Бесплатный фрагмент - «… Любимец Монмартры и Дерибасовской улицы…»

Андрей Миронов… Я думаю, у большинства при звуке этого имени возникают сходные ассоциации: предвкушение радости, праздника, наслаждения изяществом, остроумием и ещё чем-то, что трудно выразить словами, что выше всех театральных школ, самой актерской профессии и воспитания. Я бы это сформулировала так: Миронов нес, прежде всего, непередаваемое, неповторимое, уникальное очарование личности, на которое мы, зрители, смотрели-смотрели, да так и не насмотрелись…

Он завидовал писателям: после них остаются книги. Он не знал, что после его ухода тоже останутся книги. Книги о нем…

Глава 1

Начало

Однажды, много лет назад, когда я была в 10-м классе, на уроке английского преподавательница спросила меня: «Why is your favorite actor?» (Кто твой любимый артист?). И тогда я впервые задумалась: а, действительно, кто?

Миронова я видела только в «Бриллиантовой руке», смотрела этот фильм столько раз, сколько он шел и запросто могла бы озвучить всех персонажей при технической неисправности. Как это иногда бывает, ты можешь любить человека, и не осознавать, сколь сильно твое чувство, он для тебя какое-то время — один из многих, потом достаточно малейшего толчка, чтобы ты осознал, что он — единственный.

Таким толчком для меня и был вопрос учительницы. Я поняла, не только то, что он мой любимый актер, я поняла, что вообще это Он.

Впоследствии я читала, что для девчонок типично сначала влюбляться в «звезд», в нечто недосягаемое и таинственное. Душа учится любить, это как бы школа любви.

Потом я поступила в Ленинградский институт культуры и вместе с подругой, такой же, как бы сейчас сказали, «фанаткой», ходила на все «творческие встречи» Миронова (так тогда назывались его концерты), часто на две за день. «Встречи» обычно проходили в Доме офицеров, билеты были без указания места, и можно было, придя пораньше, прорваться на первый ряд, что мы и делали.

Магнитофона у нас не было, стенографией я тоже не владела, просто ловила каждое его слово, а потом дома записывала то, что запомнилось, даже не предполагая, что впоследствии это станет книгой.

Как же нам хотелось, чтобы он обратил на нас внимание! Чтобы понял, что мы — особенные, что мы не такие как все! В этом своем стремлении выделиться мы дошли до идиотизма: принципиально не дарили ему цветов.

Единственный раз мы изменили своему принципу, когда театр Сатиры был на гастролях в Ленинграде. Машина Миронова стояла во дворе у ДК Горького. И мы, засунув цветы за «дворник», спрятались в кустах и ждали, что же будет. А не было ничего особенного: подошел, заметил цветы, вынул их, посмотрел вокруг, сел в машину и уехал. А мы долго гадали: что же он почувствовал?

Я не знаю, что чувствовал он, а мы — мы были счастливы. Мы были молодые, глупые и счастливые. И так это и осталось в памяти: молодость, Миронов и счастье…

Глава 2

Профессия

«Встречи» отрывал Рудольф Фурман. Было видно, что он влюблен в Миронова, да он этого и не скрывал. Не скрывал до такой степени, что Миронов однажды заметил:

— Когда говорит Фурман, как сказал один остроумный артист, кажется, что гроб стоит в соседней комнате. Но я еще пока здесь. Такие вещи о себе можно услышать или на юбилее, или на похоронах.

При своей колоссальной загруженности он находил время для «встреч». За счет чего? За счет отдыха. На концерте в Останкино его спросили:

— Как Вы проводите свое свободное время?

— Вот сейчас у меня свободное время, я не занят в спектакле, не снимаюсь. Практически его очень мало.

Возникает вопрос: для чего ему это было нужно? Актер Юрий Демич однажды тоже заинтересовался. Миронов ответил ему так:

— Когда это спрашивают зрители, я им прощаю. Но ты… Неужели ты не понимаешь? Мне интересно, я знаю, что всего не успею.

А так он объяснял зрителям:

— Нам редко случается говорить своими словами. Я рад возможности быть самим собой, во всяком случае, стараться быть самим собой.

— Почему мечтают сыграть современника? Чтобы отрыто говорить о том, что волнует.

— Когда люди смеются — это прекрасно. Но иногда хочется говорить и серьезно.

Ему хотелось говорить серьезно о том, что волнует… Он никогда не рассказывал смешных случаев со съемочной площадки и вот почему:

— Если я сейчас заговорю с любым из вас о вашем любимом деле, вы вряд ли начнете с анекдотов.

Он с самого начала знал, на что шел:

— У меня не было никаких иллюзий. Я знал, что это труд. Нужно вкалывать. Нужно работать, работать, работать. Это, извините, пот…

Видел и теневые стороны профессии:

— В нашем деле понимают все. Это ужасно. Вот, к примеру, приду я на стройку и скажу рабочему: «Слушай, друг, у тебя кирпич криво». Вы знаете, куда он меня пошлет? А подойдет ко мне приятель, похлопает по плечу: «Слушай, старик, вот тут ты недотягиваешь, недожимаешь». Я буду говорить: «Да, да…».

А дальше зрительские вопросы и его ответы:

— Какого зрителя Вы любите?

— Говорят: «Сегодня зритель плохой». Считаю, что нужно думать не о зрителе, а о себе, что делаешь. Зритель всегда одинаков — если мы вкладываем свою силу, разум, эмоции, он не останется равнодушен.

— Как Вы воспринимаете себя на экране?

— Сначала страшно: ничего не изменить, а потом объективно, будто бы это не я.

— Испытывали ли Вы полную творческую удовлетворенность?

— Было бы обидно думать, что это все.

— Были ли в Вашей жизни счастливые случайности? Например?

— Я не знаю, что в моей жизни было закономерностью. Счастливая случайность — стал актером, поступил в театр Сатиры, стою здесь.

— Вы любите работать с одними и теми же партнерами, или с разными?

— С разными интереснее, но с другой стороны, с Ширвиндтом и Мишулиным уже настолько знаем друг друга…

— Кем бы Вы стали, если бы не артистом?

— Меня всегда тянуло к языкам. Может быть, стал бы каким-нибудь лингвистом.

Он прекрасно знал английский, французский, говорил, что если бы не стал артистом Мироновым, стал бы переводчиком Менакером. Григорий Горин однажды пытал его: