люди из шкафа»

Кто здесь главный?

— Главный, конечно, я. Я — Хозяин. Как тут может быть иначе? Я — властью наделенный. Все знаю. Решения принимаю. Планирую. Люблю, когда все прозрачно и разложено по полочкам. Я — владелец всего. Это мои поля. Иногда даже пытаюсь управлять жизнью. Пока, правда, не очень получается. Но все равно происходящее — в моем ведении. Ни одна муха не пролетит мимо. Я муху увижу, поймаю и по струнке заставлю ходить.

Хозяин многозначительно замолчал. Он пребывал в совершеннейшем наслаждении от осознания безграничности собственного мнения. Волшебное умиротворение.

Внутри заворочалось. Смутное, необъяснимое и, кажется, даже… несогласное? Такое обнаружить опасно. Надо вести себя… как будто ничего нет! Затолкать обратно. Лучше и не узнавать.

Тишину нарушил громкий стук. Настойчиво, даже нагло разрывали черепную коробку.

— Кто?

— Главный! Я! — голос грубый, даже наглый.

— Не понял. Какой Главный?! Хозяин — это я!

— Ну, ты Хозяин. И что? Главный-то Я!

— А я тебя не вижу!

— Зато я тебя вижу.

Главный облизнулся и сделал отрыжку. И звук такой напористый, даже противный. Ничем не сотрешь! Слова Хозяина — просто писк по сравнению с его хамством.

— Невоспитанный нахал!

— Ну нахал… Тебе-то что? Открывай, говорю, а то сам достану!

— Зачем ты пришел, мне было хорошо!

— А я и не уходил. Я вот посмотрел на тебя, посмеялся. Побаловал, и хватит. Голову-то не теряй. А то, как я потом вызволять тебя буду, без головы то!? — он икнул и громко заржал.

Хозяину стало очень не по себе. Он почувствовал себя как бы и не хозяином вовсе, а всего лишь коробкой с набором обслуживающего персонала для Главного. Неприятно так чувствовать себя.

Гармония была нарушена. Теперь все время было слышно его. Он сопел, ворочался, непрерывно разговаривал. Навязчиво, без спроса врывался во внутренний мир. Считал его своим. Невозможно стало просто жить.

Но потом Хозяин привык. А что делать? Даже научился получать удовольствие. Главный оказался интересным, отзывчивым собеседником. Часто со всем соглашался. Конечно, наглый и хамоватый, лез везде, даже когда его не просили. Но при правильном подходе можно было даже получать некоторую выгоду. Главный знал ответы на все вопросы! Он так ловко их придумывал, что Хозяин просто диву давался! А как он умел судить… Вот человек еще ничего не сделал, а проницательный Главный уже диагноз поставил. Еще он идеи разные (чаще, конечно, бредовые) подсовывал. Иногда спать не давал. Совсем. Выгнал бы его… да как?

К шуму Хозяин привык. Без Главного никак! В общем, приспособились они. Жить начали по-человечески.

У порога несмело шоркали.

— Ээээ, здравствуйте. Ээээ, позвольте сказать, как бы это выразиться, ну, в общем, это я…

— Кто «я»?

— Я… То есть ты, но это тоже я.

— Что тебе нужно?

— Так… живем мы здесь…

— И давно вы здесь живете?

— Так это… всегда…

— Вообще-то я думал, что я один! — Хозяин недовольно поморщился. Сколько можно терпеть это безобразие! — А в другое место ты уйти не можешь?

— Нее, не могу… Я — это ты… Как бы это сказать, понимаешь…

— Ладно, ладно, не надо объяснять. Заходи, раз уж от тебя не избавиться. Только тихо, и чтобы я о тебе не знал!

— Ребята, заходим, только тихо! (Шепотом.) Он не должен о нас знать… — и целая толпа непонятных гостей тихонько разбрелась по углам.

Сегодня Хозяин был не в духе.

— Ишь! Развели тут! Теремок! Я вас не звал! — разозлился не на шутку. — Они, оказывается, здесь живут! Кто пригласил вас? Ко мне! В мою личную обитель?!

Все были согласны. Слушали, кивали. Притаились. Они как будто даже сочувствовали ему. Подносили водички попить. Главный услужливо молчал. Даже не икал. Чувствовал, наверное, сильный гнев Хозяина (все-таки уважает!).

Хозяин постепенно успокоился. Комфортно, когда тебя понимают. Иногда даже поддерживают. Да и вообще… это же приятно — поговорить с умными людьми. Он принял старое-новое соседство. Ну а что же. Деваться некуда. Задача такая — учиться жить. Даже философствовать научился — чувствовалось влияние Главного.

Оно не стучалось. Оно вообще отличалось тактичностью и некоторой чувствительностью. Старалось лишний раз не беспокоить. Как показываться, если тебя боятся? Лучше не волновать никого.

— Сижу тихо. В темноте. Когда так сидишь, Хозяину хорошо — я точно знаю. И очень стараюсь тишину соблюдать. Один он у нас. Беречь надо.

Вздохнуло.

— Не могу я уйти. Я бы с радостью. Мне очень, мне искренне жаль. Да и не только плохо от меня. Бывают и хорошие моменты.

Посмотрело в окно.

— Не всегда получается радость ему доставить. Я этого больше всего на свете хочу. А что бывает? Ох, и думать не хочется. Пытаюсь держаться. До последнего креплюсь, чтобы Хозяина не волновать. Дольше сидишь — меньше волнуешь. Есть у меня сундучок с паучками и красивой паутинкой. Давно мы тут.

Иногда я становлюсь сильнее всего. Никто об этом не знает. Хозяин даже думать запретил. Но ведь то, что происходит, не зависит от знания!

У нас странные отношения с Главным. Он игнорирует меня. Как бы не замечает. Но, чувствую, не любит. Не признает, несмотря на то, что Хозяин выбрал его. Его принял, а меня — нет. Мы все время конкурируем. У нас очень разные, даже противоположные взгляды! Когда я в темноте, Главный в почете. Но иногда (честное слово, не со зла!) я выплескиваюсь на волю. Мне так нужно вдохнуть, прокашляться, заявить о себе! И тогда Хозяин не слушает никого — не способен. Властвую я. Главного очень злят эти моменты. И я его понимаю. По большому счету, мы все хотим Хозяину добра. Но нет истины. Нет гармонии между нами.

А я мечтаю, чтобы всеми управлял Хозяин. Мне кажется это самым правильным, самым верным на свете. Но иногда властвую я. Мне не нравится мое своеволие. Оно безумное, непредсказуемое, часто больное. Оно — без мудрости. Сумбурное, нездоровое. Как будто я — это отдельное живое существо, которое живет в Хозяине.

Я не могу отдать власть Хозяину, пока он не возьмет ее сам. Он должен набраться смелости, решиться и прийти. Увидеть меня, принять. И забрать все то, что принадлежит ему. Но чтобы забрать, нужно стать сильнее меня. Когда он заберет власть, настанет мир. Я очень этого хочу.

Я жду его…

Задачи

«Жизнь есть страдание. Причина страдания

есть желание. Чтобы освободиться от

страданий, надо освободиться от желаний».

Сиддхартха Гаутама

Где-то далеко, в суетном мире, посреди равнодушных взглядов и лиц шли люди. Они двигались, казалось, наобум. Однако путь их приобретал все более отчетливое направление. Возможно, путешественников было не двое, а гораздо больше. Но взгляд сейчас выхватывал двоих. Один был не то чтобы юноша, а молодой душой. Но при ближайшем рассмотрении казался старше, чем представлялся по началу.

— По правде сказать, я и сам не знаю, сколько мне лет, — улыбаясь, размышлял герой. — Я не понял, как пришел сюда. (Оглянулся, указывая глазами на попутчика.) Мне показалось, что туда и моя дорога. Нет, мы ни о чем не договаривались. Мы даже не друзья! А просто попутчики. Идем вдвоем, но каждый — один.

Однако, понимая это, каждый раз молодой спрашивал старика:

— Куда мы идем?

— Потом… сам узнаешь, — не торопился раскрывать секреты спутник.

«Если я не знаю, куда иду, тогда зачем я иду?» — задавал юноша вопрос себе.

Он не получал привычного ответа ума. А просто чувствовал, улавливал нутром: так надо. По совершенному стечению обстоятельств оказалось важным направляться в ту сторону, куда направлялся молчаливый загадочный проводник.

— Когда я пойму, что дальше не моя дорога, я сверну на другую, и все, — пояснял более разговорчивый герой. — А сейчас нам просто по пути. Но вот незадача, порой гнетет, непонимание, куда иду. И тогда спрашиваю того, кто рядом. А он не отвечает! Говорит, раз иду я, значит, и знать должен я. Странно, не правда ли? Ведь ведет он, а не я.

Они долго так путешествовали. Много людей, но каждый — один. Больше не разговаривали — молчали. Пребывали в собственных раздумьях. Человек искал истину. Каждый шел за своей болью. Иногда казалось, что осталось совсем немного — и откроются ворота блаженства.

Временами путников одолевала навязчивая радость, распирающая изнутри и требующая выхода. Они уже не шли — бежали, сверкая безумными глазами, размахивая руками, пытаясь наполнить весь мир своей пылкостью. Потом накрывало похмелье, в котором не было даже намека на сколь-нибудь приятные события. «Опять мираж», — понимали герои. Наступало отчаянье. Но оно не подкашивало, как раньше. Просто было, и все. Разве можно пугаться того, что знакомо всю жизнь? И все же от осознания недосягаемости мечты становилось бесконечно грустно.

Изредка делали перевал, в котором каждый замирал, казалось, не жил, пережидал — так было тяжело. Никто никому не мог помочь. Они недолго сидели. Не сговариваясь, вставали и брели. Пережидать — не жить. Остановка — не отдых.

Пронизывающая готовность казалась сильнее того, что предстояло испытать. Она учила ничего не бояться. Она звала и требовала пройти то, что мешало жить, вынуждало замирать. Говорила, что вся боль уже испытана. Что хуже только ничего не делать. А идти дорогой собственных страданий — это не хуже. Это просто как всегда.

— Без этой готовности вам нечего туда идти, — включился в разговор независимый старец. Он сказал эту фразу и отключился, словно закончил разговор, не успев его начать.

— Я бы все-таки хотела понять, куда мы идем, — послышался голос женщины. Ее никто раньше не видел. Но она была здесь.

— Здесь нет нас. Здесь каждый — один. Если ты хочешь узнать, куда идешь, то пойми это и произнеси сама, — наконец отозвался главный герой.

Любой старался быть самим собой, а все равно они прислушивались к старцу. И он это понимал. Однако не брал ответственность. Он шел впереди, прокладывал дорожку, облегчая путь, но никого за собой не звал. Остальные, если было по пути, следовали за ним. Но всякому при этом приходилось делать собственные шаги.

— Я хочу быть роковой и желанной. Мне не хватает от мужчины страсти… — вздохнула женщина. Потом осеклась и замолчала. И как будто в молчании выплеснула все те эмоции, которые было тяжело нести в себе. В звенящей тишине не было спокойствия. Там слышалась буря.

— Мой муж меня бросает. Я совсем не представляю для него ценности. — Сказала другая. — Я хочу прекратить в себе истерику по нему.

— Мне бы просто похудеть, — послышался чей-то тихий голос из толпы.

— А я хочу быть успешным! — громко крикнул молодой человек бодрым уверенным голосом. — А пока что я — неудачник. Не понимаю, зачем живу… — голос его внезапно стих и затерялся среди прочих.

— У меня совсем нет друзей, я не чувствую к себе человеческого отношения, — несмело произнес следующий искатель. — Мне кажется, что люди не принимают меня в свое общество и даже выгоняют…

— Хочу стать мудрым родителем…

— А я, — сказал автор, — хочу заработать на этой книге миллионы.

Люди удивленно затихли и переглянулись.

— Ну вот, каждый из вас знает свой путь. Так зачем же вы спрашиваете о нем у меня? — продолжил разговор тот, за которым все шли. — У меня не может быть вашего пути.

— Мы просто хотим понимать наши промежуточные пункты, — резюмировал мужчина. — У нас такие разные цели. Но почему мы идем в одну сторону?!

— Нам надо знать, куда мы идем! И придем ли туда, куда нужно! — закричала женщина.

— И что мы делаем… — философски продолжил мужчина средних лет.

— Мы идем на свободу, — ответил старец. — Но каждый — на свою.

— Что означает свобода? — уточнил дотошный мужчина.

— Свобода это спокойствие в отсутствии того, о чем вы сейчас все заявили.

И снова путники погрузились в паузу. Непонимания стало больше. Но, никто не останавливался. Участники давно прошли привычные пути.

— Там будет счастье? — спросил детский голос из толпы.

(Никто так и не понял, как здесь оказался ребенок.)

Старик удивился, но потом, видимо, решив, что каждый, кто здесь, имеет на то право, ответил на вопрос:

— Я не знаю. Эта дорога не про счастье, — он немного подумал и громко добавил: — Но гармонию в душе вы точно найдете! Если, конечно, до нее дойдете…

И больше он не отвечал. А люди не спрашивали. Они покорились воле жизни и судьбы. Они двигались, куда звала душа. Они чувствовали себя настолько смелыми, чтобы решиться принять такой сильный, но важный зов.

Застрявшее время

На высоком холме, над реками и деревьями, над зеленой травой и яркими цветами можно увидеть двоих собеседников. Один — старый, мудрый человек, проживший целую жизнь. Он познал то, что не каждому дано. Он размышлял и делал выводы. Второй — увлеченный слушатель — мальчик лет десяти. Он тоже успел познать малую, но важную часть жизни. Однако был достаточно чист душой, чтобы попытаться понять мир таким, какой он есть.

Старик задумчиво смотрел вдаль. Он делал большие паузы. И временами рассказывал. Мальчик внимательно слушал. Он не задавал лишних вопросов. Однако старался не упускать главного и иногда интересовался деталями.

— У некоторых людей останавливается время, — повествовал задумчивый человек. — То есть оно не может совсем остановиться. Оно идет. Часы тикают, отмеряют, сколько осталось. Но те, особенные люди, перестают слышать ход времени. Их мир превращается в одно и тоже. На самом деле все разное, конечно. Хотя бы потому, что они стареют и живут. Но внутри — застывший камень. Потому что отказалась жить душа.

— А почему она отказалась жить?

— Потому что ей однажды стало очень больно. В жизни каждому человеку бывает больно. У некоторых горечь такая, что ее, кажется, невозможно перенести. Но это только кажется. На самом деле любой имеет бесценный дар — волю. Просто не умеет или не хочет ею пользоваться. Думает, что слишком слабый. А судьба — неправильная и несправедливая. Так становится незачем жить. Он не хочет находиться в мире, где есть такая страшная боль. Он закрывается от запаха цветов. Не видит красоты природы. Не восхищается прекрасным. Не удивляется новому. А помнит только прошлое. В его душе осталась ушедшая жизнь, которая была до той боли. Теперь оживляют только те чувства. А настоящих чувств нет. Но душа не может быть в прошлом. Она живет в настоящем. Когда ее постоянно возвращают в то, чего нет, она потухает. А человек без души — это робот.

Робот кушает, ложится спать, выполняет ежедневную работу. Он может воспитывать детей или делать вид, что к чему-то стремится. Но в действительности некуда идти. Вся жизнь пустая и бессмысленная. Здесь нет настоящей радости. И нет больше жизни.

Ты встречаешься с таким человеком и думаешь, что видишь вселенную. А на самом деле — заплесневелый камень. Бездушный, пустой и бессмысленный кусок холодного вещества. Он не плохой и не хороший. А никакой. Просто его жизнь закончилась. Остановилось время.

Слишком страшно — быть живым мертвецом. Немыслимо грустно терять свое все. Но он не осознает этого. Так сильно застрял в прошлом, что не может быть в настоящем.

— А что происходит дальше? Человек уже не может свое время восстановить?

— Никому не поздно взять свою жизнь! — воскликнул мудрый старик. — Пока она не закончится сама, обладатель может все. Только не ценит этого. И не всегда хочет. Когда век иссякнет, больше не будет возможностей. Ни для чего. Может, поняв это у смертного одра, кто испытает щемящую боль, отчаянье и окончательную безысходность. Тогда будет сожалеть и заберет это сожаление с собой в вечность.

Иной успевает вовремя одуматься. И взять свою жизнь, и пользоваться ей, пока она у него есть. Но чем безнадежнее человек пропал, тем меньше вероятность, что он выберется.

Время теряют многие из тех, кто среди нас. Им, например, что-нибудь в жизни не нравится, и они делают вид, что этого нет.

— Но что же делать, чтобы не терять свой век? — воскликнул возбужденный слушатель.

— Чтобы время не останавливалось, нужно не прекращать идти. Продолжать жить. Быть в настоящем, а не в прошлом или в придуманном. Брать от жизни здесь и сейчас все, что она дает. И не жалеть о том, что забрала или вовсе не дала.

— Но как это делать?!

— Как делать? Нужно просто идти туда, где твой путь.

Куда мой путь?

Герой стоит на перепутье. Он понимает, что придется идти. Настроился преодолевать трудности. И даже, кажется, не те, которые знал, а спрятанные, любые, самые главные! Люди их не видят, они умеют закрывать глаза.

— Я готов! — говорит он Небу. — Куда мне идти?

— Твоя дорога ведет туда, где страшнее всего. Где закрываешь глаза. Бессмысленно преодолевать преграды, в которых чувствуешь себя героем. Нужно быть там, где превращаешься в жалкого трусливого кролика.

— Нет, нет, нет, я не могу. Это неправильно! Туда — значит, от моей цели. А я хочу идти прямо к ней! Без лишних кругов! Я тороплюсь, я не могу поворачивать назад. У меня еще не все варианты использованы. У меня здесь море возможностей! И я хочу испить это море! — гордо выкрикнет человек.

— Значит, ты не готов, — грустно ответит Небо.

И человек вернется туда, откуда пришел. Он решит, что и сам знает самый прямой, самый короткий путь. И нечего спрашивать того-который-знает-все.

Любой обладает большим умом. Ум думает, что ему подвластно все. И даже сам обладатель.

Ум говорит:

— Я лучше в курсе, куда надо. Дорога к желаниям, самая верная и самая прямая, лежит там! — и указывает направление.

А где-то поблизости живет боль. Она молчит. И никуда не зовет. И в нее очень страшно. Даже смотреть. Человек, конечно, выбирает ум. Тот мнит себя умельцем. Быстро дает ответы (его не надо ждать), и все просто, понятно и удобно. Какой прекрасный дар — этот ум!

Человек оставляет боль. И идет той единственной дорогой, которая кажется верной. Он умеет все преодолевать! Другие ничего не достигли, потому что слабые. Они не знают, как надо идти.

И путь его получит название: бесконечность. В нем будет пустота. А приходить он будет всегда в одно и то же место. В начало.

Однажды устанет бороться. Если много проявлял настойчивости и тратил сил, то найдет безвыходность, тупик, конец и с ним отчаянье. А если шел не очень быстро, то придет к одному отчаянью. Он сядет посреди вселенной. Горько заплачет. И откажется от своей цели. Так станет серым, попадет в безликую толпу. Ему даже думать об этом будет больно. А чувство посмотрит грустными глазами. Вздохнет. И пропадет в пыльном сундуке. И постарается не беспокоить.

Закроются последние ворота. Забудутся яркие огоньки — так потухает радуга. Она умирает вместе с растоптанной мечтой. И много ярких звезд канет в лету. Они рождаются вместе с человеком. Они горят с его мечтой. Они освещают его дорогу. Но в один момент покинут. Он сам отказался. С ним темнота, которую нужно дожить. Зачем — он так и не понял.

Вздохнет грустно мудрое Небо. Еще одна целая вселенная, необыкновенный мир, радуга, искра — все пропало. Как грустно прощаться со звездами. Как горько терять жизнь. И как невыносимо больно уходить от людей, которые решают свой век перетерпеть. Их спасенье — забытье.

— Но я не хочууууу! — закричит вдруг один.

— Не хочешь? — с надеждой обернется Небо. Всеодобряющее, мудрое, но далекое Небо подарит ощущение благодеяния. — Тебе будет тяжело. Но не так непреодолимо, как в прошлом. А невыносимо больно, страшно и трудно. Тебе придется умереть и воскреснуть. Пройти через самые страшные страхи. Встретиться с самыми большими врагами, понять, зачем они, и согласиться с ними жить. Открыть пыльные сундуки и рассмотреть все то, что так терзает.

Нужна решимость. Но самое главное, что выведет к свету, — это готовность себя растоптать. И желание найти себя. Даже если придется потерять все.

— Я плохо понимаю, о чем ты говоришь. Но я иду. Мне нечего терять.

— Ты готов, — согласится небо.

И подарит ему шанс.

— Помни, — скажет ему, — дорога идет не к цели, не к другому человеку, не к счастью, не к успеху и даже не к деньгам. Тропа направляет к себе. Только став самим собой, ты будешь способен добиться остального. Но оно, возможно, потеряет прошлую надобность.

Сперва будешь чувствовать проблему — о ней расскажет боль. Боль — ничто. Она всего лишь проводник. Кажется самым страшным узнать ее. Но когда сделаешь первый шаг, уже не будешь бояться. Так обнаружишь, что нужно преодолеть. Иногда будет казаться, что умираешь. Это мираж. Смотри в Небо. Если его видишь, значит, живешь, — возьми себя и иди дальше.

Когда найдешь большое чувство — ничего не поймешь. Придется согласиться быть в непонимании. И даже жить. То-что-скрывается-от-тебя увидит, что ты не боишься (а значит, не надо прятаться, чтобы сберечь тебя) и не напрягаешься (а значит, способен перенести), и откроется. Не когда попросишь, не когда позовешь, а когда само так решит. Ты ничего не сможешь с этим сделать. Все случится не раньше, чем случится! Ты будешь думать, что это самое сложное. Но самое сложное всегда впереди. Когда поймешь, в чем нуждаешься, найди возможность себе это дать или вовсе отказаться.

Ты должен научиться жить без самого важного на свете. Нужно выдернуть главную потребность — чтобы образовалась пустота. Эта страшная больная пустота не будет долго оставаться. Однажды придет собственное чувство, способное ее наполнить. Так перестанешь просить у других.

Когда наполнил себя, нужно научиться отдавать это во вселенную. Тот, кто отдает, живет в гармонии.

Рядом будут разные чувства. Например, обида. Обида — это лакмусовая бумажка. Пока не простил, не способен отдать, она будет внутри. Боль показывает путь. Раздерганность ощущается там, где есть не твое. Не твое восприятие, например. Не твои чувства. Не твоя задача. Не твои ориентиры. Не твоя территория. Или просто ты теряешь себя. Она дергает, чтобы ненужное выбросил.

Вулканы — проявления, которые готовы к взрыву, но иногда спят (а люди их боятся и делают вид, что не видят). Вулканы нужно разгребать. Там очень много не родного. Наносного, приобретенного, не истинного. Чужое рвет на части. Этот пепел и эта грязь мешают увидеть истину, портят картину. И люди боятся смотреть. Когда уберешь все лишнее, ненужное, к вулкану можно подойти. В нем обнаружится грусть, слезы, свое. Не будешь бежать. С собой заберешь.

Непереносимость показывает: не хватает ресурсов. Набравшись сил, ты возвращаешься туда, где непереносимость. Это, конечно, круги. Но в них меняешься ты. Иногда необходимо много раз прийти в одну точку, чтобы разрешить задачу по частям, прежде чем навсегда забудешь про нее.

Есть единственная верная дорога. Она — к себе. Даже мир терять не страшно, если получаешь себя. Собственные чувства — проводники. Они покажут дорогу. Необходимые силы — в самом тебе! Если чувствуешь, что силы теряются и не держатся, значит, выбрал неправильное направление.

Когда открываешь себя, бесконечность — не круг. Она — бескрайние просторы, которые все время расширяются.

Твой путь прекрасен, — скажет Небо. — Пойдя по нему, почувствуешь меня. И я благословляю Тебя! — воскликнет оно.

И подарит необыкновенное, непредвзятое чувство свободы. Свободы от всего.

Рядом с совершенной невозможностью, между болью и огромной тоской, посреди щемящих чувств и неправильных ориентиров. Между самых страшных страхов. В самой большой и главной точке всех переживаний. Когда ожидаешь конца всего, и кажется, что нет пути. Увидишь вдруг картинку. Она мелькнет в полной растерянности обнадеживающим светом. Она покажет то, что не имеет отношения ни к чему. Она — про этот мир. На картинке ты увидишь небо. Оно сияет голубым светом. И ты вдыхаешь запах жизни. Обыкновенно — никакой. И совершенно без переживаний воспринимаешь реальность, в которой нет ничего. А есть Небо. И есть ты.

Исповедь

Там, куда приходят люди для того, чтобы воссоединиться с природой и с собой, встретились два путника. Они не случайно здесь оказались. Они друг другу были нужны.

— Здравствуй, добрый человек, — сказал один.

— Здравствуй, батюшка, — произнес второй. — У меня накопилось много сомнений и переживаний. Я не знаю, как с ними жить. Мне нужен добрый совет.

— Говори. Я для тебя сюда пришел, — с открытой душой отвечал первый.

Его добрые слова, человечное сердце и милосердный ум давали надежду. Он мог понять там, где терялись другие. Он чувствовал истину и открывал путь к прозрению.

— Я чувствую огромную боль. Я так много в жизни упустил! Предавал себя, терял друзей и время, не понимал, не ведал, что творю, — воскликнул грустный человек.

Он не задавал вопросов. Он не хотел рецептов. Ему была нужна мудрость. Она сама знает все.

— Как ты понял это, добрый человек? — поинтересовался отдающий.

— Я прошел путь. И все это увидел новыми, другими глазами.

— Ты прошел путь, и это главное. Ты осознал! Многие за всю жизнь не достигают подобного. Осознание прошлых ошибок и есть самая большая польза от них. Только теперь есть способность их не совершать.

— Я не смог дать детям то, в чем они нуждались! Не понимал, что происходит, а просто вел себя, как умел. Невыносимы страдания от того, что причинял самым близким, беззащитным людям такую большую боль! Но я ничего не могу исправить! Не способен вернуть их детство и отдать любовь, терпение, понимание, ласку, принятие. Я не умею вернуться в прошлое и окутать там простой человеческой радостью от того, что они есть.

Боль от произнесенного была настолько сильна, что человек не выдержал и заплакал. Он присел на пенек, закрыл лицо руками, и слезы хлынули из глаз рекой. Это отчаянье — горькое и невыносимое понимание совершенных ошибок и невозможности их исправить. Как больно и страшно осознать все зло, которое причинил родным и близким. Не иметь возможности помочь — они не хотели принять его помощь. Они стали слишком взрослыми и теперь должны жить сами.

— А ведь я — родитель! Я должен был чувствовать, знать, любить, давать! И нет мне прощения! — кричал человек.

— А не слишком ли ты много на себе берешь?

— Как можно простить то, чего нельзя принять в себе никогда? — в растерянности воскликнул герой.

— А тебе и не нужно ничего принимать. Ведь этого нет! Не потому, что в прошлое ушло, а потому что осознание (то, что чувствуешь сейчас) возможно лишь при полном избавлении! Намного страшнее — не ведать о том горе, которое продолжаешь умножать.

Но сегодня ты здесь. Появилось страдание за других. Это очень важное чувство. Оно говорит о том, что не хотел плохого! Теперь мечтаешь все вернуть и исправить! Разве такое осознание не есть искупление? И оно не свидетельствует об истинном сочувствии и человечности? Ты понял, что был источником боли и теперь испытываешь тягостные мучения. А это значит, ты добрый и милосердный человек. Не этого ли требуешь от себя сейчас?

Но, конечно, как каждого родителя, тебя волнует, что будет с детьми. Они выросли. Они впитали больные чувства, которые мучают многих. Но не нужно думать о том, что все зависит от тебя.

Священник по-отечески похлопал человека по плечу:

— От тебя, конечно, зависит очень многое. Гораздо большее, чем можешь понять. Однако испытания детей во многом предопределены до их рождения. Их судьбу формировал не ты (по этой причине ты никогда не сможешь полностью ее переписать). У каждого есть задача преодолевать собственные жизненные преграды. Никто ни за кого уроки не пройдет. Но даже если ты не можешь поверить в сказанное, достаточно простого понимания: даже одно избавление очищает окружающий мир. Это уже большое достижение. Большего ты не можешь.

Как посланники неба, над головой появились белые голуби. Они немного покружили, а потом унеслись вдаль. Словно забирали с собой все сомнения и страхи. Облегчали душу и вселяли в нее ощущение чего-то необычайно светлого и прекрасного. Человек смотрел на них и беззаботно улыбался. Словно малый ребенок.

Он щурился в лучах солнца и вдруг, вспомнив что-то важное, огляделся. Казалось, что с ним говорил человек. Успокаивал его душу.

Хотелось отдать такое большое, искреннее «спасибо!».

Но никого рядом не было.

Герой очень удивился. Внимательно еще раз посмотрел по сторонам. Засомневался: «Что это было?» Но так ли это важно?! Он встряхнулся душой. Встал с насиженного пенька. Сказал «спасибо!» в чистое голубое принимающее небо. И с новыми силами двинулся в путь.

Приговор

Злая фея наложила на Федьку колдовство. Она подарила маску и сказала, что это защита такая. Когда надо спрятаться, сделать вид, что это не он, или просто сыграть какую-то роль, можно надеть эту маску. И все увидят совсем другого человека. Здорово! Так можно всем показать, что это не Федька, а не похожий на него кто-то!

Федька ничего не понял, конечно. Во-первых, он не понял, почему такую замечательную маску ему подарила не добрая фея, а злая. Отсюда сделал вывод о том, что добро — это вовсе не добро, а зло — иногда тоже бывает добром. Он не выращивал крылышки на спине, как другие. И гордился званием обыкновенного человека, что значит, с недостатками. И поэтому соблазнительное зло его вполне устраивало. Смущало, правда, что Федька не понял, как эту маску использовать. Но так как прибор, по его мнению, получен был незаменимый, то он решил использовать его активно и по назначению.

Назначено было одевать маску как минимум три раза в день, а можно и больше. При всех удобных случаях или неудобных. И так он врос и даже вжился в чужое лицо, что сам перестал понимать, где подмена, а где настоящий. И стало совсем неуютно. Потому что почувствовал, что его, Федьки, уже и нет вовсе. А есть только имитация жалкая!

Жена Федьке говорит:

— Ты когда работу нормальную, чтобы денег давали много, а тебя домой отпускали, найдешь?

А маска отвечает:

— Ищу, женушка, ищу, дорогая.

И обнимает ее, главное, маска эта. А жена, может, Федьке противна стала! Где же оно видано, чтобы и деньги были, и работы не было! Но сущность подменная гнет свое супротив хозяина, и все тут!

И на работе — вместо того, чтобы кулаком по столу стукнуть, поддакивает имитация начальнику: «Да, да, конечно, сделаю, как ты приказал, Петр Сергеевич». Федька аж потом обливается. «Как — „сделаю“, да ты чего — „сделаю“, неправильно это делать!» — кричит. А лицо ему: «Молчать! Тебя нет!»

И изменить-то он, главное, ничего не может. Маска в кожу въелась, вжилась до самых косточек!

Тут-то, он, конечно, и понял, что зря зло за добро принял. И решил от зла избавиться. А как это сделать — не знает. Пошел обратно, к злой фее. «Сними ты, — попросил, — с меня накладку эту». А она — согласилась! Взяла и сорвала!

И остался Федька голый. Стоит, прикрыться нечем. Неудобно стало. Стыдно, что ли. Но он парень не из простых! Сказал, без маски жить будет, значит, будет! И пошел обратно, на работу, в люди, к себе, в жизнь.

Жена рассматривала Федьку пристально, как будто первый раз.

Наконец, она хоть что-то сказала:

— Ты кто?

Федька удивился:

— Что значит «кто»? Муж я твой! А с кем ты была все это время?

Заподозрил неладное. Не понравилось все это Федьке. Сильно не понравилось. А жена тоже не решила, нравится ей это или нет.

Петр Сергеевич смотрел на странного Федьку. Удивлялся, но не восхищался. Еще подолгу молчал. Как будто думал. Как будто принимал решение. Пробовал Федьку на вкус. Нужен ему такой или нет. Федька даже забыл, что хотел уволиться. А, наоборот, начал стараться и вообще стал работать без зарплаты.

Не получалось у парня привыкнуть к новому своему состоянию. Быть без маски, голому, как-то неприятно! Казалось, что все слишком пристально смотрят и оценивают. Причем не в лучшую сторону.

Друзья перестали приглашать пить водку.

Жена перестала пилить.

Петр Сергеевич все равно уволил.

Несмотря на то, что все желания исполнились, вдруг оказалось, что герою это не нравится. Потому что больше всего на свете он устал ждать Приговор: примут люди Федьку настоящего, без прикрытия, или нет. И так невыносимо, больно и страшно стало однажды, что не выдержал и побежал к злой фее. За маской.

— А-ХА-ХА, — большим ртом пробасила фея. — А вот и не дам!

Заплакал тогда Федька и пошел искать добрую фею.

Добрая фея прикрытие тоже не дала. Не со зла, конечно. Просто у добрых фей нет того, что есть у злых. Потому что если у добрых будет то же самое, что у злых, тогда станет непонятно, где добро, а где зло.

— Тогда что ты мне можешь дать? — спросил Федька у феи.

— Я могу ответить на любой вопрос, — сказала добрая фея.

Федька подумал и решил задать самые сложные на свете вопросы, на которые даже он не нашел ответа!

— А как мне от маски избавиться, но при этом быть одетым, а не голым? И как перестать бояться Приговора моего пожизненного?

— А если свершится твой Приговор, то что он будет значить для тебя?

— Ну… — Федька помялся. — Ну, он будет значить, что мне нужно надеть опять маску. Потому что без маски люди не хотят меня видеть.

— А ты и так пришел за маской. Тогда чего в этом страшного? Что так — лицо, что эдак — маска.

— Ну да, — согласился Федька. — Только у меня теперь нет маски-то этой.

— Значит, ты от нее уже избавился, — ответила фея, потом хихикнула и хитрым образом исчезла.

И тогда Федька очень испугался. Он опять остался с этим Приговором. А так как ждать Приговора было очень страшно, Федька решил придумать его и объявить себе сам.

— Объявляю себе Приговор, — сказал громко Федька. — И будешь жить ты теперь без маски, независимо от мнения людского, независимо от их приговора, и без всякого добра и восхищения, обходиться тебе отныне и во веки веков своим собственным видом, и телом, и сущностью!

Вздохнул тогда Федька и исчез.

Отдай меня!

Странное дело сегодня приключилось. Видел я на улице мужчину одного. Он подходил к незнакомым людям и спрашивал: «Вы меня не видели? Вы меня не брали?»

Заметил, что я смотрю на него, и близко оказался:

— Отдай меня! Сейчас же!

Главное, с наездом так. Как будто я ему чего-то должен!

Отвечаю:

— На, возьми, подавись! Только отстань!

А он:

— Разве можно так поступать? Это нехорошо! Отдавать человека такими словами? Просто неуважительно! Извинись!

Ну, я-то, конечно, извиняться не стал. В кои это веки должен отчитываться за свои поступки? Я вообще личность отдельная. И не нуждаюсь в поправках и комментариях. Да и надоел он мне, правда. Однако, вместо того, чтобы забрать, что просил, да уйти по-быстрому, тот еще больше мучить начал!

Кричит:

— Сволочь, ты какая! Человек перед тобой стоит, умоляет, а ты забрал то, что тебе не принадлежит, и не отдаешь!

Уже и сам в ответ бешусь:

— Ничегошеньки я у тебя не забирал!

И, главное, звереть прямо на глазах начинаю:

— Я без спроса чужое не беру! Меня не так воспитывали!

— Да? Что-то я не помню, чтобы ты у меня спрашивал!

— Так я тебя совсем не знаю! Как спрашивать-то!

— А если не знаешь, то тем более без спроса не бери!

Главное, понять не могу — когда успел его взять. Чего он вообще мне сдался. Чувствую, дело непростое.

И пока я с ним спорил, он меня к себе в сумку захапал, и не отдает. И стоим мы вдвоем, совершенно незнакомые люди. Пытаемся себя друг у друга отобрать.

Но отдавать никак нельзя. Потому что если лишиться, то совсем потеряешь. Он ведь уйдет, не вернет. А ты не будешь иметь. И поэтому надо достать, но так, чтобы он не заметил. А это невозможно. Не приучен я без спроса использовать. Мне обязательно на то надо разрешение получить.

А он тоже боится. Сидит в сумке и опасается, что потеряется совсем. Унесу я его в дальние страны — и не найдет никто. Был человек — и нет человека!

Страшное дело. Поняли мы это и очень злиться начали. За то, что просто так друг другу себя не отдаем. Даже подраться успели. Никто не победил, правда, только одежду зря испортили.

Поняли тогда, что в этом деле договариваться придется. Баш на баш, так сказать. Противно, конечно, очень. Ведь неприятный он человек! А с ним разговаривать приходится! Слова ему вежливые посылать да улыбаться. Но что делать? Выручать-то себя надо! Сели мы на лавку, закурили. Познакомились, совсем освоились. Оказалось, Петькой его зовут.

— Ну, говорю, Петька, давай по-хорошему. Я тебе — ты мне. И без фокусов, пожалуйста!

И мы обменялись. Все чинно, благородно. Главное еще где-нибудь себя не потерять. А то придется выпрашивать потом. Не могу я без спросу-то… забрать себя. Я только отдать могу.

А Петька побежал. Быстро-быстро. Видимо, чтобы не успеть потеряться снова. Смотрю, опять в чужой сумке сидит. Не успел убежать, видимо. Осматривается по сторонам удивленно. Словно сам не понял, как так получилось. И спрашивает у всех: «Вы меня не видели? Вы меня не брали?»

Чудак человек!

Невыросшие дети

На некоторых детях наложено проклятье. Они перестают расти. Застревают в своем возрасте и никак не могут выбраться. Остаются маленькими, но выглядят при этом как взрослые! Работают в банках, водят обыкновенные или престижные машины. Женятся или выходят замуж. И все вокруг думают, что имеют дело со взрослым человеком. А это только оболочка. Потому что внутри маленький ребенок.

Это страшное проклятье. И у каждого свое. Разные они, малыши-то. Некоторым два года. Иным пять. Другим пятнадцать. Это не важно, сколько ребенку лет. Важно, что он не взрослый. Ребенок не умеет выбрасывать боль! Это доступно только зрелому человеку. Так взрослые дети оказываются в параллельной реальности. Здесь правит боль. Ранняя, неуемная, незабытая, сильная боль. А еще можно за себя не отвечать. Дети не могут за себя отвечать — они слишком маленькие. Они остаются в волне сказок и грез, где все происходит автоматически. Не задумываясь проходит детство — как сам растет организм. Само приходит счастье. Запрограммирована беззаботность.

Невыросший взрослый попадает в грустную сказку. Вместе с ним там оказываются остальные невыросшие дети. И они живут в игрушечной вселенной. Они мыслят понарошку, радуются и тоскуют, мечтают не по правде. Все находятся не в одном измерении, а в двух или даже трех. Иногда увидят себя со стороны и удивляются.

Первая обитель — взрослых. В ней господствуют мудрость и снисхождение, человечность и доброта. Пристанище зрелости — это очень сложный мир. Но в нем ждут всех вчерашних детей. И невыросшие дети тоже туда попадают. Чтобы у них был шанс вырасти.

Другая реальность — прошлая. О ней у взрослых остаются воспоминания. Все драгоценности закончившихся лет: легкость, непосредственность, радость — вручаются взрослым в особом чемоданчике. Их отправляют в путь. И двери закрываются.

Но проклятье малолетних жильцов заставляет их возвращаться в лабиринт с закрытыми дверьми. Растерянные путешественники наблюдают через решетку за настоящими детьми и злятся. Иногда даже на своих детей негодуют! Главных героев вытолкнули из детской обители и заставили жить самостоятельно. Но они не поняли, как это делать! Постояли у ворот. И побрели. Куда глаза глядят. Решили сходить во взрослый мир — ведь там их ждут.

Однажды Васька нашел работу. Но она ему не понравилась. На ней денег мало платили и работать заставляли. Тогда он пошел и напился.

У взрослых бывает очень даже интересно. Например, можно пить и курить. И дети радостно бросаются в океаны наслаждений. Но наслаждения почему-то не получается. Вместо океана — грязные лужицы.

«Мы так не договаривались!» — Когда Васька проснулся, он горько заплакал:

— Я не хочуууу быть взрослым!

— А ты и не стал взрослым. Тебя даже выгонять неоткуда. Потому что нельзя выгнать человека оттуда, где его нет.

Так Васька узнал свою параллельную реальность.

— Путь каждого — сначала быть ребенком, потом взрослым. Много хорошего в детстве. Много хорошего и в зрелой жизни. Но если изгнан из детства и не дошел до взрослого, то попадаешь в параллельную реальность. Ты не там и не здесь. И не ты.

— Ну и как мне стать взрослым?

— Вырасти. Оторваться от детства. Перестать ходить к решетке и наблюдать тоскливо за теми, кто еще не вырос. И забрать, наконец, все хорошее, отпустить свои горести.

— А я все так и делаю, — обиженно протянул Васька. — Я, между прочим, даже институты закончил. И в детском саду выпускной был. Не нужно мне никакое детство! И не вспоминаю я о нем! И не ходил к воротам! — Васька всхлипнул. — Целый месяц уже там не был! И не хочу туда ходить. Меня там, вообще-то, обижают.

— Некоторым, особенным взрослым детям, иногда открывают ворота в детский мир. Но лишь для того, чтобы они сами оттуда вышли. Говорят, в этом случае есть шанс вырасти и навсегда снять с себя проклятье.

Васька не собирался ничего менять. Его, конечно, все это не устраивало. Но менять — не его дело. А забота, например, государства. Да, вот почему они зарплату не платят!

Подрался.

Из-за того, что его обозвали хлюпиком. Раньше тоже из-за этого дрался. Но за это отвечала мама. А теперь заставили платить «за моральный ущерб».

— Говорите, мир взрослых — это хорошо? Говорите, стремиться в него надо? Да чего же в нем хорошего, если отвечать за себя самому приходится? И все с тебя что-то спрашивают и претензии предъявляют. А ты должен и должен! А я, может, не хочу отвечать! Слышите?! Почему я должен отвечать за то, в чем виноваты вы?!

Васька вышел из себя — и тут же пропал.

Одна реальность наехала на другую. Они сместились в чужие параллели, перемешались в спутанную массу.

— Ты дурак!

— Нет, ты!

Послышались возня и кряхтенье. Каждый пытался завоевать свои позиции. Но никак не получалось. Позиции не завоевываются. Они естественным образом выращиваются на грядках во взрослом мире.

Между дерущимися реальностями стоял Васька. Его выдавливали и толкали. Он махал руками, пытался поймать обеих. Но они не ловились. Они были прозрачными — их даже не видно. Из воздуха руками не взять. Лягались снаружи, а попадали изнутри. На самом деле вокруг Васьки ничего и не было. И поэтому со стороны казалось, что он дерется с самим собой.

Стоит человек посреди улицы и толкает себя, бьет кулаками, пытается поймать за ногу, подставить подножку. Как кошка забавляется с собственным хвостом! Но кошка — играет. А Ваське не до шуток. Он злится, у него ничего не получается. Он очень хочет победить.

С умиротворенным видом на заднем плане плыла одноклассница. Васька приметил ее краем глаза и удивился. Мария Ивановна постепенно растворялась в воздухе: переходила из одной реальности в другую. И странно даже: она не дралась. И никто не толкал. Она сама шла, но так легко, словно за руку ее вели. Она ступала ногами по земле и прокладывала свою тропинку. И оттого, что были и тропинка, и Мария Ивановна, и шаг, все происходило очень естественно.

Увидела Ваську и как будто даже узнала. Но не выразила ни одной эмоции. Она получала свое собственное удовольствие и не собиралась им ни с кем делиться!

Ловко всех обхитрила! Ей теперь открыты ворота даже в мир детей! Но не для того чтобы плакать! Она ходит туда радоваться! А когда перемещается в мир взрослых, то совершенно спокойно живет в нем, не испытывая горечи или тоски.

К Ваське приставили какого-то ребенка. Теперь тот мучает своими капризами. Требует маму, пожалеть и «Мерседес», как у дяди Саши. Все время задает провокационные вопросы: «Это он что сейчас сказал? Оскорбить хотел, да?» Недавно с бывшей женой делили телевизор. Вот уперся рогом: «Хочу такой же!» Ему новый купить хотели, еще лучше этого. А он: «Нет! Хочу, чтобы у нее отобрали! Хочу, чтобы ей было плохо!» Ваське пришлось подчиниться. А что делать — достанет же!

А Мария Ивановна стала доброй феей. У нее глубокий задумчивый взгляд и совершеннейшее наслаждение. Хотя никаких удовольствий вокруг не видно. Она ни с кем не дерется и не плачет о любви. Можно даже подумать, что любовь принадлежит ей самой.

Васька как-то решил поразмышлять, кто главный. Так-то, конечно, он. Но почему-то все время приходится уступать этому капризному ребенку. Но это, ясное дело, по своей доброй воле Васька делает. А так-то он главный.

Мария Ивановна и Васька никогда не увидятся. Ведь они живут в совершенно разных мирах. Но даже если предположить, что встретятся, то давние знакомые вряд ли смогут друг друга понять. Хоть и разговаривают на одном языке, живут в одной стране. Но одни и те же слова имеют в каждом мире свое, часто противоположное значение. И поэтому Мария Ивановна не просто не поймет, что хочет сказать Васька, ей будут непонятны его поступки, мотивы и чувства.

Вот такие они разные — люди из параллельных миров. Взрослые и невыросшие дети.

Хрустальная ваза

Она стояла на вышитой гладкой скатерти и страдала.

Хрупкая хрустальная ваза. Переливалась всеми цветами радуги и боялась. Что ее разобьют.

Вокруг сновали веселые стаканчики-хулиганчики из сервиза. В их радуге, казалось, было больше цветов. Они дрались, и все время рисковали упасть. Каждый шаг отражался в вазе болезненным звоном. Она затыкала уши, пыталась завернуться в мягкую шаль. Но ничего не помогало.

Ужасный, непрочный, опасный звук.

Она пыталась устоять и продержаться. Она даже училась терпению, потому что рядом со стаканчиками возможно было находиться только терпеливым вазам. Тогда ставила в пример терпеливые вазы. «Вот они, — говорила себе, — настоящие. А я — как пластмассовая. Я даже не могу уделить стаканчикам внимание. Мне это стоит таких трудов. Приходится себя уговаривать, чтобы с ними играть. А так не должно быть! Сервиз — это мы. Одно целое, неделимое, очень важное».

Дзынь!

— Это ты рвала мою салфетку! — выдергивает из задумчивости.

Дзынь!

— Это я на ней стояла! — как будто вырывает из собственного мира.

Дзынь!

— Это мой цветок! — и появляется раздражение.

Как натягивается струна, растет напряжение. И уже невозможно терпеть — так гремит все внутри и вокруг.

Дзынь!

— Нет, мой!

— Я не могу! Я больше так не могу! Я люблю стаканчики, но я не могу больше с ними! Выпустите меня отсюда!

У нее ужасно звенело в ушах. Она разбивалась на мелкие острые кусочки. Ломтики горного стекла, в которых отражалась радуга. И они тоже звенели и рассыпались.

Хруст битого хрусталя под ногами.

И тишина.

— Вы где?

— Мы здесь.

— А что вы делаете?

— Мы стоим. Просто стоим. Мы очень хотим, чтобы ты не звенела. Это очень тревожно — слушать твой звон.

— Значит, это мой звон? Не ваш? Тогда я совсем ничего не понимаю. Тогда как же быть? Просто перестать звенеть самой? Это мой звон…

Но стаканчики уже не слышали ее. Они весело искрились в цветах радуги.

— Они прекрасно себя чувствуют и без меня. И не нуждаются в том, чтобы я постоянно рисовала им радугу. А просто не хотят раздраженного звона. Но разве я не должна все время с ними быть? Как находиться рядом, но при этом не разбиться? Ведь только одна я могу сохранить свою целостность, сущность. Только в одиночестве я целая.

Но быть в одиночестве… Без сервиза… Просто вазой. Всегда?

Тогда я тоже разобьюсь!

От горя!

Лучик солнышка осветил хрупкую вазу. Он попал в самое горлышко! И оказался внутри. Она наполнилась светом и хорошим настроением. Вдруг почувствовала в себе тепло, уют и комфорт. Стало очень приятно.

Разнежилась, размечталась. Теперь спокойно, сладко. От внутреннего света.

Скрылось солнышко, настал вечер. Лучик пропал. А ваза все светилась. Стаканчики чувствовали ее тепло и нежились рядом. Она не теряла свою целостность и будто не боялась разбиться. Потому что научилась быть снаружи и внутри.

Героиня была теперь со всеми и с собой. Это очень важно — присутствовать во внешнем мире, но при этом не терять себя. И тогда получится не разбиваться.

И не надо больше разлетаться на мелкие кусочки, чтобы быть с другими. Беречь свои стенки возможно не только в одиночестве. Ведь когда собственное пространство сохраняется, бережется, тогда и не разобьет вазу никто.

Попрошайка

Посреди леса был заяц.

Хмурый. Серый. Зеленый заяц.

Его нос ходил по ветру, шевелился — чего-то искал. В общем, настроение было. Хорошее. Пора выходить.

Он взял свое общество и пошел к другим. Чтобы предложить это общество. Потому что ничего другого предложить не мог. Да и не спрашивали у него ничего. Ни этого, ни другого. Но он все равно предлагал. И очень просил.

Сначала отдавал, потом просил. Потом наоборот. Сначала просил, потом отдавал. Но ничего не получал.

— Зачем ты это делаешь, — спросил его однажды еж.

— Мне так интереснее. Представляешь, когда общества переплетаются, они становятся новым миром — неизведанным, приятным. В нем очень чудно жить.

Заяц восторженно смотрел на ежа, ожидая встречного чувства.

Еж стоял не мигая. У ежей бровей не бывает.

— Зачем тебе чужое, когда есть свое?

— Вот ты ничего не понимаешь! Свое — не интересно. Ты его знаешь, оно тебе уже надоело. А чужое — оно интересное. И твое питается от чужого.

— Вампир, что ли?

— Еж! Я травоядный!

«У него и век нет. Как можно так долго не мигать? Поди, и спит стоя и с открытыми глазами. Как рыба! Ха-ха-ха! Бревно! Бесчувственный, непонятливый дуб! Деревянный, как моя голова!»

Заяц ерзал на месте. Переступал с ноги на ногу, кряхтел и заикался.

Наконец, из ежа пошел звук:

— Ууууу.

— Уууу, как ты!

Еж высморкался (о, а нос у него есть!), хрюкнул, плюнул и ушел.

«Ну и дурак!» — подумал заяц. И тоже сплюнул. У него не получилось.

Заяц побрел с поникшими ушами неизвестного цвета. Ни цвета, ни запаха. Он был даже не прозрачный. Потому что прозрачность заметная. Она отличается от всего остального. И привлекает своей особенностью.

Общество потерял. Не найдешь уже. Оно намокло и растаяло. Или размазалось по грязи так, что слилось с ней.

Заяц размахивал оторванными ушами и орал со всей мочи:

— Эй вы, бесчувственные звери! Вы разве не знаете, каково это — быть одному?! У меня слезы! Вы видите?! Да вы вообще ничего не видите!

Коричневое брюхо опасно пригрело своей мягкостью. Слишком большое, чтобы получать от такого тепла удовольствие.

— Съешь меня?

— Ик! Не… я сегодня добрый, — прогремело, — не хочу есть. Потом. Завтра.

— Ну, тогда возьми меня с собой? Я тихо буду сидеть.

— А зачем ты мне нужен? Нет. Отвали, заяц. Не мельтеши.