Бесплатный фрагмент - Ловушка

ЛОВУШКА

«Нынче мало Родину любить,

Надо, чтоб она тебя любила!

Ну, а это надо заслужить!»

(из песни «Откровенный разговор»

А. Вертинского на слова С. Смирнова)

Их было двое в окопе — две скрюченные фигуры в побуревших от пота и грязи гимнастерках. У обоих запекшиеся губы, заросшие щетиной лица, злые настороженные глаза. С первого взгляда только и разницы между ними, что один сидел неподвижно, уткнув подбородок в поднятые колени, а другой ворочался, не находя себе места. Возле их ног валялись два автомата, фляжка без крышки и закопченный котелок, раздавленный с боков. На бруствере лежала немецкая саперная лопатка с короткой рукояткой (вот-вот упадет вертлявому на голову). Согнутые спины немилосердно жгло солнце. Плавая в расплавленном зноем небе, оно остановилось как раз над ними, и потому в окопе не было и кусочка тени. Да и мало помогла бы им эта тень, так как раскаленный песок, в котором вырыт был окоп, пылал жаром печи. Песок был везде — по всему прибрежью. И в этом песке, кое-как укрепив осыпающиеся

стенки окопов прутьями и досками от патронных ящиков, сидели люди. Исходя потом, ворочались на дне окопов, как на раскаленных сковородках.

Здесь проходил фронт.

— Ну и жарища, черт бы ее побрал! У тебя нет воды?

Это сказал вертлявый. У него острые скулы, жесткие темные волосы, широкий, облупившийся на солнце нос. Он невысок, но широкоплеч. А в движеньях чувствовалось что-то кошачье, какая-то хищная гибкость. Ожидая ответа, он весь напружинился, словно приготовился к прыжку.

— Какого дьявола молчишь?! У тебя есть вода?

Другой повел на него глазом, разлепил губы:

— Я тебе уже говорил — нет.

У этого голос густой и низкий. Он рус, голубоглаз и кажется увальнем. Им обоим лет по двадцать, хотя, заросшие и измученные, они выглядели старше. Особенно скуластый. Глаза его провалились глубже, а надтреснутый голос срывался на крик.

— Подумаешь, говорил! А ты скажи еще раз.

Заметив лопату, вертлявый схватил ее и с силой швырнул в угол окопа.

— Который час?

— Десять. Без пяти.

— Он кричит уже четыре часа! В рот нам всем дышло, что не можем ему помочь. Радуйся, фриц! Ты неплохо придумал, подстрелив этого несчастного Грибача. Получилась чудесная ловушка. В нее уже начали попадаться мыши: Иркутов, Петька Чудинов…

— Замолчи.

— Нет слушай! Красна девица! Он специально из Грибача приманку сделал. Мол, поползут выручать. Тут-то я их по одному и буду тюкать. И поползли, конечно… А надо не ползти! Надо вскочить и броситься к нему. Авось фашистская сволочь и не успеет. Меня все время подмывает.

— Знаю.

— Что знаешь?

— Что подмывает.

— Потому-то ты крутишься около меня?

— Это ты крутишься. Я сижу.

— Ты бы не успел.

— Успел бы.

— Успевай, туды тебя! Была не бы…

— Стой, дурак!.. На!..

— Григорий! Ведь морду разбил. Хватит.

— Дурак.

— Ну, остановил. А драться-то зачем?

— Тебе же на пользу.

— А если и я тебя ударю?

— Бей. Если хочешь.

— Н-на.

— М-м. Крепко.

— Я все крепко делаю.

— Сомневаюсь. Быстро — да.

Они замолчали. У скуластого красная кожица на носу лопнула, и оттуда сочилась кровь. Он осторожно промокал ее грубой тканью подола гимнастерки.

— До чего болезненны эти солнечные ожоги. И черт тебя дернул задеть меня по носу. Нянька нашлась.

— Прости. Если что.

— «Прости». На черта мне сдалось твое «прости»… Эй, а он, кажется, замолчал, а?

Они прислушались, приподняв головы.

— Нет, стонет, — проговорил русый.

— Теперь и я слышу, что стонет. А вот кричит опять. Ты не слышишь, что он кричит?

— «Братцы», кажется. И пить просит.

— А мне кажется, он кричит: «Будьте вы все прокляты!» А, Григорий?

Тот промолчал.

— Эх, из орудий бы сейчас, чтоб они все там головы поднять не могли! Запросто можно было бы вытащить Грибача. Только где там…

Скуластый пренебрежительно махнул рукой. Русый повернул к нему голову.

— Что «где там»?

— А никто и не знает о Грибаче.

— Да ты что плетешь? Просто раскрывать огневые позиции нельзя. Вот и не стреляют.