Бесплатный фрагмент - Любаша

Любаша

Не в царстве, не в государстве это было, а в славном городе Донецк, да в года недавно минувшие. И не сказка откроется, а быль. Только не про богатырей русских, про женщину слабую. А уж умом или телом — вам решать. И так:

Дверь хлопнула, отозвавшись эхом в ушах, а сквозняк пронесся по квартире и поселился в ее скукожившейся душе. Любаша ахнула, согнулась и зажала уши руками. Сидя в спальне, она раскачивалась как маятник, набирая скорость и…. завыла. Не громко, протяжно, уже не думая о том, что подумают дочки. В голове, как дятел, стучало: «ушел, ушел, ушел…» Так прошла ночь, а на утро она собралась, даже не взглянув на девочек, словно это они были во всем виноваты и пошла на работу — единственную отдушину, за последние несколько месяцев.

На улице был май, в полном разгаре — тепла, красок и радости. Чужой радости, не ее.

— Любонька, золото мое! — встретила ее моложавая тетка, жена крупного чинуши, которой она, вот уже много лет подряд, два раза в неделю, делала массаж. — Голубушка, да кто же тебя обидел?

— Да так, просто не выспалась. — сказала Люба, пряча глаза.

— Ох, голуба моя! У меня глаз — алмаз. Мужик это, тут и гадать не надо. — Всхлип вырвался из груди и Люба, упустив руки плетьми, грохнулась в кресло, давая волю слезам. — Поплачь, поплачь! — запричитала тетка, подошла к серванту, налила в рюмки водочки, одну сразу опустошила, а вторую, поставив на тарелочку, преподнесла массажистке. — Пей, это обезболивающее. И не верти головой, не юла. Сегодня тебе не до работы, а мне синяки не нужны. Пей, говорю, а то рассержусь и найду другую. Вот, молодец! Ты, Люба, медик, сама должна знать, без анестезии душевную боль не унять. Люба выпила, залпом, скривилась, но тут же выпрямилась, ударив себя по коленкам.

— Спасибо! Мне стало легче. Наверное, Вы правы, не рабочее у меня состояние. Скажите когда прийти и я отработаю.

Любаша поднялась, а рука женщины усадила ее на место.

— Сидеть! Мой час, как хочу, так и кручу! — женщина уже поставила на стол графинчик, в испарине, нарезку из дефицитных колбас, сыра. Тут же разместилась баночка оливок. — Давай выпьем, за нашу, женскую долюшку и ты мне все расскажешь.

— Нечего мне рассказывать, просто муж ушел.

— Ой-ли! Можно подумать он впервые хвостом крутанул.

— Но он вещи забраааал. — опрокинув рюмку, взвыла Любаша.

— И чо?! Поносит его, пошляет и никуда не денется, вернется. У вас же дети!

— А то это их держит.

— Ну, это как поглядеть. — женщина выпила горькую не кривясь, бросила в рот оливку и улыбнулась. — А вот если ты выть будешь и себя опускать, то не вернется.

Люба заревела, будто и не слышала слов клиентки, словно прорвало ее:

— Ой, горе мнееее! Что же я теперь делать будууу? Старшая калечка с рожденияяаа, младшая еще под стол пешком ходииит… Я же все для негооо, самое лучшееее. — подняла руки, вены выпирали на кистях, натруженных постоянной работой. — В больнице отпашешь, потом по клиентам бегаееешь, чтобы дом — полнааяя чашааа, что бы он, как с иголочкиии. Гад он паршииивый… — Любаша выпила следующую рюмку, понюхала бутерброд, заботливо всунутый в ее руку хозяйкой и положила на тарелку, продолжая выть белугой.

— Все, хватит себя жалеть! Пьем по последней и я научу тебя, как его привязать к себе на всю жизнь! — Люба вмиг умолкла и, расширив глаза, уставилась на хозяйку. — Пей и ешь! А то дурь в голову ударит, глупости начнешь делать, а мне ты еще нужна. Живехонькая!

И Любаша, как послушный ребенок, выпила налитую водочку, опустошила тарелочку и села, сгорбившись, но открыв рот, слушать женщину.

— Думаешь мой не бегал? Еще как бегал, за каждой юбкой, что мимо мелькала. Да и сейчас поглядывает на голые ножки, я-то знаю. Но вот уйти от меня — засть!

— Дааа… — протянула Люба и икнула. — Вы такая, такая…

— Так кто меня такой сделал? Сама! Ладно, не лупай глазами, обещала — скажу. Только ты слушай внимательно и делай, все в точности, без фантазий.

— Обещаю!

— Ты не мне обещай — себе, твоя жизнь на чаше.

****

Средина семидесятых, май. Каштаны запалили свечки, земля, как веснушками, украсилась одуванчиками. Любаша жила с замиранием сердца от любого шума у двери, четко выполняя указания тетки. Звонила мужу на работу, каждый день, приветливо здоровалась, без упрека и жалоб. Услышав его сухое приветствие, отдавала трубочку детям и, не прощалась с ним, стояла весь разговор, прислушиваясь к их разговору. Неделя пролетела как муха по кухне, оставив неприятные следы. Но она держалась, ой как держалась! Не поехать к нему на работу, не упасть в ноги, не явиться в дом его пассии и не закатить скандал… Многое еще терпела и привыкала — за собой ухаживать, с детьми общаться, даже гулять с ними, по вечерам и обязательно там, где бы он их, ненароком заметил. Но ничего не помогало. Семь длинных дней и ночей, а он так и не вернулся. Множество часов, еще больше минут, а он так сам и не звонил.

Сегодняшняя ночь была самой тяжелой. Сон ушел сразу, как она коснулась подушки и Любаша лежала, глядя в белый потолок, в энное количество раз, вспоминая инструкции тетки. В большой комнате часы пробили полночь, она села, пошлепала по паркету босой ногой и решилась на последний шаг.

«В полночь, подойди к отдушине, лучше там, где к ней доступ беспрепятственный и позови. Только помни — не зло, не с упреками и руганью. А по доброму, да ласково. Он и явиться. Ручаюсь, на утро явиться!» — повторил голос клиентки в голове и Любаша отважилась. Накинув на себя самый лучший халатик, словно муж мог увидеть, решительно пошла на кухню. Отдушина над печкой и чтобы к ней добраться надо было, по меньшей мере, влезть на стол.

— Не подходит! — сказала в голос Любаша и открыла дверь в ванную. — И тут не то. — сделала шаг влево и, положив руку на ручку двери, вздохнула. Зашла, взобралась на унитаз и глаза встретились с чернотой за решеткой. Поежилась, представив сколько там тараканов услышит ее речь, но тут же одернула себя и, одев «любяще — тоскующее» лицо, начала: — Дорогой мой, любимый! Как я за тобой скучаю. Как я переполнилась любовью, что могу отдать только тебе! Приходи, а. Возвращайся. Пожалуйста! — постояла с минуту, неизвестно чего ожидая. Сползла на пол и…, постеснявшись справить нужду после таких речей пламенных, придерживая дверь, вышла. И только отойдя, на пять шагов, хихикнула: — Ну и дурра же я!

Однако заснула, почти сразу, за столько ночей, в одинокой кровати, крепко и без тревог.

****

Воскресенье. Дети, как обычно в такой день, проснулись, и тихонько перебравшись на кухню, чтобы не разбудить мать после трудовой недели, готовили завтрак, перемывали вечернюю посуду и доделывали все скопившиеся дела. Она проснулась от запаха яичницы, потянулась, глянула на часы и вскочила.

— Доброе утро, мамочка! — встретила ее Ленка, пятилетняя дочь, моргая карими глазами. — А мы тут, с Наташкой, тебе кушать наготовили!

— Умницы мои! — Любаша поправила непослушные волосы дочери, погладила ее по голове и пошла в ванную. На кухне Наташка, старшая дочь инвалид, заканчивала приготовление. Ее голова, как всегда, непроизвольно кивала. Покрученные пальцы на руках торчали в разные стороны, а ноги, изуродованные ДЦП, шаркали по полу. — Привет, Наташка! Вкусно как пахнет! Я быстро, позавтракаем и поедем в парк. Мы сегодня, весь день проведем в гулянье! Заслужили? Заслужили!

— Ура, ура! — радостно кричала Ленка. — Давай хороший отдых!

Звонок в дверь, короткий, даже скромный, прервал их веселье и подготовку к походу. Люба вздрогнула, глянула на себя в большое зеркало, висящее в прихожей, напротив кухни и прошептала:

— Открыть?

— Ну конечно, мамочка! А хочешь, я сама открою? — и Наташа поползла, цепляясь руками за все, что было на ее пути.

— Я открою, дочь! — Любаша прошла вперед. Муж стоял, опустив голову, рассматривая носки своих туфель. — Василий?! Ты чего звонишь? Это же твой дом. Девочки! К вам папа! Да заходи ты, не мнись, мы, правда, в парк собрались, но ты можешь побыть с детьми, сколько хочешь. — она уже видела его чемодан, но вовсю старалась, не бросится на шею и не завизжать от радости.

— Так у меня ключей нет, я… ну это, …, парк,… отлично. Пойдем все. А это, — он всунул чемодан в шкаф, — потом.

****

Третий день в доме витало счастье и радость. Вот только любви, страстной и пылкой, пока не состоялось.

— Ничего. — думала Любаша, — стыдно ему, что с другой жил. Забудется и наладится. Все наладится.

Работа, домашние заботы — все входило в свое русло. Одно осталось неизменным — Люба следила за своим внешним видом и языком, как никогда раньше. Помня слова клиентки, ставшей подругой, что мужа надо удивлять, ублажать и баловать, собой. Красивой, дорогой и женственной.

****

Домой летела на крыльях, в сумочке лежали билеты на концерт Леонтьева, щедро подаренные очередным клиентом.

— Родные! Мама дома! — не крикнула, а пропела. Первой появилась Лена — глаза красные, губы надутые. За ней выползла Наташа:

— Ужин готов. — сказала и спряталась.

«Поссорились» — пронеслось в голове женщины, и она отправилась в спальню, открыла шкаф и завыла — полки и вешалки были пусты. Муж опять ушел. Но на этот раз сбежал, как трус. Смахнув набежавшие слезы, гордо подняла голову и решительно пошла к детям:

— Не куксится! Мы женщины, будут морщины. А он вернется. Это я вам обещаю!

Концерт закончился в одиннадцать. Благо не далеко идти. В 11:30 были дома. В 00 дети уже спали, и она направилась в туалет. Сходив по маленькому, влезла на унитаз и:

— Ах ты, гад такой! Чего ж тебе не хватает, бес ты гулящий! Шляешься, ни о ком не думаешь. А ну давай домой, черт ты эдакий! — высказалась и пошла в кровать. Кивая себе в одобрении всего, что сказала.

Спала плохо, постоянно прислушиваясь, ожидая, что муж услышал и сразу вернется. День прошел также, пролетел вечер. Вздохнув, взбила свою подушку, ударила кулачком его — раз, второй, третий. И всплакнула. Скупо.

****

Ночь была в самом разгаре. Большая кооперативная квартира находилась на третьем этаже многоэтажного дома. Ее спальня, угловая, имела два окна — на Набережную и центральный проспект. Света было достаточно для видимости в ночи, не пользуясь электричеством. Прежде чем заснуть, Любаша взглянула на фото мужа, улыбающееся на рабочем столе в противоположном углу комнаты, и прикрыла глаза. Часы давно пробили один раз и теперь тикали, подгоняя минуты. Щелкнула дверь, раздались шаги и, Любовь, не зажигая лампочек, пошла через зал, большой холл, в примыкающую к нему прихожую, здесь же располагались службы. В туалетной комнате слышалось шуршание и она, ударив рукой по выключателю, стала перед ней:

— Явился, значит. Отчего так скромненько, без звонка? А? Чего молчишь? Ладно. Мойся и давай в постель. Утром поговорим. Но на это раз — серьезно! — не гася свет, вернулась в кровать и приняла позу.

Тик-так, тик — так! Бум! — провозгласили часы о прошествии 30 минут, а муж не показывался. Более того — там было тихо. Любаша прислушалась, осторожно сползла и на пальчиках пошла. Еще издали заметила, что дверь закрыта на все замки и цепочку. Мало того — обуви не было. Вот же, муж не приходил! Но тогда кто ходил по комнате? Не приснилось, она ясно слышала шаги и поскрипывание дверей. Приложила ухо к тонкому дереву — тишина. Пятясь и не отводя глаз от двери, минула прихожую, на всякий случай замерла в холле и выглянула — ничего не менялось. В квартире никого не было. Уснуть не удалось. Лишь с рассветом провалилась в короткий и сумбурный сон.

Прошло еще трое суток, а от мужа и весточки не было. Люба завела себя настолько, что с трудом дождалась, пока уснут дочери. Как только пружина в часах прохрипела, подталкивая их к бою, она забралась на свой «Пьедестал» и в сердцах выпалила:

— Да что же ты за демон такой! Что же тебя все носит нелегкая! Бери свою задницу, закручивай хвост и марш сюда! — села на крышку унитаза, зажала голову руками и сидела, устало дыша.

На улице разыгралась непогода, ветер рвал провода, выл и стегал по стеклам ливнем. Прошлепала в кухню, закрыла балконную дверь, прикрыла форточки и, подумав, вышла на лоджию. Гроза была не шуточная. Сняла вещи, прошла от спальни к кухне, убирая все, что могло намокнуть или улететь. Вернулась в комнату. Лоджия была большой, на всю ее квартиру. Отодвинув штору, пуская прохладу, решилась и оставила дверь открытой. Веки сонно склеивались, когда она опять услышала, как по ее квартире ходит мужчина. Тяжелая поступь, с ударами пяток о пол. Люба отчего-то втянула голову в плечи, во всю стараясь отмести то, что слышит. А шаги приближались. И вот она уже спиной чует, как на нее смотрят. Нагло так, зло, дыша шумно, втягивая ноздрями воздух. Ну, так, словно дыхательные проходы засорены. Этот взгляд ее придавливал, прижимал к матрасу. Любовь зажмурила глаза и старалась вспомнить хоть одну молитву. Как назло ничего не получалось. Пересилила себя, повернулась и тут же тень мелькнула, убегая из ее спальни. Она встала, включая повсюду свет, пошла, проверять все помещения. Последней была туалетная комната. Взялась за дверную ручку, но побоялась. Зачем-то заперла на щеколду и подставила пуфик. Поспать не удалось. А в следующий вечер, усталая и разбитая, заснула задолго до полуночи.

****

Кровать прогнулась под тяжестью. Тут же повеяло пылью, гарью и залежавшимися в сырости вещами. На ноги Любаши упала тяжесть и она, еще до конца не проснувшись, поняла, что это мощная, мужская, шершавая, волосатая рука. Подсознание кричало об опасности, а она, как не старалась, не могла окончательно проснуться. Рука, придавив ступни, не угомонилась, перебирая пальцами, стаскивала одеяло. Люба, тяжело дыша, вцепилась в одеяло с другого конца и подтянула его к подбородку. Выходя из тяжелого забытья, включила не только обоняние и слух, но и самосохранение. Да, на ее кровати, у ног сидели и держали ее за щиколотки. Повернуться или попытаться вырваться нет возможности — это понятно и без проб. И опять ее пронизал взгляд. Ресницы задрожали, и в щелку она увидела нечто невообразимо большое, лохматое и только две точки, горящие, красные, выбивались на фоне этого мрачного существа.

«Кто, что, к чему?» — понеслось в ее голове. Рука передвинулась, завладела коленями. Вслед за этим завыл сыч. Любаша почему-то решила, что это именно сыч, и непроизвольно спросила: «К худу или добру?»

— Хууудуу! — раздалось у ее ног. Любовь покрылась холодным потом. Ее разворачивали и укладывали на спину. Как бы она не сопротивлялась, но то, что было рядом с ней, уже навалилось на нее всей своей тяжестью, возвеличившись над головой, дыша затхлостью ей в лицо.

— Господи! — крикнула любовь, не открывая рта. Грудная клетка ее потрескивала от мощи, а ноги, хоть и были придавлены к кровати, раздвигались. — Домовой… — пролетела очередная мысль. И Любаша, оставив физическое сопротивление, ясно понимая, что перед ней нечто иное, потустороннее, нереальное для здравого смысла, принялась вытаскивать из памяти молитвы. Смех в ответ ударил ей по губам, но она не унималась:

— Отче наш! — давящее на нее тело приподнялось, и она вздохнула немного легче. Ибо ЭТО, пусть на миг, пусть просто поиграть, или еще что, но сняло свой груз. — Отче наш! — повторила Любаша шепча. Когтистая рука легла на рот, оставив попытки убрать одеяло. Это было неприятно до рвоты. Сжав губы, чтобы гнусность не залетела внутрь, Любаша старательно, выводя каждое слово, смотря в горящие и насмешливые точки — глазницы, продолжила: — Господи! Прости меня грешную, неграмотную, глупую! Пощади! Не ради чего-то, а ради детей! Научи, Господи, праведности! Ниспошли молитву спасения. Верни ангела хранителя, ибо обидела я его делами своими, необдуманными. — хохот и вот она уже слышит, как одно колено, между ее ног, уперлось, давая свободу рукам. — Отче наш! — первые строки молитвы всплыли в голове, как написанные. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится Имя Твое! — рука легла на ее грудь и раздвинула ворот рубашки. Вторая по-прежнему закрывала ей рот. — Да придет Царствие Твое, да будет Воля Твоя! — миг и обе руки сомкнулись на горле, сдавив его, как хрупкую шею голубки.

Воздуха не хватало. Любаша, теряя сознание, старалась договорить. Хрип и свист смешивались с ее словами. — Да придет Царствие Твое!… Прости нам грехи наши, как я прощаю грехи должникам своим… Избавь меня от Лукавого! Ибо Твое есть Царство и Сила и Слава. Во веки Веков! Аминь!

В голове закружилось, быстрее и быстрей. Горящие точки превратились в воронку и разбились на множество искр. Она погрузилась в невесомость. Шум в ушах сменился свистом и… вдруг, голос, хриплый, отвратительный, шипящий:

— Ах ты, женщина…. Звала, требовала, зазывала. Имя мое много раз повторяла. А как пришел, так не люб. Жена! Зачем Господа в свидетели звать, если сама хотела? Ангела ей подавай! Распутница! — Удар, второй. Любаша уже не понимала, кровь ли в висках, или это ОНО ее поучает. Боль появилась во всех ее клеточках и концентрировалась в сердце. А он продолжал: — Ладно, мы еще встретимся. Но на моей территории!

Заорал петух, откуда он взялся, было не понятно. Заря вспыхнула, указав путь слезам и, Любаша отключилась, забывшись в полном мраке своего сознания.

****

2009 год, Лена выросла, проработав год за границей, вышла замуж за голландца. Солидного, состоятельного и забрала родных к себе. Наташа, назло всем врачам, не умерла, как прогнозировали в 30 лет. Правда и не выздоровела. Как и раньше, возится по дому, пишет стихи, музыку, складывая в ящик стола. Любаша постарела, сменила работу, но не сменила характер. Да и как его сменить — человек слаб. Правда не заглядывает больше в отдушину, не зовет к себе невесть кого, но и не молится, чаще нужного. И только муж ее, сгинул неведомо куда, с того самого дня, как она поэкспериментировала советы услужливой тетки…

2012 г.

Чашка чая

Приморский бульвар пестрел нарядами лениво гуляющих людей. Май. Краткий дождик освежил дорожки, придал свежести траве и омыл молодые листочки. Воздух наполнился запахом цветов, распустившихся не только на клумбах, но и повсюду, где нашлось свободное место от бетона.

Мелодичный колокольчик известил о приходе. Она отпустила дверь и прошла за свободный столик у окна, даже не глянув по сторонам. Здесь все было знакомо, до мелочей, и любо. А аромат кофе кружил голову.

— Вы вернулись! — радостно прозвучал над головой мужской голос. Приятный, юный, отшлифованный.

— Да! — коротко ответила она, подняв взгляд к официанту. Юноша расплылся в улыбке:

— Значит, как всегда?

— Да! — так же кратко согласилась она, кивнула и одарила официанта ответной улыбкой. Парень как держал меню в руках, так и унес его с собой, не предложив даже взглянуть. А она, отвернулась к окну и принялась рассматривать проходящих мимо людей, предполагать, кто есть кто, рисовать истории, списывая их с лиц. Дождик оставил следы на стекле, придавая улице загадочности от расплывчивости потеков.

— Пожалуйста! — официант поставил на стол чайник, сахарницу и одну чашку. — Приятного!

— Спасибо! — улыбнулась, кивнула и, придвинув чайничек, приподняла крышку. Пар вырвался наружу и оттенил настойчивый запах кофе, витающий по залу. Кивнула еще раз, и, оставив настояться, вернула свое внимание к окну.

Солнышко припекало. В отражении стекла вырисовался силуэт, она сморщила лоб и поджала губы, думая: «Чего стоять? Мест свободных хватает…»

Прохожий, словно услышав ее, исчез из поля зрения. Сделала последний глоток, поставила чашечку на блюдце, официант сразу же возник рядом, тихо произнося:

— Счет.

— Спасибо! — открыла кошелек, положила денежку и выпрямилась. Парень взялся за спинку стула, помогая подняться.

— Через два часа? — уточнил он.

— Нет, три! Сменю хоть что-то. Спасибо! — и поплыла к выходу.

****

Ровно через три часа она потянула на себя стеклянную дверь с узкой, железной ручкой во всю длину двери и вошла в кофейню. Скучающие у прилавка официанты заулыбались, а один, отделившись от стойки, спешно пошел к ней навстречу, помог присесть, подал меню. Она отодвинула кожаную тисненую папку, улыбаясь, подняла глаза:

— Я знаю, что хочу.

— Салат с печенью, круассан с клубникой и травяной чай! — поспешил перечислить парень, выказывая свою осведомленность.

— Точно! Александр, у Вас отличная память.

— Наверное… Но не ко всем. — он удалился, а она сразу же взялась за свое любимое занятие — разглядывать прохожих.

Александр, молодой официант, работающий в данном заведении не первый год, поставил чайник, приоткрыл крышку, привлекая ее внимание.

— Спасибо, Александр! — мило улыбаясь, произнесла она. Не Саша, не Алекс, не как-либо еще, а именно Александр, сохраняла дистанцию.

— Салат будет готов через десять минут. — произнес он, наполняя бокал светлым вином.

— Отлично! Спасибо! — приняла бокал и снова вернулась к окну.

Пила маленькими глотками, подогревала аппетит, в тоже время прислушивалась к себе, решая, достигло ли ее желание апогея, чтобы нарушить свои правила и заказать кофе, которое не пила ровно год. Именно тот год, который не была здесь, в этом милом, небольшом кафе, так обожаемого ею города. — Нет… — тихо ответила она себе, — не все сразу.

Внимание вернулось к стеклу, и опять силуэт отобразился в окне. Оглянулась, бросила беглый взгляд по сторонам, не ища кого-то именно, а рассматривая наполненность зала. Всего два свободных столика, но они есть, вот же, к ней никто не подсядет, а значит, можно спокойно насладиться, ароматным чаем, хрустящим круассаном и игрой в: «кто есть кто».

Салат был превосходный, впрочем, как всегда, официант внимательный и не болтливый, что тоже радовало. Осталась последняя чашка чая, прохладного, но это ее не волновало, она была сыта и счастлива.

— Простите, это Вам! — Александр оставил на стол бокал коктейля, симпатичного на вид. — За счет заведения. — Она приподняла бровь, выражая недоверие. Парень улыбался одними глазами, проговорил быстро, совсем тихо: — От гостей столика за Вами. — Александр склонил голову и удалился.

Она даже не повернулась, положила деньги, подхватила сумочку и растворилась за дверью, оставляя угощение не тронутым.

****

День второй. Все, неизменно, повторилось. Тот же столик, тот же напиток, только люди другие мелькали вокруг. Не успела осилить и первую чашку, как официант, извиняясь, поставил перед ней пирожное. Округлой формы, под шоколадом с двумя маленькими сердечками в центре — белым и красным.

— Саша! — уже по-свойски сказала женщина. — Это что?!

— Это не я, честное слово. — парень смотрел на нее глазами полными преданности и уважения. Интерес, конечно, присутствовал, во взгляде, и даже влюбленность, иначе как бы объяснялась его память хронологии всех ее блюд, которые женщина заказывала, по дням, в свои прошлые посещения.

— Ладно, пусть стоит, потом сделаешь с ним, все что захочешь. Только не говори мне о благодетеле.

Александр исчез, добродушно улыбаясь.

****

День третий. Утро. Тот же час. Войдя в кафе, она обрадовалась — ее столик свободен. Подошла и замерла, не спеша присесть. На столе уже стоял чайник чая и румяный круассан аппетитно соблазнял. Она оглянулась на замешкавшегося Александра и подняла бровь над левым глазом.

— Доброе утро, — сказал парень, смущенно улыбаясь, — это Вам, все от того же посетителя. Он сегодня за третьим столиком слева, разместился.

— Как интересно! — добродушная улыбка приобрела оттенок иронии: — Сашенька, а скажи-ка мне, дружок, сегодня какой день?

— Кофе! — Засмеялся парень.

— Именно! Ты, друг мой милый, знаешь меня, как никто другой. Утро, такое прекрасное утро! Третьи сутки я здесь. Побаловать себя хочется.

— Чистый? — уточнил парень, хотя прекрасно знал ее вкус.

— Точно! И…, пожалуй, мое любимое пирожное.

— Пять сек! — засмеялся молодой человек, направляясь в сторону кухни…

Великолепный день, «сумасошлатый» вечер, «Баядера» в оперном. Спать не хотелось, но и одной бродить по улицам любимого города, пусть и знакомого до многих деталей, не представляло интереса. Прошла мимо кафе, но не сдержалась, увидев в окно, что ее столик не занят, зашла, перед сном выпить чашечку чая. Официанты оглянулись и вежливо поздоровались. Молодой, не знакомый ей парнишка заглянул за штору в служебное помещение и тут же Александр поспешил к ней:

— Рад видеть Вас снова.

— Я тоже. Вот, не смогла пройти мимо. Есть не хочется, так, просто горяченького…

— Капучино? — осторожно спросил парень, в столь поздний час она еще никогда не баловала их своим посещением, — или все-таки чай?

— Чай! Не будем кардинально менять привычки. Чашечку!

Полупустой зал, тихо играет музыка, за окнами смех молодежи. Люди расходились по домам, отдавая площадь, лежащую у кафе, ночи, фонарям и романтике. Стук фарфора сбил череду мыслей и она, ленно оторвав взгляд от стекла, повернула лицо к официанту. Он, выставив ее заказ, стоял и не знал, как поступить. На подносе, осталась тарелка с десертом и маленькая, на короткой ножке, белая розочка.

— Он? — тихо спросила женщина. Парень кивнул и…, поставил перед ней. — Настырный…

— Симпатичный. — добавил Александр, осмелев, но не наглея.

— Саша! Вы меня поражаете. Я думала, Вы интересуетесь исключительно девушками.

Парень засмеялся и ничего не ответив, ушел.

Йогуртовый десерт, залитый клубничным желе, как змей искуситель, соблазнял ее. Выпив полчашки чая, взяла вилочку и, отломив кусочек, отправила его в рот. Допив чай, оплатила счет, поднялась и… взяла цветок. Даже не пробежав глазами по единицам, сидящим в кафешке, ушла.

****

День четвертый. Завтрак, обед и облегченный вздох — без подношений! Незначительные несколько фраз с официантом и она, сама не заметила, как ответила на его, довольно странный вопрос:

— Нет! Я люблю цветы сезонные. Те, что бывают только раз в году. Не тепличные, не оптовые. Спасибо за обед, поклон повару, до вечера.

— До вечера. — ответил парень и кивнул, провожая ее преданным взглядом. Энный год, эта женщина приезжает к ним в мае и сентябре. Откуда она, Саша не знал, где и у кого останавливается здесь, тоже. Она ему нравилась, чисто по-человечески, ну и как женщина, естественно тоже. Только парень не был самоуверенным, он прекрасно понимал, что к чему. А то, что происходило в этот приезд, сначала насторожило, а сейчас уже пробудило интерес — чем закончится. Еще раз бросил взгляд на ее фигурку, спокойно удаляющуюся по намеченному плану отпуска, собрал посуду и понес на мойку…

Пройдя мимо окна, за каким ждал ее пустующий столик, она даже не глянула внутрь и, только пройдя три ступеньки и повернув на право, к облюбленному ею столу, женщина увидела ветку белой сирени — разухабистой, пушистой.

Они проговорили часа два. Она, сначала мило улыбалась, затем беззаботно смеялась. Чай, ликер, легкие закуски. Расстались на пороге кафе.

****

День пятый. Минут тридцать у входа в кафе маячит мужчина, поглядывая на часы и крутя в руке маленький букетик ландышей. Он, то и дело спрыгивает со ступеней, подходит к обочине, смотрит в одну сторону и возвращается назад. Официанты с любопытством наблюдают за ним. Наконец его стан выпрямился. Она. Легкой поступью перебежала дорогу и кивнула. Ландыши переместились из сильной, мужской руки, в хрупкую, женскую…

Чай, крепкий черный кофе без сахара. Она с таким аппетитом съедала французскую выпечку, что ОН боялся даже говорить, любуясь, как ее веки томно опускаются, прикрывая голубые и бездонные глаза.

Полдень… Полночь…. Саша весь день поглядывал на дверь, но она так и не появилась. Уходя домой, получил дружеские похлопывания по плечу, товарищей по «цеху».

****

Утро шестого дня началось с ее счастливого приветствия всем в зале. Выпив свою чашку чая и съев вишневый круассан, она взяла коробочки разнообразной выпечки, поблагодарила всех за доставленное удовольствие, посетовала, что в ее родном, большом городе нет такого маленького, но уютного кафе, приняла комплименты, ответила тем же и расправила плечи. Щеки покрылись румянцем. Мужчина вошел, кивнул, здороваясь со всеми, выпил чашку кофе и,… забрав у нее пакет с покупками, открыл перед ней не только двери кафе, пропуская к выходу, но и собственного автомобиля…

П.С.

Прошло три месяца. Ранним, летним утром в кафе вошел почтальон, положил на стол небольшой, но весомый пакет и пригласил Александра. Передав официанту бандерольку, выпил «подвесную» чашку чая и откланялся. Саша разорвал бумагу, достал книгу, с неброским названием: «Чашка чая». На титульном листе, каллиграфическим почерком было написано:

«Моему другу. Любовь — как чашка ароматного чая. Должна завариться, настояться и только тогда она доставит удовольствия. Желаю испить ее во всех оттенках. Буду, как всегда, в сентябре. Расстроюсь, если не встречу, но выживу — значит и ты ЕЕ нашел».

2012 г.

Раз, два три, четыре…

Рассказать то, что так тщательно скрываешь всю жизнь, открыться, поделиться — ИСПОВЕДАТЬСЯ!

«Раз, два, три, четыре, пять,

Будем в прятки мы играть.

Небо, звезды, луг, цветы…»

Не люблю дожди. Нет, это мягко сказано. Дожди я просто терпеть не могу. Даже если льет за окном, а я в теплой квартире, у камина, пью горячий чай и кутаюсь в одеяло — НЕНАВИЖУ! Однако сегодня я надеваю яркое платье, эфирное и откровенное, набрасываю сверху плащ, прозрачный, с легким голубым оттенком, с большим капюшоном. Плащ закроет меня от льющейся с небес воды, но не спрячет фигуру, облаченную в яркое одеяние.

У самой двери я оцениваю свой вид в зеркало, наношу последний штрих — сочно-красную помаду, взъерошиваю волосы, чтобы прическа не выбивалась из моего сегодняшнего облика классическим консерватизмом, глубоко натягиваю капюшон и, прихватив с собою зонт-трость, выхожу за порог.

Все мое существо, каждая моя клеточка не переносит слякоть, но только так я смогу найти его.

Вечереет. Сегодня не будет яркого заката, окрашивающего небосвод, дома, окна… Как и уличное освещение не сможет отогнать мрак из-за падающей влаги с хляби небесной. Улицы рано опустеют, одинокие путники спешно разбегутся по своим обиталищам. Даже бездомные будут искать сухой уголок, чтобы укрыться от противной мокроты.

Терпеть не могу дождь, от этого неудержимо повторяюсь в мыслях и словах.

Под подъездным навесом я замечаю как фонари, не разогревшись, монотонно бросают свет на мостовую, размыто копируясь в лужах, но не отгоняют мглу. Моторошно. Вот сидеть бы мне дома, так нет же, спешу покинуть свой район, тихий и привычный, где знаю каждого второго в лицо, где даже собаки обходят меня стороной, не попрошайничая и не оскаливаясь. Вздыхаю и направляюсь в центр ночной жизни, где гремит музыка, где неоновые витрины слепят глаза, где кучками молодежь, распивая непонятного происхождения напитки, гогочет над плоскими шутками, где на скамейках трутся парочки, где есть темные закоулки, в которых стынет душа…

Дождь уже не льет, барабаня по крышам и навесам, он мерзко моросит.

Освещенные мостовые остались за спиной.

Я, поспев отскочить назад, чертыхаюсь вдогонку пронесшемуся мимо авто, фонтан брызг грохнулся у моих ног, зацепив носки туфель. Не успев оторвать взгляд от насмешливо моргающих фар, я делаю шаг вперед, и зонтик ударяется о бордюр, звенит наконечник и я, дергая руку вверх, кручу головой, надеясь, что никто не услышал. Никого! Это отвлекает мое внимание, и моя нога ступает в глубокую лужу, деваться некуда, становлюсь второй, и сердце щемит — мои туфли, от Карло Пазолини, намокают, кожа, тут же втягивая влагу, начинает чвякать. Мои туфли! Ах, как бы сегодня к месту были простые резиновые сапожки. Как бы мне в них было тепло и сухо. Как бы радовались мои ножки. Но именно в туфлях, в коротком, нескромном платье, у меня есть надежда, что он не пройдет мимо. Ему нужны незащищенные и в тоже время дорогие, словно случайно попавшие в непогоду. Да, не по погоде обута…. Опять же — любимые туфли… Тем не менее, именно так у меня есть надежда, что он не узнает меня.

ОН. Он всегда там, где много народа и есть укромный уголок. Он там, где играет музыка прошлых веков, где чистые голоса передают простые слова, а мелодии не гипнотизируют тебя однообразным ритмом. Он там, где обязательно прозвучит танго. Он прекрасно танцует, он легко двигается, он ослепляет улыбкой, он завораживает взглядом. А ты…, ты не в силах ему отказать.

Не многим удалось уйти от него после танго. Мне посчастливилось. Хотя, возможно, он просто решил поиграть. Вот сегодня я и спрошу его об этом.

«Утомленное солнце, нежно с морем прощалось…» — пел Утесов, поскрипывала заезженная пластинка, перенесенная на диск, создавая атмосферу давно прошедших лет.

И особняк, за высоким забором из железных прутьев, с толстыми колонами у ворот, в онные годы дворянская дача, прятался за мокрыми деревьями, маяча тусклой лампочкой у входа и льющимся светом из больших окон, свидетельствуя, что ресторан, разместившийся здесь, еще открыт.

Справа и слева грохочет современная музыка, яркие витрины разбрасывают режущий глаза ионовый свет, но я не спешу к ним, я медленно иду вперед, где белые, тканевые зонтики, над одинокими столиками, поникли от дождя. Где, скорее всего, внутри будет душно и накурено. В тот ресторан, с пожелтевшими фото, гамаками меж старых деревьев, диванами и стульями, покрытыми льняными чехлами.

На радость тут не многолюдно. Я, ответно улыбнувшись молодому парнишке в длинном, белом фартуке, следую к дальнему столику на двоих, быстро вешаю на крючок вешалки-треноги зонт и закрываю его своим плащом. Приветственны чай уже дымится на моем столе и я, налив его в чашку, грею руки, не снимая тонких, шелковых перчаток, украдкой поглядывая по сторонам.

Смеются, кокетничают, держаться за ручки…

«Мне немного взгрустнулось, без тоски, без печали…»

Внутри все сжалось. Ком подступил к горлу, пальцы предательски трясутся, но вместе с тем, я радуюсь. Пролетевшая мимо стынь, покрыла мою спину мурашками, подсказав — наконец-то ОН рядом.

Я не успела протереть забрызганные грязью туфли влажной салфеткой, это ли не причина покинуть зал? Выпрямляюсь и следую в дамскую комнату. Две симметричные родинки на моем запястье заныли и посинели. Теперь бы любой заметил, что это не родинки, а крохотные шрамы. В глубине груди, между ребер, сердце сжалось и не решается исполнять свой привычный ритм. Еще глубже, где предположительно прячется душа, все застыло, замерло, затихло…

ОН здесь! Я нашла его, я дождалась. Я получу ответы. Ах, как же ломит руку. За мной наблюдают. Я чувствую это спиной. Открываю дверь, вхожу внутрь дамской комнаты. Тут полумрак, отлично. Стащив перчатки, долго держу руки под струей холодной воды, смотрю на себя в зеркало и ищу равновесие. Я никак не ожидала, что возникнет такое беспокойство. Смачиваю лицо водой и приступаю к обуви. Забрызгалась! Ах, нет, это же тот лихач, окатил меня. Мысли непреднамеренно убегают в прошлое, а я, автоматически приведя себя в порядок, спрятав руки в перчатки, проделываю путь обратно, к столику, уже полностью возродив картинку давно минувших лет собственной жизни.

Снова холод пробежал мимо, только теперь я готова к нему, я, как никогда, настроена к исполнению своей мечты.

Отбрасываю воспоминания, делаю глоток остывшего чая. Ставя чашку, поглядываю по сторонам и, взлохматив прическу, беру меню…

****

Субботний день освежился пролетевшей майской грозой, разогнавшей людей в укрытие. Дождь был сильным, с огромными пузырями, покрывающими лужи, и коротким. Еще слышны отдаляющиеся раскаты, еще не прояснилось небо, достаточно плотные тучи скрывают солнце, а оркестр продолжает играть. Подруги смеются, шуткам новых знакомых, а я кручу головой, мне постоянно кажется, что на меня кто-то глазеет. Оглядываюсь в который раз, но никого не нахожу. Заиграл вальс и первые смелые пары, пренебрегая мокроту каменной мостовой городского сада, уже кружатся в танце. Потихоньку разгораются фонари. Замечаю, как высокий мужчина, в военной форме, следует к нам, заставляя пары отступить, давая ему дорогу.

— Юрий! — представляется он, ударяя каблуками хромовых сапог, отдавая честь, легко касаясь сверкающей кокарде на козырьке.

Мой взгляд падает на его погон — три звездочки, на золотистом фоне, красная окантовка и гербовая пуговка.

— Лейтенант. — вырывается у меня и я спешу исправиться: — старший.

А он, чуть-чуть, лишь краешком губ, улыбнувшись, протягивает руку, приглашая следовать за ним.

— Нас не представили, — говорю я: — однако, я подарю Вам танец.

Мы плавно скользим по кругу, он едва касается пальцами моей талии, моя рука, в белой атласной перчатке, застыла над его ладонью, но не легла на нее, будто бы между ними есть препятствие, твердая тактичность, вживленная в меня с молоком матери. И, не смотря на это, я чувствую его. Проникаюсь к нему интересом, прикрыв глаза, вдыхаю его запах, но ничего не распознаю, кроме… свежести и… прохлады, исходящее от его тела.

— Разрешите Вас проводить домой. — подводя меня к подругам, запрокинув одну руку назад, он, склонив голову, даже не смотрит мне в глаза.

— Спасибо, — отвечаю я: — не стоит.

— Ах, какой эндимион! — перебивает меня подруга Муся, и я облегченно вздыхаю, кокетливая напористость подружки не оставляет мужчин равнодушными, они мгновенно падают перед ней ниц. — Только Вы, голубчик, глубоко не воспитаны. Увели нашу Капу, даже не представившись!

— Покорно прошу извинить. Юрьев Юрий Юрьевич! — и опять военные, вышколенные манеры.

— Как мило! — захлопав в ладоши, верещит Муся, остальные ей вторят. — Вы Ю в кубе….

Они долго болтают, облегчая мою участь, а я сама не понимая, двоюсь, нет, множусь в нахлынувших чувствах. Он невообразимо красив и галантен, у него такая выправка и…. Так что же это со мной? Почему мне хочется бежать от него, сломя голову, как можно быстрее и дальше?

Прошел месяц. Жаркий и яркий май канул. Я больше не видела Его, как и ничего о нем не слышала. Нет, это не так, я ежедневно выслушивала укоры от Муси и Нюси, что была отвратительно недоброй и прогнала единственного мужчину на земле. Я переживу их стенания. Завтра мы все переедим на дачу, и там появятся новые поклонники, притягивающие все внимание моих подруг. Тут же о нем все забудут. И тут я вдруг признаюсь себе, что и сама, нет-нет, а возвращаюсь мыслями к малознакомому субъекту одного танца. Вот только чувства у нас с подругой глубоко отличаются, я не испытываю к нему притяжения, а скорее всего наоборот, хочется спрятаться. И здесь же ловлю себя на том, что совершенно не помню ни лица его, ни глаз. Только рост, ширину плеч и, пожалуй, силу, несмотря на тонкость его кости. Ну, не рассмотрела и бог с ним! Завтра все унесется в прошлое, мы едем в деревню.

Лето радовало погодой. Солнце разбросало свое золото на бездонное лоно нивы, простирающейся сразу за окном моей светелки. Мы приехали поздно и, выпив чаю, я уснула, измученная дорогой.

Прокричал петух, отозвались птицы, рассекающие небосвод, я улыбнулась новому дню и снова провалилась в сон. Окончательно проснулась от радостного смеха подруг. Они собрались в беседке, чуть поодаль моего окна. Я собиралась не долго, уж очень хотелось чаю, а еще, так сладостно пахло свежим хлебом. Выбежав на крылечко, прежде чем свернуть за угол, мое сердце заколотилось, мне показалось, что по краю поля, на вороном коне, проскакал Он. Присмотрелась и, отругав себя, вздохнула с облегчением, побежала завтракать. Это же надо, вспомнила!

Хорошее лето, прекрасный отдых, теплая вода в реке, вкуснейшая земляника в лесу…. Люблю деревню, можно не отвлекаться от дум, а еще читать, читать, читать…

****

«Расстаемся, я не стану злиться»…

Едва тронув салат, заказанный мной опрометчиво, я осознаю, что не голодна. Ужасно пересыхает в горле, вино не спасает. Я понимаю это состояние — меня изучают, внимательно, в деталях, скрываясь в затемненных уголках ресторанчика. Не отодвигая тарелку, я делаю вид, что еще продолжу трапезу, беру бокал с легким, десертным вином, пригубляю в энный раз. Не выпуская бокал из рук, бросаю взгляд на присутствующих, полный любопытства, однако ни на ком, серьезно не останавливаясь. Им нет до меня дела, мне до них. Всего один посетитель меня волнует, но его-то я и не вижу, а он здесь, я-то это знаю, да и шрамы свидетельствуют об этом.

— Простите! — мягкий, бархатный голос раздается у меня над ухом. Это происходит так неожиданно, что моя рука дрогнула, вино в бокале заколыхалось, я спешно ставлю его на стол, но не тороплюсь поднять голову. — Простите… — повторяется Он: — если я Вас испугал, ненароком. — Ему бы выйти к свету, а он продолжает стоять чуть сбоку, хорошо, что с правой стороны, иначе он бы сразу услышал, как заколотилось мое сердце. Я не боюсь его, это адреналин заставляет сердечные мышцы дергаться, это эйфория, от того, что я нашла его. Слава богу, он пока об этом не догадывается. — Возможно я не вовремя, или покажусь не тактичным. — я ухмыльнулась и слегка повернула голову. — Красивая, одинокая… — я молчу. — Возможно, Вы ждете…

— Нет, я никого не жду. — говорю тихо, не выказывая никаких эмоций. — Дождь, намокла…

Я оставляю фразу недосказанной, мне хочется действий от него…

****

Вечер пятницы. И почему я дала подругам себя уговорить пойти в гости на этот деревенский бал, да еще пешком. Подруги, все до одной, обзавелись кавалерами, возможно, они надеялись на встречу и увлекательную прогулку. Но я, я-то, что тут делаю? Мало того, что мне это все не интересно, что стерла ноги по ухабам, и кажется, повредила свои любимые, атласные туфельки, так еще и намокла до нитки. Хорошо еще, что дождь пошел, когда мы достигли ворот имения, где устраивали бал. Пробежав парадное, мы, смеясь и снимая мокрые шляпки, направились в отведенную нам комнату. Щеки у меня пылали, видно мужчин собралось много и они, скрываясь, разглядывают нас, расписывая кто с кем, когда и что будет танцевать.

Ах, пусть! Ко мне вряд ли кто запишется, всем давно известно, что я не вальсирую.

Вечер был не плохим. Как мне не хотелось домой, но покидать хозяев я не торопилась, дождик дважды еще обрушивался, барабаня по крыше и окнам. Танцующих становилось все меньше, зала пустела. Все толпились по углам или у стола, закусывая, выпивали. Подруги мило кокетничали с новыми и уже старыми кавалерами. И тут, где-то в средине дома, я услышала громкий, достаточно дерзкий, моему уху, смех. Он мне показался настолько знакомым, отчего я съежилась. Не успев прийти в себя, увидела этого, не милого моему сердцу, Ю. Он так щедро улыбался, смотря в меня своими, совсем бесцветными глазами, похожими на застывшие капли дождя, что я онемела. И снова, ничего не смогла разглядеть, кроме его глаз — прекрасных, притягательных и ужасающе холодных, точно сосульки в морозную ночь.

Однако голос, его бархатный, гипнотизирующий голос, мало-помалу привел меня в чувства и…

Сама не знаю как, но мы кружимся по залу. Я даже не помню, в который круг он уносил меня, лихо выплясывая Кадриль, Мазурку. Кажется перед ними была Полька и даже Вальс. А затем все пропало. Покрылось мраком, исчезло.

Я очнулась от холода и колючего покрывала на моем теле. Пахло сыростью, прелью и еще чем-то непривычно зловонным. С трудом открыв глаза, я встретилась с белым потолком. Нет, белым он уже давно не был, его сплошь покрывали ржавые пятна. Болело все тело, но больше всех ныла рука. Все мои движения были чем-то ограничены, вскорости я поняла, что это широкие кожаные ремни. Проведя по пересохшим губам языком, не меньше жаждущего влаги, я застонала. Затем еще и еще, все громче и громче, пытаясь подняться, дергая головой. Мой взгляд ловил только грязные, посеревшие стены и маленькое, узенькое окошко, совсем под потолком.

— Ну-с, как у нас дела-с? — возник передо мною мужчина. На его широком, напоминающем картошку носу покачивалось пенсне. Мне хотелось накричать на него, даже выругаться. Я уже собралась позвать маменьку, как он продолжил, выделяя и протягивая «с», где только можно: — Испугались, милая барышня! Значит, идем-с на оправку-с!…

Меня не выписали, даже посетителей ко мне пускали редко. Правда, я уже на следующее утро, изучив свою комнату до сантиметра, могла передвигаться по серому, невеселому зданию, в пределах нескольких комнат: столовой, холла, где толкались все больные. Прохаживалась мимо приемной по узкому, нескончаемому коридору. В общем, мне позволено было «гулять» по тюрьме, именуемой — ЛЕЧЕБНИЦОЙ. Серый, убогий дом «Скорби». Что тут лечили и чем, тогда меня не волновало. Я даже не реагировала на крики, стоны и шепот вокруг меня. Я, помня себя, зная всю свою жизнь, не ориентировалась лишь в теперешних датах, не могла вспомнить, как попала сюда, что предшествовало этому. Приходил папенька, не смог со мной говорить. По отцовский, поцеловал меня в лоб, проронив слезу, быстро удалился, лишь спросив, что мне передать. На мои мольбы забрать домой, тяжело вздыхал и отмалчивался. Затем пришла матушка, принесла книги, вещи и постельное белье. Я спряталась ото всех в своей конуре, сидела на кровати, пялясь в книгу и стараясь вытянуть из глубины своей черепушки пролетевшие дни и заполнить угнетающий меня пробел. Ничего не выходило. Даже беседы с моим врачом не давали пользы, не сдвигали дело, пока он не решился на крайнюю меру и не ввел меня в гипнотический сон.

И снова я проснулась от боли, поразившей все мои члены, от сухости во рту. Опять встретилась с потолком, а в нос ударил запах цвели. Все повторялось — стон, потуги освободиться из пут, ломота во всем теле и жужжащее мухой «С». Только на этот раз я помнила намного больше. Всплыли и не покидали меня холодные, ледяные глаза, пронизывающие меня насквозь, хотя я и не знала, кому они принадлежат.

Все по кругу — отец с вздохами и скупой слезой, матушка с причитаниями и молитвами. Медсестры, в длинных платьях, белых фартуках и покрытыми чепцами головами, безучастно снующие мимо. Врач с пенсне и своим противным «С».

Шли дни, проходили недели. Я все больше и больше возвращала себе память, но упорно твердила, что ничего не помню, прекрасно осознавая, что правда никому не нужна, что именно она меня здесь держит. Да, я вспомнила много, кроме некоторых вещей: как зовут обладателя ледяных глаз, что он сделал со мной, отчего я оказалась здесь? В том, что это произошло из-за него, у меня сомнения не возникло. И главное — что на моей руке, под повязкой, которую часто меняют, ибо просачивается кровь?

Эти вопросы меня волновали больше всего на свете, сильнее чем то, когда я выйду на свободу, да и что творится за стенами моей лечебницы, по всему напоминающему темницу, каземат.

Очередной сеанс глубокого лечения, к которому тяготился мой врач, закончился тем же эффектом — я была одна в своей палате, правда, уже не связанная. Придя в себя, я не успела даже застонать, как уловила крики и топот множества ног за своей дверью, а еще, хлопки. Они раздавались там, за толстыми стенами, проникали ко мне в малюсенькое оконце, с воли. Я села и в этот момент стены задрожали, открылась дверь, сестра только глянула на меня, махнув рукой, тут же унеслась. Не дождавшись врача, я поплелась к двери. Больные заполнили коридоры и тынялись как неприкаянные. Потолкавшись с ними, не обнаружив ни сестер, ни санитаров, я пробралась к выходу, он был открыт. Выходить в том виде, в каком я была, в одной ночной сорочке, я не могла. Быстро вернувшись к себе в палату, надела то единственное платье, что висело на вешалке. Затем прихватила кое-что из собственных вещиц, принесенных матушкой, снова выскользнула в коридор. Никто меня не трогал. Направляясь к выходу, я заметила, что дверь в кабинет доктора приоткрыта. Осторожно, оглядываясь, я бросилась к большому шкафу с ящичками. Покопавшись в нем, нашла бумаги с моим именем, сунула за лиф платья и побежала.

Город. Мой любимый город встретил меня полным, что называется, хаосом. Горожане неслись в разные стороны, никого и ничего не замечая, прижимая к груди все самое ценное, толкались и ругались. Смрад, дым, выстрелы, ор…. Покинув стены обители, я долго стояла на распутье дорог, боясь сделать шаг, как ни странно, прекрасно понимая, что оставаться у ворот нет смысла, меня в любой момент могут хватиться. Опустив голову, я понеслась к дому, не задумываясь, что на это уйдут мои последние силы. Постепенно я привыкала к окружающему, все больше абстрагируясь на собственных желаниях: ванна, нормальная еда и собственная одежда.

Да, мой город пал в «грязь лицом». И всего-то за несколько месяцев. А как же все хорошо начиналось — шампанское, бой часов, залпы военных. Семнадцатый год, мне семнадцать. Разве могло хоть что-то намекнуть мне, молодой, не замороченной проблемами бытия девушке, что в один день все перевернется? Нет, нет, нет!

Свой дом я увидела еще издали. Устала ли я от такого дальнего, пешего пути? Не помню. Как только я увидела свое родовое гнездышко, с заколоченными ставнями, с дверью, которую крестом пересекали доски, внутри все похолодело. Взбежав по парадным ступенькам, я принялась колотить кулаками, призывая слуг и родителей впустить меня. Стучала и стучала, пока не заболели руки. Забыв о второй двери, я принялась бегать под окнами, выискивая лазейку. И вдруг вспомнила, что есть запасной ключ! Вытащив его из цветочного горшка, я принялась отдирать доски. И это мне удалось! Зашла, не закрывая двери, стаяла в парадном, задрав голову и как идиотка орала, снова клича родителей. Мне отвечало эхо. Разрыдалась, громко, завывая. Но мое желание: «ванна, еда, одежда», побороли истерику, заставили думать. Заперев двери, я поплелась на второй этаж, в свою комнату. Тут мое внимание отметило, что внутри дома, хоть и были разбросаны кое какие вещи, да и мебель осталась не зачехленной, что говорило о спешке, с какой покидали дом, все же было тепло и относительно уютно. Нет, не относительно. По сравнению с палатой — тут было превосходно!

Едва я достигла своей двери и положила на ручку руку, как услышала голоса под окнами, а за ними и требовательный стук. Замерла, прислушалась, попятилась. Осторожно, ступая на пальчиках, стала спускаться. Треск. Отварили первую дверь. Испуг. Дыхание прервалось, я присела, и уже в таком виде продолжала спускаться. Удар и снова непонятный мне звук, напоминающий треск дерева. Вторая дверь распахнулась и на пороге, в лучах солнца, замер мужчина. Его жадные глаза шныряли по сторонам, он постоянно облизывал губы. Он что-то разглядел, довольно крякнул и сделал еще шаг, протягивая руку к добыче. Во мне все взыграло. Я заорала, прыгнула вниз, перескочив перила, набросилась на него, повиснув на нем, как на стволе дерева и вцепилась в его шею, со всей силы стараясь ногтями разодрать кожу. Уж, какие звуки издавал мой рот, я не ведаю, но мужчина попятился. Его глаза расширились от удивления и страха. Он схватил меня, стал отдирать от себя, но я рычала, колотила его ногами и сильнее впивалась в шею. Доли секунды, он грохнулся ничком на пол, а я…, я почуяла запах крови и в голове у меня помутилось. Я, уже сидя на нем, смотрела на свои окровавленные руки и принюхивалась. Мне хотелось вкусить, эти пурпурные капли, стекающие с моих пальцев, но в то же время рвотные спазмы подступали к горлу.

В двери потемнело. Кто-то вошел, я не разглядела, мужчины или женщины, знаю лишь, что их было несколько. Снова из моего горла вырвался нечеловеческий вопль и я, приподнявшись, уставившись на них безумными глазами, вытянув руки, пошла вперед. Выстрел, запекло в плече. Это подстегнуло меня к действию, и я бросилась на своих незваных гостей. Мне удалось поцарапать ближнего, пока они оставляли мой дом. Я все еще порыкивала, когда увидела себя в зеркале. Это была я, но обезумевшая и…., озверевшая. Растрепанные волосы, выпученные глаза, грязные по локоть руки, юбка порвана, оголяет мои ноги до самых бедер…

«Ванна, еда, одежда» — всплыло в моей голове. Засосало под ложечкой. Я развернулась к лестнице. Он лежал, выпучив глаза, и смотрел в одну точку. Двумя руками схватила его за ворот и поволокла на улицу. Вышвырнула, как выбросила бы чужого, нагадившего котенка. Фыркнула, смахнула с рук его запах, вошла в дом и принялась баррикадировать двери. Сначала одни, затем вторые, подтаскивая к ним все, что могла поднять.

— Ванная, еда, одежда!

****

«В этот час прозвучали. Слова твои***…»

Он сидит за моим столом. Да, у меня нет сомнения, это он. Высокий, плечистый, с военной выправкой и неизменным умением не торопить, ни события, ни собеседника. Присел так, чтобы тень падала на его лицо, дабы был общий вид и не вырисовывались детали. Но я-то его знала! Даже если бы он сменил обличье, то взгляд, как и глаза, холодные, прозрачные, как у рыбы, изменить невозможно. Если бы он мог только знать, какое я получила удовольствие, от самого интереса, проявленного ко мне.

Он поднял руку, призывая официанта и говоря мне:

— Разрешите угостить шампанским?

— Я пью вино, — отрицаю и добавляю: — легкое.

Это можно было и не говорить, смененный бокал стоял едва тронутым. Тут я замечаю мелькнувшую усмешку на его губах, он же, взяв в руки винную карту, моментально сделал заказ, указав официанту и не озвучив мне. «Усмешка? — подумала я: — интересно, по какому поводу? Что я не отказалась, или что озвучила очевидное? Странно, неужели я так сильно изменилась? А быть может, снова играет?» И тут он, словно прочел все мои «почему», после довольно продолжительной паузы, во время которой мы неустанно изучали друг друга, слегка качая головой, произносит:

— «Шенон Бран». Прекрасный выбор. Бодрящее, с пряным запахам. Однако, как бы Вам не показалось назойливым мое присутствие за Вашим столиком, я позволю себе угостить Вас «Сотерн». Поверьте, в этом заведении оно настоящее.

— Я верю. — просто отвечаю я и отважу глаза. «На этот раз, ты — мой улов!» — хвалю себя, уже не боясь, что он подумает или предпримет, глядя на засветившуюся радость в моих глаза. Как не боюсь и того, что он раскусит мои планы. Я-то уже знаю — мысли он не читает, будущее не видит.

****

Дом пуст, прислуга, как и родители, исчезли. Камины, печи не топлены, значит, горячей ванны мне не видеть. Зато есть вода, я смогу смыть с себя грязь и больничную вонь. Стоя посреди своей ванной комнаты, я стала стаскивать с себя одежду и почувствовала боль, тут же вспомнила, что в меня стреляли. Сняв, не без усилий, платье, я подошла к зеркалу, принялась разглядывать рану, она была не глубокой, скорее даже поверхностной и больше походила на ожог.

— Интересно, чем это в меня пальнули?

Потемневшая кровь на моих руках, вызвала во мне отвращение, настолько сильное, что я, плюнув на собственное ранение, принялась мыть руки, щеткой, стирая кожу. Затем так разошлась, что забравшись в ванную, уже не ойкала от холода воды. Вымыв голову, вдруг осознала, что произошло в моем фойе. До меня дошло, что люди могут вернуться, что вряд ли мне удастся с легкостью прогнать их второй раз. Но и покидать свой дом я не хотела. Я начала действовать быстро. Оделась тепло и как можно скромнее, собрала в узел немного, самых необходимый вещей. Не расставаясь с узлом, побежала в кабинет папеньки, вскрыла стол и получила небольшую дозу радости — мои документы были на месте. Взяв их, выгребла деньги, их было совсем немного. Подбежала к окну. Внутренние ставни были закрыты. Пришлось отварить. Улица плохо просматривалась в заколоченное окно, но вход во двор был как на ладони и, пока еще чист. Тут я вспомнила про свою копилку, побежала, забрав и узел с вещами. Разбила ее — очередная порция отрады, собралось достаточно, чтобы купить билет на пароход. Снова подбежала к окну. Уже не раскрывая ставень, больше прислушивалась, чем присматривалась. Удивительно, но за мной не спешили. Достав одну из шляпок, надела ее на голову и тут, третье желание, которое я так и не успела выполнить, напомнило о себе.

Голод кружил голову. Может к голоду и ранение добавляло слабости, я не знала, просто ужасно хотела есть. Взяв всю свою поклажу, очень тихо ступая, постоянно прислушиваясь ко всем звукам улицы, я спустилась на кухню. Тут появилась проблема — парадный вход был далеко. Однако и плюс тоже был — двери во внутренний дворик находились именно в кухне. Взяв метлу, я вернулась к проходу, просунула ее в дверные ручки, подергала, подумала и подставила ведро — если кто начнет ломиться, я обязательно услышу. Обосновалась в кухне, соответственно подперев и эту дверь на улицу, приступила к трапезе. Ела все, что можно было как-то разгрызть. Набив желудок, почувствовала облегчение и, вместе с тем, поняла, что сил почти не осталось. Ужасно хотелось спать. По существу я давно не сплю, как только поняла, что таблетки, коими меня пичкали, отключают меня надолго, прятала их. Нужно было выспаться. Находиться здесь опасно, но и уходить, тем не менее, мне не хотелось. Оставался подвал, или чулан. Но это не выход. Если в дом ворвутся, то их обязательно, в поиске провизии, обыщут. И я решила — чердак! Собрав корзину кое-какой еды, я отправилась наверх.

Наш дом, из двух жилых этажей, имел еще один, чердачный, тут папенька устроил свою мастерскую, он у меня ученый муж, я никогда особо не лезла в его дела и поднималась в его обитель всего пару раз — пригласить к столу. Особым любопытством я не страдала, поэтому, что творится под крышей, не знала, совершенно. Зайдя же сюда, я была восхищена — чисто, тепло, уютно. Шкафы с книгами и какими-то рукописями, труба на треноги, папенька наблюдал звезды, мне тоже пару раз дал взглянуть. Массивный стол, ящики и дверцы заперты. Кожаное кресло и небольшой диванчик. Это все меня очень обрадовало. В связи с находкой сон отступил и я, бросив принесенную поклажу, побежала вниз. В скором времени, в папенькином кабинете была настоящая постель с подушками, теплыми одеялами. Затем появилось еще кое-что из моих вещей, кое какая мелочь, милая моему сердцу, фотографии. За ними съестные припасы и вода. Немного подумав, я спустилась и взяла себе несколько бутылок вина — на случай если замерзну. Самым последним я принесла пустое ведро, решив, что уж если ночью мне понадобится по нужде, или же в доме появится кто, я смогу воспользоваться «ночной вазой», а уж потом буду думать обо всем остальном. Уселась в кресло, напротив малюсенького окошка, вытянула ноги и прикрыла глаза. Нет, так сидеть и прислушиваться я долго не смогу. Сбежала, нашла веревки, перевязала все ручки в доме, ввязывая жестянки. Тоже сделал с окнами. Теперь если будет вторжение, то поднимется звон, и я буду уведомлена. С чувством выполненного долга, я удалилась в свое убежище. Дверь папенька соорудил добротную, закрыв запоры, я, не снимая одежду, улеглась.

Сколько я спала — не знаю, часы не брала, а когда открыла глаза, в небольшое, чердачное окно сияла луна, это радовало, не полная темень, да и тишина в доме была ничем не нарушена. Вдруг удар, я вздрогнула и вскочила, но тут же, прижав руку к заколотившемуся сердцу, упала на подушку и стала считать. Я-то, совсем забыла, что у нас есть напольные часы с боем. Днем-то я их не встретила, да и в суматохе их бой не привлек внимания, а сейчас…

— Раз, два, три, четыре! — посчитала я. — Скоро утро!

Прикрыла глаза, глубоко вздыхая, успокаивая себя, я неожиданно, вспомнила детскую считалочку:

«Раз, два, три, четыре, пять! Я иду тебя искать!» — резко открыла глаза и уставилась на окно. Сон, или воспоминания из недалекого прошлого посетили меня. Мужчина! Был какой-то мужчина… Что связано с ним, что он мне сделал, пока еще было загадкой, но вот то, что из-за него у меня оборвалась привычная жизнь, я поняла всем своим существом. То, что ответов, пока, в себе я не найду, признала с готовностью. Как поняла и то, что сон уже не вернется. Все еще лежа, укутавшись в одеяло, в отблеске небесного светила, изучала помещение, пытаясь понять, что делать дальше.

Эта, не очень большая, но просторная комнатка, была сооружена не в самом начале чердака, а после большого, пустого пространства. Да и сам вход был не выделен из общей деревянной обивки. Я без труда открывала дверь, потому что знала, что она тут есть. Что же мой папенька делал? Что изобретал, чем занимался, зачем сделал это укромное, таинственное убежище? Тут у меня, наконец-то, с большим опозданием, я имею в виду возраст, проснулось любопытство. Поднявшись, укутавшись в большую маменькину шаль, вытащив сухую булку, но еще вполне пригодную, чтобы ее жевать, смочив ее немного вином, я принялась ходить по кругу.

— Что, с моими родителями? Куда они, да и прислуга, делись? Отчего бросили меня? — вопросы выстраивались в длинный, безответный ряд.

Луна удалялась в сторону, меня пробивала дрожь. Снова бой часов подсказал мне, что утро уже совсем близко. Решилась. Пока есть возможность, нужно спуститься. Проникнув в сою комнату, привела себя в порядок, обработала рану, побывала в спальне родителей, пытаясь найти хоть какие подсказки — снова ничего. Поглядывая в каждое окно, пробралась на кухню, поела, чтобы не тратить свои запасы, решила, что надо припрятать родовое, столовое серебро. Так в комнатке на крыше оказалось много дорогих вещей, которые я могла бы продать. Да и надежда появилась, когда в городе утихомирится, у нас хоть что-то останется. Книги не брала, а вот картины были легки, чтобы и их упрятать. Начало светать. Пока у меня есть возможность, я должна быть в доме и, теперь уже я этого очень хотела, обыскать кабинет отца. Первым обследовала стол — ничего существенного. Затем я прощупала кресло и диванчик — тайников не нашла. Бегло просматривая книги, чудом увидела пуговку. Даже улыбнулась — это моя пуговка, она была на моем любимом платьице, с которым я, повзрослев, не хотела расстаться и верно хранила в своем шкафу. Потянулась к ней и, она сдвинулась в сторону, но взять ее я не смогла:

— Странно! Что это папенька выдумал. — поцарапала ее пальчиком и отскочила в сторону. Скрежет, полки сдвинулись, открывая мне узкий проход. Я с детства была девочкой тихой, но смелой. Тайник — значит, я должна его исследовать. Зажгла керосиновую лампу, осмотрительно прихваченную мной еще вечером, я легко протиснулась в щель. Небольшое помещение, совершенно пустое, зато тут были и лампы и свечи, и даже факелы. Не найдя окошка, вот же, с улицы меня не заметят, я добавила огонечек и принялась тщательно изучать место. В десяти шагах вправо от входа я обнаружила спуск вниз. — Вот это да! Ладно, чуть позже. Тут должен быть тайник, обязательно! Я рассматривала стены, трогала коробки и нашла! В одном из старых комодов была всякая ветошь и мои разломанные игрушки. Это ли не намек?! Я стучала по стенкам, выстукивала дно. Оно оказалось двойным. Оттуда я и достала несколько свертков. В первом была пачка денег, а так же небольшой кожаный мешочек, на длинном шнурке. Он был достаточно тяжелым, открыв его, я увидела золотые червонцы. Слезы накатились на глаза, я тяжело вздохнула. Вскорости, слезы лились градом, во втором свертке были документы и письмо.

«Капушка! Любимая моя доченька! Время тяжелое, грядут большие перемены. Собственно, если ты читаешь мое письмо, значит, случилось то, чего я боялся. Ты у меня самый умный человечек на этой бранной земле, я в этом не сомневался, таковым и останешься. Ты с детства не задавала лишних вопросов, всегда прислушивалась к нашим, с мамой, советам. Вот и сейчас, я не смогу ответить тебе ни на один из тех, что нахлынули на тебя.

Капа! Мы так тебя любим. Нам так больно, что вот так случилось, но поверь, не в наших силах было что-то изменить. Сейчас же, уезжай из города, покидай родную землю, как можно скорее. Ты очень любишь усадьбу, только поверь, это всего лишь стены и крыша. Я заблаговременно позаботился о новом жилье и в твоих силах сделать его таким же милым, как был наш любимый всеми дом. Документы все оформлены. Ты, пожалуйста, запомни все основательно и уничтожь пояснительные бумаги. Теперь ты Катерина. Живи с миром! Живи долго. Даст бог, мы тебя найдем.

Любимая, любимая наша доченька.

Обожающие тебя, но так пред тобой виноватые, твои папа и мама.»

Слезы капали из моих глаз, размывая чернильные буквы, а я все не могла отвернуться. Целовала листок, хлюпала носом и снова прижимала его к губам, вдыхая слабый папенькин запах. Что же с ними, где они?

Наконец мне удалось немного успокоиться, я просмотрела остальные бумаги — паспорт, новое имя, даже возраст увеличен. Билеты на пароход, каюта высшего класса, с отсутствующей датой, но приметкой, оплачено, отправить по предъявлению, заверено печатью и штампом. Последним было свидетельство о приобретенной, на мое новое имя, недвижимости. Повздыхав еще немного, поголосив, я поняла, что другого пути у меня нет, как выполнить последнюю волю родителей. Осмотрев еще раз закуток, я вернулась в комнату, где провела последние часы. Села в кресло, задрала голову к окну и протяжно скулила. Мое состояние было таковым, что я не помнила ни о психушке, где провела несколько месяцев, ни о ране на плече, ни о том мужчине, которому я вцепилась в горло. Меня не волновало — жив он или мертв. Лежит все там же или его уже нет, под стенами моего дома. Благо усадьба наша отдалена от основного жилого массива. Но, как не тяни время, а бездействие опасно. Решив, что дом я обязательно обойду, попрощаюсь со всем, что дорого моему сердцу, я принялась собираться в дорогу. Мне бы, в первую очередь, узнать, когда следующий пароход. Но для этого придется выбираться из убежища.

— Надо! — приказала я сама себе. Приготовив все самое необходимое для дальней дороги, отнесла в тайный закуток. Хотя я не проверяла спуск, но была уверена, что смогу им воспользоваться, оставаясь незамеченной, если вдруг, если что…

Далее я вытащила свой ридикюль* и сложила в него все необходимое. Основное количество денег привязала к поясу нижней юбки, червонцы повесила на шею и, взяв ташку*, подаренную мне отцом, с его вензелем, бросила туда немного денег, паспорт и билеты. Надела шляпку и решилась, возможно, в последний раз, простится с домом. Прислушивалась долго, делала осторожные шаги, замирала, слушала и снова осторожно шла дальше. Дом все еще был пуст. Наведавшись в свою комнату, умылась, попрощалась со всем, что было у меня, пошла дальше. На все про все, у меня ушло около часа, об этом свидетельствовали часы в столовой. Хотела выйти через парадную, но тут вспомнила о госте, попятилась и, ушла бы через задний двор, но…. Оставалась у меня одна загадка, и я ее решила разгадать.

Как открывается потайной ход я уже знала, поэтому мне не составило труда в него попасть, взяв лампу, я, с замиранием сердца стала спускаться, все-таки я не была настолько смелой, как мне хотелось, а эта лестница мне была не знакома. Цепляясь за каменную кладку рукой, второй, вытянув вперед, я освещала себе путь. Ступени закончились, впереди темный, узкий тоннель, и я его, практически, касалась головой. Снова страх охлаждал мою спину. Боясь даже оглядываться, я уже неслась вперед, пока не уткнулась носом в стену.

— Уууу! — вырвалось у меня. — Тупик! Но как? Для чего?

Упрямо подавляя панику, поставив лампу на пол, я шарила руками, по, казалось бы, сплошной стене.

— Думай, Капа, думай! Нет, теперь я Катерина! Катерина!

Царапнулась, ойкнула, взяла лампу, увидела, что светильников тут с десяток и они, даже не зажженные, засияли мне надеждой. Уже спокойно я присматривалась к каждой мелочи, дергала попадающиеся скобочки и гвоздики, и снова, мой любимый и заботливый папенька оставил подсказку для меня — мои порвавшиеся бусики висели на неприметной железяке. Чужой бы снял их, или вообще не обратил внимания, но я-то, умная девочка!

Открылась створочка, я оказалась в нашем сарае, у противоположного края участка, заброшенного давно и не имеющего ничего ценного, кроме… густо растущего кустарника вокруг. Вот же, из дому меня не увидят, а за забором городской сад, правда, между его стеной и нашей изгородью все-таки есть узенький проход, я протиснусь.

До пристани мы всегда брали извозчика. Сегодня я не могла рассчитывать на такую милость. Держась в тени деревьев и домов, я поспешила в порт.

— Россия стала свободной! Самодержавец рухнул! Орел опустил крылья! — кричали мальчишки, размахивая газетами. Мне было не до газет и известий в них.

Запыхавшись, но все еще не чувствуя большой усталости, я добралась к центру, а отсюда к пристани было рукой подать. Люди все еще прибывали в хаотической истерии. Тут я поняла, что собственно и до меня им дела нет. Ускорила шаг и наконец, была в нужном мне месте. Здесь меня постигло удивление — казалось, весь город собрался, пытаясь попасть на паромы или судно. У касс дрались. Поэтому, мне ничего не оставалось, как пройти к начальству. Снова толпа. Кто-то угрожал, кто-то просто ругался, почти все курили и пили. Дверь начальника была открыта, я успела заметить, что он сидит за столом, схватившись за голову руками. Но соблюдать правила приличия было не время и я, проскользнула к нему.

— Простите! — сказала я тихо.

Он поднял голову, глаза красные, круги вокруг черные, на лицо бессонные ночи.

— А Вам что надо? — устало, спросил он.

— Вот! — протянула я билет. — Понимаете…

— Понимаю! — и он посмотрел на меня как-то странно, но по-доброму. — От родителей отстала.

— Ага! — кивнула я.

— Приходите завтра, к шести утра. Посажу вас. Вот только, одиночество не обещаю. Да, и это, отплытие вечером, так что…

— Спасибо, я все понимаю! Я буду, как скажите и тихо-тихо! — он попробовал усмехнуться. — До…, ой, что я Вам должна?

— Беги уже, дочка. Приходи утром. Жив буду — проведу. И еще, не ночуй в городе. Да и на вокзале тоже, опасно.

— До завтра! — бросила я и скрылась.

Суматоха не стихала, я же, медленно и понуро плелась назад. Спешить мне было некуда, да и тревожилась я, пуст ли еще мой дом. Сказать, что у меня все болело — ничего не сказать. Я напоминала себе один сплошной клубок нервов и боли. Но мне нужно было забрать тот узелок необходимых, на первое время, вещей. Правда я все самое главное уже таскала на себе, спасибо моде, объемные, длинные юбки, закрытые, все в рюшах блузоны скрывали много.

— Капа! — крикнул кто-то, я вздрогнула, но не оглянулась, повторяя себе, что я Катерина. — Капиталина! — прокричали еще раз и тут же я услышала цокот конских копыт и поскрипывание колеса. — Пру! — проговорил тот же голос, в лучшее время я бы посмеялась: «так меня еще не останавливали!», но не сегодня. — Капушка, да стой же ты!